4

Босвелл, Канзас, 1973 год

То, что началось как обычное, ни к чему не обязывающее свидание, превратилось в отношения, и все этому радовались, кроме самой Лорен. Начались отношения скучные и регулярные. Обед и кино в пятницу вечером. Танцы и вечеринка каждую субботу. Совместные, двух семей, завтраки и ленчи. И так продолжалось уже шесть недель.

– Что происходит? – жаловалась она Мег. – Я всегда была свободным человеком, как это меня угораздило угодить во все это?

– А он уже чего-нибудь хотел от тебя? – спросила Мег, зажигая запретную сигарету.

Лорен покачала головой:

– Нет, и перестань выпытывать все время, словно ты окружной судья.

– Нет, я не судья. Но мне до смерти хочется узнать, как оно бывает, во всех грязных подробностях.

– Почему?

– Ну, будет тебе, Лори, – взмолилась Мег, – ты же знаешь, мы ничего друг от друга не скрываем. Он ведь, по крайней мере, должен был тебя поцеловать.

– Может быть, – ответила Лорен загадочно.

– Так он поцеловал?

– Может быть, – повторила она.

Они сидели в комнате Лорен, и Мег стала подпрыгивать на пружинах кровати. Лицо у нее покраснело от отчаянных усилий выудить какую-нибудь сочную подробность у своей лучшей подруги.

Лорен не очень хотелось делиться с Мег, хотя бы потому, что ничего интересного не было, но делать нечего.

– О'кей, он меня целовал. Большая важность! И на этом покончим.

Глаза у Мег заблестели.

– А он хорошо целуется?

– У него зубы большие.

– Ну и что?

– Они мешают. И кроме того, – вздохнула она, – ведь я уже говорила, я к нему ничего не чувствую.

Мег соскочила с кровати.

– А вот я его у тебя отобью. Как тебе эта мысль?

– Согласна!

– Но ты ведь так не думаешь на самом деле.

– Нет, думаю, думаю! Мег просто была вне себя.

– За тобой ухлестывает самый сексуальный парень, а ты ведешь себя так, словно это ерунда.

– Это и есть ерунда.

– Тогда почему ты с ним встречаешься? Лорен снова вздохнула:

– Потому что иначе не могу. Он моим родителям нравится. И им нравятся его родители. Откровенно говоря, отец продает его папаше какую-то большую страховку.

Мег затянулась сигареткой как заправский солдат.

– Это не очень хорошо.

– Как будто я не знаю, – ответила сварливо Лорен, стараясь понять, как же все это случилось. Их первое свидание прошло без каких-либо осложнений. Сток вел себя безупречно – он даже не напился, хотя все его футбольные дружки были почти мертвецки пьяны.

Поэтому у нее не было предлога отклонить его второе приглашение, тем более что на нее наседали родители, упрашивая согласиться. А потом оказалось, что ее отец ведет с его отцом какие-то большие страховочные переговоры, и она не могла ничего поделать, чтобы не испортить это начинание.

И не успела оглянуться, как все уже считали, что они – пара. Вот так она увязла. И чувствовала себя несчастной.

Мистер Льюкас, учитель истории, что-то бубнил. Лорен попыталась сосредоточиться, но безуспешно. Он был такой скучный. Извлечь что-то из его рассказа было почти невозможно. Он не знал, как воспламенять воображение учеников. Они сидели перед ним, двадцать четыре скучающих подростка, занятых самыми разнообразными делами. Джои Пирсон, классный шут, сочинял похабные стишки и рассылал их окружающим. Дон Ковак, школьная потаскушка, переговаривалась с одним из мальчиков о том, что она ему позволит, когда будет часовой перерыв на ленч. Мег, прикрывшись «Всемирной историей», рисовала фасоны платьев. А Лорен грезила наяву.

Самой большой ее мечтой было уехать в Нью-Йорк. Когда она была еще маленькой, родители взяли ее с собой в кино. Шел «Завтрак у Тиффани» с Одри Хепберн, и она навсегда

запомнила, как была потрясена, увидев на экране большой город.

Нью-Йорк… Она уже определенно решила, что когда-нибудь тоже уедет туда, как Одри Хепберн. И у нее тоже будет своя квартира, интересное, приносящее удовлетворение дело, и кот. О, у нее обязательно и непременно будет кот. И конечно, друг. Настоящий друг-юноша. Не Сток Браунинг с его белесой щетиной и деревянной походкой. Нет, он будет похож на Роберта Редфорда или Пола Ньюмена – ей гораздо больше нравятся шатены.

