Наследник Алвисида (№2) - Любовь опаснее меча

Чужеземный чародей подошел и склонился перед повелителем в низком поклоне.

— Я выполнил просьбу великого шаха, — сказал он чуть с хрипотцой. — Глаз всемогущего Алгола снял страшное заклятие, столь донимавшее пресветлого шаха — он может теперь без страха входить к женщине. Я нижайше жду обещанного вознаграждения.

— Шах Балсар всегда держит свое слово, — гордо произнес повелитель. Он уже окончательно пришел в себя после колдовства, дыхание успокоилось, голос был как всегда ровным и сильным. Но Хамрай прочувствовал, что сердце шаха все еще бьется учащенно.

Шах указал рукой на дверь, колдун еще раз согнулся в почтительном поклоне.

Предстояло теперь самое важное — проверить действительно ли заклятие потеряло силу. Женщина для этой цели, тщательно отобранная беспристрастным Нилпегом, уже давно ожидает в специальном покое башни. Женщина была из шахского гарема, который был без надобности, но шах содержал его, дабы избежать пересудов в народе. Озверевшие от воздержания красавицы, вынужденные проводить бесцельную, хотя и роскошную жизнь в общении между собой, читали стихи греческой поэтессы Сапфо в выспренном и величавом переводе Хамрая с древнего, мертвого ныне языка, которые давным-давно подкинул им сам шахский чародей (еще не этим наложницам, а их предшественницам), объяснив смысл учения поэтессы. Он хотел досадить красавицам, поддавшись странному порыву — чтоб не один страдал. А получилось наоборот — жительницы гарема от тоски предавались любовью друг с другом, доводя евнухов до бешенства и помутнения рассудка. Тем не менее каждое редкое появление в гареме посланца шаха, как сегодня, вызывало бурное оживление. А избранница, хотя все знали, что ее почти наверняка ждет гибель, считала предстоящее испытание счастьем и великой честью.

Телохранители во главе с верным Нилпегом уже были готовы — стояли у распахнутого выхода с обнаженными саблями и чадящими факелами, отбрасывающими на много повидавшие равнодушные стены двора фантастические тени.

Против ожидания колдуна они пошли по узкому каменному коридору не туда, откуда пришли, не в шахские богатые покои, а дальше — в пугающую черноту. Но колдун промолчал. Сейчас его главной задачей было взять обещанное вознаграждение и поскорее унести ноги из владений шаха — и Хамрай это остро прочувствовал. Хамрай вспомнил девять несчастных девочек, спаленных на костре и подумал, что для колдуна было бы самым лучшим, если бы заклятие действительно потеряло силу. Хамрай догадывался, на что рассчитывал чужестранец — представление было потрясающим, поверивший шах отдает обещанное и уже виденное колдуном сокровище (поднос усыпанный золотыми монетами и увенчанный бриллиантовой диадемой) и колдун, пожелав шаху прекрасного наслаждения, уходит. Даже если шах не отпустит его сразу, заставит присутствовать при его попытке овладеть настоящей женщиной, а не магическим воплощением, и заклятие возымеет действие, то у чародея хватит умения заворожить потрясенных телохранителей, околдовать если понадобится всю дворцовую стражу, оставшуюся без повелителя, и покинуть дворец. Одного не учел чужестранец — что рядом с шахом будет чародей куда могущественнее его самого. Но, похоже, колдун ничего не боялся и сам истово верил в свершенное им колдовство. Либо играл уверенность с неподражаемым мастерством и наглостью.

Телохранители, шествующие первыми, замедлили шаг — узкий коридор делал резкий поворот. Хамрай знал эту длинную каменную кишку, как самого себя — многие годы он ежедневно ходил по нему в свою башню, где жил, где страдал, где проводил многочисленные опыты и изыскания, где на крыше постоянно торчал наблюдатель за небом, где его старый слуга Гудэрз заботливо протирал магические предметы и ухаживал в зверинце за чудовищами, привезенными Хамраем со всех уголков земли.

