– Что тебе? – спросила она. Думаю, она еще не вполне поверила в то, что я позволил себе подобную дерзость.
      Я закрыл за собой дверь и молча стоял – немножко слишком долго.
      Лиссал слегка нахмурилась.
      – Чтонибудь случилось?
      Я знал, что должен заговорить, знал, что другого шанса у меня не будет. Я заставил свой язык приготовиться и выдавил:
      – Флейм… – Для меня самого мой голос прозвучал неожиданно глубоко и звучно, как и полагается голосу мужчины.
      В тот же момент все переменилось. Холодный взгляд, самообладание, жестокость безразличия растаяли, словно их и не было. Она была просто Флейм, моя Флейм. И она узнала меня.
      – Руарт? – раздался недоверчивый шепот. – Ты Руарт?
      Я кивнул.
      То, что я потом увидел, перевернуло мне душу. Мгновенная вспышка чистой радости… попытка багровой скверны захватить власть… борьба с ней Флейм – и победа! Однако за отчаянием и любовью в ее глазах таилась жестокость ее будущего, готовая снова овладеть Лиссал.
      Я хотел заговорить, но у меня еще не было нужных слов. Поэтому я засвистел. Это получалось у меня легче и естественнее, чем косноязычная речь. Я высвистывал слова на языке птицдастелцев, добавив к ним жесты языка знаков. Я не беспокоился о том, что выгляжу смешно. Ничего не имело значения, кроме одного: я говорил с Флейм.
      «Ты можешь побороть скверну. Мортред не имеет больше над тобой власти, этот негодяй мертв. Ты теперь сама себе хозяйка. Ты можешь выиграть».
      Она, казалось, поняла. Я сделал шаг к ней; мне так хотелось коснуться ее, ласкать ее волосы и кожу… прижаться клювом к ее щеке…
      – Я думала, что ты погиб, – заикаясь, выдавила она. – Я видела, как дастелцы падали на причал. Я думала, что ты оказался одним из них. – По ее щекам текли слезы. Я сделал еще шаг к ней, желая обнять, как это делают люди, но она подняла руку, останавливая меня. – Нет. Этому не суждено быть.
      Я видел, как она борется. Флейм тяжело дышала, пытаясь сдержать дунмагию, отразить ее наступление. Флейм прошептала, словно надеялась, что так ее слов не услышит ее оскверненная часть:
      – Руарт, ты должен меня убить. Видит Бог, я пыталась сделать это сама, но он мне не позволяет…
      «Он мертв, Флейм. Он ничего больше не может тебе сделать!»
      Флейм покачала головой с такой мучительной печалью, что это заставило меня умолкнуть. Тогда я понял, что есть еще чтото, чтото более ужасное, чем то, что было мне известно, и что мне предстоит научиться жить с этим новым знанием. На мгновение мне показалось, что я задохнусь от ужаса еще до того, как она сказала:
      – Не Мортред. Теперь уже не он. Его сын. Руарт, ты должен убить меня. Я уже не надеялась, что ктонибудь мне поможет. Сделать это самой он мне не позволяет… Я пыталась, я много раз пыталась. Но ты можешь! Во имя любви, которую ты ко мне питаешь, ты должен меня убить.
      Я ничего не понимал. Я сделал еще шаг к Флейм, но она поспешно отступила.
      – Не смей! Иначе я не смогу сдерживать его. Если только ты меня коснешься… Проклятие, Руарт, ты должен положить этому конец! Если ты когданибудь любил меня хоть немножко, ты должен положить этому конец немедленно! Неужели ты можешь смотреть, как я превращаюсь в злую колдунью? – Даже тогда сквозь ее страдание прорывалась ненависть, которую ко мне питала Лиссал.
      «Они все трудятся, чтобы спасти тебя, Флейм. Блейз, Тор, Гилфитер… ты не должна терять надежды».
      В ответ она прошептала так тихо, что я едва расслышал ее слова за шумом ветра и волн и скрипом досок обшивки:
      – Я не сумею выжить так долго… он с каждым днем становится все сильнее.
