– Что вам обещали, доктор?
– Признание! Славу! Внимание, которое в наше время достается только Неспящим! – Он широко развел руки, встал на цыпочки, его голос поднялся до визга. – Мне обещали!
Тут до него, по—видимому, дошло, что Лейша немало удивлена. Он опустил руки и улыбнулся настолько неискренне, что волосы зашевелились у нее на затылке. Трудно было представить, чтобы директор "Самплис" давал подобные обещания. Что—то здесь нечисто.
– Кто вам такое посулил, доктор Уолкот?
– А, ладно, – небрежно бросил он, избегая ее взгляда, – несбывшиеся мечты молодости.
Она сказала грубее, чем хотела:
– Каждый проходит через это, доктор Уолкот. Рушатся и более достойные мечты, чем о славе.
Он застыл, уставившись на портрет Иагаи, потом задумчиво почесал правое ухо.
– Возьмите другого адвоката, доктор Уолкот, – напомнила Лейша.
– Хорошо, – ответил он с отсутствующим видом. – Я так и сделаю.
Спасибо. До свидания.
Лейша долго размышляла, почему Уолкот так беспокоит ее. Может быть, ее разочаровала неприкрытая глупость талантливого человека? Типичное американское заблуждение: уж если ты профессионал, значит, и личные качества, и здравый смысл полагаются тебе автоматически. Миф не выдержал проверки историей: примеров тому предостаточно. Меланхолия Линкольна, неистовый характер Микеланджело, мания величия Ньютона. Идеал, конечно, Кенцо Иагаи, но кто сказал, что Иагаи – это правило, а не исключение? Почему она ожидает той же логики и дисциплины от Уолкота? Или от Ричарда, который нашел в себе силы остановить разрушительную деятельность жены, но теперь сидит в оцепенении целыми днями, не имея воли ни есть, ни мыться, ни разговаривать? Или от Дженнифер, которая направила свой блестящий ум на безудержное стремление к глобальному контролю?
А может, Лейша глупа, навязывая людям стереотипы поведения?
Она поднялась с дивана и побрела по квартире. Все терминалы были выключены; два дня назад она почувствовала, что больше не вынесет истеричных газетчиков. Окна затемнены, чтобы не слышать перебранок, то и дело вспыхивающих между полицейскими и группами демонстрантов. "Убивайте Неспящих, пока они не убили нас!" – кричал электронный транспарант с одной стороны, а в ответ раздавалось: "Заставьте Убежище поделиться патентами! Они – не боги!" Время от времени группки принимались драться друг с другом. И вчера, и позавчера Кевину приходилось бежать к дому между шеренгами телохранителей, полицейских и вопящих пикетчиков, а автоматические камеры сновали в нескольких дюймах от его лица, ведя топографическую съемку крупным планом.
Сегодня он опаздывал. Лейша поймала себя на том, что то и дело поглядывает на часы. Впервые в жизни она тяготилась одиночеством. Оставалась ли она одна когда—либо раньше? Вначале были папа с Алисой, потом Ричард с Кэрол, Жанин, Тони... Стюарт, и снова Ричард, а затем – Кевин. И всегда, всегда был закон. Его можно было изучать, подвергать сомнению, применять. Он позволял людям с совершенно различными убеждениями, способностями и целями жить бок о бок, не скатываясь в варварство. А у Кевина имелось свое кредо: социум, считал он, построен не на общей культуре, или романтическом понятии семьи, и даже не на неизбежности технического прогресса, а на фундаменте двойной прочности согласованных систем права и экономики. Только на них зиждется личная и общественная безопасность. Деньги и закон. Кевин понимал это, а Ричард никогда. Вот потому она с Кевином.
Где же он?
Терминал в библиотеке вызвонил секретный код личных звонков. Лейша замерла. Демонстранты, фанатики движения "Мы спим", само Убежище – столько врагов, даже если не считать их связи с ней... Она кинулась в библиотеку.
Звонил Кевин.
