Прошло еще три дня, прежде чем я решила распрощаться. Подопечный мой стремительно шел на поправку. Швы я сняла, хоть руку до локтя оставила примотанной. Рана затянулась блестящей розовой кожицей, лихорадка не возвращалась, оставалась только слабость и сонливость. Лопал Рохар за четверых, только успевай подносить. А вчера, разобрав небогатое свое снаряжение, потребовал найти в барсуковых закромах нитки, иголку и шило и занялся рукоделием — кисть и пальцы у него работали хорошо.
      Он все время пытался расспрашивать меня, но исповедоваться мне не хотелось. Жизнь сделала новый виток, за горизонтом оказался следующий горизонт. Как говорил Ирис, когда был Пеплом — «Это не рубеж, а только ступень, перешагни и дальше иди».
      Мне пора было идти дальше.
      Зато я много узнала от Рохара о том, что творилось в Даре за время моего отсутствия. И сам Рохар мне понравился — хитрющий и любопытный как лис, азартный, неуемный, алчный до жизни. Он был из тех, кто смотрит вперед, не боится терять, радостно встречает и легко расстается. Груз лет и событий не тяготил его; отлеживая в постели необходимое время, он смотрел в щелку ставен на серое небо, ловил ноздрями осенний горький воздух и улыбался. Он выжил и был счастлив.
      Сегодня, с утра пораньше, я отправилсь на рынок и притащила целый мешок еды, чтобы можно было несколько дней не выходить из дома. Рохар сидел на кровати и мастерил какую-то сложную конструкцию из ремней и кожаных кармашков. Я сказала, что мне пора уходить. Лискиец спокойно кивнул.
      — Тебе есть куда идти, сестренка?
      — Не беспокойся за меня. Я не пропаду.
      — Золотишко-то возьми.
      — Не надо, Рохар. Тебе оно нужнее.
      — Странная ты. — Он покачал головой. — Скрытная. Откуда взялась, куда идешь? Или тебя, красавица спящая, разбудил кто не вовремя?
      Я засмеялась.
      — Ну, можно сказать и так.
      — Сперва я грешным делом решил — ты чужим добром промышляешь. Замки-то как-никак отомкнула, чтоб в дом войти. Но это мне только по-первоначалу показалось. Теперь вижу — нет, не то. А вот что?..
      — А ты помнишь, как мы вошли?
      — Плохо, честно говоря. Мне какой-то бред мерещился.
      — А вот это помнишь?
      Я достала из-за пазухи золотую свирель. Лискиец пошевелил бровями.
      — Хм… эту штуковинку помню. Выходит, дудочка твоя и правда в двери дырку проделала? Она волшебная, дудочка эта?
      — Нет, дудочка не волшебная. — Подойдя поближе, я протянула Лискийцу руку, он отложил шитье и бережно взял мою кисть здоровой ладонью. — Это я волшебная. Прощай, Рохар. Удачи тебе, не болей никогда. Руку еще неделю побереги, хорошо?
      — Хорошо. Храни тебя Господь, сестренка.
      Он поцеловал мне пальцы и отпустил, легко, как бабочку. А мне, со своей стороны, показалось, что я выпускаю хищника из капкана, седого матерого волчару, с веселым взглядом и жадной улыбкой.
      Скорее всего, мы никогда больше не встретимся.
      Шагнув к выходу, я подняла свирельку к губам и заиграла.
      До, ре, ре диез. Фа, соль, соль диез. Фа, соль, фа…
      Руки у меня были заняты, поэтому я толкнула дверь ногой. Дверь барсуковой спальни, которая вела в темный, заросший грязью коридор второго этажа. Вернее, раньше вела — и позже будет вести — а сейчас она распахнулась в комнату, такую же полутемную, как и барсукова спальня, с такими же щелястыми ставнями на окнах, с большой кроватью под шелковым зеленым балдахином.
      На зеленом покрывале до сих пор валялась груда старого тряпья, из которого когда-то давным-давно Пепел выбирал для нас с Хелдом нищенские наряды. Наши следы на полу около камина — следы сапог и босых ног — уже затянуло пылью, но они, многажды простроченные крысиными следочками, все еще хорошо были видны. На неубранных тарелках и бокалах расцвела и засохла плесень, а объедки растащила вездесущая голохвостая братия.
