— Расстояние пятьсот метров.

Это говорит старпом.

— Скорость сближения — один метр в секунду. Резервная рубка, принять управление.

— Есть резервная рубка! Говорит мистер Вейрес. Резервная рубка принимает управление.

Вейрес поднимает подпружиненную предохранительную планку, перебрасывает три предохранительных переключателя. Дикерайд повторяет это у себя на пульте. Вейрес вставляет в скважину ключ с драматически увеличенной красной рукояткой.

Вся эта чрезмерная осторожность говорит о том, что даже конструкторы этого судна с уважением относились к сложностям заправки АВ.

Компьютеры, держащие связь со своими родственниками на танкере, устанавливают клаймер под огромное висячее летающее блюдце бака.

— Второй инженер! Начать проверку внутренней магнитной системы!

— Есть, сэр!

Дикерайд склоняется над своей приборной доской, как склоняется над книгой с мелким шрифтом очень старый человек.

— Шахпазян! Включить первый испытательный режим.

Он начинает молебен, перечисляя основные, резервные и аварийные трубопроводы, переходники, клапаны, соединения, изоляцию, генераторы, цепи управления и схемы .слежения. В основном называются формирующие магнитные поля, вроде тех, что держат плазму в термоядерной камере. Я замечаю, что и эта система имеет тройной резерв.

— Включить второй испытательный режим!

Молебен начинается заново. На этот раз Дикерайд сам переключает схемы контроля.

Тем временем лейтенант Вейрес удостоверяется, что клаймер принял самую удобную позицию по отношению к танкеру.

— Стопоры приготовить! — приказывает он, обращаясь к кому-то на борту другого судна. — -Первый выпускай!

Я наклоняюсь вперед, насколько хватает наглости, чтобы лучше видеть.

Из корпуса танкера выползает ярко-оранжевая штанга и мягко касается сферы клаймера. Вейрес изучает экраны на своей стороне и отдает ряд приказов, в результате которых мы сдвигаемся на доли сантиметра. Стопоры резко вдвигаются в гнезда.

— Первый фиксирован. Второй выпускай!

Всего у танкера три стыковочные штанги. Они фиксируют клаймер относительно танкера.

— Мазерный зонд, интенсивность минимальная! — говорит Вейрес.

Через несколько секунд у него на панели вспыхивают зеленые лампочки.

— Мазерный зонд, интенсивность средняя! Зеленого прибавляется. Путь для невидимого трубопровода проложен.

Вейрес еще раз проверяет приборную панель. При стыковке кораблей нет страховочных систем.

Зонд на максимум! Мистер Дикерайд, что у вас?

— Все в порядке, сэр. Готовы к заливке. — Он продолжает текущую проверку.

— Готовьтесь принимать!

— Есть, сэр! Шахпазян! Аварийные схемы включить!

— «Акернар», говорит «Сьюбик Бей», заправляемся на первом. Повторяю, заправляемся на первом, — говорит Вейрес. — Говорит «Сью-бик», ждем вашего отсчета.

— «Сьюбик», — отвечает тонкий голосок, — «Акернар» дает добро. Тридцать секунд. Отсчет пошел.

Мигающие лампочки загипнотизировали меня, я перестал записывать. Да и нечего записывать, почти все происходит вне моего поля зрения.

— Тринадцать секунд и остановка.

— Что?

Гипноз спадает. Остановка? Почему? Становится тревожно. По экрану плывут сообщения — поблизости маневрирует еще один клаймер, приближаясь к другому баку. «Акернар» просит его отойти подальше, пока нам не подадут топливо.

— Тринадцать секунд и продолжение отсчета.

— ….один. Ноль.

— Давление на внешнем главном стыке! — говорит Дикерайд.

— Очень хорошо, — отвечает Вейрес. — Отлично глядится. Открыть стык! Начать заправку!

— Открытие внешнего главного клапана. Давление на втором главном клапане. Открытие второго главного клапана. Давление на приемном клапане главного бака.

