На антикварных стульях работы Инеса притулились двое, им явно хотелось оказаться подальше отсюда. По крайней мере одному из них. Все это доктор Онг видел уже не раз. Через пару минут он окончательно убедился: в душе женщины вскипает яростное сопротивление. Но ей не победить. Позже, конечно, мужчина за это поплатится, причем платить придется долго и в основном по мелочам.
      – Полагаю, доктор, вы уже проверили нашу кредитоспособность, – приветливо произнес Роджер Кэмден. – Давайте обсудим детали, хорошо?
      – Конечно, – ответил Онг. – Прежде всего я хотел бы услышать, какие генетические модификации вы выбрали для ребенка?
      Женщина внезапно заерзала на стуле. Ей около тридцати – типичная вторая жена. Но вид увядший, словно темп жизни с Роджером Кэмденом оказался ей не по плечу. И Онг охотно верил в это. Каштановые волосы, карие глаза, смугловатая кожа – почти красавица, если бы не мертвенная бледность. Коричневое пальто, не дешевое, но и не модное, туфли, наводящие на мысль об ортопедической обуви. Онг проверил свои записи: ее зовут Элизабет. Похоже, люди часто забывают ее имя.
      По сравнению с женой Рождер Кэмден, казалось, прямо—таки излучал энергию. Мужчина за пятьдесят, в деловом костюме итальянского шелка. Чтобы вспомнить его имя, Онгу записи не потребовались. Карикатура этой физиономии красовалась на первой полосе вчерашнего выпуска "Уолл—стрит джорнэл" – недавно Кэмден сорвал крупный куш на инвестициях в транснациональную информационную систему.
      – Девочка, – произнесла Элизабет Кэмден. Онг не ожидал, что она заговорит первой. Ее выговор свидетельствовал о принадлежности к высшему британскому обществу. – Блондинка. Глаза зеленые. Высокая. Стройная.
      Онг улыбнулся:
      – Думаю, вы знаете, добиться желаемых изменений внешности легче всего. Однако фигура зависит от генетической предрасположенности. От того, как вы будете кормить ребенка, естественно...
      – Да, да, – перебил Роджер Кэмден, – конечно. А теперь – интеллект. Высокий интеллект. И бесстрашие.
      – Простите, мистер Кэмден, личностные факторы еще недостаточно хорошо изучены, чтобы обеспечить генети...
      – Я только сравниваю. – Кэмден изобразил добродушную улыбку.
      – Способности к музыке, – подсказала миссис Кэмден.
      – Опять—таки, миссис Кэмден, можно гарантировать только предрасположенность.
      – Этого достаточно, – заметил Кэмден. – Разумеется, прекрасное здоровье.
      – Конечно, – заверил доктор Онг.
      Клиенты молчали. Пока что их список был довольно скромным, учитывая возможности Кэмдена; в основном клиентуру приходилось отговаривать то от заказа взаимоисключающих способностей, то от слишком больших изменений генотипа, а некоторые почему—то воображали, что за деньги им тут сотворят чудо. Онг ждал. Атмосфера накалялась. Становилось жарко.
      – И еще, – произнес Кэмден, – отсутствие потребности во сне. – Элизабет резко отвернулась и уставилась в окно.
      Онг взял со стола магнитный зажим для бумаг.
      – Позвольте спросить, как вы узнали о существовании этой программы? – поинтересовался он как можно любезнее.
      Кэмден широко улыбнулся:
      – Так вы не отрицаете ее существования? Снимаю шляпу, доктор.
      Онг сдержался:
      – И все же откуда вы знаете?
      Кэмден сунул руку во внутренний карман пиджака. Шелк сморщился и натянулся; тело и костюм принадлежали к разным слоям общества. Онг вспомнил, что Кэмден – иагаист, личный друг самого Кенцо Иагаи. Кэмден протянул Онгу копию спецификации программы.
      – Не ищите утечку в вашей системе информации, доктор. Ни вы и никто другой ее не обнаружат. Далее. – Он внезапно наклонился вперед, чуть понизил тон. – Мне известно, что вы создали двадцать детей, совсем не нуждающихся во сне, что до сего момента девятнадцать из них здоровы, умны и психически нормальны. Более того, они развиваются, опережая свой возраст. Самому старшему уже четыре года, и он умеет читать на двух языках. Я знаю также, что для открытой продажи вы собираетесь предложить эту программу только через несколько лет. Но я хочу приобрести ее для моей дочери сейчас. За любую назначенную вами цену.
      Онг встал:
      – Я не уполномочен обсуждать с вами этот вопрос, мистер Кэмден. И похищение наших данных...
      – Которое не является таковым – в вашей компьютерной системе произошел спонтанный выброс данных в общедоступную сеть. Вам понадобится чертовски много времени, чтобы доказать обратное...
      – ...и предложение о покупке именно этой генетической программы выходят за рамки моей компетенции. Это следует обсудить на Совете директоров института.
      – Конечно, конечно. Когда можно поговорить с ними?
      Кэмден посмотрел на него снизу вверх. На свете найдется немного людей, способных смотреть так уверенно, находясь на восемнадцать дюймов ниже глаз собеседника.
      – Разумеется, мне хотелось бы сделать предложение тем, кто обладает реальной властью. Это всего лишь выгодная сделка.
      – Не совсем так, мистер Кэмден.
      – Но и не чисто научные исследования, – возразил тот. – Вы – корпорация, получающая прибыль. И имеете определенные налоговые льготы, предоставляемые только законопослушным фирмам, предназначенным для защиты меньшинств. Их еще ни разу не использовали для защиты потребительских прав, за исключением случая с И—энергетическими установками. Но применить можно, доктор Онг. Меньшинства имеют право пользоваться той же продукцией, что и большинство. Вряд ли ваш институт захочет доводить дело до судебного разбирательства, доктор. Ни одна из двадцати прошедших у вас бета—тест семей не принадлежит к негритянскому или еврейскому меньшинству.
      – Суд... Но вы же не негр и не еврей!
      – Я отношусь к другой диаспоре – польско—американской. Моя настоящая фамилия – Камински. – Кэмден наконец встал и тепло улыбнулся.
      – Послушайте, мы оба знаем, какую шумиху поднимут вокруг этой истории газеты. И, естественно, мне бы не хотелось обнародовать вашу программу в недоработанном виде, только чтобы настоять на своем. Все, что мне нужно, – это купить ваше чудесное открытие для моей дочери. – На его лице появилось мечтательное выражение. – Доктор, знаете, чего бы я добился, если бы мне не приходилось спать?!
      Элизабет Кэмден резко сказала:
      – Ты и так почти не спишь.
      Кэмден покосился на нее, как будто только что вспомнил о ее присутствии.
      – Ну нет, дорогая, не сейчас. Но когда я был молод... колледж, я мог бы учиться в колледже и одновременно... Ладно. Это сейчас уже не важно. Главное, доктор, чтобы мы с вашим Советом пришли к соглашению.
      – Мистер Кэмден, пожалуйста, немедленно покиньте мой кабинет сейчас.
      – Пока вы не потеряли терпение из—за моей самонадеянности? Не вы первый. Надеюсь, вы назначите мне встречу на следующей неделе. Только сообщите моему личному секретарю, Диане Клаверс.
      Онг не стал провожать их до двери. Кровь стучала у него в висках. В дверях Элизабет Кэмден обернулась:
      – Что случилось с двадцатым?
      – Простите?
      – С двадцатым младенцем. Мой муж сказал, что девятнадцать из них здоровые и нормальные дети.
      Биение в висках усилилось, кровь прилила еще сильнее. Онг понимал, что, невзирая ни на что, ответит, а позднее горько пожалеет о своей несдержанности.
      – Двадцатый ребенок погиб. Родители развелись еще во время беременности, и мать не вынесла круглосуточного плача постоянно бодрствующего младенца.
      Элизабет Кэмден широко раскрыла глаза:
      – Она его убила?
      – Случайно, – коротко произнес Кэмден. – Слишком сильно встряхнула малютку. – Он хмуро посмотрел на Онга: няни, доктор. Посменно. Вам следовало выбирать достаточно обеспеченных родителей.
      – Это ужасно! – выпалила миссис Кэмден.
      Когда они ушли, Онг принял десять миллиграммов циклобензаприна—3. Старая рана опять болит. Он долго стоял у окна, ощущая, как исчезает боль в висках и постепенно приходит спокойствие. Внизу мирно плескалось озеро Мичиган. Прошлой ночью полиция в очередной рейд прогнала всех бродяг, они еще не успели вернуться. Только жалкие пожитки пестрели в кустах прибрежного парка: потрепанные одеяла, газеты, пластиковые мешки, трогательно напоминавшие попранные знамена. Незаконно спать в парке, незаконно входить в него без разрешения местного жителя, незаконно быть нищим и не иметь собственного дома. Одетые в униформу смотрители парка начали методично собирать мусор и заталкивать их в чистые самоходные контейнеры.
      Онг снял трубку и набрал номер председателя Совета директоров Биотехнического института.
      Четверо мужчин и три женщины сидели вокруг полированного стола красного дерева в зале заседаний. "Доктор, адвокат, индейский вождь", – вспомнила детскую считалочку Сьюзан Меллинг, по очереди взглянув на Онга, Джуди Салливан и Кэмдена. Она улыбнулась. Доктор заметил ее улыбку и застыл, как замороженный. Индюк. Джуди Салливан, институтский адвокат, повернулась и тихо сказала что—то худому и нервному адвокату Кэмдена. Его хозяин, Роджер Кэмден, индейский вождь, казался самым беспечным в этом зале. Как это ему удалось стать таким богатым, начав с нуля? Благодаря своей энергичности, что ли? Кэмден просто сиял, лучился; он так отличался от других будущих родителей, что Сьюзан не на шутку им заинтересовалась. Как правило, будущие папы и мамы – особенно папы – сидели здесь, как на церемонии слияния корпораций. Кэмден же выглядел, будто пришел на день рождения.
      Так оно, конечно, и было. Сьюзан улыбнулась ему, и ей стало приятно, когда он улыбнулся в ответ. Интересно, каков он в постели? Онг величественно нахмурился и встал.
      – Леди и джентльмены, приступим. Вероятно, сначала надо всех представить. Мистер и миссис Роджер Кэмден – это, разумеется, наши клиенты. Мистер Джон Яворски, адвокат мистера Кэмдена. Мистер Кэмден, это Джуди Салливан, руководитель юридического отдела института; Сэмюэль Креншоу, представитель директора института доктора Брэда Марстейнера, и доктор Сьюзан Меллинг, разработавшая генетическую программу воздействия на сон. Несколько правовых замечаний, представляющих интерес для обеих сторон...
      – Забудем на минуту о контракте, – перебил Кэмден. – Поговорим о сне. Я бы хотел задать несколько вопросов.
      – Что вас интересует? – спросила Сьюзан.
      Глаза Кэмдена ярко синели на грубоватом лице. Он оказался совсем не таким, как она ожидала. Миссис Кэмден выглядела то ли мрачной, то ли испуганной.
      Онг кисло сказал:
      – Доктор Меллинг, вам слово.
      Сьюзан предпочла бы отвечать на вопросы. Ей было любопытно, как поведет себя Кэмден. Но она не стала дальше испытывать терпение Онга и послушно встала.
      – Позвольте начать с краткой характеристики. Исследователи давно выявили три фазы сна. Первая – "медленный", который дает дельта—волны на электроэнцефалограмме. Вторая – сон "быстрых движений глаз", или БДГ, гораздо более глубокий, при котором появляется большинство сновидений. Эти две фазы образуют период "основного сна". Третья фаза "необязательный сон". Некоторые люди успешно обходятся без него и спят три—четыре часа за ночь.
      – Это про меня, – сказал Кэмден. – Я добился этого тренировкой. А могут ли так все остальные?
      Похоже, намечается все—таки диалог.
      – Нет. У каждого свой механизм сна. Соединительные ядра в стволе головного мозга...
      – Не стоит сильно углубляться, Сьюзан, – перебил Онг. – Придерживайтесь общеизвестных фактов.
      – Соединительные ядра регулируют равновесие между нейронами—передатчиками и пептидами, которое порождает потребность во сне, не так ли?
      Сьюзан не смогла удержать широкую улыбку. Кэмден, этот безжалостный финансист, ждет похвалы, словно приготовишка. Онг совсем скис. Миссис Кэмден смотрела в окно.
      – Правильно, мистер Кэмден. Вы усвоили урок.
      – Это же моя дочь, – ответил Кэмден, и у Сьюзан перехватило дыхание. Давненько она не слышала подобного благоговения.
      – Значит, – продолжала Сьюзан, – вам уже известно, что люди спят потому, что мозг нуждается в отдыхе. Исследования последнего двадцатилетия показали, что это единственная причина. Ни "медленная" фаза сна, ни БДГ—фаза не выполняют каких—либо функций, которые нельзя было бы осуществить, пока организм бодрствует. Многие процессы могут происходить во время бодрствования, если произвести нужные гормональные изменения.
      Сон играл важную роль в эволюции. После того как голодные предки млекопитающих набивали брюхо и разбрызгивали сперму, сон держал их подальше от хищников, помогая выжить. Но сейчас это рудимент, подобно аппендиксу. Поэтому можно выключить его на генетическом уровне.
      Онг терпеть не мог, когда Сьюзан чересчур упрощала. Какое легкомыслие. Если бы заседание вел Марстейнер, никакого "брюха" или "спермы" не было бы.
      – А что скажете о сновидениях?
      – Они не нужны. Остаточная бомбардировка коры головного мозга, чтобы держать его в состоянии полуготовности отразить нападение хищника во время сна. Бодрствование для этой цели подходит больше.
      – Почему же тогда оно сразу не вытеснило сон?
      Кэмден пытался подловить ее. Восхищенная такой наглостью, Сьюзан щедро одарила его ослепительной улыбкой.
      – Я уже говорила: инстинкт самосохранения. Но когда налетает современный хищник, скажем, инвестор в транснациональную информационную систему, безопаснее не спать.
      – Какая доля БДГ—фазы у зародыша и младенца? – выпалил Кэмден.
      – Опять—таки рудимент. Мозг прекрасно развивается и без нее.
      – А восстановление нейронов во время медленной фазы?
      – Верно. Но оно может происходить и во время бодрствования, если молекула ДНК запрограммирована на это.
      – А производство энзимов роста?
      Сьюзан опять поглядела на него с восхищением.
      – Продолжается. Генетическое регулирование привяжет его к другим изменениям в шишковидной железе.
      – А...
      – Побочные эффекты? – встряла миссис Кэмден.
      Сьюзан повернулась к Элизабет Кэмден. Она и забыла о ее присутствии.
      – Хороший вопрос. – Сьюзан сделала паузу; она наслаждалась. – По сравнению со своими сверстниками неспящие дети, уровень интеллектуального развития которых не корректировался, более умны, жизнерадостны и лучше решают задачи.
      Кэмден вынул сигарету. Эта архаичная привычка неприятно поразила Сьюзан. Затем она поняла, что Роджер Кэмден скрывает свои чувства этим демонстративным жестом.
      – Позвольте мне объяснить, – сказала Сьюзан. – Сон возникает потому, что осаждаемая со всех сторон нейронами кора старается разобраться в возникающих образах и воспоминаниях, затрачивая на это уйму энергии. Если исключить эти издержки, мозг не будет страдать от испаза и сможет лучше справляться с поступающей извне информацией.
      Врачам уже более полувека известно, что антидепрессанты полностью подавляют БДГ—фазу. Последние исследования доказали также справедливость обратного. Неспящие дети – жизнерадостные, открытые... веселые.
      – А какой ценой? – миссис Кэмден изо всех сил сохраняла невозмутимость, но губы ее дергались.
      – Никакой. Никаких побочных воздействий.
      – Пока! – резко возразила миссис Кэмден.
      Сьюзан пожала плечами:
      – Пока.
      – Им же всего четыре года!
      Онг и Креншоу пристально смотрели на нее. Жена Кэмдена заметила это – она откинулась назад и поплотней запахнула шубку, ее лицо стало бесстрастным.
      Кэмден выпустил облако дыма.
      – За все надо платить, доктор Меллинг. – Сьюзан понравилось, как он произнес ее имя.
      – Как правило – да. Особенно при генетических вмешательствах. Но мы не обнаружили ничего отрицательного. – Она улыбнулась Кэмдену. – Неужели слишком трудно поверить, что единственный раз природа дала нам нечто по—настоящему прекрасное, полезное? Без скрытых подвохов?
      – Не природа. Разум людей, подобных вам, – ответил Кэмден. Эти слова поразили Сьюзан больше, чем все сказанное ранее. Финансист не сводил с нее глаз. В груди Сьюзан что—то сжалось.
      – Полагаю, – заметил доктор Онг, – что мы немного вышли за рамки нашего совещания. Мистер Кэмден, если у вас нет больше вопросов, может быть, мы вернемся к правовым аспектам, затронутым мисс Салливан и мистером Яворски. Благодарю вас, доктор Меллинг.
      Сьюзан кивнула. Даже не глядя на Кэмдена, она чувствовала его присутствие.
      Дом выглядел примерно так, как она представляла, – громадное сооружение в стиле Тюдор на берегу озера Мичиган к северу от Чикаго. Между воротами и домом густо росли деревья, а к волнам озера тянулось открытое пространство. Спящую траву покрывали пятна снега. Сьюзан работала с Кэмденами уже четыре месяца и сегодня впервые навестила их.
      Приехала еще одна машина. Грузовик по изогнутой подъездной дорожке подрулил к служебному входу в торце здания. Один из рабочих позвонил в дверь; второй начал выгружать из кузова детский манеж в пластиковой обертке. Розовые и желтые кролики на белом фоне. Сьюзан на мгновение зажмурилась.
      Кэмден сам открыл ей. Похоже, он изо всех сил пытался скрыть беспокойство.
      – Зачем вы приехали, Сьюзан!
      – Решила предупредить ваш визит, Роджер. Миссис Кэмден дома?
      – В гостиной.
      Кэмден провел ее в большую комнату с камином. Английская мебель, репродукции картин, изображающих собак или корабли... все висит дюймов на восемнадцать выше, чем следовало бы. Наверное, интерьером занималась Элизабет. Она не встала со своего кресла, когда вошла Сьюзан.
      – Я отниму у вас несколько минут, – сказала Сьюзан. – Мы получили результаты анализов аминокислот, ультразвукового обследования и теста Лэнгстона. Имплантированный зародыш развивается нормально. Однако возникло осложнение.
      – Какое? – Кэмден достал сигарету, взглянул на жену и положил сигарету обратно.
      – Миссис Кэмден, по чистой случайности в ваших яичниках в прошлом месяце развились яйцеклетки. Мы взяли одну для генной хирургии. Вторая яйцеклетка тоже была оплодотворена. Вы носите в себе два зародыша.
      Элизабет Кэмден застыла:
      – Близнецы?
      – Нет, – ответила Сьюзан и тут же поправилась: – Я хочу сказать, да. Они близнецы, но генетическим изменениям подвергся один. Другой будет так называемый нормальный ребенок. А я знаю, что вы не хотели такого.
      – Да. Я не хотел, – сказал Кэмден.
      – А я хотела, – выговорила Элизабет. Кэмден бросил на нее яростный взгляд и на сей раз закурил. Сьюзан подозревала, что Кэмден затягивается чисто машинально.
      – Влияет ли на зародыш присутствие другого плода?
      – Нет, – уверила Сьюзан. – Конечно, не влияет. Они просто... сосуществуют.
      – Вы можете сделать аборт?
      – Придется изъять оба зародыша. Удаление немодифицированного эмбриона вызовет изменения в плаценте и, возможно, спонтанный выкидыш второго. – Она глубоко вдохнула. – Разумеется, есть и другой путь – начать все с начала. Но, как я уже говорила, вам очень повезло, что искусственное оплодотворение произошло всего лишь со второй попытки. Некоторым парам требуется восемь или десять попыток. Если придется все повторить, процесс может весьма затянуться.
      – Повредит ли присутствие второго зародыша моей дочери? – спросил Кэмден. – Она будет полноценно развиваться? Или что—либо изменится на поздней стадии беременности?
      – Нет. Я вижу только одну реальную угрозу – преждевременные роды.
      – Насколько раньше? Это опасно для матери?
      – Почти наверняка нет.
      Кэмден продолжал курить. В дверях появился слуга:
      – Сэр, звонят из Лондона. Джеймс Кендалл от мистера Иагаи.
      – Я отвечу. – Кэмден встал, не сводя глаз с жены. – Все будет в порядке, Элизабет. Не волнуйся.
      Целую минуту женщины сидели молча. Сьюзан чувствовала разочарование – не такого Кэмдена она ожидала увидеть. Она вдруг ощутила, что Элизабет Кэмден усмехается.
      – О да, доктор. Он такой. Властный. Но ребенок слишком много для него значит. – Она тихо, взволнованно рассмеялась. – Двое. Вы... вы знаете, какого пола другой?
      – Оба эмбриона женского пола.
      – Я хотела девочку. И теперь она у меня будет.
      – Так вы не станете прерывать беременность?
      – О нет. Спасибо за то, что приехали, доктор. – Сьюзан явно давали понять, что визит окончен. Никто не провожал ее. Но когда она уже садилась в машину, Кэмден выбежал из дома.
      – Сьюзан! Я хотел поблагодарить вас. Вы проделали такой путь, чтобы сообщить лично.
      – Вы уже поблагодарили.
      – Да. Хорошо. Вы уверены, что второй зародыш не повредит моей дочери?
      – Зародыши абсолютно безопасны друг для друга, – сказала Сьюзан.
      Он улыбнулся. И промолвил тихо и грустно:
      – И вы считаете, что оба должны быть одинаково важны для меня. Чушь. Почему я должен притворяться? Особенно перед вами.
      Сьюзан открыла дверцу машины. Нет, к этому она не готова... Кэмден нагнулся, чтобы закрыть дверцу, в его поведении не было и намека на флирт.
      – Мне следует заказать второй манеж.
      – Да.
      – И второе детское сиденье для машины.
      – Да.
      – Но не вторую ночную няню.
      – Это вам решать.
      – И вам. – Внезапно он резко наклонился и поцеловал ее. Вежливый и преисполненный уважения поцелуй потряс Сьюзан. Даже похоть и властность оставили бы ее равнодушной, но это... Кэмден опередил ее реакцию: он захлопнул дверцу машины и пошел к дому. Сьюзан дрожащими руками держалась за руль, пока шок не сменился веселым удивлением – это был нарочито остраненный поцелуй, специально придуманная загадка. И похоже, продолжение не заставит себя ждать.
      Интересно, как Кэмден назовет своих дочерей?
      Доктор Онг шел по полуосвещенному больничному коридору. Сестра, дежурившая у входа в родильное отделение, шагнула вперед, намереваясь остановить его – была полночь, часы посещений давно истекли, – но, узнав, отступила на свой пост. За углом было вмонтировано обзорное стекло в детскую. К немалому раздражению Онга, Сьюзан Меллинг стояла здесь, прижавшись к стеклу, и плакала.
      Онг никогда не любил женщин. Даже самые выдающиеся из них не способны, очевидно, сдерживать свои эмоции и не выставлять себя в чертовски идиотском виде.
      – Посмотрите. – Сьюзан с легким смешком вытерла глаза. – Доктор, вы только взгляните.
      Роджер Кэмден в халате и маске держал младенца в белой распашонке и светлом одеяльце. Синие глаза Кэмдена – театрально синие, в жизни у мужчины не должно быть таких ярких глаз – сияли. Головку новорожденной покрывал светлый пушок; у нее были широко расставленные глаза и розовая кожа. Всем своим видом Кэмден словно показывал, что ни один ребенок на свете не обладал такими достоинствами.
      – Роды без осложнений? – спросил Онг.
      – Да, – всхлипнула Сьюзан Меллинг. – Идеальные. Элизабет чувствует себя хорошо. Она спит. Разве он не прекрасен? Самый предприимчивый из всех, кого я знала в жизни. – Она вытерла нос рукавом. Онг понял, что Сьюзан пьяна. – Я когда—нибудь говорила вам, что была обручена? Пятнадцать лет назад, еще в колледже. Я разорвала помолвку, потому что он стал казаться мне таким скучным. О Боже, зачем я все это рассказываю? Извините.
      Роджер Кэмден положил младенца в маленькую колыбельку на колесиках. Табличка над ней гласила: НОВОРОЖДЕННАЯ КЭМДЕН, ДЕВОЧКА, 1. 5,9 фунта. Ночная дежурная снисходительно наблюдала за ним.
      Онг отправился писать отчет. В этих обстоятельствах докладу Меллинг нельзя доверять. Беспрецедентный шанс зафиксировать все подробности генных изменений при наличии контрольного ребенка, а Меллинг больше интересуют собственные сентиментальные бредни. Стало быть, придетсяотдуваться самому. Ему не терпелось узнать подробности. И не только о румяной малютке на руках у Кэмдена. Он желал знать все о рождении ребенка, лежащего в другой колыбельке, где было написано: НОВОРОЖДЕННАЯ КЭМДЕН, ДЕВОЧКА, 2. 5,1 фунта.
 

      Самое раннее воспоминание Лейши – по комнате текут полосы, а протянешь руку, чтобы потрогать, кулачок оказывается пустым. Позже она поняла, что эти переменчивые полоски – свет, солнечные лучи, косо падающие сквозь шторы ее комнаты, сквозь деревянные ставни столовой, сквозь решетчатые жалюзи оранжереи. В тот день, когда она сделала это чудесное открытие, девочка громко рассмеялась, и папа, сажавший цветы в горшочки, обернулся и улыбнулся ей.
      Весь дом был наполнен светом. Он отражался от озера, струился по высоким белым потолкам, собирался в лужицы на блестящих деревянных полах. Они с Алисой постоянно двигались сквозь эти потоки, и иногда Лейша останавливалась, запрокидывала голову и позволяла им заливать лицо. Она чувствовала его, как воду.
      Лучше всего, конечно, было в оранжерее. Именно там любил проводить время папа, бывая дома. Папа поливал деревья, напевая под нос, а Лейша и Алиса перебегали с теневой стороны, где росли крупные пурпурные цветы, на солнечную сторону – носились без устали взад—вперед.
      – Растения, – говорил папа, всегда выполняют свои обещания. Алиса, осторожно! Ты чуть не опрокинула эту орхидею! – И Алиса послушно прекращала беготню. Лейше папа никогда не говорил ничего подобного.
      Какое—то время спустя свет уходил. Сестрички принимали ванну, а после Алиса становилась—тихой или, наоборот, капризной. И няня укладывала Алису в постель, а Лейша оставалась с папой, пока он не уходил поработать в кабинете с бумагами, которые делают деньги. Лейше на мгновение становилось жаль, но почти сразу же приходила Мамзель и начинала заниматься с Лейшей. Узнавать новое было так интересно! Она уже умела петь двадцать песенок, писать все буквы алфавита и считать до пятидесяти. А когда уроки кончались, свет возвращался обратно и наступало утро.
      Завтрак был единственным временем суток, которое Лейша не любила. Папа уже успевал уехать на работу, и девочки трапезничали с мамой в большой столовой. Мама сидела в красном халате, который Лейше нравился, и от нее еще не исходил странный запах, и она произносила нормальные слова, но все равно было скучно. Мама всегда начинала с вопроса:
      – Алиса, милая, как ты спала?
      – Хорошо, мама.
      – Тебе снились хорошие сны?
      Долгое время Алиса отвечала: нет. А однажды сказала: "Я каталась во сне на лошади". Мама захлопала в ладоши и поцеловала Алису, и с тех пор у сестры всегда был наготове сон для мамы. Тогда Лейша решилась:
      – Я тоже видела сон. Свет проник в комнату и закутал меня, как в одеяло, а потом поцеловал меня в глаза.
      Мама поставила чашку так резко, что кофе выплеснулся на стол.
      – Не лги мне, Лейша. Тебе ничего не снилось.
      – Нет, снилось, – настаивала Лейша.
      – Только у тех детей, которые спят, бывают сны. Ты не видела никакого сна.
      – Нет, видела! Видела! – закричала Лейша. Она видела сейчас это золотое солнечное покрывало.
      – Я не потерплю, чтобы ребенок лгал! Ты слышишь, Лейша!
      – Ты сама лжешь! – закричала Лейша, понимая, что это неправда, ненавидя себя и еще больше презирая маму за эту ложь. Алиса сидела неподвижно, широко раскрыв глаза.
      – Няня! Няня! – громко позвала мама. – Уведите Лейшу немедленно. Ей нельзя находиться рядом с культурными людьми, если она лжет.
      Лейша расплакалась. Она даже не съела свой завтрак. Но главное – огромные, испуганные глаза Алисы. И виновата она, Лейша!
      Но Лейша быстро успокоилась. Няня почитала ей сказку, потом поиграла с ней в "Информационный скачок", а потом пришла Алиса и няня повезла их обеих в Чикагский зоопарк, где столько интересных зверей, которых даже во сне не увидишь. А когда они вернулись, мама ушла в свою комнату, и Лейша знала, что она останется там со своими странными бутылочками до вечера.
      Но в ту ночь она пошла в спальню матери.
      – Мне надо в уборную, – сказала она Мамзель.
      Мамзель спросила:
      – Тебе помочь? – возможно, потому, что Алисе все еще требовалась помощь. Лейша поблагодарила Мамзель, потом с минуту посидела на стульчике, чтобы ее не уличили во лжи.
      Девочка на цыпочках прошла через холл. Сначала она заглянула в комнату Алисы. Маленькая лампочка горела на стене возле колыбельки. Лейша посмотрела на сестру сквозь прутья. Алиса лежала на боку с закрытыми глазами. Веки легонько трепетали, как занавески под ветром. Подбородок и шея казались очень нежными.
      Лейша осторожно прикрыла дверь и пошла в спальню родителей. В их огромной кровати места хватило бы еще на несколько человек. Мама лежала на спине и храпела. От нее исходил сильный и странный запах. Лейша попятилась и подкралась к папе. Он был очень похож на Алису, только его шея и подбородок казались еще более мягкими. Папа так внезапно открыл глаза, что Лейша вскрикнула.
      Отец скатился с кровати, схватил ее на руки и быстро взглянул на маму. Папа вынес Лейшу в холл, куда прибежала Мамзель, приговаривая:
      – Ах, простите, сэр, она отпросилась в уборную...
      – Все в порядке, – сказал отец. – Я возьму ее с собой.
      – Нет! – вскрикнула Лейша, потому что на папе не было ничего, кроме трусов, и в комнате плохо пахло. Но папа понес ее в оранжерею, усадил на скамейку, завернулся в кусок зеленого полиэтилена и сел рядом.
      – Ну, что случилось, Лейша? Что ты там делала? Ты смотрела, как люди спят, да? – и поскольку папин голос смягчился, Лейша прошептала:
      – Да.
      – Тебе стало интересно, да? Как Любопытному Джорджу из твоей книжки?
      – Да, – ответила Лейша. – Я думала... Ты мне сказал, что делаешь деньги у себя в кабинете всю ночь!
      Папа улыбнулся.
      – Немного меньше. Но потом я сплю, хоть и не очень долго. – Он посадил Лейшу к себе на колени. – Мне не нужно много спать, поэтому я успеваю гораздо больше, чем большинство людей. Все люди по—разному нуждаются во сне. И очень немного таких, как ты, которым сон вообще не нужен.
      – Почему?
      – Потому что ты особенная. Необыкновенная. Еще до твоего рождения я попросил врачей помочь сделать тебя такой.
      – Зачем?
      – Чтобы ты могла делать все, что захочешь, и проявить свою индивидуальность.
      Лейша отстранилась и посмотрела на отца: его слова ничего не объяснили. Папа дотронулся до единственного цветка на высоком дереве в горшке. У него были плотные белые лепестки, как сливки, с которыми отец пил кофе, а серединка светло—розовая.
      – Видишь, Лейша, какую красоту родило это дерево. Потому, что может. Вон то висячее растение не может, и вон те не могут. Только оно. Поэтому самое важное в мире для этого дерева – вырастить свой цветок. Цветок – это проявившаяся индивидуальность дерева. Остальное не имеет значения.
      – Я не понимаю, папа.
      – Когда—нибудь поймешь.
      – Но я хочу именно сейчас, – сказала Лейша, а папа радостно рассмеялся и поцеловал ее.
      – Когда ты делаешь деньги, это твоя инди... эта штука...
      – Да, – согласился папа.
      – Значит, только ты умеешь делать деньги? Так же, как то дерево умеет цвести?
      – Никто не может зарабатывать их точно так, как я.
      – Как ты поступаешь с деньгами?
      – Покупаю тебе разные вещи. Содержу дом, плачу Мамзель.
      – А дерево с цветком?
      – Гордится им, – туманно сказал папа. – Совершенство, вот что идет в счет, Лейша. Только оно имеет значение.
      – Я замерзла, папа.
      – Тогда я лучше отнесу тебя обратно к Мамзель.
      Лейша прикоснулась к цветку:
      – Я хочу спать, папа.
      – Нет, не хочешь, дорогая. Сон – это зря потраченная жизнь. Это маленькая смерть.
      – Алиса же спит.
      – Она не такая, как ты.
      – Почему ты не сделал Алису тоже особенной?
      – Алиса сама себя сделала. Я не мог вмешаться.
      Все это было слишком сложно. Лейша оставила деревце в покое и соскользнула с папиных коленей.
      – Маленькая почемучка. Когда вырастешь, ты найдешь свой собственный идеал, и это будет нечто необыкновенное. Ты можешь даже стать такой, как Кенцо Иагаи. Он создал генератор для всего мира.
      – Папа, ты такой смешной в этом полиэтилене, – засмеялась Лейша. Папа рассмеялся в ответ. Но потом девочка сказала: – Когда я вырасту, я найду способ помочь Алисе стать необыкновенной. – И отец перестал смеяться.
      Он отнес ее обратно к Мамзель, и та научила девочку писать свое имя. Это было так интересно, что Лейша забыла о непонятном разговоре с папой. Пять разных букв, а вместе они составляли ее имя. Лейша снова и снова выводила его и смеялась, и Мамзель тоже смеялась. Но утром Лейша вспомнила о разговоре с папой. Она часто возвращалась к нему, снова и снова перебирая незнакомые слова, как маленькие твердые камушки. Но больше всего ее занимало нахмуренное папино лицо, когда она пообещала сделать свою сестренку особенной.
      Каждую неделю доктор Меллинг навещала близнецов, иногда одна, иногда с кем—то. Девочкам нравилась доктор Меллинг, смешливая женщина с яркими и теплыми глазами. Папа часто присоединялся к ним. Доктор Меллинг играла с ними в разные игры, фотографировала сестренок и взвешивала. Заставляла их ложиться на стол и прикрепляла к вискам маленькие металлические штучки. Вокруг было полно всяких аппаратов, которые издавали разные интересные звуки. Доктор Меллинг так же хорошо отвечала на вопросы, как и папа. Однажды Лейша спросила:
      – А доктор Меллинг особенная? Как Кенцо Иагаи?
      Отец рассмеялся и, взглянув на Сьюзан, сказал:
      – Ода.
      Девочкам исполнилось пять лет, и они пошли в школу. Папин шофер каждый день отвозил их в Чикаго. Они занимались в разных классах, и это Лейше не нравилось: ее одноклассники были старше. С первого же дня она полюбила школу. Через полгода Лейшу перевели в другой класс, там учились дети еще старше, но и они прекрасно ее приняли. Лейша начала учить японский язык. Ей нравилось рисовать красивые иероглифы на толстой белой бумаге.
      – Хорошо что мы выбрали школу Саули, – говорил папа.
      Но Алиса в этой школе плакала и швыряла на пол краски. Она хотела учиться вместе с дочкой кухарки и ездить в школу на автобусе. Тогда мамавышла из своей комнаты – Лейша не видела ее уже несколько недель, но знала, что Алиса частенько сидит с ней, – и сбросила несколько подсвечников с каминной полки на пол. Лейша подбежала собрать осколки и услышала, как родители кричат друг на друга в холле.
      – Она и моя дочь тоже! И я говорю, что ей можно ходить туда!
      – Ты не имеешь права голоса! Плаксивая пьянчужка, ты для них не больше, чем декорация!.. А я—то думал, что женился на утонченной английской аристократке!
      – Ты получил то, за что заплатил! Ничего! Ведь ты ни в ком не нуждаешься!
      – Перестаньте! – закричала Лейша. – Перестаньте! – В холле воцарилось молчание. Лейша порезала пальцы; кровь капала на ковер. Папа ворвался в комнату и подхватил ее на руки.
      – Это ты прекрати, Лейша. Ты не должна уподобляться никому из них.
      Лейша зарылась лицом в папино плечо. Алису перевели в начальную школу Карла Сэндберга, и она ездила туда на желтом школьном автобусе вместе с дочкой прислуги.
      Несколько недель спустя папа сказал дочерям, что мама уезжает в больницу, чтобы перестать так много пить. А потом она некоторое время поживет в другом месте. Дело в том, что родители не были счастливы вместе. Лейша и Алиса останутся с папой и будут иногда навещать маму. Он очень осторожно подбирал правильные слова, пытаясь донести до девочек правду. Лейша уже знала, что правда это верность самой себе, своей индивидуальности. Личность уважает факты и поэтому всегда придерживается истины.
      Лейша догадывалась, что мама не уважала факты.
      – Я не хочу, чтобы мама уезжала. – Алиса начала плакать. Лейша думала, что папа возьмет Алису на руки, но он просто стоял и глядел на девочек.
      Лейша обняла сестру:
      – Все хорошо, Алиса. Мы сделаем так, что все будет хорошо! Я буду играть с тобой все время, когда мы не в школе, чтобы ты не скучала по маме!
      Алиса прижалась к Лейше. Лейша отвернулась, чтобы не видеть папиного лица.

      Кенцо Иагаи собирался приехать в Соединенные Штаты с лекциями. Он посетит Нью—Йорк, Лос—Анджелес и Чикаго, а в Вашингтоне у него запланировано специальное обращение к конгрессу: "Дальнейшее влияние дешевой энергии на политику". Одиннадцатилетнюю Лейшу Кэмден должны были представить ему после выступления в Чикаго, организованного ее отцом.
      Лейша уже изучала в школе теорию холодного синтеза и знала от преподавателя, как изменился мир после открытий Иагаи. Произошло то, что раньше считалось чистейшей теорией: рост благосостояния третьего мира, агония старых коммунистических систем, упадок нефтяных империй, обновление мощи Соединенных Штатов. Ее группа написала сценарий документального фильма о том, как американская семья в 1985 году жила в условиях дорогостоящей энергии и уповала на социальную помощь, в то время как семья 2019 года пользуется дешевой энергией и уповает на право как основу цивилизации. Некоторые моменты в собственных исследованиях озадачили Лейшу.
      – В Японии Кенцо Иагаи считают государственным изменником, – сказала она папе за ужином.
      – Нет, – возразил Кэмден, – это мнение единиц. Осторожней с обобщениями, Лейша. Иагаи запатентовал и получил лицензию на И—энергию в Соединенных Штатах, потому что здесь сохранились крохи индивидуальной инициативы. Благодаря его изобретению наша страна пересмотрела свое отношение к личности, и Японии пришлось присоединиться. Индивид – это прежде всего его заслуги перед обществом.
      – Твой отец всегда придерживался тех же убеждений, – сказала Сьюзан. – Ешь горошек, Лейша.
      Отец женился на Сьюзан менее полугода назад, и ее присутствие в доме все еще казалось немного странным. Но приятным. Папа говорил, что Сьюзан стала ценным приобретением для них: умная, логичная и веселая. Как и сама Лейша.
      – Запомни, Лейша, – произнес Кэмден, – ценность человека зависит от него самого. От того, что он в состоянии сделать хорошо. Люди продают плоды своего труда, и всем это выгодно. Основным инструментом цивилизации является контракт. Он всегда доброволен и взаимовыгоден. В отличие от принуждения.
      – Сильные не имеют права отбирать что—либо у слабых, – добавила Сьюзан. – Алиса, ты тоже должна съесть горошек, дорогая.
      – Так же, как и слабые у сильных, – добавил Кэмден. – Об этом будет говорить Кенцо Иагаи сегодня вечером, Лейша. Ты сама услышишь.
      Алиса сказала:
      – Я не люблю горошек.
      – Твое тело его любит, – заметил Кэмден. – Он полезен.
      Алиса улыбнулась, и Лейша просияла – сестра нечасто теперь улыбалась за обедом.
      – Мое тело не заключало контракта с горошком.
      – Нет, заключало, – в голосе Кэмдена послышалось нетерпение. – Твоему организму это выгодно. А теперь ешь.
      Улыбка Алисы погасла. Лейша неожиданно нашла выход:
      – Нет, папа, смотри – Алисе это гораздо полезнее, чем горошку! Это не взаимовыгодная сделка, значит, нет контракта! Алиса права!
      Кэмден расхохотался во весь голос и сказал Сьюзан:
      – Одиннадцать лет... одиннадцать.
      Но даже после этого Алиса не захотела идти слушать Кенцо Иагаи. Она собиралась переночевать у своей подруги Джулии. Но Сьюзан тоже не поехала. Они с папой обменялись странноватыми, как показалось Лейше, взглядами, но девочка была слишком взволнованна, чтобы задуматься. Она увидит самого Кенцо Иагаи!
      Иагаи оказался невысоким, темноволосым и стройным. Лейше понравился его акцент. И нечто неуловимое, что пока не поддавалось определению.
      – Папа, – прошептала она в полутьме зала, – он веселый человек. – Отец обнял ее.
      Иагаи говорил о духовности и экономике:
      – Духовность, присущая только человеку, опирается на его собственные усилия. Достоинство не дается аристократическим происхождением – достаточно обратиться к истории – и не передается по наследству. Эти качества также не обусловлены самим фактом существования.
      Нет, эти добродетели зиждятся на непрерывном самоусовершенствовании личности. Отнять у человека шанс добиться чего—то и продать свое достижение другим – значит ограбить его, лишив духовного достоинства. Вот почему коммунизм в наше время потерпел поражение. Всякое принуждение наносит ущерб нравственности и ослабляет общество. Оно не производит ничего нового. Только свобода – свобода добиваться, свобода беспрепятственно торговать результатами своих трудов – создает условия для развития настоящей личности.
      Лейша так громко аплодировала, что у нее заболели ладони. Идя за кулисы вместе в отцом, она едва дышала. Кенцо Иагаи!
      За кулисами томился народ. Повсюду стояли камеры. Папа сказал:
      – Мистер Иагаи, позвольте представить вам мою дочь Лейшу.
      Какой—то японец прошептал что—то на ухо Кенцо Иагаи, и тот посмотрел на Лейшу более внимательно.
      – Ах, да.
      – Взгляни сюда, Лейша, – позвал кто—то. Камера—робот зажужжала так близко, что Лейша в испуге отпрянула. Папа сделал кому—то резкое замечание. Какая—то незнакомая женщина вдруг опустилась перед Лейшей на колени и наставила на нее микрофон.
      – Как ты оцениваешь то, что никогда не спишь, Лейша?
      – Что?
      Послышался неодобрительный смешок. "Выращиваем гениев..." Кенцо Иагаи схватил Лейшу и потащил прочь от журналистов. Немедленно, как по волшебству, позади Иагаи выстроилась шеренга японцев, расступившаяся только для того, чтобы пропустить папу. Добровольные конвоиры проводили их троицу в комнату, и Кенцо Иагаи закрыл дверь.
      – Не позволяй им вмешиваться в твою жизнь, Лейша, – произнес он со своим чудесным акцентом. – Никогда. Есть старая азиатская пословица: "Собака лает, а караван идет". Не разрешай заступать путь своему каравану.
      – Хорошо, – выдохнула Лейша, не совсем понимая, что хочет сказать ей этот бог, изменивший мир без кровопролития и войн.
      – Мы изучаем в школе вашу философию, мистер Иагаи.
      Кенцо Иагаи вопросительно взглянул на отца. Тот сказал:
      – Частная школа. Однако сестра Лейши тоже изучает ее в общеобразовательной школе. Медленно, Кенцо, но она прорастает.
      Дома Лейша несколько часов обдумывала случившееся. Когда Алиса на следующее утро вернулась домой, Лейша бросилась к ней. Но Алиса была сердита.
      – Алиса, в чем дело?
      – Тебе не кажется, что мне и так уже достаточно достается в школе?! – закричала сестра. – Но пока ты не высовывалась, это не имело слишком большого значения! Они уже было совсем перестали дразнить меня! Зачем ты это сделала?
      – Что? – спросила озадаченная Лейша. Алиса швырнула ей в лицо утреннюю газету. Лейша уставилась на свою фотографию рядом с Кенцо Иагаи. Три колонки текста венчал броский заголовок: "Иагаи и будущее: будет ли в нем место для нас, остальных? Изобретатель И—генератора беседует с "освобожденной от сна" дочерью мегафинансиста Роджера Кэмдена".
      Алиса пнула газету ногой:
      – Даже по телевизору вчера вечером это показали – по телевизору. Я изо всех сил стараюсь не выглядеть воображалой или трусихой, а ты такое вытворяешь! Теперь Джулия, наверное, не захочет со мной дружить! – Она бросилась наверх в свою комнату по широкой изогнутой лестнице.
      В голове Лейши звучал голос Кенцо Иагаи: "Собака лает, а караван идет". Она взглянула на опустевшую лестницу и сказала:
      – Алиса, эта завивка и впрямь тебе очень идет.

      – Я хочу познакомиться с остальными, – сказала Лейша. – Почему ты так долго держал меня в неведении?
      – Ты ошибаешься, – ответил Кэмден. – Не предлагать вовсе не значит не позволять. Ты же сама о них не спрашивала?
      Лейша взглянула на него. Ей исполнилось пятнадцать, она заканчивала школу Саули.
      – Почему же ты молчал?
      – А что я должен был сделать?
      – Не знаю, – сказала Лейша, – но ты дал мне все остальное.
      – В том числе свободу просить то, что ты хочешь.
      – Я не просила у тебя многое из того, что ты делал для меня, потому что я слишком мало знала. Но ты никогда не предлагал мне встретиться с другими неспящими мутантами...
      – Не употребляй этого слова, – резко оборвал ее Кэмден.
      – ...значит, одно из двух: или ты думал, что это несущественно для меня, или у тебя была другая причина не желать нашей встречи.
      – Ошибаешься, – ответил Кэмден. – Есть и третья: я считаю, что в данном вопросе тебе гораздо полезнее, если инициатива будет исходить от тебя.
      – Хорошо, – с вызовом сказала девушка и расправила плечи. – Сколько существует Неспящих, кто они и где находятся?
      – Судя по тому, что ты применяешь термин "Неспящие", значит, уже читала о них кое—что, – заметил Кэмден. – Следовательно, ты уже знаешь, что пока вас 1082 человека в Соединенных Штатах, есть и за рубежом, в крупных городах. Семьдесят девять человек живут в Чикаго. Только девятнадцать старше тебя.
      Кэмден, сидевший в своем рабочем кресле, подался вперед, чтобы получше рассмотреть дочь. Наверно, ему нужны очки, подумала Лейша. Его волосы уже совсем седые, редкие и жесткие, как щетина старой швабры. Газета "Уолл—стрит джорнэл" напечатала его имя в списке ста самых богатых американцев; газета "Вименз Вэар дейли" писала, что он единственный миллиардер в стране, который не посещает дипломатических приемов, благотворительных балов и не ищет дружбы министров. Реактивный самолет Кэмдена переносил его с одной деловой встречи на другую и почти никуда больше. Год от года он становился все состоятельнее, все рассудочнее и вел все более уединенную жизнь. Лейша почувствовала прилив прежней нежности к отцу.
      Она боком уселась в кожаное кресло, свесив через подлокотник длинные стройные ноги.
      – Ну, тогда я бы хотела познакомиться с Ричардом Келлером.
      Юноша жил в Чикаго и из прошедших бета—тест Неспящих был ближе всех к ней по возрасту. Ему исполнилось восемнадцать.
      – Можешь не спрашивать меня, а просто поехать.
      Лейше послышались нетерпеливые нотки. Отцу нравилось, когда она сама разбиралась в чем—то и только потом сообщала ему.
      Лейша рассмеялась:
      – Знаешь что, папа? Ты предсказуем.
      Кэмден тоже рассмеялся. Они все еще веселились, когда в кабинет вошла Сьюзан.
      – Он, безусловно, непредсказуем. Роджер, как насчет этого совещания в Буэнос—Айресе в четверг? – Не дождавшись ответа, она переспросила пронзительным голосом: – Роджер?! Я с тобой разговариваю!
      Лейша отвела взгляд. Два года назад Сьюзан окончательно бросила генетику, чтобы вести дом Кэмдена и следить за его расписанием; до этого она изо всех сил пыталась заниматься и тем, и другим. С тех пор как Сьюзан оставила Биотехнический институт, она, как казалось девушке, сильно изменилась. В голосе то и дело слышалось раздражение. Она настаивала, чтобы прислуга подчинялась ей беспрекословно. Русые косы сменили застывшие, тщательно уложенные платиновые волны.
      – Оно состоится, – сказал Кэмден.
      – Ну спасибо, что ответил. Я еду?
      – Если хочешь.
      – Хочу.
      Сьюзан вышла из кабинета. Лейша встала и потянулась, поднявшись на цыпочки. Так чудесно чувствовать потоки льющегося из широких окон солнечного света. Отец смотрел на нее с каким—то странным выражением.
      – Лейша...
      – Что?
      – Навести Келлера. Но будь осторожна.
      – Почему?
      Но Кэмден не захотел ответить.
      Голос в трубке звучал настороженно.
      – Лейша Кэмден? Да, я знаю, кто ты. В три часа в четверг?
      Особняк в колониальном стиле, выстроенный лет тридцать назад на тихой пригородной улице, выглядел весьма скромно. Только на нескольких крышах виднелись ячейки батарей И—энергии.
      – Входи, – пригласил Ричард Келлер.
      Он был не выше ее, коренастый, кожа густо усыпана угрями. Видимо, никаких генетических изменений, кроме сна, родители не заказали, подумала Лейша. У него были густые черные волосы, низкий лоб и кустистые черные брови. Прежде чем закрыть дверь, он внимательно посмотрел на машину девушки с шофером, припаркованную у дорожки рядом со ржавым десятискоростным велосипедом.
      – Я еще не умею водить, – пояснила она. – Мне только пятнадцать лет.
      – Научиться легко, – заметил Ричард. – Итак, зачем пожаловала?
      Лейше понравилась его прямота.
      – Чтобы познакомиться с кем—нибудь из Неспящих.
      – Разве ты еще ни с кем не знакома? Ни с одним из нас?
      – А ты хочешь сказать, что вы все знакомы между собой? – Этого она не ожидала.
      – Пойдем, Лейша.
      Она последовала за ним в глубь дома. Его комната – большая и просторная – была уставлена компьютерами и картотечными шкафчиками. В углу стоял тренажер. Такая комната у любого хорошего ученика из ее класса, только эта более бедная, да еще отсутствие кровати делало ее просторнее.
      – Эй, ты работаешь над уравнениями Боска?
      – Над их применением.
      – Каким?
      – Схема миграции рыбы.
      Лейша улыбнулась:
      – Да, они подойдут. Мне никогда это не приходило в голову.
      Казалось, Ричард не знает, как реагировать на ее улыбку. Он посмотрел на стену, потом на ее подбородок:
      – Интересуешься экологией Гаэа?
      – Да нет, – призналась Лейша. – Собираюсь изучать политику в Гарварде на подготовительном юридического. Но, конечно, нам преподавали Гаэа в школе.
      Взгляд Ричарда наконец—то оторвался от ее лица. Он запустил пальцы в свою шевелюру:
      – Садись, если хочешь.
      Лейша с уважением посмотрела на плакаты, где по синему фону, как океанские течения, бежали лазурные разводы.
      – Здорово. Сам программировал?
      – Ты совсем не такая, как я себе представлял, – произнес Ричард.
      – А какой ты меня представлял?
      – Заносчивой. Высокомерной. Пустой, несмотря на твой высокий КИ [коэффициент интеллекта].
      Она не ожидала, что ее это так заденет.
      – Из всех Неспящих только двое по—настоящему богаты. Ты и Дженнифер Шарафи. Впрочем, для тебя это не новость, – выпалил Ричард.
      – Нет. Никогда не интересовалась.
      Он сел на стул рядом и, сгорбившись, вытянул ноги.
      – Вообще—то смысл тут есть. Богатым ни к чему генетически изменять своих детей – они считают своих отпрысков и без того выше всех. Благодаря капиталам. А бедняки не могут себе этого позволить. Мы, Неспящие, принадлежим к верхушке среднего класса, где ценят ум и время.
      – У моего отца такие же ценности, – сказала Лейша. – Он ярый сторонник Кенцо Иагаи.
      – О Лейша, неужели ты думаешь, я не знаю? Или ты меня испытываешь?
      Лейша смогла скрыть обиду.
      – Прости. – Ричард резко оттолкнул стул и забегал по комнате. – Мне, правда, очень жаль. Но я не понимаю... не понимаю, что ты здесь делаешь.
      – Мне одиноко. – Лейша поразилась собственным словам. Она взглянула на него снизу вверх. – Честное слово. У меня есть друзья, и папа, и Алиса. Но никто по—настоящему меня не понимает...
      Лицо Ричарда осветила улыбка. Улыбка преобразила его лицо, оно прямо засветилось.
      – Я тебя прекрасно понимаю. Что ты делаешь, когда они говорят: "Мне приснился такой сон!"?
      – Вот именно! – сказала Лейша. – Но это еще полбеды. А вот когда я произношу: "Я для тебя это поищу сегодня ночью", – они очень странно реагируют.
      – Ну, это тоже ерунда, – подхватил Ричард. – А вот когда ты играешь в баскетбол в спортзале после ужина, потом идешь в столовую, а после предлагаешь прогуляться, а тебе отвечают: "Я и вправду устал. Пойду спать".
      – И это мелочи! – воскликнула Лейша, вскочив. – Стоит тебе увлечься фильмом и закричать от восторга, как Сьюзан говорит: "Лейша, можно подумать, что никто, кроме тебя, никогда не радовался".
      – Кто такая Сьюзан? – спросил Ричард.
      Настроение улетучилось, и Лейша тихо обронила: "Мачеха", – не испытывая лишний раз досады от несоответствия того, чем Сьюзан стала и чем могла бы стать. Ричард стоял всего в нескольких дюймах от нее и улыбался. Внезапно Лейша подошла к нему вплотную и обняла за шею, а когда он дернулся назад, только сильнее сжала руки. И разразилась рыданиями. Впервые в жизни.
      – Эй, – произнес Ричард. – Эй!
      – Остроумно, – рассмеялась Лейша.
      Он смущенно улыбнулся:
      – Лучше взгляни на кривые миграции рыб.
      – Нет, – всхлипнула Лейша, и они долго стояли обнявшись, и Ричард неловко похлопывал ее по спине.
      Кэмден ждал дочь, хотя уже миновала полночь. Он много курил. Сквозь синий от дыма воздух он спросил:
      – Ты хорошо провела время, Лейша?
      – Да.
      – Я рад. – Он погасил сигарету и стал подниматься по лестнице – медленно, на негнущихся ногах, ведь ему было почти семьдесят, – в спальню.
      Их видели вместе почти целый год: в бассейне, на танцах, в музеях, в библиотеке. Ричард познакомил ее с остальными двенадцатью Неспящими от четырнадцати до девятнадцати лет.
      Вот что узнала Лейша. Родители Тони Индивино, как и ее собственные, развелись. Но четырнадцатилетний подросток жил с матерью, которой не особенно хотелось иметь неспящего ребенка, в то время как его отец, мечтавший именно о таком, обзавелся красной спортивной машиной и молодой любовницей. Тони не позволяли никому рассказывать о том, что он Неспящий, – ни родственникам, ни одноклассникам.
      – Подумают, что ты ненормальный, – сказала ему мать, пряча глаза.
      После того единственного раза, когда Тони ослушался и признался другу, что никогда не спит, мать избила его и перевезла семью в другой район. Мальчику тогда было девять.
      Жанин Картер, такая же длинноногая и стройная, как Лейша, фигуристка, готовилась к Олимпийским играм. Она тренировалась по двенадцать часов в сутки и боялась, что газетчики пронюхают о ней и не допустят к соревнованиям.
      Джек Беллингэм, как и Лейша, в сентябре должен поступать в колледж. Однако он уже начал самостоятельную карьеру. Если с юридической практикой приходилось повременить до получения диплома, то для инвестиций требовались только деньги. У Джека было немного сбережений, но точный расчет позволил ему превратить 300 долларов, заработанных летом, в 3000, а затем сделать из них 10000. А с подобной суммой уже можно играть на бирже информации. Несовершеннолетний Джек все сделки оформлял на имя Кевина Бейкера, самого старшего из Неспящих, который жил в Остине. Джек рассказывал Лейше:
      – Когда я получил 84 процента прибыли два квартала подряд, информационные аналитики выследили меня. Впрочем, работа у них такая, даже если сумма пустяковая. Их больше волнует схема. Интересно, если они удосужатся сверить банки данных и узнают, что Кевин – Неспящий, попытаются ли они как—то помешать нам?
      – Безумная мысль, – покачала Лейша.
      – Не скажи, – возразила Жанин. – Ты их не знаешь, Лейша.
      – Ты хочешь сказать, что я папенькина дочка? – спросила Лейша. Никто не поморщился – здесь было принято высказываться без обиняков.
      – Да, – сказала Жанин. – Я слышала, твой отец замечательный человек. И воспитал тебя в убеждении, что инициативу нельзя сковывать. Господи, он же иагаист. Мы рады за тебя. – В ее голосе не было сарказма. Лейша кивнула. – Но окружающий мир не столь добрый. Нас ненавидят.
      – Не сгущай краски, – заметила Кэрол.
      – Ну, может быть, – согласилась Жанин. – Но они не такие, как мы. Мы лучше, и, естественно, нам не могут этого простить.
      – Что здесь естественного, – удивился Тони. – Гораздо логичнее восхищаться нами. Мы же не завидуем Кенцо Иагаи? Или Нельсону Уэйду или Екатерине Радуски?
      – Мы не завидуем именно потому, что мы из другого теста, – подвел итог Ричард. – Что и требовалось доказать.
      – Давайте создадим собственное общество, – предложил Тони. – Кто позволил ограничивать наши честные, природные достижения? Почему Жанин не допускают к соревнованиям с ними, а Джек не допущен к инвестициям на равных условиях только потому, что мы – Неспящие? Среди них тоже хватает одаренных. Ну а у нас большая сила воли, лучшая биохимическая устойчивость и уйма времени. Все люди созданы разными.
      – Будь справедливым, Джек, официально еще никому ничего не запретили, – заметила Жанин.
      – Подождите, – Лейшу очень встревожил этот разговор. – Да, мы во многом лучше них. Но ты вырываешь цитату из контекста, Тони. В Декларации Независимости не сказано, что способности у людейодинаковы. Она подразумевает, что все равны перед законом. У нас не больше прав на отделение или на свободу от ограничений, чем у любого другого. Нет иного способа продавать свои усилия, кроме как при наличии права на составление контрактов.
      – Слова подлинного иагаиста. – Ричард сжал ее руку.
      – Хватит с меня интеллектуальных заморочек, – засмеялась Кэрол. – Мы уже несколько часов ломаем копья. Мы же на пляже, побойтесь Бога. Ну, кто со мной в воду?
      – Я, – отозвалась Жанин. – Пошли, Джек.
      Все вскочили, отряхивая песок с купальников, побросали куда попало солнечные очки. Ричард помог Лейше подняться. Но когда они почти уже вбежали в воду, Тони положил ладошку ей на плечо.
      – Еще один вопрос, Лейша. Если мы способны добиться большего, нежели средний человек, и если мы торгуем со Спящими на взаимовыгодных условиях, не делая различий между сильными и слабыми, тогда какие у нас обязательства перед теми, кто настолько слаб, что не может тягаться с нами? В любом случае мы отдадим больше, чем получим; обязаны ли мы превращаться в альтруистов? Должны ли мы заботиться о калеках, больных, беспомощных и лентяях, отдавая им результаты своего труда?
      – А Спящие обязаны? – возразила Лейша.
      – Кенцо Иагаи ответил бы отрицательно. Он – Спящий.
      – Он сказал бы, что они получат выгоду от контрактной торговли, даже не участвуя напрямую в сделке. Весь мир лучше питается и стал здоровее благодаря И—энергии.
      – Идите сюда! – закричала Жанин. – Лейша, они меня топят! Джек, прекрати! Лейша, на помощь!
      Лейша рассмеялась. Помогая Жанин, она вдруг поймала на себе взгляды Ричарда и Тони. Во взгляде Ричарда читалось откровенное желание, Тони же был сердит. Странно. Чем же она обидела юношу?
      Но тут Джек поднял целый фонтан брызг, Кэрол опрокинула Джека в теплые волны, а смеющийся Ричард крепко обхватил ее руками.
      Когда Лейша протерла глаза, Тони уже не было.
      Полночь.
      – Ладно, – сказала Кэрол. – Кто первый?
      Шестеро подростков, собравшихся на полянке среди зарослей куманики, посмотрели друг на друга. Свет И—лампы бросал причудливые тени на их лица и голые ноги. Густые и темные деревья Роджера Кэмдена словно стеной отгораживали их от ближних строений. Было жарко. Августовский воздух висел плотной, тяжелой пеленой. Они проголосовали против того, чтобы захватить с собой И—поле для кондиционирования, – ведь их ждал возврат к примитивной, полной опасностей жизни!
      Пять пар глаз уставились на стакан в руке Кэрол.
      – Ну, – спросила она. – Кто хочет выпить? – Ее беспечный голос звучал театрально. – Не так—то просто было раздобыть это.
      – Как же тебе удалось? – удивился Ричард, происходивший из наименее влиятельной и наименее обеспеченной семьи. Если не считать Тони. – Да еще в потребном виде?
      – Дженнифер достала, – объяснила Кэрол, и компания посмотрела на Дженнифер Шарафи, уже две недели гостившую в доме Кэрол. Дженнифер была дочерью голливудской кинозвезды и нефтяного принца. Родилась она в Америке – принц желал положить начало династии Неспящих. Сейчас кинозвезда была стареющей наркоманкой, а принц, вложивший свое состояние в И—энергию на заре деятельности Кенцо Иагаи, уже умер. Дженнифер Шарафи была куда богаче, чем когда—нибудь могла стать Лейша, и чрезвычайно изобретательна. В стакане находился интерльюкин—1, препарат, стимулирующий иммунную систему, побочным эффектом которого являлся крепкий сон.
      Лейша пристально смотрела на жидкость. В низу живота разливалось тепло, похожее на то, которое она чувствовала, занимаясь любовью с Ричардом. Она поймала внимательный взгляд Дженнифер и вспыхнула.
      Дженнифер беспокоила ее. Лейша никогда не встречала Неспящего, который не смеялся бы или говорил так мало и с такой нарочитой небрежностью. Лейша ловила себя на том, что нередко гадала: чего же не сказала Дженнифер Шарафи? Было странно испытывать такие чувства по отношению к Неспящей.
      – Дай мне!
      Кэрол подала стакан Тони.
      – Помни, всего один глоточек.
      Тони поднес стакан ко рту, замер на мгновение и обвел всех своими бешеными глазами.
      Кэрол взяла у него стакан. Спустя минуту Тони лег на твердую землю и уснул.
      Это было совсем иначе, чем наблюдать за спящими родителями, младшими братьями и сестрами, друзьями. Они прятали друг от друга глаза. Лейша избегала смотреть на Дженнифер. Ей почудилась в этом смутная непристойность.
      Теперь наступила очередь Лейши. Она медленно глотнула и передала стакан Ричарду. Голова стала тяжелой, словно туда натолкали мокрых тряпок. Деревья на краю полянки расплывались. Свет портативной лампы плескался волнами и собирался в капли; если до него дотронуться, он размажется. Потом ее мозг поглотила темнота. "Папа!" Она пыталась позвать его, ухватиться за него, но тьма захлестнула ее.
      Потом у всех болела голова. Они плелись назад через лес в предрассветных сумерках, и мучения усиливало странное чувство стыда. Они не прикасались друг к другу. Лейша старалась идти как можно дальше от Ричарда. Дженнифер решилась нарушить молчание.
      – Вот теперь мы знаем, – сказала она, и в ее голосе прозвучало странное удовлетворение.
      Целый день Лейшу изводила пульсирующая боль в затылке и тошнота. Она переждала это противное состояние в своей комнате. Несмотря на жару, ее сотрясал озноб.
      Но снов она так и не увидела.
      – Я хочу, чтобы ты пошла со мной сегодня вечером, – повторила Лейша в десятый или двенадцатый раз. – Мы обе через два дня уезжаем в колледж; это наш последний шанс. Я хочу познакомить тебя с Ричардом.
      Алиса лежала на животе поперек кровати. Ее каштановые, лишенные блеска волосы падали на лицо. Дорогой шелковый спортивный костюм морщил под коленками.
      – Зачем? Не все ли тебе равно, познакомлюсь я с Ричардом или нет?
      – Потому что ты моя сестра. – Лейша воздержалась от выражения "мы близнецы". Ничто не могло сильнее рассердить Алису.
      – Я не хочу. – В следующее мгновение выражение лица Алисы изменилось. – О, прости меня, Лейша. Но... но я не хочу. – Будет только Ричард. И всего—то на час, не больше. Потом ты вернешься
      сюда и будешь собираться в Северо—Западный колледж.
      – Я не еду в Северо—Западный.
      Лейша уставилась на сестру.
      – Я беременна.
      Лейша села на кровать. Алиса перевернулась на спину, откинула с глаз волосы и рассмеялась. Лейше захотелось заткнуть уши.
      – Посмотри на себя, – сказала Алиса. – Можно подумать, что это ты беременна. Но ты бы никогда этого не допустила, правда, Лейша? Пока не наступит подходящий момент.
      – Как! – изумилась Лейша. – Нам же обеим поставили колпачки...
      – Я его удалила.
      – Ты хотела забеременеть?
      – Вот именно, черт возьми. И папе ничегошеньки с этим не поделать. Разве что лишить меня средств к существованию, но я не думаю, что он на это пойдет. – Она снова рассмеялась.
      – Но, Алиса... зачем? Не для того же, чтобы позлить папу?
      – Нет, – ответила Алиса. – Просто мне хочется любить кого—нибудь, принадлежащего только мне. Кого—нибудь, не имеющего ничего общего с нашим домом.
      Лейша вспомнила, как много лет назад они с Алисой бегали по оранжерее в потоках солнечного света.
      – Не так уж плохо было расти в этом доме.
      – Лейша, я никогда не думала, что умный человек может быть таким тупым. Убирайся из моей комнаты! Убирайся!
      – Но, Алиса, ребенок...
      – Вон! – взвизгнула Алиса. – Поезжай в Гарвард! За успехом! Только убирайся!
      Лейша рывком встала с кровати:
      – С радостью! Ты беспечна, Алиса. Ты не думаешь о будущем, ребенок...
      Ей никогда не удавалось разгневаться. Гнев вытекал по капле, оставляя мозг пустым. Алиса внезапно протянула к ней руки. Сестры обнялись.
      – Это ты – ребенок, – с удивлением произнесла Алиса. – Наивный ребенок.
      Лейша ничего не ответила. Теплые руки Алисы вновь напомнили Лейше детей, бегающих в солнечных лучах.
      – Я помогу тебе, Алиса. Если папа откажется.
      Алиса резко оттолкнула ее:
      – Мне не нужна твоя помощь.
      Алиса встала и пнула распахнутый пустой чемодан, потом вдруг улыбнулась такой улыбкой, что Лейша смутилась и приготовилась к дальнейшим оскорблениям. Но Алиса произнесла очень мягко:
      – Желаю тебе хорошо провести время в Гарварде.

      Она влюбилась с первого взгляда.
      Массачусетс—Холл был на полвека старше Соединенных Штатов. Лейша почувствовала нечто такое, чего никогда не испытывала в Чикаго. Древность. Корни. Традиции. Она прикасалась к кирпичным стенам библиотеки Уайднера, к витринам музея Пибоди, будто к святыням. Ее оставляли равнодушной мифы или драмы; страдания Джульетты казались ей надуманными, а муки Вилли Ломана – пустой тратой сил. Только король Артур заинтересовал ее. Но сейчас, проходя под огромными осенними кронами, она внезапно уловила тонкую связь поколений, формирующих грядущие столетия. Она остановилась и посмотрела сквозь листву на небо, на здания, назначение которых придавало им особую солидность. В такие минуты она думала об отце, победившем волю целого Института генетических исследований, чтобы создать ее такой, как ему хотелось.
      Через месяц она перестала размышлять о таких высоких материях.
      Нагрузка оказалась невероятной даже для нее. Гарвард знал, на что она способна, и задавал свою скорость. Руководимый последние двадцать лет человеком, который в молодости с отчаянием наблюдал за нарастанием экономического потенциала Японии, Гарвард вышел на первое место среди университетов, практикующих возврат к интеллектуальной эффективности. Конкурс составлял двести человек на место. Абитуриенты съезжались со всего мира. Дочь английского премьер—министра не сдала экзамены за первый год обучения, и ее отправили домой.
      Лейша поселилась в новом общежитии: живя в Чикаго, она соскучилась по людям, но поселилась одна, чтобы не беспокоить соседок, работая ночами. На второй день после приезда к ней ворвался парень, чья комната находилась дальше по коридору, и присел на край письменного стола.
      – Значит, ты и есть Лейша Кэмден?
      – Да.
      – И тебе шестнадцать лет.
      – Почти семнадцать.
      – Собираешься переплюнуть всех нас, как я понимаю, даже особенно не стараясь.
      Улыбка Лейши погасла. Парень пристально смотрел из—под густых нахмуренных бровей. Он улыбался. От Ричарда, Тони и других Лейша научилась распознавать гнев, маскирующийся под презрение.
      – Да, – спокойно ответила Лейша, – собираюсь.
      – Ты так в себе уверена? С твоей—то хорошенькой кукольной мордашкой и мозгами мутанта?
      – Ах, оставь ее в покое, Ханнауэй, – раздался чей—то голос. В дверях, вытирая мокрые волосы, стоял высокий светловолосый юноша, такой худой, что его ребра напоминали рябь на песке после прибоя. – Тебе не надоело валять дурака?
      – А тебе? – Ханнауэй слез со стола и направился к двери.
      Блондин посторонился. Но путь Ханнауэю преградила Лейша.
      – Я буду учиться лучше тебя, – спокойно пообещала она, – потому что у меня есть определенные преимущества, в том числе способность бодрствовать. А когда я обгоню тебя, я с радостью помогу тебе подготовиться к экзаменам.
      Блондин рассмеялся. Но Ханнауэй застыл на месте. Что—то в его взгляде заставило Лейшу отступить назад. Он пулей выскочил из комнаты.
      – Хорошо сказано, Кэмден, – заметил блондин. – Он получил по заслугам. – Но я нисколько не издевалась, – возразила Лейша. – Я помогу ему в учебе.
      Блондин опустил полотенце и уставился на нее.
      – Вот как? Значит, ты не шутила.
      – Нет! Почему никто не верит?
      – Ну, – ответил парень, – лично я верю. Разрешаю подтянуть меня. – Он внезапно улыбнулся. – Только мне не потребуется.
      – Почему?
      – Потому что я такой же способный, как и ты, Лейша Кэмден.
      Она внимательно посмотрела на него:
      – Но ты не Неспящий.
      – Я и без того знаю, на что способен.
      – Ты – иагаист! – с восторгом воскликнула Лейша.
      – Разумеется. – Он протянул руку. – Стюарт Саттер. Не съесть ли нам по фишбургеру в "Ярде"?
      – Здорово, – сказала Лейша. Они вышли, оживленно беседуя. Девушка старалась не замечать устремленных на нее пристальных взглядов. Она здесь, в Гарварде. И впереди масса интересного, в том числе встречи с людьми, подобными Стюарту, которые принимали ее и собирались помериться силами.
      Пока бодрствовали.
      Лейша с головой ушла в учебу. Роджер Кэмден приехал как—то раз, прошелся с ней по студенческому городку и остался доволен. Отец чувствовал себя здесь гораздо свободнее, чем Лейша ожидала, он знавал отца Стюарта Саттера и деда Кейт Аддамс. Они беседовали о Гарварде, о бизнесе, об Институте экономики Иагаи. Но все разговоры неизменно сводились к Гарварду.
      – Как Алиса? – спросила Лейша, но Кэмден безмятежно обронил, что она ушла из дома и не хочет его видеть. Он переводит ей содержание через своего поверенного.
      Лейша отправилась на вечер встречи с выпускниками прежних лет вместе со Стюартом. Он тоже специализировался в юриспруденции, но был на два курса старше. С Кейт Аддамс и еще двумя подругами она слетала на уик—энд в Париж на борту "Конкорда—З". Глупо поссорились со Стюартом из—за того, можно ли применить метафору о сверхпроводимости к иагаизму, а потом они помирились и стали любовниками. После первых неуклюжих сексуальных опытов с Ричардом Стюарт показался весьма искушенным; он улыбаясь обучал ее, как достичь оргазма вместе и как порознь. Лейша была поражена.
      – Это доставляет столько радости, – сказала она, и Стюарт посмотрел на нее с нежностью, которая, как ей показалось, граничила с беспокойством.
      В середине семестра успеваемость Лейши была самая высокая среди первокурсников. Тесты она сдала без единой ошибки. Они со Стюартом отправились праздновать в пивную, а вернувшись, нашли комнату Лейши разгромленной. Компьютер был разбит, банк данных стерт, дискеты и книги тлели в мусорном контейнере. Одежда оказалась порвана в клочья, стол и бюро разрублены пополам. Только кровать осталась нетронутой.
      – Такое невозможно проделать бесшумно, – заметил Стюарт. – Наверняка даже на других этажах слышали и вызвали полицию.
      Но происшествие оставило соседей безучастными. Лейша сидела на краешке кровати, тупо глядя на остатки своего бального платья. На следующий день Дейв Ханнауэй встретил ее ослепительной улыбкой.
      Кэмден примчался, кипя от ярости. Он снял дочери квартиру в Кембридже с секретным дверным замком и нанял телохранителя. После его отъезда Лейша уволила охранника, но квартиру решила оставить. Здесь они могли уединяться со Стюартом и обсуждать тот дикий случай. Лейша уверяла юношу, что это случайность.
      – Ненавистники существовали всегда, Стюарт. Антисемитизм, расизм, враждебное отношение к иммигрантам, теперь – к иагаистам. Я всего лишь последний субъект их неприязни. Впрочем, это не означает какого—то крупного раскола между Спящими и Неспящими.
      Стюарт сел в постели и потянулся к сандвичам на ночном столике.
      – Разве? Лейша, ты же совершенно другой человек. Приспособленный не только к выживанию, но и к господству. Другие объекты гонений, которые ты приводишь в пример, занимают более низкое социальное положение. Вы же, трое Неспящих в Гарвардском юридическомколледже, уже попали в "Юридическое обозрение". Кевин Бейкер, самый старший из вас, уже основал фирму по программному обеспечению биоинтерфейсами и делает много денег. Каждый из Неспящих отлично учится, здоров, а ведь многие из вас еще несовершеннолетние. Сколько, по—твоему, вам еще предстоит вынести, когда вы попадете в мир финансов и бизнеса, в мир большой политики, где число высоких кресел так мало, а ставки так высоки?
      – Передай мне сандвич, – попросила Лейша. – Вот доказательства того, что ты не прав: ты сам, Кенцо Иагаи, Кейт Аддамс, профессор Лейн, мой отец. Каждый Спящий, живущий в мире честной торговли и взаимовыгодных контрактов. И таких, как вы, большинство. Ты знаешь, что конкуренция между наиболее способными приводит к огромной выгоде для всех – и для сильных, и для слабых. Неспящие вносят свою лепту в процветание государства. Это должно перевесить неприязнь. Мы для вас представляем ценность. И вы это знаете.
      Стюарт смахнул с простыни крошки:
      – Да, я знаю. Иагаисты знают.
      – Иагаисты те самые киты, на которых стоит земля. В справедливо устроенном обществе иначе быть не может. Ты недооцениваешь людей, Стю. Понятие о морали присуще всем, а не только избранным.
      – Надеюсь, ты права, – ответил Стюарт. – Потому что я тебя люблю.
      Лейша положила сандвич.
      – Радость, – пробормотал Стюарт, уткнувшись лицом ей в грудь, – ты – это радость.
      Приехав домой на День Благодарения, Лейша рассказала Ричарду о Стюарте. Он выслушал ее, поджав губы:
      – Спящий.
      – Человек, – возразила Лейша. – Хороший, умный, предприимчивый!
      – А тебе известно, что сделали твои замечательные Спящие, Лейша? Жанин не допустили к Олимпийским играм. "Генетические изменения, аналогичные употреблению стероидов с целью создания преимущества, не соответствующего спортивному духу". Крис Деверо ушел из Стэнфорда. Они разгромили его лабораторию, уничтожили результаты двухлетнего труда над протеинами, формирующими память. Компания Кевина Бейкера борется противподлой антирекламы. Проводят ее, разумеется, тайно, пугая родителей тем, что дети используют программы, составленные якобы нечеловеческим разумом. Коррупция, рабство разума, сатанинские влияния – налицо весь набор приемчиков охоты на ведьм. Проснись, Лейша!
      Повисла долгая пауза. Ричард принял стойку, опираясь на носки и стиснув зубы. Наконец очень тихо он спросил:
      – Ты его любишь?
      – Да, – ответила Лейша. – Прости.
      – Твое дело, – холодно произнес Ричард. – Чем ты занимаешься, пока он спит? Наблюдаешь за ним?
      – Ты говоришь так, словно это какое—то извращение!
      Ричард молчал. Лейша глубоко вздохнула, затем заговорила быстро, но спокойно:
      – Ричард, я не хотела причинить тебе боль. И не хочу терять нашу группу. Спящие – такие же люди, как и мы. Ты собираешься наказать меня? Усугубить ненависть еще больше? Сказать, что мне заказан мир честных, достойных людей, независимо от того, спят они или нет? Сказать, что разделение обусловлено генетикой, а не экономикой и духовностью? Хочешь вынудить меня сделать неестественный выбор – мы или они?
      Ричард взял со стола браслет. Лейша подарила ему это украшение летом.
      – Нет. Так вопрос не стоит. – Он с минуту поиграл золотыми звеньями, потом поднял на нее взгляд. – Пока не стоит.
      К весенним каникулам Кэмден сильно сдал: с трудом передвигался, жаловался на боли в сердце. Со Сьюзан он решил развестись.
      – Она сильно изменилась после нашей свадьбы, Лейша. Раньше она была независимой, полной идей, счастливой, а через несколько лет растеряла все и превратилась в мегеру. Перемена произошла на твоих глазах. – Кэмден с искренним недоумением покачал головой.
      Лейша вспомнила, как в детстве Сьюзан обследовала их с сестрой под видом "игры". Тогда и Алиса любила Сьюзан так же сильно, как Лейша.
      – Пап, мне нужен адрес Алисы.
      – Я еще в Гарварде сказал тебе, что у меня его нет. – Кэмден, не вставая с кресла, переменил позу нетерпеливым движением человека, не признающего физического старения. В январе Кенцо Иагаи умер от рака поджелудочной железы. Кэмден тяжело переживал утрату. – Я перевожу ей деньги через поверенного. Так она захотела.
      – Тогда дай его адрес.
      Понурый человечек по имени Джон Яворски отказался сообщить Лейше, где находится Алиса.
      – Она не хочет обращаться к родственникам, мисс Кэмден. Она желает полного разрыва.
      – Не со мной, – возразила Лейша.
      – И с вами, – сказал Яворски, и нечто неуловимое в его взгляде напомнило девушке Дейва Ханнауэя.
      Прежде чем вернуться в Бостон, Лейша полетела в Остин, опоздав на день к началу занятий. Кевин Бейкер принял ее, отменив встречу с представителями компании "Ай—би—эм" и засадил за работу лучших специалистов по компьютерным сетям. Два часа спустя она получила адрес Алисы из электронных файлов Яворски.
      Алиса жила в Пенсильвании. В следующие выходные Лейша взяла напрокат вертолет с пилотом и полетела в Аппалачи.
      Хай—Ридж оказался небольшим поселком. Ближайшая больница была в двадцати пяти милях. Алиса жила с молчуном по имени Эд, лет на двадцать старше себя. В домике посреди леса были только вода и электричество. Голая, покрытая кое—где снегом земля дышала сыростью. Алиса была на восьмом месяце.
      – Я не хотела, чтобы ты сюда приезжала, – сказала она Лейше. – Зачем же ты сделала это?
      – Потому что ты – моя сестра.
      – Боже, так сейчас одеваются в Гарварде? Когда это ты стала модницей, Лейша? Ты ведь никогда не обращала внимания на внешность?
      – Что все это значит, Алиса? Как ты здесь оказалась? Что ты делаешь?
      – Живу, – ответила Алиса. – Вдали от папы, вдали от Чикаго, вдали от спившейся, сломленной Сьюзан – ты знала, что она пьет? Отец делает людей такими. Но я вырвалась.
      – Вырвалась? Сюда?
      – Я счастлива, – сердито сказала Алиса. – Разве не это цель вашего великого Кенцо Иагаи – счастье своими руками?
      – Я рада за тебя.
      – А ты счастлива?
      – Да.
      – Тогда я тоже рада, – произнесла Алиса почти вызывающе. В следующую секунду она яростно прижала к себе Лейшу, уперевшись огромным животом. Волосы Алисы пахли как свежая трава в солнечный день.
      – Я приеду еще, Алиса.
      – Не надо, – попросила сестра.

