Глава 7

Приказы

Патруль меня достает. Сегодня я почти со всеми грызусь или задираюсь. Во мне, как в закупоренной бутылке, кипит страх.

Не я один хожу с угрюмой рожей. Меньше стало улыбок, меньше шуток. Экипаж притих. Между людьми нарастает не высказываемое, но очевидное напряжение. Недалеко до драки. Нужен клапан для спуска давления.

До этого я постараюсь не покидать операционного отсека. Не хочу стать участником. Из-за сдерживающего присутствия Старика операционный отсек стал самым безопасным местом на корабле.

Когда я прихожу, на вахте Пиньяц. Рядом командир. Командование ответило на наш рапорт. В конце-то концов.

— Подонки! — рычит Пиньяц.

Командир вручает мне листок. Это поздравления. От танниановых лизоблюдов.

— Ни одного слова о Джонсон, — бормочет Пиньяц. — Гады железобетонные. То же самое будет с нами. Некий печальный мешок с дерьмом переведет нас в неактивный файл, подождет с годик, а после разошлет «с прискорбием сообщаем».

Никастро дарит Пиньяцу взгляд, исполненный яда. Его руки белеют и трясутся.

— Письма на этих чертовых бланках, вот что они рассылают. Набитые таннианским враньем о доблестных воинах, приносящих высшую жертву. Господи! Говори потом о бездушии.

Никастро вскакивает, я встаю у него на пути. Он замахивается. Я легким толчком отправляю его обратно и спрашиваю:

— Как там дела, сержант?

Он погружается в неловкое молчание.

Удара Пиньяц не получил, но из дальнейшего понял достаточно. Он перестает скулить.

Слишком многие все видели и ничего не пропустили. Весть расходится.

Может быть, это позволит мне сделать прорыв. Один обычный случай, абсолютно незапланированный. После постоянных безуспешных попыток хоть что-нибудь придумать.

Первым начинает обсуждать инцидент командир. В частной, разумеется, беседе.

— Сегодня утром я случайно заметил кое-что интересное, — говорит он, прихлебывая кофе, сваренный для придания большей остроты очередному нашему спаррингу.

— Да? Я сомневаюсь.

— В чем ты сомневаешься?

— Что ты что-либо сделал случайно. Ты даже дыханием управляешь, как хореограф балетом.

Он позволяет себе усталую, сардоническую улыбку.

— Ты отлично нашелся. Могли быть неприятности. Ито мог начать настаивать на своих прерогативах. — Он продолжает обрабатывать свою трубку. — Ты всегда был хорош в таких ситуациях. Боюсь, что Никастро мне придется сожрать.

Он обнаруживает на трубке что-то, что ему не нравится, и отправляет инструмент обратно в карман.

— Порой после боя патруль идет корявее. Просто все труднее. Как моральная гангрена. Трения между офицерами и солдатами. Команда разбивается на враждебные лагери. — Он снова тянется за трубкой, которую замучил уже до полусмерти.

— Ты выиграл время. Может быть, Никастро теперь глянет на себя со стороны.

После паузы:

— Скажу, наверное, начальникам отсеков, пусть подтянут особо болтливых.

Мое воображение подсказывает мне возможность катастрофического развития событий. Удар разряжает обстановку, но сеет семена. Создает прецедент. Нужно что-нибудь для отвлечения. Жалко, что нет места для занятий спортом.

— Ты можешь посоветовать Пиньяцу быть помягче.

— Знаю. Он просто сказал то, о чем думаем мы все. Дело не в том, что, а в том, как он сказал. Он все так говорит.

Все-таки ничего командир толком не говорит.

— Черт возьми, ему не нужно постоянно доказывать, что он не хуже других. Мы это и так знаем. За этот наплечный кубик жителя Старой Земли ему могут голову свернуть.

— Это и я бы мог сделать. Мне это надоело. Но что поделаешь? Люди останутся такими, какие они есть. Жизнь их научит.

Учит меня жить. Я полагаю, что настало время дать сдачи.

— А ты? Что у тебя за кубик? Что тебя-то снедает?

Его лицо темнеет, как старый дом, в котором погасили свет. Залпом допивает кофе и оставляет мой вопрос без ответа. Настаивать не стоит.

Вдруг материализуется Кригсхаузер, якобы прибрать. Но у него явно что-то на уме. Он из простой работы делает целую процедуру.

Я едва ли прикоснулся к кофе.

— Ты это пьешь, Кригсхаузер? Хочешь допить? Давай. Садись.

Я уверен, что он отпивает по чуть-чуть с каждой заварки. Настоящий кофе — слишком сильное искушение.

— Спасибо, сэр. Да, сэр. С удовольствием.

