Глава 14

Волосы в Хьюстоне – серьезный бизнес. Я просто диву давалась, сколько же вокруг желающих платить за услуги в салоне «Уан». Особенно большое количество денег и времени тратилось на то, чтобы быть блондинкой, и в салоне «Уан» женским волосам придавали такой цвет, о котором можно только мечтать. Салон славился тем, что там превосходно делали трехцветное колорирование на светлые волосы, и эффект получался такой впечатляющий, что женщины готовы были лететь сюда из других штатов. Лист ожидания был у каждого стилиста, но к стилисту по прическам и совладельцу салона, Зенко, лист ожидания бывал заполнен минимум на три месяца вперед.

Зенко, невысокий, по необыкновенно внушительный мужчина, обладал волнующей грацией танцовщика. Хоть Зенко родился и вырос в Кейти, обучался он в Англии. А когда вернулся, свое имя он утратил, осталась только фамилия, и говорить он стал как самый настоящий англичанин. Его выговор всем нам нравился. Нравился даже тогда, когда Зенко кричал на кого-то из нас в служебных помещениях вдали от клиентов.

А кричал Зенко много и часто. Он был перфекционистом, не говоря уж о том, что он был гением. И уж если что не по его, начинал метать громы и молнии. Но что за бизнес он построил! Его салон признавался салоном года такими журналами, как «Тексас мансли», «Эль» и «Гламур». Сам Зенко промелькнул в документальном фильме об одной знаменитой актрисе. Он распрямлял ее длинные рыжие волосы специальным утюгом, в то время как она давала интервью журналисту. Этот документальный фильм превратил карьеру Зенко, и без того уже процветавшего, в яркий блеск славы, которая выпадает на долю далеко не каждого из стилистов. Теперь он выпускал свою линию парфюмерии, все в блестящих серебряных баночках и бутылочках с крышечками в виде звезды.

Внутри салон «Уан», как мне казалось, напоминал интерьер какого-нибудь английского аристократического особняка: блестящие дубовые полы, антиквариат и расписанные вручную потолки с медальонами. Если клиентка желала кофе, его подавали в тонких фарфоровых чашечках на серебряном подносе. Если она хотела диетическую колу, ее наливали в высокие стаканы с кубиками льда из воды «Эвиан». С обычной клиентурой стилисты работали в одном просторном зале, а для знаменитостей и супербогатых людей было оборудовано несколько отдельных кабинетов. Кроме того, имелось специальное помещение, где мыли голову, там всегда горели свечи и играла классическая музыка.

Меня, как ученицу, в течение года к клиентам с ножницами не подпускали. Я смотрела и училась, выполняла поручения Зенко, подавала клиентам напитки и иногда накладывала на волосы бальзам глубокого воздействия с обертыванием горячим полотенцем и фольгой. А еще делала маникюр и массаж рук некоторым клиентам, пока они ждали Зенко. Интереснее всего было делать педикюр женщинам, вместе проводившим спа-день. Пока они болтали, мы еще с одной педикюршей молча работали над их ногами и слушали последние сплетни.

Сначала женщины, как правило, рассказывали друг другу о том, что в последнее время делали и что еще предстоит с собой сделать, обсуждали, стоит ли пожертвовать улыбкой ради инъекции ботокса в щеки. И затем, недолго поговорив о мужьях, наконец переходили на детей, их школы, друзей, успехи и болезни. Многие дети пользовались услугами психотерапевтов, фиксировавших все, даже незначительные разрушения, вызванные в их душах вседозволенностью – когда они получают то, что хочется и когда хочется. Все это было так далеко от моей жизни, что казалось, мы с ними живем на разных планетах. Но затем следовали более знакомые истории, заставлявшие меня вспомнить Каррингтоп, так что иногда я еле удерживалась от того, чтобы не воскликнуть: «У моей младшей сестры то же самое!» или «Как я вас понимаю!»

Но я держала рот на замке: Зенко строго-настрого запретил нам по своей инициативе заговаривать о своей личной жизни. Клиентов наше мнение не интересует, предупредил он, и друзей они среди нас не ищут. Они пришли в салон «Уан» отвлечься от проблем, расслабиться и получить профессиональное обслуживание.