– Лорен, – прервал ее грезы въедливый голос мистера Льюкаса. – Пожалуйста, отвечай на вопрос.

Вопрос? Какой вопрос? Она быстро взглянула на черную доску – уразуметь, о чем идет речь, – и ответила совершенно верно и без запинки.

– Ну, ты просто чудо, – прошептала Мег, подавляя смешок, даже я заметила, что мысли твои были где-то там, в Китае.

– Нет, в Нью-Йорке, – прошептала в ответ Лорен, – хотя, конечно, как-нибудь проехаться в Китай было бы неплохо.

– Подумаешь, большая разница!

Они с Мег по-разному представляли будущее. Мег воображала себя замужней матроной, и чтобы были дети, и чтобы счастливо жить и поживать в Босвелле. А Лорен знала, что вокруг Босвелла простирается широкий и совершенно незнакомый мир и хорошо бы исследовать его получше, прежде чем она осядет на одном месте.

Прозвенел звонок, и урок кончился.

Облокотясь на буфетную стойку, ее поджидал Сток.

– Я подхвачу тебя сегодня в шесть тридцать?

– Подхватишь?

– Ты что, забыла, о чем договаривались?

– Договаривались? О чем?

– Сегодня мои родители устраивают для нас обед.

– А, да, – сказала она вяло.

– Незаметно, чтобы ты этому радовалась.

И чего он от нее хочет? Она же идет с ним, правда? Неужели этого недостаточно?

Наклонившись, он клюнул ее в щеку. От него пахло потом и камфарной мазью. Пот – ладно. Этот запах еще можно перенести, но от камфары ее почти стошнило. Да, самое время поговорить с папой о той страховке, которую он продает мистеру Браунингу. Может, он уже заключил сделку? А если она перестанет встречаться со Стоком, это сорвет дело? Она была уверена, что Сток может перейти в решительное наступление в любой момент, а ей вовсе не хотелось изображать сопротивляющуюся жертву, распластанную под его тушей в тесном «форде фандерберде».

По пути домой она остановилась у отцовской конторы на Главной улице, расположенной над магазином металлических изделий «Блэкли бразерс». Но дверь была заперта, шторы опущены. На двери виднелась надпись: «Филипп М. Робертс. Страхование». Папа не однажды намекал, что, возможно, когда-нибудь на двери появится другая надпись: «Филипп М. Робертс и дочь». И Лорен никак не могла собраться с духом и объявить ему, что у нее нет ни малейшего желания заниматься страховым бизнесом.

Разочарованная, что не застала отца, она пошла дальше, домой.

Мать была на кухне и делала торт.

– А где отец? – спросила Лорен, сунув палец в миску, в которой мать сбивала сливки.

– Прекрати, – проворчала Джейн Роберте, брюнетка с правильными чертами лица и высокими скулами. Легко заметить, от кого Лорен унаследовала свою красоту.

– М-м-м, восхитительно, – и Лорен опять макнула палец в миску.

– Я сказала, прекрати, – сурово повторила Джейн, – ведь так ничего не останется, а ты должна взять этот торт с собой, когда поедешь к Браунингам.

– Да ни в коем случае, – ответила Лорен в ужасе. – Я не повезу им торт, мама.

– Тогда я вынуждена буду попросить об этом Стока.

– Нет, мама, нет! Пожалуйста, не ставь меня в глупое положение, – Джейн перестала заниматься тортом и вытерла руки о передник.

– А что глупого в том, чтобы преподнести Браунингам, торт?

Лорен нерешительно помолчала.

– Ну, знаешь, это похоже на то, словно мы им лижем… Глаза Джейн сузились:

– Лижем что?

– Ну, ты же знаешь, что я имею в виду…

– Нет. Боюсь, что не знаю, – и Джейн взглянула на свое единственное дитя взглядом, в котором можно было прочесть: «Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне, вот подожди, придет домой отец…»

Ух-ох. Мама такая старомодная. Но, может быть, Лорен действительно сболтнула лишнее.

– Хорошо, хорошо, я возьму этот дурацкий торт. – Но то, что они подлизывались, – это совершенно точно, хотя сейчас Лорен ничего с этим поделать не могла.

