Ловцы звёзд (№4) - Рейд

Продолжая осмотр, я натыкаюсь на снимок фотогеничного лица с резкими чертами адмирала флота Фредерика Мин-Танниана — проконсула Ханаана от Космофлота.

— Ты наверняка видел этого дурака во Внутренних Мирах чаще, чем мы здесь.

Подняв глаза, я вижу вместо Никастро лейтенанта Яневича. Шеф-квартирмейстер подвинулся в сторону.

— Охотник за славой.

— Да и пустозвон, — добавляет Никастро.

Он слегка меня подкалывает. Наверное, думает, что я докладываю непосредственно адмиралу.

Это вряд ли. Сейчас, перед первым своим заданием, когда я месяцами только и слышал, как тут плохо, приступ патриотизма очень маловероятен. С меня достаточно приступа страха.

Голос Танниана. Я слушаю вполуха и улавливаю лишь отрывочные фразы:

— ….непримиримое сопротивление…. вперед, без пощады…. на смертный бой…. до самой смерти челюсти не разожмутся на шее врага…. Отважные, бесстрашные бойцы, вот вам последний грамм ободрения….

Вот эта муть — речь адмирала. Вот эта муть — его взгляд на мир. То еще ободрение. Дай ему обратиться к команде перед решающей игрой года, он бы занудил ее до полной потери боевого духа. Да он хоть служил когда на боевом корабле? Тут такая полова никому и на фиг не нужна.

Я не могу не проворчать:

— Звучит так, будто он думает, что мы — эскадрилья истребителей с заданием уничтожить боевой пост Сэнгери.

— Крейсера, — улыбается Яневич. — Он выслужился на крейсерах.

Прежде чем Тродаал вырубает этот словесный футбольный слалом, я издеваюсь над ним не хуже своих спутников. Затягивает. Адмирал сам напрашивается. До боли ясно, что он вообще не понимает солдат. Определенно что-то идет не так, если даже офицеры-карьеристы полностью презирают своего верховного командующего.

Яневич реагирует острее других. Он считает, что Танниан просто считает его дураком. И произносит несколько резких предложений в адрес адмирала, все связанные с железобетонными футлярами для половых органов.

Никого не волнует, что магнитофон все записывает.

Только один человек слушает Танниана, кивает везде, где нужно, и, похоже, несколько огорчен поведением остальных.

— Сержант? — обращаю я внимание Никастро.

— Гонсалво Кармон. Техник. Четвертый вылет. С Бронвена. Их разнесли в клочья в самом начале войны. Он крестоносец.

— Ох, ты….

Это еще хуже, чем таннианец. Таннианцы просто гонят пар, а крестоносцы что говорят, то и думают, и готовы на убийство, чтобы сделать то, о чем таннианцы лишь говорят.

— Господа, прошу вас! — перекрикивает командир кошачий концерт непристойных предложений. — Имейте чувство собственного достоинства. Помните, что вы на флоте, а на флоте принято уважать старших по Званию.

Помещение погружается в нервную тишину. Замечание командира — это серьезно.

— И потом, старый пердун хочет как лучше.

Рев возобновляется с удвоенной энергией.

— Магнитофон вам до фонаря? — спросил я старпома.

— А чего? Идет война. Пока мы не оседлаем лошадь Гекаты и магнитофон не распечатают, сканеры будут считывать лишь те данные, что нужны для статистики операций. Количество истраченных ракет на каждый подбитый корабль. Какая тактика более успешна, какая менее. На этой дешевой пленке все равно голоса не различить. Если не взять заранее образцы. А на сканерах работают классные парни, с клаймеров. Они знают, что тут творится.

— Понятно.

Тем не менее я делаю себе выговор за то, что принял участие в издевательствах. Мое положение ненадежно. Мне не стоит ни с кем ссориться, иначе есть опасность лишиться источников информации.

Мой экран гаснет. Никастро бормочет:

— Смотри ты! Что он с переключателем каналов сделал?

Вместо космоса на моем экране появляется самая красивая негритянка из всех, что я когда-либо видел.

