Инвер-Брасс (№2) - На повестке дня - Икар

Он вышел на малую политическую арену сердитым человеком без иллюзий и не кичился своими моральными принципами, хотя испытывал врожденную неприязнь к тем, кто берет на себя обязательства, а потом уходит в кусты из-за своей непоследовательности. Выгнал мошенников, которые прежде обчищали девятый округ Колорадо, то есть сделал то, что хотел сделать. Что еще могут требовать от него его избиратели? Кендрик разбудил их — по крайней мере, ему хотелось так думать, и в своих стараниях не пожалел ни слов, ни денег.

Подумать. Теперь ему действительно нужно было подумать. Наверное, на какое-то время надо все-таки сохранить собственность в Колорадо, о ней можно будет позаботиться позже. Сейчас ему сорок один год, через девятнадцать лет будет шестьдесят. Значит ли это что-нибудь?.. Значит. Он возвращается в Юго-Западную Азию, к той работе и к тем людям, с которыми умеет ладить лучше всего, потому что, как и Мэнни, вовсе не собирается провести свои последние годы, а если повезет, то и десяток-другой лет, в таком окружении... Мэнни. Эммануил Вайнграсс, гений, воплощенный блеск, деспот, вероотступник, совершенно невозможное человеческое существо — и все же единственный отец, который у него когда-либо был. Эван не знал родного отца — того человека, который умер в далеком прошлом во время строительства моста в Непале. Впоследствии мать с циничным юмором жаловалась, что, выйдя замуж во время Второй мировой войны за возмутительно молодого капитана инженерных войск, супружеского блаженства испытала гораздо меньше, чем Катерина Арагонская.

— Эй! — закричал какой-то толстяк, вышедший из маленькой, украшенной балдахином двери бара на Шестнадцатой улице. — Я вас только что видел! По телику показывали, вы там за столом сидели! В той круглосуточной программе новостей. Тоска зеленая! Не понял, чего вы там говорили, но одни задницы вам хлопали, а другие на вас фыркали. Это ведь вы были?

— Боюсь, ошибаетесь, приятель, — проговорил Кендрик, торопливо отступая на мостовую.

Боже милосердный, подумал он, эти люди из «Кабельных новостей» поспешили сразу же передать в эфир импровизированную пресс-конференцию. Ведь не прошло и полутора часов, как они побывали в его офисе. Эван знал, что «Кабельным новостям» постоянно требуются свежие материалы, но почему из всех событий, происходящих в Вашингтоне, выбрали именно его?

По правде говоря, когда он только появился на холме, его обеспокоило замечание, оброненное молодым Тобиасом: «Кабельное — в инкубационном состоянии, конгрессмен, и мы можем извлечь из этого выгоду. Крупные телекомпании могут счесть вас недостаточно важным для того, чтобы дать о вас материал, но они постоянно просматривают передачи кабельных станций в поисках чего-то необычного, эксцентричного — у тех этого хватает. Мы можем создать такие ситуации, чтобы парни с кабельных станций клюнули на наживку. По-моему, мистер Кендрик, ваши взгляды и ваши до некоторой степени косвенные замечания...»

— Тогда давайте не совершать ошибок и никогда не приглашать парней с кабельных станций, ладно? — ответил он.

Его возражение не сбило спеси с Тобиаса, тот отчасти притих лишь после того, как Эван предположил, что с каким-нибудь другим помощником ему будет проще сотрудничать. В то время он так и думал; так же подумал и сейчас, хотя понимал, что беспокоиться об этом уже поздно.

Кендрик направился назад, к отелю «Мэдисон», в котором провел ночь на воскресенье, расположенном в квартале от того места, где теперь находился. Остановился он в нем потому, что у него хватило здравого смысла позвонить домой в Вирджинию и поинтересоваться, не создало ли его появление в шоу Фоксли каких-либо неудобств для домашних.

— Только если кому-то надо позвонить, Эван, — ответил по-арабски доктор Сабри Хассан. На этом языке они общались по многим причинам. — Телефон звонит не умолкая.

