Лаки Сантанджело (№2) - Лаки

Ленни не назвал бы это искусством. Но он не мог не признать, что то, что делали девочки Фокси, они делали со вкусом.

Теперь, устроившись, он пару раз позвонил Джесс, но всякий раз нарывался на немногословного Вэйланда. После третьей попытки Ленни оставил свой номер телефона и попросил перезвонить.

– Вы не забудете передать ей?

– Разумеется, – ответил Вэйланд и забыл в ту же секунду, как только повесил трубку.

Еще Ленни позвонил Иден. Трижды. В первый раз ответил тот же мужской голос, так что Ленни не стал ничего говорить, а просто бросил трубку. Во второй раз телефон звонил и звонил. И в третий – безликий голос автоответчика попросил его оставить имя и номер телефона. Ленни промолчал. Он хотел поговорить непосредственно с ней.

Джой рассказал, что у нее появился новый дружок.

Ну и что? Наплевать. Между ними далеко не все кончено, и она тоже прекрасно это знала. Рано или поздно они снова сойдутся вместе.

Все шло по раз и навсегда начертанному кругу. Джесс заранее знала свой день наизусть. Ехать в больницу, найти свободное место для стоянки, отметиться в регистратуре, сесть на лифт и подняться на четвертый этаж. Она могла проделать все это с закрытыми глазами. И порой, когда проходила по женскому отделению для неизлечимых больных, ей действительно хотелось зажмуриться. Каждую неделю больничные койки меняли своих хозяек. Уходила одна, и миллионы других со временем займут ее место. И пришедшие навестить больных родственники с одинаковым выражением на лице – «зачем я здесь?» – выражением, которое Джесс знала слишком хорошо.

Подходя к матери, она всегда вымучивала из себя улыбку. Джесс всегда приносила с собой что-нибудь, порой всего лишь новую фотографию сына, и мать каждый раз радовалась любому подарку.

Каждый день она сидела по сорок пять минут около спартанского вида больничной койки. Доктора сказали ей, что мать безнадежна и это только вопрос времени. Иногда время тянется слишком медленно.

Когда Джесс уходила, ее всегда била дрожь и прошибал холодный пот. Иногда она не могла ни о чем нормально думать и была вынуждена посидеть некоторое время в машине и выкурить «косячок», чтобы привести мысли в порядок.

В субботу, ровно в два часа, она снова подъехала к больнице. В регистратуре попытались ее задержать, но она все равно прошла на четвертый этаж.

Кровать ее матери стояла пустая, простыни – убраны. Чернокожая сестра мягко обняла ее за плечи и сказала:

– Мы позвонили вам вчера днем. Разве вам не передали?

Джесс знала, что это не должно было быть для нее ударом. Она знала, что произошло то, к чему она подготавливала себя уже многие месяцы.

– Нет, мне ничего не передавали, – пробормотала она с глазами, полными слез.

– Пойдемте со мной, – сочувственно проговорила сестра. – Для подобных случаев мы держим немножко медицинского спирта.

– Нет, спасибо, – ответила Джесс вежливо, с трудом сдерживая подступившие рыдания. – Где я могу выполнить... формальности?

Сестра объяснила ей, что следует делать, и она вернулась в приемную, заполнила различные бланки, выписала солидный чек и ушла.

Джесс сидела в машине, тупо уставившись перед собой.

Неужели из больницы сообщили о смерти ее матери, а Вэйланд был настолько не в себе, что забыл ей сказать? Да, она знала, что он постоянно пребывает в жутком состоянии, но такое – непростительно. Если бы не Симон, она даже домой бы не поехала. Теперь, когда мать умерла, Джесс попытается навести хоть какой-нибудь порядок в своей жизни. Дальше так продолжаться просто не может, она не из тех женщин, которых можно так беспардонно использовать.

Она вздохнула. Хоть бы Ленни былздесь. Ей следовало рассказать ему о матери. Тогда бы он остался, а не умчался бы, как ужаленный.

