– Промахнулась! Пруст не писал детективов. К тому же я совсем на него не похож.

– Вылитый! Не спорь со мной! Со стороны видней!

– И кроме всего прочего у нас с ним разная сексуальная ориентация! – При этих словах он поднял ее на руки и понес в спальню.

– Ты меня снова хочешь? – засмеялась она по дороге. – Браво! Я не стану сопротивляться! Ведь ты меня не обманешь?

– В каком смысле?

– Ты ведь женишься на мне?

Разговоры о женитьбе напоминали ему какую-то забавную игру.

– Обязательно женюсь! – клялся он, укладывая девушку на постель.

Она еще о чем-то спрашивала, пока пришлось возиться с ее замысловатым бюстгальтером и тесными джинсами, но он уже ничего не слышал, а только громко сопел от усердия.

Патя тихонько посмеивалась, но вскоре и ей было не до смеха. Она металась и дергалась под ним, как под током высокого напряжения.

Потом они долго не могли отдышаться, истекая потом, не в силах выговорить ни слова.

Антон сделал коктейль, смешав текилу с апельсиновым соком.

– Это тебя взбодрит.

– Ты мне как папа…

«Это у нее скоро станет поговоркой! Впрочем, разница в семнадцать лет, ничего не поделаешь!»

– Пока ты делал коктейль, я провела инвентаризацию твоих компашек, – сообщила Патя, посасывая через соломинку напиток и перебирая свободной рукой лазерные диски, небрежно сваленные на пол. – Должна тебе признаться, что наши вкусы во многом близки.

Загрузив компакт-проигрыватель, она нажала кнопку пульта, и полилась теплая, неспешная мелодия.

Полежаев, не расставаясь со стаканом, присел на краешек дивана.

«А ведь это уже когда-то было. И девушка в постели, и песня на французском. Вот только вместо текилы – советское шампанское. Нет! Вкусы не совпадали! Как я упустил такую важную деталь?»

J'aime quand le vent nous taquine

quand il joue dans tes cheveux

quand tu te fais ballerine

pour le suivre a pas gracieux [3]

Девушка действительно подражала балетным па, вытягивая носки худеньких ног и переступая ими по воздуху. Руки ходили волнами по простыне.

«Не знал, что можно танцевать, лежа в постели! У нее это профессионально выходит! Наверно, последний писк у нынешней молодежи».

J'aime le calme crepuscule

quand il s'installe а pas de loup

j'aime а esperer crйdule

qu'il s'embraserait pour nous [4]

Она самозабвенно отдалась мелодии, словно какому-то магическому заклинанию. Глаза смотрели в одну точку, губы шептали слова песни, по щекам катились слезы.

Песня кончилась, а Патя еще долго не могла прийти в себя. Она смотрела отрешенно куда-то вверх, сквозь потолок.

Полежаев заговорил, потому что необходимо было что-то сказать, как-то разрядить возникшую напряженность:

– Адамо я услышал впервые по радио, еще в раннем-раннем детстве. И заболел его песнями. Мне почему-то казалось, что это поет женщина, очень красивая женщина. Слов я тогда не понимал. И даже не знал, что это по-французски. Просто пронзило душу, и все. Бывает так. Раз и навсегда, как любовь с первого взгляда. Потом, когда мне исполнилось десять лет, дядя подарил пластинку со знаменитыми «Ин Шалля» и «Томб ля нэж» [5]. Я был на седьмом небе от счастья. Слушал без конца. По ним, кстати, и учился французскому. Родителям вскоре это надоело. Они не понимали и не разделяли моего пристрастия. Пластинку стали от меня прятать. Боялись, наверно, что рехнусь. А я многие песни уже знал наизусть. И только листал словарь, чтобы докопаться до истины, дойти до сути. Время шло, а любовь не проходила. Я женился. Моя благонравная супруга, с претензией на интеллигентность, причитала каждый раз, когда я включал пластинку: «Опять этот французишка! Сколько можно?» И я слушал Адамо в те редкие минуты, когда жены не было дома. Потом подросла дочь. Я отдал ее в специализированную французскую школу. Я думал, выращу единомышленницу. Не тут-то было! Наверно, всем отцам кажутся странными вкусы детей. Моя дочь полюбила безголосую, занудную Милен Фармер. Когда я заводил Адамо, пользуясь отсутствием супруги, дочь только фыркала и презрительно усмехалась: «Как тебе не надоест слушать эту муть?» Не надоело. Дядя, подаривший мне пластинку, живет теперь в Америке. Папа давно умер. Мама далеко. Жену я бросил. Дочь не хочет меня знать. А музыка эта всегда со мной. С самого детства. Музыка не изменит. Не предаст.

