Инвер-Брасс (№2) - На повестке дня - Икар

— Нам удалось многого достичь, а теперь все летит в трубу... Что же делать?

— Ну отчего же, конгрессмен? — сказал Варак. — Ведь эти молодые люди являются членами вашего комитета. Они не юристы, не бухгалтеры и даже не ваши старшие помощники. Они просто не хлебнувшие лиха юнцы, ошибающиеся в этом головокружительном потоке жизни самой могущественной столицы мира. Объясните им, что их жизнь и карьера сведутся к нулю, если они не одумаются и не будут вести себя должным образом. Но зачем же прекращать работу вашего комитета?

— Кто же нам теперь поверит? — произнес Партридж, уставясь взглядом в стену. — Мы такая же дрянь, как те, кого хотим вывести на чистую воду. Мы лицемеры.

— Но об этом никто не узнает.

— Ерунда! — взорвался конгрессмен из Алабамы, схвати в телефонную трубку и беспрерывно нажимая кнопку вызова. — Немедленно явись сюда! — закричал он. Когда молодой человек появился в дверях, Партридж вскочил из-за стола: — Ты, развратный ублюдок, я просил тебя сказать правду, а ты что мне наплел?

— Я не врал! — воскликнул молодой человек, и его глаза наполнились слезами. — Вы спросили меня, что происходит, и я ответил, что теперь ничего не происходит, что все в порядке. Три или четыре недели назад мы крупно загуляли, но. когда пришли в себя, поняли, что совершили ошибку. Понимаю, что мы сваляли дурака, и все с этим согласились, но мы навредили только себе. Мы покончили не только с этим, но и со многими другими развлечениями, только вы и ваши яростные борцы за справедливость даже не хотите замечать этого. Ваши озверевшие сотрудники эксплуатируют нас по восемьдесят часов в неделю, называя при этом тупарями, а ведь это мы снабжаем вас материалами, чтобы вы потом рисовались перед камерами. Вы даже не замечаете, что теперь у вас остались одни неопытные юнцы. Все старые уже ушли, а вы даже не обратили на это внимания! Остался только я, потому что не могу уйти.

— Теперь можешь убираться.

— Вы чертовски правильно поступаете, великий воспитатель!

— Как ты меня назвал?

— Думаю, вы поняли намек, — произнес молодой человек, затем распахнул и захлопнул за собой дверь.

— Кто это такой? — спросил Варак.

— Эрвин Партридж-младший, — тихо ответил конгрессмен, потом сел и уставился на дверь, — Он учится на третьем курсе юридического факультета в Вирджинии. Все эти молодые люди — студенты-юристы. Мы круглосуточно использовали их в хвост и в гриву, не платя за это никаких денег и высказывая чаще неудовольствие, чем благодарность. Но мы кое-что и давали им, а они пренебрегли тем доверием, которое мы им оказали, поручив эту работу.

— И что же вы им давали?

— Опыт, который они никогда и нигде не приобретут, ни в судах, ни из книг по юриспруденции, только здесь. Мой сын разбирается в юридических вопросах и отлично понимает это. Он не рассказал мне о том, что может положить конец всей нашей работе. Я больше не могу ему доверять.

— Я очень сожалею.

— Это не ваши проблемы! — резко сказал Партридж, теперь уже твердым голосом. — Ладно, дешевый кляузник! — грубо продолжил он. — Что вы хотите получить взамен сохранения комитета? Вы сказали, что за этим ничего не кроется, хотя мне известны десятки способов намекнуть на это, не сказав ни слова. Выкладывайте, я должен взвесить все «за» и «против».

— Сэр, мы не предлагаем вам ничего ужасного, — сказал Варак, разворачивая несколько сложенных вдвое листов бумаги и кладя их на стол перед конгрессменом. — Это краткие биографические данные с фотографией в правом верхнем углу первой страницы. Мои клиенты хотят, чтобы этот человек вошел в состав вашего комитета.