      Я не задумался тогда о ее словах. Я так боялся, что снова ее потеряю, что Флейм, которую я знал, снова окажется во власти дунмагии… к тому же мне нужно было сказать ей то, ради чего я пришел.
      «Послушай, я буду сопровождать тебя, когда ты высадишься на берег. Ты можешь быть уверена… твоя оскверненная часть может быть уверена, что с моей стороны тебе ничего не грозит. Взамен ты отпустишь Кайеда и его команду».
      Я запинался: не мог помогать себе движениями хвоста, руки мои двигались неуклюже, а ноты, которые я высвистывал, так отличались от птичьих трелей, что даже для моих собственных ушей казались чужестранным языком. Я не был уверен, что Флейм понимает меня.
      «Скажи ему, что проклятие дунмагии убьет их всех, если они расскажут о тебе, когда принуждение потеряет силу. Благодаря этому они будут молчать: моряки – народ суеверный».
      – Руарт, прошу тебя…
      И тут, ослабев и не выдержав напора дунмагии, Флейм исчезла – как будто ктото задул горящую у нее внутри лампу. Теперь на меня смотрела Лиссал, злая колдунья. Она задумалась, надув губы. Я видел, как она взвешивает: возможен ли такой обман и стоит ли к нему прибегать, принесет ли ей такая сделка выгоду.
      – Хорошо, мы заключим соглашение, – наконец сказала она. – Мне нет дела до того, что с ними случится, если они не помешают моим планам. Что касается тебя… будет так замечательно смотреть, как ты мучаешься. Руарт. Головастик. Кто бы мог подумать? – Она рассмеялась и подошла ко мне. Ее пальцы скользнули по моему лицу в пародии на ласку возлюбленной. – Да, оставайся со мной, охраняй меня. Ты хоть представляешь себе, каким смешным выглядишь? Тощие ножки! Кожа, как рыбье брюхо! Как ты мог подумать, будто такая женщина, как я, полюбит подобного мужчину? – Ее насмешка была едкой и унизительной. Она пробудила все мои прежние страхи. – Жду не дождусь дня, когда в моей постели снова окажется настоящий мужчина, – добавила она. – Каково будет тебе в следующий раз? Будешь ли ты страдать от ревности, зная, что на его месте мог бы быть ты – но никогда не будешь?
      Я чувствовал, как тает моя уверенность в себе, как съеживается мое самоуважение. Головастик. Тощие ножки. Нищий дастелец. А она – Дева Замка…
      Я прогнал такие мысли. Это говорила дунмагия – иначе и быть не могло.
      – Убирайся! – бросила Лиссал.
      Я вышел из каюты, и вслед мне летел ее издевательский смех.
 
      Я попытался уснуть, но не смог. Я поднялся, написал записку Кайеду на клочке пергамента, который я украл из каюты Лиссал, и вышел на палубу. Кайед тоже не мог уснуть, а потому вышел на корму и встал за штурвал. Я вручил ему записку. Он прочел ее при свете фонаря, висевшего над компасом. «Все решено, – гласили мои каракули. – Вы все уплывете, но будете молчать о ней под угрозой смерти».
      Кайед посмотрел на меня, потом разжал руку. Ветер подхватил пергамент и унес за корму.
      – Так ты доверяешь ей?
      Я не ответил.
      Я подошел к поручням на корме и оперся на них. Прямо подо мной находилась каюта Лиссал. За «Любезным» тянулся пенный след, освещенный фонарем на корме. Может быть, и она смотрела на него из своего створчатого окна…
      Мне нужно было обдумать то, что сказала Флейм, но мой ум шарахался прочь. «Не Мортред. Его сын». Так ее подчинил себе сын Мортреда? В этом не было смысла. С того момента, как мы покинули Цирказе, и до самого прибытия на Ксолкас не было ни минуты, когда я не был бы рядом с Флейм. Если бы была предпринята еще одна попытка заразить ее дунмагией, я знал бы об этом. Если бы у Мортреда был сын и он попробовал приблизиться к Флейм, я увидел бы его.