— Отлично смотримся. — Вейрес пересекает отсек и приближается ко мне. — Сейчас будет тонкий момент. Он в первый раз делает это сам. Если справится, оставлю его на этой работе.

Вейрес хватается за перекладину и встает рядом со мной, наблюдая за своим учеником.

— Для начала надо пускать по нескольку молей. Для аннигиляции всей обычной материи внутри бака — полного вакуума не бывает. И несколько минут там будет жарче, чем в аду.

— Вы летаете с открытым баком?

Это не приходило мне в голову.

Он кивает.

— Космос — лучший откачиватель. И еще одна причина заправляться так далеко: здесь не слишком много межзвездного водорода. Сравнительно говоря.

Я попытался подсчитать, сколько высвободится энергии при выжигании содержимого бака. Безнадежно. У меня нет даже приблизительного представления о плотности водорода в этом регионе.

Дикерайд открывает последний клапан. Мы все, затаив дыхание, ждем, а не бахнет ли?

Танкер сжимает внутреннее поле бака. Дикерайд бомбардирует отсек сообщениями об уровне давления. И тут все заканчивается. Как-то очень буднично. Я был в таком напряжении, что, когда все закончилось нормально, почувствовал, будто меня обманули.

Расстыковка после заправки выполнялась в обратном порядке. Единственный сложный момент — продувка соединений от АВ еще в состыкованном состоянии.

Весь цикл с момента принятия управления Вейресом до возврата управления в главную рубку занял чуть более двух часов. Вейрес с Дикерайдом пожали друг другу руки. Вейрес говорит:

— Молодцы, ребята. Не видал еще такой хорошей работы.

Должно быть, это правда — очень уж редко случается ему сказать что-нибудь положительное.

— В этот раз нам повезло, — говорит мне Дикерайд. — Обычно приходится делать три или четыре попытки. Старик будет доволен.

Инженеры возвращаются к обычной работе. Я не обращаю на них особого внимания. Дикерайд пускается длинно и путано объяснять — в своем стиле.

— При переходе в клайминг, — говорит он, рассказав сначала о том, что мне было уже известно, насчет бака на крыле танкера и магнитного поля, предохраняющего корабль от контакта с АВ, — мы впускаем АВ в камеру синтеза одновременно с потоком обычного водорода. Вместо синтеза идет аннигиляция, а энергию закачиваем не в линейные двигатели, а в тор.

Я особо не прислушиваюсь. Чтобы слушать Дикерайда, необходимо установить у себя в голове ментальный фильтр: большую часть болтовни отсеиваешь, оставляя информацию.

— Подавить затуманивание невозможно. Потому что корабль изолирован от Вселенной. Если ты не в состоянии это выдержать, не лазь в ноль-состояние.

Он рассказывает о субъективных эффектах клайминга. Когда корабль набирает высоту — уходит в клайминг, — все вокруг начинает казаться нереальным. С точки зрения стороннего наблюдателя корабль обнаруживается лишь как исчезающе малая черная дыра. Ученые спорят: действительно ли это черная дыра, или же нечто, что просто так выглядит и похоже себя ведет? Бывают моменты выхода за границы как эйнштейновской, так и райнхардтовской физики.

В сущности, корабль в состоянии клайминга извне не виден, а это неоценимое в бою свойство. К сожалению, изнутри тоже ничего не видно. Навигация на клаймере — очень хитрая работа. Этим объясняется эротическое отношение Уэстхауза к прибору слепого полета.

В ноль-состоянии нет ориентиров, но есть возможность маневрировать. Если даже ничего не делать, все равно сохраняется собственная скорость из нормального пространства и набранная в гипере масса. Как векторные величины. И нужно внимательно за ними следить, если не хочешь вмазаться в звезду.

