Синдром

Со вздохом доктор вынул бутылку «Пино» из холодильника, вытащил пробку, налил себе бокал. Затем нажал кнопку автоматического набора номера и принялся ждать, когда его соединят с «Чианг-Май-Гарден». Наконец сделал заказ, и человек на другом конце провода повторил в цифровом обозначении:

— Один — номер 4, один — номер 22. Очень хорошо. Пятнадцать минут!

Джефф уговаривал себя, что вино так же походит к тайваньской кухне, как и пиво. Однако правда заключалась в обратном: как ни было хорошо «Пино», он мысленно смаковал холодное, хмельное пиво, которого ему так хотелось.

До «Севен-иливен» всего три квартала, надо бы сходить, но… «Да это же смешно», — подумал Дюран, усаживаясь за кухонный стол, пригубил вино и покачал головой.

Всегда ли Джеффри переживал такое?

Нет, насколько он знал.

А с каких же тогда пор? Когда все началось?

Дюран помогал людям, пытавшимся разрешить внутренние конфликты, и потому знал симптомы своего недуга достаточно хорошо. Согласно медицинскому справочнику по психиатрии он страдал агорафобией. А если говорить точнее — поскольку агорафобия не значилась отдельным номером, — Дюрана мучило заболевание под кодовым номером 300.27: «Агорафобия на фоне панического расстройства. Стрессовая ситуация по возможности избегается, в противном случае больной переживает ее с ярко выраженными признаками ужаса».

В самой изнурительной форме своего заболевания агорафобы становятся пленниками страхов и порой вообще не в состоянии совершить вылазку из дома. К счастью, Дюрана терзал не столь жестокий недуг, при необходимости он сопротивлялся и выходил на улицу, что, впрочем, происходило все реже и никогда не сопровождалось положительными эмоциями. По правде говоря, если бы Джефф жил и работал вне «городской деревни», какой являлись Капитолийские Башни, фобия доставляла бы ему гораздо больше хлопот.

Все это вызывало немалое беспокойство. Не столько сама болезнь, сколько его отношение к ней. По сути, он игнорировал проблему, стараясь отгонять от себя неприятные мысли, — такая вот ирония судьбы, учитывая его профессию. Иногда Дюран всерьез задумывался — насколько он компетентный врач. Допустимо ли, чтобы психотерапевт, не способный разобраться в своих проблемах, брался помогать другим? Может ли он лечить такие серьезные случаи, как у Нико и де Гроота? Джеффри осушил бокал и вновь его наполнил. Где-то в глубине души зазвучало: «Психиатр, излечи себя сам», но голосу тут же ответили: «Позже…»

Глава 6

Эйдриен, сестра Нико, заключила пакт с дьяволом — ни больше ни меньше.

Недавняя выпускница Джорджтаунского университета, год назад окончившая юридический колледж, надеясь выплатить гору студенческих долгов, заключила фаустовскую сделку с адвокатской конторой «Слу-Холей». В обмен на ошеломляющую зарплату и продвижение по служебной лестнице, которое в офисе называли «полосой обгона», Эйдриен пришлось работать по восемьдесят часов в неделю, выполняя самую тяжелую и нудную работу. Это напоминало какой-то аналог армейской «учебки», но только для молоденьких юристов. Согласно уговору, если к концу этого срока она еще не утратит «жизнеспособность» — то есть не сгорит на работе и не будет уволена, — то ей предоставят возможность стать полноправным партнером фирмы. Конечно, после этого работа пойдет гораздо легче или по крайней мере интереснее.

Ну а пока жизнь Эйдриен казалась адом. И это тоже была часть сделки.

Она сидела и работала над конспектом для босса — Кертиса Слу, наставника и непосредственного руководителя Эйдриен, а заодно и партнера, чье имя носила фирма. Его поручения Эйдриен обязана была исполнять беспрекословно. Сейчас же фирма «Слу-Холей» занималась делом одной компании из штата Мэриленд, специализировавшейся на строительстве дорог и автостоянок.