Никастро говорит:

— Сейчас я ему покажу.

— Не волнуйся. Я не возражаю. Ну совсем не возражаю.

Очевидно, что она и радист очень близки друг с другом. Волнующе близки. Хоть я и приверженец блондинок северных кровей, я начинаю дергаться. Вуайеризм меня не привлекает.

— Эй, Монт, — кричит один из компьютерщиков, — попроси ее оставить немножко для меня.

Только в этот момент Тродаал догадывается, что передает изображение с личного компьютера на каждый экран.

— Убери, Роуз.

Прекрасная дама исчезает. Очевидно, я слишком сильно реагирую из-за ситуации близкой опасности. Я знаю, что запомню этот образ навсегда. И засыпать буду, думая о ней. Черт, может быть, я попытаюсь с ней встретиться, когда мы вернемся. Если мы вернемся.

Должны вернуться. Этот клаймер неуязвим — я на борту. Не могут же угрохать клаймер с корреспондентом на борту. Да, мы встретимся, мисс.

Подобный план зреет не только у меня в голове. Так уж получается. Я уже видел подобное на других кораблях. Скоро закончатся разговоры о завтра, даже мыслей об этом не будет. Все начнут жить минутой. Мир сожмется до размеров клаймера. Самые грандиозные планы будут простираться не дальше предстоящей вахты.

Я не в ладах с кошками. Как правило, нам удается благополучно игнорировать друг друга. Я чешу Фреду голову, потом за ушами. Он выглядит довольным.

— О чем ты думаешь? — спрашиваю я.

Эти идиоты изобрели целый том правил касательно пребывания животных на борту. Как удалось протащить его? В одном из рюкзаков?

Не мешает ли кошачья шерсть работе системы подачи кислорода? Кошка — штука небольшая, но для ее перевоза с Ханаана на Тервин, а потом на корабль нужен был целый заговор.

— Я вижу, ты прощен.

Это голос командира, беспрецедентно спокойный и бесцветный. Обернувшись, я вижу, что он балансирует на брусьях подобно паукообразной обезьяне. Кепка сдвинута на затылок, из-под нее соломой торчат волосы. Теперь, здесь, без чужих, он выглядит моложе и счастливее. Его улыбка нежна, почти женственна, в глазах — веселые искры.

— Ты о чем?

— Чтобы ты смог взять свои дополнительные десять килограммов, пришлось пожертвовать некоторыми вещами Фреда. Ему придется обойтись без сластей.

Он взмахнул рукой. Удивительно, что я до сих пор не обратил внимания, какие у него длинные и изящные пальцы. Пальцы пианиста. Художника. Ничего общего с жирными сардельками профессионального воина.

— Ничего страшного. Фред способен на хитроумнейшее воровство. Он всегда в патруле толстеет в отличие от нас, превращающихся в прыщавые пугала.

Я видал передачи с записями возвращения «победоносных героев» из успешного патруля. Белые и в самом деле тощие и покрыты гнойниками. А у темнокожих вид полинялый.

Старик должен быть на своем месте, и он исчезает, прежде чем я успеваю задать хоть один из своих вопросов. Ладно, спрошу Яневича. Так, старпом тоже исчез. Уэстхауз с головой ушел в свой прибор слепого полета, что-то ему бормочет, будто, если сейчас нашептать ему ласковых слов, он будет хорошо работать и потом. Может быть, он его соблазняет?

Все заняты. Кроме шеф-квартирмейстера.

Никастро — маленький, худой, смуглый человек, возраст с виду — от двадцати пяти до пятидесяти. Это его последний патруль. Бросив вызов судьбе и предрассудкам, он женился во время отпуска. Глядя на него, можно подумать, что он теперь жалеет о своем безрассудстве. Проявляет нервозность. Кратковременные срывы, как это называют. Говорят, чтобы пройти десять патрулей и не сдвинуться хотя бы отчасти, нужно быть каменным.

— Сержант, расскажите мне о Фреде. Как выжило это животное? Совершенно очевидно, что это уже не первый его полет. Ветераны будто считают его членом экипажа.

