— Ошлепла, негодниша? — вознегодовала старуха и даже веретено свое отбросила. — Б у дешь мне еще укажывать, что должно щитать двум глупым ущенишам? Твое дело не пер е щить, а принимать ш благодарноштью мудрошть эхишерох! А то штупай обратно на швою к о рягу, к водяным паукам, араньика!
       — Заткни хайло, старуха! — немедленно взбеленилась Мораг. Сбросила мою руку со страниц и с треском захлопнула книгу. — Она нам тут голову морочит, Леста. Мне еще ста р ческого маразма не хватало для полного сч а стья.
       Бабка свела косматые брови. Темные как болото глаза вдруг бликанули стеклянным птичьим блеском:
       — Молщи, Каланда! Жа тобой идет охота, дурища, щаш не время гонор покажывать!
       Я схватила Мораг за руку, останавливая.
       — Ама Райна! Откуда ты узнала про охоту?
       — Отщюда! — Кривой желтый ноготь забарабанил по переплету. — Ждещь все напиш а но, нэнаш тонтош! Шлушайте штарую Райнару!
       — Идиотство… — буркнула Мораг.
       — Погоди. Она что-то знает. Ты же не будешь отрицать — охота в ра з гаре!
       — Нашла новость! Об этом весь замок языки уже истрепал. — Мораг отвернулась.
       — Ама Райна, кто охотится на Каланду?
       Старуха перевела на меня раздраженный взгляд. Веки у нее были отвисшие и восп а ленные, в одном глазу лопнул сосудик, и кровь расплылась бурым пятном.
       — Я же шкажала — ворон. Ворон, вороненок, я плету щеть, штоб сл о вить его, дурошки. Его ждещь нет, вороненка, он ждет, когда лев и волк убьют добыщу! Вше же яшно как белый день!
       Я оглянулась на принцессу:
       — Скажешь, не похоже? Мы ведь сами только что говорили, что убийца гребет жар ч у жими руками!
       Мораг аж зубами скрипнула.
       — Малявка, ты головой соображаешь или задницей? Последняя половая тряпка дод у малась бы, что убийца не попер сюда сам, а прислал подручного. Потому как они все так д е лают, ага? Нет, еще немного, и я рехнусь тут с в а ми обеими, третьей буду!
       — Но почему — ворон?
       — Потому что этой …ной книге написано умное слово "ворон"! А было бы написано "крыса", она бы тут мышеловки из проволоки гнула! — При н цесса вскочила. — Все ясно, пошли в библиотеку.
       — Постой! Я хочу знать, почему именно ворон? Не орел, не цапля — ворон?
       — Тогда сиди тут и сворачивай мозги, маму твою холеру через семь гробов в мертвый глаз! — плюнула Мораг. — А мне своих загибов хватает!
       Она двумя шагами пересекла комнатку и с грохотом захлопнула за собой дверь. С темного потолка что-то посыпалось.
       — Шовшем одишала в этой вашей Амалере… — Старуха поджала дряблые губы, мне п о казалось, она вот-вот заплачет. — Я ж для нее штараюшь, ночей не шплю, вше для нее, только для нее, для девоньки моей, дошеньки ненаглядной, шолнышка моего яшного… — Пригор ю нившись и обняв себя руками, госпожа Райнара покачалась немного из стороны в сторону. Потом посмотрела на меня из-под седых ведьминских бровей. — А ты, Лешта, шмотри жа ней, глаж не шпушкай. Шмерть ее ищет, крашавишу нашу.
       Я уныло кивнула. Ворон, ворон… Вран… Неужели?
       Не может быть.
       — Расскажи мне о вороне, Ама Райна. Что это за ворон, откуда он?
       — Шернокрылый ворон, что сидит вышоко на дереве и шмотрит, как охотники идут по шледу. Погибнет лев, на шлед штанет волк. Погибнет волк — выйдет шакал…
       Чернокрылый!
       Ну, даже если это он — то почему он вернул принцессу живой? Она же была у него в руках! Зачем пытаться ее убить, чтобы потом отпустить восвояси? Правда, по словам Мораг, он то ли вынул у нее что-то, то ли добавил лишнее… Может, ему не смерть принцессы нужна была? Не смерть, а это что-то?