– Лейша, милая... Извини, что не позвонил раньше. Я пытался, но... – голос замер, совсем не характерно для Кевина. На экране линия его подбородка казалась чуть расплывшейся. Он прятал глаза. – Лейша, я не вернусь домой. Мы сейчас ведем очень важные переговоры по контракту Стейглица. Возможно, придется срочно вылететь в Аргентину, в их дочернюю компанию. Если эти сумасшедшие заблокируют посадочную площадку на крыше, мне придется брать дом штурмом... Я не могу так рисковать. – Спустя секунду он добавил: – Прости.
Она ничего не ответила.
– Я останусь здесь, в конторе. Может быть... черт, без всяких "может быть", когда контракт Стейглица будет подписан и суд завершится, тогда я вернусь домой.
– Конечно, Кев, – ответила Лейша. – Конечно.
– Я знал, что ты поймешь, дорогая.
– Да, – сказала Лейша. – Да. Я тебя понимаю.
– Лейша...
– До свидания, Кевин.
На кухне она сделала себе сандвич, гадая, перезвонит ли он. Не перезвонил. Лейша выбросила сандвич в мусоропровод и вернулась в библиотеку. Голографическое изображение Кенцо Иагаи изменилось. Японец сосредоточенно склонился над моделью И—энергетического конуса. Рукава белого лабораторного халата закатаны выше локтей.
Лейша села на простой деревянный стул и обхватила колени руками, тотчас вспомнив о Ричарде. Она подошла к окну, переключив его на прозрачность, и посмотрела на улицу с высоты восемнадцатого этажа, пока вдруг возникшее среди крошечных демонстрантов волнение не навело на мысль, что кто—то разглядел ее в бинокль. Она снова затемнила окна, вернулась к стулу и села, выпрямив спину.
Лейша потеряла счет времени. Ей вспомнился случай тридцатилетней давности. Однажды они со Стюартом пошли погулять вдоль реки Чарлз. Дул резкий, холодный ветер, и они хохоча бежали ему навстречу, а потом, не обращая внимания на погоду, сидели на берегу реки и целовались. Вдруг, ковыляя по увядшей траве, к ним подошел член секты калнапов (калек—напоминателей). Калнапы уродовали свое тело, чтобы напомнить миру о страданиях в странах, где царит тирания, и просили милостыню для уничтожения мук на всей земле. Этот отхватил себе три пальца на руке и половину левой ступни. На изуродованной кисти было вытатуировано "Египет", на голой синей ноге – "Монголия", а на покрытом уродливыми шрамами лице – "Чили".
Он протянул свою чашку Лейше и Стюарту. Лейша, преисполненная знакомого стыдливого отвращения, опустила стодолларовую бумажку. "Половина для Чили, половина для Монголии", – прокаркал он; его голосовые связки тоже были изувечены в назидание. Он бросил на Лейшу такой чистый, радостный взгляд, что она отвела глаза и крепко вцепилась в ледяную траву. Стюарт обнял ее и пробормотал на ухо:
– Он счастлив, Лейша. Счастлив. Он собирает подаяние для страдающих всей планеты. Он выбрал для себя дело и не обращает внимания на свои увечья.
Глава 12.
Ярмарка на набережной к Восьми часам вечера была в полном разгаре. Миссисипи, бесшумная и темная, скользила внизу, под стеной из мыльного камня. Невидимый купол И—поля, диаметром с добрый стадион, накрывал излучину реки, сотню ярдов широкой набережной и полукруг жесткой травы между фабрикой скутеров и рекой. Из дальних кустов иногда доносились хихиканье и шумная возня.
Вокруг киосков с закусками, топографических будок и лотерейных терминалов толпились люди. Движение "Мы спим" частично субсидировало крупные выигрыши. Шумный оркестр, название которого Джордан позабыл, разрывал ночь танцевальной музыкой. Каждые тридцать секунд трехмерная эмблема "Мы спим" вспыхивала шестифутовыми буквами над головами кружащихся пар. За рекой целомудренно сияли огни "Самсунг – Крайслера", слегка размытые краями И—купола.
