Разведчики и резиденты ГРУ

Тем не менее, 25 августа из Москвы пришёл положительный ответ: «Наконец мы в состоянии выполнить вашу просьбу о замене. Кандидат уже подготовлен и в конце сентября может выехать и принять от вас дела. Естественно, некоторое время вам придётся поработать вместе с ним, пока он не освоится с обстановкой. Ваш преемник хорошо знает французский, болгарский и турецкий языки. По диплому и по образованию — инженер-электрик. Просит сообщить своё мнение — какая „крыша“ будет для него надёжной. Привет от далёкого Старика. Надеемся на скорое свидание» (Там же. С.104.). Однако новый резидент из числа болгарских коммунистов-политэмигрантов, тепло принятых в Советском Союзе и обласканных военной разведкой, с «Этьеном» так и не встретился. Скорого свидания с товарищами также не состоялось.

Попал под подозрение и Паскуале Эспозито. Не имея фактических доказательств шпионажа Кертнера, сотрудники ОВРА в октябре арестовали Эспозито и, объявив ему, что вместе с ним арестована его любимая падчерица Джаннина, добились от него признания и согласия сотрудничать. Для этого Эспозито показали окровавленное шелковое белье, которое он подарил Джаннине на день ангела, и обещали выпустить её на свободу, если он поможет разоблачить Кертнера.

Сам Маневич, заметив за собой слежку, принял решение покинуть Италию. Он дал указание Ингрид утопить передатчик в озере, а самой выехать в Швейцарию. Перед отъездом он решил провести встречу с Эспозито, который сообщил, что может передать чертежи нового самолета. Взяли его с поличным. Во время встречи с Эспозито 3 октября 1932 года в миланской траттории близ кондитерской фабрики «Мотта», в момент передачи пакета с чертежами, Кертнер был арестован. После его ареста Эспозито разрешили свидание с падчерицей. Во время свидания он выяснил, что Джаннина не была арестована, а белье украдено и окрашено под кровь сотрудниками ОВРА. Джаннина, узнав, что он выдал Кертнера, отказалась от дальнейших свиданий с ним. Душевно сломленный Эспозито повесился в тюремной камере в конце октября 1932 года на шерстяной петле, сплетенной из носков.

В литературе, как художественной, так и документальной, долгое время утверждалось, что Лев Маневич был арестован в декабре 1936 года. И только в последнее время уже давно имевшиеся у специалистов подозрения получили документальное подтверждение в официальном издании Российской военной энциклопедии — в статье о Маневиче приводится точная дата его ареста.

Резидентура «Этьена» имела в 1931-1932 годах девятерых агентов-источников и трех агентов, которые выполняли вспомогательные функции. За этот период Маневич передал в Центр 190 ценных документов и информационных донесений, около 70% из них были высоко оценены командованием.

Пока в Италии шло следствие по делу «Конрада Кертнера» в СССР Льву Ефимовичу Маневичу, состоящему в распоряжении Разведупра РККА, спустя два года после ареста, было присвоено звание полковника совершенно секретным приказом НКО СССР от 16 декабря 1935 года.

3 января 1937-го арестованному Маневичу было предъявлено обвинение в военном шпионаже. В обвинительном заключении ему вменялось в вину, в частности, нелегальное приобретение чертежей различных самолетов. «Преступная деятельность Кертнера была обширна, — отмечала следственная комиссия, — он протянул свои щупальца также на Турин, Геную, Болонью, Брешию и Специю. Ему удалось привлечь ценных специалистов и опытных техников, которые состояли на службе в промышленных предприятиях, снабжающих итальянские и германские вооруженные силы». 9 февраля 1937 года он был осужден Особым трибуналом по защите фашизма на 16 лет тюремного заключения (позднее приговор был снижен до 6 лет). В приговоре отмечалось, что подсудимый, возможно, не тот человек, за которого себя выдает, но трибунал это не интересут.