Первую неделю работы у Фокси Ленни отметил пирушкой. Он пригласил «близняшек Барби», Джоя, Исаака, его хорошенькую чернокожую жену и шведку с грудями. Они гудели во всех кабаках города, и около четырех ночи Ленни завершил вечер в постели одной из близняшек. Он точно не знал, была то Суна или Ширли, да и особенно не интересовался.

На следующий день он медленно брел в «Фоксис», мучаясь жутким похмельем. Ему казалось, что в голове у него буксовал десятитонный грузовик.

У дверей клуба Фокси хлопнул его по спине и ухмыльнулся ехидно.

– Сегодня ты должен превзойти самого себя, – оскалился он. – Лучик вернулась. А если ты не понравишься Лучику – будь ты хоть Билл Косби и Карсон в одном лице, но если ты ей не понравишься, то и глазом моргнуть не успеешь, как вылетишь отсюда.

ГЛАВА 19

Когда Димитрий улетел из Лас-Вегаса на своем собственном реактивном самолете, Лаки испытала чувство облегчения. Ей совершенно ни к чему связь с человеком, который годится ей в отцы. Маленькой интерлюдии вполне довольно.

Он прислал ей еще несколько корзин роз, приглашение погостить у него на яхте и список телефонов в разных странах мира, куда ему можно звонить. Она не жалела о его отъезде. А вот Джино, обещавшего вернуться через пару дней, ей не хватало рядом, – а прошла уже неделя.

Боджи предоставил досье на Сьюзан. Оно оказалось интересным, но не содержало ничего сенсационного. Итак, до свадьбы с Тини она вела довольно-таки свободный образ жизни. Ну и что с того? Возможно, это только подстегнет Джино, вместо того чтобы охладить его пыл. Идеальная вдовушка никогда не гуляла во время своего замужества. Это пришлось бы Джино по вкусу. Она только тратила деньги, устраивала вечеринки, много жертвовала на благотворительные нужды, покупала драгоценности и – опять тратила деньги.

У нее имелось два отпрыска – Натан, девятнадцати лет, и Джемма, двадцати. О них не было никаких подробностей. Лаки решила, что эти данные могут пригодиться, и послала Боджи за новыми сведениями.

Единственная новость, которой она могла воспользоваться, состояла в том, что душка Сьюзан находилась на грани разорения и, если в самом ближайшем будущем не произойдет никаких перемен, ее аристократический особняк выдернут за долги прямо из-под ее аристократической жопы. Возможно, Джино уже сейчас оплачивал ее счета.

Последнее следовало выяснить, и поскорее.

Молодые Мартино понравились Джино. Они были такими... благородными… Он ожидал каких-нибудь вывертов, естественных для их возраста. Но ребята оказались идеальными – все в мать.

Натан, младший, паренек среднего роста, шатен с карими глазами и прекрасными манерами. Он изучал юриспруденцию и философию в Калифорнийском университете, к тому же играл в университетской футбольной команде, достиг высот в серфинге, пользовался большим успехом у девочек и превосходно учился.

Джемма оставила колледж, чтобы посвятить себя профессии дизайнера помещений. Она представляла собой привлекательную девушку с коротко остриженными волосами цвета свежего меда и с полным отсутствием аппетита. Она была обручена с бывшим одноклассником.

Оба все еще жили дома.

– Ты им понравился, – объявила Сьюзан после первого семейного обеда.

– А они – мне, – ответил Джино, думая про себя: ну почему Лаки и Дарио не выросли такими, как эти двое? Господи всемогущий! Сколько нервов ему стоили его неуправляемая дочь и сложный сын.

– Им будет нелегко смириться с мыслью о моем втором браке, – объясняла Сьюзан. – Поэтому, если ты не возражаешь, нам лучше не торопиться с новостями еще несколько дней. А пока они к тебе привыкнут, и это смягчит им удар.

– Эй! – возразил он. – Мы сюда приехали специально, чтобы все им рассказать.

