Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Синдром

ModernLib.Net / Триллеры / Кейз Джон / Синдром - Чтение (Весь текст)
Автор: Кейз Джон
Жанр: Триллеры

 

 


Джон Кейз

Синдром

Пора создать независимую структуру, третий класс индивидуумов (после администраторов и ученых), который возьмет на себя задачу предотвращения ошибок цивилизации и будет уничтожать причины конфликтов в зародыше. Надо объединить людей, стремящихся отбраковывать «порченые яблоки» при появлении на них первых пятен… Орган подобного рода не может быть явным. Он должен либо быть отдельной самодостаточной единицей, либо высочайшие власти человечества наделят его безграничными полномочиями.

Доклад Чарльтона Куна «Невидимая Империя», представленный директору Управления стратегических служб Уильяму Доновану (цитируется по книге «Последний герой» Энтони Кейва Брауна)

Пролог

Цюрих, 16 июня 1996 года

В парке было хорошо: тихо и безмятежно. Утро выдалось солнечное, повсюду царила нега, легкий бриз колыхал поверхность неоново-синего озера — совсем как у Сёра на картине «Воскресная прогулка на острове Гранд-Жатт». За одним малым исключением: художник изобразил разгар дня. Но как и на полотне, ничто вокруг не предвещало беды.

Лью Макбрайд возвращался домой после трехкилометровой пробежки по пешеходной аллее в большом парке, окаймляющем берега Цюрихского озера — от шумной Бельвю-плац до самого пригорода. Он неторопливо трусил в рассеянной тени листвы, размышляя о картине Сёра. Великий пуантилист заселил свое замечательное полотно респектабельными месье в цилиндрах, воспитанными детьми, женщинами в платьях с турнюрами и зонтиками от солнца в руках. Художник запечатлел людей, что жили две мировые войны назад, задолго до комедийных шоу и «мыльных опер», до Интернета и этнических чисток. Время изменилось, и иными стали воскресные прогулки.

Начнем с того, что добрая половина слабого пола болтает по мобильным телефонам, носит колечки в пупках и катается на роликах, с гиканьем проносясь мимо парней с футбольными мячами, дремлющих «гастарбайтеров» и обменивающихся ласками в густой сочной траве влюбленными. От Альп веет свежестью и прохладой, воздух чист и сладок, хотя ветерок и доносит легкий аромат марихуаны.

Лью нравился Цюрих — появилась возможность попрактиковаться в немецком, который он начал учить еще в старших классах. Выбор на этот язык пал не случайно: как раз в ту пору Лью бредил одной немочкой, приехавшей по программе обмена студентами. Уже потом Макбрайд занялся испанским, кое-что перенял у французов и даже немного понимал креольский диалект. Однако первым оказался все-таки немецкий, благодаря Ингрид. Фигура у нее была — только держись. Улыбаясь воспоминаниям, Льюис в ровном темпе миновал пристань: на волнах покачивались пришвартованные парусники.

Окружающие звуки создавали только слабый фон — Макбрайд слушал плейер. Марго Тиммонс выводила старую песню Лу Рида о какой-то девушке — а может, женщине: «Джейн… милая Джейн…»

Музыка, книги и бег заменяли Лью никотин и другие тайные страстишки: без них он становился беспокойным и даже чувствовал себя чуть-чуть несчастным. Из-за своих хобби он так до сих пор и не осуществил давнюю мечту купить парусную шлюпку — не смог себе этого позволить. Все в квартире Макбрайда в Сан-Франциско свидетельствовало о его одержимости музыкой и чтением. На подоконниках, у стереопроигрывателя и огромного дивана высились горы книг и компакт-дисков: блюзы, Делилло, опера, меланхоличная музыка португальских эмигрантов с замешенными на африканских мелодиях гитарными ритмами, рок и госпелы — религиозные песни североамериканских негров, работа Четвина о Патагонии, толстенная монография Огберна о предполагаемой личности Шекспира и десятки произведений о шахматах. Наверное, Макбрайд все-таки больше предпочитал читать о шахматах, чем играть в них. (Исключение составляли только шахматные сражения с Пти Пьером в Олоффсоне на Гаити, когда они часами просиживали над старой игровой доской, потягивая ром.)

Лью взгрустнулось при воспоминании о тех временах, о Гаити и старых друзьях…

На бегу Макбрайд взглянул на часы и ускорил шаг. До встречи в Институте оставалось чуть меньше полутора часов, а опаздывать он не любил. (Если быть до конца откровенным, одна мысль о том, чтобы заставить кого-то ждать, сводила Лью с ума).

Штаб-квартира Института всемирных исследований — небольшого, но авторитетного «мозгового центра», существующего благодаря финансовым вливаниям с обеих сторон Атлантического океана — располагалась в Кюсснахте, примерно в двадцати минутах ходьбы от отеля, где остановился Макбрайд. Как и многие фонды, учрежденные в первые послевоенные годы, этот Институт создавался с целью воплотить неясную, извечно ускользающую мечту о всеобщем благоденствии. На ежегодных конференциях горстке молодых дарований, чьи научные интересы совпадали с идеями фонда, присуждались стипендии.

Обширная тематика исследований варьировалась от возникновения военизированных формирований в Центральной Африке и роли Интернета в современном исламе до вырубки мангровых лесов в Непале. Среди прочих было и исследование Макбрайда, напрямую связанное с терапевтическими практиками, используемыми в анимистических религиях. Когда «холодная война» ушла в прошлое, руководство фонда стало склоняться к мнению, что конфликты следующих поколений будут представлять собой столкновения «ослабленной напряженности», в большинстве случаев на почве этнических и религиозных разногласий.

Макбрайд, обладатель ученых степеней в клинической психологии и новой истории, путешествовал по миру на протяжении почти двух лет. За это время он написал целый ряд статей об используемых бразильскими целителями технологиях массового кодирования, о техниках введения пациентов в транс на церемониях вуду и роли «лечебных трав» в ритуалах кандомблийских жрецов.

Два его доклада опубликовал «Нью-Йорк таймс мэгэзин», после чего последовало предложение написать книгу. Теперь же финансирование очередного исследования Макбрайда подходило к концу. Через три месяца он должен был подать заявку на стипендию, от чего по некотором размышлении решил отказаться. Льюису надоели постоянные разъезды и хотелось всецело посвятить себя написанию книги. И поскольку как раз в то время фонд пригласил его в Цюрих на семинар, он счел это приглашение прекрасной возможностью известить руководство о своем намерении.

Иными словами, все в его жизни складывалось благополучно и обещало дальнейшие перемены к лучшему. И если бы встреча прошла, как запланировал Макбрайд, он успел бы на шестичасовой рейс в Лондон. А приехав туда, сходил бы поужинать с Джейн. С настоящей Джейн, которую он не видел уже несколько месяцев.

«Милая Джейн, милая Джейн…»

Перспектива свидания ускоряла его шаг, и Макбрайд прибыл в свой номер в гостинице «Флорида» чуть ли не на десять минут раньше ожидаемого. Таким образом, он выиграл достаточно времени, чтобы сходить в душ, побриться, одеться и даже упаковать видавший виды брезентовый вещмешок.

Макбрайду предстояла встреча с самим директором фонда Гуннаром Опдаалом — процветающим, свободным от национальных предрассудков хирургом-норвежцем, который в свое время оставил медицину ради филантропии. Еще в Калифорнии, переговорив с директором по телефону, Льюис понял, что тот рассчитывает на продолжение сотрудничества и в следующем году. Поэтому возможность пообщаться с начальством с глазу на глаз была кстати: всегда лучше объясняться лично, к тому же неплохо бы выразить признательность руководству Института за помощь. А дальше, управившись с делами, Макбрайд планировал вылететь домой с обязательной остановкой у Джейн.

Штаб-квартира Института размещалась во внушительном особняке конца XIX — начала XX века, выстроенном каким-то швейцарским промышленником. (Позже промышленник повесился на люстре в фойе собственного детища, безвозвратно изуродовав этот предмет интерьера). Особняк представлял собой высокое трехэтажное здание с рифлеными под старину стеклами. На медных водостоках восседали готические горгульи, на подоконниках стояли цветочные ящики с пышной растительностью, а из черепичной крыши выглядывала троица дымоходов.

Небольшая латунная табличка на массивной двери у парадного входа провозглашала название Института на немецком, французском и английском языках. Висевшая над фрамугой из освинцованного стекла видеокамера внутреннего слежения повернула вниз глазок и пристально уставилась на Макбрайда. Тот несколько раз нажал на кнопку звонка, и вот наконец…

— Лью!

Дверь распахнулась. Массивная фигура Гуннара Опдаала, который возвышался даже над немаленьким — метр девяносто — Макбрайдом, заслонила внутреннее пространство холла. Длинноногий, крепко сбитый Опдаал недавно отметил свое пятидесятилетие. Он двигался с грациозной развязностью стареющего атлета, коим, кстати, и являлся: много лет назад норвежец «взял бронзу» в соревнованиях по скоростному спуску. По странному стечению обстоятельств отец Макбрайда завоевал серебро на тех же Олимпийских играх в Саппоро. В семьдесят втором он стал первым биатлонистом, который увез такую медаль в Америку. Узнав об этом, Опдаал снисходительно улыбнулся: «Норвегия — хозяйка биатлона, иначе и быть не может».

Директор фонда пожал посетителю руку и дружески похлопал его по плечу.

— Как доехал? Проблем в дороге не возникло? — поинтересовался скандинав, пропуская гостя в зал и прикрывая за собой дверь.

— Еще сказывается смена часовых поясов, — пожаловался Макбрайд. — А так ничего, прекрасно долетел.

— Как тебе «Флорида»? — спросил Опдаал и с некоторым смущением принял вещмешок Льюиса.

— Роскошный отель!

Норвежец хохотнул:

— Номера большие, согласен. Но роскошными я бы их не назвал.

Молодой исследователь тоже рассмеялся:

— Главное — не дорого.

Опдаал неодобрительно покачал головой:

— В следующий раз советую остановиться в «Цум Шторхен», а уж остальное — забота фонда. Я же говорил тебе, и не раз: создавать условия для ученых — наша прямая обязанность.

Макбрайд смущенно кивнул, пожав плечами, и осмотрелся. Штаб-квартира Института почти не изменилась с тех пор, как он был здесь последний раз: персидские ковры на мраморных полах, рельефные потолки, холсты с цветами и пейзажами на обитых дубом стенах, журналы на деревянных антикварных столиках.

И хотя прежде Льюису довелось побывать здесь лишь два раза, он удивился царящей в здании тишине. Заметив замешательство гостя, Опдаал похлопал его по плечу и махнул в сторону лестницы.

— Мы здесь одни! — воскликнул он, жестом приглашая молодого ученого следовать за ним.

— Во всем здании? — удивился тот.

— Конечно, сегодня же суббота. У нас по выходным на работу ходит лишь босс, и то потому, что у него нет другого выбора!

— Как же так? — поинтересовался Макбрайд, поднимаясь вслед за норвежцем по лестнице. — Неужели…

— Потому что я здесь живу, — объяснил директор.

Хозяин повел американского гостя на третий этаж.

— А я думал, у вас квартира в городе, — заметил Льюис.

Опдаал покачал головой, и лицо его посерьезнело.

— Нет. Здесь, как говорится, мой второй дом. — Он задержался на лестничной площадке и, обернувшись, пояснил: — Жена предпочитает жить в Осло. Ненавидит Швейцарию, говорит, здесь все слишком буржуазно.

— А по мне так в этом и заключается прелесть страны, — возразил Макбрайд.

— Согласен, только у каждого ведь все равно свой взгляд на такие вещи.

— А дети?

— Разлетелись по всему миру: один сын в Гарварде, другой — в Дубае, дочь — в Ролле.

— В колледже?

— Да. Полжизни провожу в небе.

— А остальное время?

Опдаал слегка улыбнулся и направился дальше, вверх по лестнице.

— Остальное время я выбиваю деньги для Института или втыкаю флажки на карту, отслеживая перемещения вашей ученой братии.

Теперь усмехнулся Макбрайд и, не останавливаясь, сострил по поводу того, что совсем запыхался.

— Я всегда считал, что в таких зданиях предусмотрены лифты, — заметил он.

— Здесь есть лифт, но по выходным я им не пользуюсь, — объяснил директор фонда. — Не дай Бог, отключат электричество, и тогда… Ну, ты представляешь.

Прежде Льюис встречался с боссом и его помощниками в конференц-зале на втором этаже, и потому его заинтересовало, как выглядят жилые помещения наверху. Спутники поднялись на третий этаж и приблизились к стальной, необычайно громоздкой двери, совершенно не вписывавшейся в общий интерьер здания.

Опдаал нажал три или четыре кнопки на блестящем кодовом замке, и дверь пружинисто отворилась, издав металлический щелчок. Директор фонда закатил глаза:

— Уродство.

— Хм… впечатляет, — ответил Макбрайд.

Норвежец заговорщически усмехнулся.

— Одно время здесь снимал помещение некий частный банк. О его клиентуре ходили такие слухи, что, думаю, большая дверь была весьма кстати.

Они зашли внутрь: просторный, удобный офис с яркими лампами под потолком и современной обстановкой так не походил на помещения первого этажа. Здесь стояли стенки с книгами и кожаный диван, на журнальном столике из оргстекла — массивный серебряный поднос с чашками, блюдцами и дымящимся чайником.

— Чаю? — предложил Опдаал гостю.

Тот кивнул: «Да, спасибо», и зашел за письменный стол, чтобы полюбоваться чудесным видом из окна: за деревьями просматривалось прозрачное, словно отполированное озеро, на котором искрилась блестящая водная рябь.

— Восхитительное зрелище, — сказал Макбрайд.

Опдаал согласно кивнул, разливая по чашкам чай.

— С сахаром?

— Нет, добавьте немного молока, — ответил Макбрайд и тут, заметив компьютер на столе директора, склонил набок голову и нахмурился. — А где диск «А»? — поинтересовался он.

— Извини, что?

— Флоппи-дисковод, для дискет.

— Ах ты об этом, — ответил босс. — Здесь нет дисковода.

Макбрайд искренне удивился:

— Как?

Опдаал равнодушно пожал плечами.

— Следим за тем, чтобы информация не вышла за пределы этих стен. А так она уж точно не попадет в чужие руки. — Норвежец протянул гостю чашку и, усаживаясь за письменный стол, жестом пригласил того располагаться на диване.

Директор фонда отхлебнул чаю и воскликнул:

— Итак, ты прекрасно потрудился!

— Что ж, спасибо, — ответил Макбрайд.

— Я не преувеличиваю, Льюис. Мне известно, как тяжело работать в таких местах, как Гаити. Гнусный остров, а без подготовки туда соваться вообще опасно.

— Что ж, я рискнул.

— И все-таки уверен, — продолжил директор, чуть подавшись вперед и откашлявшись, — тебе не терпится узнать, ради чего ты здесь?

Льюис переменил позу и улыбнулся:

— На этот счет у меня есть некоторые предположения: через пару месяцев заканчивается финансирование моей работы.

Директор кивнул, давая понять, что догадка верна, хотя к настоящей причине и не имеет никакого отношения:

— Да-да, правильно. Только я пригласил тебя не поэтому.

— Не поэтому? — Макбрайд поднял на босса удивленный взгляд.

— Да.

В коридоре что-то застрекотало, и собеседники обернулись на шум.

— Лифт? — удивился Лью.

Норвежец кивнул, и на его лбу стала заметна глубокая вертикальная морщина.

— Но вы же говорили…

— Наверное, кто-то из персонала, — предположил Опдаал. — Вероятно, забыли что-нибудь.

Затем шум смолк, открылся лифт, и немного погодя в кабинет постучали.

— Тебя не затруднит? — Директор указал в сторону двери.

Макбрайд нахмурился: ведь Опдаал утверждал, будто в здании никого, кроме них, нет, и лифтом советовал не пользоваться, — но решил исполнить просьбу босса.

— Да-да, сейчас, — сказал Лью, встал с дивана и направился к двери. Открыл ее и…

Все произошло в доли секунды — достаточно, чтобы дать себе отчет в происходящем, но слишком быстро, чтобы отреагировать. Макбрайд увидел человека в костюме хирурга и противогазе. Затем струя газа из пульверизатора ударила Льюису в лицо. Сноп искр. Темнота.

Вне всякого сомнения, его везли в машине «скорой помощи»: на потолке бежали по кругу отсветы красных огней маячка. Рядом сидел какой-то человек в костюме хирурга и рассматривал Лью с выражением умеренного любопытства на лице.

Макбрайд захотел спросить, что с ним произошло, но говорить он не мог: во рту пересохло, язык точно одеревенел. Он попытался что-то сказать, но прозвучало нечто невнятное, словно он был пьян. Через некоторое время Макбрайд оставил попытки издать членораздельный звук и попробовал сосредоточиться на недавнем происшествии: «Человек в маске, видимо, из какой-то спасательной службы. Наверное, произошла утечка газа или что-то в этом роде. А как же тогда баллончик в руке? Что все это значит?»

Льюис попытался приподнять голову, хотел сесть — но не смог. Он оказался пристегнут ремнями к каталке и безвольно лежал на спине, усталый и апатичный. Судя по ощущениям, ему вкололи транквилизатор, причем довольно сильный — не исключено, что тирозин. Лью закрыл глаза и подумал: «При таких обстоятельствах я должен бы испытывать страх — это здоровая реакция».

Они ехали уже около часа, и за все это время водитель так и не включил сирену — только маячок. Каждый раз, когда Макбрайд поднимал дрожащие веки, на потолке сменялись огни: красный, желтый, опять красный.

Странно: где бы они ни находились, дорога оставалась свободна. Машина «скорой помощи» двигалась со скоростью, одинаковой в течение длительного времени, словно по пустынной пригородной автотрассе. Это совершенно не увязывалось со здравым смыслом — в Цюрихе полно больниц, так зачем выезжать из города? Если случилось ЧП — а это не что иное, как ЧП, потому что иначе…

По мере того как ослабевало действие транквилизатора, где-то глубоко в груди Макбрайда начало пробуждаться беспокойство.

А потом внезапно прибыли к конечной цели, в место, о котором Льюис не имел ни малейшего представления. По гравию захрустели шины, автомобиль остановился, и маячок потух. Кто-то хлопнул дверцей так, что кабина содрогнулась, послышалась немецкая речь со швейцарским акцентом, рывком открылись задние двери. Макбрайда обдало струей свежего воздуха, и каталка, на которой он лежал, двинулась с места.

— Где я? — спросил Лью, осматриваясь: машина стояла перед необычным зданием явно современной постройки. Прямо перед глазами смутно вырисовалось лицо:

— Не говорить.

Затем они оказались внутри помещения: длинный коридор, залитая ярким светом комната, где Макбрайда оставили одного почти на полчаса. Во рту становилось все суше, и Льюис широко открытыми глазами смотрел на часы, висевшие под самым потолком на стене, покрытой эмалированной плиткой.

— Ты очень храбрый. — Голос принадлежал Опдаалу и исходил откуда-то из-под его внимательных глаз — остальная часть лица была скрыта марлевой повязкой.

Действие транквилизатора сошло на нет, и Макбрайд обнаружил, что может без труда говорить.

— Что происходит? — спросил он и, поняв, что ответа не последует, перефразировал вопрос: — Что вы делаете?

— Укол, — обратился Опдаал к кому-то другому.

Появилась игла — Макбрайд видел ее целую секунду, что-то кольнуло в вену пониже локтевого сустава — и все вокруг стало замедляться. Казалось, сердце дрогнуло и остановилось, как если бы Льюиса с силой ударили в грудь. Он перестал дышать. Охваченный паникой, Лью стал рефлекторно биться, пытаясь разорвать стягивавшие тело ремни. Он просто так не сдастся! Но ремни не поддавались, или… И тут пленник понял, в чем дело: он не связан, а парализован, обездвижен, как бабочка под стеклом.

Опдаал склонился к нему так близко, что Макбрайд ощутил на лице дыхание недавнего собеседника. Острый кончик скальпеля коснулся горла над самой грудиной и рассек кожу.

«Чш-ш-ш, — прошептал норвежец, хотя Льюис не издал ни звука. — Все будет в порядке».

Но все было далеко не в порядке: Макбрайд умирал. С тем же успехом он мог находиться под водой, оказаться замурованным в цемент или погребенным заживо. Лью уже обезумел от нехватки воздуха, когда ощутил, как что-то вошло в рану на горле. Неизвестный предмет врезался все глубже по мере того, как Опдаал методично толкал его. Затем где-то за спиной заработала механическая помпа, и Макбрайд снова задышал. Или аппарат начал делать это за него — Лью не мог сказать наверняка.

Хирург проверил реакцию зрачков на свет, просветив пациенту голову, казалось, до самого затылка, при этом оставаясь невидимым. Затем безвольное тело Макбрайда усадили почти прямо. Мгновение спустя к операционному столу кто-то подвез медицинский аппарат, и тут же другая машина, размером со средний холодильник, застрекотала, включаясь в работу. В первом приборе Льюис узнал операционный микроскоп и предположил, что второй — флюороскоп, способный генерировать активное рентгеновское излучение в ходе операции.

Норвежец снова показался в поле зрения, и к изголовью операционного стола подкатили телевизионный монитор. Прибор стоял на небольшой подставке и ярко светился. Взгляд молодого ученого автоматически обратился к нему, и к горлу подступила тошнота: в человеке на экране, с торчащей из шеи трахеотомической трубкой, Льюис узнал себя.

— Все будет в порядке, — пообещал Опдаал, — не надо волноваться. — С этими словами хирург протянул руку к стальному подносу с инструментом и пояснил: — Тебе вкололи восемь миллиграммов векурониума — вот почему ты обездвижен. Препарат парализует… — Врач помедлил. — Но, должен тебя огорчить, анестетическим действием он не обладает. — Затем кивнул в сторону небольшого экрана у стола. — Заранее извиняюсь за то, что ты увидишь, — сказал он Макбрайду, — но без монитора нам не обойтись.

Проговорив это, Опдаал обернулся к медсестре и дал знак начинать. Та, не проронив ни слова, склонилась над пациентом и, крепко сжав пальцами его верхнюю губу, оттянула ее назад.

Престарелый скандинав нагнулся к лицу своего недавнего подопечного и провел скальпелем по тому месту, где губа соединялась с десной, под самым носом. А дальше взгляд парализованного Лью приковало ужасное зрелище на мониторе: хирург принялся аккуратно отделять лицо оперируемого от черепа, стягивая с него кожу, точно перчатку, — чтобы обнажить прямой путь к мозгу.

Глава 1

7 октября 2000 года, Флорида

Дорога зачаровывала. Нико ехала вдоль побережья на юг и смотрела вперед, не в силах отвести взгляд от горизонта и почти не слушая радио, которое, кстати, передавало песни времен ее детства. Темно-красный «БМВ» модели «Z-3» катился на новеньких шинах «Мишлен» под звуки потрясающей аудиосистемы, казалось, настроенной на ее воспоминания. Никки сняла очки от солнца и включила круиз-контроль — спешить некуда.