Четыре года назад на компанию «Амалджимейтид пейвинг» подали в суд власти округа Колумбия. В исковом заявлении строителей обвиняли в недобросовестной работе. За первые же полгода положенное ими асфальтовое покрытие с гарантийным сроком службы в десять лет начало крошиться. В результате появившихся на дороге выбоин и рытвин произошел ряд несчастных случаев, что породило целый поток гневных писем в редакции различных изданий. Так что судебный процесс стал неизбежен.

Когда округ подал исковое заявление против «Амалджимейтид», от имени осаждаемой жалобами компании выступила адвокатская контора «Слу-Холей». Ее юристы выдвинули ряд обнадеживающих положений, каждое из которых сопровождалось квалифицированными комментариями, утверждавшими, что представленные факты не освобождают от ответственности и самого истца. То, что дорога начала разрушаться, было не просто проблемой, а большой проблемой. И притом вовсе не обязательно проблемой «Амалджимейтид». С точки зрения «Слу-Холей» вина падала не на их клиента, а на субподрядчиков с их недобросовестными услугами и поставщиков с их некачественными материалами. А если доказать это окажется невозможно, проблему предполагалось списать на форс-мажорные обстоятельства, то есть на погоду, которая, по общему мнению, в том году не баловала, или на не предполагавшееся увеличение транспортного потока. Наконец, повреждение дорожного покрытия могло быть вызвано особым составом солей, использованных снегоуборочными бригадами. Они применяли смесь с повышенными коррозийными свойствами и примесями, которые, въедаясь в асфальт, нарушали его целостность. Таков вкратце был взгляд адвокатской конторы «Слу-Холей» на вышеизложенное дело.

Иными словами, неприятности клиента надеялись замять. Жонглирование законодательством тянулось четыре года, а дело не продвинулось ни на дюйм, окружные прокуроры не желали идти на уступки — и терпение судьи лопнуло: он назначил день судебного заседания. Наступила паника.

Так по воле случая Эйдриен пришлось помогать Кертису Слу. Две недели подряд она корпела над базой данных, дневала и ночевала в офисе, вместе с командой помощников перебирала кипы документов. Помощница босса просмотрела тысячи служебных записок, отчетов, писем, квитанций и накладных. Отупляющее занятие — каждую бумажку необходимо прочесть, классифицировать, поставить на ней штамп с номером и подшить в журнал.

Теперь дело шло к развязке: пришла пора решать, какие документы можно без ущерба для дела выдать юристам оппонента. Часть материалов классифицировалась как переписка клиента с поверенными, часть являлась запатентованной информацией и потому разглашению не подлежала. Другие документы удержать было не так-то просто, и именно от Эйдриен требовалось выявить самые спорные бумаги и найти способ решить проблему.

Она сидела за столом и заносила в текстовый файл сделанные карандашом исправления и уточнения с черновика конспекта-памятки, приготовленной для босса. Затем добавила тщательно отобранные из веб-архива «Лексис»[7] ссылки и снова перечитала готовый документ.

Текст изобиловал опечатками. Эйдриен привыкла работать на маленьком ноутбуке и теперь, шлепая пальцами по клацающей клавиатуре большой офисной машины, чувствовала себя неуверенно. Одно благо — с проверкой орфографии в текстовом редакторе проблем не возникло. Вскоре девушка привела файл в достойный вид, сохранила его и отправила на печать. Из принтера медленно выползали готовые листки, а Эйдриен отдыхала, откинув голову на спинку кресла и закрыв глаза…

«Так хорошо просто сидеть и…»

Она резко открыла глаза. Вчера Эйдриен изучала бумаги всю ночь, и если бы теперь расслабилась хоть на минуту, то отключилась бы прямо за столом. Прошлый вечер работала дома, почти закончила документ, как вдруг система дала сбой и унесла в небытие результаты многочасового труда. Пришлось ехать среди ночи в офис и заканчивать памятку для босса на служебном компьютере. И теперь Эйдриен хотелось лишь одного: отправиться домой, залезть в теплую ванну и сидеть там, пока вода не остынет. А потом сохнуть, развалившись на большой мягкой кровати.