Некий гений изобрел скафандр для кошек и научил их влезать в него по сигналу тревоги?

Никастро смотрит на меня своими маленькими черными, немного сумасшедшими глазами, в них еще живы воспоминания о слишком многих патрулях.

— Корабельный кот. В списке по старшинству он первый. Откуда он тут взялся, теперь уже никто не помнит. Это его четырнадцатый патруль. Увольнительных на берег не берет. При всех заходах где-то прячется. Живет здесь, всех локтями распихивая, как его старший тезка. Прошу вас, не отвлекайтесь от экрана, сэр. На клаймерах работа не дублируется — вы сейчас наш единственный визуальный наблюдатель.

Ответ Никастро меня не удовлетворяет, но, похоже, большего узнать мне и не удалось бы. Пока что. Мне необходимо проявить себя, показать, что я способен таскать свой вес и переносить жару. А пока я — лишний, а значит, каждому из-за меня достается чуть меньше. Я занимаю место, вырабатываю тепло, потребляю пищу. Хуже того, я — чужак. Из тех проклятых идиотов, что врут по головизору.

Веселой жизни ждать не приходится. Остается надеяться, что полет будет кратким и зрелищным.

Со своими обязанностями я справлюсь. Навыки не забываются. Что меня действительно беспокоит, так это резкость. Мог разжиреть. Мог потерять самодисциплину, нужную для перенесения трудностей.

— Задние толкатели — чисто, — докладывает кто-то из рядовых, повторяя информацию с корабля-носителя.

Никто особо не интересуется. Но надо же знать, где мы находимся и не пора ли уже расставаться с кораблем-носителем. Через несколько минут тот же человек докладывает:

— Управление с буксиров отключено. Готовы к ускорению ноль одна десятая g.

Никастро жестикулирует. Я гляжу. Он показывает. В том направлении, куда нас влечет инерция. Я киваю. Не могу припомнить, в каком положении относительно корабля-носителя мы находились раньше. Сейчас будет боковая тяга.

— Квартирмейстер, когда начнем ускоряться, дайте общую тревогу.

Вернулся старпом. Никастро чуть меняет положение в кресле и заговаривает с одним из солдат.

Я ввожу команды для привода камеры, обозревая прилегающее пространство. Корабль-носитель оторвался от Тервина. За ним медленно уходит назад яркий полумесяц. Мы вошли в зону боевых действий и должны быть готовы. Господа из той фирмы могут объявиться в любой момент.

Спикер начинает вещать без передыху.

— Планетарная защита в состоянии готовности. Проход через пост Красной Флотилии. Экран Ромео Танго Сиерра, ось две девятых семь, пятнадцать градусов от зенита.

Кто-то где-то осатанело стучит по клавишам, вводя информацию в компьютер. Я вздрагиваю от стука клавиш. Наверное, механические. На больших кораблях на клавиатуре нет кнопок — просто сенсоры, реагирующие на легкое касание пальца.

Одним глазом глядя на Тервин, я жестом подзываю Яневича. Он вприпрыжку подскакивает с самодовольной ухмылкой, будто не сомневается, что сейчас я задам особенно тупой вопрос.

— Где шкафчики для скафандров?

Я вспомнил, что до сих пор не подогнал скафандр. Почему мне не предложили? Они что, взяли для меня первый попавшийся на вешалке?

— Не бери в голову.

— Но мне же нужен скафандр по боевой тревоге!

Ухмылка.

— Ходи в чем есть.

Легкая паника.

— А как же скафандр?

Он прижимает к подбородку палец в дурашливой задумчивости. Волевой квадратный подбородок добровольца с агитационного плаката, совершенно неуместный на таком узком лице, не сочетающийся с поджарым телом. Из-за такого подбородка он выглядит немного тяжеловесно, а в минуты отдыха его лицо кажется тупым.

— Скафандры. Надо подумать. Может быть, у мистера Вейреса в техническом отсеке что-нибудь найдется для внешних работ.

— Нет скафандров? Господи….