      Я заставил себя сосредоточиться. Я стал день за днем перебирать все, что случилось во время нашего путешествия, вспоминать всех людей, которых мы встречали, но мне ничего не приходило на ум. Мортред никого не называл своим сыном. Не было ни одного человека, который…
      Однако сыном Мортреда мог быть не обязательно взрослый человек. Может быть, ребенок? Я стал думать о детях, встречавшихся на нашем пути. Дек? Нет, известно, кто был его отцом, и к тому же Дек обладает Взглядом. Тогда кто? И тут на меня обрушилось понимание. «О нет, Боже милосердный, только не это!»
      Однако мысль никуда не делась, и я окаменел. Мое сердце перестало биться, моя жизнь прервалась – я обдумывал немыслимое.
      Она могла предотвратить зачатие – все силвы могли.
      Но Мортред был сильнее ее…
      Да заберет Великая Бездна всех богов Райских островов! Как же мы были глупы… Как дьявольски высокомерны и самоуверенны…
      Флейм носит в чреве дитя дунмага. Как он когдато сказал Блейз? «Мое наследие овладеет всем архипелагом». Вот это наследие и вынашивает Флейм, и ребенок отравляет ее изнутри. Оскверняет. И каждый новый день все усиливает скверну – ведь младенец растет.
      Я упал на колени на палубу; ноги неожиданно отказались меня держать. Я съежился, прижался лицом к поручням и заплакал. Это было для меня совершенно ново: сначала я даже не понял, почему мои глаза затуманились, почему щеки стали мокрыми.
      «Ох, Флейм, мне так жаль… Так ужасно, ужасно жаль…»
      Она была права. Мне придется ее убить. Надежды не оставалось. Дунмагия в ней будет набирать силу вместе с растущим ребенком. Она превратит Флейм в чудовище, способное на любое зло и наслаждающееся им. Рано или поздно она меня убьет – теперь я это знал. Может быть, не сразу – в ней оставалось достаточно от моей Флейм, – но со временем.
      Чтобы спасти свою жизнь, мне следовало бежать прочь. Чтобы спасти ее истинную сущность, мне следовало ее убить. Чтобы спасти мир, мне следовало убить ее ребенка.
      Я плакал, а корабль плыл все дальше.
 
      Через три недели после того как мы покинули Ксолкас, Кайед высадил нас – вместе с десятью огромными сундуками награбленных Мортредом сокровищ – на пляже недалеко от Бретбастиона. Лиссал покинула корабль, в последний раз прибегнув к чарам и пригрозив проклятием всем на борту. Матросы должны были запастись продовольствием и водой в ближайшей рыбацкой деревушке и отплыть, не причаливая нигде до тех пор, пока не вернутся на Порф.
      Если говорить совсем честно, до того как «Любезный» отошел от берега, я не был уверен, сдержит ли Лиссал свое обещание: в конце концов, поступки злой колдуньи никогда не диктовались состраданием. Я рассчитывал на то, что в ней все же сохранилось достаточно прежней Флейм, сдерживающей худшие проявления дунмагии. Неродившийся ребенок едва ли мог указывать ей, чту именно следует делать; он просто укреплял узы дунмагии. Так я по крайней мере предполагал.
      И Лиссал, несомненно, в определенной мере подавила в себе зло – достижение, которое, на мой взгляд, до нее не удавалось ни одному экссилву. Возможно, дело было в том, что источник ее осквернения все еще был зародышем, однако мне хотелось думать, что это проявление ее сути – доброй и нежной, полной сострадания. Дунмагия могла требовать от нее другого, но Флейм сохраняла ядро своей личности нетронутым. Я гордился ею. Я все еще ее любил. Я был глуп, как всегда, веря в нечто столь же эфемерное, как соленый вкус морского ветра.