– Твоей тете Лейше следовало бы родиться в восемнадцатом веке, – заметил Хок. – Съешь мороженого, Джорди.
– Не стоит. – Джордану не хотелось обсуждать с Хоком Лейшу. Он пытался увлечь их к танцплощадке, где музыка заглушала голоса.
Но Хок гнул свое.
– Это мороженое из натуральной земляники сделано по последнему биопатенту "Генефреш Фармз". Два рожка, пожалуйста.
– Я, правда, не хочу...
– Ну и как тебе, Джорди? Ты бы догадался, что это соя? В прошлом квартале получили 17 процентов прибыли.
– Потрясающе, – кисло сказал Джордан. Мороженое вопреки ожиданиям оказалось превосходным.
По насмешливым взглядам Хока Джордан догадывался, что один из учредителей "Мы спим" вот—вот сделает "Генефреш Фармз" предложение. Ярмарка на набережной и была устроена в честь компаний, которые стали или станут новыми ячейками в революции, вынашиваемой "Мы спим".
Движение процветало. С появлением первых сообщений о деле Шарафи средняя прибыль подскочила до 74 процентов. Истерия в обществе породила миллионы новых последователей. "Так мы и знали!" – кричали члены движения "Мы спим". "Неспящие нас боятся! Они пытаются контролировать нас с помощью убийств!"
На фабрике скутеров выпуск продукции подскочил вдвое. Хок повсюду развешивал графики роста производства, щедро раздавал свои загадочные улыбки, объявил о ярмарке, "где политики времен моего пра—пра—прадеда устраивали пикники и жарили зубатку".
Калифорниец Джордан не имел представления, кем был его далекий предок, и не знал, что немодифицированная зубатка съедобна. Хок поймал его косой взгляд и рассмеялся:
– Не тот мой родич из племени чероки, Джордан. Этот дед занимал совершенно другое положение в обществе, хоть и не был твоим хозяином жизни.
– Не "моим". Я происхожу не из этого класса, – ответил уязвленный Джордан.
– Конечно, нет, – снова рассмеялся Хок.
И вот теперь Хок как ни в чем не бывало вещал:
– Твоя тетка настоящий анахронизм. Опасно родиться не в свое время.
– Давайте оставим Лейшу в покое, Хок. Ладно?
– Идеалы восемнадцатого века – общественная совесть, рациональное мышление и вера в порядок. С такими взглядами они собирались переделать мир, все эти Локки, Руссо и Франклины, и даже Джейн Остин, а ведь она тоже попала не в свой век. Похоже на Лейшу Кэмден?
– Я же просил...
– Но, конечно, романтики все послали к чертям, и люди никогда больше к этому не возвращались. До тех пор, пока не появились Неспящие. Интересно, а, Джордан? Биологическая новация перевела назад стрелку на шкале социальных ценностей.
Джордан повернулся к Хоку. Над рекой возникла голограмма "Мы спим", задрожала и исчезла во вспышке электронного света.
– Вас и в самом деле не интересуют мои чувства? Прете, как паровой каток. Только ваши слова имеют значение.
Хок насмешливо глядел на юношу.
– Вы взяли меня на работу, чтобы постоянно щелкать по носу, отметать возражения, выставлять меня глупцом и...
– Мне нужно, – тихо перебил его Хок, – заставить тебя рассердиться.
– Заставить...
– Разозлиться. Я хочу, чтобы ты научился отражать нападки, иначе ты никогда не будешь нужен движению. Как ты полагаешь, черт побери, в чем наша цель? Пробудить гнев!
В этом была какая—то фальшь или впечатление портило мороженое, текущее по рукам? Обращается к Джордану со страстной речью, а взгляд сосредоточенно шарит по толпе – зачем? Проверить, слышал ли его кто—нибудь? Только молодая пара, идущая к ним от голографической будки, могла бы их услы...