Это они меня огорошили. Я и не слыхивал, чтобы можно было идти в бой без дополнительной защиты — скафандра. Тупо смотрю на корпус корабля. От беспросветной тьмы меня отделяют шесть миллиметров напряженного титана.

Два дополнительных миллиметра вспененного полифлекса от микрометеоритов и немного изоляции. Все это внутри металла. И никаких скафандров.

— Ах, это для вас сюрприз? — саркастически скрипит Яневич. — А известно ли тебе, сколько весит скафандр?

Уму непостижимо. Что они себе думают в штабе? Нет скафандров. Никакой заботы о человеке.

На мое плечо опускается чья-то рука. Я поднимаю голову и встречаюсь глазами с легкой улыбкой Никастро.

— Добро пожаловать на клаймер, сэр.

Нет скафандров. Малейшее повреждение корпуса, и мы погибли. Вот уж действительно «добро пожаловать»!

***

Первые мимолетные впечатления.

Офицеры: холодны, иногда — умеренно дружелюбны. Некое подобие душевности выказал один лишь Дикерайд. Если задуматься, то ничего обидного в этом нет, просто они подозревают, что мое присутствие здесь — это идея адмирала Танниана. Никому, за исключением командира, не ведомо, как нелегко было мне сюда попасть. Интересно, догадывается ли он, насколько я теперь об этом жалею?

Команда: равнодушны, с возможным исключением для Никастро.

Из прочих меня удостоил беседой только тахионщик. Придется проявить терпение. Даже на линии огня солдаты с подозрением относятся к незнакомым офицерам. А в этот раз им приходится объезжать сразу троих.

У Дикерайда это третий патруль, но с этой командой он летит впервые. Инженеров постоянно переводят с корабля на корабль. В конце концов каждый из них получает свой собственный клаймер и становится частью силовой установки. Младший лейтенант ведет себя немного странно, кажется, что он готов дружить со всеми — по крайней мере пока еще не нашел своего места. Но он слишком старается. Наверное, он стоящий инженер — иначе бы он сюда не попал. В одном пропаганда права: на клаймерах служат лучшие из лучших, элита флота.

Дело он может знать хорошо, но я не представляю себе его хорошим офицером — лидером. Может быть, это связано с родом его работы.

Догадка, что лейтенант Вейрес непопулярен, гениальности не требует. Даже не обязательно прислушиваться к тому, что говорят за его спиной солдаты. Он вечно суетится и ничьей работой никогда не доволен. Он не способен держать рот на замке, даже когда это самое умное. И если у него есть выбор между положительным и отрицательным замечаниями, он всякий раз выбирает последнее.

Лейтенанта Пиньяца я видел лишь мельком. Он чем-то схож с Вейресом, хотя чуть потише, но более воинственный и злобный. С большим кубиком на плече. Понятно, что выслужился из низов.

Бредли — стандартный продукт Академии. Самостоятелен, компетентен, уверен в собственных силах. Хороший работник и приятен в разговоре. Похоже, он уже завоевал симпатии своих подчиненных. Далеко пойдет, если переживет десять патрулей.

Пока он ребенок. Через пару лет он будет выглядеть так, будто отделился от командира почкованием. Морщины и ввалившиеся глаза сделают его на десять лет старше. Команда будет полностью доверять ему и ни в грош не ставить штаб. За ним без раздумий пойдут в налет на адские врата, будучи уверенными, что Старик вытащит. И всю дорогу будут костерить давших такое задание идиотов.

Выяснить, что представляют собой унтер-офицеры и солдаты, у меня пока не было возможности. Здесь, в операционном отсеке, можно особо выделить Джангхауза (тахионщик, кличка — Рыболов), Кармона (иногда называемого Патриотом), Роуза, Тродаала и сержанта Никастро. Все — бывалые солдаты, и все уже летали с командиром.

Роуз и Тродаал — типичнейшие сержанты. Отпрыски породы, выведенной еще Саргоном Первым. Мозг с единственной извилиной, и никакой мысли ни о чем, кроме траха. Их шуточки, устаревшие еще ко временам падения Ниневии, по-своему занимательны.

