Ловцы звёзд (№4) - Рейд

Нарождающаяся враждебность между Вейресом и мной упоминания не получает. Мы словно кремень и сталь, он и я. Искра вылетает, как бы я ни старался этого избежать.

После собрания Старик просит меня остаться. Он смотрит в пустоту, и я начинаю нервничать, испугавшись, что он от беспокойства готов уже оставить меня на борту корабля-носителя до ухода клаймера в патруль. В конце концов он говорит:

— Что скажешь?

— Все не так, как в головизоре.

— Это я уже слышал. Еще ты любишь говорить, что не может не быть способа сделать получше.

Улыбается той же бледной улыбкой.

— Это верно.

— Никогда ничего не бывает, как в головизоре.

— Я знаю. Просто не ожидал такой большой разницы.

Он отвлекся куда-то в сторону. Вернулся на Ханаан? О чем он думает? Мери? Космофлот в целом? Что-нибудь еще? Он не из тех, кто позволит вивисектору лезть себе душу. Человек особый. Его можно просчитывать только из теоретических соображений и по воздействию на окружающих.

— Я собираюсь на время перевести тебя в оружейный отсек. Не обращай внимания на Пи-ньяца, он хороший парень. Просто держится роли парня со Старой Земли. Изучи магнитную пушку, ты хорошо разбирался в баллистике.

Вертит в руках трубку, будто бы собрался ее зажечь. Я не видел, чтобы он курил, с тех пор как мы на борту. Фактически я впервые вижу здесь этот гаденький инструментик.

— И сделай какие-нибудь из своих знаменитых наблюдений.

— А что мне искать? Личные проблемы? Как у Джангхауза?

— За Рыболова не волнуйся. С ним все будет хорошо. Он найдет, чем крыть. Меня Ито беспокоит. Что-то его гложет. Что-то серьезное.

— Ты только что сказал….

— Я знаю. Противоречить самому себе — прерогатива командира.

— Этих со Старой Земли вечно что-нибудь гложет. Они рождаются с кубиками на плече. А Вейрес? К нему же страшно спиной повернуться.

— Ну! Не о чем беспокоиться. Культурный тип. Псевдокультурный. Хочет просветить своих необразованных. Одна и та же история в каждом патруле. Пройдет после первого контакта.

— А ты?

— Я?

— Я подумал, что тебя, может быть, что-то тревожит.

— Меня? Нет. Все системы работают нормально. Все рвутся в бой.

Слова говорят одно, а лицо — другое. Буду следить за ним внимательнее, чем за Пиньяцем. Он — мой друг…. А не поэтому ли он хочет убрать меня из операционного?

Глава 5

В патруле

До сектора патрулирования добрались за двенадцать дней. За это время все как-то успокоились. Существует грубая и не слишком надежная формула: один день в сторону от порта оборачивается тремя днями обратного пути. Мы уже семнадцать дней на борту клаймера.

Еще пятьдесят один день? Маловероятно. Патруль редко тянется дольше месяца. Вокруг так много кораблей противника…. Да мы можем завтра же наскочить на конвой, подраться, израсходовать все боеприпасы и еще раньше корабля-носителя возвратиться домой.

Когда путешествие лишено событий, остается масса свободного времени, хотя частые учебные тревоги утомляют. Я провожу много времени с шеф-артиллеристом Холтснайдером, известным своей дотошностью. Он освежает мои познания в артиллерийской баллистике.

— Вот ваша основная система, ГФСС-46, — говорит он мне. По-моему, уже в пятый раз. — У вас есть основной конвертер управления пушкой Тридцать, основной гироскоп и двигатели привода. Все переставлено с установки малого калибра корвета. Выполнена лишь незначительная модификация, так называемая Один-А, для стрельбы сферическими снарядами.

Да? Ничего мне тут не понять. Мои убогие старческие мозги после курса артиллерии в Академии уже ничего усвоить не могут.