— Тогда я останусь в городе. Пока не знаю где, но сообщу вам.

— Зачем беспокоиться? — отозвался Сабри. — Ты, вероятно, все равно не сможешь дозвониться. Удивительно, как пробился сейчас.

— Ну, на случай, если Мэнни позвонит...

— Почему бы тебе самому не позвонить ему и не сказать, где ты? Тогда мне не придется лгать. Журналисты в этом городе прямо ждут не дождутся, когда какой-нибудь араб им наврет, — прямо набрасываются на нас. Израильтяне могут черное называть белым или сладкое — соленым; их лобби убеждает конгресс, что это делается для вашей же пользы. А с нами не так.

— Брось, Сабри...

— Мы должны покинуть тебя, Эван. Мы — не подходящая для тебя компания, особенно в будущем.

— О чем это, черт побери, ты говоришь?

— Мы с Каши утром смотрели ту программу. Ты произвел большой эффект, друг мой.

— Поговорим об этом позже.

Вторую половину дня Кендрик провел, смотря бейсбол и попивая виски. В половине седьмого включил новости, перескакивая с одного канала на другой, только чтобы с отвращением посмотреть на себя в коротких отрывках из шоу Фоксли, затем переключился на канал «Искусство», где шел фильм о брачных обычаях китов у побережья Огненной Земли. Он был изумлен и... заснул.

* * *

Сегодня инстинкт подсказал ему взять ключ от номера с собой, чтобы, не останавливаясь в вестибюле «Мэдисона», пройти прямо к лифтам. Оказавшись в номере, Эван разделся до трусов, лег на постель, взял пульт дистанционного управления и просто из чистого любопытства включил канал «Кабельных новостей». И ровно через семь минут увидел на экране самого себя в дверях собственного офиса.

— Дамы и господа, вы только что видели одну из самых необычных пресс-конференции, которую когда-либо посещал наш репортер. Не только необычную, но и однобокую. Вновь избранный представитель от Колорадо затронул проблемы, имеющие, возможно, национальное значение, но отказался отвечать на вопросы относительно своих умозаключении. Просто от них ушел. В защиту Кендрика следует сказать, что это — не «игра на публику», потому что он явно не уверен в том, что собирается вообще остаться в Вашингтоне, то есть, как мы полагаем, в правительстве. И все же его заявления, мягко говоря, были провокационными.

Видеоряд внезапно остановился, и на смену ему выплыло лицо ведущей.

— Включаем министерство обороны, где, по нашим сведениям, у заместителя министра по вопросам стратегического развития имеется готовое заявление. Вам слово, Стив.

Еще одно лицо — темноволосый репортер с грубоватыми чертами лица и обилием зубов, прошептавший в камеру:

— Заместитель начальника отдела Джаспер Хеффлфингер всегда на месте, если кто-то атакует Пентагон. Он готов закрыть собой брешь, пробитую... кем же... конгрессменом Кендриком из Вайоминга... Что?.. Колорадо! Перед вами заместитель министра Хеффлфингер...

Новое лицо. Мужчина с выдающимися челюстями, но симпатичный, с копной серебристых волос, привлекающих к себе внимание, и с голосом, которому позавидовали бы самые выдающиеся дикторы радио конца тридцатых — сороковых годов.

— Я го-во-рю конгрессмену, что мы при-вет-ству-ем его комментарии. Мы ведь хотим того же самого, сэр! Избежания катастрофы, свободы и независимости...

Он все продолжал и продолжал, говоря все и в то же время абсолютно ничего, совершенно обходя вопросы обострения отношений и политики сдерживания агрессии.

«Ну почему я? — воскликнул Кендрик про себя. — Почему я? Да к черту все это! Все!» Он выключил телевизор, потянулся до телефона, позвонил в Колорадо и, услышав краткое «алло» Вайнграсса, произнес:

— Привет, Мэнни.

