Глава 17

Член палаты представителей от девятого округа штата Колорадо Эван Кендрик сидел за письменным столом в своем кабинете и смотрел на строгое лицо своей секретарши, делавшей сообщение о корреспонденции, которую нужно срочно отправить, о повестке дня заседаний палаты представителей, о различных документах и общественных мероприятиях, на которых ему обязательно нужно присутствовать. Она стрекотала как пулемет, и частота издаваемого ею звука измерялась килогерцами.

— Вот, конгрессмен, это — график работы на неделю.

— Ты молодец, Энни. Но нельзя ли просто разослать всем письма на бланке с уведомлением о том, что я подхватил опасное инфекционное заболевание и не хочу их заразить?

— Прекратите, Эван, — сказала Энн Малкей О'Рейли, весьма решительная особа среднего возраста, много лет проработавшая в государственных учреждениях Вашингтона. — На вас здесь наводят критику, а мне это не нравится. Знаете, о чем болтают в конгрессе? Мол, вам на все начхать, что вы тратите бешеные деньги, чтобы только познакомиться с такими же богатыми девицами, как и вы сами.

— И ты этому веришь?

— Как я могу в это поверить, если вы никогда никуда не ходите и ничего такого не делаете? Я бы отбила поклоны всем святым, если б вас застукали в постели с какой-нибудь сногсшибательной красоткой! Тогда бы я точно знала, что вы не паинька.

— А если я не хочу ничего такого?

— Но вы должны, черт возьми! Я печатала ваши предложения по ряду вопросов и заметила, что они в тысячу раз разумнее предложений восьмидесяти процентов местных политиков, однако никто почему-то не обращает на это внимания.

— Их замалчивают, Энни! Потому что они непопулярны. И я тоже непопулярен. Меня не принимают ни в тот, ни в другой лагерь. Те несколько человек с обеих сторон, заметившие меня, навешали столько хвалебных ярлыков, что никто не обращает на них внимания. Они не в силах больше меня рекламировать и решили похоронить, но это трудно сделать, поскольку я не высказываю по этому поводу возмущения.

— Бог свидетель, я частенько высказываю вам свое несогласие и знаю, что такое думающий человек, когда вижу, как вы работаете... Ладно, забудьте об этом! И все-таки что вы скажете по поводу моих предложений?

— Попозже, хорошо? А Мэнни не звонил?

— Я дважды отфутболила его. Столько дел накопилось, сами видите... А вам все некогда.

Кендрик подался вперед, взгляд глаз стал холодным.

— Энни, запомните на всю оставшуюся жизнь — для меня нет ничего важнее этого человека.

— Прошу прощения, шеф! — О'Рейли опустила глаза. — Извините и вы меня! — сказал Эван. — Мне не следовало повышать голос. Вы стараетесь, а я вам не помогаю. Мир?

— Мир! Эван, я прекрасно знаю, что значит для вас мистер Вайнграсс. Я, конечно, не имела права вмешиваться. Но с другой стороны — я верчусь как белка в колесе, а с вами, конгрессмен, не так-то легко работать. — Энн О'Рейли поднялась со стула и положила папку с документами Кендрику на стол. — Тем не менее, я считаю, что вы обязаны ознакомиться с предложением вашего коллеги, сенатора от Колорадо. Кажется, он собрался взорвать вершину горы и, устроив там озеро, возвести многоэтажный кондоминиум.

— Вот сукин сын! — воскликнул Эван, с раздражением открывая папку.

— А я тем временем соединю вас с мистером Вайнграссом.

— Опять называете его мистером Вайнграссом? — заметил Эван, листая страницы. — Не хотите сменить гнев на милость? Насколько я знаю, он неоднократно просил вас обращаться к нему запросто — Мэнни.

— Иногда я так и делаю, хотя порой бывает сложно.

— Отчего же? Уж не оттого ли, что он всегда громко кричит?

— Да ну что вы! Разве могу я, будучи замужем за неотесанным полицейским, к тому же ирландцем, обижаться на это?

— Тогда в чем же дело?

