Ровно в семь Виктор Ильич в сопровождении трех телохранителей вышел из офиса и направился к своей машине. Расстояние до неё было метров пятнадцать, не больше. И тут он заметил незнакомого седого мужчину в прокурорской форме, направлявшегося прямо к нему, и сразу понял о какой смерти говорил Этот. Почувствовал себя таким маленьким и несчастным, захотелось поскорее преодолеть эти десять метров и юркнуть в спасительную бронированную машину. Но от непомерного страха ноги будто свинцом налились, и он с трудом ими передвигал. Во рту пересохло. В сознании промелькнула глупая, нелепая мысль о том, что вот сейчас он умрет, но так и не поест любимых когда-то им пирожков с ливером. Расстояние между ним и "прокурором" стремительно сокращалось. И вот за спиной того он увидел Этого, огромного, черного, страшного. Он презрительно смотрел на Сосновского и злорадно смеялся. "Поделом тебе, мерзавец! Поделом! - громко проговорил Этот. Много ты, вурдалак, попил людской кровушки. Настало время ответ держать. Скоро все там будем".
      - Не хо-о-очу-у! - истошно завопил Виктор Ильич. - Умирать не хочу-у!
      Крик отнял последние силы и он потерял сознание. Потому не мог видеть, что случилось уже в следующий миг. А жаль!
      Глава двенадцатая: Калюжный. Поступок.
      Я решил это сделать вечером, когда Сосновский выйдет из офиса. В это время на улицах больше народа.
      Утром я сходил на вокзал и забрал из камеры хранения сумку. Вернувшись, достал из него мундир и долго, тщательно гладил. Принял ванну, побрился, внимательно осмотрел себя в зеркало. Порядок. Следов побоев почти не было видно. Вот только взгляд какой-то странный, холодный и блестящий, как у наркомана. Он будто мне не принадлежал и рассматривал меня уже с обратной стороны жизни, из другого мира, Глупость. Мистика! Нервы. Надо взять себя в руки. Внешне я был спокоен, но внутри шумело и звенело от напряжения. И это скверно. Нервы могут подвести в самый критический момент. Я понимал, что надо успокоится и взять себя в руки. Не знал только как это сделать.
      В четыре тридцать я надел форму, положил револьвер во внутренний карман кителя, а запасной барабан - в боковой, и пошел в мастерскую попрощаться с Платовым. Я нашел его с кистью в руке, работающим над очередной картиной. Увидев меня в мундире, он отложил кисть, серьезно глянул на меня, слегка побледнел.
      - Уже идешь? - спросил.
      - Да, - кивнул я. - Вот, пришел попрощаться и поблагодарить за все. Спасибо вам, Андрей Андреевич! Если бы не вы... Словом, огромное спасибо!
      - А мы что, снова перешли на "вы"?
      - Извини. Это от волнения.
      - А вот с волнением надо кончать. Оно тебе сейчас ни к чему.
      - Ничего. Все будет хорошо, - пообещал я.
      - Дай-то Бог. - Он подошел, крепко обнял меня и трижды расцеловал. Удачи тебе, Эдуард! Жаль с тобой расставаться. Хороший ты человек.
      - Прощай, Андрей! Мне тоже очень жаль! Если бы таких людей, как ты, было побольше, то у нас все было бы хорошо.
      - Нас много. Просто, мы разобщены. Этим они и пользуются.
      - Может быть.
      - Ступай. Если, вдруг, появится такая возможность, позвони.
      - Хорошо, - пообещал я и спустился вниз. Натальи Викторовны нигде не было видно. Может, это и к лучшему.
      Покинув квартиру Платовых, вышел из подъезда и направился к станции метро. Вдруг услышал за спиной знакомый звонкий голос:
      - Эдуард Васильевич!
      Я остановился, повернулся. Она подбежала. Лицо растерянное, несчастное.
      - Что же вы так?... Даже не попрощались, - сказала она укоризненно.
      - Я посчитал, что вас нет. Извините!
      - Эдуард Васильевич, может быть все же передумаете?! - жалобно и просительно проговорила она.
      - Нет, Наталья Викторовна, все уже окончательно решено. Я должен это сделать. Иначе... Иначе я окончательно потеряю к себе всякое уважение.