Кармон — безмолвный патриот; и слава Богу, что безмолвный, — никого не изводит речами. Напоминает ящерицу, затаившуюся в ожидании добычи. На его лице — выражение спокойного терпения, «наступит и мой день». Он находится в постоянном напряжении, и окружающих это нервирует.

Как уже сказано, Рыболов — это местный проповедник. По неписаному правилу, выработанному ради каких-то нужд группового подсознания, такой человек есть на каждом корабле, даже, что удивительно, на таком маленьком. Наш — христианин с ярко выраженными харизматическими наклонностями.

Раз уж у нас есть Проповедник, тогда должны быть и Ростовщик, Самогонщик, Фарцовщик (человек, у которого всегда есть что-нибудь на продажу и который может достать все, что захочешь), Букмекер, Вор и Нытик. Нытик — это человек, которого все шпыняют, самая важная фигура в любой маленькой, замкнутой социальной системе. Ходячий катарсис, и. о. Иисуса, невольно принимающий на себя наши грехи.

Им становится тот, кто чуть больше отличается от остальных, чуть более странен. Коллектив таких отчуждает и ненавидит, и, как следствие, всем остальным живется чуть лучше.

Никастро, возможно, — наш трус, так уж сложились обстоятельства. Он до смерти напуган предстоящим заданием. Так, наверное, бывает с каждым, кто отправляется в свой последний патруль. У меня самого что-то вроде этого. Когда впереди нет ничего, кроме очередного патруля, человек ничего другого и не ждет и ни на что другое не надеется. Он знает, что планировать последующую жизнь еще рано. Дергаться начинаешь в последнем полете, до которого чудом дожил. Есть шанс, что у тебя будет завтра. Ты боишься сглазить, стараешься не думать об этом. Но не можешь не думать.

В операционном отсеке работают еще семь человек: Ларами, Берберян, Браун, Скарлателда, Канцонери, Пикро и Циа. Они не бросаются в глаза то ли по складу характера, то ли потому, что это их первый патруль.

***

— Если надо поссать, то лучше сейчас, — говорит Яневич. — По общей тревоге люки задраивают.

Чтобы одна пробоина не вывела из строя весь корабль разом, с каждой из сторон двойных переборок между отсеками размещены мощные люки. Спасательная шлюпка в каждом отсеке своя. Кэн скреплен отстреливающимися болтами. Если придется, мы можем разделиться на четыре секции.

Об этом я хотел бы расспросить подробнее. Кто-нибудь это делал? Смысл в этом есть? Я его не вижу. Как только мне удается сформулировать вопросы, старпом снова куда-то исчезает.

Как разорвать на куски киль? Ведь это — сплошной стальной брус по всей высоте кэна. Должен быть какой-то способ разделить киль между отсеками. И как мы разлетимся в разные стороны? Нужна какая-то энергия, чтобы оттащить отсеки в сторону от гибнущего корпуса.

Кажется, я догадался. На киле, возле оружейного отсека, есть широкий выступ. Из ящичков, развешанных по всему отсеку, к нему ведет куча трубопроводов. И кабелей. Это, очевидно, небольшой химический запал — такого как раз хватает на разделение отсеков. Время сгорания — пять-десять секунд, еле-еле набрать «дельта v»….

— Я был на «Д-67», — ни с того ни сего заявляет тахионщик.

Судя по интонации, это должно что-то значить. Для старых клаймерщиков — может быть. Для меня — пустой звук. Вот если бы он назвал мне фамилию командира…. Несколько успешных патрулей приносят командиру славу. Старик вот — один из последнего урожая героев. А номер корпуса никому ни о чем не говорит. Корабль должен быть большим и иметь имя и лишь тогда может обрести известность. Я слыхом не слыхивал о «Восьмом шаре», пока не попал на Тервин. Но премного был наслышан о «Каролинге», «Марсельце», «Хонане», несмотря на то что деяние за ними числится одно — собственная гибель. Это тоже драматично, конечно. Чертовски драматично. Голосеть била в барабаны, остановиться не могла.