– И расскажем, – успокоила его Сьюзан. – Но ведь никакой спешки нет, не правда ли? Поскольку газетчики о нас пока, очевидно, не пронюхали, я предпочла бы выждать. Всего несколько дней.

Ожидание было не в тягость. Сьюзан оказывала ему поистине королевский прием. Все его желания исполнялись мгновенно. Он наслаждался уютом ее дома. Жить в отеле с предупредительной обслугой, готовой выполнять твои приказания в любое время суток, – это одно, а иметь рядом женщину, которая на лету ловит каждое твое пожелание, совсем другое. Он просто купался в ее постоянном внимании. И хотя Джино знал, что Лаки ждет его решения по Атлантик-Сити, он не спешил. Неужели, в конце концов, неясно, что для него сейчас важнее, если один-единственный раз в жизни он отодвинул дела на второй план?

– Но послушай, мамочка, – пожаловался Натан. – Он такой примитивный.

– Да, – горячо поддержала брата Джемма. – Как ты могла привезти его сюда? Как ты могла?

Сьюзан обвела рукой свою безупречную гостиную, украшенную произведениями искусства и дорогой мебелью.

– Вот как мы привыкли жить. И я собираюсь сохранить наш образ жизни. Вы что-нибудь имеете против?

– Но он совершенно неотесанный и ужасно шумный, – заявила Джемма.

– Ну, – спокойно парировала Сьюзан, – ваш отец тоже не отличался тихим нравом.

– Папа был звездой, – взорвалась Джемма. – Я надеюсь, ты не собираешься сравнивать его с... с... Джино Сант... как его там?

– Громила, – объявил Натан. – Вот как мы будем его называть.

Сьюзан вспыхнула:

– Нет, я вам запрещаю.

– Громила, – задумчиво протянула Джемма. – Гм-м, неплохо, братец.

– Мистер Сантанджело – американский бизнесмен, отчеканила Сьюзан. – Он общается с влиятельными людьми. Он обедает с президентами.

Джемма и Натан переглянулись.

– Громила, – сказали они хором.

– Не спорь, мама, – добавил Натан. – Потому что мы правы.

Когда прошло десять дней после отъезда Джино, Лаки позвонила ему. Она не хотела разыскивать его, но адвокаты в Нью-Йорке начали беспокоиться. Они утверждали, что больше невозможно водить за нос все заинтересованные стороны.

В ярости Лаки заказала личный разговор с Джино.

– Полагаю, мы упустили свой шанс, – ровным голосом сказала она. – Сделка расторгнута.

Он и бровью не повел.

– Возможно, это даже и к лучшему. Не исключено, что в моем возрасте не стоит связываться с такими проектами.

Неслыханно! Джино вдруг состарился и сам в том признавался. Что эта стерва с ним делает – подмешивает бром в кофе?

– Я не верю своим ушам. Мы всегда хотели построить отель, он стал нашим... нашей... мечтой, – в отчаянии молила она.

– Да, детка, но со временем мечты меняются. Мы все подробно обсудим, когда я вернусь.

– А когда ты вернешься? – спросила она, едва удерживаясь, чтобы не взорваться. – Ну когда же, папа, когда?!

– Еще через один-два дня. Потерпи немного. Мы придумаем что-нибудь другое, что-нибудь полегче для такого старика, как я.

Она швырнула трубку с такой силой, что та разлетелась на части. Старик! Этот Джино был ей незнаком.

Что ей теперь делать? Она оказалась запертой в Лас-Вегасе, связанной по рукам и ногам деловым партнерством со своим отцом, который явно страдал старческим размягчением мозгов в тяжелой форме, и шагу не могла ступить самостоятельно. Лаки была в лучшем положении, когда он скрывался за границей, а она держала все вожжи в руках. Если он твердо решил жениться, она выходит из игры.

Однако это мысль – и неплохая.

Лаки Сантанджело. Сама по себе. Не обязанная отчитываться ни перед кем, кроме себя самой.