      Я переступила порог, оглянулась, махнула рукой вытаращившему глаза Рохару, и тихонько прикрыла дверь.
      Ну что, господа хорошие, здраствуйте. Я вернулась в Амалеру.
 

* * *

 
      Эрайн, я уже тут.
      Рад слышать.
      А ты где?
      В яме! — смеется. — Имел успех у вашего тщедушного короля, был кроток и позволил угостить себя с рук булкой с мармеладом. Кстати, вкусно. Ратер пока тоже в городе, но после бракосочетания он со своим новым хозяином уедет. В этот… Холодный Камень.
      А до тех пор ты будешь сидеть в яме?
      Угу. Яма — только звучит страшно, а на самом деле здесь чисто, сухо и даже светло. Солома свежая, кормят хорошо. Смотреть ходят, смешные! Сладости носят. Дамочки визжат, ахают. Не скучаю.
      Ты сказал Ратеру про Мораг?
      Сказал. Парень здорово за нее беспокоился, боялся, не убила ли ее эта ваша колдунья.
      А дракон твой как?
      Понемногу притираемся. Он Ратера просто обожает. И тебя, оказывается, помнит. Иногда на него находит поиграть, побеситься, порычать. Я позволяю, это даже забавно. Только зверье воет и мечется, и люди пугаются.
      Ну и правильно что пугаются. Ты же чудовище, в конце концов. Совсем домашний, ты бы их разочаровал.
      Наверное. В общем, Лесс, я должен тебе спасибо сказать. Помогла ты мне с драконом.
      Ну вот! А ты не хотел!
      Ладно, ладно. Ошибался, признаю. Трудно взглянуть на себя со стороны.
      Хочешь сказать, влезть в чужую шкуру?
      Кстати, о шкуре. Ты поняла? Про фюльгью?
      Я смущенно вздохнула. Я и впрямь балда запредельная, как припечатал меня Эрайн. Давно можно было догадаться. С самого начала. Но ведь он и сам не догадался, а у него опыта побольше моего.
      А ты на старших не кивай, у тебя своя голова на плечах!
      Значит, я смогу превратиться в тебя? Как в Скату превращаюсь?
      Теоретически — да. Но пока мы с драконом не разобрались — нет. Дракон — моя фюльгья, а не твоя. Я ведь тоже не могу стать горгульей.
      Фюльгья моей фюльгьи — не моя фюльгья? Тьфу, еле выговорила. Сумасшедший узел получился.
      Не мы первые. Бывали узлы и головоломней.
      Расскажешь?
      Потом как нибудь.
 
      Я раскопала наваленное на постели барахло и выбрала темно-коричневое тяжелое платье, под которым мое белое скрылось как горстка снега под кучей навоза. Широкой лентой приподняла выстриженную Пеплом челку, поверх накинула битую молью черную шаль, на локоть повесила корзину и превратилась в кухарку или прислугу, посланную за покупками.
      Под лестницей, за старыми шубами и плащами обнаружилась потайная дверь, в которой торчали ключи — я их там так и оставила. Винтовая лестница вниз, путь по подвалу, где оказалось не так уж и темно, затем несколько ступеней вверх — и я на знакомом пустыре, среди заросших лопухами руин, бродячих собак и кошек.
      Первым делом в уши ударил звон, будто все церкви в Амалере сошли с ума. Щедрым золотым потоком он тек сверху вниз, заполняя город по самые кровли; чайки и вороны кружились над шпилями и флюгерами, не рискуя спускаться в тягучую, с переливами, патоку колоколов.
      Свадьба! Боже мой, я как раз успела на свадьбу, незваный и нежданный гость. Вторая королевская свадьба в моей жизни, однако. Взглянуть, что ли, на кортеж?
