Я сделал так, как приказала Лиссал: отправился к гхемфам.
      Я даже сам себе удивлялся: как это я не подумал о таком раньше? Гхемфы ведь могли дать мне способ связаться с Блейз. Я забыл о них, как это было в привычках людей, хотя и мог бы быть умнее после того, что произошло в Плавучей Заросли. В сложившейся ситуации крылась ирония: Лиссал, пославшая меня к гхемфам, и понятия не имела о возможностях, которые могли мне представиться. Она покинула Плавучую Заросль до того, как там появились гхемфы, и никто не рассказал ей о том, как они пришли нам на помощь или чем мы им были обязаны. Они пошли наперекор своей миролюбивой природе, чтобы спасти Блейз, Тора и Келвина; сделали они это изза того, что когдато Блейз подружилась с женщинойгхемфом по имени Эйлса.
      Ждать следующего дня я не стал, а отправился в анклав гхемфов тем же вечером. Один из стражников, дежуривших у трага, объяснил мне дорогу, а потом спустил до ряда Подонков. Пройдя несколько миль вокруг бухты, я добрался до самого конца нижнего уровня – туда, где в Ушат впадала река Скау. Жилища гхемфов – их там ютилось пять семейств – были просто грубо высеченными в скальной стене дырами, расположенными всего в нескольких шагах от края воды. Гхемфы предпочли – как всегда, подумал я – поселиться, насколько возможно, подальше от людей.
      К тому времени, когда я туда добрался, некоторые из дыржилищ уже были погружены в темноту. Я постучался в то, где сквозь ставни на окне все еще сочился свет. Через мгновение дверь открылась, и на меня уставилась пара настороженных серых глаз. По морщинам на лице я заключил, что этот гхемф стар и, следовательно, является мужчиной.
      – Сиргхемф, – сказал я, – я пришел за татуировкой. Последовала долгая пауза.
      – Сир? – переспросил он наконец, словно не веря, что я обратился к нему так почтительно.
      – Сиргхемф, – повторил я, – я отношусь к вам с глубоким уважением. Я был одним из тех, кому вы помогли на Плавучей Заросли. – Я надеялся, что ему известно, о чем я говорю; похоже, так оно и было – он шире открыл дверь и жестом пригласил меня внутрь. – Мне нужна татуировка, говорящая о гражданстве, и гражданстве Цирказе, а не Брета.
      Не могу сказать, будто он поднял бровь, поскольку у не имеющих волос гхемфов брови отсутствуют, но ему удалось передать впечатление крайнего изумления.
      – Я был птицейдастелцем, – объяснил я.
      – Ах…
      – Вот мои бумаги. – Я протянул ему документы, полученные от Лиссал.
      Гхемф взял их и перелистал, потом снова обратил на меня вопросительный взгляд:
      – Головастик Паучьиножки?
      – Ээ… нет, – ответил я. – Однако ты увидишь, что описание мне соответствует. Бумаги выписаны мне, тут ошибки нет, но меня зовут Руарт Виндрайдер. Тут долгая история…
      Гхемф жестом предложил мне сесть к столу.
      – Гхемфы, – тихо сказал он, – обожают занимательные истории и избегают наносить татуировки, которые могут оказаться противоречащими закону.
      В свете свечи мы долго смотрели друг на друга; я думал о том, что, возможно, не соответствую какомуто неизвестному мне критерию гхемфов.
      – Тогда я расскажу все с самого начала, – сказал я. Гхемф поднял руку, останавливая меня.
      – Подожди, – сказал он и исчез в соседнем помещении. Оттуда донеслись голоса, а я воспользовался возможностью оглядеться по сторонам.
      Особенно смотреть было не на что. Гхемфы и не пытались чемто прикрыть голый камень стен и пола; всю мебель составляли стол, стулья и несколько полок, на которых хранились принадлежности для нанесения татуировок: маленькая жаровня и тигель, фарфоровые бутылочки с красками, стеклянные плошки с кусочками перламутра, жемчужинками и полудрагоценными камнями, маленькое зеркало, чаша с золотыми и серебряными бусинками.
      Через несколько минут гхемф вернулся – по крайней мере я думал, что это тот же самый, – но не один.
      – Крах, все мы хотим послушать твою историю, – сказал он. – Ты не возражаешь?