Интересно, как Джино воспримет ее уход. Особенно когда она потребует свою долю.

Боже! Он никогда не согласится! Ведь это значит продать «Маджириано» и разделить деньги пополам. А еще разборки с целым синдикатом инвесторов, и иссякнет ручеек, по которому каждую неделю приплывали чистенькие хрустящие денежки.

Но... у него останутся «Мираж» и все его холдинги, компании и прочие вклады. Для него это мелочь.

Нет, он никогда не продаст «Маджириано». А она сама – действительно ли она хочет выделиться?

Да, хочет. Там, где правит бал Сьюзан Мартино, для Лаки места нет.

Кроме того, у нее тоже есть право на свою жизнь. И ей необходимо сменить обстановку.

ГЛАВА 20

Лучик оказалась совсем не старой, не толстой и не страшной, хотя в уголках ее глаз собрались морщинки, глубокие борозды пролегли по обеим сторонам рта и она употребляла слишком много косметики. Обломки былойкрасоты, верно. Но величественные обломки – прекрасные формы, великолепная грудь и грива светло-рыжих волос.

По подсчетам Ленни, ей было, по меньшей мере, под шестьдесят. Он почувствовал себя мальчишкой, когда она оглядела его с ног до головы наметанным взглядом и сказала нараспев:

– Фокси говорит, что ты острый, как перец. Ну-ка, докажи мне сегодня вечером, что он прав!

О, где те времена, когда он ей доказал бы все, что угодно!

– Попробую, – ответил он с кривой усмешкой.

– Если ты хоть что-то взял от своего отца, то на одном разе ты не остановишься.

Значит, все верно – Джек Голден действительно успел в свое время насладиться божественной плотью Лучика.

К счастью, он ей понравился.

– Ленни, – заявила она великодушно, – ты почти такой же забавный, как и твой отец. По-другому, конечно. От Джека Голдена зрители кипятком писали. Но мир, видать, изменился, и ты почувствовал, что им нужно теперь.

Она помешала в бокале виски пополам с молоком – ее любимый напиток – и продолжала:

– Слушайся Фокси, он знает свое дело. А в нашем деле знание решает все.

Она откинула прядь волос, по-прежнему густых и блестящих.

– Я – другое дело. Я просто старая кляча, которая бездумно следует своим инстинктам.

Ленни подумал, что «старой кляче» лучше бы не носить при нем низко декольтированных платьев. Всякий раз, как его взору представала ее широкая грудь, у него разыгрывалось воображение. Не так-то просто избавиться от воспоминаний юности.

А как она выступала! Она ничего не стала менять по сравнению со старыми временами. Та же улыбка, те же волосы, туфли на «гвоздиках» и боа из перьев. То же неуловимое движение руки, которое не позволяло увидеть ничего, хотя казалось, что видишь все. Старомодный обман. Девочки снимали с себя все, но Лучик, слава Богу, оставалась верна себе. Здесь что-то промелькнуло, там – или показалось? И никакой грязи. Она приходила посланцем ушедших времен, и публика с ума сходила от восторга.

– Она выходит на сцену раз в неделю, – сообщила Ленни девушка с востока. – И ее обожают.

– Охотно верю.

– Иногда в день ее выступления у дверей выстраивается очередь.

Ленни не находил в этом ничего удивительного. Алиса лопнула бы от зависти, если бы узнала, что на Лучика все еще ходят. Он позвонил матери: а вдруг случилось чудо и она беспокоится, что с ним и как?

Она не стала спрашивать, чем он занимается, где живет и вообще ничем не поинтересовалась. Алиса только объявила:

– Ленни, тут один двадцатипятилетний мальчик с ума сходит по моему телу. Дать ему или не надо?

Он глубоко вздохнул и, предпочитая не отвечать, сказал:

– Я работаю у Фокси. Ты знаешь, что твоя подруга Лучик по-прежнему раздевается?

Стрела попала в цель.