      Земля была влажной, наверное рано утром в Амалере прошел дождь. Сейчас серые облака в зените истончались и сквозь них перламутрово-белым пятном проглядывало солнце. Пахло совсем не так, как в Ставской Гряде и Мавере — пахло большой рекой, дегтем, смолистым дымом, близким морем. И еще из-за руин, с соседних улиц, явственно доносилось сладостное благоухание горячего печева, запахи корицы и карамели, ароматы имбиря и разогретого меда. Я шла по улице, принюхиваясь, нащупывая в поясе оставшиеся с похода на рынок медяки. Ну, в булочке с корицей или имбирном прянике я себе не откажу!
      Похоже, знатная затевается гульба! Даже переулки пестрели яркими платками и гирляндами зелени, развешенным между окнами, у встречных были немного ошалелые предвкушающие лица, а на улице Золотая Теснина меня подхватила нарядная толпа. «Королевское колесо», похоже, зализало нанесенные принцессой раны: двери в таверну были гостеприимно распахнуты. Прямо перед таверной, на досках, уложенных на сдвинутые бочки, грохоча каблуками, отплясывали альханы — две девицы и парень. Гремели ситары, визжали виолы, щелкали кроталы, зрители орали и хлопали в ладоши — и все это веселье с головой накрывал бронзовый колокольный прибой.
      До меня никому не было дела, как хорошо! Один раз только в ухо рявкнули: «На похороны, что ли, собралась?» и нахлобучили на голову лохматый венок из золотой розги и сентябриков. Толпа вылилась на рыночную площадь, сейчас расчищенную от лотков и навесов. Правда, разносчиков со всякой снедью тут было видимо-невидимо, у одного, с большушей корзиной свежей сдобы, я купила несколько пирожков.
      В центре площади с большой телеги сгружали бочки. Народ рвался пробиться поближе, чтобы выпить за здоровье молодых, когда наступит момент. На передке, важно опершись на копье, стоял стражник и покрикивал на особо резвых. На острие копья было насажено яблоко, а вокруг древка полоскались желтые и алые ленты.
      — Гав-гав-гав-гав!
      Среди шума и гвалта я не сразу расслышала знакомый, с привизгом, лай.
      — Р-р-р-гав-гав-гав!
      — Буся, Буся, Буся!..
      Черная с белыми пятнами шавка, прыгая под ногами гуляющих, облаивала меня с недосягаемого расстояния. А над головами уже плыла, приближаясь, всклокоченная шевелюра цвета пожухшей травы. Два молочно-сизых, как патина на слюде, глаза шарили по толпе в поисках собаки — и наткнулись на мой взгляд.
      Остолбенение.
      Холера холерная, я ведь начисто забыла о вашем существовании, дорогие друзья. Зачем же судьба так настойчиво нас сводит?
      — Гав-гав-гав!
      — Буся, — окликнула я. — Что ты разоряешься? На-ка пирожка, тварь голосистая.
      Кусок пирога с ливером шмякнулся на мостовую. Буся трусливо прянула назад, сообразила, что это не камень и чутко задвигала носом.
      — Эй, — крикнула я людям. — На хлеб не наступите! Дайте животине угоститься!
      — Сегодня все гуляют, — поддержал меня толстый горожанин и аккуратно перешагнул кусок.
      Буся, прижав уши, схватила пирожок и отскочила. Я разломила второй, от одной половинки откусила, а вторую бросила на землю — к себе поближе.
      — Буся, на-на-на-на!
      Тут заорал очнувшийся недоумок:
      — А-а-а! Навья! Вернулась! Навья белая!
      Буся, давясь и озираясь, заглатывала угощение. Похоже, пирогов, да еще с мясом, ей не перепадало никогда. Я прожевала то, что было во рту, и спросила:
      — Кайн, ты чего? Не с той ноги встал? Сегодня праздник, а ты орешь незнамо что.
      — Навья! — дрожащий палец с обкусанным ногтем тыкал воздух в двух шагах от меня.
      Несколько человек остановились, с интересом наблюдая за сценкой.
      — Бать, а бать, — запищал какой-то малец, дергая за рукав бородатого здоровяка. — А тетя плавда навья?
      — А шут ее знает, — лениво отозвался отец.
      — Не навья, а русалка, — поправила я. — У навий саван вроде белой простыни и венок из асфоделей. А мой венок из чего?
      — Из светоськов! Зелтеньких и голубеньких!