Она задала режим поиска, и магнитола стала переключаться с канала на канал, предлагая на выбор разную музыку — от кантри до шлягеров прошлых лет. Яркая зелень олеандров разделяла пополам шоссе, вьющееся по прокаленной солнцем равнине — плоской, точно бильярдный стол, пленительной и заброшенной одновременно. Старенькие двойные дома на колесах пристроились у дороги под густыми кронами раскидистых дубов, поросших испанским бородатым мхом. Тут и там виднелись флаги Конфедерации, розовые пластмассовые фламинго на газонах — любимое украшение американцев, похоронные бюро, платные интернаты для престарелых и придорожные киоски, торгующие вареным арахисом с традиционным острым соусом «Каджан».[1]

«Флорида», — подумала Нико и, недовольно покачав головой, закатила глаза под модными очками «Рэй-Бэнс».

Все очарование здешних мест заключалось в освещении и ярко-голубом небе, в намеке на синеющий у горизонта Мексиканский залив и в самой Нико, которая подобно быстрой и дорогой машине, что неслась вперед, тоже была шедевром.

Из Вашингтона в Орландо она приехала на поезде, но в конечном пункте назначения пересела в заранее заказанный «БМВ», к тому времени уже стоявший на спецпарковке. Разумеется, Нико предпочла бы добраться сюда по воздуху, тем более что летать ей нравилось. Однако при сложившихся обстоятельствах выбирать не приходилось: перелет отпадал в основном из-за багажа. По шоссе «I-4» Нико направилась в сторону Тамиами-трейл и сразу при выезде из Тампы повернула на южное направление. Вот она, изнаночная сторона Флориды: придорожные магазинчики, кемпинги для трейлеров, парковки и бензоколонки.

Впрочем, окрестности стали меняться, едва Нико съехала с автомагистрали на Тамиами и направилась на запад к насыпному шоссе, соединяющему остров Анны-Марии с материком. Здесь все было знакомо. Вдоль дороги бежали привычные вывески на филиалах известных магазинов, закусочных и заправок: «Шоуни», «Уол-март», «Эксон». У светофора Нико мельком посмотрела вправо, и ее взгляду предстало довольно неприглядное зрелище: на тротуаре сидела неряшливого вида женщина, а рядом стояла тележка из супермаркета, доверху груженная полиэтиленовыми пакетами с каким-то хламом.

Поражала и прикрепленная к тележке картонка с каракулями следующего содержания:

«МАФИОЗНЫЕ ПОДОНКИ СЕКРЕТНЫХ СЛУЖБ

УБИЛИ ДИАНУ ДЖЕКА И АДЛАЯ

РАБЫ МАЗЕРА И ЭЛЬФА[2]

ТЫ С НИМИ!»

Загорелся зеленый, и Нико поехала дальше, оставляя позади окружающую дикость — по крайней мере сумасшедшую на тротуаре, а вместе с ней и нищенскую жизнь материка.

Путь вел в цитадель богачей — остров на границе шельфового рифа в нескольких милях к северу от Сарасоты, к роскошной песчаной косе, усыпанной плавательными бассейнами с бирюзовой водой и изумрудно-зелеными площадками для гольфа. На мерцающем песке побережья, который с высоты птичьего полета казался золотым ореолом вокруг острова, гордо высились многоэтажные элитные высотки, перемежающиеся с шикарными виллами на миллионы долларов.

По крайней мере такие картины, навеянные фотографиями и рекламными брошюрами, вставали в воображении Нико, которой прежде не доводилось бывать в этом удивительном месте. Лонгбоут-Ки, мечта старой финансовой аристократии.

При виде указателя на «Ла-Ризорт» Нико свернула на бульвар, который привел ее к парадной двери приземистой виллы с выкрашенными в абрикосовый цвет стенами. Заглушив двигатель, Никки вышла из машины и предстала перед восхищенным взглядом коридорного.

— Вселяетесь?

— Надеюсь, — ответила она и, бросив пареньку ключ, легко взбежала по ступенькам к дверям конторы.

Изнутри раздался громкий радостный возглас: «О, приветствую!» Клерк за стойкой, в отличие от Нико, был одет с расчетом на кондиционер: белая рубашка, галстук, зеленовато-пастельные брюки и блейзер.

— Брр, — поежилась Никки с мимолетной улыбкой.

Клерк засмеялся и протянул гостье карточку регистрации. Как и коридорный, парень за стойкой администратора выглядел молодо и привлекательно: светлые, коротко стриженные волосы, огонек в голубых глазах. На левом кармане яркой фланелевой куртки красовалась эмблема курорта «Ла-Ризорт»: розово-кремовая орхидея в обрамлении пальмовых ветвей.

— Бронь?

— Ага… — расслабленно протянула гостья. — Нико Салливан. Николь.

— Заполните форму, — попросил клерк, — а я тем временем сниму данные с вашей кредитки. Когда закончим, Тревис поможет с багажом.

Взяв с демонстрационного стенда брошюрку, клерк перевернул ее вверх ногами и провел шариковой ручкой линию от «Вы находитесь здесь» к зданию, помеченному как «Башня Флэглера». Затем набрал что-то на клавиатуре компьютера, потянулся под стол и извлек оттуда белую пластиковую карточку, где на фоне символа курорта красовалась фамилия Нико.

— Это ваш ключ-карта, — пояснил клерк. — Можете пользоваться им в любом месте на всей территории курорта: напитки, одежда, уроки гольфа — на ваш выбор. Предъявляете ключ — и сделка совершена.

— Спасибо! — ответила Нико, протянула руку за карточкой и лучезарно улыбнулась.

Впрочем, паренек за стойкой не спешил отдавать ключ. Он придержал его в пальцах на секунду дольше, чем нужно, заигрывая с постоялицей.

— Какие-нибудь вопросы? — проговорил клерк.

Нико мелодично засмеялась, чуть потянула на себя ключ-карту, и служащий отпустил.

— Если что-нибудь надумаю, — сказала Никки, — позвоню.

— Всегда рад помочь.

Нико провела пальцами по выбитому на карточке имени и подняла глаза:

— Номер выходит на пляж, если не ошибаюсь?

— Совершенно верно.

— Значит, увижу закат…

Клерк кивнул.

— Очень хорошо, — проговорила Никки, — впереди прекрасные вечера.

— Вы не будете разочарованы.

Когда несколько минут спустя Нико вышла из офиса отеля, ее ждал коридорный с багажом на тележке. Рядом, в тени раскидистой бугенвиллеи стоял припаркованный «БМВ».

— Авто что надо, — заметил коридорный.

— Спасибо.

Вместе они направились по пешеходной дорожке к «Башне Флэглера», болтая о недвижимости и погоде. Уже в вестибюле, когда Никки с коридорным остановились, ожидая лифта, зазвонили ее наручные часы. Раздалось настойчивое электронное чириканье, напоминающее о необходимости принять лекарство.

Коридорный улыбнулся:

— Избавьтесь от них.

— Я бы с радостью.

— Мы же во Флориде! Тут не назначают важных встреч! Здесь ты просто… плывешь по течению.

Никки вежливо посмеялась — но правда состояла в том, что у нее-то как раз и были неотложные дела: ежедневно в четыре — свидание с ноутбуком, дважды в день — с пилюлями. Лекарство представляло собой смесь солей лития. Дюран сказал, что их используют при лечении «биполярного расстройства» или маниакальной депрессии — попросту говоря, Никки страдала перепадами настроения. Как и все нормальные люди, она переживала свои взлеты и падения. Только вот взлетала Нико на самую орбиту, а падала так, что могла заработать антракоз, которым болеют разве что шахтеры. Литий же помогал ей держаться посередине между этими двумя крайностями — совсем неплохо, если вам нравится тихое, размеренное течение жизни.

Правда, подобное существование совсем не привлекало Николь. Она принадлежала к числу молодых особ, обожающих крайности. Хотя, говоря по правде, сейчас она чувствовала себя хорошо: рядом — добрый, свойский Тревис, они ждут лифта, и ничего страшного не происходит.

Отчего-то сам собой возник вопрос: почему бы не последовать примеру местного люда и просто не поплыть по течению, как выразился коридорный? Акцентировать позитивное, игнорировать негативное. Это ведь не впервые…

Никки тронула кнопку на часах и отключила сигнал. С постукиванием разъехались двери лифта, молодые люди зашли, подъемник неторопливо пополз вверх и, дрогнув, остановился на восьмом этаже. Пара поворотов по коридору на открытом воздухе — и они оказались у двери номера 806-Е. Сопровождающий вставил ключ-карту в замок и, дождавшись, когда на панели загорится зеленый, толкнул дверь рукой. Он придержал ее, пропуская в номер Никки.

— Ух ты! — выдохнула Нико, вбегая в гостиную и осматриваясь. — Здорово!

И впрямь номер был хорош: большой, просторный, обстановка в нежно-голубых и розовых тонах, длинная лоджия с ротанговой мебелью и впечатляющий вид на залив. Нико открыла балконные двери и вышла на солнце.

— Хотите, пройдемся, покажу местные достопримечательности, — предложил коридорный, складывая багаж на откидную полку возле двери.

— Спасибо, не беспокойтесь, — ответила Нико, возвращаясь в номер. — Я разберусь.

Коридорный пожал плечами и осветил ее широкой мальчишеской улыбкой, в которой чувствовалось чуть-чуть больше, чем нужно, практики.

— Как угодно.

Парень и не надеялся, что его предложение примут всерьез. Он хорошо знал, какая разновидность гостей любит ходить и любоваться красотами. Эта же постоялица, классная, как фруктовый лед на палочке в своем шербетово-зеленом открытом платье без рукавов, явно относилась к другому типу.

Нико улыбнулась, сунула коридорному в ладонь пятидолларовую купюру и проводила его к двери.

— Спасибо за помощь, — сказала она, закрывая за служащим отеля дверь, затем развернулась и подошла к футляру, где хранились компьютер и таблетки.

Порывшись в содержимом, Никки извлекла две оранжевые бутылочки из пластмассы. Та, в которой умещался месячный запас лития, оказалась почти пуста, и девушка с запоздалым сожалением вспомнила, что дома в аптечке остались еще три таких же, только целых.

Во втором пузырьке находилось лекарство, которому Нико присвоила шуточное название «Плацебо 1», надписав это слово под штампом фармацевта: «326 Николь Салливан. Принимать по предписанию врача». Препарат считался экспериментальным и даже не производился в Штатах. У него даже названия не было — только номер. Это лекарство не значилось в научном каталоге химсоединений «Мерк индекс» и не продавалось в аптеках. Поэтому его приходилось покупать за границей или выписывать по почте три-четыре раза в год, в зависимости от обстоятельств.

Пилюли словно отделяли Нико от самой себя, а тело становилось актером в пьесе, которую она наблюдала со стороны. Вероятно, в этом и заключался психотерапевтический эффект: увидеть себя такой, какой тебя видят другие. И не только — после приема «Плацебо 1» становились возможными самые удивительные вещи. Облегчался контроль над эмоциями, все реакции казались взвешенными и своевременными настолько, что при желании Нико могла бы пройти по стальному тросу от своего балкона до здания напротив. Никки с радостью принимала такое необычное состояние, благодарно ощущая свободу, не известную нормальным людям.

К тому же если от лития можно растолстеть, как только перестанешь следить за собой, то у нового лекарства побочных эффектов почти не было. Существовало лишь одно «но»: когда Николь принимала «Плацебо», что-то происходило с ее памятью. К примеру, она хорошо помнила, что случилось минуту или час назад, а вот с событиями прошлых дней возникали сложности. Впрочем, Никки так и не решила, чем считать подобное явление: отличительной особенностью препарата или простым техническим дефектом.

Открыв дверцу мини-бара, она достала бутылку воды с Эвианского водопада и открутила крышку. Вытряхнула из каждого пузырька по пилюле и, выпив лекарство, отправилась осмотреться в номере.

Все радовало глаз: большая чистая комната обставлена стильно и со вкусом. Никки нравилось окружающее — приветственная корзина фруктов, тяжелый белый махровый халат и прозрачное мыло в ванной, маленький набор для шитья и бутылочка шампанского на полпорции, лежавшая в холодильнике. Вино хоть и калифорнийское, но все равно хорошее — «Домене Карнерос». Приятный напиток.

Ознакомившись с жилищем, Нико распаковала одежду и разложила ее по шкафам. Потом разделась и стала примерять приобретенные накануне купальники, поворачиваясь перед высоким, во всю стену, зеркалом, укрепленным в нише возле ванной комнаты. Сначала ее выбор пал на черный классический купальный костюм с закрытым животом, скромный и не вызывающий, но после она передумала и предпочла ему лимонно-желтое бикини. «Вроде мне прятать нечего», — подумала девушка и потянулась за парой кожаных сандалий.

Выйдя на балкон, Нико встала у перил и залюбовалась видом на побережье. У самого корпуса гостиницы размещался плавательный комплекс с джакузи и баром у воды, чуть поодаль, между бассейном и заливом, на ветру шуршала листьями полоса пальм, а за ними радужными бликами искрилось море.

Пилюли начали действовать: Никки ощутила, что воздух у самой кожи точно растворился. Она перегнулась через перила и отпустила руки, смутно припоминая, что боится высоты. Вернее — боялась. Теперь же не осталось и намека на страх. Точно она стояла не на балконе высотки, а на полу в гостиной собственного номера.

Внизу, на пляже, смотрители методично складывали и ставили в ряд ярко-синие купальные кабинки — собственность курорта. Нико смотрела, не отводя глаз, на белую кружевную пену прибоя, с приглушенным ревом накатывающую на берег и отступающую. Снизу доносился визг купающихся в бассейне детей.

Вернувшись в номер, девушка вынула из кожаного футляра ноутбук и поставила его рядом с телефоном на столе в гостиной. С помощью кабеля подключилась к линии, затенила экран, спасаясь от бликов, и нажала кнопку выключателя. С минуту процессор проходил обычную рутину загрузки, и когда машинка приготовилась к работе, Нико щелкнула по значку интернет-провайдера «Америка онлайн». Послышались знакомый шорох и гудки — модем и сервер обменивались протоколами, — и вот она в сети.

«Так, письмо…»

По привычке Нико щелкнула на значке почтового ящика, чтобы узнать, от кого послание.

«7 октября. Эйдриен. “Где ты, Никки?”»

«Сестренка», — подумала Николь и, проигнорировав сообщение, задала адрес:

«www.programm.org».

После недолгого ожидания в левом нижнем углу экрана мелькнули слова: «Узел найден».

«Загрузка документа 

1% 2% 12% 33%». 

«Почему так долго?»

«Открытие страницы».

И — почти пустой экран с такой знакомой, черным по белому, надписью:

«Невозможно открыть страницу

Описание: неизвестен адрес электронного ресурса

www.programm.org

Версия 1.1.7».

Нико извлекла из кармана футляра прозрачный пластиковый лист, приложила его к экрану монитора — подошло один к одному. Трафарет-накладка на экран, походившая на некое подобие календаря, состояла из двух осей: вертикальной, разделенной на двенадцать равных долей, и горизонтальной, с градацией в тридцать одно деление. Вместе они образовывали решетку с 372 ячейками — на каждый день в году плюс семь лишних. Нико протащила курсор на ячейку, соответствующую текущей дате «7 октября», щелкнула мышкой, а затем пометила таким же образом другую, которая совпадала с датой ее рождения «11 февраля». На экране зависли маленькие песочные часы. Теперь трафарет только мешал, и Никки сняла его.

Сайт всегда загружался ровно минуту. Девушка следила за карабкающейся внизу страницы синей полоской, и вот — готово:

«Привет, Нико».

Под приветствием мигал курсор. Никки глубоко вздохнула, коснулась клавиш «Ctrl-F5», и тут началось: замелькали картинки, слова и… Присутствовало еще что-то — едва уловимый звук, который нельзя услышать, но можно почувствовать. Изображения прокручивались, сменяя друг друга с ошеломляющей скоростью, и казалось невероятным, что Никки успевает за ними следить. А ведь это удавалось ей без особого труда. Она неподвижно сидела в кресле и впитывала информацию, и лишь в глазах мелькали цветные искорки отражений.

Никки провела на курорте уже три ночи, а он так и не появился. Каждый вечер она спускалась на пляж и ждала его, но этого человека все не было. Лекарство уже начало утомлять: если принимать его слишком долго, начинаешь забывать себя.

По-иному, наверное, и не выразишься. В ее жизни уже существовали периоды, когда она ощущала свою личность, будто фантом потерянной конечности. Сложно представить, что крошечная пилюля может так воздействовать на человека, но факт оставался фактом.

«Не волнуйся. Тебе сказали, что он приедет, а они еще никогда не ошибались. Просто жди».

Никки взглянула на часы: 19.15 — и посмотрела в окно, туда, где небо только-только зарделось красным. Четвертый закат.

Подхватив полотенце, она спустилась на лифте на цокольный этаж и направилась, минуя зону отдыха с бассейнами, к небольшому деревянному мостику, ведущему на пляж.

Сезон еще не начался — всего-то начало октября, — и поэтому отдыхающих было немного. Парочка ребятишек в бассейне сражались друг с другом какими-то предметами, похожими на большие пенопластовые макаронины. В шезлонгах возлежали их мамаши с книжками в руках. Чуть поодаль две натертые маслом девчонки-подростки лежали на животах с развязанными тесемками топов. Нико подумала, что подружки заснули, потому что загорать под таким солнцем просто смехотворно.

Бассейн и прилегающую к нему зону накрыла тень, под водой засверкали таинственные огоньки, а по краям террасы начали зажигаться фонари. Продавец из обслуги деловито убирал с небольшого стенда шляпы, солнцезащитные очки, надувные игрушки и кремы для загара. Женщина лет под пятьдесят в бордовом купальнике осторожно спускалась в джакузи у бассейна — послышалось ее удовлетворенное «Уф-ф!».

Пляж оказался почти безлюдным. Видимо, отдыхающие либо уже ужинали, либо ушли переодеваться к вечерней трапезе.

И тут Нико увидела его…

На краю дощатых мостков в кресле-каталке сидел старик — там, где настил расширялся и образовывал платформу над ведущей к песку лестницей. Плечи его укутывала шаль, а глаза остановились на буреющем горизонте. Рядом стоял, облокотившись на перила, медбрат-ямаец, погруженный в музыку, которая раздавалась в наушниках его «Уолкмана». «Регги», — подумала Нико, уловив привычный ритм на фоне приглушенной плоской мелодии.

Берег был почти пуст. Кроме ямайца и старика, Никки заметила неторопливо бегущего вдоль линии прибоя человека да парочку, склонившую головы в поисках раковин.

И все. Нико осталась наедине с Нико, один на один. Ее полотенце упало на песок, и она вступила в теплые воды залива. Николь побрела навстречу заходящему солнцу, которое, казалось, балансировало на темном ободе горизонта, окрашивая небо цветом миллиона глянцевых новогодних открыток.

«Она на небесах», — подумала Никки, наблюдая, как девушка с ее фигурой и лицом входит в море. Отмель — здесь было не глубже чем по колено — тянулась на целую милю в океан. Нико отступала все дальше и дальше в море, видя, как ее отражение уменьшается в глазах старика. Наконец ее шаги замедлились, и вот она остановилась, опускаясь на колени. Откинулась на руки, нежась в теплых водах залива и слушая крики кружащих над головой чаек. Казалось, она надолго замерла в одной позе, обратив закрытые глаза к небу, затем развернулась на левой руке и одним движением встала на ноги — так быстро, что если бы кто-то взглянул на нее со стороны, то вздрогнул бы от неожиданности.

Тяжело переставляя ноги, Николь вернулась на берег, подхватила полотенце и поднялась по ступеням на мосток. Проходя мимо старика, девушка застенчиво улыбнулась и стеснительно поздоровалась. Ямаец ее даже не заметил — весь ушел в меланхоличную мелодию Боба Марли. Медбрат стоял на месте с закрытыми глазами и, покачивая плечами в такт музыке, тихо напевал: «Нет, женщина, не плачь…»

В ванне у калитки Нико ополоснула ноги, надела шлепанцы на ремешке и прошла по террасе к лифту.

Уже в номере она достала из холодильника бутылку шампанского, открыла ее с тихим хлопком и наполнила высокий фужер из тех, что стояли в застекленном шкафчике на кухне. Пригубила вино. Вкусное, даже очень.

Устроившись на диване, Никки поставила шампанское на журнальный столик и вынула из футляра ноутбук. Подсоединила его к телефону, подождала, пока загрузится центральный процессор, и с помощью пластикового трафарета направилась на секретный сайт, что посещала днем раньше. Как обычно, подвела курсор к прямоугольнику с датой, затем пометила число своего рождения, и…

«Привет, Нико».

Курсор беззвучно мигал, ожидая ответа.

Опустив пальцы на клавиатуру, она набрала: «Картинку, пожалуйста».

В тот же миг в центре монитора повисли, точно паук на конце невидимой нити, крошечные песочные часы. Через некоторое время экран полоса за полосой начал заполняться фотографией старика. Того самого, что сидел в инвалидном кресле восьмью этажами ниже.

Теперь, когда вероятность ошибки была исключена, Нико направилась к складной полке в шкафу. Здесь лежали ее вещи: потрепанный кожаный чемодан для одежды и водонепроницаемый, цвета зеленого лайма, футляр из армированного пластика с пенопластом внутри. Никки покрутила колесики на кодовом замке, язычки пружиной вышли из пазов, и футляр открылся.

Нико хозяйским взглядом окинула «инструмент».

Его части покоились в специально подогнанных пенопластовых отсеках и в сборе представляли собой самую совершенную снайперскую систему из тех, что можно купить за деньги. 24-миллиметровое дуло с цилиндрическим затвором, издав убедительный щелчок, соединилось с матово-черным стеклокевларовым стволом. Оптический прицел «Льюпольд» крепился на стволе с помощью колец и оснований в паре с биквадратным лазером. Упор обеспечивался раскладной харрисовской сошкой, а беззвучность выстрела гарантировал бельгийский геликоидальный глушитель, ввинчивавшийся в двадцатидюймовый ствол винтовки.

Нико с легкостью собрала систему — сказывалась практика, на все ушло около тридцати секунд — и испробовала спуск. Затем вставила в паз округлый патрон с тефлоновым покрытием и отправила его на место. В сборе — с глушителем, оптическим прицелом и лазером — винтовка весила почти одиннадцать фунтов, и поэтому для точности выстрела штатив был необходим.

Выйдя на балкон, Нико заметила, что солнце уже почти ушло под воду, а на фоне темнеющего, окрасившегося в синюшно-черный цвет неба тусклой полосой кровоточил горизонт. В вечернем бризе трепетала листва десятка подсвеченных снизу пальм.

Впрочем, старик оказался на прежнем месте: сидел в кресле, радуясь последнему вздоху уходящего дня.

Лежа на животе, Нико просунула дуло винтовки сквозь балюстраду на краю балкона и установила оружие на сошку, сняв вес с рук. Посмотрела в прицел и включила лазер: лучик кроваво-красного света замер между четвертым и шестым позвонками старика. От конца ствола до жертвы пулю отделяло менее двухсот ярдов, для Нико — легкая цель даже в сумерках, и все-таки алая точка дрогнула на спине мишени. Палец согнулся на курке, подтягивая его к Никки. Казалось, прошла вечность. Затем винтовка спазматично ударила в плечо девушки, и раздался звук — будто в соседнем номере кто-то откупорил бутылку шампанского. Старик дернулся вверх и замер, точно пронзенный разрядом электричества, но тут же обмяк, завалившись в кресло. В том, что его позвоночник перебит надвое, сомнений не оставалось.

Ни дыма, ни вспышки, которую мог бы заметить нечаянный свидетель. Нико стреляла субконичным патроном, и единственным звуком, который мог бы ее выдать, был звук хлопнувшейся в спину старика пули.