— На самом деле проблем нет, — утверждает Дикерайд. — Если не приходится работать в сильно плотных системах, ни во что не въедешь. По статистике, шанс практически нулевой. Построй купол радиусом в один километр. Покрась его изнутри в черный цвет. Попроси приятеля покрасить пфенниг в черный цвет и прилепить на купол при выключенном свете. Теперь завяжи себе глаза, возьми снайперскую винтовку и попытайся попасть в монету. И у тебя шансов будет больше, чем нам нечаянно врезаться в звезду. Настоящая опасность — тепло. Каждая машина — и человеческий организм в том числе — вырабатывает лишнее тепло. В норме и в гипере корабли избавляются от лишнего тепла автоматически, за счет его утечки сквозь обшивку и — особенно клаймеры — при помощи охлаждающих плоскостей. На одной из самых больших плоскостей закреплен бак с АВ. Еще много их на кэне и на торе. И потому у корабля такая причудливая надстройка над основным профилем — цилиндр кэна и тор.

В ноль-состоянии мы не можем избавиться ни от единой калории. Теплу просто некуда деваться.

Избыток тепла — проклятие клаймеров, и не только из-за дискомфорта. Фактически все вычислительные системы и системы управления работают на сверхпроводниках в атмосфере жидкого гелия. И температуру гелия надо держать близко к абсолютному нолю.

Один из способов вывести клаймер из строя — прижать его так, чтобы он не мог выйти из клайминга. Если там продержать достаточно долго, он сам себя сварит. Вынудить к этому — любимая тактика охотников из той команды.

Не так уж непредсказуемы и неуязвимы клаймеры, как убеждают журналисты зрителей, голосети.

Эта маленькая черная дыра, эта крохотная тень, которую мы отбрасываем на нормальное и гиперпространство, может нас убить.

— Псевдодыра Хоукинга, — продолжает Дикерайд. — По имени того человека, который впервые заявил о существовании субзвездных черных дыр.

Тень клаймера хоть и мала необычайно, но все же искажает пространство. Стоит кому-нибудь, имеющему достаточно чувствительные приборы, приблизиться к нам, и нас обнаружат.

— По клаймеру в ноль-состоянии можно ударить тремя способами, — говорит Дикерайд, загибая один из трех поднятых пальцев. — Первый, теоретически самый эффективный и самый дорогостоящий, — это послать беспилотный клаймер для столкновения с целью и взрыва ее запаса АВ. Пока это не проблема, поскольку у той фирмы нет клаймеров. Будем надеяться, что до конца войны они не успеют их создать.

— Да уж. — Сарказма в моем голосе вполне достаточно, чтобы он приподнял бровь.

— Другие способы представляются более трудоемкими и, возможно, таковыми и являются, но именно их приходится использовать ребятам из той команды. Их излюбленный прием — мощный удар коротковолновой энергии по нашему псевдохоукингу. Естественно, это не причинит нам вреда непосредственно, но каждый фотон, врезавшийся в нашу тень, обостряет сложности с нашей основной проблемой избыточного тепла и сокращает время, за которое мы должны улизнуть. Точно таким же образом они используют термоядерные бомбы, хотя это пустая трата поражающей силы. На сам поперечник псевдохоукинга не попадет и триллионной части всей энергии взрыва. Но они все равно это делают, если очень хотят до тебя добраться.

— Кое-что им удавалось, — продолжает он, — пока мы не поумнели. Они научились накрывать нашу тень своим термоядерным реактором. Таким образом очень быстро вырабатывается очень много тепла. Но если знаешь об этом, можно сманеврировать и дестабилизировать их магнитную бутылку. Им пришлось это бросить.

Следующий способ атаки — обыкновенный механический удар. Точка псевдохоукинга так тонка, что проскальзывает между молекулами, и той фирме негде развернуться, чтобы добиться приличного удара. Но они нашли способы — обычно бьют гравитонными лучами со всех сторон. Когда поток когерентных гравитонных лучей бьет в точку псевдохоукинга, отбрасывая ее на сантиметр в ту или другую сторону, клаймер трясется от каждого толчка.

