И все же прохлада сделала свое дело, и Макбрайд вернулся в комнату с охлажденным пылом. Эйдриен оставалась на прежнем месте, на кровати: сидела и читала путеводитель отеля по Харперс-Ферри и окрестностям. Она кинула на Льюиса убийственный взгляд из-под густых черных ресниц — зовущий и притягательный. Затем переменила позу — совершила ряд плавных перемещений, при виде которых сами собой приходили на ум и другие позиции, которые могло бы принять ее тело. Без одежды.

— Любовался звездным небом?

Макбрайд уставился в потолок.

— Нет, — ответил он. — Я думал… — Льюис засмеялся. — Впрочем, тебе, наверное, не стоит об этом знать.

Эйдриен испустила тихий, исходящий из глубины груди вздох, и Макбрайд собрал всю волю в кулак, чтобы не броситься к ней на постель.

Подавив прилив желания, он проговорил:

— Думаю, пора ложиться.

Она кивнула, подтянула к себе колени и обхватила их руками. В жаркой комнате тикал кондиционер, и прошло, как показалось, довольно много времени, прежде чем Эйдриен вздохнула и одарила Макбрайда бодрой улыбочкой.

— Отлично.

Путь предстоял неблизкий, и они сменяли друг друга за рулем. Ехали без остановок весь следующий день и прибыли на место уже поздно ночью. Остановились в мотеле «Супер 8» и попросили номер с двумя односпальными кроватями. Эйдриен невероятно смущали собственные ощущения. Она никогда бы не подумала, что ее тело способно на такие подростковые приступы желания — вплоть до головокружения.

Наутро они отправились в отдел продаж курорта «Ла-Ризорт» в Лонгбоут-Ки, где загорелая блондинка сообщила им, что кооперативная квартира Кальвина Крейна свободна уже несколько недель и продается: три спальни, вид на океан, всевозможные удобства. Заинтересованы в покупке?

Обратно возвращались по Армандз-серкл, остановились позавтракать в заведении «Томми Багамас», где съели салат и густую похлебку из моллюсков, свинины, сухариков и овощей, обсуждая дальнейшие планы. Следующим пунктом на их пути стало здание суда в Брейдентоне, где они, по существу, ничего не добились: Крейн не участвовал ни в каких тяжбах. По крайней мере в округе Манати. Завещание старика также не оправдало ожиданий. После уплаты долгов половину имущества старик пожертвовал Гарвардскому университету и Американскому обществу больных раком; оставшаяся часть предназначалась «любимой сестре, Теодоре Уилкинс» и «подруге жизни, Марике Винкельман».

Далее Макбрайд и Эйдриен наведались в трейлерный парк в Брейдентоне, где в компании шумной собачьей своры проживал медбрат Крейна — Левитикус Бенн. Высокий чернокожий парень с беззаботной улыбкой казался добродушным, но запуганным человеком, немного сердитым на власти за то, как с ним обошлись.

— Когда умер мистер Крейн, ко мне ввалились пять полицейских и стали производить здесь обыск. Все прочесали. И что нашли? Немножко дури — на затяжку. Понимаете? Остатки, для личного пользования. Дальше — насели на меня, вроде как тут не трейлерный парк, а гестапо. И я вас спрашиваю — как и того полицая спрашивал, что мне нос расквасил, — поможет это раскрыть преступление? Нет, вы скажите мне?

Потребовалось некоторое время на то, чтобы остудить праведное негодование Бенна. Хотя когда это все-таки удалось, толку от ямайца оказалось мало.

— Я только работал его медбратом, понимаете? Живые ноги к коляске богатого старика. Если честно, то мы почти не разговаривали — так, между делом: «Доброе утро, Левитикус» — «Доброе утро, мистер Крейн». И все.

— Значит, старик не проявлял особого дружелюбия к окружающим?

— Да нет, просто он все больше о своем думал.