Хотя и это не имело значения. Все равно никто не обратил внимания — ни потерявшийся в песне Боба Марли ямаец, ни дети в бассейне, чей смех позвякивал в сумрачном небе, как музыка.

Нико села на пол и разобрала оружие. Шито-крыто. Поднялась на ноги и уложила части винтовки в футляр набора для подводного плавания, на их привычное место. Наконец покрутила латунные колесики кодового замка и пригубила шампанское. Теперь можно и расслабиться: с бокалом в руке она вышла на балкон, села в ротанговое кресло и стала ждать начала светопреставления.

Пока результаты ее действий оставались незамеченными: ямаец, прикрыв глаза, ритмично кивал в такт одинокому концерту «Уолкмана»; пара, искавшая раковины, и бегун давным-давно скрылись из виду; девчонки перестали загорать. Дама из джакузи, тяжело переставляя ноги, направлялась к лифтам. Ребятня все еще плескалась в бассейне, не обращая внимания на призывы матери, стоявшей над ними с полотенцем в руках и умолявшей вылезти из воды. Прошла минута, две, пять… Солнце зашло за горизонт, и в небе осталось лишь несколько тонких красных полос. Наконец, будто только теперь осознав, что почти наступила ночь, ямаец снял наушники, крепко схватил ручки кресла и покатил старика по мостку, так и не заметив, что его подопечный мертв.

Однако это не укрылось от глаз плещущихся в бассейне ребятишек. Нико увидела то же, что и дети: бездыханный старик тяжело обвис в кресле, глаза закатились, а на груди — там, где пуля, прорвав в шали дыру, выскочила и упала несчастному на колени, — расцвел кровавый бутон.

Какая-то маленькая девочка завизжала, и мать сделала ей замечание, решив, что дети балуются. Никки стояла на краю балкона, потягивая шампанское, и слушала, как женщина выговаривает дочери: «Ну все, Джесси, мое терпение лопнуло. Последний раз я тебя…» Тут голос оставил ее, дыхание пресеклось, и дама глотнула воздух. Затем последовал второй судорожный вдох, будто кто-то собирался с силами, готовясь закричать, — и ночь пронзил вопль ужаса.

Нико ушла с балкона, взяла пульт и включила телевизор. Удобно устроившись на диване, она принялась скользить по каналам, пока не нашла любимое шоу: канал 67, любительские состязания по серфингу с их весельем и морскими брызгами.

Десять минут спустя рев сирен огласил округу: примчались «скорая помощь» и три полицейские машины. Вскоре на террасу пробежала съемочная группа телевизионщиков в погоне за сенсационными кадрами: окровавленное кресло-каталка, старик, которого увозят на тележке, и медбрат-ямаец, сидящий на складном стуле, закрыв лицо руками.

Поблизости, перешептываясь и качая головами, стояли несколько постояльцев отеля с тропическими напитками в руках.

Прошло больше часа, прежде чем полицейский постучал в дверь Нико, чтобы поинтересоваться, не заметила ли она чего-нибудь подозрительного. Никки ответила, что не в курсе происходящего, и спросила, из-за чего весь сыр-бор.

— Стреляли в человека, — объяснил полицейский. — На променаде.

— Шутите!

— Нет.

— Но я ничего не слышала. Только когда «скорая» приехала, поняла: что-то стряслось.

— Никто не слышал, — подтвердил полицейский. — Пока, во всяком случае.

— Надеюсь, этому несчастному помогут.

Коп отрицательно покачал головой.

— Неужели он умер? — поразилась Нико.

— Боюсь, что да, — ответил полисмен. — Убит. Можно сказать, его пристрелили.

— Здесь, на курорте? О ужас!

Полицейский хохотнул, будто собеседница поделилась с ним чем-то забавным.

— «Ужас» — еще мягко сказано.

— То есть как?

Инспектор казался крайне растерянным.

— Не в моей компетенции распространяться о таких вещах, но это крайне глупый поступок.

— О чем вы?

— Нелепое убийство.

— Почему вы так считаете?

— Старика звали Крейн. Ему стукнуло восемьдесят два, он лечился от рака — да его все здесь знают, местная знаменитость.

— И что?

— А то, что, по словам медбрата, Крейну оставалось жить полгода — год от силы. Какой смысл? — С горестной ухмылкой коп покачал головой.

Глава 2

Нико буквально кипела энергией! И не только сегодня. Так было и вчера, и позавчера — в принципе с тех самых пор, как она вернулась из… Забыла откуда, да это и не важно.

Ах да, она приехала из Флориды.

Утром поднялась в пять (невозможно спать в таком состоянии), прибралась в застекленных шкафчиках на кухне и разморозила холодильник. Поскребла духовку, вымыла и натерла воском полы. Зашла в ванную, двумя взмахами руки смела в полиэтиленовый мешок содержимое аптечки, освободила полочки под зеркалом, в полной уверенности, что лекарства ей больше не понадобятся — ни «Викс» от простуды, ни литий, ни аспирин. Да здравствует обновленная Нико, чистая и бурлящая жизнью, как водопад Эвиан!

Сегодня — встреча с Дюраном.

Его офис располагался в Кливленд-парке. Чтобы добраться туда из Джорджтауна, Никки предстояло пройти пешком до моста Ки-бридж, перейти Потомак и сесть на метро. Путь неблизкий, но идти на встречу ее никто не заставлял — как не заставляют дышать. Литий она недолюбливала, а вот беседы с психотерапевтом оказались настолько важны, что Никки ни разу в голову не пришло пропустить сеанс. Дюран был ее психиатром, якорем, удерживающим на плаву, и экзорцистом, помогавшим выводить терзавших сознание демонов на чистую воду. Доктор обещал ей помочь, и Нико в это верила.

Когда девушка вошла в метро, ее поразил давно забытый запах подземки: особая смесь затхлости и пыльной пустоты. Так пахли темные тоннели и подвалы, так пахло подземелье в Южной Каролине. Вспомнилось, как однажды она с сестренкой и родителями ездила на экскурсию в пещеры заповедника Шенандоа в Виргинии и как на Эйдриен прикрикнула смотрительница, когда девочка случайно коснулась сталагмита. До сих пор стоит в ушах гнусавый назидательный голос: «За десять тысяч лет сталагмит вырастает на четверть дюйма, а некоторые эгоистичные люди не могут удержать рук. Пожалуйста, относитесь с уважением к величию природы! Спасибо».

Этот подземный запах был обонятельным фоном метро, столь же неотъемлемым, как басовая тема в музыкальном произведении или сцена в комедии положений. Впрочем, в воздухе присутствовали и более сильные ароматы: кофе, пот, табак, пыль. Повеяло мочой, в нос ударил запах туалетной воды — или лака для волос?

Но зато сама поездка! Поездка успокаивала и расслабляла, как руки хорошего массажиста, и Никки едва не заснула. Ей нравилось, как ритмично покачивается гибкий, разделенный на вагоны поезд, со свистом рассекая воздух тоннеля. Она чувствовала, как ее тело проделывает замысловатые движения, приспосабливаясь к переменам в скорости и направлении движения, как мышцы моментально реагируют на ньютоновские силы — невидимые, но реальные.

Поезд доехал до «Кливленд-Парка», Никки вышла и поднялась по эскалатору на улицу, где в двух шагах от выхода стоял стенд с напитками. По своему обыкновению, купила молочный коктейль из папайи и высосала его до дна так быстро, что скулы свело от холода. Впрочем, это ощущение ей даже нравилось, потому что после наступал краткий миг, когда ее рассудок становился кристально чистым. А ради этого можно потерпеть и боль.

Однажды Нико пыталась объяснить Эйдриен, что чувствует в такие моменты, но сестренка просто не поняла, посмотрела на нее с опаской и отшутилась.

А вот Дюран — другое дело, он знает Никки до мелочей.

Кооперативная квартира, где жил психотерапевт, располагалась в доме-совладении в квартале от станции метро, в восточной части Коннектикут-авеню. Неплохой райончик, если вас не раздражает несмолкающий гул транспорта: мимо пожарной станции прогуливаются мамаши с колясками, бегают трусцой любители утренних пробежек и торопятся на ленч бизнесмены. Вот и теперь какая-то молодая пара изо всех сил старалась не замечать шизофреничного чернокожего, клянчившего мелочь у «Старбакса».

И конечно, старики сидели на скамейках перед индо-тайской закусочной «У Айви» и кормили голубей. Одного из завсегдатаев этого места Нико видела каждую неделю, узнавая по рыбацкой шапочке, которую он носил не снимая, в любую погоду, и по изуродованным артритом ладоням размером с суповую тарелку. Старик кормил птиц, швыряя в них поп-корн из темного бумажного пакета.

Здание, где находилась квартира Дюрана, выстроили много лет назад, и поэтому все в нем — от домофона до лифта — функционировало со странностями. Например, звонок внутренней связи гремел так оглушительно, словно возвещал квартиранта о том, что у него серьезные проблемы. В особенности это раздражало, когда Дюран спокойно сидел в гостиной и смотрел телевизор.

Так что едва Нико нажала кнопку звонка, доктор вздрогнул от неожиданности — и так же быстро взял себя в руки, сделал глубокий вдох, выдохнул и нажал кнопку на дистанционном пульте. Изображение взорвалось водоворотом искорок, а телеведущая Опра, которая как раз подалась к камере, чтобы уточнить очередной вопрос, растворилась в статическом потрескивании.

Дюран знал, что пришла Нико, но, желая соблюсти формальности, вышел из комнаты и проговорил в металлическую решетку домофона:

— Кто там?

Ответ не заставил себя ждать, и до психиатра донесся легкий певучий голос:

— Это Нико. Нико-Нико-Нико!

Пациентка так и излучала энергию — Дюран сразу понял, что литий она не принимала.

— Здравствуй. Ты, как обычно, вовремя. Поднимайся.

Ожидая Нико, Дюран поймал себя на мысли, что гадает — о чем же хотела спросить Опра, когда его отвлек вызов домофона. Перед глазами стояло лицо ведущей: сложенные в трубочку губы, тонкие морщинки на сосредоточенном лице, прищуренные глаза — озорной, извиняющийся взгляд будто приглашал собеседника вступить в некий тайный сговор: «Мои вопросы в обмен на твои ответы. Если я посмею спросить, рискнешь ли ты ответить?» Взгляд на «все сто» — не то что липкие гримасы иных тележурналистов, буквально выдавливающих из себя сочувственное понимание.

Доктор стоял у двери, ожидая Нико, и, когда на шестом этаже разъехались двери лифта, он почти физически ощутил, как дрогнул воздух. Затем послышались шаги в коридоре, легкое «цок-цок-цок» по плиткам становилось все громче, громче и — внезапно смолкло. Пациентка нажала кнопку звонка, и прозвучала чистая завершенная нота, словно кто-то ударил молоточком по ксилофону. Подобный звук издает усилительная аппаратура для объявлений в крупных универмагах вроде «Мейси» и «Сакс, Пятая авеню». (Впрочем, Дюрана сложно было назвать частым посетителем супермаркетов.)

Едва раздался звонок, врач открыл дверь, и Нико отпрянула от неожиданности.

— Нико!

— О-о-ох! Господи, Док, ты меня напугал! — воскликнула она и лучезарно улыбнулась, входя в прихожую.

— Прекрасно выглядишь, — заметил Дюран, закрывая дверь. — Здоровый загар. Хотя теперь, наверное, в ходу другая концепция: «Да здравствует бледность!»

Он помедлил, окинул ее взглядом, стараясь при этом не проявлять своей мужской сущности. Задачка не из легких, когда перед тобой стоит прелестная особа на шпильках и в розовой обтягивающей юбочке размером с косынку.

— Как дела, где пропадала?

Нико пожала плечами:

— Да так, на пляже.

— Серьезно? На каком?

Гостья покачала головой:

— Название вылетело из головы.

Доктор проводил ее в кабинет.

— Ого, да у тебя новое приобретение?! — Никки указала на коврик у камина.

Дюран посмотрел на кроваво-красный турецкий кирман с традиционными узорами и кивнул:

— Да. Недавно обзавелся.

— Ни за что не поверю, что ты выбирался в магазин.

Психиатр покачал головой, беспомощно улыбнувшись:

— Я заказал по каталогу.

— Док, тебе надо чаще бывать на воздухе — ты бледен, как призрак.

Собеседник пожал плечами:

— Времени не хватает. К тому же теперь бледность действительно в моде.

Кабинет мало чем отличался от гостиной — разве что встроенными в потолок осветителями да тяжелыми шторами на окнах. В обстановке преобладали нейтральные тона: на кремовых стенах висели акварельные пейзажи в черепаховых рамах, мебель закрывали бежевые чехлы. Здесь же красовались и дипломы Дюрана.

Вместе с огромного размера мебелью и подушками, разложенными на диване, дипломы и свидетельства были призваны завоевывать доверие клиентов: степень бакалавра в Брауне, докторская по клинической психологии в Висконсине, по флангам — сертификаты Американского совета психологического гипноза и Общества когнитивных психотерапевтов[3].

— Располагайся, — сказал Дюран, садясь за письменный стол. — Я просмотрю записи, найду кассету — и начнем.

— А что, обязательно записывать все сеансы? — пожаловалась Нико и, сбросив туфли, плюхнулась на диван.

— Да, — усмехнулся Дюран, вставляя кассету в магнитофон. Нажал кнопку «Запись» и, повернувшись к компьютеру, стал набирать что-то на клавиатуре. — Ты же знаешь, это не моя прихоть — страховая компания требует.

— Док, я все равно не буду с тобой судиться.

— К сожалению, именно так все и утверждают.

Дюран ввел пациентку в легкий транс. Она расслабленно лежала на диване с закрытыми глазами, на лице застыло безмятежное выражение. Низкий, баюкающий голос психиатра направлял ее по воображаемому ландшафту, следуя привычной последовательности образов:

— Ты идешь вдоль прохладного ручья по мягкой влажной тропке. Задержись ненадолго. Слышишь? Вода журчит. Лист плывет по воде, как маленький корабль, и ты провожаешь его взглядом. Вот его прибило к камню, но тут же освободило течением, он закружился в потоке и скрылся за поворотом. Как красиво перекатывается по дну вода, лаская камни…

На миг Нико нахмурилась: Дюран начал уводить ее от ручья. Теперь ее лицо слегка напряглось: исполняя волю психотерапевта, она, скорчившись, пролезла под колючими ветками. На лбу пролегли морщинки, пока Никки продиралась сквозь густые заросли — и вернулась легкая, блаженная улыбка, едва она ступила на мягкую, пружинящую под ногами луговую зелень.

— Твое лицо ласкает легкий ветерок, он ворошит волосы и гладит траву…

Вслед за Дюраном Никки отворила белую калитку, ведущую на поросшие мхом ступени в рассеянной тени листвы, и спустилась к уединенному прудику. Села на поваленный ствол укутанного мхом дуба и залюбовалась танцующим на воде солнечным зайчиком, что пробрался сквозь завесу крон. Левая рука Нико свесилась с дивана и, путешествуя по ковру, окунулась в прохладу озерца.

Никки снова в укромном уголке, где никто и ничто не может причинить ей зла. Дюран понаблюдал, как мерно поднимается и опускается грудь девушки, а потом стал выводить пациентку в прошлое:

— Давай вернемся в то время, когда ты была девочкой.

— А я и сейчас не мальчик.

— Нет, маленькой девочкой. Двенадцать лет… одиннадцать… десять. Вспомнила?

Нико беспокойно поерзала на диване и кивнула. Дюран, сидевший в высоком кресле в паре шагов от пациентки, подался вперед и в который раз принялся с удивлением следить за переменами на ее лице — настороженность умудренного жизнью человека сменилась детской непосредственностью. И даже голос Никки теперь звучал по-детски.

— Где мы? — спросил Дюран.

— В Южной Каролине.

— А твои приемные родители?

— М-м… дома. У нас большой белый коттедж за городом.

— Расскажи мне о нем.

— Ты и так знаешь.

— Мне бы хотелось услышать еще раз.

Она нахмурилась.

— Там колонны — высокие колонны, как в старинных богатых домах. Только на наших краска облезает. И там, где ее нет, видно, что они не каменные, а деревянные — собраны из дощечек, а теперь вот расклеиваются. Наверное, скоро упадут.

— Что ты видишь? — спросил Дюран.

— Крыльцо.

— Хорошо… Что еще?

— Деревья.

— Какие именно?

— Простые деревья. Дубы. Дом стоит в конце маленькой дороги.

— Длинной подъездной аллеи, — поправил Дюран.

— Длинной подъездной аллеи с гнилыми дубами по обе стороны.

— Живыми дубами, — уточнил психотерапевт.

— Да, наверное. Все считают их здоровскими, только мне они не нравятся. Они старые и мерзкие.

— Недолюбливаешь их?

— Терпеть не могу!

— Почему?

— Потому что… Ну, как сказать…

— Почему же?

— Они жуткие.

— Жуткие? Как это?

— На них паутина.

— Ты хочешь сказать, «бородатый мох»? — подсказал Дюран.

— Ага.

— И что в том плохого? — продолжал доктор.

Нико свела брови, задумалась и молча покачала головой в ответ.

— У тебя с ними связаны какие-то неприятные воспоминания? — спросил Дюран.

Пациентка поежилась и кивнула:

— Угу.

— Дек что-то делал с этим мхом?

Никки уткнулась головой в подушку:

— Он запутывал его в волосы. В безлунные ночи.

Доктор кивнул.

— На что это было похоже, Никки?

— На паутину.

Дюран придвинулся к пациентке.

— Расскажи о Деке, — попросил он.

— Мне не нравится Дек! — воскликнула Нико, неожиданно раскрыла глаза и попыталась сесть. — Только, пожалуйста, не говори ему!

— Не буду.

— Обещаешь?

— Обещаю. А теперь ложись и закрой глаза. Ты в безопасности. — Дюран заметил, что пациентка начинает задыхаться. — Здесь только ты и я, и ветер, и ручей. Порядок?

Она кивнула.

Через некоторое время доктор возобновил тему:

— Почему тебе не нравится Дек?

Нико молчала с минуту, ее грудь беспокойно вздымалась, Дюран выжидающе смотрел на лицо девушки. Наконец та выпалила:

— Из-за того, что он делает!

— Что он делает?

Нико скорчилась на диване.

— Он зовет нас в церковь с друзьями, а сам ведет в тоннель в подвале.

— Что там происходит?

Нико замерла и некоторое время лежала, боясь шелохнуться, а затем безмолвно покачала головой.

— Вы снимали кино?

Она кивнула.

— Расскажи поподробнее, — попросил Дюран.

Пациентка нахмурилась, перевернулась на другой бок и уставилась в спинку дивана.

— Не могу, — сказала она.

— Не можешь?

Никки отрицательно покачала головой.

— Почему? — удивился Дюран.

— Не могу — и все.

— Ты не помнишь?

Нико молча кивнула.

— Я подскажу, — предложил доктор. — Был фильм, в котором вы поженились.

Никки неохотно кивнула, и упрямство на ее лице сменилось обреченностью.

— Давай поговорим о свадьбе.

Нико не могла не подчиниться и под руководством Дюрана во всех подробностях поведала историю смерти своей старшей сестры в порнофильме. В этой картине две девочки исполнили главные роли, а третьей, самой младшей, отводилась роль второго плана.

Николь с Дюраном частенько наведывались на эту запретную территорию. Отсюда происходили проблемы пациентки, а потому было жизненно необходимо начать сражение с болезнью с раскрытия секретов ее детства.

— Я в белом, — рассказывала Нико, затаив дыхание. — Все, как полагается невесте: длинная фата и букет.

— Какие в нем цветы?

— Красные розы и гипсофилии, — без колебаний ответила пациентка. — Да, и еще папоротник. Розанна — жених. Глупость какая, как девочка может изображать жениха!

— Во что одета Розанна? — спросил Дюран.

— На ней черный смокинг с красной гвоздикой в петлице. Она такая прелесть! А Эйдриен несет кольца.

— В чем она?

— На ней, кроме венка из цветов, ничего нет.

— И вы подходите к алтарю?

— Угу.

— А свечи на нем есть?

— Да. Вокруг свечи, и какие-то люди занудно бубнят молитвы. А потом к нам выходит священник и спрашивает: «Берешь ли ты этого мужчину?…» — Голос Нико затих, и создалось впечатление, будто она забыла, что от нее требуется.

Дюран подсказал:

— Священник спрашивает: «Берешь ли ты этого мужчину…» — и что дальше? Насколько я помню, дальше следует твоя реплика?

— Верно, — сказала Нико.

— Что ты должна сделать?

— Встать на колени…

— И?

— Открыть рот.

Теперь дискомфорт Нико стал осязаемым, и Дюран забеспокоился, как бы нынешнее волнение пациентки не вылилось в истерику. Так уже случалось на прошлых сеансах, и психиатр решил сменить тактику:

— Расскажи о Розанне. Кто она?

— Жених.

Дюран отмахнулся от ответа, как от назойливой мошки.

— Верно, в кино она жених. А кто она в жизни?

— Когда не в фильме?

— Да.

— Розанна — моя старшая сестра, а Эйдриен — младшая.

— Вот как…

— Да, потому что когда мне исполнилось десять, Эйдриен — только пять. Значит, я гораздо старше.

— Как я понял, у тебя две сестры?

Нико покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Только Эйдриен, а Розанны больше нет.

— Почему?

— Она умерла.

— Ах, как жаль, — сказал Дюран и после некоторой паузы продолжил: — Как это случилось?

— Что?

— Как умерла Розанна?

— Ее убили в кино! — прошептала Нико.

— Да, верно, но ведь кино — это понарошку.

— Не-а. Там все было по-настоящему.

— Что именно?

— Все!

— Объясни.

— Кино настоящее: он оттянул ей голову за волосы и…

— Кто?

— Тот дядька.

— Какой дядька?

— В красном капюшоне. На нем был балахон с капюшоном.

— Балахон?

— Да, там все носили балахоны. Все, кроме меня, Розанны, и Эйдриен с Деком.

— А в чем был твой приемный отец?

Нико нахмурилась, по-детски собираясь с мыслями.

— В каких-то ремешках.

— Что-что?

— Ну, понимаешь, Дек считался каким-то важным священником, только никакой сутаны на нем не было — одни кожаные ремни и паутина в волосах.

— Ладно, я понял. Давай продолжим. Ты остановилась на том, что Розанну потянули за волосы, правильно?

Нико кивнула:

— Ага.

— А где она находилась в тот момент?

— На полу. Стояла на четвереньках.

— Почему на четвереньках?

— Потому что у нее был секс!

— Розанна занималась сексом?

Очередной кивок.

— С кем? — спросил Дюран.

— С какими-то людьми.

— Но она же была совсем маленькой?

Нико пожала плечами:

— Двенадцать лет.

— Хорошо. Она занималась сексом… и что потом?

— Я уже сказала: человек в красном капюшоне оттянул назад ее голову…

— И?

— Резанул ножом. Вот так. — Нико провела рукой по горлу.

— Что случилось потом?

Нико всхлипнула и отвернулась.

— Не отворачивайся, Нико, ты должна посмотреть. Просто скажи, что случилось.

— У Розанны сделались такие большие глаза — она очень напугалась! Кровь текла из раны, и она не могла сказать ни слова, только хрипела.

— А где в этот момент была ты?

— Под Деком.