Рыболов хочет поговорить. Он из тех, кто сразу после знакомства неожиданно для самого, себя вручает вам фотографии детей и, смутившись собственной опрометчивостью, прикусывает губу и ждет реакции.

— И что там случилось?

— Да ничего особенного.

Он как будто одновременно извиняется за то, что неловко заговорил, и несколько разочарован моей реакцией. «Д-67». Должно быть, одна из легенд флота.

— Не знаю. Не слыхал.

Джангхауз на вид не так уж стар, а уже ветеран. Ему не более девятнадцати. Обыкновенный прыщавый, смущенный мальчишка в обмундировании на два размера больше. Однако на левой руке, на костяшках пальцев, у него вытатуированы четыре красные звезды. Четыре патруля.

— Целую пригоршню звезд поймал….

Теперь они переползут на следующие фаланги. Варварский, но неукоснительно соблюдаемый обычай. Одно из здешних суеверий.

Половине экипажа еще нет двадцати. Это — рекруты с Ханаана. Старшие — из кадровых космофлотчиков.

Старик называет это «Война детей». Похоже, он забыл свою собственную биографию.

Рыболов обдумывает мои слова и пожимает плечами.

— Нарушилась герметичность корпуса в инженерном отсеке. Даже не в бою это было. На учениях. В том отсеке все погибли. Не смогли добраться и заделать пробоину. А там хранились все скафандры. По инструкции. А остальные болтались двадцать два дня, пока нас подобрали. Первые две недели было так-сяк. Потом подошли к концу запасы энергии….

Почти херувимское лицо перерезает тень. Он не хочет вспоминать, но ничего не может с собой поделать. Усилия остаться здесь со мной порождают в нем заметное напряжение.

— Считается, что у инженерного отсека защита лучше. В том, наверное, смысле, что там смерть быстрее.

Этим словом он меня поразил. Вид у него вполне спокойный, но слово «смерть» выдает душевное смятение. Он рассказывает о самом в своей жизни страшном.

Я попытался представить себе этот кошмар. Жуткое, вынужденное, безнадежное бездействие на борту корабля, потерявшего энергию и ход. Пережившим первый разрушительный удар остается надеяться исключительно на помощь извне. А пути клаймеров пересекаются редко.

Надо отдать должное штабу: когда прекращается связь с кораблем, они немедленно бросаются выяснять, в чем дело.

— Болты вы не взрывали?

Эти болты возбуждают мое любопытство. Абсолютно новый для меня аспект конструкции корабля, и очень тянет выяснить все секреты этого сюрприза.

— Болты взрывать? А зачем? Корабль могут найти. Обычно известно, где искать. А отсек…. Их практически никогда не находят. Не взрывай болты, если корабль сам не собирается взорваться.

Последняя фраза звучит Одиннадцатой Заповедью.

— Но если энергия уходит, а танк с АВ без управления….

— Е-система работала. Мы ее заставили. И не надо думать, что мы не обсуждали вариант разделения.

Он начал огрызаться. Надо сменить стиль. Чем устраивать допросы, лучше попытаться спровоцировать их на добровольные рассказы.

— На самом деле нельзя разделяться, если не знаешь, что тебя сейчас подберут. Продержаться после разделения больше пары дней может только эксплуатационный отсек.

— Вот это и называется «выдержать удар».

Как они это выдержали? Когда ничего нельзя сделать, лишь пассивно наблюдать, как падает уровень энергии, да гадать, когда сдадут магниты.

— Не думаю, что я бы смог.

— Ускорение через десять секунд, — объявляет голос в интеркоме. — Девять. Восемь….

Завыла сирена. Все должно быть закреплено. Чтобы никакие предметы не начали неожиданно летать в воздухе и врезаться в людей. Клацает, закрываясь, люк оружейного отсека. Яневич ложится на живот, проверяя его герметичность.