— Эй, парень, ну ты даешь! — закричал тот. — В конце концов, я правильно тебя воспитал!

— Брось, Мэнни! Я хочу выбраться из этого дерьма.

— Чего-чего ты хочешь? Да ты видел себя по телевизору?

— Вот поэтому-то я и хочу уйти. Забудь о застекленной парилке с бельведером наверху. Займемся этим позже. Давай вернемся в Эмираты — естественно, через Париж. Проведем пару месяцев в Париже, если захочешь. Ладно?

— Ничего не ладно, дурак! Раз тебе есть что сказать, скажи это! Я всегда тебя учил: потеряли мы контакт или нет, говори то, что, по-твоему, является правильным... Ладно, ладно, может, мы слегка и ловчили временами, но все равно все делали как надо. И об отсрочках никогда не просили, даже если приходилось платить!

— Мэнни, это не имеет ничего общего с тем, что происходит здесь...

— Да все здесь общее! Ты что-то строишь... Кстати, насчет строительства. Знаешь что, мой мальчик?

— Что?

— Я приступил к сооружению парилки на террасе и передал строителям чертежи бельведера.

Эммануилу Вайнграссу никто и ничто не помешает осуществить его планы.

— Мэнни, ты просто невозможен!

— Мне и раньше приходилось это слышать.

* * *

По вымощенной гравием дорожке в Рок-Крик-парке Милош Варак спустился к скамейке, стоящей у оврага, вода в котором устремлялась в Потомак. Место было уединенное, мирное, вдали от бетонных мостовых — любимый уголок летних туристов, стремящихся прочь от жары и сутолоки улиц. Как чех и ожидал, спикер палаты представителей уже сидел на этой скамье. Его густые седые волосы были спрятаны под ирландской шапочкой, козырек наполовину скрывал лицо. Длинную, болезненно худую фигуру облегал плащ, казалось совершенно невозможный при знойной влажности августовского вашингтонского дня. На сей раз спикер не хотел, чтобы кто-нибудь его заметил, что обычно для него было нехарактерно.

Варак подошел к нему и заговорил:

— Мистер спикер, для меня большая честь встретиться с вами, сэр.

— Сукин ты сын, иностранец! — Сердитое выражение длинного лица с темными глазами и изогнутыми седыми бровями одновременно отражало готовность защищаться, что для самого спикера, очевидно, было неприятно. — Если ты — Мальчик на побегушках у какого-нибудь проклятого коммуниста, тебе лучше и не начинать, понял, Иван? Я не баллотируюсь на следующий срок. Ухожу. В январе конец, капут, а то, что произошло тридцать или сорок лет назад, ни хрена не значит! Усек, Борис?

— Вы сделали выдающуюся карьеру и являетесь позитивной силой в вашей стране, сэр, которая теперь и моя родина. Относительно того, что я русский или агент из стран Восточного блока, то последние десять лет я сражался и с теми и с другими, о чем известно ряду людей в вашем правительстве.

Политик с холодными глазами изучал Варака.

— У тебя не хватило бы духу сказать мне это, если бы ты не имел чего-то в запасе, — произнес он нараспев с акцентом уроженца Новой Англии. — И потом, ты мне угрожал!

— Только для того, чтобы привлечь ваше внимание, убедить вас встретиться со мной. Можно мне сесть?

— Садись, — разрешил спикер, но так, словно обращался к собаке, от которой ожидал послушания. А когда Варак сел на достаточно большом расстоянии от собеседника, спросил: — Ну так что тебе известно о событиях, которые, может быть; произошли, а может быть, и нет в пятидесятых годах?

— Точнее, это произошло семнадцатого марта 1951 года, — ответил чех. — В тот день в белфастской больнице Пресвятой Девы у молодой женщины, которая за несколько лет до этого эмигрировала в Америку, родился ребенок мужского пола. По ее словам, ей пришлось вернуться в Ирландию при весьма грустных обстоятельствах. Ее муж умер, и, понеся тяжелую утрату, она хотела родить ребенка дома, среди родных и близких.