– Как! – воскликнула она после долгого молчания. – В ее возрасте?

– А сколько ей лет?

– Лучше не спрашивай. Достаточно, чтобы понять, что ей следовало бы давно угомониться.

– Но ее любят.

– Кто?

– Публика.

– Меня тоже любили, – печально вздохнула Алиса. – А некоторые любят и до сих пор. Как по-твоему, роман с двадцатипятилетним можно назвать совращением младенцев?

– Только если вы будете заниматься совращением.

– Не хами.

– Фокси помнит тебя.

В ее голосе появились кокетливые нотки.

– Старый развратник. Как он за мной ухлестывал! И член же у него был! Он очень любил показывать его девочкам. Но я никогда не позволяла ему... ну, ничего лишнего. Ты понимаешь меня, милый. Никогда.

Что, конечно же, значило, что они трахались до опупения.

– Я подумал, что ты можешь захотеть посмотреть мое шоу, – предложил он. – Я мог бы заехать за тобой, а потом отвезти тебя домой.

– Я ненавижу скоростные дороги.

– Можем ехать и не по скоростной.

– Я ненавижу ездить на машине.

– Я поведу.

– Ты отлично знаешь, что я имею в виду. Кроме того, нужны мне очень Лучик и Фокси. Я никогда не любила их обоих.

– Да брось ты, она была твоей лучшей подругой. Кроме того, я приглашаю тебя посмотреть мое выступление.

– Твое! – она бесцеремонно расхохоталась. – Твое выступление, с твоими грязными словечками и двусмысленностями. Одного раза вполне достаточно, спасибо. Доживи твой отец до сегодняшнего дня, он отказался бы от тебя.

А разве от него давно уже не отказались?

– Ладно, все, – отрезал он и повесил трубку.

И чего он беспокоился? Алиса Голден плевала на всех, кроме себя самой.

На похороны почти никто не пришел. Парочка подруг, с которыми мать играла в карты, старый кузен из Тахое и три соседки. Не слишком большое собрание, но Джесс сделала все, что было в ее силах, и пригласила их всех на поминки, где гостей ждали жареные цыплята по-кентуккийски, картофельные чипсы и дешевое красное вино.

Вэйланд показал себя прекрасным хозяином. Он небрежно помахал в знак приветствия, передал Джесс ребенка и уселся под деревом, где весь вечер чистил себе ногти и бессмысленно смотрел в небо.

Джесс подавила раздражение и развлекала гостей, накормила Симона, уложила его, прибралась и отправилась на работу. Она не взяла отгул. Проводить лишние часы в компании Вэйланда – нет уж, увольте.

Матт нарисовался незамедлительно. Он неуверенно подошел к ее пока еще свободному столу, уселся и спросил:

– Когда самая очаровательная девушка Лас-Вегаса позволит мне сделать вторую попытку?

– Уйдите, – ответила она без всякого выражения.

– Вы еще сердитесь за ту ночь?

– Убирайтесь.

– Вам следовало бы гордиться, что я к вам сейчас подошел. Интересно, зачем, по-вашему, мы шли в мою квартиру – играть в салочки?

– Я полагала, – сказала Джесс медленно, – что мы пообедаем и выясним, почему вы уволили Ленни Голдена.

– Его уволили не по моей инициативе. Если вы согласитесь встретиться со мной попозже, я вам все в подробностях расскажу.

– Да, как в прошлый раз.

Он поправил прядь серебристых волос, вырвавшуюся на свободу из невидимой клетки, сооруженной при помощи немалого количества лака для волос, и в который раз задался вопросом – что он в ней такого нашел? Почему он так ее хотел – всего-то лишь крупье, да еще и коротышку?

– Джесс, – сказал он искренним тоном. – Поверьте мне. Я приглашаю вас в ресторан. Согласны?

Даже обед с Маттом был лучше, чем вечер с Вэйландом.