Секретный коридор, о котором во всем огромном дворце знало не более десяти человек, заканчивался лестницей. Ступеньки круто убегали вниз. Процессия спустилась и оказалась в зверинце Хамрая, располагавшимся в подземелье под башней.

Это было царство сгорбленного Гудэрза. Никто кроме него и самого Хамрая не мог подойти к располагавшимся по обе стороны прохода клеткам.

Яркий свет факелов почти не освещал клетки, мимо которых проходили шах с колдуном. Телохранители не обращали на странных существ ни малейшего внимания, шах уже многажды осматривал необычный зверинец и был равнодушен, а вот явно пораженный колдун проявил нездоровое любопытство. Заметив это, шах самодовольно усмехнулся и приказал воинам освещать клетки, чтобы колдун мог лучше осмотреть диковинных животных. Шедший последним Хамрай тоже стал разглядывать клетки. Он с удивлением поймал себя на мысли, что хотя каждый день проходит мимо, вот уже сколько лет не обращает на них ни малейшего внимания и уже совершенно забыл о некоторых существах.

Колдун с шахом в сопровождении воинов с факелами ушли далеко вперед, но Хамрай не нуждался в освещении — он отлично видел в темноте. В этой клетке спит сейчас шинийский лев, любовь и гордость седого Гудэрза. Доставшийся с превеликим трудом, он оказался совершенно бесполезным для магических исследований. Казалось, лев спит повернувшись к проходу задом, но Хамрай знал, что на самом деле это не увенчанный густой кистью волос хвост, а голова хищника на длинной, тонкой и сильной шее. С другой стороны туловища такой же хвост-голова, а лапы зверя имеют поразительное свойство с одинаковой ловкостью нести зверя в любом направлении. Несмотря на тонкую шею шинийский лев поглощал на удивление много мяса, что было довольно накладно, но престарелый Гудэрз умолял не забивать необыкновенное создание.

Следующую клетку занимала громоздкая и неповоротливая болотная сибра из северных краев. Из выделяемой ее кожей слизи, путем сложных манипуляций получалось магическое зелье, имевшее приторно-сладкий вкус. Это снадобье полностью лишало испробовавшего его человека рассудка и навечно делало рабом того, чье имя было заложено при изготовлении магического средства. Шах частенько требовал зелье сибры.

А в этой клетке когда-то содержался единорог, ради которого Хамраю пришлось проделать путешествие на далекие ирландские острова — вотчину алголиан. Хамрай полюбил пугливое нежное создание, но ему для опытов был необходим рог. Белокожее длинногривое животное долго мучилось, рыдая почти человечьим голосом, а потом издохло. Хваленый рог не оправдал ожиданий.

Очередная клетка в темноте, едва прореживаемой факелами ушедших дальше воинов, казалась тоже пустой. Но Хамрай знал, как опасно содержащееся здесь, почти прозрачное существо, годами спящее под действием наложенных на него чар. Лучше отойти подальше, пока оно не прочувствовало Хамрая и не очнулось, лишние хлопоты сейчас ни к чему.

О толстые несокрушимые прутья камеры бился, заметив посетителей, тупой и неопрятный грифон, требуя пищи. Создатель лишил эту тварь не только крох разума, но и возможности спать, и эта гротесковая пародия на царя зверей кружила денно и нощно по клети, оставляя на прутьях грязные перья и оглашая зверинец противным резким клекотом. Хамрай брезгливо поморщился и развернулся к противоположному ряду клеток.

И сразу увидел зеленые глаза Саурры — в них отражалась бесконечное знание ее предков и глубокая, невыразимая словами тоска. Хамрай тяжело вздохнул и подошел ближе. Она могла говорить, только глядя в глаза собеседнику, а последние десятилетия Хамрай проходил мимо быстрым шагом, под грузом тяжких повседневных забот совершенно забыв о ее существовании.

«Ты пришел, — безмолвно произнесла Саурра. — Ты вспомнил наконец обо мне. Я терпеливо ждала».