Миссисипи взорвалась. Вода фонтаном рванула вверх, набережная затряслась и раскололась. Второй взрыв, и голографическая будка разлетелась на куски. Парочку бросило на землю, как кукол. Люди кричали. Под ногами Джордана разверзлась трещина; в следующее мгновение Хок схватил его за руки, толкнув в безопасное место. Падая, Джордан увидел, как над ним вспыхнула и раздулась до чудовищных размеров голограмма. Но почему—то это оказалась не эмблема "Мы спим", а надпись из красных с золотом букв "Самсунг – Крайслер".
Разъяренное правление "Самсунга" отказалось взять на себя ответственность за нападение. Старинная, почтенная фирма; даже рабочие фабрики скутеров не поверили, что "С—К" мог разместить подводные заряды вдоль набережной. Не поверили журналисты, не поверил Совет движения "Мы спим".
– Это ваших рук дело, – сказал Джордан Хоку.
Хок невозмутимо смотрел на него. На столе в пыльной заводской конторе были разложены распечатки из газетного киоска: "За взрывами на ярмарке "Мы спим" стоит Убежище! Неспящие снова прибегли к насилию!" Дешевая бумага скручивалась по краям крошечных пробоев, сделанных принтером киоска, ненадежным изделием производства "Мы спим", сработанным и проданным в Вичита. Громадными пальцами Хок теребил распечатку. Фабрика содрогалась от грохота ручных инструментов и камнедробилок.
– Вы ничем не брезгуете, – продолжал Джордан. – Истерия в печати по поводу убийства Херлингера – вам не важно, правда ли это. Главное – воспользоваться подвернувшейся возможностью в своих целях. Вы не лучше, чем Убежище!
– На ярмарке никто не пострадал, – заметил Хок.
– Но могли пострадать!
– Исключено.
Джордан на секунду замолчал:
– Мороженое таяло у вас в руках. Это и был детонатор, да? Чувствительный к температуре микрочип, прямо под кожей. Чтобы вы могли выбрать момент, когда никто не пострадает.
Хок мягко сказал:
– Ты все еще сердишься, Джордан? Хочешь взглянуть на младенцев, лишенных медицинского обслуживания и проточной воды, потому что по теории иагаизма обеспечение питанием и И—энергией – основное право, а врачей и водопровод изволь приобретать на контрактной основе? Хочешь взглянуть на взрослых, которые не могут найти работу, так как не всостоянии конкурировать с автоматикой в неквалифицированном труде и с генемодами в квалифицированном? На детишек, зараженных глистами, подростков—бандитов, получающих от общества все что угодно, только не настоящую работу? И ты еще сердишься?
– Такие средства никакая цель не оправдывает! – закричал Джордан.
– Черта с два!
– Вы не помогаете беднякам из Спящих, вы просто...
– Вот как? Ты давно говорил с Мейлин? Ее старшую девочку только что приняли в Роботех. И она может заплатить за обучение благодаря тому, что работает у нас.
– Ладно, допустим. Но вы раздуваете ненависть!
– Проснись, Джордан. Любое социальное движение всегда играет на расколе общества. Революция, аболиционизм, профсоюзы, борьба за гражданские права...
– Это не было...
– Данное разделение по крайней мере придумали не мы – это сделали Неспящие. Феминизм, права гомосексуалов, пособие по безработице...
– Прекратите! Оставьте вашу демагогию!
Хок ухмыльнулся:
– Демагогия... Ты уже один из нас. Что сказала бы тетя Лейша, верховная жрица разума?
– Я ухожу, – сказал Джордан.
Хок, казалось, не удивился:
– Хорошо. Но ты вернешься.
Джордан направился к двери.
– Знаешь, почему, Джорди? Потому что если бы у тебя родился ребенок, ты бы сделал его Неспящим. Правда? Но вынести этого ты бы не смог.
Дверь скользнула в сторону.
Хок вдогонку мягко произнес:
– Когда ты все—таки вернешься, я скажу: "Добро пожаловать, Джордан".
Только оказавшись на берегу мирно скользившей реки, Джордан понял, что идти ему никуда не хочется.