— Ладно. Но… если все происходило в кино, понарошку…

Нико отчаянно замотала головой.

— Нет, — настаивала она, приподнявшись на локте; девушка почти кричала от страха. — Не понарошку! Все случилось по правде! У Дека даже был специальный ящик, запиравшийся на ключ. Там он хранил кино, а иногда заставлял меня сидеть и смотреть вместе с ним. А Розанны я больше не видела. Она исчезла, умерла в тоннеле, который дядьки зачем-то называли церковью…

Дюран стал тихо нашептывать, пытаясь успокоить Нико: «Тш-ш-ш, все в порядке. Я рядом, ничего плохого не случится».

Мало-помалу напряжение отпустило Никки, и она, обессилев, уронила голову на подушку.

Тихо, медленно проговаривая слова, психотерапевт вывел пациентку из транса, в обратном порядке повторяя путь по воображаемому ландшафту, столь знакомому им обоим: тропка, ручей, начало дороги.

— Глубоко вдохни, — сказал он. — Какой воздух! Свежий, прохладный.

Ее грудь поднялась, опустилась и снова поднялась.

— Когда я досчитаю до пяти, — попросил Дюран, — ты проснешься свежей и отдохнувшей. Хорошо? — Не дожидаясь ответа, он начал отсчет: — Один… два… три.

Веки Нико дрогнули, и глаза открылись: широкие зрачки тут же сузились на свету.

Дюран протянул ей салфетку.

— Ты неплохо поработала, Нико. Я тобой горжусь.

Некоторое время она отчаянно щурилась, пока глаза не привыкли к свету, затем свесила ноги с дивана, села прямо и откашлялась. Никки разрумянилась, ее глаза блестели.

— Значит, все хорошо? — спросила она.

Дюран кивнул.

— Просто замечательно, продолжим в пятницу. — С этими словами он помог пациентке подняться и проводил к двери, где Нико одарила его обворожительной улыбкой и поцеловала в щеку.

— Мне правда стало легче, Док.

— А иначе зачем бы я был нужен? — отшутился он и моментально посерьезнел: — Но я тебе еще кое-что хотел сказать.

— Что?

— Принимай литий, Нико.

Она закатила глаза к потолку и покосилась в сторону.

— Пообещай, — попросил Дюран.

Нико неохотно кивнула и пожаловалась:

— Терпеть не могу эти чертовы таблетки, я от них как неживая.

— Лекарство уравновешивает — без этого тебе не обойтись. Или предпочитаешь все время кататься на американских горках?

Нико отрицательно покачала головой.

— Тогда принимай лекарства.

Когда дверь за пациенткой закрылась, Дюран вернулся к столу и написал краткий отчет о недавнем сеансе.

«16 октября. Николь Салливан, 30 лет.

Гипнотерапия и введение в образы по-прежнему указывают на факт изнасилования в ходе ритуального жертвоприношения сатанистов (РЖС), которому пациентка, по ее словам, подверглась ребенком (8-10 лет) в доме приемных родителей в Южной Каролине. Сестры, Розанна и Эйдриен, также стали жертвами жестокого обращения. Розанна предположительно убита приемным отцом, Декланом, во время съемки порнофильма. В повествовании эпизодически фигурируют выдающиеся политические деятели и знаменитости, которые якобы также имели отношение к деятельности сатанистов.

Для лечения приступов маниакальной депрессии[4] и навязчивых состояний назначены медикативные средства (соли лития). Пациентка провоцирует затяжную маниакальную фазу, не выполняя предписаний…»

Покончив с формальностями, Дюран занялся кассетой с записью недавнего сеанса: вынул ее из магнитофона и обернул в пузырчатую пленку, которую затем скрепил резинками. Запечатал сверток в конверт авиапочты и в строке адреса написал нью-йоркские координаты своей страховой компании.

Завершив приготовления, доктор откинулся в кресле и задумался. Ближайший почтовый ящик в квартале от дома — в одном долгом квартале — на углу Портер-стрит и Коннектикут-авеню. Придется спуститься на лифте и все-таки выйти на улицу. Нерадостная перспектива: что греха таить, Дюран терпеть не мог выходить из дома, хотя делать это, разумеется, приходилось.

Сжимая сверток в руке, врач вышел в общий коридор и вызвал лифт, стараясь думать на отвлеченные темы.

В голову тут же пришло воспоминание о недавнем сеансе и ритуальных жертвоприношениях сатанистов.

Несомненно, история Нико шокировала, но была абсолютно неоригинальна. Если почитать специальную литературу, в ней найдутся сотни повествований об «организованных» актах насилия над детьми. И почти все они сводились к одному: над жертвами производились столь мерзкие действия, что поверить в истинность этих историй действительно трудно.

Пришел лифт, двери разъехались, и Дюран шагнул внутрь. Нажал кнопку первого этажа и поехал вниз.

Ни психотерапевты, ни пресса не пришли к единому мнению относительно РЖС. Кто-то считал это явление массовым самообманом, другие — менее вероятной, но гораздо более неприглядной вещью: психической эпидемией, распространяемой некими подпольными организациями, чьи страшные ритуалы сосредоточены вокруг умерщвления детей.

Двери лифта открылись, и Дюран вышел в вестибюль. Стараясь не смотреть по сторонам, он сосредоточился на внутреннем монологе, вышел на улицу и проворно зашагал в сторону почтового ящика на углу. Стоял один из тех прохладных, ветреных дней, когда кажется, будто весь мир обдувает огромный кондиционер: над головой шумели листья, сильные порывы ветра сотрясали стекла витрин.

Дюрану вспомнились феминистки, которым не терпелось внести свою лепту в споры о кровавых ритуалах. Многие из представительниц «сильного» прекрасного пола считали, что те, кто не верит в правдивость рассказов изнасилованных на дьявольском алтаре детей, недалеки от отрицания и более прозаичных форм сексуального насилия. Поэтому каждый скептик автоматически становился «подозреваемым» или еще хуже — соучастником сексуального растления малолетних и женщин.

И все-таки…

Если предположить, что действительно существуют сатанистские организации, практикующие таинственные ритуалы с жертвоприношениями, каннибализмом и педофилией, то где доказательства? Где тела, пятна крови, кости?

Дюран не мог однозначно ответить на этот вопрос, но и спросить вслух не решался. Для многих скептическое отношение к данной проблеме было эквивалентом отрицания реальности Холокоста. И по правде говоря, РЖС на самом деле можно назвать разновидностью современного истребления целой нации. По крайней мере так утверждали знатоки.

Дюран поднял глаза к необъятному прозрачному небу, и на миг закружилась голова — в ушах словно звучали такие чужие слова: «трупы, пятна крови, кости».

«Не отвлекайся, — сказал он себе. — Ты думал о Нико». Не важно, что рассказывала пациентка, врач обязан держать собственные чувства под замком — никакого потрясения, никаких сомнений, только готовность помочь, сочувствие и участие. Что-то произошло с Никки, и эта выдуманная история — если она действительно выдумана — ее способ справиться с психическим расстройством, с диссоциацией. Случайно выхваченный из разговоров кусок информации стал для девушки объяснением ее собственных проблем. Тем или иным образом он помогал ей держаться на плаву, а задача Дюрана как психотерапевта состоит в том, чтобы… Но вот и почтовый ящик.

Джефф сунул в щель конверт и, развернувшись, пошел домой. И хотя доктор всеми силами пытался убедить себя идти неторопливо, он почти неосознанно все ускорял шаг и добрался до Башен почти бегом. Охранник — сегодня в дверях стоял парень в стильных, а-ля пятидесятые годы, очках «Бадди Холи» в темной толстой оправе — встретил вбежавшего в вестибюль Дюрана пристальным взглядом. Однако, узнав жильца, тут же потерял к нему всяческий интерес. Дюран выдавил из себя улыбку и вскинул руку в небрежном приветствии. Вскоре он скрылся в своем убежище.

Глава 3

Для человека, который не часто выходит из дому, Джеффри Дюран находился в превосходной форме. Это объяснялось отчасти его твердым намерением следить за собой, а отчасти — тем фактом, что на верхнем этаже здания, где он жил, размещался спортклуб. Клуб, в который ходили жильцы Башен, не мог похвастаться размером и современным оборудованием, хотя здесь имелось все необходимое: бегущая дорожка, ступеньки и гири. К тому же из окна открывался прекрасный вид на Джорджтаун и Национальный собор.

Дюран поднимался на тренировку каждое утро ровно в 6.30. Неизменный комплекс упражнений на растяжку, езда на велосипеде, ходьба и работа с отвесами в немалой степени способствовали тому, что его тело оставалось гибким и мускулистым. А благодаря изматывающей рутине накачки пресса живот доктора был плоским и упругим. Пять дней в неделю Дюран пробегал шесть миль по одной из стоящих перед окнами дорожек, любуясь шпилями Джорджтаунского университета и светящимся в лучах солнца изгибом реки Потомак.

Первую милю Джефф неизменно проходил шагом — восьмиминутная разминка перед следующими пятью, которые доктор пробегал за тридцать семь минут. Дюран неохотно отклонялся от установленного порядка и поэтому день изо дня пробегал по три четверти часа (плюс-минус минута). Ускорить темп ничего не стоило, но от этой идеи врач отказался. Во-первых, скорость начинала отрицательно сказываться на частоте пульса и прочих показателях, а во-вторых… Что ж, другая причина его нежелания бегать быстрее была строго индивидуальной. Попросту говоря, когда скорость на бегущей дорожке переходила за отметку восемь с половиной миль в час, тренажер начинал издавать пренеприятнейший писк. Большинство людей этот звук не улавливало, но Дюрана он страшно раздражал. Потому-то психотерапевт и выработал привычку бежать чуть медленнее, чем мог бы.

Тот день ничем не отличался от остальных. Доктор прибыл в клуб вскоре после рассвета, выполнил упражнения на растяжку, походил, поработал с отвесами, не заводя разговоров ни с кем из присутствующих. Затем вернулся в квартиру, принял душ и побрился.

Стоя перед зеркалом, он ворошил полотенцем волосы, как вдруг, взглянув на свое отражение, вспомнил сказанные на днях слова Нико: «Док, тебе надо больше бывать на воздухе. Ты бледен, как призрак».

И верно. Более того, таким он будет и впредь, пока не преодолеет фобию, держащую его в четырех стенах. «Тебе нужен психиатр», — сказал себе Дюран с тихим неубедительным смешком. Джефф действительно выглядел бледновато, и речь шла не о синюшности больного человека, а о белизне кожи. «Вампир во цвете лет», — сострил Дюран.

Вернувшись в спальню, доктор застегнул на запястье часы и засек время: 8.35. Значит, у него осталось меньше получаса, чтобы подготовиться к встрече с сегодняшним пациентом, Хенриком де Гроотом. Дюран наспех оделся и торопливо прошел в кабинет. Сел за письменный стол и включил компьютер.

Когда процессор загрузился, Джефф открыл директорию, где лежали папки пациентов, и просмотрел заведенный на голландца файл.

В свои двадцать восемь Хенрик был преуспевающим, умудренным опытом бизнесменом, беспрестанно летавшим по делам компании из США в Европу и обратно. Его фирма, одна из крупнейших в своей области, занималась проектированием и установкой противопожарных систем в отелях и офисных зданиях, специализируясь, как выразился де Гроот, «на занимаемых людьми площадях». Эта компания одной из первых разработала метод модернизации устаревших систем таким образом, чтобы клиенты несли минимальные издержки. «Сейчас повсеместно отказываются от галлона, — пояснил он. — Выводят его из использования по тем же соображениям, что и фреон — оба газа разрушают озоновый слой». И хотя психотерапевт не интересовался деталями, голландец подробнейшим образом описал, как работает противопожарная система. Устройство автоматически включается при появлении в помещении дыма или при резком повышении температуры, многочисленные сопла выпускают инертные газы, которые снижают уровень содержания кислорода до той точки, когда возгорание невозможно, а дыхание людей не затруднено.

Недавно его фирма заключила договор с крупной сетью отелей в среднеатлантическом регионе, и де Гроот переселился в Вашингтон, чтобы лично наблюдать за ходом работ. Вот таким образом у Дюрана появился клиент-голландец.

Хенрик был хорош собой, отличался могучим телосложением и свободно изъяснялся на четырех языках, утверждая, что еще «может общаться» на португальском и тайваньском диалекте китайского. В свободное от работы и встреч с психотерапевтом время де Гроот предавался своей главной страсти — трансовой музыке. По просьбе доктора голландец описал ее с восторгом фаната: «Это синтетический материал, размер четыре четверти в быстром темпе. Заряжает энергией, теряешься в звуке, танцуешь и уходишь в другое измерение. Мозг словно взрывается». Подергиваясь и поворачиваясь вокруг своей оси, он стал забавно пародировать синтезатор и запел причудливую техноверсию старой церковной песни о том, как Иисус Навин победил иерихонцев.

На Дюрана это произвело впечатление, и де Гроот улыбнулся: «Класс, Док, обязательно послушай». Затем голландец посоветовал парочку клубов в Вашингтоне. На это психотерапевт ответил, что не любитель подобных заведений, и предупредил пациента о вреде наркотиков, обычных в ходе клубных тусовок. (Учитывая прописанные тому лекарства, расслабляющий наркотик мог бы привести к серьезным последствиям.)

К сожалению, имидж голландца — способный бизнесмен-космополит, который следит за последними веяниями моды и владеет языками — оказался иллюзией. Даже не столько иллюзией, сколько глянцем на недуге столь опасном, что остальные качества терялись на его фоне. Голландец находился в крепких тисках «контролирующих галлюцинаций» — он верил, что в его сердце поселился Червь, и пока кровь бежит по венам, это паразитическое существо будет нашептывать ему советы обо всем — начиная от политики, заканчивая ведением дел. Большинство из симптомов заболевания де Гроота перечислялись в темно-бордовом справочнике, заменявшем психиатру Библию, в статье «Параноидальная шизофрения».

Фактически доктор не слишком много мог сделать для Хенрика. Фармакологическое лечение было и без того довольно сильным — голландец принимал «Клозарил», прописанный его европейским психиатром, который время от времени связывался с Джеффом по электронной почте. Главное, что требовалось от Дюрана: используя гипноз и регрессивную терапию, помочь клиенту вспомнить травму, из-за которой у него развилось расстройство психики. Только в этом случае следовало бы реально рассчитывать на выздоровление.

Конечно, де Гроот представлял собой занятного пациента — он довольно интересно интерпретировал свою болезнь, называя ее чем-то вроде одержимости, инструментом которой являлся Червь. Больной считал, что Червь скорее демон, чем паразит, потому что последние не отдают приказов — это прерогатива злых духов.

Поначалу Дюран определил Червя как показатель раздвоения личности и подумал, что голландец страдает от диссоциации, а не от шизофрении. Но, как выяснилось позже, сам пациент считал демона не альтернативным эго, а захватчиком.

Кроме нежелательного присутствия вышеназванного паразита, в личности де Гроота присутствовал еще один вызывающий беспокойство фактор: его неприкрытый расизм. В век политической корректности было странно встретить человека, который отпускал бы направо и налево замечания вроде: «Не знаю, как вы терпите в городе всех этих ниггеров». Над этой проблемой врач с пациентом тоже работали, хотя им пока не удалось обнаружить корней фанатизма де Гроота. В Голландии, конечно, проживало небольшое число чернокожих, но, судя по всему, эти люди не играли особой роли в его жизни. Размышляя над записями, психотерапевт покачал головой: поразительно, как голландцу, привыкшему бросаться высказываниями расистского толка, удалось добиться успеха в деловом мире. А в особенности — в округе Колумбия.

Доктор заглянул в записи и обратил внимание на подчеркнутое слово: «мандала». Этот термин часто фигурировал в мире фантазий де Гроота, который на каждом сеансе настаивал на том, что некая мандала — воплощенное зло и его необходимо искоренить. Дюрану припомнилось, что мандалами называют определенного рода геометрические рисунки. Он заглянул в энциклопедию, надеясь впоследствии подробно разобрать с клиентом значение термина. Однако это не принесло ожидаемого результата. Согласно справочнику, мандала была либо символом вселенной, либо символической картиной, состоящей из заключенных в круг квадратов, либо разновидностью электрического поля. Буддисты используют подобные фигуры для медитации, но что они значили для де Гроота, оставалось загадкой.

На одном из сеансов врач показал голландцу скачанную из Интернета коллекцию тибетских мандал. В ответ пациент вяло пожал плечами и отделался вежливой фразой: «Очень занимательно…» Фигуры его нисколько не поразили.

Но самым интересным оказалось то, что зрительные галлюцинации мандал часто присутствуют в клинической картине шизофрении. Страдающие раздвоением личности находят в жесткой симметрии фигур подобие порядка и стабильности, не существующих в их мозгу. В то время как де Гроот…

Мысли доктора прервал звонок домофона, и он вздрогнул от неожиданности. Это, впрочем, случалось нередко — даже когда клиент приходил точно в назначенный час. Закрыв папку, психотерапевт поднялся из-за стола, прошел в гостиную и нажал кнопку громкой связи:

— Хенрик?

По своей силе недуг де Гроота мог сравниться разве что с его внешностью. Этого привлекательного голландца никто бы не назвал просто блондином: волосы его отливали соломой и собирались небольшими острыми пучками, напоминавшими блестящую шкурку мокрого животного. Высокие скулы, сверкающие глаза бледной синевы, прямой длинный нос и глубоко рассеченный подбородок дополняли картину.

Во внешности де Гроота проявлялось что-то, заставлявшее прохожих оборачиваться на улице. Его окружала аура атлета — ореол физической силы и грации, которые не скроешь под деловым костюмом. На фоне этого недуг голландца казался еще трагичнее.

Хенрик зашел, мурлыча себе под нос неизменную песенку, в которой Дюран опять узнал «Иисуса Навина под Иерихоном». Врач несколько раз интересовался, имеет ли эта мелодия какое-то особое значение для де Гроота. Не был ли он религиозен в юности и часто ли посещает церковь? Это многое бы объяснило, однако пациент ответил на вопрос отрицательно. «Церковь? — Он нахмурился, произнося чуждое ему слово с некоторой долей неприязни. — Нет».

Проводив голландца к мягкому креслу, которое тот предпочитал дивану, доктор ввел его в легкий транс и успокоил наводящими образами:

— Мы сидим на скале у небольшого залива, скрытого от посторонних глаз. Только ты и я, волны и птицы, легкий ветерок доносит запах моря. Здесь наш укромный уголок.

— Ага.

— Здесь никто и ничто не причинит тебе зла.

Де Гроот кивнул.

— Никто, — повторил он.

— А теперь расскажи мне, пожалуйста, о Черве, — попросил Дюран.

— Червь — хозяин, — промямлил де Гроот.

— Я знаю, Хенрик. Только откуда он взялся?

Голландец нахмурился и покачал головой:

— Такое не обсуждается.

— Нет, нам можно об этом поговорить, — ответил врач. — Именно затем мы и встретились. Все равно мы с тобой уже беседовали о нем много раз.

— Нет, вряд ли.

— Сначала ты увидел свет, — напомнил доктор. — Яркий свет. Помнишь? Ты был за рулем…

Выражение лица пациента изменилось: уверенность способного постоять за себя человека сменилась мольбой и страхом.

— Нет, только не сегодня, — попросил он и неожиданно стал клониться вперед, намереваясь сесть или подняться с кресла.

Дюран положил пальцы на запястье здоровяка, удерживая его легчайшим прикосновением.

— Расслабься, Хенрик, — сказал он. — Я рядом, мы в безопасном месте.

Пациент откинулся назад и тихо прищелкнул языком.

— Ладно, — сказал он. — Я помню.

— Что ты помнишь?

— Я видел свет на дороге.

Дюран покачал головой:

— Нет, свет был в небе.

— Да, верно. В небе. Я ехал по сельской дороге.

— В Америке?

— Да, в Штатах.

— Где именно?

Де Гроот пожал плечами:

— В Уоткинс-Глен.

— Что дальше?

— Яркий, слепящий свет на дороге, — сказал голландец, внезапно оживившись. — Он вокруг меня. Я ничего не вижу!

— Ты видишь, Хенрик, видишь. Я хочу, чтобы ты посмотрел.

— Он поглощает меня. — Де Гроот затрясся и вжался в кресло.

— Что ты имеешь в виду?

— Как губка. Свет как губка! Меня втягивает в нее.

— Какого он оттенка?

Пациент отчаянно замотал головой.

— Он синий? — спросил Дюран. — Синеватый?

— Да, синий! Меня окунают в него, погружают и снова вынимают. Он проходит сквозь меня, как призрак.

— Как призрак?

— Да, будто привидение сквозь стену.

— Хорошо, Хенрик. А теперь сделай, пожалуйста, кое-что очень смелое. Я хочу, чтобы ты вспомнил, что почувствовал, когда свет проходил сквозь тебя. Попробуй.

— Нет!

— Ты в безопасном месте, Хенрик. Ничто не причинит тебе здесь вреда. Теперь глубоко вдохни. Медленно. О-о-очень медленно. Вдох… И выдох. Вдох и… Выдох. Еще. Вдох… И выдох. Вдох… Вот так. А теперь пусть твое дыхание поднимется до самой кожи, пусть оно заполнит тебя и выйдет наружу. — Дюран некоторое время следил за дыханием голландца и возобновил тему: — Хорошо, когда через тебя проходит свет, что происходит?

— Он забирает меня. Я поднимаюсь в большом луче.

— Каким образом?

— Свет втягивает меня. Это как лифт без стен, как эскалатор без ступеней.

— И что потом?

— Я в комнате на небе.

— В какой комнате?

— Похожа на аудиторию.

— Что ты делаешь?

— Ничего.

— Почему?

— Я не могу пошевелиться, только поворачиваюсь в воздухе.

— Что-что?

— Я медленно поворачиваюсь в воздухе.

— Каким образом?

— Меня выставили на дисплей, я как жук под стеклом, в стеклянной витрине.

— Ты один? — спросил Дюран.

Голландец покачал головой:

— Вокруг сиденья. Много рядов, под самый потолок.

— На сиденьях люди? — поинтересовался врач.

Де Гроот покачал головой:

— Я не вижу. Свет слишком яркий — только очертания.

Внезапно голландец сжался и замер, заметался в кресле.

— В чем дело? — насторожился Дюран.

Пациент пробормотал сквозь зубы:

— В меня внедряются.

Доктор, казалось, удивился:

— Что ты имеешь в виду?

— Я же сказал! В меня внедряются!

— Каким образом?

— Меня осматривают какие-то существа. Я не знаю — кто они, что они такое.

— Врачи?

— Нет! — Де Гроот отпрянул и быстро испуганно заговорил: — Не врачи — фигуры! Силуэты. Не хочу смотреть.

— Тогда почему ты не убегаешь? — спросил Дюран.

— Я не могу пошевелиться. Свет не дает мне двигаться. Он держит меня в воздухе.

— Что делают силуэты? Что происходит?

— Они вставляют инструменты.

— Куда?

— В нос, в рот. Во все отверстия. — Де Гроот вздрогнул и зажмурился. — Как неприятно!

— Что с тобой?

— Надо забыть, — бормотал голландец. — Ради собственного блага забыть.