Сестра Крейна проживала в «Паркингтоне» — учреждении для престарелых, разместившемся среди роскошного пейзажа здании из кирпича и камня на одной из улиц Сарасоты. На прилегающей к дому веранде в ряд стояли белые кресла-качалки, но занято было только одно. На нем горделиво восседала прямая, точно шомпол, леди с коротко подстриженными под пажа седыми волосами. Челка ниспадала на лоб такой ровной линией, что Эйдриен задалась вопросом — уж не по линейке ли ее подравнивали? Лицо под завитушками, возможно, когда-то и выглядело очаровательно, но теперь мелкие черты терялись в трясине морщинистой плоти. Леди носила сине-белое полосатое платье спортивного покроя с широким белым поясом; к нему в тон — белые туфли.

При приближении посетителей осанистая дама встала с кресла.

— Вы, должно быть, Эйдриен и Лью, — проговорила она низким, приятным голосом. — Я — Тея, хотя и не настаиваю, чтобы меня называли именно так. «Миссис Уилкинс» вполне сгодится, если вам неловко обращаться к кому-то столь древнему по-другому. В те далекие времена, когда люди не слышали о расовых предрассудках и политической корректности, они звали друг друга просто по имени.

— Приятно познакомиться, Тея, — сказала Эйдриен и протянула пожилой леди руку.

За несколько часов до встречи, узнав, что Теодора Уилкинс в скором времени готовится отметить свое девяностолетие и проживает в платном интернате для престарелых, девушка испугалась. Закрадывалось подозрение, что единственная оставшаяся в живых родственница Кальвина Крейна не сможет им помочь из-за присущей ее возрасту слабости ума. Теперь стало ясно, насколько безосновательными оказались страхи Эйдриен.

— Знакомьтесь, это мистер Макбрайд.

Престарелая дама предложила гостям присесть и отправилась в дом похлопотать насчет чая. Через некоторое время она вернулась в сопровождении испанца с подносом и аккуратно опустилась в кресло. Когда чай со льдом налили в стаканы, пожилая леди одарила гостей улыбкой.

— Итак, — провозгласила она, — чем могу быть полезна?

— Как вы, возможно, помните из нашего с вами телефонного разговора, — начал Макбрайд, — у Эйдриен есть основания полагать, что ее сестра Николь вела переписку с вашим братом. К сожалению, Никки умерла.

— Ах, как прискорбно, — поспешила заметить Тея.

— Я надеялась забрать письма, — сказала Эйдриен. — Они дороги мне как память.

Престарелая леди сложила губы и сморщила нос.

— Дорогуша, — сочувственно проговорила она, — боюсь, не смогу вам помочь. Видите ли, мы с Калем, как бы это сказать, не были особенно близки.

Эйдриен безуспешно попыталась скрыть разочарование:

— Вот как…

— Наверное, со стороны это может показаться странным. Казалось бы, мы двое, брат и сестра — старая склочница и престарелый чудак, — жили в получасе езды друг от друга, а виделись… — Она выпятила нижнюю губу и задумчиво дунула вверх, отчего приподнялись завитушки на лбу. Привычка эта, похоже, уцелела с тех времен, когда преклонных лет дама училась в школе. — Так вот, виделись мы раз в полгода: на День благодарения и Пасху. И в большем не нуждались.

— Значит, вы не особенно ладили?

— Совсем не ладили. Каль считал меня ветреницей и презирал моего мужа — называл его дилетантом. Кем, на мой взгляд, упокой Господи его душу, он и являлся. Хотя…

— А что вы сами думали о нем? — поинтересовалась Эйдриен.

— О братишке? — уточнила миссис Уилкинс. — Я всегда считала, что он самый… — Тея помедлила, подбирая слова, и сказала: — Я считала его самым большим упрямцем, какого мне когда-либо доводилось видеть.

— Правда?