Я жду, не зная пока, как его разговорить. Как и прочие на борту этой летающей психиатрической клиники, он покрыт надежной броней.

Он собирается наконец с духом.

— У меня есть проблема, лейтенант.

— Да?

Кригсхаузер прикусывает нижнюю губу.

— Сексуальная проблема, сэр.

— Как?

Трудно не верить заявлению, что он ни разу не мылся и ни разу не менял нижнего белья. Его личный вес состоит, должно быть, из одних дезодорантов и одеколонов. От него воняет.

— Это мой пятый патруль на этом корабле.

Я киваю. Мне это прекрасно известно.

— Они не отстанут от меня. Я влип.

Что делать с голубым? Ничего, наверное. Почти все мы извращенцы.

— Тут вот еще один парень…. — Его прорывает. — Пытался заставить меня сделать это. Давил на меня. Не пропускал мои заявки. Поэтому-то я и не моюсь. Это не примета, как другие парни думают. Но он все равно припер меня к стенке.

— Как?

— Все из-за той девчонки, понимаете. В позапрошлом отпуске. Говорила, что ей восемнадцать. Так это неправда. И она сбежала из дома.

Да? Я так и думал. Вселенная гноится несчастными. Слишком многие из них — дети.

— Она пользовалась мной, чтобы досадить родителям.

— Так-так.

Такое случается. Слишком часто.

— Я понял это в прошлый отпуск, когда попытался ее навестить. Ее родители — большие шишки в штабе. Жаждут крови. Девчонка меня обработала, а они подумали, что это я ее. Когда они узнали, в чем дело, было уже слишком поздно, чтобы делать аборт.

— Ты уверен, что это ты?

Когда речь идет о Ханаане, это очень разумный вопрос. Его лицо потемнело от злобы. Я сменил тему. Эта девчонка ему не безразлична.

— И этот парень знает?

— Да, сэр. И если я не соглашусь, он расскажет про меня.

Сексуальное принуждение? Здесь? Невозможно поверить.

— Почему ты мне об этом рассказываешь? А вдруг я — эйдо? А вдруг я напишу об этом в своей книге? А вдруг я сам расскажу? Разве офицеры не держатся друг друга?

— Надо было хоть кому-то рассказать. А вы не доносчик.

Хотел бы я быть в этом уверен так же, как он.

Я не ведущий колонки полезных советов. При том, как я искорежил сам себе жизнь, своими советами я могу принести решительно больше вреда, чем пользы.

— Он не блефует?

— Нет, сэр. Он это уже проделал. С моим другом Лендтрупом.

— А что, если ты просто скажешь ему, что навешаешь ему хорошенечко, если он не отвяжется?

— Это будет блеф.

Я киваю. Можно понять. Мы — военные люди, вокруг — война. Самая мысль о насилии друг над другом отвратительна. Поступок Ника-стро мог быть совершен лишь в стрессе. С детства людей учат сдерживать животную агрессию. Общество это хорошо умеет. Потом мы. берем этих мальчишек и делаем из них воинов. Любопытное свойство нашей ветви обезьяньей породы, эта противоречивость.

— И даже если он поверит, все равно может заложить, верно?

— Да, правда. А что будет, если он расскажет? Эти штабные родители, что они устроят?

Штабные имеют возможность буквально угробить человека бюрократическими методами.

— И знать не хочу, сэр. Я хочу сделать свои десять и отвалить, как только смогу. Может быть, уйти в учебную команду.

Не многие из клаймерщиков надеются дожить до конца войны. Большинство догадываются, что выступают за проигрывающую команду. Все, чего им хочется, — это остаться в живых.

Странная эта война. Конца ей не видать. И не уволиться, пока она не закончится, если тебя не испортят так сильно, что ты станешь пригодным лишь на собачий корм или на просиживание у окна госпиталя для инвалидов. Никакой веры в завтрашний день, вдохновляющей обычно молодых. Это война отчаяния.

— Это то, что рискуешь потерять ты. А он?

— А?

— Есть и другая сторона. У него тоже есть слабые места.

Я чувствую себя ослом, играющим человеческими жизнями. Но сам напросился. Я пошел на сделку с Мефистофелем. Нельзя быть разборчивым, влезая в чужие жизни. Я хочу знать и понимать окружающих меня здесь людей. Кок — один из них. Если не займешься его проблемой, не поймешь его. Он останется просто человеческим курьезом, набором непонятных причуд.

— Я таких не знаю, сэр.

— Давай начнем сначала. Как он узнал про девушку?

— Не знаю, сэр.

— Кому ты говорил?

— Только Лендтрупу и Фоссбринку, сэр.

— Лендтрупу? Ты о нем уже что-то говорил.

— Курт Лендтруп. Он был с нами в прошлый патруль. Списанный кадр. Мы провели отпуск вместе.