— В той дурацкой шутке, которую он всякий раз повторяет. И делает это постоянно, особенно когда я обращаюсь к нему официально. «Детка, — говорит он, — давай разыграем мелодрамку, пьеску под названием „Ирландочка Энни и дружок ее Мэнни“. Что на это скажешь?» — «Ничего не скажу, Мэнни», — говорю я, а он продолжает: «Бросай-ка ты, милая, это грубое животное, с которым живешь, и давай улетим отсюда. Твой мужлан поймет мою неумирающую страсть к тебе». А я отвечаю, что этот неотесанный коп и о своей-то собственной страсти не догадывается.

— Только не рассказывайте об этом мужу, — посоветовал, усмехнувшись, Кендрик.

— Уже рассказала. Он тут же заявил, что бежит покупать билеты на ближайший рейс. Это и понятно — они пару раз лихо наподдавались с Вайнграссом.

— Напились, что ли? Даже не знал, что они знакомы.

— Это моя вина, должна признать. Знакомство состоялось примерно восемь месяцев назад. Вы тогда улетели в Денвер.

— Припоминаю. Мэнни все еще находился в больнице, и я попросил вас навестить его и передать парижскую «Интернешнл геральд трибюн».

— Я так и сделала. Я, конечно, не красотка с обложки журнала, но, знаете ли, боюсь по вечерам ходить одна по улицам, и взяла мужа с собой. Должна же от него быть хоть какая-то польза!

— И что дальше?

— Эти двое забулдыг тут же нашли общий язык. Спустя пару дней я допоздна задержалась на работе, и мой благоверный решительно заявил, что пойдет в больницу один.

— Простите, Энни, я ничего не знал об этом, — сказал, качая головой, Эван. — Я не собирался навязываться, а Мэнни и словом не обмолвился об этой истории.

— Скорее всего, из-за флаконов с «Листерином»...

— С чем, с чем?

— Это средство для полоскания рта, одного цвета с шотландским виски. Сейчас позвоню ему...

Эммануил Вайнграсс сидел на каменном выступе на вершине холма и обозревал владения Кендрика — участок земли площадью тридцать акров у подножия южных отрогов Скалистых гор. Расстегнув ковбойку с коротким рукавом, он подставил себя солнцу и наслаждался кристально чистым горным воздухом.

Покосившись на оставшиеся после операции шрамы на груди, он вдруг подумал, кого же благодарить за свое спасение — Бога или Эвана Кендрика. Спустя пять месяцев после операции и бесконечных послеоперационных осмотров доктора наконец сказали ему, что им удалось удалить малюсенькие смертоносные клеточки, пожиравшие его жизнь. Теперь он совершенно здоров, заверили они. Одним словом, объявили об этом восьмидесятилетнему человеку, который сейчас сидит на этом камне, греет на солнышке свое бренное тело. Хотя не совсем бренное... Правда, стало легче двигаться, легче говорить, да и кашель почти перестал мучить. Живи и радуйся! Вот только скучает по сигаретам «Голуаз» и сигарам «Монте-Кристо». Врачам удалось совершить чудо. А ведь вполне могли укоротить жизнь на несколько недель, может быть, месяцев.

Он взглянул на медсестру, стоявшую в тени дерева, рядом с неизменным электромобилем для гольфа. Она была одной из многих, которые круглосуточно сопровождали его повсюду. Интересно, вдруг подумал он, что бы она сказала, если б он предложил ей заняться любовью прямо здесь на камнях? Шутка, конечно, но, если не вздрючивать себя подобным образом, можно прокиснуть!

— Славный денек, не правда ли? — обратился он к ней.

— Просто чудесный, — ответила она.

— А что вы скажете, если мы сбросим одежду и насладимся друг другом?

Выражение ее лица не изменилось, реакция оказалась спокойной, неторопливой, даже ласковой.

— Мистер Вайнграсс, я здесь для того, чтобы заботиться о вас, а не доводить до инфаркта.

— Неплохо, совсем неплохо...

В этот момент запиликал радиотелефон в электромобиле для гольфа. Она взяла трубку, после короткого разговора засмеялась и обернулась к Мэнни:

— Мистер Вайнграсс, вас просит конгрессмен.