И очень мешает тайное подозрение, что шеф-артиллерист учится вместе со мной, опережая меня на несколько страниц новенького учебника.

— Теперь берете информацию с радара, с нейтринных и тахионных детекторов, если надо, и даже с оптики, если до того доходит, а переходящие снаряды у вас в нормальном пространстве, и получаете В, R, dR, 7s, dE и dBs. Все это закладываете в устройство управления пушки Тридцать-бис. Потом находите Gf….

Я намертво тону в обозначениях. Не помню, какое из них — относительное движение в поле зрения, какое — скорость угловой элевации, какое — азимут, где поправка на гравитацию, поправка на относительность, время задержки скорости света….

— Потом посылаете RdBs, деленное на V, и RdE, деленное на V, в Тридцатую….

Удушил бы его. Его запас основной добродетели инструктора — терпения — бесконечен. Мой — нет. Мне этого всегда не хватало. Массу проектов и курсов я бросил вследствие недостатка терпения, необходимого, чтобы довести дело до конца.

— ….тогда В gr-moe и Е g-moe на привод пушки и моторы насосов подъема.

Несмотря на все свое долготерпение, главный артиллерист уже готов плюнуть.

— Не грусти, сержант. Может, мы пытаемся запрограммировать парную стрельбу на двадцать метров с ко-батареей в надире.

— Вы служили на бомбардах?

— Второй артиллерист на «Фалконьере». До вот этого. — Я похлопал по больной ноге. — Думал, все знают.

— Я служил на «Ховитцере», пока не перешел на лучевое оружие.

Мы поделились воспоминаниями о трудностях запуска неуправляемых ракет с орбиты по наземным целям. Самое сложное — стрельбы тандемом. Два (или более) корабля запускают по четыре ракеты каждый, над каждым полюсом и каждым экваториальным горизонтом так, чтобы все достигли своих целей одновременно. Теория утверждает, что наземные установки в этом случае не способны сбить все, поскольку опасность надвигается со всех сторон одновременно.

Бомбарды, или артиллерийские корабли планетной осады, — способ для бедных пробить планетарную защиту. Способ, на мой взгляд, немного безумный и очень уж оптимистичный. Составителей смет он привлекает. Это дешево. Сложные ракеты с тем же боезарядом обходятся в сотню раз дороже.

Когда орбитальная защита планеты ослаблена, бомбардам полагается открывать бешеный огонь, создавая зоны высадки для космической пехоты. Главное орудие — пятидесятисантиметровая магнитная пушка. Она стреляет «умными» снарядами ударного действия. Такая бомба разносит все в клочья, но должна попадать точно в цель.

Тактика бомбардов существовала только в теории, пока не началась война. Я участвовал лишь в одной настоящей операции — против базы каперов. Там я в основном и стрелял.

Система оказалась бессмысленной. На практике на планетарных расстояниях баллистические траектории оказались такими длинными и так перегружены переменными, что точная бомбардировка оказалась невозможна. Наш главный артиллерист клялся, что этими «тупыми» ракетами мы даже в континент не попадем.

Та фирма тоже использует бомбарды. Беспокоить противника. Где нужна точность, они полагаются на бомбардировщики или атаку ракетоносцев.

— Вам при Кинсайде стрелять случалось? — интересуется Холтснайдер.

— Именно там мне ногу и покорежило.

Кинсайд — это камень размером с Марс в кометном гало Солнечной системы. Его орбита перпендикулярна эклиптике. Он так далеко от Солнца, что оттуда оно кажется просто звездой.

— Я так и предполагал. Подумал, что невежливо спрашивать.

— Да мне теперь и наплевать, — солгал я. — Когда не вспоминаю, что сам виноват.

Холтснайдер молчит и ждет.

Я не знаю, стоит ли мне рассказывать дальше. Ему наверняка наплевать, и вряд ли он хочет, чтобы я досаждал ему всей этой длинной скучной историей. С другой стороны, это гложет меня, мне хочется поплакаться кому-нибудь в жилетку.