Дюран настаивал:

— Нет, Хенрик. Тебе будет лучше, если ты вспомнишь. — Он положил руку на плечо пациента. — Только сначала расслабься, дыши. Во-о-от так. Сосредоточься на дыхании. Здесь ты в безопасности. Больше нет яркого света, ты на скале, у самой воды. Послушай, как волны ласкают камень, дует легкий ветерок, чайки кружат над головой. — Дюран подождал, пока пациент представит картину, и продолжил: — А сейчас давай вернемся в другое место — туда, где свет. Только теперь не бойся — я с тобой. Расскажи мне, пожалуйста, об инструментах. На что они похожи?

— На трубки.

— Из чего они сделаны?

— Из стекла и металла. — Де Гроот поежился.

— Что случилось? — спросил Дюран.

— Какие они холодные! Прилипают к коже, жгутся.

— Что эти существа делают с инструментами?

Пациент глубоко вдохнул и затрясся.

— Вставляют в меня.

— Куда?

— Нет.

— Хенрик, вспомни — это для твоего же блага.

— Вы же знаете!

— Конечно, знаю. Но ты должен сказать.

Голландец покачал головой.

— Куда? — настаивал психиатр.

— В мою… в мой зад!

— Но зачем? Для чего это им нужно, Хенрик? Ты знаешь?

Тот кивнул.

— Они кормят Червя, — ответил он и захныкал.

Дюран взглянул на часы. К его немалому удивлению, обнаружилось, что прошло уже пятьдесят минут сеанса.

— Хорошо, Хенрик, достаточно. На сегодня хватит.

Он вернул пациента в сознание, хотя и был разочарован тем, что опять не получилось вытянуть на поверхность травму, в которой заключалась скрытая причина проблем де Гроота. Никак не удавалось прорваться сквозь защиту психики, отмотать назад процесс, породивший абсурдную байку о похищении пришельцами. Голландец страдал из-за какого-то события, случившегося с ним в прошлом. И это событие хранилось в мозгу в зашифрованном виде и выдавало вместо себя фальшивую историю.

Голландец распрямился в кресле, поморгал и стал осматриваться.

— Что произошло? — спросил он с некоторой подозрительностью в голосе.

— Все просто великолепно, — ответил Дюран, выключил магнитофон и поднялся. — У нас неплохой прогресс.

К удивлению врача, де Гроот не спешил вставать, а просто сидел и постукивал кончиками пальцев друг о друга. Голландец то ли прислушивался, то ли думал о чем-то — а может, и то и другое.

— Что-то мне это не нравится, Док, — сказал он. — Мне совсем не лучше.

Глава 4

Нико жила в двухкомнатной квартире в «Уотермилле» — доме-совладении в Джорджтауне, чуть южнее М-стрит, откуда канал Чесапик — Огайо отправляется в пригород Мэриленд и дальше. Это было элегантное здание современной постройки с достойной охраной, милым видом на Потомак и просторными балконами с цветами.

В то утро девушка спала долго, а когда выбралась из постели, Джек не находил себе места — ему не терпелось вырваться за дверь и он выражал недовольство громким лаем. Никки торопливо причесала щеткой волосы, заколола их в непослушный конский хвост, схватила полиэтиленовый пакет для покупок, сунула его в карман и направилась с Джеком к лифту. Пес тянул ее за поводок, царапая когтями пол в коридоре.

— Доброе утро, мисс Салливан, — сказал портье с ярко выраженным акцентом южанина.

Портье Рамон питал честолюбивые планы стать актером и каждую неделю репетировал новый говор. Теперь он усердно подражал речи и манерам южного дворецкого — затея не слишком удачная: речь портье порождала в сознании какой-то маловероятный гибрид Вивьен Ли и Антонио Бандераса.

— Привет, Рамон!

— И вам того же, мастер Керуак[5] — Портье нагнулся и погладил собаку Никки, вознаградившую Рамона серией впечатляющих прыжков.

— Фу! — сказала Нико. — Тише, Джек.

— Шустрая псина, — заметил Рамон с прежним вальяжным акцентом.

Нико улыбнулась:

— Да уж, верно. У тебя что-то стряслось?

— А я разве еще не рассказывал? Мне дали роль в фильме Скорцезе — ну знаешь, стрельба в Вашингтоне и все такое.

— Потрясающе. Поздравляю!

— Вообще-то не так уж все и здорово. Совсем маленькая роль. Зато угадай, кого я играю? Дворецкого!

Нико не представляла, что говорится в подобных случаях, и потому сказала:

— Что ж, тут есть с чем поздравить… Эй!

Джек тянул ее за поводок, сгорая от нетерпения выскочить на улицу.

— Дело в том, что я пока не решил — соглашусь ли. На работе придется пропустить три или четыре дня. Вдруг уволят? Так что не знаю. А ты как считаешь, Ник? Попробовать? — Рамон устремил на нее вопрошающий взгляд.

— Джек! — сказала Никки. — Не мешай!

По правде говоря, Джек уже успокоился и тихо сидел между собеседниками — просто Нико не знала, что ответить, и решила перевести внимание на собаку, избегая вопрошающего взгляда портье. Рискнуть ли работой ради крохотной роли, которая, может, даже не войдет в окончательную версию? Для Рамона актерская карьера значила очень много, но он, похоже, был не слишком хорош в этом ремесле. Поэтому сыграть дворецкого казалось не такой уж и плохой мыслью. Но с другой стороны, стоит ли бросать настоящую работу ради того, чтобы изображать почти то же самое перед камерой?

Наконец Нико решилась:

— Попробуй.

— Правда?

— Конечно! Я смотрела по телевизору передачу, там один парень сказал, что, если следуешь зову сердца, все обязательно получится.

— Зову сердца? Вроде как делать то, что приносит радость? Как кино?

— Точно.

Лицо Рамона посерьезнело.

— Ну, не знаю. Работа мне нравится, чаевые неплохие, да и до Рождества всего пара месяцев осталась.

Нико пожала плечами:

— Попробуй подыскать кого-нибудь на смену, предложи выгодные условия. К тому же не думаю, что начальство поспешит тебя уволить — ты ответственный портье. Думаю, все обойдется.

— Думаешь?

— Ага.

— Ладно, решено! Последую зову сердца.

— Вот и прекрасно!

Портье придержал дверь перед Нико с Джеком.

— Как думаешь, если попросить Виктора, он меня прикроет?

— Конечно, вы ведь друзья?

— Наверное.

— Тогда не робей.

Выйдя из подъезда, Никки с собакой поднялись по ступеням, которые вели к широкой, усыпанной гравием дорожке, бежавшей параллельно каналу. Джек с азартом предался замысловатому ритуалу пометки территории, а Нико думала о чем-то своем, глядя на мутную воду.

На обратном пути она привязала пса к счетчику платной парковки у «Дин и Лукас» и зашла в магазин, чтобы купить сыру, багет и единственный, но безупречный помидор. Она заскочила буквально на пару минут, а когда вышла с покупками, увидела, что какая-то женщина в темно-бордовом костюме склонилась к привязанному за поводок Джеку и ведет с ним незатейливую беседу.

— Хороший мальчик, — сюсюкала незнакомка. — Мамочку ждешь? Да, ждешь, милый песик. — Неожиданно она распрямилась и недружелюбно взглянула на Нико: — Надеюсь, вы за ним уберете.

— Да-да, — растерянно проронила Никки, — конечно. — Нагнувшись, она отвязала собаку и повела домой.

Дома она принялась готовить сандвич с сыром «бри» и томатом на слегка обжаренном ломтике багета. Ножом для хлеба, похожим на скрипичный смычок, Николь нарезала помидор тонкими, прозрачными, как бумага, ломтиками — и вдруг, к своему немалому удивлению, поняла, что плачет. Слезы катились по щекам, горячие, влажные, бессмысленные. Будто на доске лежал не помидор, а лук — так много было слез. Они появились беспричинно и не имели никакого отношения к готовке.

Нико не загрустила, несчастной она себя не чувствовала. Ничего такого. Просто она не могла выкинуть из головы ту встречу у магазина. Женщина, столь дружелюбная с Джеком, в то же самое время… Как же люди порой умеют портить настроение! «Надеюсь, вы за ним уберете». Незнакомка, первый раз увидев Никки, уже презирала ее, точно та была глубоко порочна. Один взгляд женщины чего стоил, да еще эта подозрительность в голосе!

Когда сооружение сандвича завершилось, Нико ушла в гостиную и уселась перед телевизором. Джек устроился у нее в ногах, ожидая, когда девушка начнет есть и ему перепадет кусочек. Хозяйка не обманула ожиданий пса и протянула ему истекающий сыром кусок бутерброда. У нее отчего-то пропал аппетит: нерадостно было на душе.

Отложив сандвич в сторону, Нико откинулась на розовый вельветовый диван и щелкнула пультом. Джек прикончил свою небольшую порцию и, с сожалением взглянув на то место, где только что лежало угощение, прыгнул к хозяйке, свернулся клубочком у нее в ногах и заснул. Никки вяло почесывала его за ухом, утро плавно перетекло в день, ток-шоу сменялись «мыльными операми» и программами с экстремальными видами спорта.

Настроение Нико менялось слишком непредсказуемо и резко: вот она брызжет энергией, а вдруг — вообще ничего не хочется делать. Энергия, захлестывавшая ее в последние дни, истощилась, и теперь ее хватало лишь на то, чтобы лежать перед телевизором, бездумно переключая каналы. Нико, казалось, все равно, что смотреть: американский гоночный чемпионат «НАСКАР», канал погоды или повтор комедийного шоу Зайнфельда.

Такое времяпрепровождение угнетало и утомляло — причем не только физически. Упадок сил, который она ощущала в последние часы, был не столько телесным, сколько душевным. «Надеюсь, вы уберете за ним». Почему люди такие? Нестерпимо хотелось расплакаться.

Сандвич куда-то исчез.

Должно быть, его съел Джек. И это к лучшему, потому что Нико провалялась на диване пятнадцать или двадцать часов, тупо уставившись в телевизор. Полусонная, она смотрела все подряд, хотя ничего не видела. И теперь, после стольких часов бездействия, она оказалась совсем разбита. Единственное, что девушка смогла сделать, — приподняться на диване. Впрочем, попытавшись сесть, Нико сразу об этом пожалела — в затылке гулко застучало.

Зайдя на кухню, Никки с минуту стояла перед маленькой кофеваркой для эспрессо и шаг за шагом прокручивала в голове, как сварить чашку кофе. В итоге она вообще отказалась от этой идеи и вышла на балкон. День выдался прохладный. Небо заволокло тучами, словно окружающий мир стремился подладиться под ее настроение. То и дело резкий порыв ветра ударялся в витые железные прутья балкона и ворошил папоротники. Растения увяли, и Нико пришло в голову, что неплохо бы их полить, а может, и подкормить. К тому же холодает — пора уносить горшки в квартиру. Только вот будничной суетой заниматься совсем не хотелось. Скорее она бы…

Неожиданно на запястье задребезжали часы — напоминание принять лекарство и «отзвониться домой». Никки прошла через комнату к столу, на котором стоял ноутбук, и подняла с пола футляр, где лежали ее таблетки. Расстегнув один из боковых карманов, она нашарила два небольших оранжевых пузырька, один из которых, с литием, опять оказался пуст. Нико забыла отоварить рецепт там, куда недавно ездила. Черт возьми, где же она была, когда принимала «Плацебо 1»?

Жара, солнце, пальмы, море… Калифорния!

Но зачем она очутилась в Калифорнии? Вроде бы с кем-то встретиться или найти кого-то. Но кого и зачем — совершенно вылетело из головы. Да, именно в этом и состояла проблема с «Плацебо 1»: препарат не на шутку портил память. Усевшись за стол, Нико открыла ноутбук и нажала «Пуск». Компьютер загрузился, Никки отправила браузер на нужный адрес в Интернете и стала дожидаться, когда страница откроется. Вскоре на экране появились знакомые слова:

«Невозможно загрузить страницу

Ошибка: адрес не найден».

Достав из фуляра пластиковый трафарет, Никки наложила его на монитор — и задумалась. Она застыла перед компьютером, глядя в почти пустой экран, а затем, повинуясь импульсу, выключила машинку и встала. Пересекла комнату, подошла к гардеробу в прихожей, вытащила ролики и почти выбежала из квартиры. Николь собиралась заскочить к фармацевту и приобрести лекарство, но когда доехала до аптеки на М-стрит, не останавливаясь, покатила дальше.

Сама того не зная, она приняла решение, созревшее в некоем потаенном уголке рассудка. И это решение давало ответ на вопрос, который Никки даже не осмеливалась задать. В душе, а может, в подсознании бушевал спор, порождая бешеную энергию, что несла девушку быстрее машин: мимо пролетали шикарные рестораны Джорджтауна, стильные бары, книжные магазины, где продаются японские гравюры, и лавки кукольных мастеров.

Нико нравилось мчаться на роликах, грациозно скользить и любоваться пролетающим мимо фотомонтажом из лиц, деревьев и зданий, которые мельком улавливает взгляд, но не запечатлевает память. Скольжение словно срезало острые углы города.

Доехав до отеля «Четыре времени года», Никки свернула на юг и спустилась к Рок-Крик-парк. Миновала Центр Кеннеди, развернулась и в позе конькобежца, мерно покачивая в воздухе правой рукой, помчалась обратно. К тому времени, как она добралась до старой фабрики чуть севернее Портер-стрит, внутренний спор подошел к концу, принеся с собой ощутимое облегчение. «Хватит, — подумала она. — Все кончено».

Нико, радостно размышляя о перспективе полежать в горячей ванне, мчалась в сторону дома. «Ванна с розмариновым гелем», — думала она, почти вдыхая пряный аромат цветка.

Головная боль отступила.

Пока наполнялась ванна, Никки позвонила на домашний номер Эйдриен, хотя и подозревала, что сестра еще на работе, и оставила сообщение:

«Привет, Эй. Это Никки. Надеюсь, ты не забыла про сегодняшний ужин? Это радужно importante[6]».

Сестры вместе ужинали по вторникам, чередуя места встречи, если только одна из них не была слишком занята (в последнее время обычное дело для Эйдриен) или в подавленном настроении (чем порой страдала Никки).

«Радужно» являлось семейным шифром, словечком, которое изобрела Эйдриен еще очень маленькой девочкой — четырех-пяти лет и которое использовалось в разговорах между сестрами вплоть до настоящего момента. Слово обладало свойствами прилагательного и добавляло важности, достоверности или веса ко всему, что определяло. «Тебе нравится тот парень? Радужно нравится?» — «Ага…», «Я точно провалю зачет по математике». — «Радужно провалишь?»

Никки нахмурилась: этого недостаточно. Что, если Эйдриен придет, постучится и…

Поэтому она нацарапала записку для сестры и спустилась на первый этаж. Рамон отсутствовал на месте: он помогал миссис Паркхарст выйти из такси, так что Нико проскользнула за его стойку и сунула записку в отсек с номером своей квартиры. Если Эйдриен придет, портье обязательно заглянет в ячейку — он очень ответственный.

Вернувшись к себе, Никки вышла на балкон и разожгла огонь в маленьком переносном камине. Солнце уже садилось, разливая по небу сиренево-оранжевые сполохи, и вся картина напоминала Гогена. Впрочем, какое именно полотно, ей вспомнить не удалось. Она набила в брюхо камина мятых газет, сложила шалашиком несколько смолистых поленец и сверху присыпала сосновой стружкой. Зажгла спичку и долго наблюдала, как самодельный костерок расцветает огненными языками. «Я прямо бойскаут», — подумалось Николь.

Зашла в ванную, проверить, не набралась ли еще вода. В воздухе витало сказочное благоухание, а высокая густая пена поднялась почти до самого верха. Никки завернула кран и опустила в воду палец — «жарко-жарко», как говаривала Марлена.

Из чуланчика в коридоре вытащила табурет со ступенькой и направилась в спальню. Там, взобравшись на нехитрое приспособление, сняла с верхней полки антресоли старый альбом для наклеивания вырезок. Спустилась, вынесла находку на балкон и, усевшись возле потрескивающего камина, открыла первую страницу.

В альбоме хранилось, наверное, с сотню снимков — каждый крепился к листу мазками клея по углам. Здесь лежали скопившиеся за многие годы семейные фотографии — главным образом их с Эйдриен и Дека с Марленой. На первой странице портрет самой Нико: Марлена раскачивает ее на качелях, волосы вьются по ветру, а смеющееся личико девчушки светится радостью. На заднем плане — длинный одноэтажный дом с пологой крышей, выстроенный из красного кирпича.

На той же странице восьмилетняя Эйдриен стоит у пятнадцатифутовой отметки, внутренне собравшись перед решающим броском. Дек жарит барбекю на заднем дворе, в одной руке — лопатка, в другой — баночка пива «Бад». Сестры строят песочные замки на пляже. Эйдриен кладет завершающие штрихи на пряничный домик. Нико с Деком готовятся к Хэллоуину — девочка обхватила руками тыкву с прорезями для глаз и рта. Среди прочего даже фото Никки в бальном платье на выпускном вечере — незадолго до ее побега в Европу, после чего все в жизни полетело кувырком.

Фотографии запечатлели идеальную семью, здесь царило благоденствие, как весной в Миннесоте. Однако Нико и другие люди из альбома знали правду — о том, что осталось за кадром. За снимками скрывался ад, доказательством чего было отсутствие Розанны. Сестры, лица которой Никки даже не помнила.

Ее словно никогда не существовало. Значит, альбом в руках Нико тоже являлся частью обмана: он приказывал забыть обо всем, что случилось. Хорошо, хотя бы Никки жива. У нее есть прошлое. А вот старшая сестра — ее не осталось даже в воспоминаниях. Сначала Розанну убили, а потом стерли — как московского аппаратчика, ставшего всем неожиданно и необратимо неудобным.

Ники вынула фотографию, где она на качелях, и перевернула ее. На обороте мелким неразборчивым почерком приемной матери было написано:

«На качелях с моей крошкой.

4 июля 1980

Дентон. Делавэр»

И даже это ложь, подумала Нико. Дом фермерского типа на заднем плане нисколько не походил на ветхий особняк с облупившейся краской, который остался в ее памяти. Да и находился он в Южной Каролине. Интересно, она вообще когда-нибудь бывала в Делавэре? Вряд ли.

Сложив портрет пополам, Никки отправила его в камин — бумага распрямилась, и лица почернели. Снимок объяло пламя, и на его поверхности защелкали искры, спиралью поднимаясь в каминную трубу. Один за другим девушка скармливала огню фотографии из альбома, пока не остались лишь ее собственные фото да снимки младшей сестры. Нико поднялась, смахнула с ресниц слезы и пробормотала, обращаясь то ли к себе самой, то ли к стенам: «Вот и все, долой дурные воспоминания».

Почти стемнело — по крайней мере, по меркам Вашингтона. Перемигивающиеся огни самолетов двигались на фоне мириадов невидимых звезд. Никки принесла с кухни проволочный веничек и затушила тлеющие угли.

Разобравшись с альбомом, она направилась в гостиную и вынула из верхнего ящика стола конверт. Нико приготовила его более месяца назад, и он лежал вдали от глаз, дожидаясь своего срока, — и вот час пробил. Девушка пошла на кухню и стала подыскивать для него местечко. В итоге выбор пал на холодильник. Она сняла с двери все, что на ней висело: комиксы, меню обедов на вынос, рецепты маринованной курицы и фотографии Джека — и бросила этот хлам в мусорную корзину. Затем адресовала конверт Эйдриен и магнитом в виде крохотной бутылочки джина «Танкерей» прикрепила его к дверце. Взглянула на часы: 18.30. До прихода Эйдриен остался целый час — еще уйма времени.

За кухонной стойкой Никки налила себе бокал холодного шардоне «Русская река» и поставила компакт-диск Майлса Дейвиса «Испанские наброски».

Потягивая вино мелкими глотками, вошла в ванну, по коже пробежал холодок — продрогла, пока перебирала на балконе фотографии. Достала из бельевого шкафа комнатный электрообогреватель, воткнула вилку в розетку и поставила прибор на выступающий край ванны.

Щелкнула тумблером и стала неторопливо раздеваться, нежась в потоке теплого воздуха. Бросила одежду в бельевую корзину и, обнаженная, встала у края ванны. Она пила вино и вместе с Майлсом, парящим в высотах «Кончето де Аранхуэс», покачивалась в такт тягучему, уводящему за собой звуку саксофона. Шагнув в воду, Никки медленно погрузилась в плавающее на поверхности облако пузырьков.

Вода нагрелась в самый раз — настолько горячая, что едва можно было терпеть. Тепло словно пронизывало, ощущения колебались на грани удовольствия и боли — иными словами, чуть за пределами удовольствия. Нико посмаковала эту фразу — «предел удовольствия» — и улыбнулась, продолжая бесстрастно сползать в воду. Пузырьки лопались под спиной и щекотали шею, а она расслабленно наблюдала, как кольца обогревателя окрашиваются в насыщенный оранжевый цвет. Тут Майлс взял такую душераздирающе чистую ноту, что глаза девушки подернула пелена влаги — и легонько, почти нежно, Никки протянула ногу и подтолкнула обогреватель в воду.

Глава 5

В Капитолийских Башнях, где Дюран снимал квартиру, существовал подземный торговый центр, что сильно облегчало жизнь местным обитателям — необходимость покидать здание практически отпадала. Здесь были свои супермаркет, аптека, химчистка, газетный киоск, туристическое агентство и кофейня «Старбакс». Каждое воскресенье газета «Вашингтон пост» печатала объявление с фотографией жилого комплекса, под которой красовалась замысловатая надпись: «Капитолийские Башни — выгоды деревни в условиях городского комфорта».

Дюран только что посетил супермаркет «Сейфуэй сторз», размещавшийся в подвальном этаже, и теперь возвращался домой, крепко обхватив одной рукой три полиэтиленовых пакета с продуктами, а другой пытаясь справиться с замком. Не успела дверь распахнуться, как доктор понял, что через секунду зазвонит телефон — этот трюк он отработал в совершенстве.

Дело в том, что по какой-то причине психиатр улавливал тональность и тембр звуков, сопровождавших работу приборов. Он слышал клацанье заморозки для льда, неугомонный гул кондиционера, бульканье и всплески посудомоечной машины. Любая перемена в акустике оборудования, даже самая незначительная, не могла остаться незамеченной, как чих взломщика посреди ночи, и Дюран сразу понимал, что произошла неполадка.

Подобному дару психотерапевт не находил применения и не мог объяснить, откуда он взялся, что, впрочем, не мешало верить в его реальность. Доктор прикрыл ногой дверь и, едва переступив порог, ощутил повисшее в воздухе напряжение. Секунду он вслушивался, замерев прямо у входа, а затем шагнул к телефону. В тот же миг аппарат зазвонил.

Это выглядело сверхъестественно, вычислить такое невозможно. И еще такие случаи наводили на мысль, что он лучше понимает приборы, чем людей, — печальное качество для психотерапевта. Доктор потянулся за трубкой, в очередной раз убедившись, что не ошибся. Да и как ошибешься, если перед самым звонком воздух так и дрожит в ожидании, точно аудитория, готовая взорваться громоподобными аплодисментами.

— Алло!

— Джефф?

Незнакомый голос. К тому же никто из его приятелей или пациентов так к нему не обращался — он для всех был или «Дюран», или «доктор Дюран».

— Алло-о?

— Да! Извините, я отвлекся. Джефф у телефона.

— Ну, тогда привет! Это Банни Кауфман-Винкельман. Как здорово, что я до тебя дозвонилась! У всех автоответчики.

— Да, бывает.