— В первом патруле я под такой атакой побывал, — говорит Дикерайд. — Как в металлическом барабане, по которому колотят палкой. Больше страха, чем повреждений — эффективное сечение слишком мало. Если уж становится совсем невмоготу, набираешь высоту и еще уменьшаешь эффективное сечение. Игра в кошки-мышки. Они все время пробуют новую тактику или новое оружие. Говорят, что и у нас готовится кое-что новенькое. Ракета, которую можно запускать из ноль-состояния. Устройство, которое может в ноль-состоянии работать на сброс тепла.

— А магнитная пушка?

Он насмешливо фыркает.

— Должен признать, это единственная новая хреновина, которую нам пришлось видеть. Какая от нее польза, я без понятия.

— Знаешь, Эмброуз, у меня такое чувство, что тут что-то есть. Никто не знает, какая от нее польза. А в штабе сидят не такие тупицы, чтобы брать что-либо на вооружение исключительно потому, что это изобрел племянник адмирала.

Такие теории вырастают в объяснение чего угодно, что командование не считает нужным сообщать.

— Может быть, что-то специальное, на одну цель. Спецзадание.

— Сам так думаешь или Старик говорил?

— Нет. Да он и знал бы — не сказал бы, а он не знает. Приказы еще не получены.

— Кто-нибудь рассказывал тебе, как Таркентон подбил один из их линкоров во время осады Кармоди? Это было на «Восьмом шаре» в его третий полет.

Танниан по прозвищу «Клаймерный Флот» создал кучу легенд о великих патрулях и командирах. Одна из главных — история о Таркентоне. Он подбил линкор в самый тяжелый час войны. Вражеский флот был полностью дезориентирован. Подбитый им корабль командовал всей операцией при Кармоди.

Это были времена славы, беспечные дни. Таркентон жив и поныне, командует Вторым клаймерным флотом, далеко отсюда, ближе к Внутренним Мирам. Однажды я видел его, сразу же после назначения на должность. Худой человек с пустыми глазами, шествующий в окружении призраков.

Историй тысячи, и я уверен, что услышу их все — Дикерайда хлебом не корми, дай поговорить.

Сейчас он рассказывает о Палаче. Палач — лучший в той команде. Он командует группой охотников. Их стиль — охота за скальпами, а не прикрытие конвоев.

— Нам не стоит беспокоиться, шесть месяцев назад его послали против Таркентона. Космолетчик, прославившийся на истребителях, достоин восхищения. Служба на истребителях — самая неблагодарная, самая незаметная.

Все работавшие на заправке пульты консервируются, и я возвращаюсь в операционный отсек. Мне хочется взглянуть, как Старик воспользуется везением при заправке. Дикерайд правильно предположил — он хочет как следует встряхнуть новичков, чтобы они вработались.

— Не так плохо, когда есть возможность прогуляться, правда? — спрашивает Яневич, когда я вхожу.

— Правда. Хотя условия для прогулки немного пугают. А как только я привыкну, мы снова перейдем в паразитный режим.

Он подмигивает.

— Именно так. Именно так. Садись.

Он предлагает мне кресло перед монитором.

Я не отказываюсь. Нога болит, и к тому же мне хочется получше рассмотреть «Сьюбик Бей», снизу я его почти не видел. Я перехожу в режим инфракрасного усиления и переключаюсь с камеры на камеру. Изображение, когда я его нахожу, оказывается призрачным, как нередко бывает в инфракрасном диапазоне.

— Это заправщик нового типа? Или это из-за усиления?

Единственный известный мне до этого танкер представлял собой длинный прямоугольник из балок со сплюснутыми баками на концах. Летающая рама. Посередине, на поперечинах к оси корабля, превращая раму в гигантскую крестовину, находились двигатели. Жилые помещения располагались в поперечинах.

«Сьюбик Бей» в целом имеет такую же структуру, но он в два раза длиннее. Две рамы меньшего размера располагаются крест-накрест, и у него поэтому четыре бака, а не два. Поперечины в середине корабля длиннее, двигатели мощнее и жилые помещения, возможно, просторнее.