— Помнишь «Скандал с вооружением»? «Фосфор модель двенадцать» для «пятидесятых»?

— Взятки правительственным контролерам качества?

— Да. Расслоение в абляционных щитах. Обычная процедура — продувать пыжом после каждых двадцати выстрелов при долгой стрельбе. Со снарядами Дженкинса вместо пыли получались хлопья. Мы получили указание все их израсходовать на учениях. Старик заставлял нас продувать пыжом после каждого выстрела.

— Ну и морока на собственную задницу!

— У меня — так на коленную чашечку.

Как легко вспоминается та злость, раздражение — и внезапная агония. Все это до сих пор со мной.

— Так три дня и пахали, вахта за вахтой. Мудреная стрельба. Только что через плечо с зеркальцем не целились. Мы все измотались до одурения. Я и ошибся. Стал продувать трубу, не зная, что мой ученик закрыл наружный люк.

— Отдача?

— Сошником. Наружный люк выдерживает намного большее давление, чем внутренний. Поэтому внутренний вышибло, а я в это время полез перезаряжать.

Холтснайдер сочувственно кивает.

— Я видел, как один парень так лишился пальцев. У нас сломалось магнитное оружие, а в стволе находился снаряд. Он попытался продуть его, как будто это пыж. Тоже сработало. А замки внутренних дверей защелкнулись. Прежде чем мы успели загерметизировать наружные двери, потеряли две трети атмосферы. — Он бросил взгляд на мою ногу. — Врачи привели его в норму за пару месяцев.

— Это был не мой день, сержант. Мы были там одни. Ближайшее госпитальное судно было на орбите возле Луны-командной. А околачивались мы там прежде всего потому, что у нас испортился второй гипергенератор. Врачи прибыли быстро, но все равно слишком поздно, чтобы спасти мое колено — не столько от полученной раны, сколько от чрезмерных усилии нашего фельдшера. «Фалконьер» был так стар, что больше не годился даже для обучения резервистов, чем мы, собственно, и занимались.

Забавно. Поделившись неприятным прошлым, я почувствовал, что освобождаюсь от него. Я несколько расслабился. Мозги заработали лучше. Я почувствовал, что ко мне возвращаются былые знания.

— Сержант, давай попробуем сначала.

Я не все время провожу в оружейном отсеке. Я попытался, с переменным успехом, посетить всех членов экипажа. Кроме офицеров, с которыми я знаком по Ханаану, лишь Холтснайдер, Джангхауз и Дикерайд более или менее склонны к общению.

Инженеры Вейреса еле-еле соблюдают приличия. В эксплуатационном меня терпят исключительно потому, что им со мной жить. Я слышал, что они убеждены, будто я и есть страшный эйдо. Обстановку в оружейном отсеке улучшили мои занятия с Холтснайдером. Но лишь в операционном отсеке у меня нормальная возможность задавать вопросы. Бригада операционного отсека считает себя корабельной элитой, а такие претензии подразумевают большее сочувствие проблемам другого «интеллектуала».

Я нервничаю. Прошло семнадцать дней, а я топчусь на месте. До сих пор не выучил и половины фамилии. Корабль добрался до зоны патруля — стало быть, до окончания полета осталось не так уж долго. Здесь так много кораблей той фирмы, что скорый контакт неизбежен.

Уэстхауз утверждает, что дорога домой займет около недели с момента, когда кончатся ракеты. Значит, у меня на сбор материала не более десяти дней.

Я сказал об этом командиру во время ленча на двоих в офицерской кают-компании. Все остальные в это время готовились к переходу в рабочий режим. Я так понял, что у него в каждом патруле возникают проблемы, связанные с акклиматизацией новичков.

— Запомни одно. Какие бы они ни были с виду похожими — они все совершенно разные. Если подвести итог, единственное, чем они похожи, так это тем, что стоят на задних ногах. К каждому приходится искать свой подход. С каждым нужно вести себя по-разному.