После вынесения приговора «Этьен» был направлен в тюрьму Кастельфранко дель Эмилия, где значился как узник № 2722. Но и находясь в тюрьме, Маневич умудрялся посылать в Москву ценные разведывательные данные. Так, при помощи заключенных, работавших раньше на заводе «Капрони», он составил и передал в Центр анализ недостатков и изъянов нового прицела для бомбометания фирмы «Цейсс». Сообщение включало в себя миниатюрные схемы: как укреплён бомбовый прицел возле сиденья штурмана, как штурман производит расчёты, делая поправки на скорость и высоту полёта, с какой высоты производится бомбометание.

Другими донесениями «Директору» стали тактико-технические характеристики непотопляемого крейсера, который строился на верфи близ Генуи, специфика ночного бомбометания в Абиссинии, где впервые использовали САБы (САБ — светящаяся авиабомба, спускаемая на парашюте, используется для подсветки местности при ночных бомбометаниях с малых высот), а также рецепт броневой стали, пересланный с заводов Круппа на заводы Ансальдо. Однако самой важной информацией «Этьена» из тюрьмы было сообщение о срочном заказе, полученном итальянскими авиазаводами от Японии, на самолёты, не боящиеся мороза. Это означало, что японцы планируют боевые действия не на тёплом юге Китая, а в суровых климатических условиях Маньчжурии, Монголии и Дальнего Востока. Этот сигнал перекликался с донесениями «Рамзая» (Рихарда Зорге), что придавало оперативным разведданным последнего дополнительную убедительность.

В июне 1937 года начальник Разведупра Ян Берзин представил полковника Маневича к званию комбрига и написал в аттестации: «Способный, широкообразованный и культурный командир. Волевые качества хорошо развиты, характер твердый. На работе проявил большую инициативу, знания и понимание дела. Попав в тяжелые условия, вел себя геройски, показал исключительную выдержку и мужество. Так же мужественно продолжает вести себя и по сие время, одолевая всякие трудности и лишения. Примерный командир — большевик, достоин представления к награде после возвращения».

В Москве о попавшем в беду разведчике не забыли. Разведупр планировал акции по освобождению «Этьена», начиная от чисто юридической поддержки, заканчивая подготовкой побега. Новый резидент в Италии составил справку о тюрьме Кастельфранко дель Эмилия. В справке предусматривалось три варианта побега, два из них были основаны на привлечении боевой группы. Но реализовано не было ничего. Подавать прошение о помиловании оказалось занятием бесполезным — политическая подоплёка дела лишала затею даже тех мизерных шансов на благосклонность дуче и короля Италии, которые иногда выпадали уголовникам. Попавшего в беду Маневича старались поддерживать деньгами.

Освободить Маневича силой Разведупр не успел. Весной 1941 года заболевшего туберкулёзом Маневича перевели на юг Италии в каторжную тюрьму на острове Санто-Стефано, где он находился до 9 сентября 1943 года. После захвата острова американскими войсками все политические заключенные были освобождены, и Маневич в числе некоторых из них направился на арендованном паруснике в Италию, в Гаэту. Но, за день до прибытия парусника, Гаэту заняли немецкие войска, и через несколько дней Маневич был вновь арестован. Как австрийца Кертнера должны были направить в Австрию — в общину Галабрунн, из которой он (согласно поддельным документам) происходил и где его разоблачение было бы неизбежным.

В арестантском эшелоне Маневич сумел обменять свою куртку на куртку умершего от тифа русского военнопленного Яковлева. По прибытии в австрийский концлагерь «Эбензее» Маневич исхитрился объяснить эсэсовцам, на хорошем немецком языке, что произошла путаница, и зовут его не Яковлев, а Яков Старостин. Имя реального человека, биографию которого Маневич хорошо знал, было необходимым условием конспирации — в лагере всегда полно стукачей. Поэтому жизнеописание должно было быть гладким и стыковаться во всех деталях, для чего проще было не выдумывать, а использовать чужую биографию. Свою «легенду» он довёл до ума, согласовав с достоверной историей службы на Западном фронте и пленением 7 октября 1941 года. Детали «своего боевого пути» он подслушал в разговорах военнопленных.

«Легенда» подозрений не вызвала. Маневич получил номер R-133042, под которым и числился в списке заключённых. В лагере он тесно сошёлся с бакинцем Грантом Айрапетовым, бывшим офицером штаба 23-й танковой армии. С ним он входил в подпольный штаб сопротивления, организовывал диверсии на производстве. По отзыву Айрапетова «прекрасно владея иностранными языками, богато одаренный, быстро ориентирующийся в любой обстановке, Старостин — Маневич был нашим мозгом, который информировал о всех событиях».

1 мая 1945 года лагерь был освобожден американскими войсками. Политических снова выпустили на волю и поселили в «Спорт-отеле» городка Штайнкогель на берегу реки Зее. Там, в номере со старым лагерным товарищем Грантом Айрапетовым, Маневич и «дошёл» от туберкулёза. Перед смертью сотрудник Разведупра всё же решился и назвал Айрапетову оперативный псевдоним и адрес, по которому следовало обратиться в Москве.

Он умер 9 мая 1945 года. На могиле Маневича поставили крест с надписью «Здесь покоится советский полковник Старостин Яков Никитич». В 1965 году, после опубликования в газете «Правда» Указа о присвоении звания Героя, официально рассекретившего имя Маневича, группа советских разведчиков во главе с В. В. Бочкаревым прибыла из Вены на поиски его могилы. после трехнедельных поисков место захоронения было обнаружено. Останки разведчика торжественно перезахоронили в Линце, на мемориальном кладбище Санкт-Мартин, где покоятся павшие советские воины. С тех пор на памятнике со звездой значится: «Герой Советского Союза полковник Л. Е. Маневич».

Надежда Дмитриевна с 1925 года служила в Красной Армии по вольному найму, а с 1931 года состояла в кадрах армии. Служила помощником начальника сектора IV Управления Штаба РККА. Владела немецким языком. В 1934 году она поступила на военный факультет Военной академии связи, но на втором курсе снята с учебы и зачислена в распоряжение Разведупра. Была радиотехником в НИИ по технике связи при том же управлении, вновь училась, теперь уже на военном факультете Московского института инженеров связи. Однако ей опять не удалось окончить обучение — её перевели в распоряжение Разведупра и назначили техническим редактором в информационный отдел. В период Великой Отечественной войны Надежда Дмитриевна служила в Разведупре Генштаба Красной Армии. В мирное время работала в редакции военно-теоретического журнала «Военная мысль». Имела звание подполковника и правительственные награды. Умерла в 1986 году.

Татьяна Львовна окончила 3 курса немецкого отделения военного факультета при 2-м Московском педагогическом институте иностранных языков, служила до конца Великой Отечественной войны военным переводчиком в Управлении войсковой разведки ГРУ, которое затем было преобразовано в Разведупр Генштаба Красной Армии. После войны в 1945-1946 годах работала переводчиком оперативных отделов лагерей военнопленных под Ригой и Калининградом. Окончив факультет английского языка 1-го Московского института иностранных языков им. М. Тореза, преподавала этот язык в Военной академии Генерального штаба и Высшей школе КГБ им. Ф. Дзержинского. В отставку Татьяна Львовна вышла в звании подполковника.

СКАРБЕК «ЗОЛОТЫЕ РУКИ»

Резидентуру в Италии Разведупр старался не забывать. Когда ещё шло следствие по делу К. Кертнера в Италии начал работать добывающий агент Скарбек.

Сигизмунд (по-польски — Зигмунд) Скарбек родился в польском городе Ленчица 27 июня 1897 года в семье горнорабочего, по другим сведениям садовода Абрама Скарбека. Это была обычная пролетарская семья, судьба которой окажется столь же типичной: ранняя смерть кормильца, сын-коммунист и гибель матери в фашистском концлагере.

В возрасте 11 лет Сигизмунд пошёл работать на гильзовую фабрику, а через год устроился на ткацкий комбинат. Там он проработал полгода и, по достижении пятнадцатилетнего возраста, уехал учиться на электрослесаря в Лодзь, где в начале Первой мировой войны вступил в нелегальный рабочий кружок. Через два года он вернулся домой и стал работать учеником электромонтёра. В мае 1916 года Сигизмунд поступил на работу в монтажную контору города Влацлавска помощником электромонтёра. Это был переломный этап в жизни простого еврейского парня из рабочей глубинки: там он вступил в Бунд, познакомился со своей будущей женой и соратницей Анной Кораль. В ноябре 1918 года, после ухода немцев и разгрома польскими националистами еврейского рабочего клуба «Будущее»(«Цукунфт»), объединявшего социал-демократов, бундовцев и поалей-ционистов, в котором Скарбек принимал активное участие, он вместе с Анной отправился в Берлин, где ему помогли устроиться на обувную фабрику. Там, в декабре 1918 года, в районе Маобит, он был принят в «Спартакусбунд», преобразованный затем в Коммунистическую партию Германии.

Дальнейшая судьба немецких коммунистов хорошо известна: неудавшаяся революция, кровавые уличные бои, репрессии, тюрьма или смерть. Для многих выходом стала эмиграция в Россию. Сигизмунд, бывший членом завкома фабрики, ставшего во время Капповского путча в апреле 1920 года рабочим советом, и избранный депутатом первого берлинского совета рабочих депутатов, был выслан из Берлина вместе с женой. Благодаря помощи Коминтерна, уже в июне он работал в Москве заведующим польской литературой «Центропечати». Тогда же он перешёл из братской компартии в ряды РКП(б) (стаж был засчитан с 3 декабря 1918 года). Затем работал электромонтером на московском заводе «Динамо», одновременно учился на электромеханическом факультете вечернего техникума им. М. В. Ломоносова. В 1922 г ., по партмобилизации работал в Минске — завскладом «Белэвак». Жена служила в Исполкоме Коминтерна заместителем заведующего архивом.

На правоверного во всех отношениях коммуниста вскоре обратило внимание Польское бюро ЦК Компартии Белоруссии, и в мае 1922 года послало его на нелегальную работу в Польшу, откуда он вынужден был бежать и продолжать свою деятельность в Вольном городе Данциге, который находился под управлением Лиги Наций.

С помощью ЦК КПГ в апреле 1923 года Скарбек уехал в Германию. Там с января 1924 года по август 1933 года находился в распоряжении Разведупра, выполняя задания, сначала в советском торговом представительстве в Берлине, а с 1925 года — нелегально в Гамбурге. Работал под именем Georges Benedikt (по-немецки — Георг Бенедикт, а по-французски — Жорж Бенедик). В то же время он состоял в КПГ под именем Сигизмунда Крейцера. В апреле 1929 года обстоятельства снова сложились так, что ему пришлось покинуть страну и вернуться в СССР.

Короткий отдых и новое задание военной разведки. Его направили в Китай, в Харбин. За успешную работу (видимо, связанную с событиями на КВЖД) Реввоенсовет СССР 13 июня 1930 года наградил его именными серебряными часами. Руководителем Скарбека в Китае был крупный советский разведчик Леонид Абрамович Анулов (Акулов), опытный резидент, награжденный в связи с теми же событиями орденом Красного Знамени. Анулов дал «путевку в жизнь» не только Скарбеку, но и другим разведчикам, в частности, знаменитому руководителю группы «Дора» в Швейцарии Шандору Радо. Он же в 1931 — 1933 годах руководил работой супругов Скарбек в Италии и Австрии.

В Вене в 1932 году Скарбек работал вместе с Натальей Владимировной Звонаревой в резидентуре К. М. Басова. В 1933 году он вернулся в СССР, был зачислен слушателем военного факультета Инженерно-технической академии связи им. В. Н. Подбельского. Но доучиться в Академии ему не пришлось: окончив два курса, в сентябре 1935 года Скарбек был отозван и в марте 1936 года направлен Разведупром в Италию. Сигизмунд Абрамович обосновался с женой и сыном в Турине под видом бывшего владельца фабрики в Китае, которую он якобы продал с началом революционных действий. По легенде, в Италию он приехал на курорт — лечить сколиоз у сына. Жили они по тем же польским паспортам, которые использовали и раньше, на имя супругов Бенедик.

В Турине предприимчивый фабрикант быстро обзавелся фотоателье на улице Лука делла Робиа, под названием «Моменто». Соседи стали называть его «маленький фотограф с большим мешком денег». Приобретя ателье, он оборудовал во дворе игровую площадку для детей, купил небольшой токарный станок и устроил в задней комнате «Моменто» слесарную мастерскую. Руки у него были поистине золотыми. Одним из изделий, о которых Скарбек не распространялся, была модифицированная фотокамера. Вмонтированная в бокс одноразовая лампочка от вспышки надёжно засвечивала плёнку при нажатии на скрытую кнопку.

Захудалая фотография, каких всегда было немало в рабочих кварталах Турина, стала приносить неплохой доход, благодаря предприимчивости и трудолюбию нового владельца. Пролетарии с удовольствием ходили «щёлкаться» к польскому еврею, обладавшему чудесным умением снимать клиента в самом выгодном ракурсе. По выходным и праздникам неизбалованные развлечениями работяги посещали фотоателье с семьями, а когда возникала нужда в карточке на документы, привычно обращались к своему постоянному мастеру в «Моменто». Таким образом, Скарбек всегда был в курсе, на каких предприятиях вводится новый режим секретности и какие профессиональные категории он охватывает — ведь клиентуру, работавшую на Мирафьори, Линьотто и других расположенных по соседству военных заводах, сотрудник Разведупра успел подробно изучить.

Мастер фотоателье «Моменто» обзавёлся и неплохим помощником. Лаборант Помпео, ранее работавший фотокопировщиком на военных заводах Ансальдо, по-прежнему входил в подпольный антифашистский комитет на заводе и мог получать от рабочих информацию о тонкостях секретных технологий. Задачи агентурной сети Скарбека облегчались тем, что ОВРА в те годы больше уделяла внимания анархистским группировкам, способным организовать покушение на дуче, нежели коммунистическим ячейкам, ворующим производственные секреты.

Несмотря на то, что Скарбек находился в Италии, а не в СССР, 1937 год стал для него роковым. 9 мая он был арестован итальянской полицией и 25 ноября того же года приговорен Особым трибуналом в Риме к 30 годам заключения. Наказание отбывал в тюремной одиночке на средиземноморском острове Сан-Стефано, том самом, куда в 1941 году перевели и Маневича.

За выполнение специального задания, повидимому связанного с гражданской войной в Испании, батальонный комиссар С. А. Скарбек (указом ЦИК СССР не подлежащим оглашению) 17 июля 1937 года награжден орденом Красного Знамени. Этим же указом и тем же орденом награжден и работавший с ним в Италии полковник Георгий Григорьев. А спустя ровно год, день в день, Бенедикт (так в приказе) Абрамович Скарбек увольняется из рядов Красной Армии.

9 сентября 1943 года американские десантники освободили остров и заключенных, которые были переправлены в столицу Сицилии — Палермо. Десантная группа была не простая, а подчинялась «G-3» — отделению военной контрразведки армии США по поддержанию общественного порядка на освобожденных территориях. Американский офицер предложил привлекшему его внимание заключенному работать с ними, на что скромный коммерсант выразил недоумение, чем же он может быть им полезен и сообщил свободителям о своем желании выехать в Швейцарию, куда после его ареста уехали его жена и сын.

В Палермо Скарбек добывал себе хлеб насущный тем, что учил польскому и итальянскому языку двух американских офицеров. В январе 1944 года он перебрался в Неаполь и через итальянских коммунистов (в частности, известного впоследствии деятеля ИКП Эудженио Реале) установил связь с советской военной разведкой. Через три 3 месяца, в апреле он вылетел на самолете в Югославию, чтобы оттуда перебраться домой. Но началось последнее, седьмое, немецкое наступление против Народно-освободительной армии Югославии, задержавшее отправку, и только 9 сентября 1944 года он вылетел на самолете в Москву.

На Внуковском аэродроме Скарбека встретили сотрудники НКГБ и перепроводили… нет не в санаторий, как положено вернувшемуся «с холода» разведчику, а в уже ставшее привычным обиталище — камеру следственного изолятора. 28 февраля победного 1945 года ОСО при НКВД осудило бывшего узника итальянских тюрем к 5 годам лагерей по статье 7 — 35 УК РСФСР. Указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии, вышедший 8 июля того же года, дал основание снизить срок до трех с половиной лет, и 9 августа 1947 года Сигизмунд Абрамович вышел на свободу из лагеря в Кировской области, отделавшись, для прошедшего через вражескую тюрьму советского разведчика довольно легко.

Скарбека выслали в Курск, где он жил до смерти великого вождя и учителя всех времён и народов, работая мастером, начальником переплетного цеха, отдела снабжения в скромной артели «Печатник». Но с приговором он не смирился и, едва освободившись, начал писать жалобы в Комиссию Партийного контроля, требуя снятия судимости и восстановления в партии. Главный военный прокурор генерал-лейтенант юстиции А. П. Вавилов, ответил партийным контролерам, что осужден он правильно, и на этом тему реабилитации закрыли. По поводу же партбилета началась длительная переписка. Скарбек во всех заявлениях упорно писал, что виновным себя не считает и рассматривает своё заключение как «профилактику в суровых условиях войны«.

Писал он по поводу восстановления в партии письма председателю КПК Шкирятову и даже один раз самому Сталину. Названные им в качестве поручителей бывшие товарищи по разведке полковник Георгий Павлович Григорьев, подполковник Наталья Владимировна Звонарева и другие дали ему превосходные характеристики, так же, как и сослуживцы по курской артели. Но начальники из ГРУ (замначальника по политчасти генерал-майор К. П. Исаев и др.), где уже не осталось посылавших его в Италию людей, не горели желанием помочь бывшему нелегалу. Дело тянулось до 1950 года, и на все апелляции Скарбек неизменно получал отказы. В апреле 1953 года он обратился к Ворошилову, тогдашнему Председателю Президиума Верховного Совета СССР. Тот направил письмо Скарбека министру внутренних дел Берия с просьбой разобраться и помочь. Товарищ Берия разобрался: в мае того же года ОСО при МВД прекратило уголовное дело за отсутствием состава преступления. Затем началось новое разбирательство партийного дела. К этому времени вернулась в СССР из Варшавы жена Скарбека, жившая во время войны в Швейцарии, а потом выехавшая в Польшу, где она работала в министерстве внешней торговли и состояла в ПОРП. Наконец, Скарбека, жившего все это время в Курске, где он был в своей артели председателем ячейки ДОСААФ и старостой кружка по изучению истории партии, восстановили в этой самой партии, с записью о перерыве в партстаже с 1948 по 1954 год. Только в мае 1954 года семейству Скарбеков разрешили вернуться в столицу.

Сигизмунд Абрамович поселился в Куйбышевском районе Москвы, получил ордена Красного Знамени и Красной Звезды, несколько медалей, а в 1956 году ему вручили новый партбилет без указания перерыва в партстаже. Умер Скарбек 17 февраля 1974 года, дожив до выхода книги о подвиге на невидимом фронте легендарного резидента «Этьена». Похоронили его на Новодевичьем кладбище. Жена Анна Моисеевна пережила его на 9 лет и похоронена там же. В России надо жить долго.

НАШ РЕЗИДЕНТ… В МОСКВЕ

Это не опечатка: действительно, Разведуправление занималось созданием резидентур в советской столице. Было это осенью 1941 года. А руководителем одной из них — Центральной — должна была стать молодая, но уже достаточно опытная разведчица Мария Полякова.

Мария (Мира) Иосифовна (Осиповна) Полякова родилась 27 марта 1908 года в Санкт-Петербурге, в семье рабочего-революционера. В детстве, с 1921 по 1925 год, с родителями, работниками НКИД, долго жила в Лондоне и Берлине, там же училась в школе и потому свободно владела немецким и английским. В 1925 году возвратилась в Россию, вступила в комсомол, работала референтом информотдела в Исполкоме КИМа. Стала членом ВКП(б) в 1927 году. Вскоре вышла замуж за Иосифа Дицку, родила дочь Златану. Мария мечтала стать детским врачом, однако судьба сложилась иначе…

Летом 1932 года, когда, пять лет проработав в Коминтерне, она получила, наконец, разрешение пойти учиться, ее вызвали в ЦК комсомола. Один из секретарей ЦК попросил ее рассказать биографию и, внимательно выслушав, предложил ей пойти работать в военную разведку, сказав при этом, что ее рекомендовал секретарь ЦК А. В. Косарев. «Человек вы еще молодой, учиться успеете, сейчас вы нужнее в разведке и, как комсомолка, должны думать прежде всего о долге. Однако я еще раз повторяю, дело это добровольное…» (Полякова М. И. По заданию Я. К. Берзина // Военно-исторический журнал. М., 1990. № 3. С.58.).

Мария думала два дня, отпущенных ей на размышление и, в конце концов, согласилась. Тогда ее направили к Берзину. Начальник Разведупра старался лично знакомиться с людьми, отправляемыми за рубеж. Он сказал Марии, что ее выбрали для нелегальной работы в Германии. Она изучила шифровальное дело, фотографирование, научилась правилам конспирации.

В Берлин она отправлялась под видом датской студентки. Муж довез ее на такси до вокзала. Дальше ей предстояло рассчитывать только на себя:

Несмотря на то, что она успела пожить за границей, знала быт и обычаи, ко многому пришлось привыкать заново. Носить кольца, дамскую сумочку, не есть много хлеба. А она еще к тому же очень любила селедку… но тут уж приходилось давать себе волю только на конспиративных квартирах.

«Германию я совсем не узнала, — вспоминает разведчица. — В пансионе, где я поселилась, только и было разговоров о приказе Гитлера есть раз в неделю одно блюдо. Или первое, или второе. Не помню, была это среда или четверг, но день этот так и назывался — айнтопфтаг — день одного блюда. Кто не будет соблюдать, того будут наказывать… Ну, и, конечно, на улицах появилось много коричневых. Вели они себя очень нагло. Мое такси как-то раз на Лейпциг-штрассе остановили двое фашистиков. „Платите за машину, — говорят мне, — она нам нужна“. Подождали, пока я расплачусь по счетчику, затем сели и уехали. Прежде такое в Берлине было невозможно…».

В то время берлинская резидентура занималась, в основном, технической разведкой. Кроме того, до прихода к власти Гитлера Берлин был зарубежным центром советской разведсети, и теперь многие связи приходилось переносить в другие страны. Этим тоже занималась Мария, выполнявшая функции помощника резидента по связи. Все вроде бы шло хорошо, однако вскоре положение осложнилось. Дело в том, что на молодую незамужнюю датчанку обратило внимание датское посольство. Сначала ее пригласили на воскресное богослужение, потом на встречу в посольство. «Соотечественники», естественно, могли сразу же расшифровать её. Пришлось срочно сменить прикрытие — теперь она стала австрийкой и поселилась в другом районе города.

Летом 1933 года командование Разведупра отозвало ее в Москву. Мария искренне считала, что теперь, когда она выполнила свои обязательства перед ведомством, ее, наконец-то, отпустят учиться. Но вышло не так. Слишком уж хорошо она зарекомендовала себя в своей первой командировке. Когда она все же попросила отпустить ее, выражение глаз Берзина сразу стало жестким.

« — Вы ведь сами обещали, когда я уезжала… — Да, это точно, я обещал, — ответил Павел Иванович, — но разве ты сама не понимаешь после того, что ты видела, пережила и узнала. Обстановка резко ухудшилась, войны не избежать. А учиться можешь пойти по нашей линии, у нас новая хорошая школа. А через год поедешь опять. Мы не можем отказаться от полученного тобой опыта работы в сложных условиях. Короче, я не вижу возможности выполнить свое обещание».

Через год, окончив в 1935 году Школу Разведупра РККА и пройдя подготовку в Управлении, она поехала в следующую командировку — в Швейцарию, уже в качестве резидента. На этот раз она была путешествующей вдовой бизнесмена. Там была маленькая законсервированная группа, работу которой ей предстояло возобновить. Занималась Мария, в основном, тем же, чем и в Германии — технической разведкой. Она передала в Москву чертежи пушки для установки на самолете, авиационного прицела Цейсса, различных взрывателей, пулемета системы «штанге», нового противотанкового ружья. Немцы купили у швейцарцев автоматическую зенитную пушку фирмы «Эрликон», предполагая отправить ее франкистам в Испанию. Мария без особого труда тут же достала два чемодана технической документации. Многое в то время было замешано на политике. Одни симпатизировали нацистам, другие — наоборот, с помощью последних удавалось получить информацию, которую и за деньги не купишь. Часто добыть было легче, чем передать. Ведь советского посольства в Швейцарии не было.

Информацию передавали через Францию. Мария жила недалеко от Женевы в пансионе. У хозяев был десятилетний мальчик, который обожал лыжи, и Мария нередко брала его с собой во Францию на лыжный курорт. Оставляла мальчика на детской площадке, а сама уезжала на встречу. К женщине с ребенком таможенники присматривались далеко не так внимательно. Она переправляла через границу не только чертежи, но даже образцы снарядов — просто в дамской сумочке, положив сверху всякие мелочи: пудру, помаду, носовой платок и т.д. Конечно, дамские сумочки тоже проверяли на границе. Но тут был простой психологический расчет: мужчина-таможенник едва ли станет копаться в женской сумке без особых на то причин. Расчет сработал. Снаряды были отправлены в СССР. «За выполнение специального задания правительства» 17 июля 1937 года её наградили орденом Красной Звезды.

Из Швейцарии Полякову отозвали в конце 1937 года. Берзина в управлении он уже не застала, не было на месте и многих других. После приезда Марии пришлось… учить своих новых начальников премудростям разведки, читать лекции в разведшколе, даже руководить работой групп военной разведки в Европе. В 1937 года возвратился из Испании ее муж Иосиф Дицка. Теперь вся семья была в сборе.

Мария Иосифовна обучала разведывательному делу и молодое пополнение, которое направляли учиться в Центральную школу подготовки командиров штаба, так именовалась к тому времени бывшая Школа Разведупра. Выпускник Военно-химической академии Виталий Никольский, прибывший в ЦШПКШ в мае 1938 года, вспоминал: «В шпионских романах подробно описано, каким экстравагантным способам обучают „рыцарей плаща и кинжала“ для вербовки агентов, проникновения на тщательно охраняемые объекты, вскрытия сейфов, ликвидации своих противников… и так далее. Все это чепуха. Нам пришлось изучать далеко не „романтические“ дисциплины. Это в первую очередь спецпоготовка, которую вела выдающаяся советская разведчица М. И. Полякова, имевшая колоссальный опыт работы за рубежом…» (Никольский В. А. Аквариум — 2. М ., 1997. С.32.).