Вот так. Я построил модели поведения, но их придется корректировать. Придется смотреть, в какую и как укладывается каждый из них. А командир? Не тот ли он человек, которому все доказательства не кажутся достаточно убедительными? Не узник ли он солипсической Вселенной?

— Шестьдесят секунд, — говорит добрый сержант. Господи, как же быстро пролетели двенадцать минут. Я еще не готов к очередному погружению в hexenkessel[2].

Тревога! Я бросаюсь к работе, разметав записки.

— Пошел пятый!

Я тут же начинаю стрелять. Смысла в этом я не вижу, но любое действие помогает сдержать страх. На какой-то осколок времени движение пальца заменяет работу всего тела и мозга.

— Пошел восьмой!

Сигнал начала клайминга.

— Тридцать минут. Продолжать расчет и выбор целей.

— Волшебные числа, — бормочу я.

Семь и одиннадцать — номера ракет, которые не удается запустить.

— А?

Мой сосед озадаченно смотрит на меня и трясет головой. Весь экипаж думает, что у меня от пребывания в тылу мозги прокисли.

От наушников никакого толку. Инженерный отсек — кладбище привидений, читающих молитвы аннигиляции и термоядерной реакции. В операционном отсеке Яневич сообщает, что истребитель уцелел в первом заходе и намеревается удирать. Молчание командира означает, что это для него не ново.

Никастро бесцветным голосом отсчитывает время.

Напряжение растет быстрее температуры. Третий заход решает все.

Я развлекаюсь, отщипывая вкусные кусочки от данных по цели. Семь термоядерных боеголовок могут вызвать черт знает какие разрушения.

Расплавленные скалы и металл. Люди, мгновенно вплавленные в линзы черного стекла. Через миллиарды дней, возможно, какой-нибудь жуткий потомок существа, сейчас бессмысленно барахтающегося в болоте, будет смотреть на этот лунный прыщ и гадать, какого черта это значит.

Я и сам гадаю. Где тут смысл?

Ну, в данном случае мы можем честно заявить, что они первые начали.

А сейчас, когда по пятам следует смерть, единственный важный вопрос: «Как нам выжить?» Прочее — пивная пена.

Вселенная здесь, в тени Ратгебера, очень узка. Это длинный одинокий коридор, в котором даже близким друзьям трудно разойтись.

И снова корабль задыхается в объятиях жестокосердной хозяйки клаймерной войны — Ожидания. Ждем месяцами. В чем же разрядка? Восемь секунд атаки. Крошки мяса в огромном жирном сандвиче времени.

Это практически невозможно переварить.

Моя задница сводит меня с ума. Трудно подсчитать, сколько раз мне приходилось сидеть дольше, но тогда у меня была возможность двигаться. Желание встать становится навязчивой идеей. Пошевелиться. Что-то сделать. Хоть что-нибудь….

Никастро считает все громче и громче. Агония в заднице проходит. Смерть больнее. У меня появилась внезапная и абсолютная уверенность, что я смертей.

Орудия орбитальных станций смотрят наружу. Тот истребитель успел приготовиться. Он заляжет на нашем пути, большой железный партизан, готовый выскочить из засады.

Если только мы по безумному везению не разбили ему инстелные волноводы, он зовет свою стаю. И те с гиканьем летят мстить за базу. Мы оттянем противника от наших эскадрилий, атакующих конвой. Таким успехом я бы должен быть доволен. Но не очень радостно отдать жизнь за евангелие от Танниана.

На подлет сюда у истребителей уйдут часы. Ратгебер им уже не спасти. Но я точно знаю, что наш след они возьмут. Судя по всей моей жизни, иначе никак быть не может.

Старею, должно быть. Говорят, что пессимизм — заболевание стариков.

Поехали!

Летят ракеты. Пылают залпы лучевых орудий. Моя пушечка сыплет семена. Зрелище небогатое. Все те же выбеленные кости сожженной планетки, изъязвленной кратерами. Силуэты перепуганных существ в скафандрах. Они навсегда останутся в моей памяти, застывшие в последнем бесполезном шаге в укрытие.