— Я понимаю. С твоей точки зрения….

— И я, и ты, мы оба искалечены своей работой. На основании чего они могут составить мнение о тебе? Мусор в новостях по головизору. Ты должен разрушить этот имидж.

Я киваю. Более злобный и сварливый народ на свет не рождался. Я готов понять, почему они собачатся, но мне это не по нраву, и я не хочу смешиваться с ними в одну кучу.

— Похоже, что моя единственная надежда — долгий патруль.

Старик молчит. Вместо него говорит его лицо. Он готов вернуться домой хоть сейчас.

***

Клаймер, по моему убеждению, — самый примитивный из наших военных кораблей. Дешевый, быстро строится, хорошее соотношение цена — эффективность, если верить статистике боевых действий. Поставив на одну чашу весов эту статистику, а на другую — реальную жизнь на клаймере, я пришел к убеждению, что в штабе клаймеры считают расходным материалом — как ракеты, что у них на вооружении.

Мы готовы. Со вчерашнего дня напряжение нарастает. Топчемся на стартовой планке. От полета глубоко в зоне патруля ощущение такое, будто по нервам трут наждачной бумагой. Приближается кульминация. Может быть, меньше часа осталось до дела и до смерти.

Как главный корабль, пусть и не флагман эскадры, мы отделяемся первыми. На флоте Танниана это традиция. Небольшие привилегии для испытанных бойцов. Но чего стоит право первого старта в марафонском забеге?

Момент максимального напряжения заканчивается совершенно неожиданно — мы получаем запечатанные приказы. Корабль-носитель собирается выйти из гипера. А мы перейдем в рабочий режим.

Лицо выходящего из каюты Старика напряжено и бледно. Верхняя губа вздернулась вправо в легкой усмешке. Он подзывает Уэстхауза, старпома, двух младших офицеров из операционного отсека и меня.

— Дело такое, — шепчет он, — что мы долго тут проторчим. От маяка к маяку. Наблюдательный патруль. Мистер Уэстхауз, мы стартуем от девятнадцатого маяка. Данные о маршруте я вам передам, как только просмотрю.

Ладно. В конце концов у меня появляется возможность разбить лед. Идти от маяка к маяку — это означает довольно долгое отсутствие контакта с противником. Если они здесь и есть, то проскользнут незамеченными. Поскольку сейчас ничего не происходит, эскадра будет следовать по тщательно запрограммированным маршрутам вплоть до первого контакта.

До меня начинает доходить, что значит автономный полет. Мы будем вне связи, пока не найдем один из редких маяков с инстелом. Ни создающего комфорт корабля-носителя под ногами. Ни симпатичных дам с соседнего клаймера, чтобы переброситься словечком, когда Тродаалу не нужна рация для каких-нибудь более профессиональных задач. Одни! И без малейшего понятия, как далеко до своих. С эмоциональной точки зрения это будет тяжелым испытанием. Этих людей я бы не выбрал себе в соседи по камере.

***

Около трех сотен маяков наблюдения и поддержки рассеяно в зоне действия Первого клаймерного флота. В патруле от маяка к маяку клаймер идет полуслучайным курсом, каждые двенадцать часов выходя на рандеву. Наш патруль будет вначале наблюдательным, то есть нам полагается наблюдать, а не стрелять.

Командир перебирает бумаги приказа.

— Я сообщу вам, что мы ищем, когда пойму смысл этой белиберды.

— Что такое цикл наблюдения? — спрашиваю я старпома.

Старик говорит, что мы должны запрограммировать несколько таких циклов.

— Просто движемся в норме и смотрим, кто что делал на прошлой неделе.

— Не уловил.

— О'кей. Если мы не должны искать что-то конкретное, то наблюдаем через равные интервалы. Допустим, через четыре часа. Если что-то ищем, выходим из гипера в точно указанное время в точно указанных местах. Обычно это проверка уничтожения кораблей. И их, и наших.