Двое желающих поиграть оседлали стулья и бросили ей деньги. Ничего не скажешь, кутилы. Один выложил двадцатку, другой расстался аж с тремя десятками. Механическим движением она сложила столбиком фишки и подвинула в сторону клиентов.

Матт встал.

– Время – то же. На стоянке, – объявил он.

Джесс кивнула. Ей необходимо было поговорить. Понравится это ему или нет, но Матту Трайнеру придется ее выслушать.

– Очаровательно, – проворковала Иден.

– Я же говорил, что знаю подходящий домик, – прокаркал Сантино, прохаживаясь гоголем по мраморной террасе маленького пустого дома, притулившегося высоко на склоне Голливуд-Хиллз.

– Мне придется нанять дизайнера по помещениям, – размышляла вслух Иден.

– Конечно. – Он затянулся очень большой кубинской сигарой. – У меня есть баба-декоратор, которая кое-чем мне обязана.

– Похоже, тебе многие кое-чем обязаны.

– Иначе не проживешь. – Он стряхнул пепел на пол. Иден подошла к бассейну, сверкающему на солнце голубой чистой водой. На одном конце его играл фонтан, на другом стояли две статуи амуров.

– Какая прелесть! – воскликнула она.

Сантино был доволен. Чем быстрее он ее сюда перевезет, тем лучше. Он хотел взять Иден под контроль.

Он снял пиджак и уселся на стуле во внутреннем дворике. Все должно пойти как по маслу.

– А что бы тебе не искупаться? – предложил он. – Обнови свой новый домик.

Она посмотрела на него. Он весь вспотел. Он всегда потел. Впрочем, вспотеешь, если будешь каждый божий день натягивать на себя костюм-тройку.

Иден припомнила, как они впервые легли в постель. Под костюмом на нем оказались трусы в цветочек, носки с подвязками, а под мышкой – кобура с впечатляющих размеров револьвером. Тогда она заподозрила в нем полицейского. А полицейский не введет ее в мир кино. Она чуть было не оделась и не ушла.

Ее подруга, шведка Ула, сообщила ей, что у Сантино Боннатти денег больше, чем мозгов. Всю свою жизнь Иден искала мужчину, отвечающего именно такому определению. Он вложит деньги в производство фильма с ее участием. Она станет звездой. И тогда уйдет. А пока – ему просто повезло, что она у него есть.

– Давай, поплавай, – настаивал Сантино.

Иден знала, чего он хотел, и ничуть не возражала. В его желании была ее сила, а ей нравилось ощущать себя сильной. До автоматизма разученными чувственными движениями она медленно сняла платье. Под платьем не было ничего, кроме идеальной красоты. Некоторые мужчины находили ее немного худощавой. Как раз, что надо для Сантино. Как ей стало известно, его жена – женщина в теле.

Она оставила на ногах белые легкие сандалии – они хорошо смотрелись с ее ярко-красными ногтями.

Сантино встал.

– Иди сюда, – сказал он изменившимся голосом. Мне только что пришел в голову другой способ обновить наше гнездышко.

– В зале человек из «Мерв Гриффин шоу», – сообщила одна из стриптизерок перед выходом Ленни.

Он не стал падать в обморок от волнения. Среди публики всегда можно было кого-нибудь высмотреть – агента, искателя талантов или продюсера. Однажды прошел слух, что за столиком номер два попивал шампанское Бюрт Рейнольдс. Шведка так переволновалась, что разделась на пять минут раньше.

Бюртом Рейнольдсом оказался участник телевизионного конкурса двойников. «Мисс Швеция» так разозлилась, что неделю ни с кем не разговаривала.

Ленни был уже не новичок и знал, что вовсе не важно, кто сидит среди публики. Надо выходить на сцену и работать как можно лучше. Если твое «как можно лучше» их не устраивает – ну и черт с ними.

Он приготовил на сегодня кое-что новенькое. Про мамочку и сыночка, прототипом мамочки послужила Алиса. Вот было бы забавно, если бы люди из «Гриффин шоу» увидели его, оценили и настояли, чтобы он выступал с этим у них. Алиса обалдела бы. Наверное, она себя и не признала бы, хотя он нарисовал безжалостный, но правдивый ее портрет.