Но все это только пустые мечты. Сегодня второй вторник месяца, а после сообщения, что Никки оставила на автоответчике, от встречи с сестрицей отвертеться не получится.

Эйдриен придвинулась к столу, последовательно прошила степлером четыре экземпляра распечатанного файла и еще раз проглядела их на наличие ошибок. Три копии предназначались Слу, одна — ей. Она щелкнула кнопкой селектора и набрала добавочный номер босса. Как и следовало ожидать, тот уже отправился домой. Поэтому Эйдриен сложила распечатки в конверт для пользования внутри офиса и направилась к лестнице.

На верхних этажах на расходы не поскупились. Зону приема посетителей, куда выходили двери многочисленных кабинетов, обставили с расчетом создать недвусмысленное впечатление, что фирма невероятно богата и щедра. Роскошную и в то же время неброскую приемную устилал серовато-коричневый ковер, в котором вязли ноги, и казалось, будто бредешь в пыли какой-нибудь нейтронной звезды. Две мраморные колонны подпирали высокий потолок, откуда падали косые лучи рассеянного света. Словно излучающие свет полотна люминистов[8] украшали стены вокруг столика администратора, тоже настоящего шедевра, — полумесяц из блестящего полированного ореха, на котором мигал цветными огоньками селектор внутренней связи. Здесь же скучали кресла из добротной зернистой кожи и невероятно пышный диван «Честерфилд», рядом располагался журнальный столик из стекла и меди, где веером были разложены серьезные журналы: «Гранта» и «Сайентифик американ».

Кабинет Слу, разумеется, уже заперли, и Эйдриен, положив конверт на стол секретарши, отправилась к себе в конторку за сумочкой. По пути она заглянула в один из отделенных стеклянной перегородкой отсеков в противоположной части зала.

— Бетси, привет! Я закругляюсь.

Подруга тоже работала в фирме первый год и, как водится, не могла продохнуть от текущих дел.

Бетси поморщилась и тяжело вздохнула, поднимаясь со стула.

— Господи! — простонала она. — Разогнуться не могу. Надо бы вставать хотя бы каждый час. — Бетси помедлила, и на лице ее проявилась заинтересованность. — Слушай, Скаут, как насчет суши-бара? Я здесь помираю со скуки.

Эйдриен отрицательно покачала головой:

— Я сегодня с сестрой ужинаю — так называемая встреча с семьей.

Подруга нахмурилась:

— Как она, кстати?

Эйдриен пожала плечами:

— По-прежнему не в себе. Ходит к психиатру дважды в неделю. Хотя, на мой взгляд, от него только хуже. Ну ладно, мне пора. Никки хотела поговорить о чем-то важном.

— М-м… Понимаю.

Эйдриен кисло улыбнулась:

— Вот и я о том же.

Обычно она возвращалась домой либо на своих двоих, либо на общественном транспорте. Ничего удивительного, учитывая, что Эйдриен задолжала различным образовательным учреждениям целых семьдесят тысяч. Но в тот вечер она едва держалась на ногах от усталости и потому решила поймать такси. Неопытность в этом деле не замедлила сказаться: девушка голосовала минут пять, прежде чем робкий взмах ее руки был наконец принят за вызов.

Водитель такси, в котором ехала Эйдриен, отличался довольно агрессивной манерой вождения. Они мчались так быстро, что девушка временами зажмуривалась, а открыв глаза, обнаруживала, что машина пролетела целый квартал.

Прибыв на место, водитель запросил за проезд семь долларов — в два раза больше, чем планировала заплатить пассажирка. Эйдриен собралась поспорить с сидящим за рулем афроамериканцем, но передумала, поняв, что ничего не добьется. Тарифную систему, определявшая таксу за проезд в округе Колумбия, не смог бы понять никто.

Наконец Эйдриен оказалась в здании, где сестра снимала квартиру, и, как ни странно, ее узнал портье.

— Добрый вечер! Вы ведь сестра Нико, угадал?