      Я покачал головой. Только вот над своим произношением мне все еще предстояло поработать…
      Гхемф не сделал попытки представить пришедших; сам он тоже не назвался. Он сел к столу, и несколько старших гхемфов последовали его примеру. Остальные, среди которых были и дети, расселись просто на полу. Все они молчали, но постоянно двигались. Это был язык – как бывшая птица я сразу это понял. Я уже давно замечал, что гхемфы передают мысли движениями, жестами и прикосновениями, отдавая им предпочтение даже перед собственным звуковым языком, не говоря уже о нашем.
      Первый гхемф жестом предложил мне начинать, так что я рассказал им обо всем, что с нами – Блейз, Флейм, Тором, Гилфитером, Деком и мной – произошло с тех пор, как мы покинули Плавучую Заросль. По тому, как они слушали, иногда кивая, иногда обмениваясь взглядами, я предположил, что многое было им уже известно, вероятно, от их соплеменников.
      Когда я закончил, молчание длилось не менее минуты, хотя гхемфы продолжали обмениваться незаметными жестами – такими легкими, что большинство людей их бы просто не заметило. Наконец первый гхемф сказал:
      – Мы, конечно, сделаем тебе татуировку, говорящую о гражданстве. Ты можешь получить цирказеанский символ, верно, но также и дастелский. Мы готовы это сделать.
      Я молча смотрел на свои руки. Я знал, чего хочу, но такое желание казалось мелочным. Некоторые вещи имели гораздо большее значение, чем какието знаки на мочке уха. Я был дастелцем, что бы ни говорила татуировка.
      – Наша политика – не вмешиваться в дела людей, тебе ведь это известно, – добавил гхемф.
      – И все же вы спасли моих друзей на Плавучей Заросли.
      – Гхемфы из одного выводка с Эйлсой имеют обязательства перед Блейз.
      – Вы же знаете, – сказал я, – что распространение дунмагии было бы бедствием для гхемфов. Злые колдуны вас не любят.
      Последовало долгое молчание. Потом первый гхемф спросил:
      – Чего ты от нас хочешь?
      – Сообщите мне, где находится Блейз или Тор Райдер… или Келвин Гилфитер. Пошлите сообщение Блейз о том, что происходит здесь. Только и всего.
      Последовало новое молчание и обмен жестами. Я чувствовал, что идет жаркий спор, хотя и не мог бы сказать, что вызывало у меня такое впечатление.
      Потом наконец я услышал ответ:
      – Мы этого не сделаем. Где находятся твои друзья, мы не знаем. Однако мы сообщим обо всем выводку Эйлсы.
      Подразумевалось, что выводок Эйлсы передаст мое сообщение. Я мрачно улыбнулся в душе. Не только люди умели перекладывать на других опасные дела…
      – Спасибо, – сказал я.
      – А как насчет татуировки?
      Я сделал глубокий вдох. Слова, которые я произнес, оказалось ужасно трудно выговорить, как будто я отказывался от части собственной личности.
      – Я выбираю цирказеанское гражданство.
 
      Тремя днями позже я стоял у окна своей комнаты во дворце, рассеянно теребя мочку уха со знаком гражданства – аквамарином в середине татуировки, изображающей глаз, – и глядя сверху на Адский Ушат и причалы. Некоторые корабли отошли от берега и встали на якорь в глубине бухты: этой ночью можно было ожидать дебошей. Бочонки с пивом и дешевым вином, выставленные на нижних уровнях города, чтобы жители могли отпраздновать свадьбу властителя, означали, что три четверти населения скоро начнут спьяну буйствовать. Предусмотрительные горожане просто разошлись по домам и заперли двери, а капитаны кораблей отвели свои суда подальше от берега. На одном из причалов уже разгорался пожар, и мне на фоне пламени были видны силуэты людей, передававших друг другу ведра с водой, чтобы погасить огонь.
      Во дворце дела шли ненамного лучше. Многие из приглашенных на свадьбу – знать, жившая на верхних уровнях столицы, – после дневного празднества разбрелись кто куда, и начались ночные оргии. Ближайшее окружение властителя дало волю своим извращенным вкусам, и из того, чему я был свидетелем, явствовало, что этой ночью новобрачная не разделит ложе со своим супругом. Властитель ел и пил за дюжину гостей, и я даже усомнился, что после такого он останется в живых.
      Мне пришлось примириться с тем, что в тот день Лиссал вступила в брак с человеком, которого когдато презирала настолько, что отказалась от своего высокого положения и прав на трон Цирказе, лишь бы от него избавиться. Когдато она меня любила… возможно, гдето в глубинах ее души эта любовь была еще жива, но теперь мне оставалось только наблюдать. Одиночество погружало во тьму каждый момент моей жизни. И не было рядом никого, с кем я мог бы поговорить, – совсем никого.