— У вас что-то есть на него? — поинтересовался Партридж.

— Абсолютно ничего компрометирующего, в этом отношении он безупречен. Хочу еще раз отметить, что мои клиенты ничего не скрывают, не собираются заниматься вымогательством, не будут выставлять комитету счетов или блокировать прохождение счетов комитета. Этому человеку ничего не известно о моих клиентах, а они не знакомы с ним лично. Что касается его самого, то он даже не догадывается о нашей сегодняшней встрече.

— Тогда зачем вы хотите, чтобы он у меня работал?

— Потому что мои клиенты считают, что он будет чрезвычайно полезен для вашего комитета.

— Один человек не может ничего сделать, и вам это прекрасно известно, не так ли?

— Разумеется, вы правы.

— Если вы внедряете его, чтобы получать информацию, то у нас это невозможно. — Партридж взглянул на разбросанные по столу фотографии, собрал их, перевернул и снова бросил на стол. — По крайней мере, до сих пор было невозможно.

Варак протянул руку и забрал фотографии.

— Сделайте это, конгрессмен, введите его в состав комитета. В противном случае, как вы сказали, вся работа пойдет насмарку. Когда он станет членом комитета, я верну вам эти фотографии вместе с негативами.

Глаза Партриджа были устремлены на фотографии в руках молодого человека.

— Между прочим, у нас появилась вакансия. Вчера Букбиндер подал в отставку, по личным соображениям.

— Мне об этом известно, — сказал Милош Варак.

— Да кто вы, черт возьми, такой? — спросил конгрессмен, глядя прямо в глаза своему посетителю.

— Человек, преданный интересам страны, которая его приютила, но я не занимаю высокого положения, в отличие от того, о ком идет речь.

Партридж заглянул в лежащую перед ним объективку.

— Эван Кендрик, девятый округ, штат Колорадо, — прочитал он. — Я почти не слышал о нем, а то, что слышал, не вызывает у меня никакого энтузиазма. Он просто никто, богатое пустое место.

— Все может измениться, сэр, — сказал Варак, поворачиваясь и направляясь к двери.

* * *

— Конгрессмен! — крикнул старший помощник Эвана Кендрика, выбегая из кабинета.

— Что случилось, Фил? — спросил Эван, захлопнув дверцу лифта. — Неужели на девятый округ Колорадо обрушился селевой поток?

— Обрушился. Партридж, тот, что от Алабамы!

— Хоть и грубиян, но неплохой малый. С работой справляется успешно, мне нравится то, что он делает.

— Он хочет, чтобы вы занимались этим вместе с ним.

— Что?

— Он хочет, чтобы вы работали в его комитете.

— Я не ослышался?

— Это огромный шаг вперед, сэр. •

— Скорее шаг назад, — возразил Кендрик. — Члены его комитета каждую неделю появляются в вечерних новостях и заполняют пробелы в утренних новостях, когда телевизионщикам не удается заловить новых героев в конгрессе. Поэтому я не собираюсь там работать.

— Прошу прощения, конгрессмен, но вы обязательно должны это сделать, — понизив голос, сказал помощник, глядя в глаза Эвану.

— Почему вы так считаете?

Молодой человек по имени Фил взял Кендрика под руку и отвел в сторону от собравшейся у лифта толпы.

— Вы заявили, что собираетесь уйти после выборов в отставку, и я согласился с вашим решением. Но вы также сказали лично мне, что хотите сказать свое слово при назначении вашего преемника.

— Я действительно намеревался сделать это, — кивнул Эван. — Я боролся с гнусными махинациями и не хочу, чтобы это совершалось в будущем. Они же готовы выдать любой, самый захудалый участок в южной части Скалистых гор за перспективное месторождение урана, чтобы добиться государственного финансирования разработок, а затем разворовать эти средства.

— Но если вы откажетесь от предложения Партриджа, то у вас не будет никакого влияния, чтобы помешать этому.