— Ну так и что же? — холодно поинтересовался спикер.

— Думаю, вы знаете, сэр. Никакого мужа не было, но был человек, который, должно быть, ее очень любил. Молодой политик с блестящей перспективой, связанный по рукам и ногам несчастливым браком, от которого он не мог избавиться из-за церковных законов и слепой приверженности к ним его избирателей. На протяжении многих лет этот человек, который был также юристом, посылал той женщине деньги и навещал ее с ребенком в Ирландии так часто, как только мог... В качестве американского дядюшки, конечно...

— Можешь доказать, кто были эти люди? — резко перебил его стареющий спикер. — Мне нужны не молва, не слухи, не показания сомнительных свидетелей, а письменные доказательства.

— Могу.

— Чем? Как?

— Они переписывались.

— Врешь! — грубо отрезал старик. — Перед смертью она сожгла все проклятые письма!

— Боюсь, сожгла все, кроме одного, — негромко возразил Варак. — Верю, что намеревалась уничтожить и его, но смерть наступила раньше, чем она ожидала. Ее муж нашел письмо под вещами в ее прикроватной тумбочке. Разумеется, он не знает, кто такой "И", да и не хочет знать. Он испытывает лишь признательность к своей жене за то, что она отказала вам и была с ним эти последние двадцать лет.

Старик отвернулся, на глазах у него выступили слезы, которые он смахнул, взяв себя в руки.

— Тогда моя жена оставила меня, — произнес спикер еле слышно. — Наши дочь и сын учились в колледже, и не было причины дальше притворяться. В то время уже все было по-другому, взгляды изменились, и я был в такой же безопасности, как какой-нибудь Кеннеди в Бостоне. Даже жеманники из епархии архиепископа держали рты на замке. Конечно, я дал понять некоторым из этих поганых ханжей: вмешайся церковь как-нибудь в ход выборов — я поощрю чернокожих радикалов и евреев в их намерении устроить адский шум в палате насчет их священного статуса, не подлежащего обложению налогом. Епископа чуть удар не разбил, он проклинал меня на все лады за подачу греховного примера обществу, но я заставил его замолчать. Сказал ему, что моя бывшая жена, возможно, спала и с ним. — Седовласый, с резко очерченным лицом спикер немного помолчал, а потом вскричал со слезами на глазах: — Матерь Божья! Я хотел вернуть эту девушку!

— Уверен, вы говорите не о своей жене.

— Вы прекрасно понимаете, кого я имею в виду, мистер Никто! Но она не могла так поступить. Порядочный человек дал ей дом и имя нашему сыну почти на пятнадцать лет. Она не могла его покинуть — даже ради меня. Признаюсь, я тоже сохранил ее последнее письмо. Это были наши последние письма друг к другу. «Мы соединимся в будущей жизни, на небесах, — написала она мне. — Но уже не на этой земле, мои дорогой». Какая же это была чепуха! У нас мог бы быть чертовски хороший кусок жизни!

— Я бы сказал, сэр, это слова любящей женщины, уважающей вас так же сильно, как себя и своего сына. У вас есть собственные дети, а оправдание прошлого может разрушить будущее. Перед вами лежало будущее, мистер спикер.

— Я бы все бросил...

— Она не могла позволить вам сделать это, точно так же, как не могла погубить человека, давшего ей и ее ребенку дом и имя.

Старик достал носовой платок и вытер глаза. Его голос внезапно снова стал суровым:

— Откуда, черт побери, вы обо всем узнали?

— Это было нетрудно. Вы возглавляете палату представителей, третье лицо в государстве, а я хотел побольше узнать о вас. Простите меня, но пожилые люди говорят более откровенно, чем молодые, они не считают так называемые тайны такими уж важными. И конечно, я знал, что вы с вашей женой, будучи католиками, разведены. Принимая во внимание ваш политический вес в то время и власть вашей церкви, понимаю: это, должно быть, было очень непросто.