      Мы провели на пляже неделю, найдя пристанище в лачуге, выстроенной из плавника, которую рыбаки использовали только в сезон ловли мидий – об этом свидетельствовали груды раковин на берегу. Каждый день я отправлялся покупать еду на ближайшей ферме. Я расплачивался серебром – денег у нас было в избытке. В сундуках оказались не только монеты; там хранились драгоценности, украшения, золотые и серебряные слитки.
      В остальном я большую часть времени тратил на то, чтобы выкопать яму: нужно было спрятать сокровища. Лиссал заставила меня сгрести все раковины позади лачуги, вырыть там яму, в которой поместились все сундуки, кроме одного, а потом вернуть раковины на прежнее место, чтобы скрыть следы.
      Даже когда я закончил эту работу, немедленно в Бретбастион мы не отправились. Лиссал все еще светилась багровым после щедрого использования дунмагии. Она окрашивала ее кожу, блестела в глазах, капала с кончиков пальцев и вплеталась в волосы. По этому алому цвету любой обладающий Взглядом сразу же признал бы в ней злую колдунью, а Лиссал знала: если она хочет, чтобы властитель Брета женился на ней, она не может явиться к нему, откровенно оскверненная дунмагией.
      Это была странная остановка в пути. Лиссал все время разными способами изводила меня. Она наслаждалась, придумывая мне прозвища, подчеркивавшие недостатки моей внешности; Головастик и Тощие Ножки были еще самыми безобидными из них. Она высмеивала мою преданность ей, называя меня комнатной собачкой, подлизой, прилипалой и другими, еще менее лестными именами. Она дразнила меня своим телом, раздеваясь передо мной, купаясь обнаженной в прибое, задевая, когда проходила мимо.
      – Разве ты не хочешь меня, Головастик? – спрашивала она и облизывала губы кончиком языка.
      Я отвечал ей всегда одинаково: улыбался и отводил глаза.
      – Почему бы тебе не поцеловать меня? – спросила она однажды, выйдя из моря – обнаженная, как всегда, все еще покрытая каплями воды. Я сделал шаг назад и протянул ей полотенце. – Мне было бы так легко убить тебя, знаешь ли. Какнибудь ночью, когда ты будешь спать… – Я кивнул. Ее глаза сверкнули. – Почему ты так уверен, что я этого не сделаю, птичка? – Она подошла вплотную и провела ладонью по моей щеке. Я решительно отвел ее руку, удерживая ее на расстоянии. – Как тебе понравится, когда я заберусь в постель властителя Брета, Руарт? Как тебе понравится, когда он меня… – Я выпустил ее руку и ушел.
      Я вел опасную игру и понимал это; однако другого способа вести себя с ней я не знал.
      На следующее утро, когда я проснулся, она снова заговорила со мной. На этот раз в голосе ее звучала неуверенность, выдававшая ее сомнения, и вопрос, который она мне задала, оказался неожиданным: я удивился, почему она не задала его раньше. Я до сих пор отчетливо помню ту сцену: солнечный свет проникал в лачугу сквозь щели в стенах, Лиссал раскинулась на постели, которую по ее приказанию перенесли из капитанской каюты «Любезного», я свернулся на подстилке на полу. Это не причиняло мне неудобств: в конце концов, я никогда не спал в кровати. Гораздо больше я страдал от солнечных ожогов и укусов песчаных блох, которые преследовали меня днем и ночью. Я завидовал Лиссал: остатки дунмагии держали насекомых от нее на расстоянии.
      Я уже некоторое время не спал – просто лежал и пытался найти выход из ситуации, которая представлялась безвыходной, – когда услышал, как она шевелится. Она повернулась на бок и посмотрела на меня.
      – Ты убил Габанию и Страси? – спросила она.
      Это был первый случай, когда она проявила интерес к их исчезновению. То, что она спросила об этом сейчас, могло означать, что она поразмыслила, но это были размышления извращенного ума, а не разума, возвращающегося к здравым основам.