— Эйдриен, — представилась та с улыбкой. — Позвоните ей? Скажите, что я поднимаюсь.

— Как же, сделаю. — Портье махнул рукой в сторону лифтов, которые, к удивлению посетительницы, с жужжанием отворились, едва она коснулась кнопки вызова. А вот сестрица на звонок в дверь не отреагировала. Гостья снова с силой нажала на кнопку большим пальцем, полагая, что Нико, вероятно, в душе. Отошла от двери, прислушалась — и показалось, что из квартиры доносится приглушенный лай Джека, будто собаку заперли на кухне, — отрывистое «Гав, гав, гав». И опять никакого намека на хозяйку. Эйдриен посмотрела на часы: 20.30.

В каком-то смысле отсутствие Нико скорее радовало, чем огорчало, — уж очень хотелось окунуться в ванну и забраться в постель. Жаль только, зря потратилась на такси. Сестра или забыла об уговоре, или, что более вероятно, просто отбежала за сигаретами и с кем-нибудь заболталась по дороге.

Эйдриен еще раз хорошенько надавила на звонок, чтобы уйти с легкой душой. А направляясь к лифту, она думала о предстоящем утреннем объяснении с сестрой:

«Я приходила, спроси портье!» — «Я всего на минуточку отбежала!» — «Я долго звонила!» — «У меня закончилось масло!» — «Но я не знала, ты даже записки не оставила».

Как бы сильно сестры ни были привязаны друг к другу, им никогда не было комфортно вместе. Эйдриен находилась в постоянном ожидании того, что разговор перейдет в недоброе русло — а это неизбежно случалось на их совместных вечерах. Общение с Никки напоминало езду со спущенным колесом: некоторое время, хоть водитель и нервничает, машина идет вполне сносно, но потом начинает вилять и в конце концов оказывается на обочине. Нельзя сказать, чтобы Эйдриен не сочувствовала сестре. Она бы с радостью утешала Никки, если бы самообман последней принял какую-нибудь другую форму. История о насилии, которому сестра якобы подверглась в детстве, звучала настолько отвратительно и жалко, производила впечатление такого явного бреда, что изображать сочувствие и понимание становилось просто невозможно. А в особенности когда собеседница уверена, что и ты участвовала в немыслимом действе.

«Если бы человек в капюшоне изнасиловал меня в возрасте пяти лет, — рассуждала Эйдриен, — я бы уж точно не забыла». Двери лифта плавно разъехались, несостоявшаяся гостья шагнула внутрь и надавила кнопку первого этажа.

Теперь тему насилия Никки обсуждала лишь со своим психиатром. Дело в том, что подобные разговоры неизменно приводили Эйдриен в крайнее раздражение, что не ускользало от внимания Нико, и она неизменно расстраивалась, считая, что сестренка «подавляет» воспоминания. И хотя для сестры, как утверждала Никки, это очень плохо, для нее самой — ничуть не лучше. Потому что она никак не находила подтверждения тому, что якобы произошло.

«Дай мне шанс», — нередко просила Николь.

Но даже навязчивые идеи, которыми страдала Никки, можно было как-то принять, если бы она больше походила на прежнюю себя.

От той веселой, очаровательной девчушки, ради которой сестренка пошла бы на все, не осталось и следа. Теперешняя Николь — та, что жила в «Уотермилле», чокнулась, и с каждым днем ее состояние только ухудшалось.

«Все из-за Берлина, — думала Эйдриен, — из-за того происшествия».

Одно время — сразу после того, как Николь окончила школу, — между сестрами складывались прекрасные отношения, хотя виделись они нечасто. Без согласия Дека и Марлены Никки села на автобус и отправилась в Нью-Йорк, надеясь стать моделью. Дек предсказывал скорое возвращение беглянки — не позже чем через месяц, — но, к всеобщему удивлению, дела Никки сразу пошли в гору. В девятнадцать лет она подписала контракт с агентством «Марракеш» и снимала пятикомнатную квартиру в Сохо. Девушка посылала младшей сестре открытки из разных экзотических мест вроде Ямайки и каждую неделю звонила. При звуке ее голоса «Привет, Эй!», переходящего в приглушенное хихиканье, в душе все начинало петь.