Мне между тем многое приходилось слышать. Я знала, у кого родственники спорили из-за того, кому из них в первую очередь необходим семейный самолет, кто с кем судился из-за управления трастами и имуществом, чей муж любил пострелять зверей на подготовленной охоте[16] и где можно заказать самые качественные стулья. Я слушала о скандалах и успехах, о самых лучших вечеринках, о наиболее предпочтительных благотворительных акциях и всяких хитросплетениях светской жизни, составляющей основу их существования.

Мне нравились хьюстонские женщины. С чувством юмора и открытые, они всегда интересовались модными новинками. Среди наших клиентов, разумеется, было и несколько важных пожилых матрон, желавших, чтобы им сделали перманент и непременно соорудили на голове халу. Зенко такую прическу терпеть не моги без свидетелей называл ее «канализационный засор». Однако ему никогда и в голову бы не пришло отказать этим женам мультимиллионеров: носившие на пальцах бриллианты величиной с пепельницу, они имели полное право ходить с такой прической, с какой им заблагорассудится.

В салон ходили и мужчины всех форм и размеров. Почти все они хорошо одевались и тщательно следили за волосами, кожей и ногтями. Вопреки приписываемому им имиджу ковбоев техасские мужчины крайне щепетильны во всем, что касается их внешности: все у них отполировано и подстрижено, все под контролем. Вскоре я обзавелась постоянной клиентурой, состоящей из мужчин, которые заглядывали ко мне в обеденный перерыв сделать маникюр, подправить брови или подстричь волосы на шее. Случалось, что некоторые из них пытались со мной флиртовать, в первую очередь те, кто помоложе, но у Зенко в отношении этого были строгие правила. И меня такое положение вещей устраивало. Мне в то время было не до флиртов и не до романов. Мне хотелось только стабильной работы и чаевых.

Две наши девушки, одной из которых была Энджи, умудрялись иметь на стороне богатеньких пожилых любовников – сладких папочек, – с которыми общались в нерабочее время. Отношения держались в тайне, так что Зенко либо ничего не знал, либо делал вид, что не знает. Подобные отношения, в основе которых лежала сделка между состоятельным мужчиной в годах и молодой женщиной, меня не прельщали и в то же время будоражили мое воображение.

В социальной структуре большинства крупных городов существует целый пласт, включающий взаимоотношения сладких папочек и сладких девочек. Эта связь временна по своей природе. Но ее временный характер устраивает обе стороны, а в неписаных правилах этих отношений есть определенная надежность. Отношения обычно начинаются с какого-нибудь пустяка вроде бокала вина, коктейля или приглашения на ужин. Если девушка будет вести себя по-умному, то сможет выманить у папика денежки на какие-то свои нужды, например, на обучение, поездку в отпуск, одежду и даже пластическую операцию. Деньги, по словам Энджи, редко передаются из рук в руки. Наличные напрочь лишают отношения романтического колорита. Когда сладкие папочки делают подарки и оказывают помощь заслуживающей этого молодой женщине, они предпочитают представлять это как своего рода дружбу. Сладкие девочки со своей стороны убеждают себя в том, что хороший бойфренд просто обязан выручать свою девушку, которая в ответ на его щедрость, естественно, должна быть готова отблагодарить его, проводя с ним время.

– А если так случится, что ты не хочешь ложиться с ним в постель, а он только что купил тебе машину? – спросила я Энджи скептически. – Ты вроде как все равно должна, так, что ли? И чем тогда это отличается от...

Заметив, как предостерегающе дернулся ее рот, я прикусила язык.

– Это не только секс, – сказала Энджи натянуто. – Это еще и дружба. И если ты этого не понимаешь, я не собираюсь терять свое время, пытаясь втолковать тебе это.

Я сразу же извинилась, объяснив, что я, мол, приехала из захолустья и потому еще не постигла некоторых тонкостей.

Энджи, смягчившись, меня простила. А потом добавила, что была бы я немного пошустрее, тоже подыскала бы себе щедрого бойфренда. Это помогло бы мне гораздо быстрее достичь намеченных целей.

Но мне ни поездки на Кабу[17] или в Рио, ни дизайнерская одежда и прочие атрибуты роскошной жизни были не нужны. Мне нужно было только одно – выполнить обещания, данные себе и Каррингтон. Мои скромные амбиции исчерпывались добротным жильем и средствами, которых нам хватило бы, чтобы одеться, прокормиться и оплачивать медицинскую страховку, включающую услуги дантиста. Мне не хотелось, чтобы даже малая часть из этого субсидировалась каким-то папиком. Обязательства, предполагаемые подобными отношениями, подарки и секс под соусом дружбы... эта дорога, я знала, не для меня.