Дафна Браунинг была крупной женщиной с несколькими подбородками и ярко-красными губами. Она любезно приветствовала Лорен:

– Ах, как предупредительна ваша мама! Какой удивительно прекрасный знак внимания! – с подчеркнутым восторгом воскликнула она. – Конечно, мой доктор запрещает мне есть шоколад, но Бенджамин его просто обожает, правда, дорогой?

Бенджамин Браунинг на миг оторвался от газеты. Это был высокий человек, как бы утолщающийся к поясу. Вид у него был угрюмый, волосы с проседью и под стать им – кустистые седые брови.

– Блюду диету, – проворчал он.

Сток нетерпеливо вышагивал взад-вперед, Лорен, одеревенев от напряжения, сидела в обитом шелком кресле в очень строго и официально обставленной гостиной. Незаметная, словно тень, горничная унесла торт с глаз долой и навечно.

– Когда есть будем? – спросил нетерпеливо Сток. Дафна его проигнорировала.

– Скажите, дорогая, – обратилась она к Лорен, и на ее ярко-красных губах зазмеилась улыбка, – Сток – ваш первый мальчик?

Лорен обомлела от такого личного вопроса, и если бы не была вежливой девушкой, то ответила бы просто: «Это не ваше дело». Вместо этого, яростно поглаживая пекинеса миссис Браунинг, крошечную злобную собачонку, которая оскалила зубы и угрожающе заворчала, Лорен воскликнула:

– Какой умненький щеночек, – изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал как можно искренне. – Сколько ему?

– Это девочка, – поправила ее миссис Браунинг.

– А как ее зовут?

– Принцесса розового моста.

– Какое необыкновенное имя! – Лорен опять погладила собачонку, а та цапнула ее за руку своими острыми зубками.

– Сток, – заметила Дафна, – Принцесса никогда себе этого не позволяла.

– Кушать подано, – возгласила черная горничная, появившись в двери.

Мистер Браунинг отшвырнул газету.

– И с чертовским опозданием, – раздраженно сказал он. Обед был очень нудный. Лорен ни за что бы не хотела еще одного такого вечера. Миссис Браунинг вела себя высокомерно. Мистер Браунинг был груб. А Сток – ну, Сток был Стоком. На обратном пути он без обиняков заявил:

– Ты им понравилась.

– Приятно слышать.

– Даже несмотря на то, что ты еще очень молода. «А ему-то сколько – восемнадцать, что ли?»

– Я в восторге, – ответила Лорен сухо. Но он не понял ее сарказма:

– Они дали разрешение.

– На что? – спросила она, подавив зевок.

– Чтобы мы обручились.

5

Арета Мэй Анджело открыла дверь трейлера, в котором жила, и взглянула на Примо так, словно от одного его вида ее тошнило. Дело в том, что он покинул ее семнадцать лет назад, но это не помешало ей и через семнадцать лет сразу же обрушиться на него с яростными упреками.

Скорчившись в фургоне, Ник мог слышать каждое слово, которые она швыряла в лицо отцу.

– Тебе чего надо? Грязный обманщик! Ты чего пришел сюда вынюхивать? Ты мерзавец и бездельник, так что убирайся отсюда. Ты слышишь? Бон!

Еще немного, и, кажется, она бы прокляла его навеки, но Примо что-то неубедительно пробормотал в оправдание, и Пик еще глазом не успел моргнуть, как женщина, осыпая Примо оскорблениями, втащила его в трейлер и громко захлопнула дверь.

Ник сидел в фургоне и размышлял над событиями прошедшей недели. Ему шестнадцать лет, почти семнадцать – и жизнь уже кончена. Кому он нужен? Уж точно никому. Вся его жизнь оказалась ошибкой.

Мэри и Примо. Его родители. Примо ему сообщил, что они с Мэри никогда по-настоящему в браке не состояли, потому что, когда они обменялись брачными обетами, он был женат на этой женщине. Примо Анджело был двоеженцем.

А если так, то что из этого следовало? Лично для него, Ника? Но думать об этом он не стал. Все равно.

Дождь уже не проливной, так, моросило, но изморось была просто ледяной. Ник свернулся в углу фургона, голодный, усталый и отупевший.