«Я виноват перед тобой, — так же беззвучно сказал Хамрай. — Но я не могу выпустить тебя. И не в моих силах выполнить твое желание».

«Я скоро умру. — По щеке, изрытой глубокими морщинами, пробежала хрустальная слеза. — Я буду проклята моим народом — я не родила».

Хамрай смотрел на нее и тяжелое чувство вины раздирало его сердце. Саурра была женщиной-змеей с далекой сказочной горы Каф, что на краю света. Когда ее доставили полвека назад, лицо ее — лицо молодой и удивительно красивой девушки, лицо с необычными в этих краях чертами и с зелеными, нечеловеческой глубины глазами поразило тогда Хамрая. Девичий бюст молодой Саурры плавно переходил в изящное длинное змеиное тело, яркая чешуя переливалась немыслимыми цветами. Густые черные волосы, спадающие на грудь, до маленького пупка на плоском животе, ниже которого начиналось змеиное тело, ее нежный голосок, которым она не могла говорить, а лишь пела и заливисто смеялась, вскружили Хамраю голову — он влюбился. Это было больше полувека назад. Она не была человеком и заклятие не могло погубить чародея — он упал в пропасть любви к Саурре, забыв обо всем на свете. Он кусал в порыве страсти ее коралловые губы и жадно мял упругие наливные яблоки груди. Впивался в багровые торчки сосков, наслаждаясь их вкусом и впитывая ее нездешний аромат. Он говорил ей ласковые слова и обещал все, что она просила. Он носился по городу, доставая для нее безумно дорогие безделушки, фрукты, румяна. Она жила в его покоях и он был счастлив. Сумасшедшее и восхитительное время — он забыл о своем несчастье, а шах в то время воевал далекий берег Среднего моря и не мог вернуть Хамрая в реальный мир. Потом шах возвратился во дворец после успешной кампании и с новой силой стал требовать от своего чародея снять заклятие — мысли шаха мутились, он только и грезил, что наследником, сыном. Шах хотел не одного сына, а нескольких, как можно больше, от многих жен, чтобы его престол не достался когда-либо, после еще не скорой смерти от старости или в любой момент возможной гибели на поле боя, чужому роду. Шах выл от ярости и рубил дорогую мебель, когда думал об этом. Хамраю пришлось переселить Саурру, уже начавшую терять девичью свежесть, в зверинец и вновь полностью погрузиться в исследования. Но он тогда навещал ее, клетка была обставлена должным образом.

Теперь на стенах висели лишь обветшалые обрывки некогда роскошной драпировки. Подушки, набросанные на полу, были грязны и смяты. И сама Саурры ничем, кроме по-прежнему бездонных, не выцветших зеленых глаз, не напоминала прежнюю красавицу. Волосы потеряли свой восхитительный блеск и цвет — седые, побитые отвратительной желтизной, они стали редкими, на темени пробилась неприятная взгляду лысина. Морщины обезобразили когда-то прекрасное лицо, губы ввалились в беззубый рот, манившие прежде Хамрая яблоки груди превратились в ненужные пустые отвислые мешки. Чешуя на змеином теле выцвела, стала грязно-коричневой, местами отвалилась.

Хамрай хотел отвести взгляд, но не сумел. Он был виноват перед Сауррой и знал это. Еще не все потеряно, она, несмотря на возраст еще способна родить, хотя дни ее жизни почти исчерпаны. Продолжение рода — вот главное для представителей ее чудесного племени. «Как и для шаха», — подумал Хамрай. Но если для Балсара он делает все возможное и невозможное, то мимо клетки Саурры проходит ежедневно не глядя в ее сторону. Конечно, можно отвезти ее обратно, там она найдет соплеменника, который зачнет в ней новую жизнь, и пусть перед самой смертью, но она исполнит долг, будет счастлива… Но кто, кроме самого Хамрая, сможет одолеть превратности невероятно долгого и опасного пути к горе Каф? Пожалуй, никто. А ему некогда, он не может отлучиться из дворца — вдруг наблюдатель увидит знамение и Хамраю придется отправиться в путь.