Два клаймера заправляются, третий на подходе. Мы, очевидно, заправлялись из бака, с которого снято прикрытие.

— Сам впервые такой вижу, — говорит Яневич. — Новый корабль, класс «Кайел». Штаб усиливает боевые действия. Посылают больше клаймеров и увеличивают число заданий для каждого. А потому нужно быстрее доставлять больше АВ в точку заправки.

— А безопасность? Вроде бы вероятность катастрофы по теории пропорциональна кубу емкости.

— Пока еще танкеры не гибли. — Мой кислый вид вызывает у него улыбку. — Эти ребята очень осторожны. Они знают, что это такое — сидеть на действующем вулкане. Думаешь, у нас в офицерском клубе перед отлетом это из ряда вон? Ты бы на этих людей посмотрел. Полеты у них по году. И когда они оттягиваются, так уж оттягиваются. — Он тоскливо посмотрел на экран. — Но у них экипажи смешанные.

Отсутствие спутников более деликатной природы не может не сказываться. Разговоры стали менее безличными и менее профессиональными. Тродаал развлекает вахтенных интимными подробностями своих взаимоотношений с чернокожей радисткой. Его Друг Роуз изображает простака-слушателя. Они отлично рассказывают истории на пару.

Все это время Рыболов смотрит на экран и притворяется глухим. В его личной вере силен фундаменталистский уклон.

Из темного лабиринта проводов внутреннего круга раздается голос Ларами:

— А классно было бы встретиться с кораблем, где в экипаже девочки! Герметизируем шлюзы — и недельные каникулы экипажам.

И хихикает, как девятилетняя девочка от щекотки.

— Да, — размышляет кто-то. — А кудряво было бы заняться этим в нулевой гравитации.

У Роуза есть об этом байка. Такая же неправдоподобная, как и все подобные истории. Никто, естественно, не верит ни единому слову. Да это и не важно.

Тот же голос повторяет, что не прочь заняться этим в свободном падении.

Кто-то другой отвечает:

— Хочешь попробовать, так спускайся вниз к Хардвику.

Старики подавляют смешок. Никастро останавливается между мной и Рыболовом:

— Что-то память у тебя короткая. Призрак. В этом рейсе твоего дружка с нами нет.

Я удивлен. Никастро обычно не встревает в эту игру.

Он хлопает Рыболова по плечу:

— Отличный вид, Джангхауз. — Он показывает на приборную панель.

Отличный вид? Либо что-то обнаружено, либо нет. «Хорошо» и «плохо» не имеют ничего общего с тахионным оборудованием, здесь все зависит исключительно от искусства оператора интерпретировать видимое. Когда нет контактов, ему остается только пялиться на зеленые лампочки и пустой экран. Лишь появление желтого означает, что надо смотреть в оба.

Потом до меня доходит. Рыболову не хватает уверенности в себе. Ему нужна поддержка. Религия — тоже попытка ее обрести.

— Откуда у Ларами прозвище «Призрак»?

— Говорят, — отвечает Никастро, — что он получил его в учебной команде за талант становиться невидимым, когда есть работа. Черпак получил свою кличку, потому что обязан очищать параши во время клайминга. Эту награду Старик приберегает для тех, кто действует ему на нервы. Ребята снизу объяснят тебе свои клички лучше меня.

Клички — занятная штука. Почему так получается, что к одним они липнут, а к другим нет? У нас в батальоне были люди, всегда носившие какое-нибудь прозвище, и прозвища эти менялись мгновенно. Некоторых я так и не узнал по имени. А вот у меня никогда не было клички. В молодости меня это беспокоило. Может быть, меня не любят?

Наверное, мне недостает колорита.

Уж Роуз-то с Тродаалом достаточно колоритны. Но только тродааловское «Тро» — и никаких других кличек я ни про одного из них не слышал. Чудно.

Роуз травит очередную байку. Теперь о своем последнем отпуске.