       Высокое небо! Разве можно понять логику нечеловека, да еще во л шебника?
       — Ама Райна, а кто он, этот ворон? Он человек или нет?
       — Как шудить о видении, араньика? — Тихо и как-то очень разумно ответила старуха, распутывая рыхлую нить. — Я видела ворона, а кто он по ш у ти — шкрыто от глаж моих. Ворон, араньика, ворон шернокрылый. Гладкое перо, бойкий нрав, коварный ум. Хитрый ворон, не подлетающий ближко.
       Кстати, если Вран получил от Мораг что хотел, покушения должны прекратиться. Стоп. Это человеческая логика. А Вран не человек. Может, его забавляет эта игра. Ведь ни одно покушение не увенчалось успехом. А их уже было три. Три! Не мало… Если так, то эти покушения и не были всерьез. Холера черная! Итог-то не смешной — одна смерть и двое с у масше д ших…
       Не смешно, Вран! Совсем не смешно.
       Да что там! Разве его смутит чья-то гибель? Чей-то выжженый разум?
 
       — Вран! Это ловушка?
       — Если ты так считаешь, то да.
       — Что мне делать?
       — Плати. Ты же согласилась.
 
      Я-то согласилась. Согласилась заплатить. А вот Мораг? Ты спрашивал ее, согласна она или нет? Спрашивал?
      Надо поговорить с Амаргином. Каррахна, надо срочно поговорить с Амаргином!
      Я в смятении поглядела на Райнару, вернее на то, что от Райнары осталось. Старуха прилежно пряла.
      — А как ты собираешься поймать ворона, Ама Райна?
      — Этой шетью, шладенькая, этой шетью.
      — Ты же сама говоришь — ворон не подлетает близко.
      — Подлетит, араньика. Когда шеть готова будет, шпрячу Каланду, а шама шкажу — погибла она. Умерла. Пушть тогда ворон прилетает, уж я его вштрешу, гоштя дорогого!
      А это идея. Если только охотник — не Вран, а человек. Вран не клюнет, а вот кто другой…
      — А как же так, Ама Райна? Скажут — Каланда исчезла, если тела не окажется. Искать ее будут. Ворон не поверит.
      — Будет тело! — старуха хихикнула. — Уж поверь мне, я шделаю вше как надо. Шистенько, комар носа не подтошит.
      — Куклу что ли? — догадалась я. — Муляж?
      — Увидишь! — пообещала старуха.
      Ух. Надо мне это все переварить. Сегодня уже вряд ли что-то серьезное случится, а вот Амаргина я, может, еще добуду.
      Так. Вопрос — как добыть Амаргина? Искать его бесполезно, надо ждать, когда сам придет. А приходит он, только когда я выполняю то, что он от меня хочет. Чтобы дать новое задание. А что он от меня хочет сейчас? Сейчас он хочет, чтобы я находилась рядом с мантикором и помогала ему. Если я найду Малыша, Амаргин объявится. Может быть. А может быть и нет.
      В любом случае, мне надо отправиться на поиски Малыша. А Мораг… Мораг пока подождет. Пусть копается в библиотеке, расспрашивает слуг, ей есть чем заняться. А покушения, будут они продолжаться или не будут — мое присутствие вряд ли что изменит.
      Прежнюю версию нельзя убирать со счетов. Вполне вероятно, что все эти разговоры о вороне — натуральный старушечий маразм. Действительно, вычитала в Книге Книг (и при чем тут "Облачный сад"?) какую-то левую притчу, приклеила к ней сплетни про покушения, плюс некоторое совпадение имен — и пожалуйста, глупая араньика растопырила уши и благодарно внимает мудрости эхисерос.
      Амаргин мне мозги прояснит. Больше некому.
      — Что же, Ама Райна, спасибо тебе за беседу. Пойду я.
      Старуха подняла голову, моргая воспаленными глазами. А ведь она и впрямь ночей не спит, прядет свои нити. Вон, в углу, накрытые вылинявшим платком — пушистые валики готовой пряжи, словно великанские катышки серой пыли.
      — Иди, шладкая, иди к Каланде. Пришматривай жа ней. Ты же любишь нашу Каланду, араньика?
      — Конечно.
      — Ошень любишь?
      — Очень, Ама Райна.
      — А ешли понадобитша жа нее жижнь отдать, отдашь?