Хамрай с усилием оторвал взгляд от двух живых изумрудов ее глаз и заметил убогую обстановку клетки.

«Я распоряжусь, и завтра же тебе доставят новые ковры и все необходимое», — сказал он Саурре и поспешил отойти, пока глаза их вновь не встретились.

Быстрым шагом он догнал уже подходивших к выходу из зверинца шаха и чужестранца. Хамрай старался не глядеть по сторонам, не обращать внимания на рыки, шипения и призывы, ибо боялся пробудить воспоминания, связанные с каждым невероятным существом и неизбежно вызвать к жизни, давно затиснутую в дальние глубины души, совесть — вредную старуху, не дающую ему спокойно заниматься делом.

Шах и колдун стояли у последней камеры, и чужеземец с ужасом смотрел на прикованный в ней к стене человечий скелет. Скелет действительно выглядел кошмарно — полуистлевший, светящийся в некоторых местах тусклой зеленью, с огромными глазницами, которые, казалось, уставились прямо на зрителя. Крепкие кандалы сковывали его руки и ноги — но создавалось впечатление, что приковали его еще живого и очень давно. При виде скелета в голову приходили мысли о бренности человека и превращении в конечном итоге в подобную кучу жалких, хотя и жутких, костей. Колдуна непроизвольно передернуло, на его лице появилось едва заметное выражение отвращения и собственного превосходства: его — живого — над этими останками когда-то наверняка сильного и опасного человека. Хамрай усмехнулся. Знал бы иноземец, как страшен этот скелет и сейчас, как трудно справиться с ним даже самыми мощными магическими чарами. Не было в мире лучших сторожей, и два подобных скелета охраняли несметные, награбленные за двести лет, сокровища шаха. Хамраю удалось тогда пленить и подчинить себе в развалинах древнего, заброшенного еще до Великой Потери Памяти, индусского храма четверых. Но одного он уничтожил, ибо полностью сделать покорным не смог. Этот живой скелет спал вековым сном, но мудрый шах не забывал о нем. Повелитель полумира догадывался, что когда-нибудь в этом мрачном скелете возникнет нужда.

— У великого шаха превосходная коллекция, — с восхищением, несвойственным ему, сказал колдун. — Подобного я не видел даже у могущественного короля Кирсана. Я благодарен великодушному шаху за доставленное мне удовольствие. — Чернобородый опять склонился в земном поклоне. Он был явно поражен и напуган, шах оказался далеко не так прост, как он полагал.

Балсар вновь самодовольно усмехнулся, хотя показ зверинца и не входил в его планы, это получилось случайно. Шах задумался, а не имеет ли смысл приводить сюда важных иноземных послов и самоуверенных сатрапов, для внушения трепета и уважения.

По винтовой лестнице они поднялись на третий этаж башни. Здесь Хамрай не жил — просторная зала служила исключительно для проверки действенности очередного колдовства на снятие заклятия. И эти покои своей роскошью резко отличались от остальных помещений Хамрая, который тяготел к суровой аскетичной обстановке. Хамрай не отличался особой аккуратностью и бросал свои многочисленные магические предметы где попало. Пыль смахивал седобородый Гудэрз, но перекладывать волшебные причиндалы, таинственные реторты и непонятные диковины он не решался.

На специальном низком столике сразу у входа стоял золотой поднос с приготовленными иноземцу сокровищами. Бриллиантовая диадема играла всеми цветами радуги в ярко освещенной зале. Когда процессия вошла в покои, прекрасная женщина, восседающая на атласных сине-желтых подушках, подняла голову. Она находилась в просторной комнате, у которой вместо одной стены были толстые прутья, как в в клетках зверинца. В комнату вела дверь в боковой стене, которая запиралась на огромный засов, но сейчас была открыта. Недалеко от этой двери возвышался переливающийся, излучающий вокруг себя свет, столб из несметного количества крупных магических кристаллов.

