Вынужденная мера

Он передернул плечами.

— Неужто вам нравится такая музыка?

— Конечно. А вам?

— Дребедень, — ответил он. — Какофония.

— Что же вы предпочитаете?

— Оперу, — сообщил мне бармен и отправился обслуживать другого посетителя. Я так и не понял, шутит он или нет.

«Зефиры» завершили свой номер, и матросы на танцплощадке захлопали в ладоши, но их никто не поддержал. Продолжая покачиваться в такт только что отгремевшей мелодии, певец подался к микрофону и с придыханием произнес: «Спасибо, спасибо», — как будто ему внимала многотысячная аудитория.

— А теперь, — объявил певец, — мы исполним старую песенку Чака Берри.

«Старой песенкой» оказалась «Долговязая Салли». И впрямь старье. Во всяком случае, достаточно древняя, коль скоро я прекрасно помнил, что песнь сия — творение Литтл Ричарда, а вовсе не Чака Берри. Под неё я, бывало, отплясывал с девчонками в таких же дурацких заведениях. Это было во времена, когда негры ещё считались забавными существами. Не людьми, а просто приложением к музыке. Разумеется, я тогда ещё и не помышлял о женитьбе. В те дни белые парни могли спокойно заходить в бар «Аполлон» в Гарлеме.

Ох, эти старые добрые времена.

«Долговязую Салли» они исполнили просто здорово: громко и недлинно. Джудит презирает рок-н-ролл, и это грустно: мне он всегда нравился. Но, когда я подрастал, рок-н-ролл ещё не успел войти в моду. Тогда он считался грубой утехой низших сословий, и начинающие музыканты играли произведения Лестера Лэнина и Эдди Дэвиса, а Леонард Бернстайн ещё не знал, что такое твист.

Но времена меняются.

Наконец «Зефиры» завершили выступление, подключили к своим усилителям проигрыватель и пустили пластинку, после чего спустились с подмостков и потянулись к стойке. Когда Роман поравнялся со мной, я тронул его за плечо.

— Позвольте вас угостить.

Он изумленно взглянул на меня.

— С какой стати?

— Я — поклонник Литтл Ричарда.

Негр обглазел меня с головы до ног.

— Не заговаривайте мне зубы.

— Я не шучу.

— Тогда мне — водки, — сказал он, устраиваясь на соседнем табурете.

Когда бармен подал стакан, Роман осушил его единым духом и сказал:

— Сейчас пропустим ещё по одной, а потом пойдем потолкуем о Литтл Ричарде.

— Хорошо.

Получив вторую порцию, Роман отправился к дальнему столику. Я побрел за ним. Серебристый пиджак музыканта поблескивал в полумраке. Мы сели, Роман заглянул в свой стакан и сказал:

— Давай-ка полюбуемся серебряным кругляшом.

— Что?

— Жетон, — поморщившись, объяснил негр. — Бляха, мальчик. Если у тебя её нет, я ничего не скажу.

Наверное, вид у меня сделался вконец обескураженный.

— Господи, когда же они наймут хоть одного легавого с мозгами? — со вздохом молвил Роман.

— Я не легавый.

— Так я и поверил. — Он взял стакан и поднялся.

— Погодите, — остановил я его. — Хочу показать вам кое-что.

Раскрыв бумажник, я вытащил служебное удостоверение. Негр склонился над ним, щуря глаза в полутьме.

— Не врешь, — сказал он, наконец. И, хотя в голосе Романа слышались насмешливые нотки, он снова сел за столик.

— Не вру, — подтвердил я. — Я врач.

— Ладно, пусть врач, хотя от тебя и разит легавым. Что ж, давай установим правила. Видишь вон тех четверых парней? В случае чего они заявят под присягой, что ты показал мне карточку врача, а не бляху полицейского. Это получение показаний обманным путем. В суде такое не проходит, мальчик. Тебе все ясно?

— Я просто хочу поговорить.

— Верю, — ответил Роман и, отпив глоток, тускло ухмыльнулся. — Мир слухами полнится.

— Правда?

— Правда. — Он взглянул на меня. — Откуда вы узнали обо мне?

— Есть разные способы.