— Ясно.

Маяки — это переоборудованные корпуса кораблей. Они образуют обширную нерегулярную трехмерную решетку. Клаймер оставляет на маяке записи со своего магнитофона, а маяк, в свою очередь, передает на клаймер все важные сведения от предыдущих посетителей. Маршруты патрульной эскадрильи составляются так, чтобы новости не залеживались дольше двадцати четырех часов, но на деле все происходит не так гладко.

На каждом двадцатом маяке установлен инстел, и он непрерывно держит связь с другими маяками и с командованием клаймерного флота. Предполагается, что корабль может получить срочный приказ за день, а информацию из другой эскадрильи — за два. В масштабах этой войны скорость хорошая.

Иногда это срабатывает — когда не слишком сильно вмешивается человеческий фактор.

Корабли конкурентов время от времени натыкаются на маяки и устраивают засады. На маяках есть люди, но их немного, и они плохо вооружены. Клаймеры подходят к маякам с оглядкой.

Фортуна нам слегка улыбнулась. Конкуренты не смогли взломать наши компьютерные коды. Если они это сделают — Танниан со своим клаймерным флотом сядет в лужу. Стоит захватить один маяк и выкачать информацию, и нас просто нет.

Та фирма не тратит времени на поиск маяков. Найти хотя бы один — уже грандиозная удача. Вселенная велика.

***

Мы в рабочем режиме. После первого маяка.

Рабочий режим. Рабочий режим. Я повторяю это как заклинание для изгнания страха. Результат противоположен ожидаемому.

Паутина между маяками. Паучьи игры. Размах Вселенной ни описать, ни переоценить. Когда нет контактов, охота клаймера становится похожа на ловлю блох паутиной с размером ячеи, как у глубоководного невода. Щелей слишком много, и слишком они велики. Хотя командование старается эти дыры постоянно перемещать, корабли все равно проскальзывают незамеченными. Клаймеры часто пропадают бесследно.

После маяка командир повторяет все испытания, которые мы проводили в точке заправки. 'Патруль начинается всерьез.

***

Я видел, как гибнет клаймер. Дважды. Наши первые два наблюдения взяли это событие в вилку — перед и после. Мы вышли из гипера, позволили его свету захватить нас, выпрыгнули, затем дали волне снова нас поймать. Как путешествие во времени.

Всякий раз это сопровождалось небольшой, но долгой и яркой вспышкой, будто бы зажглась маленькая сверхновая. Линии спектра показывали мощную аннигиляцию АВ — водород. В операционном отсеке долго стояла тишина. Наконец Ларами спросил:

— Кто это был, командир?

— Мне не сообщили. Они никогда не говорят….

Он остановился. По роли он не может раскисать перед своими людьми.

— Сорок восемь душ, — размышляет Рыболов. — Интересно, сколько спаслось?

— Скорее всего нисколько, — говорю я.

— Скорее всего. Печально. Ныне мало верующих, лейтенант. Для духовного возрождения людям требуется встретить Его — и Смерть — лицом к лицу, как было со мной.

— Наш век — не век веры.

В течение четырех часов свободные от вахты люди помогали потрошить данные в поисках малейшего намека, что гибель клаймера — дело той фирмы. Ничего не нашли. Похоже на утечку АВ.

Командование клаймерного флота добавит наши данные к прочим сведениям и скормит большому компьютеру.

— Теперь это уже не важно, — говорит Яневич. — Он взорвался три месяца назад. Судя по нашему заданию — взглянуть до и после, — они перепроверяли что-то уже известное. Хорошо, что нам не нужно смотреть ближе.

— Там вряд ли есть на что смотреть.

— В этот раз нет. Иногда бывает. Они не все взрываются. Ни наши, ни их.

По шее пробежал холодок. Собственноличное изучение расстрелянного корабля не совпадает с моим пониманием приятного времяпрепровождения.