Возвращаемся в призрачный мир, и тут же удар. Сотрясается весь корабль.

— Командир!

Это говорит Вейрес. Тихим металлическим голосом.

— Луч низкой интенсивности задел верхний тор, платы двадцать четыре и двадцать пять. Незначительные повреждения.

— Очень хорошо. Следите за ними.

Куда как лучше. Давайте не влипать в неприятности, которых можно избежать за счет внимания к подробностям.

Я ставлю управление пушкой на предохранитель и высказываю в адрес нашего блестящего адмирала отнюдь не благословения. В эту кашу мы влипли из-за его психованной игры. Быть пешкой в галактических шахматах — я не это имел в виду, когда просил назначения. Мало что я за это получил, кроме болячек и сомнений.

— Отбой боевой тревоги, — говорит командир. — Час, джентльмены.

Я переглядываюсь с Пиньяцем. Непредвиденное нарушение процедуры. Когда корабль в клайминге, все находятся на боевых постах.

Никто не возражает. Всем необходимо подвигаться, прервать напряжение какой-нибудь деятельностью.

Работа все равно продолжается. Я единственный, кто может уйти с поста. Как только открывают люки, я ныряю в операционный отсек.

Рыболов не покинул своего места, хотя во время клайминга он и его аппаратура не нужны. Яневич, более чем обычно напоминающий бабочку, порхает по отсеку. Уэстхауз с командиром влипли в астрогационные консоли. Они уже пытаются предугадать, откуда ждать гончих.

Роуз, Тродаал и Ларами играют в «Когда я вернусь на Ханаан» на троих. Как будто у нас на борту больше нет ракет. Они ставят на то, что подъемник не починить. Идет обмен информацией — имена, адреса и особые таланты дамочек, причем время от времени поминаются номера кораблей, люди с которых уже успели воспользоваться услугами этих особ.

Сержант Никастро стоит на самом проходе, изображая статую. Я сумел заметить лишь одно его движение — когда он перебросил тумблер и объявил: «Сорок пять минут».

Мне отчаянно хочется выпотрошить Старика. Мы будем выходить в норму и разбираться с подъемником прямо сейчас? Собирается ли он драпать как можно дальше и быстрее? Оба варианта имеют, на мой взгляд, свои плюсы.

Но у командира нет для меня времени.

Время сменило мундир и служит теперь той стороне. Чуть ли не знаменосцем. Что бы Старик ни решил, а решать надо быстро. Гончие несутся к Ратгеберу, брызгая слюной.

Для меня нет времени ни у кого. Кто не на вахте, скребет плесень. Растворяются в ритуале. Попробую ткнуться в эксплуатационный отсек или к инженерам.

То же самое. Уловка командира не сработала. После короткой разрядки люди снова напряглись, ушли в себя. Даже Дикерайд молчит, как рыба.

Возвратившись к своей койке, я замечаю свисающий оттуда хвост.

— Так, ну и где ты шлялся, жирный?

Неустрашимый приоткрывает глаз и, зевнув, тихонько мяукает. Я вяло чешу его за ухом. Он мурлычет, но тоже как-то без энтузиазма. «Тяжелые времена наступают, старичок», — говорю я. Кот отощал — последнее время он тоже на голодном пайке.

Неустрашимый, похоже, в нелюдимом настроении. Я тоже. Мне слегка обидно. Меня отсекают. Мы с котом тихо грустим. Когда я не мечтаю залезть в койку, мои мысли стремятся к другим мирам, другим временам, другим спутникам. Очень мне себя жаль, что я сюда попал.

Репортер, наблюдатель в идеале должен быть беспристрастным и отстраненным. Но я нарушил чистоту эксперимента самим фактом своего пребывания. Я хотел одновременно быть и рядом, и в отдалении, быть и репортером, и клаймерменом. Ничего не получилось. Мои спутники пришли на флот очень молодыми, почти без прошлого. Стремясь подстроиться под их неискушенность, я свое собственное прошлое держал глубоко закрытым.

И потому прятался и от себя самого.

Лежа в койке рядом с котом, стараясь и мечтая заснуть, я снова погружался в темный омут «как это было» и «надо было бы», в этот черепаший панцирь боли и прошлого, что дан человеку навечно….

Плотина дала трещину, открылась течь…. Я понял, почему народ предпочитает держать язык за зубами.

Этот корабль переполнен ожиданием неминуемой гибели, скрашенным лишь легким оттенком неуверенности.

Может быть, сейчас. Может быть, через пару часов. Приговоренный хочет разобраться в своей жизни и все объяснить. Может быть, чтобы кто-то его понял.

Все эти люди только начинают осознавать свою обреченность. Возможно, теперь я смогу узнать намного больше, чем когда-нибудь хотел.

Ощущение обреченности владеет и командиром. Я уверен в этом, хотя он это хорошо скрывает. Его лицо бледнее, улыбка напряженнее, а выражение лица почти все время, как у покойника перед укладкой в гроб.

У этого корабля экипаж из зомби, из трупов, изображающих живых в ожидании неизбежной кремации. Мы мертвы с той минуты, как истребитель подал сигнал.

Мы знаем, что сигнал был. Во время атаки Рыболов успел засечь утечку инстелной связи.

Никастро так апатичен, потому что раньше других все понял.

— Пять минут.

— Осторожно, Неустрашимый. — Я уверен, что мы больше не увидимся. — Располагайся, как дома.

Я укладываю его в койку.

Оружейный отсек затоплен вязкой, словно сироп, тишиной. У артиллеристов было время себя оплакать.

В них не видно страха. Просто покорность судьбе и безразличие. Я думаю, это из-за долгого ожидания. К чему бояться того, что все равно неизбежно?

Страх есть функция надежны. Чем больше надежда, тем сильнее страх. Нет надежды — нет и страха. Я иду в операционный.

Отрывисто звучит сигнал общей тревоги.

— Говорит командир. Переходим в норму для разблокирования поврежденного ракетного подъемника. Всем быть готовыми к длительному клаймингу. Мистер Пиньяц, держите аккумуляторы на минимальном заряде. Мистер Бредли, понизьте внутреннюю температуру до минимально допустимого уровня. Проветрить атмосферу. Освободить и очистить все приемные емкости человеческих отходов. Раздать боевые рационы на три дня. Мистер Вейрес, мистер Пиньяц, отберите рабочие группы. Выдайте им снаряжение и проинструктируйте. Мистер Уэстхауз, по готовности опускайте корабль.

Мы переходим в норму в глубине межзвездной бездны. До ближайшей звезды — три световых года. Вселенная — колодец с чернилами, на стенах которого мерцает горстка светлячков. Властное напоминание о неохватности всего сущего, о том, как бесконечно далека другая жизнь от тонких стен нашего клаймера.

Необходимость действовать постепенно прекращает пандемию мрачного оцепенения. Появились проблески надежды и страха. Ко мне возвращается вера в собственное бессмертие. По мере того как успешно решаются мелкие проблемы, все более достижимой кажется и главная цель — спасение.

А если подумать, как даже Сам Господь найдет нас в середине этого огромного Ничто?

Дел у меня не слишком много. Визуальное наблюдение — пустая трата времени. Рыболов засечет любое движение намного раньше меня. Чтобы убить время, я помогаю дежурным с очисткой параш. Слегка восстанавливает боевой дух. Когда мы заканчиваем, у меня возникает чувство достижения. И оно встраивается в более широкую картину. Чувство такое, будто мы снова безнаказанно подергали за бороду старуху Смерть.

Седьмую ракету заклинило капитально. Придется снять стрелу подъемника из лифтового механизма, и лишь тогда люди смогут поставить ее на направляющие. Потом вернуть на место стрелу и весь крепеж. И лишь потом можно будет поднять ракету на огневую стойку в пусковом бункере.

Пиньяц хочет снять узел стрелы целиком и заменить его другим, от второго подъемника. Он опасается, что стрела погнулась и снова заклинит при попытке поднять одиннадцатую ракету.

— Не разрешаю, — отвечает на это предложение командир, — мы и так слишком надеемся на удачу. Так долго стоять мы не можем. Используйте старую стрелу. Сколько это займет времени?

— Пять часов! — кричит шеф-артиллерист Холтснайдер с третьей установки. Это вообще-то не его дело — работа ракетчика. Пиньяца такая ситуация не устраивает. Он хочет, чтобы у него работали лучшие, и утверждает, что шеф-ракетчику Бату не хватает опыта работы в открытом космосе.

— Пять часов — ни хрена себе! В вашем распоряжении два. Успевайте или отправляйтесь домой пешком. Мистер Вейрес, ваши люди вызвались помочь Холтснайдеру. Два часа.

Вейрес послал Гентмана и Киндера в открытый космос осмотреть панели тора, обожженные лучом пушки конкурентов. Они в шлюзе, уже возвращаются. Когда Вейрес приказывает им выходить снова, они демонстрируют блестящее владение родной речью. Я через объектив камеры смотрю, как они на страховочных линях скользят к третьей пусковой.

Киндер и Гентман — ханааниты. У каждого из них есть дом и семья. Мне кажется, что подвергать их риску не стоило. Хотя Гентман — разумный выбор, он главный механик на нашем корабле.

За сорок минут они выравнивают седьмую ракету. Одиннадцатая не заклинена и становится на место без проблем. Холтснайдер осматривает стрелу и заявляет, что после регулировки она будет работать.

— Командир!

От крика Рыболова покачнулся корабль. Джангхауза отвлекли наблюдения за работой товарищей, и он перестал смотреть на экран.

— Черт побери! Идут, гниды! — рычит Тродаал.

— Вейрес! — кричит командир. — Переход на АВ! Мистер Уэстхауз! Начальники отсеков! Приготовиться к экстренному клаймингу!

— Командир!… — пытается протестовать Вейрес. — У нас пять человек за бортом. У них не останется шансов, если они выскользнут за поле корабля или если клайминг будет долгим.

— Быстро, лейтенант!

Я не понимаю, на кого он рычит, на Вейреса или Уэстхауза. Лицо у астрогатора цвета слоновой кости клавиш старого пианино.

Картинка на экране Рыболова — хуже некуда.

— Прут прямо к нам в глотку. Будь они слепые, все по нам не промахнутся.

Старик подбил итог. Пять жизней против сорока четырех. Людям это не понравится, но они проживут достаточно, чтобы выматериться.

— Блядская невезуха!

Эти проклятые корабли намерены приземлиться непосредственно к нам в карман. Рыболов, ты-то какого, черт тебя дери, ворон считал? Какого хрена ты не включил сирену?

Тревожные вопросы от работающих за бортом обрываются, стоит только нам перейти в ноль. Теперь радио бессильно. Как и все остальное, когда мы уносимся в мир духов. Все молчат и обмениваются настороженными взглядами.

Холтснайдеру удается связаться с нами через интерком, которым пользуются в гавани осмотрщики. Хорошо у сержанта башка варит. Особенного беспокойства в его голосе нет, что успокаивает.

— Операционный отсек, говорит Холтснайдер. Командир, сколько продлится клайминг?

Страх проскальзывает в его интонации, но самоконтроль сильнее. Настоящий солдат. Работает и не стремится подчеркнуть трудности.

— Предоставьте это мне, — спокойно отвечает командир. — Выйдем, как только сможем. На нас наткнулся охотник. Как только уйдет — выйдем. Как у вас там дела?

— Кажется, мы потеряли Хеслера, командир. Он идиотничал на фале. Все остальные в пусковом бункере.

Бедняга Хеслер. Плавать за девять световых от всех миров. Корабль ушел. Должно быть, напуган до смерти.

— Как с кислородом, Холтснайдер?

— У Манолакоса осталось всего на полчаса. Если будет надо, поделимся. Думаю, что на час хватит.