— Почему же я должен согласиться?

— Потому что он действительно хочет, чтобы вы стали членом его комитета.

— Но почему именно я?

— Трудно сказать, но я твердо уверен, что он ничего не делает просто так. Возможно, он хочет распространить свое влияние на запад, чтобы создать фундамент для своего личного продвижения — кто его знает? Он ведь держит под контролем почти все государственные начинания, и, если вы обидите его, сказав: «Нет, приятель, спасибо», он сочтет это оскорблением и сделает все, чтобы вы не имели никакого влияния ни здесь, ни у себя в округе. Не надо забывать, что он является самой влиятельной фигурой в конгрессе.

Кендрик вздохнул и нахмурился:

— Думаю, я сумею держать язык за зубами.

* * *

Шла третья неделя после назначения конгрессмена Эвана Кендрика членом комитета Партриджа, назначения совершенно неожиданного, которое, однако, не взволновало никого в Вашингтоне, кроме Энн Малкей О'Рейли и, как следствие, ее мужа Патрика Ксавье — лейтенанта полиции, переведенного из Бостона, чьи способности оказались востребованы и неплохо оплачивались криминализированными властями столицы.

Свое решение о назначении Кендрика Партридж объяснил тем, будто он, старый опытный профессионал, стремится к тому, чтобы все внимание сосредоточилось на нем самом, а не на членах комитета. Если считать это заявление правдивым, то Партридж нашел для своей задумки самую лучшую кандидатуру. Во время проводившихся два раза в неделю и транслируемых по телевидению слушаний представитель от девятого округа штата Колорадо, когда подходила его очередь задавать вопросы свидетелю, обычно произносил одну и ту же Фразу: «У меня нет вопросов, господин председатель». Самым продолжительным его выступлением за короткое время пребывания в комитете «ястребов» был двадцатитрехсекундный ответ на произнесенное в его адрес приветствие председателя. Он скромно выказал удивление по поводу оказанной ему этим избранием чести и выразил надежду на то, что ему удастся оправдать доверие председателя. На середине этой речи, а точнее, через двенадцать секунд телевизионные камеры переключились на вошедшего в зал заседаний уборщика в униформе и стали показывать, как тот очищает пепельницы от окурков.

— Дамы и господа, — сказал приглушенным голосом телеведущий, — даже во время таких серьезных слушаний правительство не забывает заботиться... Простите, что? Ах да, итак, конгрессмен Оуэн Кенбрик завершил свое выступление.

Однако во вторник на четвертую неделю случилось то, чего никто не ожидал. Это была телевизионная трансляция первых на той неделе утренних слушаний, интерес к которым подогревался тем, что главным свидетелем на них выступал представитель Управления материально-технического снабжения министерства обороны США. Это был моложавый, но абсолютно лысый полковник, быстро сделавший себе имя в области планирования и обеспечения материально-технического снабжения вооруженных сил. Настоящий служака с непоколебимыми убеждениями... Он говорил быстро, ярко, порой бросая безжалостные остроты — тяжелую артиллерию военных против вечно брюзжащих, экономящих каждую копейку гражданских лиц. Все с нетерпением ожидали предстоящего сражения между полковником Робертом Бэрришем и не менее ярким, столь же сообразительным и, уж конечно, не уступающим ему в жесткости председателем комитета Партриджем.

Но самым неожиданным было то, что конгрессмен от штата Алабама Эрвин Партридж на этом заседании не появился. Его не удалось отыскать ни с помощью бесчисленных телефонных звонков, ни огромного количества рыщущих по всей столице помощников. Он просто исчез.

Однако работа комитетов конгресса не замыкается на деятельности их председателей, особенно когда она освещается телевидением, поэтому слушания проходили под весьма неуверенным руководством конгрессмена от штата Северная Дакота, который к тому же страдал самым тяжелым за всю свою жизнь похмельем, что было очень странным, поскольку все знали, что он не употребляет спиртных напитков. Его считали кротким, сдержанным евангелистом, искренне верившим в библейскую заповедь о необходимости перековки мечей на орала. А для кровожадного льва, каковым был полковник Роберт Бэрриш, он, несомненно, представлял собой кусок сырого мяса.