***

Ничего не происходит во всей Вселенной. Маяк за маяком, и ничего, кроме скучных и похабных приветствий от товарищей по эскадрилье, побывавших здесь до нас. Со своей неизменной сардонической улыбкой Старик высказывает предположение, что команда соперников взяла месячный отпуск.

Эта тишина ему не нравится. С каждым днем он все сильнее и тревожнее щурит глаза. И он не оригинален. Нервничают даже впервые вылетевшие на задание новички.

***

Первая настоящая новость извне. Второй клаймерный флот сообщает, что возле мира Томпсона, основного плацдарма боевых операций той команды против Внутренних Миров, собирается большой конвой. Второй флот не имел контактов в течение сорока восьми часов. Мы тоже.

— Те ребята, похоже, взяли отгул на целый год, — говорит Никастро.

Сегодня он второй вахтенный офицер, вместо Пиньяца. В оружейном отсеке хлопоты с гамма-лазером.

Я выдохся. После вахты я хотел понаблюдать, как Пиньяц командует. Придется это отложить. Ну и черт с ним. Где моя койка?

***

Второй клаймерный флот докладывает о встрече с охотниками, идущими к Внутренним Мирам. Никаких последствий. Даже на базах противника спокойно.

Патрульная зона вымерла Мы попали в мир кошмарных снов и охотимся за привидениями. Никто не хочет боя, но и мотаться в патруле страстного желания никто не испытывает. Начинаешь чувствовать себя космическим Летучим голландцем.

Маяк за маяком. И все те же новости. Контакта нет.

***

Раз в день командир на час уводит корабль в ноль-состояние, чтобы не забылось ощущение клайминга. Большую часть времени мы крейсируем на экономичных скоростях с низким гиперсдвигом. Иногда переходим в норму, делаем ленивую поправку к скорости перед подходом к маяку. Работы немного.

Экипаж развлекается карточными играми, поисками эйдо и сочинением нескончаемых и раз от разу все более неправдоподобных вариаций на любимую тему. Если судить по анекдотам, судьбы Тродаала и Роуза сложились необыкновенно интересно. Я думаю, что они просто творчески позаимствовали слышанные в разное время ими истории. Им нужно поддерживать репутацию.

Время от времени мне удается пообщаться с этими людьми. Причем без особых ухищрений. Просто им скучно. А я — единственный неисследованный объект.

Дни складываются в недели, недели в месяцы. Мы уже тридцать два дня в патрульной зоне. Тридцать два дня без какого-либо контакта. В данный момент здесь три эскадрильи, и только что сформированная часть тоже уже в пути. Скоро уйдет с Тервина еще одна из старых эскадрилий. Здесь нас будет целая толпа.

Контактов нет. Есть шанс поставить рекорд самого долгого пустого патруля в новейшей истории.

Учебные тревоги не прекращаются. Старик всегда дает сигнал тревоги в неудобное время, становится в сторонке и наблюдает муравьиную суету. Только в эти моменты мы видим его болезненную улыбку.

Проклятие. Люди сломаются от скуки.

***

Угнетающая обстановка. Я не сделал ни одной записи за истекшие две недели. Если бы не чувство вины, я бы забыл, зачем я здесь.

По моим подсчетам, сегодня наш сорок третий день в патрульной зоне. Никто уже не считает. Какая разница? Вся наша Вселенная теперь — это корабль. Внутри всегда день, снаружи всегда ночь.

Если бы я хотел знать точно, посмотрел бы в блокноте квартирмейстера. Даже не вспомню, какой сегодня день недели.

Я оставлю это дело на черный день, когда мне понадобится настоящее большое приключение, которое заставит меня шевелиться.

Народ позарастал шерстью. Мы похожи на остатки доисторического военного отряда. Лишь Рыболов противится этой тенденции и продолжает следить за собой. Гладкие лица только у самых юных.