      — Во-от! Это русалий венок. Ты, Кайн, в нечисти не разбираешься, а туда же — навья! Ты хоть раз навью видел?
      Придурок мычал, тыкая в меня пальцем.
      — Ыыы! — я махнула рукой. — Что с дурака возьмешь?
      — А у лусалки — лыбий хвост! — высказался малец.
      — Русалий венок — из папоротников и болотных трав, — со знанием дела заявила румяная молодуха и сплюнула ореховую скорлупу. — И волосы у русалок зеленые.
      Буся вынюхивала крошки у меня под ногами.
      — Волосы крашеные, — не сдавалась я. — А хвост под юбкой спрятан
      — А покажи! — оживился бородач.
      — А шиш вам! За архенту покажу, а задаром — фигулю на рогуле!
      Молодуха нахмурилась и предостерегающе пихнула мужика локтем. Муж не внял:
      — А ежели я заплачу, а там хвоста не окажется?
      — Ну что-нибудь, да окажется? — я подмигнула. — Вот те святой знак, оно будет даже лучше чем хвост!
      — Да батюшки-светы, срамота какая! У законной жаны под носом сговариваются! Леший ты криворылый, чтоб тебя сотню раз через порог перекособочило!
      Вокруг заржали.
      — А ты, фифа подзаборная, сейчас я тебе зенки-то повыколупываю! Патлы-то пообрываю! Хвост у нее! Я тебе сейчас твой хвост!…
      Давясь от смеха, я растолкала зевак и удрала поскорее с площади. Как все просто! Сделай страшное смешным, и оно тебя не получит. Почему я не сделала этого раньше? Умишка, что ли, не хватало?
      С площади толпа вынесла меня на улицу Олений Гон и повлекла вверх, в сторону Западной Чети, к белокаменным воротам Новой Церкви. В открытых арках колокольни было видно, как раскачиваются колокола. Солнце, наконец выглянувшее из облаков, зажгло золотом ажурные крусоли на тонких шпилях.
      Многоголосый звон в округе постепенно сошел на нет, и стало слышно, что колокола Новой Церкви отзванивают торжественный гимн, вторя хору певчих внутри храма. Еще шестая четверти — и король с новой королевой выйдут на увитое цветами крыльцо.
      Пространство перед церковью было запружено людьми. У самых ворот, на расчищенном пятачке застыли в два ряда всадники в знакомых бело-черных одеяниях — перрогварды. Где-то среди них находился мой названный братец. На церковном дворе было относительно свободно: псоглавцы и стража не пускали за ограду возбужденную толпу. За оградой слуги и оруженосцы поджидали хозяев, а над их головами пестрели вымпелы и знамена с гербами. Подобравшись поближе, я разглядела среди желто-красных морановских и голубых с клестами галабрских, алые с черным скорпионом флаги Адесты, зеленые с золотым мечом — Ракиты, и — самые большие, чисто белые, с разлапистой черной птицей по центру. Или мне мерещится, или…
      — Это герб Лавенгов, — негромко сказали за спиной. — Видишь, там изображена камана — птица с головой рыси, посланница короля Лавена.
      Я вздрогнула и обернулась — из-под невзрачной серой шали на меня глядели большие, светло-зеленые глаза. Бледное, словно фарфоровое личико пряталось в тени. Женщина мягко улыбнулась:
      — Неужели забыла меня, Леста Омела?
      — Эльви… кошачий бог!
      — Да, Эльви, а кроме того — тезка Эдельвейс Лавенги, сестры короля Иленгара, чей герб ты сейчас рассматривала. А вот и Эльго, — женщина отступила в сторону, и передо мной оказался толстый монах с непередаваемым выражением на физиономии скребущий в спутанных патлах. — Эльго, что же ты не поздороваешься с подружкой?
      — Ну, здравствуй, — хмыкнул грим и потряс мне руку. — Где-то ее мары носили, а вернулась тютелька в тютельку. Что ж, значит — судьба.
      — Точно, судьба! — восхитилась я. — Замечательная встреча! Попразднуем вместе?
      — Не беги вперед телеги, — остудил меня грим. — Но я совру, если скажу что не рад тебя видеть живой-здоровой. Слушай, а что там у тебя в корзинке?
