Гильотина в подарок

Зато Василину вполне устраивал новый график их свиданий.

Он уезжал в командировки на два дня раньше. Жена собирала его в дорогу, пекла пироги. А тем временем любовница уже ждала на «явочной» квартире. Они весело поедали пироги, два дня наслаждались друг другом, а потом наступала очередь Василины снаряжать его в путь…

Все шло замечательно, пока она не заикнулась об экстренном сообщении. До этого он не видел ее месяц. Василина ездила отдыхать на Иссык-Куль. Она загорела и немного поправилась, отдых пошел ей на пользу.

Антон набросился на нее, не дав опомниться. Когда она уселась на него верхом, Полежаев успокоился. Лишь когда она намекнула на какую-то тайну, он выпустил из рук ягодицы..

– А что, собственно, изменится к вечеру?

– Мы пойдем в кино.

– В кино? Ты это серьезно? Я целый месяц тебя не видел, а завтра утром мне уезжать!

– А я хочу в кино! В Киргизии шли только индийские фильмы. Представляешь, какая тоска? Я хочу на «Воров в законе». Они сегодня последний день идут в «Космосе».

– Раньше ты не была такой капризной, – заметил он.

Фильм ему не понравился. Он долго брюзжал по этому поводу, когда они шли вдоль набережной к автобусной остановке. Василина не спорила. Встречные фонари выхватывали из темноты ее злорадную улыбку.

– Посидим в скверике, – предложила она.

– Может, поедем домой? Я проголодался.

– Домой ты поедешь один.

– Вот как? Это и есть твое экстренное сообщение?

– Только небольшая его часть.

Они сели на скамейку под фонарем. Антон еще в кинотеатре заподозрил неладное. В ней чувствовалась перемена. Его смущала Васина улыбка. Раньше она так не улыбалась. И он не мог угадать ее настроения – то ли хорошее, то ли плохое.

– Мне плохо, Антон, – призналась она, словно подслушала его мысли.

– Почему?

– Потому что сегодня последний наш вечер.

– Что ты придумала?

– Ведь это не могло длиться бесконечно. Согласись! Мне жалко твою жену, твоего ребенка. Я отнимаю у них тебя. А зачем? Кому это надо?

– Старая песня, Вася. Ты ее уже пела.

– Значит, сегодня пою в последний раз.

– Ты меня больше не любишь?

– Люблю, – без вдохновения произнесла Василина, – но это уже ничего не изменит. Я выхожу замуж.

Грудь сдавило так, будто на него разом навалилось целое полчище мужиков. Так возникает ревность.

– И кто же твой жених? – еле выдавил Антон.

– Мы познакомились на Иссык-Куле.

– Так я и знал.

– Его зовут Игорь. Он старше меня на два года. Недавно вернулся из армии. Работает на атомной станции в Удмуртии. Хорошо зарабатывает. Веселый парень. Играет на гитаре.

– Ты с ним развлекалась?

– А что же мне было делать? Горевать? Ты со мной не поехал. Перед отъездом Игорь сделал мне предложение. Я ему все рассказала про нас. Это его не смутило.

– Ты дала согласие?

– Еще нет. Он приедет завтра познакомиться с моими родителями, а потом я поеду к нему. Может быть, останусь. Наверно, останусь.

Она обложила его со всех сторон. Антон молчал, Василина расписывала красоты горного озера. Он смотрел в звездное небо и видел, как с дерева на дерево шарахаются летучие мыши.

– Как же я буду без тебя, Вася?

– Время лечит.

У нее оказалась хорошая память…

Пока шли к остановке, он не проронил ни слова. Пока ждали автобуса, молчали уже вдвоем. Едва вдалеке замаячил светящийся салон автобуса, заговорили быстро, срывающимися голосами.

– Скажи что-нибудь!

– Что?

– Ты меня больше никогда не увидишь! Неужели я совсем ничего для тебя не значу? Поиграл и бросил?

– По-моему, бросаешь меня ты!