Инженеры выражают свое недовольство, отказываясь причесываться. Я единственный, кто регулярно обтирается губкой. И это, похоже, один из моих грехов. Очень много времени я провожу в своей койке и ни с кем не желаю делиться мылом. Я — владелец единственного на борту куска.

Странно то, что эти немытые животные большую часть свободного времени проводят за чисткой всех поверхностей, до которых можно дотянуться, каким-то раствором, мгновенно очищающим все щели. И все вокруг блестит. Парадокс.

Одно хорошо — нет ни вшей, ни блох. Я ожидал нашествия стад лобковых вшей, позаимствованных у неряшливых подруг.

Неустрашимый Фред пребывает в паршивом настроении. Ему скучнее всех. Целыми днями он где-то скрывается. Но он где-то здесь, и он не в духе. Выражает неудовольствие, оставляя пахучие кучки. Он мрачен, как командир.

Старика что-то беспокоит. И не только патруль. Началось же все еще до полета, еще до нашей встречи у Мери.

Это уже не мой друг времен Академии.

Я ожидал, что он истреплется на службе, что война его изменит. Война не может не изменить человека. Бой — сильное переживание. Сравнивая командира с другими одноклассниками, которых последнее время встречал, я вижу, насколько эти изменения радикальны. Только Шерон не так сильно изменилась. Шерон из «Беременного дракона» всегда жила внутри той, другой Шерон.

Некоторые перемены предсказуемы. Возрастание тенденции уходить в себя, большая замкнутость, большая мрачность. Эти черты всегда были ему свойственны. Напряжение и годы их усиливают. Но все-таки самое серьезное изменение — это слой горечи, скрытый за всеми обычными переменами.

Раньше он не был желчным. Наоборот, за его сдержанностью всегда было что-то игривое, эльфийское. Немного алкоголя или много уговоров — и оно проявлялось.

Что-то убило этого эльфа.

Как-то, где-то, пока мы не поддерживали связь, он испытал страшный эмоциональный удар. Он разбился, и вся королевская рать….

Дело не в карьере. По меркам флота, ему очень везет. Шутка ли, в двадцать шесть — полный командир. Скоро станет капитаном. Он может получить первую адмиральскую звездочку еще до тридцати.

Это что-то внутреннее. Он проиграл бой чему-то в самом себе. Чему-то такому, что он ненавидит и чего боится больше любого врага. Теперь он презирает себя за слабость.

Он об этом не говорит. И не будет. И все-таки мне кажется, он хочет. Он хочет выложить все кому-нибудь, кто знал его еще до того, как он сдался. Кому-нибудь, кто сейчас ему не близок, но знает его достаточно хорошо, чтобы показать дорогу домой.

Признаться, я был удивлен, что моя просьба о назначении на его клаймер была удовлетворена. Слишком много барьеров надо было преодолеть. Самым сложным, я ожидал, будет получить добро самого командира. Какому командиру нужно лишнее, бесполезное тело на борту? Но положительный ответ вернулся рикошетом. Теперь я, кажется, понимаю почему. Он хочет услугу за услугу.

Каково настроение у командира, таково и у всего корабля. Люди становятся зеркальным отражением своего бога — командира. Он это знает и понимает, что не имеет права ни на минуту выйти из роли. Это — железный закон корабля с тех пор, как финикийские мореплаватели впервые вышли в открытое море.

Необходимость играть роль делает проблему Старика куда более безнадежной. Он из кожи вон лезет, не давая скисать команде. И ему кажется, что это не выходит.

И потому сейчас он раскрыться никак не может.

Теперь я боюсь будущего не только по обычным причинам. Патруль получается до омерзения длинным. И он еще раз показал, что самый лучший экипаж клаймера, с высоким боевым духом, с отличным офицерским составом может начать разваливаться.

Не раз командир ловил меня и просил посидеть с ним в офицерской кают-компании.