— ...И, заканчивая свое выступление перед сидящими здесь инквизиторами из числа гражданских лиц, я решительно заявляю, что нам необходимо мощное, свободное общество в смертельной схватке с силами зла, которые разорвут нас на части при первом же проявлении слабости с нашей стороны. Неужели мы позволим сковать себе руки какими-то традиционными процедурами опеки, имеющими весьма отдаленное отношение к прежнему статус-кво наших врагов?

— Если я вас правильно понял, — сказал временный председатель, взирая мутными глазами на оратора, — то могу вас заверить, что никто из присутствующих здесь не сомневается в вашей приверженности интересам национальной обороны.

— Хотелось бы надеяться, сэр.

— Я полагаю, что...

— Погоди, солдат! — сказал Эван Кендрик, самый крайний из сидящих за столом членов комитета.

— Простите, что вы сказали?

— Я сказал «минуточку»...

— Я имею чин полковника армии Соединенных Штатов Америки и хотел бы, чтобы ко мне обращались именно таким образом, — с раздражением произнес офицер.

Эван сурово взглянул на свидетеля и на мгновение забыл о микрофоне:

— Я буду обращаться к вам так, как захочу, самодовольный тип!

Телевизионные камеры замигали, повсюду раздавались предупредительные звуковые сигналы, но вырезать эту сцену было уже слишком поздно.

— Если, конечно, вы не внесете поправку в конституцию, хотя вряд ли вы вообще ее читали, — продолжал Кендрик, просматривая лежащие перед ним документы и посмеиваясь при воспоминании о своей встрече с Франком Свонном из Госдепартамента перед отлетом в Маскат. — Расследование оказалось в глубокой заднице.

— Я возмущен вашим поведением и...

— А вот многие налогоплательщики высказывают возмущение по поводу вашего отношения, — оборвал его Эван, пробегая глазами послужной список Бэрриша и припоминая слова Фрэнка Свонна, сказанные в собственный адрес более года назад. — Позвольте спросить, полковник, вы когда-либо держали в руках оружие?

— Я солдат!

— Мы оба убедились в этом, не правда ли? Я знаю, что вы солдат, а вот нам, гражданским лицам, занимающимся расследованием, приходится платить вам жалованье, если, конечно, вы не берете напрокат вашу форму. — До Кендрика донеслись смешки. — Я спросил вас, стреляли ли вы когда-нибудь?

— Бесчисленное количество раз. А как насчет вас?

— Стрелял. Конечно, не бесчисленное количество раз, но при этом на мне никогда не было военной формы.

— Тогда считаю вопрос исчерпанным.

— Не совсем. Вы когда-нибудь применяли оружие, чтобы убить другое человеческое существо, которое намеревалось убить вас?

В палате представителей повисла тишина.

— Я не принимал участия в боевых действиях, — сказал полковник, понизив голос.

— Но вы только что заявили, что ведете смертельную борьбу и все такое прочее, из чего сидящие в этом зале и те, кто смотрит и слушает нас по телевидению, могли заключить, что вы являетесь своего рода современным Дэви Крокетом или Джином Буи, защищающим форт Аламо,[34] а может быть, Индианой Джонсом, уничтожающим всяких негодяев. Но это все вранье, не правда ли, полковник? Вы обыкновенный бухгалтер, старающийся оправдать хищение миллионов, а возможно, миллиардов долларов налогоплательщиков, выступая под красным, белым и голубым флагом сверхпатриотизма.

— Вы, сукин... Как вы осмелились!

Вновь замигали камеры и послышались предупредительные сигналы, но опять слишком поздно. Полковник Бэрриш вскочил и стукнул кулаком по столу.