— Какие же?

Я передернул плечами.

— Да всякие.

— Кто меня ищет?

— Я.

Негр расхохотался.

— Вы? Шутки в сторону, приятель. Уж вам-то ничего не нужно.

— Ну что ж, — я встал. — Вероятно, я обратился не по адресу.

— Погоди-ка, мальчик.

Я остановился. Роман поигрывал своим стаканом и смотрел в стол.

— Сядь, — велел он мне.

Я сел. Продолжая таращиться на свой стакан, музыкант изрек:

— Товар — что надо. Дерьмом не разбавляем. Высшего качества. И за высокую цену, понял?

— Понял, — ответил я.

Роман нервно почесал локти и запястья.

— Сколько мешков?

— Десять, пятнадцать. Сколько есть.

— Сколько надо, столько и будет.

— Тогда пятнадцать, — сказал я. — Но сперва посмотрю.

— Ладно, ладно, сперва посмотри. Товар в порядке. — Он снова принялся чесать руки сквозь серебристую ткань пиджака. Потом вдруг улыбнулся. — Но сначала скажи мне одну вещь.

— Что такое?

— Кто тебя навел?

— Анджела Хардинг, — после минутного колебания ответил я.

Похоже, он был озадачен. Неужто я дал маху? Роман заерзал на стуле, как человек, мучительно ищущий какое-то решение, и, наконец, спросил:

— Она что, твоя подружка?

— Вроде того.

— Когда ты с ней виделся?

— Вчера.

Негр медленно кивнул.

— Вон дверь, — сообщил он мне. — Даю тебе тридцать секунд. Не успеешь убраться, разорву на части. Слышишь, легавый? Тридцать секунд.

— Ладно, — сказал я. — Это была не Анджела, а её подруга.

— Кто такая?

— Карен Рэндэлл.

— Отродясь не слыхал.

— А я думал, ты знаешь её как облупленную.

Роман покачал головой.

— Нет.

— Мне так сказали.

— Значит, тебе наврали, мальчик. Наврали с три короба.

Я полез в карман и достал фотографию Романа.

— Это было в её комнате в колледже.

Негр молниеносно выхватил у меня снимок и разорвал его пополам.

— Какая-такая фотография? — невозмутимо спросил он. — Знать не знаю. Никогда не видел эту девицу.

Я откинулся на спинку стула. Роман злобно зыркнул на меня.

— Брось это дело, — посоветовал он.

— Я пришел сюда за покупкой, — сказал я. — И уйду, как только куплю то, что мне нужно.

— Ты уйдешь немедленно, если у тебя есть голова на плечах.

Он снова принялся чесать руки. Взглянув на него, я понял, что больше мне ничего не выведать. По доброй воле парень говорить не будет, а заставить его я не мог.

— Что ж, ладно, — я встал, «забыв» на столе очки. — Кстати, ты не знаешь, где можно достать тиопентал?

Его зрачки на миг расширились.

— Чего?

— Тиопентал.

— Никогда не слышал. А теперь катись, пока кто-нибудь из тех славных парней у стойки не затеял с тобой драку и не раскроил твой поганый череп.

Я вышел на улицу. Было холодно. Опять моросило. Я посмотрел в сторону Вашингтон-стрит, на яркие огни других заведений, в которых посетителей оделяли рок-н-роллом, стриптизом и наркотиками. Выждав полминуты, я вернулся в бар.

Мои очки по-прежнему лежали на столике. Взяв их, я повернулся и обвел взглядом зал. Роман стоял в телефонной будке в углу.

Что ж, это и требовалось выяснить.

4

За углом в конце квартала была грязная забегаловка, где подавали гамбургеры за двадцать центов. Эта дыра гордо сияла огромной витриной, за которой трапезничали смешливые девчонки и двое-трое доходяг в длинных, почти до пола, драных плащах. В углу сидели трое моряков, они хохотали и хлопали друг дружку по спине, вспоминая победы на любовном фронте и мечтая о новых завоеваниях. В глубине зала виднелся телефон.

Я позвонил в Мемориалку и спросил доктора Хэммонда. Девушка соединила меня с отделением неотложной помощи, где он сегодня дежурил.