Тогда Эйдриен казалось, что Никки хорошо устроилась в жизни, и это соответствовало истине. Правда, недолго. Однажды преуспевающая модель возвращалась со съемок на Каймановых островах и во время таможенного досмотра в нью-йоркском аэропорте Кеннеди из ее сумочки выпала пара сигарет с марихуаной. Итог: двести часов общественных работ и расторжение контракта с «Марракеш». Так закончилась беспечная жизнь Николь.

Никки, конечно, могла бы напрячься и как-нибудь выкрутиться из этих неприятностей, но она ударилась в бега и объездила полсвета, заявив, что у нее проснулась «жажда приключений». Она посылала Эйдриен открытки, а когда звонила, та первым делом спрашивала: «Где ты?», чтобы после разговора взять атлас и посмотреть на ту точку земного шара, где находилась ее блудная сестрица. Эйдриен штудировала энциклопедию «Британика», желая узнать все о тех местах, куда занесло сестру, и воображала себе Остин, Ванкувер, Теллурид, Барселону, Амстердам и Берлин.

А потом все прекратилось. Эйдриен училась на втором курсе Делавэрского университета, когда Никки перестала писать и звонить. Дек с Марленой сбились с ног, пытаясь разыскать ее, но все их старания были тщетны. Приемные родители звонили чиновникам и полицейским, помещали объявления в газетах и журналах, наняли частного детектива — все безрезультатно. Потом умерла Марлена. Эйдриен поступила в последипломную школу юридического факультета. Вскоре ушел из жизни Дек. И тогда девушка впервые поняла, что у нее не осталось никого на свете.

Прошло еще два года, и по воле случая сестры вновь встретились. Как-то раз Эйдриен зашла в «Найн-Уэстстор» в Джорджтауне купить пару сабо и уже собиралась выйти из магазина, как вдруг, случайно обернувшись, увидела сестру собственной персоной. Та как ни в чем не бывало стояла в дальней части зала и вертела перед зеркалом ножкой, разглядывая, хорошо ли сидят сандалии. Много лет Эйдриен мечтала об этой встрече, и вот — случилось. Она стояла затаив дыхание, и невозможно описать то, что происходило в ее душе. Главное — ей казалось таким естественным видеть сестру, словно они расстались только вчера. Сколько раз Эйдриен по ошибке заговаривала с посторонними людьми, просто обознавшись. И вот она спокойно стоит рядом с Никки и смотрит на нее. Это мгновение вписалось в ее жизнь так же гармонично, как завершительный аккорд в долгую симфонию.

Эйдриен ни на миг не усомнилась, что перед ней стоит Николь, несмотря на то что со времени их последней встречи прошло почти десять лет. Смущенно, не выпуская из рук сабо, она прошла вдоль прилавков и, остановившись возле сестры, спросила: «Никки?» Та подняла взгляд, на долю секунды нахмурилась, пытаясь вспомнить — и тут же одарила сестренку самой ослепительной на свете улыбкой. Девушки принялись обниматься и плакать от радости, а Никки воскликнула: «Я даже не мечтала!»

Потом она долго рассказывала про все, что случилось с ней за это время. Беспечная девчонка баловалась наркотиками со своим берлинским парнем, немцем по имени Карстен Риддл, и хватила лишнего. Передозировка. Ухажер ее не стал изображать из себя благородного Тристана и смылся, оставив подружку корчиться в луже собственной рвоты на полу его семейного особняка, располагавшегося в одном из самых фешенебельных районов города.

Утром девушку обнаружила домработница — она-то и вызвала неотложку. Никки в коматозном состоянии забрали в больницу, где та провалялась без сознания почти неделю, а когда пришла в себя, ничего не помнила. Проходили неделя за неделей, пролетел месяц. Наконец ее перевели в некую швейцарскую клинику, специализировавшуюся на подобных случаях. Помимо проблем с памятью, в клинике лечили наркозависимость, а поскольку злоключения Никки начались как раз с наркотиков, то заведение сочли идеальным местом для реабилитации.