— Объявляю перерыв в заседании комитета! — воскликнул измученный председатель. — Перерыв, черт бы его побрал!

* * *

В темной аппаратной одного из вашингтонских телевизионных центров седовласый ведущий телевизионных новостей смотрел на экран стоящего в углу монитора, внимательно наблюдая за событиями в конгрессе. Он постоянно появлялся на телеэкранах и был известен почти всей Америке. Задумчиво пожевав губами, он обратился к ассистенту:

— Я хочу видеть этого конгрессмена, кто бы он ни был, в моем шоу в следующее воскресенье.

* * *

В субботу, как обычно, шла передача комедийного актера Чейза Чеви «В субботу вечером в прямом эфире».

— Говорю же тебе, мама, я никогда в жизни не видела его таким! — кричала в трубку молодая женщина. — Хочу сказать он был абсолютно пьян. Спасибо, какой-то милый иностранец привез его домой! Он сказал, что подобрал его у ресторана в Вашингтоне. Едва держался на ногах. Ты можешь себе такое представить? Этот добрый христианин узнал его и решил, что лучше привезти его домой. Но что самое смешное, мамочка, я всегда считала, что он вообще не прикасается к спиртному. Очевидно, я была не права. Сегодня утром мой муженек заявил, что вообще ничего не помнит, абсолютно ничего... Боже милостивый, он в дверях... его вывернуло наизнанку, прямо на ковер!

* * *

— Где я, черт возьми? — прошептал Эрвин Партридж-старший, тряся головой и пытаясь сфокусировать взгляд на зашторенных окнах комнаты в мотеле. — Это какое-то крысиное гнездо.

— Вы недалеки от истины, — произнес светловолосый молодой человек, подходя к кровати, на которой тот лежал. — Правда, грызуны, которые нередко навещают это место, проводят здесь не более одного-двух часов.

— Это вы? — простонал член палаты представителей от штата Алабама, уставясь на чеха. — Что вы со мной сделали?

— Не с вами, сэр, а для вас, — ответил Варак. — К счастью, мне удалось вытащить вас из весьма затруднительной ситуации, в которой вы чуть было не оказались.

— Что произошло? — Партридж поднялся и сел, опустив ноги на пол. Он спал в костюме и, судя по всему, еще не пришел в себя.

— Один из моих клиентов ужинал в ресторане «Карридж-Хаус» в Джорджтауне, где вы встречались с конгрессменом из Северной Дакоты. Когда произошло недоразумение, он позвонил мне. И здесь вам опять повезло, потому что я живу неподалеку и вовремя смог приехать в ресторан. Между прочим, вы здесь, кажется, не зарегистрировались.

— Минуточку! — рявкнул Партридж. — Все это чушь собачья! Встреча между мной и этим проповедником была срежиссирована. Кто-то позвонил ему в офис и сообщил, будто я хочу встретиться с ним по неотложному делу. Точно такой же звонок раздался и в моем офисе. На утреннем заседании мы собирались заслушать Бэрриша, этого осла из Пентагона, поэтому мы оба решили, что имеет смысл переговорить друг с другом. Мы встречаемся, я спрашиваю, что происходит, он задает мне тот же самый вопрос!

— К сожалению, сэр, мне об этом ничего не известно.

— Наглый врун! Что еще за недоразумение?

— Вы перебрали...

— Чушь! Я выпил всего один говенный мартини, а что до святоши, так тот вообще пил лимонад!

— Ну уж если это правда, то я бы сказал, у вас странная реакция на мартини, поскольку вы уткнулись лицом в стол, а ваш собеседник пытался выпить соль из солонки.

Председатель комитета Партридж пристально поглядел на чеха:

— Теперь мне все понятно! Вы подмешали нам обоим сильнодействующий наркотик, — произнес он.

— До прошлого вечера я никогда прежде не был в этом ресторане.