— Нортон, это я, Джон Берри.

— В чем дело?

— Мне нужны ещё кое-какие сведения из архива, — сказал я.

— Тебе повезло, — ответил он. — Похоже, нынче у нас выдался спокойный вечер. Две-три царапины и пара пьяных драчунов. Что ты хочешь узнать?

— Запиши. Роман Джонс. Черный, лет двадцать пять. Мне надо знать, лежал ли он у вас и наблюдался ли амбулаторно. И когда.

— Хорошо. Роман Джонс. Стационар и амбулатория. Сейчас проверю.

— Спасибо.

— Ты ещё позвонишь?

— Нет. Скоро заеду.

Как выяснилось впоследствии, я выразился чересчур мягко.

Повесив трубку, я вдруг обнаружил, что голоден, и купил «горячую собаку» с кофе, поскольку не мог заставить себя съесть гамбургер в такой дыре. Во-первых, потому что при их приготовлении нередко используются конина, крольчатина, субпродукты и прочая гадость, которую можно раздобыть по-дешевке. Во-вторых, потому что бактерий, гнездящихся в одном гамбургере, достаточно, чтобы заразить целое войско. Уровень заболеваемости трихинеллезом, например, в Бостоне в шесть раз выше, чем в среднем по стране. Нет, лучше не рисковать.

У меня есть дружок-бактериолог, день-деньской просиживающий в лаборатории, выращивая микроорганизмы, которыми заражены пациенты. Этот парень настолько запуган, что уже не ходит в рестораны, даже к «Джозефу» или «Локе-Обер». Всегда проверяет, хорошо ли прожарена отбивная. Живет в постоянном страхе. Однажды я обедал в его обществе, и это был сущий кошмар. С бедняги сходит семь потов, пока он расправляется со вторым блюдом. Так и кажется, что вместо куска мяса он видит перед собой чашку петри, полную крови, с плавающими в ней колониями микроорганизмов. Стафилококк, стрептококк, грамотрицательные бациллы. Его жизнь безнадежно испорчена.

Как бы там ни было, но сосиска в хлебе безопаснее, хотя и ненамного. Посему я съел именно это изысканное блюдо и запил его кофе, любуясь сквозь витрину запрудившей улицу толпой.

И вспоминая Романа. Мне очень не понравилось то, что я от него услышал. Он торгует дурманом, это было ясно. Вероятно, тяжелыми наркотиками. Гашиш-то любой раздобудет. ЛСД больше не выпускают, но её предшественницу, лизергиновую кислоту, до сих пор тоннами производят в Италии, и любой студент, украв из лаборатории несколько реактивов и склянок, может сделать из неё ЛСД. А получить псилоцибин и ДМТ и того легче.

Возможно, Роман приторговывает опиатами — морфием и героином. Если так, дело значительно усложняется. Достаточно вспомнить, как он повел себя, услышав имена Анджелы Хардинг и Карен Рэндэлл. Я не знал, какая между ними существует связь, но был почти уверен, что скоро выясню это.

Покончив с сосиской, я вновь выглянул в окно и увидел торопливо шагавшего мимо Романа. Он смотрел прямо перед собой и не заметил меня. На его напряженной физиономии читалась тревога.

Залпом проглотив остатки кофе, я поспешил за ним.

5

Я отстал примерно на полквартала. Негр протискивался сквозь толпу, расталкивая прохожих. Так мы добрались до Стюарт-стрит. Здесь Роман свернул налево, к шоссе. Я последовал за ним. В этом конце улицы было безлюдно, и я замедлил шаг, плотнее закутавшись в плащ. Увы, я был без шляпы, и негр наверняка узнал бы меня, если бы ему пришло в голову оглянуться.

Роман миновал квартал и снова свернул налево. Он путал следы. Я немного растерялся и решил действовать ещё осторожнее. Негр продвигался вперед судорожной семенящей поступью явно напуганного человека.

Мы вышли на Харви-стрит, к двум китайским ресторанчикам. Я остановился и пробежал глазами вывешенное в витрине меню. Не оглядываясь, Роман миновал ещё один квартал и свернул направо. Я бросился за ним.