— Это хорошо. Держитесь. — Он понижает тон. — Мистер Уэстхауз, переходите в норму, как только индикаторы покажут, что он уходит.

— Осталось подождать четырнадцать минут, командир.

— Перейдем в норму через четырнадцать минут, — повторяет командир так, чтобы слышал Холтснайдер. — Времени у вас будет в обрез. Начинайте готовить Манолакоса к возвращению. Соедините его страховкой с тем, кто идет на втором месте с конца по количеству кислорода. Остальные пусть еще раз перепроверят одиннадцатую птичку, а потом тоже готовятся к возвращению. Не теряйте времени, мы и так уже слишком много набрали его взаймы. Нам придется изрядно потанцевать, чтобы подобрать Хеслера, и при этом обдурить охотника.

— Все ясно, командир. Остаюсь на связи.

— Блин! — взвывает Рыболов и бьет кулаком по переборке.

И не разберешь, то ли он хотел обматерить сложившуюся обстановку, то ли так восхищается Холтснайдером.

Мне еще не доводилось слышать о выходе в открытый космос в клайминге.

— Бывало такое раньше? — спрашиваю я Яневича.

— Не слыхал.

Никто не знает, на каком диапазоне снаружи корабля действует эффект. Может быть, на расстоянии в один миллиметр его влияние уже пропадает. Любой, кто отважится выйти из пускового бункера, рискует присоединиться к Хеслеру.

Манолакос и Киндер убеждены, что так оно и случится.

Мы слышим спор, но только те слова, которые говорит Холтснайдер. Протесты его людей разобрать невозможно. Они разговаривают, прикасаясь друг к другу шлемами.

Спор идет злобный и растерянный, и, как мне видится, каждый из моих товарищей по кораблю думает: «А у меня хватило бы духу на такое?»

У одного нервный срыв. До нас доносится плач и мольба.

— Холтснайдер, — резко вмешивается командир, — прикажите своим людям выходить. Объясните, что иначе у них нет ни одного шанса.

— Есть, командир.

Судя по голосу Холтснайдера, ему эта идея по душе не больше, чем его солдатам.

— Они вышли, сэр, — докладывает он через минуту. — Гентман, поднимитесь и проверьте, не изменится ли положение клюва нашей птички, когда я включу подъемное устройство. Командир, похоже, что седьмую заклинило из-за отказа гидравлики в системе выравнивания стрелы. Если нос не захочет оставаться на одном уровне с хвостом, мы их выровняем вручную.

— Отлично.

Когда прочитаны все книги, когда прокручены до дыр все фильмы, когда кассеты с музыкой заиграны до полной скуки, когда все байки уже потравили и негде поиграть в карты ввиду отсутствия хоть сколько-нибудь приемлемого карточного стола, клаймерщики начинают изучать корабль. Они называют это перекрестным обучением. Гентман — ветеран. А значит, может помочь Холтснайдеру без подробных инструкций.

Я тоже полистал учебники для ракетчиков. (Как большинство писателей, я много времени трачу на избежание всего, что хоть как-то напоминает писательство.) Я сам мог бы сделать работу Гентмана. Но не то чтобы очень хочу.

Механическая драма продолжается. Тревога за Киндера и Манолакоса заглушает неумолимый бег времени.

— Одна минута.

В голосе Никастро появляется жизнь. Он просыпается.

— Одиннадцатая готова, командир. Выдерживает все контрольные проверки. Возвращаемся.

— Отлично, Холтснайдер. Оставайтесь там, где сейчас находитесь. Мы переходим в норму. Поскребитесь, когда перейдем.

— Есть, командир.

Сигнал тревоги взрывается какофонической симфонией точно по учебнику.

— Мистер Вейрес, обеспечьте готовность шлюза.

Более бессмысленного распоряжения я еще не слышал. Там полбригады инженеров соберется ждать.

— Тродаал, вы готовы зарегистрировать телеметрический сигнал Хеслера?

— Готов, командир.

Выходим из клайминга.

Холтснайдер выходит на связь по радио.

— Командир, я не вижу прожекторов скафандров. Они добрались до шлюза?

Этот шлюз расположен в дне кэна и с тора его не видно.

— Мы здесь, сержант, — отвечает Гентман.

— Черт! Командир, они отрываются. Дрейфуют слишком быстро, 0'кей. Они нас заметили.

— Включить огни! — рявкает командир.

— Вот он, Такол, — шепчет Киндер. — Есть! Я тебя вижу! Втащу тебя на своем двигателе.

Манолакос захлебывается потоком бессмысленных звуков.

— Киндер, это командир. Что там с Манолакосом?

— Просто сдрейфил, сэр. Приходит в себя.

— Вы видите Хеслера? Кто-нибудь из вас?

— Не….

Неожиданное «Ох ты, черт!» Рыболова заставляет всех дернуться.

— Командир, тут у меня еще один. Подходит с два семь ноль относительных на сорока градусах. Истребитель.

— Берберян?

— Охотник, идущий в норме, командир. Следим.

— Он подходит, командир, — говорит Рыболов. — Нас заметили.

— Время?

— До красной зоны минут пять или шесть, командир. Пока в желтой.

Красная зона: оптимальное расположение для выстрела. Желтая зона: приемлемое расположение для выстрела.

— Инстелная связь у охотника, черт ее дери! — рычит Яневич.

Старик грохочет, как гром:

— Холтснайдер, запихивайте свою задницу на борт! Немедленно!

— Командир, я зарегистрировал телеметрический сигнал Хеслера, — говорит Тродаал. — Он в девятнадцати километрах от нас, прямо за спиной Манолакоса и Киндера.

— Командир, истребитель запускает ракеты, — говорит Рыболов. — Две пары.

— Пора. Канцонери!

Оружейный отсек засек ракеты, но остановить их не может. Они подходят в гипере и перейдут в норму в самую последнюю секунду. Клаймер берет маневром, но мы не способны на маневр. Мы и не линкор. Мы не несем перехватчиков. Единственное, что может сейчас сделать командир, — клайминг.

Пиньяц приказывает снова разрядить аккумуляторы. Он делает это от собственного имени. Командир неодобрения не выражает.

— Тродаал, перейдите в диапазон двадцать один и направьте плотный луч на этот корабль, — говорит командир. — Приготовиться к клаймингу, мистер Уэстхауз. Мистер Вейрес, у вас там кто-нибудь добрался до шлюза?

— Нет, сэр.

По кораблю прокатывается гул голосов. Люди переводят задержанное дыхание. Ситуация напряженнее, чем я подозревал. Можно подумать, будто командир собирается сообщить джентльменам из той фирмы, что ему приходится оставлять людей за бортом.

Здесь нет ни правил, ни соглашений, но в подобных редких случаях джентльмены из той фирмы обычно откликаются на сигнал о спасении — если слышат его сквозь собственные переговоры. Они даже настолько любезны, что передают по радио имена пленников.

Мы далеко не всегда ведем себя так вежливо.

— Холтснайдер, вы где?

— Приближаюсь к шлюзу. Осталось пять метров. Со мной Киндер и Манолакос.

— Черт бы его….

— Что такое? — спрашивает Киндер. До сих пор он держался хорошо, теперь паника исказила тон его голоса. Манолакос снова заходится в крике.

— Командир, время кончается, — говорит Канцонери. — Если мы не смотаемся, от огня нам не уйти.

— Мистер Вейрес, втаскивайте их!

У Уэстхауза силы духа больше, чем кажется возможным. Он откладывает клайминг до последней миллисекунды. Школьный учитель!

И все-таки мы остаемся без Холтснайдера, моториста, Киндера, Манолакоса и без Хеслера.

Стены скрывает туман.

— Ох, гадство, — слышится вздох Вейреса. — Вижу Холтснайдера…. Он пытался повернуть колесо…. Исчез. Похоже, что упал.

Он падает вместе с Гентманом, Киндером и Манолакосом туда, где рвутся огненные шары. Корабль дергается, дрожит, ощутимо нагревается. Они стреляют точно.

Вокруг меня бледные лица. Четверо добрались до конца. Хеслер, возможно, оказался удачливее.

— Как думаешь, они сочтут нас покойниками? — спрашивает Уэстхауз.

— Органика в спектре есть, — отвечает Яневич. — Но металлов мало.

— Программу ухода, мистер Уэстаауз! — рявкает командир. — Поднять корабль до пятидесяти Гэв!

Его голос не выдает ничего, кроме полного самообладания. Он стал компьютером для выживания, с единственной задачей — вытащить нас всех.

Восковое лицо. Дрожь в руках. Он боится встречаться со мной глазами. Никогда раньше он не терял людей.

— Старый это трюк — ждать до последней секунды, — говорит Яневич бесцветным голосом, лишь бы чем-нибудь себя занять. — На это их больше не купишь.

— Я не собирался никого покупать. Став. Я пытался спасти четырех человек.

Уэстхауз тоже сильно потрясен.

Клаймер снова встает на дыбы. И снова. Шарики-затычки носятся по воздуху. На голову сыпется всякий хлам. Система искусственной гравитации на секунду сходит с ума.

— Черт возьми, — говорит кто-то, — а они почти нащупали. Чертовски близко.

— Понимаешь, что я имею в виду? Это сказал Яневич, а вот кому — непонятно. Может быть, командиру.

Старик не из тех, кто станет отказываться от тактики лишь потому, что она не нова. И.не из тех, кто не станет выгодно использовать неизбежную потерю четырех человек. Он будет пробовать все, ведь все может сработать, а плакать он будет потом. В сложившейся ситуации он принимает решение сидеть тихо и надеяться, что истребитель посчитает нас погибшими.

Первый ход в этой длинной партии.

Снова клаймер ходит ходуном. Освещение мигает.

— Вот поганый охотник, — ворчит кто-то. — Держит наши координаты.

Итак, начинается. Бегство после «Левиафана» было куда как проще.

У меня четкое ощущение, что будет еще похлеще.

Должно быть, морда у меня угрюмая. Глядя на нее, Яневич слабо улыбается.

— Подожди, пока вся семья явится на пир. Тогда видно будет, кто настоящий мужчина, а кто молокосос.

Хихикает ядовито, но натужно. Не меньше моего перетрусил.

Такого рода действия — неотъемлемая часть каждого полета клаймера. Можно бы счесть, что ветераны уже должны к ним привыкнуть. Это не так. Даже Старик несколько напряжен.

По нам продолжают лупить молотком.

Тактическая инициатива теперь на стороне командира истребителя. Он будет расставлять своих бесчисленных братьев по всей сфере, окружающей нашу расчетную область клайминга. Их замысел — настигнуть нас во время сброса тепла, вынуждая к клаймингу, пока мы еще не остыли. Таким образом, сфера патрулирования будет постепенно стягиваться, увеличивая плотность надзора. А нам все сложнее будет сбрасывать тепло.

И так раз за разом, пока командир не встанет перед выбором: выйти из клайминга или свариться.

Когда им не удастся достаточно туго затянуть петлю, они постараются заставить нас истратить весь АВ. Это требует терпения. А терпения у них, к сожалению, с запасом.

— Похоже, что праздник подошел к концу, — говорю я Яневичу.

— Точно. Сука Танниан. Прям позарез нужен был этот Ратгебер.

— Оружейный, приготовиться, — отдает указание командир. — Аккумуляторы на зарядку.

— Что за чертовщина? — Даже Яневич озадачен. — Мы только чуть разогрелись.

— Джангхауз, Берберян, мне немедленно нужен курс этого истребителя, расстояние до него и скорость. Вниз, мистер Уэстхауз.

Стенки твердеют.

Несколько секунд мы проводим в огне рыщущих лучей лазеров — стряхиваем избыток тепла.

— Переходим в гипер!

Истребитель стремительно приближается. Пиньяц, чтобы руки были заняты, разрядил в него пушку.