      — Я постараюсь защитить ее по мере сил, Ама Райна. Если придется за нее драться — что ж, буду драться. А там как получится.
      Старуха нахмурилась и погрозила мне пальцем:
      — Она доштойна иштинной любви. Иштинной, и никакой другой. Инаще тебе не быть ш ней рядом! Жапомни это, араньика.
      — Да, — сказала я. — Да, конечно.
      Печально. Бабка живет тем, что прошло безвозвратно. Любит ту, кого уже нет. Требует от других той же любви. Безоглядной, нерассуждающей.
      Бедняга.
      Впрочем, почему — бедняга? Любить лучше, чем ненавидеть, и уж гораздо лучше, чем не чувствовать вообще ничего. А что объект неблагодарен… ну так что же? Любовь держит на плаву не только того, кого любят. Гораздо больше она поддерживает любящего.
      И выходит так, что сумасшедшей этой старухе стоит позавидовать.
      Запахнув поплотнее плащ и натянув капюшон, я спустилась из райнариной скворечни. Прошла сквозь весь Бронзовый Замок. Никто не попытался меня задержать.
      А на улице уже смеркалось. Ветер изменился и дул теперь с севера, с моря. Полнеба затянуло тучами. Горизонт был только чуть-чуть подсвечен алым — садящееся солнце скрыли облака. Река потеряла синеву и сделалась серой, пасмурной. Опять будет дождь?
      Узкие улицы до самых крыш наполнила тень. Под нависшими верхними этажами, в провалах арок, в тесных переулках ворочалась ночь. Сменились запахи; дневная вонь ушла на задний план, и в сыроватом воздухе потянулся аромат торфяного дымка, речной свежести, готовящейся пищи. Зажглись окошки, люди потихоньку разбредались по домам, и только у распахнутых дверей трактиров царило оживление. Лавки все, конечно, были закрыты.
      Хм. Похоже, мы с Кукушонком остались без еды. Что весьма плохо, ибо ратеровы запасы мы подъели, а у меня в гроте, кроме остатков мантикоровой рыбы — шаром покати. А чего-нибудь горяченького было бы сейчас весьма недурно… И денежка у меня осталась — единственная золотая авра, да вот только…
      Я пересекла пустую рыночную площадь, и начала спускаться к кварталам Козыреи. Ну, предположим, что мне мешает скромно зайти в какой-нибудь трактир и купить там поесть? Попросить хозяина сложить еду в корзинку, тихонечко с этой корзинкой выйти и быстренько исчезнуть с глаз долой? Не обязательно же меня там отследят, верно? Я не пойду в знакомый трактир, я пойду куда-нибудь… да вот хотя бы в тот, куда меня Пепел водил! Он, трактир этот, кстати, где-то здесь, в портовом районе. Только бы какая пьяная рожа не прицепилась…
      А вот не сходить ли мне на площадь, к фонтану, где Пепел ублажает пением кумушек? Может, встречу его там, поблагодарю заодно… только поспешить надобно, а то ворота закроют, а Кукушонок и так меня заждался.
      Ой! Я зазевалась, соображая, куда свернуть, и какой-то человек налетел на меня со спины.
      — Прошу прощения, сударыня, не зашиб ненароком?
      Пожилой мужчина, высокий, седой, в поношенной, но опрятной одежде. Я моргала, вглядываясь в его лицо.
      — О, прошу прощения, барышня! Не зашиб, спрашиваю?
      — Хелд! Хелд Черемной!
      Я стянула капюшон. Мужчина улыбнулся, отступил на полшага чтобы оглядеть меня.
      — Ну да, я Хелд и есть. А вот твоего личика я что-то, барышня, не припомню.
      — А ты меня и не знаешь, Хелд. Я с твоим сыном знакома, с Ратером.
      — Фьють! — присвистнул паромщик. — У пацана-то моего, значит, девушка завелась! Давно пора, не малец уже. Не к тебе ли он бегал кажный божий день всю эту неделю, а?
      — А… ну, как бы ко мне. Правда, мы всего лишь друзья.
      — Э, молодые все так сперва говорят. Только, слышь, уехал он. Сегодня и уехал. Слыхала небось, засудили парня. Выслали из Амалеры.