Южнее Общественного парка облик города разительно меняется. Вдоль Тримонт-стрит тянется вереница дорогих магазинов и прекрасных театров. Дальше идет Вашингтон-стрит. Она куда менее респектабельна — бары, шлюхи, кинотеатры, где крутят порнуху. Еще через квартал начинается и вовсе ад кромешный. Потом — район китайских забегаловок, а за ним — оптовые базы и склады. Главным образом, готового платья.

Вот куда меня занесло.

Свет в магазинах уже не горел. В витринах стояли рулоны тканей. Поблескивали широкие рифленые створки ворот складов. Тут же приютились две-три лавчонки, торговавшие полуфабрикатами, рядом — магазин театрального реквизита, в его витрине висели причудливые костюмы, гольфы для хористок, несколько армейских мундиров, парики. В подвальном помещении располагалась бильярдная, оттуда доносились глухие щелчки сталкивающихся шаров.

Тьма окутывала мокрые улицы, теперь почти безлюдные. Роман быстрым шагом миновал ещё один квартал и вдруг остановился. Я юркнул в какой-то подъезд и замер. Негр постоял немного, оглядывая улицу, и снова двинулся вперед. Я не отставал.

Роман несколько раз сворачивал, путая след, и часто останавливался, чтобы окинуть взором пройденный путь. Мимо проехала машина, её покрышки шипели на мокром асфальте. Негр шмыгнул в тень и переждал, пока автомобиль не скроется за углом.

Он явно нервничал.

Я шел за ним минут пятнадцать, не понимая, чего он хочет. Парень то ли осторожничал, то ли просто убивал время. Несколько раз он останавливался и, поднося к глазам ладонь, разглядывал какой-то зажатый в ней предмет. Я не мог сказать, что это было. Вероятно, карманные часы.

Наконец Роман направился на север. Он шел переулками, огибая Общественный парк и капитолий штата, и я не сразу уразумел, что парень держит путь к Маячному холму.

Так мы шагали ещё минут десять. Должно быть, моя бдительность притупилась. Роман внезапно куда-то исчез. Юркнул за угол и был таков. Я остановился, оглядел безлюдную улицу и прислушался, в надежде уловить топот ног. Увы. Ничего не услышав, я встревожился и бросился вперед.

И тут на мою голову обрушилось что-то тяжелое, холодное и мокрое. Удар пришелся точно в лоб, я почувствовал острую леденящую боль, а мгновение спустя ощутил мощный толчок в солнечное сплетение. Я рухнул на мостовую, все вокруг завертелось колесом, мне сделалось дурно. Раздался крик, потом — затихающий топот ног. Больше я ничего не помню.

6

Состояние было довольно занятное — как сон, в котором все искажено и не на своем месте. Дома вдруг почернели и выросли. Казалось, они неудержимо стремятся ввысь и вот-вот рухнут на меня. Я замерз и промок, дождь хлестал меня по лицу. Приподняв голову, я увидел, что мостовая вокруг сделалась красной.

Я приподнялся на локте, и кровь закапала на плащ. Тупо глядя на багровый асфальт, я с удивлением гадал, откуда взялось столько кровищи. Неужто из меня?

Внезапно свело желудок, и меня вырвало прямо на мостовую. Голова закружилась, все вокруг на миг позеленело.

Наконец я с трудом поднялся на колени. Издалека донесся нарастающий рев сирены. Я зашатался и привалился к какой-то машине. Где я? Безмолвную улицу окутывал мрак. Я таращился на залитую кровью мостовую и не знал, что мне делать.

Вой сирен был все громче. Спотыкаясь, я забежал за угол и остановился перевести дух. На улице, которую я только что покинул, сверкнула синяя вспышка. Я снова бросился наутек. Не знаю, далеко ли мне удалось убежать. Мне вообще было неведомо, где я. Поэтому я просто трусил вперед, пока не увидел стоянку, а на ней — такси с тихо урчащим мотором.

— В ближайшую больницу, — сказал я водителю.

Он всмотрелся в мою физиономию.

— Ничего не выйдет.

Я открыл дверцу и полез в машину.