Доктора надеялись, что амнезия пройдет сама собой. А пока для себя и окружающих девушка оставалась пациентом «Икс». Тем временем запросы, посылаемые в посольство США в Бонне — произношение выдавало в ней американку, — не принесли результатов. По словам сотрудников, никто из объявленных в розыск граждан не соответствовал ее описанию. Не поступало также заявлений о найденных паспортах, куда бы была вклеена похожая фотокарточка. Одним словом, установить гражданство неизвестной пациентки невозможно…

А вот дальше случилось самое интересное. Одним теплым весенним деньком Никки вышла из клиники и направилась к эспланаде с ресторанами, ее взгляд остановился на висящем на стене плакате с рекламным кадром из фильма «Далеко-далеко», где Том Круз и Николь Кидман красовались в объятиях друг друга… Николь! На нее потоком хлынули воспоминания. Она вспомнила свое имя. Карстена Риддла. И даже название компакт-диска, под который этот мерзавец сделал ей укол: Аланис Моризетте. «Кайфовая пилюлька».

Через два дня Никки встретилась с адвокатом, а две недели спустя Риддлы пошли на добровольное урегулирование тяжбы: взамен на обещание «фройляйн» исчезнуть из жизни их сына и воздержаться от судебного иска они учредили в ее пользу доверительный фонд. Так и закончилась та история: полмиллиона долларов — и богатой немецкой семейки в памяти Николь Салливан больше не существует.

Лифт открылся на первом этаже, и Эйдриен вышла в вестибюль — мысли о сестре не прекращались ни на секунду. Ей всегда хотелось спросить: «Когда ты вспомнила обо мне? В Швейцарии или уже после?» и еще «Почему не позвонила? Почему не вернулась домой?» Не говоря уже о вопросах руководству клиники: «Что за бестолочь сидела в посольстве, когда они подавали запросы?» — ведь Дек с Марленой то и дело наведывались в госдепартамент. Зная, что последний раз дочурка писала из Германии, они несколько раз наводили справки — не попадала ли в поле зрения полиции американка с похожей внешностью, не было ли несчастных случаев. Каким-то образом происшествие с Нико ускользнуло от внимания властей. Возмутительно, но ничего не поделаешь.

И что хуже всего: вновь обретенная Никки оказалась другой — не совсем прежней.

Почти украдкой Эйдриен окинула взглядом вестибюль со смутной опаской увидеть сестру — и, к своему стыду, обрадовалась, когда поняла, что Никки нет и здесь. Направляясь к дверям, она размышляла о том, что вся ее нежность относится к прошлой, безвозвратно ушедшей Нико и встречи происходят скорее из чувства долга, чем из привязанности. Но, даже понимая всю неправильность подобных отношений, слишком убиваться из-за этого она не собиралась. Старшая сестра не только сама страдала психическим расстройством, она стремилась вовлечь в свое безумие окружающих. И между приветственным поцелуем и первой рюмочкой аперитива неизменно проявлялось то, о чем Эйдриен предпочитала не помнить: Никки не только не становилось лучше — ее состояние стабильно ухудшалось. От психиатра, к которому она ходила, пользы было ноль. И более того, с тех пор как Никки стала посещать сеансы, она все больше сходила с ума, готовая без умолку разглагольствовать о том, чего не могло быть даже в кошмарном сне. Видя мучения сестры, Эйдриен страстно желала ей чем-нибудь помочь, но…

— Уходите? — Портье придержал перед ней дверь.

Та пожала плечами:

— Никки, наверное, отбежала куда-нибудь.

Портье окинул Эйдриен недоумевающим взглядом, покачал головой и нахмурился:

— Вряд ли — я бы заметил. А в прачечную не заглядывали?

Эйдриен задержалась у двери и обернулась.

— Нет. Пожалуй, так и сделаю.