Мейлин наблюдала за ним из своей сторожки. На таком расстоянии он не мог разглядеть выражение ее лица. Школа Роботеха. Глисты. Работа.
Джордан повернул назад, к фабрике. Мейлин открыла ему ворота.
На экране интеркома морщинистое лицо Сьюзан Меллинг возникло на фоне лаборатории, плотно заставленной терминалами, пластмассовой посудой и роботами—манипуляторами.
– Сьюзан, ты где? – спросила Лейша.
– В Чикагском меде, – решительно ответила женщина. – Исследовательский сектор предоставил гостевую лабораторию. – Глубокие морщины на лице разгладились от волнения.
– Ты работаешь над...
– Да, – перебила Сьюзан, – над той генетической проблемой, которую мы обсуждали в Нью—Мексико. Медицинский колледж ее засекретил.
Лейша поняла, что интерком не защищен от прослушивания. Она чуть не рассмеялась: что в нынешних обстоятельствах могло служить надежной защитой?
– Мы приступили к исследованиям, прилетел мой выдающийся коллега—китаец и присоединился к нам.
Китаец? Сьюзан выразительно смотрела на нее, и Лейша наконец вспомнила. Интеллект Клода Гаспар—Тьере подвергался генетическим изменениям, и на банкете какого—то международного симпозиума он рассказал Сьюзан, что донором был китаец. Этот факт почему—то импонировал ему. Ученый принялся собирать вазы эпохи Мин и голографические изображения Запретного Города, что, в свою очередь, нравилось Сьюзан.
Гаспар—Тьере мог прилететь из Парижа только в том случае, если Сьюзан убедила его, что открытия Уолкота заслуживают внимания.
– Мы проработали начало проблемы, повторив более ранние исследования в этой области, – решительно продолжала Сьюзан, – а сейчас у нас возникла заминка. Мы будем держать тебя в курсе. Метод мистера Вонга мы применим на конечном этапе, потому что именно в конце возникает наибольший пробел.
Лейша поняла, что Сьюзан упивается не только исследованиями, но и обстановкой псевдосекретности. Кажется, стоит закрыть глаза, она увидит мачеху такой, как сорок лет назад – с разлетающимися косами, полной энергии, ведущей двух девчушек сквозь "игру" контрольных тестов. Внезапная нежность захлестнула Лейшу.
Она решила прервать паузу:
– Начинать с конца? Это почти то же самое, если вместо свидетельских показаний при подготовке процесса использовать приговор.
– Отнюдь, – весело произнесла Сьюзан. – Как твои дела, Лейша?
– Суд на следующей неделе.
– Ричард все еще...
– Без перемен.
– А Кевин...
– Он не вернется.
– Черт с ним, – сказала Сьюзан. Больше всего Лейшу ранило то, что Кевин предал всех Неспящих, а не лично ее. Неужели она больше не способна любить?
– Сьюзан, знаешь, что мне вчера пришло в голову? В целом свете только три человека способны понять, почему я свидетельствую против Неспящих. Ты, Ричард и... папа.
– Верно, – сказала Сьюзан. – Роджер никогда не считал классовую солидарность важнее правды. Он сам себе был классом. Но таких людей гораздо больше, Лейша.
Лейша взглянула на груды распечаток в другом конце комнаты. Теперь она не могла их не читать.
– Не похоже.
– А—а, – протянула Сьюзан. Тот же звук нередко вырывался и у Алисы. – Ты знаешь, что в прошлом году в Соединенных Штатах было официально зарегистрировано всего 142 генетические модификации in vitro для создания неспящих младенцев?
– Так мало?
– А десять лет назад их были тысячи. Даже справедливые, умные люди не хотят, чтобы их дети подвергались дискриминации. Но если исследования твоего Уолкота... – Она замолчала.
– Не моего, – возразила Лейша. – Уж точно не моего.
– А—а, – Сьюзан многозначительно вздохнула.
Глава 13.