— Несомненно. Каль кое в чем напоминал Гитлера: оба полагали, будто знают, что хорошо для всех остальных. — Престарелая дама элегантно приподняла выщипанную бровь. — Со стороны это может показаться грубым, но я не слишком по нему скучаю.

— Вы были потрясены, когда…

— О да! Я хочу сказать, событие произвело настоящую сенсацию. Калю бы это не понравилось. Кроме того, оказаться застреленным — это так… недостойно, что ли. Брат не одобрил бы.

— А у вас есть предположения, кто…

— Убил Каля? — закончила за нее Теодора. — Вынуждена вас разочаровать — не имею ни малейшего представления. Такой человек, каким был мой брат, способен заработать себе невероятное множество врагов. Впрочем, должна признаться, я бы не заподозрила ни одного из его «коллег»… — Внезапно что-то припомнив, Тея склонилась к Эйдриен и шепнула ей на ушко: — Вы уже встречались с Мами?

Гости переглянулись и отрицательно покачали головами.

— А кто это? — поинтересовался Макбрайд.

Престарелая леди басовито хихикнула и пригубила чай со льдом.

— Возлюбленная Каля.

— Да что вы?

— Именно так. Они совсем не походили друг на друга. Буду с вами откровенна: я нахожу Мами довольно приятным человеком и, хоть убейте, не представляю, что она нашла в Кале. Однако они дружили всю жизнь. Встретились в Лондоне, во время войны… Кальвин служил в УСС, а Мами занималась чем-то по части связи. Как выяснилось впоследствии, она была замужем. — Теодора Уилкинс засмеялась. — Я называла ее «моя маленькая голландка». Без всякой иронии — она действительно голландка. Ее полное имя Марика Винкельман. Это Каль ее так нежно окрестил — «Мами».

— А как же муж? — удивилась Эйдриен.

— Ее супруг рано скончался. Уже, наверное, лет двадцать прошло. Он работал в Женеве, в корпусе Красного Креста. Оказывал помощь беженцам.

— Понимаю, — сказал Лью, немного слукавив.

— Там все и началось, — добавила Тея.

— Что началось? — поинтересовалась собеседница.

— Их роман. Каль работал в Цюрихе, до Женевы не так уж и далеко. Хотя почему после смерти мужа она не вышла за Каля, ума не приложу. Наверное, не хотела лишних формальностей.

— Как вы думаете, ей известно о бумагах, которые он мог оставить? — спросил Льюис.

Тея Уилкинс помешала чай со льдом, сделала маленький глоточек, посмаковала и промокнула губы салфеткой для коктейля.

— Ну, если кто и знал о них, то только Мами, — ответила она. — Я дам вам ее адрес — сами с ней и побеседуете.

— Они жили по отдельности? — удивилась Эйдриен.

— Конечно. У Мами роскошный дом на побережье. Называется «Вилла Алегре».

«Вилла Алегре» оказалась и впрямь роскошной: приземистый, покрытый розовой штукатуркой дом с устланной терракотовой черепицей сводчатой крышей. Здание утопало в пышной зелени — целом лесу старых пальм и фикусов.

Мами Винкельман совсем не походила на свою сверстницу Теодору Уилкинс. Посетителей встретила женщина в шортах и футболке, на ногах красовались невесомые сандалии от Биркенстока. И хотя ее шею и лицо покрывала сеть морщинок, пожилая дама выглядела миловидно: широко посаженные глаза, голубые, как небо; отливающие серебром волосы; широкая радушная улыбка. Хозяйка провела гостей за дом, задержавшись у прудика, в котором плавали разноцветные японские рыбки.

— Завела их по настоянию консультанта по фэн-шуй. Он посчитал, что дому не хватает движения. И к тому же выглядят они чертовски здорово, не находите?

Макбрайд восхитился, а его спутница вежливо улыбнулась.

— Вам они не нравятся, милочка? — спросила Мами.

Эйдриен пожала плечами:

— Не очень. Даже не знаю почему.