      Хуже всего оказалось начало празднества, когда Роласс Триган – тогда еще трезвый – поднялся на ноги, чтобы провозгласить тост за новобрачную, и во всеуслышание заявил о том, что она беременна.
      – Признаюсь, друзья, – проревел он так, что заглушил все разговоры в зале, – ваш благородный повелитель не очень хорошо вел себя при дворе Цирказе. Он поторопил события и соблазнил прелестную Деву Замка в ее собственном доме еще до заключения брачного договора. Милая девица… впрочем, конечно, уже не девица… явилась сюда, чтобы исправить упущение. Вот сегодня мы это и делаем. Господа, выпьем же за будущего наследника трона Брета!
      Я от изумления разинул рот. Триган не имел никакой возможности сделать такое на Цирказе! Даже если бы Флейм этого захотела – а она совершенно точно ничего подобного не хотела, – он не смог бы увидеться с ней наедине. При дворе Цирказе женщины из правящей семьи были затворницами. Близость с Флейм места не имела, и тем не менее властитель, повидимому, искренне верил в свои слова. Он лукаво улыбнулся Лиссал, и отблески дунмагии ярко вспыхнули на нем. Ей какимто образом удалось своим колдовством дать ему ложные воспоминания. Он верил в то, что сказал, верил, что дитя, которое она носит, его.
      Думаю, что никогда еще я не испытывал подобного ужаса. Лиссал, как оказалось, была способна на такое тонкое использование дунмагии, о котором Мортред и не догадывался. Вместо того чтобы превращать людей в марионеток, лишенных воли и разума, она сумела вложить в свои жертвы, не разрушая их личности, но полностью подчиняя своим целям, воспоминания о событиях, никогда не происходивших в действительности.
      Уловка Лиссал была необычайно изобретательной. Вместо того чтобы накладывать чары на множество людей, заставляя их поверить в то, будто наследник мог родиться так быстро после зачатия в ночь бракосочетания, она предложила им простое объяснение: Триган признался в том, что дал волю своей страсти несколько преждевременно. То, что ребенок оказывался незаконнорожденным, значения не имело; главным было другое: властитель при свидетелях признал ребенка своим, и родиться он должен был уже после свадьбы. Если это случится с некоторым опозданием… что ж, мало кто вспомнит, когда именно властитель был на Цирказе, да никто и не станет утруждать себя подсчетами.
      «Ох, Флейм, – думал я, – уж слишком ты умна… нет, не Флейм, а та, сочащаяся дунмагией тварь, которой ты стала».
      Я провел всю ночь у окна, глядя на Ушат и гадая, чем может быть занята Флейм. О чем она думает… как страдает. Мою душу разрывало горе.
 
      В дни, предшествовавшие свадьбе, она по большей части не обращала на меня внимания, за исключением редких моментов, когда мы оказывались наедине. Тогда она подвергала меня жестоким насмешкам: издевалась над моей внешностью, высмеивала мою глупость и робость. Я надеялся, что делает это она, чтобы заставить меня бежать, бросить ее до того, как поглощающая ее скверна заставит ее меня убить. Так мне хотелось думать, но иногда поверить в это оказывалось трудно. Она слишком хорошо меня знала, и ей так легко было найти мои уязвимые места и ткнуть меня носом в мои слабости.
      Думаю, я должен быть благодарен судьбе за то, что придворные по большей части оставляли меня в покое, считая, что Дева Замка покровительствует мне, – среди них едва ли нашелся бы хоть один, кто не был бы развращен и жесток. Единственными жителями Брета, к которым я мог чувствовать хоть какуюто симпатию, были чиновники, цеплявшиеся за свои своды законов, чтобы поддерживать нормальную жизнь государства. Впрочем, я к ним не обращался: я старался оставаться незаметным, не разговаривать и держаться, насколько возможно, в тени. Мне такое легко давалось, когда я был птицейдастелцем; сейчас это было ненамного труднее. Удивительно, насколько придворные привыкли не замечать слуг, а положение конюшего, в конце концов, было всего лишь приукрашенным положением слуги, и к тому же немого.
      Поэтому я оставался незаметным – и одиноким.
      И всетаки, по крайней мере вначале, я не отчаивался. Я продолжал надеяться, что в любой момент объявятся Блейз, Гилфитер и Тор. Тор наверняка наймет шхуну Скарри, скоро я получу помощь, и мы какимнибудь способом спасем Флейм.