      "Неспящий мутант умоляет перестроить его гены обратно! – кричала бегущая строка на световом табло в супермаркете "ФУД МАРТ". – "Пожалуйста, позвольте мне спать, как настоящие люди!" – жалобно просит ребенок".
      Обычно не обращавшая внимания на рекламу Лейша подошла к газетному киоску, быстро набрала номер своей кредитной карточки и нажала на кнопку распечатки. Заголовок продолжал описывать круги. Один из рабочих магазина перестал выкладывать на полки коробки и уставился на девушку. Брюс, телохранитель Лейши, взял его под наблюдение.
      Ей было двадцать два года, она заканчивала Гарвардский юридический, редактировала статьи для "Юридического обозрения" и была бесспорно лучшей студенткой своего курса. Ближайшими ее соперниками были Джонатан Кокчиара, Лен Картер и Марта Венц. Все – Неспящие.
      Дома Лейша просмотрела распечатку. Потом подключилась к спецсети Группы, управляемой из Остина. В файлах хранилось еще несколько сообщений об этом ребенке. Но Кевин опередил ее и вызвал по аудиосвязи.
      – Лейша! Я как раз собирался вызывать тебя.
      – Что творится со Стеллой Бевингтон, Кев? Кто—нибудь проверял?
      – Рэнди Дэвис из Чикаго. Он еще учится в средней школе. Живет в районе Парк—Ридж, а Стелла – в Скоки. Ее родители набросились на него чуть ли не с оскорблениями, но он все—таки повидал Стеллу. Это не похоже на жестокое обращение, обычная глупость: родители хотели вундеркинда, наскребали и экономили, а теперь не могут справиться с ее гениальностью. Они кричат на нее, заставляют спать, применяют авторитарные методы.
      – А эмоциональное насилие?
      – Думаю, нам пока не стоит вмешиваться. Двое из нас будут поддерживать со Стеллой тесный контакт – у нее есть модем, а родители о нашем существовании не знают; Рэнди будет навещать ее каждую неделю.
      Лейша прикусила губу.
      – В этой дерьмовой статейке сказано, что ей семь лет.
      – Да.
      – Может, все же не следует ее там оставлять? Я как гражданка Иллинойса могу зарегистрировать жалобу ребенка отсюда, если у Рэнди слишком много дел...
      – Нет. Подождем немного. Возможно, все образуется.
      Действительно. Почти все Неспящие самоутверждались независимо от сопротивления голосистого меньшинства. Большинство же людей постепенно привыкли к растущему числу Неспящих, особенно когда стало ясно, что они заботятся о преуспеянии всей страны.
      Кевин Бейкер в свои двадцать шесть лет заработал целое состояние на микрочипах. Благодаря ему Искусственный интеллект превратился в реальность. Кэролин Риццоло получила Пулитцеровскую премию за пьесу "Утренний свет". Ей было всего двадцать четыре. Джереми Робинсон завершил новейшие исследования по сверхпроводимости еще будучи дипломником Стэнфорда. Уильям Теин, редактор "Юридического обозрения" в те годы, когда Лейша только поступила в Гарвард, сейчас имел широчайшую частную практику и не проиграл ни одного дела. Ему тоже было двадцать шесть, но практичные клиенты поручали ему все более важные дела.
      Но не все шло так гладко.
      Информационная сеть Кевина Бейкера и Ричарда Келлера сплотила всех Неспящих. Лейша Кэмден финансировала судебные баталии, оплачивала обучение Неспящих из малообеспеченных семей. Ронда Лавельер учредила и зарегистрировала в Калифорнии детский приют, и при малейшей возможности Группа забирала маленьких Неспящих из семей, где им приходилось несладко. В Группе было уже три дипломированных юриста; в ближайшем будущем лицензию на частную практику в пяти различных штатах должны были получить еще четверо.
      Однажды, когда Неспящим не удалось забрать ребенка из семьи, они его выкрали. Над четырехлетним Тимми Демарцо издевались родители.
      Он был слишком мал, чтобы позвать на помощь. Группа узнала о нем из полицейских сводок, сканируемых компанией Кевина. Теперь он жил в Северной Дакоте. Его приемная мать, родственница одного из Неспящих, позаботилась о том, чтобы ребенок не попал ни в один банк данных. О похищении знали не более десяти человек. А всего в Соединенных Штатах насчитывалось уже 3428 Неспящих. Из них 2691 человек входил в Группу и пользовался спецсетью. Еще 701 были слишком малы, чтобы пользоваться модемом. И только 36 Неспящих по различным причинам не состояли в Группе.
      Похищение Тимми организовал Тони Индивино.
      – Я хотел поговорить с тобой о Тони, – сказал как—то Лейше Кевин. – Он опять взялся за старое. На этот раз он покупает большой участок.
      Она несколько раз сложила распечатку и очень аккуратно положила на стол.
      – Где?
      – В Аллеганах. На юге штата Нью—Йорк. Сейчас он прокладывает дороги. Весной будет построено первое здание.
      – Дженнифер Шарафи по—прежнему субсидирует его?
      – Да. У Тони начинают появляться сторонники, Лейша.
      – Знаю.
      – Позвони ему.
      – Хорошо.
      До полуночи она редактировала журнал, потом до четырех утра готовилась к занятиям. С четырех до пяти просмотрела юридические бумаги Группы. В пять позвонила Тони в Чикаго. Он окончил среднюю школу, проучился семестр в Северо—Западном, и на рождественские каникулы наконец—то разругался с матерью.
      – Тони? Это Лейша.
      – Отвечаю: да, да, нет, иди к черту.
      Лейша заскрипела зубами:
      – Чудесно. А теперь перечисли вопросы.
      – Считаешь ли ты необходимым для Неспящих создать самодостаточное общество? Готова ли Дженнифер Шарафи финансировать строительство целого городка? Не будет ли это предательством наших идеалов? Не мешает ли жизнь в закрытом укрепленном городе торговым отношениям с внешним миром?
      – Я бы никогда не отмахнулась от ТЕБЯ.
      – Хвала тебе, – промолвил Тони. И добавил через мгновение: – Извини. Я говорю, как один из них.
      – Это не то, что нам нужно. Тони.
      – Спасибо, хоть не сказала, что у меня ничего не выйдет.
      – Мы относимся к одному виду. Тони.
      – Передай это Спящим.
      – Ты преувеличиваешь. Ненавистников везде хватает, но сдаваться...
      – Мы и не собираемся сдаваться. Плоды наших трудов можно будет свободно продавать: программное обеспечение, приборы, книги, юридические консультации. Мы вольны ездить куда захотим. Но у нас будет тихая гавань, свободная от идиотов, которые считают, что мы обязаны им по гроб.
      – Дело не в долге.
      – Правда? – сказал Тони. – Давай расставим все точки над "i", Лейша. Во что же ты веришь, иагаистка?
      – Тони...
      – Ответь! – настаивал Тони, и Лейша вдруг услыхала голос четырнадцатилетнего подростка, с которым ее познакомил Ричард. И тут же она вспомнила, как отец держал ее на руках и объяснял ей, что она особенная.
      – Я верю в добровольный взаимовыгодный обмен. В духовность человека. В контракт. И в то, что мы должны помогать друг другу.
      – Прекрасно, – отрезал Тони. – А что ты скажешь об испанских нищих?
      – О ком?
      – Ты идешь по улице одной из бедных стран, например Испании, и видишь нищего. Ты дашь ему доллар?
      – Возможно.
      – Почему? Он же ничего тебе не продает.
      – Знаю. Подам из доброты, из сострадания.
      – Ты видишь шестерых попрошаек. Ты дашь им всем по доллару?
      – Возможно.
      – Ну хорошо. Перед тобой сто христарадников, и у тебя нет состояния Лейши Кэмден. Ты дашь им всем по доллару?
      – Нет.
      – Почему?
      Лейша вооружилась терпением. Нечасто ей хотелось прервать связь; но Тони как раз из тех...
      – Это чересчур. В первую очередь я должна позаботиться о себе.
      – Ладно. Теперь обдумай вот что. В Биотехническом институте, где зародилась наша с тобой жизнь, дорогая псевдосестричка, не далее как вчера доктор Меллинг...
      – Кто?
      – Доктор Сьюзан Меллинг. О Господи, я совершенно забыл, что она когда—то была замужем за твоим отцом!
      – Я потеряла ее след, – сказала Лейша. – Я и не знала, что она вернулась к научной работе. Алиса когда—то говорила... впрочем, не важно. Так что происходит в Биотехническом?
      – Только что обнародованы две потрясающие новости. Результат генетического анализа зародыша подтвердил: отсутствие потребности во сне является доминантным геном. Дети членов нашей Группы тоже будут бодрствовать.
      – Мы всегда это знали, – заметила Лейша. – Карла Датчер – первая
      беременная среди Неспящих. Ее муж был Спящим.
      – Весь мир ожидал этого.
      – Но пресса все равно раздует скандал. Вот увидишь. Мутанты размножаются! Через поколение Новая раса будет господствовать!
      Лейша не стала возражать:
      – А вторая новость?
      – Печальная, Лейша. Мы потеряли одного из наших.
      Она почувствовала желудочный спазм:
      – Кто?!
      – Берни Кун. Из Сиэтла. – Лейша не знала такого. – Автокатастрофа. На первый взгляд все просто – на вираже отказали тормоза. Он водил машину всего несколько месяцев. Ему было семнадцать. Но вот что важно: родители предоставили его внутренние органы в совместное распоряжение Биотехнического института и патологоанатомического отделения Чикагского медицинского. Они собираются как следует посмотреть, как влияет на организм длительное отсутствие сна.
      – Без этого не обойтись, – сказала Лейша. – Бедный парень. Но почему ты так боишься? Что они могут обнаружить?
      – Не знаю. Я не врач. Но если всплывет что—то, что наши противники смогут обернуть против нас, то они не постесняются.
      – Ты сошел с ума, Тони.
      – Глупости. Неспящие гораздо спокойнее и лучше ориентированы в реальности. Разве ты не читаешь литературу?
      – Тони...
      – И все—таки. Ты идешь по улицам Испании, и сто нищих требуют подаяния. Ты говоришь им "нет". Но они так злы, что сбивают тебя с ног и отнимают все, а потом избивают? Просто так, от зависти и отчаяния?
      Лейша молчала.
      – Не хочешь ли ты сказать, что так не бывает, Лейша?
      – Бывает, – бесстрастно ответила Лейша. – Но не так уж часто.
      – Чепуха. Почитай газеты. Но вопрос вот в чем: что ты должна тем попрошайкам? Что делать праведному иагаисту, верящему во взаимовыгодные контракты с людьми, которые умеют только брать?
      – Ты не...
      – Что, Лейша? Будем объективны: что мы должны алчным бездельникам?
      – Я уже говорила. Быть добрыми, милосердными.
      – Даже если они не платят нам тем же? Почему?
      – Потому что... – Она замолчала.
      – Ну же? Почему законопослушные и трудолюбивые человеческие существа обязаны кормить тунеядцев? Какая здесь подоплека – философская, экономическая или нравственная? Будь честной как всегда.
      Лейша уткнулась головой в колени. Вопрос выбил почву у нее из—под ног, но она не пыталась уклониться от ответа.
      – Не знаю. Я просто знаю, что должны.
      – Но почему?
      Она не ответила. Мгновение спустя заговорил Тони. Теперь его голос звучал почти нежно.
      – Приезжай весной посмотреть на строительство Убежища.
      – Нет.
      – Я бы хотел, чтобы ты приехала.
      – Нет. Круговая оборона – это не выход.
      – Нищие наглеют, Лейша, – сказал Тони. – Причем тем больше, чем богаче становятся Неспящие. Я говорю не о деньгах.
      – Тони... – Лейша не знала, что сказать.
      – Не очень—то разгуливай по улицам, вооруженная только памятью о Кенцо Иагаи.
      В холодный мартовский день, когда резкий ветер свистел вдоль реки Чарлз, Ричард Келлер приехал в Кембридж. Лейшу он не предупредил – они не виделись уже три года. Она спешила по дорожке к своему городскому дому, закутанная в красный шерстяной шарф, а он поджидал ее, загородив собой дверь. Телохранитель Лейши напрягся.
      – Брюс, все в порядке, это мой старый друг.
      – Привет, Лейша.
      Ричард потяжелел, раздался, отрастил бороду.
      – Какая ты красивая, – сказал он.
      Лейша сварила кофе.
      – Ты здесь по делу?
      По спецсети она узнала, что Ричард защитил докторскую диссертацию, провел выдающиеся исследования в Карибском бассейне, но год назад бросил все.
      – Нет. Ради удовольствия. – Ричард улыбнулся прежней открытой улыбкой. – Я уже почти забыл, что это такое. Все мы хорошо знаем, какое удовлетворение приносит успешная работа. Но удовольствие? Прихоть? Каприз? Когда ты в последний раз делала глупость, Лейша?
      Она улыбнулась:
      – Я ела сахарную "вату" под душем.
      – Правда? Зачем?
      – Чтобы посмотреть, как она растекается.
      – И как?
      – Очень красиво.
      – Когда это было?
      – Прошлым летом. – Лейша рассмеялась.
      – Ну, моя глупость посвежее. Я в Бостоне только чтобы увидеть тебя.
      Лейша перестала смеяться:
      – Ты слишком напряжен, Ричард.
      – Ага, – натянуто ответил он. Она снова рассмеялась. – Я был в Индии, Лейша. И в Китае, и в Африке. Сперва путешествовал в обличье Спящего, не привлекая к себе внимания. Потом решил повидать Неспящих в Индии и Китае. Я пытался понять, почему в безнадежно отсталых странах – ведь там И—энергия доступна только в больших городах – спокойно принимают превосходство Неспящих, а здесь, в Америке, процветающей как никогда, неприязнь к нам растет.
      – И ты понял? – спросила Лейша.
      – Нет. Но, наблюдая за жизнью всех этих коммун и кампонгов, я понял нечто другое. Мы чересчур индивидуалистичны.
      Лейша почувствовала разочарование. Она увидела лицо отца: "Превосходство – вот что имеет значение, Лейша. Превосходство, на основе индивидуальных особенностей..." Она потянулась за чашкой Ричарда:
      – Еще кофе?
      Он поймал ее руку:
      – Пойми меня правильно, Лейша. Я говорю не о работе. Мы слишком рациональны. Слишком одиноки. Разобщенность убивает кое—что поважнее свободного потока идей. Она убивает радость.
      Он не отпускал ее запястье. Она не замечала раньше, что его глаза такие глубокие. Подобное чувствуешь, заглядывая в ствол шахты. Страшно, кружится голова, и ты не знаешь, что на дне – золото или тьма. Или все вместе. Ричард мягко спросил:
      – Стюарт?
      – Все в прошлом. Студенческий роман.
      – Кевин?
      – Мы просто друзья.
      – Я не был в этом уверен. Кто—то еще?
      – Нет.
      Он отпустил ее руку. Лейша бросила на него робкий взгляд.
      – Это радость, Лейша.
      Его смех отозвался в ней чем—то непонятным, а потом Лейша тоже рассмеялась воздушным, из мелких иголочек смехом, похожим на розовую сахарную "вату".
      – Приезжай, Лейша. У него был еще один сердечный приступ.
      Голос Сьюзан Меллинг в трубке звучал устало. Лейша спросила:
      – Насколько это серьезно?
      – Врачи не знают. Или обманывают. Он хочет тебя видеть.
      Стоял май, месяц последнего рывка перед выпускными экзаменами. Корректура "Юридического обозрения" запаздывала. Ричард открыл новое дело – консультации для бостонских рыбаков, которые страдали от внезапных необъяснимых изменений океанских течений, и работал по двадцать четыре часа в сутки.
      – Я приеду, – ответила Лейша.
      В Чикаго было холоднее, чем в Бостоне. Почки на деревьях едва проклюнулись. На озере Мичиган, заполнившем громадные восточные окна отцовского дома, белые гребешки волн подбрасывали вверх холодные брызги. Сьюзан жила здесь – ее щетки для волос лежали на туалетном столике в спальне, журналы – в прихожей.
      – Лейша, – проговорил Кэмден. Он сильно постарел. Серая кожа, впалые щеки, суетливый и озадаченный взгляд человека, для которого работа – как воздух. В углу, на маленьком стульчике восемнадцатого века сидела низенькая полная женщина с каштановыми косами.
      – Алиса.
      – Привет, Лейша.
      – Алиса. Я искала тебя... Как ты?
      – Хорошо, – ответила Алиса. Она держалась отчужденно, но мягко и была ничуть не похожа на ту рассерженную Алису, которую Лейша видела шесть лет назад в горах Пенсильвании. Кэмден с трудом повернулся в постели, и Лейша увидела, что его глаза не потеряли своей яркой синевы.
      – Я просил Алису приехать. И Сьюзан. Я умираю, Лейша.
      Лейша, зная, как он ценит правду, промолчала. От любви и жалости к отцу болело сердце.
      – У Джона Яворски хранится мое завещание. Но я хочу сказать вам, что там написано. Последние несколько лет я продавал имущество. Большая часть моего состояния теперь хранится на банковских счетах. Я оставил одну десятую Алисе, одну десятую – Сьюзан, одну десятую – Элизабет, а остальное тебе, Лейша, потому что ты единственная сможешь должным образом распорядиться деньгами.
      Лейша изумленно взглянула на Алису. Сестра была такой же невозмутимой.
      – Элизабет? Моя... мать? Жива?
      – Да, – ответил Кэмден.
      – Ты сказал мне, что она умерла! Много лет назад!
      – Да. Я думал, что так будет лучше для тебя. Она завидовала тебе. И ничего не могла тебе дать. Она бы только расстроила тебя.
      Нищие в Испании...
      – Ты ошибся, папа. Она моя мать... – Лейша не смогла закончить фразу.
      Кэмден не дрогнул:
      – Я так не думаю. Но ты теперь взрослая и можешь повидать ее.
      Он все смотрел на нее своими яркими, запавшими глазами, а мир вокруг Лейши рушился. Отец солгал ей! Сьюзан с легкой усмешкой внимательно наблюдала за Лейшей. Неужели она рада, что Кэмден упал в глазах своей дочери? Неужели она с самого начала ревновала его к ней, к Лейше...
      Стоп. Она рассуждает, как Тони.
      Мысль помогла ей прийти в себя. Но Лейша все еще смотрела на отца, а тот не отводил взгляда – неумолимый, непоколебимый человек, даже на смертном одре уверенный в своей правоте.
      Алиса коснулась плеча Лейши, а голос прозвучал так тихо, что расслышала только Лейша.
      – Он все сказал, Лейша. А ты скоро оправишься.
      Алиса оставила сына в Калифорнии со своим вторым мужем. С Беком Ватроузом, строительным подрядчиком, она познакомилась, работая официанткой в кафе на Искусственных островах. Бек усыновил Джордана.
      – До встречи с Беком мне приходилось несладко. Знаешь, когда я носила Джордана, мне часто снилось, что он родится Неспящим. Каждую ночь я видела это во сне, и каждое утро меня мутило при мысли, что ребенок вырастет глупым и никчемным, как я. Я прожила с Эдом – помнишь, в Аппалачах – еще два года. Когда он бил меня, я радовалась. Мне хотелось, чтобы отец это видел. По крайней мере Эду я была небезразлична.
      У Лейши вырвался хрип.
      – В конце концов я уехала, потому что боялась за Джордана. В Калифорнии я целый год бездельничала. Стала весить 190 фунтов. Потом вернулась домой повидать маму.
      – А мне не сказала, – упрекнула Лейша.
      – Она почти не просыхает, – сказала Алиса с грубой прямотой, – и вряд ли захотела бы увидеться с тобой. Но меня приняла и обслюнявила, причитая, что я ее "настоящая" дочь, а потом обделала мое платье. Она кричала, что папа погубил наши с ней жизни, и все ради тебя. И знаешь, что я сделала? – Что? – Голос Лейши дрожал.
      – Я полетела домой, сожгла всю свою одежду, нашла работу, поступила в колледж, похудела на пятьдесят фунтов и отдала Джордана в группу игрового воспитания.
      Сестры сидели молча. Темное озеро за окном не освещали ни луна, ни звезды. Лейшу вдруг затрясло, а Алиса похлопала ее по плечу.
      – Скажи... – Лейше просто хотелось слышать теперешний голос Алисы, мягкий и отстраненный, без глубоко запрятанной боли.
      – Расскажи мне о Джордане. Ему сейчас пять? Какой он?
      Алиса повернула голову и спокойно посмотрела на Лейшу.
      – Он веселый, заурядный мальчик. Совершенно обыкновенный.
      Кэмден умер неделю спустя. После похорон Лейша попыталась увидеться с матерью, но та лечилась от алкоголизма и наркомании в Брукфилдском центре. Врачи сказали, что Элизабет Кэмден не принимает никого, кроме своей единственной дочери, Алисы Кэмден Ватроуз.
      Сьюзан Меллинг отвезла Лейшу в аэропорт. Она со знанием дела рассуждала об учебе Лейши, о Гарварде, о "Юридическом обозрении". Лейша отвечала односложно, но Сьюзан не отступала: когда Лейша сдает экзамены в адвокатуру? Когда у нее собеседования по поводу работы? Постепенно Лейша освободилась от оцепенения. Она поняла, что настойчивые расспросы Сьюзан были проявлением заботы.
      – Он пожертвовал многими людьми, – неожиданно сказала Лейша.
      – Но не мною, – сказала Сьюзан. – Только на короткое время, когда я оставила свою работу, чтобы заниматься его делами. Роджер не очень—то приветствовал жертвы.
      – Он был не прав? – в словах Лейши невольно послышалась нотка отчаяния.
      Сьюзан грустно улыбнулась:
      – Нет, он был прав. Мне не следовало бросать работу. Потом мне пришлось слишком долго обретать себя.
      "Он делает это с людьми", – прозвучал чей—то голос в ушах Лейши. Сьюзан? Или Алиса? Она не смогла вспомнить.
      Лейша устала. Двадцать минут отдыха восстановят силы. Глаза жгли непривычные слезы. Она откинула голову на спинку сиденья и прикрыла веки.
      Сьюзан поставила машину на стоянку и выключила зажигание.
      – Я хочу сказать тебе кое—что, Лейша.
      Лейша открыла глаза:
      – Насчет завещания?
      Сьюзан натянуто улыбнулась:
      – Нет. Группа исследователей из Биотеха и Чикагского медицинского завершила исследование мозга Берни Куна.
      Лейша повернулась к Сьюзан. На лице у мачехи отразилась сложная гамма чувств – решимость, удовлетворение, гнев и что—то еще, чему Лейша не знала названия.
      – Мы опубликуем результаты на следующей неделе в "Новоанглийском медицинском журнале". Благодаря строжайшей секретности в прессу ничего не просочилось. Но сейчас я хочу рассказать тебе сама о том, что мы обнаружили.
      – Говори, – сердце девушки сжалось.
      – Помнишь, как ты и другие Неспящие ребята выпили интерльюкин—1?
      – Как ты об этом узнала?
      – За вами наблюдали гораздо пристальнее, чем вы думали. Помнишь, как у тебя болела голова?
      – Да.
      – Именно об интерльюкине—1 я и хочу поговорить. Этот препарат относится к большой группе веществ, которые запускают иммунную систему, стимулируют выделение антител, деятельность белых кровяных телец. У нормальных людей выбросы ИЛ—1 происходят во время медленной фазы сна, и иммунная система получает резкий толчок. Двадцать восемь лет назад мы исследовали, будут ли неспящие дети болеть чаще, чем спящие?
      – Я же никогда не болела, – возразила Лейша.
      – Нет, болела. Ветрянка и три простуды к концу четвертого года жизни, – дала точный ответ Сьюзан. – Но в общем, вы все здоровые люди. Это породило новую теорию: если взрыв иммунной активности возникает во сне, значит, колебания температуры тела во время БДГ—фазы увеличивают риск заболеваний. Другими словами, сон является причиной иммунной уязвимости, которую уравновешивают эндогенные пирогены, подобные ИЛ—1. При отсутствии сна эта проблема не возникала. Тебе понятно?
      – Да.
      – Конечно. Дурацкий вопрос. – Сьюзан откинула волосы. Они поседели на висках. Под правым глазом появилось возрастное пятнышко. – За долгие годы мы сняли с Неспящих тысячи, сотни тысяч однопротонных томограмм плюс бесконечные энцефалограммы, образцы спинномозговой жидкости... Правда, нам не удалось по—настоящему заглянуть в ваш мозг. Пока Берни Кун не врезался в дорожное ограждение.
      – Сьюзан, – остановила ее Лейша, – скажи мне прямо, без обиняков.
      – Вы не будете стареть.
      – Что?
      – Конечно, кожа слегка отвиснет под действием гравитации. Но отсутствие
      пептидов сна влияет на иммунную систему и восстановление тканей непонятным
      для нас образом. У Берни Куна был совершенный организм, не просто
      здоровый, не просто молодой – идеальный. У Неспящих происходит усиленная
      регенерация тканей, явно вызванная работой иммунной системы.
      – Как долго это может продолжаться? – прошептала Лейша.
      – Черт его знает. Берни Кун был молод. Возможно, в какой—то момент включится некий компенсационный механизм и все вы просто рухнете, как целый полк Дорианов Греев. Вряд ли это продлится вечно – вечной регенерации не бывает. Но долго, очень долго.
      Лейша уставилась на собственное отражение на ветровом стекле. Ей привиделось лицо отца на фоне голубой шелковой обивки гроба в обрамлении белых роз. Его сердце не умело восстанавливаться.
      – О будущем в этой связи можно только гадать, – нарушила молчание Сьюзан. – Пептидные структуры, вызывающие у нормальных людей потребность во сне, напоминают компоненты бактериальных клеток. Может быть, существует связь между сном и восприимчивостью к патогенным микробам. Однако отсутствие точных данных никогда не останавливало бульварных писак. Я хотела подготовить тебя, потому что вас будут называть суперменами, homo perfectus и еще Бог знает как. Бессмертными.
      Женщины молчали. Наконец Лейша произнесла:
      – Я расскажу остальным по нашей связи. Об утечке не беспокойся. Кевин Бейкер создал специальную сеть для Группы.
      – Вы уже так хорошо организованы?
      – Да.
      Губы Сьюзан задрожали. Она отвела взгляд:
      – Пойдем, пора, пропустишь свой рейс.
      – Спасибо.
      – Не стоит благодарности. – В голосе Сьюзан Лейше послышалась тоска.
      Регенерация тканей. Эти слова музыкой звучали в мозгу Лейши, пока она летела в Бостон. И еще – бессмертна.
      – Вы все улыбаетесь, – заметил сидевший рядом с ней бизнесмен. – Возвращаетесь с большого праздника в Чикаго?
      – Нет, с похорон.
      Сосед был шокирован. На лице появилась гримаса отвращения. Лейша посмотрела в окно. Реки напоминали микроцепи, поля – аккуратные индексные карточки. А на горизонте – пушистые белые облака, словно экзотические цветы в залитой светом оранжерее.
      Письмо было не толще любого другого, но подобные письма они получали так редко, что Ричард встревожился.
      – Там может быть взрывчатка.
      Лейша посмотрела на письмо, лежавшее на столике в прихожей. "МИСС ЛЕЙШИ КЭМДЕН". Большими печатными буквами, с орфографической ошибкой.
      – Похоже, писал ребенок, – заметила она.
      Ричард опустил голову и широко расставил ноги. На лице отразилась смертельная усталость.
      – Возможно, кто—то нарочно подделал почерк ребенка. Считается, что, вскрывая детское письмо, ты будешь менее осторожна.
      – Ричард, мы сходим с ума?
      – Да. На данный момент.
      Неделю назад в "Новоанглийском медицинском журнале" появилась трезвая статья Сьюзан. Часом позже радиовещание и компьютерные сети новостей потряс взрыв досужих домыслов, драматических прогнозов, ярости и страха. Лейша и Ричард, а также все члены Группы пытались выяснить, какое же мнение преобладает: рассуждения ("Неспящие, возможно, проживут века, и это приведет к..."); драматические прогнозы ("Если Неспящий будет жениться только на Спящих, то за свою жизнь он переменит дюжину жен и народит несколько десятков детей..."); ярость ("Нарушение законов природы привело к появлению так называемых людей, которым несправедливо дано преимущество во времени, чтобы аккумулировать власть и собственность..."); и страх ("Скоро ли Суперраса захватит власть?").
      – Просто все боятся по—разному, – подвела итог Кэролин Риццоло.
      Лейша сдавала дипломные экзамены. Каждый день она слышала замечания – и по дороге в студгородок, и в коридорах, и в классах; каждый день она забывала о них во время труднейших экзаменов. Потом, опустошенная, она молча шагала домой, к Ричарду, чувствуя взгляды людей на улице, зная, что ее телохранитель Брюс рядом.
      – Все пройдет, – говорила Лейша.
      В городке Солт—Спрингс, штат Техас, власти приняли постановление о запрете выдачи Неспящим лицензии на торговлю спиртным. Поскольку гражданские права основываются на положении Декларации Независимости "все люди созданы равными", а к Неспящим это явно не относится. Ни в самом городке, ни на сто миль вокруг не было ни одного Неспящего, и уж тем более ни один из них не собирался торговать спиртным, но эта глупейшая история была подхвачена агентством "Юнайтед Пресс" и Компьютерной сетью новостей, и тотчас по всей стране появились горячие статьи как за, так и против.
      За первой ласточкой последовали другие. В Поллуксе, штат Пенсильвания, разрешалось отказывать Неспящим в найме жилья под тем предлогом, что их длительное бодрствование увеличивает как износ мебели, так и счета за коммунальные услуги. В Крэнстон—Истейтс, штат Калифорния, Неспящим запретили заниматься бизнесом, связанным с круглосуточной торговлей – так называемая неравная конкуренция. В Ирокез—Каунти, штат Нью—Йорк, Неспящие не могли отныне входить в состав присяжных, потому что подобный суд не подпадает под определение "суда равных по положению людей".
      – Все эти решения можно опротестовать, – заметила Лейша. – Но, Боже мой, сколько же придется угробить денег и времени на писанину! – Она поймала себя на мысли, что говорит точь—в—точь как отец.
      В штате Джорджия, где гомосексуализм еще оставался наказуемым, отнесли интимную связь между Неспящими и Спящими к уголовным преступлениям третьей степени наряду со скотоложеством.
      Разработанный Кевином Бейкером пакет программ позволял с большой скоростью просматривать информацию, касающуюся дискриминации или прямых нападок на Неспящих. Эти файлы имелись в спецсети. Лейша просмотрела их и связалась с Кевином.
      – Не мог бы ты создать параллельную программу, регистрирующую случаи защиты Неспящих? Картина получается однобокая.
      – Ты права, – ответил озадаченный Кевин. – Я об этом не подумал.
      Больше всего Лейшу огорчало отношение к Неспящим детям. Их сторонились одноклассники, обижали братья и сестры, избивали местные хулиганы, и даже собственные родители смотрели косо – ребенок, который будет жить столетия, смущал. Школьный совет в Колд—Ривер, штат Айова, проголосовал за то, чтобы не принимать таких детей в обычные классы, так как их быстрые успехи "создают чувство неполноценности у других детей". Совет выделил средства, позволившие Неспящим детям приглашать учителей на дом. Но среди педагогов не нашлось добровольцев. Все свободное время Лейша разговаривала с малышами по компьютерной сети.
      А Стелла Бевингтон почему—то перестала пользоваться своим модемом.
      Кевин составил сборник статей, требовавших справедливости к Неспящим. Школьный совет Денвера выделил фонды на проект, в рамках которого одаренные ученики, в том числе и Неспящие, должны были стать коллективными наставниками младших детей. В Рив—Бо, штат Луизиана, Неспящую Даниель дю Шерней выбрали в Городской совет, хотя ей было всего двадцать два.
      Престижная фирма Хейли—Холл, занимающаяся медицинскими исследованиями, широко рекламировала факт приема на работу Кристофера Эмрена. Неспящего, имевшего степень доктора.
      Дора Кларк, Неспящая из Далласа, распечатала адресованное ей письмо, и взрыв пластиковой бомбы оставил ее без руки.
      Лейша и Ричард смотрели на конверт в прихожей. Кремовая плотная бумага окрашена под пергамент. Обратный адрес отсутствует. Ричард позвонил Лиз Бишоп, Неспящей, которая заканчивала колледж по уголовному праву в Мичигане. И хотя они не были знакомы, девушка подробно проконсультировала их и предложила помощь.
      Ричард и Лейша проделали все по инструкции в подвале своего дома. Ничего не случилось. Письмо было вскрыто:

      "Дорогая мисс Кэмден!
      Мне очень жаль, что приходится увольняться, но профсоюз вынуждает. На вашем месте я бы попытался найти другого телохранителя на стороне. Будьте осторожны. Еще раз извините, но мне тоже жить надо.
Брюс."

      – Смех сквозь слезы, – сказала Лейша. – Мы с тобой доставали все это снаряжение, несколько часов возились, чтобы взрывное устройство не сработало...
      – Согласись, что ничем существенным я не пожертвовал, – печально заметил Ричард.
      С тех пор как Неспящие попали в немилость, клиенты его консалтинговой фирмы, за исключением двух, закрыли свои счета. Ничего удивительного – они зависели от рынка, а следовательно, от общественного мнения.
      Компьютер Лейши, настроенный на спецсеть, взвыл сигналом срочного вызова. Это был Тони Индивино.
      – Лейша, мне нужна твоя помощь как юриста. Мне пытаются навязать драчку по поводу Убежища. Пожалуйста, вылетай.
      Убежище окружал целый ряд свежевырытых траншей. Оно располагалось на юге штата Нью—Йорк, в Аллеганах, в старых, сглаженных временем горах, поросших соснами и кустарником. От ближайшего городка Коневанго вела превосходная дорога. Невысокие здания, спроектированные с изящной простотой, находились на разных стадиях завершения. Дженнифер Шарафи встретила Лейшу с Ричардом без улыбки. Она не слишком изменилась за шесть лет, разве что длинные черные волосы были непричесаны, а смоляные глаза казались огромными от напряжения.
      – Тони просил меня сначала показать вам место.
      – Что случилось? – тихо спросила Лейша.
      – Потом. Сначала посмотрим Убежище. Тони очень дорожит твоим мнением, Лейша.
      Каждый корпус был рассчитан на пятьдесят человек. В этих коммунах были огромные общие кухни, столовые, ванные и комнаты отдыха, с лабиринтом кабинетов, студий и лабораторий.
      – Мы все равно называем их "спальнями", несмотря на двусмысленность этого слова, – сказала Дженнифер. Даже в этом замечании, которое в устах любого другого прозвучало бы игриво, Лейша уловила странную комбинацию обычного нарочитого спокойствия Дженнифер и сегодняшнего напряжения.
      Лейша поразилась, как детально продумал Тони эту жизнь, коллективную и сугубо индивидуальную одновременно. В Убежище имелись гимнастический зал, небольшая больница. К концу следующего года планировался квалифицированный персонал, а также детский сад, школа и ферма с интенсивным земледелием.
      – Большая часть продуктов будет поступать извне, конечно. Рабочие места тоже будут за пределами Убежища. Мы только создаем безопасное место, откуда можно вести дела с обществом.
      Лейша промолчала.
      Помимо энергоснабжения – самоподдерживающегося источника И—энергии, – ее поразило отношение к людским ресурсам. Тони сумел заинтересовать проектом Неспящих представителей практически всех профессий.
      – Юристы и бухгалтеры в первую очередь, – говорила Дженнифер. – Это наша передовая линия обороны. Тони считает, что сражения за власть в наши дни проходят в судах и на заседаниях различных советов.
      Напоследок Дженнифер показала им планы укреплений. Казалось, что она только сейчас немного расслабилась.
      Система обороны была ориентирована на то, чтобы остановить нападающих, не причинив им вреда. Электронное наблюдение охватывало 150 квадратных миль территории, купленной Дженнифер. Побольше иного графства, подумала Лейша. На расстоянии полумили от ворот включалось силовое поле, наносящее удары электрошоком. Проникновение на территорию дистанционно управляемых машин или роботов отслеживалось системой, запрограммированной на любой движущийся металлический объект определенной массы. Устройство, не снабженное спецсигналом, сконструированным Дональдом Поспулой, Неспящим, бралось под подозрение.
      – Конечно, мы не готовы отразить нападение с воздуха или нападение армии, – сказала Дженнифер. – Но мы и не ожидаем этого. Нам угрожают только слепые от ненависти безумцы.
      Лейшу встревожил план обороны.
      – Если мы не сможем интегрироваться в этот мир... Свободная торговля подразумевает свободу передвижений.
      – Это предполагает свободный разум, – быстро отозвалась Дженнифер, и что—то в ее голосе заставило Лейшу посмотреть на девушку. – Мне нужно кое—что сказать тебе, Лейша. Тони здесь нет.
      – Где он?
      – В Коневанго, в тюрьме графства. Мы ведем настоящий бой за земли – это в такой глуши! Но дело в другом. Сегодня утром Тони обвинили в похищении Тимми Демарцо.
      Стены комнаты заходили ходуном.
      – ФБР?
      – Да.
      – Как... как они узнали?
      – Какой—то агент наконец распутал этот случай. Тони нужен адвокат, Лейша. Билл Теин уже дал согласие, но Тони хочет, чтобы ты вела дело.
      – Дженнифер, я сдаю экзамены только в конце июля!
      – Он подождет. Пока Билл будет выступать его адвокатом. Ты сдашь экзамен?
      – Конечно. Но я уже дала согласие работать в конторе "Морхауз, Кеннеди и Андерсон" в Нью—Йорке... – Она осеклась. Ричард пристально смотрел на нее, лицо Дженнифер оставалось непроницаемым. Лейша тихо сказала:
      – Какой защиты он собирается придерживаться?
      – Виновен, – ответила Дженнифер, – при... как это называется у юристов? Смягчающих обстоятельствах.
      Лейша боялась, что Тони решит отпираться; ложь, увертки – опасная линия поведения. Она мысленно перебрала разные виды смягчающих обстоятельств, припоминая прецеденты... Можно использовать дело Клементса против Вой...
      – Билл сейчас направился в тюрьму, – сказала Дженнифер. – Поедешь туда со мной? – В ее голосе прозвучал вызов.
      – Да, – ответила Лейша.
      Увидеться с Тони им не разрешили. Человек из офиса окружного прокурора объяснил, что посещать Тони может только его адвокат. Во время разговора лицо клерка оставалось неподвижным, но, когда девушки пошли к дверям, он, не пожалев пола своего кабинета, смачно плюнул им под ноги.
      В аэропорт Ричард с Лейшей возвращались во взятой напрокат машине. Ричард решил немедленно переехать, чтобы помочь в строительстве.
      Большую часть оставшегося до экзаменов времени Лейша проводила в своем городском доме, яростно занимаясь или общаясь по сети с детьми. Она не стала нанимать нового телохранителя и неохотно выходила из дому. Раз—два в день она просматривала электронные "новости" Кевина.
      Появилась некоторая надежда. Газета "Нью—Йорк Таймс" опубликовала передовицу, подхваченную средствами массовой информации.

      "ПРОЦВЕТАНИЕ И НЕНАВИСТЬ: КРИВАЯ ЗАВИСИМОСТИ,
      КОТОРУЮ МЫ ПРЕДПОЧИТАЕМ НЕ ЗАМЕЧАТЬ
      В Соединенных Штатах никогда не ценили спокойствие, логику и рациональность, считая эти качества "холодными". Наш народ более склонен восхищаться яркими чувствами и решительными действиями. Мы возвеличиваем свершения нашей истории – однако не саму Конституцию, а ее защиту у Иводжимы; не интеллектуальные достижения Линуса Полинга, а героическую страстность Карла Линдберга; не изобретателей монорельса и компьютеров, а авторов гневных революционных песен, которые нас разобщают.
      И что особенно странно – эта тенденция усиливается в периоды благоденствия. Чем обеспеченнее наши граждане, тем больше они презирают трезвый расчет, который принес им это богатство, и все более страстно отдаются во власть эмоций. Вспомните безобразные эксцессы диких двадцатых годов, презрение к истеблишменту шестидесятых. Вспомните недавнее прошлое – беспримерное процветание, обеспеченное И—энергией, и неприязнь к самому Кенцо Иагаи; все, кроме ближайших последователей, считали его алчным и бесчувственным. И в то же время наш народ преклоняется перед писателем—нигилистом Стефаном Кастелли, "сентиментальной" актрисой Брендой Фосс и бросающим вызов самому дьяволу ныряльщиком в гравитационный колодец Джимом Морзом Лютером.
      Размышляя над этим феноменом в обеспеченных И—энергией домах, отметьте нынешний взрыв неадекватных эмоций против Неспящих, нарастающий с момента публикации совместных открытий Биотехнического института и Чикагского медицинского колледжа.
      Неспящие обладают тонким умом. Они спокойны, если определить этим повсеместно порицаемым словом умение направить свою энергию на решение проблем. (Лауреат Пулитцеровской премии Кэролин Риццоло вынесла на суд зрителей потрясающую пьесу об идеях, а не о буйстве страстей.) Все они отличаются врожденной целеустремленностью, которой способствует сэкономленное на сне время. Их достижения в основном лежат в области логики. Это: электроника, юриспруденция, финансы, теоретическая физика, медицина. Потенциальные долгожители, Неспящие педантичны, жизнерадостны и молоды.
      И в нашей фантастически процветающей стране их все больше ненавидят.
      И правда ли, что наша неприязнь, пышный расцвет которой мы наблюдаем в последние несколько месяцев, порождена "несправедливыми преимуществами", которые есть у Неспящих в получении работы, повышении по службе, деньгах и успехе? Действительно ли это зависть? Или корни ее в типично американской привычке "палить от бедра", ненавидеть превосходящий ум?
      Если это и впрямь так, то следует призадуматься об основателях нашего государства: Джефферсоне, Вашингтоне, Пейне, Адамсе. Все они были обитателями Эры Разума. Эти люди создали наше упорядоченное и сбалансированное законодательство именно для того, чтобы защищать собственность, нажитую уравновешенными и рациональными индивидуалами. Возможно, Неспящие – это пробный камень нашей веры в закон и порядок. Да, Неспящие НЕ БЫЛИ "созданы равными", но отношение общества к ним следует выверить со всей тщательностью, доступной нашей юриспруденции. Возможно, мы узнаем о себе много нелицеприятного, но от результатов этого исследования зависит наша самооценка.
      Реакции общественности на научные открытия последнегомесяца недоставало здравого смысла.
      Закон не театр. Прежде чем издавать вердикты, отражающие неприглядные и несколько театральные чувства, нужно хорошенько удостовериться, что мы в состоянии трезво оценить их".

      Лейша обхватила себя руками и, широко улыбаясь, в восхищении уставилась на экран. Затем позвонила в "Нью—Йорк Таймс" и спросила, кто написал передовицу. Любезности у секретарши сразу поубавилось, и она резко ответила, что редакция не дает справок.
      Но и такой ответ не испортил Лейше настроения. Радость требовала физических действий. Лейша вымыла посуду, перебрала книги, затеяла перестановку.
      Сьюзан Меллинг позвонила ей, как только прочла передовую; они тепло побеседовали несколько минут. Не успела Сьюзан повесить трубку, телефон зазвонил снова.
      – Лейша? Твой голос совсем не изменился. Это Стюарт Саттер.
      – Стюарт!.. – Они не виделись четыре года. А весь роман длился два и сам собой кончился. Лейша вновь явственно ощутила его объятия, там, в общежитии, – сколько же воды с тех пор утекло! Воображаемые руки превратились в руки Ричарда, и внезапная боль пронзила ее.
      – Послушай, – сказал Стюарт, – мне нужно кое—что тебе сообщить. Ты на следующей неделе сдаешь экзамен в адвокатуру, да? А потом тебе предстоит стажировка в конторе "Морхауза, Кеннеди и Андерсона".
      – Откуда ты знаешь, Стюарт?
      – Сплетни в курилке. Шучу. Но юристов в Нью—Йорке не так много, как тебе кажется. А ты – довольно заметная фигура.
      – Да, – бесстрастно согласилась Лейша.
      – Нет ни малейшего сомнения, что тебя вызовут и допустят к экзамену. А будешь ли ты работать у Морхауза – не известно. Два старших партнера, Алан Морхауз и Сет Браун, передумали после взрыва этой... хлопушки. "Неблагоприятная реклама для фирмы", "превращать закон в цирковое представление", и т.д., и т.п. Ты знаешь эти песни. Но у тебя есть и два сильных сторонника – Энн Карлайл и старик Майкл Кеннеди. Он довольно крупная величина. Вот я и решил посвятить тебя в ситуацию, чтобы ты знала, на что рассчитывать в борьбе.
      – Спасибо, – сказала Лейша. – Стю... почему тебе не безразличны мои дела?
      На другом конце линии воцарилось молчание. Потом Стюарт очень тихо ответил:
      – Не все тут кретины, Лейша. Справедливость все еще что—то значит для некоторых из нас. И достоинство тоже.
      Лейша почувствовала необыкновенный подъем.
      – Многие также поддерживают вас в этой дурацкой борьбе за отвод земли под Убежище, – продолжал Стюарт. – Возможно, ты этого не знаешь, но это так. На суде вам будет оказана любая помощь.
      – Я Убежищем не занимаюсь.
      – Ну, я имел в виду всех вас в целом.
      – Спасибо. От всей души. Как твои дела?
      – Прекрасно. Я стал папой.
      – Да ну! Девочка или мальчик?
      – Девочка. Прелестная маленькая самочка по имени Жюстина. Я бы хотел познакомить тебя с моей женой, Лейша.
      – С удовольствием, – ответила Лейша.
      Остаток ночи она провела, готовясь к экзамену. Ликование не покидало ее.
      Все будет в порядке. Неписаный контракт между ней и ее кругом – обществом Кенцо Иагаи, кругом Роджера Кэмдена – останется в силе. Невзирая на разногласия, споры и ненависть. Лейше вдруг вспомнился разговор с Тони об испанских нищих. Да, такие есть. Но контракт останется в силе.
      Она свято верила в это.

      В адвокатуру Лейша поступила. После экзаменов трое ее сокурсников, два парня и девушка, проявляли к ней пристальный интерес, пока Лейша не уехала домой. Студенты были Спящими.
      На следующее утро Лейше предстояло лететь в Чикаго на встречу с Алисой. Большой дом на берегу озера надо было привести в порядок и выставить на продажу. Раньше у Лейши руки не доходили.
      Она вспоминала, как отец, в старомодной плоской шляпе, выращивал в оранжерее орхидеи, жасмин и камелии.
      В дверь позвонили. Она вздрогнула: к ней почти никто не приходил. Нетерпеливо включила наружную камеру – может, это Джонатан или Марта нагрянули в Бостон, чтобы отпраздновать – и как это она не догадалась! – и устроить вечеринку?
      На мониторе появился Ричард. Лицо у него было заплаканное.
      Лейша рывком распахнула дверь. Ричард не собирался входить. Лейша поняла, что это были слезы не ярости.
      – Тони погиб.
      Лейша, словно ослепнув, вытянула вперед руку. Ричард остался неподвижен.
      – Его убили в тюрьме. Заключенные. На прогулке. Эти подонки вообразили, что имеют право убить ЕГО, потому что он лучше.
      Ричард крепко схватил ее за руку:
      – Да, мы лучше, но не кричим об этом, опасаясь задеть их чувства... Господи!
      Лейша высвободила руку, оцепенело глядя в искаженное лицо Ричарда.
      – Они били его по голове свинцовой трубой, а потом перевернули и...
      – Не надо! – всхлипнула Лейша.
      – Я приехал забрать тебя в Убежище, – тихо сказал Ричард. – В машине ждут Дэн Дженкинс и Вернон Балрисс. Мы отнесем тебя на руках, если понадобится. Тебе здесь находиться опасно. Твоя независимость раздражает. Надеюсь, ты понимаешь, что Убежище – наш единственный выход?
      Лейша закрыла глаза. Перед мысленным взором Лейши появился четырнадцатилетний Тони. Испанские нищие.
      – Я поеду.
      Никогда еще она не чувствовала такого гнева. В течение этой долгой ночи он накатывал, словно океанские волны. Лейша с Ричардом сидели в библиотеке, и даже объятия юноши были бессильны перед этой яростью. Гнев взрывался криком, выливался слезами, но ничто не приносило облегчения. В гостиной тихо переговаривались Дэн с Верноном.
      Холодным чужим голосом Лейша рассказала Ричарду, что собирается в Чикаго. Если Ричард, Дэн и Вернон посадят Лейшу в самолет, а Алиса встретит ее с профессиональными телохранителями, то ничего страшного не случится. Потом она обменяет обратный билет в Бостон на рейс в Коневанго, а оттуда на машине доедет с Ричардом до Убежища.
      – Все уже съезжаются, – сказал Ричард. – Дженнифер Шарафи взвалила на себя все. Она подмазывает поставщиков из Спящих такими деньгами, что те не могут устоять. А как быть с этим домом, Лейша? Что делать с твоими вещами?
      Лейша оглядела знакомый кабинет. Юридическая литература, красные, зеленые, коричневые корешки книг, выстроившиеся вдоль стен. Кофейная чашка, оставленная на письменном столе. Квитанция, которую она попросила сегодня у таксиста на память о счастливом дне, когда она сдала экзамены в адвокатуру. Голографический портрет Кенцо Иагаи.
      – Пропади все пропадом, – махнула Лейша.
      Ричард крепче обнял ее.
      – Что случилось? – спросила притихшая Алиса. – Похоже, мы не просто убираем дом, да?
      – Не отвлекайся, – ответила Лейша. Она выхватила из отцовского гардероба какой—то костюм. – Ты не хочешь взять что—нибудь для мужа?
      – Это не его размер.
      – А шляпы?
      – Нет, – сказала Алиса. – Лейша, что происходит?
      – Давай займемся делом! – Она свалила на полу всю одежду Кэмдена и, нацарапав на клочке бумаги "Для Благотворительного общества", бросила его сверху. Алиса стала выворачивать туда же содержимое комода.
      С окон уже сняли шторы, свернули ковры. Красноватые отблески света ложились на голый деревянный пол.
      – Что ты хочешь взять из своей бывшей комнаты? – спросила Лейша.
      – Я отобрала кое—какие вещи, – сказала Алиса. – Грузовик приедет в
      четверг.
      – Прекрасно. Что еще?
      – Оранжерея. Сандерсон поливал все подряд, поэтому некоторые растения...
      – Сандерсона уволим, – резко сказала Лейша. – Цветы можешь подарить больнице. Только проследи, чтобы туда не попали ядовитые растения. Пошли в библиотеку.
      Алиса медленно опустилась на свернутый коврик посреди спальни Кэмдена. Она подстриглась; каштановые клочья нелепо торчали вокруг широкого лица. Сестра еще больше располнела и очень напоминала мать.
      – Помнишь тот вечер, когда я сказала тебе, что беременна? – спросила Алиса. – Как раз накануне твоего отъезда в Гарвард?
      – Пошли в библиотеку!
      – Помнишь? – настаивала Алиса. – Господи, ты можешь хоть раз выслушать меня, Лейша? Почему ты так похожа на отца?
      – Я – не папа!
      – Черта с два! Но не в этом дело. Ты помнишь тот вечер?
      Лейша вышла. Алиса не сдвинулась с места. Через минуту Лейша вернулась:
      – Да.
      – Ты тогда чуть не расплакалась, – неумолимо продолжала Алиса. – Может, потому что я не собиралась в колледж? Но когда я обняла тебя, впервые за много лет – за много лет, Лейша! – почувствовала, что мы сестры. Несмотря на твои ночные прогулки по дому, на твои показушные споры с папой, на специальную школу, на потрясающе длинные ноги и золотые волосы – на всю эту чепуху. Тогда мне показалось, что я нужна тебе.
      – Что ты хочешь сказать? – спросила Лейша. – Что ты можешь сострадать только человеку, который попал в беду и нуждается в тебе? Что родственные чувства просыпаются у тебя, когда мне больно? Неужели в этом все вы. Спящие?
      – Нет. Я хочу сказать, что ты можешь быть сестрой только тогда, когда тебе плохо.
      Лейша пристально посмотрела на нее:
      – Ты глупа.
      – По сравнению с тобой – да.
      Лейша гневно вскинула голову. Ей было стыдно за свои слова, но они обе
      знали, что это правда. Но раздражение не проходило.
      – В день нашего двенадцатилетия, – продолжала Алиса, – Сьюзан подарила мне платье. Ты ушла в какой—то поход с ночевкой, которые все время устраивала твоя чудная школа. Шелковое платье, бледно—голубое, со старинными кружевами. Я была в восторге. Ведь Сьюзан купила его для меня, а для тебя компьютерную программу. Мне тогда казалось, что это была я сама. – Ее широкое, некрасивое лицо с трудом угадывалось в сумерках. – Но когда я в первый раз надела его, какой—то мальчишка крикнул: "Стащила платье у сестры, пока она спала?" и захохотал, как ненормальный.
      Я выбросила это платье. Сьюзан ничего не знала, но, думаю, она бы поняла. Твое было твоим, но и не твое – тоже. Так запрограммировал наши гены папа.
      – Значит, ты тоже ничем не отличаешься от завистливых нищих?
      Алиса поднялась с коврика. Медленно одернула помятую юбку, подошла и ударила Лейшу по губам.
      – Теперь ты понимаешь, что я существую?
      Лейша почувствовала привкус крови. Зазвонил телефон. Секретная личная линия Кэмдена. Алиса сняла трубку и спокойно протянула ее Лейше.
      – Тебя.
      – Лейша? Это Кевин. Мне позвонила Стелла Бевингтон по телефону, наверно, родители отняли у нее модем. Я услышал только, что ее бьет пьяный отец, и связь оборвалась. ВСЕ уехали в Убежище. Она недалеко от тебя, в Скоки. Надо бы попасть туда побыстрее. У тебя есть надежные телохранители?
      – Да, – соврала Лейша. Ее гнев наконец нашел выход. – Я справлюсь.
      – Не знаю, как ты ее вытащишь оттуда, – сказал Кевин. – Им известно, что она кому—то позвонила, может, ее избили до потери сознания...
      – Я справлюсь, – повторила Лейша.
      – С чем справишься? – спросила Алиса.
      – С тем, что наделали ваши люди с одной из нас. Семилетнюю девочку истязают родители, потому что она – Неспящая, потому что она лучше вас... – Она побежала по лестнице к взятой напрокат машине, на которой приехала из аэропорта.
      Алиса бежала следом:
      – Не бери эту машину, Лейша, ее могут выследить. Садись в мою.
      Алиса рывком распахнула дверцу потрепанной "тойоты", настолько устаревшей, что конусы И—энергетической установки торчали с обеих сторон, словно обвисшие щеки. Она втолкнула Лейшу на сиденье и втиснулась за руль. Ее руки не дрожали.
      – Куда?
      На Лейшу накатила слабость. Она не ела уже два, нет – три дня. С вечера накануне экзаменов.
      Она назвала адрес в Скоки.
      – Пересядь назад, – скомандовала Алиса, тормозя у обочины хайвэя. – Возьми из "бардачка" шарф и надвинь пониже на лоб.
      Здесь можно нанять телохранителя. Нам нужно хотя бы создать видимость охраны, Лейша. Я быстро.
      Она вернулась через три минуты с громадным детиной, одетым в дешевый темный костюм. Он втиснулся на переднее сиденье рядом с Алисой, не произнеся ни слова.
      Маленький дом выглядел довольно обшарпанно, свет горел только внизу, наверху было темно. На небе зажглись первые звезды.
      – Вылезайте и стойте здесь, у дверцы, – нет, встаньте на свет – и не предпринимайте ничего, если только на меня не нападут, – приказала Алиса телохранителю и пошла по дорожке. Лейша догнала сестру на полпути к пластиковой двери.
      – Алиса, что ты, черт побери, делаешь? Это я должна...
      – Тише. – Алиса бросила взгляд на телохранителя. – Тебя узнают. Имея Неспящую дочь, эти люди видели твои фотографии в журналах много лет, смотрели головидеофильмы о тебе. Они знают, что ты – будущий адвокат. А я для них – никто.
      – Алиса...
      – Ради Бога, вернись в машину! – прошипела Алиса и забарабанила в дверь.
      Лейша отошла в тень от ракиты. Открыл мужчина с непроницаемым лицом.
      – Агентство по защите детей. С вашего номера нам звонила маленькая девочка, – сказала Алиса. – Впустите меня.
      – Здесь нет маленьких детей.
      – Экстренный вызов первостепенной важности. Закон 186! Пропустите!
      Мужчина бросил взгляд на огромную фигуру телохранителя.
      – У вас есть ордер?
      – В данном случае он не нужен. Если вы меня не впустите, у вас будут огромные неприятности!
      Лейша плотно сжала губы. Никто не поверит этой бессмыслице... Разбитая губа болела.
      Мужчина посторонился и пропустил Алису.
      Телохранитель прошел вслед за ней. Лейша решила не вмешиваться.
      Три минуты спустя они вышли. Охранник нес ребенка. Лейша побежала к машине, открыла дверцу и помогла телохранителю положить девочку на сиденье. Телохранитель насторожился.
      – Вот, – сказала Алиса. – Здесь еще сто долларов, чтобы вы добрались до города.
      Телохранитель не спускал с них глаз, пока Алиса выводила машину.
      – Он отправится прямо в полицию, – с отчаянием сказала Лейша. – Иначе рискует вылететь из профсоюза.
      – Знаю, – ответила Алиса. – Но к тому времени нас уже в машине не будет.
      – Куда мы?
      – В больницу.
      – Алиса, мы не можем... – Лейша обернулась к заднему сиденью. – Стелла? Ты в сознании?
      – Да, – раздался тоненький голосок.
      Лейша нашарила выключатель освещения задней половины салона. Стелла вытянулась на сиденье с искаженным от боли лицом. Правой рукой она баюкала левую. Под левым глазом чернел синяк. Рыжие волосы грязные и всклокоченные.
      – Вы – Лейша Кэмден, – заплакала девочка.
      – У нее сломана рука, – сказала Алиса.
      – Милая... – у Лейши перехватило дыхание, – ...ты продержишься, пока мы отвезем тебя к доктору?
      – Да, – ответила Стелла. – Только не везите меня обратно домой.
      – Не повезем, – уверила ее Лейша. – Никогда. – Она посмотрела на Алису и увидела Тони.
      – До больницы примерно десять миль, – сказала Алиса.
      – Откуда ты знаешь?
      – Я когда—то лежала там с передозом, – коротко ответила Алиса. Она сгорбилась над рулем, что—то лихорадочно обдумывая. Лейша пыталась придумать, как избежать судебного преследования за похищение. Вряд ли они докажут, что ребенок пошел с ними добровольно. Стелла, конечно, подтвердит, но она, вероятно, будет non sui juris...
      – Алиса, мы не знаем номера страховки. Причем такого, который можно проверить по компьютерной сети.
      – Послушай, – обратилась Алиса к девочке. – Я скажу им, что ты моя дочь. Ты упала с большого камня, когда мы остановились перекусить на площадке для отдыха у шоссе. Мы едем из Калифорнии в Филадельфию навестить бабушку. Тебя зовут Джордан Ватроуз, тебе пять лет. Поняла, милая?
      – Мне почти восемь, – сказала Стелла.
      – Ты очень крупная пятилетняя девочка. Твой день рождения 23 марта. Запомнишь, Стелла?
      – Да, – голос малышки звучал тверже.
      Лейша во все глаза смотрела на Алису:
      – А ты запомнишь?
      – Конечно. Я же дочь Роджера Кэмдена.
      Алиса почти внесла Стеллу в приемное отделение маленькой больницы. Лейша отогнала машину в дальний угол стоянки под сомнительное прикрытие тощего клена и заперла ее. Поглубже надвинула шарф на лицо.
      Наверняка файлы всех полицейских участков и контор проката автомобилей уже содержат сведения об Алисе. В медицинские учреждения данные поступали медленнее. Возможно, сейчас в больнице все пройдет нормально. Но Алиса не сможет достать другую машину.
      А Лейша сможет.
      Она оглядела парковочную площадку. Роскошный "крайслер", фургон "икеда", ряд "тойот" и "мерседесов", старомодный "кадиллак—99" – она представила, как вытянется лицо владельца, когда он обнаружит пропажу автомобиля, – десять – двенадцать небольших дешевых машин, вертолет с пилотом в ливрее. И замызганный фермерский грузовик.
      Лейша подошла к грузовику. За рулем покуривал мужчина. Она вспомнила отца.
      – Привет, – сказала Лейша.
      Мужчина опустил стекло, но не ответил. У него были немытые каштановые волосы.
      – Видите вон тот вертолет? – звонко спросила Лейша. Мужчина равнодушно скользнул взглядом; с его места пилота не было видно. – Мой телохранитель думает, что я в больнице, лечу губу, как велел отец. – Она потрогала языком распухший рот.
      – Ну и?..
      Лейша топнула ногой:
      – Ну а я хочу смыться. Я дам вам 4000 кредиток за ваш грузовик. Наличными.
      Мужчина широко раскрыл глаза, отбросил сигарету и снова посмотрел на вертолет.
      – Не бойтесь, не надую, – попыталась усмехнуться Лейша. Колени у нее подгибались.
      – Покажи деньги.
      Лейша попятилась, чтобы водитель не смог до нее дотянуться. Достала деньги из сумочки. Она привыкла носить с собой крупные суммы – раньше с ней всегда был телохранитель.
      – Выходите с другой стороны, – скомандовала Лейша, – и заприте дверцу. Оставьте ключи на сиденье, чтобы я их видела. Потом я положу деньги на крышу, туда, где вам их будет видно.
      Смех мужчины напоминал скрип гравия.
      – Ну прям малютка Дабни Энг. Этому вас учат в ваших чудных школах?
      Лейша не имела ни малейшего представления о Дабни Энг. Она понимала, что этот тип пытается одурачить ее, и старалась не выдать своего презрения. Она думала о Тони.
      – Ну ладно. – Он выскользнул из кабины.
      – Заприте дверь!
      Он ухмыльнулся, снова открыл дверцу и запер ее. Лейша положила деньги на крышу, рывком распахнула переднюю дверцу, забралась внутрь, заперлась и подняла стекло. Мужчина рассмеялся. Трясущимися руками девушка вставила ключ в зажигание, завела грузовик и вырулила на улицу.
      Она медленно дважды объехала квартал. Мужчина уже ушел, а пилот вертолета все еще спал. Лейша боялась, что водитель может из вредности разбудить пилота, но все обошлось. Она припарковала грузовик и стала ждать.
      Спустя полтора часа Алиса вместе с нянечкой выкатили Стеллу на носилках. Лейша выпрыгнула из кабины:
      – Алиса, я здесь! – Темнота мешала рассмотреть выражение лица Алисы; оставалось только надеяться, что она не удивится при виде старенького грузовичка и что нянечка ничего не знает об их красной "тойоте".
      – Это Джулия Бергадон, моя подруга, я ей позвонила, пока вы лечили Джордан, – сказала Алиса. Няня равнодушно кивнула. Женщины помогли Стелле забраться в высокую кабину. Девочка выглядела одурманенной. Ее рука была в гипсе.
      – Как?.. – вымолвила Алиса, когда они отъехали.
      Полицейский вертолет приземлился на противоположном конце стоянки. Два полисмена направились к запертой машине Алисы.
      – Боже мой, – пробормотала Алиса. В голосе впервые прозвучал страх.
      – Они нас не выследят, – заверила Лейша.
      – Лейша! – с ужасом сказала Алиса. – Стелла спит.
      – Нет. Она отключилась под действием болеутоляющих.
      – А это нормально? Для... нее?
      – Мы можем терять сознание и даже засыпать под воздействием определенных веществ. Ты разве не знала?
      – Нет.
      – Мы так мало знаем друг друга, правда?
      Они ехали на юг. Наконец Алиса спросила:
      – Куда мы отвезем ее, Лейша?
      – Не знаю. Полиция в первую очередь будет проверять всех Неспящих...
      – Тебе нельзя так рисковать, – устало сказала Алиса. – Все мои друзья – в Калифорнии. На этой колымаге далеко не уедешь.
      – Конечно.
      – Что же делать?
      – Дай подумать.
      На выезде со скоростной магистрали стояла телефонная будка. Линия Кевина может прослушиваться.
      Линия Убежища прослушивается наверняка.
      К кому обратиться?
      Лейша закрыла глаза. Сьюзан Меллинг? Но бывшая мачеха Алисы, наследница Кэмдена, слишком заметная фигура – на нее сразу же упадет подозрение. Надо найти кого—то, никак не связанного с Алисой. Это мог быть только Спящий. Но кому Лейша может довериться, и есть ли такие? Вправе ли она так рисковать?
      Она долго стояла в темной телефонной будке. Потом вернулась к грузовику. Алиса спала, запрокинув голову на спинку сиденья. Тонкая струйка слюны стекала по подбородку. Лицо выглядело бледным и измученным. Лейша вернулась к телефону:
      – Стюарт? Стюарт Саттер?
      – Да?
      – Это Лейша Кэмден. – Она рассказала ему все без утайки. – Мне нужна помощь, Стюарт. – Лейшу била дрожь. В свисте ветра ей слышалось тонкое завывание попрошайки. И в собственном голосе.
      – Ладно, – сказал Стюарт. – Моя двоюродная сестра живет в Рипли, недалеко от той дороги, по которой вы поедете на восток. Это штат Нью—Йорк; там моя лицензия действительна. Я предупрежу сестру о вашем приезде. В молодости она была большой активисткой. Ее зовут Джанет Паттерсон.
      – Почему ты так уверен, что она захочет вмешаться? Ее могут посадить в тюрьму. И тебя тоже.
      – Она провела в тюрьмах почти полжизни. Участвовала в политических протестах чуть ли не со времен Вьетнама. Не волнуйся. Теперь я твой адвокат. Я объявлю, что Стелла находится под охраной штата. Это будет нетрудно при наличии истории болезни в больнице. Потом ее можно передать приемным родителям в Нью—Йорк. Я знаю справедливых и добрых людей. Что до Алисы...
      – Стелла – гражданка Иллинойса. Ты не можешь...
      – Нет, могу. Как только ученые обнародовали свои открытия о продолжительности жизни Неспящих, на законодателей обрушились испуганные и завистливые избиратели. В результате появилась уйма противоречивых и глупых законов. Пока они в силе, я открою немыслимо запутанное дело. В процессе судебного разбирательства ребенка не имеют права вернуть родителям. Но Алисе понадобится защитник, имеющий лицензию в Иллинойсе.
      – У нас есть такой, – сказала Лейша. – Кандас Холт. Нет, Неспящий не годится.
      – Положись на меня, Лейша. Я найду хорошего адвоката. Ты плачешь?
      – Нет, – всхлипнула Лейша.
      – О Боже. Ублюдки. Мне очень жаль, Лейша.
      Она вернулась к грузовику. Алиса все еще спала, Стелла была без сознания. Лейша как можно аккуратнее захлопнула дверцу. Двигатель чихнул и взревел, но сестра не проснулась.
      В тесной и темной кабине с ними ехало множество людей: Стюарт Саттер, Тони Индивино, Сьюзан Меллинг, Кенцо Иагаи, Роджер Кэмден.
      Она вела с ними мысленный разговор.
      Стюарту Саттеру сказала: "Предупреждая о Морхаузе и Кеннеди, ты рисковал своей карьерой. Теперь ты рискуешь двоюродной сестрой ради чужого ребенка. И ничего не выигрываешь. Как и Сьюзан, которая отказалась от собственной жизни ради папиной мечты. Контракт, выгодный только одной стороне, не контракт; это знает любой первокурсник".
      "Вы не учли всех тонкостей торговли, мистер Иагаи. Если Стюарт дал мне что—то, а я даю что—то Стелле, и спустя десять лет Стелла станет благодаря этому другим человеком и поделится с кем—то незнакомым – это прекрасно. В этой экологии торговли каждое звено необходимо, невзирая на отсутствие прямых контрактов. Нужна ли лошади рыба? Бесспорно".
      Теперь ей было что ответить Тони: "Да, в Испании есть нищие. Но там есть и еще кое—что. Отринь попрошаек – и ты отринешь всю страну, обделишь ее своим милосердием. Именно этого добивалась беременная, испуганная Алиса так много лет назад. Она хотела помочь МНЕ, а я не позволила, потому что не нуждалась в помощи. А теперь все наоборот. Нищим так же важно помогать другим, как и получать помощь".
      Наконец она УВИДЕЛА ОТЦА. С сияющими глазами он держал экзотические цветы. "Ты был не прав. Алиса – особенная. О папа, до чего же она особенная!"
      И вдруг она испытала необыкновенную легкость. Лейше показалось, что ее пронизывает свет, уходя в иные миры.
      Она везла спящую женщину и искалеченного ребенка на восток, к границе штата.

      Джордан Ватроуз стоял у ворот фабрики скутеров, принадлежавшей движению "Мы спим", и глядел на пыльную дорогу. Фабрика была обнесена восьмифутовой оградой под напряжением. Не поле И—энергии, конечно, но пока атаки на завод дальше слов не идут, сойдет. А там посмотрим. Позднее им понадобится И—поле. Так сказал Хок.
      За рекой, в Арканзасе, И—энергетические конусы завода "Самсунг – Крайслер" сверкали в лучах утреннего солнца.
      Джордан прищурился. Волосы слиплись от пота, по шее струился пот. Охранница, жилистая баба с волосами, похожими на паклю, высунулась из будки и крикнула:
      – Жарковато, а, Джордан?
      – Как всегда, Мейлин, – ответил он через плечо.
      – Вы, калифорнийцы, просто вянете в этом пекле.
      – Наверное, мы не такие крепкие, как вы, речные крысы.
      – Точно. Погляди только на мистера Хока.
      Как будто кто—нибудь на фабрике "Мы спим" его не видел! Не сказать, что Хок не заслужил того почтения, которое прозвучало в голосе Мейлин. Прошлой зимой Джордан сопровождал Хока, зашедшего побеседовать в хижину Мейлин. Там было отопление и дешевая И—энергия, на которые имел законное право каждый гражданин, но водопровод отсутствовал, мебели было всего ничего, как и игрушек для тощих детишек. На прошлой неделе Мейлин важно объявила, что купила туалет и кружевные накидки на подушки. Джордан понял, что эта гордость была важнее самих обнов.
      Джордан снова уставился на дорогу. Мейлин спросила:
      – Ждешь кого—нибудь?
      – Разве Хок не предупредил?
      – О чем?
      – Господи! – сказал Джордан. Терминал в будке резко зазвонил, и Мейлин отпрянула. Джордан видел сквозь пластистекло, как во время разговора каменело лицо женщины. Лед в пустыне. В Калифорнии он ни разу такого не видел.
      Очевидно, Хок не только велел ей пропустить посетителя, но и назвал его имя.
      – Да, сэр, – проговорила она, и Джордан поморщился: если на заводе кто—то называл Хока "сэр", значит, он был в ярости. Но свой гнев никто не осмеливался выплеснуть на Хока. Для этого находились другие козлы отпущения.
      – Твоя работа, Джордан? – Мейлин вышла из будки.
      – Да.
      – Зачем? – Она выплюнула это слово, и Джордан наконец—то – Хок всегда говорил, что он слишком терпелив, – почувствовал, как его физиономия, в свою очередь, застывает.
      – Не твое дело.
      – Все, что происходит на этом заводе, – мое дело, – отрезала Мейлин, и это было чистой правдой. Хок сделал так, чтобы все 800 работников болели за свое предприятие. – Нам такие, как она, не нужны.
      – Очевидно, Хоку виднее.
      – Я спросила у тебя: зачем?
      – Поинтересуйся у него.
      – А я спрашиваю ТЕБЯ. Зачем, черт побери? – На дороге заклубилось облако пыли. Джордан внезапно испугался: ее предупредили, что не надо приезжать на "самсунг—крайслере"? Впрочем, она уже наверняка знала. Она всегда все знала.
      – Я спрашиваю, Джордан! Что это мистеру Хоку взбрело, если он позволил одной из них приехать к нам на завод?
      – Ого! Что за требовательный тон! – гнев пересилил нервозность, и Джордан обрадовался. – Но я тем не менее отвечу, Мейлин. Лейша Кэмден здесь, потому что Хок разрешил ей приехать.
      – Ясное дело! Только не понятно, с какой стати!
      Бронированный автомобиль подкатил к воротам. Он был битком набит телохранителями. Водитель вышел из машины, чтобы открыть дверцу. Это был не "самсунг—крайслер".
      – С какой стати? – в голосе Мейлин послышалась такая жгучая ненависть, что даже Джордан поразился. Тонкие губы женщины изогнулись, но в глазах стоял страх, который Джордан сразу распознал (спасибо Хоку!), страх не перед людьми из плоти и крови, а перед унизительным выбором, косвенной причиной которого стали эти люди: потратить два доллара на полпачки сигарет или на пару теплых носков? Лишний пакет молока для детишек, сверх того, что им положено по Пособию, или стрижка? Голодная смерть невозможна в обществе благоденствия. Страх вызывала перспектива выпасть из этого процветающего государства. Стать вторым сортом. Оказаться паразитом. Гнев Джордана испарился, как только он почувствовал это. Злиться было гораздо проще.
      Он постарался ответить как можно вежливее:
      – Лейша Кэмден здесь потому, что она моя родная тетка.
      Интересно, спросил он себя, сколько времени на сей раз потребуется Хоку, чтобы оправдать его?
      – И на каждый скутер приходится по шестнадцать сборочных операций? – спросила Лейша.
      – Да, – ответил Джордан. Они стояли в окружении телохранителей Лейши, парней в жестких шляпах и защитных очках, наблюдая за работой конвейера 8—Е. Трое рабочих суетились вокруг двух дюжин скутеров, не обращая никакого внимания на посетителей. Усердие превосходило результаты. И конечно, от Лейши это не укрылось.
      Шесть месяцев назад, на вечеринке по случаю восемнадцатилетия его младшей сестры, Лейша так подробно расспрашивала Джордана о фабрике, что он понял и похолодел от ужаса: она попросит разрешения посетить ее. К его удивлению, Хок не возражал.
      – Я думала, что мистер Хок присоединится к нам. В конце концов я приехала, чтобы встретиться с ним, – сказала Лейша.
      – Он велел проводить вас в контору после осмотра.
      Губы Лейши раздвинулись в улыбке, глаза прятались за массивными солнцезащитными очками.
      – Указывает мне мое место?
      – Думаю, да, – угрюмо сказал Джордан. Он не выносил, когда Хок, неординарный и непредсказуемый человек, опускался до игры в "я здесь хозяин".
      Лейша коснулась руки племянника:
      – Не переживай, Джордан. Он имеет на это право.
      Джордан не знал, что на это ответить. В конце концов все дело было именно в этом.
      Отношения между его матерью и теткой были такие странные. Или правильнее сказать "напряженные". И все же... Лейша навещала семью Ватроуз только по торжественным случаям. Алиса никогда не проведывала Лейшу в Чикаго. Однако мать, любившая возиться в саду, каждый божий день посылала свежий букет Лейше самолетом, что стоило, по мнению Джордана, совершенно безумных денег. Причем цветы были самые обыкновенные: флоксы, лилии, лимонно—желтые ноготки, подсолнухи – все это Лейша могла бы купить на улицах Чикаго за бесценок.
      – Разве тетя Лейша не предпочитает оранжерейную экзотику? – спросил однажды Джордан.
      – Да, – ответила мать и улыбнулась.
      Лейша всегда привозила Джордану и его сестре Мойре чудесные подарки: наборы детской электроники, телескопы, пару биржевых акций, которыми можно играть по информационной сети. Алиса всегда приходила в бурный восторг, как и дети. Но когда Лейша показывала племянникам, как пользоваться каким—нибудь из них – как отрегулировать телескоп по азимуту и высоте, как писать японские иероглифы на рисовой бумаге, – Алиса обязательно уходила из комнаты. Джордан подрос, и ему иногда хотелось, чтобы Лейша позволила им с Мойрой самим прочитать инструкцию. Лейша объясняла слишком быстро, сложно и подробно и огорчалась, если дети не могли запомнить все с первого раза. И хотя сердилась тетя Лейша на саму себя, Джордж начинал чувствовать себя по—дурацки.
      – Лейша все делает по—своему. А мы – по—своему, – говорила в таких случаях Алиса.
      Но самым странным была близнецовая группа Алисы. Услышав об этом, Лейша была шокирована. Алиса добровольно работала там три дня в неделю. Эта организация подбирала сведения о близнецах, которые могли общаться друг с другом на большом расстоянии, знали, о чем думает каждый из них, чувствовали боль, когда другой попадал в беду. Она также наблюдала близнецовые пары в детском саду, чтобы узнать, как они учатся идентифицировать себя в качестве отдельных личностей. Вся эта смесь шарлатанства и научных методов озадачивала Джордана, которому тогда исполнилось семнадцать.
      – Тетя Лейша говорит, что большинство ваших случаев объясняется статистикой. И по—моему, вы с ней даже не однояйцевые близнецы.
      – Так и есть, – ответила Алиса.
      В последние два года Джордан часто виделся с теткой, втихаря от матери. Лейша была Неспящей, а значит, экономическим врагом. Кроме того, она была честной и щедрой идеалисткой. Эти парадоксы смущали.
      Впрочем, многое не давало ему покоя.
      Экскурсия заняла около часа. Джордан пытался взглянуть на все глазами Лейши: люди вместо дешевых роботов; споры и крики на конвейере; гремит рок—музыка. Забракованные ОТК детали сваливаются в грязные картонные коробки. Чей—то недоеденный сандвич, отфутболенный в угол.
      Когда Джордан наконец привел Лейшу в контору Хока, тот встал из—за массивного, грубого письменного стола из джорджийской сосны.
      – Мисс Кэмден. Честь имею.
      – Мистер Хок.
      Они обменялись рукопожатием, и Джордан заметил, как тетка слегка отпрянула. Люди, знакомящиеся с Калвином Хоком, всегда отшатывались; в эту секунду Джордан осознал, с каким напряжением он ждал реакции Лейши. Внешность Хока приводила людей в замешательство: похожий на клюв нос, словно резцом высеченные скулы, пронзительные черные глаза, и в довершение картины ожерелье из острых волчьих зубов, которое когда—то принадлежало его пра—пра—пра—прадеду горцу, женатому на трех индейских женщинах и убившему три сотни храбрецов, как утверждал Хок. Могут ли волчьи клыки, которым почти двести лет, оставаться такими же острыми, спрашивал себя Джордан?
      Лейша улыбнулась Хоку, который был выше ее почти на фут, и сказала:
      – Спасибо, что позволили приехать. – И, не дожидаясь ответа, спросила напрямик: – Почему?
      Он сделал вид, что не понял вопрос.
      – Здесь вы можете обойтись даже без ваших головорезов. На моих заводах нет беспричинной ненависти.
      Джордан подумал о Мейлин. Хоку нельзя возражать при посторонних.
      – Любопытное использование слова "беспричинный", мистер Хок, – спокойно заметила Лейша. – В юриспруденции подобный прием называется намеком. Но раз уж я здесь, то хотела бы задать несколько вопросов, если можно.
      – Конечно. – Хок скрестил огромные руки на груди и откинулся в кресле, выражая своим видом добродушную готовность помочь. На столе стояли интерком, кофейник с эмблемой Гарварда и деревянный божок племени чероки. Утром ничего этого не было. Джордан догадался, что Хок специально поставил декорацию. У Джордана заболела голова.
      – Ваши скутеры – это модели без такелажа, с простейшими И—конусами и с минимальным комплектом оборудования, – сказала Лейша.
      – Правильно, – приветливо кивнул Хок.
      – Их надежность ниже, чем у любой другой модели. Только кожух дефлектора И—конуса имеет гарантию, причем дефлекторы запатентованы, а субконтракт вами не заключен.
      – Вы хорошо подготовились, – заметил Хок.
      – Максимальная скорость не более тридцати миль в час.
      – Да.
      – Цена на 10 процентов выше, чем у аналогичных скутеров Швинна, Форда или Сони.
      – Тоже правда.
      – И все же вы захватили 32 процента внутреннего рынка, открыли три новых завода за последний год и опубликовали доход корпорации на активы в 28 процентов, тогда как средняя цифра по промышленности едва достигает 11.
      Хок улыбнулся. Лейша шагнула к нему и сказала с нажимом:
      – Мистер Хок. Это ваша ужасная ошибка.
      – Вы угрожаете мне, мисс Кэмден?
      Джордан напрягся.
      Хок намеренно превратил слова Лейши в угрозу, чтобы получить повод затеять ссору. Так вот почему он разрешил ей посетить завод "Мы спим": хотел бесплатно потешить себя схваткой. Лидер всенародного политического движения беднейших слоев против крупнейшего адвоката Неспящих. Джордан разочарованно вздохнул – Хок должен быть выше этого.
      Джордану необходимо уважать своего начальника.
      – Вы сами знаете, что я вам не угрожаю, мистер Хок, – сказала Лейша. – Я только пытаюсь указать вам на то, что ваше движение "Мы спим" опасно и для страны, и для вас самих. Не лицемерьте. Вы прекрасно меня понимаете.
      Хок продолжал приветливо улыбаться, но Джордан заметил слабое, ритмичное подрагивание жилки на шее.
      – Вряд ли я неверно понял вас, мисс Кэмден. В своих статьях вы уже много лет бьете в одну точку.
      – И буду продолжать. Все большее разобщение Спящих и Неспящих в конечном счете плохо для всех. Люди покупают ваши судна не потому, что они хорошие, дешевые или красивые, а лишь потому, что они изготовлены Спящими и прибыль пойдет только Спящим. Вы и ваши последователи раскалываете страну надвое, мистер Хок, создаете двойную экономику, основанную на ненависти. Это опасно.
      – Но особенно для экономических интересов Неспящих? – уронил Хок равнодушно. Похоже, ему кажется, что неожиданный эмоциональный всплеск Лейши укрепил его позиции.
      – Бросьте, мистер Хок, – устало ответила Лейша. – Наши интересы базируются на мировой экономике, особенно в области финансов и высоких технологий. Вы можете создавать любые машины и оборудование, строить дома безболезненно для нас.
      Джордан подумал, заметил ли Хок это разделение на "их" и "нас".
      – Тогда почему же вы здесь, мисс Кэмден? – вкрадчиво спросил Хок.
      – По той же причине я езжу и в Убежище: борьба с глупостью.
      Крошечная жилка на шее Хока запульсировала сильнее; Лейша свалила его в одну кучу с Убежищем, злейшим врагом. Хок протянул руку через стол и нажал кнопку. Телохранители Лейши напряглись. Хок обдал презрением предателей своих биологических собратьев. В контору вошла молодая негритянка.
      – Хок, Колтрейн сказала, что я вам нужна...
      – Да, Тина, спасибо. Леди интересуется нашим заводом. Ты не могла бы немного рассказать о себе?
      Тина послушно повернулась к Лейше, не узнавая ее.
      – Я работаю на девятом конвейере. Раньше у нашей семьи ничего не было. Мы получали пособие и ждали смерти. – Ее история отличалась от сотен других только мелодраматичной манерой рассказчицы. Несомненно, поэтому ее и вызвали сегодня к Хоку. Она сыта, одета в дешевую одежду – вот и все, на что она способна. Тут уж не до конкуренции. Пока Калвин Хок и движение "Мы спим" не дали ей работу, где платят зарплату. – Я покупаю и продаю продукцию только предприятий "Мы спим", – страстно выпевала Тина. – Единственный способ для нас получить кусок хлеба!
      – А если кто—нибудь из вашей общины предпочтет другой продукт, потому что он дешевле или лучше... – начал Хок.
      – Такие у нас не задерживаются, – загадочно произнесла Тина. – Мы за своими присматриваем.
      – Спасибо, Тина, – сказал Хок.
      Тина ушла, бросив на Хока тот же взгляд, которым награждали его все рабочие завода. Джордан надеялся, что Лейша узнала этот взгляд. На адвоката Кэмден так смотрели клиенты, которых она спасала от тюрьмы. Джордан немного расслабился.
      – Ну и спектакль, – сухо заметила Лейша.
      – Больше, чем просто спектакль. Превосходство индивидуальных особенностей – старый иагаистский принцип, не так ли? Или вы Отрицаете факты?
      – Я признаю все ограничения экономики свободного рынка, мистер Хок. Спрос и предложение приравнивают рабочих к машинам, но только люди – не оборудование. Нельзя создать здоровую экономику, объединяя в союзы потребителей, как, впрочем, и рабочих.
      – Именно поэтому я преуспеваю, мисс Кэмден.
      – Это временное явление. – Лейша резко подалась вперед. – Вы надеетесь вечно удерживать своих потребителей на основе классовой ненависти? Вражда исчезает, как только человек займет более высокое социальное положение.
      – Моим людям никогда не сравняться с Неспящими. И вы это знаете. Вы венец дарвинской эволюции. Поэтому мы опираемся на то, чем реально располагаем – количественное превосходство.
      – Но в борьбе за выживание давно отпала необходимость!
      Хок поднялся. Мышца на шее больше не пульсировала; Джордан видел: Хок чувствовал себя победителем.
      – Разве, мисс Кэмден? А от кого это зависит? Ничтожное меньшинство Неспящих сейчас контролирует 28 процентов экономики. И эта цифра растет. Через холдинговую компанию "Аврора" вы являетесь акционером завода "Самсунг – Крайслер", там, за рекой.
      Джордана потряс этот факт. И на секунду захлестнуло подозрение, едкое, как кислота. Его тетка попросила разрешения приехать, поговорить с Хоком... Он снова взглянул на Лейшу. Она улыбалась. Нет, ею двигало другое. Неужели он обречен всю жизнь терзаться сомнениями?
      – В этом нет ничего противозаконного, мистер Хок, – сказала Лейша. – Я купила их с вполне очевидной целью – получить прибыль. Доход от самых лучших товаров и услуг, которые можно создать в условиях справедливой конкуренции, доступных всем.
      – Весьма похвально, – язвительно произнес Хок. – Но разумеется, не все могут купить.
      – Именно.
      – Тогда мы согласны по крайней мере в одном: некоторые люди остались за бортом вашей прекрасной дарвинской экономики. И вы хотите, чтобы они покорно сносили это?
      – Я хочу помочь им, – сказала Лейша.
      – Каким образом, мисс Кэмден? Как нам конкурировать с Неспящими или с ведущими компаниями, обеспеченными целиком или частично финансовым гением Неспящих?
      – Только не с помощью ненависти.
      – А как же? Объясните.
      Прежде чем Лейша успела ответить, дверь распахнулась и в комнату ворвались трое. Телохранители Лейши немедленно заслонили ее, выхватив оружие. Но незнакомцы, похоже, ожидали этого: они достали камеры и принялись снимать. Так как они видели только шеренгу охранников, им пришлось снимать этих молодцев. Растерянные телохранители искоса поглядывали друг на друга. Джордан, оттертый в угол, был единственным, кто заметил внезапную вспышку оптической панели под потолком этой самой комнаты, о которой настойчиво твердили, что никаких средств наблюдения здесь и в помине нет.
      – Вон! – скомандовал сквозь зубы старший группки телохранителей. Операторы послушно вышли.
      Для чего Хоку понадобилась эта скрытая съемка? Чего он хотел добиться этим снимком, который при желании можно свалить на ворвавшихся "репортеров"? И должен ли Джордан сказать ей правду? Не повредит ли это тетке?
      Хок перехватил взгляд молодого человека и кивнул с таким участием, что юноша тут же успокоился. Конечно, Хок не причинит Лейше вреда. Он такими методами не действует. Его цели велики, всеобъемлющи, его дело правое, он печется об интересах отдельных людей, чего ни один Неспящий, кроме Лейши, не делает. Что бы ни писали в старинных книгах о необходимости, Хок не разбивает все яйца, чтобы сделать свою яичницу.
      Джордан расслабился. Хок сказал:
      – Извините, мисс Кэмден.
      – Никакого вреда мне не нанесли, мистер Хок, – холодно сказала Лейша. И через секунду добавила задумчиво: – Или нанесли?
      – Нет. Позвольте вручить вам подарок на память о вашем посещении.
      – Что?
      – Подарок. – Из чуланчика – телохранители снова насторожились – Хок выкатил скутер своего производства. – Конечно, он гораздо проще, чем тот, который у вас есть. Если только вы снисходите до скутера, как пятьдесят процентов населения.
      Лейша наконец потеряла терпение. Она с громким свистом выдохнула сквозь зубы:
      – Благодарю вас, мистер Хок. Я езжу на высококачественном скутере "крайслер—игла". Он изготовлен на фабрике в Нью—Мексико, принадлежащей американцам. Они делают все, чтобы продавать превосходную продукцию по справедливой цене, но, разумеется, представляют меньшинство, не имеющее искусственно защищенного рынка.
      Джордан не посмел взглянуть в лицо Хоку.
      – Я сожалею о своем выпаде, – сказала Джордану Лейша, садясь в машину.
      – Не стоит, – ответил Джордан.
      – Из—за тебя. Я знаю, ты веришь в то, что делаешь здесь, Джордан...
      – Да, – тихо ответил племянник. – Верю. Несмотря ни на что.
      – Когда ты так говоришь, ты похож на свою мать.
      О Лейше нельзя сказать того же, подумал Джордан и сейчас же почувствовал себя предателем. Так оно и было. Алиса выглядела старше своих сорока трех, Лейша – много моложе. Старение, вызванное гравитацией, коснулось ее тонкого лица; старение, вызванное увяданием тканей, – нет. Должна ли она в таком случае выглядеть на 21,5? Пожалуй, ей можно было дать тридцать, и очевидно, она навсегда застабилизируется на этой отметке. Прекрасная, живая тридцатилетняя женщина, с едва заметными морщинками вокруг глаз.
      – Как мать? – спросила Лейша. Джордан не был расположен разбираться в нюансах.
      – Хорошо. Вы едете отсюда в Убежище?
      – Откуда ты знаешь?
      – Вы всегда так держитесь, когда собираетесь туда или возвращаетесь оттуда.
      Она опустила взгляд; не надо было ему упоминать об Убежище.
      – Передай Хоку, что я не стану подавать в суд из—за скрытой камеры. И не переживай, что не рассказал мне о ней. Тебе хватает сложностей, Джорди. Но, знаешь ли, я по горло сыта такими, как твой мистер Хок. Они подавляют физически. Их обаяние и непомерное "я" врезаются в тебя, как кулак. Это утомляет.
      Она рывком забросила длинные ноги в машину. Джордан рассмеялся. Лейша снова подняла на него зеленые глаза, но он только покачал головой, поцеловал ее и захлопнул дверцу. Когда машина отъехала, он выпрямился без тени улыбки. Обаяние. Непомерное "я". Физически подавляющие личности.
      Неужели Лейша не поняла, что она точно такая?
      Лейша запрокинула голову на кожаную спинку кресла самолета компании "Бейкер Энтерпрайзис". Она была единственным пассажиром. Далеко внизу долина Миссисипи переходила в предгорья Аппалачей. Лейша задела книгу, лежавшую на сиденье рядом, и решила полистать ее. Чтобы перестать думать о Калвине Хоке.
      Яркая обложка. Чисто выбритый Авраам Линкольн в черном сюртуке и цилиндре на фоне горящего города – Атланты? Ричмонда? – с ужасной гримасой на лице. Языки пламени лижут пурпурное небо. На экране компьютера цвета будут еще нахальнее. В трехмерной голограмме они станут флюоресцентными.
      Лейша вздохнула. Линкольн никогда не бывал в горящем городе. В те времена, о которых написана ее книга, он носил бороду. Сей труд посвящен тщательному анализу речей Линкольна в свете Конституции. И никто не гримасничал.
      Она провела пальцем по вытесненному на обложке имени:Элизабет Камински.
      – Зачем тебе это понадобилось? – прямо спросила Алиса.
      – Разве не ясно? – сказала Лейша. – Моя правовая деятельность привлекает слишком много внимания. Я хочу, чтобы книга вызвала интерес научного мира, и она это действительно заслуживает, а не...
      – Я понимаю, – возразила Алиса. – Но почему ты выбрала именно этот псевдоним?
      Спустя неделю Лейша придумала ответ, но небольшой официальный визит уже завершился и Лейша покинула Калифорнию. Она чуть было не позвонила сестре в Морро—Бей из Чикаго, но вспомнила, что уже глубокая ночь. Впрочем, сестры редко перезванивались.
      "Из—за того, что сказал Линкольн в 1864—м, Алиса. И еще потому, что мне 43 года. И столько же было отцу, когда мы родились, и потому, что никто, даже ты, не верит, что я очень устала".
      Скорее всего она не сказала бы этого Алисе ни в Чикаго, ни в Калифорнии. Почему—то все, что она говорила Алисе, начинало звучать выспренне. А мистическая чепуха Алисы о близнецовой группе казалась Лейше очень сомнительной и по логике, и по фактам. Сестры как будто разговаривали на разных языках, что сводило беседу к кивкам и улыбкам.
      Двадцать две тысячи Неспящих на Земле, 95 процентов – в Соединенных Штатах. Восемьдесят процентов – в Убежище. И поскольку теперь почти все Неспящие рождались естественным путем, а не в пробирке, большинство появлялись на свет в Убежище. Родители продолжали генетические усовершенствования: повышенный КИ, более острое зрение, сильная иммунная система – любые изменения, не выходящие за рамки закона, самые тривиальные, как иногда казалось Лейше. Но не отсутствие потребности в сне. Красивые и умные дети могут столкнуться с завистью, но не с зоологической ненавистью. На них не будут смотреть, как на монстров, плетущих заговоры с целью захвата власти, контролирующих общество, оставаясь ненавидимыми и порицаемыми. Неспящие, как писала Лейша в своей статье, стали для двадцать первого века тем, чем были евреи для четырнадцатого.
      Двадцать лет судебных баталий, чтобы изменить положение, и все напрасно.
      – Я устала, – произнесла Лейша, словно пробуя слово на слух. Пилот не обернулся; он вообще был не слишком разговорчив.
      Лейша откинула рабочий столик. Что за оправдание – усталость? Ее проблем это, к сожалению, не решает. А пока надо поработать. Еще три часа полета до Нью—Йорка, и два часа – обратно в Чикаго – достаточно, чтобы подготовить дело Кальдер против Металлургической компании Хансена. Встреча с клиентом предстоит в 16:00 в Чикаго, дача показаний под присягой в 17:30, встреча с еще одним клиентом в 20:00. Целая ночь остается для подготовки к завтрашнему процессу. Возможно, удастся все успеть.
      Юриспруденция – вот что Лейше никогда не надоедало. И она верила, что общество с хорошо налаженной, относительно некоррумпированной (скажем, процентов на 80) судебной системой еще на что—то способно.
      Повеселев, Лейша принялась за запутанный вопрос допущения prima facie. Но книга рядом на сиденье отвлекала ее, как и оставленный без ответа вопрос сестры.
      В апреле 1864 года северные штаты содрогнулись от расистской резни в Форт—Пиллоу, федеральная казна почти опустела, война обходилась союзникам в два миллиона долларов в день. Линкольна ежедневно поносила пресса; каждую неделю он вел сражения в конгрессе. В тот тяжелый период президент откровенно признался Ходжесу: "Я не претендую на то, что управлял событиями, а честно признаю, что события управляли мной".
      Лейша затолкала книгу под сиденье и погрузилась в дело Кальдер.
      Дженнифер Шарафи оторвала голову от земли, грациозно поднялась и нагнулась, чтобы скатать молитвенный коврик. Жесткая горная трава была мокрая; к изнанке коврика пристали смятые травинки. Держа его подальше от своего белого аббая, Дженнифер пересекла небольшую полянку, направляясь к своему самолету. Длинные, свободно падающие черные волосы развевал ветерок.
      Над головой пролетел легкий аппарат. Дженнифер нахмурилась: Лейша Кэмден уже здесь. Значит, Дженнифер опаздывает.
      Ладно, Лейша подождет. Пусть Ричард займется ею. Дженнифер была против этого визита. Почему Убежище должно принимать женщину, которая все время выступает против? Даже мудрый Коран, простотой, свойственной эпохе, когда о глобальных информационных сетях и слыхом не слыхивали, недвусмысленно говорит о предателях: "Кто бы ни причинил тебе зло, поступай с ним так же, как он поступил с тобой".
      Дженнифер скользнула на сиденье своего аппарата, мысли ее были заняты предстоящими дневными делами. Если бы не утешение и покой, приносимые молитвами, кое с чем она не справилась бы. "Но ты же не мусульманка, – улыбаясь говорил ей Ричард, – ты даже не религиозна". Дженнифер не пыталась объяснить ему, что стремление к вере создавало собственную силу, собственное вероисповедание и, наконец, собственную волю. Набожный становился Создателем.
      – Я верую, – произносила Дженнифер каждый день на рассвете и в полдень, стоя на коленях в траве, в палой листве или в снегу, – в Убежище.
      Она заслонила ладонью глаза, пытаясь разглядеть, куда именно направится самолет Лейши. За ним, конечно, следили и датчики Лэгдона, и противовоздушные лазеры. Она подняла в воздух свою машину и полетела под купол И—поля.
      Что бы сказала ее пра—прабабушка по отцу Наджла Фатима Нур эль—Дахар о такой вере? Но другая ее пра—прабабушка, по материнской линии, кое-что знала об этом.
      От нового поколения всегда требовалось пожертвовать корнями ради выживания. Дженнифер подумала, что Зевс не оплакивал ни Кроноса, ни Рею.
      Внизу, в лучах утреннего солнца раскинулось Убежище. За двадцать два года оно разрослось почти на триста квадратных миль и занимало теперь пятую часть графства Каттарогус, штат Нью—Йорк. Дженнифер купила земли индейской резервации в Аллеганах сразу же после отмены соответствующих ограничений конгрессом. Отступные позволили аборигенам племени синека комфортабельно устроиться в Манхэттене, в Париже либо в Далласе. Их было немного. Не все социально гонимые обладали такими способностями к адаптации, как Неспящие, – например, умением купить землю, которую заведомо не собирались продавать ее владельцы. Или приобрести противовоздушные лазеры на международном рынке вооружений. А если подобные планы и существовали, у них не было общего дела, святой борьбы, которая называется Джихад.
      Резервация в Аллеганах была уникальна тем, что на ее территории располагался город Саламанка. Неиндейское население арендовало город у племени синека еще в 1892 году. Саламанка входила в число купленных Дженнифер территорий. После длительных судебных разбирательств устаревшие городские постройки были превращены в высокотехнологичные службы Убежища – больницу, колледж, центр управления средствами защиты и прочие современные коммуникации – и все это в окружении экологически чистых лесов.
      За воротами Убежища Дженнифер видела цепочку грузовиков, которые каждый день взбирались по горной дороге, привозя пищу, стройматериалы, нетехнологичную продукцию – все, что Убежище предпочитало импортировать. При этом жизнь в Убежище не зависела от этих ежедневных поставок. Его запасов хватило бы на год автономного существования. Неспящие контролировали огромное число заводов, транспортных магистралей, сельскохозяйственных исследований, товарных бирж и адвокатских контор за пределами Убежища. Собственно говоря, оно создавалось как укрепленный центр управления.
      Автомобиль из аэропорта уже стоял перед домом на окраине Аргус—Сити, где жила Дженнифер с мужем и двумя детьми. Изящный, удобный дом представлял собой большой купол, но роскошным не был. Сначала безопасность, говорил Тони Индивино двадцать два года назад, затем технические постройки и школы, в последнюю очередь – личное жилье. Только сейчас настала очередь строительства новых жилых корпусов.
      Дженнифер расправила складки своего аббая, глубоко вздохнула и вошла в дом.
      Лейша стояла у южной стеклянной стены гостиной, глядя на голографический портрет молодого улыбающегося Тони. Золотистые волосы Лейши ослепительно сияли в лучах солнечного света. Она обернулась, услышав шаги Дженнифер.
      Женщины пристально смотрели друг на друга.
      – Здравствуй, Дженнифер.
      – Привет, Лейша.
      – Хорошо выглядишь.
      – Ты тоже.
      – Как Ричард и дети?
      – Прекрасно, спасибо. – Повисло душное, как жара в июле, молчание.
      – Ты, наверное, знаешь, зачем я приехала, – сказала Лейша.
      – Нет, не знаю, – слукавила Дженнифер. Убежище следило за деятельностью всех Неспящих, но особенно пристально за Лейшей Кэмден и Кевином Бейкером.
      – Не увиливай, Дженнифер! Если мы не можем прийти к соглашению, будем по крайней мере честны друг с другом.
      Господи! Она совсем не изменилась, – удивилась Дженнифер. Идеализм брал верх и над умом, и над жизненным опытом.
      Тот, кто слеп по своей воле, не заслуживает права видеть.
      – Ладно, Лейша. Ты хочешь выяснить, не был ли вчерашний налет на текстильную фабрику "Мы спим" в Атланте делом рук Убежища.
      – Боже правый, Дженнифер! – вспыхнула Лейша. – Неужели я не знаю, что это не ваши методы? Крошечная фабричка с годовым доходом в полмиллиона!
      Дженнифер подавила улыбку: сочетание моральных и экономических аргументов было так характерно для Лейши.
      – Рада, что твое мнение о нас улучшилось.
      Лейша махнула рукой и нечаянно задела портрет Тони.
      – Ты ясно дала понять, что мое мнение значения не имеет. Меня привело сюда вот что. – Она вынула из кармана бумагу и сунула ее Дженнифер.
      Дженнифер постаралась изобразить бесстрастность, слишком поздно осознав, что эта поза скажет Лейше не меньше, чем взрыв эмоций. Как удалось им с Кевином достать распечатку? Увы, она не знаток информационных сетей. Значит, придется отозвать Вилла Ринальди и Касси Блументаль с других проектов и немедленно приступить к поискам канала утечки...
      – Не беспокойся, – сказала Лейша. – Специалисты Кевина здесь ни при чем. Это мне лично прислали по почте – кто—то из ваших.
      Час от часу не легче. Значит, в Убежище есть тайный сторонник Спящих, не признающий борьбу за выживание... Если, конечно, Лейша не лжет. Впрочем, правдолюбие – тоже часть трогательной, но опасной наивности Лейши.
      Лейша скомкала бумагу и швырнула в угол.
      – Зачем ты вбиваешь между нами клин, Дженнифер? Зачем создала тайный Совет Неспящих, члены которого должны давать так называемую клятву солидарности – "Клянусь ставить интересы Убежища выше всех личных, политических и экономических интересов и отдать за его выживание жизнь, состояние и честь". Какой дикий гибрид религиозного фанатизма и Декларации Независимости! Тебе всегда не хватало вкуса!
      – Ты говоришь глупости. – Это было самое страшное ругательство, которое позволяла себе каждая из них. – Только два голубка – вы с Кевином не понимаете, что это битва на выживание. А войне нужны четкие стратегические ориентиры. Мы не допустим пятой колонны.
      Лейша прищурилась:
      – Ты НЕ права. Война предполагает боевые действия. Если мы не будем контратаковать, оставаясь работоспособными и законопослушными гражданами, то в конечном счете ассимилируемся, завоевав чисто экономическую власть. Но раскол на фракции смерти подобен! Раньше ты понимала это, Дженни!
      – Не называй меня так! – С большим трудом ей удалось удержаться и не взглянуть на фотографию Тони.
      – Ассимиляция зависит от власти политической, – спокойно добавила Дженнифер, – которой у нас нет и никогда не будет. Нас слишком мало, чтобы создать значительный блок избирателей. Ты раньше понимала это. – У вас уже имеется сильнейшее лобби в Вашингтоне. Вы покупаете голоса. Политическая власть замешана на деньгах, как, впрочем, и общество. Все наши ценности приходится пропагандировать или отстаивать с помощью того же презренного металла. Так мы и делаем. Но как мы сможем отстаивать единую среду торговли для Спящих и Неспящих, если ты расколешь нас на два враждующих лагеря?
      – Этого бы не произошло, признай вы, что война уже идет.
      – Я признаю ненависть. В вашей глупой клятве она есть.
      Их спор опять зашел в тупик. Дженнифер подошла к бару.
      – Хочешь выпить, Лейша?
      – Дженнифер... – с усилием произнесла Лейша, – если Совет Убежища станет реальностью... вы оставите нас за бортом. Меня, Кевина, Жан—Клода, Стеллу и других. Мы не будем иметь права голоса при обращении в средства массовой информации, не будем участвовать в принятии основных решений, мы даже не сможем помогать новорожденным Неспящим, потому что никому из тех, кто принесет клятву, не позволят пользоваться нашей спецсетью, только связью Убежища... Что же дальше? Экономический бойкот?
      Дженнифер молчала, и Лейша медленно произнесла:
      – О Господи. Значит, это правда...
      – Решение будет принимать Совет. Сомневаюсь, чтобы они поддержали такой бойкот.
      – Но ты проголосуешь.
      – Я никогда не принадлежала к иагаистам, Лейша. Я не считаю, что благосостояние личности должно преобладать над благосостоянием сообщества. Оба важны.
      – При чем здесь иагаизм, Дженнифер. Ты ненавидишь все, что не можешь проверить как последний Спящий. Но ты их переплюнула. Ты превратила контроль в нечто священное, потому что тебе необходима еще и святость. Ты думаешь только о себе, Дженнифер Шарафи. И не прикрывайся сообществом.
      Дженнифер вышла из комнаты, стиснув руки, чтобы не дрожали. Она сама виновата, что позволила кому—то взять верх. Ее провал. В холл выскочили дети.
      – Мам! Посмотри, что мы построили!
      Дженнифер положила ладони на детские головки. Дрожь прекратилась.
      Малыши посмотрели в гостиную:
      – Тетя Лейша приехала!
      Малыши выскользнули из—под пальцев матери.
      – Тетя Лейша, посмотри, что мы построили на САПРе!
      – Сейчас, – послышался голос Лейши. – Но сначала мне надо узнать у вашей мамы еще одну вещь.
      Дженнифер не обернулась. Предатель уже познакомил Лейшу с клятвой солидарности. Что же еще?
      Но Лейша спросила всего лишь:
      – Ричард получил повестку по делу"Симпсонпротив"Оффшорного рыболовства"?
      – Да, получил. Готовит экспертное заключение.
      – Хорошо, – холодно бросила Лейша.
      Рики испуганно перевел взгляд с Лейши на мать.
      – Мам... позвать папу? Тетя Лейша захочет увидеться с ним, правда?
      Дженнифер с облегчением улыбнулась сыну. Права офшорного рыболовства! Бедная Лейша. Заниматься такими тривиальными вещами.
      – Конечно, Рики, – Дженнифер наградила Лейшу щедрой улыбкой. – Твоя тетя Лейша обязательно захочет увидеться с папой.

      – Лейша, – сказала секретарша, – джентльмен ждет уже три часа. Заранее он не звонил. Я предупреждала, что вы, возможно, не вернетесь сегодня в контору, но он остался ждать.
      Мужчина держался чуть скованно, как любой, кто провел несколько часов неподвижно. Невысокого роста, субтильный, одет в помятый коричневый костюм, не дешевый, но и не дорогой. В руке свернутая распечатка из газетного киоска. "Спящий", – решила Лейша. Она всегда их узнавала.
      – Лейша Кэмден?
      – Прошу прощения, но я не беру новых клиентов. Поищите другого адвоката.
      – Думаю, это дело вас заинтересует. – Голос вошедшего звучал на удивление твердо. – Пожалуйста, уделите мне десять минут.
      Он развернул газету. На первой полосе красовалась ее фотография с Калвином Хоком. Заголовок внизу вопрошал: "Неспящие изучают движение "Мы спим"... Неужели мы обратили их в бегство?"
      Понятно, почему Хок позволил ей посетить фабрику.
      – Здесь написано, что снимок сделан сегодня УТРОМ, – сказал посетитель. – Ну и ну!
      Лейша догадалась, что с системой телекоммуникаций он не связан.
      – Зайдете в кабинет, мистер?..
      – Адам Уолкот. Доктор Адам Уолкот.
      – Доктор медицины?
      Он прямо взглянул на нее. Глаза молочно—голубого цвета напоминали заиндевевшее стекло.
      – Генетик.
      Солнце садилось над озером Мичиган. Лейша переключила стеклянную стену на прозрачность, села напротив посетителя и стала ждать.
      Уолкот заплел необычайно тощие ноги вокруг ножек стула.
      – Я сотрудничаю с частной исследовательской фирмой "Самплис Биотехникл", мисс Кэмден. Мы занимаемся усовершенствованием генетического моделирования для крупных фирм, которые работают in vitro. Мы разработали процедуру Пастана для создания сверхъестественной остроты слуха.
      Лейша равнодушно кивнула; подобное приобретение всегда казалось ей ужасной глупостью. Преимущество слышать шепот через шесть комнат перевешивалось неудобством слышать грохот опускающихся жалюзи под боком. Детям со сверхъестественным слухом в двухмесячном возрасте приходилось имплантировать устройство, контролирующее звук.
      – Руководство "Самплиса" предоставляет исследователям полную свободу творчества. – Тоненький и неуверенный кашель Уолкота навеял Лейше мысль о простуженном привидении. – Но я убежден, что они просто не справляются. Там царит страшный беспорядок. Около двух лет назад я попросил разрешения поработать над пептидами, связанными с отсутствием потребности во сне.
      – Неужели в этой области осталось еще что—то неисследованное, – сухо сказала Лейша.
      Уолкот отрывисто захихикал, высвободил свои костлявые ноги и заплел их между собой.
      – Распространенное заблуждение. Но я работал с пептидами взрослых Неспящих и использовал новые разработки лионского Технического института, Гаспар—Тьере. Вы знакомы с его работами?
      – Наслышана.
      – Вам, вероятно, не известен его новый метод. – Уолкот взъерошил шевелюру. – Мне следовало бы поинтересоваться, насколько этот кабинет защищен от утечки информации.
      – Полностью, – ответила Лейша. – Иначе вас бы здесь не было.
      Уолкот кивнул: очевидно, его не оскорбляли меры предосторожности Неспящих. Лейша почувствовала к нему симпатию.
      – Короче говоря, мне кажется, что я нашел способ лишить потребности во сне взрослых Спящих.
      Лейша пристально посмотрела на мужчину.
      – Избавить?..
      – Еще много нерешенных проблем. – Уолкот пустился в сложные рассуждения об изменении производства пептидов, нейронном синапсисе и избыточном кодировании информации в ДНК. Лейша ничего не поняла. И вдруг перед ней открылся новый потрясающий мир.
      – Доктор Уолкот... вы уверены?
      – Насчет избыточности переноса лизинов?
      – Нет. Насчет возможности избавить от потребности во сне Спящих...
      – Как мы можем быть уверены? Нужны эксперименты, серии экспериментов, проверки, не говоря уже о финансировании...
      – Но теоретически это возможно.
      – О, теория, – пренебрежительно воскликнул Уолкот.
      – Со всеми вытекающими? Включая... долгожительство?
      – А вот этого мы не знаем. Все еще очень приблизительно. Но прежде чем двигаться дальше, нам необходим юрист.
      Фраза насторожила Лейшу. И тут ее озарило.
      – Почему вы пришли один, доктор Уолкот? Все правовые вопросы, связанные с этими исследованиями, находятся в ведении компании "Самплис", и наверняка у нее имеется свой юрисконсульт.
      – Я действую от своего имени. Мне нужен собственный адвокат.
      – Продолжайте.
      – Когда я осознал, куда ведут эти исследования, мы с помощником вывели все данные из компьютерной сети компании. Мы проводили моделирование на своих машинах, каждый вечер стирали программы, делали распечатки и уносили эти записи домой в портативном сейфе – все делалось в двух экземплярах. Мы никого не посвящали в свои изыскания, даже директора.
      – Почему, доктор?
      – "Самплис" – открытая компания, и 62 процента ее акций поделены между двумя фондами, которые контролируют Неспящие.
      Он повернул голову, и ей показалось, что бледно—голубые глаза поглощают свет.
      – Один из фондов основан "Кэннистон Фиделити", другой находится под контролем Убежища. Простите меня, мисс Кэмден, но директор Ли непорядочный человек. Его и раньше обвиняли в несправедливом распределении денег фондов. Мы с помощником боялись, что если кто—нибудь из Убежища обратится к Ли с просьбой прекратить исследования... или еще что—нибудь... пока это только предчувствие. Нами не заинтересуется ни одна приличная исследовательская фирма. По правде говоря, и сейчас есть только домыслы. Ведь Убежище могло предложить очень крупные деньги, чтобы прикрыть все это...
      Лейша из осторожности промолчала.
      – Так вот. Два месяца назад случилось нечто странное. Мы знали, конечно, что сеть "Самплис" может быть не вполне надежной – да и есть ли вполне надежные сети? Поэтому мы в ней и не работали. Но мы с Тимми – это мой помощник, доктор Тимоти Херлингер, – не знали, что сети можно проверить даже на то, чего в них нет. Очевидно, так и случилось. Вероятно, кто—то периодически сравнивает список служащих с файлами в сети, потому что однажды утром мы с Тимми увидели на терминале в лаборатории послание: "Над чем, черт возьми, вы работали эти два месяца, парни?"
      – Почему вы думаете, что послание не является тонким намеком вашего директора? – спросила Лейша.
      – Наш директор не сможет обнаружить нарыв на собственной заднице, – ответил Уолкот, снова удивив ее. – Но главное другое – подпись "акционер". По—настоящему нас с Тимми напугало то, что она появилась на отключенном от сети компьютере в запертой лаборатории.
      – У кого еще есть ключи?
      – Только у директора. А он был на конференции на Барбадосе.
      – Он, видимо, оставил кому—нибудь ключ или дубликат. А может, потерял. Он или доктор Херлингер.
      Уолкот пожал плечами.
      – Только не Тимми. Но позвольте продолжить. Мы проигнорировали послание, однако решили спрятать нашу работу – к тому времени мы почти добрались до сути – куда—нибудь в безопасное место. Мы оставили единственный экземпляр, арендовали сейф в одном из филиалов Первого национального банка и взяли всего один ключ. Ночью мы закопали его у меня за домом, под розовым кустом.
      Лейша посмотрела на Уолкота, как на безумца. Он слегка улыбнулся:
      – Вы в детстве читали про пиратов, мисс Кэмден?
      – Я не увлекаюсь беллетристикой.
      – Ну, ладно. Наверно, это звучит глупо, но мы ничего другого не придумали. – Он опять запустил пальцы в свои редковатые волосы. Его голос вдруг потерял уверенность. – Ключ все еще там. Я проверил. Но сейф пуст.
      Лейша подошла к окну. Кроваво—красный закат пятнами отражался в озере. Высоко в небе стоял молодой месяц.
      – Когда вы обнаружили пропажу?
      – Сегодня утром. Я выкопал ключ (мы с Тимми хотели кое—что добавить) и пошел в банк. Я сказал служащим, что сейф пуст, но они ответили, что за ним ничего не значилось, хотя я собственноручно положил туда девять листков бумаги.
      – Вы зафиксировали это по компьютерной сети в момент аренды сейфа?
      – Да, конечно.
      – Вы получили копию квитанции?
      – Да. – Он передал ей бумажку. – Но когда управляющий запросил электронную запись, она показала, что доктор Адам Уолкот на следующий день забрал все бумаги и даже оставил расписку. И у них действительно был документ.
      – За вашей подписью.
      – Да. Но это подделка!
      – Нет, это должен быть ваш почерк, – возразила Лейша. – Сколько документов в месяц вы подписываете в "Самплис", доктор?
      – Десятки.
      – Заказы на оборудование, отчеты об использованных суммах, путевые листы. Вы их все читаете?
      – Нет, но...
      – Увольнялась недавно какая—нибудь из секретарш?
      – Ну... кажется, да. У директора Ли большие проблемы со вспомогательным персоналом. – Тонкие брови сошлись над переносицей. – Но директор не имел ни малейшего представления о том, над чем мы работаем!
      – Уверена, что так. – Лейша скрестила руки. Давненько клиенты не вызывали у нее дурноту. Адвокат, практикующий в течение двадцати лет, привыкает к неудачникам, преступникам, мошенникам, героям, шарлатанам, чокнутым, жертвам и прочему люду. Юристы верят в закон...
      Но еще ни один адвокат не имел клиента, способного превратить Спящих в Неспящих.
      – Продолжайте, доктор.
      – Вряд ли кто—то мог украсть нашу работу, – тихо сказал Уолкот. – Во—первых, еще не записаны важные уравнения, над которыми мы с Тимми работаем. Но труд – наш, и мы хотим получить его обратно. Тимми отказывался от репетиций камерной музыки ради наших исследований. И конечно, когда—нибудь нас наградят.
      Лейша уставилась на Уолкота. Найден способ преобразить человечество – а этот мозгляк рассуждает о розовых кустах, премии, камерной музыке.
      – Вам нужен адвокат, чтобы выяснить ваше личное юридическое положение.
      – Да. И представлять нас с Тимми в иске против банка, или против "Самплис", если до этого дойдет. – Неожиданно он взглянул с обезоруживающей прямотой. – Мы обратились к вам, потому что вы – Неспящая. Вы – Лейша Кэмден. Всем известно, что вы не одобряете разделения людей на "чистых" и "нечистых", и, разумеется, наша работа покончила бы с таким... – Он взмахнул газетой. – К тому же кража есть кража, даже в рамках компании.
      – "Самплис" не воровал ваши исследования, доктор Уолкот. И банк тоже.
      – Тогда кто...
      – У меня нет доказательств. Но я бы хотела встретиться с вами и с доктором Херлингером завтра в восемь ноль—ноль здесь. А пока – это очень важно – ничего не записывайте. Нигде.
      – Понимаю.
      – Превратить спящих в неспящих... – невольно вырвалось у нее.
      – Да, – сказал он. – Хорошо. – И отвернулся, уставившись через ее совершенно утилитарно обставленный кабинет на экзотические цветы, росшие под искусственным освещением в углу.
      – С точки зрения закона все чисто. – Кевин вошел в кабинет Лейши с распечаткой. Она подняла взгляд от своих записей по делу "Симпсон против "Офшорного рыболовства". Цветы, которые Алиса настойчиво присылала каждый день – подсолнухи, маргаритки, ноготки, – не успевали увянуть до прибытия очередного букета. Даже зимой ее квартира была уставлена калифорнийскими цветами. У Лейши не поднималась рука их выбросить.
      В свете лампы каштановые волосы Кевина блестели, на его гладко выбритых щеках играл румянец. Он выглядел моложе Лейши, хотя был на четыре года старше. "Пустышка", – когда—то заметила Алиса.
      – Все законно?
      – Все, что зарегистрировано в файлах, – сказал Кевин. – Уолкот учился в Университете штата Нью—Йорк в Потсдаме и Университете Дефлореса. Звезд с неба не хватал, но был неплохим студентом. Две небольшие публикации, чистая полицейская карточка, никаких неприятностей с налоговой службой. Две должности преподавателя, две – исследователя, никаких официально зафиксированных трений при уходе с работы: по—видимому, он просто непоседа. Херлингеру всего двадцать пять, это его первое место работы. Изучал биохимию в Беркли, окончил в числе первых пяти учеников, подающих надежды. Но накануне защиты диссертации был арестован и осужден за синтез вещества, вызывающего генные изменения. Получил срок условно, но найти хорошую работу сделалось проблематичным. По крайней мере на некоторое время. Никаких проблем с налогами и пока никаких сомнительных доходов.
      – Что за вещество?
      – Лунатический снег. Человек начинает воображать себя мессией. В судебных отчетах Херлингер утверждал, будто у него не было другого способа оплатить занятия в медицинской школе. Он кажется очень озлобленным. Может быть, сама просмотришь эти отчеты?
      – Просмотрю, – сказала Лейша. – Как ты думаешь, это временное недовольство юноши из—за крупной неудачи? Или черта характера?
      Кевин пожал плечами. Он не любил делать поспешные выводы. Его интересовали последствия, а не мотивы.
      – Неужели середняк Уолкот способен на крупное открытие? – удивилась Лейша.
      Кевин улыбнулся:
      – Дорогая, ты всегда отличалась интеллектуальным снобизмом.
      – Как и все мы. Ну хорошо, возможно, это просто удача. Или именно Херлингер вел исследования с ДНК, а не Уолкот; возможно, Херлингер очень талантлив, но его эксплуатируют, как простачка. Или же он не способен придерживаться правил. А что насчет "Самплис"?
      – Заурядная компания, оборот менее трех процентов в год, что мало для высокотехнологичного производства, крупных инвестиций нет. Но все по закону. Я даю им еще год—два от силы. Руководство некомпетентное. Лоренс Ли получил кресло директора исключительно благодаря своему имени. Его отцом был Стентон Ли.
      – Нобелевский лауреат по физике?
      – Да. И еще директор Ли объявил себя потомком генерала Роберта Ли. Вранье, конечно, но в рекламных проспектах смотрится отлично. Уолкот не солгал: документация в компании ведется безобразно. Сомневаюсь, чтобы они нашли что—либо в своих файлах. Руководство практически отсутствует. А Ли получил выговор от Совета директоров за неправильное использование фондов.
      – Первый национальный банк?
      – Совершенно чист. Все записи об этом сейфе полные и точные. Конечно, это не означает, что их не могли подделать. Но я бы очень удивился, если бы банк оказался замешан.
      – Я тоже, – мрачно произнесла Лейша. – Там сильная система безопасности?
      – Самая лучшая. Мы проектировали.
      Этого она не знала.
      – Тогда существуют только две группы, способные на такое электронное волшебство. Одна из них – твоя.
      – Как знать, – мягко заметил Кевин. – Среди Спящих тоже есть классные специалисты...
      – Не настолько.
      На сей раз Кевин оставил ее интеллектуальный снобизм в покое и тихо сказал:
      – Исследования Уолкота могут изменить мир, Лейша. Еще раз.
      – Знаю. – Она поймала себя на том, что пристально смотрит на Кевина; интересно, какие чувства отразились на ее лице?
      – Хочешь вина, Кевин?
      – Не могу, Лейша. Надо закончить работу.
      – Да и мне тоже.
      Он ушел в свой кабинет. Лейша взялась за бумаги по делу "Симпсон против "Офшорного рыболовства". Ей с трудом удавалось сосредоточиться. Когда они с Кевином занимались любовью в последний раз? Три недели? Четыре?
      Возможно, ей удастся повидать его утром, перед отъездом. Нет, он летит другим самолетом в Бонн. Значит, в конце недели. Если оба окажутся в одном городе. Она не ощущала потребности срочно заняться сексом с Кевином.
      И тотчас вспомнились руки Ричарда.
      Лейша придвинулась к терминалу и углубилась в поиски прецедентов в морском законодательстве.
      – Ты похитила бумаги Адама Уолкота из сейфа Первого национального банка в Чикаго, – невозмутимо произнесла Лейша.
      Женщины стояли в противоположных концах гостиной Дженнифер в Убежище. Портрет Тони Индивино подмигивал и улыбался.
      – Да.
      – Дженнифер! – с болью воскликнул Ричард.
      Лейша медленно повернулась к нему. Ей показалось, что Ричард переживает из—за того, что жена призналась.
      Он стоял в той же боксерской стойке, как почти тридцать лет назад, когда Лейша приехала знакомиться с ним в Иванстон – приподнявшись на носки и наклонив голову. В Убежище он нашел нечто такое, в чем нуждался всегда – общность интересов. А Убежище означало Дженнифер. Дженнифер и Тони. Тем не менее, чтобы стать соучастником преступления, Ричард должен был измениться до неузнаваемости.
      Он произнес хрипло:
      – Дженнифер ничего не скажет в отсутствие своего адвоката.
      – Ну, с этим не будет трудностей, – ядовито заметила Лейша. – Скольких адвокатов захватило Убежище на сегодняшний день? Канданс Холт. Уилл Сандалерос. Джонатан Кокчиара. Кто еще?
      Дженнифер села на диван, расправляя вокруг себя складки аббая. Сегодня на стеклянной стене переливались мягкие сине—зеленые узоры. Лейша вдруг вспомнила, что Дженнифер никогда не любила облачных дней.
      Дженнифер сказала:
      – Если это официальное обвинение, Лейша, предъяви ордер.
      – Я не прокурор. Я представляю доктора Уолкота.
      – Значит, ты добираешься передать дело об этом так называемом похищении прокурору округа?
      Лейша заколебалась. Дженнифер скорее всего тоже знала, что доказательств явно недостаточно даже для суда присяжных. Возможно, им удастся установить, что кто—то из новых служащих Первого национального также имел доступ к банковским квитанциям. И всего лишь. Насколько тщательно Убежище все спланировало? Их закрытая информационная сеть достаточно обширна, чтобы засечь мелких сошек из третьесортного биотеха, исследовавших проблемы Неспящих. Лейша готова биться об заклад, что ни один из новичков Первого национального банка никогда раньше не работал в "Самплис". Ничего, кроме домыслов. К тому же она знает способности Дженнифер, Неспящей. Но закону это безразлично.
      Лейша почувствовала безысходность. И это пугало. Она попыталась встретиться взглядом с Ричардом. Он отвернулся.
      Дженнифер сдержанно сказала:
      – Зачем, собственно, ты сюда приехала, Лейша? Ты не ведешь с нами никаких юридических дел, и если твой клиент не имеет к нам никакого отношения...
      – Ты только что призналась, что взяла бумаги.
      – Разве? – Дженнифер улыбнулась. – Ты ошибаешься.
      – Понимаю. Ты просто поставила меня в известность. А теперь хочешь, чтобы я ушла.
      – Да, хочу, – согласилась Дженнифер, и вдруг Лейша поняла, что ей больше не суждено появиться в Убежище.
      Она обратилась к Ричарду:
      – Уолкот и Херлингер держат результаты исследований в голове. И с этим вам ничего не поделать. Я посоветую моему клиенту записать все, размножить и спрятать копии в нескольких надежных местах. Слышишь, Ричард.
      Он не обернулся. Лейша смотрела в его согнутую спину.
      Дженнифер сказала:
      – Желаю приятного полета.
      Адам Уолкот не скрывал разочарования.
      – Значит, мы ничего не можем сделать? Совсем ничего?
      – Нет веских доказательств. – Лейша обошла стол и села на стул напротив Уолкота. – Поймите, доктор, суды все еще борются за снятие ограничений на рассмотрение электронных документов в качестве доказательств. Тяжба длится почти полвека. Сначала компьютерные документы отвергали, потому что это не оригиналы. Потом запретили, потому что нарушить защиту систем стало легче легкого. Теперь, начиная с дела "Сабино против Лансинга", их рассматривают как отдельное, несущественное свидетельство. Во внимание принимаются только подписанные распечатки, а это означает, что воры, которые умеют манипулировать такими вещдоками, – короли даже в электронных преступлениях. Сказка про белого бычка.
      По—видимому, экскурс в неофициальную историю юриспруденции Уолкота не заинтересовал.
      – Но, мисс Кэмден...
      – Доктор Уолкот, вы не думаете о главном: последние открытия находятся только у вас в мозгу. Так вы мне говорили, правильно?
      – Правильно.
      – Поэтому запишите все снова. Сейчас. Здесь.
      Тщедушный человечек, казалось, не на шутку поразился.
      – Зачем?
      А Дженнифер считала Лейшу наивной!
      – Доктор Уолкот, это исследование со временем принесет огромную прибыль. Она будет исчисляться миллиардами и принадлежать вам или "Самплис", или скорее всего вам обоим, в каком—то процентном соотношении. Я готова представлять ваши интересы, если вы хотите...
      – О, как мило, – сказал Уолкот. Лейша пристально посмотрела на него. Доктор ничуть не иронизировал. Он рассеянно почесал правое ухо.
      – Но вам должно быть ясно: там, где пахнет миллиардами, появляются воры. Вы уже убедились. И вы мне говорили, что не подавали заявки на патент, так как не хотели, чтобы директор Ли знал суть вашей работы. Правильно? – С этим человеком надо высказываться до конца.
      – Правильно.
      – Прекрасно. Значит, вы понимаете, что эти охотники за миллионами...
      Боль в желудке помешала ей договорить.
      – Вы хотите сказать, что воры могут покушаться на нас с Тимми. Даже без последней части наших исследований.
      – Запишите все. Немедленно, – повторила Лейша.
      Она выделила ему отдельный кабинет и отключенный от линии компьютер. Уолкот провел там всего двадцать пять минут. Она не ожидала от Спящего такой прыти.
      Лейша сняла восемь копий записей Уолкота на маленьком аппарате, который держала для привилегированных клиентов, подавляя желание прочесть их. Скорее всего она все равно ничего бы не поняла. Один экземпляр она отдала ученому.
      – Поймите меня правильно, доктор. Эти семь копий будут положены в различные сейфы. Одна здесь, одна – в сейфе компании "Бейкер Энтерпрайзис", принадлежащей Кевину Бейкеру, и он, уверяю вас, совершенно недоступен.
      Уолкот ничем не показал, что знает, кто такой Кевин Бейкер.
      – Оповестите как можно больше людей, что записи ваших нынешних исследований растиражированы и хранятся в разных местах. Я поступлю так же. Чем больше народу будет знать, тем безопаснее для вас. Расскажите директору, чем вы занимаетесь, и подайте заявку на патент от своего имени. Я должна присутствовать при вашем разговоре с Ли, если вы собираетесь претендовать на часть прав этой работы независимо от "Самплис".
      – Что ж. – Уолкот запустил пальцы в свои редкие волосы. – Откровенность за откровенность.
      Что—то в его голосе заставило Лейшу резко поднять голову.
      – Дело в том, что те исследования, которые я только что записал для вас... – Он пригладил волосы и стал на одну ногу, этакий смущенный журавль.
      – Да?
      – Они не полные. Я опустил последний кусок. Тот, которого у воров тоже нет.
      Значит, он не такой растяпа, как ей казалось. Лейша всегда считала, что безрассудные клиенты хуже, чем недоверчивые. Даже когда осторожность распространяется на собственного адвоката.
      Уолкот смотрел мимо нее. В его странном голосе вновь зазвучала сила.
      – Вы сами сказали, что не знаете, кто украл первый экземпляр. Но он представляет большую ценность для воспроизведения исследований. Или для того, чтобы помешать им. А вы – Неспящая, мисс Кэмден.
      – Понимаю. Но для вашей безопасности, доктор, важно, чтобы вы записали и этот последний кусок. Можно в каком—нибудь другом, абсолютно безопасном месте. – Интересно, где его найти?
      Уолкот наконец опустил поднятую ногу и кивнул.
      – Я подумаю. Вы действительно считаете, что мне может угрожать опасность, мисс Кэмден?
      – Да, – ответила она. – Считаю.

      Джордан Ватроуз налил себе еще из бара, устроенного в старинном секретере в гостиной матери. Какой это бокал – третий? Или четвертый? С веранды, нависшей над океаном, как палуба корабля, донесся смех. Джордану он показался нервным. Что, черт возьми, Хок вещает на этот раз? И кому? Он не хотел привозить сюда Хока. Отмечали пятидесятилетие отца; Бек собирался устроить небольшую семейную вечеринку. Но мать только что закончила отделку нового дома и хотела похвастаться. Двадцать лет Алиса Кэмден—Ватроуз прожила, не прикасаясь к отцовскому наследству, за исключением тех случаев, когда надо было платить за обучение детей. Но когда ей исполнилось сорок, мать ни с того ни с сего выстроила огромный дом на берегу океана, в бухте Морро, где серые киты пускали фонтаны всего в нескольких милях от берега. Обставила его дорогой и якобы старинной английской мебелью, купленной в Лос—Анджелесе, Нью—Йорке и Лондоне. Бек, самый легкий и мягкий человек из всех, кого знал Джордан, только снисходительно улыбался, даже несмотря на то, что подряд на строительство достался другому. Приезжая с матерью на стройплощадку, Джордан заставал Бека за работой вместе с плотниками. Он забивал гвозди и укладывал балки. Дом был готов, и Джордан с беспокойством ждал от матери новых сюрпризов. Начнет карабкаться вверх по социальной лестнице? Сделает пластическую операцию? Заведет любовника? Но Алиса не обращала внимания на престижных соседей, сохранила полную фигуру и, довольно напевая, ухаживала за своей музейной мебелью и садом.
      – Почему непременно английская? – спросил однажды Джордан, ощупывая спинку шератоновского стула. – И антикварная?
      – Моя мать была англичанкой; – В этот первый и последний раз Джордан услышал от нее упоминание о бабушке.
      День рождения Бека совпал с новосельем. Алиса пригласила друзей семьи, коллег из Близнецовой группы, приятелей—соучеников и преподавателей Мойры, Лейшу Кэмден и Кевина Бейкера, и еще одну Неспящую, которую Джордан никогда раньше не видел, хорошенькую рыжеволосую Стеллу Бевингтон. Калвин Хок напросился сам.
      – Не стоит, Хок, – сказал ему Джордан в конторе фабрики.
      – Я хочу познакомиться с твоей матерью, Джорди. Редкий сын так отзывается о своей матери.
      У Джордана вспыхнули щеки. Со школьных лет его дразнили маменькиным сынком. В последнее время любое слово Хока его жалило. Кто был тому виной
      – Хок или сам Джордан, трудно сказать.
      – Это ведь семейный праздник, Хок.
      – Я, безусловно, не хотел бы вторгаться в семейный круг, – вкрадчиво сказал Хок. – Но ты же говорил, что это еще и новоселье, а? У меня есть для твоей матери подарок. Эта вещь принадлежала когда—то моей матери.
      – Вы очень щедры, – ответил Джордан, и Хок ухмыльнулся: манеры юноши изрядно забавляли. Джордану хватало проницательности, чтобы заметить это, но он не знал, как реагировать. Он собрался с духом и признался:
      – Я не хочу, чтобы вы туда ехали. Там будет моя тетка. И другие Неспящие.
      – Я прекрасно это понимаю, – сказал Хок, и Джордану показалось, что вопрос закрыт. Но почему—то он возникал снова и снова. И безобидные на первый взгляд высказывания Хока ранили все больнее, а огрызаясь, Джордан чувствовал себя виноватым. И как—то вышло, что сейчас Хок на веранде беседовал с Беком и Мойрой, окруженный восхищенной группкой однокашников, Лейша с непроницаемым лицом наблюдала за Хоком. Джордан улизнул, чтобы налить себе очередную порцию виски. Он так спешил, что пролил спиртное на новый бледно—голубой ковер.
      – Ты не виноват. – Лейша бесшумно появилась за спиной.
      – Что делают, если пролилось виски? – спросил Джордан. – Пользуются пятновыводителем?
      – Забудь о ковре. Ты не виноват, что Хок здесь. Ты наверняка не хотел привозить его, а он наехал, как паровой каток.
      – Никто не может сказать ему "нет", – с несчастным видом произнес Джордан.
      – О, Алиса смогла бы, если б захотела. Не сомневайся. Он здесь только потому, что она не возражала.
      – Лейша, мама одобряет мое участие в движении "Мы спим"? – этот вопрос давно его мучил.
      Лейша долго молчала:
      – Она бы мне этого не сказала, Джордан.
      Глупый вопрос. Он тщетно пытался вытереть ковер салфеткой.
      – Почему ты сам не спросишь? – удивилась Лейша.
      – Мы не говорим о... Спящих и Неспящих.
      – Верю, – сказала Лейша. – В этой семье много табу?
      – А где Кевин?
      Лейша взглянула на племянника с искренним удивлением:
      – Пытаешься уйти от ответа?
      Его захлестнула волна смущения.
      – Я вовсе не хотел...
      – Джордан, перестань оправдываться. Кевин встречается с клиентом на орбитальной станции.
      Джордан присвистнул:
      – Я не знал, что на станциях есть Неспящие.
      Лейша нахмурилась:
      – Их там нет. Но большинство клиентов Кевина вовсе не Неспящие, а люди, которые...
      – ...достаточно богаты, чтобы заплатить ему, – сказал Хок, входя в комнату. – Мисс Кэмден, вы весь вечер не разговариваете со мной.
      – А разве я обязана?
      – Конечно, нет. Что может сказать Лейша Кэмден профсоюзному лидеру, который занимается недоумками, тратящими треть своей жизни на непродуктивное состояние зомби?
      – Я никогда не думала так о Спящих.
      – В самом деле? Вы считаете их равными себе? Вы знаете, что сказал о равенстве Авраам Линкольн, мисс Кэмден? Вы ведь опубликовали книгу о взглядах Линкольна на Конституцию под псевдонимом Элизабет Камински?
      – Довольно, Хок, – сказал Джордан.
      – Линкольн сказал о человеке, лишенном экономического равноправия: "Если вы сбросили его вниз и не оставили ему другого выбора, кроме жизни дикого зверя; если вы уничтожили его душу и поместили его туда, где луч надежды угас во тьме проклятия, можете ли вы надеяться, что демон, которого вы разбудили, не вернется и не растерзает вас?"
      – Позвольте напомнить слова Аристотеля, – парировала Лейша. – "Равные бунтуют, чтобы получить превосходство. Таково одно из состояний ума, и оно порождает революции".
      Черты лица Хока заострились; какая—то мысль промелькнула в глазах. Он хотел было что—то сказать, очевидно, передумал и только загадочно улыбнулся. Затем повернулся и вышел.
      – Прости, Джордан, – сказала Лейша. – На вечеринке это непростительно. Наверное, я слишком привыкла к судебным баталиям.
      – Вы ужасно выглядите, – неожиданно выпалил Джордан. – Похудели. Шея в морщинах, а щеки ввалились.
      – Выгляжу на свои годы. – Лейшу это почему—то позабавило. Может быть, он плохо разбирается в женщинах. Джордан повернулся к веранде, поймав краем глаза отблеск крохотных огоньков в рыжих волосах Стеллы Бевингтон.
      Лейша наклонилась вперед и схватила его за руку.
      – Джордан, ты когда—нибудь хотел стать Неспящим?
      Зеленые глаза Лейши возвращали свет, как отвергнутый подарок. Внезапно его уверенность как рукой сняло.
      – Да, Лейша. Хотел. Нам всем хочется. Но нельзя. Вот почему я работаю с Хоком, объединяя в союз недоумков, которые тратят треть жизни на сон. Потому что мы не можем стать такими, как вы.
      Появилась Алиса.
      – Как вы тут? – Алиса переводила взгляд с сына на сестру. Как всегда приветливая, подумал Джордан, но что за чудовищное платье. И правда, это сложное сооружение из дорогого зеленого шелка отнюдь не украшало ее полную фигуру. На шее висел старинный кулон, подарок Бека. Когда—то он принадлежал какой—то английской герцогине.
      – В полном порядке, – Джордан больше ничего не смог придумать. Близнецы – они и есть близнецы. Все трое молча улыбались друг другу, пока Алиса не заговорила, и Джордан с изумлением заметил, что мать слегка пьяна.
      – Лейша, я тебе не рассказывала о новом случае, зарегистрированном нашей группой? Близнецы росли врозь с момента рождения, но когда один сломал руку, у второго несколько недель болела та же рука, и он не мог понять почему.
      – Или придумал, что ощущает боль, – предположила Лейша, – задним числом.
      – А—а, – протянула Алиса, как будто Лейша исчерпывающе ответила на какой—нибудь вопрос. Джордан увидал в глазах матери больше понимания, чем раньше. И были они такие же черные, как у самого Калвина Хока.
      Ранним утром пустыня Нью—Мексико излучала жемчужный свет. Резкие тени, голубые и розовые – кто бы мог подумать, что они бывают такого цвета – ползли, как живые, сквозь обширное пространство. На далеком горизонте виднелся четкий силуэт горы Сангре—де—Кристо.
      – Красиво, правда? – спросила Сьюзан Меллинг.
      – Никогда не думала, что свет бывает таким, – сказала Лейша.
      – Не каждому по душе пустыня. Слишком одиноко, враждебно человеческой жизни.
      – Ты ее любишь.
      – Да, люблю. Зачем ты здесь, Лейша? От тебя идут резкие порывы очень холодного ветра. Цивилизованный шторм.
      Лейша невольно улыбнулась. Сьюзан уже исполнилось семьдесят восемь лет, и тяжелый артрит заставил ее бросить науку. Она переехала в крошечный городишко в пятидесяти милях от Санта—Фе. Лейша терялась в догадках. Ни больницы, ни коллег, очень мало людей, с которыми можно поговорить. Сьюзан жила в саманном доме с толстыми стенами. С крыши, используемой как терраса, открывался захватывающий пейзаж. На глубоких, беленых подоконниках и немногочисленных столах она разместила обломки скал, до блеска отполированных ветром, или вазы с дикими цветами на жестких стеблях, или даже кости животных, выбеленные солнцем до той же сверкающей белизны, что снег на далеких горах. Переступив порог, Лейша ощутила тяжелую неловкость, пока с внезапным облегчением не увидела в кабинете Сьюзан терминал компьютера и медицинские журналы. "Я очень долго работала головой. Теперь на ощупь пробираюсь к остальному", – все, что сказала Сьюзан по поводу своего ухода на пенсию. Лейша умом поняла это высказывание – она считала себя обязанной знакомиться с мистической литературой, – но по—другому понять не смогла. Что именно – остальное? Ей не хотелось расспрашивать Сьюзан из опасения, что это окажется чем—то вроде Близнецовой группы Алисы – чистой воды псевдопсихология. Лейша не вынесла бы, если бы тонкий ум Сьюзан поддался обманчивому утешению дешевыми эффектами.
      Теперь Сьюзан сказала:
      – Пойдем в дом, Лейша. Я приготовлю чай. Ты еще не доросла до пустыни.
      Сидя рядом со Сьюзан на диване, Лейша спросила:
      – Ты следишь за периодикой, Сьюзан? Тебе знакомы, например, прошлогодние исследования Гаспара—Тьере?
      – Да. – Запавшие, но все еще яркие глаза Сьюзан вспыхнули и погасли. Она перестала красить волосы и заплетала их в седые косы, не уступающие по толщине тем, которые Лейша запомнила с детства. Только кожа стала прозрачной, как яичная скорлупа, и под ней проступили синие жилки. – Я не удалилась от мира, подобно средневековому монаху, Лейша. Я регулярно просматриваю журналы, хотя должна заметить, что давненько не появлялось ничего достойного, не считая работы Гаспара—Тьере.
      – Теперь появилось. – Лейша рассказала о Уолкоте, "Самплисе" и краже. Не упомянула только о Дженнифер и Убежище. Сьюзан молча прихлебывала чай.
      – Сьюзан?
      – Дай взглянуть на записи исследований. – Она резко поставила чашку на стеклянный столик.
      Сьюзан долго изучала бумаги. Потом ушла в кабинет проверить какие—то уравнения.
      – Используй только не подключенный к линии терминал, – предупредила Лейша, – и сотри программу. Полностью. – Мгновение помедлив, Сьюзан кивнула.
      Лейша прошлась по гостиной, разглядывая "куриных богов", камни настолько гладкие, будто пролежали миллион лет на дне океана, камни с неожиданными выступами, похожими на злокачественную опухоль. Она взяла череп какого—то животного и погладила кончиками пальцев кость.
      Сьюзан вернулась более спокойная. Похоже, ее критические способности работали на полную мощность.
      – Исследования выглядят подлинными на данном этапе разработки. Ты ведь это хотела узнать, да?
      – Далеко ли они продвинулись?
      – Зависит от недостающего куска. То, что здесь, – новинка, бесспорно, но скорее это случайное ответвление от генеральной линии, если тебе понятна разница.
      – Да. Но может ли это служить логической основой для завершающего этапа, который действительно превратит Спящих в Неспящих?
      – Не исключено, – сказала Сьюзан. – Он создал несколько неортодоксальных посылок на основании работы Гаспара—Тьере, но, насколько я могу судить на основании этих записей... да. Да, это возможно.
      Сьюзан опустилась на диван и закрыла лицо руками.
      – Какие из дополнительных эффектов могли бы...
      – Ты хочешь спросить, смогут ли Спящие, став Неспящими, не стареть, как все вы? Боже мой, я не знаю. Биохимия все еще так туманна. – Сьюзан опустила руки и невесело улыбнулась. – Вы, Неспящие, не снабжаете нас материалом для исследований. Вы слишком редко умираете.
      – Извини, – сухо сказала Лейша. – У нас слишком напряженное расписание.
      – Лейша, – неуверенно спросила Сьюзан, – что теперь будет?
      – Кроме борьбы внутри "Самплис"? Мы подадим заявку на патент от имени Уолкота. Вообще—то я уже начала эту работу, чтобы никто нас не опередил. Потом, после того как Уолкот и Херлингер... Да, это тоже проблема.
      – Какая проблема?
      – Уолкот и Херлингер. Я подозреваю, что Херлингер проделал большую часть работы, а Уолкот не захочет делить с ним успех. Уолкот – этакий смирный драчун. Идет по жизни рассеянно, но стоит его разозлить, и он взвоет и пустит в ход зубы.
      – Знаю я этот тип, – сказала Сьюзан. – Твой отец был совсем другим.
      Сьюзан редко говорила о Роджере Кэмдене. Она взяла в руки тот самый череп, который недавно рассматривала Лейша.
      – Знаешь что—нибудь о Джорджии О'Киффе?
      – Художница девятнадцатого века?
      – Двадцатого. Она много раз рисовала такие черепа. И пустыню. – Сьюзан вдруг уронила череп, он со стуком покатился по каменному полу. – Лейша, роди наконец ребенка, о котором вы с Кевином вечно говорите. Нет никакой гарантии, что у тебя никогда не наступит менопауза. Даже фаллопиевы трубы, которые, по—видимому, не стареют, не могут вырабатывать новые гаметы. Твоим яйцеклеткам сорок три года.
      – Сьюзан, ты жалеешь...
      – Нет, – резко произнесла Сьюзан. – У меня есть вы с Алисой. Биологические дочери не имели бы для меня большего значения. Но кто есть у тебя, Лейша? Кевин...
      Лейша быстро сказала:
      – У нас с Кевином все прекрасно.
      Сьюзан взглянула на нее нежно, но скептически, и Лейше пришлось повторить:
      – У нас все прекрасно, Сьюзан. Нам очень хорошо работается вместе. В конце концов, это самое главное.
      Но Сьюзан продолжала смотреть с той же нежностью и сомнением. Бумаги Адама Уолкота чуть подрагивали в ее изуродованных артритом руках.
      Дело "Симпсон против "Офшорного рыболовства" оказалось непростым. Клиент Лейши, Джеймс Симпсон, Неспящий—рыбак, обвинял конкурирующую фирму в намеренном нарушении схемы миграции рыбы в озере Мичиган посредством незаконного использования ретровирусов. Конкурирующая компания принадлежала Спящим. Дело требовало юридической интерпретации Акта Кантона—Фенвика. Лейша должна была явиться в суд к десяти утра, поэтому встречу в "Самплис" она попросила назначить на семь.
      – Маловероятно, что кто—нибудь появится там в такую рань, – проворчал Уолкот, – в том числе и я.
      Лейша пристально посмотрела в худое лицо на экране видеофона, дивясь неповоротливости и мелочности ума, которому предстояло переделать мир. Был ли Ньютон таким? А Эйнштейн? Каллингвуд? Пожалуй. Эйнштейн никак не мог запомнить название железнодорожной станции, возле которой жил; Каллингвуд, гений практического использования И—энергии, постоянно терял туфли и месяцами не менял простыни. Уолкот – типичный, хотя и редко встречающийся вид. Иногда Лейше казалось, что процесс интеллектуального созревания заключается в открытии того факта, что редкие и даже уникальные случаи – всего лишь члены изредка встречающихся рядов. Она позвонила в "Самплис" и настояла на встрече в семь утра.
      Директор Лоренс Ли оказался загорелым, интересным мужчиной. Головная повязка итальянского шелка, однако, не слишком соответствовала его возрасту. Дружелюбием, как и предсказывал Уолкот, от него и не пахло.
      – Наши исследования, какие бы они ни были, принадлежат НАМ, черт побери! Эти два... ИССЛЕДОВАТЕЛЯ работают на меня, и не советую всяким там шустрым адвокатам забывать об этом!
      Лейша была единственным "шустрым адвокатом" в поле зрения. Юрисконсульт фирмы "Самплис", Арнольд Сили, агрессивный человек с тяжелым взглядом, был для Лейши легкой добычей. Она перегнулась через стол.
      – Я не жалуюсь на память, мистер Ли. По делам о научных разработках, особенно имеющих коммерческое применение, существуют прецеденты. Доктор Уолкот не входит в ту же категорию работников, что и плотник, ремонтирующий ваше крыльцо. В контракте, подписанном доктором Уолкотом с "Самплис" при приеме на работу, также есть неясности. Полагаю, у вас есть экземпляр этого документа, мистер Сили?
      – Ах, нет... подождите...
      – Почему же? – резко бросил ему Ли. – Где он? Что там сказано?
      – Мне нужно проверить...
      Лейшу захлестнула досада – как всегда, когда она сталкивалась с некомпетентностью. Она сдержалась; дело слишком важное, чтобы ставить его под угрозу несвоевременной демонстрацией своих эмоций или своего плохого настроения. Ли, Сили и Уолкот, держащие в своих неумелых руках восемь дополнительных часов в день для сотен тысяч людей, листали электронные записные книжки в поисках контракта.
      – Нашли? – резко спросила Лейша. – Хорошо, второй абзац, третья строчка...
      Она объяснила им неудачно сформулированные положения контракта, рассказала в качестве примера о постановлении суда по делу "Боинг против Фейна". Сили шарил тяжелым взглядом по экрану, барабаня пальцами по столу. Ли кипел. На губах Уолкота играла хитрая улыбочка. Только Херлингер, двадцатипятилетний ассистент, слушал с пониманием. Плотный и уже лысеющий ученый, Херлингер был бы похож на головореза, если бы от него не исходило какое—то горькое достоинство, стоически переносимое разочарование. Это не вязалось ни с его молодостью, ни с колючей эксцентричностью якобы гениального Уолкота. Совместная работа этих людей представлялась ей маловероятной.
      – ...я предлагаю уладить дело с патентами, не доводя до суда.
      Сили быстро спросил:
      – На каких условиях? Процент или фиксированная сумма?
      Лейша сохраняла бесстрастность.
      – Нам предстоит выработать эти условия, мистер Сили.
      – Если вы собираетесь выманить у меня то, что принадлежит фирме... – Ли почти сорвался на крик.
      Сили спокойно обернулся к нему:
      – В вопросе о том, кому именно принадлежит фирма, акционеры могут не согласиться с вами.
      В число "акционеров" входило Убежище, хотя Ли мог и не знать, что Лейше это известно. И Лейша, и Сили ждали, поймет ли Ли ситуацию. До него наконец дошло. Он метнул в Лейшу высокомерный, но испуганный взгляд. Давненько она не встречала таких противных типов!
      – Может быть, – сказал Ли, – мы могли бы поговорить об урегулировании. На моих условиях.
      – Прекрасно, – Лейша поняла, что дожала его.
      Уолкот проводил Лейшу и ее телохранителя к машине.
      – Они согласятся?
      – Похоже, – ответила Лейша. – У вас любопытные коллеги, доктор.
      Он настороженно смотрел на нее.
      – Директор забывает, что руководит компанией, которая служит обществу; адвокат не в состоянии составить приличный контракт о найме, а ваш ассистент, работающий над генетикой Неспящих, уезжает на скутере фабрики "Мы спим".
      Уолкот небрежно махнул рукой:
      – Он еще молод. Не хватает денег на машину. И разумеется, если наши результаты подтвердятся, движение "Мы спим" исчезнет само собой. Никому не придется спать.
      – Кроме тех, у кого не хватит денег на операцию. Или на машину.
      – Вам больше пристало агитировать за другую сторону, мисс Кэмден, – усмехнулся Уолкот. – За экономическую элиту. В конце концов очень немногие могут позволить себе иметь неспящих детей.
      – Я не агитирую, доктор Уолкот. Просто уточняю. – Чем—то неуловимым он напоминал Ли.
      Уолкот махнул рукой:
      – Наверное, вы иначе не можете. Раз уж вы адвокат...
      Она так хлопнула дверцей машины, что телохранитель подпрыгнул.
      Лейша опоздала в суд. Судья уже с раздражением оглядывался по сторонам.
      – Мисс Кэмден?
      – Прошу прощения. Ваша честь. К сожалению, меня задержали дольше, чем...
      – Впредь не задерживайтесь, адвокат.
      – Хорошо, Ваша честь.
      Зал был почти пуст, хотя дело предстояло весьма интересное. Пути миграции рыбы не слишком привлекают прессу. Кроме представителей обеих сторон и юристов Лейша заметила какого—то репортера, работников федеральной службы охраны окружающей среды и аналогичной службы штата, трех юношей—студентов, то ли правоведов, то ли экологов, одного отставного судью и трех свидетелей.
      И Ричарда Келлера, которого она пригласила в качестве эксперта. Но его выступление состоится только завтра.
      Он сидел сзади, прямой, словно аршин проглотил, в окружении четырех телохранителей. Наверное, так бывает, когда живешь в Убежище безвылазно – остальной мир начинает казаться гораздо опаснее, чем в действительности. Ричард поймал ее взгляд. Лейша почувствовала холодок в груди.
      – Если вы наконец готовы начать, адвокат...
      – Да, Ваша честь. Я вызываю для дачи показаний Карла Тремолиа.
      Тремолиа, свидетель противной стороны, зашагал по проходу. Клиент Лейши прищурился. У рыбака на лацкане красовалась электронная булавка с эмблемой "Мы спим". В дверях возникла какая—то возня: кто—то тихо, но настойчиво убеждал в чем—то помощника шерифа.
      – Ваша честь, я прошу суд обязать свидетеля снять булавку с лацкана, – сказала Лейша. – Учитывая обстоятельства дела, выражение политических взглядов свидетеля устно или посредством украшения является проявлением предубежденности.
      Судья сказал:
      – Снимите булавку.
      – Вы можете заставить меня снять булавку, но не можете заставить покупать что—либо у Неспящих!
      – Вычеркните это, – сказал судья. – Мистер Тремолиа, если вы будете высказываться, когда вас не спрашивают, я привлеку вас за неуважение... Что там такое, шериф?
      – Прошу прощения, Ваша честь. Срочная записка для мисс Кэмден.
      Он протянул Лейше полоску бумаги. "Немедленно позвони в контору Кевина Бейкера".
      – Ваша честь...
      Судья вздохнул:
      – Идите, идите.
      В коридоре она достала из портфеля интерком. Встревоженное лицо Кевина появилось на миниатюрном экране.
      – Лейша. Я насчет Уолкота...
      – Линия не защищена, Кевин...
      – Не имеет значения, все уже известно. Черт, через несколько часов весь мир будет знать. Уолкот не может запатентовать свое изобретение.
      – Почему? "Самплис"...
      – Забудь о "Самплис". Заявка на патент подана два месяца назад. Комар носа не подточит. От имени "Убежища инкорпорейтед"... Лейша?
      – Я здесь, – произнесла она онемевшими губами. Кевин всегда утверждал, что фальсифицировать правительственную патентную документацию невозможно.
      – Это еще не все, Лейша. Тимоти Херлингер мертв.
      – Боже! Полчаса назад он уехал на скутере!
      – Его сбила машина. Защитные экраны на скутере не сработали. Полицейский случайно оказался там несколько минут спустя, связался с медицинской информационной службой, и я, конечно, слежу за всеми сетями, чтобы выяснить ключевые имена.
      – Кто его сбил? – голос Лейши дрожал.
      – Какая—то Стейси Хилман, из Баррингтона. Мои ребята сейчас проверяют ее. Но с виду все, как несчастный случай.
      – Защитные экраны скутера – это И—энергетические конусы. Они не ломаются; это одно из основных требований при продаже. Они просто не могут выйти из строя. Даже на убогом суденышке фабрики "Мы спим".
      Кевин присвистнул:
      – Он ехал на скутере "Мы спим"?
      Лейша закрыла глаза:
      – Кевин, пошли телохранителей к Уолкоту. Самых лучших, нет – своих собственных. Полчаса назад он был в "Самплисе". Пусть его проводят в нашу квартиру. Или контора надежнее?
      – Надежнее.
      – Я смогу уйти из суда самое раннее в два. И просить отложить рассмотрение уже нельзя. – Она уже откладывала это дело ради поездки в Миссисипи и в Убежище. Дважды – ради Убежища.
      – Работай спокойно, – сказал Кевин. – Я позабочусь об Уолкоте.
      Лейша открыла глаза. Стоящий у двери в зал помощник шерифа не сводил с нее взгляда. Ей всегда нравился этот добрый старик, любивший показывать слишком дорогие для него голографические снимки внуков. В противоположном конце коридора стоял в напряженной позе Ричард Келлер и ждал ее. Он знал, почему звонит Кевин. Она могла в этом поклясться.
      Лейша пошла просить судью о переносе слушания.
      Лейша провела Ричарда в свою контору, находившуюся в квартале от суда, держась подчеркнуто отстранение и даже не глядя на него. В кабинете она сделала окно непроницаемо черным. Лепестки экзотических пассифлор, оранжевых и огненных орхидей тут же начали закрываться.
      – Рассказывай, – тихо произнесла она.
      Ричард смотрел на засыпающие цветы.
      – Их выращивал твой отец.
      Этот тон ей хорошо знаком, она слышала его в полиции, в комнатах для допросов, в тюрьмах, в суде. Так говорят люди, которым нечего терять. В этом была определенная свобода, и Лейше в подобных ситуациях всегда хотелось спрятать глаза. Сейчас она смотрела на него в упор.
      – Рассказывай, Ричард.
      – Убежище выкрало записи Уолкота. Существует целая сеть: специалисты высочайшего класса плюс пятая колонна Спящих. Дженнифер создавала ее годами. Вот они—то все и проделали: и в "Самплис", и в Первом национальном.
      Ничего нового. То же самое Ричард говорил ей в Убежище, в присутствии Дженнифер.
      – Слушай внимательно, Ричард. Перед тобой адвокат Уолкота, и каждое твое слово на вес золота. Невозможность вызвать в свидетели супруга не распространяется на то, что Дженнифер говорила тебе в присутствии третьих лиц, например, на Совете Убежища – статья 861 Кодекса Соединенных Штатов. От тебя могут потребовать повторить то, что ты скажешь сейчас, под присягой. Понимаешь?
      Он улыбнулся почти снисходительно. Интонация осталась той же.
      – Конечно. Поэтому я здесь. Запиши все, если хочешь.
      – Уже пишу. Продолжай.
      – Убежище изменило патентные заявки, и электронные, и в распечатках. Даты тщательно подобраны – все бумажные заявки в Вашингтоне имеют штамп "Получено", но ни одна еще не прошла стадию рассмотрения, после которой появляются подписи высокопоставленных чиновников или отпечатки их пальцев. Именно об этом рассказал тебе Кевин, правда?
      – Он сомневается, что кто—то смог бы проникнуть в федеральную систему – даже его люди.
      – А! Но он бы пытался проделать это извне...
      – У тебя есть доказательства? Имена, даты, названные в присутствии свидетелей, во время беседы, которая состоялась бы, даже если бы вы с Дженнифер не были мужем и женой?
      – Да.
      – У тебя есть письменные доказательства?
      Ричард слегка улыбнулся:
      – Нет.
      Лейша взорвалась:
      – Почему, Ричард? Бог судья Дженнифер. Но ты? Почему ты это сделал?
      – Может ли кто—нибудь в двух словах ответить на подобный вопрос? Это же целая жизнь! Переселиться в Убежище, жениться на Дженнифер, родить детей... – Он встал, подошел к цветам. То, как он ощупывал шероховатые листья, заставило Лейшу подняться и пойти за ним.
      – Зачем же ты мне сейчас все рассказываешь?
      – У меня нет другого способа остановить Дженнифер. – Он невидящими глазами посмотрел на Лейшу. – Ради нее самой. Никто в Убежище уже не может с ней справиться – дьявол, они ее поощряют! Особенно Касси Блументаль и Уилл Сандалерос. Мои малыши... Обвинение в краже авторских прав по крайней мере отпугнет некоторых ее партнеров вне Убежища. Это страшные люди, Лейша, и я не хочу, чтобы она якшалась с ними. Я знаю, что даже при наличии моих показаний тебе нечего предъявить в суде, и скорее всего дело закроют за неимением доказательств, – неужели ты думаешь, что я своими руками отдал бы ее на растерзание? Я очень тщательно изучил дела "Уэйд против Тремонта" и "Джастроу против Соединенных Штатов". Я просто хочу, чтобы Дженни пресекли. Мои дети... ненависть к Спящим, которую им прививают, привычка делать все – все, что угодно, Лейша, – во имя самозащиты... Это пугает меня. Тони задумывал все по—другому!
      Впервые за эти долгие годы Лейша и Ричард заговорили о намерениях Тони Индивино.
      – Тони был не прав, – чуть спокойнее сказал Ричард. – И я тоже. Прожив десятки лет с другими Неспящими, отгородившись от остального мира, становишься другим человеком. Мои малыши...
      – В каком смысле?
      Но Ричард только покачал головой:
      – Что теперь будет, Лейша? Ты передашь дело генеральному прокурору и он вынесет обвинение? В краже интеллектуальной собственности и подделке
      правительственных документов?
      – Нет. В убийстве.
      Его глаза широко раскрылись. Лейша готова была поклясться жизнью, что он ничего не знал о гибели Тимоти Херлингера. Однако неделю назад она также была уверена, что Ричард ничего не знал о похищении.
      – В убийстве?
      – Тимоти Херлингер погиб час назад. При подозрительных обстоятельствах.
      – И ты думаешь...
      Лейша думала быстрее, чем он. Увидев, что он все понял, она отступила.
      – Ты собираешься обвинить Дженнифер в убийстве. И заставить меня давать против нее показания. Из—за того, что я здесь сказал.
      – Да.
      – Никто в Убежище не планировал убийства! – Он крепко сжал ее руку. – Лейша, никто в Убежище... даже Дженнифер...
      Самым ужасным было то, что он колебался. Ричард отнюдь не убежден, что его жена не способна на политическое убийство. Лейша спокойно смотрела на него. Она должна выслушать все. До конца. Потому что должна знать.
      Но слушать было нечего. Ричард сжал ладонь, смяв цветок, который он все еще держал в руке. Он рассмеялся. Непрерывный резкий хохот продолжался, пока Лейша не открыла дверь кабинета и не попросила секретаря соединить ее с прокурором округа.

      Камера из мыльного камня. Пять шагов вдоль, шесть поперек. Встроенная платформа для постели, два многоразовых одеяла, подушка, раковина, стул, унитаз. Окна не было. Терминала тоже. Уилл Сандалерос, адвокат заключенной, заявил протест: все камеры, кроме изолятора, оборудованы каким—либо вмонтированным в стену простым терминалом из небьющегося сплава. Его клиентке не запрещен доступ к программам новостей, библиотекам, ей можно получать письма, отправленные по почте. Начальник тюрьмы проигнорировал требование; не доверит он Неспящей терминал. Он запретил также общие прогулки, прием пищи с другими заключенными, не допускал в камеру посетителей, не исключая Сандалероса. Двадцать лет назад, заведуя тюрьмой в графстве Каттарогус, он потерял заключенного – Неспящего из Убежища убили прямо в остроге. Он не позволит этому повториться.
      Дженнифер Шарафи велела адвокату прекратить протесты.
      В первый день она внимательно обследовала все углы своей камеры. Юго—восточный был отведен для молитвы. Смежив веки, она представила восходящее солнце; через несколько дней закрывать глаза уже не было нужды. Солнце, вызванное силой воли и верой, было при ней.
      В северо—восточном углу разместился умывальник. Она мылась с ног до головы дважды в день, стирала свой аббай, не доверяя тюремной прачечной. Камеры внутреннего наблюдения так же мало мешали, как каменные стены для лицезрения светила. Смысл имели только ее поступки, а не то, что думали о ней недочеловеки. Уже одно их фискальство позволяло с ними не считаться.
      Два оставшихся угла занимала койка. Она так и не притронулась к постели, превратив кровать в учебную площадку. Она сидела на краю, выпрямив спину, в мокрой одежде. Когда по ее требованию, нерегулярно и с большими перерывами приносили бумажные распечатки, она разрешала себе просмотреть каждую газету, каждую юридическую книгу, каждый библиотечный лист. Когда читать было нечего, она разрабатывала подробные сценарии вселенского развития событий. Она представляла, как пойдет ее дело. Раздумывала над исследованиями Уолкота. Прогнозировала поведение Лейши Кэмден. Строила планы экономической самостоятельности каждого подразделения, каждой организации Убежища, перебирала личные и профессиональные отношения его обитателей. Вариантов было много; она изучала их до тех пор, пока, закрыв глаза, не увидела огромное раскидистое дерево ветвь за ветвью. Если из газет или от Сандалероса поступали новости, она мысленно подправляла соответствующие побеги, сопровождая каждое свое решение цитатой из Корана. Когда гигантская структура приняла законченный вид, Дженнифер открыла глаза и научилась видеть ее в трех измерениях, заполняя тесную камеру.
      – Она все время сидит, уставившись перед собой, – докладывала надзирательница окружному прокурору. – Иногда с открытыми глазами, иногда с закрытыми. Почти не шевелится.
      – Может, это кататония и нужно вызвать врача?
      Надзирательница покачала головой:
      – Откуда мне знать, что ей нужно!
      По средам и воскресеньям пускали посетителей, но она принимала только Уилла Сандалероса. Адвокат приходил в пустую галерею для свиданий, где они, разделенные толстым плексигласом, разговаривали в окружении панелей наблюдения.
      – Дженнифер, суд присяжных вернул обвинительное заключение на доработку.
      – Ясно, – отозвалась Дженнифер. – Они назначили дату слушания?
      – Да. Восьмое декабря. Освободить под залог опять отказали.
      – Ясно, – не удивилась Дженнифер. Освобождение ее под залог в структуре не просматривалось – Лейша Кэмден давала показания перед присяжными. Она добавила утвердительно:
      – Да. Свидетельские показания переданы председателю; я попытаюсь достать для вас распечатку.
      – Мне уже два дня ничего не приносят.
      – Я снова заявлю протест. В газетах все то же самое. Нет смысла читать.
      – Нет, есть, – ответила Дженнифер.
      Газетная истерия была ей необходима для укрепления веры, как сказано в Коране "напоминание верующим". "Неспящие убивают, чтобы править миром!", "Сначала деньги – теперь кровь?", "Заговор тайного картеля Неспящих в целях уничтожения Соединенных Штатов посредством убийства!", "Отступник Неспящих раскрывает число жертв мафии из Убежища", "Местная банда забила до смерти подростка: "Он был Неспящим".
      – Я так и подумал, что они понадобятся, – сказал Сандалерос. Ему было двадцать пять, с четырехлетнего возраста он рос в Убежище. Родители добровольно отдали его на воспитание, разочаровавшись в ребенке с генетическими изменениями. Окончив юридический колледж в Гарварде, Сандалерос открыл контору в Убежище, неохотно покидая его только для встреч с клиентами и судебных заседаний. Родителей он почти не помнил.
      – Еще одно, – произнес Сандалерос. – Дети просили передать кое—что.
      Дженнифер сидела очень прямо. Каждый раз это было самое трудное. Именно для этого она дрессировала себя день за днем, сидя на краешке твердой металлической койки, выпрямив спину, спокойно заставляя себя погружаться в составление планов.
      – Я слушаю.
      – Наджла закончила составление программы номер три по физике. Рики нашел новые пути миграции рыбы на основании последнихданных по Гольфстриму и теперь наносит их на карту поверх разработанной отцом глобальной схемы.
      Рики почти всегда умел упомянуть об отце; Наджла никогда. Дженнифер заставила Сандалероса рассказать детям, что их отец будет выступать против матери на суде. В этом мире потомкам Неспящих нельзя оставаться в блаженном неведении.
      – Спасибо, – сдержанно поблагодарила Дженнифер. – Теперь мне хотелось бы знать, как мы построим защиту.
      Позже, когда Сандалерос ушел, она долго сидела на койке, мысленно выращивая трехмерное древо решений.
      – Ты действительно так решила? – Хорошенькое лицо Стеллы на экране интеркома выглядело напряженным и холодным. – Ты собираешься выступать против одной из нас?
      – Стелла, – сказала Лейша. – Это необходимо.
      – Почему?
      – Потому что она не права. И потому что...
      – Нет ничего плохого в том, чтобы заботиться о своих, даже нарушая закон! Именно ты научила меня этому – ты и Алиса!
      – Это не одно и то же. – Лейша старалась держать себя в руках. За спиной Стеллы виднелись генемодные пальмы с длинными голубыми листьями. Что Стелла делает в Калифорнии? Ни один уличный аппарат не защищен как следует. – Дженнифер приносит неприятности всем – и Спящим и Неспящим...
      – Только не мне. Это ты причиняешь вред, разрушая единственную семью, которая оставалась у нас. Мы не такие счастливчики, как ты, Лейша!
      – Я... – начала было Лейша, но Стелла уже отключилась.
      В библиотеке Лейши с Кевином Адам Уолкот рассеянно разглядывал ряды книг по юриспруденции, голографический портрет Кенцо Иагаи, скульптуру Монди Растелла. Лейша видела, как Уолкот поджал ногу, запустил руки в волосы, забавно передернул тощими плечами и опустил ногу на пол. Чудак – иначе и не назовешь. Самый странный из всех ее клиентов. Иногда она даже не знала, понимает ли он то, что она пытается до него донести.
      – Доктор, вы все еще можете оспорить выдачу патентов, привлечь к суду и "Самплис", и Убежище, причем одновременно с рассмотрением дела по обвинению Шарафи в убийстве. – Ей удалось твердо выговорить эти слова. Иногда, в вынужденной изоляции своей квартиры, она практиковалась произносить их вслух: дело по обвинению Шарафи в убийстве.
      – Значит, вы уже не будете моим адвокатом, – с раздражением сказал он, – вы меня бросаете.
      Лейша терпеливо начала все сначала:
      – Моей жизни серьезно угрожали. Охранники, мимо которых вы прошли в вестибюле, в лифте, и те, на крыше, – это федеральные агенты. Меня держат под домашним "арестом" до суда, потому что здесь безопаснее, чем где бы то ни было. Но я не могу выступить по делу о ваших патентах. А тянуть вам нельзя. В ваших интересах найти другого адвоката. Я составила список, из которого вы можете выбрать.
      Лейша протянула распечатку. Уолкот даже не взглянул на нее.
      – Это несправедливо! – напористо сказал он.
      – Что?
      – Человек готовится совершить генетическую революцию, вкладывает всю душу, все силы – и все это ради вонючей мелкой компании, не способной разглядеть гения, даже споткнувшись о него... Мне обещали, мисс Кэмден!
      Она поневоле прислушалась. Поведение этого маленького человечка почему—то пугало.
      – Что вам обещали, доктор?
      – Признание! Славу! Внимание, которое в наше время достается только Неспящим! – Он широко развел руки, встал на цыпочки, его голос поднялся до визга. – Мне обещали!
      Тут до него, по—видимому, дошло, что Лейша немало удивлена. Он опустил руки и улыбнулся настолько неискренне, что волосы зашевелились у нее на затылке. Трудно было представить, чтобы директор "Самплис" давал подобные обещания. Что—то здесь нечисто.
      – Кто вам такое посулил, доктор Уолкот?
      – А, ладно, – небрежно бросил он, избегая ее взгляда, – несбывшиеся мечты молодости.
      Она сказала грубее, чем хотела:
      – Каждый проходит через это, доктор Уолкот. Рушатся и более достойные мечты, чем о славе.
      Он застыл, уставившись на портрет Иагаи, потом задумчиво почесал правое ухо.
      – Возьмите другого адвоката, доктор Уолкот, – напомнила Лейша.
      – Хорошо, – ответил он с отсутствующим видом. – Я так и сделаю.
      Спасибо. До свидания.
      Лейша долго размышляла, почему Уолкот так беспокоит ее. Может быть, ее разочаровала неприкрытая глупость талантливого человека? Типичное американское заблуждение: уж если ты профессионал, значит, и личные качества, и здравый смысл полагаются тебе автоматически. Миф не выдержал проверки историей: примеров тому предостаточно. Меланхолия Линкольна, неистовый характер Микеланджело, мания величия Ньютона. Идеал, конечно, Кенцо Иагаи, но кто сказал, что Иагаи – это правило, а не исключение? Почему она ожидает той же логики и дисциплины от Уолкота? Или от Ричарда, который нашел в себе силы остановить разрушительную деятельность жены, но теперь сидит в оцепенении целыми днями, не имея воли ни есть, ни мыться, ни разговаривать? Или от Дженнифер, которая направила свой блестящий ум на безудержное стремление к глобальному контролю?
      А может, Лейша глупа, навязывая людям стереотипы поведения?
      Она поднялась с дивана и побрела по квартире. Все терминалы были выключены; два дня назад она почувствовала, что больше не вынесет истеричных газетчиков. Окна затемнены, чтобы не слышать перебранок, то и дело вспыхивающих между полицейскими и группами демонстрантов. "Убивайте Неспящих, пока они не убили нас!" – кричал электронный транспарант с одной стороны, а в ответ раздавалось: "Заставьте Убежище поделиться патентами! Они – не боги!" Время от времени группки принимались драться друг с другом. И вчера, и позавчера Кевину приходилось бежать к дому между шеренгами телохранителей, полицейских и вопящих пикетчиков, а автоматические камеры сновали в нескольких дюймах от его лица, ведя топографическую съемку крупным планом.
      Сегодня он опаздывал. Лейша поймала себя на том, что то и дело поглядывает на часы. Впервые в жизни она тяготилась одиночеством. Оставалась ли она одна когда—либо раньше? Вначале были папа с Алисой, потом Ричард с Кэрол, Жанин, Тони... Стюарт, и снова Ричард, а затем – Кевин. И всегда, всегда был закон. Его можно было изучать, подвергать сомнению, применять. Он позволял людям с совершенно различными убеждениями, способностями и целями жить бок о бок, не скатываясь в варварство. А у Кевина имелось свое кредо: социум, считал он, построен не на общей культуре, или романтическом понятии семьи, и даже не на неизбежности технического прогресса, а на фундаменте двойной прочности согласованных систем права и экономики. Только на них зиждется личная и общественная безопасность. Деньги и закон. Кевин понимал это, а Ричард никогда. Вот потому она с Кевином.
      Где же он?
      Терминал в библиотеке вызвонил секретный код личных звонков. Лейша замерла. Демонстранты, фанатики движения "Мы спим", само Убежище – столько врагов, даже если не считать их связи с ней... Она кинулась в библиотеку.
      Звонил Кевин.
      – Лейша, милая... Извини, что не позвонил раньше. Я пытался, но... – голос замер, совсем не характерно для Кевина. На экране линия его подбородка казалась чуть расплывшейся. Он прятал глаза. – Лейша, я не вернусь домой. Мы сейчас ведем очень важные переговоры по контракту Стейглица. Возможно, придется срочно вылететь в Аргентину, в их дочернюю компанию. Если эти сумасшедшие заблокируют посадочную площадку на крыше, мне придется брать дом штурмом... Я не могу так рисковать. – Спустя секунду он добавил: – Прости.
      Она ничего не ответила.
      – Я останусь здесь, в конторе. Может быть... черт, без всяких "может быть", когда контракт Стейглица будет подписан и суд завершится, тогда я вернусь домой.
      – Конечно, Кев, – ответила Лейша. – Конечно.
      – Я знал, что ты поймешь, дорогая.
      – Да, – сказала Лейша. – Да. Я тебя понимаю.
      – Лейша...
      – До свидания, Кевин.
      На кухне она сделала себе сандвич, гадая, перезвонит ли он. Не перезвонил. Лейша выбросила сандвич в мусоропровод и вернулась в библиотеку. Голографическое изображение Кенцо Иагаи изменилось. Японец сосредоточенно склонился над моделью И—энергетического конуса. Рукава белого лабораторного халата закатаны выше локтей.
      Лейша села на простой деревянный стул и обхватила колени руками, тотчас вспомнив о Ричарде. Она подошла к окну, переключив его на прозрачность, и посмотрела на улицу с высоты восемнадцатого этажа, пока вдруг возникшее среди крошечных демонстрантов волнение не навело на мысль, что кто—то разглядел ее в бинокль. Она снова затемнила окна, вернулась к стулу и села, выпрямив спину.
      Лейша потеряла счет времени. Ей вспомнился случай тридцатилетней давности. Однажды они со Стюартом пошли погулять вдоль реки Чарлз. Дул резкий, холодный ветер, и они хохоча бежали ему навстречу, а потом, не обращая внимания на погоду, сидели на берегу реки и целовались. Вдруг, ковыляя по увядшей траве, к ним подошел член секты калнапов (калек—напоминателей). Калнапы уродовали свое тело, чтобы напомнить миру о страданиях в странах, где царит тирания, и просили милостыню для уничтожения мук на всей земле. Этот отхватил себе три пальца на руке и половину левой ступни. На изуродованной кисти было вытатуировано "Египет", на голой синей ноге – "Монголия", а на покрытом уродливыми шрамами лице – "Чили".
      Он протянул свою чашку Лейше и Стюарту. Лейша, преисполненная знакомого стыдливого отвращения, опустила стодолларовую бумажку. "Половина для Чили, половина для Монголии", – прокаркал он; его голосовые связки тоже были изувечены в назидание. Он бросил на Лейшу такой чистый, радостный взгляд, что она отвела глаза и крепко вцепилась в ледяную траву. Стюарт обнял ее и пробормотал на ухо:
      – Он счастлив, Лейша. Счастлив. Он собирает подаяние для страдающих всей планеты. Он выбрал для себя дело и не обращает внимания на свои увечья.

      Ярмарка на набережной к Восьми часам вечера была в полном разгаре. Миссисипи, бесшумная и темная, скользила внизу, под стеной из мыльного камня. Невидимый купол И—поля, диаметром с добрый стадион, накрывал излучину реки, сотню ярдов широкой набережной и полукруг жесткой травы между фабрикой скутеров и рекой. Из дальних кустов иногда доносились хихиканье и шумная возня.
      Вокруг киосков с закусками, топографических будок и лотерейных терминалов толпились люди. Движение "Мы спим" частично субсидировало крупные выигрыши. Шумный оркестр, название которого Джордан позабыл, разрывал ночь танцевальной музыкой. Каждые тридцать секунд трехмерная эмблема "Мы спим" вспыхивала шестифутовыми буквами над головами кружащихся пар. За рекой целомудренно сияли огни "Самсунг – Крайслера", слегка размытые краями И—купола.
      – Твоей тете Лейше следовало бы родиться в восемнадцатом веке, – заметил Хок. – Съешь мороженого, Джорди.
      – Не стоит. – Джордану не хотелось обсуждать с Хоком Лейшу. Он пытался увлечь их к танцплощадке, где музыка заглушала голоса.
      Но Хок гнул свое.
      – Это мороженое из натуральной земляники сделано по последнему биопатенту "Генефреш Фармз". Два рожка, пожалуйста.
      – Я, правда, не хочу...
      – Ну и как тебе, Джорди? Ты бы догадался, что это соя? В прошлом квартале получили 17 процентов прибыли.
      – Потрясающе, – кисло сказал Джордан. Мороженое вопреки ожиданиям оказалось превосходным.
      По насмешливым взглядам Хока Джордан догадывался, что один из учредителей "Мы спим" вот—вот сделает "Генефреш Фармз" предложение. Ярмарка на набережной и была устроена в честь компаний, которые стали или станут новыми ячейками в революции, вынашиваемой "Мы спим".
      Движение процветало. С появлением первых сообщений о деле Шарафи средняя прибыль подскочила до 74 процентов. Истерия в обществе породила миллионы новых последователей. "Так мы и знали!" – кричали члены движения "Мы спим". "Неспящие нас боятся! Они пытаются контролировать нас с помощью убийств!"
      На фабрике скутеров выпуск продукции подскочил вдвое. Хок повсюду развешивал графики роста производства, щедро раздавал свои загадочные улыбки, объявил о ярмарке, "где политики времен моего пра—пра—прадеда устраивали пикники и жарили зубатку".
      Калифорниец Джордан не имел представления, кем был его далекий предок, и не знал, что немодифицированная зубатка съедобна. Хок поймал его косой взгляд и рассмеялся:
      – Не тот мой родич из племени чероки, Джордан. Этот дед занимал совершенно другое положение в обществе, хоть и не был твоим хозяином жизни.
      – Не "моим". Я происхожу не из этого класса, – ответил уязвленный Джордан.
      – Конечно, нет, – снова рассмеялся Хок.
      И вот теперь Хок как ни в чем не бывало вещал:
      – Твоя тетка настоящий анахронизм. Опасно родиться не в свое время.
      – Давайте оставим Лейшу в покое, Хок. Ладно?
      – Идеалы восемнадцатого века – общественная совесть, рациональное мышление и вера в порядок. С такими взглядами они собирались переделать мир, все эти Локки, Руссо и Франклины, и даже Джейн Остин, а ведь она тоже попала не в свой век. Похоже на Лейшу Кэмден?
      – Я же просил...
      – Но, конечно, романтики все послали к чертям, и люди никогда больше к этому не возвращались. До тех пор, пока не появились Неспящие. Интересно, а, Джордан? Биологическая новация перевела назад стрелку на шкале социальных ценностей.
      Джордан повернулся к Хоку. Над рекой возникла голограмма "Мы спим", задрожала и исчезла во вспышке электронного света.
      – Вас и в самом деле не интересуют мои чувства? Прете, как паровой каток. Только ваши слова имеют значение.
      Хок насмешливо глядел на юношу.
      – Вы взяли меня на работу, чтобы постоянно щелкать по носу, отметать возражения, выставлять меня глупцом и...
      – Мне нужно, – тихо перебил его Хок, – заставить тебя рассердиться.
      – Заставить...
      – Разозлиться. Я хочу, чтобы ты научился отражать нападки, иначе ты никогда не будешь нужен движению. Как ты полагаешь, черт побери, в чем наша цель? Пробудить гнев!
      В этом была какая—то фальшь или впечатление портило мороженое, текущее по рукам? Обращается к Джордану со страстной речью, а взгляд сосредоточенно шарит по толпе – зачем? Проверить, слышал ли его кто—нибудь? Только молодая пара, идущая к ним от голографической будки, могла бы их услы...
      Миссисипи взорвалась. Вода фонтаном рванула вверх, набережная затряслась и раскололась. Второй взрыв, и голографическая будка разлетелась на куски. Парочку бросило на землю, как кукол. Люди кричали. Под ногами Джордана разверзлась трещина; в следующее мгновение Хок схватил его за руки, толкнув в безопасное место. Падая, Джордан увидел, как над ним вспыхнула и раздулась до чудовищных размеров голограмма. Но почему—то это оказалась не эмблема "Мы спим", а надпись из красных с золотом букв "Самсунг – Крайслер".
      Разъяренное правление "Самсунга" отказалось взять на себя ответственность за нападение. Старинная, почтенная фирма; даже рабочие фабрики скутеров не поверили, что "С—К" мог разместить подводные заряды вдоль набережной. Не поверили журналисты, не поверил Совет движения "Мы спим".
      – Это ваших рук дело, – сказал Джордан Хоку.
      Хок невозмутимо смотрел на него. На столе в пыльной заводской конторе были разложены распечатки из газетного киоска: "За взрывами на ярмарке "Мы спим" стоит Убежище! Неспящие снова прибегли к насилию!" Дешевая бумага скручивалась по краям крошечных пробоев, сделанных принтером киоска, ненадежным изделием производства "Мы спим", сработанным и проданным в Вичита. Громадными пальцами Хок теребил распечатку. Фабрика содрогалась от грохота ручных инструментов и камнедробилок.
      – Вы ничем не брезгуете, – продолжал Джордан. – Истерия в печати по поводу убийства Херлингера – вам не важно, правда ли это. Главное – воспользоваться подвернувшейся возможностью в своих целях. Вы не лучше, чем Убежище!
      – На ярмарке никто не пострадал, – заметил Хок.
      – Но могли пострадать!
      – Исключено.
      Джордан на секунду замолчал:
      – Мороженое таяло у вас в руках. Это и был детонатор, да? Чувствительный к температуре микрочип, прямо под кожей. Чтобы вы могли выбрать момент, когда никто не пострадает.
      Хок мягко сказал:
      – Ты все еще сердишься, Джордан? Хочешь взглянуть на младенцев, лишенных медицинского обслуживания и проточной воды, потому что по теории иагаизма обеспечение питанием и И—энергией – основное право, а врачей и водопровод изволь приобретать на контрактной основе? Хочешь взглянуть на взрослых, которые не могут найти работу, так как не всостоянии конкурировать с автоматикой в неквалифицированном труде и с генемодами в квалифицированном? На детишек, зараженных глистами, подростков—бандитов, получающих от общества все что угодно, только не настоящую работу? И ты еще сердишься?
      – Такие средства никакая цель не оправдывает! – закричал Джордан.
      – Черта с два!
      – Вы не помогаете беднякам из Спящих, вы просто...
      – Вот как? Ты давно говорил с Мейлин? Ее старшую девочку только что приняли в Роботех. И она может заплатить за обучение благодаря тому, что работает у нас.
      – Ладно, допустим. Но вы раздуваете ненависть!
      – Проснись, Джордан. Любое социальное движение всегда играет на расколе общества. Революция, аболиционизм, профсоюзы, борьба за гражданские права...
      – Это не было...
      – Данное разделение по крайней мере придумали не мы – это сделали Неспящие. Феминизм, права гомосексуалов, пособие по безработице...
      – Прекратите! Оставьте вашу демагогию!
      Хок ухмыльнулся:
      – Демагогия... Ты уже один из нас. Что сказала бы тетя Лейша, верховная жрица разума?
      – Я ухожу, – сказал Джордан.
      Хок, казалось, не удивился:
      – Хорошо. Но ты вернешься.
      Джордан направился к двери.
      – Знаешь, почему, Джорди? Потому что если бы у тебя родился ребенок, ты бы сделал его Неспящим. Правда? Но вынести этого ты бы не смог.
      Дверь скользнула в сторону.
      Хок вдогонку мягко произнес:
      – Когда ты все—таки вернешься, я скажу: "Добро пожаловать, Джордан".
      Только оказавшись на берегу мирно скользившей реки, Джордан понял, что идти ему никуда не хочется.
      Мейлин наблюдала за ним из своей сторожки. На таком расстоянии он не мог разглядеть выражение ее лица. Школа Роботеха. Глисты. Работа.
      Джордан повернул назад, к фабрике. Мейлин открыла ему ворота.
      На экране интеркома морщинистое лицо Сьюзан Меллинг возникло на фоне лаборатории, плотно заставленной терминалами, пластмассовой посудой и роботами—манипуляторами.
      – Сьюзан, ты где? – спросила Лейша.
      – В Чикагском меде, – решительно ответила женщина. – Исследовательский сектор предоставил гостевую лабораторию. – Глубокие морщины на лице разгладились от волнения.
      – Ты работаешь над...
      – Да, – перебила Сьюзан, – над той генетической проблемой, которую мы обсуждали в Нью—Мексико. Медицинский колледж ее засекретил.
      Лейша поняла, что интерком не защищен от прослушивания. Она чуть не рассмеялась: что в нынешних обстоятельствах могло служить надежной защитой?
      – Мы приступили к исследованиям, прилетел мой выдающийся коллега—китаец и присоединился к нам.
      Китаец? Сьюзан выразительно смотрела на нее, и Лейша наконец вспомнила. Интеллект Клода Гаспар—Тьере подвергался генетическим изменениям, и на банкете какого—то международного симпозиума он рассказал Сьюзан, что донором был китаец. Этот факт почему—то импонировал ему. Ученый принялся собирать вазы эпохи Мин и голографические изображения Запретного Города, что, в свою очередь, нравилось Сьюзан.
      Гаспар—Тьере мог прилететь из Парижа только в том случае, если Сьюзан убедила его, что открытия Уолкота заслуживают внимания.
      – Мы проработали начало проблемы, повторив более ранние исследования в этой области, – решительно продолжала Сьюзан, – а сейчас у нас возникла заминка. Мы будем держать тебя в курсе. Метод мистера Вонга мы применим на конечном этапе, потому что именно в конце возникает наибольший пробел.
      Лейша поняла, что Сьюзан упивается не только исследованиями, но и обстановкой псевдосекретности. Кажется, стоит закрыть глаза, она увидит мачеху такой, как сорок лет назад – с разлетающимися косами, полной энергии, ведущей двух девчушек сквозь "игру" контрольных тестов. Внезапная нежность захлестнула Лейшу.
      Она решила прервать паузу:
      – Начинать с конца? Это почти то же самое, если вместо свидетельских показаний при подготовке процесса использовать приговор.
      – Отнюдь, – весело произнесла Сьюзан. – Как твои дела, Лейша?
      – Суд на следующей неделе.
      – Ричард все еще...
      – Без перемен.
      – А Кевин...
      – Он не вернется.
      – Черт с ним, – сказала Сьюзан. Больше всего Лейшу ранило то, что Кевин предал всех Неспящих, а не лично ее. Неужели она больше не способна любить?
      – Сьюзан, знаешь, что мне вчера пришло в голову? В целом свете только три человека способны понять, почему я свидетельствую против Неспящих. Ты, Ричард и... папа.
      – Верно, – сказала Сьюзан. – Роджер никогда не считал классовую солидарность важнее правды. Он сам себе был классом. Но таких людей гораздо больше, Лейша.
      Лейша взглянула на груды распечаток в другом конце комнаты. Теперь она не могла их не читать.
      – Не похоже.
      – А—а, – протянула Сьюзан. Тот же звук нередко вырывался и у Алисы. – Ты знаешь, что в прошлом году в Соединенных Штатах было официально зарегистрировано всего 142 генетические модификации in vitro для создания неспящих младенцев?
      – Так мало?
      – А десять лет назад их были тысячи. Даже справедливые, умные люди не хотят, чтобы их дети подвергались дискриминации. Но если исследования твоего Уолкота... – Она замолчала.
      – Не моего, – возразила Лейша. – Уж точно не моего.
      – А—а, – Сьюзан многозначительно вздохнула.

      – Слушается дело "Народ против Дженнифер Фатимы Шарафи". Всем встать. Лейша поднялась со скамьи свидетелей. Сто шестьдесят два человека – присяжные, зрители, пресса, свидетели, адвокаты – встали вместе с ней. Единый организм со ста шестьюдесятью двумя враждующими умами. Поля безопасности накрывали зал суда, здание, весь город Коневанго. Два самых плотных слоя не пропускали передач по интеркому. Пятнадцать лет назад штат Нью—Йорк в очередной раз запретил применение записывающих устройств на судебных заседаниях. Все представители прессы обязаны были зарегистрировать эйдетическую память, акустические и нейронные импланты, или и то и другое. Лейша цинично прикинула, у скольких из них вдобавок есть скрытые генемоды?
      Рядом с репортерами сидели голохудожники. Незаметными движениями они лепили голограммы для вечерних новостей.
      – Верховный суд графства Каттарогус, штат Нью—Йорк, председатель – достопочтенный судья Даниель Дж.Дипфорд. Боже, храни Соединенные Штаты и их досточтимый суд!
      Лейша спросила себя, услышал ли еще кто—нибудь это лихорадочное восклицание.
      В первый день выступали свидетели. Две с половиной недели безжалостных допросов понадобилось, чтобы подобрать присяжных. Триста восемьдесят девять отводов – немыслимое число. В окончательный состав суда вошли восемь мужчин и четыре женщины. Белые, черные, цветные. Выпускники колледжей и люди со средним образованием, моложе пятидесяти и старше. Бездетные и доноры яйцеклеток. Работающие и получающие пособие. И ни одного Неспящего.
      "Гражданина должен судить суд равных".
      – Можете начинать, мистер Хоссак, – обратился судья к прокурору, крупному мужчине с густой седой шевелюрой, обладавшему ценным умением удерживать внимание аудитории своим спокойствием. Лейша знала о Джеффри Хоссаке все. Ему пятьдесят четыре года, на 23 выигранных процесса приходится 9 поражений, чист перед налоговой инспекцией, не получал взысканий от коллегии адвокатов, покупал хлеб только из настоящей пшеницы, был подписчиком двух информационных сетей и канала для интересующихся Гражданской войной. Старшая дочь прокурора отставала по тригонометрии.
      И он, и судья Дипфорд имели репутацию честных, справедливых и способных юристов.
      Несколько недель назад Лейша размышляла над досье Дипфорда и Хоссака. Вряд ли Убежище могло влиять на выбор судьи или прокурора; власть Неспящих распространялась преимущественно на экономику. Конечно, Убежище могло купить юристов или конгрессменов, но ничто не указывало на продажность Хоссака или Дипфорда.
      Что еще важнее, Дипфорд не был Спящим—фанатиком. Он председательствовал на девяти гражданских процессах, где одной из сторон были Неспящие, и каждый раз руководствовался соображениями разума и справедливости.
      Хоссак коротко и ясно изложил перед присяжными суть дела: существуют доказательства, что дефлектор И—энергии на скутере доктора Тимоти Херлингера был поврежден намеренно. В дальнейшем свидетели покажут, виновна ли в этом Дженнифер Шарафи.
      – Сканер сетчатки глаз, которым оборудован скутер, леди и джентльмены, дал три отпечатка: ребенка соседей, игравшего в то утро на улице, самого доктора Херлингера и взрослой Неспящей. Мы продемонстрируем далее, что эта Неспящая занимает один из самых высоких постов в Убежище. Она контролирует передовую технологию в мире.
      Хоссак сделал паузу:
      – В гараже "Самплис", рядом с местом, где стоял скутер доктора Херлингера, найден кулон. Его микрочип настолько отличается от известных, что правительственные эксперты все еще не могут продублировать его. Но мы выяснили, что он открывает ворота Убежища. Итак, обвинение докажет, что поломка скутера явилась частью сложного преступного плана, задуманного и осуществленного Убежищем. И единственный человек, который мог разработать этот план, – Дженнифер Шарафи, создатель незаконных властных структур. Внедрение в банковскую систему сейчас расследуется специальным подразделением Департамента юстиции Соединенных Штатов...
      – Протестую! – выкрикнул Уилл Сандалерос.
      – Мистер Хоссак, – сказал судья, – вы явно вышли за рамки вступительного слова. Не следует отвлекать внимание присяжных параллельным расследованием при рассмотрении данного дела.
      Присяжные дружно взглянули на Дженнифер, сидевшую очень прямо в своем белом одеянии за пуленепробиваемым экраном. Слово "властный" висело в воздухе, подобно электрическому заряду. Дженнифер упорно смотрела в одну точку.
      – Мисс Шарафи, – продолжал Хоссак, – пыталась всячески помешать исследованиям, которые позволили бы Спящим стать Неспящими, получив все биологические преимущества последних. Убежище не хочет, чтобы мы с вами имели эти привилегии. Дженнифер Шарафи не остановилась даже перед убийством.
      Присяжные напряженно слушали с невозмутимым видом.
      – Я не знаю, как опровергнуть представленное обвинение, – начал Уилл Сандалерос. Его красивое лицо с резкими чертами казалось растерянным. Ни один Неспящий не мог позволить себе обратиться к присяжным даже с малейшим намеком на вызов. Лейша наклонилась вперед, пристально всматриваясь в Сандалероса. Он выглядел сосредоточенным и энергичным. Компетентным.
      – Дело в том, – продолжал Сандалерос, – что Дженнифер Шарафи не виновна в убийстве. У обвинения нет веских доказательств. И я это докажу.
      Сандалерос вплотную придвинулся к скамье присяжных, и женщина в первом ряду слегка отпрянула.
      – Обвинение, леди и джентльмены, располагает очень прочной паутиной, сотканной из предубеждений, ненависти и инсинуаций с целью опорочить мисс Шарафи, потому что она – Неспящая.
      – Протестую! – гневно воскликнул Хоссак. – Перед Законом все равны. При использовании доказательств мы также не делаем различия между Спящими и Неспящими.
      Взгляды присутствующих обернулись на судью Дипфорда, который не колебался ни минуты. Очевидно, он заранее продумал этот ход.
      – Я разрешаю адвокату продолжать, – тихо произнес он, давая понять своим поступком, что предвзятости на его процессе нет места. Лейша почувствовала, как ее правая рука вонзилась в ладонь левой. Здесь какая—то ловушка...
      – Ваша честь... – очень спокойно начал Хоссак.
      – Протест отклоняется, мистер Хоссак. Мистер Сандалерос, продолжайте.
      – Это суд над Неспящей, – повторил Сандалерос, – именно потому, что она Неспящая...
      – Протестую! Подсудимой предъявлено обвинение на основании рассмотренных судом доказательств!
      Все посмотрели на Хоссака. Лейша уловила тот момент, когда он осознал, что сыграл на руку Сандалеросу. Независимо от фактов весь зал знал, что Дженнифер Шарафи была признана виновной двадцатью тремя членами большого жюри именно потому, что она Неспящая. Отрицая это, Хоссак выставил себя лгуном или глупцом. Человеком, не желающим признать уродливую действительность. Человеком, чьи слова должно подвергать сомнению.
      Лейша подумала, что на обостренном чувстве справедливости Хоссака здорово сыграли.
      Дженнифер Шарафи ни разу не шевельнулась.
      Первыми выступали свидетели, оказавшиеся на месте гибели Тимоти Херлингера.
      С их помощью Хоссак установил, что Херлингер превысил скорость, сделал резкий левый поворот и, как многие водители скутеров, вероятно, понадеялся на автоматический И—энергетический дефлекторный экран, который должен был удержать его на стандартном расстоянии в один фут от любого препятствия. Но этого не произошло, и он врезался в автомобиль мисс Стейси Хилман – она как раз трогалась с места. Херлингер никогда не носил шлема; дефлекторы сделали это необязательным. Он умер мгновенно.
      Робот дорожной полиции провел общий осмотр скутера и дал положительное заключение. Это настолько противоречило свидетельским показаниям, что один из полицейских осторожно опробовал скутер и обнаружил неисправность. Судно отправили на экспертизу.
      Элен Кассабиан, начальник энергетического отдела судебной экспертизы, тщательно подбирала слова. Присяжным такая манера казалась авторитетной, но Лейша знала, что за этим может скрываться упрямство и отсутствие гибкости. Хоссак подробно расспрашивал ее о скутере.
      – Каким изменениям был подвергнут дефлектор?
      – Экран был настроен так, чтобы при первом же ударе на скорости свыше пятнадцати миль в час выйти из строя.
      – Легко ли можно сделать подобное?
      – Нет. К И—конусу прикрепили специальное приспособление, чтобы вызвать поломку. – Она быстро скатилась на непонятный технический язык. Тем не менее присяжные внимательно слушали.
      – Вам доводилось видеть такое устройство раньше?
      – Нет. Насколько я знаю, такого еще не было.
      – Тогда откуда вам известно, как оно работает?
      – Мы провели всестороннюю проверку.
      – Могли бы вы теперь воспроизвести это приспособление?
      – Нет. Но я уверена, что в принципе это возможно. Но очень сложно. Мы пригласили специалистов из Министерства обороны...
      – Мы вызовем их в качестве свидетелей.
      – ...и они сказали, – невозмутимо продолжала Кассабиан, – что здесь использована передовая технология.
      – Итак, для создания подобного механизма потребовался бы очень развитый, скажем необычный, интеллект?
      – Протестую! – сказал Сандалерос. – На свидетельницу оказывают давление.
      – Ее профессиональное мнение как раз и интересует суд, – возразил Хоссак.
      – Разрешаю, – произнес судья.
      Хоссак повторил вопрос.
      – Да, – ответила Кассабиан.
      Хоссак дал этой мысли повиснуть в воздухе, пока просматривал свои записи. Глаза присяжных шарили по залу в поисках Неспящих – обладателей мощного интеллекта.
      – Теперь рассмотрим третий отпечаток, сделанный сканером в то утро, когда погиб доктор Херлингер, – произнес Хоссак. – Почему вы уверены, что это след взрослой женщины—Неспящей?
      – Отпечатки сетчатки глаза являются отпечатком ткани. И как всякая ткань, с возрастом она разрушается. Там, где клетки не регенерировали, появляется так называемая размытость. Ткани Неспящих каким—то образом регенерируют – Лейша второй раз в жизни почувствовала горькое сожаление в этих словах, – и изображение очень четкое, резкое. Чем старше объект, тем с большей уверенностью мы можем идентифицировать отпечаток Неспящего. У маленьких детей иногда даже компьютеру трудно увидеть различия. Но это была взрослая женщина.
      – Понимаю. И он не совпадает ни с одним из известных отпечатков Неспящих?
      – Нет. Он не зарегистрирован.
      – Поясните кое—что суду, мисс Кассабиан. У обвиняемой Дженнифер Шарафи был взят отпечаток сетчатки при аресте?
      – Да.
      – Совпадает ли он с изображением сканера со скутера доктора Херлингера? – Нет.
      – Значит, мисс Шарафи не могла лично участвовать в установке приспособления на скутер?
      – Нет. – Кассабиан предоставила возможность обвинению отметить этот момент прежде, чем защита извлечет из него выгоду.
      – Совпадает ли этот отпечаток с отпечатком Лейши Кэмден, которая находилась с доктором Херлингером как раз перед его гибелью?
      – Нет.
      Лейша почувствовала на себе взгляды присутствующих.
      – Но именно Неспящая наклонилась в то роковое утро над сканером и, следовательно, установила приспособление на скутер.
      – Протестую, – сказал Сандалерос. – Это предположение свидетеля!
      – Снимаю вопрос, – сказал Хоссак. Он снова оказался в центре внимания. Затем медленно повторил:
      – Отпечаток Неспящей. – И только потом добавил: – У меня все.
      Сандалерос яростно обрушился на свидетельницу. Куда подевалась его недавняя растерянность.
      – Мисс Кассабиан, сколько отпечатков сетчатки Неспящих хранится в банке данных правоохранительных органов Соединенных Штатов?
      – Сто тридцать три.
      – Всего? Из 22000?
      – Да, – ответила Кассабиан, и по тому, как она чуть дернулась на свидетельском стуле, Лейша поняла, что Элен Кассабиан не любит Неспящих.
      – Эта очень маленькая цифра, – недоумевал Сандалерос. – Скажите, при каких обстоятельствах отпечатки сетчатки глаза человека вводятся в банк данных полиции?
      – Когда на него заводят уголовное дело.
      – Только в этом случае?
      – Или если он работает в системе правоохранительных органов. Полиция, судьи, тюремные стражники. И так далее.
      – И адвокаты?
      – Да.
      – Так вот каким образом вы получили для проверки отпечаток, скажем, Лейши Кэмден.
      – Да.
      – Мисс Кассабиан, какой процент из этих 133 отпечатков Неспящих принадлежит работникам правоохранительных органов?
      Кассабиан ответила с явной неохотой:
      – Восемьдесят процентов.
      – Восемьдесят? Вы хотите сказать, что только 20 процентов из 133 Неспящих – 27 человек, арестовано за те девять лет, в течение которых собирались такие отпечатки?
      – Да, – ответила Кассабиан преувеличенно нейтрально.
      – Известно ли вам, за что их арестовали?
      – Троих за неприличное поведение, двоих за мелкие кражи, двадцать два за нарушение общественного порядка.
      – По—видимому, – сухо заметил Сандалерос, – Неспящие довольно законопослушны, мисс Кассабиан.
      – Да.
      – Может показаться, что самым распространенным преступлением Неспящих является само их существование. Именно оно вызывает волнения в обществе.
      – Протестую, – сказал Хоссак.
      – Протест принят. Мистер Сандалерос, у вас есть еще вопросы к мисс Кассабиан?
      И все же, подумала Лейша, Дипфорд позволил огласить статистику, явно не относившуюся к доказательствам и весьма косвенно – к делу.
      – Есть, – отрезал Сандалерос. Его поведение изменилось; он как будто стал выше ростом.
      – Мисс Кассабиан, может ли третье лицо ввести отпечаток в сканер?
      – Нет. С таким же успехом третье лицо могло бы, например, оставить отпечаток вашего пальца на пистолете.
      – Но третье лицо могло бы подменить чей—то пистолет тем, на котором имеются мои отпечатки. Можно ли проделать такое со сканером, если злоумышленник будет очень осторожен?
      – Ну... это очень сложно. У сканеров специальная защита...
      – Кто—нибудь может это сделать?
      Кассабиан неохотно ответила:
      – Только кто—то, обладающий огромными техническими знаниями и опытом, необычный человек...
      – С позволения суда, – твердо сказал Сандалерос, – я хотел бы еще раз прослушать ту часть записи, где мисс Кассабиан говорит о человеке, который, как мы знаем, испортил защитный дефлектор скутера.
      – Найдите и зачитайте, – приказал Дипфорд.
      – Достаточно, – прервал Сандалерос. – Итак, мы имеем некую личность, которая способна вывести из строя И—энергию и поэтому должна быть, по вашему собственному высказыванию, доктор Кассабиан, также способна подменить предварительно заряженным сканером тот, который был установлен на скутере доктора Херлингера.
      – Я не говорила...
      – Возможен ли такой вариант?
      – Для этого надо было...
      – Отвечайте на вопрос. Это ВОЗМОЖНО?
      Элен Кассабиан глубоко вздохнула;ей явно хотелось разорвать Сандалероса на части. Прошла долгая секунда. Наконец она произнесла:
      – Да.
      – У меня больше нет вопросов.
      Глава отдела судебной экспертизы уставилась на Сандалероса в молчаливой ярости.
      Лейша подошла к окну библиотеки и взглянула на полуночные огни Чикаго. Заседание суда отложили на уик—энд, и она улетела домой, устав от мотеля в Коневанго. В квартире было тихо и пусто. На прошлой неделе Кевин вывез всю свою мебель и картины.
      Она вернулась к терминалу. Надпись на экране не изменилась:
      СЕТЬ УБЕЖИЩА. ДОСТУП ЗАКРЫТ.
      – Отмена пароля, ввести идентификацию по сетчатке и голосу, команда прежняя.
      ДОСТУП ЗАКРЫТ.
      Сеть Убежища, некогда открытая для каждого Неспящего в мире, не желала признать ее даже по обязательным идентификационным признакам. Но это еще не все. Лейша знала: Дженнифер хочет наказать ее сильнее, чем простым исключением.
      – Личный вызов, срочно, Дженнифер Шарафи, отмена пароля, идентификация по сетчатке и голосу.
      ДОСТУП ЗАКРЫТ.
      – Личный вызов, срочно, Ричард Келлер, отмена пароля, идентификация по сетчатке и голосу.
      ДОСТУП ЗАКРЫТ.
      Она попыталась думать. Голову сдавило, будто она находилась глубоко под водой. Последний букет от Алисы наполнял комнату душным сладким запахом.
      – Личный вызов, срочно. Тони Индивино, отмена пароля, идентификация по сетчатке и голосу.
      На экране появилась Касси Блументаль, член Совета.
      – Лейша, я говорю от имени Дженнифер. Совет Убежища проголосовал за клятву солидарности. Тем, кто ее проигнорировал, закрыт доступ в само Убежище, запрещено вступать в деловые отношения с любым из нас, кто присягнул. Дженнифер просила передать тебе, чтобы ты перечитала речь Авраама Линкольна на съезде республиканцев в Иллинойсе в июне 1858 года, и добавила, что уроки прошлого вспомнили не только потому, что Кенцо Иагаи поставил личные достижения выше ценностей сообщества. Со следующего месяца все присягнувшие начнут расторгать коммерческие связи с тобой, с "Кэмден Энтерпрайзис", с соответствующими дочерними компаниями, как и со всеми компаниями Кевина Бейкера, включая пользование спецсетью, если он будет и далее отказываться от солидарности с сообществом. Это все.
      Экран погас.
      Лейша долго сидела неподвижно.
      Она запросила из библиотечного хранилища выступление Линкольна. По экрану поползли буквы, послышался звучный голос актера, но ей не нужно было ни то, ни другое: с первых же слов она вспомнила всю речь. Линкольн, чья юридическая практика в тот период окрепла, дал согласие баллотироваться в конгресс против Стефана Дугласа, блестяще защищавшего права штатов самим принимать решение о введении у себя рабства. Линкольн обратился к раздираемой спорами партии со словами: "Дом, который воюет против себя, не может выстоять".
      Лейша выключила терминал и пошла в комнату, в которой они с Кевином уединялись для нечастых занятий любовью. Он забрал кровать. Немного помедлив, она легла на пол, вытянув руки вдоль тела.
      Ричард. Кевин. Стелла. Убежище.
      Осталось ли у нее еще что—нибудь, что было бы жаль потерять.
      Дженнифер Шарафи смотрела наУиллаСандалеросасквозь слегка колеблющееся защитное поле, размытое как раз настолько, чтобы смягчить твердую юношескую линию его генетически смоделированного подбородка. Она сказала:
      – Доказательства моей причастности к неисправности скутера по большей части несущественны. Достанет ли ума присяжным, чтобы понять это?
      Он не стал ей лгать:
      – Присяжные из Спящих...
      Последовало долгое молчание.
      – Дженнифер, ты что—нибудь ешь? Ты не очень хорошо выглядишь.
      Она искренне удивилась. Неужели это имеет значение – как она выглядит, ест или нет. Недоумение сменилось недовольством. Она считала Сандалероса не столь сентиментальным. Нужно, чтобы он осознал, что такие мелочи ничто по сравнению с тем, что ей предстоит. Для чего же еще она самоистязалась, если не для настоящего блага Убежища. Ничто другое не играло здесь роли, и она с честью вышла из тяжелой битвы. Она превратила заключение, изоляцию, разлуку с детьми, стыд в дорогу к идеалу. Уилл Сандалерос обязан понимать это. Он должен испить ту же чашу, ибо он нужен ей в конце пути. Но не следует пытаться привести его туда слишком быстро. Вот в чем она ошиблась с Ричардом. Она думала, что Ричард идет рядом так же ровно и быстро, но он споткнулся, а она не заметила. Ричард был приверженцем устаревших идей и, возможно, все еще привязан к Лейше Кэмден. Ревности не было. Ричард оказался слабаком, вот и все. Уилл Сандалерос, обязанный Убежищу жизнью, будет достаточно сильным. Дженнифер сделает его таким. Но не сразу.
      Поэтому она сказала:
      – Со мной все в порядке. Что у тебя еще?
      – Лейша получила доступ в сеть вчера ночью.
      Она кивнула:
      – Хорошо. А остальные из нашего списка поклялись?
      – Все, кроме Кевина Бейкера. Хотя он все—таки съехал с ее квартиры.
      Удовольствие захлестнуло ее.
      – Его можно убедить дать клятву?
      – Не знаю. Он нужен тебе Внутри?
      – Нет. Извне.
      – Его трудно будет держать под электронным наблюдением. Боже, Дженнифер, большая часть всех этих приспособлений – его детище.
      – Наблюдение не удержит такого человека, как Кевин. И солидарность тоже. Мы будем действовать при помощи контрактов. Используем инструменты иагаизма в наших интересах. И никакой слежки.
      На лице Сандалероса отразилось сомнение, но он не стал спорить. Еще одну черту придется в нем сформировать. Он должен научиться возражать. Закаленный металл прочнее незакаленного.
      – Кто еще Извне принял клятву?
      Она внимательно слушала. Еще одного имени, которое ейхотелось услышать, среди них не оказалось.
      – Стелла Бевингтон?
      – Нет.
      – Время терпит. – Дженнифер наклонила голову и задала тот единственный вопрос, который позволяла себе при каждом свидании: – А мои дети?
      – Все в порядке. Наджла...
      – Передай, что я их люблю. И вот еще что. Приготовься сделать для меня одну важную вещь, Уилл. Этот шаг станет самым главным в истории Убежища.
      – Какой?
      Она рассказала ему.
      Джордан закрыл дверь в свой кабинет. Шум мгновенно прекратился – стук механизмов, рок—музыка, голоса и – громче всего – трансляция с процесса Шарафи на двух суперэкранах, которые Хок взял напрокат и установил в каждом конце похожего на пещеру административного здания. Джордан заплатил за работы по обеспечению звуконепроницаемости из собственного кармана.
      Он прислонился к дверному косяку, благословляя тишину. Резко зазвучал сигнал интеркома.
      – Джордан, ты там? – позвала Мейлин. – В третьем строении беспорядки, а я нигде не могу найти мистера Хока.
      – Что случилось?
      – Похоже, драка.
      – Иду. – Джордан рывком открыл дверь.
      "...Так я ей говорю..." – "Подай мне вон тот номер пять..." – "Последние свидетельские показания демонстрируют некоторые сомнения со стороны доктора Адама Уолкота, предполагаемой жертвы заговора Убежища..."
      – "Та—а—анцевать весь ве—ечер с тобо—о—ой..." – "...яростное нападение на фирму Неспящих "Карвер и дочь" прошлой ночью неустановленными..."
      Джордан решил провести весь отпуск в каком—нибудь заброшенном, пустынном, тихом месте. В одиночку.
      Он пробежал к невысоким зданиям, где хранились комплектующие, полученные от поставщиков, готовые скутеры и служебное оборудование. Строение 3 занимала Инспекция поступлений: наполовину склад, наполовину сортировочная. Дефектных деталей было много. Упаковочные пенопластовые коробки валялись по полу. В глубине, между высокими стеллажами, слышались крики. Пока Джордан бежал на звук, восьмиметровый стеллаж рухнул, с шрапнельным грохотом посыпалась комплектация. Закричала какая—то женщина.
      Плотные охранники в мундирах удерживали мужчину и женщину, которые с воплями вырывались. Охранники растерялись: среди рабочих "Мы спим", доведенных Хоком до состояния истеричной преданности, драки были редкостью. На полу стонал еще один, держась за голову. Рядом с ним неподвижно лежало огромное окровавленное тело.
      – Что здесь, черт возьми, происходит? – спросил Джордан. – Кто это – Джоуи?
      – Он – Неспящий! – взвизгнула женщина и попыталась пнуть распростертого гиганта. Охранник оттащил ее. Окровавленный шевельнулся.
      – Джоуи? – Джордан перешагнул через стонущего рабочего и с трудом перевернул гиганта на спину. Джоуи – другого имени у него не было, умственно отсталый человек невероятной силы, которому Хок разрешил жить, работать и питаться на фабрике, весил 350 фунтов при росте шесть с половиной футов. Джоуи таскал коробки и выполнял другую несложную работу, которую на всех предприятиях, кроме заводов "Мы спим", давно уже автоматизировали. Таких, как Джоуи, движение "Мы спим" спасало от нищеты и гибели. Однако теперь бедный парень зависел от Хока и терпел от рабочих те же насмешки, как в любом приюте. Джордан ни с кем не делился своими наблюдениями. Джоуи казался счастливым и был рабски предан Хоку. Как и все остальные.
      – Он – неспящий! – с отвращением крикнула женщина. – Здесь таким не место!
      Джордан холодно сказал типу, все еще рвавшемуся из рук охранника:
      – Дженкинс, сейчас тебя отпустят. Если ты сделаешь хоть шаг к Джоуи прежде, чем я во всем разберусь, пойдешь за ворота. Ясно? – Дженкинс мрачно кивнул. Охраннику Джордан сказал: – Попроси Мейлин вызвать "скорую". Дженкинс, расскажи мне, что произошло.
      – Этот ублюдок – Неспящий, – бубнил Дженкинс. – Нам не нужны такие...
      – Почему вы так решили?
      – Мы за ним следили, – ответил Дженкинс. – Он никогда не спит.
      – Шпионит! – взвизгнула женщина. – Небось для Убежища и этой суки Шарафи!
      Джордан повернулся к ней спиной. Встав на колени, он заглянул в лицо Джоуи. Закрытые веки дрожали, и Джордан вдруг понял, что рабочий в сознании. Дешевый синтетический костюм сильно порван. Грязный, с клочковатой бородой и немытыми космами он напоминал загнанного зверя. Джордан никогда не слыхал об умственно отсталых Неспящих, но если Джоуи стар – он выглядел старше самого Господа Бога, – то, возможно, ему была когда—то сделана только модификация, регулирующая сон. И если его коэффициент умственного развития был очень низким... но как он оказался ЗДЕСЬ? Неспящие заботятся о своих.
      Джордан тихо спросил:
      – Джоуи, ответь мне, ты – Неспящий?
      Джоуи открыл глаза; он всегда подчинялся прямым приказам. Слезы покатились, оставляя на лице грязные дорожки.
      – Мистер Ватроуз, не говорите мистеру Хоку! Пожалуйста!
      У Джордана екнуло сердце. Он встал. К его удивлению, Джоуи тоже с трудом поднялся на ноги, опираясь на стеллаж, который угрожающе зашатался. Джоуи отпрянул, обдавая Джордана невыносимой вонью. Гигант дрожал от ужаса. Он боялся Дженкинса, мрачно глядевшего в пол, Тернера, стонавшего и окровавленного, изрыгавшую брань Холли.
      – Заткнись, – приказал ей Джордан. – Кэмпбел, оставайтесь с Тернером до приезда "скорой". Дженкинс, убирайте этот разгром, позовите кого—нибудь из шестого цеха, чтобы доставка деталей к конвейерам не прерывалась. Обоим явиться в кабинет Хока сегодня в три часа. Джоуи, ты поедешь с Кэмпбелом и Тернером в больницу.
      – Не—е—ет, – зарыдал Джоуи, цепляясь за руку Джордана. Снаружи раздался вой сирены "скорой помощи".
      Как медики среагируют на Неспящего?
      – Ладно, – резко сказал Джордан. – Ладно, Джоуи. Я попрошу, чтобы тебя осмотрели здесь.
      Раны Джоуи оказались пустяковыми. После осмотра Джордан провел Джоуи в обход главного здания, через боковую дверь в свой кабинет. Дорогой он изумлялся: неужели запуганный, грязный, глупый, несамостоятельный Джоуи – Неспящий?
      Звуконепроницаемая дверь обрубила шум.
      – Теперь рассказывай, Джоуи. Как ты попал на эту фабрику?
      – Пешком.
      – Я хочу сказать – почему? Почему ты пришел на фабрику "Мы спим"?
      – Не знаю.
      – Тебе кто—то велел?
      – Мистер Хок. Ох, мистер Ватроуз, не говорите мистеру Хоку! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не говорите мистеру Хоку!
      – Не бойся, Джоуи. Послушай меня. Где ты жил до того, как мистер Хок привел тебя сюда?
      – Я не знаю!
      Джордан все еще допытывался, мягко и настойчиво, но Джоуи не мог ответить ни на один вопрос. Единственное, что он помнил и повторял снова и снова: какая—то миссис Чивер наказывала ему никому не говорить, что он Неспящий.
      – Джоуи, – сказал Джордан, – а ты...
      – Не говорите мистеру Хоку!
      На экране появилась Мейлин.
      – Джордан, мистер Хок возвращается. – Она с любопытством покосилась на Джоуи. – ЭТО ОН—ТО – Неспящий?
      – Только ты не начинай, Мейлин!
      – Черт, я только сказала...
      Хок вкатился в комнату и сразу стало ясно, кто хозяин в кабинете. Почти такой же громадный, как Джоуи, он настолько подчинял всех своей воле, что даже Джордан невольно съежился.
      – Кэмпбел все рассказал мне.
      – Уууууух, – застонал Джоуи, закрыв лицо руками.
      Джордан надеялся, что Хок сразу поймет свою ошибку. Ведь он так добр к людям. Но Хок все еще молча смотрел на Джоуи с еле заметной улыбкой, как будто это доставляло ему нескрываемое удовольствие.
      – Мистер Хок, м—м—мне п—п—придется уйти?.. – от волнения гигант начал заикаться.
      – Конечно, нет, Джоуи, – сказал Хок. – Оставайся, если хочешь.
      На лице Джоуи появилась надежда.
      – Д—д—даже если я н—н—никогда н—не с—сплю?
      – Даже если ты Неспящий, – улыбаясь согласился Хок. – Мы можем использовать тебя здесь.
      Джоуи, спотыкаясь, двинулся к Хоку и упал на колени. Обхватил руками, уткнулся в его твердый живот и зарыдал. Хок смотрел сверху вниз на Джоуи, слегка улыбаясь.
      Джордана замутило.
      – Хок, он не может здесь остаться.
      Хок погладил Джоуи по грязным волосам.
      – Джоуи, выйди из кабинета, – резко велел Джордан. – Это пока еще мой кабинет.
      Джордан замялся. Он не мог послать Джоуи в цех: слух уже наверняка разнесся по всей территории. Кабинет Хока заперт, складские помещения не годились вовсе – словом, не было ни одного места, где Джоуи не грозила бы опасность.
      – Отправляй его ко мне, – предложила с экрана Мейлин. Джордан забыл, что интерком все еще включен. – Здесь его никто не тронет.
      Джордан быстро обдумал этот вариант. У Мейлин имелось оружие, но... нет. Она этого не сделает. Он понял по голосу женщины.
      – Иди в будку к Мейлин, Джоуи, – сказал Джордан властно. – Сейчас же.
      Джоуи не двинулся с места.
      – Давай, Джоуи, – произнес Хок насмешливо, и Джоуи ушел.
      Джордан повернулся к боссу.
      – Его убьют, если он останется здесь.
      – Откуда ты знаешь?
      – Для вас тоже не новость. Вы так долго поощряли ненависть к Неспящим... – Он остановился. Так вот, значит, в чем смысл движения "Мы спим". Ненависть не только к Кевину Бейкеру, Лейше Кэмден и Дженнифер Шарафи, сильным и умным людям, которые сами могут о себе позаботиться. Но также к Джоуи, несчастному придурку, который не сумеет воспользоваться своей силой, даже если растолковать ему, в чем она.
      – Не думай так, Джордан, – тихо сказал Хок. – Джоуи – аномалия. Соринка в статистике Неспящих. Он ничего не значит в реальной борьбе за справедливость.
      – Он значит достаточно, чтобы вы обратили на него внимание. В противном случае вы бы отослали его в безопасное место. На фабрике его убьют, и вы закрываете на это глаза, чтобы еще раз восторжествовать над Неспящими, не так ли?
      Хок изящно присел на письменный стол Джордана, как сотни, тысячи раз раньше. Хок устраивался поудобнее, чтобы с удовольствием растоптать Джордана, уничтожить наивную веру, одержать легкую победу над человеком, разум которого даже сравнить нельзя с его собственным.
      Но не на этот раз.
      – Ты не учитываешь один существенный момент, Джорди, – начал босс. – Критерием личности служит выбор. Джоуи решил остаться. Все защитники человеческого достоинства от Эврипида до Кенцо Иагаи и Авраама Линкольна утверждали, что индивидуальный выбор должен перевешивать давление сообщества. Ведь сам Линкольн говорил – твоя замечательная тетушка могла бы точно процитировать – об опасности эмансипированных рабов...
      – Я ухожу, – прервал Джордан.
      Хок улыбнулся:
      – Ну, Джорди, не будем начинать все сначала. Что из этого вышло в прошлый раз?
      Джордан вышел из кабинета. Хок и его даст убить, только по—другому. Откровенно говоря, он только этим и занимается, просто Джордан не замечал. Или это тоже – часть дьявольского плана? Может, Хок хочет, чтобы он ушел?
      Ни в чем нельзя быть уверенным.
      Его оглушил шум фабрики. На северном суперэкране красовался снимок Убежища с воздуха. "Сторонники военных действий давно уже разрабатывают планы нападения на это якобы неприступное..." "Рит—тат—тат". "Гуля—а—ал с моей девчоонкой..." Джордан вышел в боковую дверь. Джоуи весит на 157 фунтов больше, чем он, и Джордану никак не увести его с фабрики силой. А убедить его может только Хок. Но оставить Джоуи здесь нельзя. Как же быть?
      Джоуи привалился к единственной непрозрачной стене будки. Мейлин выключила связь с кабинетом Хока; она, должно быть, слышала спор между Хоком и Джорданом. Женщина избегала смотреть в глаза" Джордану.
      – Я дала ему чуточку чая моей пра—прабабушки.
      – ЧАЯ...
      – Мы, речные крысы, знаем много такого, о чем вы, калифорнийские мальчики, и не догадываетесь, – устало произнесла Мейлин. – Забери его отсюда, Джордан. Я вызвала Кэмпбела. Он пособит тебе погрузить Джоуи в машину, если от мистера Хока не будет других распоряжений. Шевелись.
      – Мейлин, почему ты помогаешь Неспящему?
      Мейлин пожала плечами:
      – Ты только погляди, какая скотина! Даже грязные пеленки моего малыша так не воняют. Думаешь, я хочу бороться вот с ЭТИМ? – И добавила уже другим тоном: – Бедняга.
      Джордан пригнал машину к воротам. Они с Мейлин и ничего не подозревающим Кэмпбелом затолкали туда Джоуи. Перед тем как отъехать, Джордан высунулся из окна автомобиля:
      – Мейлин?
      – Что? – Она опять стала колючей. Бесцветные волосы, растрепавшись от усилий, упали на лицо.
      – Поехали со мной. Ты же больше в это не веришь.
      Мейлин замкнулась. Пламя превратилось в лед.
      – Нет.
      – Но ты же видишь, что...
      – Здесь все, что осталось от моей надежды, Джордан.
      Она вернулась в караулку, склонилась над мониторами. Джордан тронулся в путь со своим пленником, чья вонючая туша громоздилась на заднем сиденье. Джордан не оглянулся. Больше он не вернется.

      Спустя две недели судебных заседаний Ричард Келлер давал показания против своей жены. Пресса бурлила. Пальцы голохудожников летали; цветожурналисты шептали в субвокальные диктофоны. Лейша замечала злорадные улыбки, свойственные мелким, жестоким людям при виде чужой боли.
      Ричард был с ног до головы в черном. Лейша вспомнила, как он любил закладывать яркие цвета в программы домашних картин и окон. Чаще всего цвета моря: зеленый, синий, светло—серый и кремовый. Ричард, сгорбившись, наклонился вперед, руки безжизненно лежали на коленях, и в освещенном зале его широкое лицо с туго натянутой кожей казалось плоским. Не очень чистые ногти были подстрижены неровно. Ричард, который страстно любил море!..
      – Когда вы узнали, что ваша жена похитила разработки доктора Уолкота и запатентовала их от имени Убежища? – спросил Хоссак.
      Сандалерос вскочил:
      – Протестую! Этот факт еще не установлен, и нигде – нигде! – не зафиксировано, что разработки похищены.
      – Протест принят, – судья пристально посмотрел на Хоссака. – Ваш промах нельзя объяснить неопытностью, мистер Хоссак.
      – Мистер Келлер, когда ваша жена сказала вам, что Убежище подало заявку на патенты по исследованиям, которые позволяют Спящим стать Неспящими?
      – Утром 28 августа, – монотонно произнес Ричард.
      – Через шесть недель после подачи заявки?
      – Да.
      – Какова была ваша реакция?
      – Я спросил ее, – Ричард сидел в той же позе, – кто в Убежище разработал эти методы.
      – И что она ответила?
      – Она сказала, что получила их Извне и ввела заявку в систему Патентного Бюро Соединенных Штатов задним числом.
      – Протестую! Показания с чужих слов!
      – Протест не принимается, – произнес Дипфорд.
      – Другими словами, она призналась, – продолжал Хоссак, – что вторглась в информационные сети Соединенных Штатов.
      – Да.
      – Вы спрашивали о том, как было совершено похищение?
      – Да.
      – Расскажите суду.
      В предвкушении именно этого момента зрители набились в зал, как сельди в бочку. Послушать, как власть Убежища разоблачат изнутри, выпотрошат человека, который уже выпотрошил сам себя. Напряжение в зале росло.
      – Я уже объяснял Лейше Кэмден, что я не специалист по информационным сетям. Я не знаю, как это сделали. То немногое, что мне известно, было записано в Департаменте юстиции Соединенных Штатов. Если хотите услышать, поставьте запись. Я не стану повторять.
      Судья Дипфорд подался вперед:
      – Мистер Келлер, вы находитесь под присягой. Отвечайте на вопрос.
      – Нет, – сказал Ричард.
      – Если вы не ответите, – сказал судья, – я обвиню вас в неуважении к суду.
      Ричард рассмеялся:
      – Вот так? – Он поднял руки, как боксер, получивший сокрушительный удар, и безвольно уронил их. На дальнейшие вопросы он не отвечал, только невпопад улыбался и бормотал "неуважение". Судья объявил часовой перерыв.
      Заседание возобновилось. Все, кроме Уилла Сандалероса, устали. Рвать человека на части – тяжкий труд, в оцепенении подумала Лейша.
      Уилл Сандалерос же казался воодушевленным.
      Хоссак покачал кулоном на золотой цепочке перед носом свидетеля:
      – Вы узнаете этот предмет, мистер Келлер?
      – Да. – Лицо Ричарда напоминало черствый пончик.
      – Что это?
      – Микроэнергетический контроллер, настроенный на И—поле Убежища.
      Каплевидный кулон был сделан из какого—то гладкого непрозрачного материала зеленого цвета. Угрюмый смотритель гаража нашел его возле ячейки скутера доктора Херлингера после того, как заметил, что какой—то человек в маске и перчатках выбежал в боковую дверь. Экран у входа был снят. "Чтобы не регистрировал каждую мою отлучку, понимаете?" – объяснилтогда смотритель. Лейша не усомнилась в его показаниях. Многолетний опыт научил ее сразу распознавать свидетеля, которомунастолько наплевать на правосудие, что он не станет лгать.
      – Кому принадлежит это устройство, мистер Келлер?
      – Я не знаю.
      – Разве кулоны не идентифицируются? Инициалами, цветом или как—то еще?
      – Нет.
      – Сколько их всего?
      – Не знаю.
      – Почему?
      – Я не отвечал за их производство или распределение.
      – А кто?
      – Моя жена.
      – Вы имеете в виду обвиняемую, Дженнифер Шарафи?
      – Да.
      Хоссак углубился в свои записи. Лейша прямо—таки читала мысли присяжных: что же заставляет мужа позорить свою жену? Она сжала кулаки.
      – Мистер Келлер, вы являетесь членом Совета Убежища. Почему же вы не знаете, сколько таких кулонов существует?
      – Я не хотел знать.
      Если бы Лейша была адвокатом Ричарда, она ни за что не позволила бы ему произнести эти слова. Но Ричард отказался от услуг адвоката. Она неожиданно подумала: а есть ли у него такой кулон? Или у маленькой Наджлы? У Рики?
      – Вы осуждали деятельность своей жены?
      – Протестую! – яростно воскликнул Сандалерос. – Мистер Хоссак навязывает свидетелю предвзятые мнения. К тому же вся линия обвинения не связана с моим клиентом. Адвокат противной стороны знает, что такие контроллеры есть еще по крайней мере у двадцати человек. Если мистер Хоссак думает, что этично козырять второстепенными обстоятельствами ради их сенсационности...
      – Ваша честь, – сказал Хоссак, – мы сейчас доказываем, что Убежище, совершенно очевидно, связано с поломкой скутера...
      – Протестую! Неужели вы считаете, что кто—либо из Неспящих мог обронить амулет? Глупости. Улика подброшена, и мисс Шарафи...
      – Протестую!
      – Представителям сторон подойти к судейской скамье!
      Сандалерос с заметным усилием взял себя в руки, Хоссак проплыл вперед, мрачный, как туча. Дипфорд гневно склонился к ним через стол. Но когда оба юриста вернулись на места, Сандалерос был вне себя от ярости.
      Лейша закрыла глаза. Теперь она точно знала, чего ожидать от перекрестного допроса, который устроит Сандалерос.
      Долго ждать не пришлось.
      – И вы говорите суду, – начал Сандалерос с явным недоверием, – что вы, обратившись к Лейше Кэмден, предали собственную жену с целью...
      – Запрещенный прием! – устало сказал Хоссак. – Предательство – это провокация.
      – Протест удовлетворен.
      – Итак, вы утверждаете, что разоблачали свою жену, потому что она нарушила закон, тот самый закон, который не защитил ваш бизнес от предрассудков Спящих, не защитил вашего друга, Энтони Индивино, от убийства Спящими, не...
      – Протестую! – закричал Хоссак.
      – Отклоняется, – сказал Дипфорд.
      – ...не защитил ваших детей от угроз сброда из движения "Мы спим" в аэропорту "Звезды и Полосы", не уберег ваше исследовательское судно от диверсии – и тем не менее вы изобличаете жену?
      – Да, – прохрипел Ричард. – Не было другого способа остановить Дженнифер. Я говорил ей, умолял... я пошел к Лейше еще до того, как узнал о Херлингере... Лейша не сказала мне...
      Даже Дипфорд отвел глаза.
      Сандалерос едко повторил:
      – Значит, на обличение вас подвигли супружеская забота и гражданский долг. Похвально. Скажите, мистер Келлер, были ли вы когда—нибудь любовником мисс Кэмден?
      – Протестую! – Хоссак сорвался на визг. – Это к делу не относится! Ваша честь...
      Дипфорд внимательно разглядывал свой молоток. Лейша поняла, что он разрешит продолжать во имя справедливости к угнетенному меньшинству.
      – Протест отклонен.
      – Мистер Келлер, – произнес Сандалерос сквозь зубы; Лейша видела, как он с каждой секундой превращается в ангела—мстителя. Первоначальный Уилл Сандалерос почти исчез. – Состояли ли вы с Лейшей Кэмден в любовной связи?
      – Да.
      – И будучи в браке с Дженнифер Шарафи?
      – Да, – ответил Ричард.
      – Когда? – спокойно спросил Кевин с экрана гостиничного интеркома.
      – До того, как мы с тобой начали жить вместе. – Лейша тщательно подбирала слова. – Дженнифер не могла забыть Тони, и Ричард почувствовал... Это не имеет значения, Кевин.
      Она тотчас поняла, что сморозила глупость. Для суда этот факт имел огромное значение. Для Ричарда. Возможно, даже для Дженнифер, хотя чужая душа потемки.
      – Дженнифер знала. Мне кажется, время от времени ей хотелось, чтобы я попыталась вернуть Ричарда.
      – Я собираюсь принять клятву Убежища.
      – Почему?
      – Иначе я не смогу заниматься бизнесом, Лейша. "Бейкер Энтерпрайзис" слишком тесно связан с фирмой Дональда Поспулы, с "Аэродином", с полудюжиной других компаний Неспящих. Я понесу огромные убытки.
      – Что ты об этом знаешь!
      – Лейша, пойми. Это сугубо финансовый ход.
      – Разве это главное?
      – Конечно, нет. Убежище не требует ничегоаморального, только солидарности с сообществом, в основном экономической.
      Лейша отключила интерком. Кевин в ладу с самим собой. Дженнифер никогда бы не заразила его своей одержимостью.
      Несколько дней назад ей показалось, что все самое дорогое она уже потеряла. Сегодня список пополнился.
      Безопасность, закодированная в кулонах. Клятвы верности. Подброшенные улики. Но сей факт суд оставит без внимания.
      Лейша сидела на гостиничной кровати, которая занимала почти всю комнату. Впервые попав в этот отель, Лейша подумала: в гостиничном бизнесе секс играет главную роль. Ложная посылка. Для них важнее всего сон.
      Конечно, она не рассчитывала на кристальную честность судей. Практикующие адвокаты не столь наивны. Но она надеялась хотя бы на то, что закон имеет достаточно широкое толкование.
      Лейша вспомнила день, когда поняла, что иагаистская экономика весьма ограниченна. Ее зацикленность на совершенства индивида оставляла за бортом тех, кто не имел и никогда не будет иметь никаких достоинств. Нищие подобны паразитам на теле млекопитающего, но они служат пищей другим насекомым, а те идут в пищу птицам, которые становятся жертвой грызунов, а уже их ест страдающее от блох млекопитающее. Кровавая экология торговли, вот что существует на самом деле, а не контракты иагаистов, заключаемые в вакууме. Экология включает Спящих и Неспящих, производителей и нищих, и даже тех, кто кажется бесполезным. Благодаря этому поддерживается экологическое равновесие.
      А если закон сдерживают тесные рамки?
      И посему он не может дать объективную оценку способностей и правильно трактовать Неспящего или разобраться, что же произошло между ней и Ричардом. И почему нельзя убрать из жизнизависть, вечную, как генетическая структура. Многочисленные акты по правам человека, чтобы избавиться от предрассудков по отношению к биологическим группам: черных, женщин, индейцев. Но никогда прежде в Соединенных Штатах одна и та же группа не становилась одновременно объектом зависти и не порождала столько предубеждений.
      Лейша опустила голову. Уже ясно, как пойдет судебный процесс. Ее показания Сандалерос преподнесет как ревность любовницы к законной жене. Ричарда смешают с грязью. Хоссак разыграет свой главный козырь – могущество Убежища. Сандалерос запретит Дженнифер выступать: ее самообладание присяжным—Спящим покажется бесчувственностью, ее желание защитить своих – нападками на внешний мир...
      Но ведь так оно и есть.
      Присяжные выберут что—нибудь одно: оправдать Дженнифер, поверив в мифический любовный треугольник. Или осудить ее как Неспящую, к тому же из высших эшелонов, и тогда Дженнифер ни за что не выжить в тюрьме. Убежище еще сильнее затаится – могущественный паук, плетущий электронную паутину, все больше проникающийся страхом перед Спящими, которых он редко видит, никогда не вступает в контакт, если только Неспящие не разрушат эту экономику. "Они установили над всем тайный контроль. Они работают с международными компаниями, чтобы поставить нас на колени. И они не остановятся перед убийством".
      И тем самым докажут изначальную правоту Дженнифер, защищавшей своих. Словно змея, заглатывающая собственный хвост. Стремясь быть справедливым и одинаковым для всех, закон слишком многое упускает. В будущем настанет царство беззакония.
      Лейшу покидала ее прежняя вера в закон, будто из комнаты выкачивали воздух. Она задыхалась, падала в холод и темноту безвоздушного пространства.
      Лейша попыталась встать, но ноги не слушались. Ничего подобного раньше не случалось. Она оказалась на полу, на четвереньках, и какая—то часть ее разума сказала: "Сердечный приступ". Но сердца Неспящих не изнашиваются.
      Дверь в номер открылась, но сигнализация не сработала. Лейша с трудом поднялась на ноги. В дверном проеме появилась массивная фигура, державшая в руках нечто столь же массивное. Лейша не двигалась. Ее люди оборудовали номер точно такой же системой безопасности, как в ее чикагской квартире. Кода в Коневанго никто не знал.
      Если Убежище организует убийства так же хорошо, как кражи...
      Незнакомец шарил в поисках выключателя.
      – Зажгите свет, – четко произнесла Лейша.
      Алиса мигала от яркого света. Огромный предмет оказался чемоданом.
      – Лейша? Ты сидишь в темноте?
      – Алиса!
      – Код твоей квартиры открыл обе двери... Тебе не кажется, что его надо сменить? В холле толпа репортеров...
      – Алиса! – Лейша вдруг очутилась в объятиях Алисы и зарыдала.
      – Разве ты не знала, что я приеду?
      Лейша замотала головой.
      Алиса разжала руки, и Лейша увидела, как светится лицо сестры.
      – Я знала, что сегодня будет твоя ночь. Ночь, когда ты упадешь в Дыру. Я ПОЧУВСТВОВАЛА вчера. – Она вдруг звонко рассмеялась. – Это было как озарение. За 3000 миль я поняла, что на тебя надвигается огромная беда, и приехала.
      Лейша перестала рыдать.
      – Сердце подсказало мне, – повторила Алиса. – Точно так же, как у других близнецов!
      – Алиса...
      – Не надо, Лейша.
      И Лейша поняла, отчего светилось лицо Алисы. Это был триумф.
      – Я знала, что нужна тебе. И вот я здесь. – Она снова обняла Лейшу, смеясь и плача. – Все будет хорошо. Ты не одна.
      Лейша изо всех сил вцепилась в сестру. Она единственная вытащит ее из пустоты. Алиса, надежная, как мать—земля. Алиса, которая отныне всегда будет рядом. Алиса. Единственное, что Лейша не потеряла.
      – Я знала, – прошептала Алиса. И прибавила, уже громче: – Теперь я могу уже не посылать эти треклятые цветы.
      Сестры проговорили много часов, и Алису стало клонить в сон, когда раздался сигнал интеркома. Лейша выключила его: только срочный сигнал мог пройти через линию. Она повернулась к экрану. На нем вспыхивали два пароля. Неизвестно почему, линия связи принимала их одновременно.
      – Это Сьюзан Меллинг. Я должна...
      – Говорит Стелла Бевингтон. Я только что включила сеть. Тот...
      – ...немедленно поговорить с тобой. Позвони...
      – ...кулон, который был...
      – ...мне по защищенной линии...
      – ...найден на стоянке в гараже...
      – ...как только сможешь!
      – ...принадлежит мне!
      – Мы закончили исследования, – произнесла с экрана Сьюзан. Седые волосы сальными прядями торчали из небрежного пучка, глаза горели. – Гаспар—Тьере и я. Избыточные коды Уолкота в ДНК Неспящих.
      – И что же? – спросила Лейша.
      – Это незащищенная линия? К чертям, пусть пресса подслушивает. Пусть Убежище подслушивает, пусть знает весь мир!
      – Сьюзан, пожалуйста...
      – Никаких "пожалуйста". Уравнения не сработают. Между отключением механизма сна на доэмбриональном генетическом уровне и попыткой сделать то же самое после того, как мозг начинает дифференцироваться, – огромная разница. Это невозможно преодолеть. По вполне определенным биологическим причинам. Опуская подробности, скажу – превратить Спящего в Неспящего не сможет никто и никогда. Ни Уолкот, ни сверхумники из Убежища, ни вся королевская конница и вся королевская рать. Уолкот лжет.
      – Я... я не понимаю.
      – Он все фальсифицировал. Достаточно правдоподобно, чтобы специалистам потребовалось некоторое время на проверку. Но в основе всего – миф, и он, как ученый, не мог этого не знать. Уолкот пришел к тебе со своим псевдооткрытием. Убежище подделало ложные патенты, а Дженнифер Шарафи теперь судят за убийство.
      Лейша ясно чувствовала присутствие Алисы в комнате.
      – Зачем?
      – Не знаю, – сказала Сьюзан. – Но все – небылицы! – И расплакалась.
      – Сьюзан... ох, Сьюзан...
      – Прости. Вот чего я не хотела, так это плакать... Кто с тобой? Ты не одна?
      – Алиса.
      – Я подумала, что могу стать созданием своих рук. Глупая идея, а? Мировая литература нам доказала, что творец не может стать творением.
      Сьюзан перестала плакать так же внезапно.
      – В конце концов, Лейша, это ведь бред какой—то, правда? Если все станут меценатами? – и жестко сказала: – Уничтожь Уолкота, Лейша. Как любого шарлатана, который бессовестно играет на чувствах умирающих.
      – Уничтожу. – Лейша неожиданно поняла, кто стоял за спиной Уолкота.

      Заспанный Джордан открыл дверь. 4:30 утра. На пороге стояла Лейша Кэмден с тремя молчаливыми телохранителями.
      – Лейша! Что...
      – Собирайся быстрее – уверена, Хок уже знает, что я здесь. Никак не могла сообщить тебе о своем приезде, чтобы он не перехватил. Поторапливайся, Джордан. Едем на фабрику "Мы спим".
      Надо бы объяснить ей, подумал Джордан, что он окончательно порвал с фабрикой. Но, взглянув на тетку, понял, что она поедет туда и одна. На Лейше был длинный голубой свитер. Голубые тени подчеркивали мешки под глазами. Она приподнялась на цыпочки и подалась вперед, и Джордану пришло в голову, что Лейша очень нуждается в нем.
      – Сейчас, – произнес он.
      В темной прихожей Джоуи приподнялся с раскладушки.
      – Иди в комнату, – сказал Джордан. – Все в порядке.
      Рядом с домом на площадке для парковки стоял самолет, свернутый для вертикального приземления. Но это был не аэрокар – на панели управления отсутствовали опознавательные знаки. В воздухе он раскрылся и стремительно понесся над спящим городом.
      – Лейша, что все это значит?
      – Хок убил Тимоти Херлингера.
      У Джордана засосало под ложечкой.
      Он знал, что это правда, еще до того, как Лейша заговорила. Казалось, Лейша излучает резкий, зловещий свет, предупреждающий людей об опасности. Она повторила:
      – Убийство доктора Херлингера – дело рук Хока.
      – И ты рада, – услышал Джордан собственный голос.
      Лейша с немым изумлением уставилась на племянника. Они смотрели друг на друга в тесной кабине самолета. Слова вырвались невольно, но и они были правдой. Она рада, что Неспящие здесь ни при чем. Поэтому ей нужно, чтобы Джордан ехал с ней.
      – Свидетель обвинения, – произнес он.
      – Что?
      – Не важно. Рассказывай.
      Она нисколько не колебалась.
      – Отпечаток сетчатки на сканере совпадет с отпечатком Стеллы Бевингтон. Скорее всего Хок получил его на дне рождения Бека, когда все беззаботно веселились. Помнишь, он вынудил тебя взять его с собой? Именно тогда он стащил кулон Стеллы. Дженнифер передала ей контроллер, чтобы залучить Стеллу в Убежище. Стелла сняла его на вечеринке, потому что еще раз убедилась в доброте и терпимости Спящих, таких, как твоя мать. Стела сообщила Дженнифер, но без подробностей, из—за меня...
      Тетка отвернулась. Джордан подавил в себе жалость: Лейша ничего не теряет. Убийца – Спящий.
      – Дженнифер знала, что невозможно случайно обнаружить назначение кулона; в противном случае устройство самоликвидируется. Поэтому она не очень встревожилась. Дженнифер уже клюнула на приманку Хока – патенты. Джордан, нет способа превратить Спящих в Неспящих. Хок все блестяще спланировал. Он нанял Уолкота и Херлингера, чтобы они придали мифу наукообразный характер. Убежищепроникло в правительственную информационную сеть и оформило заявки задним числом. Он заставил Уолкота заявить о краже, натравил прессу и даже без обвинительного приговора нанес Убежищу сокрушительный удар. А движение "Мы спим" расцвело.
      "Так и произошло", – подумал Джордан. Хок всегда былотменным стратегом. Маленький самолет начал снижаться над фабрикой.
      – Но у Херлингера проснулась совесть. Он собирался разоблачить Уолкота и Хока. Поэтому Хок убрал его.
      Как это характерно для Лейши, подумал Джордан. Даже в такой ситуации она выдумала угрызение совести, предположила, что причиной гибели ученого стали порядочность и ответственность перед обществом.
      – У тебя нет доказательств, – сказал Джордан. – А если все твои слова правда, Хок уже знает, что мы летим к нему, и никаких улик не останется.
      Лейша взглянула на него, сверкнув глазами:
      – В любом случае там не осталось никаких улик.
      – Тогда зачем весь сыр—бор?
      Она не ответила.
      С ворот фабрики был снят защитный экран. Незнакомая охранница взмахом руки пропустила их на территорию.
      Хок ждал в кабинете. На столе выстроился весь парадный набор: куклы племени чероки, кофейная кружка Гарварда, кипа полуграмотных писем от благодарных рабочих, золоченые статуэтки с предприятий "Мы спим". Некоторые Джордан никогда раньше не видел; должно быть, Хок доставал их одну за другой, тщательно расставляя, чтобы видели все входившие. Дешевые поделки. Тотемы сомнительных успехов. Джордану стало холодно. Значит, это реальность. Хок убийца.
      – Мисс Кэмден?
      Голос Лейши был спокоен, но зловещее сияние не пропало.
      – Вы убили Тимоти Херлингера.
      Хок улыбнулся:
      – Я не убивал.
      – Нет, убили, – повторила Лейша, но Джордану показалось, что она не будет настаивать на своем. – Вы организовали фальшивые исследования, чтобы раздуть ненависть к Неспящим, а когда вам представился случай подставить Неспящего, вы не побрезговали.
      – Не знаю, о чем вы говорите, – приветливо улыбался Хок.
      – Вы пошли на это, чтобы увеличить прибыли предприятий "Мы спим". Скорее вы думали, что такова ваша цель. На самом деле вы из тех слабаков, которые стремятся уничтожить превосходство, если оно им недоступно.
      Лицо Хока начало наливаться кровью. Джордан попытался вмешаться:
      – Лейша...
      – Все в порядке, Джордан, – четко произнесла она. – Мистер Хок знает, что мои телохранители хорошо тренированы, приборы самолета фиксируют каждый мой шаг, я веду запись. Мне ничего не грозит. – Она повернулась к Хоку. – Вам, разумеется, тоже. Вы с Дженнифер чисты. Как только обнаружат, что отпечаток сетчатки принадлежит Стелле Бевингтон, обвинение рассыплется в прах. Она объяснит не только, как потеряла кулон, но и где находилась в то злополучное утро. Стелла была на собрании корпорации в Харрисбурге, штат Пенсильвания. Вы знали, что все это всплывет, не правда ли, мистер Хок? Как только кулон будет представлен в суде и Стелла его опознает. Но ненависть разгорится еще сильнее, а это самое главное для вас.
      – Чушь, мисс Кэмден. – Хок овладел собой. – Но я все—таки отвечу на ваше последнее утверждение. – Он взял со стола пачку писем. – Вот это имеет значение. Благодарность людей, которые обрели достоинство работающего человека благодаря "Мы спим".
      – Достоинство? Основанное на подлоге, воровстве, убийстве?
      – Единственную кражу, о которой мне известно, совершило Убежище,
      похитив патенты Уолкота. Так сообщают "новости".
      – А! – Лейша выдохнула. – Тогда позвольте мне рассказать еще об одном грабеже, мистер Хок. Вы украли еще кое—что у моей сестры Алисы, у моего друга Сьюзан Меллинг и у каждого из Спящих, поверившего в возможность получить долгую жизнь. Они надеялись в те ночные часы, когда лежат без сна и думают о жизни и смерти. Вы удивляетесь, откуда мне это известно. Сьюзан Меллинг знает, что умирает от неоперабельной опухоли мозга, и ей отчаянно хочется жить. Вы посулили выход, мистер Хок, а потом украли его. У Алисы, у Сьюзан, у каждого из Спящих, которые не признают ненависть. Вы ограбили порядочных людей, которые стараются быть выше ненависти.
      На лице Хока застыла улыбка. Спустя некоторое время он насмешливо
      произнес:
      – Мисс Кэмден, вам в пору писать поздравительные открытки.
      Лейша невозмутимо повернулась к выходу, показав этим презрительным движением, как мало ожидала она от встречи. Она бросила вызов Хоку, желая оставаться честной перед собой.
      Никто не остановил их. Они не разговаривали, пока самолет не заскользил над черными полями, перерезанными черной рекой. Джордан посмотрел на тетку:
      – Ты хотела открыть мне глаза на Хока.
      Лейша взяла его за руку:
      – Да. Кроме тебя, у меня ничего нет, Джордан. Только ты.
      – Сообщество, – спокойно объясняла Дженнифер Шарафи своим детям, – всегда должно стоять на первом месте. Вот почему папа больше не вернется домой. Он предал свое сообщество.
      Дети смотрели на свои туфли. Дженнифер понимала, что они ее боятся. Что ж, страх – всего лишь древнее название уважения.
      Наконец Наджла тоненько произнесла:
      – Почему нам надо покидать Убежище?
      – Мы не покидаем Убежище. Оно навсегда с нами. Повсюду, где есть сообщество, будет и Убежище. Вам понравится новое место. Там мы будем в большей безопасности.
      Рики поднял на мать глаза – уменьшенная копия Ричарда.
      – Когда будет готова орбитальная станция?
      – Через пять лет. Мы должны спланировать ее, построить, оплатить. – Пять лет – за такой срок еще никому не удавалось создать орбитальную станцию, даже если купить готовую оболочку у правительства Дальнего Востока.
      – И мы никогда больше не вернемся на Землю?
      – Отчего же? Ты вернешься сюда, когда вырастешь. Большая часть нашего бизнеса останется здесь. Но мы будем вести дела с орбитальной станции и найдем способ использовать генемоды для построения самого прочного общества на все времена.
      Наджла спросила с сомнением:
      – А это законно?
      Дженнифер встала, складки аббая упали на сандалии. Дети поднялись вслед за ней. У Наджлы на лице все еще было написано сомнение, у Рики – беспокойство.
      – Мы сделаем это законным для вас и ваших потомков.
      – Мама... – начал Рики и замолчал. По его маленькому лицу пробежала тень. Дженнифер наклонилась и поцеловала его, поцеловала Наджлу, повернулась и направилась к дому. Она поговорит с детьми позже. А сейчас у нее много дел. Надо держать все под контролем.

      Сьюзан Меллинг и Лейша Кэмден расположились в шезлонгах на крыше дома в пустыне Нью—Мексико, наблюдая за Джорданом и Стеллой, медленно идущими к огромному тополю у ручья. Над головой слабо мерцал летний треугольник – Вега, Альтаир и Лебедь. Над горизонтом гасли последние красные отблески. Темнота протянулась к горам, вершины которых все еще сверкали в лучах невидимого солнца. Сьюзан вздрогнула.
      – Я принесу свитер, – предложила Лейша.
      – Мне не холодно, – ответила Сьюзан.
      Лейша нашла пуловер в неприбранном кабинете Сьюзан и на секунду остановилась в гостиной. Полированные черепа исчезли. Она взобралась по лестнице и закутала пуловером плечи Сьюзан.
      – Посмотри На них, – произнесла Сьюзан с явным удовольствием. Силуэт Джордана слился с тенью Стеллы. Лейша улыбнулась: по крайней мере зрение у Сьюзан по—прежнему острое.
      Женщины молчали. Сьюзан нарушила тишину:
      – Опять звонил Кевин.
      – Нет.
      Маленькая, больная старая женщина шевельнулась на стуле.
      – Ты не веришь в прощение, Лейша?
      – Нет, верю. Но Кевин не подозревает, что совершил нечто такое, за что нужно прощать.
      – Мне кажется, он не знает, что Ричард здесь, с тобой.
      – Мне все равно, – сказала Лейша. – Кто теперь что—то может знать?
      – Так же, как ты не могла знать, что Дженнифер Шарафи не виновна в убийстве. И поэтому не можешь простить себе, как не можешь простить Кевина.
      Лейша отвернулась. Лунный свет резанул щеку, словно скальпель. Донесся тихий смех. Лейша неожиданно сказала:
      – Если бы здесь была Алиса!
      Сьюзан напряженно улыбнулась. Пора опять увеличивать дозу болеутоляющих.
      – Возможно, она снова появится, если ты позарез будешь в ней нуждаться.
      – Ничего смешного.
      – Лейша, ты не веришь, что Алису посетило сверхъестественное предчувствие?
      – Я верю, что она в это верит, – осторожно ответила Лейша. Она слишком дорожила их новыми отношениями с сестрой. Единственное, что у нее осталось после года катастрофических потерь, – Алиса и умирающая Сьюзан.
      Тем не менее раньше она всегда была честна со Сьюзан.
      – Ты же знаешь, я отрицаю паранормальные явления. Нормальные—то понимаешь с трудом.
      – А паранормальные слишком нарушают твое видение мира, да? – Помолчав минуту, Сьюзан добавила мягче: – Ты боишься, что Алиса не одобрит отношений Джордана со Стеллой? Неспящая и Спящий?
      – Боже, конечно, нет. Уверена, что одобрит. – У нее неожиданно вырвался резкий и хриплый смех, похожий на лай.
      Сьюзан добавила, словно это относилось к делу:
      – Еще тебе звонили Стюарт Саттер, Кейт Аддамс, Миюки Иагаи и твой секретарь, забыла его имя. Я им пообещала, что ты перезвонишь.
      – Не хочу.
      – Их больше двенадцати.
      Внизу открылась дверь, Ричард вышел и направился к далекому пологому холму. Он с трудом переставлял ноги, по—видимому, не понимая, куда идет! Теперь очень немногое имело для него значение. Здесь он оказался исключительно заботами Джордана, который посадил Ричарда в машину и привез сюда. Теперь Джордан колебался редко, предпочитая действовать. Спустя секунду вслед за ним радостно протопал Джоуи, которому было все равно, где гулять.
      – Ты думаешь, суд над Шарафи покончил со всякой надеждой на взаимодействие Спящих и Неспящих?
      – Да.
      – Надежда умирает последней, Лейша.
      – Да? Как же случилось, что ты умираешь? Прости.
      – Ты не можешь прятаться здесь вечно только потому, что разочаровалась в законе.
      – Я не прячусь.
      – А что ты делаешь?
      – Просто живу.
      – Черта с два! Не занимайся самообманом, я одной ногой в вечности.
      Против воли Лейша рассмеялась.
      – Молодец. Немедленно позвони Стюарту и всем остальным.
      – Нет.
      Ричард исчез в темноте. Джордан и Стелла, держась за руки, возвращались обратно. Сьюзан простодушно сказала:
      – Мне бы хотелось, чтобы Алиса была здесь.
      Лейша кивнула.
      – Да, – добавила Сьюзан, – было бы неплохо собрать твоих друзей.
      Сьюзан погрузилась в изучение пустыни, а под ними крался какой—то невидимый мелкий зверек, над головой одна за другой зажигались звезды.
 
 

      Утром того дня, когда ей исполнилось шестьдесят семь лет, Лейша Кэмден сидела во дворе своего дома в Нью—Мексико и рассматривала свои ноги.
      Прямые и сильные, узкие ступни, высокий подъем, кожа – здоровая и свежая. Короткие ногти. Сьюзан Меллинг одобрила бы. Сьюзан придавала стопам огромное значение: состояние вен и костей служило ей барометром старения. Или отсутствием такового.
      Лейша невольно рассмеялась. Вспомнить Сьюзан, умершую двадцать три года назад, в связи с собственными ступнями. In memoriam bipedalis.
      С каких это пор она считает смешными такие вещи? Конечно, в двадцати—, тридцати—, сорока– или пятидесятилетнем возрасте всевоспринималось слишком серьезно. Наверное, она была очень скучной. Вероятно, молодые не могут быть серьезными, не впадая в уныние. Им не хватает самого важного. В физике это называется моментом вращения. Слишком много времени впереди, слишком мало позади. Словно человек несет лестницу горизонтально, ухватившись за один конец. Даже достойное увлечение не может как следует все уравновесить. Какой уж тут юмор, если балансируешь изо всех сил?
      – Чему ты смеешься? – Стелла вошла в кабинет Лейши без стука. – Репортер ждет тебя в конференц—зале.
      – Уже?
      – Пришел раньше времени. – Стелла фыркнула: она была против бесед Лейши с журналистами. "Пусть празднуют свое трехсотлетие без нас, – говорила она. – Какое теперь это имеет к нам отношение?" Стелла иногда бывала так нелюбопытна. Конечно, ей всего пятьдесят два, и поэтому она еще так серьезна.
      – Скажи, что я иду, – попросила Лейша, – только сначала загляну к Алисе. Угости его кофе или пусть ребятишки сыграют ему на флейте, он сразу же будет очарован.
      Сет и Эрик только что научились делать флейты из костей животных, которые отыскивали в пустыне. Стелла снова хмыкнула и вышла.
      Алиса только что проснулась. Она сидела на кровати, а сиделка осторожно стаскивала с нее сорочку. Лейша поспешно отступила в холл; Алиса не выносила, когда сестра видела ее обнаженной. Только услышав слова сиделки: "Вот так, миссис Ватроуз", Лейша вошла в комнату. Алиса была одета в широкие хлопковые штаны и белую просторную блузку, которую могла надевать правой рукой; левая висела безжизненной плетью после удара. Седые кудри были расчесаны. Сиделка, стоя на коленях, обувала ее в мягкие тапочки.
      – Лейша, – произнесла Алиса с чувством. – С днем рождения!
      – Ты меня опередила!
      – Ужасно, – сказала Алиса. – Шестьдесят семь лет.
      Женщины посмотрели в глаза друг другу: Лейша – стройная и прямая, в белых шортах и маечке, и Алиса – опирающаяся единственной рукой с выступающими венами на спинку кровати.
      – С днем рождения, Алиса.
      – Лейша! – заявила Стелла командным голосом. – У тебя совещание по интеркому в девять, поэтому поторопись...
      Алиса еле слышно пробормотала:
      – Бедный Джордан...
      – Ты же знаешь, ему это нравится, – так же тихо ответила Лейша и пошла в конференц—зал.
      Репортер немало удивил Лейшу: долговязый подросток с острыми локтями и плохой кожей, одетый, должно быть, по последней молодежной моде: шорты в форме воздушного шара и пластиковая блуза, обшитая крохотными висюльками в виде скутеров – красными, белыми и голубыми. Он опасливо примостился на краешке стула, а Эрик с Сетом плясали вокруг него, играя на флейтах и ужасно фальшивя. Лейша выпроводила своих внучатых племянников и уселась напротив парня.
      – Какую сеть "новостей" вы представляете, мистер... Кавенау?
      – Сеть моей средней школы, – выпалил он. – Я не сказал об этом той леди, когда договаривался о встрече.
      – Разумеется, – сказала Лейша. Забавно. Впервые за десять лет она согласилась дать интервью, и репортер оказался школьником. Сьюзан оценила бы подобную иронию по достоинству.
      – Ну так начнем, – произнесла Лейша. У мальчика прямо—таки на лбу написано, что он никогда не разговаривал с Неспящими. Но никакой зависти паренек не испытывал.
      Он оказался более организованным, чем можно было судить по его виду.
      – Мама говорит, что раньше ишаки и даже Жители ненавидели Неспящих. Почему?
      – А почему ты к ним нормально относишься?
      Казалось, его искренне удивил этот вопрос. Он нахмурился, потом искоса взглянул на Лейшу.
      – Ну, я не хочу оскорбить вас, или что—нибудь еще, но... с чего бы мне вас ненавидеть? Именно ишакам – Неспящие ведь в некотором смысле просто суперишаки, не так ли? – приходится трудиться в поте лица. Мы, Жители, только получаем удовольствие от плодов их труда. Знаете, – выпалил он в порыве откровения, – я всегда недоумевал, как ишаки этого не понимают и терпят НАС.
      – Plus ca change, plus c'est la meme chose [чем больше все меняется, тем больше все остается по—прежнему (фр.)].
      – Что вы сказали?
      – Ничего, мистер Кавенау. А в вашей школе есть ишаки?
      – Не—а. У них свои школы.
      Лейша, конечно, об этом знала. Теперь общество Соединенных Штатов состояло из трех слоев: неимущие, которые благодаря таинственному гедонистскому наркотику философии Подлинной Жизни получили в дар праздность. Жители, восемьдесят процентов населения, отбросившие этику труда ради безвкусной общепринятой формулировки аристократов древности: удачливым работать нет необходимости. Над ними – или под ними – находились ишаки: Спящие с улучшенным генотипом, который приводил в действие экономические и политические механизмы под диктовку новоиспеченных бар. Роботы ишаков трудились денно и нощно. И наконец, Неспящие. Вся эта трехслойная организация покоилась на дешевой и общедоступной И—энергии, которая позволяла выделять щедрое Пособие, обеспечивала хлебом и зрелищами избирателей. Лейша подумала, что только воистину американская структура умудряется сочетать демократию с материализмом, посредственность с энтузиазмом, власть – с иллюзией управления снизу.
      – Скажите, мистер Кавенау, как вы с друзьями используете свободное время?
      – Используем? – удивленно переспросил юноша.
      – Да. Например, сегодня. Что вы будете делать, когда закончите записывать интервью?
      – Ну... занесу его учителю.
      – Он Житель или ишак?
      – Конечно, Житель, – ответил мальчик с легким упреком. Акции Лейши стремительно падали. – Потом, возможно, почитаю до полудня, пока не закончатся занятия, – я уже почти научился. Это довольно бесполезное занятие, но мама заставляет. В полдень начнутся гонки на скутерах...
      – Кто их оплачивает и организует?
      – Наш член законодательного собрания, Кэти Миллер. Вот она – ишак.
      – Конечно.
      – После одни мои приятели устраивают брейни – вечеринку, наш конгрессмен передал что—то новенькое из Колорадо или еще откуда—то, а потом я хотел бы посмотреть головидео...
      – Как оно называется?
      – "Тамарра из марсианских морей". Вы будете смотреть? Это агро.
      – Возможно, – ответила Лейша. Мойра, дочь Алисы, эмигрировала в одну из марсианских колоний. – Вам известно, что на Марсе нет никаких морей, не правда ли?
      – Неужели? – спросил он равнодушно. – Еще мы с приятелями собирались поиграть в мяч, потом я, наверное, трахнусь со своей девушкой. Если успею, съезжу к родителям в загородный домик, они устраивают танцы. Мисс Кэмден! Я сказал что—то смешное?
      – Извините, – задыхаясь проговорила Лейша. – Ни у одного аристократа прошлого не было такой насыщенной светской жизни.
      – Ага, ну я ведь агроЖитель, – скромно ответил мальчик. – Но я должен задавать вам вопросы. Чем занимается фонд, которым вы управляете?
      – Он изучает проблемы нищих и субсидирует тех, кто хочет изменить свою жизнь.
      Парень выглядел озадаченным.
      – Если вы бы захотели стать ишаком, – сказала Лейша, – то Фонд Сьюзан Меллинг послал вас в школу и финансировал обучение.
      – С чего бы мне этого хотеть?
      – Действительно? – согласилась Лейша. – Но некоторые не прочь.
      – Я таких не знаю, – решительно парировал мальчик. – По—моему, это довольно глупо. Скажите, зачем вы содержите фонд?
      – Потому что, – со свойственной прямотой ответила Лейша, – сильные должны помогать слабым. Наше общество только ступень, а не результат, и признавая за непродуктивными такую же индивидуальность, как и твоя собственная, можно исполнить долг перед испанскими нищими.
      Парень, конечно, ничего не понял. Но не переспросил. Он встал, собрал свою аппаратуру с явным облегчением и протянул руку.
      – Учитель сказал, что четырех вопросов достаточно. Спасибо, мисс Кэмден.
      Она пожала ему руку. Такой вежливый мальчик, чуждый зависти или ненависти, такой довольный. Такой глупый.
      – Спасибо вам, мистер Кавенау. За то, что удовлетворили мое любопытство. Можно задать еще вопрос?
      – Конечно.
      – Если ваш учитель запустит это интервью в сеть школьных "новостей", будет ли кто—нибудь его смотреть? – Он отвел глаза; Лейша поняла, что ему не хочется огорчать ее. – А вы вообще смотрите "новости", мистер Кавенау? Теперь он прямо взглянул на женщину. Похоже, вопрос шокировал.
      – Конечно! Вся наша семья смотрит! Иначе родители не узнали бы, какой из ишаков даст нам больше других за наши голоса.
      – А! – заметила Лейша. – Американская Конституция в действии.
      – А в следующем году будет трехсотлетие, – с гордостью произнес мальчик; все Жители были патриотами. – Ну, еще раз спасибо.
      – Вам спасибо, – ответила Лейша. Суровая Стелла проводила парня к выходу.
      – Лейша, связь по интеркому через две минуты, а сейчас...
      – Стелла, сколько заявок обработал фонд в этом квартале?
      – Сто шестнадцать, – Стелла вела всю документацию фонда, в том числе финансовую.
      – На сколько процентов меньше, чем в прошлом квартале?
      – На шесть.
      – А с тем же временем в прошлом году?
      – На восемь. Ты это знаешь.
      Конечно. Если бы фонд работал с прежней нагрузкой, Стелле не пришлось бы изобретать для нее занятия. Должно быть, Стелла прочитала мысли Лейши и неожиданно сказала:
      – Ты могла бы вернуться в юриспруденцию. Или написать еще одну книгу. Или основать еще одну корпорацию, если бы захотела конкурировать с ишаками.
      – С ними соревнуется Убежище, – мягко ответила Лейша. – А новый экономический порядок все равно основан на высококачественном уровне жизни. Так мне только что сказал один молодой человек. Отстань, Стелла, у меня сегодня день рождения. Что там за шум?
      – Какой—то ребенок вопит что есть мочи, требуя только тебя и больше никого.
      – Ребенок—Неспящий? – разволновалась Лейша. Иногда все еще встречались нелегальные генемоды. Ребенок постепенно осознавал, что гонки скутеров, головидео и брейни—вечеринки почему—то привлекают его меньше, чем друзей. Потом он случайно узнавал о существовании Фонда Сьюзан Меллинг, обычно от одного из добрых ишаков, и решительно пускался в пугающее путешествие в поисках себе подобных. Принимать таких детей или даже взрослых Неспящих у себя, помогать им стать на ноги было самым большим наслаждением для Лейши в течение двух с половиной десятков лет жизни в этой оторванной от мира пустыне.
      Но Стелла сказала:
      – Нет, не Неспящий. На вид лет десять, грязный. Эрик сказал ему, что день открытых дверей у тебя завтра, но он дал Эрику в глаз и заявил, что не может ждать.
      – И Эрик его отметелил? – спросила Лейша. У двенадцатилетнего сына Стеллы были силовые генемоды. Плюс уроки каратэ и характер, которого не должно быть ни у одного Неспящего.
      – Нет, – с гордостью ответила Стелла. – Эрик становится взрослым. Он научился сдерживаться, если нет явной необходимости защищаться.
      Лейшу беспокоил Эрик Бевингтон—Ватроуз. Но она только сказала:
      – Впусти мальчика.
      – Лейша! Токио уже на связи.
      – Передай, что я перезвоню. Сделай одолжение, Стелла, сегодня же мой день рождения. Я уже старая.
      – Это Алиса старая, – быстро ответила Стелла. – Извини.
      – Приведи мальчика. По крайней мере прекратятся вопли. Как, ты сказала, его зовут?
      – Дру Арлин, – сказала Стелла.
      На орбите, над Тихим океаном, Совет Убежища разразился аплодисментами. Четырнадцать человек сидели под куполом Совета вокруг полированного металлического стола в форме стилизованной ленты Мебиуса. На расстоянии трех футов от пола купол опоясывала плексигласовая полоска, по которой проходили тонкие металлические опоры. Купол примостился на конце цилиндрического орбитального комплекса, поэтому обзор из зала заседаний отличался приятным разнообразием. К "северу" тянулись сельскохозяйственные угодья. К "югу" простирался неумолимый космос. На "севере" – теплый и ясный "день", где солнечный свет вливался в орбитальный комплекс сквозь длинные незатемненные секции окон; на "юге" нескончаемая ночь, попеременно заполненная то звездами, то подавляюще огромной Землей. Неправильная форма стола для заседаний и прикрепленные к полу стулья означали, что шесть членов Совета сидели лицом к звездам, а восемь – к солнцу.
      Дженнифер Шарафи, неизменный глава Совета, всегда сидела лицом к "северу", к солнцу. Ее глаза светились от удовольствия.
      – Результаты сканирования головного мозга, картографии спинного мозга и, конечно, анализов ДНК весьма впечатляют, – сказала она. – Нам следует от всей души поздравить доктора Толивери и доктора Клемента. А также, разумеется, Рики и Гермиону.
      Она тепло улыбнулась сыну и невестке. Гермиона наклонила голову, и по ее необычному, прекрасному лицу пробежала судорога. Примерно половина семей в Убежище уже не прибегала к изменению генов, довольствуясь интеллектуальными и физиологическими преимуществами и желая сохранить фамильное сходство. Гермиона, обладательница фиалковых глаз и стройных ног, принадлежала к другой половине.
      – Нельзя ли посмотреть на младенца? – спросил Советник Виктор Лин. – Разумеется, окружающая среда должна быть стерильной.
      – Пожалуйста. – Советница Люси Эймс вспыхнула. Ей только исполнился двадцать один год, она родилась в орбитальном комплексе и еще не свыклась с тем поразительным фактом, что ее имя выпало в гражданской лотерее на очередной срок заседаний Совета. Дженнифер улыбнулась:
      – Я хочу еще раз напомнить: этот ряд генетических изменений существенно превосходит то, чем мы владели до сих пор. Если мы хотим сохранить свое преимущество над Спящими Земли, мы должны изучать малейшие возможности улучшить наш генофонд. Однако существуют неизбежные издержки, с которыми приходится мириться.
      Восемь советников, выигравшие свои места в Совете, переглянулись. Они не принадлежали к семейству Шарафи, которое контролировало 51 процент финансов Убежища и, следовательно, 51 процент голосов. Шесть постоянных заседателей – Дженнифер, Рики, Гермиона, Наджла, муж Наджлы Ларе Джонсон и муж Дженнифер Уилл Сандалерос – сохранили решительные улыбки. Все, кроме Гермионы.
      – Принеси ребенка, – обратилась к ней Дженнифер.
      Гермиона вышла. Рики нерешительно потянулся к жене, когда она проходила мимо, но отдернул руку и уставился в окно. Повисло тягостное молчание.
      – Вот, – произнесла Дженнифер, – Миранда Сирена Шарафи. Наше будущее.
      Гермиона положила ребенка на стол заседаний и развернула желтое одеяльце. Миранде исполнилось десять недель. Кожа ее была бледной, а волосы – густыми и черными. Смоляные глаза перебегали с предмета на предмет, не в состоянии остановиться. Сильное крошечное тельце беспрестанно дергалось. Миниатюрные кулачки сжимались и разжимались так быстро, что невозможно было сосчитать пальчики. Девочка излучала невообразимую жизненную энергию, казалось, будто ее взгляд вот—вот просверлит стенку купола.
      Советница Эймс закрыла рот ладонью.
      – На первый взгляд, – сдержанно произнесла Дженнифер, – может показаться, что у нашей Миранды заболевание нервной системы. Или параамфетаминоз. Но это нечто совершенно иное. Мозг Мири работает в три или четыре раза быстрее, чем наш, при чрезвычайно развитой памяти и такой же концентрации внимания. В качестве побочногоэффекта имеются незначительные аномалии в моторике. Генемоды Мири включают высокий интеллект, но именно изменения ее нервной системы дадут ей возможность применить этот интеллект, правда, пока мы не знаем, каким образом. Подобная генемода – лучший способ избежать такое распространенное явление, как интеллектуальный регресс.
      Кое—кто из присутствующих кивал, слушая эту лекцию; другие, которым
      было известно о менее выдающихся показателях Рики и Наджлы по сравнению с
      самой Дженнифер, уставились в крышку стола. Советница Эймс смотрела на
      извивающегося младенца широко раскрытыми глазами.
      – Миранда – первая, – сказала Дженнифер. – Но не последняя. Здесь, в Убежище, собраны представители лучших умов Соединенных Штатов. Мы должны сохранить это преимущество ради всеобщего блага.
      Советник Лин тихо сказал:
      – Обычные дети Неспящих, обладающие генемодами, успешно справляются с этим.
      – Да, – Дженнифер лучезарно улыбнулась, – но в любое время эти нищие на Земле могут изменить свою близорукую политику и начать все с начала. Нам нужно выжать все из генетической технологии.
      Уилл Сандалерос легонько коснулся ее руки.
      На долю секунды в глазах Дженнифер вспыхнула ярость, и она рассмеялась:
      – Я снова ораторствовала? Простите. Я знаю, что все мы правильно понимаем философию Убежища.
      Советница Эймс не отрывала завороженных глаз от дергающегося в конвульсиях младенца. Гермиона перехватила полный ужаса взгляд молодой женщины; она тотчас же завернула Миранду в одеяльце. Тонкая желтая ткань корчилась. По краям одеяльца были вышиты белые бабочки и темно—синие звезды.
      Дру Арлин стоял перед Лейшей Кэмден, расставив ноги. Она еще никогда не видела такого резкого контраста, как между этим мальчиком и только что ушедшим репортером—подростком.
      Грязь засохла коркой на каштановых волосах Дру, на остатках пластиковой рубашки и штанов, на дырявых башмаках, выданных в качестве Пособия. Кожа острых, как долото, локтей покраснела и воспалилась. Один зуб был выбит; только зеленые глаза ярко выделялись на лице, выражая пылкое упрямство, будто Дру приготовился что—то отстаивать каждой частицей своего грязного, тощего существа. Он явно не принадлежал к классу ишаков.
      – Дру Арлин – это я, – произнес он таким тоном, будто сейчас вот—вот заиграют фанфары.
      – Лейша Кэмден, – торжественно ответила Лейша. – Ты хотел со мной встретиться.
      – Я хочу в ваш фонтан.
      – Фонд. Где ты слышал о моем фонде?
      – Кто—то сказал. Я долго добирался сюда. Из Луизианы.
      – Пешком? Один?
      – Иногда ехал тайком, – отмахнулся мальчик. – Но теперь я тут. Начинайте.
      Лейша обратилась к домашнему роботу:
      – Принеси из холодильника сэндвичи. И молока.
      Дру не сводил глаз с робота, пока тот не покинул комнату.
      – Этот робот может заниматься борьбой? Для накачки мускулов. Я видел их по сети "новостей".
      – Нет. Это базовый роб для поиска и записи информации. Ну и к чему же ты готов, Дру?
      – Чтобы начать.
      – А что ты под этим понимаешь?
      – Но вы же леди из фонтана! Отмыться, получить образование и стать кем—нибудь!
      – Ты хочешь стать ишаком?
      Мальчик нахмурился:
      – Нет, но мне придется с этого начать, правда?
      Робот вернулся. Дру жадно поглядел на еду. Лейша сделала приглашающий жест, и он набросился на пищу, как голодный щенок.
      – Когда ты ел в последний раз?
      – Вчера утром.
      – Твои родители знают, где ты?
      Дру подобрал крошку и сунул в рот.
      – Маме все равно. Она теперь пропадает на брейни—вечеринках. Папа умер. – Последние слова он произнес хриплым голосом, глядя на Лейшу в упор своими зелеными глазами. Лейша сняла со стены трубку компьютерной связи.
      – Им нельзя позвонить, – сказал Дру. – У нас нет терминала.
      – Я собираюсь выяснить кое—что о тебе, Дру. Где именно в Луизиане ты живешь?
      – В Монтронс—Пойнте.
      – Персональный биопоиск, первичные банки данных, – произнесла Лейша. – Дру, какой у тебя номер Пособия?
      – 842—06—3421—889.
      Монтронс был крохотным городишком Дельты с населением в 1922 человека. Школу посещало 16 процентов учащихся. Благодаря усилиям учителей—добровольцев она работала пятьдесят восемь дней в году. Дру входил в эти 16 процентов. Медицинской карточки на него не существовало, но карточки его родителей и двух младших сестер были зарегистрированы.
      Выслушав информацию, Лейша сказала:
      – Твои оценки даже для такой школы не слишком—то роскошны.
      – Да. – Мальчик не отрывал от нее взгляда.
      – И у тебя, по—видимому, нет каких—либо выдающихся способностей к спорту, музыке или к чему—то еще.
      – Не—а.
      – И ты не очень—то хочешь выучиться, чтобы получить работу ишака.
      – Это я могу, – агрессивно сказал он.
      – Фонд Сьюзан Меллинг существует для того, чтобы помогать людям добиться своей цели. Как ты представляешь свое будущее? – Абсурдно задавать такой вопрос десятилетнему ребенку. Бедному. Не особенно одаренному. Тощему. Вонючему. Спящему.
      И все же – неординарному; яркие зеленые глаза смотрели на Лейшу с прямотой, недоступной большинству Спящих. Во взгляде Дру сквозила уверенность, что ему не откажут в помощи. Дру держался так, будто они с Лейшей – деловые партнеры в надежном бизнесе.
      – Вы слышали в терминале, как умер мой деда, да?
      – Он погиб на строительстве Убежища, – ответила Лейша.
      – Папа был еще маленький. Пособие тогда почти ничего не стоило.
      – Я помню, – сухо ответила Лейша.
      Она ожидала, что Дру оставит ее замечание без внимания, большинство детей считали прошлое чем—то несущественным. Но, к ее удивлению, мальчик очень заинтересовался.
      – Вы помните? Сколько вам лет, Лейша?
      "Он не знает, как обращаться ко мне", – снисходительно подумала Лейша и вдруг поняла, в чем заключался дар малыша. Его интерес к ней был настолько пристальным, свежим и искренним, а глаза так сияли, что хотелось удовлетворить его любопытство. Он окружен безгрешностью, словно ароматом духов. Понятно, как ему удалось добраться невредимым из Луизианы в Нью—Мексико: ему помогали.
      А ведь Дру всего десять лет.
      – Мне шестьдесят семь.
      Его глаза широко раскрылись.
      – О! Вы не похожи на старую даму!
      "Посмотрел бы ты на мои ступни". Она рассмеялась, мальчик тоже улыбнулся.
      – Спасибо, Дру. Но ты еще не ответил на мой вопрос. Что именно ты хочешь от фонда?
      – Мой папа вырос, без отца и поэтому спился, – сказал Дру, будто это могло служить ответом. – Он бил маму, бил сестер, бил меня. Но мама говорила, что, если бы дедушка был жив, папа стал бы другим человеком, добрым и хорошим. Это не папина вина, – повторил Дру. – Но я думаю, что и не моя тоже. Поэтому мне надо было выбраться из Монтронса.
      – Да, но... чего же ты хочешь?
      Лейша никогда не думала, что ребенок может так смотреть. Такой взгляд теперь нечасто встретишь даже у взрослого: холодная, как лед, решимость.
      – Я хочу Убежище.
      – Хочешь? Что ты имеешь в виду? Рассчитаться с ним? Разрушить? Причинить боль людям?
      Взгляд мальчика смягчился; в нем появилось насмешливое удивление.
      – Конечно, нет, дурочка, – сказал Дру. – Я хочу им завладеть.
      Сигнал тревоги раздался во всех помещениях орбитального комплекса. Техники бросились к скафандрам. Матери подхватили испуганных, кричащих детей и отдали команды в терминалы дрожащими голосами. Биржа Убежища немедленно заморозила все сделки; никто не должен нажиться на катастрофе. – Выводи флайер, – скомандовала Дженнифер Уиллу Сандалеросу, уже надевшему защитный скафандр. Она натянула свой и выбежала из купола.
      Уилл поднял флайер. Когда они подлетали к зоне свободного падения, вдоль центральной оси комплекса, интерком ожил:
      – Четвертая панель. Это снаряд. Роботы будут через тридцать три секунды; команда техников через полторы минуты. Следите за вакуумным давлением...
      – Мы не доберемся туда так быстро, – резко сказал Уилл. В его голосе Дженнифер послышалось удовлетворение. Уиллу не нравилось, что она лично кидается в опасный район. Но остановить ее невозможно.
      Дженнифер увидела брешь в сельскохозяйственной панели. Роботы уже разбрызгивали над пробоиной прочный пластик. Чтобы они не улетели вместе с драгоценным воздухом Убежища в пространство, их удерживали мощными присосками. Когда роботу надо было передвинуться, присоски отключались по очереди. Грациозно вращаясь, подлетели флайеры техников, и команда, одетая в скафандры, тут же принялась распылять над посевами изолирующий герметик, пока не будет готов анализ ДНК.
      Оружие как таковое еще полбеды; гораздо страшнее заражение. Не все страны на Земле запретили генетические исследования.
      – Где снаряд? – спросила Дженнифер по интеркому у командира техников.
      – Секция Ж. Ее уже загерметизировали. Он расколол панель, но не пробил насквозь... Это удачно; снаряд можно изучить, не забирая внутрь из космоса.
      – На что похож?
      – На метеорит.
      – Может быть.
      Дженнифер была довольна, что рядом Уилл. Иногда с ней летал Рики, и это было весьма утомительно.
      Обратно через комплекс летели медленнее. Под ними расстилалось Убежище – поля и купола, дороги и электростанции, смотровые панели, постоянно очищаемые специальными крохотными роботами. Яркий искусственный солнечный свет наполнял воздух золотистой дымкой. Когда они сели, пряный запах соевых цветов, новейшего декоративно—съедобного растения, донесся до Дженнифер.
      – Я хочу собрать Совет, чтобы заслушать доклад лаборатории, – сказала она Уиллу.
      Ни секунды отдыха. По крайней мере в этом Коран совпадал с историей Соединенных Штатов: "И те, кто выполняет свой обет и стойко терпит неудачи, лишения и потери, – именно они и есть истинно верующие". И еще: "Цена свободы – вечное бдение".
      Но у Убежища не было подлинной свободы.
      Дженнифер стояла перед Советом. Рики посмотрел на мать и напрягся. Наджла уставилась в окно. Советница Эймс крепко сжала руки, лежавшие на металлическом столе.
      – На сей раз отчеты лаборатории неутешительны, – произнесла Дженнифер. – Снаряд относится к метеоритам Джей—класса, что, конечно, не исключает возможности его захвата и перспективы использования в качестве оружия. Он, по—видимому, не включает в себя активных микробов, а найденные на нем споры соответствуют Джей—классу. Почва не содержит чужеродных бактерий, генетически измененных или других, которые мы могли бы идентифицировать. Возможно, они скрыты при помощи мимикрии ДНК для последующей активации генными детонаторами.
      – Мать, – осторожно перебил Рики, – никто, кроме нас, не обладает таким генетическим потенциалом. И даже у нас еще случаются неувязки.
      Дженнифер лучезарно улыбнулась:
      – Никто из тех, о ком мы знаем.
      – Мы следим практически за каждой лабораторией на Земле.
      – Отметим слово "практически", – сказала Дженнифер. – На самом деле не известно, все ли они у нас под контролем, не так ли?
      Рики поерзал на стуле. Этому грузному черноглазому мужчине с густыми волосами над низким лбом исполнился тридцать один год.
      – Мать, это шестнадцатая ложная тревога за два года. Восемь метеоритных ударов, три пробоины. Три временных неисправности. Две спонтанные мутации микробов из—за космического излучения, с которым мы ничего не можем поделать. Один...
      – Шестнадцатая, официально зарегистрированная, – возразила Дженнифер. – Ты гарантируешь, что именно сейчас в воздухе, которым ты дышишь, нет мимикрировавших на уровне ДНК микробов?
      Советница Эймс робко произнесла:
      – Но при отсутствии доказательств...
      – Доказательства – это понятие нищих, – отрезала Дженнифер. – Вы никогда не были на Земле, Люси. Там это понятие извращено, чтобы правительство могло распоряжаться своими лучшими людьми. Они могут "доказать" что угодно в своих судах, в сетях "новостей", в финансовых сделках. Какие налоги вы уплатили в прошлом году Финансовому Управлению, Люси? Штату Нью—Йорк? А что взамен? И все же президент Соединенных Штатов доказал бы вам, что вы обязаны поддерживать слабых, выплачивая деньги, иначе военные захватят и уничтожат те самые средства, которые поддерживают вашу жизнь и жизнь вашего сообщества.
      – Но ведь Убежище платит налоги, – растерялась Советница Эймс.
      Спустя секунду Уилл Сандалерос успокаивающе сказал:
      – Да. Платим.
      Рики Келлер произнес:
      – Дело в том, что ни один из этих случаев не был вторжением. Но мы неизменно предполагаем самое худшее, и даже свидетельства в пользу обратного вызывают у нас подозрения. Не слишком ли далеко мы зашли в своем безумии?
      Дженнифер посмотрела на сына. Сильный, верный, работоспособный член сообщества, таким можно гордиться. Она и гордилась им. Любила их с Наджлой так же сильно, как тогда, когда они были еще детьми, но ее любовь оказала им плохую услугу. Из—за ее защиты, яростного стремления заслонить их от всех неприятностей они выросли в слишком большой безопасности. Ее дети не сталкивались с яростной ненавистью нищих, которые могут добиться своего, только разрушая жизни тех, кто лучше их. Подобно диким зверям, наевшимся до отвала, сейчас нищие дремлют под солнцем дешевой И—энергии, и легко забыть, как они опасны.
      Но Дженнифер всегда будет помнить. За всех.
      – Бдительность – не безумие, – возразила она. – И доверие вне пределов сообщества может поставить всех нас под угрозу.
      Дженнифер знала, что никто и никогда не поставит на карту сообщество.
      – У меня есть для вас предложение, – сказала Дженнифер. Уилл напрягся. Только он знал, о чем собирается говорить его жена.
      – Все наши меры безопасности носят сугубо оборонительный характер. Однако стержнем нашего существования является выживание сообщества и отстаивание его прав. Пора Убежищу подкрепитьведение переговоров разработкой оборонного вооружения. Ранее это было невозможно из—за пристального международного контроля за каждой сделкой между Убежищем и Землей, какой бы секретной она ни была. Единственным способом не допустить сюда нищих было не дать им ни малейшего повода для получения ордера на обыск.
      Дженнифер испытующе оглядела присутствующих. Уилл и Виктор Лин прочно на ее стороне. Это хорошо, Лин пользуется большим влиянием. Еще трое с готовностью слушают. Трое замкнуты и хмурятся. У восьмерых на лицах удивление или неуверенность, в том числе и на лице юной Люси Эймс и ее детей.
      Она сдержанно продолжала:
      – Единственный путь создать оборонительное оружие, не дав Спящим возможности проникнуть в Убежище, – это использовать наш главный козырь: генетику. Пришло время показать свою силу.
      Раздались протестующие возгласы. Они с Уиллом этого ожидали. Мысль о ведении военных действий вызывала внутреннее неприятие. Дженнифер и Уилл внимательно слушали, подсчитывая сторонников. Все должно быть открыто и легально: сообщество – прежде всего. Но оно тоже меняется. Восемь выбранных советников будут занимать свои кресла только два года. Ларе Джонсон – второй муж Наджлы; она может еще раз выйти замуж, а у Рики может появиться другая жена. А по достижении шестнадцати лет в выборах будет участвовать следующее поколение. Шестнадцать лет для Неспящего с генемодами – достаточно зрелый возраст, чтобы сделать разумный выбор; выбор Миранды будет сверхразумным.
      Значит, можно подождать. Никого принуждать не придется. Именно так функционировало сообщество здесь, в Убежище. Постепенно достигалось взаимопонимание среди членов, которые имели право на собственное мнение именно потому, что продуктивно работали. Дженнифер выждет, пока ее сообщество само не придет к решению. При этом научно—исследовательские лаборатории принадлежат ей. Они построены и финансируются на ее деньги. А то, что принадлежит ей, приступит к работе немедленно. И к тому времени, когда сообществу понадобится биологическое оружие, оно будет уже готово.
      – Полагаю, – сказала Наджла, – что нам следует подумать о следующем поколении. Какие отношения сложатся у нас с федеральным правительством спустя двадцать лет? Если мы подставим все переменные в уравнения социальной динамики Гиери—Толлерса...
      Дочь. Умная, талантливая, преданная. Дженнифер любовно улыбнулась Наджле. Она защитит свое дитя.
      И начнет исследования по генемодному биовооружению.
      Поселившись у Лейши в пустыне, Дру столкнулся с двумя проблемами: Эрик Бевингтон—Ватроуз и пища. Он догадывался, что ни одна живая душа не подозревала о них. Окружающие считали, что мальчика тревожит совсем другое: незнакомый образ жизни, сбивающее с толку обличие людей, разговоры ишаков, которых он раньше никогда не слышал, то, что очень многие не спят, и то, что в ожидании сентября придется бездельничать.
      Все это отнюдь не волновало Дру. Но ничегонеделание, как он понял в первый же день, не поможет удержать скутер на ходу в таком месте. Эти люди боялись праздности.
      Поэтому он находил себе занятия и старался, чтобы все видели. Он выучил имена всех обитателей компаунда, как они прозвали это место. Он выучил их родственные отношения. Во—первых, Лейша. Потом ее сестра, старая дама – Спящая. Затем ее сын Джордан, тоже Спящий, и его жена Стелла, Неспящая; Дру очень быстро усвоил, что их лучше называть "мистер Ватроуз" и "миссис Бевингтон—Ватроуз", такими уж они были. У них трое детей – Алисия, Эрик и Сет. Алисии уже, наверное, лет восемнадцать, но еще не замужем, что казалось Дру странным. В Монтронсе женщины в ее возрасте уже рожали. Возможно, у ишаков все по—другому.
      Жили там и другие люди, в основном Неспящие. Дру узнал, что они занимались законом, деньгами и тому подобными делами ишаков, и старался проявить интерес или оказать услугу, бегая с поручениями и поминутно спрашивая, не нужно ли им чего. Однажды он услышал, как Алисия сказала: "Подобострастный лакей", – но старая леди довольно резко оборвала ее:
      – Не смей судить о нем, юная леди. Невзирая на свою наследственность, он ведет себя молодцом, и я не позволю оскорблять его!
      Дру не знал, что значат все эти слова. Но понял, что нравится старой леди, и старался изо всех сил услужить ей.
      – У тебя случайно нет брата—близнеца, Дру? – спросила она однажды, медленно—медленно перебирая кнопки терминала.
      – Нет, мэм, – поспешно ответил он. От такого предположения у него даже мурашки побежали по телу. Чтобы кто—нибудь был похож!
      – А! – старая леди слегка улыбнулась. – Значит, ты абсолютно уникален.
      Они употребляли уйму непонятных слов, непонятными были их мысли, привычки. Они велели ему пользоваться ножом и вилкой, не разговаривать с полным ртом, говорить "спасибо". Дру прилежно подчинялся. Они попросили научиться читать, и он работал с терминалом каждый день, недоумевая, зачем это нужно. Терминалы беседуют с тобой обо всем, что тебя интересует, а когда на экране написаны слова, то для рисунков остается мало места. Картинки всегда были понятнее. Он воспринимал окружающее в виде образов, цветов и форм. Старая леди, например, представлялась ему в виде спирали красновато—коричневого цвета.
      Еще ему велели ладить с Эриком Бевингтон—Ватроузом, и есть, что оказалось потруднее чтения. Именно Эрик первым заметил, что Дру трудно есть их пищу.
      – Не нравятся настоящие харчи, да? – поддел Эрик. – Привык к эрзацам, и все натуральное жжет тебе брюхо?
      – А что тебе нравится? – тихо спросил Дру. Эрик пошел за ним к огромному тополю у ручья, туда, где Дру любил посидеть в одиночестве. И вот он напрягся и начал медленно поворачиваться так, чтобы за спиной оказалась вода.
      – Ты гаденыш, – сказал Эрик. – Неплохо здесь устроился, паразит. Ни читать, ни есть по—человечески не умеешь. Даже мыться. Зашел бы хоть в воду, чтобы волны вымыли твою задницу!
      Глядя на Дру, Эрик поворачивался тоже. Это хорошо: Эрик, конечно, тяжелее на двадцать фунтов и старше на два года, но ему не хватало верткости, а это в драке немаловажно. Солнце показалось из—за левого плеча Дру. Он продолжал свой маневр.
      – Не вижу большой отдачи от тебя. Твоя бабушка говорит, что ты ее головная боль.
      Лицо Эрика побагровело.
      – Как ты смеешь обсуждать меня с моей собственной семьей! – завопил он и бросился вперед.
      Дру упал на колено, собираясь перебросить Эрика через плечо и швырнуть в ручей. Но, оказавшись перед Дру, Эрик подпрыгнул, и Дру обдало тошнотворной волной страха: Эрик знал приемы, о которых Дру понятия не имел, и ударил ботинком Дру в подбородок. Боль взорвалась под челюстью. Голова резко откинулась назад, и что—то треснуло в позвоночнике. Все вокруг стало мокрым и красным.
      Очнулся Дру на кровати. Какие—то провода и иглы тянулись от его тела к шумевшим и жужжавшим машинам. Он попытался приподнять тяжелую голову. Шея не двигалась.
      Тогда он медленно повернул голову так далеко в сторону, как только смог, всего на несколько дюймов. На стуле возле кровати сидел Джордан Ватроуз.
      – Дру! – Джордан вскочил со стула. – Сестра! Он проснулся!
      В комнате было очень много людей, большинство из них не значились в тщательно составленном Дру списке обитателей компаунда. Он не видел Лейши. Голова болела.
      – Лейша!
      – Я здесь, Дру. – Она подошла к изголовью, положила на щеку прохладную руку.
      – Что случилось?..
      – Ты подрался с Эриком.
      Он с изумлением увидел слезы в глазах Лейши. Медленно возник ответ – она плачет из—за него. Из—за Дру.
      – Мне больно.
      – Я знаю, милый.
      – У меня шея не двигается.
      Лейша и Джордан обменялись взглядами.
      – С ней все в порядке. Но твои ноги...
      – Лейша, еще не время, – умоляюще сказал Джордан. Дру никогда не слышал такого голоса у взрослого мужчины. Так жалобно говорили мама или сестры, получив хорошую взбучку от папы.
      "Это не просто так", – подумал мальчик.
      – Нет, сейчас, – твердо произнесла Лейша. – Правда лучше всего, а Дру – крепкий парень. Милый, в твоем позвоночнике что—то сломалось. Мы проделали большую работу, но нервные ткани не регенерируют... С твоей шеей будет все в порядке в ближайшее время. Но ноги... – Лейша отвернулась, чтобы мальчик не видел слез. – Ты больше не сможешь ходить, Дру. У тебя будет самое лучшее кресло—каталка, но... ходить ты не будешь.
      Внезапно Дру все понял и яростно произнес:
      – Значит, я не пойду в школу?
      Лейша испуганно смотрела на него.
      – Милый, сентябрь уже прошел. Но ты, разумеется, пойдешь в школу, со следующего полугодия, если захочешь. – Она посмотрела поверх кровати на Джордана с такой болью, что Дру тоже взглянул на него.
      Джордан казался сгоревшим. Дру знал, как выглядят такие люди. Он видел женщину, у которой утонул ребенок; он помнил лицо своей матери. Кажется, эти люди уже не могут чувствовать, потому что эмоции так сильно ранят, что человек никому не в силах помочь. Даже самому себе.
      – Мистер Ватроуз, сэр, – Дру выучил слово, которое им нравилось, – Эрик не виноват.
      Лицо Джордана стало жестким.
      – Неправда. Эрик рассказал нам, как все произошло.
      Дру подумал, что он, видимо, не понимал Эрика. Если бы можно было все переиграть...
      – Милый, не надо, – попросила Лейша. – Я знаю, это кажется ужасным, но жизнь не кончена. Ты сможешь учиться в школе, "стать кем—то", как ты говорил... Мужайся, Дру, ты храбрый.
      Да, он храбрый парень. Так ему говорили даже в вонючем Монтронсе. Он – Дру Арлин, которому в один прекрасный день будет принадлежать Убежище. И он никогда, никогда, никогда не будет таким пришибленным, как мистер Ватроуз.
      Он сказал Лейше:
      – Каталка сможет лететь на три дюйма над полом и спускаться по лестницам?
      – Ты сможешь в ней полететь на Луну, если захочешь!
      Дру заставил себя улыбнуться. Теперь он кое—что понял. Прямо перед ним висело нечто, похожее на большой радужный пузырь. Как же он раньше не заметил? Он чувствовал этот сверкающий теплый шар каждой клеточкой своего тела. Мистер Ватроуз удрученно произнес:
      – Дру, мы сделаем все, что в наших силах...
      У Дру не хватало слов – у него почему—то всегда не хватало слов, пока ему кто—нибудь не подсказывал, – но это и был пузырь. Ему больше не придется бегать по поручениям старой леди, или учиться вести себя, или есть настоящую пищу. Он будет делать только то, что захочет. Теперь они будут вынуждены ублажать его по гроб жизни.
      Они у него в руках.
      – Я знаю, – сказал он Джордану. Долгое мгновение пузырь держал его, а Лейша и Джордан обменялись пораженными взглядами. Потом пузырь лопнул. Не удержал. И Дру заплакал. Неподвижный привязанный к больничной койке десятилетний мальчишка, в комнате, полной чужих людей, которые никогда не спят.

      – Далее в нашей программе: "Умиротворенная страна. Соединенные Штаты на пороге трехсотлетия", – произнес диктор программы "новостей". – Глубинный анализ СНС.
      – Ха! – хмыкнула Лейша. – Они не способны на глубинный анализ даже блюд из синтетической сои.
      – Тише! Я хочу послушать, – сказала Алиса. – Дру, дай мне очки, они на столе.
      Они расположились полукругом возле голоэкрана – двадцать шесть избранных представителей человечества. Лейша на минуту оторвалась от комичной в своей серьезности передачи и поглядела на Дру. Он провел в каталке уже год и управлялся с ней не задумываясь. За месяцы занятий в школе он вытянулся, но оставался таким же худым. Притих, стал скрытным, как положено мальчику в пубертатный период. Похоже, он приспособился к новой жизни. Лейша снова сосредоточилась на голоэкране.
      Этот плоский прямоугольник в отверстиях и выступах, прикрепленный к потолку, был новейшим достижением технологии ишаков. Он проецировал трехмерные голограммы на высоте пять футов от пола голосцены. Цвета были ярче, чем в действительности, а очертания расплывчатыми, поэтому изображения приобретали многоцветность и мягкость детских рисунков.
      – В этот день триста лет назад, – неестественно красивый ведущий, явный генемод, был одет в безупречный мундир армии Джорджа Вашингтона, – основатели нашей страны подписали самый важный документ в мировой истории – Декларацию Независимости. Ее слова до сих пор волнуют нас: "Если одному народу необходимость диктует разорвать узы, связывающие его с другим народом, и занять среди мировых держав особое и равноправное положение, предназначенное законами природы и Господа, порядочность и уважение к мнению человечества требуют, чтобы этот народ объявил о причинах, побудивших на такое отделение. Мы считаем очевидной истиной то, что все люди созданы равными..."
      Алиса фыркнула. Лейша увидела, что сестра улыбается.
      – "...что Создатель наделил их определенными неотъемлемыми правами, в том числе правом на жизнь, свободу и счастье..."
      Дру хмурился. Интересно, подумала Лейша, понимает ли он хотя бы значение этих слов: школьные оценки были не ахти. В другом конце комнаты прислонился к стенке мрачный и подавленный Эрик. Он ни разу прямо не посмотрел на Дру, но Дру, как заметила Лейша, из кожи вон лез, подкатывая свое кресло к Эрику, заговаривая, улыбаясь своей ослепительной улыбкой. Месть? Нет, это было бы слишком для одиннадцатилетнего мальчика. Желание помириться? Потребность общения?
      – Все вместе, – решительно разрешила ее сомнения Алиса. – Но ты, Лейша, никогда не разбиралась в театре.
      Живописный рассказчик покончил с Декларацией Независимости и исчез. Последовали репортажи о праздновании Четвертого июля в стране: Жители, жарившие шашлыки из синтетической сои в штате Джорджия; парад красно—бело—синих скутеров в Калифорнии; бал ишаков в Нью—Йорке: модные строгие платья женщин и пышные украшения из усыпанного драгоценными камнями золота.
      Голос за кадром звучал через электронные усилители:
      – Подлинная свобода – от голода, нужды, конфликтов, которые так долго разобщали нас. От иностранной зависимости, от зависти, от классовых противоречий. От новшеств – прошло десять лет с тех пор, как Соединенные Штаты сделали последний значительный рывок в области технологии. Довольство, по—видимому, порождает комфорт. Но этого ли хотели для нас Отцы—основатели. Оглядываясь на наш трехсотлетний опыт, можем ли мы сказать, что пришли в конечный пункт назначения или обрели покой в стоячих водах?
      Лейша была поражена: когда это в последний в программе "новостей", даже для ишаков, задавали вопрос? Джордан со Стеллой подались вперед.
      – И какое влияние, – продолжал невидимый диктор, – оказывает это равновесие на нашу молодежь? Работающие, – на экране возникли сцены из жизни Нью—йоркской фондовой биржи, заседаний конгресса, заседания объединения комитетов по экономике "Фортуна 500", – все еще полны сил и энергии. Но так называемые Жители представляют собой все уменьшающийся фонд, из которого выбирают самых лучших и самыхталантливых ля строительства будущего Америки. Однако, чтобы стать таковым, необходимо прежде всего желание отличиться...
      – О, выключите, – громко сказал Эрик. Стелла сердито взглянула на него.
      Джордан отвел взгляд. Средний сын разбивал сердца обоих родителей.
      –...и тут, возможно, не обойтись без трудностей. Почти дискредитированные идеи иагаизма, столь популярные сорок лет назад, когда...
      Изображение Уолл—стрит и гонок скутеров исчезли. Рассказчик продолжал описывать голокартинки, а сцена заполнилась густой чернотой.
      – Что за... – начал Сет.
      Появились звезды. Космос. На фоне звезд возник медленно вращающийся орбитальный комплекс, а под ним – знамя со словами другого президента, Авраама Линкольна: "Ни один человек не хорош настолько, чтобы управлять другим человеком без его согласия".
      Комната наполнилась гулом голосов. Какое—то мгновение Лейша сидела в растерянности, но постепенно поняла. Убежище, располагая несколькими спутниками связи, использовало очень узкую, направленную полосу частот. Значит, все это адресовано только в компаунд, ей, и больше никому. Двадцать пять лет назад Лейша последний раз разговаривала с Убежищем. В отсутствии связи крылась причина их праздности, их умиротворенного застоя: ее, Джордана и детей Джордана.
      Дженнифер просто напоминала, что Убежище еще существует.
      Звезды – самое первое воспоминание Мири. Второе – это Тони.
      Вот бабушка поднимает ее на руках к длинному изогнутому окну, а за этим окном – чернота, испещренная сияющими неподвижными огоньками; на глазах у Мири один из них пролетел мимо.
      – Метеорит, – сказала бабушка, и Мири протянула ручки, чтобы потрогать прекрасные звезды. Бабушка рассмеялась. – К ним можно прикоснуться только разумом. Всегда помни об этом, Миранда.
      Она хранила в памяти каждую мелочь. Правда, не помнила, что брат Тони появился на свет спустя год после ее рождения.
      Но она помнила, когда родились близнецы Никос и Кристина Деметриосы. А вскоре Аллен Шеффилд и Сара Серелли. Шестеро кувыркались в детской под бдительным присмотром мисс Паттерсон или бабушки Шарафи.
      По соседству, в том же куполе, находилась еще одна детская, и каждый день пластиковая стена между ними открывалась и ребятишки играли вместе.
      Но однажды все прекратилось.
      Джоан Лукас, рослая девочка с блестящими каштановыми волосами, спросила у Мири:
      – Почему ты так извиваешься?
      – Я н—н—не з—знаю, – ответила Мири. Она, конечно, замечала, что все дети из ее детской дергаются и заикаются, а ребята из соседней комнаты – нет. Мири никогда не задумывалась над этим. Судороги казались ей таким же естественным делом, как цвет волос.
      – У тебя слишком большая голова, – заметила Джоан. – Не хочу с тобой играть.
      Тотчас рядом оказалась мисс Паттерсон.
      – Джоан, в чем дело?
      Джоан остановилась и поглядела на мисс Паттерсон. Все дети понимали этот тон воспитательницы. Лицо Джоан сморщилось.
      – Ты ведешь себя глупо, – сказала мисс Паттерсон. – Мири – член твоего сообщества. Убежища. Ты будешь с ней играть.
      – Да, мэм, – ответила Джоан. Когда взрослые произносили слово "сообщество", дети подчинялись. Но лицо девочки оставалось недовольным, и Мири очень быстро расхотелось играть.
      Она запомнила это.
      Каждый "день" у них были уроки, малыши учились все вместе. Мири врезался в память тот день, когда она поняла, что терминал можно заставить что—то делать. Терминал знал ответы на тысячи вопросов: что такое "день", почему потолок вверху, сколько лет папе. Он знал больше бабушки и папы с мамой. Терминал задавал ей задания и, если она справлялась, показывал девочке улыбающееся лицо, а если нет – приходилось начинать с начала.
      Мири хорошо запомнила тот день, когда впервые поняла, что компьютер ошибается.
      Джоан вместе с Мири работали у терминала. Мири не любила работать в паре с Джоан; Джоан была слишком медлительной.
      В этот день девочки тренировались в чтении. Задание было таким: "кукла: пластик: ребенок?" Мири напечатала слово "Бог". На терминале вспыхнуло изображение нахмуренного лица.
      – Неправильно, – в голосе Джоан послышалось удовлетворение.
      – Н—нет, правильно, – возразила Мири с беспокойством. – Т—т—терминал ошибся.
      – Должно быть, ты знаешь больше, чем терминал!
      – Б—бог – это пр—правильно, – настаивала Мири. – Здесь ч—ч—четыре ц—ц—цепочки в—в—вниз.
      Джоан невольно заинтересовалась:
      – Что ты имеешь в виду? В задании нет цепочек.
      – Н—н—не в з—з—задании. – Мири пыталась придумать, как объяснить то, что она ВИДЕЛА у себя в голове. Не успела она начать, как рядом очутилась мисс Паттерсон.
      – В чем дело, девочки?
      Джоан ответила без злорадства:
      – Мири дала неверный ответ, но настаивает на своем.
      Мисс Паттерсон взглянула на экран:
      – Почему ты так уверена. Мири?
      – П—п—понимаете, м—мисс П—п—паттерсон, "к—кукла" – это "иг—грушка". Получается первая цепочка. Игрушка – это вм—вместо "п—п—притворяться". М—мы считаем п—п—п—падучую з—з—звезду н—н—настоящей, п—поэтому м—м—можно п—поставить слова "п—п—падучая з—звезда" с—следующим в п—п—первой ц—цепочке. Чтобы с—с—схема работала. – Мири перевела дыхание. – Н—но п—п—падучая з—звезда н—на с—самом д—деле м—м—м—метеорит, п—п—поэтому к—к—конец п—первой ц—ц—цепочки, ч—ч—четыре м—м—маленьких ответвления вниз, – это "м—м—метеорит".
      Мисс Паттерсон пристально смотрела на нее.
      – Продолжай, Мири.
      – П—потом "п—п—пластик", – объясняла Мири почти с отчаянием, – п—п—первая ц—ц—цепочка должна вести к "изобретению", должна вести, п—п—потому что "игрушка" в—в—вела к "п—п—притворяться". – Она пыталась объяснить, что маленькие цепочки отстоят друг от друга на одно звено и являются фрагментом рисунка, повторяющегося в обратном порядке, но это было слишком трудно для понимания. Девочку смущало, что рассказать об общей схеме ей мешает заикание. – "Изобретение" в—в—ведет, к—к—конечно, к"л—людям", а ц—цепочка от л—людей в—в—ведет к "с—с—сообществу", и эта связь д—д—должна в—вести к "к—к—комплексу", п—потому что д—д—две эти ц—цепочки по соседству д—д—друг с д—другом д—дают ответ: "м—м—метеорит: к—комплекс".
      – Вполне разумная аналогия, – голос воспитательницы дрогнул. – Метеорит действительно ассоциируется с орбитальным комплексом: первый – нерукотворный, второй создан человеком.
      Мири не совсем поняла, почему мисс Паттерсон казалась какой—то робкой, а Джоан – растерянной. Все же она настойчиво пробиралась дальше.
      – П—потом д—для "р—ребенка" – п—п—первая ц—ц—цепочка в—в—ведет к слову "м—м—маленький", вторая – к "з—защищать", к—как я з—защищаю Т—т—тони, п—п—потому что он м—м—меньше м—м—меня. Следующая ц—цепочка в—ведет к "с—с—сообществу", п—потому что с—сообщество з—з—защищает л—людей, а ч—четвертая м—м—маленькая ц—цепочка д—должна заканчиваться словом "л—люди".
      Голос у мисс Паттерсон оставался странным.
      – Итак, в конце трех рядов из четырех цепочек – Джоан, не переключай пока экран – получается ответ "метеорит относится к орбитальному комплексу, как люди к Богу".
      – Д—д—да, – ответила Мири уже веселее – мисс Паттерсон все же поняла! – п—потому что к—к—комплекс – это изобретенное с—сообщество, а м—м—метеорит – п—просто г—голый к—камень, и Б—бог – это з—запланированное объединение р—р—разумов, а л—люди п—по отдельности – п—п—просто песчинки.
      Мисс Паттерсон отвела ее к бабушке. На этот раз Мири было легче объяснять, потому что с ее слов бабушка нарисовала схему, и девочка пожалела, что не догадалась сама.
      Когда она закончила, рисунок показался Мири очень простым.
      кукла ————> игрушка —————> притворяться —> падучая звезда —> метеорит
      пластик ——> изобретение —> люди —————————> сообщество —————> комплекс
      ребенок? —> маленький ———> защищать —————> сообщество —————> люди: Бог
      Бабушка долго молчала.
      – Мири, ты всегда думаешь цепочками?
      – Д—да, – удивленно ответила Мири. – А т—ты р—р—разве н—нет?
      – Почему ты напечатала на терминале ответ по аналогии с четырьмя цепочками?
      – П—п—почему н—не в—в—восемь или д—десять ц—ц—цепочек в—вниз? – спросила Мири, и глаза бабушки широко раскрылись.
      – Ты знала, какой ответ нужен терминалу?
      – Д—да. Н—но... – Мири заерзала на стуле, – ...м—мне иногда н—н—надоедают в—в—верхние ц—ц—цепочки.
      – А! – сказала бабушка. – Где ты слышала, что Бог – это спланированное сообщество разумов?
      – В—в п—п—передаче "н—новостей", к—к—когда п—приходила д—домой.
      – Ясно. – Бабушка встала. – Ты особенная, Мири.
      – И Тони, и Н—никос, и К—кристина, и Аллен, и С—сара. Б—бабушка, а н—н—новый р—ребенок, к—к—которого х—хочет м—м—мама, т—тоже б—будет особенным?
      – Да.
      – И б—будет д—д—думать ц—ц—цепочками?
      – Да, – ответила бабушка, и Мири навсегда запомнила выражение ее лица.
      Больше она не видела "новостей" с Земли.
      – Вот станешь старше, – пообещала бабушка, – и столкнешься с идеями нищих, но сначала узнай то, что правильно.
      Именно бабушка или дедушка Уилл, решали, что правильно, а что нет. Папа часто уезжал по делам. Мама оставалась с ними, но Мири казалось, что дети ей в тягость. Она отворачивалась от Мири и Тони, когда те входили в комнату.
      – М—мы н—н—не н—н—нравимся м—маме п—потому, ч—что д—дергаемся и з—з—заикаемся, – пояснила Мири брату.
      Тони разревелся. Мири обняла его и тоже заплакала, но не взяла своих слов обратно. Мама слишком красивая, чтобы ей нравились дети, которые дергаются, заикаются и распускают нюни. А правда играла в Убежище важнейшую роль.
      – Я – т—твое с—с—сообщество, – сказала она Тони. Это интересное предложение вылилось в схему из шестнадцати цепочек. В это сложное и уравновешенное, как молекулярная структура кристалла, сооружение вошли ее знания математики, биологии, астрономии. За такое не жалко заплатить слезами брата.
      Но, подрастая. Мири почувствовала, что в ее построениях чего—то не хватает. Кроме того, сам процесс рисования и обдумывания выливался в новые схемы из многоуровневых цепочек и пересечений и так до бесконечности. Черчение никак не могло угнаться за мыслями, и Мири в безуспешных попытках теряла терпение.
      Когда ей исполнилось восемь, она уже понимала биологию того, что сделали с ней и другими, такими же, как она Супер—Неспящими. Еще она уяснила главный принцип Убежища – продуктивность и сообщество незыблемы. Быть работоспособным означало быть в полной мере человеком. Делиться своей плодотворной деятельностью с сообществом по справедливости – значит быть источником силы и защиты для всех. Любой, кто попытался бы нарушить истины, вел себя недостойно звания человека. Мири эта мысль внушала отвращение. Ни один человек не мог так пасть морально в Убежище.
      Изменения в нервной системе должны были сделать ее более продуктивной, нежели прежних Неспящих. Им всем это внушали, и в конце концов они приняли это. Теперь Джоан с Мири играли каждый день. Мири преисполнилась благодарностью.
      Но как бы сильно она ни любила Джоан, как ни восхищалась ее длинными каштановыми кудрями, чудной игрой на гитаре, ее звонким милым смехом. Мири знала, что только с другими Суперами она в своем кругу. Она старалась скрывать свои несправедливые чувства. Тони, конечно, исключение, и когда—нибудь вместе с ней и младенцем Али, который все же оказался не Супером вопреки бабушкиным словам, он присоединится к блоку голосов Шарафи, который контролирует 51 процент акций Убежища плюс доходы семьи.
      Ее интересовало все. Она научилась играть в шахматы и на целый месяц забросила все остальное – игра позволяла выстраивать десятки комбинаций, сложным образом переплетавшихся с цепочками противника! Но спустя некоторое время Мири охладела: игра исчерпывалась всего двумя рядами цепочек, хоть и очень длинных.
      Неврология увлекла ее сильнее. В десять лет Мири уже ставила на себе и
      безотказном Тони опыты по позированию нейропередач, используя Кристину и
      Никоса в качестве контрольных объектов. Доктор Толивери поощрял ее:
      – Миранда, скоро ты будешь своими руками создавать новых Суперов!
      Но в ее цепочках все еще чего—то не хватало. Мири могла поделиться только с Тони, а он, как оказалось, не понимал ее.
      – Т—ты х—хочешь с—с—сказать, М—мири, м—мы пользуемся н—неполной б—б—базой данных?
      За его словами стояло нечто большее – цепочки, о которых она могла догадываться потому, что так хорошо знала брата. Он сидел, поддерживая крупную голову руками, как все они часто делали, его лицо искажал нервный тик, густые черные волосы колыхались в такт конвульсивным движениям тела. Его цепочки были красивыми, прочными и остроумными, но не столь сложными, как у Мири. Ему было девять лет.
      – Н—н—нет, – медленно произнесла она, – дело н—не в б—базе д—данных. Б—б—больше п—похоже н—на... п—п—пространство, г—где ц—ц—цепочки д—должны п—п—проходить в—в д—другом измерении.
      – Трехмерное мышление, – с удовольствием проговорил он. – З—з—здорово. Н—но – з—зачем? В—все укладывается в—в д—два измерения. В п—п—простоте с—схемы – ее п—п—превосходство.
      Ничего нового: бритва Оккама, минимализм, элегантность программы, геометрические теоремы. Мири неловко махнула рукой. Никто из них не мог похвастать сноровкой; они избегали тех экспериментов, которые требовали работы вручную, и тратили уйму времени на программирование роботов, если без такой работы нельзя было обойтись.
      – Н—не з—знаю.
      На сей раз даже Дженнифер была потрясена.
      – Как это случилось? – Советник Перрилион был так же бледен, как и Дженнифер.
      Врач, молодая женщина, покачала головой. Она пришла к Дженнифер прямо из родильного отделения, и та созвала экстренное заседание Совета. Врач чуть не плакала. Всего два месяца назад она вернулась после обязательного курса обучения на Земле.
      – Вы уже заполнили метрики? – спросил Перрилион.
      – Нет, – ответила врач.
      Она умна, – подумала Дженнифер, и ей стало чуть легче. – Значит, в Вашингтоне еще ничего не знают.
      – Тогда у нас есть немного времени, – сказала Дженнифер.
      – Если бы мы не были связаны со штатом Нью—Йорк и правительством, было бы проще, – заметил Перрилион. – Заполнение свидетельств о рождении, получение номера страховки для Пособия, – он фыркнул, – занесение в списки налогоплательщиков...
      – Сейчас все это не имеет значения, – с нетерпением перебил его Рики.
      – Нет, имеет. – Упрямая складка залегла на лбу Перрилиона. Ему уже семьдесят два, всего на несколько лет меньше, чем Дженнифер. Он прилетел сюда из Соединенных Штатов с первой волной переселенцев и прекрасно помнил, каково было там – в отличие от Неспящих, рожденных в Убежище. Его мнение было на руку Дженнифер. Жаль, что скоро его срок истечет.
      – Нам предстоит решить, – сказала Наджла, – что делать с этим... ребенком. Если всплывет, что документы подделаны, какому—нибудь проклятому агентству ничего не стоит получить ордер на обыск.
      Этого они страшились больше всего – легального основания для появления Спящих в Убежище. Двадцать шесть лет они скрупулезно подчинялись каждому требованию администрации как Соединенных Штатов, так и штата Нью—Йорк: Убежище как собственность корпорации, зарегистрированной в штате Нью—Йорк, подпадало под его юрисдикцию. В этом штате Убежище регистрировало все свои сделки, получало лицензии для адвокатов и врачей, платило налоги и ежегодно посылало своих юристов в Гарвард, чтобы они выучились на законном основании поддерживать раздельное существование "там" и "здесь".
      Новорожденный мог уничтожить все.
      Дженнифер взяла себя в руки:
      – Предположим, ребенок умер и его тело отправили бы в Нью—Йорк для вскрытия, как полагается в подобных случаях.
      Перрилион уже понял, куда она клонит и одобрительно кивнул.
      – В этом случае Спящие могут получить законное основание для проникновения в Убежище – подозрение в убийстве.
      На этот раз все будет не так, как тридцать лет назад. Суд признает Убежище виновным.
      – С другой стороны, – звонко произнесла Дженнифер, – медицина позволяет нам представить дело так, будто младенец погиб от какой—либо болезни неизвестного происхождения. В противном случае нам придется его растить здесь, вместе с нашими детьми. – Она помолчала. – Мне кажется, наш выбор ясен.
      – Но как это могло случиться? – выпалила молодая и сентиментальная Советница Кивенен.
      – Нам известно далеко не все о генетической передаче информации, – сказал доктор Толивери. – Естественным путем родилось всего два поколения Неспящих...
      Он замолчал. Неужели Главный генетик Убежища в чем—то раскаивается? Дженнифер охватил гнев. Раймонд Толивери превосходный специалист, он создал ее драгоценную Миранду... Этот новорожденный уже вызвал раздор в сообществе.
      Советница Кивенен обратилась к врачу:
      – Расскажите нам еще раз, что произошло.
      – Роды прошли нормально. Мальчик сразу же заплакал. Акушерка вытерла его и понесла к сканеру Маккелви—Уоллера для неонатального исследования мозга. Оно занимает около десяти минут. Пока он лежал в мягкой корзинке под сканером, он... уснул.
      Тягостное молчание нарушил доктор Толивери:
      – Регрессия ДНК к среднему значению... мы так мало знаем об избыточном кодировании...
      – Вы ни в чем не виноваты, доктор, – резко перебила Дженнифер и объявила заседание открытым.
      Совет рассмотрел все возможные сценарии с юридической точки зрения.
      Но Дженнифер с помощью Уилла и Перрилиона неизменно возвращала дискуссию к главной проблеме: благо сообщества против блага одного, который навсегда останется аутсайдером. Причиной раздора, потенциальным поводом для вмешательства иностранных государств, человеком, который никогда не сможет быть производителем того уровня, что остальные, который всегда будет брать больше, чем давать. Нищим.
      Голоса разделились: восемь против шести.
      – Я не возьму грех на душу, – внезапно произнесла врач.
      – Вам и не придется, – сказала Дженнифер. – Я – Глава исполнительной власти, моя подпись стояла бы на липовых метриках; это сделаю я. Доктор Толивери, вы уверены, что укол создаст картину смерти, не отличимую от естественной?
      Бледный как полотно Толивери кивнул. Рики уставился на крышку стола. Советница Кивенен зажала рот ладонью. Врач страдала.
      Но никто из них после голосования не протестовал. Они были сообществом.
      После того как все было кончено, Дженнифер заплакала. Горячие, скупые слезы унижали. Уилл обнимал ее, и она чувствовала, как он напряжен. Она сама этого не ожидала.
      – Дорогая, ему не было больно. Сердце остановилось мгновенно.
      – Знаю, – холодно ответила она.
      – Тогда...
      – Прости. Я не хотела.
      Спустя некоторое время она больше не извинялась. Но, словно оправдываясь, сказала Уиллу, когда они гуляли под аркой сельскохозяйственных и технических панелей, служившей им небом:
      – Этим дурацким законам мы обязаны враньем. Если бы мы не входили в состав Соединенных Штатов...
      Они навестили Миранду в детском куполе, а потом отправились в специальное подразделение Лабораторий Шарафи, работавшее в условиях чрезвычайной секретности под твердым, продуктивным небосводом Убежища.
      В пустыню пришла весна. Колючее грушевое дерево зацвело желтыми цветами. Тополя вдоль ручьев испускали зеленоватое сияние. Ястребы—перепелятники, проводившие большую часть зимы в одиночестве, расселись на ветвях парочками. Лейша сардонически спрашивала себя, не потому ли скромность пустыни кажется ей такой привлекательной, что напоминает ее изолированность. Здесь ничто не подвергалось генетическим изменениям.
      Она жевала яблоко, стоя у рабочего терминала, и слушала, как программа пересказывает четвертую главу из ее книги о Томасе Пейне. Комнату заливал солнечный свет. Кровать Алисы подтащили к окну, чтобы она могла видеть цветы. Лейша поспешно проглотила кусок яблока и обратилась к терминалу:
      – Изменение текста: "Пейн, спеша в Филадельфию" на "Пейн, торопясь в Филадельфию".
      – Ты и вправду думаешь, что кто—то еще обращает внимание на эти старомодные правила? – спросила Алиса.
      – Я на них обращаю внимание, – ответила Лейша. – Алиса, ты даже не притронулась к обеду.
      – Я неголодна. И тебе эти правила безразличны; ты просто убиваешь время. Послушай, перед домом какая—то возня.
      – Ты все равно должна есть, понятно? – Алиса выглядела много старше своих семидесяти пяти. Тучность, от которой она страдала всю жизнь, исчезла; теперь тонкая кожа туго обтягивала кости, похожие на изящную проволочную конструкцию. Недавно она перенесла еще один удар и не могла уже работать за терминалом. В отчаянии Лейша предложила ей снова заняться парапсихологией близнецов. Алиса грустно улыбнулась – эта работа была единственным предметом, который они никогда не могли по—настоящему обсуждать, – и покачала головой.
      – Нет, дорогая. Слишком поздно. Чтобы пытаться убедить тебя.
      Однако болезнь не уменьшила любовь Алисы к семье. Она широко улыбнулась, увидев источник суеты в комнате.
      – Дру!
      – Я вернулся домой, бабушка Алиса! Привет, Лейша!
      Алиса с готовностью протянула руки, и Дру направил свое кресло прямо в ее объятия. В отличие от родных внуков, Дру никогда не отталкивала застывшая левая половина лица Алисы, струйка слюны из уголка рта, невнятная речь. Алиса крепко прижала его к себе.
      Лейша положила яблоко – на этот раз комбинация агрогенов оказалась неудачной – и напряглась в ожидании, привстав на цыпочки. Когда Дру наконец повернулся к ней, она сказала:
      – Тебя вышибли из очередной школы.
      Дру начал было расплываться в своей обворожительной улыбке, но, вглядевшись в лицо Лейши, мигом посерьезнел:
      – Да.
      – Что на этот раз?
      – Не отметки, Лейша.
      – Что тогда?
      – Драка.
      – Кто пострадал?
      Он угрюмо ответил:
      – Один сукин сын по имени Лу Берджин.
      – И я полагаю, со мной теперь свяжется адвокат мистера Берджина.
      – Он первый начал, Лейша. Я только дал сдачи.
      Лейша внимательно посмотрела на Дру. Ему исполнилось шестнадцать. Несмотря на кресло—каталку – или благодаря ему он фанатично занимался физкультурой, и верхняя половина тела была в превосходной форме. Нетрудно поверить, что он смертельно опасен в драке. Лицо юноши еще не сформировалось: нос слишком велик, подбородок маловат, на коже прыщики. Только глаза были красивы – живые, зеленые, в обрамлении густых черных ресниц. В последние два года между Лейшей и Дру начались трения, периодически смягчаемые неуклюжими попытками Дру вспомнить, скольким он ей обязан.
      Его исключали уже из четвертой школы. В первый раз Лейша проявила снисходительность: очевидно, интеллектуальные требования школы, где полно детей—генемодов, непосильны для маленького калеки—Жителя. Во второй раз она стала строже. Дру провалился по всем предметам, перестал посещать уроки, коротая время за своей полуавтоматической гитарой или игровым компьютером. Никто не собирался заставлять его – будущие администраторы страны учились без понуканий.
      Потом Лейша отправила его в структурированную школу с огромным выбором дисциплин. Дру она пришлась по сердцу: он открыл для себя драматургию и стал звездой в актерском классе. "Я нашел свою судьбу!" – заявил Лейше. Но спустя четыре месяца Дру снова очутился дома. Ему не удалось получить роль ни в "Смерти коммивояжера", ни в "Утреннем свете". Алиса мягко спросила:
      – Их смущает Вилли Ломан или Келланд Ви в инвалидном кресле?
      – Это политика ишаков, – сплюнул Дру. – И так будет всегда.
      Тогда Лейша поставила перед собой трудновыполнимую задачу: найти школу с необременительной академической программой, регламентированным учебным днем и высоким процентом учащихся из семей без сильных финансовых связей или выдающихся предков. Казалось, школа в Спрингфилде, штат Массачусетс, понравилась Дру, и Лейша решила, что дело пошло на лад. И вот он снова здесь.
      – Посмотри на себя, – угрюмо сказал Дру. – Почему бы тебе не произнести это вслух? "Вот опять вернулся облажавшийся Дру, который не в состоянии ничего довести до конца. Что, черт возьми, нам делать с бедным маленьким Жителем Дру?"
      – И что же нам делать? – жестко спросила Лейша.
      – Махнуть на меня рукой?
      – О нет, Дру, – сказала Алиса.
      – Я не о тебе, бабушка Алиса. Ведь, по мнению Лейши, таким отщепенцам нет места.
      – Естественно, если думать, будто само твое существование – подарок, и ничего не делать.
      – Прекратите, – резко перебила Алиса.
      Провокация задела Лейшу за живое и она сказала юноше:
      – Тебе будет интересно повидать Эрика. Он чудесным образом исправился и делает подлинные успехи в составлении глобальных атмосферных кривых. Джордан невероятно гордится им.
      Глаза Дру вспыхнули. Лейше вдруг стало до тошноты стыдно за себя. Ей семьдесят пять – а этому мальчику шестнадцать. Спящий, без генемод, даже не из ишаков... Постарев, она утратила способность к состраданию. Иначе зачем же ей отсиживаться в этой крепости в Нью—Мексико, убегать из страны, которой когда—то надеялась помочь?
      Алиса устало сказала:
      – Ладно, Лейша. Дру, Эрик просил меня передать тебе кое—что.
      – Что? – огрызнулся Дру. Впрочем, он никогда долго не сердился на Алису.
      – Он вымыл свою задницу в Тихом океане. Что это значит?
      Дру рассмеялся:
      – Да, он и вправду изменился. – В его голосе снова зазвучала горечь.
      Стелла в смятении вбежала в комнату. Она прибавила в весе и теперь выглядела, как женщины на картинах Тициана – с пухлой, здоровой плотью и юношески рыжими волосами.
      – Лейша, там... Дру! Что ты здесь делаешь?
      – Он приехал в гости, – ответила Алиса. – Что случилось, дорогая?
      – Посетитель к Лейше. Точнее, трое. – Двойной подбородок Стеллы дрожал от волнения. – Вот они!
      – Ричард!
      Лейша пулей пронеслась по комнате в его объятия. Ричард поймал ее, смеясь, потом отпустил. Лейша тотчас же повернулась к его жене. Аде, стройной полинезийке с застенчивой улыбкой.
      Когда после двадцати лет бесцельных скитаний по свету Ричард впервые привез Аду в компаунд в Нью—Мексико, Лейша приняла ее настороженно. Они с Ричардом давно уже не были любовниками: Лейше претила мысль спать с мужем Дженнифер. И Ричард не делал попыток. Он долгие годы тосковал по своим детям, Наджле и Рики, разлученным с ним навсегда, и это глубокое горе было так нехарактерно для Неспящего, что Лейша не знала, как реагировать. Она чувствовала облегчение, когда он отправлялся в длительное путешествие. С одним кредитным кольцом Ричард объездил Индию, Тибет, антарктические колонии, пустыни Центральной Америки – всегда какие—нибудь технологически отсталые страны, насколько это возможно в мире, обладающем энергией Кенцо Иагаи. Лейша никогда не расспрашивала его о странствиях, а он не рассказывал. Она подозревала, что он притворялся Спящим.
      А четыре года назад он привез Аду. Свою жену. Она родилась в одной из добровольных культурных резерваций в Тихом океане. Ей было пятнадцать лет. Она не говорила по—английски.
      Лейша начала учить язык самоа, всячески скрывая, что уязвлена до глубины души. Ричард отверг все возможности, открывавшиеся перед Неспящим. Честолюбие. Разум.
      Но постепенно Лейша поняла. Главное для Ричарда было то, что Ада так не походила на Дженнифер Шарафи.
      И Ричард казался счастливым. Он сделал то, что не удалось Лейше, и по—своему примирился с прошлой жизнью. Конечно, это больше напоминало капитуляцию, но могла ли Лейша утверждать, что отживший свой век Фонд Сьюзан Меллинг лучше?
      – Я вижу тебя, Лейша, – произнесла Ада по—английски, – радостно.
      – И я вижу тебя радостно, – тепло ответила Лейша. Для Ады это была длинная речь, требующая большого умственного напряжения.
      – Я вижу вас радостно, mirami Алиса. – "Mirami", как однажды объяснил Ричард, выражало глубочайшее уважение к старикам. Ада наотрез отказывалась верить, что Алиса и Лейша – близнецы.
      – И я тебя вижу радостно, дорогая, – сказала Алиса. – Ты помнишь Дру?
      – Привет, – весело бросил Дру. Ада слегка улыбнулась и отвела взгляд, как подобает замужней женщине при разговоре с мужчиной.
      – Привет, Дру. – На этот раз в голосе Ричарда уже не слышалось затаенной боли. Лейша изумленно захлопала глазами. Она никогда не понимала эту печаль: Дру был на целое поколение моложе сына Ричарда. И к тому же Спящий.
      Голос Алисы дрожал от усталости.
      – Стелла говорила о трех посетителях...
      И тут появилась Стелла с младенцем на руках.
      – О, Ричард! – воскликнула Лейша.
      – Это Шон. В честь отца.
      Смуглый младенец был до смешного похож на Ричарда: низкий лоб, густые черные волосы, черные глаза. Они, очевидно, не подвергали его никаким модификациям. Лейша взяла новорожденного на руки, не отдавая себе отчет в своих чувствах. Шон серьезно посмотрел на нее. И в душе у Лейши все перевернулось.
      – Он красивый...
      – Дай подержать, – жадно попросила Алиса.
      Лейша порадовалась, что наконец—то Ричард обрел семью, о которой так долго мечтал. Два года назад медицинские тесты подтвердили, что ее собственные яйцеклетки непродуктивны.
      У Кевина Бейкера, единственного выдающегося Неспящего, оставшегося в Соединенных Штатах, было четверо детей от молодой жены, тоже Неспящей.
      Из сведений о регистрации новорожденных в Соединенных Штатах она знала, что у Дженнифер Шарафи четверо внуков.
      Алиса, конечно, потеряла Мойру, эмигрировавшую в марсианскую колонию, но у нее остался Джордан и трое его детей.
      Перестань, приказала она себе.
      Младенец переходил из рук в руки. Стелла суетилась, подавая кофе и пирожные. Джордан вернулся с поля, где выращивал экспериментальные генемодные подсолнухи. Ричард непринужденно рассказывал, как они с Адой путешествовали по Охотничьему заповеднику на Искусственных Островах у берегов Африки.
      – Эй, – окликнул Дру, и все посмотрели на него. – Этот ребенок спит.
      Лейша застыла. Потом подошла к креслу Дру и уставилась на переносную люльку. Шон спал, закинув крошечные кулачки за голову. У Лейши перехватило дыхание. Значит, Ричард так ненавидит себе подобных, что произвел генемод in vitro [искусственно, в пробирке (лат.)], чтобы вернуть своему сыну способность спать.
      – Нет, Лейша, – тихо сказал Ричард. – Все произошло естественно.
      – Естественным...
      – Да. Вернувшись с Искусственных Островов, мы целый месяц искали в Чикагском медицинском институте причины спонтанной регрессии. Но там не осталось ни одного настоящего генетика. – Ричард замолчал, потому что они с Лейшей знали, что это неправда. Существовало Убежище.
      Лейша с трудом проговорила:
      – Им по крайней мере известно, широко ли распространено такое явление, есть ли рост...
      – По—моему, довольно редкий случай. Теперь так мало Неспящих, что о статистике не может быть и речи.
      Снова наступило молчание.
      Ада грациозно встала и подошла к колыбели. Нежно глядя на ребенка, она сказала:
      – Я вижу тебя радостно, Шон. Я вижу ты спать, – и впервые за все время взглянула Лейше в глаза.
      Да, внешне все изменилось, а по сути – ничего.

      Дженнифер, Уилл и два генетика, доктор Толивери и доктор Блур, наблюдали за рождением миниатюрной планеты.
      В пятистах милях отсюда, в космосе, плавал пластиковый пузырь. На глазах группы людей из Убежища, следившей за экраном из специального подразделения Лаборатории Шарафи, пузырь надулся до максимальной величины и в нем туго натянулись тысячи пластиковых мембран. Внутренность пузыря представляла собой соты из тонкостенных тоннелей, камер и перегородок четырехдюймовой высоты. Как только пузырь наполнился стандартной атмосферной газовой смесью, голоэкран спроецировал прозрачную трехмерную модель.
      Из четырех камер на поверхности пузыря выпустили по пять мышей. Они пробирались по тоннелям, исключавшим возможность свободного падения, и истерично пищали. На голомодели их путь отмечался двадцатью черными линиями. Второй экран знакомил с показателями биодатчиков грызунов.
      Мыши бегали десять минут. Затем из внутреннего резервуара пузыря был выпущен генемодный вирусообразный организм, который Толивери и Блур создавали семь лет.
      Показания приборов изменились, а писк, усиленный передатчиком, прекратился. Данные от первых трех мышей перестали поступать в течение трех минут, от следующих шести – спустя несколько минут, еще от пяти – спустя десять минут. Последние шесть продержались почти тридцать одну минуту.
      Хмурый Блур ввел данные в программу экстраполяции. Он был очень молод" и борода, которую так старательно отращивал доктор, напоминала скорее пух. – Не годится. На насыщение самого маленького орбитального комплекса потребуется более часа при такой скорости. А для города нищих в тихий день – и того больше.
      – Слишком медленно, – заметил Уилл Сандалерос.
      – Да, – согласился Блур. – Но мы уже ближе к цели. – Он снова посмотрел на замершие шкалы приборов. – Подумать только, что кто—то может воспользоваться такой штукой.
      – Нищие могут, – заметила Дженнифер Шарафи.
      Ей никто не возразил.
      Мири и Тони сидели в лаборатории Научного купола номер четыре. Обычно для выполнения учебных заданий дети пользовались школьными лабораториями, а не профессиональными: пространство орбитального комплекса слишком ценилось, чтобы раздавать его без разбору. Но Мири и Тони Шарафи были исключением из правил. Совет Убежища, Лаборатория Шарафи и Совет по образованию на специальном заседании обсуждали, как классифицировать нейрологические эксперименты Мири и работу Тони по усовершенствованию информационных систем: как школьные программы, частное предпринимательство или работу по найму на Корпорацию Убежища, и кому будет принадлежать прибыль? Все так гордились Суперами, что споров не возникло. Постановили считать эти работы собственностью Убежища, а 60 процентов прибыли от коммерции выделить детям в качестве гонорара. Мири исполнилось двенадцать лет. Тони – одиннадцать.
      – П—посмотри н—на это, – сказал Тони. Мири не отвечала сорок пять секунд: она находилась в решающей точке конструирования мысленной цепочки. Тони весело ждал. Брат все делал весело, и Мири редко замечала черные мысленные цепочки в его графических сооружениях. Это и был проект, над которым он сейчас трудился: изображение мыслительного процесса Суперов. Он начал с фразы: "Ни один взрослый не имеет права претендовать на плоды труда другого взрослого; слабость не является моральным оправданием для предъявления подобного требования сильному". Много недель Тони вытаскивал из двенадцати Суперов все цепочки и поперечные соединения, которые вызывала у них эта фраза, и составил для каждой отдельную программу.
      Работа двигалась медленно. Джонатан Марковиц и Луди Калвин, младшие Суперы, участвовавшие в эксперименте, теряли терпение и дважды сбегали с собеседований. Но Тони был упрям. Хаотичные цепочки Марка Мейера программа отказывалась распознавать, пока Тони не переписал некоторые разделы. Никос Деметриос охотно помогал, но в разгар работы простудился, а когда вышел спустя три дня, его цепочки настолько отличались от прежних, что, опасаясь заражения программы, Тони выбросил все его данные.
      Но он упорно продолжал трудиться, сидя за голотерминалом напротив Мири, дергаясь и бормоча себе под нос. Сейчас он улыбался.
      – Взгляни!
      Мири обошла кругом их двойной стол. Трехмерный дисплей с ее стороны был непрозрачным. Увидев предварительные результаты. Мири ахнула от восторга.
      В модели ее собственных цепочек для фразы Тони каждое конкретное понятие изображалось маленьким рисунком, а абстрактное – словом. Сияющие разноцветные линии образовывали карту перекрестных связей первого, второго и третьего уровней. Впервые она видела такое подробное изображение своих мыслей.
      – Это п—п—прекрасно!
      – Т—твои ц—ц—цепочки – д—да, – сказал Тони. К—к—компактные. Элегантные.
      – М—мне з—знаком этот р—р—рисунок! – Мири повернулась к библиотечному экрану. – В—в—включить т—терминал. В—в—вызвать б—библиотеку. З—земной б—б—банк д—д—данных. Ш—шартрский с—с—собор, Ф—франция. Окно с—с—с р—розой. Г—г—графическое изображение.
      На экране засияло сложное переплетение линий витража тринадцатого века. Тони критически разглядывал его глазами математика.
      – Н—н—нет... н—не с—с—совсем т—такое.
      – П—по ощущению т—т—такое же. – Мири охватило знакомое отчаяние: между окном с розой и компьютерной моделью Тони имелась некая существенная связь. Ее разум не мог этого выразить. Чего—то всегда недоставало в ее цепочках.
      – Взгляни н—на Д—д—джонатана, – предложил Тони.
      – К—как он м—м—может т—т—так д—д—думать!
      Модель Джонатана походила на неряшливую амебу, цепочки от нее торчали во все стороны, высовываясь наружу, неожиданно изгибаясь назад и устанавливая странные связи. Каким образом битва при Геттисберге связана с постоянной Хаббла?
      – Я п—пока т—только эт—т—ти д—д—две с—сделал. М—м—моя с—следующая. П—потом п—п—программа с—с—совместит их и б—б—будет искать п—п—принципы с—связи. К—к—когда—нибудь, М—мири, м—мы н—не т—т—только п—продвинем н—н—науку, н—н—но и с—сможем р—разговаривать д—д—друг с д—другом при помощи терминалов!
      Мири с любовью посмотрела на него. Его работа – подлинный вклад в сообщество. Возможно, когда—нибудь она тоже внесет свою лепту в науку и создаст нейропередатчик, который не будет вызывать заикания. Она погладила большую голову Тони.
      Джоан Лукас ворвалась к ним без стука:
      – Мири! Тони! Игровую открыли!
      Мири тотчас же выбросила из головы нейропередатчики и принципы связи. Все дети, и Нормы и Суперы, с нетерпением ждали этого уже много недель. Она схватила Тони за руку и нетвердой походкой поспешила за подругой. Длинноногая и легкая Джоан быстро опередила их, но каждый ребенок в Убежище знал дорогу к новой Игровой. Стоило только взглянуть вверх.
      В центре цилиндрической планеты, закрепленный прочными тонкими тросами, плавал у оси комплекса надувной пластиковый пузырь. Гравитация в нем почти отсутствовала. Мири и Тони втиснулись в лифт, надели перчатки и тапочки из велкрона и завизжали от восторга, когда их втолкнули внутрь огромного шара. Внутреннее пространство пересекали прозрачные розовые распорки с матовыми отсеками для игры в прятки, с карманами и тоннелями, которые обрывались в никуда. Повсюду торчали мягкие надувные поручни и полосы из велкрона. Мири бросилась головой вперед, пересекла пластиковую комнату и полетела назад, столкнувшись с Джоан. Девочки захихикали, медленно, цепляясь друг за друга, поплыли вниз и взвизгнули, когда Тони с незнакомым мальчиком пронеслись над ними.
      В мозгу Мири пульсировали и мелькали хаотические цепочки, состоявшие из мифических образов, ангелов и флайеров, Икара, уравнений ускорения, Орвила Райта и астронавтов, улетевших к Меркурию, мембран млекопитающих, второй космической скорости, отношения силы мускулов к весу. Восторг.
      – Давай сюда! – крикнула ей Джоан, перекрывая визг. – Я тебе расскажу секрет! – Она втолкнула Мири в прозрачную подвесную кабинку и втиснулась следом. Внутри было тихо.
      – Мири, моя мама ждет ребенка!
      – З—з—здорово! – воскликнула Мири. Яйцеклетки матери Джоан типа эр—14 с трудом поддавались оплодотворению даже in vitro. Джоан исполнилось тринадцать, и ей давно уже хотелось маленькую сестричку или братика. – Я т—так р—р—рада!
      Джоан обняла ее:
      – Ты моя самая лучшая подруга, Мири! – Она внезапно выпорхнула из кабинки. – Лови меня!
      Но где там! По сравнению с Джоан, относившейся к Нормам, она была слишком неуклюжей. Но от полноты чувств бросилась за Джоан, взвизгивая, как и все остальные, а внизу, под ней, кувыркалась вся планета, в узорах из гидрополей, куполов и парков, таких же прекрасных, как цепочки мыслей.
      Во вторник отмечали День Памяти. Мири тщательно оделась в черные шорты и тунику. Мрачные формы ее цепочек двигались в унисон плоским овалам мыслей. К религиозным праздникам в Убежищеотносилисьпо—разному; некоторые справляли Рождество, Рамадан, Пасху, Йом Кипур или Дивали; многие вообще ничего не отмечали. Но общими для всех считались два праздника – Четвертое июля и День Памяти, 15 апреля.
      На центральной площади собралась толпа. Парк расширили, накрыв соседние поля с суперпродуктивными растениями временной решеткой из распыленного пластика, достаточно прочной и просторной, чтобы выдержать всех обитателей Убежища. Те немногие, кто не мог оставить работу или был болен, сидели у экранов. Над толпой парила платформа для оратора. Высоко над ней плыла опустевшая Игровая.
      Стояли в основном семьями. Но Мири и Тони находились в группе других Суперов, скрытой тенью энергетического купола. Мири подумала, что мама даже не стала искать их: ее. Тони и Али. У Гермионы родился ребенок, которому она отдавала все свое время. Никто не объяснил Мири, почему этот младенец, как и маленькая Ребекка, был Нормом. И Мири не допытывалась.
      Где же Джоан? Мири вертелась во все стороны, но нигде не видела семью Лукас.
      Дженнифер Шарафи, облаченная в черный аббай, поднялась на платформу. Сердце Мири наполнилось гордостью. Бабушка была красивее мамы или тети Наджлы. А сосредоточенное, решительное выражение ее лица всегда вызывало у Мири цепочки и поперечные связи, представлявшие ум и силу воли человека. Никто не мог сравниться с бабушкой.
      – Граждане Убежища, – ровный голос Дженнифер, усиленный микрофоном, доносился до всех уголков орбитального комплекса. – Невзирая на то, что правительство Соединенных Штатов называет нас своими гражданами, мы думаем иначе. Ни одна еще навязанная сверху власть не была действенной. Правительство, которое не в состоянии признать тот факт, что люди не созданы равными, не может распоряжаться нами. Правительство, позволяющее нищим претендовать на продуктивный труд других, не имеет морального права руководить нами.
      Сегодня, в День Памяти, мы утверждаем, что Убежище имеет право на собственное правительство, на собственное представление о реальности, на плоды собственного продуктивного труда. К сожалению, пока мы не имеем возможности реализовать свои права. Мы несвободны. Нам не разрешают занять свое "особое и равноправное положение, предназначенное законами природы и Господа". Благодаря предвидению нашего основателя Энтони Индивино у нас есть Убежище, но нет независимости.
      – П—п—пока, – решительно прошептал Тони на ухо Мири. Она сжала его руку и приподнялась на цыпочки, оглядывая толпу в поисках Джоан.
      – И все же мы многого добились, – продолжала Дженнифер. – Находясь под юрисдикцией штата Нью—Йорк, мы ни разу за тридцать три года не обращались туда с судебным иском и не подвергались преследованиям. Мы проводим в жизнь собственное правосудие. Подчиняясь требованиям, мы выправляем лицензии для наших брокеров, врачей, адвокатов и даже учителей. Мы законопослушны даже в тех случаях, когда приходится жить какое—то время среди нищих и повиноваться их глупым правилам.
      Мири наконец заметила Джоан. Она продиралась сквозь толпу, расталкивая всех локтями, и Мири страшно удивилась, увидев, что подруга не надела положенный траур. На ней были темно—зеленые шорты и топ. Мири изо всех сил замахала ей рукой.
      – Но существует одно требование нищих, которое мы не можем игнорировать, – сказала Дженнифер. – Налоги. Чтобы обеспечивать миллионы непродуктивных Жителей Соединенных Штатов, Убежище ограблено на сумму, составляющую 64,8 процента годового дохода, под видом федеральных налогов и налогов штата. Мы не можем бороться с этим, не подвергая риску Убежище. Мы можем только помнить, что это означает – с точки зрения морали, политики, истории. И каждый год 15 апреля, когда нас беззастенчиво грабят, мы об этом вспоминаем.
      Красивое личико Джоан припухло и хранило следы слез. Мири попыталась припомнить, когда она в последний раз видела, чтобы кто—нибудь в возрасте Джоан плакал. Взрослые пытались мягко расспрашивать девочку, но она, не обращая ни на кого внимания, протискивалась к Мири.
      – Мы помним ненависть к Неспящим на Земле. Мы помним...
      – Пойдем со мной. – Джоан потащила подругу на другую сторону энергетического купола, пока кривизна поверхности не заслонила от них Дженнифер. Однако голос Дженнифер доносился до них так же ясно, как если бы она стояла рядом с дрожащей всем телом Джоан. В мозгу у Мири взорвались цепочки. Она никогда не видела, чтобы Нормы дрожали.
      – Знаешь, что они сделали. Мири?
      – К—кто? Ч—ч—ч—что?
      – Они убили младенца!
      У Мири потемнело в глазах, и она осела на землю.
      – Н—н—нищие? К—к—как?
      Беременность мамы Джоан насчитывала всего несколько недель, и она не покидала Убежища. Значит, нищие уже здесь...
      – Не нищие! Совет! Под председательством твоей драгоценной бабушки!
      Клубок цепочек распутался и порвался. Нервная система Мири всегда балансировала на грани биохимической истерики. Закрыв глаза. Мири овладела собой.
      – Ч—ч—что п—п—произошло, Д—джоан?
      Спокойствие Мири немного отрезвило Джоан. Она соскользнула на траву рядом с Мири и обхватила руками колени.
      – Мама позвала меня в кабинет, как раз когда я собиралась переодеться ко Дню Памяти. Она лежала на платформе для секса и плакала. Совет принял решение прервать беременность, – продолжала Джоан. – Меня это удивило – если предварительные тесты показывают сильные отклонения в ДНК, происходит самопроизвольный выкидыш. При чем здесь Совет?
      – Ч—ч—что они с—с—сделали?
      – Мама сказала, что все ДНК совершенно здоровы.
      Голос Дженнифер окружал их со всех сторон:
      – ...предположение о том, что из—за их слабости они автоматически имеют право на труд сильных...
      – Я спросила маму, почему Совет приказал сделать это, если ребенок нормальный. Она ответила, что это настоятельная рекомендация и они с папой собираются подчиниться. И снова заплакала. Генный анализ показал, что ребенок...
      Она не могла выговорить. Мири обняла подругу одной рукой.
      – ...он... Спящий.
      Мири отдернула руку и тотчас горько пожалела об этом, но было уже поздно. Джоан вскочила на ноги.
      – Ты тоже считаешь, что маме надо сделать аборт!
      Мири не была уверена. В ее голове кружились цепочки: генетическая регрессия, избыточность информации в ДНК, детская, лаборатория, продуктивность... нищие. Она вспомнила Тони на руках у своей мамы, бабушку, поднимающую Мири вверх, чтобы показать ей звезды...
      Голос Дженнифер стал громче:
      – Прежде всего помнить, что мораль определяют те, кто вносит в жизнь свой вклад...
      Джоан закричала:
      – Я больше никогда не буду дружить с тобой, Миранда Шарафи! – Она уже бежала прочь, ее длинные ноги мелькали под зелеными шортами, которые ей не следовало носить в День Памяти.
      – П—п—подожди! – закричала Мири. – П—п—подожди! Я думаю, ч—что С—с—совет н—н—не п—п—прав! – Но Джоан не остановилась.
      Медленно, неуклюже Мири поднялась с земли и направилась в лабораторию Научного купола номер четыре. Терминалы обрабатывали программы. Мири выключила их и смахнула все распечатки со своего стола.
      – Ч—ч—черт! – Она вложила в это слово всю боль. Ее цепочек недостаточно. Мири ощутила внутреннюю пустоту, в которой кружился по спирали братик Джоан, Спящий, которого завтра уже не будет, как нет недостающего фрагмента в мысленном уравнении. Теперь Джоан ее ненавидит.
      Мири скорчилась под столом и зарыдала.
      Там и нашла ее Дженнифер спустя два часа после митинга. Мири услышала, как бабушка остановилась в дверях и не колеблясь пересекла комнату, будто уже знала, где Мири.
      – Миранда! Вылезай.
      – Н—н—нет.
      – Джоан рассказала тебе, что ее мать носит зародыш Спящего, который должен быть уничтожен.
      – Этот р—р—ребенок м—м—мог б—бы ж—ж—жить. Он н—н—нормальный в—в—во в—всех д—д—других отношениях. И они т—т—так х—х—хотели его!
      – Родители сами должны принять решение. Никто не в силах сделать за них этот выбор.
      – Т—тогда п—п—почему Д—Джоан и ее м—м—мама п—п—плачут?
      – Потому что необходимое иногда очень трудно. Они еще не научились принимать суровую действительность философски. Запомни, Мири. Сожаление непродуктивно. Так же, как вина или горе, хоть я и испытывала и то, и другое в отношении тех пяти зародышей Спящих, которые появились в Убежище.
      – П—п—пяти?
      – Да. Пять за тридцать один год. И все родители, как родители Джоан, предпочли поступить так же, потому что осознали суровую необходимость. Ребенок—Спящий – нищий, а сильные, продуктивные личности не признают паразитических претензий нищих. Благотворительность – это отдельный вопрос.
      – Р—р—ребенок—С—спящий б—б—был бы п—п—продуктивным!
      Дженнифер грациозно присела на рабочий стул Тони. Складки ее черного аббая легли на пол возле скорчившейся Мири.
      – В первую половину жизни – да. Но продуктивность вещь относительная. Спящий может прожить пятьдесят плодотворных лет, начиная, скажем, с двадцатилетнего возраста. Но в отличие от нас к шестидесяти или семидесяти годам их организм слабеет, изнашивается, становится жертвой болезней. Тем не менее они могут протянуть еще тридцать лет, представляя обузу для сообщества, стыдясь самих себя, потому что позорно не работать, когда работают все остальные. Даже если Спящий был трудолюбив и обеспечил свою старость, купив роботов, он кончит дни в изоляции, не в состоянии принимать участия в повседневной жизни Убежища. Могут ли любящие родители желать своему ребенку такой судьбы? Может ли сообщество содержать таких людей, не возлагая на себя духовное бремя? Нескольких – да, но как быть тогда с принципами?
      Спящий, воспитанный среди нас, будет не только аутсайдером – проводящим вбессознательном состоянии по восемь часов в день, пока сообщество продолжает идти вперед без него, – над ним будут постоянно довлеть бесчисленные болезни нищих. Ты понимаешь, на что обречен такой человек?
      Мири поняла. Но не захотела произнести вслух.
      – Ему придется покончить с собой. Ужасно планировать такое для ребенка, которого любишь!
      Мири выползла из—под стола:
      – Н—н—но, б—б—бабушка, м—мы в—в—все умрем к—к—когда—нибудь! Д—даже т—т—ты.
      – Конечно, – сдержанно ответила Дженнифер. – Но после долгой и продуктивной жизни я умру как полноправный член моего сообщества – Убежища, основы нашего существования. Я бы не хотела ничего иного для своих детей и внуков. И мать Джоан тоже.
      Мири задумалась и нехотя кивнула.
      Дженнифер сказала, как будто только что и не одержала победу:
      – Мири, ты уже достаточно взрослая, чтобы начать смотреть передачи с Земли. Мы разрешаем их с четырнадцати лет, считая, что в этом возрасте ваши принципы уже сформированы и вы можете все понять правильно. Возможно, мы ошибались, особенно с вами, Суперами. С вами мы все еще пробираемся на ощупь, дорогая моя. Но вам будет полезно взглянуть, какую паразитическую жизнь предпочитают вести нищие – они называют себя теперь Жителями.
      Мири почувствовала странное нежелание смотреть передачи с Земли, но опять кивнула. От бабушки пахло чем—то легким и чистым; ее длинные волосы, стянутые в узел, блестели, как черное стекло. Мири застенчиво положила руку на колено Дженнифер.
      – И еще одно, милая, – сказала Дженнифер. – В двенадцать лет уже стыдно плакать, Мири, особенно из—за суровой необходимости. Одно только выживание требует от нас слишком много сил. Запомни.
      – З—з—запомню, – ответила Мири.
      На следующий день она увидела Джоан на пути от купола родителей к парку. Мири окликнула ее, но Джоан продолжала идти как ни в чем не бывало. Секунду спустя Мири вздернула подбородок и пошла в другую сторону.

      Пять молодых парней ползли к решетчатому ограждению, держась в тени неподстриженных кустов, деревьев, сломанных скамеек – того, что когда—то было парком. Лунный свет серебрил ограду. Непрочные звенья решетки широко отстояли друг от друга; несомненно, ограда служила только для обозначения границ, а подлинную охрану скорее всего обеспечивало И—поле. Его слабое дрожание невозможно было разглядеть в темноте, и они не могли определить его высоту.
      – Бросай повыше, – прошептал Дру ближайшему напарнику. Все пятеро были одеты в темные пластикостюмы и черные ботинки. Дру знал по имени только троих. Он познакомился с ними сегодня днем в баре, вскоре после того, как его занесло в этот городок. Похоже, им не исполнилось и девятнадцати, но это не имело значения. Они уже получили кредит Пособия на выпивку и брейни—вечеринки, так почему это должно его волновать? Почему что—то должно его волновать?
      – Давай! – заорал кто—то из них.
      Они бросились вперед. Кресло Дру зацепилось запучоккрепкой, нескошенной травы, и он полетел головой вперед. Ремни удержали его, а кресло выпрямилось и покатилось дальше, но остальные уже добрались до И—поля и швырнули самодельные бомбы, изготовленные из украденного с брошенной фермы бензина. Никто, кроме Дру, не знал, что это такое, так как только Дру слышал о "коктейле Молотова". Среди них он единственный умел читать.
      – Дерьмо! – вскрикнул самый младший. Его бомба, должно быть, ударилась о верхнюю часть энергетического барьера, взорвалась и рассыпала дождь огня и осколков пластика по земле. Сухая трава загорелась. С двумя другими устройствами случилось то же самое; четвертый паренек выронил свой снаряд и с криком побежал прочь. Рубашка на нем вспыхнула, подожженная одним из осколков.
      Дру подогнал свое кресло на расстояние шести футов к ограде, размахнулся и бросил бомбу через верхнюю границу И—ограждения. Трава по обе стороны защитного экрана ярко запылала.
      – Карла зацепило! – закричал кто—то. Три парня бросились назад, к своим скутерам. Один подскочил к ревущему Карлу и принялся катать его по земле. Дру неподвижно наблюдал за пожаром, слушая вопли сирены, которые заглушали крики горящего мальчика.
      – Тебя пришли вытащить, засранец. – Помощник шерифа открыл И—запор и распахнул дверь камеры. Дру издевательски посмотрел на него с лежанки из пенокамня, но ухмылка сползла с лица, когда он увидел своего спасителя.
      – Ты! Зачем?
      – А ты снова ждал Лейшу? – спросил Эрик Бевингтон—Ватроуз. – Увы. На
      этот раз тебе достался я.
      – Ей надоело вносить за меня залог? – протянул Дру.
      – Давно должно было опротиветь!
      Дру пристально смотрел на него, пытаясь ответить столь же холодным презрением. Тот разъяренный мальчик, который дрался с ним под тополем, исчез бесследно. Коротко стриженные волосы, чистая кожа. Эрик носил черные хлопковые брюки и черный пиджак с косым вырезом – консервативно, но модно. Он напоминал красивого решительного ишака, привыкшего управлять ходом событий, тогда как сам Дру был похож на Жителя, опустившегося донельзя. Так и было на самом деле. Дру внезапно увидел Эрика и себя самого в образе гладкого, прохладного овоида, плавающего рядом с кривой, скособоченной пирамидой с рваными краями.
      Кто виноват в том, что он изуродован? Кто его искалечил? Чья проклятая благотворительность открыла ему глаза на собственную никчемность?
      – А если я не захочу выходить под залог?
      – Сгниешь здесь, – сказал Эрик. – Мне лично наплевать.
      – Охотно верю. В таком—то костюмчике с зазнайством Неспящего и денежками твоей тетки!
      Но этим Эрика было не пронять.
      – Теперь это мои денежки. Я их зарабатываю. В отличие от тебя, Арлин.
      – Некоторым это немного сложнее.
      – Сейчас я тебя пожалею. Бедняжка Дру. Бедный вонючий калека и мелкий преступник Дру, – настолько равнодушно произнес Эрик, что Дру захлопал глазами. Даже Лейше не удавалось принять такой отстраненный вид.
      А если бы удалось, разве пришел бы кто—нибудь из них в эту камеру?
      – Охранник, – позвал Эрик, – мы уходим.
      Никто не отозвался, не заикнулся о возбуждении дела, адвокатах, внесении залога, обо всей дерьмовой системе правосудия.
      Дру подтащился к двери, отталкиваясь локтями, и забрался в кресло, стоявшее прямо за решеткой. Никто ему не помог. Он последовал за Эриком, почему бы и нет? Какая, к черту, разница, гнить в этом городишке, где всего один скутер, или где—то еще? Своим равнодушием он доказывал глупость любого из вариантов.
      – Если бы ты действительно так думал, ты бы остался здесь, – бросил Эрик через плечо, не замедляя шага, и Дру снова почувствовал, что его ткнули мордой в грязь: они были просто умнее. Проклятые Неспящие.
      Их ждал наземный автомобиль. Дру повернул свое кресло—каталку в противоположную сторону, но не успел тронуться с места, как Эрик одним ударом отключил подачу И—энергии на панели управления в ручке кресла.
      – Эй!
      – Заткнись, – сказал Эрик. Дру нацелился дать ему правой, но Эрик имел преимущество в подвижности. Кулак врезался в подбородок Дру, и боль пронзила лицо до самых висков. Когда боль слегка стихла, Дру оказался в наручниках.
      Он разразился потоком брани, выплескивая всю грязь, которую собрал за восемнадцать месяцев скитаний. Эрик вытащил Дру из кресла и швырнул на заднее сиденье машины, где уже ждал телохранитель, который посадил Дру прямо, пристально посмотрел ему в глаза и просто сказал:
      – Не надо.
      Эрик скользнул за руль. Это было что—то новое для ишаков – самим водить машину. Дру проигнорировал охранника и поднял руки над головой, намереваясь с силой опустить их на шею Эрика. Телохранитель перехватил руки Дру в верхней точке и сделал что—то настолько болезненное с его плечом, что он рухнул на сиденье, ослепнув от боли, и разразился рыданиями.
      Они привезли его в один из мотелей для Жителей, один их тех, которые обычно снимают для брейни или секс—вечеринок на кредитную карточку Пособия. Эрик с охранником раздели его и затолкали в дешевую, огромную ванну, рассчитанную на четверых. Дру захлебывался водой, пока не удалось вытянуть себя на поверхность; никто и не думал помогать ему. Эрик вылил в воду полбутылки генемодного растворителя грязи. Телохранитель забрался в ванну к Дру и начал отмывать его.
      Потом его привязали ремнями к кровати.
      Связанный, беспомощный, Дру лежал, проклиная собственные слезы. Телохранитель ушел прогуляться, а Эрик склонился над Дру.
      – Не знаю, почему ей хочется возиться с тобой, Арлин. Зато знаю, почему я здесь. Во—первых, мне жалко Лейшу, и во—вторых, я мог бы врезать тебе хорошенько, как ты заслуживаешь. С тобой носились словно с писаной торбой, а ты на все наплевал. Ты тупой, недисциплинированный, и в девятнадцать лет у тебя отсутствует даже элементарная порядочность, которая заставила бы тебя поинтересоваться, что же стало с твоим другом после вашего бесцельного налета. Как человеческое существо, ты – ноль даже для Жителя, но я дам тебе еще один шанс. Запомни хорошенько: то, что с тобой произойдет, задумано не Лейшей. Она ничего об этом не знает. Это мой тебе подарок.
      Плевок Дру немного не долетел до Эрика, шлепнулся на пол из пенокамня. Отворачиваясь, Эрик даже не нахмурил брови.
      Его оставили связанным на всю ночь. На следующее утро телохранитель кормил Дру с ложечки, как младенца. Дру выплюнул еду ему в лицо. Сохраняя невозмутимость, телохранитель дал ему в челюсть и выбросил остатки пищи в мусоропровод. Он швырнул Дру чистую одежду, самую дешевую из выдаваемой на Пособие: простроченные брюки и свободную рубашку из неокрашенной биодеградирующей серой ткани. Дру кое—как натянул брюки, подозревая, что иначе его бросят в машину голым. Наручники мешали надеть рубашку. Он прижимал ее к груди, когда телохранитель вынес его из комнаты.
      Они ехали четыре или пять часов, остановившись только раз. Перед этим телохранитель завязал Дру глаза. Дру внимательно прислушался, когда Эрик вышел из машины, но до него доносилось слабое бормотание то ли на испанском, то ли на еще каком—то языке. Машина снова поехала. Спустя некоторое время телохранитель снял с него повязку; за окном тянулась та же пустыня. Мочевой пузырь Дру болел, пока он в конце концов не опорожнился прямо в машине. Присутствующие промолчали. Пластиковые брюки не давали моче испариться с кожи.
      В следующий раз они остановились перед низким большим строением без окон, похожим на ангар. Дру не знал, в каком они городе, в каком штате. Эрик за все утро не проронил ни слова.
      – Я туда не пойду!
      – Сначала сними с него мокрые штаны, Пэт, – сказал Эрик с отвращением. Дру прекратил бесполезное барахтание, когда в поле его зрения неторопливо появилась птица. Из ее клюва свисала полусъеденная змея. На зеленой коже оранжевыми буквами было написано "puta".
      Они находились в таком месте, где подпольные опыты в области генной инженерии даже не надо было скрывать от копов.
      Казалось, строение состояло из бесконечных серых коридоров, блокированных И—полем. В каждом пункте проверки Эрик становился перед сканером сетчатки, и его пропускали без звука. Все было явно организовано заранее.
      С каждой секундой в Дру рос страх.
      Наконец они оказались в маленькой комнатке, в которой стояла чистая белая каталка. Пэт затолкал на нее Дру. Тот скатился вниз, ударившись о пол голой задницей, и попытался ползти к двери. Пэт без усилий сгреб его, швырнул обратно на каталку и привязал ремнями. Кто—то невидимый дотронулся до его головы электродом.
      Дру закричал. Комната стала оранжевой, потом красной в ярких горячих точках, и каждая жгла его. Пока к нему прикасался только холодный металл. Но они собирались выжечь его мозг...
      – Дру, – тихо сказал Эрик ему на ухо, – это не электронная лоботомия. Это новая генемодная методика. Твой мозг заразят преобразованным вирусом, который не позволит блокировать поток образов, идущих к коре головного мозга. Затем установится обратная биосвязь, выработаются проводящие пути для преобразования изображений в тета—активность. Понимаешь?
      Он ничего не понял. Страх поглотил остаток разума, серый пузырящийся ил потек внутрь, обжигая, как раскаленное железо, и когда кто—то закричал, его пронзил стыд, потому что кричал он. Включилась машина, и комната исчезла.
      Он пролежал на каталке шесть дней. С помощью капельницы в его организм вводили питательные растворы; катетером отводили мочу. Дру ничего не чувствовал. За это время неуловимые электрохимические тракты укреплялись, расширялись, подобно тому, как дорожные рабочие ремонтируют шоссе, но не знают, как именно будет эксплуатироваться эта дорога. Образы свободно текли из подсознания Дру, из его расовой памяти, оставшейся от рептилий, к новой, сформированной жизнью в обществе коре, которая обычно воспринимает их не отфильтрованными через сны и символы и которая рухнула бы под напором хаоса без прочных строительных лесов из генемодных лекарств, которые ее скрепляли.
      Он припал к скале в лучах солнца, у него когти, зубы, мех, перья, чешуя. Его челюсти терзают существо, которое беспомощно вопит, и кровь брызжет ему в морду, в рыло, на гребень. Запах крови возбуждает, и голос в ушах твердит: "Мое, мое, мое, мое..."
      Он встал на задние лапы, могучие, как поршни, и снова обрушил обломок скалы на голову противника. Его отец, корчась в блевотине, молил о пощаде. Дру нанес могучий удар камнем, а в углу берлоги съежилась его мать, покрытая блестящим от брейни мехом, в ожидании пениса, уже налитого силой...
      Они гнались за ним – Лейша, отец, завывающие твари, которые хотели перерезать ему глотку, по местности, которая все время двигалась: деревья никак не желали стоять на месте, кусты открывали пасти и щелкали зубами, реки старались засосать его в темную глубину... потом местность превратилась в компаунд в пустыне, и Лейша кричала ему, что он заслуживает смерти, потому что никогда и ничего не может сделать как следует, не может даже не спать, как все настоящие люди. Он швырнул Лейшу на землю и ощутил такую поразительную свободу и могущество, что громко рассмеялся, а затем они с Лейшей оказались голыми, и он оглядел ее кабинет и произнес сдавленно: "Все это мое, мое, мое, мое..."
      – Он не испытывает боли, – сказал врач. – Эти судороги – не более чем усиленные мышечные рефлексы, как реакция на бомбардировку коры мозга. Несколько напоминает сон.
      – Сон. – Эрик уставился на извивающегося Дру. – Сон...
      Врач от напряжения пожал плечами. Такая экспериментальная психиатрическая методика применялась всего в четвертый раз. Они находились за пределами Соединенных Штатов, а в Мексике на генемодные операции следовало получить дорогостоящее разрешение. У врача такое разрешение имелось. Конечно, не на то, что он сейчас делал, но, с другой стороны, кому могло быть выдано подобное разрешение? Он снова пожал плечами.
      – Прошло уже три дня, – сказал Эрик. – Когда эта фаза... закончится?
      – Сегодня после полудня мы начнем вводить укрепляющие. Мы... сестра, что там такое?
      – Вызывают мистера Бевингтон—Ватроуза. – Молодая мексиканка выглядела испуганной. – Мисс Лейша Кэмден.
      Эрик медленно обернулся:
      – Как она нас нашла?
      – Не знаю, сэр. Вы... вы подойдете к терминалу?
      – Нет.
      Сестра вернулась спустя девяносто секунд.
      – Сэр, если вы не поговорите с мисс Кэмден, она через два часа будет здесь.
      – Я не буду разговаривать. – Зрачки Эрика расширились, неожиданно сделав его гораздо моложе. – Доктор, что произойдет, если прервать сейчас лечение?
      – Сейчас его нельзя прерывать. Мы точно не знаем, как... но, несомненно, последствия для мозга будут самые серьезные. Несомненно.
      Эрик продолжал смотреть на Дру.
      Образы превратились в очертания, нисколько не потеряв подлинности: очертания были нечто большим, чем образы. Они были сущностью образов и одновременно принадлежали и не принадлежали Дру: это были его личные ангелы, демоны, герои, страхи, стремления, побуждения и одновременно – всех остальных людей. Они оставались невидимыми для всех, кроме него, и были его переводом универсалий. Дру знал, что никогда не забудет эти образы, которые он еще не закончил создавать.
      – Теперь мы вводим тета—активность, – сказал врач. – Мы насильственно вызываем в его коре волны, характерные для медленной фазы сна.
      Эрик не мог оторвать глаз от стенных часов.
      – Конечно, мистер Бевингтон—Ватроуз, вы подписали все юридические документы, снимающие с нас ответственность за исход лечения мистера Симпсона, но вы также уверяли нас, что, если возникнут осложнения с экстрадицией, вы в состоянии...
      – Не все Неспящие обладают одинаковыми возможностями, доктор. Я, например, обладаю такой же властью, как те, кто занимается экстрадицией, но моя тетка обладает еще большей властью. Она приложит все силы к тому, чтобы мы оба приняли это к сведению.
      Дру спал. И все же это был не обычный сон. Образы поступали теперь в кору головного мозга, и он узнавал их. Но теперь он двигался среди них, Дру, лунатик, обладающий привилегией сомнамбул: спать и все же управлять своими мышцами. Он двигался среди очертаний и менял их, формировал их в своих прозрачных сновидениях.
      – Энцефалограмма показывает дельта—активность, – врач обращался то ли к Эрику, то ли к себе. – Большая часть сновидений бывает во время быстрого сна, но некоторые появляются во время медленной, и это имеет большое значение. Лечение построено на том факте, что сокращение медленной фазы связано с шизофренией, с возникновением тяги к насилию, с плохой регуляцией сна вообще. Прокладывая искусственные проводящие пути между бессознательными импульсами и состоянием медленного сна, мы заставляем мозг бороться и подавлять те импульсы, которые порождают нарушения поведения. Теория утверждает, что это приводит к состоянию повышенного спокойствия без отупляющих аспектов обычных депрессантов, подлинного спокойствия, основанного на новой связи мозга между враждующими... никто не может пройти мимо охранного И—поля этого здания, мистер Бевингтон—Ватроуз.
      – Кто проектировал систему безопасности?
      – Кевин Бейкер. Через посредника, разумеется.
      Эрик улыбнулся.
      Дру дышал ровно и глубоко, его глаза были закрыты, мощный торс и бесполезные ноги лежали неподвижно.
      Он был хозяином космоса, прокачивал все космические явления через свой мозг, он придавал им форму при помощи своих прозрачных сновидений. Он, который ничего не имел и был никем, теперь стал хозяином всего.
      Смутно, сквозь сны, Дру услышал звонок будильника.
      Четыре дня у нее ушло на поиски. И только прибегнув к помощи Кевина,
      она обнаружила их.
      Глядя на Дру, соединенного проводами с машинами, на Эрика, обхватившего себя руками, Лейша подумала, что теперь они никогда не вернутся назад. Ее не смущал пафос этой холодной мысли. Внук Алисы стоял над Спящим, словно над лабораторной крысой или дефектной хромосомой, будто Эрик был одним из тех ненавистников, которые на протяжении трех четвертей столетия считали Неспящих неполноценными людьми. Как будто Эрик – это Калвин Хок, или Дейв Ханнауэй, или Адам Уолкот. Или Дженнифер Шарафи.
      Дру лежал голый. Во сне черты его лица разгладились, он больше походил на того ребенка, который когда—то пришел в ее компаунд в пустыне, полный хвастливой самоуверенности. Безжизненные ноги,казалось, не имели отношения к мускулистому, взрослому торсу. На груди виднелся шрам от ножа, на правом плече – свежий ожог, на челюсти – синяки. Лейша знала, что она сама и ее близкие в ответе за юношу. Лучше было отправить Дру обратно девять лет назад и не навязывать ему свои ценности.
      "Папа, когда я вырасту, я найду способ сделать Алису тоже особенной!" И ты не бросала попыток, правда, Лейша? Со всеми Алисами, всеми неимущими, которым жилось бы лучше, если бы ты их оставила в покое.
      Тони, ты был прав. Они слишком отличаются от нас.
      – Что ты с ним сделал? И зачем, – сказала Лейша племяннику.
      Маленький врач принялся с готовностью говорить:
      – Мисс Кэмден, это эксперимен...
      – Я жду, – повторила Лейша.
      Телохранители оттеснили ее от врача, встав между ними. Комната была полна охранников.
      Эрик коротко ответил:
      – Я отдал долг.
      – Вот так?
      – Последняя возможность стать человеком.
      – Он и так был человеком! Как ты посмел ставить опыты...
      – Мы сами – тоже результаты эксперимента, и неплохие, – в голосе Эрика послышалась такая уверенность, что у Лейши перехватило дыхание. Была ли она сама когда—нибудь такой молодой?
      – Ты всегда ожидаешь самого худшего, Лейша, – продолжал Эрик. – Да, я рисковал, но эксперименты с четырьмя другими пациентами прошли удачно...
      – Рисковал! Чужой жизнью! Это медицинское учреждение даже не имеет лицензии!
      – Простите, – вмешался врач, – у меня есть разрешение на...
      – А сколько научных учреждений теперь могут этим похвастаться? – спросил Эрик. – Ишаки запрещают эксперименты. Они свернули генемодные исследования, прежде чем те превратились в более сильное оружие и подорвали их статус—кво... Лейша, все другие пациенты после такой операции чувствуют себя хорошо, стали спокойнее, они лучше управляют своими эмоциями...
      – Эрик, как ты смел принять подобное решение! Ты меня слышишь? Дру этого не выбирал!
      На какое—то мгновение Эрик снова превратился в угрюмого, сердитого ребенка.
      – Я тоже не просил, чтобы меня сделали таким. Папа выбрал за меня, женившись на Неспящей. Кому вообще предоставляется возможность выбора?
      Лейша уставилась на него. Он не лукавил. Внук Алисы, привилегированный изгой, считал, что такое положение сделало его мудрым.
      Но разве не все они так считали? Начиная с Тони?
      В глубоком сне, причмокивая, Дру сосал несуществующую грудь.
      В комнате медленно светлело: серые тени образовали жемчужный туман, а потом все залил чистый и бледный свет. Дру попытался повернуть голову, изо рта потекла струйка слюны.
      Нечто исключительно важное появилось у него в голове. Оно и было им самим. А вот почему он находится в этой комнате, он не знал.
      Некто в белом произнес:
      – Он проснулся.
      Лица распускались над ним, как цветы. Медсестры искоса поглядывали друг на друга. У низенького, оливково—смуглого врача сильно дергался левый глаз. В сознание Дру проник страх этого человечка в виде ломаной красной линии, которая внезапно стала трехмерной, и тотчас слилась с очертаниями тревоги и вины Дру. Дру понял, что понимает этого врача, который всю жизнь балансировал на грани страха, не ради богатства, но чтобы убежать от небытия, таящегося в нем. Этого человека никогда не удовлетворял собственный успех – но неудача означала уничтожение. В одно мгновение Дру прочувствовал жизнь этого человека, пропустив ее не через сердце – он не испытывал сострадания, – а сквозь оболочки мозга.
      – Поднимите голову, – резко сказал врач.
      Экран справа начал монотонно попискивать. Врач пристально следил за показаниями прибора.
      В комнату вбежала Лейша.
      При виде ее сознание Дру внезапно обступило множество очертаний, и он не смог произнести ни слова. Она бросила взгляд на экран и положила прохладную ладонь на его лоб.
      – Дру...
      – Привет, Лейша.
      – Как... как ты себя чувствуешь?
      Он улыбнулся, потому что на этот вопрос было совершенно невозможно ответить.
      – С тобой все будет в порядке, но есть много вещей, которые ты имеешь право знать, – ее голос звенел от напряжения, и Дру увидел это ясно, тонкое равновесие из проблем права и привилегий, с которыми Лейша боролась всю свою жизнь, сделав их частью своей жизни. Он видел чистую, аскетичную форму самой Лейши, сражающуюся с другими беспорядочными очертаниями, которые она пыталась поймать в сети принципов и законов. Борьба имела очертания, но слов для нее не находилось. Он всегда испытывал трудности со словами. Наиболее подходящим было древнее слово "рыцарь", но и оно было слишком бледным для яркой резкой формы Лейши, стремящейся упорядочить мир, лишенный законов. Слово оказалось неверным. Он нахмурился.
      – О, не плачь, Дру, дорогой, – сказала Лейша.
      Она не поняла, что ему вовсе не хотелось плакать. Дру и сам не понимал, что с ним произошло. Эрик хотел причинить ему боль, но, оказывается, Дру только теперь по—настоящему обрел себя. Мышцы, кости, сердце остались теми же. Но себе он казался необыкновенным.
      – Доктор, – сказала Лейша, – он не может говорить.
      – Он может говорить, – возразил врач, и его очертания снова вернулись к Дру: истеричное, разросшееся возбуждение и триумф от того, что он не подает виду. – Сканирование мозга не выявило поражений речевых центров!
      – Скажи что—нибудь, Дру! – умоляла Лейша.
      – Ты красивая.
      Как же он раньше не замечал? Волосы Лейши отливали золотом, как у молоденькой девушки, а лицо выражало решительную уверенность зрелой женщины. Как он был слеп? Грудь мягко обрисовывала тонкая материя рубашки; шея напоминала теплую колонну, голубые тени подчеркивали белизну кожи. Как прекрасна Лейша.
      Лейша слегка отстранилась хмурясь и спросила:
      – Дру... какой сейчас год? В каком городе тебя арестовали?
      Он рассмеялся и впервые осознал, что ребра опоясывает липкая лента, а руки все еще привязаны. Эрик встал у изножья кровати Дру, и в сознании Дру стали тесниться новые очертания. Ему открылись тайные замыслы Эрика, начиная с того давнего дня у тополя, когда двое мальчишек дрались не на жизнь, а на смерть. Следом возникли очертания отца Дру, избивающего детей в приступе пьяной ярости, и раненного осколком бомбы горящего Карла. Дру словно со стороны наблюдал за этими уродливыми формами и невыносимо страдал. Он закрыл глаза.
      – Он без сознания! – воскликнула Лейша, а врач резко возразил: "Ничего подобного!", – и даже с закрытыми глазами Дру видел очертания, которые порождали он с Эриком. Теперь он понял, в чем главное.
      – Лейша... – произнес он еле слышно. А ведь он чувствовал себя таким сильным! Он сделал еще одну попытку. – Лейша, мне нужно...
      – Да? Все что захочешь, Дру, все.
      Он перенесся в тот день, когда стал калекой. Те же самые очертания. Глубинные, древние, вобравшие в себя не одну человеческую жизнь.
      – Программируемый голографический проектор Стонтона—Кэри.
      – ?
      – Да, – прошептал Дру из последних сил. – Мне он нужен сейчас.