— Вы лжец, причем весьма умелый. Кстати, который сейчас час? — Партридж вскинул руку и посмотрел на часы.

— Слушания уже закончились, — заявил Варак.

— Что же делать, черт возьми?

— Ваш заместитель выглядел не лучшим образом, зато ваш назначенец оказался на высоте и произвел на всех неизгладимое впечатление. Уверен, в вечерних новостях покажут отрывки из этого спектакля. Правда, кое-какие выражения, конечно, вырежут.

— Боже милостивый! — прошептал конгрессмен и посмотрел на координатора из общества «Инвер Брасс». — А обо мне что-нибудь сказали, я имею в виду... по поводу моего отсутствия?

— Ваш секретариат не ударил в грязь лицом и выступил с правдоподобным заявлением, в котором утверждалось, будто вы на катере ловите рыбу где-то в районе Чесапикского залива. И будто бы вышел из строя двигатель, и вы бросили якорь примерно в миле от берега. Эти объяснения сочли вполне обоснованными, так что никаких проблем!

— И мой секретариат отважился на подобное заявление? Кто же осмелился дать разрешение на это?

— Ваш сын. Он простил и забыл все оскорбления в свой адрес и ждет вас на улице, в машине.

* * *

Рыжеволосый продавец автомобилей «сааб» пришел в радостное изумление, подписывая документы и пересчитывая стодолларовые купюры.

— Ваша машина, сэр, будет готова к трем часам дня.

— Вот и прекрасно, — сказал покупатель, указавший в договоре на покупку в рассрочку машины марки «сааб», что в настоящее время работает барменом в ресторане «Карридж-Каус» в Джорджтауне.

Глава 18

— Что касается часа Икс, господин Кендрик, — произнес полковник Роберт Бэрриш, приятно улыбаясь в телевизионные камеры и стараясь придать голосу побольше убедительности, — мы в полной боевой готовности и благодаря превентивному наращиванию вооружений отодвигаем его все дальше и дальше.

— Или, попросту говоря, увеличиваем наши арсеналы до уровня, при котором всего одна ошибка в расчетах способна уничтожить всю планету.

— Да перестаньте вы! — снисходительно заметил полковник. — Эта точка зрения давно изжила себя. Мы ведь профессионалы.

— Вы имеете в виду наши вооруженные силы?

— Разумеется, наши.

— А как насчет вооруженных сил противника? По-вашему, там не профессионалы?

— Если вы хотите сопоставить техническое оснащение противника с нашим, думаю, здесь вы столь же плохо информированы, как и в вопросах эффективности нашей системы в отношении контроля за расходами на вооружение.

— Если я вас правильно понял, у них дела обстоят хуже, чем у нас.

— Очень здравое заключение, конгрессмен. Помимо морального превосходства, скажем, нашей веры в Бога, по уровню технической подготовки нашим вооруженным силам нет равных в мире. Простите меня за нескромность, но, будучи частицей этой огромной силы, я искренне горжусь нашими доблестными парнями.

— Да кто же ими не гордится! — с улыбкой сказал Эван. — Однако мне показалось, полковник, будто вы умышленно уводите нас в сторону от объяснения причин, говорящих в пользу эскалации. Это что, превентивный шаг? Я полагал, что ваше замечание относительно профессионализма было ответом на мой вопрос о возможности ошибки в расчетах при наличии огромных арсеналов вооружения.

— Это действительно так, мистер Кендрик. Я терпеливо пытаюсь вам объяснить, что действия персонала, в руках которого находится наше оружие, строго регламентируются обязательными инструкциями, исключающими подобные ошибки. Мы фактически полностью защищены от просчетов.

— Мы-то, возможно, защищены, — кивнул Кендрик, — а как насчет нашего противника? Вы сказали, и я думаю, вы так считаете, что противник не имеет столь совершенного технического оснащения, каким располагаем мы, и здесь даже не может быть никакого сопоставления, что бы это с вашей точки зрения ни значило. А если противник допустит ошибку в расчетах, что тогда?

