Дру подогнал свое кресло на расстояние шести футов к ограде, размахнулся и бросил бомбу через верхнюю границу И—ограждения. Трава по обе стороны защитного экрана ярко запылала.
      – Карла зацепило! – закричал кто—то. Три парня бросились назад, к своим скутерам. Один подскочил к ревущему Карлу и принялся катать его по земле. Дру неподвижно наблюдал за пожаром, слушая вопли сирены, которые заглушали крики горящего мальчика.
      – Тебя пришли вытащить, засранец. – Помощник шерифа открыл И—запор и распахнул дверь камеры. Дру издевательски посмотрел на него с лежанки из пенокамня, но ухмылка сползла с лица, когда он увидел своего спасителя.
      – Ты! Зачем?
      – А ты снова ждал Лейшу? – спросил Эрик Бевингтон—Ватроуз. – Увы. На
      этот раз тебе достался я.
      – Ей надоело вносить за меня залог? – протянул Дру.
      – Давно должно было опротиветь!
      Дру пристально смотрел на него, пытаясь ответить столь же холодным презрением. Тот разъяренный мальчик, который дрался с ним под тополем, исчез бесследно. Коротко стриженные волосы, чистая кожа. Эрик носил черные хлопковые брюки и черный пиджак с косым вырезом – консервативно, но модно. Он напоминал красивого решительного ишака, привыкшего управлять ходом событий, тогда как сам Дру был похож на Жителя, опустившегося донельзя. Так и было на самом деле. Дру внезапно увидел Эрика и себя самого в образе гладкого, прохладного овоида, плавающего рядом с кривой, скособоченной пирамидой с рваными краями.
      Кто виноват в том, что он изуродован? Кто его искалечил? Чья проклятая благотворительность открыла ему глаза на собственную никчемность?
      – А если я не захочу выходить под залог?
      – Сгниешь здесь, – сказал Эрик. – Мне лично наплевать.
      – Охотно верю. В таком—то костюмчике с зазнайством Неспящего и денежками твоей тетки!
      Но этим Эрика было не пронять.
      – Теперь это мои денежки. Я их зарабатываю. В отличие от тебя, Арлин.
      – Некоторым это немного сложнее.
      – Сейчас я тебя пожалею. Бедняжка Дру. Бедный вонючий калека и мелкий преступник Дру, – настолько равнодушно произнес Эрик, что Дру захлопал глазами. Даже Лейше не удавалось принять такой отстраненный вид.
      А если бы удалось, разве пришел бы кто—нибудь из них в эту камеру?
      – Охранник, – позвал Эрик, – мы уходим.
      Никто не отозвался, не заикнулся о возбуждении дела, адвокатах, внесении залога, обо всей дерьмовой системе правосудия.
      Дру подтащился к двери, отталкиваясь локтями, и забрался в кресло, стоявшее прямо за решеткой. Никто ему не помог. Он последовал за Эриком, почему бы и нет? Какая, к черту, разница, гнить в этом городишке, где всего один скутер, или где—то еще? Своим равнодушием он доказывал глупость любого из вариантов.
      – Если бы ты действительно так думал, ты бы остался здесь, – бросил Эрик через плечо, не замедляя шага, и Дру снова почувствовал, что его ткнули мордой в грязь: они были просто умнее. Проклятые Неспящие.
      Их ждал наземный автомобиль. Дру повернул свое кресло—каталку в противоположную сторону, но не успел тронуться с места, как Эрик одним ударом отключил подачу И—энергии на панели управления в ручке кресла.
      – Эй!
      – Заткнись, – сказал Эрик. Дру нацелился дать ему правой, но Эрик имел преимущество в подвижности. Кулак врезался в подбородок Дру, и боль пронзила лицо до самых висков. Когда боль слегка стихла, Дру оказался в наручниках.
      Он разразился потоком брани, выплескивая всю грязь, которую собрал за восемнадцать месяцев скитаний. Эрик вытащил Дру из кресла и швырнул на заднее сиденье машины, где уже ждал телохранитель, который посадил Дру прямо, пристально посмотрел ему в глаза и просто сказал:
      – Не надо.