Выдавив из себя улыбку, она принялась спускаться в подвал. Определить местонахождение прачечной не представляло труда: из помещения доносился теплый аромат кондиционера для белья и резкий запах отбеливателя. Эйдриен открыла дверь и заглянула внутрь — ни души. Безлюдная комнатушка, освещенная флуоресцентными лампами, выглядела безлюдной и всеми покинутой — в ряд стояли бездействующие молчаливые машины, барабанные сушилки взирали на случайную гостью круглыми потухшими глазами.

То же настроение царило и наверху, где с унылым лицом ее поджидал портье.

— Простите, совсем вылетело из головы, Никки оставила вам записку, — сказал он и с виноватой улыбкой протянул Эйдриен конверт. Едва та взяла его в руки, ею овладели дурные предчувствия. Она вскрыла конверт, и волна адреналина обожгла вены, волоски на руках встали дыбом. На миг ей показалось, что она стоит на краю обрыва и глядит вниз. Записка была так коротка, что Эйдриен даже не пришлось читать: 

«Эй! 

Не могу так больше.

Радужное прости.

Никки».

Глава 7

Дрожащими руками портье вставил общий ключ в замок квартиры Никки, снова и снова беззвучно повторяя: «Еще ничего не известно, еще ничего не известно». Затем задвижка щелкнула, дверь распахнулась, и Эйдриен, отстранив портье, вбежала в квартиру, безумно озираясь.

— Никки? — В квартире было темно. Откуда-то справа доносился приглушенный лай. — Никки?

Рамон нащупал рукой выключатель, щелкнул кнопкой, но результатов не последовало. Он в замешательстве посмотрел на Эйдриен.

— Странно, наверное, пробки вылетели.

— Замените, — скомандовала Эйдриен и на ощупь стала пробираться в темноту квартиры.

— Щиток на кухне, — ответил Рамон, — тут без фонарика не обойтись. Вы не знаете, у Никки есть фонарик?

Эйдриен не ответила. Она едва дышала.

— Я в коридор, в подсобку. — Портье развернулся и выбежал из комнаты.

— Никки? — Жгучие слезы стекали по щекам, а Эйдриен все шла вперед шаг за шагом, выставив перед собой руки, как раз на уровне талии, чтобы не наткнуться…

— Никки?

Квартиру освещало лишь неоновое сияние за окнами да, пожалуй, свет из коридора, в котором едва различались очертания предметов: диван, стол, большое кожаное кресло с невысокой спинкой.

— Никки?!

Лай раздавался все громче: Джек царапал лапами дверь кухни. Пока глаза привыкали к темноте, Эйдриен двигалась на звук. Вот она нащупала дверь и открыла ее. Пес вырвался из заточения и с визгом стал гоняться за своим хвостом, а затем начал высоко подпрыгивать на пути гостьи.

— Сидеть, — скомандовала та, испытывая смешанное чувство раздражения и тревоги.

Взвизгнув, Джек бросился через всю гостиную, выскочил в коридор и опять принялся царапаться в дверь — на этот раз пытаясь войти, а не выйти. Эйдриен последовала за ним, удивляясь, как тихо в квартире без электричества: единственными звуками, нарушавшими царящую в квартире тишину, были приглушенный гул дороги за окном да царапанье Джека. Затем пес залаял, и в глаза Эйдриен ударил луч света.

— Я раздобыл фонарь, — сказал портье.

Эйдриен заслонила глаза рукой и сощурилась, беспомощная, точно ослепленное светом фар животное, случайно выбежавшее на автотрассу. Рамон направил фонарь в сторону, яркий луч осветил санузел — Эйдриен приготовилась увидеть нечто страшное, но на освещенном пятачке оказалось пусто.

— Я заберу собаку, — предложила она. — А вы разберитесь со щитком.

Рамон кивнул и направился на кухню, подсвечивая себе дорогу. Эйдриен же, пытаясь справиться с внезапно подкатившей к горлу тошнотой, на ощупь добралась до ванной.

— Джек, пошли.