— Почти всегда. Ты не помнишь меня? Мы вместе учились в Сидвелле. У нас был класс «без уклона», ничего особенного, просто набор 87-го года. Меня тогда еще звали просто Банни Кауфман. — Она помедлила и торопливо продолжила: — Ты, полагаю, был тихоней.

Дюран задумался. Тихоней? Возможно. А Банни, кто она такая? Лица ее он не помнил. Впрочем, ничего удивительного: доктор давно не поддерживал отношений с одноклассниками — средняя школа осталась в далеком прошлом.

— Да, наверное, — запоздало ответил на вопрос Дюран. — Так что стряслось? Чем могу помочь, Банни?

— У меня два дела. Сначала пообещай, что заполнишь анкету, которую я выслала. Ты наверняка заполнял такие — называется «Где вы, друзья?».

— Договорились.

— И второе: ты можешь прийти на встречу выпускников? Мы устраиваем вечер старых однокашников — так сказать, возвращение в родные пенаты. Ты ведь получаешь наш информационный бюллетень? Так вот, я звоню, чтобы напомнить — нам нужны все, с кем удастся связаться.

Дюран промямлил в трубку что-то неопределенное и взял со стола спичечный коробок, который де Гроот вместе с сигаретами забыл на недавнем сеансе. Джефф машинально вертел коробок в руке, и его взгляд привлекла этикетка: в центре расходящихся серебристо-черных кругов был нарисован глаз. Психиатр перевернул спичечную коробку и увидел похожий рисунок, с надписью в середине:

ДАВОС-ПЛАТЦ

В бумажной книжечке лежали деревянные спички с ярко-зелеными головками. Явно не американские, такие продаются только в Европе.

— Дже-ефф? — напомнил о себе голос в трубке. — Ты еще там?

«Сосредоточься».

— Конечно.

— Так как? — вкрадчиво спросила Банни. — Ну же, приходи! Соберется не только наш класс, но и два других. Мы решили устроить маленькое соревнование: у кого лучше посещаемость. Пустячок, конечно, но приятно. Не хотелось бы ударить в грязь лицом. Так я могу на тебя рассчитывать?

— Что ж, постараюсь прийти.

— Ладно, придется довольствоваться «постараюсь». Все равно это звучит лучше, чем «подумаю», что, как известно, значит «Никогда!». Ну, бери ручку.

— Взял, диктуй.

— 23 октября.

— Угу.

— Прекрасно. И вот еще что, Джефф…

— Да-да?

— Если ты все-таки не сможешь прийти, я буду сильно разочарована.

Наконец они распрощались, и Дюран принялся разбирать покупки, повторяя вслух имя звонившей и так и этак прокручивая в голове фамилию, надеясь, что лицо само выплывет перед глазами. Однако ни внешности Банни, ни забавных случаев из ее биографии припомнить так и не удалось.

«Ничего удивительного, сам подумай — сколько лет с тех пор прошло», — утешал себя обладатель научных степеней, перекладывая в корзину для овощей лимоны. И все же, несмотря на уговоры и увещевания, его терзали сомнения: в классе едва бы набралось полсотни человек — половина девушек и столько же парней. Значит, хоть что-то он должен был вспомнить.

Высыпав молотый кофе в банку с надписью «Старбакс», Дюран сильно надавил большим пальцем крышку, которая с некоторым усилием встала на место. Банни Кауфман. Если закрыть глаза и сосредоточиться на имени, представлялась невысокая, светловолосая девчонка с невыразительным лицом — и только. Как-то странно все это: после четырех лет совместной учебы, игр, соревнований по легкой атлетике и банкетов, научных ярмарок, танцев и экскурсий самое большее, что удалось вспомнить, — «невысокая и светленькая»?

Подобные мысли действовали на Дюрана угнетающе: чем больше психиатр думал, тем яснее становилось, что он помнит о тех временах очень мало, а если уж быть до конца откровенным — почти ничего: пара лиц и фамилий; классный руководитель Эндрю Пирс Вон с застывшей на лице широченной улыбкой; парадный вход; актовый день в небольшом саду за «Цартман-Хаус» — и все. Ни друзей, ни учителей, никаких интересных событий.

Все это наводило на неприятные подозрения, а потому, хотя Дюран и не был любителем шумных мероприятий, он черкнул записку на полоске бумаги с клеящим слоем и прилепил ее на монитор компьютера:

«Встреча выпускников в Сидвелле

Суббота, 23 октября».

Почему бы не сходить?

Встреча с Нико, назначенная на четыре часа дня, не состоялась. Дюран хотел уже позвонить, но передумал: инициатива в отношениях между врачом и пациенткой должна исходить от последней. Иначе все лечение бессмысленно. Подобно многим приемным детям, Нико привыкла быть зависимой, искать людей, которые заменили бы заботившихся о ней родителей. Повзрослев, девушке придется взять ответственность за собственную жизнь на себя, не полагаясь на официальных лиц. Иначе ей неминуемо грозят новые виды насилия: она будет путать секс и любовь, самопожертвование с унижением.

Итак, когда Нико не появилась на сеансе, психотерапевт удивился, но звонить не стал. Автономность имеет большое значение для клиента, и поэтому с самого начала у них действовало одно правило: она, и только она, отвечает за свое здоровье. Доктор может помочь, но он ей не отец, не муж и не опекун.

Поэтому до самого обеда Дюран смотрел свое любимое развлекательное шоу. Когда настало время подкрепиться, он зашел на кухню и беспомощно огляделся. Помещение было хорошо обставлено: сосновые шкафчики с мраморными столешницами, намагниченный брусок удерживал с десяток острых ножей, в ряд стояли кухонные комбайны и прочие приспособления. При этом доктор почти никогда не готовил. Еду он, как правило, заказывал.

На высоком длинном столе пристроился небольшой проигрыватель компакт-дисков, и Дюран заглянул под стеклянную крышку, чтобы узнать, что там стоит. «Ковбой Джанкиз». Джефф выбрал пятнадцатую песню, нажал пуск и принялся перебирать кипу меню из ресторанчиков на вынос под жалобный женский голос:

Я лучше закурю, послушаю Колтрейна,

Чем снова пережить все то мученье…

Пришла в голову неплохая мысль — заказать тайваньской еды, жаль только, пива дома нет. Открыв дверцу холодильника, Дюран стал изучать содержимое полок. «Перье», молоко, кока-кола, бутылка «Пино Грижио» — все, что угодно, кроме пива.

Дюран взглянул на часы и нахмурился: ведь он только ходил в магазин… Как же не вспомнил о пиве? Теперь чуть позже семи, а значит, «Сэйфуэй» в подвале уже закрыт и за пивом придется идти в «Севен-иливен». При мысли о предстоящей вылазке на улицу Дюран почувствовал себя так, будто краем глаза увидел, как нечто темное проворно шмыгнуло под диван. Тошнотворная волна дрожью прошла по телу.

Со вздохом доктор вынул бутылку «Пино» из холодильника, вытащил пробку, налил себе бокал. Затем нажал кнопку автоматического набора номера и принялся ждать, когда его соединят с «Чианг-Май-Гарден». Наконец сделал заказ, и человек на другом конце провода повторил в цифровом обозначении:

— Один — номер 4, один — номер 22. Очень хорошо. Пятнадцать минут!

Джефф уговаривал себя, что вино так же походит к тайваньской кухне, как и пиво. Однако правда заключалась в обратном: как ни было хорошо «Пино», он мысленно смаковал холодное, хмельное пиво, которого ему так хотелось.

До «Севен-иливен» всего три квартала, надо бы сходить, но… «Да это же смешно», — подумал Дюран, усаживаясь за кухонный стол, пригубил вино и покачал головой.

Всегда ли Джеффри переживал такое?

Нет, насколько он знал.

А с каких же тогда пор? Когда все началось?

Дюран помогал людям, пытавшимся разрешить внутренние конфликты, и потому знал симптомы своего недуга достаточно хорошо. Согласно медицинскому справочнику по психиатрии он страдал агорафобией. А если говорить точнее — поскольку агорафобия не значилась отдельным номером, — Дюрана мучило заболевание под кодовым номером 300.27: «Агорафобия на фоне панического расстройства. Стрессовая ситуация по возможности избегается, в противном случае больной переживает ее с ярко выраженными признаками ужаса».

В самой изнурительной форме своего заболевания агорафобы становятся пленниками страхов и порой вообще не в состоянии совершить вылазку из дома. К счастью, Дюрана терзал не столь жестокий недуг, при необходимости он сопротивлялся и выходил на улицу, что, впрочем, происходило все реже и никогда не сопровождалось положительными эмоциями. По правде говоря, если бы Джефф жил и работал вне «городской деревни», какой являлись Капитолийские Башни, фобия доставляла бы ему гораздо больше хлопот.

Все это вызывало немалое беспокойство. Не столько сама болезнь, сколько его отношение к ней. По сути, он игнорировал проблему, стараясь отгонять от себя неприятные мысли, — такая вот ирония судьбы, учитывая его профессию. Иногда Дюран всерьез задумывался — насколько он компетентный врач. Допустимо ли, чтобы психотерапевт, не способный разобраться в своих проблемах, брался помогать другим? Может ли он лечить такие серьезные случаи, как у Нико и де Гроота? Джеффри осушил бокал и вновь его наполнил. Где-то в глубине души зазвучало: «Психиатр, излечи себя сам», но голосу тут же ответили: «Позже…»

Глава 6

Эйдриен, сестра Нико, заключила пакт с дьяволом — ни больше ни меньше.

Недавняя выпускница Джорджтаунского университета, год назад окончившая юридический колледж, надеясь выплатить гору студенческих долгов, заключила фаустовскую сделку с адвокатской конторой «Слу-Холей». В обмен на ошеломляющую зарплату и продвижение по служебной лестнице, которое в офисе называли «полосой обгона», Эйдриен пришлось работать по восемьдесят часов в неделю, выполняя самую тяжелую и нудную работу. Это напоминало какой-то аналог армейской «учебки», но только для молоденьких юристов. Согласно уговору, если к концу этого срока она еще не утратит «жизнеспособность» — то есть не сгорит на работе и не будет уволена, — то ей предоставят возможность стать полноправным партнером фирмы. Конечно, после этого работа пойдет гораздо легче или по крайней мере интереснее.

Ну а пока жизнь Эйдриен казалась адом. И это тоже была часть сделки.

Она сидела и работала над конспектом для босса — Кертиса Слу, наставника и непосредственного руководителя Эйдриен, а заодно и партнера, чье имя носила фирма. Его поручения Эйдриен обязана была исполнять беспрекословно. Сейчас же фирма «Слу-Холей» занималась делом одной компании из штата Мэриленд, специализировавшейся на строительстве дорог и автостоянок.

Четыре года назад на компанию «Амалджимейтид пейвинг» подали в суд власти округа Колумбия. В исковом заявлении строителей обвиняли в недобросовестной работе. За первые же полгода положенное ими асфальтовое покрытие с гарантийным сроком службы в десять лет начало крошиться. В результате появившихся на дороге выбоин и рытвин произошел ряд несчастных случаев, что породило целый поток гневных писем в редакции различных изданий. Так что судебный процесс стал неизбежен.

Когда округ подал исковое заявление против «Амалджимейтид», от имени осаждаемой жалобами компании выступила адвокатская контора «Слу-Холей». Ее юристы выдвинули ряд обнадеживающих положений, каждое из которых сопровождалось квалифицированными комментариями, утверждавшими, что представленные факты не освобождают от ответственности и самого истца. То, что дорога начала разрушаться, было не просто проблемой, а большой проблемой. И притом вовсе не обязательно проблемой «Амалджимейтид». С точки зрения «Слу-Холей» вина падала не на их клиента, а на субподрядчиков с их недобросовестными услугами и поставщиков с их некачественными материалами. А если доказать это окажется невозможно, проблему предполагалось списать на форс-мажорные обстоятельства, то есть на погоду, которая, по общему мнению, в том году не баловала, или на не предполагавшееся увеличение транспортного потока. Наконец, повреждение дорожного покрытия могло быть вызвано особым составом солей, использованных снегоуборочными бригадами. Они применяли смесь с повышенными коррозийными свойствами и примесями, которые, въедаясь в асфальт, нарушали его целостность. Таков вкратце был взгляд адвокатской конторы «Слу-Холей» на вышеизложенное дело.

Иными словами, неприятности клиента надеялись замять. Жонглирование законодательством тянулось четыре года, а дело не продвинулось ни на дюйм, окружные прокуроры не желали идти на уступки — и терпение судьи лопнуло: он назначил день судебного заседания. Наступила паника.

Так по воле случая Эйдриен пришлось помогать Кертису Слу. Две недели подряд она корпела над базой данных, дневала и ночевала в офисе, вместе с командой помощников перебирала кипы документов. Помощница босса просмотрела тысячи служебных записок, отчетов, писем, квитанций и накладных. Отупляющее занятие — каждую бумажку необходимо прочесть, классифицировать, поставить на ней штамп с номером и подшить в журнал.

Теперь дело шло к развязке: пришла пора решать, какие документы можно без ущерба для дела выдать юристам оппонента. Часть материалов классифицировалась как переписка клиента с поверенными, часть являлась запатентованной информацией и потому разглашению не подлежала. Другие документы удержать было не так-то просто, и именно от Эйдриен требовалось выявить самые спорные бумаги и найти способ решить проблему.

Она сидела за столом и заносила в текстовый файл сделанные карандашом исправления и уточнения с черновика конспекта-памятки, приготовленной для босса. Затем добавила тщательно отобранные из веб-архива «Лексис»[7] ссылки и снова перечитала готовый документ.

Текст изобиловал опечатками. Эйдриен привыкла работать на маленьком ноутбуке и теперь, шлепая пальцами по клацающей клавиатуре большой офисной машины, чувствовала себя неуверенно. Одно благо — с проверкой орфографии в текстовом редакторе проблем не возникло. Вскоре девушка привела файл в достойный вид, сохранила его и отправила на печать. Из принтера медленно выползали готовые листки, а Эйдриен отдыхала, откинув голову на спинку кресла и закрыв глаза…

«Так хорошо просто сидеть и…»

Она резко открыла глаза. Вчера Эйдриен изучала бумаги всю ночь, и если бы теперь расслабилась хоть на минуту, то отключилась бы прямо за столом. Прошлый вечер работала дома, почти закончила документ, как вдруг система дала сбой и унесла в небытие результаты многочасового труда. Пришлось ехать среди ночи в офис и заканчивать памятку для босса на служебном компьютере. И теперь Эйдриен хотелось лишь одного: отправиться домой, залезть в теплую ванну и сидеть там, пока вода не остынет. А потом сохнуть, развалившись на большой мягкой кровати.

Но все это только пустые мечты. Сегодня второй вторник месяца, а после сообщения, что Никки оставила на автоответчике, от встречи с сестрицей отвертеться не получится.

Эйдриен придвинулась к столу, последовательно прошила степлером четыре экземпляра распечатанного файла и еще раз проглядела их на наличие ошибок. Три копии предназначались Слу, одна — ей. Она щелкнула кнопкой селектора и набрала добавочный номер босса. Как и следовало ожидать, тот уже отправился домой. Поэтому Эйдриен сложила распечатки в конверт для пользования внутри офиса и направилась к лестнице.

На верхних этажах на расходы не поскупились. Зону приема посетителей, куда выходили двери многочисленных кабинетов, обставили с расчетом создать недвусмысленное впечатление, что фирма невероятно богата и щедра. Роскошную и в то же время неброскую приемную устилал серовато-коричневый ковер, в котором вязли ноги, и казалось, будто бредешь в пыли какой-нибудь нейтронной звезды. Две мраморные колонны подпирали высокий потолок, откуда падали косые лучи рассеянного света. Словно излучающие свет полотна люминистов[8] украшали стены вокруг столика администратора, тоже настоящего шедевра, — полумесяц из блестящего полированного ореха, на котором мигал цветными огоньками селектор внутренней связи. Здесь же скучали кресла из добротной зернистой кожи и невероятно пышный диван «Честерфилд», рядом располагался журнальный столик из стекла и меди, где веером были разложены серьезные журналы: «Гранта» и «Сайентифик американ».

Кабинет Слу, разумеется, уже заперли, и Эйдриен, положив конверт на стол секретарши, отправилась к себе в конторку за сумочкой. По пути она заглянула в один из отделенных стеклянной перегородкой отсеков в противоположной части зала.

— Бетси, привет! Я закругляюсь.

Подруга тоже работала в фирме первый год и, как водится, не могла продохнуть от текущих дел.

Бетси поморщилась и тяжело вздохнула, поднимаясь со стула.

— Господи! — простонала она. — Разогнуться не могу. Надо бы вставать хотя бы каждый час. — Бетси помедлила, и на лице ее проявилась заинтересованность. — Слушай, Скаут, как насчет суши-бара? Я здесь помираю со скуки.

Эйдриен отрицательно покачала головой:

— Я сегодня с сестрой ужинаю — так называемая встреча с семьей.

Подруга нахмурилась:

— Как она, кстати?

Эйдриен пожала плечами:

— По-прежнему не в себе. Ходит к психиатру дважды в неделю. Хотя, на мой взгляд, от него только хуже. Ну ладно, мне пора. Никки хотела поговорить о чем-то важном.

— М-м… Понимаю.

Эйдриен кисло улыбнулась:

— Вот и я о том же.

Обычно она возвращалась домой либо на своих двоих, либо на общественном транспорте. Ничего удивительного, учитывая, что Эйдриен задолжала различным образовательным учреждениям целых семьдесят тысяч. Но в тот вечер она едва держалась на ногах от усталости и потому решила поймать такси. Неопытность в этом деле не замедлила сказаться: девушка голосовала минут пять, прежде чем робкий взмах ее руки был наконец принят за вызов.

Водитель такси, в котором ехала Эйдриен, отличался довольно агрессивной манерой вождения. Они мчались так быстро, что девушка временами зажмуривалась, а открыв глаза, обнаруживала, что машина пролетела целый квартал.

Прибыв на место, водитель запросил за проезд семь долларов — в два раза больше, чем планировала заплатить пассажирка. Эйдриен собралась поспорить с сидящим за рулем афроамериканцем, но передумала, поняв, что ничего не добьется. Тарифную систему, определявшая таксу за проезд в округе Колумбия, не смог бы понять никто.

Наконец Эйдриен оказалась в здании, где сестра снимала квартиру, и, как ни странно, ее узнал портье.

— Добрый вечер! Вы ведь сестра Нико, угадал?

— Эйдриен, — представилась та с улыбкой. — Позвоните ей? Скажите, что я поднимаюсь.

— Как же, сделаю. — Портье махнул рукой в сторону лифтов, которые, к удивлению посетительницы, с жужжанием отворились, едва она коснулась кнопки вызова. А вот сестрица на звонок в дверь не отреагировала. Гостья снова с силой нажала на кнопку большим пальцем, полагая, что Нико, вероятно, в душе. Отошла от двери, прислушалась — и показалось, что из квартиры доносится приглушенный лай Джека, будто собаку заперли на кухне, — отрывистое «Гав, гав, гав». И опять никакого намека на хозяйку. Эйдриен посмотрела на часы: 20.30.

В каком-то смысле отсутствие Нико скорее радовало, чем огорчало, — уж очень хотелось окунуться в ванну и забраться в постель. Жаль только, зря потратилась на такси. Сестра или забыла об уговоре, или, что более вероятно, просто отбежала за сигаретами и с кем-нибудь заболталась по дороге.

Эйдриен еще раз хорошенько надавила на звонок, чтобы уйти с легкой душой. А направляясь к лифту, она думала о предстоящем утреннем объяснении с сестрой:

«Я приходила, спроси портье!» — «Я всего на минуточку отбежала!» — «Я долго звонила!» — «У меня закончилось масло!» — «Но я не знала, ты даже записки не оставила».

Как бы сильно сестры ни были привязаны друг к другу, им никогда не было комфортно вместе. Эйдриен находилась в постоянном ожидании того, что разговор перейдет в недоброе русло — а это неизбежно случалось на их совместных вечерах. Общение с Никки напоминало езду со спущенным колесом: некоторое время, хоть водитель и нервничает, машина идет вполне сносно, но потом начинает вилять и в конце концов оказывается на обочине. Нельзя сказать, чтобы Эйдриен не сочувствовала сестре. Она бы с радостью утешала Никки, если бы самообман последней принял какую-нибудь другую форму. История о насилии, которому сестра якобы подверглась в детстве, звучала настолько отвратительно и жалко, производила впечатление такого явного бреда, что изображать сочувствие и понимание становилось просто невозможно. А в особенности когда собеседница уверена, что и ты участвовала в немыслимом действе.

«Если бы человек в капюшоне изнасиловал меня в возрасте пяти лет, — рассуждала Эйдриен, — я бы уж точно не забыла». Двери лифта плавно разъехались, несостоявшаяся гостья шагнула внутрь и надавила кнопку первого этажа.

Теперь тему насилия Никки обсуждала лишь со своим психиатром. Дело в том, что подобные разговоры неизменно приводили Эйдриен в крайнее раздражение, что не ускользало от внимания Нико, и она неизменно расстраивалась, считая, что сестренка «подавляет» воспоминания. И хотя для сестры, как утверждала Никки, это очень плохо, для нее самой — ничуть не лучше. Потому что она никак не находила подтверждения тому, что якобы произошло.

«Дай мне шанс», — нередко просила Николь.

Но даже навязчивые идеи, которыми страдала Никки, можно было как-то принять, если бы она больше походила на прежнюю себя.

От той веселой, очаровательной девчушки, ради которой сестренка пошла бы на все, не осталось и следа. Теперешняя Николь — та, что жила в «Уотермилле», чокнулась, и с каждым днем ее состояние только ухудшалось.

«Все из-за Берлина, — думала Эйдриен, — из-за того происшествия».

Одно время — сразу после того, как Николь окончила школу, — между сестрами складывались прекрасные отношения, хотя виделись они нечасто. Без согласия Дека и Марлены Никки села на автобус и отправилась в Нью-Йорк, надеясь стать моделью. Дек предсказывал скорое возвращение беглянки — не позже чем через месяц, — но, к всеобщему удивлению, дела Никки сразу пошли в гору. В девятнадцать лет она подписала контракт с агентством «Марракеш» и снимала пятикомнатную квартиру в Сохо. Девушка посылала младшей сестре открытки из разных экзотических мест вроде Ямайки и каждую неделю звонила. При звуке ее голоса «Привет, Эй!», переходящего в приглушенное хихиканье, в душе все начинало петь.

Тогда Эйдриен казалось, что Никки хорошо устроилась в жизни, и это соответствовало истине. Правда, недолго. Однажды преуспевающая модель возвращалась со съемок на Каймановых островах и во время таможенного досмотра в нью-йоркском аэропорте Кеннеди из ее сумочки выпала пара сигарет с марихуаной. Итог: двести часов общественных работ и расторжение контракта с «Марракеш». Так закончилась беспечная жизнь Николь.

Никки, конечно, могла бы напрячься и как-нибудь выкрутиться из этих неприятностей, но она ударилась в бега и объездила полсвета, заявив, что у нее проснулась «жажда приключений». Она посылала Эйдриен открытки, а когда звонила, та первым делом спрашивала: «Где ты?», чтобы после разговора взять атлас и посмотреть на ту точку земного шара, где находилась ее блудная сестрица. Эйдриен штудировала энциклопедию «Британика», желая узнать все о тех местах, куда занесло сестру, и воображала себе Остин, Ванкувер, Теллурид, Барселону, Амстердам и Берлин.