Слишком уж много рытвин на пути.

Одной из важных персон салона «Уан» являлся мистер Черчилль Тревис. Если вы когда-нибудь выписывали журнал «Форчун», «Форбс» или другие подобные, вы о нем наверняка что-то знаете. Я же и представления не имела, кто он такой: сфера финансов меня нисколько не интересовала, а «Форбс» я и в руки не брала, разве что нужно было чем-то прихлопнуть муху.

При встрече с Черчиллем прежде всего обращаешь внимание на его голос – такой низкий и скрипучий, что его ощущаешь почти физически, как песок под ногами. Он был невысок, в лучшем случае среднего роста, а когда сутулился, и вовсе казался маленьким. Вот только, если Черчилль Тревис сутулился, все вокруг сутулились тоже. Он был строен, за исключением бочкообразной грудной клетки и рук, способных распрямить подкову. Черчилль был настоящим мужчиной – мог много выпить, не пьянея, метко стрелял, а переговоры вел как джентльмен. Деньги ему доставались тяжело, и он честно платил почти все существующие налоги.

Комфортнее всего Черчилль чувствовал себя в обществе таких же старомодных типов, каким был сам. Он точно знал, что входит в обязанности мужчины, а что должна выполнять женщина. И в кухню заходил лишь затем, чтобы налить себе кофе. Он искренне не понимал мужчин, которые проявляли интерес к фарфоровой посуде, ели пророщенную люцерну или размышляли иногда над женскими проявлениями своей сущности. В Черчилле ничего женского не было, и он ополчился бы на любого, дерзнувшего предположить обратное.

Когда Черчилль впервые появился в салоне «Уан», я только начинала там работать. В один прекрасный день, нарушив чинную атмосферу, по салону прокатилась волна оживления: стилисты переговаривались вполголоса, клиенты крутили головами. Мне удалось мельком его увидеть, когда его вели к Зенко в один из VIP-залов: шапка густых волос стального цвета, темно-серый костюм. Черчилль задержался в дверях, кинул взгляд через весь зал. У него были темные глаза – того карего цвета, когда радужная оболочка почти сливается со зрачками. Это был довольно красивый старикан, однако что-то все же отличало его от других, чувствовалась в нем какая-то эксцентричность.

Наши взгляды встретились. Он неподвижно замер, внимательно разглядывая меня из-под прищуренных век. И тут мной овладело какое-то чудное ощущение, которое почти невозможно объяснить... где-то глубоко в груди, там, куда не проникают слова, возникло приятное удовлетворение, как от удачного обретения. Я ощутила покой и свободу и замерла в ожидании. Я почти чувствовала, как оттаивают мельчайше мышцы у меня на лбу и челюстях. Захотелось улыбнуться ему, но я не успела – Черчилль с Зенко ушел в другой зал.

– Кто это? – спросила я у Энджи, которая стояла рядом.

– Папик высшей категории, – ответила она с благоговением в голосе. – Только не говори, будто ты никогда не слышала о Черчилле Тревисе.

– Я слышала о Тревисах, – сказала я. – Что-то вроде Бассов из Далласа, верно? Такие же богачи?

– Черчилль Тревис в мире капитала – как Элвис в мире музыки, дорогуша. Он не сходит с телеэкранов, все время маячит на Си-эн-эн. Автор книг. Ему принадлежит половина Хьюстона, он владелец яхт, самолетов, поместий...

Даже учитываясклонность Энджи к преувеличению, сказанное произвело на меня впечатление.

– И что самое ценное, он вдовец, – закончила Энджи. – Его жена умерла недавно. Ох, я все-таки найду способ проникнуть в тот зал, где они с Зенко. Я должна познакомиться с ним! Видела, как он только что смотрел на меня!

Ее слова заставили меня смущенно улыбнуться. Я-то думала, он смотрел на меня, а на самом деле на Энджи. Да, пожалуй, так оно и было: ведь это она сексуальная блондинка, которую все мужчины обожают.