После шоу он места себе не находил. Но никто не прибежал за кулисы, захлебываясь от восторга. Вот вам и «Гриффин шоу».

Ленни выпил в баре и отправился домой, в пустоту своего гостиничного номера. Был уже третий час ночи, но, черт побери, он больше не мог без нее. В глубине души ожидая услышать либо все тот же мужской голос, либо скрип автоответчика, он набрал номер Иден.

Она подошла сама. Странный, хриплый голос, как будто у нее сильный бронхит..

– Алло.

Сонная пауза, затем более настойчиво:

– Алло!

Он выждал, когда она начнет ругаться. Так и есть, потеряв терпение, она разразилась потоком непечатных слов.

Он выдержал идеальную паузу. Если прожил с женщиной три года, то знаешь заранее, что она сейчас будет делать.

Когда она уже собралась бросать трубку, он заговорил.

Мягко. Медленно:

– Иден. Это Ленни. Приготовься. Я снова вхожу в твою жизнь.

ГЛАВА 21

Едва ее отец вошел в свою нью-йоркскую квартиру, Олимпия поняла, что сделала ошибку, дожидаясь его там, Почему она, Олимпия Станислопулос, одна из самых богатых женщин мира, должна чувствовать себя приживалкой? Она незамедлительно позвонила одной из подруг матери, которая занималась продажей недвижимости, и попросила побыстрее подыскать ей квартиру.

– Да, – ответила та. – Я знаю одно идеальное место.

– Покажите мне его поскорее! – воскликнула Олимпия. Она пришла к выводу, что Нью-Йорк ей по вкусу и следует здесь обосноваться. В отелях такая тоска, а опять жить у отца – нет, абсолютно исключено. Можно еще пользоваться его самолетом, его яхтой, даже, при определенных обстоятельствах, его собственным островом, но бесспорно пришла пора купить свое собственное жилье в Нью-Йорке.

Димитрий немедленно обнаружил прожженное сигарой пятно на одном из своих бесценных антикварных столиков. Он взревел от ярости и вызвал дворецкого. Олимпия не стала вмешиваться, пока распекали недотепу. Ее всегда поражало, насколько внимательно отец следит за своей собственностью. Он умудрялся замечать все. От него не ускользало, даже если одна-единственная книга в одном из его многочисленных домов оказывалась не на месте.

Бриджит бросилась к «дедуньке», как она его называла, крепко обняла и поцеловала в губы.

Он подхватил ребенка на руки.

– Как дела у моей девочки? – пропел он.

– Очень плохо, – язвительно ответила Олимпия. – Она очень плохо себя вела. Испортила маме свадьбу.

Он пропустил слова дочери мимо ушей и вручил Бриджит целую кучу ярких коробочек.

Олимпия припомнила собственное детство. Масса подарков – но знаки истинной привязанности всегда приберегались для его очередной пассии. Возможно, он с годами стал мягче. Или он любил Бриджит больше, чем родную дочь. Она вызвала няню Мейбл и отправила из комнаты Бриджит вместе с ее подарками.

– Как тебе Лас-Вегас? – вежливо поинтересовалась она. – Говорят, ужасное место, полное отвратительных жалких людей.

Димитрий окинул ее критическим взглядом. Она потолстела. «Почему она не следит за собой?»

– Ты права, – сказал он. – Но я только присутствовал на вечере в честь Франчески Ферн и больше почти ничего не видел.

– Как Франческа? – спросила Олимпия. Ее всегда интриговала неугасающая привязанность отца к лошадиномордой актрисе. Франческа, бесспорно, держалась дольше, чем другие.

– Прекрасно, – огрызнулся Димитрий. Он не намеревался обсуждать свою личную жизнь с болтливой дочерью. Если Олимпия узнает, что их роман закончен, она не успокоится, пока эта новость не появится в колонках светской хроники газет всего мира.