      — Все твое. — Я сунула ему корзину и обернулась к женщине. — Эльви, эти гербы означают, что сам Верховный король к нам пожаловал?
      — Сам король Иленгар с сестрой. Хочешь на них взглянуть?
      — Еще бы! Если они — потомки Невены, значит, они сумеречной крови?
      — Королевской сумеречной крови. Ведь госпожа моя Невена — принцесса Сумерек.
      — Ох, подобраться бы поближе, отсюда я не увижу ничего! Эльви, здесь можно как-нибудь пролезть через ограду?
      — Я могу провести тебя внутрь, если пожелаешь.
      — Желаю! Под слепым пятном?
      — Конечно. В храме полно закоулков, нас никто не увидит.
      — Ой, как здорово! Эльго, а ты пойдешь?
      — Куда ж я денусь, — вздохнул монах, заправляя в пасть последний пирожок.
      Эльви вытащила нас из толпы и повела в обход церкви, по каким-то задворкам. Мы поплутали по подворотням и узким улочкам, совершенно мне незнакомым, потом спустились в подвал, миновали с десяток темных комнат и коридоров, набитых хламом или пустых, потом по винтовой лестнице поднялись наверх. Эльви отодвинула панель, разгребла жесткую парчу мантий и риз, и мы оказались в комнатке, где облачается священник. Отсюда были отчетливо слышны ангельские голоса хора и раскаты колокольных аккордов, перемежаемые сильным голосом священника. Одуряюще пахло ладаном.
      — Теперь будьте внимательны и идите прямо за мной, — шепнула Эльви.
      Я затянула шаль узлом на груди, бормоча заклинание слепого пятна. Завязывание узлов и стишок на андалате сами по себе ничего не значили, просто помогали мне войти в нужное состояние, чтобы стать невидимой для большинства людей. Амаргин осмеял бы эти шаманские штучки, но Амаргина здесь не было, а Эльви с гримом тонкости волшбы не волновали.
      Через незаметную дверку Эльви вывела нас в одну из многочисленных часовен, почти у самого алтаря. Низенькая загородочка между кованных колонн нисколько не мешала рассматривать творящееся прямо под носом действо. Эльви не обманула — и гостей, и виновников торжества было видно как на ладони.
      Заканчивалась литургия. Епископ в белой с золотом ризе вздымал над головой чашу со Святыми Дарами, из кадильниц валил ароматный дым, огни множества свечей окружали янтарные гало.
      «Видим свет истинный…» — гремел хор, сопровождаемый колокольным звоном, и от этого грома и звона чуть покачивался, подрагивал в душистых волнах над алтарем нестерпимо сверкающий солнечный крест. Воздух под сводами рябил радужным блеском витражей, цветные искры множились, отражались в великолепии одежд и богатом убранстве храма.
      Его преосвященству епископу Амалерскому помогали семеро диаконов и семеро пресвитеров в негнущихся от золотого шитья облачениях. На алтарном возвышении выстроились другие церковные чины, а за их спинами — певчие и чтецы, разделенные на два крыла.
      — Благословен Господь наш всегда и везде, истинно, истинно, и да будет так!
      Его преосвященство понес чашу на застеленный аксамитовым платом жертвенный стол. «Помилуй нас, Господи!» — грянул хор, и миряне потянулись за причастием.
      Ооо!.. я, наверное, пискнула, потому что кто-то, то ли Эльви, то ли Эльго, ущипнул меня за локоть. Высокое Небо! Таких людей не бывает!
      — Человечьей крови в нем теперь меньше, чем сумеречной, — шепнула мне на ухо Эльви. — Иленгар Лавенг, сын собственных дяди и тетки, имевший только одну бабку и только одного деда. Хорош?
      — Не то слово… Аж смотреть больно.
      В белом и серебрянном, сам сверкающий как молния, Верховный король Дара преклонил колено перед святым сосудом и получил причастие.
      Следом подплыла красота еще более ослепительная, хоть, казалось, ослепительнее быть невозможно. Эдельвейс Лавенга, младшая сестра Иленгара. Я смотрела на волшебную чету, затаив дыхание. Увидеть Невену мне так и не довелось, но родство с Королевойбыло несомненно.