А потом все прекратилось. Эйдриен училась на втором курсе Делавэрского университета, когда Никки перестала писать и звонить. Дек с Марленой сбились с ног, пытаясь разыскать ее, но все их старания были тщетны. Приемные родители звонили чиновникам и полицейским, помещали объявления в газетах и журналах, наняли частного детектива — все безрезультатно. Потом умерла Марлена. Эйдриен поступила в последипломную школу юридического факультета. Вскоре ушел из жизни Дек. И тогда девушка впервые поняла, что у нее не осталось никого на свете.

Прошло еще два года, и по воле случая сестры вновь встретились. Как-то раз Эйдриен зашла в «Найн-Уэстстор» в Джорджтауне купить пару сабо и уже собиралась выйти из магазина, как вдруг, случайно обернувшись, увидела сестру собственной персоной. Та как ни в чем не бывало стояла в дальней части зала и вертела перед зеркалом ножкой, разглядывая, хорошо ли сидят сандалии. Много лет Эйдриен мечтала об этой встрече, и вот — случилось. Она стояла затаив дыхание, и невозможно описать то, что происходило в ее душе. Главное — ей казалось таким естественным видеть сестру, словно они расстались только вчера. Сколько раз Эйдриен по ошибке заговаривала с посторонними людьми, просто обознавшись. И вот она спокойно стоит рядом с Никки и смотрит на нее. Это мгновение вписалось в ее жизнь так же гармонично, как завершительный аккорд в долгую симфонию.

Эйдриен ни на миг не усомнилась, что перед ней стоит Николь, несмотря на то что со времени их последней встречи прошло почти десять лет. Смущенно, не выпуская из рук сабо, она прошла вдоль прилавков и, остановившись возле сестры, спросила: «Никки?» Та подняла взгляд, на долю секунды нахмурилась, пытаясь вспомнить — и тут же одарила сестренку самой ослепительной на свете улыбкой. Девушки принялись обниматься и плакать от радости, а Никки воскликнула: «Я даже не мечтала!»

Потом она долго рассказывала про все, что случилось с ней за это время. Беспечная девчонка баловалась наркотиками со своим берлинским парнем, немцем по имени Карстен Риддл, и хватила лишнего. Передозировка. Ухажер ее не стал изображать из себя благородного Тристана и смылся, оставив подружку корчиться в луже собственной рвоты на полу его семейного особняка, располагавшегося в одном из самых фешенебельных районов города.

Утром девушку обнаружила домработница — она-то и вызвала неотложку. Никки в коматозном состоянии забрали в больницу, где та провалялась без сознания почти неделю, а когда пришла в себя, ничего не помнила. Проходили неделя за неделей, пролетел месяц. Наконец ее перевели в некую швейцарскую клинику, специализировавшуюся на подобных случаях. Помимо проблем с памятью, в клинике лечили наркозависимость, а поскольку злоключения Никки начались как раз с наркотиков, то заведение сочли идеальным местом для реабилитации.

Доктора надеялись, что амнезия пройдет сама собой. А пока для себя и окружающих девушка оставалась пациентом «Икс». Тем временем запросы, посылаемые в посольство США в Бонне — произношение выдавало в ней американку, — не принесли результатов. По словам сотрудников, никто из объявленных в розыск граждан не соответствовал ее описанию. Не поступало также заявлений о найденных паспортах, куда бы была вклеена похожая фотокарточка. Одним словом, установить гражданство неизвестной пациентки невозможно…

А вот дальше случилось самое интересное. Одним теплым весенним деньком Никки вышла из клиники и направилась к эспланаде с ресторанами, ее взгляд остановился на висящем на стене плакате с рекламным кадром из фильма «Далеко-далеко», где Том Круз и Николь Кидман красовались в объятиях друг друга… Николь! На нее потоком хлынули воспоминания. Она вспомнила свое имя. Карстена Риддла. И даже название компакт-диска, под который этот мерзавец сделал ей укол: Аланис Моризетте. «Кайфовая пилюлька».

Через два дня Никки встретилась с адвокатом, а две недели спустя Риддлы пошли на добровольное урегулирование тяжбы: взамен на обещание «фройляйн» исчезнуть из жизни их сына и воздержаться от судебного иска они учредили в ее пользу доверительный фонд. Так и закончилась та история: полмиллиона долларов — и богатой немецкой семейки в памяти Николь Салливан больше не существует.

Лифт открылся на первом этаже, и Эйдриен вышла в вестибюль — мысли о сестре не прекращались ни на секунду. Ей всегда хотелось спросить: «Когда ты вспомнила обо мне? В Швейцарии или уже после?» и еще «Почему не позвонила? Почему не вернулась домой?» Не говоря уже о вопросах руководству клиники: «Что за бестолочь сидела в посольстве, когда они подавали запросы?» — ведь Дек с Марленой то и дело наведывались в госдепартамент. Зная, что последний раз дочурка писала из Германии, они несколько раз наводили справки — не попадала ли в поле зрения полиции американка с похожей внешностью, не было ли несчастных случаев. Каким-то образом происшествие с Нико ускользнуло от внимания властей. Возмутительно, но ничего не поделаешь.

И что хуже всего: вновь обретенная Никки оказалась другой — не совсем прежней.

Почти украдкой Эйдриен окинула взглядом вестибюль со смутной опаской увидеть сестру — и, к своему стыду, обрадовалась, когда поняла, что Никки нет и здесь. Направляясь к дверям, она размышляла о том, что вся ее нежность относится к прошлой, безвозвратно ушедшей Нико и встречи происходят скорее из чувства долга, чем из привязанности. Но, даже понимая всю неправильность подобных отношений, слишком убиваться из-за этого она не собиралась. Старшая сестра не только сама страдала психическим расстройством, она стремилась вовлечь в свое безумие окружающих. И между приветственным поцелуем и первой рюмочкой аперитива неизменно проявлялось то, о чем Эйдриен предпочитала не помнить: Никки не только не становилось лучше — ее состояние стабильно ухудшалось. От психиатра, к которому она ходила, пользы было ноль. И более того, с тех пор как Никки стала посещать сеансы, она все больше сходила с ума, готовая без умолку разглагольствовать о том, чего не могло быть даже в кошмарном сне. Видя мучения сестры, Эйдриен страстно желала ей чем-нибудь помочь, но…

— Уходите? — Портье придержал перед ней дверь.

Та пожала плечами:

— Никки, наверное, отбежала куда-нибудь.

Портье окинул Эйдриен недоумевающим взглядом, покачал головой и нахмурился:

— Вряд ли — я бы заметил. А в прачечную не заглядывали?

Эйдриен задержалась у двери и обернулась.

— Нет. Пожалуй, так и сделаю.

Выдавив из себя улыбку, она принялась спускаться в подвал. Определить местонахождение прачечной не представляло труда: из помещения доносился теплый аромат кондиционера для белья и резкий запах отбеливателя. Эйдриен открыла дверь и заглянула внутрь — ни души. Безлюдная комнатушка, освещенная флуоресцентными лампами, выглядела безлюдной и всеми покинутой — в ряд стояли бездействующие молчаливые машины, барабанные сушилки взирали на случайную гостью круглыми потухшими глазами.

То же настроение царило и наверху, где с унылым лицом ее поджидал портье.

— Простите, совсем вылетело из головы, Никки оставила вам записку, — сказал он и с виноватой улыбкой протянул Эйдриен конверт. Едва та взяла его в руки, ею овладели дурные предчувствия. Она вскрыла конверт, и волна адреналина обожгла вены, волоски на руках встали дыбом. На миг ей показалось, что она стоит на краю обрыва и глядит вниз. Записка была так коротка, что Эйдриен даже не пришлось читать: 

«Эй! 

Не могу так больше.

Радужное прости.

Никки».

Глава 7

Дрожащими руками портье вставил общий ключ в замок квартиры Никки, снова и снова беззвучно повторяя: «Еще ничего не известно, еще ничего не известно». Затем задвижка щелкнула, дверь распахнулась, и Эйдриен, отстранив портье, вбежала в квартиру, безумно озираясь.

— Никки? — В квартире было темно. Откуда-то справа доносился приглушенный лай. — Никки?

Рамон нащупал рукой выключатель, щелкнул кнопкой, но результатов не последовало. Он в замешательстве посмотрел на Эйдриен.

— Странно, наверное, пробки вылетели.

— Замените, — скомандовала Эйдриен и на ощупь стала пробираться в темноту квартиры.

— Щиток на кухне, — ответил Рамон, — тут без фонарика не обойтись. Вы не знаете, у Никки есть фонарик?

Эйдриен не ответила. Она едва дышала.

— Я в коридор, в подсобку. — Портье развернулся и выбежал из комнаты.

— Никки? — Жгучие слезы стекали по щекам, а Эйдриен все шла вперед шаг за шагом, выставив перед собой руки, как раз на уровне талии, чтобы не наткнуться…

— Никки?

Квартиру освещало лишь неоновое сияние за окнами да, пожалуй, свет из коридора, в котором едва различались очертания предметов: диван, стол, большое кожаное кресло с невысокой спинкой.

— Никки?!

Лай раздавался все громче: Джек царапал лапами дверь кухни. Пока глаза привыкали к темноте, Эйдриен двигалась на звук. Вот она нащупала дверь и открыла ее. Пес вырвался из заточения и с визгом стал гоняться за своим хвостом, а затем начал высоко подпрыгивать на пути гостьи.

— Сидеть, — скомандовала та, испытывая смешанное чувство раздражения и тревоги.

Взвизгнув, Джек бросился через всю гостиную, выскочил в коридор и опять принялся царапаться в дверь — на этот раз пытаясь войти, а не выйти. Эйдриен последовала за ним, удивляясь, как тихо в квартире без электричества: единственными звуками, нарушавшими царящую в квартире тишину, были приглушенный гул дороги за окном да царапанье Джека. Затем пес залаял, и в глаза Эйдриен ударил луч света.

— Я раздобыл фонарь, — сказал портье.

Эйдриен заслонила глаза рукой и сощурилась, беспомощная, точно ослепленное светом фар животное, случайно выбежавшее на автотрассу. Рамон направил фонарь в сторону, яркий луч осветил санузел — Эйдриен приготовилась увидеть нечто страшное, но на освещенном пятачке оказалось пусто.

— Я заберу собаку, — предложила она. — А вы разберитесь со щитком.

Рамон кивнул и направился на кухню, подсвечивая себе дорогу. Эйдриен же, пытаясь справиться с внезапно подкатившей к горлу тошнотой, на ощупь добралась до ванной.

— Джек, пошли.

Однако пес, будто подбадриваемый ее присутствием, царапался все яростнее. Эйдриен сдалась, открыла дверь и оказалась в полной темноте. По привычке она щелкнула выключателем, потом еще раз, но свет не загорелся. Было тихо, только Джек скулил и жался к ноге да тихо капала вода: «Кап, кап, кап».

— Никки?

Тишина — никто не отозвался.

Неожиданно с кухни послышался голос портье: «Готово!» — и внезапно загорелся свет. Рядом взвыл саксофон: одинокая нота за доли секунды выросла с нуля до восьмидесяти децибел, прорываясь сквозь залитый светом воздух. В мутной воде лежала мертвая Никки — ее широко раскрытые глаза удивленно смотрели в пустоту.

Все внутри перевернулось, пол поплыл под ногами, резкая боль у виска — и снова темнота.


Придя в себя, Эйдриен увидела полицейского, сидевшего рядом на стуле и говорившего по мобильному телефону. В комнате горел свет, в голове раздавались гулкие удары, а она лежала на кушетке с ногами на подушке.

— Ох… — Эйдриен жалобно простонала и медленно приподнялась на кровати, опираясь на локти.

— Вы потеряли сознание и ударились головой, — объяснил коп.

«Потеряла сознание? С чего вдруг? Стояла в ванной…» — и тут же вспомнился протяжный пронизывающий плач саксофона, играющего джаз. Перед мысленным взором на миг возникли мертвые глаза сестры, и из горла сам собой вырвался стон.

— Ее невозможно было спасти, — сочувственно проговорил полицейский. — Судя по всему, смерть наступила мгновенно.

Эйдриен издала звук, совместивший в себе рыдание и жалобное хныканье, и уронила голову на ладони. На глаза навернулись слезы.

— Портье вызвал службу спасения. Вам повезло: мы с напарником как раз патрулировали ваш участок.

Только теперь она заметила второго полицейского, который стоял у входной двери и тихо беседовал с Рамоном.

— Судмедэксперт уже выехал, — добавил коп. — И «скорая», хотя…

«Судмедэксперт». Эйдриен прокручивала в уме это слово — и снова перед глазами возник образ сестры: она лежит в ванне, в ледяной воде по самую шею, а в ногах плавает какой-то прибор — радио или проигрыватель.

«Нужно достать ее оттуда».

Эйдриен поднялась, и кровь отхлынула от лица. Она замерла — перед глазами опять поплыло, в ушах гулко застучало, точно басовый барабан на концерте институтского оркестра, и полицейский положил ей ладонь на плечо.

— Нужно вытащить Никки, — сказала Эйдриен и шагнула в сторону ванной комнаты.

— Нет. — Коп бережно усадил ее на диван.

— Там холодно. — Девушка зарыдала.

— Ей не холодно. Она… — Полицейский огляделся, взывая о помощи, но, не найдя ее, продолжил: — Теперь ей хорошо. Чем бы она ни мучилась, все в прошлом.


Эйдриен проснулась в своей квартире, едва рассвело, и, к своему удивлению, обнаружила, что легла, не раздевшись и не разобрав постель. Не успела она открыть глаза, как вспомнилось все…

Девушка поднялась с кровати, пошла на кухню и заварила в миниатюрной кофеварке чашку крепкого кофе. Села за обеденный стол и подумала: «Все кончено. У меня никого не осталось. Теперь я круглая сирота». От этой мысли на глаза навернулись слезы, но она зло сморгнула их. «Кого ты жалеешь? Себя?» Мелкими глотками Эйдриен выпила обжигающий кофе и посмотрела на часы: 6.02. В небе проглядывали первые тусклые лучи восходящего утреннего солнца.

Голова болела в месте ушиба — там, где, падая, она ударилась о раковину. Эйдриен предположила, что по-прежнему пребывает в состоянии шока, и задумалась, что же теперь делать. «Составь список». Ручка и бумага всегда приходили на помощь в трудных ситуациях. К тому же так всегда поступают настоящие юристы: в минуты кризиса составляют перечень неотложных дел. Эйдриен взяла блокнот, ручку, стоявшую у телефона в кружке из воскового дерева, и принялась за дело:

1. «Похоронное бюро».

Судмедэксперт сказал, будет вскрытие — вероятно, этим утром. Он дал ей визитку и попросил перезвонить в обед. Если не всплывет ничего неожиданного, «останки» можно будет забрать ближе к вечеру. Так что надо подыскать подходящее похоронное бюро.

2. «Позвонить судмедэксперту».

3.

Эйдриен заколебалась. Что третье? И тут ее озарило: психиатр, который погубил сестру. «Дюран — так его зовут, — Джеффри Дюран».

Не теперь — с этим мерзавцем она разберется позже, сейчас имеются дела и поважнее мести. Так что пунктом три будет что-то другое — например, заупокойная служба. Эйдриен пила кофе и размышляла, какие похороны понравились бы сестре. И тут вспомнилось: доверху усыпанная цветами лодка. Однажды девочки полушутя говорили о смерти, и Никки сказала, что хочет, чтобы ее похоронили в море.

Эйдриен вздохнула: надо заказать хоть какую-нибудь службу, самую простую. Только вот кого пригласить? Родственников у них не осталось — она да еще, пожалуй, Джек.

«О Боже! — ужаснулась Эйдриен. — Я совсем забыла про Джека!»

Ключ от квартиры сестры висел под шкафчиком у раковины. (Эйдриен специально хранила там все ключи, чтобы не искать их.) «Бедный пес! Что с ним теперь делать?»

Было уже 6.35, когда Эйдриен вышла из дома и направилась по Ламонт-стрит в сторону Шестнадцатой, где надеялась поймать такси. Потихоньку наступал день, и из «Хеллерз» выходили ранние посетители: в одной руке — дипломат, в другой — чашка кофе. Человек пять стояли на остановке в ожидании автобуса, а у дверей «Эрнесто Такерия» похрапывал какой-то оборванец латиноамериканской наружности.

Такси удалось поймать не сразу, зато доехала с ветерком. Водитель направился на запад по Портер-стрит, там вырулил на южное направление и проскочил на Висконсин-авеню, высадив пассажирку напротив «Уотермилла». Эйдриен со смутной тревогой ожидала, что ее взгляду предстанет целая шеренга полицейских машин с мигалками. Впрочем, ее опасения оказались напрасны: ничто не говорило о смерти ее сестры. Люди выходили из здания, спокойно направляясь на работу, и даже не подозревали о разыгравшейся ночью трагедии. На утреннюю вахту заступил портье, которого Эйдриен не знала. Это, разумеется, не имело никакого значения: он читал спортивную страницу «Вашингтон пост» и едва удостоил вошедшую кивком. Двери лифта разъехались с приветливым «динь», Эйдриен поднялась на третий этаж и направилась по тихому, безлюдному коридору к квартире сестры.

Она не удивилась бы, увидев натянутую поперек двери желтую полицейскую ленту, однако и здесь не обнаружила ничего особенного. С отрешенным лицом Эйдриен стояла перед самой обычной дверью. Лишь несколько часов назад сестру вывезли отсюда на каталке под простыней, и память услужливо подсовывала такую картину: с тележки капает вода — еле заметный мокрый след тянется от ванны к входной двери. Теперь не осталось и этого следа, последнего напоминания о сестре. Испарился, бесследно исчез, как и сама Никки. Эйдриен покопалась в сумочке, нашла ключ и отворила дверь. С дивана зашлась хриплым лаем собака. Сначала она яростно предупреждала незваного гостя не приближаться, но, узнав вчерашнюю посетительницу, жалобно заскулила.

— Дже-ек, — ласково проговорила Эйдриен и, опустившись на колени, почесала за ухом жмущегося к ней пса. — Где твой поводок?

Пес склонил набок голову — бедняга почти обезумел от одиночества и неистово колотил по полу коротеньким хвостом-поленцем.

Эйдриен задумалась, куда Никки могла положить поводок, открыла чуланчик в нескольких шагах от двери и заглянула внутрь: пальто на вешалках, охапка нераспакованной одежды из химчистки, ремни, ролики… Так много вещей, и все напоминает о сестре. Эйдриен впервые посетила мысль, что квартиру потребуют освободить и имущество покойной придется куда-то деть: мебель, одежду, коньки.

«Может, поводок на кухне?»

Она прошла из гостиной в кухню и осмотрелась: ни поводка, ни грязной посуды — ничего. Надо заметить, здесь было гораздо чище, чем обычно. Словно Никки прибралась по особому случаю. И даже дверь холодильника, которая всегда напоминала выставку, опустела. Почти… Какой-то конверт висел на дверце под магнитом в форме бутылочки «Танкерей». Крупными печатными буквами на нем было выведено имя Эйдриен.

Она сдвинула магнит, взяла в руки конверт и прошла к стойке в центре кухни. Села, страшась прощальных слов сестры. Казалось, минуло довольно много времени, прежде чем Эйдриен распечатала конверт и с облегчением вздохнула. Боялась она зря — в конверте лежало завещание, сжатое изложение последней воли Николь, явно скачанное из Интернета — по верху распечатки шла цветная рекламная шапка:

«Получите 20% скидку в одном из 1000 ресторанов в любой части страны».

Ниже говорилось:

«Я, Николь Салливан, проживающая в городе Вашингтон округа Колумбия, изъявляю свою последнюю волю.

Первое: все ранее написанные завещания и поправки к ним считать недействительными.

Второе…»

Читать дальше не было необходимости: Эйдриен и так поняла, что фигурирует в завещании как исполнительница последней воли покойной. Ничего удивительного, ведь у Никки не оставалось никого ближе сестры, насколько знала Эйдриен. И правда, все ли она знала? Интересный вопрос.

«Наверняка где-то валяется записная книжка — „Филофакс“ или „Палмпайлот“, — подумалось ей. — Надо найти способ связаться с друзьями, если таковые имеются. Можно поискать телефоны в компьютере».

В лодыжку ткнулся влажный песий нос — напоминание о поводке, который по-прежнему не найден. Эйдриен встала и, пройдя через гостиную, вернулась в спальню сестры, где было так же чисто, как и на кухне: кровать застелена, одежда разложена по шкафам. Она подошла к гардеробу — проверить, нет ли поводка там, открыла дверцу, и взгляд ее упал на зеленый, цвета лайма, пластиковый чемоданчик, которого прежде не видела.

Для ноутбука великоват, для гитары — мал, по форме близок к прямоугольнику. Заинтригованная случайной находкой, Эйдриен подняла чемоданчик и удивилась его неожиданной легкости. Аксессуары для видеокамеры? Достала футляр из шкафа, отнесла его к кровати и положила на покрывало, намереваясь как следует рассмотреть. С обеих сторон ручки размещались два кодовых замка. Это, впрочем, нисколько не смутило Эйдриен — при жизни Никки хвасталась, что всегда пользуется одним и тем же шифром, который невозможно забыть: датой своего рождения — 11 февраля: 11.02. Пароль на компьютере тоже почти не отличался — разве что добавился год: 11.02.70. Эйдриен покрутила колесики, совместив одинаковые цифры с обеих сторон ручки, щелкнули замки, и футляр раскрылся.

То, что предстало ее взгляду, оказалось так неожиданно и в представлении девушки дико, что она затаила дыхание. В отделанном изнутри пенопластом кейсе со специальными, хорошо подогнанными выемками лежало разобранное ружье — похоже, винтовка. Длинный синий ствол, матово-черный пластиковый магазин, телескопический прицел. Под ячейкой прицела располагалась изготовленная с лазерной точностью перфорированная металлическая трубка с винтовой нарезкой на конце. И хотя подобные вещицы Эйдриен прежде видела только в кино, она сразу поняла, что перед ней глушитель. Рефлекторно захлопнув футляр, точно желая скрыть его содержимое от глаз, она повернула колесики замка, отнесла кейс в шкаф и поставила на прежнее место. Уже второй раз за день бедняжка испытала потрясение и стыд. Сначала — из-за самоубийства Никки и того, что не предприняла никаких попыток удержать ее от неразумного шага. Вторично — сейчас, обнаружив винтовку, да еще такую, и не где-нибудь, а в квартире сестры.

Эйдриен вздохнула, закрывая дверцу гардероба, и попыталась себя утешить: «Перестань, Никки все равно никто бы уже не помог. Разве что ее доктор мог бы попробовать…» И действительно, ее шебутная сестра была обречена с самого начала. А то, что Эйдриен просматривает ее вещи, так это входит в ее прямые обязанности — ведь она ближайшая родственница и исполняет волю умершей. Кроме нее, это и сделать-то некому.

«Все-таки странно, — размышляла она, не прекращая искать поводок. — Такое оружие… хм… подобные вещи для самообороны не покупают. И уж чем-чем, а охотой Никки не увлекалась… Значит, винтовка принадлежит кому-то другому. Интересно кому?»