– Я там встретился с одной твоей старой знакомой, – заявил он, чтобы сбить ее со следа.

– С кем?

– С Лаки Сантанджело.

Лаки Сантанджело. Бывшая лучшая подруга. О, какие у них были приключения! Когда-то. Очень давно. Больше пятнадцати лет назад. Теперь они, возможно, и не узнают друг друга. И уж конечно, у них не осталось ничего общего.

– А ее-то где ты видел? – фыркнула Олимпия.

– Ей принадлежит отель «Маджириано».

– О! Ее бандюга-отец подарил ей отель?

– Она сама его построила, пока он находился за границей. Она очень умная деловая женщина.

Олимпия не ответила. Построила сама? В самом деле? Своими собственными руками? Уж не пытался ли он уязвить ее за то, что она никогда и ничего не сделала, только унаследовала деньги и побывала замужем за целой плеядой тупоголовых охотников за состоянием?

– Как она выглядит? – полюбопытствовала Олимпия. Димитрий сменил тему. Совершенно ни к чему, чтобы его дочь узнала о его последнем приключении.

– Не обратил внимания, – бросил он небрежно. – Я хочу ехать в аэропорт завтра в полдень. Пожалуйста, не опаздывай.

Олимпия уклончиво кивнула вослед уходящему отцу. Она не намеревалась уезжать завтра, но решила отправить с ним Бриджит и няню Мейбл. Они обе начали ее раздражать; ей требовалось немного пожить одной, чтобы оправиться после травмы, полученной на свадьбе матери. Боже, как ужасно вела себя Бриджит. Какой стыд. Ребенок становится настоящим чудовищем.

Да, она отошлет их с Димитрием завтра в полдень. Он присмотрит за ними в Париже, а она тем временем купит себе квартиру в Нью-Йорке и хоть немного подумает о себе.

Лаки Сантанджело стала очень умной деловой женщиной! Ха-ха! Олимпия помнила ее похожей на цыганку замарашкой, которая не могла даже парня себе найти. Она, Олимпия, научила ее разбираться в мужчинах, сексе и одежде. И хорошо же ее отблагодарили за заботу. Ни слова за пятнадцать лет.

Она припомнила тот день, когда Лаки приехала в «Л'Эвьер» – пансионат, в котором они обе учились в Швейцарии, – костлявый темноволосый подросток. Ее записали в журнал под именем Лаки Сант, чтобы скрыть, кто ее отец.

Как будто это кого-нибудь интересовало.

Джино Сантанджело.

Когда Олимпия впервые увидела его в окно, ее передернуло. У него был такой... преступный вид. Смуглый, как Лаки. Невысокий, но очень сексуальный, с густыми курчавыми волосами, уверенной походкой и опасным взглядом черных глаз. Именно тогда она впервые почувствовала притягательность мужчины гораздо старше ее.

Долго еще мысли о нем не покидали Олимпию. Иногда, лаская сама себя, она воображала, что в комнате с ней находился Джино, что он целовал ее грудь и входил в нее без нежности, но с адской, злобной энергией.

Она ни разу не призналась Лаки, что лелеет мечту потрахаться с ее отцом. Лаки такая мысль не понравилась бы.

Олимпия со вздохом припомнила то время, когда Джино обручился с Марабеллой Блю, знаменитой светловолосой кинозвездой. Он сообщил Лаки по телефону о своем намерении, и она всю ночь прорыдала в постели. Тогда предполагалось, что Олимпия не знает, кто отец ее подруги. Хотя, конечно, прекрасно знала. Она открыла для себя эту тайну, прочитав дневник Лаки через два дня после того, как та приехала в школу. Итак, всхлипывания Лаки не давали Олимпии заснуть, и она подсела к подруге и начала ее утешать, сначала нежно, затем нежность незаметно перешла в страсть, и вскоре школьницы слились в объятиях, как два любовника.