      Нарваро Найгерт был третьим. Строгий, маленький, в бордовом и черном с золотом, после высоких статных Лавенгов он смотрелся не слишком представительно. Но всегда бледные щеки его разрумянились, глаза блестели, а морановская снежно-белая прядь сверкала как самое дорогое украшение. Увы, но отсутствие Мораг заметно сказывалось — юноша уже не казался больным и изможденным. Просто невысокого роста худощавый молодой человек.
      За Найгертом к причастию подошла Корвита, и она была хороша, однако без слепого пятна она была бы еще лучше. Ее нарядили в голубое платье с длинющим серебряным шлейфом, и то ли от этого, то ли стараниями матери, но свежесть и юность невесты впечатляли. Кажется, она оправилась после удара, нанесенного сестрой. По крайней мере, никаких следов душевных терзаний на ее лице я не заметила. Мда… Хорошо, что Мораг здесь нет. Она бы не отдала возлюбленного брата вороненку в клестиных перьях.
      За Корвитой последовал Таэ Змеиный Князь, которому сейчас, дай Бог памяти, было не меньше семидесяти лет, хотя выглядел он от силы на сорок. Он помог опуститься на колени тощей полуслепой старухе, в которой я с некоторым содроганием узнала его леди-северянку. Ах и ах, все-таки не зря высокие лорды почти всегда берут в супруги дареную кровь. Не каждый, подобно принцу Таэ, согласиться держать под руку седую развалину.
      За принцем и его женой к Святым Дарам подошел камерарий. Через плечо у него была перекинута золотая, расшитая гербовыми ромбами лента — Найгерт, сиротинушка наш, выбрал Вигена в посаженные отцы.
      Потом мимо тяжело прошагал высокий пожилой человек в мехах. Грубоватое лицо в морщинах, сивые волосы, отступившие далеко ото лба, не вяжущаяся с угрюмым обликом сдержанная улыбка — Никар Клест, лорд Галабры, нынешний супруг Каланды.
      И сама Каланда, чем-то больно напомнившая госпожу Райнару… может быть, красным платьем и высокой прической, а может быть, царственной осанкой. На Каланде не было слепого пятна — только краска и румяна, сделавшие ее старше, чем она выглядела при нашей последней встрече.
      И следом, чередой, один за другим, двинулись гости и местная знать. Золотые Арвели, алые как пламя, Араньены, еще кто-то, поскромней окрасом, но явно из высоких. Несколько черно-белых Моранов, некоторых я узнала — Дьен, младший сын Вигена, и старший сын Змеиного Князя Касель, той же удивительной масти, что и его отец — полголовы белые, полголовы черные. Некто смуглый, черноглазый, с отчаянно-розовой шевелюрой; как я не старалась, не смогла вспомнить, кому из высоких домов принадлежит сия экзотика. И — толпа нобилей рангом пониже, не расписных, но не менее чванливых.
      Было душно, от сладкого дыма кадильниц кружилась голова и свербило в носу. Не расчихаться бы…
      — Слава Тебе, Спаситель, Упование наше, слава Тебе!
      Хор завел славословие, пространство перед алтарным возвышением очистилось, жениха с невестой развели по храмовым притворам. Два диакона вынесли в украшенных цветами носилках здоровенную, длиной не меньше полутора ярдов, золоченую свечу. На мозаику пола перед алтарем служки постелили белую скатерть, на которую и встали Найгерт с Корвитой по обе стороны от большой свечи. В руках каждый из них держал по маленькой свечечке, охраняя огонек ладонью.
      Кто-то тронул меня сзади за плечо.
      — Что? — Я повернулась.
      — Слушай внимательно, — шепнул Эльго.
      Я пожала плечами. Тут не слушать, тут смотреть надо. Когда еще такое торжество увидишь!
      — Имеешь ли ты искреннее и непринужденное желание и твердое намерение быть мужем Корвиты Клест, которую видишь здесь перед собою? — пророкотал его преосвященство.
      — Имею, отец мой.
      И пение, и колокольный звон смолкли, спокойный голос Найгерта внятно прозвучал в густой тишине.