      - Я так и думала, - совсем упадшим голосом произнесла она.
      - Что вы думали?
      - Что вы так ответите. Я сегодня всю ночь не спала, все думала, думала... Не знаю, возможно я и ошибаюсь, но только во всем этом есть что-то неправильное, нездоровое. Нельзя так. Нельзя до такой степени ожесточаться.
      - Не знаю, возможно вы и правы, но только у меня обратной дороги нет. Извините!
      - И потом... Я очень за вас боюсь, Эдуард Васильевич. Очень!
      - Прощайте, Наталья Викторовна! Желаю вам всего хорошего. Даст Бог, ещё увидемся. - Я повернулся и зашагал прочь, будучи уверенным, что уже никогда её не увижу.
      На место я прибыл без пятнадцати шесть. Обычно Сосновский заканчивает работу в семь. Но я не мог сегодня рисковать. Моя встреча с ним должна обязательно состояться.
      Купил в киоске пару свежих газет, зашел в летнее кафе, которое наметил заранее, сел за столик. Всоре ко мне подошел официант и с уважением взглянув на форму, спросил:
      - Что желаете?
      - Черный кофе и бутерброд с сыром.
      После того как официант ушел, развернул одну из газет. стал просматривать. Журналисты по-прежнему муссировали трагедию с атомной подводной лодкой. Но я, по опыту прежних провокаций, был уверен, что это лишь начало чего-то ещё более страшного и грандиозного. Господи! Как устали люди от всей этой крови, грязи, лжи, унижений. А сосновским все неймется, все мало. Знаю, что мой поступок, если все получится, вызовет неоднозначную реакцию, большинство меня осудит. Очень даже осудит. Но будут и такие, кто поймет. Ведь понял же меня такой замечательный человек, как Андрей Андреевич Платов. Не только понял, но и помог. Я много над этим думал. Были и у меня сомнения. Как им не быть, когда идешь на такое. Но интуитивно, каким-то шестым чувством я понимал, что поступаю правильно. Для меня это даже больше, чем вопрос жизни и смерти. Гораздо больше.
      Официант принес заказ. Я стал пить кофе. зорко следя за происходящим около офиса. Я собой был недоволен, так как никак не мог побороть волнения. Когда же минутная стрела перевалила цифру "6", мое волнение усилилось. Стала колотить нервная дрожь. Сколько не уговаривал взять себя в руки, ничего не помогало. Нет, так не пойдет. В таком состоянии я только все провалю. Что же делать?! Может быть выпить для храбрости. Говорят помогает.
      Я подозвал официанта и заказал сто грамм коньяку. Но выпить не успел. Увидел, как к офису подкатило два лимузина: "мерседес" Сосновского и машина сопровождения. Пора. Я достал пистолет из внутреннего кармана и переложил его в боковой, оставил на столе все деньги, которые были у меня в наличии, встал и медленно направился к офису. Удивительно, но волнение прошло. Была лишь одна решимость. Прокурорский мундир вызывал доверие и на меня поначалу никто не обратил внимания. Однако, когда до машин оставалось метров двадцать, меня заметил один из телохранителей Сосновского. Наши взгляды встретились. Не знаю, к каким он пришел выводам, увидев меня, но только, как мне показалось, он мне подмигнул. В это время из офиса вышел Сосновский и направился к машинам. Расстояние между нами стремительно сокращалось. Я уже ничего и никого вокруг не видел, кроме этого уродливого, нелепого и страшного человека.
      Он обратил на меня внимание, когда нас раделяло не более десяти метров. Вероятно, он сразу все понял, так как его лицо исказила гримаса панического страха. Он что-то закричал. Но я ничего не слышал, выхватил из кармана револьвер и принялся стрелять в Сосновского. Кажется, я разрядил в него весь барабан, прежде чем был сбит его телоханителями. Они принялись с ожесточением меня пинать. Но мне это уже было глубоко безразлично. Я даже не чувствовал боли. Главное - я это сделал! Сделал! Я видел поверженным своего злейшего врага, его стеклянные глаза. И это сделал я. Я впервые совершил по-настоящему мужской поступок. Это и есть мое покаяние. Теперь мне не стыдно будет посмотреть в глаза Анатолию. Все остальное не имеет никакого значения.
      2002 год г.Новосибирск