      Я доверительно коснулась паромщикова рукава. Чуть понизила голос:
      — Не уехал он, Хелд. Он здесь, за городом. Я просила его остаться.
      — Во как! За городом, значит… А где ж ты живешь, барышня? И как вообще зовут тебя?
      — Леста меня зовут. А живу я милях в семи отсюда. — Неопределенно махнула рукой в пространство. — Так что с сыном вы повидаться сможете, если только не в городе.
      Хелд разулыбался.
      — Эт хорошо, — сказал он. — Эт просто отлично. Я тут, в "Трех голубках" обретаюсь, бумагу свою на перевоз я ж продал. Вот пока думаю, к какому делу себя приспособить.
      — А паром обратно выкупить не хочешь?
      — Э… — он замялся. — Тебе парень, небось сказывал, что за него какой-то незнакомец залог заплатил? Бешеные деньги! Кто, откуда — непонятно. Сперва заходил ко мне, спрашивал про парня, а опосля полсотни золотых на стол судейский высыпал. В глаза его раньше не видел, чужака этого, он и сгинул потом, как сквозь землю.
      — Я знаю.
      — Ну так вот! — Хелд воровато оглянулся и склонился к моему уху. — Это не все еще! Вчера ввечеру ко мне монах какой-то подходил, узел с деньгами передал, огроменный такой узел! А в ем — золото какое-то ненашенское, такого я и не видел никогда. Узел передал, но велел деньги пока вход не пускать, обождать малехо. Ну, пока тут все не угомонятся. Я ж вот теперь и сижу на энтом узле как куркуль. Я думал, вообще надо отседова сваливать, чтоб никто не проведал… Ратер мой сказывал, вроде, в Галабру он собрался, я и удумал — туда же, следом за ним… Слышь! — Он склонился еще ниже. — А вы там как, не бедствуете? Я ж что, я ж парню хотел полный кошель отсыпать, а он, вообрази, не взял ни монетки. Тебе, говорит, батя, все нужнее, я, говорит, свое еще заработаю. Во какой пацан у меня! — Паромщик, гордый отпрыском, приосанился, выпрямился. — Золотое сердце у паренька, барышня хорошая! Последнюю рубашку снимет… и его еще, как вора… — Голос его окреп. — А теперь я че скажу? Теперь скажу — истинно! Бог все видит! Есть справедливость на земле, божий промысел, он невинного из-под топора выведет и из петли выймет. Правду говорю, барышня?
      — Правду, Хелд. Только ты потише говори.
      — А че скрывать? Мне скрывать нечего, я честный человек, и сын мой — честный человек. За то, что не крали и не лгали никогда Единый нас и наградил. Пусть всякий знает и на ус мотает. — Тут он все-таки сбавил громкость и снова наклонился ко мне. — Слышь, барышня, можа ты долю-то возьмешь из того узла, куда мне одному столько? Ратер-то мой парень работящий, да лишние грошики, они ж никому не помешают…
      — У меня есть деньги, Хелд. — Вот он в кого, оказывается, Кукушонок. Другому бы кому и в голову не пришло предлагать золото чужой девице на улице, которая только болтает что сына его знакомица, а сама врет, поди… — Не беспокойся о нас. У меня просьба к тебе.
      — Да что угодно, барышня хорошая!
      — Мне надо купить еды, только лавки уже закрыты, а в трактиры я заходить не хочу. Вот тебе монетка, не купишь ли нам с Ратером хлеба, вина и мяска какого-нибудь копченого? Я тебя здесь подожду.
      — Да почто мне деньги твои, у меня ж самого… — Хелд пригляделся к монетке и замолк.
      — Да, — сказала я, складывая его ладонь в кулак и зажимая в нем монету. — Именно поэтому я не хочу заходить в кабак. Потом все объясню, не сейчас, сейчас торопиться надо, ворота закроют. Ты иди скорее, я тебя здесь подожду. Все вопросы — потом.
      — Да, конечно… — пробормотал потрясенный паромщик. — Конечно, я скоренько, я сейчас, одна нога здесь…
      Он повернулся и быстро зашагал вверх по улице. Прежде чем завернул за угол, пару раз оглянулся на меня.