      — Не связан ли ты обещанием другой невесте?
      — Нет, не связан.
      Оборотившись к вороненку, епископ задал те же вопросы.
      — Имею, отец мой, — звонко отвечала Корвита. — Нет, не связана.
      — Если кому есть что сказать против, — громовым голосом возвестил его преосвященство, — пусть сделает это сейчас или замолкнет навсегда.
      Эльго снова положил руку мне на плечо. Пальцы грима сжались:
      — Пришла пора отдавать долг Полночи, Леста Омела. Иди и говори правду.
      Сердце мое споткнулось, кровь превратилась в лед.
      Долг.
      Долг за правду, услышанную от мертвеца.
      Все перед глазами сделалось четким-четким. Время остановилось.
      Я перешагнула низкую ограду часовни.
      — У меня есть… что сказать против.
      Я шла, не касаясь пола. Взгляды толпы несли меня по воздуху, словно перекрещенные копья. Епископ хмурился, я четко видела мокрые седые завитки на его виске и капельки пота, текущие из-под тяжелой митры. На Герта и его невесту я не смотрела.
      — Я заявляю, что венчание не может состояться, так как женщина, именующая себя Корвитой Клест, является Корвитой Моран, дочерью Каланды Моран, в девичестве Каланды Аракарны, и короля Леогерта Морао Морана.
      Потрясенная тишина.
      — Что? — еле выговорил его преосвященство. — Кто ты такая? Назовись!
      — Это не правда! — взвизгнула Корвита. — Кто ее сюда пустил? Бродяжка, грязная нищенка!
      — Ведьма! — гаркнули сзади. — Я узнал тебя! Ведьма андаланская!
      Я обернулась — Таэ Моран вскочил, указывая длинным перстом на Каланду, стоявшую за спиной дочери. Но та смотрела не на него. Она смотрела на меня, прищурив глаза и кусая губы, и в глазах этих не было ничего кроме ненависти. Все, что нас связывало, все долгие годы, все поиски и откровения, потери и обретения разом провалились в небытие. Она меня убьет, поняла я. Как только сможет.
      — Колдовство в святом храме! — рявкнул Таэ. — Я вижу! Невеста под заклятием! Вот она какая на самом деле! Глядите, вот она какая!
      Толпа ахнула — невеста Найгерта побелела как первый снег. Под прозрачным покрывалом засветилась белая прядь. Ого, вот это силища у Змеиного Князя! Каландину макулу сьегу мановением руки развеять!
      Я осторожно попятилась. Западный притвор у меня за спиной…
      — Держите девчонку! — крикнул Найгерт. — Это она ведьма! Держите крепче, она уже от нас бегала!
      Я рванулась в поперечный трансепт — спрятаться, куда-нибудь, хоть на мгновение исчезнуть с глаз! Из притвора выскочило несколько человек, оружия у них не было, но, растопырив руки, они резво начали меня окружать. Гости повскакали с мест, поднялся гвалт и ор. Пригнувшись, я метнулась в боковой неф, разгороженный многочисленными часовнями. Здесь не было скамей, но зевак обнаружилось предостаточно.
      — Закройте двери! Не выпускайте ее!
      Распяленные рты, растопыренные руки. Какой-то старик сунул мне под ноги палку. С головы содрали шаль.
      — Лови ведьму!
      Эльго, Эльви, где вы? Помогите же!
      Эрайн!
      — Попалась!
      Рывок за волосы — аж искры из глаз посыпались. Заломили руку, мозаичный пол прыгнул мне навстречу, я упала на колени.
      Лессандир? Что случилось?
      Эрайн, меня схватили! Она меня убьет, Эрайн!
      Я иду.
      Нет! Нет! Тебя тоже! Эрайн, нет!
      Эрайн!
      Не отвечает.
      Опять дернули за волосы, запрокидывая голову. Лиц почти не вижу, слезы жгут глаза, стекают горячими ручейками за уши. Руки связывают за спиной, вдобавок обмотав запястья концом косы, затылок вжимается в плечи. Больно!
      Точно так же меня связали, когда в одно прекрасное утро, двадцать четыре года назад, вломились на хутор Кустовый Кут. И точно так же вздернули в воздух как сноп соломы.