Не меняя позы, Патрисия вдруг спросила, как ему показалось, совсем не к месту:

– Вы вчера что-нибудь нашли?

– Где? – не понял Антон.

– В квартире Констанции.

Он специально ни разу не заговорил с ней на эту тему. Вчера его интересовал только французский след.

Но это было вчера. А сегодня он счастлив с ней. И именно поэтому не хочет думать о страшном убийстве Констанции Лазарчук, о загадочном исчезновении журналиста. Ни о чем, ни о чем! Пусть все катится к чертовой матери! Счастье – недолговечная штука.

– У нее вчера был день рождения.

– Бедная Коко! – искренне посочувствовала Патя.

– И в холодильнике стоял нетронутый торт в виде крепости, с надписью «Моя любовь – моя Бастилия!». Ты что-нибудь в этом понимаешь?

– В торте или в Бастилии?

– Разумеется, в Бастилии.

– Только то, что для моего знаменитого предка пребывание там окончилось плачевно.

– Ну да. Ты говорила. И все же хотелось бы знать, при чем здесь Бастилия?

– Не усложняй. Французы любят свою революцию и даже гордятся ею. Почему Коко, будучи полукровкой, не могла позволить себе миленький тортик в виде бывшей тюряги? Бастилия, конечно, не Зимний дворец, но зато символ, который дорог сердцу каждого француза.

– А что ты скажешь на это?

Он протянул ей листок с напечатанным текстом, найденный в столе у Констанции Лазарчук. Девушка пробежала его глазами и воскликнула:

– Фантастика! Как это возможно? Ее убили по задуманному сценарию? А сценарий положили в стол?

– Не забывай, что Констанция задушена, а девушка в тексте отравлена тортом, который в реальности оказался нетронутым. И потом, не было в ванной никакого трупа… – Он осекся. – Хотя вообще-то труп, наверно, был.

– О чем ты? – не поняла Патя.

– Журналист, которого я вчера искал, наверняка тоже убит.

– С чего ты взял?

И тогда он показал ей первый текст, найденный у Шведенко.

– Стиль разный, – заметила Патя.

– Молодец! – похвалил Полежаев. – И я на это сразу обратил внимание. Но сюжетная связь между текстами несомненная.

– Как интересно! Как интересно! – легкомысленно шептала она, снова и снова перечитывая отрывки. – Тебе не интересно, что там случилось дальше?

Антон поморщился.

– Если каждый отрывочек будет сопровождаться всамделишным трупом, тогда не знаю…

– Тот, что найден у Коко, написан получше, – продолжала она свой литературный анализ.

– Констанция была не просто переводчицей, а еще и членом двух Союзов, – просветил Антон.

– Вот как?

– Думаю, что они с журналистом задумали совместный триллер…

– …который вышел им боком?

– Не знаю. Разве могут кому-то помешать эти невинные опусы?

– Ты находишь их невинными?

– Только не надо вдаваться в моралитэ! Я уже выслушал столько упреков о кощунстве и безнравственности за свою недолгую книжно-детективную деятельность, что можно подумать – кругом одни ангелы! Ненавижу ханжей!