      Однако дни шли, и никто из них не появлялся. Несколько раз приходили пакетботы с Ксолкаса, и я начал думать о всяких ужасах, которые могли случиться; на первом месте в этом списке значились кораблекрушения. Я помнил, в какой ужасный шторм попадал наш корабль. Я помнил сотни рассказов о коварстве океана; не было ни одного архипелага, где не вспоминали бы о сотнях погибающих каждый год в море…
      После свадьбы я все глубже погружался в бездонную пучину отчаяния.
 
      Лиссал прогнала дуэнью и перебралась в покои, смежные с апартаментами властителя. Она снова со злобным удовольствием отвела мне комнату, примыкающую к ее приемной, где она каждый день проводила часть времени, разговаривая с гостями. Лиссал постепенно стягивала сеть дунмагии, наброшенную ею на Тригана и его придворных. Все они подпадали под ее чары и спешили исполнить ее капризы с раболепием, смотреть на которое было тошно. Глаза властителя не отрывались от Лиссал; он следовал за ней, как собачка, старающаяся привлечь внимание хозяина, хотя сомневаюсь, что ему удалось хоть однажды уложить ее в свою постель. Вельможи льстили и угодничали, напоминая бабочек над слишком сильно пахнущим цветком, и все как один носили багровые цвета ее магии, словно развеваемые ветром флажки.
      Лиссал начала посещать встречи властителя с его чиновниками – канцлером, архивариусом, управителем дворца, новым начальником охраны. Когда потребовалось назначить нового главного советника, этот пост заняла Лиссал. Сначала она говорила мало, но это длилось недолго. Скоро она начала задавать проницательные вопросы, а потом и давать советы. В конце концов решения стали приниматься в присутствии властителя, но под диктовку Лиссал. Вскоре чиновники стали приносить бумаги на ее одобрение, прежде чем представить их на подпись властителю. Роласс Триган, тиранически правивший своим государством, фактически стал пустым местом: он ставил свою подпись там, где ему велели. Учитывая его прежние деяния, я не мог сказать, что действия Лиссал не приносили пользы.
      Недели текли за неделями, и оргии при дворе Брета происходили все реже и реже. Дети и слуги больше не подвергались издевательствам, и крики, которые я раньше слышал каждую ночь, прекратились. Придворные выглядели вялыми и равнодушными, и все, что их, казалось, интересовало, была возможность напиваться до мертвецкого состояния. Багрянец дунмагии проникал теперь даже в самые укромные уголки дворца, затуманивая мой взгляд и придавая всему мерзкий запах и вкус; в конце концов я начал давиться пищей. Мне трудно было поверить в то, что я единственный человек, который все это замечает, что никто из зачарованных придворных не видит странностей, а горожане, имеющие с ними дело, не находят, что с ними чтото неладно.
      Для меня одинокие дни складывались в недели, и каждый из них нес на себе невеселый отпечаток моей бездеятельности, однако изменить я ничего не пытался. Я наблюдал, ожидая сам не знаю чего.
 
      Одним из первых эдиктов, изданных властителем под влиянием советов Лиссал, был приказ об увеличении армии. Теперь закон требовал, чтобы каждый житель архипелага два года своей жизни отдавал службе в отряде стражников. Муштра была тяжкой, даже жестокой. Чтобы все это оплачивать, были увеличены налоги, которые неукоснительно собирались. Такие меры могли бы привести к волнениям, если бы дополнительно собранные средства не расходовались отчасти на улучшение жизни тех, кто мог бы больше всех протестовать. Жителей беднейших нижних уровней столицы заверили в том, что туда проведут трубы для подачи чистой воды и удаления отходов – чего никогда раньше не было, – и работы даже начались. Стражники стали наводить порядок в нижних лоджиях и на причалах. Темные закутки, где раньше промышляли проститутки, сутенеры и грабители, теперь освещались и регулярно патрулировались. Молодые люди, не имевшие никаких надежд на лучшее будущее, неожиданно оказались привлечены на государственную службу: как стражники они получали плату, еду и жилье. У портных появилась работа: они шили мундиры; кузнецы и оружейники теперь не сидели без дела; сапожники тачали сапоги для армии. Владельцы судов и капитаны охотно платили за то, чтобы пользоваться безопасными и лучше управляемыми портами. Богатые не возражали против увеличившихся налогов, потому что теперь ходить по улицам ночью можно было не опасаясь нападений, а товары с их складов не разворовывались.
      Все это, конечно, случилось не за одну ночь, но некоторые улучшения стали заметны быстро, и значительная часть изначального недоверия к супруге властителя развеялась: люди стали говорить о том, что это она принесла им лучшую жизнь.
      – Видишь, как все легко, Головастик? – сказала мне Лиссал через несколько недель после свадьбы, наслаждаясь собственным успехом. – К тому времени, когда я разделаюсь с Бретом, этот архипелаг будет так же беспомощен передо мной, как кработшельник без раковины. – Она улыбнулась хищной улыбкой. – Они без всякой борьбы уступают свою свободу ради сомнительного вознаграждения, да еще и прославляют правительницу, которая втайне перегрызает им сухожилия.
      – Ты тратишь слишком много силы, – сказал я ей. Живот ее, может быть, и рос, но сама Лиссал худела на глазах. Она выглядела мрачной и, как я предполагал, плохо спала. Чтобы держать в руках всех, кого она поработила, ей все время приходилось обновлять свои чары. Каждый офицер стражи, каждый чиновник, каждый староста городского района должен был являться к ней по крайней мере раз в неделю – формально для отчета, но на самом деле для того, чтобы Лиссал могла укрепить свою власть, обеспечить их безусловную покорность ее распоряжениям.
      – Скоро я получу помощь, – довольно сказала Лиссал, – силвов, которых я превращу в своих слуг. Тогда управляться будет легче. Скоро ни один житель Брета не посмеет и дышать, не спросив моего разрешения.
      Одним из самых больших разочарований Лиссал было то, что в Бретбастионе не оказалось силвов. Она рассчитывала, что найдет здесь множество жертв, готовых для заклания; оказалось же, что в столице силвов давно не любят, а потому они перебрались в другие места.
      – Где ты собираешься найти силвов? – спросил я. – Здесь – не лицемерные острова Хранителей. Или ты собираешься похищать любого силва, который окажется на прибывающем в Ушат торговом корабле? Тебе придется быть осторожной. Если хранители услышат об исчезновениях силвов, тут же появится их проклятый флот с нацеленными на тебя проклятыми пушками.
      Она посмотрела на меня холодным взглядом, который я так ненавидел.
      – Морской дьявол тебя побери, Головастик, я сама не понимаю, почему до сих пор оставляю тебя в живых.
      – Да в чем дело? – поддразнил я ее. – Разве ты не любишь выслушивать правду?
      – Мне не нужен ты, Головастик, и твой паршивый Взгляд. Я уже заставила Тригана принять закон, регулирующий использование магии. Так по крайней мере все думают. Не будет больше таких несчастий, как то, к которому привела дунмагия на Дастелах. Люди сейчас готовы проклясть даже силвов.
      Я поптичьи склонил голову набок, пытаясь разглядеть ее лицо.
      – Что, во имя морской пучины, ты затеяла?
      – Все силвы в любом месте Брета теперь должны проходить регистрацию; только тогда они смогут на законных основаниях использовать магию, даже если всего лишь желают заниматься целительством. Я отправила отряд стражников, чтобы они начали регистрацию, в Кизис на реке Скау. Некоторым из тех, кого они найдут, будет велено явиться в Бретбастион для окончательного оформления. Я ожидаю, что первые силвы явятся ко мне через неделю или около того. Тогда никто не сможет меня остановить, мой тонконогий дружок.
      Я почувствовал дурноту.
      – Как, дьявол тебя побери, можешь ты творить такое? – спросил я. – Ты же знаешь, в какой ад превращается жизнь оскверненных силвов! Или ты забыла, как страдала? – Я показал на ее культю. – Ты предпочла пожертвовать рукой, лишь бы не сделаться злой колдуньей…
      Лиссал рассмеялась.
      – Ах, дорогой мой, тогда я была другим человеком. Теперь я властительница Брета, и мысль об осквернении доставляет мне истинное наслаждение! – Она взяла меня за подбородок. – Ах ты лишившийся перьев бедняга! Ты все никак не привыкнешь к тому, какой я стала, верно?
      – Не сомневаюсь, что постепенно привыкну, – сказал я, притворяясь беззаботным. – Я просто никогда этого не приму. Никогда, до тех пор, пока твоими глазами на меня смотрит Флейм. А она смотрит, сколько бы ты ни пыталась это скрыть. Я лгал. На самом деле ее окутывало такое густое облако дунмагии, что я ничего не мог разглядеть в ее глазах. Я проклинал свою чувствительность: близость Лиссал или тех, кого она заколдовала, влияла на мое зрение, все становилось нечетким, смазанным. Похоже было на то, что в результате превращения из птицы в человека я заполучил аллергию ко всякой магии, и мой Взгляд стал слишком болезненно реагировать на нее.