— С конгрессменом вы обычно так не хихикаете, — сказал Мэнни, поднимаясь с камня. — Ставлю двадцать против пяти, это кикимора Энни.

— Она спросила, не удавила ли я вас еще, — ответила сестра, передавая трубку Вайнграссу.

— Эта Энни просто стерва!

— Не забывай, мы ведь на работе, — сказал Эван Кендрик.

— Я только хотел дать понять, что эта твоя барышня очень быстро бросает трубку.

— Просто она догадывается, что ты ей наговоришь. Мэнни, ты звонил? Что-нибудь случилось?

— А что, я должен звонить только тогда, когда мне очень плохо?

— Мы условились, что ты звонишь только в исключительных случаях и что звонить тебе буду я. Так в чем дело?

— У тебя еще остались деньги?

— Если предложение интересное, конечно найдутся. А почему ты спрашиваешь?

— Помнишь пристройку, которую мы сделали к западной веранде, чтобы оттуда у тебя открывался прекрасный вид?

— Разумеется.

— Я тут сделал несколько набросков. Не хочешь построить террасу на вершине холма? Думаю, двух стальных опор будет достаточно, чтобы удержать нагрузку. Возможно, потребуется третья, если решишь построить рядом со стеной баню из стеклоблоков.

— Из стеклоблоков?.. Прекрасная идея... Начинай.

— Договорились. Завтра утром приедут монтажники. Но когда строительство будет завершено, я вернусь в Париж.

— Как скажешь, Мэнни! А про строительство смотровой площадки в месте слияния двух потоков забыл?

— Но ты же сказал, что никому не захочется спускаться так далеко...

— Захочется... Это будет прекрасное место для уединения и размышлений.

— Ну-ну?.. Только эти забавы уже не для меня.

— Ты очень любезен. Я приеду на следующей неделе и останусь на несколько дней.

— Буду ждать! — сказал Вайнграсс, поглядывая на медсестру. — Когда приедешь, пожалуйста, избавь меня от этих страждущих сексуальных маньячек!

Около десяти вечера Милош Варак вошел в пустынный вестибюль здания палаты представителей. Он был единственным поздним посетителем, которому согласно предварительной договоренности разрешили встретиться с конгрессменом от Алабамы Эрвином Партриджем. Варак подошел к тяжелой деревянной двери с медной табличкой в фигурной рамке и постучал. Дверь ему почти сразу же открыл приятный молодой человек лет двадцати в очках в черепаховой оправе. Кем бы он ни был, он совсем не напоминал грубоватого практичного председателя так называемой «банды» Партриджа — Комитета по расследованию, решившего выяснить, почему вооруженным силам страны достается так мало при таких больших ассигнованиях. Ребят из комитета или, как еще их называли, «ястребов», разумеется, интересовала не закупка унитазов по цене тысяча двести долларов или гаечных ключей по семьсот долларов. Это были слишком очевидные нарушения, чтобы их можно .было принимать всерьез. К тому же это, возможно, было сделано умышленно, чтобы отвлечь внимание и таким образом ограничить доступ к участию в торгах на заключение оборонных контрактов. Комитет только-только приступил к раскрытию коррупции с большим числом вовлеченных лиц, для судебного преследования которых не хватало ни людей, ни средств.

— Я хотел бы видеть конгрессмена Партриджа, — сказал Варак, и его чешский акцент не то чтобы поразил, а скорее был неправильно истолкован молодым человеком приятной наружности, встретившим его у дверей.

— Скажите, вы... — начал было молодой человек, по-видимому помощник конгрессмена. — Я хотел сказать, вас проверяли охранники там, внизу?

— Если вы хотите выяснить, есть ли у меня при себе оружие, то действительно проверяли, и вам об этом известно. Вам ведь звонили из охраны. А теперь проведите меня, пожалуйста, к конгрессмену, он ждет меня.

— Конечно-конечно, сэр. Он у себя в кабинете. Сюда, пожалуйста.

Оробевший помощник проводил Варака до двери из темного дерева и постучал:

— Конгрессмен, к вам посетитель.