Однако пес, будто подбадриваемый ее присутствием, царапался все яростнее. Эйдриен сдалась, открыла дверь и оказалась в полной темноте. По привычке она щелкнула выключателем, потом еще раз, но свет не загорелся. Было тихо, только Джек скулил и жался к ноге да тихо капала вода: «Кап, кап, кап».

— Никки?

Тишина — никто не отозвался.

Неожиданно с кухни послышался голос портье: «Готово!» — и внезапно загорелся свет. Рядом взвыл саксофон: одинокая нота за доли секунды выросла с нуля до восьмидесяти децибел, прорываясь сквозь залитый светом воздух. В мутной воде лежала мертвая Никки — ее широко раскрытые глаза удивленно смотрели в пустоту.

Все внутри перевернулось, пол поплыл под ногами, резкая боль у виска — и снова темнота.

Придя в себя, Эйдриен увидела полицейского, сидевшего рядом на стуле и говорившего по мобильному телефону. В комнате горел свет, в голове раздавались гулкие удары, а она лежала на кушетке с ногами на подушке.

— Ох… — Эйдриен жалобно простонала и медленно приподнялась на кровати, опираясь на локти.

— Вы потеряли сознание и ударились головой, — объяснил коп.

«Потеряла сознание? С чего вдруг? Стояла в ванной…» — и тут же вспомнился протяжный пронизывающий плач саксофона, играющего джаз. Перед мысленным взором на миг возникли мертвые глаза сестры, и из горла сам собой вырвался стон.

— Ее невозможно было спасти, — сочувственно проговорил полицейский. — Судя по всему, смерть наступила мгновенно.

Эйдриен издала звук, совместивший в себе рыдание и жалобное хныканье, и уронила голову на ладони. На глаза навернулись слезы.

— Портье вызвал службу спасения. Вам повезло: мы с напарником как раз патрулировали ваш участок.

Только теперь она заметила второго полицейского, который стоял у входной двери и тихо беседовал с Рамоном.

— Судмедэксперт уже выехал, — добавил коп. — И «скорая», хотя…

«Судмедэксперт». Эйдриен прокручивала в уме это слово — и снова перед глазами возник образ сестры: она лежит в ванне, в ледяной воде по самую шею, а в ногах плавает какой-то прибор — радио или проигрыватель.

«Нужно достать ее оттуда».

Эйдриен поднялась, и кровь отхлынула от лица. Она замерла — перед глазами опять поплыло, в ушах гулко застучало, точно басовый барабан на концерте институтского оркестра, и полицейский положил ей ладонь на плечо.

— Нужно вытащить Никки, — сказала Эйдриен и шагнула в сторону ванной комнаты.

— Нет. — Коп бережно усадил ее на диван.

— Там холодно. — Девушка зарыдала.

— Ей не холодно. Она… — Полицейский огляделся, взывая о помощи, но, не найдя ее, продолжил: — Теперь ей хорошо. Чем бы она ни мучилась, все в прошлом.

Эйдриен проснулась в своей квартире, едва рассвело, и, к своему удивлению, обнаружила, что легла, не раздевшись и не разобрав постель. Не успела она открыть глаза, как вспомнилось все…

Девушка поднялась с кровати, пошла на кухню и заварила в миниатюрной кофеварке чашку крепкого кофе. Села за обеденный стол и подумала: «Все кончено. У меня никого не осталось. Теперь я круглая сирота». От этой мысли на глаза навернулись слезы, но она зло сморгнула их. «Кого ты жалеешь? Себя?» Мелкими глотками Эйдриен выпила обжигающий кофе и посмотрела на часы: 6.02. В небе проглядывали первые тусклые лучи восходящего утреннего солнца.

Голова болела в месте ушиба — там, где, падая, она ударилась о раковину. Эйдриен предположила, что по-прежнему пребывает в состоянии шока, и задумалась, что же теперь делать. «Составь список». Ручка и бумага всегда приходили на помощь в трудных ситуациях. К тому же так всегда поступают настоящие юристы: в минуты кризиса составляют перечень неотложных дел. Эйдриен взяла блокнот, ручку, стоявшую у телефона в кружке из воскового дерева, и принялась за дело: