— В таких лодочках, девонька, у нас на Севере мертвецов к Холодному Господину отправляют. — Он жадно облизал пальцы и снова вцепился в игрушку. — А ты мне, девонька, жизнь принесла.
      — Не пролезает. Подставляй рот, я тебе волью осторожно.
      — Нет, не так. Подержи-ка ее.
      Дед просунул руки между прутьями, повернул лодочку бортом к себе. На мгновение колышушаяся вода словила факельный блик и мое отражение — черное пятно головы на огненном фоне. Ох, Ската, не…
      Старик вырвал лодочку у меня из рук и опрокинул ее прямо на решетку. Выплеснулась вода, лодка полетела на пол. Костлявые пальцы сцапали меня за грудки, со всей силы приложили лбом о железные прутья, мгновенно обросшие ржавчиной как рыжим плющом. Железо распухало и слоилось на глазах, от удара прутья переломились, мокрые хлопья брызнули во все стороны, я рванулась назад, затрещала ткань, и тут прямо между нами, срывая дедовы руки, взметнулась с пола крылатая тень.
      От вопля заложило уши. За рассыпающейся решеткой встали дыбом огромные петли в хитиновых чешуях, топорща пятнистую ветошь, мелькнуло членистое брюхо с бахромой суставчатых ножек. Скату унесло под потолок, и там, в темноте, зашипело, защелкало, посыпались обломки, заплескали крылья, засвистел хлещущий куда попало зазубренный хвост. Пару мгновений я оцепенело таращила глаза — а потом повернулась и бросилась прочь.
      Зигзагами. Влево — от протянутой вулферовой руки, вправо — от когтистой черной лапы, влево — от клацающего клюва, вправо — от зубастого рыла, влево — от неподвижной серой фигуры, оглохнув от визга, перхая от пуха и пыли, мимо пустых камер, ступнями чувствуя сотрясение плит, вибрацию ползущего за мною гада. Вылетела на свет, сломя голову — через зал, почти на четвереньках — по лестнице, только на верхней площадке, полностью лишившись дыхания, осмелилась оглянуться.
      Он вывалился из коридора, волоча пятнистую рвань, щелкая насекомыми ногами и наступая на собственные космы — великанская бурая мокрица с головой старика и двурогим хвостом. Рот его был разинут, глаза горели, он двигал локтями как бегущий человек. Он спешил не к лестнице — к бассейну. Ската? Ската изчезла. Не убил ли он ее?
      В этот момент умолк звон струй. Водяная сеть опала. Где-то в недрах дворца загудел колоссальный орган, словно все ветра подули во все трубы на свете. Сверху я увидела, как вода в фонтане скрутилась воронкой и стремительно начала уходить. Последний рывок — чудовище перевалило через борт и ляпнулось на голый мокрый пол.
      Зал наполнился шуршанием, шорохом быстрых шагов, шелестом одежд. Они молча выходили из арок и окружали бассейн — празднично разодетые, разрумянившиеся от танцев, с веерами, с цветами в волосах, с серьезными строгими лицами. Расступились — по проходу шла Королева. За нею двигались Вран, рыжий Гаэт и еще несколько незнакомых мужчин и женщин. Я встретилась взглядом с Ирисом, который проталкивался поближе к фонтану. У Ириса было такое лицо, что меня холод прошиб.
      Кто-то коснулся моего плеча. Сзади стояли двое — мои давешние партнеры по танцам, хрустальный юноша и золотая женщина с кисточками на ушах. В глазах их словно двери захлопнулись — ни только тепла, даже узнавания в них не было.
      — Ассс! Шшшаааа… — Мокрица на дне бассейна по-змеиному приподнялась, ощетинясь рваньем, распяленным на тонких остях. Тощие стариковские руки растопырили локти, стиснули кулаки. Прямо под ними, на бледном брюхе, шевелился двойной ряд лаково блестящих тараканьих ног.
      Вран и Гаэт с двух сторон запрыгнули на бортик, в руках они держали по копью. Острия слаженно ткнулись — одно слева, другое справа. Чудовище прянуло вниз, припало ко дну. У него было злое, отчаянное лицо человека и гадкое тело насекомого.
      В толпе тут и там блеснули мечи. Я вдруг сообразила, что вокруг бассейна стоят исключительно мужчины, и все с оружием. Только одна женщина бесстрашно ступила на бортик — Королева. Сложив пустые руки на животе, она оглядела тварюку, а потом подняла голову, безошибочно обнаружив меня на верхней площадке лестницы.
      — Вран? — Обращаясь к волшебнику, она смотрела на меня. — Чуешь его?
      — Нет. Он ушел.
      Взгляд Королевы жег мне лицо. Я щурилась, лоб и щеки щипало как на морозе.
      Королева громко сказала:
      — Здесь был демон.
      Ропот поднялся волной, присутствующие взволнованно переглянулись. Ирис за спинами воинов закусил губу. Рядом с ним я увидела Каланду, она хмурилась, глядя на Врана. Вран обвиняюще ткнул в меня пальцем.
      — Ты, смертная. Это твой демон. Ты вызвала демона из Полночи.
      — Это была моя фюльгья, — крикнула я. — Она меня спасла. От этого… от этой мокрицы.
      — И зря, — буркнула золотая женщина у меня над головой.
      — Фюльгья? — Королева приподняла бровь.
      — Ската, горгулья, — пояснил Гаэт. — Она липнет к девчонке как банный лист. Ты все-таки ее выпустила, Леста.
      Он посмотрел на меня с укором и покачал головой. Достукалась, мол. Я нахохлилась и обняла себя за плечи. Только сейчас я ощутила, что платье на спине и подоле у меня влажное, с волос едва ли не каплет. Мокрая курица, одно слово.
      Королева окинула взглядом собрание.
      — Фюльгья или нет, это в первую очередь демон. Тому, кто призывает Полночь на мои земли, не место на моей земле. Таковы наши законы и моя воля. Если кому есть что сказать, я выслушаю его мнение.
      — Нежить будет прорываться и гадить через девку, — заявил Вран. — Я считаю, смертную надо выставить.
      — Она выпустила фолари из клетки, — сообщила синеволосая женщина с перьями на руках. — Ей не место с нами.
      — Фолари не ушел бы далеко, — фыркнул Гаэт. — Но горгулья наладилась пролезать во все щели. Я видел ее следы на берегу. Я отвезу смертную в серединный мир, Королева.
      Вран зло оскалился:
      — Если бы мы с Госпожой не почуяли демона, ушел бы фолари. А то и остальных выпустил.
      — Остальных не успел бы. — Гаэт посмотрел вниз, на свернувшегося кольцом урода. Сейчас, прикрыв насекомое тело пестрым рваньем, он опять сделался похожим на старика в отрепьях, сидящего на мусорной куче. Обхватив собственные плечи, чудовище затравленно озиралось. Я поймала себя на том что делаю тоже самое.
      — Боюсь демонов! — крикнула из толпы девушка в папоротниковом венке. — Боюсь тех, кто призывает демонов! Они призывают само небытие!
      — Смертная должна уйти! — рявкнул у меня над ухом хрустальный юноша.
      — Я поручился за нее, — негромкий голос Ириса перекрыл ропот и спор. — Я беру ее вину на себя.
      Ирис отодвинул смуглого воина с зеленоватой шевелюрой и пролез в первый ряд.
      Ой, мама…
      — Кто поручился, тот и отвечает, таковы наши законы и моя воля. — Королева улыбнулась одними губами, глаза ее светились как солнце сквозь облака. — Но вина моего поданного, призвавшего Полночь и вина смертного, сотворившего то же, несоизмеримы. Выкупом является не изгнание, но суд судьбы. Принимаешь ли ты вину смертной на себя, поручившийся?
      — Принимаю, Госпожа.
      — Ответишь ли за чужую вину, Босоножка?
      — Отвечу, Королева.
      Высокое Небо, о чем они? Что это значит?
      — Трижды сказано. Теперь говори с судьбой на ее языке.
      Королева кивнула и соступила с бортика на пол. Толпа раздвинулась, освобождая периметр бассейна. Рядом с Ирисом остался стоять Вран. Он протянул брату копье.
      — Прикончи морского выродка, малыш. — Узкая улыбка прорезала темное враново лицо. Волшебник глянул на Королеву. — Поющая раковина из огненного стекла на моего брата.
      — Два желания, черное и белое, — откликнулась Королева. — На фолари.
      — Я беру оба желания! — Гаэт схватил Врана за плечо. — За тайную тропу. На Ириса. А твою раковину, Чернокрылый, за последний вздох. На фолари.
      — Нужен мне твой последний вздох, — фыркнул волшебник, отшагнув назад. — Ну да ладно. Принято.
      — Принято. — улыбнулась Королева.
      Это что, игра? Ничего не понимаю. В толпе азартно зашушукались, ропот круговой волной прошел от центра к краям.
      Ирис спокойно смотрел на чудовище, покачивая копье в руке. Старик в бассейне зашевелился, медленно приподнимаясь. Они сцепились взглядами и словно бы отгородились от всех прозрачной стеной.
      — Лунный карбункул на фолари, — сказал над моей головой юноша.
      — Песчаное слово на Босоножку, — откликнулась золотая женщина.
      — Принято.
      — Да вы что, свихнулись? — заорала я, перегнувшись через перила площадки. — Это суд или балаган?Как вы можете? Королева, он ведь твой человек! Я сейчас же от вас уйду. Сейчас же. Гаэт, отвези меня домой!
      Хоть бы кто внизу повернул ко мне голову! Будто не слышали.
      — Помолчи. — Пальцы юноши больно впились в плечо. — Ты свою роль отыграла.
      — Райтса, нет! — Золотая женщина щелкнула пальцами. — Переигрываем. Песчаное слово на смертную.
      — Пустите меня! — Я принялась дергаться, но эти двое держали крепко. Они беседовали, обращая на меня внимания не больше, чем на собачку, рвущуюся с поводка.
      — Ку-уна… Ты не Госпожа, чтобы ставить на смертных.
      — Один раз можно.
      — Нечестно менять ставки! Накинь рыбью кожу.
      — Принято.
      Ирис сжал копье в обеих руках, повернул его тупым концом вперед, поднял над головой — и прыгнул вниз. Чудовище лоскутной лентой взвилось навстречу. Хлоп! — стариковские руки впустую хватанули воздух, Ирис перелетел через фолари и пришел ему на спину. Шшшсссс! Взгорбились гигантские петли, темная фигурка, не выпустив копья, провалилась между ними куда-то на дно.
      Мамочки! Фолари огромен, он просто задавит беднягу… Скрррр! Шшшарх! Двурогий хвост тяжело шмякнулся о борт, Ирис, незнамо откуда вывернувшись, рыбкой проехал на животе к центру бассейна, резво вскочил на ноги и отбежал к другому борту. На полу остались пятна крови. Чьей?
      Ааассс! Чудовище вскинулось на дыбы, поднялось аж над краем бассейна — в нижней трети его туловища как большая булавка торчало копье. Ирис отступал, пока не уперся спиной в мозаичную стену. Бассейн оказался тесноват для маневров. Высокое Небо, это неравный бой! Парню не уйти и не заколоть урода, что для фолари копье — зубочистка… Господи Боже, пожалуйста, что тебе стоит!
      Фолари величаво покачался из стороны в сторону, посучил тараканьми ногами — и с душераздирающим скрипом рухнул на противника будто подрубленное дерево. Я успела увидеть как Ирис рванулся вперед — его накрыло и смяло кучей живого хлама.
      О, нет…
      Скррр! Бронированные петли на дне бассейна судорожными рывками месили сами себя. Потом фолари вдруг вытянулся в струну, выгнулся мостом — я разглядела тягучую черную дрянь, какие-то жгуты и сопли, соединяющие бледное брюхо и мозаику пола. Это длилось одно мгновение, затем фолари плюхнулся на дно, пятнистые лоскуты пошли рябью и обвисли, как рваные знамена.
      Ирис?
      Очень долго невозможно было ни вздохнуть, ни пошевелиться. Даже глаз отвести было невозможно. Ничего не происходило, только по полу лениво растекалась черная как деготь лужа. По истечении вечности верхняя часть уродливой туши дрогнула, пошевелилась, из-под нее выволокся Ирис, больше похожий на муху в варенье, чем на победителя. Он прополз на локтях пару ярдов и лег на бок, прямо в гадкую лужу, одну руку неловко подвернув под себя, другую откинув в сторону.
      В откинутой руке он сжимал что-то. Что-то блестело у него в кулаке, черном, как осмоленная головешка.
      — Ага! — воскликнул у меня над головой юноша. — Это перо Нальфран. Кто ставил на фолари так и так бы выиграл.
      — Тьфу! — расстроилась женщина. — Все знали и я знала! Нет бы вспомнить!
      — Я тоже забыл, Куна. Никаких хитростей.
      Рука Ириса разжалась, и я увидела, что лежало в ладони. Маленький нож в форме птичьего перышка. Знакомый малюсенький нож-игрушка. Который годился только ногти чистить и вырезать из тростника бесконечные дудочки. Который отказалась взять Прекрасная Плакальщица Перла.
      Которым Ирис убил чудовище.
 
       — Ты, госпожа моя принцесса, чем насмехаться лучше б показала дураку за какой конец меч держат. Чтоб не махал попусту дурак мимо тварюки крылатой, а поддел ее как следовает, да наземь уложил.
       — Напрашиваешься? Я ж тебя как зайца паленого гонять буду, спуску не дам. Взвоешь ведь, рыжий, пощады запросишь.
       — А вот как запрошу, так и насмешничай на здоровье, госпожа моя принцесса.
       — Ну, готовься, будет тебе вечером праздник с фейерверками. Только если утром на н о ги не встанешь — не обессудь. Каррахна! Экий ты, рыжий, упрямец. Колотили тебя мало?
       — Так я ж не за колотушками к тебе, госпожа. Я ж за наукой. Что поделать, раз наука без колотушек не дается. Орешка без скорлупы не бывает, как и рыбы без чешуи.
       — Мудр не по годам. Откуда ты, рыжий, выискался такой?
       — Меня Ратером кличут, госпожа моя принцесса. Или Кукушонком, потому как пес т рый от веснушек. А рыжих в Амалере каждый второй.
       — Да поди всех Ратеров запомни! — Мораг расхохоталась. — Все вы рыжие и пестрые от веснушек, аж в глазах рябит. А наглые — верно — через одного.
       — Как будет угодно госпоже моей принцессе.
       Голос Кукушонка дрогнул — обидело его наше злонравное высочество.
       Кстати, высочество. Догнало нас, оказывается. Интересно, зачем оно ездило к лорду Маверу?
       Я пошевелилась, дотягиваясь до тикового полога чтоб выглянуть наружу. Пепел под моей рукой хрипло вздохнул, не открывая глаз. Лицо его горело, и ладонь у меня вспотела.
       Я вытерла руку о юбку. Кровь затворять, это, конечно, да. А вот что мы помним про жар и лихорадку?
       Кое-что помним.
       Из дверей в двери, из ворот воротами, из полудня к полночи, пойду я к темну морю полуночному. У темна моря полуночного стоит дерево карколист, под тем деревом сидят с е меро сестер. Как первая из них — Трясина, вторая — Ломина, третья — Огнея, четвертая -Гладея, п я тая — Маетуха, шестая — Знобуха, седьмая — Окорукша. Дам я сестре Трясине белый камень — тряси, Трясина, белый камень, не тронь белого тела. Дам я сестре Ломине желтый камень — ломи, Ломина, желтый камень, не тронь желтой кости. Дам я сестре Огнее рудый камень — пали, Огнея, рудый камень, не тронь рудой крови. Дам я сестре Гладее карый к а мень — глодай, Глодея, карый камень, не тронь карого мяса. Дам я сестрам Маетухе да Зноб у хе по железной подкове — грызите, сестры, железны подковы, не троньте ни сердце, ни п е чень, ни селезенки, ни какого другого нутра. Дам я сестре Окорукше ленную кудель — тяни, Окорукша, ленную кудель, не тронь ни жил, ни поджилков, ни пережильцев, ни больших су с тавов, ни малых суставчиков. Грызите, лихоманки, камень да железо, тяните, лихоманки, ленную кудель, отлучитесь, отрекитесь от твари Божией, ни вертайтесь ни днем, ни ночью, ни утром, ни в полдень, ни в победок. Слово мое крепко, лепко, во в е ки веков. Да будет так!
       И еще раз повторила. И еще.
       Пепел вздохнул поглубже. Осторожно так вздохнул, бережно. Больно ему глубоко дышать.
       — Мне… уже легче. Прекрасная госпожа.
       Легче, ага. Разбежался. Я нашарила под бортиком флягу с разведенным вином.
       — Пей, бродяга. Тебе сейчас почаще пить надо.
       — Чем больше пьешь, госпожа, тем больше обратно просится. Мороки будет…
       — Глупый, вся вода через кожу выйдет, с таким-то жаром. Пей давай, не капризничай.
       Пепел послушно глотал, а я глядела на Ратерову вихрастую тень, покачивающуюся на переднем пологе. Где-то сбоку немузыкально посвистывала Мораг.
       В скрип колес вплелся нарастающий грохот копыт. Опять какие-то рыцари по дорогам шастают? Впрочем, разъезд нам теперь не страшен, у нас принцесса эскортом.
       — Сдай направо, рыжий! — крикнула Мораг. — Псоглавцы едут.
       Грохот накатился, по матерчатым стенкам замелькали тени.
       — О! День добрый, сэн Мараньо! — Незнакомый мужской голос. — Вот мы и опять п о встречались. Я уж думал — до Ставской Гряды не встретимся.
       — Приветствую братьев. — Голос принцессы сделался грубее и резче. — Знакомы с гер о ем нашим? Драконоборцем, побивателем горгулий? Ратер Кукушонок, прошу любить и ж а ловать.
       — А, так это ты, парень, горгулью мечом угостил? Брат Хаскольд рассказывал. Откуда она взялась, ты видел?
       — С неба прилетела, — буркнул Кукушонок. — А потом в воду упала. Не побил я ее, пр о гнал просто.
       — Скромняшечка наш, — поддела Мораг. — Смотрите как зарумянился.
       — И куда ты едешь, драконоборец?
       — В Галабру. К батьке.
       — А в фургоне у тебя что?
       Мораг фыркнула:
       — Чудовища у него в фургоне.
       Псоглавец недоверчиво крякнул. Задний полог зашевелился, откинулся. В проем з а глянул хмурый рыцарь в черном плаще и белом нарамнике. С груди у него скалилась соб а чья голова.
       — Ага, — сказал он. — Одно чудовище еле дышит, второе глазами лупает. Оба мелкие к а кие-то. — Полог упал. — А скажи-ка мне, любезный сэн, кто из них дракон, а кто горгулья?
       — Драконоборца нашего спроси, любезный брат Фальверен, — откликнулась Мораг. — Эти твари — не моя добыча. Моя еще по лесу бродит, меня поджидает.
       — Не поспешил ли ты клетку заказать, а, любезный сэн? Не спугнешь уд а чу?
       — Я бы поспорил с тобой, брат Фальверен, на полсотни золотых, что первым дракона словлю. Да ведь тебе, небось, устав запрещает на деньги спорить.
       — На деньги — запрещает, а на интерес — не запрещает. — Перрогвард хохотнул. — Давай поспорим, любезный сэн. Если ты первый чудовище словишь — поможем тебе отвезти его к у да скажешь. Если мы первые управимся — заберем твою клетку. Видишь кобылку вью ч ную?
       — Ну?
       — Волчью отраву везем. Много. Наделаем приманок — ни одну, так другую дракон с о жрет.
       Я аж подпрыгнула на соломе. Пепел широко распахнул глаза, мы обменялись встр е воженными взглядами.
       — Дракона — волчьим ядом? — В голосе принцессы прозвучало только удивление. — Др а кон — не какой-нибудь волчишка задрипанный, вряд ли ему ваша отрава желудок попо р тит.
       — Попортит, будь спокоен. Если не насмерть, то уж скрючит здорово. Ослабеет тварь, тут-то мы ее и повяжем.
       Эрайн не будет подбирать куски мяса, он не ест падали. А вдруг — ест? Надо пред у предить его. Но как предупредить дракона?
       Снаружи Мораг распрощалась с перрогвардами, и отряд умчался вперед. Полог снова откинулся, засунулась черноволосая принцессина голова.
       — Слыхала?
       — Слыхала. — Я помогла Пеплу, который вдруг заерзал и завозился, пытаясь припо д няться. — Не слишком приятное известие. Но спасибо хотя бы на том, что мы про это узн а ли.