– Слушается дело "Народ против Дженнифер Фатимы Шарафи". Всем встать. Лейша поднялась со скамьи свидетелей. Сто шестьдесят два человека – присяжные, зрители, пресса, свидетели, адвокаты – встали вместе с ней. Единый организм со ста шестьюдесятью двумя враждующими умами. Поля безопасности накрывали зал суда, здание, весь город Коневанго. Два самых плотных слоя не пропускали передач по интеркому. Пятнадцать лет назад штат Нью—Йорк в очередной раз запретил применение записывающих устройств на судебных заседаниях. Все представители прессы обязаны были зарегистрировать эйдетическую память, акустические и нейронные импланты, или и то и другое. Лейша цинично прикинула, у скольких из них вдобавок есть скрытые генемоды?
Рядом с репортерами сидели голохудожники. Незаметными движениями они лепили голограммы для вечерних новостей.
– Верховный суд графства Каттарогус, штат Нью—Йорк, председатель – достопочтенный судья Даниель Дж.Дипфорд. Боже, храни Соединенные Штаты и их досточтимый суд!
Лейша спросила себя, услышал ли еще кто—нибудь это лихорадочное восклицание.
В первый день выступали свидетели. Две с половиной недели безжалостных допросов понадобилось, чтобы подобрать присяжных. Триста восемьдесят девять отводов – немыслимое число. В окончательный состав суда вошли восемь мужчин и четыре женщины. Белые, черные, цветные. Выпускники колледжей и люди со средним образованием, моложе пятидесяти и старше. Бездетные и доноры яйцеклеток. Работающие и получающие пособие. И ни одного Неспящего.
"Гражданина должен судить суд равных".
– Можете начинать, мистер Хоссак, – обратился судья к прокурору, крупному мужчине с густой седой шевелюрой, обладавшему ценным умением удерживать внимание аудитории своим спокойствием. Лейша знала о Джеффри Хоссаке все. Ему пятьдесят четыре года, на 23 выигранных процесса приходится 9 поражений, чист перед налоговой инспекцией, не получал взысканий от коллегии адвокатов, покупал хлеб только из настоящей пшеницы, был подписчиком двух информационных сетей и канала для интересующихся Гражданской войной. Старшая дочь прокурора отставала по тригонометрии.
И он, и судья Дипфорд имели репутацию честных, справедливых и способных юристов.
Несколько недель назад Лейша размышляла над досье Дипфорда и Хоссака. Вряд ли Убежище могло влиять на выбор судьи или прокурора; власть Неспящих распространялась преимущественно на экономику. Конечно, Убежище могло купить юристов или конгрессменов, но ничто не указывало на продажность Хоссака или Дипфорда.
Что еще важнее, Дипфорд не был Спящим—фанатиком. Он председательствовал на девяти гражданских процессах, где одной из сторон были Неспящие, и каждый раз руководствовался соображениями разума и справедливости.
Хоссак коротко и ясно изложил перед присяжными суть дела: существуют доказательства, что дефлектор И—энергии на скутере доктора Тимоти Херлингера был поврежден намеренно. В дальнейшем свидетели покажут, виновна ли в этом Дженнифер Шарафи.
– Сканер сетчатки глаз, которым оборудован скутер, леди и джентльмены, дал три отпечатка: ребенка соседей, игравшего в то утро на улице, самого доктора Херлингера и взрослой Неспящей. Мы продемонстрируем далее, что эта Неспящая занимает один из самых высоких постов в Убежище. Она контролирует передовую технологию в мире.
Хоссак сделал паузу:
– В гараже "Самплис", рядом с местом, где стоял скутер доктора Херлингера, найден кулон. Его микрочип настолько отличается от известных, что правительственные эксперты все еще не могут продублировать его. Но мы выяснили, что он открывает ворота Убежища. Итак, обвинение докажет, что поломка скутера явилась частью сложного преступного плана, задуманного и осуществленного Убежищем. И единственный человек, который мог разработать этот план, – Дженнифер Шарафи, создатель незаконных властных структур. Внедрение в банковскую систему сейчас расследуется специальным подразделением Департамента юстиции Соединенных Штатов...
– Протестую! – выкрикнул Уилл Сандалерос.
– Мистер Хоссак, – сказал судья, – вы явно вышли за рамки вступительного слова. Не следует отвлекать внимание присяжных параллельным расследованием при рассмотрении данного дела.
Присяжные дружно взглянули на Дженнифер, сидевшую очень прямо в своем белом одеянии за пуленепробиваемым экраном. Слово "властный" висело в воздухе, подобно электрическому заряду. Дженнифер упорно смотрела в одну точку.
– Мисс Шарафи, – продолжал Хоссак, – пыталась всячески помешать исследованиям, которые позволили бы Спящим стать Неспящими, получив все биологические преимущества последних. Убежище не хочет, чтобы мы с вами имели эти привилегии. Дженнифер Шарафи не остановилась даже перед убийством.
Присяжные напряженно слушали с невозмутимым видом.
– Я не знаю, как опровергнуть представленное обвинение, – начал Уилл Сандалерос. Его красивое лицо с резкими чертами казалось растерянным. Ни один Неспящий не мог позволить себе обратиться к присяжным даже с малейшим намеком на вызов. Лейша наклонилась вперед, пристально всматриваясь в Сандалероса. Он выглядел сосредоточенным и энергичным. Компетентным.
– Дело в том, – продолжал Сандалерос, – что Дженнифер Шарафи не виновна в убийстве. У обвинения нет веских доказательств. И я это докажу.
Сандалерос вплотную придвинулся к скамье присяжных, и женщина в первом ряду слегка отпрянула.
– Обвинение, леди и джентльмены, располагает очень прочной паутиной, сотканной из предубеждений, ненависти и инсинуаций с целью опорочить мисс Шарафи, потому что она – Неспящая.
– Протестую! – гневно воскликнул Хоссак. – Перед Законом все равны. При использовании доказательств мы также не делаем различия между Спящими и Неспящими.
Взгляды присутствующих обернулись на судью Дипфорда, который не колебался ни минуты. Очевидно, он заранее продумал этот ход.
– Я разрешаю адвокату продолжать, – тихо произнес он, давая понять своим поступком, что предвзятости на его процессе нет места. Лейша почувствовала, как ее правая рука вонзилась в ладонь левой. Здесь какая—то ловушка...
– Ваша честь... – очень спокойно начал Хоссак.
– Протест отклоняется, мистер Хоссак. Мистер Сандалерос, продолжайте.
– Это суд над Неспящей, – повторил Сандалерос, – именно потому, что она Неспящая...
– Протестую! Подсудимой предъявлено обвинение на основании рассмотренных судом доказательств!
Все посмотрели на Хоссака. Лейша уловила тот момент, когда он осознал, что сыграл на руку Сандалеросу. Независимо от фактов весь зал знал, что Дженнифер Шарафи была признана виновной двадцатью тремя членами большого жюри именно потому, что она Неспящая. Отрицая это, Хоссак выставил себя лгуном или глупцом. Человеком, не желающим признать уродливую действительность. Человеком, чьи слова должно подвергать сомнению.
Лейша подумала, что на обостренном чувстве справедливости Хоссака здорово сыграли.
Дженнифер Шарафи ни разу не шевельнулась.
Первыми выступали свидетели, оказавшиеся на месте гибели Тимоти Херлингера.
С их помощью Хоссак установил, что Херлингер превысил скорость, сделал резкий левый поворот и, как многие водители скутеров, вероятно, понадеялся на автоматический И—энергетический дефлекторный экран, который должен был удержать его на стандартном расстоянии в один фут от любого препятствия. Но этого не произошло, и он врезался в автомобиль мисс Стейси Хилман – она как раз трогалась с места. Херлингер никогда не носил шлема; дефлекторы сделали это необязательным. Он умер мгновенно.