– Да, видела, – сказала я. – Ты что, на самом деле за ним пойдешь? А я думала, тебе и с Джорджем хорошо. – Джордж – это сладкий папочка Энджи на тот момент, недавно подаривший ей «кадиллак-эскалейд». Машина была взята напрокат, но Джордж сказал Энджи, что она может ездить на нем сколько пожелает.

– Знаешь, Либерти, умная сладкая девочка никогда не упустит шанса повысить свой статус. – Энджи поспешила к зеркалу, чтобы подправить макияж, заново подвести глаза и подкрасить губы перед встречей с Черчиллем Тревисом.

Я пошла в подсобку и достала щетку, собираясь подмести с пола волосы. Только я принялась за дело, как ко мне подбежал стилист по имени Алан. Он пытался сохранять спокойствие, но глаза у него были круглыми, как серебряные доллары.

– Либерти, – настойчиво обратился он ко мне вполголоса, – Зенко хочет, чтобы ты принесла мистеру Тревису стакан холодного чаю. Крепкого, льда побольше, без лимона, два пакетика заменителя сахара. Голубые пакетики. Подай на подносе. Только ничего не напутай, а не то Зенко нам всем покажет.

Я переполошилась:

– Почему я? Пусть бы Энджи принесла. Он на нее смотрел. Она хочет, точно. Она...

– Он велел, чтобы принесла ты. Сказал: «Темноволосая маленькая девушка». Быстрее же, Либерти. Не забудь: голубые пакетики, голубые.

Я пошла готовить чай в соответствии с полученными указаниями, тщательно все перемешала, чтобы ни одного нерастворенного кристаллика заменителя сахара не осталось. Наполнила стакан до краев самыми симметричными из имевшихся кубиками льда. Когда я приблизилась к VIP-кабинету, пришлось, открывая дверь, удерживать поднос одной рукой. Кубики льда в стакане угрожающе звякнули, и я отчаянно испугалась – не пролилось ли несколько капель.

Изобразив непреклонную улыбку, я вошла в VIР-кабинет. Мистер Тревис сидел в кресле лицом к огромному зеркалу в золотой раме. Зенко описывал возможные вариации настоящей прически мистера Тревиса – стандартной стрижки делового человека. Я сообразила, что Зенко таким образом ненавязчиво намекает мистеру Тревису, что неплохо бы попробовать что-нибудь другое, как-то изменить прическу – быть может, текстурировать и нанести сверху гель, чтобы придать образу некоторую резкость.

Я подавала чай, стараясь как можно меньше привлекать к себе внимание, но эти проницательные темные глаза не отпускали меня. Принимая с подноса стакан, Тревис повернулся в кресле ко мне лицом.

– А вы что скажете? – обратился он ко мне с вопросом. – Нужно ли мне, по-вашему, совершенствовать свой внешний вид?

Обдумывая ответ, я заметила, что его нижние зубы несколько кривоваты. Эта особенность, когда он улыбался, придавала ему сходство со старым свирепым львом, приглашающим львенка поиграть. Глаза излучали тепло. В его лицо с резкими чертами навсегда въелся коричневый загар. Стараясь выдержать его взгляд, я почувствовала, как от восторга в горле у меня образовался маленький комок, который я проглотила.

Я сказала ему правду. Не могла иначе.

– Думаю, черты у вас и так достаточно резкие, – проговорила я. – Еще чуть-чуть, и вас будут бояться.

Зенко побледнел. В этот момент он, без сомнения, решил меня немедленно уволить.

Хохот Тревиса напомнил грохот сотрясаемых в мешке камней.

– Я послушаюсь мнения этой молодой леди, – сказал он Зенко. – Просто уберите полдюйма сверху да подровняйте сзади и с боков. – Он по-прежнему не сводил с меня глаз. – Как вас зовут?

– Либерти Джонс.

– Откуда у вас это имя? Вы из какой области Техаса? Что вы здесь деласте? Моете головы клиентам?

Позже я узнала, что Черчилль имел обыкновение задавать вопросы по два-три сразу, и если какой-то из них забывался, он его повторял.

– Я родилась в округе Либерти, какое-то время жила в Хьюстоне, потом в Уэлкоме. Меня еще не допускают мыть головы, я только что начала здесь работать, я ученица.