— Черт, не могу придраться к вам. Значит, вы искали стариков, бывших в то время поблизости?

— Я нашел их. И узнал, что ваша жена, дочь состоятельного человека, стремившегося к политическому влиянию и буквально финансировавшего ваши ранние кампании, имела незавидную репутацию.

— И до и после замужества, мистер Никто. Однако я был последним, кто это понял.

— Но все же поняли, — уверенно сказал Варак. — Поэтому в гневе и замешательстве стали искать отношений на стороне. В то время вы были убеждены, что ничего не сможете поделать со своим браком, просто искали суррогатного утешения.

— Это так называется? Я искал кого-то, кто мог бы стать моим.

— И нашли ее в больнице, куда пришли сдавать кровь во время какой-то кампании. Она была дипломированной медсестрой из Ирландии, которая готовилась к подтверждению своих профессиональных прав в Соединенных Штатах.

— Да какого черта...

— Старики болтают.

— Пи-Уи Мангекавалло, — прошептал спикер, и его глаза внезапно заискрились от воспоминаний о счастливых мгновениях. — Он держал маленькое итальянское заведение, бар с хорошей сицилийской кухней, примерно в четырех кварталах от больницы. Там мне никто никогда не докучал; не думаю, чтобы они знали, кто я такой. Паршивец этакий, надо же, помнит!

— Сейчас мистеру Мангекавалло за девяносто, но он и правда помнит. Вы частенько приводили туда свою милую медсестру, а он обычно закрывал свой бар в час ночи и оставлял вас внутри. Только просил, чтобы вы потише проигрывали тарантеллы на музыкальном автомате.

— Прекрасный человек.

— Он обладает незаурядной памятью для его возраста, но уже не так сдержан, как был в молодости. Предается подообным воспоминаниям, перескакивает с одной мысли на другую и, действительно, за стаканчиком кьянти говорит такие вещи, которые ни в коем случае не выболтал бы даже еще несколько лет назад.

— Его возраст дает ему право...

— А вы так ему доверяли, мистер спикер! — вставил Варак.

— Нет, на самом деле нет, — не согласился старый политик. — Но Пи-Уи, видимо, сопоставил факты — это было нетрудно. После того как она уехала в Ирландию, я имел обыкновение приходить к нему в бар, довольно часто на протяжении пары лет. Там пил больше, чем обычно, потому что, как я уже сказал, никто не знал меня и всем было на меня наплевать, а Пи-Уи всегда и, как говорится, без происшествий доставлял меня домой. Возможно, в эти моменты я слишком много болтал.

— Вы вернулись в заведение мистера Мангекавалло, когда она вышла замуж...

— О да, вернулся! Это было словно вчера... Помню, как зашел туда, и совершенно не помню, как оттуда вышел.

— Мистер Мангекавалло четко называет имена, страну, город, дату вашего разрыва... Я поехал в Ирландию.

Кивком спикер резко прервал Варака, немигающие глаза уставились на него злобно и вопрошающе.

— Чего ты от меня хочешь? Все кончено, все в прошлом, ты не можешь мне навредить. Так чего же ты хочешь?

— Ничего такого, о чем вы когда-либо пожалели бы или чего стыдились бы, сэр. Даже после самого строгого исследования всей подноготной вы могли бы только одобрить рекомендацию моих клиентов.

— Твоих... клиентов? Рекомендацию?.. Что, какое-нибудь назначение в палате представителей?

— Да, сэр.

— К дьяволу все! Почему мне надо соглашаться с тем, о чем ты, черт тебя побери, тут толкуешь?

— Из-за одной детали в Ирландии, о которой вы не знаете.

— Что это такое?

— Вы слышали об убийце, который называет себя Тамми Шири, «фланговом командире» так называемых «временных» Ирландской республиканской армии?

— Вот свинья! Пятно позора для всех ирландских кланов!

— Это ваш сын.