      Эрик скользнул за руль. Это было что—то новое для ишаков – самим водить машину. Дру проигнорировал охранника и поднял руки над головой, намереваясь с силой опустить их на шею Эрика. Телохранитель перехватил руки Дру в верхней точке и сделал что—то настолько болезненное с его плечом, что он рухнул на сиденье, ослепнув от боли, и разразился рыданиями.
      Они привезли его в один из мотелей для Жителей, один их тех, которые обычно снимают для брейни или секс—вечеринок на кредитную карточку Пособия. Эрик с охранником раздели его и затолкали в дешевую, огромную ванну, рассчитанную на четверых. Дру захлебывался водой, пока не удалось вытянуть себя на поверхность; никто и не думал помогать ему. Эрик вылил в воду полбутылки генемодного растворителя грязи. Телохранитель забрался в ванну к Дру и начал отмывать его.
      Потом его привязали ремнями к кровати.
      Связанный, беспомощный, Дру лежал, проклиная собственные слезы. Телохранитель ушел прогуляться, а Эрик склонился над Дру.
      – Не знаю, почему ей хочется возиться с тобой, Арлин. Зато знаю, почему я здесь. Во—первых, мне жалко Лейшу, и во—вторых, я мог бы врезать тебе хорошенько, как ты заслуживаешь. С тобой носились словно с писаной торбой, а ты на все наплевал. Ты тупой, недисциплинированный, и в девятнадцать лет у тебя отсутствует даже элементарная порядочность, которая заставила бы тебя поинтересоваться, что же стало с твоим другом после вашего бесцельного налета. Как человеческое существо, ты – ноль даже для Жителя, но я дам тебе еще один шанс. Запомни хорошенько: то, что с тобой произойдет, задумано не Лейшей. Она ничего об этом не знает. Это мой тебе подарок.
      Плевок Дру немного не долетел до Эрика, шлепнулся на пол из пенокамня. Отворачиваясь, Эрик даже не нахмурил брови.
      Его оставили связанным на всю ночь. На следующее утро телохранитель кормил Дру с ложечки, как младенца. Дру выплюнул еду ему в лицо. Сохраняя невозмутимость, телохранитель дал ему в челюсть и выбросил остатки пищи в мусоропровод. Он швырнул Дру чистую одежду, самую дешевую из выдаваемой на Пособие: простроченные брюки и свободную рубашку из неокрашенной биодеградирующей серой ткани. Дру кое—как натянул брюки, подозревая, что иначе его бросят в машину голым. Наручники мешали надеть рубашку. Он прижимал ее к груди, когда телохранитель вынес его из комнаты.
      Они ехали четыре или пять часов, остановившись только раз. Перед этим телохранитель завязал Дру глаза. Дру внимательно прислушался, когда Эрик вышел из машины, но до него доносилось слабое бормотание то ли на испанском, то ли на еще каком—то языке. Машина снова поехала. Спустя некоторое время телохранитель снял с него повязку; за окном тянулась та же пустыня. Мочевой пузырь Дру болел, пока он в конце концов не опорожнился прямо в машине. Присутствующие промолчали. Пластиковые брюки не давали моче испариться с кожи.
      В следующий раз они остановились перед низким большим строением без окон, похожим на ангар. Дру не знал, в каком они городе, в каком штате. Эрик за все утро не проронил ни слова.
      – Я туда не пойду!
      – Сначала сними с него мокрые штаны, Пэт, – сказал Эрик с отвращением. Дру прекратил бесполезное барахтание, когда в поле его зрения неторопливо появилась птица. Из ее клюва свисала полусъеденная змея. На зеленой коже оранжевыми буквами было написано "puta".
      Они находились в таком месте, где подпольные опыты в области генной инженерии даже не надо было скрывать от копов.
      Казалось, строение состояло из бесконечных серых коридоров, блокированных И—полем. В каждом пункте проверки Эрик становился перед сканером сетчатки, и его пропускали без звука. Все было явно организовано заранее.