— Брось, приятель! — гаркнул таксист, сердито захлопнул дверь и рванул с места.

Снова сирены. Далеко. Внезапно накатила тошнота. Я опустился на корточки, и меня опять вывернуло. С лица по-прежнему капала кровь, смешиваясь с блевотиной.

Дождь все не унимался. Я дрожал от холода, но это помогало мне оставаться в сознании. Выпрямившись, я попытался сориентироваться. Вашингтон-стрит была севернее. На ближайшем указателе виднелась надпись: Кэрли-авеню, но это ничего мне не говорило. Медленно, то и дело останавливаясь, я поплелся вперед.

Я мог лишь надеяться, что продвигаюсь в нужном направлении. К тому же, я терял кровь, но не знал, насколько быстро. Сделав два-три шага, я останавливался, прислонялся к стоявшим на улице машинам и переводил дух. Голова кружилась все сильнее и сильнее. В конце концов я споткнулся и упал. Колени с хрустом приложились к мостовой, боль пронзила меня насквозь. На миг в голове прояснилось, и я сумел подняться на ноги. В башмаках хлюпало, одежда пропиталась потом и дождевой водой. Решив воспользоваться этим хлюпанием в ботинках как своего рода звуковым маяком, я заставил себя идти дальше. Шаг — остановка. Шаг — остановка. Хлюп-хлюп. Хлюп-хлюп. Наконец кварталах в трех впереди показались огни, и я понял, что выберусь.

Шаг — остановка.

Я привалился к какой-то синей машине. Всего на миг, чтобы чуть-чуть отдышаться…

— … да тот самый парень, — услышал я. Меня поднимали, засовывали в машину, потом снова вытаскивали. Кто-то устроил мою руку на чьем-то плече, и мгновение спустя я пошел. Впереди сияли яркие лампы, горела вывеска: «НЕОТЛОЖНАЯ ПОМОЩЬ». Синяя. Прямоугольная. У дверей стояла медсестра.

— Полегче, полегче, не напрягайтесь.

Моя голова болталась из стороны в сторону. Я попытался что-то сказать, но в горле пересохло. Страшно хотелось пить. Я окоченел. Скосив глаза, я увидел, что меня тащит на себе какой-то лысый старик с косматой бородой. Я попытался потверже стать на ноги, чтобы избавить его от необходимости поддерживать меня, но колени подломились, как резиновые. Меня трясло.

— Ничего, парень, все в порядке. Ты просто молодец.

Старик говорил нарочито грубовато, стараясь ободрить меня. Подбежала медсестра. Она словно плыла в пятне света висевшего над дверью фонаря. Мельком взглянув на меня, сестра бросилась в приемный покой. Мгновение спустя оттуда выскочили двое санитаров и подхватили меня под руки. Ребята были дюжие. Я почувствовал, как мои ноги отрываются от земли. Носки туфель только чуть-чуть задевали покрытый лужами асфальт. Голова моя свесилась на грудь, и капли дождя забарабанили по затылку. Лысый старик побежал вперед, чтобы распахнуть двери.

Меня внесли в теплое помещение, уложили на мягкий стол и начали раздевать, но костюм и плащ насквозь пропитались водой и кровью, ткань липла к телу, и в конце концов одежду пришлось кромсать ножницами. Казалось, это продолжалось несколько часов. Я не мог открыть глаза: прямо над головой висела ослепительно-яркая лампа.

— Возьмите пробу на совместимость крови, — услышал я голос одного из стажеров. — Набор первой помощи и шовный материал — в четвертую палату.

В изголовье суетились люди, я ощущал кожей чьи-то пальцы, марлевые тампоны. Но едва-едва: холодный лоб окоченел. Меня уже успели раздеть, растереть жестким полотенцем, укутать одеялом и переложить на другой мягкий стол, который вдруг покатился по коридору. Я разомкнул веки и увидел лысого старика, который сочувственно смотрел на меня.

— Где вы его нашли? — спросил стажер.

— На машине лежал, — пустился в объяснения старик. — Вижу, лежит мужик. Думаю: пьяный отрубился. А ноги-то на дороге, вот я и остановился, чтобы оттащить, пока его не переехали. Тут и увидел, что одет прилично и весь в крови. И привез его сюда, а что с ним случилось — знать не знаю. Похоже, побили парня.