* * *

Прошла неделя. Для Кендрика она стала еще одним доказательством того, как в Вашингтоне быстро проходит слава. Транслировавшиеся по телевидению слушания комитета Партриджа были приостановлены по просьбе Пентагона, издавшего бюллетень, состоявший из двух частей: в первой речь шла о проверке определенных «внутренних» финансовых документов и во второй — о произведении полковника Роберта Бэрриша в чин бригадного генерала и назначении его на остров Гуам для надзора за этим наиболее жизненно важным аванпостом свободы.

Некий Джозеф Смит, проживающий в доме номер 70 по Седар-стрит в Клинтоне, штат Нью-Джерси, чей отец был на Гуаме с 27-й армией, захохотал во все горло и толкнул сидящую перед телевизором жену в левый бок:

— Ну его и полили, детка! Вот дает этот, как его там? Да он теперь мой дружок!

Все краткие периоды эйфории внезапно заканчиваются, закончился и период временного облегчения, испытываемый представителем девятого округа Колорадо по выборам в конгресс.

— Господи Боже! — вскричал Фил Тобиас, главный помощник конгрессмена, кладя трубку. — Звонит сам спикер палаты! Не помощник, не секретарь, сам!

— Тебе, наверное, стоит побыстрее сообщить об этом другому «самому», — заметила Энни О'Рейли. — Он по твоей линии позвонил, не по моей. Не болтай, дорогуша. Просто нажми на кнопку и доложи. Это дело тебя не касается.

— Но ведь это неправильно! Сначала мне должны быть позвонить его люди...

— Ну, докладывай же!

Тобиас доложил и соединил шефа.

— Кендрик?

— Да, мистер спикер.

— Можете уделить мне несколько минут? — В произношении уроженца Новой Англии слово «уделить» прозвучало, как «узлить».

— Ну конечно, мистер спикер, если вы считаете дело важным.

— Я не позвонил бы непосредственно засранцу новичку, если бы не считал дело важным.

— Тогда мне остается только надеяться, что засранец спикер собирается обсудить со мной жизненно важную проблему, — парировал Кендрик. — В противном случае именно вашему штату придется оплачивать час моих консультаций. Это понятно, мистер спикер?

— Мне нравится твой стиль, парень. Мы по разные стороны, но мне нравится твой стиль.

— Он вам может и не понравиться, когда я окажусь у вас в кабинете.

— Это мне нравится еще больше.

Потрясенный, Кендрик молча стоял перед столом седовласого спикера палаты представителей и пытался поймать постоянно ускользающий взгляд длиннолицего ирландца. Тот только что сделал чрезвычайное заявление, которое должно было быть по меньшей мере предложением, но вместо этого прозвучало для Эвана громом среди ясного неба на его пути к отступлению из Вашингтона, округ Колумбия.

— Подкомитет по надзору и анализу? — в тихой ярости повторил Кендрик. — Это что, разведка?

— Именно, — ответил спикер, глядя на свои бумаги.

— Да как вы смеете? Вы просто не имеете права!

— Дело сделано. О вашем назначении объявлено.

— Как, без моего согласия?

— Оно мне не нужно. Не утверждаю, что ваши отношения с лидерами вашей партии самые безоблачные. Вы не самый популярный тип по ту сторону изгороди, но после недолгого убеждения они согласились. Вы нечто вроде символа независимой двухпартийности.

— Символ? Какой еще символ? Я не символ!

— Получили запись той программы Фоксли?

— Это уже вчерашний день, об этом забыли!

— А скандальчик, который вы устроили на следующее утро у себя в офисе? Читали колонку, которую написал о вас тот парень из «Нью-Йорк таймс»? Вывел вас как своего рода... как там?.. я вчера перечитывал... «голос разума среди галдежа сумасшедших ворон».

— Все это произошло много недель тому назад, никто с тех пор и не вспоминает об этом. Я увял.

— Вы лишь готовились к пышному расцвету.

— Я отказываюсь от назначения! Не желаю загружать себя секретами, затрагивающими национальную безопасность. Я вообще не собираюсь оставаться в правительстве и этот пост считаю для себя непригодным. Опасная ситуация, грубо говоря.