Робот дорожной полиции провел общий осмотр скутера и дал положительное заключение. Это настолько противоречило свидетельским показаниям, что один из полицейских осторожно опробовал скутер и обнаружил неисправность. Судно отправили на экспертизу.
Элен Кассабиан, начальник энергетического отдела судебной экспертизы, тщательно подбирала слова. Присяжным такая манера казалась авторитетной, но Лейша знала, что за этим может скрываться упрямство и отсутствие гибкости. Хоссак подробно расспрашивал ее о скутере.
– Каким изменениям был подвергнут дефлектор?
– Экран был настроен так, чтобы при первом же ударе на скорости свыше пятнадцати миль в час выйти из строя.
– Легко ли можно сделать подобное?
– Нет. К И—конусу прикрепили специальное приспособление, чтобы вызвать поломку. – Она быстро скатилась на непонятный технический язык. Тем не менее присяжные внимательно слушали.
– Вам доводилось видеть такое устройство раньше?
– Нет. Насколько я знаю, такого еще не было.
– Тогда откуда вам известно, как оно работает?
– Мы провели всестороннюю проверку.
– Могли бы вы теперь воспроизвести это приспособление?
– Нет. Но я уверена, что в принципе это возможно. Но очень сложно. Мы пригласили специалистов из Министерства обороны...
– Мы вызовем их в качестве свидетелей.
– ...и они сказали, – невозмутимо продолжала Кассабиан, – что здесь использована передовая технология.
– Итак, для создания подобного механизма потребовался бы очень развитый, скажем необычный, интеллект?
– Протестую! – сказал Сандалерос. – На свидетельницу оказывают давление.
– Ее профессиональное мнение как раз и интересует суд, – возразил Хоссак.
– Разрешаю, – произнес судья.
Хоссак повторил вопрос.
– Да, – ответила Кассабиан.
Хоссак дал этой мысли повиснуть в воздухе, пока просматривал свои записи. Глаза присяжных шарили по залу в поисках Неспящих – обладателей мощного интеллекта.
– Теперь рассмотрим третий отпечаток, сделанный сканером в то утро, когда погиб доктор Херлингер, – произнес Хоссак. – Почему вы уверены, что это след взрослой женщины—Неспящей?
– Отпечатки сетчатки глаза являются отпечатком ткани. И как всякая ткань, с возрастом она разрушается. Там, где клетки не регенерировали, появляется так называемая размытость. Ткани Неспящих каким—то образом регенерируют – Лейша второй раз в жизни почувствовала горькое сожаление в этих словах, – и изображение очень четкое, резкое. Чем старше объект, тем с большей уверенностью мы можем идентифицировать отпечаток Неспящего. У маленьких детей иногда даже компьютеру трудно увидеть различия. Но это была взрослая женщина.
– Понимаю. И он не совпадает ни с одним из известных отпечатков Неспящих?
– Нет. Он не зарегистрирован.
– Поясните кое—что суду, мисс Кассабиан. У обвиняемой Дженнифер Шарафи был взят отпечаток сетчатки при аресте?
– Да.
– Совпадает ли он с изображением сканера со скутера доктора Херлингера? – Нет.
– Значит, мисс Шарафи не могла лично участвовать в установке приспособления на скутер?
– Нет. – Кассабиан предоставила возможность обвинению отметить этот момент прежде, чем защита извлечет из него выгоду.
– Совпадает ли этот отпечаток с отпечатком Лейши Кэмден, которая находилась с доктором Херлингером как раз перед его гибелью?
– Нет.
Лейша почувствовала на себе взгляды присутствующих.
– Но именно Неспящая наклонилась в то роковое утро над сканером и, следовательно, установила приспособление на скутер.
– Протестую, – сказал Сандалерос. – Это предположение свидетеля!
– Снимаю вопрос, – сказал Хоссак. Он снова оказался в центре внимания. Затем медленно повторил:
– Отпечаток Неспящей. – И только потом добавил: – У меня все.
Сандалерос яростно обрушился на свидетельницу. Куда подевалась его недавняя растерянность.