— Втроем?

— Да, сэр. К чему вы ведете, сэр?

— Ты говорил с Фоссом? Спрашивал его, говорил он кому-нибудь или нет?

— Зачем, сэр?

— Если ты рассказал только двоим, значит, один из них сказал кому-то еще. Я бы предположил, что Лендтруп. Ты говорил, что на него тоже оказывали давление. Тебе бы следовало это проверить.

Он специально прикидывается дураком. Не хочет втягивать своих друзей в эту историю, не хочет потерять свое доверие к ним. Может быть, он считает, что, поговорив с Фоссбринком, он лишится лучшего друга. Весьма ранимый молодой человек.

— Тебе необходимо заткнуть течь. Это дало бы какой-то рычаг. Поговори с Фоссом и приходи ко мне. Я пока подумаю.

— Хорошо, сэр.

Он недоволен. Он хочет чудес. Хочет, чтобы я нажал волшебную кнопку, и все наладилось само собой. Такая у нас, людей, омерзительная привычка — искать легкие выходы.

— Спасибо за кофе, сэр.

— Всегда пожалуйста.

Было бы легче, если бы он назвал имя. Я бы прижал шакала к стене и пригрозил бы своей книгой. Сила прессы. А что? Но Кригсхаузер не расколется. Это я знаю и без вопросов. Ясно, что он боится.

Тут может быть и другая сторона. Мы, люди, даже если очень стараемся, все равно слегка подтасовываем факты. Вполне возможно, что Кригсхаузер подтасовал их порядочно.

Книга, о которой я говорил, это лишь пример. Я хочу быть объективным. Я имею намерение быть объективным. Конечно. Но насколько объективен я могу быть? Штаб я видел мало, а то, что видел, не впечатляет. Я слишком сильно отождествляюсь с фронтовиками. Меня сильно подмывает забыть, зачем они должны выдерживать этот ад….

Я в приступе самоиронии хмыкнул. Да, я человек с возможностями. Одна из причин, по которой люди боятся раскрываться передо мной, — а вдруг я о них напишу? Так что я в конце концов — всего лишь своего рода эйдо.

Случайная угроза может иметь удивительные результаты.

Яневич говорит, будто придурок Танниан не устает трубить с тех пор, как я на клаймере. Он всей Конфедерации пообещал репортажи с борта, правдивую историю о повседневной жизни героев. Его ребята по связи с прессой дело знают. Половина населения будет ждать, затаив дыхание. О, ваше величество мегакон-марки, собирайтесь на мой счет….

Как бы не пролетел Неустрашимый Фред. Он небось думает, что я буду выдерживать линию партии.

А получится ли у меня честный репортаж? Вдруг не выйдет настоящая картина с ясным показом, почему от приказов командования бесятся со злости люди в окопах?

Самой большой победой было не то, что адмирал согласился послать меня в патруль. Этот человек помешан на прессе. Главное — .мне удалось заставить хищников постарше гарантировать, что они в мои репортажи лезть не будут. Я их околпачил. Они думают, что я должен показать все язвы, иначе публика не поверит.

Хотя, возможно, победа не столь велика. Возможно, они перехитрили меня. У Танниана легион врагов, и все кусачие. Многие из них на Луне-командной. Гарантии могут быть уловкой, чтобы дискредитировать популярного героя.

Ничего, кроме язв, я не нашел. Зато столько, что некий чертик подговаривает меня снизить планку, чтобы быть уверенным, что я смогу пройти не только Танниана, но и камарилью адмиралов, жаждущих развеять его славу.

После разговора с Кригехаузером я забираюсь в свою койку. Последние несколько дней были изнурительными.

И тогда в сознании, заслонив повседневные дела, всплывает гибель клаймера Джонсон. Я проигрываю в уме весь инцидент, ищу, что еще можно было сделать. Мысли кончаются слезами.

Я бросаю попытки достучаться в двери дремы и иду искать кота. Исповедника исповедует Неустрашимый. Он со мной ужасно терпелив.

И по-прежнему неуловим, как эйдо.

Несмотря на долгую и вынужденную тесноту патруля, мне становится одиноко. И на лицах вокруг я стал замечать следы тон же внутренней изоляции.

Не я один вспоминаю сестер. Вытянутые физиономии с выражением «отстань от меня» повсюду. Сегодня на корабле тишина.

У нашего и джонсоновского кораблей давние неофициальные отношения, роман, который стал уже металлической свадьбой, семейное взаимопонимание. Вдвоем охотились и отдыхали в течение дюжины патрулей и отпусков, и это началось задолго до прихода экипажей на борт. Для клаймеров такая традиция считается древней.

Я обнаружил, что разговариваю с переборкой:

— А как у клаймеров, пара выбирается на всю жизнь?

Не будем ли мы теперь, как огромная бестолковая птица, гоняться за собственной смертью? Или корабль стал стареющим холостяком в румянах?

Где-то на границе внимания я замечаю, что переборка поросла слоем фетроподобного меха, похожего на зелено-голубой молескин. Я касаюсь его пальцем. Остается след. Не придав этому значения, я отвлекаюсь.

В инженерном отсеке я обнаруживаю угрюмого Вейреса, приглядывающего за двумя солдатами, которые моют распределительную коробку чем-то с запахом карболки.

— Что случилось?

— Траханная плесень.

Я вспоминаю молескиновую стену.

— А, — говорю я.

В оружейном отсеке половина свободных от несения вахты трут и моют. Запах карболки забивает все. Здесь тот же мех повсюду, на всех крашеных поверхностях. С черно-зеленым оттенком. Похоже, что зеленая краска посветлее — любимая закуска плесени.

— Как она сюда, черт побери, попадает? — спрашиваю я Холтснайдера. — Ее ведь, вроде, должны были вывести еще на Тервине.

— Они сделали все, что могли, сэр. Но от всех спор невозможно избавиться. Они проникают с экипажем, пищей и оборудованием.

Хорошо. Отвлекает. Чем чахнуть по мертвым Женщинам, можно изучать плесень.

Это проклятие Старой Земли адаптировалось к условиям Ханаана и при перемене стало яростным, плодовитым зверем. Оставшись без присмотра, оно пожирает металл и наполняет атмосферу запахом и спорами. Будучи скорее неприятностью, чем реальной угрозой, она становится опасной, если добирается до важных печатных плат. В тепле и сырости клайминга она ширится, как пожар. Клаймерщики страстно ее ненавидят. Они наделяют ее непонятным мне символическим смыслом.

— Кто выиграл пул? — спрашиваю я, входя в операционный отсек, до сих пор не обнаружив никаких следов Неустрашимого.

Ко мне оборачиваются пустые лица. Здесь все тоже заняты плесенью и скорбью.

Первым сообразил Ларами:

— Баак, из оружейного отсека. Этот щуплый мудак.

Роуз угрюмо кивает:

— Он купил всего одну карточку. Просто чтобы от него отвязались. Ни хрена себе вышло?

— Лучше попросите его, чтобы он научил вас своей системе, — предложил Яневич лениво. Сцена явно разыгрывается не в первый раз. — Тогда и вам хватит одной карточки.

— Проклятый бесполезный электронный дебил! — Роуз пинает главный бортовой компьютер. — Ты меня на месячную зарплату нагрел, знаешь ты это? На хрен ты нужен, если не можешь посчитать даже….

Ларами и Тродаал вяло над ним подсмеиваются. Подключаются остальные. Появляется какое-то воодушевление.

Это отвлечение, игра для сброса пара. Ругаются вроде бы злобно, но без излишних страстей. Слишком устали, чтобы взбеситься как следует.

Интерком Тродаала издает легкий звонок. Игра затухает. Работа прекращается. Все смотрят на радиста.

Мы затаились в космосе около маяка с ин-стелом. Остальная часть нашей эскадрильи — в нескольких парсеках отсюда. Мы предполагаем, что нам прикажут догонять ее.

Но у командования другое мнение. Только теперь Рыболов сообщает мне, что мы ждем специальных указаний.

На звонок прибегает из своей каюты командир, обезьяна в металлических джунглях.

— Шифровальную книгу! — кричит он.

Никастро отцепляет висящий у него на цепочке на шее ключ. Открывает маленький ящичек. Он чисто символический. Не прочнее фольги. Отверткой открывается.

Старший квартирмейстер извлекает книжку и пачку цветных пластиковых карточек с магнитными полосками.

— Карта четыре, квартирмейстер, — говорит командир, глянув на узор на экране Тродаала. Поданную карту сует в щель. Тродаал листает книгу. Масляным карандашом он расшифровывает текст прямо на экране.

Переводятся лишь первая и последняя части:"ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ДЛЯ КОМАНДИРА" и «ПОДТВЕРЖДЕНИЕ».

Старик с ворчанием переписывает значки себе в записную книжку и забирается назад в свое укрытие. И вскоре по отсеку проносится гоохот:

— Христа Бога душу гроба в железо мать!

Бледные лица смотрят вверх.

— Тродаал, вышлите подтверждение. Мистер Яневич, прикажите мистеру Вейресу установить связь с маяком.

Он не успел закончить речь, а маяк уже сообщает данные о состоянии сектора. Наша охота, удачная атака и бегство оставили нас за бортом самой крупной клаймерной операции за всю войну.