      Мири исполнилось тринадцать. Уже целый год она смотрела передачи Спящих с Земли. Первые месяцы они поглощали все ее внимание, потому что у девочки голова шла кругом. Почему так важны гонки скутеров? Почему эти красавцы и красавицы из "Ночных историй" постоянно меняют партнеров по сексу? Почему у женщин такие громадные груди, а у мужчин большие пенисы? Почему женщина – член конгресса из Айовы обвиняет конгрессмена из Техаса в расточительности, если она сама, по—видимому, тратит не меньше и они все равно принадлежат к разным сообществам? Почему все передачи превозносят Жителей за ничегонеделание – "творческий досуг" – и почти не говорят о людях, которые ведут все дела да еще работают над передачами?
      В конце концов Мири нашла ответы на эти вопросы, но они оказались не очень интересными. Похоже, главным критерием Жителей было сиюминутное удовольствие.
      Она мысленно построила длинные цепочки, включив принцип Гейзенберга, Эпикура, порочную философию экзистенциализма, постоянные нейроусилителей Раволи, мистицизм, социальную демократию и басни Эзопа. Цепочка получилась хорошая, но часть, взятая из земных "новостей", все—таки была неинтересной.
      Мири выяснила, что политическая организация и распределение ресурсов зависело от неустойчивого равновесия между голосами Жителей и властью ишаков, а это, в свою очередь, по—видимому, определялось беспорядочной социальной эволюцией, а не планированием или принципами.
      Она решила, что дело в самих Соединенных Штатах, развращенных дешевой И—энергией, богатеющих на продаже патентов за границу, деградирующих, как всегда утверждала бабушка. Мири выучила русский, французский и японский языки и несколько месяцев просматривала передачи на этих языках. Ответы получились такими же неинтересными. Известный французский диктор всегда заканчивал свои передачи фразочкой: "Ca va toujours".
      Ни в одной из популярных программ Мири не встретила упоминаний о настоящих научных исследованиях или открытиях, о политических волнениях, о сложной музыке, литературе, о глобальных идеях, подобных тем, которые они с Тони обсуждали каждый день.
      Спустя шесть месяцев она уже не смотрела передачи.
      Но одно изменение все—таки произошло. Благодаря передачам с Земли она заинтересовалась отцом. Бабушка проводила все больше времени в Лаборатории Шарафи, и Мири обращалась за разъяснениями к отцу. Он не всегда находился с ответами, а те объяснения, которые слышала девочка, создавали в ее мозгу короткие, скособоченные цепочки. Он рассказал дочери, что покинул Землю, когда ему было десять лет, и хотя иногда летал туда по делам, со Спящими общался мало. Для этих целей существовал посредник. Неспящий, который тем не менее жил на Земле. Кевин Бейкер.
      О Бейкере было много сведений в банке данных. По мнению девочки, он заслуживал некоторого презрения. Человек, который не гнушался получать прибыль от нищих и предпочитать выгоду связям с сообществом. В отличие от матери, отец прямо смотрел в дергающееся лицо Мири, спокойно выслушивал ее заикание. В его черных глазах притаилось что—то такое, чему она не могла дать названия, сколько бы цепочек ни накручивала вокруг этого. Все цепочки начинались со слова "боль".
      – П—п—папа, г—г—где т—ты б—б—был?
      – В Лаборатории Шарафи. С Дженнифер. – Отец, в отличие от тети Наджлы, часто называл свою мать по имени. Мири не помнила, когда это началось.
      Лоб отца покрылся испариной, хотя Мири казалось, что в Лаборатории прохладно. Он казался потрясенным. Цепочки Мири включали сейсмические толчки, влияние адреналина, сжатие газов, которое зажигает звезды.
      – Ч—ч—ч—что д—д—делают в Л—л—л—лаборатории?
      Рики Келлер покачал головой. И неожиданно спросил:
      – Когда ты начнешь заседать в Совете?
      – В—в—в ш—ш—шестнадцать л—л—лет. Ч—ч—через д—д—два г—г—года и д—д—два м—м—м—месяца.
      Покорная улыбка отца породила цепочку, которая, к ее удивлению, протянулась к одной передаче Спящих, виденной много месяцев назад. У человека по имени Иов отнимают одну собственность за другой, а он не пытается защищаться и не ищет способов возвратить или возместить отнятое. Мири сочла Нова бесхребетным и глупым и потеряла интерес к передаче до того, как она закончилась. Но отец произнес только:
      – Хорошо. Ты нужна нам в Совете.
      – З—з—з—з—зачем? – резко спросила Мири.
      Он не ответил.
      – Сейчас, – произнес Уилл Сандалерос.
      Дженнифер подалась вперед, пристально глядя на трехмерное голографическое изображение пузыря. В космосе, на расстоянии тысячи миль от них, в его оригинал, надутый и заполненный обычным воздухом под давлением, выпустили мышей, выведенных из гипотермического состояния. Крохотные стимуляторы на ошейниках быстро вернули их биологические системы в норму. В течение нескольких минут биодатчики на ошейниках показали, что мыши рассеялись по пузырю, топография которого была конгруэнтна городу Вашингтону, округ Колумбия.
      – Начинаю отсчет, – сказал доктор Толивери. – Шесть, пять, четыре, три, два, один, пуск.
      Генемодные вирусы выпустили на свободу. Воздушные потоки, аналогичные юго—западному ветру, дующему со скоростью пять миль в час, понеслись в пузыре. Дженнифер сосредоточилась на показаниях биодатчиков, появлявшихся на другом экране. Спустя три минуты какой—либо активности не наблюдалось.
      – Да. – Уилл взял ее за руку. – Да.
      Дженнифер кивнула.
      – Великолепная работа.
      – Мы готовы к следующему этапу, – очень тихо сказала она Уиллу.
      – Приступай к переговорам о покупке орбитального комплекса Кагура с другим посредником.
      Уилл Сандалерос не возражал, когда ему выдавали решение, принятое вместе много лет назад. Он понимал потребность жены отдавать приказы. Блестящими глазами он снова взглянул на биодатчики.
      Тони переехал в собственную лабораторию в Научное строение номер 2 шесть месяцев назад, когда в прежнем помещении не стало хватать места для обоих проектов. Каждый раз, когда взгляд Мири останавливался на половине стола, принадлежавшей раньше брату, ей становилось грустно. Ее работа продвигалась плохо. За два года она промоделировала все генетические модификации, какие только могла придумать, и все же не приблизилась к решению, как избавить Суперов от заикания и дергания. Исследования все чаще казались ей бесплодными, напоминая о недостающем, неизвестном компоненте в самих цепочках. Сегодня ее постигла очередная неудача. Она была в ужасном настроении, в мыслительных цепочках царил хаос. Она нуждалась в немедленной поддержке брата.
      Дверь в помещение оказалась запертой, но отпечаток сетчатки Мири хранился в картотеке, а надпись "Стерильная среда" не горела. Она приложила правый глаз к сканеру и распахнула дверь.
      Тони лежал на полу, подмяв под себя Кристину Деметриос. Глаза Кристины расширились, потом потемнели. "Ох!" – выдохнула Кристина. Похоже, Тони ничего не слышал. Его обнаженные ягодицы мощно сжались, тело сотрясалось воргазме. Мири попятилась, захлопнула дверь и убежала к себе.
      Она сидела за столом, сжав руки, низко опустив голову и дергаясь всем телом. Тони ничего ей не говорил. Впрочем, это его дело. Цепочки выстраивались и перестраивались у нее в голове: уйма старых, непонятных прежде историй обрела теперь смысл. Гера и Ио. Отелло и Дездемона. Она представляла всю физиологию секса – секрецию гормонов, наполнение сосудов, эрогенные зоны. Она знала все. Она была невинна.
      Ревность. Самая разрушительная для сообщества эмоция. Чувство нищих.
      Мири принялась рассеянно ходить взад—вперед. Она должна быть выше ревности. Тони заслуживает большего от своей сестры. Идеализм (стоицизм, постулат эпикурейцев "Нас формирует и совершенствует то, что мы любим"). Она решит эту проблему по—своему.
      Мири ополоснула лицо, вымыла руки. Надела чистые белые шорты, подвязала черные волосы красной ленточкой. Крепко сжала губы. Она уже знала, к кому обратится.
      Дэвид Аронсон был на три года старше нее. Очень умный Норм, страстно верил в Клятву Убежища и в мудрость ее бабушки. У него были черные вьющиеся волосы, почти такие же, как у Мири, но очень светлые, серые глаза под черными ресницами. Ноги длинные и косая сажень в плечах. Большой рот с полными, упругими, красиво очерченными губами. Последние шесть месяцев Мири только и смотрела на губы Дэвида.
      Она нашла его там, где и предполагала – в порту орбитальных шаттлов, работающим в поте лица над чертежами механизмов у дисплеев САПР. Спустя два месяца ему предстояло продолжить учебу и защитить диссертацию в области техники в Стэнфорде; это будет его первое путешествие на Землю.
      – Привет, Мири. – Девушке нравилась нарочитая грубоватость его голоса.
      – Д—д—дэвид. Я х—х—хочу у т—т—тебя к—кое—что с—с—спросить.
      Он смотрел мимо нее, на голоэкран САПР.
      – Что?
      Ей ничего не стоило высказаться откровенно. Сложности в общении возникали из—за заикания и примитивности устной речи по сравнению с необычайной сложностью ее мышления. Говоря с Нормами, она привыкла максимально упрощать. А здесь и так все просто, и превосходно вписывается в ограниченные рамки языка.
      – Т—т—ты м—м—можешь з—з—заняться с—с—со м—м—мной с—с—сексом?
      Дэвид выпрямился. Щеки его залила краска. Он не отрывал взгляда от экрана.
      – Извини, Мири, это невозможно.
      – П—п—п—почему?
      – У меня уже есть любовница.
      – К—к—кто?
      – Это бестактный вопрос.
      Мири не понимала, почему он скрывает имя своей партнерши. Некоммерческая информация была открытой для всех в сообществе. Она привыкла получать ответы на свои вопросы.
      – П—п—почему т—т—ты н—не х—х—хочешь м—м—мне с—с—сказать, к—к—кто?
      Дэвид демонстративно склонился к экрану. Красивый рот сжался.
      – Думаю, разговор окончен. Мири.
      – П—п—почему?
      Мыслительные цепочки стянулись вокруг нее, как петля.
      – П—п—потому ч—ч—что я уродлива? П—п—потому ч—ч—что я д—д—дергаюсь?
      – Нам больше не о чем говорить!
      Отчаяние, смущение или гнев взяли верх над учтивостью, и он наконец прямо взглянул на нее. Мири часто видела такой взгляд у матери, когда Гермиона не успевала отвернуться от них с Тони. Мири поняла, что спровоцировала каким—то образом его на грубость. Он не хотел ее, она не имела права давить. И настаивая, унизила себя. Ни один Норм не захочет ее.
      Осторожно, словно неся драгоценный сосуд, Мири пошла обратно и попыталась успокоиться. Подумать. Соорудить упорядоченную, уравновешенную схему, которая включала бы все, что нужно для решения проблемы с интеллектуальной, эмоциональной, биохимической точек зрения, – все продуктивное. Спустя двадцать минут она вышла из лаборатории.
      Никос Деметриос, брат—близнец Кристины, увлекался финансовыми операциями. Их международный поток, колебания, применения, изменения, символичность, как он однажды выразился, были сложнее и важнее любых природных геосхем Земли и гораздо интереснее. В четырнадцать лет он уже внес ряд предложений по международной торговле, и ими успешно пользовались взрослые биржевики Убежища. По рекомендациям Никоса они разместили вклады по всему земному шару: в новую технологию слежения за перемещениями ветра, разрабатываемую в Сеуле; в применение катализаторов антител, предложенное в Париже; в зарождавшуюся аэрокосмическую промышленность Марокко. Мири нашла его в крошечном кабинете здания центра связи.
      – Н—н—н—никос...
      – П—п—привет, М—м—мири.
      – Т—т—ты м—м—можешь з—з—заняться с—с—со м—м—мной с—с—сексом? – Никос пристально посмотрел на нее. Красные пятна поползли по его шее ко лбу. В отличие от Дэвида, его не смутила прямота вопроса. Причина могла быть только одна. Мири спотыкаясь вышла из кабинета.
      – П—п—подожди! М—м—мири! – крикнул он с подлинным отчаянием; всю жизнь они были товарищами по играм. Но его координация движений была еще хуже, и Мири легко убежала.
      Заперев лабораторию и включив надпись "Стерильная среда". Мири изо всех сил запрещала себе плакать. Бабушка была права: приходится сталкиваться с суровой необходимостью. Слезы не помогут.
      Она была вежлива с Никосом, но держалась отстраненно, а он не знал, как поступить. Однажды она увидела его с одной из Норм, хорошенькой четырнадцатилетней Патрицией, которую завораживало искусство Никоса делать деньги. Мири и раньше не часто разговаривала с Кристиной, теперь она общалась с ней еще реже. Дэвида она больше не встречала. С Тони вела себя по—прежнему: он был ее товарищем по работе, другом, наперсником. Братом. Просто между ними появилась область, на которую не распространялось доверие.
      Спустя две недели Мири возобновила просмотр программ с Земли, но только секс—каналов. Она убрала из программы замка на двери лаборатории все отпечатки, кроме собственного, и научилась эффективно мастурбировать дважды в день. Эта биохимическая реакция оказалась столь же гипертрофированной, как и все остальные. Она запрещала себе думать в эти моменты о Тони, и Тони никогда не спрашивал, почему ему больше нельзя входить в ее лабораторию без предупреждения. Он и так знал. Ведь он ее брат.
      Усаживаясь на стул, указанный Дру, Лейша поймала себя на смешной мысли: "Жаль, что я не курю". Она помнила, как ее отец устраивал целый ритуал, закуривая сигарету. Роджер всегда говорил, что, затягиваясь, он расслабляется. Но даже тогда Лейша знала, что это неправда: он становился бодрее.
      Чего ей хотелось сейчас: покоя или хлопот? Впрочем, с Дру ей не видать ни того, ни другого.
      Он настоял, чтобы она была первым зрителем.
      – Новая форма искусства, Лейша. – Упрямство появилось у него после нелегального эксперимента Эрика. Лейше стало страшно. Так вот что чувствует мать – страх, что ребенок не получит то, к чему лежит его душа. Что он потерпит неудачу, и тебе будет больнее, чем от своих собственных срывов. Как Алиса вынесла такое? Как справилась Стелла?
      Но Роджер с самого начала был уверен, что его ребенок будет счастлив. "Сюрприз тебе, папа. Я кисну в пустыне уже двадцать лет, этакий Ахилл, чей Агамемнон сражался на ее собственной глупой войне, пока я растила сына, основным талантом которого были мелкие преступления". Да и никакой он не сын.
      – Ты знаешь, что я равнодушна к искусству. Может быть, кто—нибудь другой...
      – Я знаю. Потому и хочу, чтобы это была ты.
      – Ладно. Давай начнем.
      Это прозвучало гораздо равнодушнее, чем она хотела.
      – Выключить свет, – произнес Дру. Комната, заполнившаяся за последние семь месяцев театральным реквизитом на полмиллиона долларов, погрузилась во тьму. Кресло Дру передвинулось. На потолке зажегся голографический проектор. Вокруг все исчезло. Только Дру парил в бархатной черноте стандартной нуль—проекции.
      Он тихо заговорил. Лейша никогда раньше не замечала, что у него такой красивый голос. Потом до нее дошли слова. Поэзия. Дру – Дру! – читал старое стихотворение о золотом дожде из листьев... Ей стало немного стыдно за Дру. Декламировать стихи под голографические иллюстрации было так по—детски... Сердце ее сжалось. Еще один неверный шаг, еще один провал...
      Из темноты наплывали очертания.
      Они были неопределенными, но она их узнала. Они проплывали над головой Дру, позади него, перед ним, даже сквозь него, а он принялся читать снова. То же самое стихотворение. Лейша никогда не увлекалась поэзией, но если бы даже и любила, ей было бы трудно сосредоточиться. Очертания полностью поглотили внимание; она силилась проникнуть взглядом сквозь Дру, тщетно пытаясь уследить за ним. Колеблющиеся силуэты снова появились из—за спины Дру, но уже другие. Она подалась вперед, чтобы понять, что это такое... она узнала их...
      Дру начал в третий раз. "О чем горюешь, Маргарита, о золотом дожде из листьев..."
      Контуры скользили, входя в ее сознание, и вдруг Дру исчез... Надо же запрограммировать такое... горе разбухло и заполнило ее. Роджер, ее отец, стоял в старой оранжерее, в доме на озере Мичиган. Он держал кремово—белый экзотический цветок с толстыми лепестками и яркой розовой серединкой. Лейша вскрикнула, а отец ясно произнес:
      – Ты не потерпела фиаско, Лейша. Ни с Убежищем, ни с попыткой сделать Алису особенной, ни с Ричардом, ни с юриспруденцией. Настоящая неудача – не суметь реализоваться, а ты сумела. Ты старалась всю жизнь.
      Лейша поднялась со стула и подошла к отцу. Он не исчез, даже когда она оказалась прямо под голографической проекцией. Ричард взял ее ладони и сказал мягко: "Ты стала тем, к чему я стремился", и Лейша резко встряхнула головой. Ее волосы были повязаны голубой ленточкой: она снова стала ребенком. Вошла Мамзель с Алисой, и сестра сказала: "Ты никогда не обижала меня, Лейша. Мне нечего прощать". Потом все исчезли, а Лейша бежала по лесу, залитому солнечным светом, который зелеными и золотыми потоками струился сквозь деревья. Она смеялась, ощущая тепло живых растений, запах весны и вкус прощения. Никогда еще Лейша не была такой свободной и радостной. Она побежала быстрее, потому что на тропинке стояла смеющаяся мать, и ее лицо светилось любовью.
      Лейша очнулась на стуле в саманной комнате. По щекам текли слезы. Горел свет.
      – Что ты видела? – нетерпеливо спросил Дру.
      Лейша согнулась пополам, борясь с приступом тошноты.
      – Что... ты сделал?
      – Расскажи, что ты видела, – безжалостно потребовал молодой художник.
      – Нет!
      – Значит, впечатление было сильное. – Он улыбаясь откинулся на спинку кресла.
      Лейша медленно выпрямилась и уже спокойнее повторила:
      – Что ты сделал?
      – Я заставил тебя видеть сны.
      Но это совсем не походило на сон. Совсем. С интерльюкином все было по—другому.
      Это напоминало ту ночь, когда Алиса пришла к ней в гостиницу во время суда над Дженнифер Шарафи. Ту ночь, когда Лейша стояла на краю пропасти...
      Темнота...
      Пустота...
      Сегодняшний сон был светом. И все же нечто огромное, неуправляемое могло поглотить крошечный, робкий огонек ее разума... Тогда вопреки всякой логике появилась Алиса.
      А теперь Дру каким—то образом манипулировал неведомой частью ее рассудка...
      Дру энергично говорил:
      – Гипноз частично тормозит кору головного мозга, вызывая универсальные... очертания, как я их называю. У меня не хватает слов, Лейша, ты же знаешь, мне их всегда не хватало. Я просто знаю, что они существуют во мне и во всех остальных. Я вызываю их наружу, и они принимают свои собственные контуры во сне человека. Это нечто вроде частично управляемого сна наяву. – Он глубоко вдохнул. – Это мое открытие.
      У Лейши возникли вопросы, и она немного успокоилась.
      – Ты хочешь сказать, что ты определял, что именно мне будет... сниться? – Она не смогла сохранить бесстрастный тон. Ее одолевало слишком много разноречивых чувств. – Дру, это и называется спать? Именно это происходит со Спящими?
      Он покачал головой:
      – Нет. Очень редко. Мне кажется... я еще сам не знаю, что получил. Ты же первая, Лейша!
      – Мне... снился отец. И мать.
      Глаза юноши блестели.
      – Я работал с очертаниями своих родителей.
      Его лицо внезапно потемнело, и Лейше вдруг не захотелось поделиться с ним воспоминаниями. Сновидения... это слишком интимно. Слишком иррационально. Слишком много табу снято. Но если это капитуляция солнечному свету, нежности... Нет. Она всегда знала, что сны – это бегство, она, которая никогда не видела снов. Забвение – такой же уход от реальности, как псевдонаука Алисы о близнецах. Но Дру ее заставил испытать такое...
      – Я слишком стара, чтобы выворачивать свой мир наизнанку, словно носок!
      Дру неожиданно просиял такой торжествующей улыбкой, что она ослепила Лейшу. Но она крепко держалась за свой разум.
      – Дру, четыре пациента после такой же операции не приобрели подобного дара... – Она не могла подобрать нужного слова.
      – Они ведь не были художниками, – возразил он с уверенностью заново родившегося человека. – А я – творец.
      – Но... – Лейша не смогла продолжить, потому что Дру, все еще улыбаясь, подался далеко вперед из своего кресла и крепко поцеловал ее в губы.
      Лейша застыла. Ее тело отозвалось на поцелуй впервые за... сколько лет? Много. Соски стали твердыми, мышцы живота напряглись... от него пахло мужским естеством. Лейша резко отодвинулась.
      – Нет, Дру.
      – Да!
      Ей очень не хотелось портить его триумф. Но в другом она была тверда.
      – Нет.
      – Почему? – Он побледнел, зрачки стали огромными.
      – Потому что мне семьдесят восемь лет, а тебе двадцать. И для моего разума, Дру, ты ребенок. И всегда им останешься для меня.
      – Потому что я – Спящий!
      – Нет. Потому что нас разделяют те пятьдесят восемь лет, которые ты не прожил.
      – Ты думаешь, я этого не знаю? – яростно спросил Дру.
      – Да. Ты не представляешь себе, что это значит. – Она накрыла его ладонь своей. – Я думаю о тебе как о сыне, Дру. Не о любовнике.
      Он посмотрел ей прямо в глаза:
      – Чем так испугал тебя сон об отцах и детях?
      – Мне очень жаль, Дру, – она вложила в эти слова все сострадание, на которое была способна.
      – Я усовершенствую свое искусство, Лейша, и покажу тебе такое, о чем ты никогда... Лейша!
      Лейша тихо закрыла дверь.
      Вечером, когда она придумала, как вернуть этот головокружительный эпизод в разумные рамки, Стелла сообщила, что Дру уложил вещи и уехал.
      Мири заняла свое место за столом в куполе Совета. В день ее шестнадцатилетия в зале заседаний появился пятнадцатый стул, привинченный к полу у полированного металлического стола. С этого дня 51 процент акций Убежища, принадлежащих семейству Шарафи, будут представлять семь равноправных голосов. В следующем году, когда Тони исполнится шестнадцать, их станет восемь.
      – Совет Убежища имеет честь приветствовать нового члена, Миранду Сирену Шарафи с правом голоса, – официально провозгласила Дженнифер. Советники зааплодировали. Мири улыбнулась. Бабушка на мгновение разрядила царящее напряжение, такое сильное, что его можно было бы графически изобразить на матрице Хеллера. Мири исподлобья огляделась. У нее вошло в привычку наклонять голову: если верить зеркалу, тремор в таком положении менее заметен. Мать аплодировала, не глядя дочери в глаза. Отец улыбался с покорной грустью, которая теперь никогда не покидала его лица. Красивая тетя Наджла, готовящаяся родить еще одного Супера, смотрела решительно.
      Временные советники улыбались, но Мири не знала, что скрывается за их благодушием. Семейные привилегии по законам Убежища были гораздо щедрее, чем в любой корпорации Земли. Если верить транслируемым пьесам, так называемым драмам, то обычно на Земле молодые люди убивали своих отцов, чтобы получить власть, и женились на молодых вдовах покойных. Какая варварская и отвратительная социальная система! Мири не поверила, что подобное происходило в реальности, и решила, что драматургам нищих нравилось копаться в низменных проявлениях человеческой психики. Мири с отвращением отказалась от драм и вернулась к секс—каналам.
      – Повестка дня сегодня обширная, – мелодично сказала Дженнифер. – Прошу вас. Советник Дрекслер.
      Отчет казначейства – малоинтересное скопление цифр – не разрядил обстановки. Мири, за которой теперь никто не наблюдал, пристально вглядывалась в лица. Что—то очень беспокоит собравшихся?
      Главы сельскохозяйственного, правового, судебного и медицинского комитетов зачитали свои доклады. Гермиона задумчиво накручивала на палец медово—золотистую прядь (Мири много лет назад прикасалась к волосам матери). Наджла поглаживала раздутый живот. Девор, молодой худощавый человек с большими добрыми глазами, дергался, будто на иголках.
      Наконец Дженнифер сказала:
      – Советник Девор вынесет по моей просьбе на всеобщее обсуждение пояснение к медицинскому отчету. Как вам известно, у нас произошел несчастный случай. – Дженнифер вдруг опустила голову, и Мири с изумлением поняла, что бабушке потребовалось перевести дух, прежде чем продолжить. А девочка считала ее неуязвимой.
      – Табита Селенски из компании "Кенион Интернэшнл" ремонтировала преобразователь подачи энергии в Деловой центр, строение номер три, и пострадала от энергетического разряда... Ткани очень медленно регенерируют. Но часть нервной системы разрушена необратимо. Она никогда полностью не придет в сознание, останется на животном уровне... Ей потребуется постоянная сиделка. Более того, она никогда больше не будет продуктивным членом сообщества.
      Дженнифер по очереди оглядела всех членов Совета. ЦепочкиМири спутались в ужасный клубок. Стать беспомощной, зависеть во всем от других, отбирать чье—то время и ресурсы, ничего не отдавая взамен...
      Стать нищей.
      Она почувствовала желудочный спазм.
      – В детстве я знала одну женщину, – начала Дженнифер. – Мать моей подруги. Ее второй ребенок родился с серьезным заболеванием нервной системы. В рамках так называемого лечения мать должна делать ему упражнения, имитирующие ползание, чтобы запечатлеть в мозгу соответствующие связи и стимулировать его развитие. Она проделывала эту процедуру шесть раз в день по шестьдесят минут. А в промежутках кормила ребенка, мыла, ставила клизму, проигрывала предписанные записи, купала и разговаривала с ним по три часа подряд через равные промежутки времени. В прошлом профессиональная пианистка, эта женщина теперь не подходила к инструменту. Когда ребенку исполнилось четыре года, лечение дополнили новыми процедурами. Четыре раза в день ровно пятнадцать минут мать должна была возить ребенка в коляске по двору мимо одних и тех же предметов, расположенных в определенном порядке опять—таки для того, чтобы создать в его мозгу определенные реакции. Моя подруга безропотно помогала ей, но с годами возненавидела свой дом. Так же, как и муж той женщины, который в конце концов однажды сбежал. Никого из них не было рядом в тот день, когда мать застрелила и ребенка, и себя.
      Дженнифер взяла со стола бумагу.
      – В Совет поступило заявление от мужа Табиты Селенски с просьбой покончить с ее мучениями.
      Летти Рубин, молодая женщина с точеными чертами лица,страстно произнесла:
      – Табита еще может улыбаться... и еще немного реагирует. Она имеет право на жизнь!
      – Тот малыш тоже умел улыбаться. Вопрос в том, имеем ли мы право жертвовать ради калеки жизнью другого человека?
      – Если мы установим график дежурств за Табитой, никому не придется жертвовать.
      – Но принцип останется, – заметил Уилл Сандалерос. – Слабый претендует на труд сильного. Мы не признаем требований нищих.
      Инженер Джеймисон, такой же старый, как бабушка, имеющий единственный генемод – отсутствие потребности во сне, покачал головой.
      – Ведь это жизнь члена нашего сообщества, Советник Сандалерос. Разве мы не обязаны оказывать своим членам всестороннюю поддержку?
      – Вы считаете, членство в сообществе – непреложный закон? Так недалеко и до общественной патологии. Разве быть членом сообщества не означает активно поддерживать сообщество и вносить свой вклад? Будет ли ваша компания. Советник Джеймисон, включать в списки клиентов человека, переставшего выплачивать страховку?
      Джеймисон молчал.
      Летти Рубин воскликнула:
      – Но сообщество должно означать нечто большее, нежели деловое сотрудничество!
      Дженнифер резко перебила Советницу:
      – Прежде всего оно должно означать, что Табита Селенски не захочет стать обузой для нас. Принципы и достоинство, не позволяющие ей влачить так называемую жизнь в качестве нищей, должны были заставить ее включить в свое завещание стандартную фразу об условиях прекращения жизнедеятельности. Мы с Уиллом пошли на это, вы, Летти, тоже. Табита смалодушничала и предала принципы нашего сообщества.
      – Самосохранение – инстинкт, мама, – заметил Рики.
      – Инстинкты сплошь и рядом ограничивают на благо цивилизации, – возразила Дженнифер. – Супружеская верность, официальные законы, запрет на кровосмешение – чем это не запреты, установленные для всеобщего блага? Иначе люди убивали бы из мести и совокуплялись до умопомрачения, как только приспичит.
      Мири никогда не слышала, чтобы Дженнифер употребляла подобные слова. Речь бабушки всегда звучала официально. В следующее мгновение, поняв, что это было сделано нарочно, она почувствовала легкое отвращение, вслед за которым снова возникло неприятное ощущение в желудке. Бабушка сомневалась, что ее аргументы убедят Совет убрать Табиту Селенски.
      Убить.
      Цепочки вихрем завертелись у Мири в голове.
      Жан—Мишель Девор сказал:
      – Неспящие, по сути, такое же насилие над природой?
      Дженнифер улыбнулась.
      – Думаю, все согласятся, что здесь ключевым является понятие сообщества, – сказала Наджла Шарафи.
      – Хорошая отправная точка, – одобрительно заметил Уилл Сандалерос.
      – Член сообщества должен обладать тремя особенностями, – сказала Дженнифер. – Быть неспящим, вносить свой вклад в сообщество, а не тянуть из него, и ставить общественное благо выше собственных сиюминутных желаний. Люди, у которых эти качества отсутствуют, опасны для общины. – Она подалась вперед, положив ладони на стол. – Поверьте, я знаю.
      Длительное молчание нарушил тихий голос Гермионы:
      – Всякий, чье мышление слишком отличается от нашего, не является членом сообщества.
      Мири резко подняла голову и уставилась на мать. Но та на нее даже не взглянула. Цепочки медленно переместились и вывернулись наизнанку. У Мири перехватило дыхание.
      Но ведь мать имела в виду только принципы...
      Слова из двух десятков языков вплелись в ее цепочки: Хариджан. Проскрит. Буй дой. Инквизисьйон. Кристалнахт. Гулаг.
      – С—с—с—сообщество... – волнение мешало вытолкнуть наружу проклятые слова, – раздираемое противоречиями, обречено на гибель.
      – Поэтому мы не должны делиться на работоспособных и паразитирующих, – быстро сказала Дженнифер.
      – Я н—н—не это имела в—в—в виду!
      Спустя пять часов непрерывных споров голоса разделились девять против шести за то, что Табита Селенски должна покинуть сообщество. По желанию мужа ее можно будет отправить на Землю, к нищим.
      Мири голосовала на стороне меньшинства. Отец, к ее удивлению, тоже. Решение большинства огорчило ее, хотя она, конечно, подчинится – она обязана быть лояльной Убежищу. Но она чувствовала себя сбитой с толку и хотела побыстрее обсудить все с Тони, используя всю глубину и ширину поперечных связей, третичных ассоциаций, цепочек значений. Компьютерная программа брата пользовалась огромным успехом. Суперы повсеместно использовали ее для общения друг с другом, обмениваясьмассивными программными построениями, без преодоления извечных баррикад, возводимых речью.
      На выходе из купола Совета ее остановил отец. Под глазами Рики Келлера залегли тени. Мири пришло в голову, что, глядя на отца, сидящего рядом со своей матерью за столом Совета, многие подумали бы, что Дженнифер моложе. С каждым годом Рики становился все мягче. Он положил руку на плечо дочери:
      – Жаль, что ты не знакома с моим отцом, Мири.
      Имя Ричарда Келлера никогда не упоминали. Мири казалось чудовищным то, как он поступил с Дженнифер, своей женой, на суде.
      – Думаю, он бы тебе понравился, хоть ты и Супер. Наследственность гораздо сложнее, чем мы думаем. Дело не только в количестве хромосом.
      Мири не знала, польстили ей или оскорбили. Ричард Келлер предал Убежище. Ей обычно говорили, что она похожа на бабушку, "энергичную женщину". Но в глазах отца таилась нежность. Мири смотрела на его сутулую спину.
      На следующий день Табите Селенски сделали укол, и она умерла. Ходили упорные слухи о самоубийстве, но Мири не верила. Иначе Совет проголосовал бы по—другому. Табита, по словам бабушки, была почти растением.
 

      Перед 125—м конгрессом Соединенных Штатов стояли проблемы годового торгового дефицита, который за последние десять лет увеличился на шестьсот процентов, федеральный долг вырос более чем в три раза, бюджетный долг возрос на двадцать шесть процентов. Почти целое столетие патенты на И—энергию, по завещанию самого Кенцо Иагаи, продавались наследниками исключительно американским фирмам. Благодаря И—технологии Соединенные Штаты вышли из опасного мирового экономического кризиса на рубеже двух столетий и из еще более опасной внутренней депрессии. Американцы повсеместно внедряли И—энергию. Орбитальные комплексы; самолеты; оружие заполонило "черные" рынки всех крупных стран мира. Колонии на Марсе и Венере выжили благодаря И—генераторам. Тысячи приспособлений на Земле очищали воздух, перерабатывали отходы, отапливали города, снабжали энергией заводы, выращивали генетически эффективную пищу, поставляли все, что полагалось на Пособие, и обеспечивали непрерывным потоком дорогостоящей информации корпорации, которые с каждым годом становились все богаче, недальновиднее и одержимее.
      В 2080 году срок действия патентов истек.
      Международный комитет по торговле открыл доступ к И—энергии всем. Государства, подбиравшие крохи со стола процветающей Америки, были наготове. Они выжидали уже много лет: фабрики построены, инженеры обучены в крупных университетах ишаков в Америке, планы разработаны. Десять лет спустя Соединенные Штаты потеряли шестьдесят процентов мирового рынка И—энергии.
      Жители не волновались. Для этого они выбирали конгрессменов и перекладывали заботы на них. Избиратели, которые еще к чему—то прислушивались, были спокойны. Количество скутерных гонок, выдаваемых на Пособие средств, развлекательных передач и оплаченных политиками массовых сборищ, на которых бывало вдоволь еды и пива, строящихся жилых районов, продолжало расти. А в тех областях, где оно не росло, политиков не переизбирали. Американцы всегда считали, что голоса избирателей, в конце концов, надо зарабатывать.
      Внутренний дефицит достиг угрожающих размеров.
      Конгресс повысил налоги с корпораций. Сначала в 2087 году, потом в 2090—м. Фирмы ишаков, которые послали в конгресс своих родственников, запротестовали. К 2091 году проблему уже нельзя было игнорировать. Дебаты в палате представителей продолжались шесть дней и шесть ночей, возродив процедуру обструкции, и транслировались в программах "новостей". Ими мало кто интересовался. Одной из этих немногих была Лейша Кэмден, другим – Уилл Сандалерос.
      К концу шестого дня конгресс принял большой свод законов о налогообложении. Основному удару подверглись синдикаты. С корпоративных объединений взимался налог в девяносто два процента при строгих ограничениях на возмещение расходов в форме участия в управлении Америкой. Для корпораций рангом пониже налог составлял семьдесят восемь процентов и после этого резко уменьшался.
      Из синдикатов, облагаемых семидесятивосьмипроцентным налогом, больше половины базировались на орбитальном комплексе Убежища. Только одна корпорация подпадала под девяностодвухпроцентное налогообложение – само Убежище.
      Конгресс принял законы в октябре. Лейша, смотревшая передачу в Нью—Мексико, невольно взглянула в окно. На голубом небе не было ни единого облачка.
      Уилл Сандалерос представил полный отчет Дженнифер Шарафи, только что вернувшейся с орбитального комплекса Кагура, где завершались основные переделки. Дженнифер спокойно слушала, складки ее белого аббая грациозно лежали вокруг ступней, черные глаза блестели.
      – Вот так, Дженни, – сказал Уилл. – Начиная с первого января.
      Дженнифер кивнула и посмотрела на голопортрет Тони Индивино, висевший на стене купола. Спустя секунду она снова взглянула на Уилла, но он уже с головой ушел в распечатки предполагаемых сумм выплаты налогов с Убежища.
      Мири преследовала смерть Табиты. Размышляла ли она о своих исследованиях, шутила с Тони, мыла голову – незнакомая Табита Селенски вплеталась, запутывалась, увязала в ее цепочках.
      Мири сидела в пустой Игровой и думала о Табите. Мири стала слишком взрослой, чтобы посещать Игровую, но ей все же нравилось приходить туда, когда никого не было, и медленно плавать от одного поручня к другому: в отсутствии посторонних наблюдателей ее неуклюжесть исчезала.
      Впрочем, она была не одинока – еще пятеро, в том числе ее отец, голосовали вместе с ней, чтобы оставить Табиту в Убежище, даже в качестве нищей. Но причины, побудившие их так поступить, были разными. Мири не могла выразить их ни словами, ни цепочками, и это сводило на нет ее усилия. Старая проблема – каких—то связей по—прежнему недоставало в ее рассуждениях. На том месте, где должно было быть объяснение, зияла дыра.
      Она смотрела на поля, купола и дороги внизу. В мягком, очищенном от ультрафиолета солнечном свете Убежище казалось прекрасным. Вдалеке плыли облака; наверное, бригада обслуживания планировала дождь.
      Убежище. (Святилище, церковь, закон, защита личности и собственности, равновесие прав человека и прав общества Локк Пейн, восстание Ганди...) Убежище было всем для Неспящих. Почему же ей кажется, что смерть Табиты толкнула ее туда, где право Убежища нарушено (Беккет в соборе, кровь на каменном полу...)? Туда, где в конечном счете безопасности нет?
      Мири медленно спустилась из Игровой и пошла искать Тони, который сможет понять ее. Ей вдруг показалось, что этого очень мало. Она недопонимала чего—то существенного.
      Чего?
      В конце октября у Алисы случился сердечный приступ. Ей было восемьдесят три. Она неподвижно лежала в постели, боль заглушали наркотики. Лейша сутками сидела рядом, понимая, что осталось недолго. Большую часть времени Алиса спала или плавала в наркотическом дурмане с легкой улыбкой. Лейша держала ее за руку и не имела ни малейшего представления, где блуждает сознание сестры, но однажды ночью взгляд Алисы прояснился и сфокусировался. Она улыбнулась Лейше так тепло и ласково, что Лейша затаив дыхание склонилась к ней.
      – Да, Алиса?
      – Папа п—поливает цветы! – прошептала Алиса.
      У Лейши защипало в глазах.
      – Да, Алиса.
      – Он дал мне цветок.
      Алиса снова погрузилась в сон и, улыбаясь, ушла туда, где маленькая девочка вечно купается в отцовской любви.
      Второй раз она очнулась спустя несколько часов и с неожиданной силой вцепилась в руку Лейши. С безумным взглядом она пыталась сесть и повторяла:
      – Получилось! Я все еще здесь, я не умерла! – Она упала обратно на подушки.
      Джордан, стоявший рядом с Лейшей, отвернулся.
      Придя в себя последний раз, Алиса с любовью посмотрела на Джордана, и Лейша поняла, что Алиса ничего ему не скажет. Алиса отдала своему сыну все, в чем он нуждался, и он был в безопасности. Она прошептала Лейше:
      – Позаботься... о Дру.
      Алиса почему—то всегда знала, кому помощь нужнее всех.
      – Хорошо, Алиса...
      Но Алиса уже закрыла глаза, и улыбка снова играла на ее губах.
      Пока Стелла с дочерью приводили в порядок редкие седые волосы Алисы и хлопотали о выдаче особого разрешения на захоронение в частном владении, Лейша ушла в свою комнату. Она сбросила одежду и встала перед зеркалом. Кожа была чистой и розовой, грудь слегка опустилась, но все еще оставалась полной и гладкой. Золотисто—русые волосы, которые заказал Роджер Кэмден, струились мягкими волнами. Ей захотелось схватить ножницы и выстричь их неровными клочьями, но она была слишком стара для такого театрального жеста. Ее сестра—близнец умерла от старости. Уснула навсегда.
      Лейша оделась и пошла помогать Стелле и Алисии.
      Ричард с семьей приехали в Нью—Мексико на похороны. Девятилетний Шон оставался единственным ребенком – неужели Ричард боялся, что второй ребенок окажется Неспящим? Ричард выглядел довольным, солидным, насколько позволяла его кочевая жизнь, ничуть не постаревшим. Он составлял карту течений усиленно разрабатываемого фермерами участка Индийского океана вблизи континентального шельфа. Он обнял Лейшу и принес свои соболезнования. Сквозь горе проступило удивление: когда—то этот мужчина был самым главным в ее жизни, а теперь она ничего не чувствует в его объятиях. Их связывает только биологический выбор родителей и старые, давно ушедшие мечты.
      Дру тоже приехал проститься с Алисой.
      Лейша не виделась с ним четыре года, хотя и следила за его блистательной карьерой на головидео. Она встретила его на мощенном камнем дворе, усеянном яркими кактусами, которые цвели круглый год, и экзотическими растениями под сохраняющими искусственную влажность прозрачными И—колпаками. Он без колебаний направил к ней свое кресло—каталку:
      – Привет, Лейша.
      – Привет, Дру.
      Теперь Дру носил скромную дорогую одежду и только сверкающая бриллиантовая запонка выдавала прежнего мальчишку. Его плечи раздались вширь, лицо стало осмысленным. Красивый мужчина, отметила Лейша без всякого желания.
      – Жаль Алису. Большой души человек.
      – Ты прав. Это заслуга только ее.
      Он не уточнил, что Лейша хотела сказать; слова никогда не были средством общения для Дру.
      – Мне будет ее ужасно недоставать. Я не был здесь много лет. – Он говорил без тени смущения – очевидно, пережил ту неловкую последнюю сцену между ним и Лейшей. – Но каждое воскресенье мы с Алисой часами разговаривали по интеркому.
      Лейша почувствовала укол ревности:
      – Она тебя любила, Дру. И упомянула в завещании.
      – Да. – Лейшу приятно удивило, что Дру не проявил никакого интереса к наследству. Тот, маленький Дру все еще здесь. И все же Лейше следовало сказать о его карьере, не так ли? Это талант Дру.
      – Я следила за тобой по голопрограммам. Мы гордимся твоими успехами.
      В его глазах затеплился огонек.
      – Ты смотрела выступление?
      – Нет. Только рецензии, похвалы...
      – Все в порядке, Лейша. Я знал, что ты не сможешь смотреть.
      – Не захочу, – вырвалось у нее.
      – Нет – не сможешь. Даже если ты никогда больше не позволишь мне снова погрузить тебя в светлое сновидение, ты будешь влиять на мою работу больше, чем все остальные.
      Лейша открыла было рот, но Дру прибавил:
      – Я кое—кого привез с собой.
      – Кого?
      – Кевина Бейкера.
      Неловкость Лейши испарилась. Дру еще мог сбить ее с толку, но Кевина—то она знала уже шестьдесят лет – с тех времен, когда отца Дру еще на свете не было.
      – Зачем он приехал?
      – Спроси сама, – коротко ответил Дру, и Лейша поняла, что Дру каким—то образом наслышан обо всем, что произошло между ней и Кевином. Время прессуется, как пыль, подумала Лейша.
      – Где он сейчас?
      – В северном патио. – Когда она уходила, Дру бросил ей в спину: – Лейша, мое желание осталось прежним.
      – Я тебя не понимаю, – она презирала себя за мелкую трусость.
      Он сделал нетерпеливый жест:
      – Неправда, Лейша. Я хочу того же, чего хотел всегда. Тебя и Убежище.
      Все—таки он сумел застать ее врасплох. Убежище. Десять лет назад Дру последний раз упоминал о нем. Лейша считала, что детская мечта давно забылась. Дру сидел в своем кресле, крепкий мужчина, несмотря на искалеченные ноги, и когда их глаза встретились, его взгляд остался твердым.
      Он все еще ребенок.
      Она пошла в северный патио. Кевин стоял там в одиночестве, рассматривая камень, которому ветер пустыни придал удлиненную, закругленную на концах форму, напоминавшую слезу. Увидев его, Лейша осталась равнодушной; видимо, возраст иссушил ее сердце.
      – Привет, Кевин.
      Он быстро обернулся:
      – Лейша! Спасибо, что пригласила меня.
      Так, значит, Дру солгал ему. Впрочем, это не имеет значения.
      – Добро пожаловать.
      – Я хотел отдать последний долг Алисе. – Он неловко пожал плечами, потом печально улыбнулся. – У Неспящих неуклюже получаются соболезнования, правда? Мы не думаем о смерти.
      – Я—то думаю, – возразила Лейша. – Хочешь сейчас пойти к Алисе?
      – Подожди. Мне надо тебе кое—что рассказать, вдруг потом не будет возможности. Похороны через час?
      – Кевин, послушай. Я ничего не хочу слушать о событиях сорокалетней давности.
      – Я не собирался оправдываться, – ответил он напряженно, и Лейша вдруг вспомнила, как когда—то сказала Сьюзан Меллинг на крыше этого самого дома: "Кевин не понимает, за что его нужно прощать". – Я хотел поговорить совершенно о другом. Прости за бестактность. Ты знаешь, что я адвокат Дру?
      – Я не знала, что вас связывают деловые отношения.
      – Я веду все его дела, кроме контрактов на выступления – этим занимается одно агентство. Он...
      – Мне казалось, что Дру не самый выгодный клиент.
      – Так и есть, – Кевин нисколько не смутился, – но я стараюсь во имя нашей дружбы, Лейша. Дру настаивает на размещении своих денег исключительно в фондах или сделках, заключаемых с Убежищем.
      – И что?
      – Большую часть дел я все равно веду с Убежищем, но на их условиях. Участвую в переговорах на Земле, когда они не хотят посылать сюда своих людей, и обеспечиваю безопасность перевода их средств партнерам с Земли и наоборот. Еще хватает людей, которые ненавидят Неспящих, несмотря на благоприятный социальный климат, создаваемый средствами информации.
      – Так о чем ты хочешь мне рассказать?
      – С Убежищем что—то происходит. Особенно хорошо это видно благодаря скромным инвестициям Дру, потому что он хочет размещать средства как можно ближе к предприятиям самого Убежища. Они ликвидируют все, что могут, переводя вклады в оборудование и материальные ценности, такие, как золото, программное обеспечение, даже предметы искусства. Это моя сторожевая программа отметила в первую очередь – ведь раньше ни один Неспящий всерьез не увлекался искусством. Мы были равнодушны.
      Лейша нахмурилась.
      – Поэтому я продолжал копать даже в тех областях, которыми не занимаюсь. Их систему безопасности стало труднее преодолеть; должно быть, у них появились очень дельные молодые ребята. Уилл Сандалерос купил японский орбитальный спутник, "Кагуру", очень старый, со множеством внутренних повреждений, использовавшийся в основном для генетических экспериментов по выведению мясных пород скота для продажи роскошным ресторанам. Сандалерос действовал от имени компании Шарафи. Они распорядились "Кагуру" странно – всех жителей эвакуировали, но никакой информации о вывозе животных не поступало. Предположительно, они доставили туда собственных людей для ухода за животными, но я не смог разыскать ни одной официальной записи. А теперь они отзывают всех своих людей с Земли и незаметно отправляют в Убежище. Но все возвращаются обратно.
      – Что все это значит?
      – Не знаю. – Кевин положил голыш. – Я думал, ты догадаешься, потому что знала Дженнифер лучше, чем кто—либо из нас.
      – Кев, я никого по—настоящему не знала в своей жизни, – вырвалось у Лейши.
      Дру въехал в патио на своей каталке. Глаза у него покраснели.
      – Лейша, ты нужна Стелле.
      Мысли теснились в голове: Убежище, смерть Алисы, грабительские законы конгресса, инвестиции Дру, ее иррациональный страх перед искусством Дру... По—видимому, у нее уже не хватало энергии, чтобы, как в молодости, оставаться разумной. Невозможно думать о стольких вещах одновременно. Требовался другой способ мышления. Папа, почему ты не ввел это в генемоды. Лучший способ интеграции мышления.
      Лейша натянуто улыбнулась. Бедный папа. Это даже забавно – перекладывать на него собственные неудачи. Спустя восемьдесят лет, возможно, это ее очень повеселит. Нужно только, чтобы достаточно скопилось этой пыли времен.
      "Пепел – к пеплу, прах – к праху..."
      Именно Джордан нашел эти прекрасные, полные боли, сентиментальные слова. Дру никогда раньше не слышал поминальной молитвы и не вполне понимал значение этих архаичных фраз, но, глядя на лица стоявших вокруг могилы Алисы Кэмден—Ватроуз, он был уверен, что их выбрал Джордан. Для Алисы этого было бы достаточно.
      Очертания тихо скользили в его сознании.
      "Ибо он знает состав наш, помнит, что мы – персть. Дни человека, как трава: как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его".
      Это прочел Эрик – внук Алисы, старый враг Дру. Дру смотрел на красивого, серьезного мужчину, и контуры стали глубже, заскользили быстрее. Нет, не очертания, на этот раз ему захотелось найти слово для Эрика, Неспящего, рожденного быть талантливым и властвовать. Дру хотел найти слово для Ричарда, стоявшего с опущенными глазами рядом со своей женой – Спящей и маленьким мальчиком, притворяясь, что он такой же, как они. Слово для Джордана, сына Алисы, всю жизнь разрывавшегося надвое между своей матерью—Спящей и блестящей теткой—Неспящей, защищенного только собственной порядочностью. Слово для Лейши, которая любила Спящих гораздо сильнее, чем кого—либо из себе подобных. Своего отца. Алису. Дру.
      Теперь из какой—то другой старой книги читал Джордан: "Сон после тяжких трудов, порт после бурного моря, покой после войны, смерть после жизни..."
      Лейша подняла взгляд от гроба. Лицо было решительным, неуступчивым. Свет пустыни омыл ее щеки, бледные упругие губы. Она посмотрела на камни, отполированные ветром, на могиле Алисы: БЕКЕР ЭДВАРД ВАТРОУЗ и СЬЮЗАН КАТРИН МЕЛЛИНГ, а потом прямо перед собой, в никуда. В воздух. И хотя они не обменялись ни единым взглядом, Дру внезапно понял, что он никогда не ляжет с ней в постель. Она никогда не полюбит его как мужчину. Лейша такая, как есть. Она не меняет принципов. Как и большинство людей. Она не становится гибче. Дру не мог дать определения. Но у всех Неспящих была эта несгибаемость, и поэтому Лейша никогда не ответит ему взаимностью.
      Его захлестнула такая сильная волна боли, что на мгновение гроб Алисы исчез из поля зрения. Алисина любовь позволила Дру вырасти таким, каким никогда бы не позволила любовь Лейши. Зрение вернулось, и он позволил боли свободно течь, пока она не стала еще одним очертанием, изорванным и неровным, большим, чем сама мука, большим, чем он сам. И поэтому ее можно было выдержать.
      Он никогда не получит Лейшу.
      Значит, остается Убежище.
      Дру огляделся. Стелла спрятала лицо на груди мужа. Алисия приобняла своих маленьких дочерей. Ричард не подымал головы. Лейша стояла одна. В беспощадном свете пустыни Дру видел гладкие веки, твердо сжатые губы.
      Дру озарило. Слово, за которым он охотился. Слово, которое подходило всем Неспящим, – жалость.
      Мири в ярости склонилась над терминалом. И дисплей, и приборы показывали одно и то же. Эта синтетическая нейрохимическая модель работала хуже, чем предыдущая. Лабораторные крысы нерешительно стояли в сканерах мозга. Самая маленькая сдалась: она легла и уснула.
      – П—п—потрясающе, – пробормотала Мири. Почему она решила, что ей следует заниматься биохимическими исследованиями? Супербездарность.
      Цепочки из генетического кода, фенотипов, энзимов, рецепторов образовывались и распадались в голове. Пустая трата времени. Она швырнула калиброванный прибор через всю лабораторию.
      – Мири!
      Красивое лицо Джоан Лукас исказила гримаса боли. Они не разговаривали уже много лет.
      – Ч—ч—что с—с—случилось, Д—д—джоан?
      – Тони! Пойдем сейчас же. Он... – Кровь отхлынула от лица Мири.
      – Ч—ч—что?!
      – Он упал с Игровой.
      С Игровой. С оси комплекса... нет, это невозможно, Игровая герметична, и после падения с такой высоты ничего бы не осталось...
      – Упал с наружного лифта. Ты же знаешь, как мальчишки подзадоривают друг друга, кто проедет на фермах конструкции, а потом нырнет в ремонтный люк...
      Тони никогда об этом не рассказывал.
      – Пойдем! – закричала Джоан. – Он еще жив!
      Бригада медиков уже занималась его раздробленными ногами и сломанным плечом, прежде чем переправить в госпиталь. Глаза Тони были закрыты; полголовы залито кровью.
      Мири быстро добралась до больницы в скиммере "скорой помощи". Она сидела с невидящим взглядом и подняла голову только тогда, когда пришла мать.
      – Где он? – крикнула Гермиона, и Мири подумала, посмотрит ли хоть теперь мать в лицо своему старшему сыну. Теперь, когда все исчезло. Улыбка. Выражение глаз. Голос, с трудом выталкивающий слова.
      Сканирование мозга показало обширные повреждения. Но сознание каким—то чудом сохранилось. Наркотики приглушили боль, одновременно уничтожив индивидуальность. Однако Мири чувствовала, что он все еще где—то здесь. Она сидела рядом с ним, не выпуская безвольную руку, ни с кем не разговаривая.
      Наконец врач придвинул к ней стул и коснулся плеча девушки.
      – Миранда...
      Веки Тони затрепетали чуть сильнее, чем раньше...
      – Миранда, выслушай меня. – Он мягко приподнял ее подбородок. – Нервная система не сможет регенерировать. Мы никогда еще не сталкивались с такими повреждениями.
      – Д—д—даже у Т—т—табиты С—с—селенски? – горько спросила она.
      – Другой случай. Результаты сканирования Тони по методу Мэллори показывают большую аберрацию мозговой активности. Твой брат жив, но у него обширная, невосстановимая травма основания головного мозга. Миранда, ты знаешь, что это значит. У меня с собой данные, чтобы ты...
      – Я н—н—не х—х—хочу их в—в—видеть!
      – Нет, – возразил врач, – хочешь. Шарафи, поговорите с ней.
      Над Мири склонился отец. Только сейчас она осознала его присутствие.
      – Мири...
      – Н—н—не д—д—делайте этого! Н—н—нет, п—п—папа! Т—т—только н—н—не Т—т—тони!
      Рики Келлер не стал притворяться, что не понял. Не стал притворяться сильным. Рики взглянул на разбившегося сына, потом на Мири и медленно, сгорбившись, вышел из комнаты.
      – Убирайтесь в—в—вон! – крикнула Мири врачу, сестрам, матери, которая стояла у двери. Все вышли, оставив ее с Тони.
      – Н—н—нет, – прошептала она брату и судорожно сжала его руку. – Я н—н—н—не... – Мысли возникали в виде узких прямых линий страха.
      "Не позволю. Я буду бороться за тебя. Я такая же сильная, как они, но гораздо умнее. Они не помешают мне защитить тебя; никто не в силах меня остановить..."
      В дверях появилась Дженнифер Шарафи:
      – Миранда...
      Мири медленно обошла кровать и встала между бабушкой и Тони. Она не сводила глаз с Дженнифер.
      – Миранда, он страдает.
      – Ж—ж—жизнь – это с—с—страдание. – Мири не узнала собственного голоса. – С—с—суровая н—н—необходимость. Т—т—ты м—м—меня т—т—так учила.
      – Он не выздоровеет.
      – Т—т—ты этого н—н—не з—з—знаешь! Еще р—р—рано!
      – Мы уверены. – Дженнифер быстро двинулась вперед. – Я переживаю не меньше твоего! Он мой внук! И к тому же Супер, один из драгоценных и немногих, которые несколько десятилетий спустя понадобятся нам больше всего, когда ресурсы придется изобретать собственные, чтобы покинуть эту солнечную систему и создать где—нибудь колонию, которая наконец—то обеспечит нам безопасность. Нам нужен каждый из вас!
      – Если т—т—ты убьешь Т—т—т—т... – Самые важные слова в жизни она не могла выговорить...
      С болью в голосе Дженнифер сказала:
      – Слабые не имеют права претендовать на труд сильных и продуктивных. Видеть в слабости большую ценность, чем в работоспособности, аморально.
      Мири бросилась на бабушку. Ногти согнутых пальцев превратились в когти, она изо всех сил ударила Дженнифер коленом, рухнула сверху и попыталась сомкнуть дрожащие, трясущиеся руки на шее Дженнифер. Ее оттащили от бабушки. Мири сопротивлялась и кричала, стараясь разбудить Тони...
      Все провалилось в темноту.
      Мири три дня вводили наркотики. Очнувшись, она увидела, что возле нее сидит отец, безвольно свесив руки между коленями. Он сказал, что Тони умер от травм. Мири молча отвернулась к стене.
      Она заперлась в лаборатории и два дня голодала. Взрослые даже не пытались преодолеть защиту входного замка, созданную Тони.
      Один раз мать попыталась вызвать ее по интеркому. Мири выключила экран, и больше мать не предпринимала попыток. Отец сдался позже. Мири слушала его с каменным лицом, включив одностороннюю связь. Бабушка затаилась.
      Она сидела на полу в лаборатории, обхватив колени худыми, трясущимися руками. Гнев бушевал в ней, периодически сметая все цепочки, все мысли, заливая все потоками первобытной ярости. Для страха места не оставалось. Единственная мысль пульсировала на грани с ее прежним "я": гипермоды влияют на эмоции так же, как и на процессы в коре. Впрочем, это показалось ей неинтересным. Ничто больше не заслуживало внимания, кроме смерти Тони.
      Убийства Тони.
      На третий день все экраны в лаборатории ожили – экстренный вызов прорвался сквозь все системы защиты. Мири подняла глаза и сжала кулаки. Взрослые оказались умнее, чем ей казалось.
      – М—м—мири, – сказала Кристина Деметриос с экрана, – в—в—впусти н—н—нас. П—п—пожалуйста. Я т—т—тоже его л—л—любила!
      Мири подползла к двери и едва не потеряла сознание; она даже не подозревала, что настолько ослабла. Обмен веществ гипертрофированного организма нуждался в огромных количествах пищи.
      Вошла Кристина с огромной миской соевых бобов. За ней Никос Деметриос, Аллен Шеффилд, Сара Серелли, Джонатан Марковиц, Марк Мейер, Диана Кларк и еще двадцать Суперов Убежища старше десяти лет. Они заполнили лабораторию, трясясь и дергаясь, широкие лица были залиты слезами или искажены яростью. От напряжения нервный тик стал еще сильнее.
      Никос сказал:
      – Они с—с—с—сделали это, п—п—п—потому ч—ч—что он б—б—был одним из н—н—нас.
      Мири медленно повернула голову и посмотрела на него.
      – Т—т—т—тони б—б—б—б—б—б... – Никос рванулся к терминалу Мири и вызвал свою программу, составленную Тони, и программу для кодирования ее в схемы Мири. Он ввел ключевые слова, посмотрел на результат, сновавнес изменения. Кристи молча протянула Мири миску с бобами. Мири посмотрела Кристи в лицо и съела ложку. Никос нажал клавишу. Мири принялась изучать результат.
      Суперы документально аргументировали свою уверенность в том, что случай Тони резко отличался от случая Табиты. Результаты сканирования мозга свидетельствовали лишь о неопределенной степени повреждений. Тони мог сохранить, а мог и не сохранить прежние умственные способности; времени, чтобы установить это, было слишком мало. Но в любом случае он, несомненно, проводил бы какую—то часть дня во сне.
      Однако на голоэкране появился не только эпикриз, взятый из больницы Убежища так, что не осталось никаких следов вхождения в базу данных. Он переплетался с цепочками концепций сообщества, мыслями о динамике развития общества в длительной искусственной изоляции, о ксенофобии, об известных Мири стычках Суперов с Нормами в школе, в лабораториях, в Игровой. Математические уравнения психологической защиты были связаны с историческими событиями на Земле. Ассимиляция. Преследование еретиков. Классовая борьба. Крепостное право и рабство. Карл Маркс, Джон Нокс, лорд Эктон.
      Мири никогда не видела цепочки сложнее. Никосу потребовался на обдумывание весь день после вскрытия Тони. Мири знала, что это самая важная цепочка в ее жизни.
      И все—таки чего—то – как всегда! – в ней недоставало.
      Каждый элемент в комплексной молекуле цепочки Никоса подразумевал: "Нормы думают, что мы, Суперы, относимся к сообществу, созданному ими для собственных нужд. Они стали бы это отрицать, но тем не менее это факт".
      Одиннадцатилетние дети, окружившие ее, не были детьми. С каждой новой генемодой открывался потенциал для образования новых связей в мозгу; расширялось использование тех структур, которые раньше проявлялись только в моменты сильных стрессов или мощного озарения. Каждое новое поколение все сильнее отличалось от взрослых Норм, которые их создали. Самые младшие Суперы были детьми Нормальных сугубо в биологическом смысле.
      Какие узы связывают ее, Мири, с Гермионой Уэлс Келлер, которая не может даже заставить себя смотреть на дочь? С Ричардом Энтони Келлером, порабощенным собственной матерью? С Дженнифер Фатимой Шарафи, убившей Тони ради сообщества, которым она вертит по своему усмотрению?
      Кристина мягко сказала:
      – М—м—м—мири, ешь.
      – Это не должно повториться, – произнес Никос.
      – М—м—мы н—н—н—н... – Аллен в отчаянии передернул плечами. Речь всегда давалась ему труднее, чем остальным; иногда он молчал сутками. Он оттолкнул Мири от терминала, вызвал собственную программу, быстро набрал текст и преобразовал результат. Она увидела красиво упорядоченные и скомпонованные цепочки, утверждавшие, что, если Суперы будут делать общие допущения относительно всех Норм, они будут столь же неэтичны, как и Совет Убежища. К каждому человеку, Супер он или Нормальный, следует подходить индивидуально, тщательно учитывая требования безопасности. Они уже сейчас могут обеспечить тотальный контроль за системами Убежища, если это необходимо для защиты Суперов, но не могут контролировать Норм, которых включат в свою систему. Эту нравственную дилемму нужно решить, чтобы не уподобиться Совету. Факторы нравственности пронзали цепочки Аллена, являясь неоспоримыми исходными посылками в цепочках Никоса.
      Мири рассматривала изображение, ее цепочки образовывались и сплетались с сумасшедшей скоростью. Ее жгла ненависть к убийцам Тони. И все же Ален прав. Они не могут отвернуться от своих родителей, бабушек и дедушек, от других Неспящих – от своего сообщества.
      Мири кивнула.
      – З—з—з—защита. Н—н—н—наша, – выдавил Аллен.
      – Вкл—л—лючая Н—н—норм, к—к—к—которые... п—п—п—правильные, – сказала Диана Кларк, и остальные интуитивно построили цепочки того, что она подразумевала под словом "правильные".
      – С—с—с—сэм С—с—смит, – произнес Джонатан Марковиц.
      – Д—д—джоан Л—лукас. Ее н—н—не р—р—рожденный б—б—братик, – вымолвила Сара Серелли.
      Мири вспомнила День Памяти. Как могла она быть такой жестокой? Как могла не понимать?
      Тогда она еще не прошла через это.
      – Н—н—нам н—н—нужно н—н—название. – Диана заняла место Аллена и вызвала свою программу. Сложное сооружение говорило о значении наименований для самоидентификации и для сообщества, о положении Суперов в Убежище в том случае, если навсегда отпадет необходимость самозащиты. Может статься, что ни один из них никогда не подвергнется угрозе от Нормальных, и два сообщества будут десятилетиями существовать бок о бок, понимая, что на самом деле они единое целое.
      – Название, – произнесла Мири.
      – Д—да. Н—н—название, – подтвердила Диана.
      Цепочки Дианы текли в топографической проекции, подробно рассматривая как обособленность Суперов, так и сложные ограничения их физической и эмоциональной зависимости.
      – Н—н—н—нищие, – сказала Мири.
      – У меня не было выбора, – произнесла Дженнифер.
      – Конечно, – ответил Уилл Сандалерос. – Она слишком молода, чтобы заседать в Совете, Дженни. Мири еще не научилась владеть собой. Спустя несколько лет ты восстановишь ее в Совете, дорогая. Вот и все.
      – Но она не хочет со мной разговаривать! – воскликнула Дженнифер и в следующую секунду взяла себя в руки, разгладила складки черного аббая и потянулась, чтобы налить себе и Уиллу еще чаю. Длинные тонкие пальцы, сжавшие ручку старинного чайника, не дрожали; ароматная струйка особого генемодного чая, выращенного в Убежище, полилась в красивые чашки, которые Наджла собственноручно отлила к шестидесятилетию матери. Но резкие складки пролегли от носа Дженнифер к губам. Глядя на жену, Уилл понял, что горе бывает похожим на старость.
      – Дженни, повремени. Мири пережила тяжелый удар, а ведь она еще ребенок. Ты помнишь себя в шестнадцать лет?
      Дженнифер испытывающе посмотрела на Уилла.
      – Мири не такая, как мы.
      – Да, но...
      – И не только Мири. Рики тоже со мной не разговаривает.
      Уилл поставил чашку. Он подбирал слова столь же тщательно, как для выступления в суде.
      – Рики всегда был несколько неуравновешенным для Неспящего. Слабым, как его отец.
      – И Рики, и Мири придется признать то, чего никогда не мог принять Ричард: долг сообщества – защищать свои законы и культуру. Без этих устоев мы – только скопище людей, живущих по соседству. Убежище должно себя защищать. Особенно сейчас.
      – Верно, – согласился Уилл. – Повремени, Дженни. Она твоя внучка в конце концов.
      – А Рики мой сын. – Дженнифер взяла поднос. Она избегала взгляда мужа. – Уилл?
      – Да?
      – Установите за кабинетом Рики и лабораторией Миранды наблюдение.
      – Невозможно. По крайней мере за лабораторией Мири. Суперы экспериментировали с системами безопасности. То, что проектировал Тони, невозможно незаметно переделать.
      Неизбывное горе отразилось в глазах Дженнифер. Уилл обнял ее.
      – Переведите Мири в другую лабораторию. Туда, где мы сможем вести наблюдение, – сдержанно сказала она.
      – Да, дорогая. Сегодня же. Но, Дженни, Мири талантливая девочка. Она вернется к нам.
      – Я знаю, – ответила Дженнифер. – Переведи ее немедленно.

      Спустя неделю после смерти брата Мири отправилась на поиски отца. Управление помещениями Убежища вышвырнуло ее из лаборатории и перевело в Научный купол номер 2. В тот же день к ней зашел Терри Мвакамбе, самый гениальный Супер в области управления системами. С Тони они редко работали вместе, потому что цепочки Терри затрудняли его общение с другими. Радикальные генемодные изменения с не выясненными до конца нейромеханическими последствиями делали его чужим даже среди Суперов. Цепочки состояли в основном из математических формул теории хаоса и новейшей теории дисгармонии. Ему было двенадцать лет.
      Терри провел несколько часов у терминалов и настенных панелей Мири, яростно моргая. Детский рот был сжат в тонкую, дергающуюся линию. В конце концов Мири поняла, что за его молчанием скрывалась ярость, сродни ее собственной. Терри любил своих родителей. Норм, изменивших его гены, чтобы создать его странный, выдающийся ум, который теперь те же самые Нормы пытались контролировать, словно Мири, одна из них, была нищей бродягой. Возмущение Терри таким предательством заполняло лабораторию, подобно раскаленному воздуху.
      Он закончил, но системы наблюдения Совета работали безупречно. Они показывали Мири, занятую бесконечной игрой в шахматы со своим компьютером. Защита от горя. Стремление доказать свою мощь, обнаружив, что она бессильна против смерти.
      Мири нашла отца в парке, под парящей в вышине Игровой. Он сидел, держа на руках второго нормального ребенка, которому исполнилось уже почти два года. Красивого мальчика с генемодными каштановыми кудрями и большими черными глазами звали Джайлс. Рики держал его так, будто он мог разбиться, а Джайлс вертелся, пытаясь вырваться.
      – Он еще не говорит, – сказал отец. Мири обдумала скрытый смысл этого замечания.
      – З—з—з—заговорит. Н—н—н—нормы иногда п—п—просто н—н—накапливают, а п—п—потом с—с—сразу выдают п—п—предложения.
      Рики крепче прижал извивающегося малыша.
      – Откуда ты знаешь. Мири? Ты сама еще ребенок.
      Без цепочек и мысленных конструкций ответ на его настоящий вопрос – каким образом ты думаешь, Мири, – был бы настолько неполным, что не имело смысла объяснять. Но отец не понимал цепочек.
      – Т—ты л—л—любил Т—т—тони.
      – Конечно. Он был моим сыном. – Но спустя мгновение прибавил: – Ты права. Твоя мать не любила его.
      – И м—м—м—меня т—т—тоже.
      – Она пыталась. – Джайлс захныкал. Рики ослабил хватку, но не спустил малыша на землю.
      – Бабушка настояла на твоем исключении из Совета. Она внесла поправку в положение о возрастном цензе для членов Совета от семьи до двадцати одного года, так же, как для временных заседателей. Предложение приняли.
      Мири нисколько не удивилась. Многие не одобряли различные критерии распределения голосов для семейства Шарафи и для всех остальных. Возможно, недовольство по поводу ее участия имело все те же причины: она была Супером.
      Джайлс изо всех сил дернулся и завопил. Рики наконец—то отпустил его и с трудом улыбнулся.
      – Наверное, я ждал, когда он разразится фразой: "Папа, пожалуйста, отпусти меня исследовать мир". Ты в его возрасте так бы и сказала.
      Мири прикоснулась к мягким, шелковистым волосам Джайлса, с довольным видом изучавшего генемодную травку.
      – Он – это н—н—не я.
      – Да. Придется помнить об этом. Мири, зачем вы собирались ночью в лаборатории Аллена?
      Она встревожилась. Если Рики заметил и задумался, то ведь и другие... Могут ли они навредить Нищим? Терри с Никосом говорили, что никто не преодолеет систему безопасности, которую они установили, но каждый мог заинтересоваться такой мощной защитой. Не вызовет ли удивление поток репрессий? Нормы для Суперов – закрытые книги.
      – Мне кажется, – осторожно сказал Рики, – что вы оплакиваете Тони втайне ото всех. Если кто—нибудь из Норм спросит, зачем вы собираетесь, так и отвечайте.
      Мири отпустила волосики Джайлса и вложила руку в ладонь отца.
      – Д—д—д—да, п—п—п—папа. М—м—мы т—т—так и с—с—скажем.
      Полтора месяца они вводили скрытые программы управления основными системами Убежища. Львиную долю работы сделали Терри Мвакамбе. Никос Деметриос и Диана Кларк. Некоторые защитные программы они не смогли взломать, в основном в системе внешней обороны. Терри трудился по двадцать три часа в сутки под прикрытием своей программы, которая должна была обмануть службу наблюдения. Невыразимое отчаяние Терри ощущалось почти физически. Мири поразилась, насколько быстро Нищие взяли под контроль орбитальный комплекс, хотя изменить им пока ничего не удалось. А может, и не удастся. Или не придется.
      В начале второго месяца Терри проник в основную систему защиты. Они с Никосом созвали общий сбор. Мальчики были бледны как мел. Паутина красных капилляров пульсировала над маской на лбу Терри. В последнее время с десяток Суперов стали носить пластиковые маски, закрывавшие нижнюю часть лица – от подбородка до глаз – с отверстием для дыхания. Некоторые девочки украшали свои маски. Тедети, которые были близки со своими родителями—Нормами, как заметила Мири, масок не носили. Она не знала, связал ли кто—нибудь появление повязок со смертью Тони Шарафи.
      – Л—л—лаборатория Ш—ш—ш—ш... – Терри резко взмахнул рукой, что должно было означать – "К черту". Язык жестов Суперов стал более резким.
      – Л—л—лаборатория Ш—ш—шарафи изготовила и х—х—хранит с—с—с—с... – Никос тоже был перевозбужден. Терри вывел цепочку на терминал; как обычно, ее никто не понял. Тогда Никос преобразовал ее в программу Мири, которая была самой доступной для группы. Двадцать семь ребят столпились у экрана.
      Лаборатория Шарафи разработала и синтезировала высокоактивный, мгновенно действующий, распространяющийся воздушным путем смертельно опасный генемодный организм. Упаковки с этими замороженными организмами, которые по команде из Убежища можно разморозить и распылить, размещены в Соединенных Штатах доверенными людьми. Такие пакеты находятся в Нью—Йорке, Вашингтоне, Чикаго, Лос—Анджелесе и на орбитальной станции Убежища "Кагура". Пакеты невозможно обнаружить обычными методами. Вирусы убивают любой организм, имеющий нервную систему, в течение семидесяти двух часов и самоуничтожаются. Великолепный образчик генной инженерии.
      Аллен нарушил молчание:
      – Д—д—для з—з—защиты Убежища! Н—н—не д—д—для упреждающего...
      – Д—д—да! – горячо перебила Диана. – Т—т—только д—д—для обороны! М—м—мы н—н—не...
      – К—к—как и м—м—мы, – с отчаянием произнесла Кристина. – К—как п—п—поступают Н—н—нищие.
      Всем хотелось верить, что Убежище поступает так же, как они сами, устанавливая тайные механизмы защиты. Неспящие имеют право на самозащиту, если Убежище подвергнется прямому нападению. Неспящие – не убийцы.
      Мири посмотрела сперва на Терри, потом на Никоса, на Кристи, на Аллена. Потом перевела взгляд на биологическое оружие бабушки, хранящееся в тайне даже от Совета Убежища.
      Знал ли об этом отец?
      Мири вдруг подумала, что теперь тоже сделает себе маску из пластика.
      После нескольких часов взволнованного обсуждения Нищие не пришли ни к какому решению. Они ничего не могут сделать. Если они расскажут Совету о том, что им известно. Совет поймет, каковы их реальные возможности. Если они обезвредят механизмы дистанционного управления, взрослые тоже догадаются, и, значит, Нищие потеряют свой тайный шанс. И в любом случае, чем же тогда отличается Лаборатория Шарафи от Нищих?
      Дети установили защитные механизмы отключения и больше ничего не предприняли.
      Мири медленно двинулась в свою лабораторию, и фиктивная программа наблюдения Терри снова заработала, показывая, как она выигрывает партию за партией в несуществующей шахматной игре.
      Открытие Нищих не давало Мири покоя много дней. Она пыталась проводить собственные исследования по подавлению заикания. Сломала хрупкий биосканер, неправильно надиктовала важную часть программы в рабочий терминал и швырнула мензурку об пол. Перед глазами стоял отец с барахтающимся Джайлсом на руках. Рики любит ее. И поэтому подозревает, что Суперы замыкаются в своем собственном сообществе. Но что он может сделать?
      Цепочки пролетали в голове, как туманные вихри из сопел ремонтников: верность, предательство, самосохранение, солидарность, родители и дети.
      Прозвучал сигнал интеркома. Несмотря на свое возбуждение. Мири застыла, увидев на экране лицо Лукас.
      – Мири, если ты в лаборатории, включи двухстороннюю связь.
      Была ли Джоан ее старым другом? Или новым врагом? Старые мерки больше не годились.
      – Или тебя нет, или ты не хочешь разговаривать со мной, – продолжала Джоан. За последний год она стала еще эффектнее, семнадцатилетняя генемодная красотка с решительным подбородком и огромными фиолетовыми глазами. – Ладно. Я знаю, ты все еще... горюешь о Тони. Но если ты все—таки на месте, включи информационную сеть 22 Соединенных Штатов. Сейчас выступает артист, которого я иногда смотрю. Он помог мне с некоторыми... духовными проблемами. Я подумала, что тебе будет интересно. – Джоан опустила глаза, будто тщательно взвешивала слова. – Если ты все—таки включишь программу, не регистрируй ее в главной памяти. Наверняка Суперы знают, как это сделать.
      Мири поняла, что Джоан вызвала ее при помощи кода.
      Мири раздумчиво жевала прядь неухоженных волос – эту привычку она приобрела после смерти Тони. Неужели какой—то артист с Земли помог Джоан в ее "духовных проблемах"? Какие проблемы могут быть у людей, идеально вписавшихся в свое сообщество?
      Она подняла брошенную мензурку, вымыла и продезинфицировала. Вернулась к программе ДНК и занялась утомительной проверкой миниатюрных точечных гипотетических изменений в формуле, которая могла оказаться отправной. Где—то вкралась ошибка. Мири ударила кулаком по терминалу. "Д—д—дерьмо!" Никос или Терри моментально устранили бы ее. Или Тони.
      Мири рухнула в кресло. Снова нахлынуло горе. Когда самая тяжелая волна прошла, она опять повернулась к терминалу, но не нашла причину отказа даже при помощи обслуживающей программы.
      Она вернулась к интеркому и вызвала информационную сеть номер 22.
      Экран стал совершенно черным. Еще одна неисправность? Мири вскочила, намереваясь дотянуться до миниатюрной голосцены и постучать по полу, как вдруг в середине сцены появилось светлое пятно. Человек в кресле заговорил.
 
...Счастливые те дни,
Когда невинным был младенцем!
И прежде, чем познал я мир...
 
      Это? Артист, читающий какое—то стихотворение нищих? Ради этого Джоан нарушила молчание, длившееся долгие годы?
      Мрак за спиной человека обрел форму. Нет, из него стали появляться очертания, неуловимо отличающиеся друг от друга, странным образом захватывающие. В голове у Мири стали образовываться цепочки, и хотя они состояли из самых земных мыслей, тем не менее их контуры чем—то напоминали те, что скользили мимо декламатора в инвалидном кресле. Возможно, это следует посмотреть Диане: она работает над уравнениями, описывающими формирование мыслительных цепочек, основываясь на данных, которые получил Тони незадолго до смерти.
 
Но под одеждами из плоти
Я проблеск вечности увидел...
 
      – произнес артист.
      Мири вдруг поняла, что его кресло оборудовано специальными приспособлениями. Он, наверное, болен или искалечен. Ненормален.
      Цепочки стали более плоскими, спокойными. Силуэты на голоэкране изменились. Она слышала слова и не понимала их; слова не имели значения. Но ведь так и должно быть? Артист скрылся, но и она, Миранда Сирена Шарафи, тоже постепенно исчезала, соскальзывая вниз по крутой длинной горе, становясь все меньше и меньше, и теперь невидимкой, прозрачным призраком, оказалась в углу какой—то незнакомой комнаты.
      Она знала, что это глубокое здание состоит из уймы комнат, соединенных друг с другом, наполненных светом, настолько ощутимым, что казался живым. Он неожиданно превратился в дикого зверя с пятнадцатью головами. У Мири в руках появился меч. "Нет, – произнесла она вслух, – я не могу орудовать мечом", – но зверь рыча бросился на нее, и она отрубила одну голову. Мири увидела, что это голова ее бабушки. В полу появилась дыра, и голова, слегка улыбаясь, скользнула в нее. Мири знала, что она попадет в другую комнату и не исчезнет насовсем. Ничто никогда не исчезает бесследно. Зверь снова кинулся на нее, и она отрубила еще одну голову, которая так же безмятежно провалилась вниз. Это была голова ее отца.
      В приливе ярости Мири принялась сечь без передышки. Последней была голова Тони, но вместо того чтобы исчезнуть, она отрастила генемодное тело Дэвида Аронсона. Тони—Дэвид начал раздевать ее, и она тотчас почувствовала возбуждение. "Я всегда хотела тебя", – сказала она. "Знаю, но сперва я должен был перестать дергаться". Он вошел в нее, и мир взорвался цепочками.
      "Подожди минуту, – сказала она Тони, – это неправильно". Она сосредоточилась и изменила их в нескольких точках. На неподвижном лице Тони улыбались только красивые губы. Когда Мири покончила с исправлением, он снова обнял ее, и девушку захлестнули такая нежность, такой покой, что она весело сказала: "А мама не имеет значения!" "И никогда не имела", – ответил Тони, и она рассмеялась и...
      ...проснулась.
      Мири охватил ужас. Она спала и видела сны.
      – Н—н—н—нет, – простонала Мири. Как она могла спать? Сны – это то, что видят Спящие. Эти мысленные конструкции описаны в теоретических исследованиях мозга... Голотерминал снова стал черным. Человек медленно растворился в нем.
      Очертания. Оборудование проецировало силуэты, а ее мозг в ответ формировал свои. Чувство покоя, радости, полного единения с Тони могло прийти только из коры ее мозга. Она мечтала об этом. Артист – Мири выудила из памяти земное слово – "загипнотизировал" ее своими контурами, своими стихами об одиночестве, и очертания на голограмме вытянули словно магнитом контуры ее собственной мечты...
      Но было и нечто большее. Озарение. Она сосредоточилась на цепочках и целенаправленно изменила их. Она помнила сейчас оба варианта.
      Мири сидела неподвижно, так же, как во сне.
      – Дру Арлин, – вещали с экрана о человеке в кресле, – Властитель Светлых Сновидений. Новое искусство покорило страну с быстротой молнии. Эта программа не поддается воспроизведению, и если Жители страны Головидео хотят приобрести копию одного из шести Светлых Сновидений Дру, необходимо...
      Мири включила программу записи. Человек в кресле застыл во времени.
      Мири подняла голову и подошла к рабочему терминалу. Исправить ошибку в программе оказалось просто: надо было всего—навсего руководствоваться теми цепочками, которые она изменила во сне. Она впечатала точечный код ДНК, за которым охотилась три года, в таблицы нейрохимических взаимодействий. Ответ появится спустя некоторое время, но Мири уже знала – эти генемоды правильные.
      Вот чего ей недоставало всю жизнь! Идей, навеянных сновидениями, а точнее, светлыми сновидениями. Того, чем она могла манипулировать в мире грез.
      Мири взглянула на застывшее изображение художника; невидимый свет играл на его блестящих волосах. Ярко—зеленые глаза улыбались. Она снова ощутила оргазм, испытанный во сне. Всей душой она потянулась к Дру Арлину, который подарил ей это возрождение.
      Светлые сновидения.
      Мири захотелось синтезировать свое нейровещество, провести с ним опыты. Оно прекратит заикание и конвульсии Суперов, не повредив их суперспособностям, позволит им быть собой, открыв дополнительные возможности.
      Как светлые сновидения, которые помогают еще ярче раскрыться твоей сути.
      Но для начала надо сделать еще кое—что. Она настроила библиотечную программу на самый широкий поиск: данные Убежища, легальных банков данных Земли плюс подпрограммы поиска, составленные Тони, которые могли взламывать защиту частных банков данных. Мири хотела знать о Дру Арлине все, что можно.
      А потом она придумает, как с ним встретиться.
      Нищие сидели на скамейках, на столе, на полу в лаборатории Рауля и тихо переговаривались, как обычно, подолгу ожидая, пока собеседник выговорит слова. Они никогда не смотрели в глаза друг другу. Почти все были в масках.
      Маска Мири была без украшений. Она не собиралась носить ее долго.
      – Н—н—н—нуклоидные п—п—протеины...
      – ...н—н—нашел н—н—новые п—п—потоки...
      – ...т—т—тяжелее н—н—на д—д—два ф—ф—фунта...
      – М—м—моя н—н—новорожденная с—с—сестра...
      – К—к—к—к—к—к... – стон отчаяния. Первый терминал заработал, показывая программу цепочек.
      – Подождите минутку, – сказала Мири. – Я вам что—то покажу.
      В комнате воцарилось гробовое молчание. Мири сняла маску и откинула длинные пряди волос. Она безмятежно смотрела на Суперов, и ее лицо оставалось неподвижным.
      – Ох—х—х—х! – выдохнул кто—то, будто получил удар всолнечное сплетение.
      – Я нашла точечный код, – пояснила Мири. – Энзимы легко синтезировать, побочных эффектов я не наблюдала у себя до сих пор. Их можно ввести с помощью медленно рассасывающегося подкожного пластыря. – Она закатала рукав и показала небольшой быстро регенерирующий шрам.
      – Ф—ф—ф—формула! – жадно потребовал Рауль, второй биолог—исследователь.
      Мири вызвала на рабочий терминал конструкцию из цепочек.
      – К—к—когда? – спросила Кристи.
      – Я поставила пластырь три дня назад, и с тех пор из лаборатории не выходила. Никто, кроме вас, еще не видел.
      – С—с—сделай м—м—мне! – попросил Никос. Мири заранее приготовила двадцать семь кусочков пластыря. Нищие встали в очередь. Сьюзан дезинфицировала предплечье, Рауль делал надрез, Мири вставляла пластырь, а Диана плотно бинтовала руку.
      – Первые результаты появляются спустя несколько часов, – сказала Мири. – Энзим должен выработать достаточное количество передающих нейронов.
      Суперы смотрели на Мири сияющими глазами. Она наклонилась вперед:
      – Нам надо еще кое—что обсудить. Вы знаете, что я искала эту генетическую модификацию почти четыре года. Но я нашла решение благодаря "светлым сновидениям".
      Это похоже на то, что делают Спящие, и именно Спящему я обязана открытием. Но мы тоже можем видеть светлые сновидения, и хотя у меня еще нет данных сканирования мозга, я считаю, что мы будем делать это не так, как Спящие. И даже не так, как Нормы.
      Мири рассказала о вызове Джоан, о Дру Арлине, о том, как увидела собственные цепочки во сне и исправила их.
      – Похоже, что цепочки – это мостик между ассоциативным и линейным мышлением, а светлые сновидения – другой мостик. Он достает до подсознания, примерно так же, как сны Спящих. Но Спящие не могут придать форму сновидениям, потому что у них нет цепочек. Возможно, очертания действуют только на эмоциональном уровне. – Мири пожала плечами. – Кто знает, как работает мозг Спящих?
      Светлые сновидения похожи на... второе рождение в мир с большим числом измерений, чем наш. И я хочу, чтобы вы это испытали.
      Из кармана шорт Мири вынула картридж с программой ее любимого второго выступления Дру. Записать всю серию из шести представлений не составило трудностей для программ Тони, что бы ни заявляли передающие студии.
      Терри Мвакамбе раскинул вокруг лаборатории Рауля непроницаемое защитное поле еще до начала собрания. Мири вставила картридж в голотерминал. На этот раз она не хотела спать; она хотела наблюдать за остальными.
      Глаза Суперов туманились, хоть и не закрывались. Музыкальный голос Дру Арлина ласкал их веки. Суперы спали.
      Когда все кончилось, они проснулись почти одновременно. Дети смеялись, плакали, взволнованно говорили о своих снах, все, кроме Терри. Он сгорбившись сидел в углу, низко опустив голову.
      В какой—то момент синтетические ферменты Мири стимулировали производство трех различных взаимозависимых химических веществ, которые изменили трудно уловимый состав цереброспинальной жидкости.
      Терри встал. Худое тело и большая голова были совершенно неподвижны. Глаза больше не мигали.
      – Я понял, как убрать последние защитные программы Лаборатории Шарафи. И я знаю, что за ними скрывается.

      В первый день нового года Лейша прогуливалась вдоль ручья под тополями. Поблескивал легкий снежок. Она подняла взгляд и увидела бегущего к ней Джордана. Морщины на его загорелом лице напоминали туго натянутую проволочную сетку.
      – Лейша! Убежище вышло из состава Соединенных Штатов!
      – Да, – Лейша нисколько не удивилась. Вскоре после смерти Алисы она пришла к выводу, что таковы истинные намерения Дженнифер. Все сходилось. Пожалуй, только двое в Америке предвидели подобный поворот событий – она и Кевин Бейкер.
      Лейша подобрала камешек – почти идеальныйовал, отполированный терпеливым ветром и древними водами. Он был холодным как лед.
      – И ты не пойдешь в дом смотреть "новости"?
      – Мы ведь всегда их смотрим? – Джордан ошарашенно уставился на Лейшу.
      Убежище сделало заявление в 8:00, 1 января 2092 года одновременно пяти крупнейшим информационным сетям, президенту и конгрессу Соединенных Штатов. Текст его гласил:

      "Когда в процессе развития человечества возникает законная необходимость в самоотделении народа, этика требует, чтобы этот народ объявил о причинах, побудивших его к обособлению.
      Мы считаем очевидными следующие истины: Люди не созданы равными. Они имеют право на жизнь, свободу и счастье, но не за счет свободы, труда и счастья других. Правительство, которое не в состоянии защитить права своих граждан, народ вправе сменить и учредить новое, организовав его власть в такой форме, которая представляется ему наиболее эффективной.
      Действия нынешнего правительства Соединенных Штатов свидетельствуют о постоянных злоупотреблениях и незаконных акциях, о намерении лишать народ того, что принадлежит ему по праву. Позвольте познакомить беспристрастный мир с фактами.
      Соединенные Штаты запретили участие представителей Убежища в любом законодательном или правообразующем органе из—за широко распространенной ненависти Спящих к Неспящим, порожденной невежеством.
      Соединенные Штаты установили для Убежища разорительные налоги, создав de facto беспрецедентное налогообложение и отнимая таким образом под угрозой применения силы плоды труда граждан Убежища.
      Соединенные Штаты не обеспечили своему налогоплательщику – Убежищу ни защиты, ни социальных благ, ни законного представительства, ни преимуществ в торговле. Ни один гражданин Убежища не пользуется дорогами федерации или штатов, школами, библиотеками, больницами, судами, услугами полиции и пожарных бригад. Пособием, публичными развлечениями или какими—либо другими благами. Те граждане Убежища, которые посещают аспирантуру в университетах Соединенных Штатов, полностью оплачивают расходы на обучение, отказываясь от государственных компенсаций.
      Несправедливые налоги и торговые квоты вынудили Убежище торговать с иностранными государствами на заведомо невыгодных условиях.
      Соединенные Штаты мешают отправлению правосудия, отказываясь принять законы для создания судебных органов в Убежище, поэтому мы лишены основополагающего права на суд присяжных среди равных.
      Наконец, Соединенные Штаты использовали против Убежища военную угрозу, отстранив тем самым от власти истинное правительство Убежища, и начали против нас войну.
      Поэтому мы, представители Убежища, в лице Генерального Совета, призывая Высшего Судью Вселенной в свидетели честности наших намерений, торжественно заявляем от имени и по поручению народа Убежища, что наша орбитальная колония является, и должна таковой быть по праву, свободным и независимым государством; что мы освобождаемся от всех обязательств по отношению к Соединенным Штатам Америки и что всякая политическая связь между нами и Соединенными Штатами должна быть прервана. Статус суверенного государства позволит Убежищу объявлять войну, заключать мир, подписывать соглашения о сотрудничестве, вести торговлю и предпринимать прочие правовые действия. Отныне мы слагаем с себя обязанность выплачивать Соединенным Штатам разорительные и несправедливые корпоративные поборы. В поддержку данного заявления мы, законно избранные представители Убежища, взаимно ручаемся друг перед другом своими жизнями, состоянием и священной честью".

      На факсимиле документа, показанном в программе "новостей", стояло четырнадцать подписей во главе с крупно выведенным "Дженнифер Фатима Шарафи". Лейша помнила, что раньше Дженнифер писала мелко и аккуратно.
      – Они на это пошли, – сказала Стелла. – Они решились.
      – Лейша, что теперь будет? – спросил Джордан.
      – Налоговое управление подождет до 15 января, и, если платежи не поступят, оно применит процедуру принудительной оценки имущества с целью вычисления налогов. Они будут вправе захватить материальные ценности в качестве залога до получения сборов.
      – Физически захватить Убежище? Даже без предварительного слушания в суде?
      – Штрафные санкции предполагают сначала захватить имущество, а потом уже проводить слушание. Вероятно, поэтому Дженнифер предпочла такую последовательность. Всем придется пошевеливаться. Половина конгресса сейчас на каникулах. – Лейша удивилась, как равнодушно звучит ее голос.
      – Но как же правительство завладеет Убежищем? – спросила Стелла.
      – Они могут сбить его с орбиты ракетой типа "Трут", – заметил Джордан.
      – Нет, – возразила Стелла, – зачем уничтожать собственность, на которую претендует налоговое управление? Должно произойти... вторжение. Но орбитальные комплексы такие хрупкие. О чем, черт возьми, думает Дженнифер?
      – Не знаю, – ответила Лейша. – Посмотрите на подписи. Ричард Энтони
      Келлер Шарафи, Наджла Шарафи Джонсон, Гермиона Уэлс Келлер – думаю, Ричард не знает, что его дети обзавелись семьями.
      Стелла с Джорданом переглянулись.
      – Лейша, – упрекнула Стелла в своей обычной резкой манере, – тебе не кажется, что это выходит за рамки семейных новостей? Это гражданская война! Дженнифер наконец удалось отделить почти всех Неспящих от остального народа, от основных течений в американском обществе...
      – Ты не находишь, – Лейша безрадостно улыбнулась, – что мы, двенадцать человек, сидящие в этом заброшенном компаунде в пустыне, сделали то же самое?
      – Ты думаешь, – нарушила молчание Стелла, – что Убежище может на равных сражаться с Соединенными Штатами?
      – Не знаю, – сказала Лейша, и Стелла в ужасе взглянула на Джордана. – Я плохой оракул. Всю свою жизнь я ошибалась в Дженнифер Шарафи.
      – Но, Лейша...
      – Я иду к ручью, – сказала Лейша. – Позовите меня, если начнется война.
      Она оставила сердитых, сбитых с толку родственников, которые не могли отличить преступное равнодушие от преступной бесполезности, что Лейша находила гораздо страшнее.
      Конгресс Соединенных Штатов серьезно отнесся к угрозеотделения Убежища. Это же Неспящие. Сенаторы и конгрессмены, разъехавшиеся было на зимние каникулы, поспешно вернулись в Вашингтон. Президент Кэлвин Джон Мейерхофф, крупный, малоподвижный мужчина, прозванный журналистами "молчаливый Кэл—2", обладал острым умом и слыл тонким политиком. Если Мейерхофф и видел иронию судьбы в том, что крупный внешнеполитический кризис в конце срока его президентства связан с частью округа Каттарогус, штат Нью—Йорк, то эта ирония не нашла выхода в пресс—релизах Белого дома.
      Однако информационные сети Жителей усмотрели пищу для забавных двухминутных комедийных скетчей. Немногие Жители когда—либо сталкивались с Неспящими – те предпочитали работать с ишаками. ПрограммыЖителей восторженно предсказывали: "Очередь за Орегоном! Взгляд изнутри!" Голоактеры с наклеенными ресницами упражнялись на тему необходимости для жителей Орегона "разорвать политические узы, связывающие их с другим народом". Лозунги "Свободу Орегону" украсили гонки скутеров, брейни—вечеринки, дворцы для бесплатных танцев. Кимберли Сэндз выиграл Белмонтские зимние гонки на скутере, на котором флаг Орегона был нарисован поверх государственного флага.
      Третьего января Белый дом сделал заявление о том, что в документе Убежища содержится подстрекательство к государственному мятежу и террору, поскольку Убежище является частью штата Нью—Йорк. Подобные призывы противоречат условиям свободной демократии. Национальная гвардия находилась в состоянии боевой готовности. 10 января делегация чиновников Госдепартамента и Налогового управления – редчайшее сочетание в истории американской дипломатии – прибудет в Убежище "для обсуждения ситуации".
      Убежище пообещало встретить огнем любой космический корабль, который приблизится к орбитальному комплексу.
      Конгресс собрался на экстренное заседание. Налоговое управление объявило о принудительной оценке имущества компании "Убежище, Инк." и его главных акционеров – семейства Шарафи. Таблоидные информационные сети, которые больше интересовались внешней стороной дела, вопили, что Убежище выставляют на аукцион для оплаты налогов и штрафов. "Кто—нибудь желает купить подержанный шаттл? Слегка поврежденную орбитальную панель? Орегон?" Компания ВБРН, "Брейни—канал", поставила спектакль, в котором Орегон достался паре из Монтеррея, штат Калифорния, и супруги заявили, что Национальный Парк Кратерного озера требует независимости.
      Восьмого января Отдел информационных сетей "Нью—Йорк Таймс" вместе с почтенной газетой ишаков под тем же названием опубликовал статью "Зачем удерживать Орегон?" Переданная по всем ежедневным сетям экранная версия была озвучена комментатором; бумажная распечатка состояла только из этого материала.

      "ЗАЧЕМ УДЕРЖИВАТЬ ОРЕГОН?
      За последнюю неделю наша страна столкнулась как с серьезной угрозой со стороны Убежища, оплота Неспящих Америки, так и с порожденным ею шоу, поставленным так называемыми таблоидными информационными сетями. Такие представления могут казаться забавными, вульгарными, издевательскими или тривиальными. Однако шоу вокруг легкомысленного движения "Свободный Орегон" небесполезно, поскольку позволяет лучше понять поступок Убежища.
      Предположим, что Орегон действительно захотел выйти из состава федерации и здравомыслящий, объективный человек решил аргументирование опровергнуть право Орегона на такой шаг.
      Первое. Напрашиваются параллели с американской революцией, а не Гражданской войной, во время которой одиннадцать штатов Конфедерации пытались отделиться. Действительно, в развлекательной кампании, развернутой безответственными информационными сетями, ни разу не упоминалось о Форте Самтер или Джеффе Дэвисе. Эта аналогия подразумевает стиль так называемой Декларации независимости Убежища, которое явно считает себя угнетенной колонией. И серьезные контрдоводы документу Убежища должны начинаться с исследования этого документа.
      Он не слишком убедителен. Связь между 1776 и 2092 годами крайне слаба. Жители тогдашних колоний находились под властью иностранного государства, навязанной им без их представительства, иноземные солдаты размещались на их земле, американцы занимали второстепенное положение в собственной стране. В то же время ни один федеральный чиновник не ступал на территорию Убежища за 36 лет, прошедших со времени первого обследования. Убежище имеет представителей в законодательных органах штата Нью—Йорк, в федеральном конгрессе и в лице президента – все это посредством заочного голосования по бюллетеням, которые жители Убежища неизменно получают во время каждых выборов и которые, как свидетельствуют надежные источники, ни разу не вернулись обратно.
      Верно, что Убежище подверглось очень тяжелому налогообложению после принятия нового свода законов, одобренного конгрессом в минувшем октябре. Но Убежище также является самой богатой корпорацией не только в Соединенных Штатах, но и во всем мире. Прогрессивное налогообложение вполне законно. В отличие от американских колоний Убежище не занимает второстепенного положения в мировой экономике. Вполне вероятно, что Убежище занимает более высокое финансовое положение в мировой экономике, чем Соединенные Штаты, и, вне всякого сомнения, их акции котируются, выше на международном рынке. Мы обнаружили бы, что на деле Убежище скорее эксплуатирует, нежели подвергается эксплуатации. Ежегодный дефицит Убежища – если таковой существует – явно гораздо меньше, чем у правительства Соединенных Штатов.
      В соответствии с критериями первой Декларации Независимости, и Орегон, и Убежище должны оставаться в составе государства.
      Другим аргументом в пользу сохранения Орегона является отрицательный прецедент. Если Орегон может отделиться, почему не может Калифорния? Или Флорида? Или Гаррисбург, штат Пенсильвания? Вопрос о балканизации США был решен 225 лет назад, во время конфликта, упоминания о котором Убежище тщательно избегает в своем документе.
      Третье. Взаимоотношения. Именно при помощи ресурсов Соединенных Штатов, включая борьбу граждан, Орегон был образован, достиг экономического процветания, стал центром торговли мехами в девятнадцатом веке и производства интеркомов класса "Е" в двадцать первом. Орегон обязан уважать эти взаимные отношения, даже если они ему надоели, и не напоминать своим поведением неблагодарное чадо.
      И еще одна причина, по которой Орегону нельзя позволить отделиться, – это просто—напросто незаконно. Демонстративное нарушение суверенитета Соединенных Штатов, отказ от уплаты налогов, угроза добиться независимости путем агрессии – все это запрещено Кодексом Соединенных Штатов.
      И если все вышеизложенное справедливо по отношению к Орегону, то справедливо и по отношению к Убежищу.
      Независимо от того, кто его населяет".

      Дру появился в Нью—Мексико вечером 6 января. День выдался необычно холодный; он кутался в красный шарф, а ноги прикрыл пледом. И то, и другое, как заметила Лейша, было из тонкой ирландской шерсти. Он проехал в своем кресле через большую открытую гостиную, когда—то построенную с расчетом на семьдесят пять гостей. Дочь Стеллы, Алисия, со своей семьей переехала обратно в Калифорнию, Эрик был в Южной Америке, Сет с женой – в Чикаго. Дру снова изменился, подумала Лейша.
      Привык к славе. Здороваясь, Дру смотрел открытым взглядом, но теперь в нем не было даже жажды внимания. Он уверен в себе и без ее поддержки. Но в то же время Дру все еще взирал на мир с интересом, но к этому добавилась легкая вызывающая улыбка.
      Лейша помнила – так смотрел ее отец.
      – Я решил вернуться домой, – сказал Дру, – на тот случай, если политическая ситуация станет по—настоящему напряженной.
      – Ты думаешь, этого не произойдет? – сухо спросила Лейша. – Хотя ты ведь не знаешь Дженнифер Шарафи.
      – Да. Но зато ты знаешь. Лейша, скажи мне, что будет с Убежищем?
      В его голосе слышалась прежняя одержимость. Неужели Убежище питает его светлые сновидения?
      – Военные не расстреляют Убежище, если ты это имеешь в виду, – ответила Лейша. – Там, наверху, гражданские лица и примерно четверть из них – дети. Дженнифер всегда хватало политической осторожности, чтобы не пересекать грань, за которой может последовать серьезный ответный удар.
      – Люди меняются, – заметил Дру.
      – Возможно. Но даже если фанатизм пересилил здравый смысл Дженнифер, там много других разумных людей. Очень умный адвокат Уилл Сандалерос, и Касси Блументаль, и, конечно, ее взрослые дети...
      Лейша вдруг вспомнила, как сорок лет назад Ричард сказал: "Становишься другим, просидев десятки лет взаперти только с Неспящими..."
      – Ричард тоже здесь.
      – Ричард?
      – С Адой и малышом. Стелла суетилась вокруг них, когда я вошел. У Шона, кажется, грипп. Ты удивлена, Лейша?
      – Да. – Она неожиданно улыбнулась. – Ты прав, Дру, люди меняются. Тебе не кажется это забавным?
      – Не знал, что у тебя есть чувство юмора, Лейша.
      – Не дразни меня, Дру, – резко сказала она.
      – Я и не пытался, – улыбнулся он, и Лейша поняла, что Дру говорит правду. Возможно, их понятия о юморе очень разные.
      Вошел Ричард:
      – Привет, Лейша. Привет, Дру. Надеюсь, ты не возражаешь против нашего
      неожиданного визита. Я подумал...
      – Что если Наджла или Рики захотят связаться с тобой, то сделают это через меня? – закончила за него Лейша. – Ричард, дорогой... Мне кажется более вероятной кандидатурой Кевин. Он посредник Убежища...
      – Нет. Они не обратятся к Кевину, – сказал Ричард, и Лейша не спросила, откуда ему это известно. – Лейша, что будет с Убежищем?
      Все, словно сговорившись, задавали ей этот вопрос. Ей, которая просидела – "надувшись", как говорила Сьюзан Меллинг, – тридцать лет без дела в пустыне. Что творится с ее близкими?
      – Не знаю, Ричард. Что, по—твоему, сделает Дженнифер?
      Ричард отвел взгляд:
      – Она взорвет весь мир, если решит, что это необходимо для ее безопасности.
      – Ты понимаешь, что говоришь, Ричард? Значит, философия Убежища до сих пор сводится к личным нуждам одного человека. Ты правда так думаешь?
      – По—моему, такова любая политическая философия, – ответил Ричард.
      – Нет, – не согласилась Лейша.
      – Любая, – на сей раз возразил Дру.
      – Только не Конституция, – неожиданно для себя сказала Лейша.
      – Посмотрим. – Дру разгладил дорогую ирландскую шерсть, прикрывавшую его высохшие ноги.
      Убежище, где не было ни ночи, ни дня, ни времен года, всегда жило по часовому поясу западного полушария. Этот факт неожиданно поразил Дженнифер своей гротескностью. Убежище, земля обетованная Неспящих, форпост следующей ступени эволюции человека, все эти годы было привязано к Соединенным Штатам древнейшими узами – узами времени. Стоя во главе Совета Убежища в 6:00, Дженнифер решила, что, как только кризис минует, эти путы будут разорваны. Убежище изобретет собственную систему времяисчисления, свободную от понятий дня и ночи и унизительных жизненных циклов Спящих. Убежище покорит время.
      – Пора, – произнес Уилл Сандалерос. – Огонь.
      Члены Совета стояли, положив ладони на полированный металлический стол либо сжав кулаки, глаза были прикованы к экранам. Взволнованные, решительные, полные боли лица. Чтобы заменить жеребьевку выборной системой, Дженнифер потратила десять лет. Она долго маневрировала, чтобы получить именно этот состав Совета, отговаривала людей от выдвижения своей кандидатуры, убеждала, торговалась, бросала пробные камни, ждала, шла на компромиссы. И теперь у нее был Совет, способный, за одним исключением, поддержать в решающий для всех Неспящих момент и освободить их навсегда от устаревшего государства, потерявшего всякое значение в человеческой эволюции.
      Роберт Дей, патриарх большой и богатой семьи, десятилетиями рассказывал о Неспящих, которых во время его детства оскорбляли и ненавидели в Соединенных Штатах.
      Кэролайн Ренлей, молодой блестящий эксперт по коммуникациям, фанатично верила в биологическое превосходство Неспящих по Дарвину.
      Касси Блументаль, стоящая рядом с Дженнифер, участвовала в событиях, приведших к суду над Дженнифер.
      Пол Алеон, математик—экономист, который не только предвидел крушение основанной на И—энергии экономики Америки, когда закончатся международные патенты, но спрогнозировал будущее Убежища в качественезависимого государства.
      Джон Вонг, сорокапятилетний адвокат, гордился тем, что Неспящие обращались к нему только по вопросам интерпретации контрактов. Но Вонг, историк, понимал значение отправления правосудия для законопослушных людей во времена непростых перемен и верил в перемены.
      Чарлз Стоффер, глава внешней безопасности Убежища. Как все хорошие солдаты, он пребывал в постоянной готовности отразить удар.
      Барбара Барчески, шестьдесят три года, молчаливая, задумчивая, глава фирмы, занимающейся моделированием корпоративной информации. Долгое время Дженнифер не была уверена в Барчески. Она занималась изучением политических систем с эпохи Возрождения до промышленных революций и ранних орбитальных утопий и за многие десятилетия пришла к убеждению, что неограниченный технологический прогресс и верность сообществу в корне несовместимы. Изучение парадоксов, как знала Дженнифер, небезопасно. Она ждала. В конце концов Барбара Барчески поддержала Дженнифер.
      Доктор Раймонд Толивери, шестьдесят один год, глава исследователей Лаборатории Шарафи. Дженнифер никогда не сомневалась в его поддержке – он был ее соавтором. Трудность заключалась только в том, чтобы провести Толивери в Совет, так как загруженность работой превратила его в затворника.
      И еще там были Уилл Сандалерос, Наджла с мужем. Ларе Джонсон и Гермиона Шарафи. Они стояли напряженно и гордо, полностью осознавая последствия того, что собирались предпринять.
      Только Рики, прислонившись к дальней стене купола, глядел в пол, сложив руки на груди. Гермиона избегала смотреть в его сторону. Наверное, они поссорились. И именно невестка Дженнифер встала на сторону справедливости. Дженнифер подавила щемящее чувство материнской вины. Сейчас не время обдумывать неудачу с сыном.
      Уилл включил коммуникационную сеть Убежища, экраны интеркомов и голосцены в зданиях, наружные громкоговорители. Дженнифер расправила складки белого аббая и шагнула вперед.
      – Граждане Убежища. Говорит Дженнифер Шарафи. В куполе Совета сейчас проходит экстренное заседание. Соединенные Штаты ответили на нашу Декларацию независимости объявлением о вторжении, назначенном на завтрашнее утро. Этого нельзя допустить. Разрешить их делегации высадиться в Убежище означало бы согласиться начать переговоры – тогда как никакие переговоры невозможны, свидетельствовало бы о нерешительности – тогда как мы настроены решительно, допускало бы возможность экономического и судебного наказания – тогда как мы правы с точки зрения морали и эволюции. Делегация не должна высадиться в Убежище.
      Но, попытавшись силой остановить нищих, мы окажем себе плохую услугу. Неспящие не нападают, пока находятся в безопасности. Мы признаем самооборону, но не желаем войны. Мы хотим, чтобы нам позволили жить по—своему, быть свободными и добиваться счастья собственным трудом.
      Самое большее, что мы можем предпринять, чтобы остановить нищих, это устроить им демонстрацию той силы, которую мы не станем применять, если нас к этому не вынудят. Демонстрация, санкционированная властью Совета Убежища, будет транслироваться одновременно по всем основным информационным сетям Соединенных Штатов.
      Кэролайн Ренлей набрала код на своем пульте. Уилл Сандалерос по закрытому каналу отдавал распоряжения службе внутренней безопасности Убежища. На экранах всех интеркомов Убежища и Земли, подключенных к пяти серьезным информационным сетям ишаков, появилось изображение ветхого спутника, орбитального комплекса "Кагура", что в переводеозначало "божественная музыка".
      Дженнифер комментировала передачу.
      – Говорит Совет Убежища. Правительство Соединенных Штатов объявило о вторжении в Убежище завтра утром под видом миротворческой делегации. Однако не может быть подлинного мира там, где существует физическое и экономическое принуждение. Мы не давали согласия на этот визит. Если Соединенные Штаты не уважают наше желание, то это означает, что они оставляют за собой право превентивного удара. Мы не позволим напасть на Убежище.
      С целью не допустить такого нападения и продемонстрировать, как далеко мы можем пойти, защищая свой дом. Убежище проводит настоящую демонстрацию. Мы не хотим, чтобы наш выход из состава Соединенных Штатов омрачался обвинениями в сокрытии важной информации. Мы действительно хотим избежать войны, показав, насколько ужасной она может быть.
      Перед вами орбитальная станция Убежища "Кагура". На ней остались только животные: домашний скот, насекомые, птицы и пресмыкающиеся, мелкие грызуны.
      В пакете, находящемся на станции, находится организм, разработанный генетиками Убежища. Он распространяется воздушным путем. В его генетический код встроен механизм самоуничтожения, который сработает спустя семьдесят два часа после активации. Сейчас этот пакет будет дистанционно вскрыт из Убежища.
      На спутнике ничего не изменилось. Легкий ветерок, созданный системами жизнеобеспечения, пробежал по листьям. Корова, жевавшая листья, закатила глаза и со стоном рухнула.
      С неба камнем упали птицы. Жужжание насекомых смолкло. Спустя две минуты только листья шелестели под смертоносным ветерком.
      Дженнифер тихо произнесла:
      – Станция "Кагура" открыта для посещения научных экспедиций, желающих проанализировать это явление. Если вы прибудете раньше, чем истекут семьдесят два часа, наденьте полный защитный костюми проявляйте максимальную осторожность. Мы советуем дождаться окончания инкубационного периода.
      Аналогичные пакеты в больших количествах размещены вНью—Йорке, Вашингтоне, Чикаго и Лос—Анджелесе.
      Не пытайтесь высадить делегацию в Убежище завтра или нанести упреждающий удар. В противном случае мы будем считать ответный удар справедливым. Вы только что видели, во что он выльется.
      Расставаясь с вами, мы, Убежище, хотим напомнить высказывание одного из ваших великих государственных деятелей, Томаса Пейна: "Мы сражаемся не за порабощение, а за освобождение страны и за жизненное пространство для честных людей".
      Кэрблайн Ренлей оборвала передачу.
      Экраны Совета сейчас же заполнила информация о происходящем в Убежище. Люди стекались в центральный парк, где обычно отмечали День Памяти. Растения не оградили защитными решетками, и Дженнифер, пристально наблюдавшая за происходящим, решила: хороший знак, что никто не ступает по посадкам.
      В Убежище никого заранее не известили о демонстрации на "Кагуре", кроме членов Совета, тщательно отобранных выпускников университетов, которые разместили пакеты на Земле, и работников службы безопасности. Дженнифер выдержала трудную битву за такую секретность. Выборные советники, горячо преданные своим избирателям, хотели обсудить с ними новое оружие, и Дженнифер пришлось напомнить о собственном судебном процессе, вызванном предательством Неспящего из прежнего Убежища. Совет неохотно подчинился.
      – Убежище – не военная машина! – кричал в интерком Дуглас Вагнер, первопоселенец, в юности активный борец за мир. Со своими огромными организаторскими способностями он мог приобрести очень большое влияние.
      – Возьмите его тихо, – попросила Дженнифер так, чтобы слышал только Уилл. – Не давайте им объединиться. – Она пыталась наблюдать за всеми экранами одновременно.
      – Нас должны были оповестить! – кричала женщина. – Чем же Убежище отличается от общества нищих, если решения, касающиеся нас, принимают, не считаясь с нами? Нам не сказали об этой части плана борьбы за независимость! – Женщину окружила небольшая толпа.
      – Я ее знаю, – сказала Советник Барчески. – Уилл, приведите ее в зал заседаний, я с ней поговорю.
      Ожил экран связи со службой безопасности:
      – В секторе "Б" все спокойно, Уилл. Люди, похоже, согласны, что демонстрация была необходима.
      – Хорошо, – отозвался Уилл.
      – Идут, – произнес Советник Дей.
      Группа жителей Убежища решительно шагала к куполу Совета, стены которого заранее сделали непрозрачными. Внешний экран показал, как они попытались открыть дверь и убедились, что купол заперт. Компьютер непринужденно произнес:
      – Совет выслушает ваши соображения по поводу демонстрации силы Убежища, но в данный момент мы должны сосредоточиться на реакции Земли. Приходите, пожалуйста, позже.
      Неспящие громко протестовали минут десять, потом ушли.
      Начались передачи с Земли.
      – ...беспрецедентная террористическая угроза со стороны тех, кого давно уже подозревали не только в отсутствии лояльности, но и в том, что они социально опасны...
      – ...мгновенный кризис в нарастающем противостоянии между орбитальным комплексом Убежища и правительством Соединенных Штатов...
      – ...паника в четырехгородах,предположительнозаминированных смертоносным вирусом, хотя официальные лица...
      – ...ошибочно считать, что объявленную угрозуестьвозможность осуществить. Американский эксперт по генемодам, доктор Стэнли Кассенбаум, находится сейчас здесь, чтобы...
      – Леди и джентльмены, президент Соединенных Штатов!..
      Информационные сети ишаков среагировали быстро.
      Неторопливый раскатистый голос президента Мейерхоффа вселял уверенность в сердца людей.
      – Граждане Америки, Соединенные Штаты получили угрозу от террористов из орбитального комплекса "Убежище". Они заявляют о возможности причинить нам серьезный вред посредством незаконно генетически модифицированных вирусов.Они угрожают развязать бактериологическую войну, если федеральная делегация попытается высадиться завтра в Убежище. Это недопустимо. Соединенные Штаты давно приняли решение не торговаться с террористами ни при каких обстоятельствах. В то же время безопасность и благополучие граждан имеют первоочередное значение.
      Жители Нью—Йорка и Чикаго, Вашингтона и Лос—Анджелеса, не покидайте ваши дома. Соединенные Штаты не позволятспекулировать на вашей безопасности. В данный момент команды экспертов обеспечивают вашу защиту. Я повторяю: самое лучшее, что вы можете предпринять, – это сохранять спокойствие...
      Информационные программы показывали толпы беженцев. Над землей летели потоки аэромобилей; вагоны супермонорельсов были забиты до отказа; шоссе заполнили наземные автомашины.
      Передача из Белого дома так и не ответила на вопрос, попытается ли делегация высадиться в Убежище завтра утром.
      – Оставляют за собой свободу выбора, – мрачно произнес Советник Дей. – Ошибка.
      – Спящие, – презрительно заметил Советник Алеон.
      Спустя час после демонстрации со станции "Кагура" Убежище получило послание из Белого дома с требованием немедленно сдать все нелегальное оружие, включая преступные биологические препараты. В ответ Убежище процитировало Патрика Генри: "Дайте мне свободу, или..."
      Спустя два часа после демонстрации Убежище отправило еще одну многоканальную передачу, в которой объявило, что пакеты со смертоносным генемодным вирусом спрятаны в Вашингтоне, Далласе, Новом Орлеане и Сент—Луисе.
      Люди побежали из Сент—Луиса, в Новом Орлеане разразился настоящий бунт. Из Чикаго, Нью—Йорка и Лос—Анджелеса эвакуация продолжалась теми же темпами.
      Какая—то истеричка из Атланты сообщила, что все голуби на ее террасе мгновенно сдохли. Люди начали покидать Атланту. Бригада противохимической защиты обнаружила, что птицы отравились крысиным ядом, но к этому времени уже поступило сообщение о падеже скота возле Форт—Ворта.
      Дженнифер подалась к экрану:
      – Какая беспомощность!
      Протесты в Убежище достигли высшей точки и стихли. Спонтанные лидеры либо дискутировали с советниками за закрытыми дверями, либо были "изолированы" в здании, негласно подготовленном службой безопасности Сандалероса, либо занимались сбором подписей на официальных петициях, обычной формой выражения протеста. Раньше этого было достаточно.
      – Нищие совершенно не умеют планировать, – заметила Дженнифер. – Даже когда это жизненно важно.
      – Лейша, – робко произнесла Стелла, – нам ничего не нужно сделать для... безопасности?
      Лейша сидела перед тремя экранами интеркомов, настроенными на разные информационные сети, и даже Стелла не могла разрушить эту стену молчания.
      – Как же я не подумал об этом раньше! – воскликнул Джордан. – Прошло так много времени с тех пор, когда кто—то ненавидел Неспящих... Стел, кто у нас здесь остается на этой неделе? Может быть, нам установить дежурство,
      если понадобится...
      – Компаунд обнесен И—полем шестого класса, патрулируемым тремя вооруженными охранниками, – сказал Дру.
      Стелла и Джордан изумленно уставились на него.
      – С сегодняшнего утра, – прибавил Дру. – Извините, что не предупредил вас. Я не ожидал, что Убежище пойдет на такое.
      – Как ты догадался, что они задумали? – Стелла снова стала агрессивной.
      – Кевин Бейкер догадался.
      – На него похоже, – фыркнула Стелла.
      – Спасибо, Дру, – сказал Джордан, и у Стеллы хватило совести выглядеть немного виноватой.
      – У нас нет выбора, – сказала Мири Никосу. В лаборатории Рауля столпились восемь Суперов, примчавшихся, услышав объявление о демонстрации на "Кагуре". Некоторые побежали в лабораторию Мири, прячась от демонстрантов и от службы безопасности – с каких пор в Убежище появились мундиры. Официальный приказ "оставаться в помещениях" разнесся по всем аудиоканалам – с каких пор в Убежище командуют? Дети включили интеркомы, связывавшие три здания.
      Обычные интеркомы в Убежище не работали.
      Терри Мвакамбе разразился потоком брани. Краешком сознания Мири отметила, что ругательства, должно быть, как—то связаны с математическими прогрессиями, раз они получаются у Терри настолько естественно.
      Он немедленно активизировал скрытую коммуникационную сеть.
      – Никос? Ты там? Кто с тобой?
      Никос появился на экране:
      – Диана, Кристи, Аллен, Джеймс, Тошио.
      – Где Джонатан?
      – У меня, – к линии подключился Марк. – Мири, они созрели.
      – Что будем делать? – Кристи крепко обнимала одиннадцатилетнюю плачущую Луди.
      – Мы ничего не можем сделать, – сказал Никос. – Это не противоречит нашему соглашению. Они стараются освободить Убежище для всех нас.
      – Из—за них нас всех убьют! – закричал Рауль. – Или от нашего имени они убьют сотни тысяч других людей. В любом случае нам определенно наносят вред!
      – Вопросы внешней обороны, – возразил Никос, – не касаются Нищих.
      – Это предательство, – холодно произнес Аллен. – Охранники в мундирах, приказы не покидать зданий, отключение связи – Господи, я видел, как они арестовывают людей на улице! За преступление думать по—другому! Чем это отличается от убийства Тони? Но если другие бессильны, то мы можем что—то предпринять.
      – Они наши родители... – сказала Диана с болью, на которую всей душой откликнулась Мири.
      – Мы свяжемся со всеми Нищими, где бы они ни были, – решительно произнесла Мири. – Кто знает, где сейчас Питер? Терри, найди его. Потом мы все тщательно обсудим.
      "Для нашего блага", – прибавила она про себя.
      Спустя три часа после демонстрации Убежище передало, что полностью уничтожит генемодный вирус, если конгресс одобрит указ президента о том, что корпоративное объединение "Убежище, Инк." получает статус независимого государства.
      Государства, которые были теснее других связаны с Соединенными Штатами, официально заклеймили "бунтовщиков" за террористические акты, но отказались ввести торговое эмбарго. Зарубежные комментаторы указывали, что давление Белого дома может привести к нежелательным откровениям в вопросе о том, как сильно американские союзники зависят от широкого международного финансирования и генемодных исследований, контролируемых Убежищем.
      Страны, которые в данный момент не входили в число союзников Соединенных Штатов, осудили стороны за моральное варварство. Только Италия, в которой снова воцарился социализм, умудрилась занять оригинальную позицию. Рим провозгласил Убежища Неспящих борцами за освобождение рабочего класса, которые поведут мир к новой эре использования информационных сетей для служения труду.
      Шаттл с международной научной группой отправился к "Кагуре". По стране прокатилась волна демонстраций с требованием запретить ему вернуться на Землю.
      Одного Неспящего, который жил в Нью—Йорке, вытащили из квартиры и забили до смерти.
      Убежище разразилось еще одним посланием: "Ни один человек не хорош настолько, чтобы управлять другим без его согласия. – А.Линкольн".
      – Это для тебя, – сердито сказала Стелла. – Они путают революцию и Гражданскую войну. Дженнифер приплела Линкольна только потому, что ты занималась его изучением!
      Лейша не ответила.
      – Захватив орбитальный комплекс без предупреждения, мы поступим безнравственно. – Никос послал программу цепочек в другие здания, где собрались Суперы. Этика, история, солидарность сообщества тщательно сбалансированы не менее весомыми противоположными ценностями. Такая цепочка больше характерна для Аллена, чем для Никоса. Мири одобряла этот лаконизм, значит, Никос не занимает резко противоположной позиции.
      У Кристи возникла идея предупредить Убежище, и в цепочке появились новые элементы: Пирл Харбор. Израиль. Хиросима. Генерал Уильям Текумсе Шерман. Нейтралитет Парагвая. Цепочки Суперов редко включали военную историю; Мири не знала, что память Кристи зафиксировала так хорошо эти факты.
      Одиннадцатилетняя Луди сказала:
      – Я не могу угрожать моей маме!
      "А я могу", – подумала Мири и посмотрела на Никоса, на Кристи, на Аллена, на непредсказуемого Терри.
      Цепочки вероятностей свивались в петли, завязывались в узлы, вращались.
      – Уилл, еще одна группа граждан требует пропустить их в купол Совета, – сказала Советник Ренлей.
      Сандалерос обернулся:
      – Как они прошли так далеко? Ведь был приказ не покидать помещения?
      – Как? – переспросила Барчески с некоторым отвращением. – Ногами. Сколько сторожей у вас там, снаружи? И насколько наши граждане боятся их?
      Дженнифер спокойно сказала:
      – Никто не стремится запугать людей.
      – Они и не боятся, – заметила Барбара Барчески. – Они требуют возможности войти и поговорить с вами.
      – Нет, – ответил Сандалерос. – Пока нам не до разговоров.
      – Тогда никто не поинтересуется, что вы сделали, чтобы получить независимость, – произнес Рики Шарафи впервые за три часа.
      – С ними Хэнк Кимбал, – сказала Кэролайн Ренлей. – Мы работали вместе с ним над системами защиты. Охранное поле купола может не выдержать.
      Касси Блументаль подняла глаза от терминала.
      – Выдержит.
      Спустя некоторое время недовольные ушли.
      – Дженнифер, – сказал Джон Вонг. – Сеть номер 4 усиленно агитирует за то, чтобы взорвать Убежище вместе с нашими "предполагаемыми детонаторами" одним махом.
      – Они не сделают этого, – ответила Дженнифер. – Только не Соединенные Штаты.
      – Ты рассчитываешь на порядочность нищих, – удивился Рики Шарафи.
      – Я думаю, Рики, – сдержанно сказала Дженнифер, – что, если бы ты пережил столько, сколько мы с Уиллом, ты был бы другого мнения о порядочности нищих. Я попрошу тебя воздержаться от высказываний.
      Похоже, легкий надрыв в голосе не укрылся только от Рики.
      Ричард Келлер незаметно вошел в голокомнату и встал позади Стеллы и Джордана, прислонившись к дальней стене. Первым его увидел Дру. Юноше Ричард казался сдавшимся, ушедшим в себя, хотя Дру не мог понять своих ощущений. В конце концов Ричард женился снова, родил ребенка, путешествовал по всему миру, учился и работал. И все же Дру почему—то считал, что Лейша, спрятавшаяся в пустыне, не сломалась, а Ричард – сдался.
      Бессмыслица какая—то. Дру еще некоторое время боролся с абстракциями, а потом, как обычно, отказался от попыток облечь их в слова.
      Ричард сгорбился, слушая воинственные вопли комментаторов, требовавших смерти его детей, которых он не видел уже сорок лет.
      Если правительство взорвет Убежище, вдруг подумал Дру, у Ричарда все же останутся Ада с Шоном. А если бы Шон погиб, например, от какого—то несчастного случая, появился бы у Ричарда еще один ребенок? Пожалуй. А если бы умер и этот, Ричард завел бы следующего.
      Дру начал понимать, почему именно Ричард сдался.
      – Обращение президента Соединенных Штатов к Убежищу. – Лицо Мейерхоффа заполнило экран Убежища. "Это характерно для Спящих, – подумала Дженнифер, – укрупнять изображения, считая, что это укрупняет действительность". В куполе Совета все, свободные от наблюдений за мониторами, быстро собрались у экрана.
      Работал канал двухсторонней связи.
      – Говорит Дженнифер Шарафи, Глава исполнительной власти и президент Совета орбитального комплекса "Убежище". Мы принимаем вашу передачу, господин президент. Пожалуйста, продолжайте.
      – Мисс Шарафи, вы преступно нарушаете Кодекс Соединенных Штатов.
      – Мы больше не являемся гражданами Соединенных Штатов, господин президент.
      – Вы также нарушаете Соглашение ООН 2042 года и Женевскую конвенцию.
      Дженнифер ждала, когда президент поймет, что своими словами согласился придать Убежищу статус независимого государства. Она уловила момент, когда он это осознал, и ответила:
      – Вынесите на одобрение конгресса резолюцию о том, что Убежище является независимым от Соединенных Штатов обществом, и ситуация будет исчерпана.
      – Соединенные Штаты не пойдут на это, мисс Шарафи. Мы не ведем переговоры с террористами. Но мы привлечем к суду каждого члена Совета Убежища за государственную измену.
      – Поиски независимости от тирании не являются государственной изменой. Господин президент, если вы не можете сказать нам ничего нового, я не вижу смысла продолжать беседу.
      Взгляд президента стал колючим.
      – Если сегодня до полуночи вы не раскроете госсекретарю местонахождение ваших пакетов с биологическим оружием, завтра утром Соединенные Штаты атакуют Убежище.
      – Нет, господин президент. Ваши обычные средства, с которыми мы довольно хорошо знакомы, не смогут их обнаружить. Материалы и методы неизвестны Соединенным Штатам. Господин президент...
      Снаружи раздались сигналы тревоги. Касси Блументаль не поверила своим глазам: охранное И—поле было прорвано. Уилл Сандалерос бросился восстанавливать прозрачность окон. Но прежде чем он успел это сделать, дверь купола Совета открылась, и на пороге появилась группа Суперталантливых детей во главе с Мирандой Шарафи.
      – ...в настоящий момент нам больше нечего обсуждать, – закончила Дженнифер. Выражение лица президента изменилось при звуках сигналов тревоги. Касси Блументаль быстро перекрыла все каналы связи с Землей.
      Двадцать семь Суперов вошли в зал заседаний.
      Уилл Сандалерос резко сказал:
      – Что вы здесь делаете? Идите домой!
      – Нет, – ответила Мири. Взрослые переглянулись: не привыкли к отсутствию заикания и дергания. Однако теперь дети казались им еще более чужими.
      – Миранда, домой! – прогремела Гермиона. Дженнифер быстро двинулась вперед, чтобы овладеть ситуацией, которой нельзя было позволить выйти из—под контроля.
      – Миранда, что ты здесь делаешь? Ваше поведение неуместно и опасно.
      – Это ваша вина, – сказала Мири. Дженнифер пришла в ужас, увидев выражение глаз внучки.
      – Миранда, либо вы немедленно уйдете, либо наша охрана выпроводит вас силой. Это военный штаб. То, что вы хотите сказать Совету, терпит до окончания кризиса.
      – Нет, – сказала Мири. – Это касается кризиса. Вы угрожали Соединенным Штатам без согласия жителей Убежища. Ты убедила остальных членов Совета, или запугала, или подкупила...
      – Уберите детей, – обратилась Дженнифер к Уиллу. Охранники уже столпились в переполненном куполе. Одна из женщин схватила Мири за руки. Никос очень громко сказал:
      – Мы, Суперы, установили полный контроль над всеми системами Убежища. Наши скрытые программы вы не в состоянии обнаружить.
      Женщина, державшая Мири, выглядела сконфуженной. Доктор Толивери в ярости воскликнул:
      – Невозможно!
      – Не для нас, – ответил Никос.
      Дженнифер оглядела детей, лихорадочно соображая.
      – Где Терри Мвакамбе?
      Никос проговорил в интерком, закрепленный на лацкане:
      – Терри, возьми на себя терминал Касси Блументаль и соедини его с системой внешней обороны Чарлза Стоффера.
      Касси Блументаль сдавленно застонала. Она ввела голосовые команды в консоль, потом переключилась на клавиатуру и стала быстро печатать. Ее глаза широко раскрылись. Чарлз Стоффер рванулся вперед. Он отпечатал команды, которые, подумала оцепеневшая Дженнифер, наверное, были кодами программы. Дженнифер попыталась говорить спокойно:
      – Советник Стоффер?
      – Мы потеряли контроль. Но ракетные отсеки открываются... А теперь закрываются.
      – Сообщите Соединенным Штатам, что вы уничтожите все пакеты с вирусами на Земле в обмен на неприкосновенность жителей Убежища, кроме членов Совета. Сообщите им, что разрешите федеральной комиссии проинспектировать Убежище. Или это сделаем мы, Суперы.
      Роберт Дей резко втянул воздух:
      – Вы не можете.
      – Нет, можем, – произнес Аллен без тени сомнения в голосе.
      – Вы же дети! – сказал кто—то хрипло.
      – Мы то, чем вы нас сделали, – произнесла Мири.
      Дженнифер посмотрела на внучку. Этот испорченный и избалованный ребенок пытается помешать ей, Дженнифер Шарафи, которая вызвала к жизни Убежище одной лишь силой воли, стремится разрушить все, над чем трудилась Дженнифер, за что страдала, что вынашивала всю свою жизнь... Нет.
      Она сказала охранникам:
      – Отведите всех в помещение для задержанных и поместите в надежную комнату. Но сначала заберите у каждого все технические приспособления. – Она немного поколебалась. – Разденьте их догола, и не оставляйте даже такой одежды, которая выглядит безобидной. Ничего.
      – Дженнифер! – воскликнул Роберт Дей. – Они же наши дети!
      – Значит, таков ваш выбор? – сказала Миранда.
      Много лет назад Дженнифер подавила свою ненависть. И вот она снова нахлынула из всех потайных уголков сознания, куда Дженнифер запрещала себе заглядывать... На какое—то мгновение у нее потемнело в глазах от ужаса.
      – Немедленно найдите Терри Мвакамбе и заприте с остальными. Не забудьте тщательно обыскать.
      – Дженнифер! – воскликнул Джон Вонг.
      – Ты знаешь, не так ли, – Мири обращалась прямо к Дженнифер, – что Терри нечто большее, чем мы все, вместе взятые... или ты думаешь, что знаешь. Тебе кажется, что ты понимаешь нас, как Спящие всегда считали, что понимают тебя. Они никогда не верили в твою человечность, правда? Поэтому ты не принадлежала к их сообществу. Ты была злой, холодной, расчетливой – и много умнее их. Все Неспящие считали себя на голову выше остальных, которых прозвали нищими. Вы убили одного из нас, потому что больше не могли его контролировать. Он не вписывался в твои рамки сообщества. А теперь мы способны делать такое, что вы себе даже вообразить не можете. Кто же теперь нищий, бабушка?
      – Разденьте их, обыщите. И... И задержите моего сына, – Дженнифер не узнала собственный голос.
      Мири сама начала раздеваться. После мгновения потрясенной тишины, подчиняясь быстрой команде Никоса, другие дети тоже принялись снимать одежду. Никто из Суперов, даже самые маленькие, не плакал.
      Мири стащила через голову рубашку:
      – Ты отдала свою жизнь сообществу. Но мы, Суперы, не принадлежим к этому сообществу, не так ли? Во—первых, мы видим сны. Ты знала об этом, Дженнифер? Спящий научил нас светлым сновидениям. – Мири сбросила сандалии.
      – Система связи не работает, – в голосе Касси Блументаль слышалась паника.
      – Прекратите, – сказал Чарлз Стоффер. – Дети, оденьтесь!
      – Нет, – ответила Мири. – Потому что тогда мы будем выглядеть, как члены вашего сообщества, правда, Дженнифер?
      Ожил интерком.
      – Мы взяли Терри Мвакамбе. Он не сопротивляется.
      – И даже твоя собственная община по—настоящему тебе безразлична, – продолжала Мири. – Иначе бы ты согласилась с нашими требованиями. В этом случае только ты предстала бы перед судом по обвинению в государственной измене. Нищие там, внизу, гарантировали бы остальным членам Совета неприкосновенность. Теперь их всех осудят за политическое преступление. Ты не захотела их спасти, потому что это означало бы для тебя отказ от тотального контроля. Но ты в любом случае проиграла. В день, когда убила Тони.
      Мири осталась обнаженной. Суперы смотрели на Дженнифер холодными, недетскими глазами, будто думали... думали о чем—то неведомом... Мири нисколько не стеснялась: соски напряглись, темные волосы на лобке были такими же густыми, как у Дженнифер. Она улыбалась, высоко подняв голову.
      Рики вышел вперед и набросил на плечи Мири свою рубашку. В первый раз девочка отвела взгляд от Дженнифер. Она мучительно покраснела и прошептала:
      – Спасибо, папа.
      Касси Блументаль устало сказала:
      – Только что в Белый дом отправлено заранее записанное сообщение. Нам прислали копию. В нем рассекречены места размещения и способы нейтрализации каждого пакета с вирусами в Соединенных Штатах.
      – Ни одна из внешних систем обороны Убежища не действует, – произнес Чарлз Стоффер.
      – Защитное поле вокруг купола для задержанных не работает. Я не могу восстановить его... – вторила Кэролайн Ренлей.
      Касси Блументаль сказала:
      – Вторая запись отправлена в... в Нью—Мексико...
      Миранда рыдала на грудиотца,сломленнаянервнымнапряжением шестнадцатилетняя девочка.

      Лейша смотрела передачи о беспорядках в стране. Из небытия всплывали старые лозунги. "Ядерную бомбу на Неспящих!" Неужели они держали все эти плакаты и знамена в пыльных подвалах тридцать или сорок лет? Снова та же риторика, то же отношение, те же "бородатые" шуточки в дешевых информационных сетях. "Что получится, если скрестить Неспящего с питбулем? Челюсти, которые никогда не разжимаются". Этот анекдот Лейша слышала еще в Гарварде шестьдесят семь лет назад.
      Она негромко произнесла:
      – "И обратился я и увидел, что нет ничего нового под солнцем, и что не проворным достается успешный бег, не храбрым победа, не искусным благорасположение..."
      Джордан и Стелла с беспокойством смотрели на нее. Негуманно волновать их патетическими цитатами. Особенно после долгого молчания. Следует поговорить с ними, объяснить им, что она чувствует...
      Она так устала.
      Больше семидесяти лет она видит одно и то же. "Если ты идешь по улице в Испании и сто попрошаек просят у тебя по доллару, а ты им не дашь, и тогда они в ярости бросаются на тебя..." Убежище. Закон, иллюзорный творец универсального сообщества. Калвин Хок. И за всем этим – Соединенные Штаты: богатые, процветающие, близорукие, великолепные и мелочные, не желающие, вечно не желающие уважать ум. Удачу, везение, веру в Бога, патриотизм, красоту, дерзость или отвагу, мужество и хватку – да, но никогда – интеллект. Не существование Неспящих вызвало все эти беспорядки, а сама идея и ее последствия.
      Как было в других странах? Лейша не знала. За восемьдесят три года она ни разу не покидала Соединенные Штаты надолго. Да и не стремилась.
      – Я всегда любила свою страну. – Лейша тут же поняла, насколько странным должно казаться такое неожиданное проявление чувств.
      – Лейша, милая, не хочешь бренди? Или чашечку чаю? – спросила Стелла.
      – Когда ты так говоришь, ты мне очень напоминаешь Алису.
      – Лейша, – вмешался Дру, – мне кажется, неплохо бы тебе...
      – Лейша Кэмден! – раздался голос с голосцены. Стелла ахнула.
      Передачи из Белого дома, бунтующего Нью—Йорка, снимки Убежища со спутников – все исчезло. Молодая девушка с крупной, немного раздутой головой и огромными черными глазами застыла посреди научной лаборатории, заставленной незнакомым оборудованием. На ней была тонкая синтетическая рубашка, шорты и простые шлепанцы, непокорные черные волосы стянуты на затылке красной лентой. У Ричарда, о присутствии которого Лейша забыла, вырвался сдавленный стон.
      – Говорит Миранда Сирена Шарафи, из Убежища. Я – внучка Дженнифер Шарафи и Ричарда Келлера. Советом Убежища это послание не санкционировано.
      Легкое сомнение отразилось на серьезном юном личике девушки. Похоже, что она никогда не улыбалась. Сколько ей лет? Четырнадцать? Шестнадцать? Она говорила с легким акцентом, придающим ее словам особую серьезность. Лейша невольно сделала шаг к голосцене.
      – Нас здесь 28 человек, старше десяти лет. Мы – нечто большее, чем Неспящие. Нас называют Суперталантливые, и я – самая старшая. Мы захватили Убежище, послали данные о местонахождении пакетов с биологическим оружием вашему президенту, дезактивировали системы обороны Убежища и остановили войну за независимость.
      – Боже правый! – сказал Джордан. – Дети.
      – Если вы получите мое сообщение, значит, мы, Суперы, арестованы моей бабушкой и Советом Убежища. Однако мы не сможем здесь оставаться. Я изучила все, что касается вас, Лейша Кэмден, и вашего воспитанника Дру Арлина. Светлые сновидения очень помогают нам, Суперам.
      Дру пристально смотрел на Миранду Шарафи. Лейша отвела взгляд.
      – Я не знаю, что произойдет дальше, – продолжала Миранда. – Может быть. Убежище позволит нам взять шаттл или ваше правительство заберет нас. Может быть, самые младшие Суперы останутся здесь. Но некоторым из нас срочно понадобится улететь из Убежища, поскольку мы добьемся ареста Совета Убежища по обвинению в заговоре с целью государственного переворота. Нам необходимы место, оборудованное системой безопасности, и квалифицированный юрист. Вы были адвокатом, мисс Кэмден. Не можем ли мы приехать к вам?
      У Лейши защипало в глазах.
      – Думаю, что с нами будет несколько Норм, в том числе мой отец, Ричард Шарафи. Вряд ли вы сможете напрямую связаться со мной и ответить на эту передачу, хоть и не знаю наверняка ваших возможностей.
      – Уж не такие, как у них, – произнесла Стелла так, будто у нее закружилась голова. Дру бросил на нее насмешливый взгляд.
      – Благодарю вас. – Миранда переступила с ноги на ногу, отчего показалась еще более юной. – Если... если Дру Арлин будет с вами, когда вы получите это сообщение, и если вы позволите нам приехать к вам, пожалуйста, попросите его остаться. Я бы хотела с ним познакомиться.
      Миранда вдруг улыбнулась настолько откровенно, что Лейша была поражена. Она уже не ребенок.
      – Мы придем к вам нищими, – сказала Миранда. – Нам нечего предложить, нечем торговать. Мы просто нуждаемся в помощи. – На экране возникло трехмерное графическое изображение из словесных цепочек, в которых каждое слово или фраза соединялось со следующей. Все было раскрашено в различные цвета, чтобы сделать предельно ясными любые оттенки смысла. Шар медленно вращался.
      – Что, черт возьми, это такое? – спросила Стелла.
      Лейша встала и быстро обошла шар, пристально всматриваясь.
      – Я думаю... это философская аргументация.
      – А—хх! – выдохнул Дру.
      Лейша зацепилась за фразу, выведенную зеленым цветом: разногласия в доме: Линкольн. И внезапно села на пол.
      Стелла нашла выход во взрыве хозяйственных хлопот.
      – Если их разместить по двое, можно открыть западное крыло и переселить Ричарда с Адой в...
      – Я уеду, – тихо сказал Ричард.
      – Но Ричард! Твой сын... – Стелла смущенно осеклась.
      – То была другая жизнь.
      Стелла покраснела. Ричард тихо выскользнул из комнаты, взглянув на Дру, который ответил ему таким же прямым взглядом.
      Лейша изучала цепочки Миранды, пока голограмма не исчезла. Когда она подняла взгляд на троих оставшихся в комнате, Стелла ахнула.
      – Лейша...
      – Все меняется, – Лейша сияла. – Появляются второй и третий шансы, четвертый и пятый.
      – Ну конечно, – ответила озадаченная Стелла. – Лейша, пожалуйста, встань!
      – Все и правда меняется, – повторила Лейша, как маленькая девочка. – И не просто количественно. Даже для нас. Все—таки, все—таки, все—таки!
      Их было тридцать шесть. Они прилетели на правительственном самолете из Вашингтона. Двадцать семь "Суперталантливых": Мири, Никос, Аллен, Терри, Диана, Кристи, Джонатан, Марк, Луди, Джоанна, Тошио, Питер, Сара, Джеймс, Рауль, Виктория, Анна, Марта, Билл, Одри, Алекс, Мигуэль, Брайан, Ребекка, Кэти, Виктор и Джейн. И четверо "нормальных" Неспящих детей: Джоан, Сэм, Хако и Андрула. И еще пятеро родителей, казавшиеся более скованными, чем их дети. В том числе Рики Шарафи.
      Он очень напомнил Лейше Ричарда, каким тот был после суда над Дженнифер: нетвердая походка, неизбывная боль в глазах.
      Все члены Совета Убежища находились сейчас в вашингтонской тюрьме.
      – Мой отец здесь? – тихо спросил Рики в первый вечер.
      – Нет. Он... он уехал, Рики.
      Казалось, он ничуть не удивился.
      Миранда Шарафи – Мири – сразу взяла в свои руки инициативу. Покончив с организационными хлопотами. Мири с отцом пришли в кабинет Лейши.
      – Спасибо, что позволили нам приехать сюда, мисс Кэмден. Мы хотим обсудить условия проживания, а платить мы сможем, как только ваше правительство разморозит наши активы.
      – Зовите меня Лейша. Это правительство теперь и ваше. Нам не нужна никакая плата. Мири. Будьте как дома. Мы рады принять вас у себя.
      Мири изучающе смотрела на нее. Странные глаза, подумала Лейша, кажется, они видят то, чего не видят остальные. Взгляд девочки смущал. Как глубоко этот мозг – усовершенствованный, особый, лучший – проникает в тайны души Лейши?
      Наверное, то же когда—то чувствовала Алиса рядом с сестрой. А Лейша не понимала.
      Улыбка преобразила Мири.
      – Спасибо, Лейша. Мне кажется, вы считаете нас своим сообществом, и за это мы тоже искренне благодарны. Но мы все же предпочли бы платить вам. Мы – иагаисты, знаете ли.
      – Знаю. – Лейша спросила себя, как обстоит дело с чувством юмора у Мири. Все—таки ей всего шестнадцать лет.
      – А... а Дру Арлин еще здесь? Или на гастролях?
      – Он вас ждал.
      Мири вспыхнула. "Вот как! – подумала Лейша. – Вот как..."
      Дру взглянул на Мири с откровенным интересом и протянул руку.
      – Привет, Миранда.
      – Я бы хотела поговорить с вами, – Мири густо покраснела, – о нейрохимическом влиянии светлых сновидений на мозг. Я проводила кое—какие исследования, может быть, вам будет любопытно взглянуть на ваше искусство с научной точки зрения... – Лейша поняла запинающуюся тираду девочки правильно: это был подарок. Она предлагала Дру то, что считала лучшей частью себя – свою работу.
      – Спасибо, – в глазах Дру вспыхнул огонек. – Я буду рад.
      Лейша еще раньше спрашивала себя, не ревностно ли ей оттого, что Дру переметнулся к Мири. Нет. Желание защитить вспыхнуло в ней стеной огня. Если Дру вздумает использовать этого необычного ребенка, чтобы добраться до Убежища, она его уничтожит. Мири заслуживает лучшего, потому что она сама лучше...
      Мири улыбнулась во второй раз. Дру все еще держал ее за руку.
      – Вы изменили нашу жизнь, мистер Арлин. Я расскажу вам.
      – Пожалуйста. И зовите меня Дру.
      Лейша снова взглянула на Миранду: черные волосы, румянец, раздутая голова. Стена огня разрасталась. Миранда забрала у Дру свою руку.
      – Мне кажется, – сказал Рики Шарафи, – что Мири надо поесть. Лейша, мы сильно истощим ваши запасы. Позвольте нам расплатиться. Вы даже не представляете, что могут сделать Терри, Никос и Диана с вашим коммуникационным оборудованием.
      Рики взглянул на Лейшу и грустно улыбнулся. Лейша поняла, что Рики так же боится возможностей своей дочери, как когда—то Лейша боялась светлых сновидений Дру, и так же втайне ими гордится.
      – Жаль, что вы не знали мою сестру Алису, – обратилась Лейша к Рики. – Она умерла в прошлом году.
      Казалось, он понял все, что она хотела сказать этой простой фразой.
      – Мне тоже жаль.
      Мири вернулась к вопросу о плате:
      – И когда ваше... наше правительство разморозит наши активы, мы все станем богатыми по здешним меркам. Я, собственно, собиралась спросить, не поможете ли вы тем, кто хочет создать компании, зарегистрировать их в штате Нью—Мексико. Мы ведь несовершеннолетние. Нам понадобятся легальные компании, которыми руководят взрослые, а мы станем там работать по найму.
      – Я никогда этим не занималась, – осторожно ответила Лейша. – Но могу предложить сведущего человека. Это Кевин Бейкер.
      – Нет. Он работал посредником для Убежища.
      – Разве он не был честен?
      – Да, но...
      – С вами он тоже будет честным. Кевина всегда интересовал бизнес.
      Мири сказала:
      – Я обсужу с остальными.
      – Но даже если мы пригласим Кевина Бейкера, – продолжала Мири, – нам все же понадобится адвокат. Вы будете представлять наши интересы?
      – Спасибо, нет. – Лейша пока не могла объяснить Мири свой отказ. – Но могу порекомендовать нескольких хороших юристов. Джастин Саттер, например, дочь моего очень старого друга.
      – Спящая? – спросила Мири.
      – Она очень хороший адвокат. И именно это имеет значение, не так ли?
      – Да, – сказала Мири.
      – Может быть, это к лучшему, – сказал Рики Шарафи. – Вашим адвокатам предстоит работать с законами о собственности Соединенных Штатов в конце концов. Возможно, нищая прекрасно в них разбирается.
      – Если вы собираетесь жить здесь, Рики, вам придется перестать употреблять это слово, – сказала Лейша. – Во всяком случае, в этом смысле.
      – Извините.
      Вот как все просто. А человеческие существа воображают, будто понимают что—то в генетических манипуляциях!
      Дру вдруг спросил у Мири:
      – Убежище когда—нибудь перейдет к вам по наследству?
      – Да, – спустя некоторое время задумчиво проговорила Мири. – Возможно, спустя сто лет. Или больше. Но когда—нибудь перейдет.
      Дру и Мири обменялись взглядами, и Дру наконец улыбнулся.
      – Годится.

      Лейша сидела на своем любимом плоском камне в тени тополя. Ручей совершенно высох. В четверти мили, вниз по пересохшему руслу медленно шел кто—то из Суперов, склонившись к земле. Наверное, Джоанна; ее очаровали ископаемые, и она занималась конструированием трехмерной цепочки мыслей, описывавшей связи между копролитами и орбитальными станциями. Мири назвала это поэзией и добавила, что никто из них не "строил поэзию", пока они не начали заниматься светлыми сновидениями.
      Неподалеку сумчатая крыса зарывалась в сухую землю. Короткие передние лапки рыли землю со скоростью механического бура, а длинные задние лапы отбрасывали выкопанное в сторону. Внезапно зверек повернул голову и посмотрел на Лейшу: у него были круглые ушки и выпуклые блестящие черные глаза. На макушке виднелась странная шишка. Опухоль в начальной стадии, подумала Лейша. Зверек вернулся к своей работе. На границе света и тени воздух дрожал от лютой жары, несмотря на начало июня.
      Лейша знала, что если она обернется, то увидит, как на высоте сорока футов над компаундом молекулы воздуха искажались новым видом энергетического поля, с которым экспериментировал Терри. Он сказал, что это будет крупное открытие в области прикладной физики. Кевин Бейкер вел переговоры с "Самсунгом", "Ай—би—эм" и "Кениг—Роттслером" по поводу регистрации некоторых патентов Терри.
      Лейша сбросила ботинки и носки. Это было небезопасно; она находилась за пределами зоны, где электронные средства разгоняли скорпионов. Но так приятно ощущать босыми подошвами шершавую поверхность камня, теплую даже в тени.
      Лейша ждала, когда Мири прибежит к ней с обвинениями. Пора бы ей появиться; должно быть, девочка засиделась взаперти в своей лаборатории. Или, может быть, она с Дру, несколько дней назад вернувшимся с гастролей.
      Сумчатая крыса исчезла.
      – Лейша!
      Фигурка в зеленых шортах яростно мчалась от компаунда. Восемь, семь, шесть, пять, четыре, три...
      – Лейша! Почему?
      Суперы всегда начинают с конца.
      – Потому что я так хочу, Мири.
      – Хотите? Защищать бабушку от обвинения в государственной измене? Вы, написавшая глубокую, исчерпывающую книгу об Аврааме Линкольне?
      Лейша поняла, какое отношение имеет к разговору ее книга. За последние три месяца она понемногу усвоила, как думают Суперы, научилась восстанавливать пропущенные звенья, когда эта девочка, ставшая для нее важнее всех после смерти Алисы, разговаривала с ней.
      – Садись, Мири. Я хочу объяснить тебе, почему я решила стать защитником Дженнифер.
      – Я постою!
      – Садись, – повторила Лейша, и Мири откинула черные волосы со лба и сердито плюхнулась на камень, даже не посмотрев, нет ли на нем скорпионов.
      Как много прозаических земных вещей Мири еще предстоит усвоить!
      Лейша заранее тщательно отрепетировала свою речь.
      – Мири, мы с твоей бабушкой принадлежим к первому поколению Неспящих. Нас объединяло нечто общее с предшественниками. Мы понимали, что невозможно одновременно добиться и равенства – вы зовете это солидарностью, – и личного превосходства. Когда личности предоставлена свобода выбора, то одни станут гениями, а другие – завистливыми нищими.
      Поэтому два поколения предпочли неравенство. Мой отец выбрал его для меня. Кенцо Иагаи выбрал его для американской экономики. Калвин Хок, о котором ты ничего не знаешь...
      – Знаю, – перебила Мири.
      – Конечно. Глупое замечание. Ну вот, Хок встал на сторону рожденных неравными и попытался немного исправить уравнение, покарав превосходство. Из всех Неспящих только Тони Индивино и твоя бабушка старались создать такое сообщество, которое так же ценило бы свою солидарность – "равенство" тех, кто является его членами, – как и разнообразные личные достижения этих членов сообщества. Дженнифер потерпела фиаско. И с каждой неудачей становилась более фанатичной, пытаясь добиться своего, сваливая вину за все промахи на людей, не принадлежащих к сообществу. Сужая рамки определения. Теряя самообладание. Думаю, тебе это лучше известно.
      Но хотя Дженнифер все дальше и дальше уходила от своей мечты о сообществе, сама идея – "Мечта Тони" – заслуживает восхищения, несмотря на ее прекраснодушный утопизм. Разве ты не простишь свою бабушку ради этой светлой мечты?
      – Нет. – Лицо Мири застыло. Молодые не прощают. Разве Лейша простила собственную мать?
      – Поэтому вы защищаете ее? – спросила Мири. – В память о прекрасной мечте?
      – Да.
      Мири встала. На ногах остались крошечные отпечатки камня. Черные глаза впились в Лейшу.
      – Сужая рамки определения сообщества, бабушка убила моего брата Тони. – Она пошла прочь.
      Лейша на мгновение онемела от шока, потом вскочила и босиком побежала за девочкой.
      – Мири! Подожди!
      Мири послушно остановилась и повернулась к ней. Глаза девочки были сухими. Лейша наступила на острый камень и запрыгала от боли. Мири помогла ей дойти до камня, где валялись размякшие от жары ботинки и носки.
      – Проверьте, нет ли в них скорпионов, – приказала Мири, – почему вы улыбаетесь?
      – Не обращай внимания. Ты всегда удивляешь меня своими знаниями. Мири, ты бы исключила меня из категории лиц, чье поведение может быть оправдано? Или Дру? Или твоего отца?
      – Нет!
      – Но все мы с течением времени переоцениваем ценности. Вот в чем ключ, дорогая. Вот почему я собираюсь защищать Дженнифер.
      – В чем ключ? – резко спросила Мири.
      – Перемены. И еще, Мири, Неспящие живут долго. А за это время много воды утечет. Даже Спящие меняются. Дру пришел ко мне нищим. Теперь он обогатил науку, изменив процесс мышления у Суперталантливых. Нельзя никому отказывать в оправдании. Dum spiro, spero, Мири? Ты понимаешь, что я хочу сказать?
      – Я подумаю, – проворчала Мири.
      Лейша вздохнула. Размышления Мири на эту тему будут настолько сложными, что Лейша, вероятно, даже не узнает собственных аргументов, если увидит их в сооружении из цепочек на голограмме.
      Мири вернулась в дом, а Лейша, надев носки и ботинки, продолжала сидеть на плоском камне, глядя в пустыню.
      Люди меняются. Нищие становятся артистами. Талантливые адвокаты – отчаявшимися бездельниками. Морские эксперты могут статьбродягами. Возможно, Спящие не могут стать Неспящими – или могут?
      "Тони, – сказала Лейша, – испанские нищие разные. И тот, которому ты сегодня дал доллар, завтра может изменить мир. Или стать отцом того человека, который его изменит. Не существует стабильной экологии торговли, как не существует ничего постоянного и тем более застойного. И непродуктивного. Нищие – это только генетические линии, временно протянутые между сообществами".
      Сумчатая крыса вынырнула из норы и обнюхала примулу. Опухоль у нее на голове имела слишком правильную форму и казалась чем—то вроде датчика. Зверек был генемодом – здесь, в пустыне, вопреки всем законам и ожиданиям.
      Лейша завязала ботинки и встала. Она вдруг почувствовала себя юной, невинной девушкой. Преисполненной энергии и света.
      Так много предстоит еще сделать.
      Она побежала к компаунду.