      С каждой секундой в Дру рос страх.
      Наконец они оказались в маленькой комнатке, в которой стояла чистая белая каталка. Пэт затолкал на нее Дру. Тот скатился вниз, ударившись о пол голой задницей, и попытался ползти к двери. Пэт без усилий сгреб его, швырнул обратно на каталку и привязал ремнями. Кто—то невидимый дотронулся до его головы электродом.
      Дру закричал. Комната стала оранжевой, потом красной в ярких горячих точках, и каждая жгла его. Пока к нему прикасался только холодный металл. Но они собирались выжечь его мозг...
      – Дру, – тихо сказал Эрик ему на ухо, – это не электронная лоботомия. Это новая генемодная методика. Твой мозг заразят преобразованным вирусом, который не позволит блокировать поток образов, идущих к коре головного мозга. Затем установится обратная биосвязь, выработаются проводящие пути для преобразования изображений в тета—активность. Понимаешь?
      Он ничего не понял. Страх поглотил остаток разума, серый пузырящийся ил потек внутрь, обжигая, как раскаленное железо, и когда кто—то закричал, его пронзил стыд, потому что кричал он. Включилась машина, и комната исчезла.
      Он пролежал на каталке шесть дней. С помощью капельницы в его организм вводили питательные растворы; катетером отводили мочу. Дру ничего не чувствовал. За это время неуловимые электрохимические тракты укреплялись, расширялись, подобно тому, как дорожные рабочие ремонтируют шоссе, но не знают, как именно будет эксплуатироваться эта дорога. Образы свободно текли из подсознания Дру, из его расовой памяти, оставшейся от рептилий, к новой, сформированной жизнью в обществе коре, которая обычно воспринимает их не отфильтрованными через сны и символы и которая рухнула бы под напором хаоса без прочных строительных лесов из генемодных лекарств, которые ее скрепляли.
      Он припал к скале в лучах солнца, у него когти, зубы, мех, перья, чешуя. Его челюсти терзают существо, которое беспомощно вопит, и кровь брызжет ему в морду, в рыло, на гребень. Запах крови возбуждает, и голос в ушах твердит: "Мое, мое, мое, мое..."
      Он встал на задние лапы, могучие, как поршни, и снова обрушил обломок скалы на голову противника. Его отец, корчась в блевотине, молил о пощаде. Дру нанес могучий удар камнем, а в углу берлоги съежилась его мать, покрытая блестящим от брейни мехом, в ожидании пениса, уже налитого силой...
      Они гнались за ним – Лейша, отец, завывающие твари, которые хотели перерезать ему глотку, по местности, которая все время двигалась: деревья никак не желали стоять на месте, кусты открывали пасти и щелкали зубами, реки старались засосать его в темную глубину... потом местность превратилась в компаунд в пустыне, и Лейша кричала ему, что он заслуживает смерти, потому что никогда и ничего не может сделать как следует, не может даже не спать, как все настоящие люди. Он швырнул Лейшу на землю и ощутил такую поразительную свободу и могущество, что громко рассмеялся, а затем они с Лейшей оказались голыми, и он оглядел ее кабинет и произнес сдавленно: "Все это мое, мое, мое, мое..."
      – Он не испытывает боли, – сказал врач. – Эти судороги – не более чем усиленные мышечные рефлексы, как реакция на бомбардировку коры мозга. Несколько напоминает сон.
      – Сон. – Эрик уставился на извивающегося Дру. – Сон...
      Врач от напряжения пожал плечами. Такая экспериментальная психиатрическая методика применялась всего в четвертый раз. Они находились за пределами Соединенных Штатов, а в Мексике на генемодные операции следовало получить дорогостоящее разрешение. У врача такое разрешение имелось. Конечно, не на то, что он сейчас делал, но, с другой стороны, кому могло быть выдано подобное разрешение? Он снова пожал плечами.
      – Прошло уже три дня, – сказал Эрик. – Когда эта фаза... закончится?
      – Сегодня после полудня мы начнем вводить укрепляющие. Мы... сестра, что там такое?