— Откажитесь публично, и ваша партия вышвырнет вас из своих рядов — тоже публично. Вас обзовут, скажем, безответственным недоразумением и воскресят того болвана, которого вы погребли под своими деньгами. Здесь скучают по нему и его машинке. — Спикер хихикнул. — Ребята трудились не покладая рук за небольшое вознаграждение вроде личных реактивных самолетов или баснословных апартаментов от Гавайев до юга Франции, принадлежащих владельцам шахт. Им совершенно наплевать, на чьей вы стороне, все, чего они хотят, — это несколько поправок к законодательству; а кто их предложит — не имеет значения. Черт возьми, конгрессмен, откажитесь. Должно быть, вы всем нам окажете любезность.

— Ну и засранец же вы, мистер спикер.

— Я прагматик, сынок.

— Но вы сделали столько достойных дел...

— Все оттого, что я практичный, — перебил его старый политикан. — Такие дела невозможно провернуть с ведрами уксуса, лучше получается с кувшинами теплого сиропа, вроде сладкого вермонтского. Догадываешься, куда я клоню?

— Вы понимаете, что, заявляя это, тем самым признаете, будто смотрели сквозь пальцы на политическую коррупцию?

— Черта с два я смотрел сквозь пальцы! Я лишь мирился с меньшим злом — жадностью как неотъемлемой частью человеческой натуры — в обмен на нечто более важное: законы, которые помогают тем, кто в них действительно нуждается! И я провел эти законопроекты, засранец, закрывая глаза на несуществующие поблажки, когда те, кто их поучали, знали, что мои глаза не закрыты. Тебе, богатому сукину сыну, этого не понять. Конечно, у нас тут было несколько почти миллионеров, но сейчас — нет. Они получают в год столько, сколько ты профукал бы за месяц. Да, они уходят с этой работы, потому что не могут пропихнуть лишь на зарплату своих двоих-троих детей в колледж, уж не говорю о поездках в отпуск. Так что ты чертовски прав, я смотрю сквозь пальцы.

— Да ладно! — закричал Кендрик. — Это я понять могу, но чего не понимаю, так это зачем вы назначили меня в надзор?! У. меня нет никаких данных для такой работы. Могу назвать тридцать — сорок других людей, которые знают гораздо больше, чем я, что нетрудно, потому что я не знаю ничего. Они занимаются такими делами, им нравится быть в центре этого тупого занятия! Повторяю: это тупое занятие! Позвоните кому-нибудь из них. Они слюной изойдут от такой удачи.

— Аппетит такого рода — не то, что нам нужно, сынок. — Акцент спикера вдруг стал явственно провинциальным. — Хороший, здоровый скептицизм, вроде того, что ты продемонстрировал в программе Фоксли с тем лицемером полковником, — вот пропуск на такую работу. Ты будешь работать как следует.

— Вы ошибаетесь, мистер спикер, мне абсолютно нечего там делать. Бэрриш к месту и не к месту твердил прописные истины, высокомерно отказывался от честного разговора, он лишь старался меня перекричать. Но все это совершенно другое дело. Повторяю, я не заинтересован в надзоре.

— Ну ладно, мой юный друг, интересы зависят от процентов как в банках. Что-то происходит, и ставки соответственно повышаются или понижаются. А некоторые из нас больше других знакомы с кое-какими беспокойными районами мира; в этом отношении вы, конечно, специалист. Как говорится в той замечательной книге, талант, зарытый в земле, не стоит коровьего навоза, но если он пущен в рост, к свету, то будет пышно расцветать.

— Если вы про то время, которое я провел в Арабских Эмиратах, то не забывайте, пожалуйста, что я был там инженером-строителем и меня занимали только работа и прибыли.

— Так ли это?

— Средний турист больше знал о политике и культуре тех стран, чем я. Все мы на стройке варились в собственном соку, общались внутри одного круга и редко выходили за его пределы.

