Потом глаз подмигнул.
       — Вран, — сказала я. — Здраствуй.
       Он чуть повернул голову и на мгновение опустил веки, здороваясь. А золотая капля на конце трубки принялась тяжело вращаться, то расплющиваясь как тарелка, то снова соб и раясь в янтарную сферу.
       Ее метаморфозы завораживали. Контуры текли, двоились, отращивали хвосты и щупальца, отростки сплетались, завязывались узлами, втягивались обратно в сия ю щую плоть, по которой словно судороги пробегали волны жара. Ловкие пальцы раскачивали и кр у тили нехитрый инструмент, заставляя стеклянный пузырь ритмично содрогаться, биться живым сердцем, и поверхность его то и дело вспыхивала сеткой сосудов, струящих пламе н ный ихор.
       Потом ритм изменился. Стеклянное сердце задрожало, какая-то сила принялась скручивать его винтом, скручивать и растягивать, как скручивают в жгут выст и ранное белье. Я стиснула кулаки — жутковато было видеть, как на конце трубки, словно на ос т рие копья, трепыхае т ся живое сердечко.
       Когда тончайший его покров, его нежная кожа дико вздыбилась и проросла гребнем хрустальных игл — я едва не закричала. Мне ясно представилось, что это мое потерявшее контроль тело скручивают метаморфозы. Это я превращаюсь из себя самой, такой пр и вычной и обыкновенной, в какого-то голема, в изысканного уродца, в тварь несу с ветную…
       Над полом неподвижно висела раковина. Королева всех раковин.
       Сверкающая янтарем и опалом, увенчанная витым единорожьим рогом, в короне из о гнутых шипов, капризно оттопырившая гофрированную, словно лепесток орхидеи, перл а мутровую г у бу.
       Раковина, дитя пылающих бездн. Казалось, стоит прижаться ухом к ее стекля н ным устам — услышишь пульс магмы, задыхающийся шепот расплавленного металла, огненные тайны саламандр.
       Вран отнял трубку от губ и снял с нее раковину, словно драгоценный плод с ветки. Переломилась хрустальная пуповинка — в воздухе поплыл летучий жалобный звон, на мгнов е ние раня слух и оставив где-то внутри нанесенную стеклом ссад и ну.
       — Немыслимо… — пробормотала я. — Она родилась в муках.
       — Жизнь редко существует без страдания, — улыбнулся Вран. — Уж красота, так та и вовсе никогда.
       — Это необходимая плата?
       — Верно. — Он помолчал, разглядывая новорожденную, потом добавил: — Все дело в том, кто платит. Здесь… возможны варианты.
       — Варианты?
       Он улыбнулся, не размыкая губ. На узком его лице дрожала золотая сеть, а за сп и ной, за высоким порогом очага, гремело и гудело темное подземное пламя.
       — Ты пришла за древней мудростью, маленькая смертная? Ты ищешь того, чем не о б ладает человечий колдун?
       Я заколебалась. Вран не против поговорить со мной на волшебные темы? С ума со й ти… Он серьезный, он не будет дурачить меня и морочить голову как Амаргин. Но как же… как же Каланда? У меня пересохло во рту. Каланда подождет. Про Каланду я потом спр о шу. Усп е ется.
       — Да, — закивала я. — Да. Что значит: «дело в том, кто платит»?
       — А! Это, знаешь ли, один из основных способов добиться желаемого в волшбе. Ты, например, готова заплатить за мудрость?
       — Конечно!
       — Тогда держи. — И он точным и небрежным движением вложил мне в руки стекля н ную раковину.
       Она еще не остыла.
       Сказать по правде, ей надо было остывать несколько часов, чтобы я могла безбоя з ненно взять ее. Не знаю, как Вран ее держал. Она была… Ладони мои мгновенно высохл и и прикипели к сияющим бокам. Они стали подобны истлевщим прошлогодним листьям, пров о лочному каркасу, кое-как удерживающему бурую выкрашивающуюся плоть.
       Боль промахнулась, пролетела мимо. Она словно не видела меня, но чуяла, суматошно накручивая круги над головой. Изумление встало между мной и болью, вытаращив глаза и разинув рот. Мы — я и оно — оцепенело смотрели на раковину в моих руках.
       Раковина сияла. Руки дрожали. От вибрации пергаментная кожа лопалась, слоилась шуршащей пленкой, волокна сухого мяса лохматились как коноплянная веревка, обнажая желтые цы п лячьи кости. Я сжимала раковину, но у меня уже не было рук.
       Отшвырнуть подарок не удалось — похоже, кости вплавились в стекло. Я попыталась сунуть раковину Врану — но не смогла до него дотянуться, хотя он стоял совсем близко. Я хотела бежать, но не двигалась с места, хотела упасть на пол, но оставалась на ногах, все острые углы и твердые поверхности ок а зались недосягаемы.
       Вран отстраненно разглядывал меня. Ни сочувствия, ни неприязни — словно алхимик, поместивший катализатор в реагент, и теперь наблюдающий за тем, что получилось.
       — Вран! Забери ее!
       Он отрицательно покачал головой.
       — Это иллюзия, да? Ты заколдовал меня!
       — Все на самом деле, смертная. Я только не подпускаю боль, чтобы ты могла д у мать.
       — Это ловушка?
       Он пожал плечами:
       — Если ты так считаешь, то да.
       — Что мне делать?
       — Плати. Ты же согласилась.
       — Как?Разве я не заплатила уже?
       Я теперь калека. Мои руки, Высокое Небо! Обе руки…
       Чертов волшебник молча усмехнулся.
       — Это испытание?
       Он, не ответив, прислонился к колонне. Приготовился ждать.
       Ну, хорошо, я тоже подожду. Опустила плечи, уронила склеенные раковиной руки… Ой! Подол моего белого платья мгновенно расползся обугленной дырой как раз на самом что ни на есть причинном месте. Пропасть! Холера! Мне что, так и держать эту штуку на в е су?
       — Почему она не остывает?
       — Она остынет, — тихо сказал Вран. — Когда-нибудь. Но позже чем ты, если ты нич е го не предпримешь.
       — А?
       — Ты можешь истлеть здесь, баюкая огненного младенца. И я пальцем не пошевелю, чтобы тебе помочь.
       — Вран, почему? Ирис твой брат, я его игрушка, а не твоя. И Амаргин… Что они ск а жут, ты подумал?
       — Их здесь нет, девочка. Здесь есть только ты и я. И она. — Вран кивнул на раковину. — Мое невинное дитя, мой драгоценный выкуп. Это не вещь, это креатура, существо. Едва р о дившееся, желающее быть. И век его гораздо дольше твоего, маленькая смертная. Она ни в чем не виновата. В и новат я, но мне ты ничего не можешь сделать.
       — Ты издеваешься.
       — Думай как хочешь. — Он улыбнулся.
       Невозможно смотреть ему в глаза — в них горело то же тусклое жуткое пламя, в ы едающее мне зрачки. Отвернувшись, я продолжала видеть два белесых страшных пятна, они преследов а ли меня и заслоняли весь мир. Я зажмурилась — и это не помогло. Они были тут. Они всегда теперь будут со мной.
       — Слезы не помогут, — сказал Вран. — Тебе ни что и ни кто не поможет, кроме тебя самой.
       — Какой же ты… я тебя ненавижу!
       — Отлично. Ну?
       — Что — ну? Что — ну?!
       — Делай что-нибудь.
       — Да пожалуйста!
       Я размахнулась и шваркнула раковину об колено.
       Хрустальные шипы воткнулись в кожу, тонкая скорлупа лопнула, пылающий ихор взорвался фейерверком, окатив меня всю с головы до ног… а то, что еще долю мгновения находилось у меня между рук — некий лучистый сгусток, сосредоточие жара — дернулось н е сколько раз, судорожно выгнулось и затихло, как умершее живо т ное.
       И исчезло. Остался только ворох тонких, словно фольга, прихотливо изогнутых о с колков, осыпавшихся на пол, ожоги, прорехи и пепел.
       Я смотрела на стеклянное крошево. У меня не было ни слез, ни слов, ни мыслей.
       — Все дело в том, кто платит, — вздохнул Вран. — Потому что плата берется не тол ь ко с тебя. Всякий раз, сколько бы ты ни отдал, оказывается, что твоей платы не хватило, и за тебя расплачивается кто-то др у гой.
 
      — Пойду отнесу мантикору поесть.
      Одной рукой я взяла мешок со свежим хлебом, купленным сегодня в трактире, второй уцепила ополовиненный котелок с кашей. Принцесса с Кукушонком, не обращая внимания на сгущающиеся сумерки, продолжали стучать деревяшками на поляне, а их полные миски ждали около огня. Мы с Пеплом уже поужинали.
      — Он поблизости? — Певец оглянулся на темные ели за спиной.
      — Не там. У ручья. — Я показала в другую сторону. — Если задержусь, ложитесь спать без меня.
      Пепел покачал головой, но увязываться за мной и не подумал. Измотался все-таки наш бродяга за день, как-никак только утром на ноги встал.
      Я пересекла край поляны и спустилась к неглубокому оврагу, по дну которого струился ручей. Над водой уже поднялся туман и трава была мокрая.
      — Эрайн?
      Я тут.
      — В тростниках? Там же сыро.
      Нет, здесь песок. Не бойся, иди сюда.
      И правда, песок. Малыш устроил себе лежку у самой воды, на берегу небольшой запруды. В тумане я ощутила змеиный запах, но самого Эрайна не видела, пока он, шурша и позванивая лезвиями, не приподнялся мне навстречу.
      — Ужин, вот. Ешь, пока теплое.
      Я вытоптала себе гнездышко в камышах. Уселась, подобрав ноги. У воды было зябко и я начала подмерзать.
      Эрайн, едва различимый в густом тумане, без особого аппетита ковырялся в котелке.
      — Ты не голоден?
      Если я наемся, я захочу спать.
      — Ну и что?
      Тот город, где клетку готовят… скоро?
      — Ого! Ты сам заговорил о клетке? Что случилось?
      Пока ничего. Хорошо бы и дальше ничего не случалось.
      — Я поняла. Дракон?
      Эрайн только вздохнул.
      — Ты не спишь, чтобы не выпускать его?
      Проклятье, я же о вас думаю. Вы тут рядом совсем! Здесь дорога, деревни, хутора… Мне бы подальше отойти…
      — Мораг говорит, до Ставской Гряды мы доберемся завтра где-то к началу второй четверти. Я этих мест совсем не знаю. Дотерпишь до завтрашнего вечера?
      А что мне остается?
      Я обняла колени, уткнулась в них носом. Вот где ловушка оказалась — обыкновенная усталость. У Малыша хватает сил держать дракона в узде, но и Малышу нужен отдых.
      — Слушай, а если тебя просто связать покрепче?
      Чем? Веревками? Ты смеешься?
      Да и цепи он, помнится, порвал. Это же как его цепями обмотать надо чтобы не вырвался! Запереть где-нибудь? В яму посадить?
      Быстрее до Гряды этой доехать чем яму копать, Лесс.
      Верно. Да и нечем нам копать. Может, фургон бросим? Верхом поедем? У нас только две лошади, причем одна из них — обычная деревенская лошадка. Оставить Ратера с Пеплом, а мы с принцессой… подобный план у меня уже был, плохой это план, отказалась я от него. Думай, что делать, Леста Омела. Должен быть выход, и ты его найдешь.
      Что тут думать. Еще сутки я перетерплю.
      — Не будешь есть, дракон с голодухи вылезет.
      Эрайн тихонько зарычал. Других аргументов у него не нашлось.
      — Ты сам понимаешь, клетка не решит задачи. Только отсрочит.
      Мне нужна передышка. Я избавлюсь от него.
      — Он твоя фюльгья, ты не должен от него избавляться.
      Я должен заполучить это распроклятое тело в полную свою собственность. Тогда будем разбираться, кто чья фюльгья. Тьма меня побери, мне надоело пихаться локтями с безмозглой тварью, у которой одно-единственное желание: порвать и сожрать.