      – Вызывают мистера Бевингтон—Ватроуза. – Молодая мексиканка выглядела испуганной. – Мисс Лейша Кэмден.
      Эрик медленно обернулся:
      – Как она нас нашла?
      – Не знаю, сэр. Вы... вы подойдете к терминалу?
      – Нет.
      Сестра вернулась спустя девяносто секунд.
      – Сэр, если вы не поговорите с мисс Кэмден, она через два часа будет здесь.
      – Я не буду разговаривать. – Зрачки Эрика расширились, неожиданно сделав его гораздо моложе. – Доктор, что произойдет, если прервать сейчас лечение?
      – Сейчас его нельзя прерывать. Мы точно не знаем, как... но, несомненно, последствия для мозга будут самые серьезные. Несомненно.
      Эрик продолжал смотреть на Дру.
      Образы превратились в очертания, нисколько не потеряв подлинности: очертания были нечто большим, чем образы. Они были сущностью образов и одновременно принадлежали и не принадлежали Дру: это были его личные ангелы, демоны, герои, страхи, стремления, побуждения и одновременно – всех остальных людей. Они оставались невидимыми для всех, кроме него, и были его переводом универсалий. Дру знал, что никогда не забудет эти образы, которые он еще не закончил создавать.
      – Теперь мы вводим тета—активность, – сказал врач. – Мы насильственно вызываем в его коре волны, характерные для медленной фазы сна.
      Эрик не мог оторвать глаз от стенных часов.
      – Конечно, мистер Бевингтон—Ватроуз, вы подписали все юридические документы, снимающие с нас ответственность за исход лечения мистера Симпсона, но вы также уверяли нас, что, если возникнут осложнения с экстрадицией, вы в состоянии...
      – Не все Неспящие обладают одинаковыми возможностями, доктор. Я, например, обладаю такой же властью, как те, кто занимается экстрадицией, но моя тетка обладает еще большей властью. Она приложит все силы к тому, чтобы мы оба приняли это к сведению.
      Дру спал. И все же это был не обычный сон. Образы поступали теперь в кору головного мозга, и он узнавал их. Но теперь он двигался среди них, Дру, лунатик, обладающий привилегией сомнамбул: спать и все же управлять своими мышцами. Он двигался среди очертаний и менял их, формировал их в своих прозрачных сновидениях.
      – Энцефалограмма показывает дельта—активность, – врач обращался то ли к Эрику, то ли к себе. – Большая часть сновидений бывает во время быстрого сна, но некоторые появляются во время медленной, и это имеет большое значение. Лечение построено на том факте, что сокращение медленной фазы связано с шизофренией, с возникновением тяги к насилию, с плохой регуляцией сна вообще. Прокладывая искусственные проводящие пути между бессознательными импульсами и состоянием медленного сна, мы заставляем мозг бороться и подавлять те импульсы, которые порождают нарушения поведения. Теория утверждает, что это приводит к состоянию повышенного спокойствия без отупляющих аспектов обычных депрессантов, подлинного спокойствия, основанного на новой связи мозга между враждующими... никто не может пройти мимо охранного И—поля этого здания, мистер Бевингтон—Ватроуз.
      – Кто проектировал систему безопасности?
      – Кевин Бейкер. Через посредника, разумеется.
      Эрик улыбнулся.
      Дру дышал ровно и глубоко, его глаза были закрыты, мощный торс и бесполезные ноги лежали неподвижно.
      Он был хозяином космоса, прокачивал все космические явления через свой мозг, он придавал им форму при помощи своих прозрачных сновидений. Он, который ничего не имел и был никем, теперь стал хозяином всего.
      Смутно, сквозь сны, Дру услышал звонок будильника.
      Четыре дня у нее ушло на поиски. И только прибегнув к помощи Кевина,
      она обнаружила их.