— Едем по той дороге, на юге от Т-Вилля, и тут эта сучка, лет шестнадцать ей, рассекает, пыль поднимает. Джавиттс увидел ее и говорит «Вот эту я сейчас сниму». Она не пытается нас остановить даже. Чешет себе как ни в чем не бывало, будто направляется к ближайшему капустному полю. Джавитге к ней подкатывает и спрашивает, не желает ли она прокатиться. Она пялится на нас с полминуты, наверное, и говорит: «О'кей». Таких ловкачей, как Джавиттс, больше нет. За десять минут, зуб дам, он уговорил ее остановиться у бараков. Как только мы туда добрались, он позвонил той, другой сучке и сказал, что мы немного задержимся. Всю дорогу треплет языком. И вот, пока он за рулем, наступает моя очередь. Я и думаю, как бы это вслед за ним ее уболтать? Только зря беспокоился. Друг, ты просто не поверишь.

— Тебе не поверю, — говорит Тродаал. — У тебя вранье из ушей лезет. Но ты же все равно расскажешь, так что заканчивай. А то неизвестности не вынести.

— Как-нибудь на днях, Тро. Не забудь напомнить. Знаешь, чего тебе не хватает? Терпения, Тро. Ты чертовски прав: я собираюсь рассказать. Слушай и учись.

— Так что со шлюхой?

— У тебя еще меньше терпения, чем у Тро, Берберян. Что она делает? Она поворачивается ко мне и говорит: «Знаешь, я начала трахаться, когда мне было одиннадцать». Зуб дам. Так и было. Прямо с ходу. И с самой невиннейшей улыбочкой. Я офонарел. Единственное, что я сообразил сказать, — это: «Ты тогда, наверное, отлично научилась». А она и отвечает, что так и есть, и начинает рассказывать обо всех парнях, что у нее были, и как они ей говорили, что других таких не видали.

— Натянул ее?

— Ясен хрен. Дай дорасскажу….

— Эй! — кричит кто-то из внутреннего круга. — Это вы ее на Хейердал-роуд подцепили? У нее еще шрам такой от кесарева сечения?

Это Ларами.

— Ну да. А что? — Роуз чуть-чуть насторожился.

— Он не врет, мужики. Это та шлюха, что в последний раз наградила меня триппером.

Смех, свист и вой.

— Рези пока нет, когда ссышь? — кричит Тродаал и сам же первый восторженно хохочет.

— Учитывая его способ, — кричит Ларами, — пусть лучше следит, нет ли рези, когда плюется!

Через меня перегибается старпом и нажимает кнопку общей тревоги.

Через мгновение из своего гнезда спускается командир и оглядывает объятый тишиной отсек. Заметив меня на посту, улыбается.

Нажимает кнопку интеркома.

— Говорит командир. Слушай мою команду. Готовимся к маневровым учениям. Начальники отсеков, докладывайте.

Все докладывают, что все по местам и в полной готовности.

— Инженер, подача горючего?

— Есть, командир.

— Астрогатор, у вас все чисто?

— Чисто, командир.

Я бросаю взгляд на спину Уэстхауза. Такое впечатление, что он смутился не меньше Рыболова. Странно. В «Беременном драконе» он не особенно был застенчив.

— Инженерный отсек, переходим в гипер по моей команде. Готовься! Начали!

На мгновение мне показалось, что все внутри корабля закружилось и унеслось в другую геометрическую реальность.

— Начальники отсеков, докладывайте.

Начальники рапортуют о нормальной работе.

— Мистер Уэстаауз, запрограммируйте десятиминутную петлю Иноко.

Так называется четырехмерная «восьмерка». Астрогаторы в шутку называют ее «полет Мебиуса». Через установленный промежуток времени корабль вернется в точку старта.

На борту обычного боевого корабля вахтенный инженер передает программу астрогатора прямо в свой отсек. Здесь передачей данных занимаются астрогатор и шеф-квартирмейстер.

— Готово, командир.

— Выполняйте!