      — Эрайн, по-моему, он плохо на тебя влияет. Раньше ты был разумнее.
      Грррр! Тем хуже для меня.
      Туман истаял, теперь я хорошо видела лежащего в камышах мантикора. Поднявшаяся над лесом луна дробилась в ворохе гибких лезвий, тяжелые плечи блестели мокрыми камнями, вытянутые передние лапы мерцали словно кольчужные перчатки. Между лапами стоял котелок, такой нелепый и маленький, и каши в нем — с наперсток, да и та не съедена. Или съедена? Точно, пустой котелок. Слопал кашу мой красавчик, хоть и капризничал, и хлеб весь слопал.
      Я не капризничал.
      — Эрайн, у меня предложение. Давай я посторожу дракона вместо тебя.
      Как это?
      — Пусти меня в себя. Как в гроте с мертвой водой, помнишь? Мы с тобой делили одно тело. Я посторожу дракона, а ты сможешь отдохнуть.
      Лесс… ну ты и выдумала! Посторожишь дракона! Лесс… нет. Ты с ним не справишься.
      — Я справляюсь со своей фюльгьей. Она тоже полуночная.
      Она ведь у тебя горгулья? Лесс, горгулья — не дракон. Она как кошка в сравнении с медведем. Он очень силен.
      — Есть еще кое-что. Я — человек, а ты — нет. Полночь к человеку нейтральна, понимаешь? Дракон ненавидит тебя, а ко мне он не испытывает ненависти. Если озлобленное животное лупить, оно взбесится еще больше. Я попробую… не доводить до этого. Может быть, здесь не сила нужна.
      Он только силу понимает.
      — Да почем ты знаешь? Ты хоть когда-нибудь прислушивался к нему?
      Что там слушать? Змея — она и есть змея. Злоба и голод. Все. Больше ничего.
      — Эрайн. Не знаю, как тебя уговорить. Но я уверена, что просто вытесняя его, ты ничего не добьешься. Ты искалечишь себя. Амаргин бы сказал…
      Иначе я искалечу других.
      — Какой же ты упрямый! Ладно, давай ты все-таки покажешь мне своего зверя. Поближе. Я хочу на него посмотреть.
      Я поднялась, отставила в сторону котелок и присела на корточки между вытянутых вперед мантикорьих лап. Эрайн поспешно отшатнулся и развел в стороны руки, боясь задеть меня многочисленными лезвиями.
      Что ты хочешь?
      Залезть к тебе в голову, глупый, подумала я. Посмотреть на дракона изнутри, вот что я хочу.
      Ну хорошо. Только поберегись. Я могу тебя поранить.
      Из живота у тебя вроде никаких ножей не торчит.
      Я повернулась и села на землю между передних лап, прижавшись спиной к эрайнову животу. Живот у него был твердый и горячий, как нагретое солнцем дерево. Затылком я как раз упиралась ему в грудину.
      Закрой мне глаза ладонями.
      Поцарапаю.
      А ты аккуратно.
      Жесткие, пахнущие медью руки очень осторожно легли мне на лицо.
      Маленькая какая, хихикнул Эрайн. Как зверушка.
      Тссс. Дай мне вспомнить.
      Вспомнить. Вернуть пронзительное, пугающе-знакомое ощущение, будто кто-то встал вплотную за моей спиной и прикрыл глаза ладонями: догадайся! Я жмурюсь, касаясь веками шершавой кожи, чувствую теплое дыхание на макушке. Кто ты?
      Сердце Эрайна мягко стучит в затылок. Вплываю в этот ритм петлистыми руслами кровотока, не замечая преграды между песчаным берегом моей плоти и темной драконьей пещерой. По закоулкам бродит эхо, отзвук сердечного пульса, чуть отстающий, тяжелый, как будто очень глубоко, в непроглядных недрах тела, бьет в скалу железный молот.
      Сердце дракона.
      Это он, Лесс.
      Да.