— Четыре ракеты, командир, — докладывает Берберян. И добавляет цифры, затребованные командиром перед выходом из клайминга.

— Где охотник?

— Глубоко в космосе в норме, командир.

— Хорошо. Может быть, подбирает Хеслера. Будет занят некоторое время. Что-нибудь еще?

— Больше ничего, командир.

— Очень хорошо, мистер Уэстхауз. Поднимаемся! Двадцать пять Гэв! Оружейный, эксплуатационный отсеки, направить все тепло в батареи! Канцонери, посмотрите, хватит ли у вас данных для прогноза поведения истребителя.

— Курс и скорость, командир. Хотите угадать, куда и насколько он повернет?

На мгновение Старик вперяет взор в бесконечность.

— Рассчитывай по стандарту. Похоже, что он придерживается стандартной процедуры. Уэстхауз, когда получите данные, садимся ему на хвост. Как только Пиньяц подзарядит аккумуляторы.

— Сэр?

— Будем его подманивать. Он уже двенадцати ракет лишился.

Клаймер трясется. Неустрашимый воем высказывает свои соображения откуда-то из-за дальнего угла.

— А всего у него их двадцать.

Да он что, заразился танниановским стратегическим идиотизмом? Если он будет и дальше поднимать пыль, то вокруг соберется толпа.

— Либо двадцать четыре, — бубнит Пиньяц по включенному интеркому, — либо двадцать восемь, в зависимости от системы вооружения. Что за моча стукнула Старику в голову? Они нас одной артиллерией без ракет задавят.

— Мистер Пиньяц!

Интонация командира ощетинилась ледышками.

Не будем считать ракеты, покуда они все не выпущены. Сколько бы их ни было, используются они с умом, а мне это не по нутру, у меня от этого желудок вокруг горла ходит. Драпать надо, а не вытанцовывать.

Но у руля — командир. Его работа — и его, возможно, проклятие — принимать решения.

— Готово, командир, — говорит Уэстхауз.

— Опускаемся!

Мы выходим близко к истребителю, почти в его слепой зоне, и это создает практически невероятное положение для стрельбы.

— Отсутствие воображения, — говорит командир почти про себя. — Огонь!

Артиллеристы лучевых орудий разряжают аккумуляторы.

Командир противника успевает перескочить в гипер, и нам удается лишь пощекотать ему хвост. Он приветствует нас очередным веером ракет.

Сквозь говор Рыболова, Роуза, Берберяна, Уэстхауза и прочих слышится фраза командира:

— Это даст ему пищу для раздумий.

Ага. Я понимаю его замысел. Маленькая собачка превращается в крупного пса. Может быть, они занервничают и сделают ошибку, которая даст нам возможность удрать.

Танец с охотником длится час. Мы его запутали. В клайминге мы провели не более пяти минут. Способность исчезать дает нам некоторое преимущество в маневренности. Охотник потерял нашу точку Хоукинга. Мы появляемся неожиданно и успеваем уклоняться от ракет.

Охотник больше не стал зря бросаться ракетами. На очереди дуэль на лазерных пучках.

— Есть! — кричит Пиньяц, ликуя и не веря своим глазам. — На этот раз мы ему влепили!

Это уже второй победный вопль. Игра в слепня оправдала себя, пока ведется один на один.

— Переходит в гипер, — говорит Джангхауз. — Не на всей тяге. В следах двигателей вроде бы аномалии.

— Трус, — смеется командир.

В этом раунде он вышел победителем. Сейчас они находятся в гипере, где мы не можем их ничем достать, кроме ракеты. От ракеты они, несомненно, могут увернуться или перехватить. Клаймеры успешно охотятся лишь тогда, когда, выскакивая из ниоткуда, пускают ракету, не давая противнику времени на реакцию.

От маленького триумфа поднимается настроение. Мы их обставили. Но за хорошим настроением — тревога по поводу братьев истребителя. Они скоро начнут строить свою сферу вокруг нашего предполагаемого местонахождения.