      Улица опустела. Я потихоньку побрела вслед за Хелдом, в ту сторону, откуда только что пришла. Потом попрошу, чтобы проводил меня. С мужчиной рядом как-то все-таки спокойнее идти. Пепла сегодня искать не буду, а то, действительно, не успею к воротам. А вот на кладбище можно зайти. С Эльго поговорить. Спасибо ему сказать. Может, он знает, где Амаргин…
      Я прошла мимо подворотни и сзади что-то шелестнуло. Сейчас же меж лопаток обрушился удар, согнувший меня чуть ли не пополам, одновременно кто-то схватил и вывернул за спину обе руки. На краю зрения мелькнула черная фигура, горячая потная пятерня вцепилась в лицо, другая — в волосы. Я даже пикнуть не успела.
      — Кляп, скорее! — хриплый шепот.
      — Отрывай ее от земли! Подними, слышишь? Поднимай же ее, урод недоношенный!
      Толкотня, суета где-то за спиной. Я ничего не видела кроме замусоренной брусчатки и метущего ее собственного подола. Изо всей силы лягнула кого-то в топчущиеся ноги.
      — Уй, стерва! — Снова удар меж лопаток, аж позвоночник загудел. Кажется, это меня локтем саданули. — Ты спятил, как я ее подниму?
      — Как угодно!
      Веревка поспешно опутывала мои запястья. Я лягнула еще раз. Промазала.
      — Мммм!
      — Сука, кусается! Кост, заткни ей наконец пасть!
      — Хееелд! — заорала я. В лицо с размаху пришел комок тряпья.
      С меня сдернули плащ и замотали голову. Мир померк.
      — Держи, урод! — Глухо, сквозь толстый слой хорошего сукна.
      Я извивалась, пытаясь прожевать кляп.
      — Надо было мешок взять…
      — Да кто же знал… Оторви ее от земли, говорю! Не давай ей касаться земли!
      Мостовая выпала из-под ног. Кто-то ухватил меня под колени, невидимый мир перевернулся. Меня сейчас же замутило.
      — Дурак ты, Кост, — забубнил недовольный голос. — Надо было по темечку, и вся недолга. Вот ведь сука, тяпнула, пакость такая. До крови… заболею теперь…
      — Сам ты дурак, урод, — отвечал хриплый. — Псоглавец строго наказывал: живою брать. А по темечку, знаешь, так можно треснуть, потом не откачаешь. Споймали же, что ты теперь злобишься?
      — А ежели не она? Мало ли девок в белых платьях по улицам шляется? — В недовольном голосе, как ни странно, прорезалась надежда. — Тяпнула ведь, зараза…
      — А ето не наша забота. Наша забота — хватать любого, кто с паромщиком перемолвится. А она ему что-то передала. К тому ж, с описанием схожа.
      — Да дьявол разберет в темнотище, рыжая она или какая…
      — Не поминай нечистого! Не рыжая, сказано, а рыжеватая. Патлы, сказано, цвета песка, блеклые такие. Я разглядел, светленькая она. И платье белое! Ты неси, неси давай, небось не тяжелая. Зато нам с тобою куш обломится, ежели тую ведьмищу споймали. Не зря мы за этим ханыгой чуть ли не в сортир ходили!
      — Хорошо тебе болтать, тебе никто полруки не отъел… Кровит, мать! — Я почувствовала как мой носильщик вытирает ладонь об мою юбку. — Вон уже, кровь почернела. Гнилой огонь схвачу…
      — Кончай ныть, урод! Псоглавец помашет над тобой кадилом, водичкой святой сбрызнет, все само отвалится, — хриплый Кост развеселился.
      А я призадумалась, болтаясь вниз головой. Мне сперва показалось — грабители это, бандюки городские. Но, кажется, дело гораздо хуже. Шпионы перрогвардов. Смачно я попалась!
      За Хелдом следили. Холера, ну конечно же за ним следили, и ждали, когда на него кто-нибудь выйдет! Ты и вышла, Лесс, паучонок безмозглый. Прямо-таки выскочила, как куропатка из травы. Хочешь — стрелой стреляй, хочешь — сокола выпускай…
      Чеееерт… как нелепо…
      — Сейчас-сейчас, — сказал веселый Кост. — Сейчас все и прознаем. Порасспросим у хозяйки, у прислуги, они должны помнить. Нюх, однако, у меня собачий, нюх мой говорит — знатную добычу споймали. Давай-ка, сворачивай сюда. Через залу не пойдем, неча народ пугать. Через кухонь давай.