— Пусть проходит! — раздался из-за двери громкий голос с южным акцентом. — А ты оставайся там и отвечай на телефонные звонки. Меня ни для кого нет, будь то спикер да хотя бы и президент.

— Проходите, — сказал помощник, открывая дверь. У Варака возникло желание сказать нервному молодому человеку, что он пришел с дружественным визитом из КГБ, но решил не делать этого. Помощник находился в офисе по какой-то другой причине, поскольку вряд ли кто-либо стал звонить в здание палаты представителей в столь поздний час. Милош вошел в большую богато обставленную комнату с огромным количеством фотографий на письменном столе, стенах и маленьких столиках, причем все они так или иначе свидетельствовали о влиянии, патриотизме и высоком положении Партриджа во всех ветвях власти. Сам конгрессмен, стоящий у закрытого шторами окна, не производил такого впечатления, как на фотографиях. Это был располневший мужчина небольшого роста с самодовольным сердитым лицом и большой головой с редкими выцветшими волосами.

— Не знаю, что вы собираетесь мне всучить, милый блондинчик, — произнес конгрессмен, решительно двигаясь Вараку навстречу, точно разъяренный петух, — но, если это то, о чем я догадываюсь, я выкину вас отсюда с такой скоростью, что вы пожалеете, что не прихватили с собой парашют.

— Я не собираюсь ничего продавать вам, сэр, просто хочу кое-что подарить, хотя это «кое-что» на самом деле стоит очень дорого.

— Ни моим клиентам, ни тем более мне нечего скрывать.

— А я полагаю, конгрессмен, что, скорее всего, вы захотите это сделать.

— Ерунда! Вы сказали по телефону, будто вам стало кое-что известно, мол, кто-то упомянул о наркотиках и что мне лучше выслушать вас, поэтому я навел кое-какие справки и выяснил: то, что я должен услышать от вас, соответствует правде. Но нас не в чем упрекнуть, наша совесть чиста, как горный поток! А теперь я хочу услышать, кто послал вас и какой жулик из вашей воровской шайки посчитал, что может запугать меня подобного рода дерьмом.

— Не думаю, сэр, что вы захотите, чтобы это, как вы выразились, дерьмо было предано широкой огласке. Эта информация имеет разрушительную силу.

— Вы говорите, информация? Это все болтовня! Инсинуации! Слухи, сплетни! Наподобие вранья того чернокожего мальчишки, который пытался ввести в заблуждение всех этих болванов в конгрессе.

— Никаких слухов, никаких сплетен, — сказал Милош Варак, опуская руку в нагрудный карман пиджака. — Только фотографии. — И координатор из организации «Инвер Брасс» бросил на письменный стол белый конверт.

— Что это? — Партридж быстро поднялся, взял конверт, разорвал его и, опустившись в кресло, начал вынимать одну за другой фотографии, разглядывая их в свете настольной лампы под зеленым абажуром. Его глаза расширились, лицо побледнело, затем стало багрово-красным от возмущения.

То, что он увидел, выходило за пределы его воображения. Группы из двух, трех и четырех полураздетых и абсолютно обнаженных молодых людей, жадно вдыхающих через соломку рассыпанные на столиках дорожки белого порошка. Повсюду шприцы, таблетки, бутылки с пивом и виски и, наконец, четкие фотографии нескольких пар, занимающихся любовью.

— В наше время выпускаются фотоаппараты самых разных размеров, — сказал Варак. — Современные технологии позволяют умещать их в пуговицах для пиджака или рубашки.

— Боже мой! — вскричал потрясенный Партридж. — Это же мой дом в Арлингтоне! А это...

— Дом конгрессмена Букбиндера в Силвер-Спринг, а остальные — дома трех других членов вашего комитета. Вам слишком часто приходится бывать по делам в Вашингтоне.

— Кто сделал эти снимки? — едва слышно произнес Партридж.

— Я не буду отвечать на этот вопрос, могу лишь дать слово, что этот человек находится за тысячи километров отсюда, У него нет негативов и он никогда не вернется в эту страну. Скажем, это студент, приезжавший по обмену между университетами для изучения политологии.