— Тогда у него больше никогда не будет возможности ошибиться. При минимальных собственных потерях мы сотрем...

— Минутку! — прервал его Кендрик. — Вернемся назад. Вы сказали «при минимальных собственных потерях». Что это значит?

— Я не имею права обсуждать подобные вопросы и уверен, вам это хорошо известно.

— Полагаю, вы знаете о последствиях гораздо больше, чем я. Следует ли понимать под «минимальными потерями» уничтожение только Лос-Анджелеса, Нью-Йорка или, может быть, Альбукерке?[35] И уж поскольку всем нам приходится платить из своего кармана за этот зонтик, гарантирующий нам минимальные потери, почему бы вам не рассказать нам о прогнозе погоды?

— Если вы думаете, будто в выступлении по кабельному телевидению я готов поставить под угрозу интересы национальной безопасности... что ж, конгрессмен, с искренним сожалением вынужден заявить, что, по моему мнению, у вас нет никакого права говорить от лица американского народа.

— От имени всего американского народа? Я даже и не думал этого делать! Мне было сказано, что в этой программе принимаем участие только вы и я. Мол, я оскорбил вас перед телевизионными камерами и что вы имеете право ответить на это по телевидению. Только по этой причине я здесь и нахожусь. Так отвечайте же, полковник! Перестаньте бросаться провозглашенными Пентагоном лозунгами, я слишком уважаю наши вооруженные силы, чтобы позволить вам прикрываться ими.

— Если слово «лозунги» в вашем понимании означает крики самоотверженных руководителей нашего оборонного ведомства, этих доблестных и преданных людей, отдающих все свои силы укреплению могущества нашей страны, то мне остается только пожалеть вас.

— Не пора ли вам прекратить! Я не так уж давно здесь, но среди тех немногих, кто стал моими друзьями, некоторые уже на Арлингтонском кладбище и, вероятно, содрогаются от ваших избитых сентенций. Я лишь терпеливо пытаюсь вам объяснить, полковник, что ни вы, ни я, ни мой сосед по улице больше не имеем права жить не по средствам. Мы должны трезво смотреть на вещи...

— Тогда позвольте разъяснить вам реальное положение вещей! — прервал его Бэрриш.

— Сначала позвольте мне закончить, — сказал Эван улыбаясь.

— Господа, господа... — вмешался известный телеведущий.

— У меня нет никаких сомнений в вашей преданности делу, полковник, — продолжил Кендрик. — Понимаю, вы делаете свою работу и защищаете свои интересы. — Он взял в руки лист бумаги. — Но когда во время слушаний вы произнесли кое-какие слова, я их записал: «Какая-то традиционная процедура опеки». Я задумался, что вы имеете в виду. Вы что, вообще против всякой подотчетности? Если вы действительно так считаете, тогда скажите об этом вашему соседу, простому смертному Джо Смиту, который с трудом сводит концы с концами своего семейного бюджета.

— Тот же самый Джо Смит преклонит перед нами колени, когда поймет, что мы защищаем жизнь его семьи.

— С меня достаточно рыданий на Арлингтонском кладбище, полковник. Джо Смит не должен ни перед кем преклонять колени, тем более здесь.

— Вы искажаете смысл моих реплик, вырывая их из контекста, хотя прекрасно понимаете, о чем я говорю, конгрессмен Партридж!

— Ошибаетесь, полковник. Партридж — это другой человек. Меня послали вместо него защищать левый фланг.

— Левый, несомненно, означает правый.

— Интересное утверждение. Можно я его возьму на вооружение и стану вас цитировать?

— Мне про вас все известно! — произнес Бэрриш угрожающим тоном. — Не рассказывайте о вашем соседе по улице, пытаясь представить, будто вы ничем не отличаетесь от других. — Бэрриш сделал паузу, а затем, будто больше не в силах сдерживаться, выкрикнул: — Вы даже не женаты!