      Скрипнула дверь. Недовольный, который нес меня, пригнулся, по вывернутому плечу моему проехался косяк. Невдалеке зазвякала цепь, гавкнул пес.
      — Цыть, Черноух, свои.
      По двору, значит, идут. Ступеньки, опять скрипнула дверь. Опять косяк, опять ступеньки.
      — К нему, что ли? — прогудел недовольный.
      — А то. Ключ-то есть. Ща все устроим.
      Загремел замок. Снова дверь, снова косяк.
      — Давай сюда ее. Не, не сюда, нельзя, чтоб ногами пола касалась…
      — Да второй же этаж!
      — Береженого бог бережет.
      Меня кулем свалили на какую-то широкую плоскость. Наверное, на стол. Вывернутые руки ожгло болью.
      — Полежи пока тут, — сказал Кост. Кажется, это он мне сказал. — Давай, урод, беги за псоглавцем. Он сейчас на службе, но все равно, тащи его сюда.
      — А ежели это не она? Святой отец нам головы пооткручивает, ежели не она енто окажется, а мы его от службы отвлекем.
      — Верно, итить… Слышь, спустись тогда вниз, да позови кого-нить из прислуги. Ща сами дознание проведем.
      — А чего с паромщиком-то делаем?
      — А чего с ним делать?
      — А сбежит ежели?
      — Да он-то нам на что? Впрочем, опять верно. Еще какую нечисть с собой приведет или предупредит… Давай так, ежели он внизу, я его наверх приглашу, а ты чебурахни его по маковке чем-нить тяжелым.
      — А не откачаем потом?
      — А ну и хрен с ним.
      — Чой-то ты закомандовался, Кост. А вот девка не та окажется, а паромщика мы ухайдокаем ненароком, как выпутываться собираешься?
      — Ухайдокаешь его, держи карман. Он тебя скорее ухайдокает. Эт же девица хрупкая, барышня, хоть и ведьмища, у ей головка маленькая, слабенькая, а он — мужик неотесанный. Ему кочергу на темечке правь — только почешется. Давай, урод, без разговоров. Иди вниз, посмотри что там, веди сюды прислугу. С паромщиком опосля разберемся. Он же еще не знает, что ведьмищу споймали. Сюда его черт так и так занесет.
      Ох, проклятье! Сама попалась, еще и хорошего человека к подлому этому делу примазала. Вот тебе и божья справедливость, Хелд!
      Тот, кого называли Уродом, утопал. Над закутанной моей головой завозились, складки сползли с лица.
      Я зажмурилась от света, отвернулась.
      — Угу, — задумчиво пробормотал Кост. — Все как по писанному — рыжеватенькая, бледненькая, глазки… ну-ка, какие у тебя глазки?
      Жестко зацепил волосы, заставил смотреть вверх. Лицо его плавало выше пятна света, я никак не могла разглядеть. Светильник Кост держал в опущенной руке.
      — Хрен разберет, какие у тебя глазки… Чего ревешь, дура? У псоглавцев на дыбе наревешься. Сейчас-то чего реветь? А? А-а! Колдовать не могешь! — Кост расплылся в улыбке, пламечко светильника заиграло на желтых крепких зубах. — Вот как оно, дорогуша, не могешь ты колдовать, мы уж постарались. Не докличишься теперь до нечистого своего. Не дозовешься. Обидно, правда?
      Зараза! Почему это не могу колдовать? А вот я сейчас как…
      Дернулась, замычала. Во рту совершенно пересохло от тряпок. Снова скрипнула дверь, потянуло сквозняком.
      — Во, — сказал вошедший. — Поди-ка к столу, девочка. Взгляни, знаешь ли ты эту женщину?
      Простучали легкие шажки, надо мной склонилось знакомое конопатое личико.
      — Ой! Госпожа хорошая…
      Девочка запечатала рот ладошкой, стрельнула глазами вправо, влево… С обеих сторон над ней склонились мужские громоздкие тени.
      — Признала?
      — Это та, что золото колдовское разбрасывала? Которое золото потом в листву сухую обратилось? Отвечай, не юли.