      Иногда я чувствовал себя так, словно погружен в ослепляющий, удушающий багровокрасный суп…
 
       Аниара айси Терон
       Запись в дневнике
       6 первого месяца Одной Луны, 1794
 
       Позади осталась наша последняя остановка на пути к Райским островам – ФортВентвар. Поселение под этим келлским названием – совершенно не келлское: убогий форпост нашей цивилизации, грязная деревушка на берегу реки – широкого неторопливого потока коричневой воды.
       В самом форте расквартирован гарнизон из солдат Восточного Колониального полка, имеющий мандат на усмирение враждебного населения Южного Траманналенда. Войска необходимы здесь для того, чтобы защищать торговые суда, курсирующие вдоль побережья; здешние воды знамениты жестокостью местных пиратов. Как ни странно, в этом жалком, полном крыс селении мы встретились и с лучшими, и с худшими проявлениями келлской колониальной политики.
       Мужчинам – Натану, Шору и другим ученым – комендант Этворд айсо Лагмин предложил прогулку по форту под охраной солдат. Даже и при недолгом знакомстве Этворд айсо Лагмин произвел на меня впечатление высокомерного неприятного типа, так что я не могла не согласиться с Шором: это простолюдин, получивший образование и выбившийся в люди, презирающий тех, кому повезло меньше, – попросту говоря, грубиян и хвастун.
       Лескаль и я не получили приглашения присоединиться к джентльменам; вид форта не был сочтен достаточно приличным для благородных дам. Вместо этого для нас была организована короткая поездка вверх по реке в миссию, где нас приветствовала группа монахинь. Некоторые из этих самоотверженных женщин провели здесь не одно десятилетие, противостоя всевозможным бедам – от вспышек холеры до восстаний местного населения– с неколебимой верой и преданностью долгу. (Они заставили меня почувствовать себя виноватой изза своих прежних жалоб на тяготы плавания; в будущем мне следует проявлять больший стоицизм.) На меня большое впечатление произвело то, чего им удалось добиться в миссии по части человеколюбия; религиозные же их успехи, с другой стороны, весьма незначительны. Лишь очень немногие местные жители восприняли доктрину Бога в келлском понимании, однако монахини не позволяют этому препятствовать им в их бескорыстных трудах.
       А вот что меня шокировало до глубины души, так это их рассказы о зверствах, которые местные пираты творят, если им в руки попадается ктото из келлских поселенцев – будь то мужчина, женщина или ребенок. Средства борьбы с этим злом, к которым прибегает комендант Этворд, не менее бесчеловечны; некоторых жертв карателей я видела в госпитале и должна сказать, что сердце у меня в груди перевернулось. Солдаты Этворда устраивают рейды после каждого нападения на торговцев, воинские отряды или колонию, и им безразлично, кто оказывается наказан. Они отправляются вверх по реке, хватают первых же туземцев, которые им попадутся, пригоняют их в форт и запирают в тюрьме. Некоторых из них казнят, других увечат, третьих избивают. Мальчику, которого я видела в госпитале, не могло быть больше двенадцати лет… По сути дела наши келлские жестокости ничем не лучше, чем поведение пиратов.
       Потом мы с Лескаль, ужасно подавленные, присоединились к мужчинам. За ужином на корабле я рассказала обо всем, что мы видели и слышали; это вызвало горячий спор. Мнения разделились: капитан Джортен одобрял методы коменданта, а Натан и доктор Хенссон оба решительно заявляли, что Этворда следует привлечь к ответу за преступления против населения, которое он должен защищать. Шор, хоть и не одобрял наказаний и насилия, высказался в том смысле, что все это не наше дело.
       Уснуть после всего увиденного мне не удалось, так что вот я и занимаюсь записями в своем дневнике. Я испытываю стыд за то, что принадлежу к келлской нации. Предполагается, что мы лучше тех, кого колонизовали, но я неожиданно обнаружила, что часто это оказывается не так. Предполагается, что мы следуем велениям Бога, но и в этом я начинаю сомневаться… Считается, что мы будем показывать пример более примитивным народам, но я пришла к заключению, что больше не знаю, кто примитивен, а кто – нет.