Через некоторое время в сопровождении женщины вышел из трейлера Примо. Толчком отворив дверцу, он сунул Нику грязное одеяло и сказал:

– Будешь спать здесь. Внутри нет места.

Женщина наклонилась вперед, чтобы его разглядеть. Ник заметил, что она темнокожая, почти черная. И, вздрогнув, понял, что она негритянка.

Утром дождь перестал. Ник, скорчившись, спал на двух передних сиденьях, когда его разбудил слабый скребущий звук. Через боковое окошко на него глазели два маленьких негритенка. Один из них скреб ногтем по стеклу. Заметив, что он проснулся, они бросились бежать.

При свете дня Ник оглядел окрестности. Фургон был припаркован среди лагеря, где стояло еще несколько трейлеров в отдалении друг от друга. Несколько тощих собак бродили вокруг, всюду была грязь, сорняки, а в стороне возвышалась огромная мусорная куча.

По сравнению с этим ветхий домишко тети Фрэнни в Эванстоне был настоящим дворцом. Он выбрался из фургона. В нескольких шагах от него сидели на корточках черные мальчуганы и глазели на него.

– Эй, – сказал Ник, – в чем дело? Они не ответили.

– Мне пописать надо.

Один из мальчиков указал на дощатую покосившуюся хибарку около мусорной кучи. Ник с трудом добрался туда, вошел и сразу же пожалел – вонь стояла невыносимая. Сделав что нужно, он поспешил к фургону, боясь, что сейчас его вырвет. В кармане он нащупал только тридцать пять центов. Да, не разживешься.

Прислонившись спиной к фургону, он размышлял о будущем. Хуже некуда. Он в незнакомом городе, торчит в лагере среди трейлеров-развалюх, а папаша опять сошелся с женщиной, на которой женат уже семнадцать лет, но об этом прежде никто не знал.

Один из мальчиков, красивый, ясноглазый, коричневый, словно шоколадка, неуверенно шагнул к нему:

– Вас как зовут, мистер?

– Ник, а тебя?

– Харлан. Мне десять. А вам?

– Шестнадцать.

– А что вы здесь делаете? Ник передернул плечами:

– Дурака валяю.

Через некоторое время, почесывая толстое брюхо, выбрался из трейлера Примо, в одном грязном нижнем белье. На небритом лице гуляла улыбка. Ник знал эту улыбку. Так отец улыбался, когда хотел сказать: знатно уложил ее, ну, разве я не молодец?

– Как спалось? – спросил Примо, словно они остановились на ночь в роскошной гостинице.

– Я не спал. Я слишком голодный для этого, – процедил Ник сквозь зубы, злясь на отца и не зная, что сказать. Чего бы ему хотелось, так ото голову отвернуть дураку-обманщику.

– Об этом не волнуйся, – ответил жизнерадостно Примо, словно все было в порядке, – Арета Мэй замечательно готовит. – Он хлопнул сына по плечу: – Пойдем, я тебя познакомлю.

Ник неохотно зашагал за отцом в трейлер, а негритята потянулись сзади.

Внутри была невероятная теснотища и беспорядок, все было свалено в кучу: одежда, старые газеты и журналы, какие-то лохмотья, веревки, прочий хлам. В одном углу стояла неубранная постель, на полу валялись два засаленных спальных мешка. Арета Мэй деловито жарила на керосинке ветчину и картошку на грязном жире от бекона. Это была тощая черная женщина с курчавыми волосами, крашенными в рыжий цвет,

и усталым взглядом.

– Садись, мальчик, – бросила она Нику через плечо, – ты, наверное, очень есть хочешь. – Он втиснулся между стеной и шатким колченогим столом с грязными тарелками и сел на покрытую пластиком скамейку.

Арета Мэй поставила перед ним полную тарелку, отодвинув грязную посуду в сторону.

– Ешь, – скомандовала она.

Примо хихикнул – вот это по-домашнему, значит, все в порядке.

– Я знал, что вы поладите.

– Закройся, – сказала Арета Мэй. – Мы потом поговорим, кто с кем поладит. Не думай, что ты сам уже въехал сюда насовсем.

На Ника ее решительность произвела впечатление, но он побаивался, что сейчас отец ей врежет.

Однако Примо не врезал. Примо засмеялся густым утробным смехом:

– Ишь, строптивая шлюшка. Но мне нравится, когда женщины такие. Ты не переменилась.