      — Ой, господа… Ой, господа! И впрямь похожа, да только не уверена я. Можа и не она это вовсе, а другая какая, у нас постояльцев много, всех не упомнишь…
      — Хозяйка сказывала, ты прислуживала ей. Когда она с мальчишкой-воренком тут останавливалась. Отвечай, вертихвостка или мы тебя с собой заберем, у братьев ты быстро разговоришься, у братьев все такие разговорчивые делаются…
      Девочка заморгала. Втянула голову в плечи так, что соломенные косицы растопырились смешными рожками.
      — Ой, она это, она, господа хорошие. Право, она самая, припомнила я.
      — Ну так, — выпрямился Кост. — Я ж и не сомневался. Чего стоишь, егоза, иди. Постояльцы тебя ждут. Беги, беги, не отсвечивай. Что, Урод, — он повернулся к напарнику, — паромщика видел?
      Девочка мазнула меня жалобным взглядом и сгинула.
      — Не, в зале его нет. Видать, ушел куда.
      — Куда паромщик ушел? — спросил меня Кост.
      Я злобно смотрела на него и молчала. Еще бы не молчать — с тряпкой-то во рту.
      — А ты кивни или головой помотай, — дружелюбно предложил Кост. — Так ты что, паромщику дело какое поручила?
      Я помотала головой.
      — А передала ему что? Не золото ли?
      "Нет".
      — Выдерни у ей кляп, — предложил Урод, молодой мосластый парень, вопреки прозвищу, довольно симпатичный. — Много вы так наговорите…
      — Ага, держи карман. Чтоб она заклинание какое сказала или заголосила как резаная? Эй! А чего это ты, Урод, стоишь тут? Чего выстаиваешь? Ну-ка, ноги в руки — и за псоглавцами. Давай, давай, шевелись!
      — Дьявол! Почему все время я должен бегать? Ну почему все время — я?
      — Не поминай нечистого, щенок. Твое дело — бегать, мое дело — думать. Я сказал: ноги в руки!
      Загрохотали шаги, хлопнула дверь. Урод исчез.
      — Ну что, голубушка, — улыбнулся Кост. — Сейчас с тобой как следует поговорят. А мне за тебя — тройное жалование. Чего ерзаешь? Лежать неудобно?
      — Мммм!
      Руки ныли страшно. Я пыталась перевалиться на бок.
      — Эй, ты чего, сверзится надумала? Не выйдет. Вот я тебя ща посажу, да к стеночке прислоню, вот так, чтоб не ерзала… Вот так… Я тебе попинаюсь! Сиди спокойно, стерва!
      Тычок под ребра. Больно! Я поперхнулась и зашлась кашлем. Кашлять с кляпом во рту, это скажу вам… Самое досадное, что кляп не вылетел и Кост его не вытащил, хоть я давилась и захлебывалась изо всех сил.
      Пока я корчилась на столе, он отошел к двери и выглянул в коридор. Потом захлопнул дверь и накинул щеколду.
      — Придет твой дружок — встречу его. — Кост вытащил длинный широкий кинжал, больше смахивающий на меч чем на кинжал, и огладил набалдашник.
      В мое время простолюдинам запрещалось носить оружие длиннее кинжала или охотничьего ножа. Но жизнь меняется. Я как-то вдруг поняла стариков, которые ворчат, что во времена их молодости все было лучше и разумнее устроено, и люди были приветливее и солнце светило ярче. Вот пропасть! Экое у этого поганца рубилово! А у Хелда, сдается мне, оружия вообще нет…
      Светильник стоял на краю стола. Спихнуть его на пол, что ли? Там солома резанная, она вспыхнет, глядишь, пожар начнется… Лучше пожар, чем сидеть и ждать у моря погоды.
      Я поспешно отвернулась от огня. Еще догадается, псовый прихвостень, что я задумала…
      Кост подволок табурет и сел, привалясь спиной к стене рядом с дверью. Вытянул длинные ноги, положил поперек колен свой меч. Ухмыльнулся мне через комнату. Он явно не собирался спускать с меня глаз.