      — Поднимайте ее! Не давайте ей коснуться пола. Сташ, бери за ноги. Па-анесли! Что, добегалась, голубушка?
      Надо мной, покачиваясь, плывет сводчатый потолок, а на его фоне плывет знакомая физиономия королевского нюхача. Кадор с меня глаз не спустит. Ни на мгновение не оставит без присмотра. Смогу ли я что-нибудь сделать, прежде чем Каланда доберется до меня?
      А она постарается добраться как можно скорее. Ей совершенно не нужно, чтобы Кадор вытряс из меня кое-какие сведения.
      Скату звать бессмысленно, ее просто порубят и все. Надо что-то делать прямо сейчас. Потом будет поздно.
      Закрываю глаза.
      Воздух гудит. Там, на заднем плане, бушует скандал, но воздух гудит, будто вибрируют сами стены, и пол, и колонны, и ступени… Тонкая дрожь сообщается живым телам: солдатам, что волокут меня через западный притвор и мне самой. Люди ничего не замечают, но я чую, чую…
      Эрайн?
      Пусто.
      — Сюда.
      Свежий воздух. Колокола молчат, слышу, как галдят вороны на крышах. Здесь, снаружи, вибрация еще сильнее. Откуда-то из глубин всплывают, накатывают черные, помрачающие сознание волны. Почему люди не чувствуют?
      — Филк, Дятел, быстро за лошадьми! — командует Кадор.
      — Господин Диринг! Что это?
      Солдаты останавливаются.
      — Никак трясет малехо?
      — Господи Милосердный!
      Тот, кто тащит меня за ноги, разжимает руки, и я плюхаюсь задом на ступени.
      — Черт косола… — другой солдат затыкается на полуслове и роняет меня окончательно.
      — Господи, спаси, помилуй…
      Земная твердь сотрясается нутряным, скорбным гулом. Каменные плиты подо мной колотит от напряжения. Кое-как переваливаюсь на бок, чтобы видеть двор и столпившихся во дворе людей.
      — Смотрите!
      — Божечки, святые заступники, что деется!
      По толпе прокатывается паника. Люди, толкаясь, разбегаются от центра, вернее, их разметывает, словно мусор, к ограде и крыльцу. Брусчатка в центре двора идет рябью как вода в полынье, и вдруг вздувается горбом. Горб растет на глазах, калеными орешками с раскаленной сковороды во все стороны стреляют камни.
      — Дьявол! Дьявол из пекла лезет!
      Лопается горб, брусчатка осыпается чечевичной крупой вперемежку с осколками влажной почвы, и из земли вылупляется, выдвигается как рождающаяся скала тупорылая змеиная башка.
      Башка дергается, бодает рылом воздух, со страшным скрежетом выволакивая на свободу тяжелый железный гребень. Я вижу черный стеклянный глаз в морщинистом веке, складки чешуйчатой плоти, и узкие ноздри на широком носу.
      Эрайн? Эрайн, где ты?
      Молчание.
      — Дракон! Что б я лопнул, это дракон!
      — Его ведьма призвала! — пинок под ребра. — Признавайся, твоих рук дело?
      — Кадор… — я выворачиваю голову, пытаюсь посмотреть на него. — Признаюсь. Моих. Он вас сейчас сожрет.
      — Пусть попробует! — под челюсть мне суется холодное лезвие. — Эй, ты! Дракон! Убирайся! Или я зарежу твою ведьму!
      Земля уже не дрожит — сильно вздрагивает всем телом, как до смерти перепуганное животное. От ее колебаний кружится голова и внутри гадко пустеет. Рожа у Кадора зеленая — то ли от страха, то ли нюхача подташнивает как и меня.
      — Он неразумен, — говорю я.
      — Тогда отзови его!
      — Кадор, — говорю я. — Я вспомнила, что случилось со Стелом. У Беличьей Горы есть перекресток семи дорог, отмеченный найльским обелиском. Это там, где галабрский тракт пересекает дорога из Адесты на Снежную Вешку. Под тем обелиском — куча камней, а под камнями — кости твоего брата.