Старый Гудэрз поклонился вошедшим и вышел — все приготовлено, на сегодня он больше не нужен. Хамрай закрыл за ним дверь. Телохранители расположились у выхода по обе стороны — клинки наготове, потушенные факела оставлены за дверью.

Хамрай не отрываясь смотрел на колдуна. Тот оторвал наконец взгляд от подноса с золотом и огляделся. Чужестранец едва заметно вздохнул при виде нагой красавицы — живой, настоящей, не магической — сидящей за толстой решеткой. Но заметив столб из магических кристаллов он вздрогнул и испугался по-настоящему, румянец сполз с холеного лица чернобородого.

И Хамраю стало все постыло, обрыдло, безнадежно… Он вспомнил девять девушек, еще девочек — испуганных и красивых, не успевших в жизни ничего узнать, вспомнил о надругательстве колдуна над их невинными телами, и их напрасно загубленные души. Вспомнил их расширенные, полные чистых слез глаза, их еще неоформившиеся бутоны грудей… Посмотрел на сидящую в ожидании темноокую красавицу из гарема шаха — пышнотелую, зрелую, мужчиной еще не тронутую… Хамрай знал, что через это придется пройти, что шах не отступит…

— Мое задача исполнена, — прервал наконец тягостное молчание колдун. — Глаз великого Алгола снял заклятие с благородного шаха. — Против воли глаза колдуна стрельнули в сторону столба из магических кристаллов, но он тут же взял себя в руки. Он не понимал предназначения столба, не понимал, хотя мог догадываться, предназначения решетки, но почувствовал, что столкнулся с силой, гораздо превосходящей его собственную.

— Шах Балсар всегда держит свои обещания, это принадлежит тебе, — произнес шах, делая широкий жест рукой. Халат его распахнулся, показав обнаженную грудь, виднелись покрытые жестким черным волосом ноги, наспех обутые в сапоги, но вид его все равно был преисполнен величества и мужской красоты.

Не мешкая, чернобородый раскрыл зев своего объемистого мешка и осторожно, чтобы монеты не сыпались на ворс пестрого ковра, ссыпал их туда.

«Цепочки-то во дворе забыл, — подумал Хамрай, и тут же злорадно констатировал:

— Но вряд ли они ему еще понадобятся».

Колдун на секунду замер, подумал и сунул в мешок и золотой поднос. Не спеша затянул веревку на горловине мешка.

— Я премного благодарен щедрейшему шаху, но обстоятельства вынуждают меня откланяться. Меня ждет служба королю Кирсану.

— Ты не задержишься, чтобы поглядеть на результаты своего колдовства? — шах приподнял смоляную бровь и указал на три кресла у решетки. Перед креслами стоял стол, заставленный фруктами, посреди возвышался хрустальный графин с янтарным игристым вином.

Колдун кинул быстрый взгляд на дверь. Невозмутимые телохранители едва заметно приподняли кончики клинков. Колдун поклонился и сказал с чуть слышной хрипотцой:

— Я счастлив принять предложение высокомудрого шаха.

Нилпег отделился от двери и подошел к столику, сделав приглашающий жест рукой. Пока колдун шел к креслу, не выпуская из рук свой отяжелевший мешок, Нилпег налил ему в узкий серебряный кубок игристого вина. Колдун сел в кресло, ожидая дальнейших действий шаха, ничего хорошего ему, по всей видимости, не суливших. Чуть поклонившись чужестранцу с уверенной неприятной улыбкой, Нилпег взял со стола красное яблоко и подкинул вверх. Свистнул клинок в стремительном неуловимом движении и Нилпег протянул гостю две аккуратные половинки сочного плода. Тот кивком поблагодарил.

Хамраю уже не было необходимости скрывать от колдуна своей магической силы, но и выпячивать ее напоказ он не желал, не в его характере. Он подошел к магическому столбу — его тайной гордости, изобретения, без которого шах давным-давно бы погиб. Шах это хорошо знал, и хотя ему тоже была тягостна предстоящая процедура, он понимал, что она неизбежна.