      Глядя на Дру, соединенного проводами с машинами, на Эрика, обхватившего себя руками, Лейша подумала, что теперь они никогда не вернутся назад. Ее не смущал пафос этой холодной мысли. Внук Алисы стоял над Спящим, словно над лабораторной крысой или дефектной хромосомой, будто Эрик был одним из тех ненавистников, которые на протяжении трех четвертей столетия считали Неспящих неполноценными людьми. Как будто Эрик – это Калвин Хок, или Дейв Ханнауэй, или Адам Уолкот. Или Дженнифер Шарафи.
      Дру лежал голый. Во сне черты его лица разгладились, он больше походил на того ребенка, который когда—то пришел в ее компаунд в пустыне, полный хвастливой самоуверенности. Безжизненные ноги,казалось, не имели отношения к мускулистому, взрослому торсу. На груди виднелся шрам от ножа, на правом плече – свежий ожог, на челюсти – синяки. Лейша знала, что она сама и ее близкие в ответе за юношу. Лучше было отправить Дру обратно девять лет назад и не навязывать ему свои ценности.
      "Папа, когда я вырасту, я найду способ сделать Алису тоже особенной!" И ты не бросала попыток, правда, Лейша? Со всеми Алисами, всеми неимущими, которым жилось бы лучше, если бы ты их оставила в покое.
      Тони, ты был прав. Они слишком отличаются от нас.
      – Что ты с ним сделал? И зачем, – сказала Лейша племяннику.
      Маленький врач принялся с готовностью говорить:
      – Мисс Кэмден, это эксперимен...
      – Я жду, – повторила Лейша.
      Телохранители оттеснили ее от врача, встав между ними. Комната была полна охранников.
      Эрик коротко ответил:
      – Я отдал долг.
      – Вот так?
      – Последняя возможность стать человеком.
      – Он и так был человеком! Как ты посмел ставить опыты...
      – Мы сами – тоже результаты эксперимента, и неплохие, – в голосе Эрика послышалась такая уверенность, что у Лейши перехватило дыхание. Была ли она сама когда—нибудь такой молодой?
      – Ты всегда ожидаешь самого худшего, Лейша, – продолжал Эрик. – Да, я рисковал, но эксперименты с четырьмя другими пациентами прошли удачно...
      – Рисковал! Чужой жизнью! Это медицинское учреждение даже не имеет лицензии!
      – Простите, – вмешался врач, – у меня есть разрешение на...
      – А сколько научных учреждений теперь могут этим похвастаться? – спросил Эрик. – Ишаки запрещают эксперименты. Они свернули генемодные исследования, прежде чем те превратились в более сильное оружие и подорвали их статус—кво... Лейша, все другие пациенты после такой операции чувствуют себя хорошо, стали спокойнее, они лучше управляют своими эмоциями...
      – Эрик, как ты смел принять подобное решение! Ты меня слышишь? Дру этого не выбирал!
      На какое—то мгновение Эрик снова превратился в угрюмого, сердитого ребенка.
      – Я тоже не просил, чтобы меня сделали таким. Папа выбрал за меня, женившись на Неспящей. Кому вообще предоставляется возможность выбора?
      Лейша уставилась на него. Он не лукавил. Внук Алисы, привилегированный изгой, считал, что такое положение сделало его мудрым.
      Но разве не все они так считали? Начиная с Тони?
      В глубоком сне, причмокивая, Дру сосал несуществующую грудь.
      В комнате медленно светлело: серые тени образовали жемчужный туман, а потом все залил чистый и бледный свет. Дру попытался повернуть голову, изо рта потекла струйка слюны.
      Нечто исключительно важное появилось у него в голове. Оно и было им самим. А вот почему он находится в этой комнате, он не знал.
      Некто в белом произнес:
      – Он проснулся.
      Лица распускались над ним, как цветы. Медсестры искоса поглядывали друг на друга. У низенького, оливково—смуглого врача сильно дергался левый глаз. В сознание Дру проник страх этого человечка в виде ломаной красной линии, которая внезапно стала трехмерной, и тотчас слилась с очертаниями тревоги и вины Дру. Дру понял, что понимает этого врача, который всю жизнь балансировал на грани страха, не ради богатства, но чтобы убежать от небытия, таящегося в нем. Этого человека никогда не удовлетворял собственный успех – но неудача означала уничтожение. В одно мгновение Дру прочувствовал жизнь этого человека, пропустив ее не через сердце – он не испытывал сострадания, – а сквозь оболочки мозга.
      – Поднимите голову, – резко сказал врач.
      Экран справа начал монотонно попискивать. Врач пристально следил за показаниями прибора.
      В комнату вбежала Лейша.
      При виде ее сознание Дру внезапно обступило множество очертаний, и он не смог произнести ни слова. Она бросила взгляд на экран и положила прохладную ладонь на его лоб.
      – Дру...
      – Привет, Лейша.
      – Как... как ты себя чувствуешь?
      Он улыбнулся, потому что на этот вопрос было совершенно невозможно ответить.
      – С тобой все будет в порядке, но есть много вещей, которые ты имеешь право знать, – ее голос звенел от напряжения, и Дру увидел это ясно, тонкое равновесие из проблем права и привилегий, с которыми Лейша боролась всю свою жизнь, сделав их частью своей жизни. Он видел чистую, аскетичную форму самой Лейши, сражающуюся с другими беспорядочными очертаниями, которые она пыталась поймать в сети принципов и законов. Борьба имела очертания, но слов для нее не находилось. Он всегда испытывал трудности со словами. Наиболее подходящим было древнее слово "рыцарь", но и оно было слишком бледным для яркой резкой формы Лейши, стремящейся упорядочить мир, лишенный законов. Слово оказалось неверным. Он нахмурился.
      – О, не плачь, Дру, дорогой, – сказала Лейша.
      Она не поняла, что ему вовсе не хотелось плакать. Дру и сам не понимал, что с ним произошло. Эрик хотел причинить ему боль, но, оказывается, Дру только теперь по—настоящему обрел себя. Мышцы, кости, сердце остались теми же. Но себе он казался необыкновенным.
      – Доктор, – сказала Лейша, – он не может говорить.
      – Он может говорить, – возразил врач, и его очертания снова вернулись к Дру: истеричное, разросшееся возбуждение и триумф от того, что он не подает виду. – Сканирование мозга не выявило поражений речевых центров!
      – Скажи что—нибудь, Дру! – умоляла Лейша.
      – Ты красивая.
      Как же он раньше не замечал? Волосы Лейши отливали золотом, как у молоденькой девушки, а лицо выражало решительную уверенность зрелой женщины. Как он был слеп? Грудь мягко обрисовывала тонкая материя рубашки; шея напоминала теплую колонну, голубые тени подчеркивали белизну кожи. Как прекрасна Лейша.
      Лейша слегка отстранилась хмурясь и спросила:
      – Дру... какой сейчас год? В каком городе тебя арестовали?
      Он рассмеялся и впервые осознал, что ребра опоясывает липкая лента, а руки все еще привязаны. Эрик встал у изножья кровати Дру, и в сознании Дру стали тесниться новые очертания. Ему открылись тайные замыслы Эрика, начиная с того давнего дня у тополя, когда двое мальчишек дрались не на жизнь, а на смерть. Следом возникли очертания отца Дру, избивающего детей в приступе пьяной ярости, и раненного осколком бомбы горящего Карла. Дру словно со стороны наблюдал за этими уродливыми формами и невыносимо страдал. Он закрыл глаза.
      – Он без сознания! – воскликнула Лейша, а врач резко возразил: "Ничего подобного!", – и даже с закрытыми глазами Дру видел очертания, которые порождали он с Эриком. Теперь он понял, в чем главное.
      – Лейша... – произнес он еле слышно. А ведь он чувствовал себя таким сильным! Он сделал еще одну попытку. – Лейша, мне нужно...
      – Да? Все что захочешь, Дру, все.
      Он перенесся в тот день, когда стал калекой. Те же самые очертания. Глубинные, древние, вобравшие в себя не одну человеческую жизнь.
      – Программируемый голографический проектор Стонтона—Кэри.
      – ?
      – Да, – прошептал Дру из последних сил. – Мне он нужен сейчас.

Глава 21.