– Не допускают мыть головы, – повторил Тревис, приподняв тяжелые брови, как будто услышал какую-то нелепость. – А что тогда, черт побери, делает ученица?

– Я подаю клиентам холодный чай. – Одарив его самой привлекательной улыбкой, на которую только была способна, я собралась уходить.

– Останьтесь, – скомандовал он. – Вы можете потренироваться мыть голову на мне.

В разговор вступил Зенко. Выражение его лица оставалось сверхспокойным, а британский акцент стал еще более выраженным, чем обычно, будто он только что отобедал с Камиллой и Чарлзом.

– Мистер Тревис, эта девушка еще не прошла достаточную подготовку. Она еще не может мыть голову. А у нас между тем имеются стилисты высокой квалификации, которые помогут вам сегодня, и...

– Сколько же нужно учиться, чтобы быть допущенной мыть голову? – скептически спросил Тревис. По нему было видно, что он не привык к отказам, ни к каким и ни от кого. – Вы, мисс Джонс, уж постарайтесь, а я не буду жаловаться.

– Либерти, – поправила я его, возвращаясь. – Я не могу.

– Почему?

– Потому что, если я это сделаю, а вы после этого больше не придете в салон «Уам», все решат, что это я напортачила, а мне этого не надо.

Тревис нахмурился. Мне бы его бояться, но я чувствовала, что между нами началась какая-то игра. Улыбка то и дело возникала на моих губах вопреки всем моим попыткам прогнать ее.

– А что еще вы можете делать, кроме как подавать чай? – задал вопрос Тревис.

– Могу сделать вам маникюр.

Тревис усмехнулся:

– Никогда в жизни не делал маникюр. Не понимаю, зачем он мужчине. Это, черт побери, что-то уж совсем женское.

– У меня многие мужчины делают маникюр. – Я было потянулась к его руке, но заколебалась. А в следующий момент обнаружила, что его рука лежит на моей ладонью вниз. Такую, как у него, крепкую и широкую руку легко вообразить хватающей под уздцы коня или сжимающей рукоять лопаты. Ногти у него были срезаны почти до мяса, а кожа пальцев заскорузла до белизны и растрескалась. Ноготь на одном из больших пальцев оказался искривленным от какой-то давней травмы. Мягко повернув его руку ладонью вверх, я обнаружила, что его ладонь сплошь изрезана сетью линий, при взгляде на которую озадачилась бы любая гадалка. – Здесь есть над чем поработать, мистер Тревис. Особенно над кутикулами.

– Зовите меня Черчилль. – Он произносил свое имя без «и», так что получалось «Черчлль». – Ступайте и принесите свой инструмент.

Раз уж доставлять радость Черчиллю Тревису стало «модус операнди» дня, мне пришлось попросить Энджи подменить меня – подмести пол и сделать педикюр в десять тридцать.

Энджи с удовольствием проткнула бы меня первыми попавшимися под руку ножницами, но, когда я собирала маникюрные принадлежности, она все же не могла удержаться и посоветовала:

– Не болтай много. Наоборот, старайся говорить как можно меньше. Улыбайся, но не во весь рот, как обычно. Дай ему поговорить о себе. Мужчины это любят. Попытайся получить от него визитку. И что бы ни случилось, не упоминай о младшей сестре. Женщины, обремененные ответственностью, отвращают от себя мужчин.

– Энджи, – тихо ответила я, – я не ищу папика. А если б даже искала, он все равно слишком старый для меня.

Энджи покачала головой:

– Дорогая моя, такого понятия, как «слишком старый», не существует. Мне одного взгляда достаточно, чтобы определить: мужчина еще в соку.

– Это меня не интересует, – сказала я. – И его деньги тоже.

Когда волосы Черчилля Тревиса были подстрижены и уложены, я встретилась с ним в другом отдельном кабинете. Мы сидели друг против друга за маникюрным столом под большой лампой дневного света на кронштейне.

– Хорошо вас подстригли, – заметила я, беря его руку и осторожно опуская ее в миску с размягчающим раствором.

– Еще бы! За такие-то деньги, которые берет Зенко. – Тревис растерянно уставился на ряд приборов и цветных пузырьков на маникюрном столе. – Вам нравится у него работать?

– Да, сэр, нравится. Я многому учусь у Зенко. Для меня необыкновенная удача получить такую работу.