      Словно стоишь на тонкой доске над змеиной ямой. Там, во мраке, грузное движение маслянистых колец, шипение и шелест на грани слуха. Оттуда тянет землей, ржавчиной, мокрой гарью, и еще чем-то едко-приторным, проникающим, пачкающим, как кровь или смола. Оттуда, снизу, из-под колючего гребня, из-под лобного щитка, из полусомкнутых, простроченных жилками век, глядит на нас стеклянно-черный глаз рептилии.
      Тихо, тихо, мой хороший, говорю я. Лежи спокойно, мой замечательный. Умница, красавчик, самый лучший дракон на свете.
      Эрайн фыркает и я мысленно пихаю его локтем в бок. Помолчи!
      Я бормочу ласковые глупости, нагнувшись над змеиной ямой. Повторяю одно и то же, уговариваю, как уговаривают испуганное озлобленное животное. Эрайн отступил в сторону и молчит, недоверчиво наблюдая. Дракон размеренно дышит, вздымаются и опадают чешуйчатые бока, грифельно-черные, в седой известковой патине. Кожистые веки закрываются. Спи, мой хороший. Спи, спи, спи.
      Так он тебе и заснет, ага.
      По крайней мере, лежит смирно. Видишь, я его не раздражаю. Я побуду тут с вами, хорошо?
      Смех — пузырится, щекочет нёбо как хорошая кружка кваса с изюмом.
      Милости просим в наш балаган, Лесс. Ему ты не мешаешь, а мне и подавно.
      Я исследую то, что мне досталось. Утомление масляной пленкой облепило ощущения тела, затупило их остроту. Но все равно — звериные уши слышат как сонная улитка тащит свой домик по ленте клейкой слизи, как жук-плавунец, перевернувшись вниз головой, ловит надкрыльями пузырек воздуха, как осыпаются семена с трав и оседает на камнях водяная взвесь. Как в полусотне шагов, шурша осокой и пересмеиваясь, пробираются к воде Ратер с принцессой. Ноздри ловят крепкий горячий запах пота, смешанный с запахом тины и сырой земли, кисловатый запах железа, запах квасцов, ворвани и дегтя от принцессиного кожаного доспеха. Они далеко, но я чую их.
      Я открываю глаза.
      Ночь светла, луна сияет в полнеба. Холодное ночное солнце без лучей, четко очерченный матово-белый круг в темных оспинах, фарфоровая окарина. От горизонта до горизонта выгнулась млечная радуга, завился перистый туман звездных водоворотов, паутинки, иней и дым бесчисленных созвездий. Сколько звезд! Я и десятой доли не видела своими человеческими глазами.
      Небо перевернуто, в воде у самого берега плывет горящий белым огнем диск, тарелка ангельского молока — нагнись и бери в руки. Под водой колышется серебряная сеть, «узоры катастроф», опутывая камешки, песок и спящих рыбок. Те же узоры плетутся в воздухе, дрожат на стеблях камыша и на брюхе опрокинутой в заводь коряги.
      Опускаю взгляд — между лап моих лежит, свернувшись, бледная человеческая личинка, закутанная в лунный свет как в кокон. Осторожно убираю лапы и поднимаюсь, отступая. Личинка остается лежать, рассыпав на влажном песке бесцветные волосы.
      Я тут, а она — там. Как странно.
      Тебе нравится, Лесс?
      Скорее, да. Очень необычно.
      Не боишься?
      Пока нет.
      Ворох жестких волос скользит по плечам, я чувствую прохладное касание металла. Светлое полотно ночи прошивает шелестящий звон моих лезвий. Мягкий тяжелый шаг. От усталости чуть кружится голова. Огромное длинное тело движется медленно и осторожно, как ладья в тростнике. Я и веду его словно большой корабль. Эрайн тенью стоит за плечом, стоит вплотную, но не вмешивается. Его присутствие обволакивает меня. Большей близости нельзя и представить.
      Что в нас с тобой есть такого, что стоило бы скрывать? Ничего. Не бойся доверять, Лесс.
      Так же как ты мне?
      Так же как ты мне. Ведь твоя шкурка осталась в камышах.
      А ты получил второго подселенца.
      Мы засмеялись вместе — фррр! — из горла вырвался клекот.