— Видимо, из-за расцветки, — предположила хозяйка. — Не возражаете, если я задам вам один вопрос: вы любите отмечать День всех святых и вырезать тыквенные головы?

— Нет, это совсем не мое.

Хозяйка широко улыбнулась, словно обрадовалась новому подтверждению своей излюбленной теории.

— Что ж, я так и думала! — Винкельман с компанейским видом взяла Эйдриен под руку и направилась к дому по мощенной каменными плитами дорожке. «Как-то странно она говорит, — подумала Эйдриен. — Произношение или интонация…» И тут девушка поняла, в чем дело: леди «слегка приняла на грудь», как говаривал Дек. Не пьяна, но близка к тому.

Мами не заводила разговора, пока они не расположились на засаженном цветами дворике-патио. Все трое сидели в белых плетеных креслах в увитой растениями беседке и восхищались волнами, ласкающими пляж. Мами принесла графин мартини и блюдо с закусками — сыр, фрукты и крекеры.

Разлив мартини в традиционные фужеры на высоких ножках, хозяйка добавила оливки и протянула напитки гостям.

— Итак, — сказал она, поднимая бокал, — за вас. — Напиток оказался крепким: от первого же глотка по телу разлилось приятное тепло. — Насколько я помню, вы хотели поговорить о Кале. Что именно вас интересует?

Посетители решили придерживаться старой версии о переписке покойной сестры Эйдриен с Крейном, на что Мами ответила, что совершенно не в курсе дел.

— Каль не упоминал ни о чем подобном. Впрочем, если подумать… — Мами помедлила и продолжила: — Он бы, вероятно, и не стал упоминать.

Вокруг позвякивали ветряные колокольчики, и собеседники завели разговор о человеческих качествах Кальвина Крейна. У Макбрайда появилась прекрасная возможность поинтересоваться, были ли у почетного главы фонда недоброжелатели.

— Полицейские задавали мне тот же вопрос, — ответила Мами. — А я чувствовала, что они просто отрабатывают версии и на самом деле им глубоко наплевать на то, что я скажу. Так вот, я об этом и не задумывалась. По крайней мере всерьез. — Винкельман откусила крохотный кусочек сыра и запила его щедрым глотком мартини. — Я знаю лишь то, что он перешел дорожку Гуннару Опдаалу. Каль выдвигал Гуннара, пока еще работал в Институте, однако позже… Что с вами, мистер Макбрайд?

При упоминании фамилии Опдаал у Льюиса екнуло сердце, в груди что-то кольнуло. Должно быть, он вздрогнул, потому что Эйдриен прикрыла его руку своей ладонью.

— Ты в порядке? — спросила она.

И Лью солгал:

— Что-то в глаз попало.

Девушка кинула на него недоверчивый взгляд.

Макбрайд же подумал: «Что происходит? Гуннар Опдаал… Кто он? Образованный воспитанный человек, с которым приятно поболтать за обедом». И все же его не покидало чувство, будто где-то в памяти скрывается, ожидая своего часа, что-то крайне неприятное. Наконец он откашлялся и взглянул на Мами:

— Простите, о чем вы говорили?

— Я рассказывала, что Гуннар с Калем рассорились.

— Вы не знаете, из-за чего вышла размолвка? — поинтересовалась Эйдриен.

— Не совсем, — ответила та. Хотя хозяйка дома отпивала из бокала совсем по чуть-чуть, она уже прикончила большую часть своего мартини. — Я уехала из Швейцарии раньше Каля. Видите ли, в определенном возрасте погода начинает сказываться на самочувствии.

— А когда мистер Крейн ушел на пенсию?

— В девяносто третьем, — ответила голландка. — Хотя ссора, о которой я вам сказала, произошла гораздо позже. Думаю, проблемы начались… мм-м… где-то год назад. Возможно, чуть раньше.

— Это связано с Институтом? — спросила Эйдриен.

Престарелая леди невесело кивнула, взяла графин и наполнила свой фужер.

— У меня есть все основания полагать, что они поссорились по какому-то делу, связанному с фондом. Дело в том, что Институт оставался их единственной точкой соприкосновения. Выйдя на пенсию, Каль по-прежнему принимал активное участие в определенных мероприятиях. Как один из основателей фонда, он еще обладал правом голоса.

— А в каких вопросах?

— В том, что касалось членства, исследований и, конечно же, клиники. Они так здорово помогают проблемным молодым людям. — Мами ненадолго замолчала и продолжила: — Такие неожиданные осложнения с Гуннаром, возможно… — Она пожала плечами и не закончила мысль. — Только поймите, это мои собственные догадки, и я ничего не знаю наверняка.

— Все равно расскажите. Пожалуйста, — настаивала Эйдриен. — Нам так мало известно…

— Что ж, судя по всему, их последняя ссора имела какое-то отношение к деньгам. Гуннар чувствовал, что Каль давит на него. Опять же это лишь ощущение — услышала телефонный разговор, перехватила фразу, — и только. — Винкельман выловила из фужера оливку и отправила ее в рот.

Макбрайд подался вперед:

— Как вы думаете, а в Институте кто-нибудь знал об их разногласиях?

Мами нахмурилась:

— Вряд ли. Каль оставался последним представителем группы основателей, а новички… Я их даже не знаю.

— Лью работал в Институте, — заметила Эйдриен, искоса взглянув на спутника.

— Да что вы, правда?! — воскликнула Мами, и расплылась в широченной улыбке. — Как интересно! — Она потянулась к гостю, по-девически пожала его кисть и покровительственно похлопала по ладони. — Вы, должно быть, действительно выдающийся молодой человек!

Льюис улыбнулся. Взгляд Мами уже блуждал по сторонам, а речь становилась все более невнятной. Похоже, подруга Кальвина Крейна рассказала все, что знает.

То же не укрылось и от глаз Эйдриен. Мами выпила второй мартини и теперь вылавливала оливку. Это наводило на мысль о том, что разговор вот-вот прервется, поэтому настало время переходить к решительным действиям. Эйдриен взяла бокал за ножку и покрутила его, наблюдая, как по стенкам расплываются маслянистые разводы. Вдали с назойливым комариным писком пересекал бухту водный мотоцикл, подпрыгивая на волнах, а Макбрайд рассказывал Мами о своей исследовательской работе.

«А если бы это было разбирательство в суде? Как бы ты себя повела?» — подумала Эйдриен и без обиняков спросила:

— Мистер Крейн оставил какие-нибудь бумаги?

Вопрос явно застиг хозяйку врасплох.

— Простите?

— Я знаю, что его собственность уже распродана, — пояснила Эйдриен, — но иногда…

— Что ж, вы не первая, кто задает мне этот вопрос, — сказала Марика Винкельман и, икнув, прикрыла рот рукой. — После смерти Кальвина приходил какой-то человек из полиции. И тоже интересовался бумагами. Ужасно мерзкий тип! — Мами тряхнула головой. — Я ответила ему любимой французской поговоркой Каля: «Pas des cartes, pas des photos, et pas des souvenirs».

Эйдриен беспомощно взглянула на нее:

— Я учила испанский.

Макбрайд перевел:

— «Ни писем, ни фотографий, ни воспоминаний». — Он горестно улыбнулся. — И это очень неутешительно. Что ж, спасибо за гостеприимство. Думаю, нам пора.

— Вы очень добры, — согласилась Эйдриен и встала, протянув хозяйке на прощание руку.

Та взяла ее ладонь в свою и довольно долго держала ее, со знанием дела изучая линии на руке.

— У вас сильная аура, моя милая, — сказала она и тут же рассмеялась. — Давайте присядем. — Повернувшись к Макбрайду, Мами Винкельман добавила: — Каль был таким болтуном. Тоже мне, «pas des cartes»!