      Ну и пусть пялится. Я рассматривала свою тень на стене над застеленной постелью, перекошенную, огромную из-за того, что светильник стоял очень близко. Надо выждать момент… Предположим, светильник упадет, масло разольется, вспыхнет пламя. И что тогда будет? Кост вскочит, начнет затаптывать огонь. Попытаюсь скатиться на пол. Зачем? Пережечь веревки? Обгорю к черту, конечно, но хоть какой-то шанс. А то Кост рубанет меня своим мечом… все лучше, чем оказаться на дыбе. Господи Боже мой, ничего не помню, а вот дыбу помню! Лучше пару футов железа в грудь, чем в подвалы к дознатчикам! И, может, хоть Хелд сюда не сунется, в пожар-то…
      Я отлипла от стенки и наклонилась вперед, дергая связанными руками.
      — Но, но! — окликнул шпион.
      Зыркнула на него. Чего — "но, но"? Руки немеют, идиот!
      Тень по-птичьи шевельнулась, поднимая горбом складки плаща. Обрывок кляпа странно торчал сбоку, словно большое зубчатое ухо…
      Я осторожно повернула голову, краем глаза наблюдая за тенью. Вырисовался профиль, "ухо" развернулось полураскрытым веером над всклокоченной шевелюрой… Забавно. Я снова подвигала руками — у тени за спиной приподнялись тяжелые крылья… даже крючковатый коготь возник над плечом. Коготь? Откуда коготь-то? Я скосила глаз — завиток волос, чуть шевелится от дыхания…
      — Эй, ты чего там делаешь? — обеспокоился Кост.
      Я перевела взгляд так, чтобы не выпускать и его из поля зрения, и в тоже время следить за тенью. А у тени на стене появились руки — удачно упавшие вперед складки плаща. Я видела даже мазок света, разделяющий предплечье и живот.
      Колени. Да, колени, потому что тень сидит на корточках. Из чего получились колени я смотреть не стала. Острые колени, чуть направленные вверх, а руки по-звериному пропущены между ними и упираются пальцами в стол.
      — Эй! Ты чего, а? Ты чего?!!
      Тень, образ, отражение.
      Тень приподнялась и зашипела, разевая ненормально большой рот со змеиными иглами зубов. Выметнулась раздвоенная лента языка. Уши сложились двумя пучками стрел, зло прижались к голове.
      Крылья встопорщились и развернулись вдруг, напрочь затмевая слабый трепещущий свет. Вокруг потемнело.
      Закричал человек.
      Шипение, свист! В груди клокотал злобный восторг, больно и сладко вырываясь лохмотьями сиплого мяуканья. В глазах мельтешили оранжевые пятна, всполохи света, полосы тьмы, свет, тень, свет, снова тень. Хочу! Когти — в плоть, зубы — в плоть, чтобы брызнуло на язык соленое, жгучее, чтобы забилось между рук, вожделенное, заплакало, захрипело, лишаясь кожи, лишаясь крови, аррррсссс!!!!!
      Хочу!!!
      Грохнула захлопнувшаяся дверь, снаружи загремел ключ в замке.
      Я снова кашляла, давясь и кусая воздух, пытаясь расправить скомканные, опаленные воплями легкие. Солома колола ладони, царапалась сквозь платье. Воздух не пролезал в глотку, застревал шершавым осколком. У-уй, как худо-то… Уй, мама…
      Уффф…
      Я стояла на карачках, на полу, в разбросанной соломе. На столе мерцал светильничек, комната была пуста. Сердце колотилось аж за ушами. Кровь? Руки, платье? Нет, чисто.
      Слава небу.
      Упасть и отдышаться.
      Нельзя! Вставай, беги, ты свободна! Ската освободила тебя!
      Вот, Амаргин, пригодилась твоя наука… Все, потом будешь думать. Беги!
      Дверь заперта. Куда — в окно? Да хоть бы и в окно… Вон, веревка лежит, которой тебя связывали, пропасть, не порванная даже. Кретины, узлов-то навязали, шпионы заразные, словно быка бешенного удержать хотели, уроды…
      Чертовы узлы!
      Я затравлено огляделась — что-нибудь острое, перерезать, пропасть, ногти все уже обломала…
      За дверью вдруг затопали, загомонили разом. Ой, холера, сейчас ворвутся толпой… К окну! Так спрыгну — второй этаж.
      Обрывая остатки ногтей, я зашарила в поисках щеколды. Понавесили тут ставен, заперлись, как от волков… Черт! Черт!