— Вот это, пожалуй, единственное правильное утверждение из всего, что вы здесь наговорили. Действительно, я не женат, но если вы просите меня о свидании, то я предпочитаю встречаться с женщинами.

Сражение было проиграно. Огонь тяжелой артиллерии Пентагона обратился против нее самой, и вспыхнувший порох опалил лицо полковника.

* * *

— Кто он, черт возьми, такой? — спросил Джозеф Смит, проживающий в штате Нью-Джерси, в городе Клинтоне, по улице Кедровой, в доме номер 70.

— Понятия не имею, — ответила миссис Смит, сидящая рядом с мужем у экрана телевизора. — Такой милашка, правда?

— Милашка или нет, но он только что дал по мозгам одному из тех хамовитых офицериков, которые не раз выливали на меня кучу дерьма во Вьетнаме. Он наш парень.

* * *

— А он хорош! — произнес член общества «Инвер Брасс» Эрик Сандстрем, поднимаясь и выключая телевизор в своей нью-йоркской квартире с видом на парк Грамерси. Осушив свой бокал «Монтраше», он взглянул на сидящих напротив Маргрет Лоуэлл и Гидеона Логана. — Быстро соображает и сохраняет полное спокойствие. Я знаю эту змею Бэрриша: любит сосать кровь у всех на виду. А Кендрик его утопил в его же собственном дерьме.

— К тому же весьма милый, этот наш человек, — добавила миссис Лоуэлл.

— Что вы имеете в виду?

— Эрик, я хотела сказать, что он привлекательный, хотя вряд ли это можно считать недостатком.

— Занятная личность, — сказал Логан. — Вот на кого мы решили сделать ставку. Умеет легко переходить от серьезного к смешному, а это уже немалый талант. Не случайно он продемонстрировал это во время слушаний. Таким же даром обладал Кеннеди, во всем находя что-нибудь забавное. Народу это нравится. Тем не менее, я думаю, придется столкнуться с серьезными трудностями.

— Что вы хотите этим сказать?

— Человека с таким острым восприятием нелегко будет держать под контролем.

— Но, Гидеон, если это именно тот человек, который нам нужен, — сказала Маргрет Лоуэлл, — а у нас есть все основания считать, что так оно и есть, то это уже не будет иметь значения. Вдруг существует что-то такое, его мы не знаем? Мы ведь продвигаем его, а не инициируем какой-то политический процесс.

* * *

В верхней части Манхэттена, между Пятой авеню и Мэдисон-авеню, в шестиэтажном особняке из бурого песчаника сидели друг напротив друга убеленный сединами Самуил Уинтерс и его друг Иаков Мандель. Они расположились в просторном, обставленном старинной мебелью кабинете на верхнем этаже, стены которого украшала пара превосходных гобеленов ручной работы между книжными полками.

Комната выглядела уютной. Видно было, что шедевры прошлого предназначены для того, чтобы ими пользовались, а не только любовались. Взяв в руки пульт дистанционного управления, Самуил Уинтерс выключил телевизор.

— Ну, что скажешь? — произнес он.

— Дай мне подумать, Самуил. — Мандель обвел взглядом кабинет. — Скажи-ка, ведь у тебя все это с самого рождения. И тем не менее ты всю жизнь работаешь не покладая рук.

— Я историк по образованию, то есть выбрал сферу деятельности, в которой наличие состояния многое упрощает, — ответил Уинтерс. — Временами я испытываю из-за этого чувство вины. Я всегда могу поехать туда, куда хочу, пользоваться архивами, к которым у других нет доступа. И тот вклад, который я внес в науку, вряд ли сопоставим с полученным мною удовольствием. Моя жена часто говорила мне об этом. — Он взглянул на портрет миловидной темноволосой женщины, одетой по моде сороковых годов. Портрет висел позади письменного стола между двумя огромными окнами, выходящими на Семьдесят третью улицу.