Старик смотрит на часы. Девятнадцать часов сорок семь минут. На Ханаане, в Ямах, полночь. Я гляжу в камеру и вижу мир, огромный и величественный, очень похожий на все остальные людские миры. Много голубого, много облаков, и границу между водой и сушей отсюда сложно различить. Как высоко Тервин? Не так высоко, чтобы планета уже не была внизу. Можно и спросить, но какая, собственно, разница. Совсем другое меня волнует теперь. Гаденький голосок откуда-то изнутри, не переставая, талдычит, что треть всех полетов завершается в зоне патрулирования.

— Где затычки? — спрашивает командир. — Черт побери, где затычки?

— Ой!…

Человек, сидящий за интеркомом, нажимает на какую-то кнопку. В отсек вплывают наполненные газом пластиковые шарики размером от мячика для гольфа до теннисного мяча.

— Хватит, хватит, — ворчит Никастро. — А то ничего видно не будет.

Новичок, решаю я. Наслышан о командире. Старается показать себя с наилучшей стороны. Слишком сосредоточен. Столько уделяет внимания деталям, что в целом работа не очень клеится.

Затычки будут бесцельно болтаться весь патруль и вскоре сольются с фоном. О них вспомнят лишь в том случае, если судно даст течь. Тогда наша жизнь будет зависеть от них. Они устремятся к дыре, подтягиваемые улетучивающейся атмосферой. Если пробоина будет невелика, они лопнут, пролезая сквозь нее, а внутри у них — вязкое, чувствительное к кислороду покрытие.

Кот бросается на ближайший мячик, бьет его лапами, но тому хоть бы хны. Фред делает вид, что ничего особенного не случилось. Кошачья природа щедро наделила его даром сохранять чувство собственного достоинства перед лицом полного публичного провала.

В случае больших пробоин затычки не помогут. Мы погибнем раньше, чем их заметим.

Удовлетворенный состоянием люка, Яневич поднимается на ноги и, перегнувшись через меня, щелкает переключателем.

— Эксплуатационный отсек. Говорит старший помощник. Продолжаем переход к рабочей атмосфере.

Сейчас корабль наполнен воздухом Тервина, то есть планетарной атмосферой. Рабочая атмосфера будет состоять из чистого кислорода при давлении в пять раз меньше нормального. При таких условиях уменьшается нагрузка на корпус судна, потенциальная утечка газа и общая масса.

Кислород при низком давлении — стандартная для флота атмосфера.

Это удобство имеет свои недостатки — драконовские меры противопожарной безопасности.

Этот псих, командир, взял с собой на борт трубку и табак. Неужели он собирается курить? Это против правил. Впрочем, кот на корабле — тоже.

— Радар, есть кто-нибудь из той фирмы?

— Никого в пределах видимости, сэр.

Так легче. В течение пяти ближайших минут мне голову не оторвут.

А что это Яневич забеспокоился? В паразитном режиме единственное боеспособное оружие на судне — дурацкая магнитная пушка.

Из ниоткуда доносится голос Джангхауза:

— Господь нас хранит. Он прибежище верных.

До меня не сразу доходит, что он пытается вернуться к тому нашему разговору.

Пробный шар, я полагаю. Хочет посмотреть, как я прореагирую. Если я не покончу с этим немедленно, он развернет кампанию по обращению меня в истинную веру по полной программе.

— Возможно. Но, сдается мне, он проводит достаточно много времени в дружеских беседах и с господами из другой команды.

— Это потому, что у них виски старое, — кричит кто-то.

Джангхауз стекленеет. Я оглядываю отсек, но не могу определить виновника. Я и не догадывался, как здесь хорошо разносятся голоса.

На борту очень тихо. Системы работают практически бесшумно.

Джангхауз продолжает. Понятно, почему его прозвали Рыболовом.

Кажется, прошла целая вечность со времени моей последней встречи с настоящим практикующим христианином. Их больше не делают. Старые предрассудки не нужны расе. Новые же пока — на стадии разработки.

— Мы пройдем тяжкие испытания, сэр, и погибнут те, чья вера окажется недостаточно сильна.

Тот же голос отвечает:

— И сказал ему Господь: «Воистину, Я жестоко накажу тебя, Я сделаю тебе в заднице вторую дырку».