      Я попытался солгать в ответ… и не смог. Ее я обманывать был не в силах. Да и если она обдумала случившееся, все было очевидно. Я был единственным человеком на борту «Любезного», не лишенным дунмагией всякой способности причинить вред злым колдуньям, а прыгнуть в море по собственной воле они едва ли могли.
      Так что я просто лежал, глядя на Лиссал.
      – Руарт, Руарт, что мне с тобой делать? – мягко спросила она. – Если ты мог убить их, ты можешь убить и меня. – Я покачал головой и жестами подтвердил свое отрицание, чтобы сделать его более убедительным. – Может быть, и нет, – продолжала она. – Но тыто можешь разговаривать с людьми в Бретбастионе. Ты можешь разрушить мои планы, сообщив, что я осквернена.
      «Я не могу говорить, – знаками показал я ей. На самом деле теперь это было уже не так. Я трудолюбиво упражнялся каждый день, когда удавалось найти момент, когда меня никто не слышал, – и на борту корабля, и здесь, на берегу. Я разговаривал с крестьянами, у которых покупал еду, и они уже понимали почти все, что я говорил. Я просто не хотел, чтобы об этом знала Лиссал. – Если я сообщу комунибудь в Бретбастионе, тебя убьют. Я этого не допущу», – показал я ей знаками.
      – Ты можешь написать, – сказала Лиссал. – Ты мог бы послать письмо менодианам на Брете или на Тенкоре. Ты мог бы написать хранителям. Или Блейз. Как же я могу взять тебя с собой? Ты меня выдашь. А наложить на тебя заклятие я не могу: ты обладаешь Взглядом.
      Я молчал. Конечно, она была права. Было бы безумием с ее стороны позволить мне сопровождать ее, оставить меня в живых. Единственная причина того, что я до сих пор был жив, заключалась в присутствии гдето в глубине ее существа Флейм, которая не давала ей следовать логическим курсом, не давала убить меня ночью во сне или заклятием принудить когото другого убить меня. Это было лишь вопросом времени…
      Мы смотрели друг на друга, соединенные нашим прошлым, нашей любовью и нашими сожалениями, но разъединенные дунмагией.
      «Ты не можешь этого сделать», – показал я ей знаками.
      – Это только вопрос времени, – тихо ответила она, вслух высказывая мою собственную мысль, и я услышал в ее голосе печаль, но и злорадное предвкушение тоже. – Он растет. Он каждый день вливает в меня все больше дунмагии.
      «Он всего лишь зародыш, – знаками ответил я. – Он не может думать. Он пока еще ничего не знает. Только ты можешь действовать, но ты можешь и сопротивляться».
      – А когда он родится, ты его убьешь… потому что только в случае его смерти твоя хнычущая Флейм получит шанс. По крайней мере ты так думаешь. Как же я могу позволить тебе добиться своего?
      Все было так, все, что она говорила, было верно, и я замолчал.
      – Ах, Руарт, ты должен будешь умереть прежде, чем он родится. То, чем я становлюсь, скоро пересилит то, чем я была… и ты об этом узнаешь первым. – Это было предостережением. Я услышал невысказанные слова, выговорить которые Флейм не могла: «Беги, Руарт, беги, пока еще можешь. Найди безопасное убежище».
      Мое присутствие было дилеммой, которую ни один из нас не мог разрешить. Я мог выдать ее любым из тех способов, которые она назвала, но я не хотел причинять ей вред. Если ее захватят хранители, я сомневался, что они сумеют ее исцелить. Возможно, они ее просто убьют, как убивали собственных оскверненных силвов. Может быть, они и не очень будут хотеть этого, потому что Лиссал – Дева Замка, наследница престола и потенциальная супруга властителя Брета, но в случае необходимости они не поколеблются.
      А если я сообщу менодианам, какой от этого будет прок? Я знал, что Райдер мечтал о лекарстве от магии, но это пока только мечтой и оставалось. Менодиане могут решить, что лучше Флейм убить, освободить ее душу, пока она против ее воли не погублена.