— При нем нет бумажника, — сообщил старику стажер. — Он должен вам деньги за доставку?

— Нет, ничего не надо, — ответил старик.

— Он наверняка захочет расплатиться.

— Не надо ничего, — повторил лысый таксист. — Поехал я.

— Сообщите дежурной сестре ваше имя, — попросил стажер, но старик уже был таков.

Меня вкатили в палату с голубыми кафельными стенами. Зажглась лампа, и надо мной нависли чьи-то лица, полускрытые марлевыми масками. Послышался скрип натягиваемых резиновых перчаток.

— Сначала остановим кровотечение, — сказал стажер. — Потом сделаем рентген. — Он взглянул на меня. — Вы в сознании, сэр?

Я кивнул и попытался заговорить.

— Не надо, молчите. Возможно, у вас сломана челюсть. Сейчас я только залатаю рану на лбу, а разбираться будем потом.

Медсестра омыла мне лицо теплой мыльной водой. Я заметил кровь на губке.

— Сейчас обработаем спиртом, — сказала сестра. — Немножко пощиплет.

Стажеры разглядывали мою рану и переговаривались.

— Запишите так: на правом виске поверхностная рана длиной шесть сантиметров.

Я едва почувствовал пощипывание. Спирт был прохладный и почти не раздражал. Стажер вставил в держатель изогнутую хирургическую иглу. Медсестра посторонилась, и он чуть повернул мою голову. Я боялся, что будет больно, но ощутил лишь легкое покалывание. Стажер сказал:

— Чертовски острое орудие. Можно подумать, что его полоснул хирург.

— Нож?

— Возможно, хотя сомневаюсь.

Медсестра перетянула мне руку жгутом и взяла кровь.

— Пожалуй, стоит ввести ему противостолбнячную сыворотку, — не прекращая штопать меня, рассудил стажер. — И пенициллин. — Обращаясь ко мне, он добавил: — Если «да», моргните один раз. «Нет» — два. У вас нет аллергии на пенициллин?

Я дважды моргнул.

— Вы уверены?

Я моргнул один раз.

— Хорошо, — сказал стажер и возобновил занятия рукоделием, вышивая у меня на лбу. Сестра сделала мне два укола. Еще один стажер молча осматривал меня.

Должно быть, я опять лишился чувств. А когда очнулся, то увидел возле своей головы громоздкий рентгеновский аппарат. И услышал чей-то раздраженный голос:

— Осторожнее, осторожнее.

Я снова потерял сознание и очухался уже в другой палате — на сей раз с салатовыми стенами. Стажеры просматривали на просвет ещё мокрые рентгеновские снимки и обменивались впечатлениями. Потом один из них подошел ко мне.

— Похоже, вы легко отделались, — сказал он. — Вероятно, у вас расшатались два-три зуба, но никаких трещин не видно.

В голове прояснилось. Настолько, что я, наконец, смог спросить их:

— Вы показывали снимки рентгенологу?

Стажеры замерли, мигом поняв, что я имею в виду. Читать снимки черепа чертовски трудно, тут нужен наметанный глаз. Впрочем, они явно не задумались о том, как я вообще догадался задать такой вопрос.

— Рентгенолога сейчас нет.

— Где он?

— Пошел в кафетерий.

— Приведите его, — велел я. Во рту было сухо, челюсть болела, и я еле шевелил языком. Подняв руку, я коснулся щеки и нащупал здоровенную опухоль, тоже очень болезненную. Неудивительно, что стажеры опасались трещин.

— Какое у меня число?

— Прошу прощения, сэр?

Я не мог внятно произносить слова, и стажеры плохо понимали меня.

— Я спрашиваю, какое у меня гематокритное число?

Они переглянулись.

— Сорок, сэр.

— Дайте воды.

Один из стажеров отправился за водой, второй как-то странно посмотрел на меня, словно впервые узнал о том, что я — человек.

— Вы врач, сэр?

— Нет, — ответил я. — Просто просвещенный пигмей.

Стажер смутился и достал записную книжку.