— По-моему, это мало вероятно, по правде говоря, в это почти невозможно поверить. Я прочел вашу биографию, предоставленную конгрессом, и скажу вам, молодой человек, меня не проведешь. Вы строили для арабов аэродромы и правительственные здания, а это значит, вам приходилось вести чертовски много переговоров с тамошними шишками. Я именно аэродромы имею в виду: это военная разведка, сынок! Потом, я знаю, что вы говорите на нескольких арабских языках, не на одном, а на нескольких!

— Язык один, остальные — диалекты...

— Говорю вам, вы бесценны! И ваш патриотический долг — послужить своей стране, поделившись тем, что вы знаете, с другими специалистами.

— Да не специалист я!

— Кроме того, — задумчиво продолжал спикер, откидываясь назад в кресле, — при тех обстоятельствах, которые содержатся в вашей биографии и все такое, если вы откажетесь от назначения, это будет выглядеть так, словно вам есть что скрывать — что-то такое, что нам надо бы исследовать. Вам есть что скрывать, конгрессмен? — Он вдруг внимательно посмотрел на Эвана.

Что-то скрывать? Да ему все приходилось скрывать! Почему спикер смотрит на него так? Никто не знает об Омане, Маскате и Бахрейне. И никто никогда не должен узнать! Таков был уговор.

— Мне совершенно нечего скрывать. Напротив, все можно выставить напоказ, — твердо заявил Кендрик. — Вы окажете подкомитету медвежью услугу, основанную на неверной оценке моих возможностей. Пожалуйста, позвоните кому-нибудь другому.

— Прекрасная книга, та самая священная из книг, содержит много ответов, не правда ли? — бесцельно, с блуждающим взглядом, проговорил спикер. — Много званных, а мало избранных, так?

— Ох, ради Бога...

— Возможно, это как раз тот самый случай, молодой человек, — перебил его старый ирландец кивая. — Только время покажет, правда? Между тем за вас уже проголосовали большинство голосов вашей партии в конгрессе. Значит, вы избраны — если только у вас нет ничего такого, что вы скрываете и что нам надо было бы исследовать... А теперь уматывайте отсюда. У меня дела.

— Как-как, уматывать?

— Убирайтесь отсюда, Кендрик.

Глава 20

В двух палатах конгресса, сенате и палате представителей, есть несколько комитетов одинакового назначения с похожими или почти похожими названиями. Комитет по ассигнованиям в сенате и комитет по ассигнованиям в палате представителей, сенатский комитет по иностранным делам и комитет по иностранным делам палаты представителей, сенатский специальный комитет по разведке и постоянный специальный комитет по разведке палаты представителей. У последнего имеется влиятельный подкомитет по надзору и анализу. Такое дублирование — еще один пример эффективной системы сдержек и противовесов в республике. Законодательная ветвь, активно отражая гораздо более широкий спектр современных государственных взглядов, чем закоснелая исполнительная или пожизненная судебная ветви власти, должна договариваться внутри себя самой и достигать консенсуса по каждому из сотен вопросов. Этот процесс явно срывает чьи-то планы, кого-то раздражает, но в целом является справедливым. Если управление в плюралистическом обществе осуществляется путем достижения компромисса, то никто не овладел этим искусством лучше, чем законодательная ветвь правительства Соединенных Штатов со всеми ее бесчисленными, часто невыносимыми и нелепыми комитетами. Такая оценка точна. Однако плюралистическое общество обычно невыносимо для потенциальных тиранов и почти всегда нелепо в глазах тех, кто склонен навязывать гражданам свою волю. Нравственные принципы одного человека невозможно посредством идеологии сделать законом для другого, как хотели бы многие в исполнительной и судебной ветвях власти. Чаще эти якобы фанатики нехотя отступают перед лицом тех волнений, которые исходят от причиняющих беспокойство комитетов нижней палаты на холме. Несмотря на редкие непростительные заблуждения, глас народа обычно бывает услышан и почва для этого лучше подготовлена.