       — Скажи своему хвостатому.
       — Конечно. Миледи, про какую клетку говорили псоглавцы?
       — Я послала от имени лорда Мавера птицу в Ставскую Гряду. Чтобы хорошую клетку сколотили, железную. Ее дня три делать, мы как раз подъедем. Посадим туда мантикора, д о ждемся Клестиху с поездом и повезем мантикора как подарок к свадьбе. — Мораг злобно у х мыльнулась, явно представив личико найгертовой невесты при виде «подарка». — Так ему легче всего на колдуна показать. Кроме того, в клетке хвостатый дряни не нажрется, и зде ш ние хутора целее будут.
       — Складно придумано, миледи! — восхитился Пепел.
       Я засомневалась:
       — А если Малыш откажется в клетку лезть?
       — Это твоя забота — уговаривать, — отрезала Мораг и исчезла.
       — Ладно, — вздохнула я. — Будем надеяться, что он внимет голосу разума и согласится. Пепел, пожалуйста, некоторое время не отвлекай меня, я постараюсь позвать его, чтобы к в е черу он вышел к нашей стоянке.
       Ведь достаточно просто позвать. Просто позвать — и он услышит. Эрайн точно усл ы шит. Он, кстати, всегда находился, когда я его искала. Эрайн, Эрайн, Эрайн. Иди на голос, Эрайн. Для тебя тут полно работы. Иди, хороший, на северо-восток, вдоль дороги, вечером мы будем тебя ждать. Посадим тебя в клетку, Эрайн. И попробуй только отказаться!
       Смущала меня эта клетка. Кто, скажите, полезет туда добровольно? Кто, попав за р е шетку, не станет рваться наружу?
       Фолари… Фолари, пытавшийся вырваться любой ценой, а моя жизнь — тьфу! по сра в нению с сотнями лет заточения. Если бы не Ската, не осталось бы от Лесты Омелы мокрого места. Забавно — фолари сам вырыл себе яму, когда сказал, что игрушечная лодочка похожа на найльские лодки для мертвецов. Зачем он это сказал, для убедительности, что ли? Я ведь и так приняла его за найла. Перестарался себе на беду. Одной фразой он посвятил игрушку П о лночи, одной фразой открыл ворота в бездну. Он и представить не мог, что по ту сторону ст о рожит моя когтистая фюльгья и что она выскочит моментально, защищая своего дво й ника.
       Защищая — ибо я нужна ей не меньше, чем она мне. Так сказал Амаргин. Я нужна ей не меньше. Зачем же я ей нужна? Как я могу здесь, в серединном мире, пригодиться полуночной твари?
       — Пепел, ты слышал что-нибудь про фюльгьи?
       — Конечно, прекрасная госпожа. — Певец одарил меня щербатой улыбкой. — Но севе р ные барды знают о них больше. Инги с полуночных берегов называют их «фильги», а в Ирее, я слышал, их именуют «фетчами».
       — А альды и андаланцы что-нибудь про них знают?
       — Считают или враками, или нечистой силой по большей части. Церковь не любит ра з бираться в этих сложностях и слишком многое приписывает дьявольским козням.
       — Ты, выходит, не разделяешь ее мнения, да, Пепел?
       — У меня свое мнение, прекрасная госпожа. В некоторых деталях отличное от общ е принятого.
       — Потому-то ты со мной и связался. — Я достала из рукава полотняный лоскут и прин я лась вытирать Пеплу лоб. Жар спадал, бродяга наш покрылся испариной, в душноватом фу р гоне крепко пахло потом. — Ты ничего мне не рассказываешь о себе. Но хоть что-то я могу узнать? Откуда ты родом? У тебя есть семья?
       — Я с берегов одной маленькой живописной речки, прекрасная госпожа, но речушку мою родную на карте не рисуют. Нас было трое братьев, ста р ший погиб на войне, средний и поныне здравствует, а я, получается, младший и самый из них н е путевый.
       Лицо у певца было желтое в процеженном сквозь выцветший тик свете, и по нему пр о бегали тени. Что за тени — птицы в вышине, ветви над дорогой? Пепел смотрел в потолок.
       — Жизнь свою я сравнил бы со спокойной рекой. С речушкой, я бы даже сказал, с той самой, на берегу которой родился. Конца и начала не видно, от одного берега до другого р у кой подать. Текла моя река, текла, что-то во мне потихоньку копилось, изменялось, приним а ло другие ручьи и течения, и вот однажды я вышел из берегов. И начал прокладывать новое русло. Это оказалось сложнее, чем я вначале думал, но оно того стоило, госпожа. Торить н о вый путь — дело не на один день, и не на один год. Столько препятствий! Какие опрокинешь, какие обойдешь, какие остановят — но только на время. С тех пор, как я покинул дом, я мн о гое у з нал. О мире, о себе. О людях.
       — И что же тебя повлекло странствовать? Музыка?
       — Не только она, госпожа.
       — Любовь?
       — Не только она.
       — А что же? Долг?
       — Не только он.
       — Опять загадки! Мне следует перебирать все на свете, что только может быть? Пока не выберу правильное?
       — Хочешь перебирать — перебирай. Это тоже способ.
       — Я тебя разочаровываю… Пепел, веришь, я очень-очень хочу тебе помочь.
       — Мне не надо помогать, Леста. — Он даже нахмурился немного. — Дело ведь не в п о мощи. Пока ты будешь гадать, чем мне помочь, ничего не получится.
       — А в чем дело? — Я нагнулась, глядя в потемневшие крапчатые глаза с рыжим пятном в правом. — В магии?
       — О, — сказал он. — Немного магии тут точно есть. Совсем крохотная чуточка, но ее ок а залось достаточно.
       — О! — сказала я.
       Нагнулась еще ниже и поцеловала его. Горячие губы ответили, раскрылись. Пепел п о ложил ладонь мне на затылок и некоторое время не отпускал. Целовался Пепел здорово, я даже позабыла про дырки в зубах. Потом рука соскользнула, и я приподнялась, требовател ь но на него глядя.
       Он улыбнулся. Я насупилась.
       — Ничего не изменилось, правда? — прошептал он. — Госпожа моя прекрасная, разве я похож на лягушку?
       — На жабу ты похож, перегревшуюся на солнце, — буркнула я. — Если тебе нужна при н цесса, то ты не ко мне обратился. Принцесса тут недалеко песни горланит.
       Мораг и вправду во весь неслабый голос распевала альханскую «Голубку». Ратер н е громко подпевал с передка, не держа обид на высочество. Вдвоем у них неплохо получалось.
       — Не сердись. — Пепел все еще улыбался. — Мы просто движемся вперед, ощупью, всл е пую, натыкаясь друг на друга, наступая на ноги, пугаясь и пугая. Не сердись.
       — Я не сержусь, с чего ты взял?
       — Губки надуты у моей прекрасной госпожи. Если бы я был хитрее, я бы сказал, что ты правильно начала и не надо оставлять попыток. Немного больше чувства, немного больше доверия к пар т неру…
       — Пепел!
       — Ах. Но я бесхитростен, и весь перед тобой как на ладони. И не так хорош, как в лу ч шие времена. За каждый твой поцелуй — по стакану крови, но — увы! — они не расколдуют п е регревшуюся жабку. В чем честно признаюсь. Увы мне, увы.
       — Это что, признание в любви?
       — Вроде того.
       — Пропасть! Ты же поэт, Пепел! Где твое высокое исскуство, где изысканные метаф о ры, изящные ставнения?
       — Слов нет, — ухмыльнулся он. — Поток иссяк, и в горле пересохло. Правда, прекрасная госпожа, мне отчего-то больно говорить.
       — Промочи горло.
       Я сунула ему флягу и откинулась на покрытую мешковиной солому. Пощупала св и рельку сквозь платье. Вздохнула. В груди у меня щемило, хотелось плакать. Увы мне, увы.
       — Не летай, голубка, в горы, — пели хором принцесса и сын паромщика.
 
— Стрелы для тебя готовы.
Ведь с сегодняшнего дня
Обьявляется война
Всем крылатым в синеве —
На войне, как на войне!
Не летай, голубка, в горы
Рано поутру,
Чтоб не умер я от горя,
Выпустив стрелу,
Выпустив стрелу.
 

Глава 32
О любви и ненависти