Эти посещения он сделал своеобразным ритуалом. Сперва он выдает Кригехаузеру тщательно отмеренную порцию кофе, ровно на две чашечки. Когда мы узнали, что наш патруль будет маяковым, мы перестали регулярно варить кофе. То, что мы теперь называем кофе и варим каждый день, изготовляется из богатых кофеином веток ханаанских кустов и имеет слабый привкус кофе. Его и пьет командир во время утреннего ритуала. Отдав свое сокровище. Старик вперяет глаза в бесконечность и сосет незажженную трубку. Он не курил целую вечность. Ветераны говорят, что и не будет, пока не примет решение атаковать.

— Ты скоро прогрызешь мундштук.

Он смотрит на трубку, будто удивившись, внезапно обнаружив ее у себя в руке. Вертит ее так и этак, изучая чашечку. В конце концов он берет маленький складной нож и соскабливает с трубки какое-то пятнышко. Затем засовывает ее в карман, распираемый ручками, карандашами, маркерами, световыми перьями, ручным калькулятором и записной книжкой — хотелось бы мне знать, что он туда записывает. Может быть, откровенности наедине с собой?

Командир задает свой ритуальный вопрос:

— Ну, что скажешь?

Что сказать?

— Я — наблюдатель. Эйдо четвертой власти.

Мой ответ тоже ритуален. Я не придумал пока ничего нового, чтобы он разговорился. На этом мы и застряли в ожидании перемен.

— Экипаж примечательный?

Похоже, сегодня будет что-то новое.

— Несколько личностей. Не в целом. Я таких уже встречал. Корабль вырабатывает специфические характеры, как организм вырабатывает специализированные клетки.

— Ты должен видеть сквозь шкуру. Пробираться внутрь, до мяса и костей.

— Я не думаю, что у меня такой класс.

Класс мой и правда невысок. Я вижу по-прежнему лишь маски, которые мне хотят показать, а не спрятанные за ними лица. Может быть, я слишком долго был под их воздействием. Иммунологический процесс. Нечто подобное происходит в любой замкнутой группе. Повоевав и потолкавшись, кусочки мозаики встают каждый на свое место. Люди приспосабливаются, начинают ладить. И теряют по отношению друг к другу объективность.

— Хмм, — говорит Старик.

Из этого звука он сумел сделать целый словарь, где вокабулы отличаются интонацией — как в китайском. В данном случае «хмм» означает «продолжай».

— Есть люди, желающие быть кем-то, для кого на корабле нет ниши. Взять хотя бы Кармона. Он верит в собственную пропаганду. Он хочет быть Горацием Танниана на мостике. Остальные ему не дадут.

— Один раз угадал. Кроме Кармона, нашел ты еще хоть одного, кому эта война не осточертела?

Неужто я что-то нашел? Они же добровольцы…. Командир чуть ли не выражает сомнение — такого я от него еще не слышал.

Но я слишком рьяно хочу продолжения. И спугиваю его чересчур пристальным взглядом.

— Что ты думаешь о Мери?

Я думаю, что их отношения — симптом более глубокой проблемы. Но этого я не скажу.

— Ей было неловко. Неожиданный гость. Ты скоро уезжаешь….

У каждого есть свои правила, чего нельзя делать. Одно из моих: никогда не говорить плохо о подругах моих друзей.

— Когда мы вернемся, ее там уже не будет.

Я понял это еще до нашего отъезда.

Так это не то чтобы его настигло осознание собственной смертности. Не мрачная безнадежность овладела командиром клаймера. Если взглянуть поближе, можно уловить следы болезни под названием «со мной такого быть не может», донимающей многих людей нашего с ним возраста.

Осознание собственной небезошибочности? Допустим, в прошлом патруле он совершил какую-то нелепую ошибку, и лишь по счастливой случайности она ему сошла. Человеку такого сорта это было бы как заноза в сердце, поскольку вместе с ним могли погибнуть сорок семь человек.