      Я встал, чтобы мои знаки были более понятными.
      «Я никогда не выдам тебя менодианам или хранителям. И вообще никому, кто захочет причинить тебе вред».
      Лиссал нахмурилась и села на постели.
      – Я чегото не понимаю. Что ты хочешь сказать?
      Было так трудно найти слова, которые можно было бы передать человеческими жестами и свистом, но я должен был попробовать. От успеха могла зависеть моя жизнь.
      «Мы, дастелцы, были так беззащитны перед всякими опасностями, пока оставались птицами. Даже какаято паршивая сорока могла угрожать нашим жизням. Единственное, что у нас было, – это наша верность. Верность нашим семьям, нашим друзьям, нашей стае – всему нашему народу. Больше мы ничего не имели, и верность для нас означает честь. Без верности друг другу мы бы не выжили. И ты, Флейм, была мне верна, хоть я и был всего лишь птицейдастелцем. Ты никогда не колебалась, хоть и не имела гарантии того, что я когданибудь стану человеком. Так как же я могу бросить тебя, хоть ты можешь никогда больше и не стать силвом? Я буду с тобой, пока один из нас не умрет. И я никогда не причиню тебе вреда и другим не позволю. – Я пожал плечами. – Если ты меня убьешь, так тому и быть».
      – А как же мой сын, Руарт? Как я вижу, о нем ты ничего не говоришь. – Она поднялась и подошла ко мне; ее волосы были спутаны, глаза опухли со сна. – Я верю тебе. Но я также верю твоему молчанию – тому, о чем ты не говоришь. Ты убьешь моего сына при первой же возможности.
      Я помотал головой, но Лиссал прошла к двери и встала там, глядя в океанскую даль; глаза у нее были отсутствующие. Багровые отсветы дунмагии, лишь изредка пронизанные, как далекими звездами, проблесками голубизны, все еще играли на ее коже. Они стали менее яркими и теперь не мешали мне видеть ее лицо, не мешали замечать малейшие оттенки выражения.
      – В день, когда родится мой сын, ты умрешь, Руарт, обещаю тебе это. До того я намерена наслаждаться твоими мучениями.
      Я не мог сообразить, что на это ответить. Все еще глядя вдаль, она тихо проговорила:
      – Ты думаешь, что Блейз догонит нас, верно? – Я промолчал. – Ей это не удастся, знаешь ли. Ей ведь неизвестно, куда мы отправились. Она ни за что не поверит, что я могу по доброй воле выйти замуж за властителя Брета. Ох, со временем она, конечно, узнает, но тогда будет уже слишком поздно. – Лиссал оглянулась на меня и улыбнулась. – Понимаешь, Мортред открыл мне, как превращать силвов в дунмагов. К тому времени, когда сюда доберется Блейз, а хранители узнают, что происходит на Брете, все они опоздают. Я буду обладать властью, перед которой успехи Мортреда в Криде покажутся детской забавой.
      «Что заставляет тебя думать, что ты его превзойдешь?» – знаками спросил я.
      Ее улыбка стала шире.
      – Дело в том, что я буду пользоваться уже существующей властью, Руарт, светской властью властителя. О, на это потребуется немного больше времени, чем я вначале рассчитывала, изза твоего вмешательства. С помощью Габании и Страси, имея целую команду рабов, я легче добилась бы своего. Мы могли бы нанести… ээ… неприкрытый удар дунмагией. Однако тебе вздумалось убить тех двух сук, а в одиночку мне трудно контролировать так много людей разом. Так что план пришлось изменить… впрочем, это мелочь. Может быть, большая тонкость даже и принесет лучшие результаты. – И Лиссал принялась описывать мне, как собирается подчинить себе правящую династию Брета и ее администрацию.
      Я мог только молча слушать. Я не знал, ужасаться ли тому, что она может преуспеть, или бояться, что в случае неудачи она погубит множество невинных.

Глава 9
РАССКАЗЧИК – ЭЛАРН