— Вы когда-нибудь лежали в нашей больнице, сэр?

— Нет, — ответил я. — И не намерен ложиться.

— Сэр, вы поступили к нам с глубокой раной…

— Черт с ней. Дайте зеркало.

— Зеркало?

Я вздохнул.

— Да, зеркало. Чтобы я мог посмотреть, хорошо ли меня заштопали.

— Сэр, если вы врач…

— Принесите зеркало.

И зеркало, и стакан воды прибыли на удивление быстро. Сначала я взял стакан и единым духом осушил его. Вода показалась мне чертовски вкусной.

— Вы бы помедленнее, сэр, — посоветовал стажер.

— Сорок — не такое уж плохое гаматокритное число, — ответил я ему, поднимая зеркало повыше и изучая порез на любу. Я злился на врачей, и это помогало забыть о боли. Разрез был ровный, плавно изогнутый и шел от брови к уху. Мне наложили примерно двадцать швов.

— Давно меня привезли? — спросил я.

— Час назад, сэр.

— Перестаньте величать меня сэром и возьмите новую пробу на гематокритное число, — велел я им. — Надо выяснить, нет ли у меня внутреннего кровоизлияния.

— Пульс у вас всего семьдесят пять, сэр, а цвет кожи…

— Действуйте!

Повинуясь моим указаниям, стажеры взяли ещё одну пробу, пять кубиков.

— Господи! — в сердцах воскликнул я. — Это же всего-навсего гематокрит!

Стажер виновато взглянул на меня и поспешно вышел. Видимо, работа в неотложке не идет на пользу. Ребята слишком расхлябанны. Чтобы установить гематокритное число, нужно не больше одного кубика крови. Достаточно проколоть палец.

— Меня зовут Джон Берри, — сообщил я другому стажеру. — Патологоанатом из Линкольновской.

— Да, сэр.

— Не надо записывать.

— Да, сэр, — он отложил блокнот.

— Я не ложусь в больницу, так что не нужно оформлять никаких бумаг.

— Сэр, на вас напали грабители…

— А вот и нет. Я споткнулся и упал. По собственной глупости.

— Сэр, характер увечий показывает…

— Мне плевать, если характер увечий отличается от описанного в учебниках. Я сообщил вам, что случилось, и дело с концом.

— Сэр…

— Не надо спорить, — отрезал я.

На белом халате стажера запеклись капельки крови. Надо полагать, моей.

— На лацкане нет таблички с именем, — заметил я.

— Так точно.

— Лучше бы нацепили. Мы, больные, не любим общаться незнамо, с кем.

Стажер глубоко вздохнул.

— Сэр, я — студент четвертого курса.

— О, боже.

— Сэр…

— Послушай, сынок, лучше тебе сразу кое-что уразуметь, — сказал я, радуясь тому, что впал в ярость: ведь она давала мне силы. — Может, тебе и интересно провести месяц стажировки в неотложке, но для меня все происходящее — далеко не забава. Позови доктора Хэммонда.

— Кого, сэр?

— Доктора Хэммонда, старшего ординатора.

— Хорошо, сэр.

Стажер пошел прочь, а я подумал, что, вероятно, был чересчур суров с ним. В конце концов, он только учился. И, похоже, был славным малым.

— Кстати, это вы накладывали швы? — спросил я.

— Да, — после долгого неловкого молчания ответил он.

— Хорошая работа.

Стажер улыбнулся.

— Спасибо, сэр.

— Перестаньте «сэрить». Вы осмотрели рану, прежде чем зашить ее?

— Да, с… Да.

— Какое у вас впечатление?

— Разрез удивительно ровный. Мне показалось, что он сделан бритвой.

Я усмехнулся.

— А может, скальпелем?

— Простите?

— По-моему, вам предстоит довольно интересная ночь, — ответил я. — Позовите Хэммонда.

Когда я остался один, боль снова взяла меня в оборот, вытеснив все мысли. Особенно сильно болел желудок, как будто я проглотил шар для игры в кегли. Я перевернулся на бок. Стало полегче. А вскоре появился Хэммонд в сопровождении вышеупомянутого студента четвертого курса.