Никаких ощутимых признаков движения. Внутри поля импульс никак не проявляется. На экране тоже никаких следов . перемещения. Уэстхауз выбрал маленькую, медленную, ленивую, тугую петлю с очень небольшим отношением сдвига.

Он действует ловко, быстро и уверенно. Астрогатор высшего класса. Приятно сознавать, что летишь с экспертом.

Клаймер заканчивает петлю. Командир снова опрашивает начальников отсеков, выходит из гипера и еще раз опрашивает. Все процессы в норме.

Теперь Уэстхауз должен программировать петлю длиной в час, со встроенной в нее дополнительной петлей. И снова результаты удовлетворительны.

Остается последнее испытание. Клайминг.

Командир начинает обратный отсчет, и меня охватывает жуткий озноб. Снова в гипер. В течение нескольких минут я абсолютно уверен, что мы гибнем. Потом появляется уверенность, что с этим клаймером ничего не может случиться. Ведь я же на борту. А со мной ничего не может случиться. Потом предчувствие гибели возвращается. Туда и сюда, как шарик между ракетками эмоций.

За этими переживаниями я прохлопал процедуру зажигания антиматерии. Только когда командир сказал: «Набрать высоту!» — я сообразил, что начинается клайминг.

Стонущий сигнал оповещения о клайминге ни с чем не спутать. Пресс-секретари Танниана прожужжали этим звуком все голопередачи.

— Аннигиляция стабильна, — докладывает инженерный.

— Подъем на десять Гэв! — приказывает командир

— Есть десять Гэв, сэр!

Мои спутники вдруг стали эктоплазматически нематериальны. Кажется, что они светятся изнутри. Все становится черно-белым, как в головизоре с отключенным цветным режимом. Исчезли вспышки зеленого, янтарного, красного цвета, исчезли цвета на разношерстной одежде (униформу никто не носит), исчезла окраска на трубках и кабелях.

Обиталище духов. Почти что доказательство истинности веры Рыболова.

Свет внутри людей никакого отношения к жизненным силам или душам не имеет — аппаратура тоже светится. Даже воздух мерцает. В одной из своих лекции Дикерайд рассказывал, что это свечение — проявление энергии связи субатомных частиц.

И еще различается тьма за корпусом корабля. Вот это — самое призрачное явление из всех. Большое черное ничто без звезд, пытающееся пробраться внутрь. Черный дракон держит рот и глаза на замке, пока не подойдет достаточно близко, чтобы пожрать этих дурачков, отважившихся зайти в его логово.

Сознаюсь, меня предупреждали. Я не поверил. Предупреждения не помогли. Я напуган до мокрых штанов.

— Проверить системы, — говорит командир. — Начальники отсеков, доложить обстановку.

Все отсеки в действии. Тервин готовит корабли надежно.

— Поднять до двадцати Гэв!

— О Господи, ну и дерьмо, — бормочу я.

Я утопаю в собственном поту, и ничем, кроме страха, это не объясняется. Температура внутри не повысилась и на десятую долю градуса. Мои мозги, мозги животного, в панике. Преобразователи теплоты заглушены. Аккумуляторы лучевого оружия не разряжены. На точку заправки могут напасть. Нас могут поймать, когда у нас понижена устойчивость….

Командир, придурок, не станет разряжать здесь оружие. Это значит выдать точку навсегда. Государственная измена своего рода. Следы лучевого оружия остаются навечно, хотя и разлетаются со скоростью света. И их можно проследить до точки возникновения.

Не я один вспотел, пока шли учения. Рыболов тоже мокрый, подергивается. Придет ли он в себя? Выдержит ли напряжение настоящего боя?

— Астрогатор, давайте еще раз посмотрим вашу десятиминутную петлю Иноко.

Я пялюсь на безжизненный экран. Интересно, как справились с клаймингом ребята Бредли? Единственная доступная им информация — сигналы оповещения; они отрезаны и от Вселенной за бортом, и от всего остального экипажа. У них свой крошечный мир внутри нашего мира, не намного, правда, большего.