– Ах, прости! Не доставляю уже удовольствия! Для плотских развлечений придется поискать другую!

Автобус остановился.

– Одно твое слово, Антон, миленький, родной, одно только слово! – Ее глаза блестели от слез. Она попыталась броситься ему на грудь, но он отстранился. – Я все могу перевернуть ради одного твоего слова! Я скажу ему завтра, чтобы уматывал в свою говенную Удмуртию!..

– Желаю счастья!.. Твой автобус…

– Прощай!

Она прыгнула на подножку. Дверь захлопнулась.

На следующий день, уезжая в командировку, он был уверен на все сто, что Вася его опять шантажировала, как тогда – беременностью. И парня этого, Игорька из Удмуртии, она просто выдумала.

Вернувшись, он нашел ключи от «явочной» квартиры в почтовом ящике.

Случайно встретил ее подружку, тоже студентку пединститута. Она назвала ему дату свадьбы. Он попросил у нее домашний адрес Василины. Та очень удивлялась, пока записывала его на клочке бумаги.

Он купил букет белых роз.

Ему открыла ее мать. Он никогда ее раньше не видел, знал только, что работает где-то в торговле. Вообще он не проявлял особого интереса к Васиным родителям. Мать оказалась довольно крупной женщиной с пленительной улыбкой. Она попросила его подождать в большой комнате, пока Василина принимает душ. Он выбрал мягкий диван.

– К тебе гость! Поторапливайся!

– Кто? – услышал он знакомый встревоженный голос.

– Выйдешь – увидишь сама!

Мать, конечно, не догадывалась, какую роль в жизни ее дочери играл этот молодой человек с киношным лицом и с букетом белых роз.

Василина застыла на пороге комнаты в голубом махровом халате, вытирая на ходу волосы.

– Ты?

Он не видел еще такой счастливой улыбки. И в тот же миг осознал всю нелепость своего визита.

– Вот. Пришел тебя поздравить. – И протянул цветы.

Улыбка исчезла.

– Стебли надо подрезать. И бросить в воду кусочек сахара, – принялся давать советы Антон.

– Обойдутся!

– Значит, решилась? – прошептал он.

– Да.

– Где будет свадьба?

– Там. В Удмуртии. Так что не надейся! Хоть на свадьбе тебя не будет! Надоел!

– А как же институт?

– Я перевелась на заочное. Буду приезжать два раза в год на сессию. Но и здесь тебе ничего не перепадет! Я – верная жена!

– Не сомневаюсь.

– Мне вообще-то надо одеваться. Мы с мамой идем к портнихе. Забирать свадебное платье.

– Знаешь, Вася, я никогда тебя не забуду…

– Я тоже буду помнить вас вечно, Антон Борисович, как самого любимого учителя!

Уже в прихожей она сунула ему в руку какую-то бумажку.

– Здесь адрес моей подруги. Если захочешь мне написать, она перешлет.

– Прощай!

Выйдя из подъезда, Антон не удержался, оглянулся на ее окно. Василина стояла в голубом халатике, несчастная, раздавленная. Лицо сводили судороги, перешедшие в необузданный рев маленькой девочки. На крик прибежала мать, прижала ее к себе, но Василина вырвалась из объятий. Исчезла.

Он тоже постарался исчезнуть.

Как-то проснулся среди ночи. Перелез через спящую жену. Пошел на кухню попить. Заглянул в календарь. И понял, что сейчас у них брачная ночь. Представил, как ее ласкают чужие руки. Грудь сдавило, как в тот раз. Он уже успел привыкнуть к этому недугу, но в ту ночь боль не отпускала. Решил принять душ. Встал под сильную холодную струю. Хотелось орать, но за стеной спала дочь. Орал молча, раскрыв рот, сжав кулаки, раскачиваясь под душем.

Как-то обнаружил в кармане записку с адресом ее подруги. И кстати. Приближался Васин день рождения. Пошел на почту. Прихватил из дома раритет – Кнут Гамсун, «Плоды земли». Издание двадцать третьего года. Подписал: «В память о факультативах по зарубежной литературе. Твой учитель».

* * *

Как-то должен был возвращаться из Москвы поездом. Купил билет на красноярский «Енисей», потому что он пять минут стоял в маленьком удмуртском городе. Было пять утра. За окном зимний деревенский пейзаж. Фонари лишь на станции. Дальше тьма. Поезд тронулся…

* * *

Потом пошли звонки. Безымянные. Похожие на провалы в пропасть. Жену это очень сердило:

– Опять молчат! Какое-то слишком робкое создание! Явно тебе!

– Мне тоже не отвечают.

Теперь у них возникали скандалы по малейшему поводу.

Как-то звонок разбудил его среди ночи.

– Алло! Я вас слушаю, – интимно прошептал Антон.

В ответ кто-то всхлипнул. Еще раз. Он хотел заорать: «Вася! Где ты? Я сейчас примчусь к тебе, только не плачь! Все еще образуется!» Но страх перед Маргаритой уже перерос в болезнь. Он осторожно положил трубку на рычаг.

Года через два после этого он снова – уже случайно – оказался в красноярском поезде. Теперь он не мучился ради пятиминутной стоянки в удмуртском захолустье. Сразу после Кирова он уснул. И вдруг почувствовал сильный толчок в грудь, и сладенький голос над ухом промурлыкал: «А ведь она уже умерла! Умерла! Так-то вот! Сходил бы на могилку – проведал…»

За окном – тот же деревенский пейзаж. Маленькая круглая бабенция в огромных сапожищах месила привокзальную грязь.

* * *

Солнце сегодня так и не показалось. Спина озябла. Земля с каждым днем все холоднее.

– Она не умерла, слава Богу! – обратился Полежаев к пчелам и шмелям, которым было наплевать на его откровения.

А ведь прошло совсем немного времени с тех пор, как они познакомились. Десять лет. Ему всего тридцать пять. Он молод и полон сил. И все же кажется, что минуло столетие. Что все это было не с ним. В какой-то другой, ирреальной жизни.

Он вздрогнул. По ноге ползла пчела. Смахнул ее на траву и вдруг осознал всю трагедию происходящего. Бедняжка вылетела из улья, чтобы умереть. Крылышки износились от тяжких трудов и больше не служили ей. Она переваливалась с травки на травку в предчувствии долгожданного покоя. Ей, наверно, хотелось умереть на цветке, потому что она несколько раз пыталась подняться по стеблю, но тщетно. Всем нам хочется обставить это дело понарядней.

«И всего-то она прожила три месяца. Длиной в столетие…»

* * *

Он позвонил Василине на работу.

– Ну, как ты?

– Держусь. Только сегодня в редакции спохватились, что Лени третий день нет. Главный редактор рвет и мечет. Обратился в милицию. Может, хоть теперь пошевелятся эти господа? Ты как? Не разгадал, почему Леня написал твою фамилию на той бумажке?

После того как Еремин пренебрежительно отнесся к писанине журналиста, Антон и думать забыл о листке с текстом.

– Не хочешь встретиться? – закинул удочку Полежаев.

– Ой, Антоша, только не сегодня! Ведь ты наверняка ударишься в воспоминания, а мне сейчас не до этого. И вообще я превратилась в самую обыкновенную бабу, с которой тебе не о чем говорить. Стоит только прикинуть, что Маргарите тогда было двадцать пять, а мне сегодня уже двадцать восемь, – и все станет ясно. Ты любил во мне девочку. Ее больше нет.

– Главное, поменьше философствуй. Я твою теорию разобью в пух и прах, вот только доберусь до тебя! Может, сходим в «Иллюзион»? Ты раньше любила бегать по киношкам. Обещаю не ударяться в воспоминания.

– Ты уже в них ударяешься, даже по телефону. Нет, Антоша, сегодня я должна побыть одна.

– Вася, ты представить себе не можешь, как ты меня осчастливила своим возникновением.

– Вот этого я и боялась больше всего! Позвони мне завтра.

«Все правильно. Тоже придумал! Звать ее в „Иллюзион“! Она мне помешает вести расследование. К тому же придется объяснять, что ее дорогой Леня ходил туда в понедельник с какой-то бабой. Что я так пекусь об этом деле? Чувствую перед ней вину? Или хочу доказать Костяну, что он – хреновая ищейка, идет по ложному следу? Или меня задело, что Васин муж дважды упомянул мою фамилию? Черт его знает, но что-то зудит внутри! То ли предчувствие, то ли очередная блажь!»

Стоило ему войти в кассы кинотеатра, как он тут же сделал открытие. Оказалось, что по понедельникам в девятнадцать ноль-ноль идут исключительно фильмы на французском языке. 25-го шел «Призрак свободы» Луиса Бунюэля. Такой фильм можно смотреть и без перевода. И все же.

Заглянул в окошко администратора.

– А фильмы на французском у вас демонстрируются с субтитрами?

– Если есть субтитры, мы указываем в афише.

Значит, «Призрак свободы» был без субтитров.

«Какого лешего! Ведь он ни бельмеса не понял! Подозрительно. Может, его спутница переводила ему на ушко? Она француженка? Вот и газета на кухне, за батареей! Браво, Полежаев! Все как по маслу! Тут даже Костян бессилен со всем своим научным подходом».

Погруженный в свои мысли, он не заметил, как рядом выстроилась очередь. Шумная толпа, в основном картавая и говорящая в нос, не обращала на него внимания. Антон решил, что для дальнейшего расследования ему все же необходимо попасть в кинотеатр. Но не успел он пристроиться в хвост очереди, как чей-то детский голосок пропел в самое ухо:

– Вы стои-ите?

Полежаев обернулся.

Улыбка так и светилась на милой девичьей мордашке. На вид ей было лет пятнадцать, хотя наверняка больше, судя по проницательности совсем не детского взгляда. Впрочем, кто их разберет, современных девиц. Они становятся взрослыми чуть ли не с пеленок.

– Да-да, конечно, – поспешил ответить Антон, при этом смущаясь и краснея. Он был сам поражен своей реакцией. Какая-то мелюзга своим невиннейшим вопросом посмела смутить инженера человеческой души, почти классика!

Он отвернулся, но тот же голосок вновь пропел ему в ухо:

– Парле ву франсэ?

Антон сразу же про себя отметил безупречное произношение.

– Да, говорю, но по-русски у меня получается лучше. – Он взял себя в руки и почувствовал, что уже не краснеет.

Девица смотрела на него с обожанием. Для бывшего учителя литературы это не было открытием. И все-таки на него давно так никто не смотрел.

«Может, она читала мои книги?»

Теперь, во время завязавшейся беседы, он получил возможность без стеснения разглядывать ее. Скрупулезный осмотр доставил ему удовольствие.

Девушка была с ним одного роста. Правда, туфли на высокой массивной платформе прибавляли ей росту. Рыжие джинсы и салатная футболка с надписью по-французски, в переводе: «Как рыба в воде» соблазнительно обтягивали ее стройную фигуру с едва наметившимися бугорками груди. Тонкие кисти рук все время находились в движении, жестикулировали, иногда только поправляя висящую на плече сумку-рюкзак. Ее кожа имела смугловатый оттенок, и нежность ее чувствовалась на расстоянии, еще до прикосновения к ней. Пышные каштановые волосы обрамляли симпатичную мордашку. Ангельские, широко раскрытые серо-голубые глаза с поволокой. Замысловатые дуги коричневых бровей. Немного вздернутый, с легкой горбинкой нос. Пухлые губы в бледно-коричневой помаде.

– Вы уже слышали эту банду?

– Какую банду? – не понял Полежаев.

– Группу «Модо». Вы разве не на нее берете билет?

Он даже не посмотрел, что сегодня идет в кинотеатре.

– Так сегодня здесь концерт? – сильно удивился Антон, и лицо его вытянулось.

– Какой вы смешной! – рассмеялась она и захлопала в ладоши. – Даже не посмотрели в афишу?

Это чудо природы с непомерной веселостью потихоньку начинало его раздражать. Бесцеремонные соплячки вряд ли могут нравиться серьезным молодым людям зрелого возраста.

– Билет, наверно, дорого стоит? – озадачился Полежаев.

– Наоборот. Цена символическая. Всего две тысячи рублей.

– Не может быть!

– Вы – прелесть! – Она снова захлопала в ладоши. Создавалось впечатление, что девушка принимает его за какого-то знаменитого комика. Каждое слово, оброненное Антоном, приводило ее в восторг.

– Почему так дешево?

– Потому что здесь все свои.

Действительно, кроме них, никто не говорит по-русски.

«Я, наверно, буду лишним в этой компании. Впрочем, я только сделаю свое дело и отчалю. Мне еще повезло, что такой дешевый билет».

– Только не говорите, что будете здесь лишним! – угадала его мысли веселушка.

«Вот пристала! Вокруг столько молодых парней!»

Ну а если серьезно, ему льстило такое повышенное внимание, почти обожание, со стороны девицы, и в фойе кинотеатра они вошли рука об руку. Вернее, он не успел глазом моргнуть, как та повисла у него на руке.

Когда они приземлились за столиком кафе, Антон понял, что зря радовался дешевизне билета. Концерт ему обойдется куда дороже.

– Давайте знакомиться, – предложила она, когда Полежаев заказал два кофе с коньяком. – Меня зовут Патрисия. Можно просто – Патя.

– А фамилия? – поинтересовался он, потому что хотел окончательно убедиться в ее национальности.

– Ой! Прямо как на допросе! – Опять взрыв хохота. – Патрисия Фабр, если угодно. Знакомая фамилия, не так ли?

Фамилия показалась не очень знакомой. У писателя вообще была плохая память на фамилии, но Патя сама пришла ему на помощь:

– Мой предок – известный драматург восемнадцатого века.

– Кажется, припоминаю. У нас он не очень известен.

– Ну да. Разве что как жертва якобинской диктатуры. Мой бедненький предок окончил дни свои под гильотиной!

Уж тут ее смех и вовсе был неуместен. Полежаев давно замечал, что французы слишком легкомысленно относятся к своей революции. Может, так и надо?

– Вы еще школьница?

– Нет, слава Богу, отмучилась! Мне на днях исполнилось восемнадцать, – с достоинством произнесла она.

Пожилая барменша принесла кофе. Антон вспомнил, что хотел показать барменше фотографию Шведенко, но при юной француженке делать это постеснялся. Пусть принимает его за холостого чудака, которому надо убить время.

– Я слушаю вас, Патрисия, и удивляюсь. Откуда вы так хорошо знаете русский?

– Русский? Но это мой родной язык. Я родилась в Москве. Здесь много таких, как я, – кивнула она в сторону фойе, все больше заполнявшегося ее соотечественниками. – Мы не совсем французы, но и русскими нас не назовешь. Поэтому любой привет с родины греет душу. Банда «Модо» уже не первый раз приезжает сюда. С ними весело.

– А со мной, наверно, скучно?

– Не скажите. Я как увидела тебя, так и обомлела. – Девушка неожиданно перешла на «ты». При этом в ее глазах что-то вспыхнуло, отчего Полежаеву стало не по себе.

– Обомлели? – растерянно повторил он.

– Ну да. Тебе никто не говорил, что ты как две капли воды похож на Марселя Пруста?

Он так совсем не считал. Более того, не находил ничего общего, но подобное сравнение не может не нравиться писателю.

– А вы тут часто бываете, Патрисия? – перевел Антон разговор на другую тему.

– Каждый понедельник. Я вообще-то не люблю, когда меня называют Патрисией, – предупредила она. – И потом, что мы все обо мне и обо мне? Хочешь, отгадаю твою профессию?

«Это нетрудно сделать, моя умница, если ты меня видела в телеящике!»

– Ты – частный детектив! Правильно?

– Как ты догадалась? – Он был ошарашен ее проницательностью.

– Тут нет ничего странного. Просто надо уметь логически рассуждать. Я подумала: зачем человек стоит в очереди за билетом, когда не знает, что там идет? Значит, ему надо просто попасть в кинотеатр. Для чего? Ясное дело – чтобы кого-то выследить.

– А может, человеку просто скучно и ему все равно, где и как убить время?

– Ты не похож на такого. В тебе бьется жилка активности, а те, о которых ты говоришь, обычно люди потерянные.

– Не слишком ли ты наблюдательна для своих лет?

Она ничего на это не ответила. Прозвенел третий звонок, и они направились в зал.

Патя не зря называла их бандой. Трое молодых людей и девушка напоминали бродячую труппу комедиантов, каковыми, возможно, и были. Под аккомпанемент гитары и аккордеона они намеревались совершить музыкальное путешествие от Мулен Руж до наших дней. Все это выглядело довольно провинциально и самодеятельно, но при этом в полупустом зале «Иллюзиона» возникла на удивление дружелюбная атмосфера какого-то семейного праздника.

Солист, похожий на Фернанделя в молодости, без конца одаривал публику своей лошадиной улыбкой. Солистка, немного угловатая девица, подвижная и гибкая, будто сошедшая с картинок Тулуз-Лотрека, мастерски стреляла глазами в самые дальние и темные закоулки зрительного зала. Особенным успехом пользовались их репризы-ссоры, смысл которых Антон не всегда улавливал, потому что артисты переходили на арго. Это было досадно, ведь все вокруг смеялись. Патя просто визжала от удовольствия, а писатель беспомощно улыбался, как улыбается глухой, не желая признаваться в своей глухоте. Аккордеонист, маленький человечек в кепке а-ля Гаврош, после каждого блока песен и реприз молча поднимался со стула, «усаживал» вместо себя аккордеон, доставал из футляра лист ватмана альбомного формата и пришпиливал его к занавесу. Лист был по-детски разрисован цветными карандашами и фломастерами и, видимо, символизировал определенную эпоху в истории французской песни, но уже со второго ряда невозможно было разобрать, какую именно. Однако бессмысленные действия Гавроша тоже вызывали у публики сочувствие и сопровождались аплодисментами.

Последний участник представления, пышноусый гитарист с вечно хмурым, непроницаемым лицом дрессировщика («С этими хищниками глаз да глаз!»), скорее всего, являлся руководителем, то есть атаманом банды. Он поругивал всех: Фернанделя, солистку, маленького аккордеониста и даже кого-то из публики.

После одного из номеров пышноусый атаман банды басом объявил:

– Медам и месье, вы понимаете, что война – дело серьезное, поэтому артистам надо немного перекусить.

Какой-то странный паренек с фантастической шевелюрой и серьгой в ухе, сложив ладони рупором, крикнул атаману:

– Эй, усатый! Давай в буфет! Угощаю!

– У нас тут все по-простому, – шепнула Патя и поинтересовалась: – Ну, как тебе?

– По-моему, здорово!

Полежаев не кривил душой. Ему всегда нравилась самодеятельность. Дилетантский душок имеет свой, особенный шарм.

– В таком случае купи мне банку пива, – распорядилась девушка. – Я тебя здесь подожду.

Купить банку пива оказалось делом непростым. У стойки бара выстроилась внушительная очередь. Странный паренек с серьгой в ухе действительно угощал артистов, и не просто водичкой, а джином. Осветитель же требовал для себя водки. Барменша налила ему граммов двести «Распутина», и пролетарий присосался к стакану, как младенец. Младенец в бакенбардах.

Каждому непременно хотелось чокнуться с артистами, и те с удовольствием чокались и охотно вступали в разговор.

Антон подумал, что у нас даже самодеятельные артисты не позволяют себе столь тесного контакта с публикой. Наши артисты – это особая каста. Эдакие неприкасаемые!

И еще он подумал, что антракт наверняка затянется, а пиво можно купить за углом, в овощном магазине, и обойдется оно в два раза дешевле.

Так он и сделал. А вернувшись, не сразу направился в зал, где его случайная знакомая оживленно беседовала с какой-то экстравагантно одетой парочкой.

Билетерше было никак не меньше ста двадцати. Она сидела возле двери, что-то тщательно пережевывая. На коленях у нее покоился рыжий, изрядно потрепанный котище. А сама она напоминала древнюю сову, у которой очки с двойными линзами съехали на самый кончик клюва.

Полежаев не очень-то надеялся, что общение с доисторической бабушкой принесет ему успех. И все же решился.

– Вы не видели этого молодого человека? – сунул он ей под нос фотографию журналиста. – Он был здесь в тот понедельник.

Старушка не сильно заинтересовалась снимком, только широко раскрыла один глаз и прищурила другой. Куда больше заинтересовался рыжий кот на ее коленях. Он так и вылупился на портрет.

– Чего не знаю, милый, того не знаю. Много тут ходит вас. Всех не упомнишь.

Антон не стал больше докучать ни бабке, ни коту.

Патрисия продолжала болтать со своими экстравагантными приятелями, но писатель застал самый конец беседы и даже не успел толком разглядеть юных французов, потому что в зале погасили свет.

– Это мои одноклассники, – пояснила она в темноте. – Ты произвел на них впечатление. Я им сказала, что выхожу за тебя замуж.

– Это еще зачем?

– Просто так. Для экзотики. – Патя тихо засмеялась, а потом, наклонившись к самому уху Антона, добавила: – А может, я им правду сказала!

Второе отделение вышло более веселым, чем первое, но менее художественным. Артисты и зрители, подогретые разными напитками, бесновались уже не на шутку.

Полежаев сообразил, что действие приближается ко второй мировой войне, а значит, скоро опять объявят антракт, потому что «война – дело серьезное». И для барменши вновь наступит горячее времечко.

– Я выйду ненадолго, – шепнул он Пате.

– Только не навсегда! – взмолилась девушка.

«Черт побери! Она, кажется, и в самом деле втрескалась! Подумать только! Так не бывает. А может, бывает? Надо получше к ней приглядеться. Она не дура. И это уже радует».

Барменша сидела за одним из столиков в пустом кафе и запивала коньяком едкий дым сигареты. Ей явно перевалило за пятьдесят, и она не скрывала своего возраста, не молодилась при помощи пудры и румян, принимала жизнь такой, какая она есть.

– Можно вам задать вопрос? – обратился к ней писатель.

– Задавай, если ты не «таймшер», не «гербалайф» и не цыганка.

– Этого человека вы когда-нибудь видели?

Она пристально посмотрела на Антона, даже не взглянув на фотографию.

– Ты что, из ментовки?

– Нет. Я ищу пропавшего друга.

– То-то, я смотрю, не похож вроде на мента. Друг, говоришь, пропал? – Она взяла в руки снимок. – Каждый день кто-нибудь пропадает. Черная дыра, а не город! Знакомое лицо. – Она вернула фото. – А где видела – не припомню.

– Он был здесь в понедельник, на французском сеансе, – подсказал Полежаев. – И скорее всего, не один.

– С дамой?

– Вспомнили?

Она пожала плечами.

– Его вроде точно помню. Он подходил к стойке, что-то заказывал. А вот даму… нет.

– Может, видел кто-нибудь из ваших сослуживцев или знакомых?

– Мои знакомые сюда не ходят, тем более на французские сеансы. Они сидят дома у своих родных ящиков, где им все доступно объяснят и покажут. А из сослуживцев была только старая карга. – Она кивнула на дверь кинозала, но Антон и без того понял, о ком речь.

– Что ж, спасибо и на этом, – со вздохом произнес он.

– Выпить не хотите? – неожиданно предложила барменша, исполнившись состраданием. – А то набегут картавые – ничего не останется. Они пьют не хуже нас…

Пятьдесят граммов коньяка пошли ему на пользу. Мозг заработал импульсивней. А толку-то? Все его зацепки относительно культпохода Васиного мужа в кинотеатр накрылись вроде бы… Барменша на прощанье подсказала:

– Спросите у французов, если умеете по-ихнему.

Это была идея. К тому же Патя не пропускает ни одного понедельника.

Как только объявили очередной антракт, они вышли на свежий воздух. Патрисия затянулась «Голуазом», а Полежаев все никак не решался приступить к «допросу». Но девушка сама его выручила:

– Ты выследил, кого искал?

– Я никого не искал. Впрочем, если по правде, то я ищу одного человека.

– Здесь? Твой человек француз?

– Нет. Он журналист.

Вышло как-то глупо. Сразу припомнился деятель, который вместо национальности своего папы называл его профессию.

– Он хорошо знает язык?

– Нет. Он был здесь в понедельник на последнем сеансе. И больше его никто не видел. Вот его фотография.

– О-ля-ля! – снова не к месту захохотала она. – Я, кажется, смогу тебе помочь! – Девушка стала обмахиваться фотокарточкой, как веером.

– Ты его видела? – возопил Полежаев.

– Напрасно так горячишься. Твой друг просто-напросто загулял!

– По-моему, ты ошибаешься.

– А по-моему, нет. Он был здесь в понедельник в компании с одной интересной дамой. Такая не скоро выпустит из своих объятий.

– Ты ее знаешь? Она – из ваших?

– И да, и нет.

– Как это понимать?

– Наполовину француженка. Училась в русской школе. Подрабатывает переводчицей.

– Красивая?

Она хмыкнула и недовольно скривилась.

– Извини, – спохватился Антон.

– Нечего извиняться. Баба потрясная! Так, кажется, у вас принято говорить?

– Лично у меня не принято.

– В общем, Констанция не прочь заманить к себе мужика на недельку-другую, чтобы выжать из него все денежки.

– Это не тот случай, Патя. У моего друга было напряженно с деньгами.

– Тогда не знаю. – Ей, казалось, надоел этот разговор.

– У тебя есть адрес Констанции? – напрямик спросил Полежаев. Он понимал, что эта малютка с рюкзачком на плече, сама напросившаяся в подружки и даже в невесты, теперь была его единственной зацепкой. И он не собирался так просто от нее отцепиться.

– Адреса нет, но я могу узнать. Тебе надо? Ты поедешь к ней?

Она спросила с такой мукой в голосе, что со стороны это выглядело как семейная драма.

– Я поеду, – честно признался Антон.

– Тогда поедем вместе, – запросто решила она. – Подожди меня тут. Я мигом.

И она пестрой бабочкой снова впорхнула в массивные дубовые двери кинотеатра.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Тот же день

Еремин с самого утра тщательно изучал публикации Шведенко. Он был немного разочарован. Ждал от них большего. Все носило сенсационный характер, но грешило кляузностью и бездоказательностью.

– Я не стал бы пачкаться на месте этих ребят, которые подложили ему взрывчатку в автомобиль!

Его в основном интересовали материалы, опубликованные в январе-феврале этого года, то есть перед покушением. Заинтересовала довольно подробно изложенная журналистом информация об одной молодежной группировке, не подчиняющейся старым воровским законам.

– Эти могли обидеться, – заключил следователь. – Молокососы, как правило, обидчивы. И к тому же злопамятны.

Он решил, что ему не помешает встретиться с кем-нибудь из этих недоумков.

Позвонил диспетчеру, который соединял его с осведомителем.

Тот перезвонил примерно через час и назначил свидание в антикварном магазине на Малой Никитской.

Еремин оставил свою «шкоду» неподалеку от испанского посольства и прошелся до магазина пешком.

Человек в джинсовой жилетке поверх широкой клетчатой рубахи согнулся в три погибели над старинным комодом из красного дерева. Еремин узнал человека сразу по тщательно выскобленному затылку.