— Привет, Джон, — сказал он.

— Привет, Нортон, как делишки?

— Я не видел, как тебя привезли, иначе…

— Неважно. Твои ребята прекрасно справились.

— Что с тобой стряслось?

— Несчастный случай.

— Тебе ещё повезло, — рассудил Нортон, осмотрев рану. — Порез неглубокий. Кровь хлестала струей, хотя по гематокритному числу этого не скажешь.

— У меня большая селезенка.

— Возможно. Как ты себя чувствуешь?

— Погано.

— Голова болит?

— Уже не так сильно.

— Тошнота? Сонливость?

— Да брось ты, Нортон.

— Лежи спокойно. — Он достал маленький фонарик и осмотрел мои зрачки, потом взял офтальмоскоп и проверил глазное дно, после чего занялся руками и ногами, дабы убедиться, что они не утратили чувствительность.

— Видишь, — сказал я. — Все в порядке.

— Возможно, у тебя гематома.

— Черта с два.

— Я хочу, чтобы ты остался на сутки. Понаблюдаем.

— Не получится. — Я сел на постели и поморщился от боли в желудке. — Помоги мне встать.

— Боюсь, что твоя одежда…

— Искромсана в клочья? Я знаю. Раздобудь мне белый халат.

— Белый халат? Это ещё зачем?

— Я хочу быть на ногах, когда привезут остальных.

— Каких ещё остальных?

— Потерпи немного, — ответил я.

Студент спросил, какой у меня размер, и отправился за халатом, но Хэммонд удержал его.

— Минутку. — Он повернулся ко мне. — Халат ты получишь, но при одном условии.

— Господи, Нортон, нет у меня никакой гематомы, разве что субдуральная, а она может проявиться и через несколько недель или месяцев.

— А может, эпидуральная.

— На снимках черепа не видно ни одной трещины.

Эпидуральная гематома образуется внутри черепной коробки при разрыве артерии вследствие пролома кости. Такое кровоизлияние увеличивает давление на мозг и может привести к смерти.

— Ты сам сказал, что рентгенолог ещё не видел их.

— Боже мой, Нортон, я же не восьмидесятилетняя старуха…

— Я дам тебе белый халат, если ты пообещаешь остаться тут до утра.

— Но не оформляй госпитализацию.

— Ладно, проведешь ночь в неотложке.

Я нахмурился. Похоже, выхода не было.

— Хорошо, я остаюсь.

Студент пошел за халатом. Хэммонд покачал головой.

— Кто это тебя отделал?

— Потерпи, скоро увидишь.

— А ты изрядно настращал стажеров.

— Я не хотел, но они малость расслабились.

— В рентгеновском сегодня дежурит Харрисон, — сказал Хэммонд. — Тот ещё коновал.

— Думаешь, меня это волнует?

Студент принес халат, и я оделся. Это было странное чувство: я уже много лет не облачался в белое. А ведь когда-то я даже гордился своей униформой. Теперь же ткань показалась мне жесткой, и я чувствовал себя неловко.

Кто-то разыскал мои мокрые окровавленные башмаки. Протерев их, я обулся. Я устал и совсем ослаб, но не мог позволить себе отдохнуть. Надо было покончить с этим делом уже сегодня ночью. Да, непременно.

Я выпил кофе и съел бутерброд, безвкусный, как бумага. Но подкрепиться было необходимо. Все это время Хэммонд оставался со мной.

— Кстати, я навел справки о Романе Джонсе, — сказал он.

— Да?

— Он обращался к урологу. Почечная колика. Взяли анализ мочи.

— И что же?

— Гематурия. Нуклеированные эритроциты.

— Понятно.

Классическая история. В клиники часто обращаются с жалобами на острую боль в нижней части живота и затрудненное мочеиспускание. Наиболее вероятный диагноз в таких случаях — камни в почках, один из пяти самых болезненных недугов, известных медицине. Почти сразу же после постановки диагноза пациенту дают морфий. Но, чтобы подтвердить необходимость инъекции, врач требует сначала взять анализ мочи на наличие крови. Камни в почках обычно вызывают раздражение и незначительные кровотечения в мочеиспускательном канале.