      Тихо, сказал Эрайн. Слышишь?
      За поваленной корягой, у воды звучали голоса. Голоса, плеск и негромкий смех. Кукушонок с принцессой. Настучались палками, теперь купаются.
      Собираешься подглядывать, Лесс? Нехорошо.
      Еще чего! В смысле, обязательно подгляжу. Ратер мне теперь брат, как-никак. Я за него в ответе.
      Вдруг вранова дочка его обидит, да?
      Ей только повод дай. Хотя она и без повода обижать горазда. Если не хочешь, не смотри.
      Эрайн фыркнул и отдалился. Он и правда не хотел подглядывать.
      — Эй, рыжий! Ты там скоро?
      Они купались раздельно. Вернее, Мораг уже вылезла, обтерлась рубахой и натянула штаны. Я сморгнула, потому что не сразу поняла, что лиловатое, с багряным оттенком свечение, облекавшее Мораг как гало, мне не мерещится. Оно было еле заметным, но объемным, широким, и заключало принцессу в чуть вытянутую сферу, как в сагайский прозрачный фонарь из органзы.
      Ратер еще плескался за корягой.
      — Ты оделась, госпожа моя принцесса?
      — Да, — солгала Мораг, вытирая рубахой голову. — Вылезай наконец, жрать хочу, живот подводит.
      На лунной дорожке показалась ратерова голова, мокрая, и от того непривычно прилизанная. Он плыл, а лицо его пятнали светлые тени, отражение сверкающей ряби. Братец мой не источал сияния как праздничный фонарик, но его с головы до ног покрывала тончайшая пудра, золотистая пыль; дунь — развеется. Она была явственно видима даже под водой.
      — У меня для тебя подарок, госпожа!
      — Да ну? Головастика поймал?
      Мораг перекинула промокшую рубаху через плечо, даже не думая ее надевать. Принцесса стояла ко мне в полоборота — тонкая, статная, с маленькой грудью, в прозрачном лиловато-рыжем ореоле, словно эбеновая фигурка, накрытая стеклянным колпаком. Встряхивая рукой мокрые волосы, она смотрела, как мой названный братец, голый и тощий, весь в золотой испарине, выбредает на берег, держа перед собой сомкнутые лодочкой ладони. Из ладоней часто капало, дрожащие узоры цвета молний гуляли по лицу, смешиваясь с золотой пыльцой, и от этого глаза у парня светились странной изменчивой зеленью. В руках его была только вода, я видела это из своих камышей.
      — Что там у тебя?
      Ратер повернулся, и вода в ладонях поймала отражение. Блистающий диск закачался в крохотном озерке, слепя глаза и вызывая слезы. Лилейно-белый, снежный, в горьких проталинах пятен, текущий сквозь пальцы молоком и серебряной кровью.
      Мораг вздрогнула и схватилась за горло.
      — Боже мой, — еле выговорила она. — Луна. Луна с неба.
      Я повернулась и скользнула прочь, стараясь не трещать. Малыш прав, смотреть не стоит. Эта луна принадлежит только им.
      А мне принадлежит эта ночь. Ночь и тяжелый, вооруженный до зубов корабль-драккар, что плывет по моей воле меж шуршащих тростников. И Эрайн, бесплотной тенью затихший за спиной, и спящий в своей пещере дракон. И серый влажный ветер, и сонный шум деревьев и томительный, земляной запах осени. И небо с млечной радугой, светлое от звезд.
      И эта усталость, от которой пошатывает и водит, будто рулевой забыл свое дело. Это правда, рулевой заснул, и у штурвала стоит любопытный, но не слишком умелый юнга. Не наскочить бы на мель!
      Мантикор кружится на одном месте как пес, подминая речную траву, а потом ложится. Опускаются веки. Большие ладони зябко охватывают плечи. Хвост по-кошачьи оборачивает лапы. Я не думаю об этом и не отдаю приказаний — тело все делает само. Утомление гудит в крови отзвуком дальних колоколов.
      Спи, Эрайн. Спи. Я посторожу.

Глава 34
О Драконе