— Петля закончена, командир.

— Очень хорошо. Снизиться до двадцати пяти Гэв!

— Есть двадцать пять Гэв, сэр!

Двадцать пять? Должно быть, я проспал тот момент, когда мы поднимались. Как мы высоко?

— Эксплуатационный отсек, начать сушку воздуха!

Разреженная атмосфера близка к насыщению. Обычный термометр возле бортовых часов говорит, что фактический рост температуры составил всего три целых семь десятых градуса. Я припоминаю, что во время боя экипажу приходится переносить температуру, близкую к восьмидесяти градусам.

Командир выводит нас в гипер, переходит на термоядерную энергию и выходит в нормальное пространство.

— Выветривать тепло!

Шорохи полуночной лесной чащи заполняют корабль. Эксплуатационный отсек гонит атмосферу через пластины радиатора. Через несколько минут воздух становится прохладным.

— Мистер Уэстхауз, возвращайтесь к кораблю-носителю. Мистер Яневич, готовьтесь к переходу в паразитный режим. Начальники отсеков, встретимся в офицерской кают-компании после пристыковки корабля.

Себя я приглашаю на совещание сам. Меня допускают до всего, с чем связан командир, кроме секретных материалов. Никто не просит меня уйти, хотя Пиньяцу мое присутствие явно омерзительно.

Тема — работа в ноль-состоянии. Решение единодушное. Корабль готов. Под вопросом остаются экипаж и моральная готовность.

— Я хотел бы, чтобы внизу играла музыка, — говорит лейтенант Вейрес.

— Это уже пробовали в прошлом патруле, — отвечает Яневич.

— Продолжим в этом. Я настаиваю на своих доводах. Это поддерживает боевой дух.

— И генерирует лишнее тепло.

— Так блокируйте ее на время клайминга.

— В данном рейсе это обсуждение лишено смысла, — говорит Старик. — У нас нет пленок.

Вейрес ударяет кулаком по столу и смотрит на старпома.

— Какого черта? — У него садится голос.

— Надо было уменьшить массу, чтобы взять с собой восемьдесят два килограмма писателя. Библиотеку пришлось оставить.

— Всю?

— Кроме учебных материалов. Могут пригодиться при обучении экипажа смежным специальностям.

Я съеживаюсь под змеиным взглядом Вейреса. В его черном списке я наверняка под номером первым.

— Что-то я возьму с корабля-носителя, — предлагает Яневич. — Мы израсходовали большую часть личной массы.

Вейреса ничем не успокоить. Он жаждет битвы.

— Нет музыки?

— К сожалению.

— Магнитная пушка плюс, черт его побери, это лишнее тело. Мудаки штабные!

— Мистер Вейрес! — останавливает его командир.

Лейтенант переводит взгляд на собственные напряженные мертвенно-бледные руки.

— А личный состав? — спрашиваю я, суя пальцы в пасть дракону. — Рыболов…. Джанг-хауз выглядел так, будто может сломаться под давлением.

— И ты тоже, — отвечает Яневич.

Психологическое бюро проверяет всех до энной степени, но совершенных тестов не существует. Люди проходят тест. Потом в условиях стресса они меняются. После назначения на клаймер человека больше не тестируют.

В список наблюдаемых попали четверо. Джангхауза там нет. Я есть.

Мое «эго» в приличных синяках.

Я — неизвестная величина. Тренировку я не проходил. Психологическим тестам не подвергался. Я бы попал в список, даже если бы вел себя как скала.

Список возглавляет Никастро, поскольку это его последний патруль, поскольку он женился, поскольку он безумно хочет вернуться домой живым. Для него испытания суровы вдвойне.

Остальные — те, для кого этот патруль первый, те, кто дал слабину. Джон Баак и Ференбах Синдерелла. Из команды Пиньяца. Он сам сделал свои выводы, а это значит, что они, возможно, оценивались по излишне жестким стандартам. Пиньяц — перфекционист.