— Разговорчики! — рявкает Никастро.

Был ли Рыболов верующим до своего танца со смертью? Сомневаюсь. А спросить не могу — приказ молчать относится и ко мне, хотя квартирмейстер никогда бы не вышел за рамки субординации настолько, чтобы прямо приказывать офицерам заткнуться.

— Рост ускорения на ноль целых две десятых g через две минуты.

— Контакт, трансляция через центральный пост. Корабль противника один, пеленг один-четыре-ноль вправо по азимуту, высота двенадцать градусов от надира, расстояние ноль целых пятьдесят четыре сотых миллиона километров. Курс….

Вот мы и прибыли. Пляска смерти началась. Нас засекли. И вцепятся намертво. Не любят они клаймеров.

Пока я давлю в себе паникера, сообщают что-то еще. Проверив поступившую информацию, Яневич приходит к выводу:

— Это сторожевой катер. Он уберется с дороги. Кармон, включить дисплейный аквариум.

Я фыркаю — смехотворная игрушка. На линейных кораблях класса «Эмпайр» они были больше нашего операционного отсека. И на каждом корабле был не один такой аквариум. При нулевой гравитации можно было в поисках острых ощущений туда нырнуть и поплавать среди звезд. Если вы ничего не имеете против попасть к командиру на втык и отстоять пару недель внеочередных вахт.

Тервин пересекает терминатор. Ханаан еле виден. На его поверхности — никаких свидетельств человеческого присутствия. Поразительно, сколько усилий надо приложить, чтобы следы человеческой деятельности стали видны из космоса невооруженным глазом.

Меняю угол наклона камеры. Теперь не видно ничего, кроме звезд да фрагмента корпуса корабля-носителя, еле-еле проглядывающего сквозь тьму. Удвоив увеличение, я ставлю режим визуального поиска. И ловлю вдалеке перемещающуюся вспышку.

— Вахтенный офицер!

Яневич склоняется у меня над плечом.

— Кто-то из наших. Движется с ускорением.

Я продолжаю поиски и постепенно увлекаюсь открывающимся видом. Некоторое время спустя я ловлю себя на том, что замечтался. Мы движемся уже с ускорением в ноль целых четыре десятых g.

— Они нас не тронут, пока мы не выйдем из-под зонтика планетарной защиты, — говорит мне Никастро.

Тонкий экран, окружающий планету, обеспечил нам безопасный старт.

Если смотреть с планеты, то кажется, будто господа из той фирмы кишат повсюду. Но с планеты виден лишь тонкий срез. И этот срез изучают лишь тогда, когда там кто-то есть. В открытом космосе картина намного шире.

Искусственные объекты в космосе настолько малозаметны, что поиск можно с тем же успехом вести при помощи игральных костей. Абсурдно огромную важность приобретают удача и случай. Трезвый расчет и четкий план вторичны.

Но пока что центральный пост знает, откуда появился противник и куда намерен двигаться. Неотрывное наблюдение за жирной космической сосиской, перемещающейся между этими двумя точками, увеличивает наши шансы. Клаймеры патрулируют наиболее вероятные места охоты.

Поток словесных докладов стихает и становится фоном, заметным не более, чем вездесущие заглушки. Мое внимание переключается с разговоров на говорящих. Мне они не все время видны — кто-то скрыт кривизной переборок, кто-то бродит. Вижу Рыболова. Монта Тродаала. Гонсалво Кармона, чуть ли не священнодействующего, скармливая информацию монитору. Н'Гайо Роуза и его шефа — компьютерщика по фамилии Канцонери, похожего на дьявола. Уэстхауза, ни на секунду не отрывающегося от прибора слепого полета. Люди, которых мне не видно, — это Изадор Ларами, Луи Пикро, Миш Берберян, Мелвин Браун мл. (он настаивает на этом «мл.»), Любомир Скарлателла и Хаддон Циа. Я пока не в курсе их званий и профессий. Когда кто-то в разговоре их назовет — запомню.