Арета Мэй бросила на него суровый взгляд.

– И не смей выражаться при моих ребятах, – сказала она, показав на двух безмолвных мальчиков у двери.

– Только послушайте ее, – сказал Примо, почесывая живот, – помнится, ты сама так выражалась.

– Тогда было другое дело, – ответила чопорно Арета Мэй, – и было другое время.

Примо засмеялся и ущипнул ее за ляжку.

– Уж точно другое.

Она ударила его по руке, чтобы отстал, и повернулась к Нику, с волчьим аппетитом пожиравшего сальную, но восхитительно вкусную еду.

– Что рассказывал обо мне твой старик? – спросила она. – Он говорил, что мы женаты? Он тебе рассказал, что сбежал от меня, когда я была беременна? Он тебе говорил, что у тебя есть сводная сестра, которую он сам никогда и в глаза не видел и я одна ее поднимала?

Ник перестал жевать. Сестра? Это что еще за дерьмовские штучки?

– Я не знал, – захныкал Примо. – Ты же меня сама выставила. Я не знал, что ты беременна.

– Врешь, – отрезала она. – Ты и сбежал потому, что у меня ребенок был в животе, – она со злостью взглянула на него. – А что ты сделал потом? Другую подцепил и все равно попался. Дерьмо ты поросячье.

Примо обнял ее и стал ласково оглаживать тощее тело.

– Ну, ладно, сладкая моя, я же вернулся, – заворковал он, – ты ведь всегда знала, что я к тебе вернусь, правда?

Арета Мэй сердито хмыкнула. Но не так, чтобы очень сердито. И вроде уже не возражала, чтобы неуклюжие руки Примо делали свое дело.

Ник вспомнил свою работящую мать, которая теперь лежит в могиле, и его чуть не стошнило от жирной еды. Он ненавидел отца. Он ненавидел все это вонючее место.

Он резко встал:

– А где эта сестра?

– Она сейчас уехала, – быстро ответила Арета Мэй, – она у родственников в Канзас-Сити.

– Значит, я дочку сделал, – радовался Примо, – я всегда хотел, чтобы получилась девочка.

– Ну, ты ее и получил, – ответила Арета Мэй. – О да, сэр, ты ее действительно получил.

Через несколько дней, переночевав раза два в единственном босвеллском мотеле, они переехали к Арете Мэй. Но места в трейлере всем не хватало, и Примо договорился с соседями, что займет их кишащий крысами вагончик без колес, который те использовали как кладовку. В окошках вместо стекол был вставлен картон.

– Сойдет, а ребятам будет где спать, – сказал Примо Арете Мэй, – только надо там почистить.

И Ник три дня выбрасывал всякий хлам, выживал крыс, тараканов и пауков. Харлан и его младший братишка Льюк помогали.

Это были нервные ребята, до ужаса боявшиеся матери и ее ядовитого языка.

Каждый день мальчики ходили в школу и вставали в шесть утра. Вскоре после них уходила на работу Арета Мэй, она служила горничной в одной богатой босвеллской семье. И Примо большую часть времени был предоставлен сам себе. Хотя он пообещал Арете Мэй, что сразу же начнет подыскивать работу, у него и в мыслях того не было. В тот самый момент, как за ней закрывалась дверь, он усаживался перед маленьким черно-белым портативным телевизором со своими обычными шестью банками пива. Для Примо ничего не изменилось. Он знал, что для него самое главное, и своим принципам не изменял.

А Ник слонялся вокруг да около, и пойти ему было некуда.

Еще через пару дней Примо сказал:

– Должен отправить тебя в школу.

– Я лучше работать пойду, – ответил Ник, чувствуя себя неприкаянным и ненужным. – Может быть…

– Я обещал твоей матери, – перебил его Примо, глядя в телевизор. – И я тебе уже говорил.

– Ну и что?

Раз! Примо дал ему в зубы. Ник не успел увернуться и теперь слизывал кровь с губы. Вкус крови вызывал ярость. Но теперь Мэри нет, и никто его не будет защищать. Надо отправиться в школу, ничего не поделаешь. Но он постарается найти работу, накопить денег и удрать.

Ник Анджело решил, что удерет, и ничто и никто его не остановит.

6

– Вот здорово! – воскликнула Мег.