– Что ты так завелся? Я совсем не это имела в виду. Сразу видно – наступила на больную мозоль!

Патрисия примиренчески улыбнулась. Села рядом, закутавшись в простыню, уткнулась подбородком ему в плечо и прошептала в самое ухо:

– А может, убийца – маньяк?! Прочитал их опусы, возбудился и решил расправиться с обоими, по мере возможности воплотив в действительность их фантазию?

– Не смеши меня! Тут действовал опытный профессионал. К тому же маньяк вряд ли стал бы похищать журналиста. Это уж совсем ни к чему.

– Наверно, ты прав.

Патя начала одеваться.

– Загостилась я у тебя, женишок. Надо проведать мамочку. А то ведь старушка беспокоится!

– Подожди-ка. – Он взял ее за руку. – А кто тебе вчера дал адрес Констанции?

– Одна общая знакомая, – неопределенно ответила Патя. – Я ведь тебе говорила, что с Коко я не знакома, но много слышала про нее от одной подруги.

– Ты не можешь меня с ней свести?

– Могу, но вряд ли она захочет с тобой откровенничать.

– Почему?

– Она жуткая феминистка. Мужиков на дух не переносит. Никогда не была замужем, а лет ей уже немало.

– Понятно. Старая дева и феминистка – явление довольно распространенное. А как вы познакомились?

Вопрос привел ее в некоторое замешательство.

– Понимаешь… она– профессиональный психолог, а я еще в девятом классе собиралась поступать… Короче, меня с ней свела моя учительница.

– Психолог? Это интересно. – Полежаев задумался. – Она француженка.

– Нет.

– И была вчера на концерте?

– Что тут удивительного?

– Ничего. Просто я не видел, чтобы ты с ней общалась. В антракте разговаривала с молодыми людьми…

– Она проходила мимо, когда мы с тобой сидели в кафе перед началом концерта, и скорчила недовольную мину. Еще бы! Я посмела прийти с мужчиной! Есть от чего побеситься! Слышал бы ты, как я упрашивала ее дать адрес Коко. Сколько вопросов она мне задала! И зачем, и почему, и кто ты такой. Не хотелось бы мне опять с ней сталкиваться!

– А мне это необходимо.

– Как знаешь. Я тебя предупредила.

– Постараюсь найти с ней общий язык. У меня хорошо налаживаются контакты со старыми девами.

– И с молодыми девами тоже неплохо! – нервно дернула плечиком Патя и выпалила вдруг: – Я ревную, черт возьми!

Он встал, притянул ее к себе, запустил пальцы в ее густые каштановые волосы и потерся носом о нос.

– Я люблю тебя…

«И это действительно так! Я не кривлю душой, не притворяюсь. Из меня не вышел бы альфонс. Я влюбляюсь не понарошку. Близко подпускаю к сердцу, как поэтично выражалась моя бывшая жена. Неужели снова j'aime? Сумасшествие!..»

В милом подмосковном городке, куда они приехали, Еремин не раз бывал, неплохо ориентировался. Но это вовсе не обязательно было знать его спутнику.

Старцев гнал на максимальной скорости, будто пытался уйти от погони.

«Торопится? Времени в обрез? – задавался вопросами следователь. – Можно подумать, что занимает важную государственную должность! Впрочем, у них своя государственность, свои законы, своя армия!»

– Вчера, в ресторане, вы мне так и не сказали, что именно у вас пропало.

– Я и сегодня этого не сделаю, – был ответ.

Еремин внимательно посмотрел на парня, по привычке прищурив глаз.

«С кем только не приходилось иметь дело! Но с идиотом – впервые!»

– Что же, по-вашему, я должен искать? О чем расспрашивать подозреваемых? О некоей штуковине? Безделушке?

– Я вам плачу, а ваше дело найти похитителя. Не штуковину, а похитителя, – уточнил Старцев.

– Короче, «пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что»?

– Вроде того, – усмехнулся парень. И за остаток пути – ни слова.

Они въехали во двор кирпичного пятиэтажного дома. Квартира бабушки располагалась на первом этаже. Еремин обратил внимание, что на окнах нет решеток и дверь не бронированная.

«И здесь он хранил уникальную коллекцию? Верится с трудом. Темнит малыш. А зачем темнит?»

Парень быстро справился с двумя замками и шагнул внутрь. Константин последовал за ним.

Квартира оказалась однокомнатной. Оба окна выходили во двор.

Еремин проверил шпингалеты, хотя понимал, что в этом нет особой нужды. На дворе лето, а старушка вполне могла оставить открытым окно, а сама уйти в магазин. Стариковская забывчивость – дело известное.

– Сколько лет было бабушке? – поинтересовался он.

– Семьдесят семь.

– Не очень-то надежный страж для ваших сокровищ.

– Это мое дело, – недовольно пробурчал Старцев.

Убогая допотопная мебель источала запах старости и запущенности. Односпальная высокая кровать с панцирной сеткой и тронутыми ржавчиной стальными спинками. На таких еще в детстве доводилось прыгать, изображая акробата на батуте, – уже тогда подобные реликвии без сожаления отправлялись на помойку. Почерневший от времени буфет предоставил убежище многочисленному семейству тарелок, блюдечек и чашек с незатейливыми советскими орнаментами, а также всякого рода представителям советского кича. Здесь был и светящийся в темноте белый орел, и стеклянная пепельница с молотобойцем-стахановцем, нарисованным на дне, и крохотный ночник в виде Дворца съездов. Колченогий шкаф хранил бабушкину одежду, усердно сдобренную нафталином. На маленьком круглом столике лежала выцветшая клеенка и стоял горшок с погибшей фиалкой, подставкой которому служила какая-то пожелтевшая книга без переплета.

«Небогато жила бабулька, – прокомментировал про себя Еремин. – А может, вся эта нищета – лишь для отвода глаз?»

– Где же тут можно спрятать коллекцию? – задал он резонный вопрос.

– Где она была спрятана, уже не важно, – ухмыльнулся тот. – Главное, что сейчас ее здесь нет.

Чем дольше он общался с этим крутым молокососом, тем сильнее ощущал свою незавидную роль во всей этой возне. Будто участвовал в какой-то нелепой викторине, где загадки не имеют разгадок и всякий вопрос ведет в тупик.

Он попросил разрешения закурить и сел на высокий табурет.

– Зря вы пренебрегли помощью моего эксперта. Была бы хоть ничтожная, но зацепка.

– Бесполезно. – Малыш присел на бабушкину кровать и тоже закурил. – Во время похорон здесь перебывало столько народу, что уже никакой эксперт не поможет.

– Не понимаю, с какой целью вы привезли меня сюда? – решил наконец откровенно поговорить следователь. – Это имело бы смысл, если бы я увидел тайник и хорошенько подумал над тем, каким образом добрался до него вор. Что же касается самой квартиры, то она так уязвима для человека осведомленного.

– Вот именно – осведомленного! О коллекции не знала ни одна живая душа!

– Но бабушка-то знала!

Старцев опустил голову, видно, бабушку он совсем не брал в расчет.

– Она боялась, – прошептал он, и его самонадеянность в этот миг куда-то улетучилась. – Очень боялась. Вряд ли проговорилась бы.

– А во время похорон коллекция еще находилась в доме?

– Да.

– Кто-нибудь случайно не мог ее обнаружить?

– Исключено.

– И если бы обнаружил, то унес бы все, – размышлял вслух Еремин. – Как вы думаете, почему злоумышленник взял только эту безделушку, ведь там, наверно, было немало ценных вещей?

– И даже более ценных, чем эта, – подтвердил Вадим Игоревич. – Не знаю почему, – пожал он плечами, но сыщик сразу почувствовал недоговоренность.

– Мне очень трудно с вами, – признался Константин. – Если вы решили доверить свою тайну, то уж идите до конца. Иначе я вряд ли смогу вам помочь.

Старцев не удостоил следователя ответом, но явно задумался над его словами.

– И все же с какой целью вы меня сюда привезли?

– Опросить соседей.

– Что это даст? Время Знаменских и Томиных прошло. Уверяю вас, что большинство мне просто не откроет дверь, а оставшееся меньшинство ничего путного не скажет, а при этом постарается выудить максимум информации. Мне дорого мое время.

– Я предполагал, что вор был знаком с моей бабушкой и бывал у нас в гостях, и кто-нибудь из соседей мог его видеть.

– Не лишено смысла, – признал Еремин. – А конкретные подозрения у вас есть?

– Нет! И все же как вы намерены действовать?

«Так я тебе и рассказал!» – усмехнулся в душе следователь.

– Для начала мне бы хотелось многое прояснить, но вы со мной не откровенны.

– Задавайте вопросы, – снизошел юный авторитет. – На некоторые я, возможно, отвечу.

– Вчера, в ресторане, я уже спрашивал… Где вы храните ключи от этой квартиры?

– В сейфе, – неопределенно ответил тот.

– А ключ от сейфа?

– На связке ключей от московской квартиры.

– Уже теплее, – улыбнулся детектив, и эта улыбка скорее всего означала: а сейчас мы тебя немного пощекочем, голубчик! – А ключи от московской квартиры…

– Всегда при мне.

– Даже когда спите, принимаете ванну, сидите, пардон, на горшке?

– Ну-у… – Старцев опешил, и в его красивых голубых глазах возникла какая-то догадка.

– Достаточно одной минуты, чтобы сделать слепок с любого ключа. Не будьте наивны.

– Но для этого нужно хотя бы иметь информацию о моей бабке! И о моей коллекции!

– И о той самой безделушке, которой в этой коллекции теперь недостает, – спокойно добавил Еремин.

– Вот именно!

– Не горячитесь, молодой человек. – Он вряд ли имел право на такое обращение, потому что разница в возрасте между ними составляла семь-восемь лет, но в этот момент Константин чувствовал себя значительным и солидным. – Весь фокус в том, что вор каким-то образом узнал о вашем приобретении в той самой стране, где вы нарушили визовый режим.

– Это невозможно.

– Почему?

– Я никому об этом не говорил.

– А бывший хозяин вещицы? Предположим, у него уже был покупатель, но вы дали большую сумму, и конкурент, само собой, отпал. Отпал, но не смирился с тем, что его обошли. Разве бывший хозяин безделушки не мог навести его на вашу коллекцию?

– Это невозможно, – повторил Старцев.

– Что вы хотите сказать? – насторожился следователь. – Что хозяин вещицы будет нем, как рыба? Он мертв?

Последний вопрос прозвучал так естественно и прямодушно, что парень несколько секунд не мог прийти в себя, а потом взорвался:

– Идите к черту вместе с вашими догадками! Если бы я знал, что вместо того чтобы искать вора, вы будете обвинять меня в убийстве, то никогда бы в жизни не обратился к вам!

– Я ни в чем вас не обвиняю. Не надо нервничать. – Еремин сохранял полное спокойствие, только глаз по-прежнему щурился. – Можем подойти к делу с другой стороны. Требуется всего-навсего вспомнить, кто бывал у вас дома, скажем, до того дня, как умерла бабушка. И особенно обратить внимание на тех, кто оставался ночевать.

– Легко сказать! У меня бывает уйма народу! Я человек общительный, а моя шестикомнатная квартира может принять полсотни желающих побалагурить. И после очередной оргии не каждый способен самостоятельно передвигаться. Иногда моя квартира напоминает ночлежку для бродяг.

– Кто эти люди?

– Да мало ли кто! Братва, девочки, иногда школьные подруги, просто знакомые и даже знакомые знакомых.

– Не слишком ли легкомысленно для серьезного коллекционера?

– Это мое дело. Повторяю, о коллекции никто не знал.

– Некто все-таки знал. А как долго пробыла в вашей коллекции та вещица? – деликатно спросил Константин.

– Около года.

– А когда вы в последний раз навещали свою бабушку?

– Надо вспомнить. – Парень наморщил лоб. – Да вроде не так давно… Примерно за неделю до ее смерти.

– А точнее можете? Это очень важно.

– Была суббота.

Еремин заглянул в календарик, который всегда носил в портмоне.

– Шестнадцатое августа, – сообщил он. – А бабушка умерла?

– Двадцать первого. – Старцев пока не догадывался, к чему клонит следователь.

– Экспертиза установила, сколько дней она пролежала мертвая в постели?

– Два дня.

– Значит, смерть наступила девятнадцатого. В медицинском заключении сказано – разрыв сердца?

– Да, – все больше удивлялся и настораживался молодой человек.

– Теперь я думаю, мы можем проследить, как развивались события. Злоумышленник затесался в круг ваших знакомых. Появляется у вас в доме. Устанавливает за вами слежку. У него, разумеется, есть машина, и шестнадцатого августа он вместе с вами, но без вашего ведома совершает увлекательное путешествие за город.

– Вы хотите сказать, что он выследил меня, когда я навещал бабушку?

– Вы чрезвычайно догадливы! Дальше он действует очень стремительно. Тут вам придется напрячь мозги. Прикинем версии. Во время очередной оргии он на какое-то время крадет у вас ключи и делает слепок с ключа от сейфа… Нет-нет, постойте-ка! – сам себе возразил Еремин. – Что-то не стыкуется по времени. Когда у вас была очередная попойка?

– В тот же день, шестнадцатого.

– Замечательно. А где находится сейф?

– В моей спальне, – потерянным голосом произнес юный авторитет.

– Вот как? Тогда мы на верном пути. Он просто-напросто открыл сейф и сделал слепки с ключей от этой квартиры. К девятнадцатому ключи были готовы, и злоумышленник поехал сюда.

– А бабушка?

– Ваша бабушка умерла от разрыва сердца. Не догадываетесь почему? Он все рассчитал. Он приехал ночью и открыл своим ключом дверь. Он вошел в темную квартиру, не включая света. У стариков сон чуткий. Она проснулась и зажгла ночник. – Константин указал пальцем на безвкусный Дворец съездов. – Вор стоял перед ней. Возможно, в маске. Здесь нужен был сильный шок.

– Сволочь! – Старцев в гневе ударил кулаком по железной стенке кровати так, что все вокруг задребезжало, как поминальный звон.

– Напрасно вы так волнуетесь, Вадим Игоревич. Неужели не знали, на что обрекаете старушку? Неужели ни разу не прокручивали в голове подобный вариант?

– Да идите вы!..

– Пойдем дальше, – невозмутимо ухмыльнулся следователь. – Как видите, я ограничил круг подозреваемых до одного-единственного вечера шестнадцатого августа. К тому же не надо забывать, что этот человек знаком с вами меньше года, а еще вернее, познакомился совсем недавно, иначе он выкрал бы безделушку раньше.

– Беда в том, – медленно заговорил Старцев, – что в тот вечер я упился до такой степени, что не помню, кто у меня был в гостях.

– И часто это с вами случается?

– Всего второй раз, – улыбнулся он, как бы извиняясь.

– А когда был первый?

– Совсем недавно. В начале этого месяца.

– Странно. – Еремин задумался. – Предполагаю, что наш злоумышленник не брезгует всякого рода снадобьями.

– Вот и у меня такое подозрение! Я еще наутро спрашивал у братвы: «Кто мне подсыпал снотворное?» Они только гоготали в ответ.

– И все же мы близки к разгадке. Надо расспросить людей, которым вы доверяете, о вечере шестнадцатого августа. Мотивируйте тем, что у вас пропала в доме какая-то безделушка, что недалеко от истины. Не стесняйтесь расспрашивать подробно, и мы выйдем в конце концов на этого человека, если только он всех не опоил в тот вечер!

– Браво-браво! – вяло похлопал в ладоши парень. – Вы лихо отрабатываете свой гонорар! Если так дело пойдет дальше, то…

– …ваша вещица вскоре вернется к вам…

– …и это мне не встанет в копеечку, если вы будете продвигаться такими темпами.

Во время этого эйфорического обмена любезностями частный детектив позволил себе маленькую бестактность.

– Так что же все-таки у вас пропало? – вновь поинтересовался он.

– Хм-м, – недовольно промычал Старцев и отвернулся к окну, будто щебетавшая за окном птаха могла ему что-то посоветовать. – Открою лишь самую малость, – наконец решился он. – Это вещица находится в инкрустированном золотом футляре. Там целый орнамент из плюща, змей и скрещенных копий.

– Такой же, как на вашем перстне? – заметил Еремин и машинально посмотрел на руку юнца. Перстень сегодня отсутствовал.

– А вы наблюдательны, – натянуто улыбнулся Вадим.

– Это у меня с детства – дурная привычка.

Перед отъездом Старцев закрылся в туалете, и сыщик не преминул воспользоваться счастливым стечением обстоятельств: он прошел на кухню и с большим напряжением, боясь произвести шум, приподнял шпингалеты на внутренней и внешней рамах окна.

Уже в сумерках, летящей походкой минуя Страстной бульвар, Полежаев вспомнил, что обещал позвонить Василине. Он остановился, потоптался на месте, прикидывая, дома она или еще на работе, а потом махнул рукой и продолжил свое парение над землей.

С ним не часто такое случалось. Может быть, третий раз в жизни. Влюбившись, он терял рассудок в прямом смысле. Сам от себя ускользал куда-то и часами парил над городскими тротуарами: не важно, какого города, не важно, в какое время суток, в какое время года.

И все-таки внезапная мысль о Василине отрезвила его. Пришлось спуститься на землю и выбрать в толпе прохожих делового юношу в строгом костюме, с папкой под мышкой и сотовым телефоном в руке. У такого должны быть часы. У такого должно быть все.

«Уже десятый час! Василина давно дома. Еще позавчера я был совершенно ошеломлен, встретив ее после стольких лет. Еще вчера мечтал увидеть вновь… А сегодня просто забыл о ней! Еще вчера я чувствовал себя одиноким и даже начинающим стареть, и восстановление старой связи казалось обычным делом. Нет, не обычным. Такое случается редко, особенно после, как казалось, огромной любви. Во мне же давно все вытоптано. Да и в ней тоже… А куда я иду?..»

Вопрос был задан своевременно, он вернул писателя к действительности. Антон Борисович стоял посреди Рождественского бульвара и напряженно вспоминал, что ему тут понадобилось. Списав все на счет своей сумасшедшей влюбленности, он направился было к ближайшей станции метро, как вдруг нащупал в кармане брюк измятый блокнотный листок. Это был адрес постоянной прописки задушенной Констанции Лазарчук, который он вчера переписал из ее паспорта. Один из неприметных горбатых переулков, впадающих в Бульварное кольцо.

С помощью путеводных старушек Полежаев за каких-то полчаса добрался до нужного дома. Полуразрушенный дореволюционный особняк спешно приводился в порядок, как и все в столице, готовящейся к празднику – юбилею города.

Ему открыл мужчина лет сорока, интеллигентного вида, с короткими, давно вышедшими из моды усиками. По особому запаху, исходившему из квартиры, Антон догадался, что попал в коммуналку. С московской коммуналкой был связан самый неудачный, если не сказать трагический, период его жизни, поэтому он безошибочно угадывал ее смешанные запахи, ее нервные звуки.

– Вам кого? – спросил мужчина с усиками.

– Лазарчук.

Интеллигентное лицо перекосила презрительная усмешка.

– Ей звонить три раза! – раздался из кухни истеричный женский голос.

– Да и это не поможет, – продолжал неприятно усмехаться мужчина. – С утра – под градусом. Под большим-большим градусом!

– Как участковый к ней вломился – еще с одним, с солидным таким, – так Антонина после их ухода в стельку напилась! За ней не залежится! Дай только повод! – Высунувшаяся из кухни голова в бигудях произнесла это на едином дыхании. – Она у нас мастерица по питейной части! Дочь родная и та не выдержала – сбежала! А вы кто будете? – без перехода поинтересовалась голова.

Вместо ответа Антон обратился к мужчине:

– Где ее комната?

Голова фыркнула и исчезла, а усатый сосед в той же презрительной манере бросил:

– Направо от туалета.

Грязная дверь в конце широкого коридора могла украшать комнату беспомощной старухи или беспросветной алкоголички. Антонина Иосифовна относилась ко второй категории «потерпевших».

Он осторожно постучал и, не надеясь на гостеприимное «войдите», дернул разболтанную ручку.

Перегарный дух и запах нечистого тела хоть и были ожидаемы, но все же не в таких пропорциях. Антон задержал дыхание, чтобы превозмочь дурноту.

Комната, вытянутая и темная, упиралась окном в серое, облупленное здание, которое не готовилось к празднику, потому что было затеряно в глухом дворе-колодце.

Хозяйка комнаты безмятежно похрапывала на развалюхе-диване, прикрывшись клетчатым пледом, изрядно побитым молью и временем. Женщине, вероятно, едва перевалило за сорок. Исхудавшее лицо, несмотря на черные круги под глазами и болезненный румянец на щеках, поражало правильностью черт. Коротко остриженные перекисно-блондинистые волосы торчали липкими сосульками в разные стороны.

«Участковый сообщил ей о гибели Констанции. Следователь из МУРа допросил. Соседям она ничего не сказала. Зачем ей фальшивое сочувствие? Просто тихо напилась и уснула. Вот и все. Неужели не ясно, что вся эта история от начала до конца меня совершенно не касается? Надо сваливать! Надо взяться за ум и не впутываться ни в какие истории! Частная жизнь – это частная жизнь! При въезде – „кирпич“! Интересно рассуждаешь, писатель! А сколько раз ты плевал на этот „кирпич“?..

Споря с самим собой, он не двигался с места, хотя находиться в этой мрачной, вонючей комнате было уже невмоготу.

Полежаев присел на единственный стул, рискуя лишить хозяйку и этого сокровища, – стул едва выдерживал седока. Бросил брезгливый взгляд на столешницу с грязной посудой, недоеденными консервами, разодранной буханкой хлеба, пустыми бутылками…

Под одной из бутылок лежала перевернутая лицом вниз фотография с надписью. Он нагнулся пониже, чтобы разобрать в полумраке текст, и прочитал следующее: «На долгую память моей суке-матери. К.». Антон убрал бутылку и взял фотографию в руки. Это была Констанция. Красивое, надменное лицо. Жесткий, презрительный взгляд.

В тот же миг спящая женщина зашевелилась. Она повернулась на другой бок и вдруг отчетливо произнесла совершенно трезвым и молодым голосом:

– Откуда я знаю, кто он такой? Мне нет никакого дела до твоих хахалей! Да-да, представь себе! – А потом закричала: – Ты блядь! Блядь! Блядь!

И тут же зарыдала, сотрясаясь всем телом.

Полежаев выскочил из комнаты словно ошпаренный. Не обращая внимания на удивленные взгляды соседей, он выбежал из квартиры. И только во дворе, на свежем воздухе, смог отдышаться.

По дороге к метро он никак не мог для себя решить, что больше его напугало: надпись на фотографии или эпизод сна, случайно приоткрывшийся ему. Однако он знал точно: в ту проклятую коммуналку ему еще предстоит вернуться. Но не сегодня. Не сейчас.