Шах снял перевязь с мечом, бережно передал одному из воинов, тоже подошел к столбу и встал у стены, так что столб как раз оказался между ним и распахнутой дверью в комнату обнаженной женщины. У выхода на лестницу остался один воин, двое по знаку Хамрая подошли к дверям комнаты красавицы и встали по обе стороны, отлично зная, что им надлежит делать.

Хамрай постарался избежать внешних эффектов, рассчитанных на публику, стараясь подчеркнуть иноземцу всю пропасть между их методами и, соответственно, достигаемыми результатами. Столб засветился на пределе необходимого, невесомый, но густой розовый туман окутал фигуру шаха. Туман все уплотнялся и стороннему наблюдателю показалось бы, что он впитывается в столб. Через какое-то время из магического столба в противоположную сторону начал сочиться такой же туман. Он перетекал в комнату, и сразу за порогом стал клубиться в свете ламп, сгущаясь. Наконец Хамрай произнес заклинание, туман полыхнул мириадами искр и исчез в мгновение ока. За порогом стояла точная копия шаха, его абсолютный двойник. Двое воинов мгновенно захлопнули прочную дверь и заперли на тяжелый засов. Настоящий шах, шах-первый, тяжело вздохнул и направился к центральному креслу — он мог теперь лишь смотреть, больше от него ничего не требовалось. Как и от Хамрая, впрочем, тоже. Чернобородому же самозванцу из северных земель оставалось только уповать на чудо — на то, что его колдовство все же возымело желаемый итог.

Шах-второй бросился к несокрушимой двери, стукнул в бессильной ярости кулаками в равнодушное кованое железо, контрастирующее с изысканным убранством комнаты. Двойник ничем не отличался от оригинала — ни внешностью, ни мыслями. За исключением того, что шах-первый будет и дальше править страной, наслаждаясь жизнью, а двойнику придется погибнуть во благо первого. Погибнуть в любом случае, ибо даже если испытание пройдет успешно и заклятие Алвисида окажется снято, то многомудрый повелитель не допустит существования ничем не отличающегося от него человека. И двойник великолепно знал, зачем в подлокотнике центрального кресла торчит неприметный рычажок…

Но двойник тоже был шахом и обладал чувством достоинства. Если ничего другого не остается, то нужно с честью исполнить долг. Пораженная увиденным красавица сидела на подушках, поджав под себя ноги и прикрыв руками пышный бюст, словно пытаясь защититься. У Хамрая перед глазами вновь встали испуганные глаза погибших девушек, их острые локотки, прикрывавшие маленькие холмики груди.

Шах-второй восстановил дыхание, повернулся к женщине и улыбнулся ей. Подошел, сел рядом, нежно провел ладонью по ее волосам. Она расслабилась, внезапный испуг отпустил ее. Помня свое предназначение в этой жизни, она ответила ему на ласку…

Телохранители, убедившись, что запор держит прочно, вернулись на свое место у входа в покои. Хамрай неторопливым движением потушил сияние магического столба, провел по нему рукой — кристаллы чуть подрагивали, словно живые и были теплые. Энергия, бушевавшая в них несколько минут назад, еще не успокоилась. Хамрай прошел в дальний угол зала, где стоял большой сундук, заставленный всякими ненужными предметами, вроде индийских фарфоровых ваз и бронзовых римских подсвечников. Среди них выделялся пожелтевший от времени, но не потерявший остроты режущей кромки, зуб китайского дракона, убитого Хамраем в одно из путешествий в горы Тибета.

Хамрай не желал, в отличие от остальных, жадно впитывать глазами то, что происходит в роскошной комнате-клетке. Воины были самыми доверенными и преданными людьми шаха, умевшие ценить молчание — шах не стеснялся того, что они присутствуют при столь откровенной интимной сцене. Давно, когда Хамрай впервые проводил это испытание, великому шаху было противно смотреть на себя, жадно занимающегося любовью, со стороны — это вообще довольно неприятное зрелище. Тогда шах искренне переживал, что гибнет он сам, его точная копия. Теперь привык к этому, привык к тому, что существует, пусть и очень недолгое время, второй такой же как он человек.

Постельная сцена близилась к апогею, два слившихся в едином движении тела издавали лишь стоны, переходившие чуть ли не в рычания. Краска пропала с лица настоящего шаха, руки вцепились в подлокотники кресла, непроизвольно пальцы нащупывали заветный рычажок. Двойник забыл, казалось, про все на свете, и самозабвенно предавался любви — шах-первый ждал, развязка приближалась. К чернобородому колдуну вернулась былая самоуверенность, он считал, что все обошлось — если не случилось сразу, как он полагал, то уже и не случится. Хамрай горько усмехнулся — иноземец не знает еще как действует заклятие.

— Я же говорил, что великому шаху не стоит ничего опасаться, — безапелляционно заявил наглец. — Богоподобный шах может спокойно наслаждаться любовью с женщинами — глаз Алгола снял заклятие.

Эти слова его и погубили… Или, наоборот, сильно облегчили его участь, ибо не избежать бы ему остро отточенного кола, обильно смазанного бараньим салом, который мускулистые палачи вонзили бы ему в задний проход… и мучительных дней ожидания избавляющей от страданий смерти.

Колдун еще не закончил своей гордой тирады, как двойник шаха выгнулся дугой в исступлении оргазма, издавая звериное рычание наслаждения. В тот же момент кожа с лица двойника, словно потеряв связывающие нити и неимоверно отяжелев, стекла в мгновение ока по сильному телу, глаза вылетели из орбит и как две лягушки плюхнулись на живот красавицы. Она дернулась безумно, помещение заполнил дикий животный крик, холодящий сердце…

Женщина билась в умопомрачении, пытаясь вырваться, но перерождающийся двойник, разом огрузневший, сидел на ней верхом, уничтожая возможность для спасения.

Пальцы шаха-первого в негодовании соскочили с рычажка, забыв прекратить тягостную и уже ненужную сцену, и щелкнули повелительно в направлении самоуверенного бахвала из северных земель, поклоняющегося ненавистному Алголу.

Волосы колдуна зашевелились от увиденного, он не отрываясь смотрел на проявляющегося монстра. Выражение безрассудного ужаса, смешанное с невероятным изумлением навечно застыли на лице чужеземца — повинуясь жесту властелина Нилпег острейшим клинком отсек голову самозванца. Фонтанирующая кровь залила щегольские одежды колдуна, тело враз обмякло, голова покатилась по густому ворсу ковра, оставляя за собой вишневый след.

«Опять Гудэрз будет ворчать», — устало подумал Хамрай и бросил взгляд сквозь решетку, откуда несся непрекращающийся вопль прекрасной жертвы и досадуя, что шах медлит нажать рычажок.

Волосы на двойнике шаха мгновенно потеряли свой цвет и, свернувшись словно опаленные внутренним огнем в тончайшие спиральки, рассыпались в разлетевшийся по комнате серый пепел. Обнажившийся череп лопнул, как перезрелая тыква, заляпав ошметками плоти женщину, потерявшую от страха разум. Кожа двойника шаха треснула и слезла, словно с шелушащегося гороха кожура, из туловища вылезла новая голова, еще вся в крови, но уже оформляющаяся в нечто невообразимо мерзкое и безобразное. Из под отваливающейся кожи появились волдыри перерождающей плоти.

Так действует заклятие Алвисида.

Много раз видел подобное Хамрай, и каждый раз зрелище вызывало в нем неудержимую тошноту, ужас и отвращение. Хамраю не терпелось прекратить все это, заставить умолкнуть раздирающий душу предсмертный вопль красавицы, смешанный с ревом рождающегося в муках монстра.

Словно услышав мысли Хамрая, шах наконец-то нажал на рычаг — огромная многотонная каменная плита, скрытая в потолке, стремглав рухнула на бьющихся в судорогах красавицу, потерявшую всю привлекательность в отчаянных попытках вырваться, и отвратительного монстра, который вскоре был бы в состоянии переломить крепкие прутья решетки, словно тонкие лучины.

В зале воцарилась оглушающая тишина. Все кончилось.

Шах, без кровинки в лице, встал и молча направился к дверям. К глубокому разочарованию, что заклятие так и не удалось снять примешивалась досада — как и Хамрай, шах не любил напрасные человеческие жертвы, особенно когда гибнут желанные и запретные для него прекрасные женщины. Один из телохранителей торопливо вышел на лестницу зажечь факела.

Хамрай остался один. Он прошел к своему креслу, сел, налил в кубок вина, задумчиво отхлебнул.

— Вот так вот, всесильный колдун, не помог тебе твой Алгол, — обратился он к обезглавленному самозванцу. — Теперь твоя участь — стать пищей любимцу Гудэрза. — Он вздохнул, сделал еще глоток терпкого вина и произнес:

— Все гораздо проще, чем полагал ты, и бесконечно сложнее, чем когда-то полагал я.

Сколько он просидел задумчиво глядя на каменную плиту, похоронившую красавицу и чудовище, Хамрай не знал. В ушах звенел предсмертный крик обезумевшей женщины, перед глазами стояли худенькие девичьи руки, прикрывающие в испуге едва прорезавшиеся грудки. Хрустальный графин опустел наполовину, кровь на одежде поверженного колдуна запеклась и побуровела.

Прервал его оцепенение ворвавшийся в комнату седовласый Гудэрз.

— Хозяин! — вскричал он. Старый слуга встал на пороге и схватился рукой за левую половину груди, пытаясь унять одышку. — Хозяин, там… там, наверху… Знамение!

Знамение!

Хамрай вскочил. Охватившее его волнение заставило задрожать. Наконец-то! Как долго он его ждал, уже потерял веру, что когда-нибудь оно будет еще раз. Это — настоящее, не какой-то там чернобородый бахвал, бесславно закончивший свое шутовское представление, подобно многочисленным предшественникам.

Знамение — это надежда.

Хамрай обогнал медлительного старика и словно молодой орел взлетел по круговой лестнице на крышу башни. Там стоял, облокотившись о камень перил, дежурный наблюдатель и глядел в высь, широко раскрыв рот.

В черном бархатном небе, на фоне бесчисленных искорок звезд разворачивалась огромная зеленая спираль — змея Алвисида, сомнений быть не могло. На внутреннем конце светящейся спирали было утолщение и в нем разливалась ослепительная кроваво-алая точка, словно глаз змеи.

Один из многочисленных потомков Алвисида, но всего третий за полтора столетия, обладающий его наследственными, пусть и скрытыми, скованными, требующими освобождения свойствами, родился. Третий — магическое число. Он должен исполнить предсказание.

К сожалению, сам наследник не может снять заклятие, но он может вывести из небытия своего поверженного божественного предка, и лишь Алвисид, как сказано в пророчестве, освободит шаха Балсара и его верного слугу от опостылевшего воздержания.

Четверо богов не могли убить своего бессмертного брата — они расчленили поверженного Алвисида и разбросали по миру девять частей его, чтобы никто не смог воссоединить сына бога обратно. Но Алвисид словно догадывался об этом пред гибелью…

Первого наследника Алвисида Хамрай ждал более ста лет и узнал о нем случайно. Он разыскал его в Британии, когда тот уже принял священный сан. Наследник был истинным христианином, и никакие уговоры не смогли заставить его покинуть родную епархию. Магические чары, подчиняющие волю бессильны против наследников бога.

Второй, родившийся в Карфагене, согласился помогать, соблазненный обещаниями и посулами Хамрая. В огненной пустыне он добыл при помощи Хамрая голову Алвисида и Хамрай говорил с поверженным богом. Но наследник погиб в следующем путешествии за торсом Алвисида в угрюмых колдовских тевтонских лесах. Погиб глупо и бездарно, по собственной оплошности. Хамрай запоздало клял себя, что не предостерег от соблазнов и опасностей, что не уберег. Даже алголиане, желавшие возродить своего бога, не сумели помешать гибели наследника Алвисида…