– Дорогая, это самое лучшее, что я могла бы тебе пожелать, – ответила мама, когда Лорен ей рассказала.

– Это замечательная новость, – провозгласил папа с такой гордостью, словно ему удалось заключить выгодную страховую сделку.

Какая же она дура! Ей бы промолчать. Она ведь только сказала, что Сток упомянул о помолвке, но, впрочем, в городке только об этом и сплетничали. И она чувствовала себя больше, чем когда-либо, связанной отношениями, в которых ничего не понимала и которых не хотела.

Ей шестнадцать. Она еще слишком молода. О, конечно, мама вышла замуж в семнадцать, но это был брак по любви, они же безумно любили друг друга, папа и мама. Они часто ей об этом рассказывали.

А у нее другое положение – она почти не знакома со Стоком и при этом твердо знает, что он ей не очень нравится.

– Но я не хочу обручаться, – сообщила она родителям. Одна только мысль об этом вызывала у нее панический страх.

Джейн Робертс улыбнулась и погладила ее, словно Лорен была строптивым щенком, которого требовалось успокоить.

– Это все нервы, дорогая, – ответила она. – Брак – шаг очень ответственный. Ваша помолвка продлится еще долго, так что будет время получше узнать друг друга. Сток приятный юноша, из прекрасной семьи. Мы с отцом просто счастливы за тебя.

О да, они были счастливы. А как быть с ней? Разве это не ей полагалось безудержно улыбаться и парить в облаках от радости?

Любовь, Все, что она об этом знала и читала, все говорило о том, что это волшебное чувство, но ей было тошно, и все тут. В третьем классе она была без ума от Сэмми Пилснера. Ей было восемь лет, и она пребывала в экстазе. Ее трясло при одном его виде.

В двенадцать она влюбилась в двоюродного брата, Брэда, костлявого юнца, на три года ее старше. Но виделись они только раз в году, когда он с родителями приезжал к ним на Рождество, так что она скоро выросла из этой любви.

В тринадцать у нее состоялось первое свидание. Совершенно ужасное.

В четырнадцать она впервые поцеловалась. Но это было еще хуже.

А в пятнадцать лет шесть месяцев сохраняла прочные отношения с Сэмми Пилснером и была ими вполне довольна. Теперь при виде Сэмми ее не трясло, во всяком случае так, как прежде, когда ей было всего восемь, но он хорошо целовался, и они провели много похотливых вечеров, жарко лаская друг друга, хотя она никогда не позволяла ему всего, чего бы ему хотелось, – она боялась забеременеть, даже когда он сгонял за пятьдесят миль в соседний город, чтобы купить резинки, и потом пытался убедить ее, что теперь все можно.

Затем отец Сэмми получил повышение по службе, и Сэмми уехал в Чикаго.

Она немного погоревала. Несколько месяцев они переписывались, но письма от него стали приходить все реже и реже, и она поняла, что снова свободна и может встречаться с кем захочет. Она и и встречалась с несколькими мальчиками. Однако все они хотели только одного. Но если она не позволила этого Сэмми, то почему должна была сдаться первому встречному?

А вот, между прочим, Сток не пытался оседлать ее. Еще нет.

– Я не хочу этой помолвки, – по секрету сказала она Мег.

– А все тебе та-а-ак завидуют, – пропела Мег. – Он уже подарил тебе кольцо? А когда ты ему это позволишь? Теперь ты просто должна, раз вы помолвлены.

– Но я этого не хочу, – возразила Лорен. Мег подмигнула:

– Чего не хочешь? Быть помолвленной или позволить?

– Конечно, не хочу помолвки, задница ты этакая!

– Какие прелестные слова в устах невинной девицы!

– Ты задница, – повторила Лорен.

Если бы ее сейчас слышал папа, он бы просто ее убил. Никто из ее родителей никогда не ругался, по крайней мере в ее присутствии, но однажды она слышала, как отец громко стонал и повторял все время: «Черт возьми, черт возьми». Ей было тогда одиннадцать, и она подслушивала у дверей их спальни.

Во всяком случае, ей известно, что говорят мужчины, когда занимаются сексом. Хотя Сэмми не стонал. Извиваясь от страсти, когда она делала то, чего порядочные девушки делать не должны, Сэмми обычно покрикивал: «Ковбои и индейцы! Нас атакуют! Вперед! Вперед!»