Эйдриен вернулась в гостиную, еще раз окинула взглядом комнату в поисках пропажи, начав подумывать о том, что в крайнем случае обойдется куском провода, и только теперь заметила письменный стол. Подошла к нему и немало изумилась, обнаружив поводок в первом же ящике стола. А на столе — ноутбук покойной сестрицы, где, как полагала Эйдриен, можно поискать адресную книгу. (Вроде бы в почтовой программе «Microsoft Outlook» есть список контактов.) Компьютер надо будет забрать с собой и хорошенько просмотреть уже дома.

Задвинув ящик стола, она повернулась к Джеку, как вдруг тот зашелся долгим оглушительным лаем и бросился к двери. К немалому удивлению Эйдриен, дверная ручка стала поворачиваться, в ушах зазвенело, молнией пронзил холодный страх, вслед за которым пришла потребность оправдать свое присутствие в столь ранний час в квартире сестры.

Дверь распахнулась, и в проеме появился силуэт мужчины. Неожиданный визитер присел на корточки и, хлопнув ладонями по коленям, поприветствовал бросившегося ему навстречу пса:

— Tranquilo, Джек. Tranquilo[9]

Это был всего-навсего Рамон.

Эйдриен откашлялась, пытаясь обратить на себя внимание портье, но тот явно не услышал. Рамона целиком поглотила встреча с Джеком; он трепал собачью голову костяшками пальцев и без умолку болтал с псом. Тогда девушка громко произнесла:

— Доброе утро.

Рамон поднял удивленный взгляд — оказывается, он здесь не один. Заметив Эйдриен, портье распрямился и посмотрел на нее со смущенной улыбкой.

— Я беспокоился о Рыжем, вот и решил зайти, — сказал он, прикрывая дверь. — Подумал, что подкормлю его, выгуляю.

Эйдриен кивнула:

— И я здесь по той же причине.

Портье пошаркал ногой.

— Ну тогда… — Он посмотрел по сторонам, не зная, что еще добавить. — Теперь вы здесь, так что…

— Я хотела поблагодарить вас за то, что помогли прошлой ночью, — сказала Эйдриен. — Не знаю, что бы без вас делала.

— Да, это было ужасно, — согласился портье. — Пришлось страху натерпеться.

— Мне тоже.

— Понимаете, я ведь простой портье, а ваша сестра вроде как дружила со мной, останавливалась поболтать…

Собеседница кивнула.

— Надо полагать, устроите похороны? — предположил Рамон.

— Видимо, да.

— Может, сообщите тогда? Мне бы хотелось проститься.

— Да, конечно.

Портье шагнул к ней и, вынув из кармана бумажник, извлек наружу до абсурда дорогую визитку. В ее правом верхнем углу были золотом выбиты две маски: трагик и комик, а в центре красовались имя «Рамон Гутиеррес-Наварро» и номер телефона.

— Я вас обязательно приглашу, — пообещала Эйдриен. — Кстати, именно поэтому я и заскочила — хочу поискать номера знакомых Николь. Все-таки надо им сообщить.

Рамон нахмурился:

— Знаете, это, конечно, звучит странно… Только Никки редко выходила, и не припомню, чтобы ее кто-нибудь навещал. Она жила как затворница.

Эйдриен кивнула.

— Казалось бы такая красивая девушка — и одинока. — Рамон перевел разговор на другую тему: — Так как поступим с Джеком?

Его собеседница с сомнением покачала головой:

— Не знаю. Я снимаю квартиру, и моя домовладелица, по правде сказать, собак недолюбливает.

— Понятно. Тогда, если вы не против, можно я заберу Джека? Люблю собак. А этот пес для меня особенный — ведь он принадлежал Нико: мне было бы приятно.

Та ненадолго задумалась.

— Ну конечно, это просто прекрасно! — воскликнула Эйдриен, неожиданно поняв, что Рамон был без ума от Никки.

— Только одна просьба: не могли бы вы подержать его у себя недельку-две? Просто я подыскал нового соседа по комнате и должен заручиться его согласием. Хотя, конечно, я могу поставить перед ним условие, что собака будет жить с нами. Мы вообще-то уже договорились, но если он станет возражать, я подыщу кого-нибудь другого.

— Прекрасно! Никаких проблем. Заберу на пару недель.

Рамон выглядел вполне довольным.

— Ну что ж, я рад, — сказал он.

Эйдриен сунула визитку в сумочку, подняла с пола футляр и убрала в него компьютер. Пристегнув поводок к ошейнику Джека, накинула на плечо ремень кейса и вышла из квартиры. Рамон спустился вместе с ними в вестибюль и проводил к дверям.

— Вам поймать такси?

Эйдриен покачала головой:

— Нет, псу неплохо бы прогуляться.

Портье кивнул, и они попрощались, пожав друг другу руки.

— Буду ждать звонка, — напомнил Рамон.

Собеседница улыбнулась и, едва удерживаясь на ногах, последовала за Джеком, который, натягивая поводок, изо всех сил рванулся к обочине.

Рамон сиял от радости.

— Ну, вот я и владелец собаки, — сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно. — Как вам это нравится?

Глава 8

Эйдриен стояла в толпе на платформе метро и ждала поезда, на котором намеревалась доехать до «Кливленд-Парка». Состав должен был прибыть с минуты на минуту: уже замигали стеклянные диски на краю платформы — стаккато огоньков под ногами ожидающих пассажиров. Вытянув шею, она вглядывалась в темноту тоннеля, где уже показались отблески прожектора. Где-то зазвонил телефон…

Не во сне: телефон был реальностью, метро — видением. Эйдриен поняла это еще в полудреме. По-прежнему пребывая в объятиях Морфея, она потянулась к тумбочке и нащупала трубку.

— Алло.

Голос на другом конце провода произнес:

— Я — мисс Ньюман из бюро судмедэкспертизы. С кем можно поговорить по поводу останков Николь Салливан?

Услышав слово «останки», Эйдриен села на кровать — сон сняло как рукой.

— Я ее сестра по матери. Меня зовут Эйдриен Коуп.

— В полицейском протоколе вы значитесь ближайшей родственницей.

— Совершенно верно.

— Нам необходимо название похоронного бюро, которое будет обрабатывать ос…

Эйдриен перебила:

— Я вас поняла.

«Обрабатывать останки?» Эта женщина говорила о Никки, словно о чем-то неодушевленном.

— Алло! — Нетерпение секретаря на другом конце провода нарастало.

— Я впервые попадаю в подобную ситуацию, — объяснила Эйдриен, — и пока не решила, куда обратиться.

— Я вышлю список. У вас есть факс?

— Да, отправьте — можно прямо на домашний номер.

Она продиктовала номер факса, секретарь сказала, что будет ждать ответа, и добавила:

— У нас организована служба доставки, так что мы можем выслать останки, куда пожелаете.

— Спасибо.

— Вас не затруднит отправить ответ сегодня?

— Да, сейчас же этим и займусь, — заверила Эйдриен и положила трубку. Затем вылезла из постели, небрежно натянула на себя кое-что из одежды и пристегнула ошейник к поводку Джека. Миссис Спиарз запрещала держать в доме животных, но сейчас вошла в положение и позволила оставить пса до конца недели — а там уж его приютит Рамон.

Джек давно стоял в прихожей и с нетерпением скреб лапами дверь.

Выйдя из дома, они направились через небольшой садик к гаражу, Эйдриен нажала кнопку, и сегментированные ворота начали шумно подниматься. Не успели они завернуться под потолок, как пес рванулся с места, потащив новую хозяйку в аллею, протянувшуюся вдоль домов.

Уже на прогулке Эйдриен поняла, что хотя поухаживать за псом ей почти не довелось, она успела к нему привязаться. Удивительно, но многие прохожие останавливались и заводили с ней разговор, и поэтому пусть пекарня «Хеллерз» и находилась всего в квартале от дома, добирались они туда не меньше десяти минут. У магазинчика Эйдриен привязала четвероногого друга к столбику счетчика парковки и направилась в пекарню за сдобой. Она вышла несколько минут спустя с круассаном для своего питомца.

Едва они с псом вернулись домой, факс выплюнул последний лист из многостраничного списка бюро похоронных услуг, высланного секретарем судмедэксперта. Джек запрыгнул на диван и свернулся клубочком, а Эйдриен принялась подбирать рассыпанные по полу страницы. С первого взгляда становилось ясно, что у нее в руках алфавитный перечень контор, предоставляющих похоронные услуги в округе Колумбия.

Эйдриен не стала утруждать себя поисками и наобум ткнула в самое начало списка. Набрала номер похоронного дома «Альбион», и человек на другом конце провода ответил мягким доверительным голосом в манере продавца из салона подержанных автомобилей. Девушка прервала его хорошо заученную речь, дав понять, что ее не интересуют изысканные похоронные службы. Мужчина из бюро, не сбиваясь с ритма, предложил ей более «экономичную» альтернативу, без службы и прощания — так сказать, «скромненько, но со вкусом». Но даже при этом Эйдриен вскоре поняла, что самые простые похороны обойдутся не в одну тысячу.

Бархатным голосом владелец бюро Барретт Альбион допустил возможность некоторой скидки, заметив при этом, что они принимают почти все основные кредитные карты, за исключением «Американ экспресс». А почувствовав, что собеседница сникла при мысли о предстоящих расходах, он напомнил, что в завещании часто предусматривается статья на погребение.

И снова Эйдриен заколебалась: она-то мечтала устроить сестре роскошные похороны, где соберутся у гроба родные и друзья, будут скорбеть и говорить поминальные речи. В реальности это оказалось неосуществимым: когда она заглянула в компьютер Никки, выяснилось, что и приглашать-то некого. В «адресной книге» значились только сама Эйдриен, Рамон, домоуправ, психиатр да, пожалуй, пара закусочных.

Истина заключалась в том, что у Никки не было друзей — почти никого. Вернее, вообще никого.

— Вы кремируете? — выпалила Эйдриен.

На другом конце провода наступила секундная пауза. Мгновение спустя собеседник с некоторым замешательством ответил:

— Да, это тоже вариант.

— Отлично, — согласилась та несколько резко — даже Джек навострил уши. — На том и остановимся.

Альбион вздохнул:

— Мы кремируем только два раза в неделю: во вторник и пятницу, поэтому получить останки вы сможете не раньше субботы.

— Прекрасно, тогда до субботы.

Но даже когда выбор был сделан, Эйдриен не стало легче. «Нельзя без церемонии, — думала она. — Нужно хоть что-то устроить».

Затем они с директором похоронного бюро обсудили детали: номер и срок действия «Визы» Эйдриен и «сосуд». Наиболее «экономичным» вариантом оказалась синяя картонная коробка — «довольно миленькая вещица», как выразился Баррет Альбион. Слово «коробка» резануло слух, и Эйдриен выбрала урну — «классический вариант».

— Вы лично заберете останки или предпочитаете, чтобы мы их выслали? — поинтересовался директор. — «Федерал экспресс»…

Собеседница не дала ему договорить.

— Я заберу сама, — ответила она и подумала: «Выслать? Они решили послать мне сестру с курьером?» Повесив трубку, Эйдриен разрыдалась. Джек, лежавший у нее в ногах, свернувшись калачиком, поднял голову и издал вопросительное «гав?».

Утерев слезы, девушка подошла к кухонной стойке и принялась составлять перечень неотложных дел.

Еще ребенком она развила в себе вкус к составлению списков. Ей казалось, что таким образом она усмиряет окружающий хаос — пусть только на бумаге. Когда умерла Марлена, девочка помогала Деку разобраться в вещах приемной матери и случайно наткнулась на ее сокровищницу: две толстые папки — по одной на каждую сестру. В папке Никки лежали салфетки в форме сердечек, подарок на День святого Валентина; обрывок тканого кружева; когда-то красный, но теперь выцветший лист цветного картона; яркие, нарисованные фломастерами замысловатые картинки и узорчатые, почти прозрачные, снежинки из белой бумаги. И еще стихи. В папке Эйдриен — стопочка школьных ведомостей — она была круглой отличницей; с любовью вырезанный из бумаги снеговик и несколько детских списков, бережно отпечатанных на листке отрывного блокнота:

1. Почистить зубы.

2. Убрать постель.

3. Завтрак.

4. Игра.

Да, Эйдриен относилась к тем детям, которые считают нужным напоминать себе об игре. Поступки старшей сестры отличались спонтанностью, она предпочитала действовать хаотично и руководствовалась принципом «делай как на душу ляжет». В противоположность очаровательной, яркой и задорной Николь, Эйдриен выглядела паинькой. Никки до смерти утомляли домашние обязанности, она никогда вовремя не возвращалась из кино, всегда опаздывала к обеду и всеми способами оттягивала срок сдачи зачетных работ в школе. Одним словом, она постоянно создавала себе проблемы, и при этом ее все любили. При появлении Никки в комнате становилось светло. Ей прощали беспардонность и дикие выходки, потому что просто не укладывалось в голове, как такое милое и жизнерадостное создание может быть настолько дерзким и непослушным. Эйдриен частенько спрашивала себя: каким образом столь энергичная и веселая девушка, как ее сестра, смогла стать такой затворницей? И не находила ответа.

Последний из составленных Эйдриен списков включал в себя ужин с Никки. В нем не было ни слова о Баррете Альбионе, урне или снайперской винтовке.

Эйдриен еле заметно качнула головой, будто пытаясь разогнать царившую там путаницу, и открыла ежедневник с массой кармашков и вкладышей. Здесь хранились ее многочисленные списки. Пункт за пунктом она записала то, что предстояло сделать:

1. Послать Ньюман распечатки.

2. Забрать урну — Альбион, субб.

3. Докум. по «Амалджимейтид» — памятка для Слу.

4. «Виза» — когда истекает?

Эйдриен задумалась — она еще что-то собиралась сделать, и вспомнила:

5. Завещание.

Она ведь даже не прочла его. Только мельком просмотрела в квартире у Никки, узнала, что назначена исполнительницей последней воли — и все.

Часы показывали 9.15. В этот день Эйдриен должна была встретиться с Кертисом Слу по поводу кое-каких вызывающих беспокойство документов из дела «Амалджимейтид». По правде говоря, девушка даже не закончила аннотировать бумаги, не говоря уже о том, чтобы составить конспект о фирме, которую им предстоит защищать в суде. Просто не успела. И все-таки придется поискать время и на это, и на дела сестры.

Как бы сейчас пригодился отгул на пару дней… Только вот позволить себе этого Эйдриен не могла — работа прежде всего. Как поступить? Взять кого-нибудь в помощники? Слишком хлопотно: потратишь массу времени, вводя нового человека в курс дел. Кроме того, это первое серьезное задание Эйдриен за целый год работы в юридической конторе «Слу». Теперь же настал самый ответственный момент, когда она просто не должна отвлекаться. Дашь сейчас слабину — и можешь смело подыскивать другую работу, причем ничего серьезнее разбора дел о неправильной парковке тебе не доверят.

«Начни по порядку, просто делай, что написано. Пункт за пунктом», — сказала себе Эйдриен и принялась за дело.

Заполнила форму, высланную из офиса патологоанатома, отправила ее по факсу надоедливой мисс Ньюман. Так, пункт первый вычеркиваем. Набрала указанный на обратной стороне кредитки номер и, стиснув зубы, терпеливо выслушала длинную нудную запись на автоответчике. Наконец выбрала нужную опцию, нажала кнопку «8» и узнала сумму на счете. Как выяснилось, стоимость кремации не превысит лимита ее кредитной карточки. Более того, Эйдриен с удивлением узнала, что ее кредит теперь составляет более 2000 долларов — результат недавнего присвоения карточке платинового статуса.

Эйдриен вычеркнула следующий пункт, и ей стало гораздо легче.

Отправилась в спальню, натянула на себя какую-то одежду, провела по волосам щеткой и чуть подкрасилась в стиле шестидесятых (тушь, помада, мазок тонального крема на лоб). Схватила ключи, похлопала Джека по холке и торопливо вышла — но тут же вернулась, решив прихватить с собой компьютер Никки. Почему бы не воспользоваться ее ноутбуком? Все-таки с портативным компьютером гораздо удобнее работать, а поскольку выбирать не приходится, сгодится и такой. В крайнем случае, если понадобится взять его в суд, можно подыскать футляр поскромнее — этот ярко-розовый совсем не подходит для подобных мероприятий.

Уже в офисе Эйдриен прослушала оставленное на автоответчике сообщение Слу — он очень извиняется, но ленч придется отложить. «Так почему бы не перенести встречу на завтра?» — предложил босс. Подарок судьбы. Теперь у Эйдриен появились дополнительный день на разбор документов по «Амалджимейтид» и шанс разобраться с делами сестры. Она достала из футляра компьютера завещание Никки, и вновь защемило в груди: как же все-таки нелепо умерла сестра, будто в назидание. Одна эта рекламная шапка на ее завещании чего стоит — точно вся ее жизнь свелась к двадцатипроцентной скидке в ресторане!

Эйдриен никогда прежде не доводилось самой организовывать похороны. Сначала, видимо, придется подать завещание в соответствующую службу, затем закрыть банковские счета, разобраться со страховкой (если Никки была застрахована) и…

И тут девушку внезапно осенило, впервые после смерти сестры, что та была далеко не бедна. Приятель-немец, а если точнее — его родители учредили в ее пользу некоторый счет — полмиллиона долларов. Вероятно, деньги инвестированы, и если так, то даже в депозитах денежного рынка они приносят около 25 тысяч годовых. Даже принимая в расчет ее расходы: оплата квартиры в Джорджтауне, дважды в неделю сеансы у психотерапевта, проживающего в фешенебельном районе — вряд ли Никки успела растратить всю сумму. Особенно если учесть, что она практически никуда не выезжала — по крайней мере насколько знала Эйдриен.

Мурашки по спине побежали при мысли о том, что она станет наследницей такого состояния и запросто выплатит университетские долги. Странно было бы не обрадоваться такому подарку, а в то же время стало как-то не по себе. Эйдриен точно стыдилась разбогатеть за счет смерти сестры — уж слишком все это смахивает на счастливый лотерейный билетик.

Как бы там ни было, она принялась читать дальше:

«Второе: все расходы, связанные с моим погребением или кремацией, погасить за счет завещанного имущества после уплаты долговых обязательств.

Третье: завещаю пять тысяч и свою собаку Джека актеру и портье Рамону Гутиеррес-Наварро. Уверена, он будет так же добр к Рыжему, как когда-то был добр ко мне».

«Здорово, — с грустью подумала Эйдриен, — Рамон будет счастлив — и деньгам, и тому, что Никки сама решила подарить ему четвероногого питомца». Девушка продолжила чтение, удивляясь, что сестра вообще снизошла до формальностей и надумала написать завещание.

«Четвертое: завещаю своей любимой сестре по матери, Эйдриен Коуп, все радуги, которые она отыщет в моих мыслимых и немыслимых владениях.

Пятое: все оставшееся после уплаты долгов имущество должно быть поделено в равных частях между моей сестрой Эйдриен Коуп, Фондом помощи детям «Вера» и психиатром доктором Джеффри Дюраном, который помогал мне разобраться с секретами детства».

Эйдриен была потрясена.

— «Помогал разобраться с секретами детства…» — пробормотала она. — Какими еще секретами? Здорово же он помог: она так обезумела, что швырнула в ванну тот чертов обогреватель!

Выронив завещание, Эйдриен откинулась в кресле и разрыдалась.

В дверь тихо постучали, и заглянула Бетси.

— Что стряслось? Тебе помочь чем-нибудь?

— Мне надо отлучиться, — выпалила Эйдриен, схватила сумочку и вскочила с кресла. — Прикроешь?

— Но как же…

— Бетси, я ненадолго, — оборвала ее подруга и пулей вылетела за дверь.

Глава 9

В комнате для приема пациентов царил уют: на журнальном столике лежали журналы, стояли вода и чай со льдом. Хенрик де Гроот расслабленно сидел в кресле, и с первого взгляда могло показаться, что они с доктором ведут непринужденную беседу.

Дюран с недоумением рассматривал подставки, на которых стояли напитки, и силился припомнить, где он их приобрел и чем руководствовался при выборе.

Рядом на журнальном столике лежали сигареты и спички де Гроота. Доктор не позволял курить в помещении, и поэтому пепельница отсутствовала. Впрочем, из сочувствия голландцу, бывшему заядлым курильщиком, Дюран разрешал де Грооту держать сигареты в руках. Пациент постоянно теребил их, то и дело вытягивал сигарету из пачки, постукивал ее концом о стол, поглаживал ее по всей длине и брал в губы, представляя, что курит.

«Сосредоточься», — сказал себе Дюран. Этой темой они занимались уже давно, и все-таки требовалось быть настороже.

Сейчас голландец находился под гипнозом, что выдавал, пожалуй, только его взгляд: веки полуприкрыты, а глаза смотрят в пустоту, куда-то далеко за спину Дюрана, мимо дипломов, мимо стены.

Де Гроот молчал довольно долго, будто ожидая подсказки доктора.

— Ты в машине? — предположил тот.

— Да. В салоне темно, и на улице тоже. Бывают такие ночи, когда небо застлано тучами и воздух сырой. Будет дождь.

Доктор склонился вперед и поймал себя на том, что с любопытством разглядывает жесткую светлую щетину, покрывавшую лицо голландца.

— Да, будет дождь, — повторил де Гроот.

Врач подался назад — теперь он уловил легкий запах, исходящий от волос клиента, и гадал, чем тот пользуется: гелем или муссом? «Сконцентрируйся», — напомнил себе Дюран.

Пациент остановился.

— Ты видишь свет фар? — подсказал доктор.

Голландец отвел взгляд в сторону и прищурился, точно ему в лицо направили яркий луч.

— Сначала я думал, что по встречной полосе кто-то едет с дальним светом. Я тогда еще сказал вслух: «Черт, он что, слепой?»

— Нет, — возразил Дюран. — Так сказал не ты, а водитель. Насколько я помню, тогда за рулем сидел твой отец, верно?

— Да-да, точно, отец находился за рулем. Я отвернулся от фар, но они не исчезли. Свет исходил будто изнутри, точно у меня в груди был прожектор.

— Хорошо, продолжай.

— Потом свет стал поднимать меня, а когда я оказался наверху, в меня начали что-то вставлять. — Де Грооту стало неуютно, и он поерзал в кресле.

— Что это было?

Лицо голландца исказилось от боли.

— Червя, чтобы он мной командовал.

Дюран откинулся в кресле и улыбнулся, в очередной раз поймав себя на мысли, что внедрение Червя в систему иллюзий голландца его в некотором роде радует. Не находя этому объяснения, доктор лишь снова напомнил себе, что он врач и должен соблюдать профессиональную дистанцию от пациента: не выказывать ни разочарования, ни удовлетворения, соблюдать полную нейтральность.

Однако самое досадное было не это — Дюрана не оставляло впечатление, что все это он уже видел в «Секретных материалах».

Хенрик беспокойно поерзал в кресле, и лицо его стало настолько жалобным, насколько это возможно, учитывая, что мимика у людей под гипнозом не слишком выразительна.

— Хенрик, кто мучает тебя? — спросил психотерапевт, но вдруг зазвонил домофон, и глаза голландца округлились от ужаса.

— Они пришли за мной! — прошептал он. — Не открывайте!

Нежданный посетитель на сдавался: за долгим, противным, как скрежет, звонком последовала череда отрывистых стаккато. За минуту доктор успокоил разволновавшегося пациента, но и шум скоро прекратился. Впрочем, теперь настроение Дюрана безнадежно испортилось, и, хотя завершать сеанс было еще рано, он начал выводить голландца из транса. Теперь кто-то начал настойчиво трезвонить у двери: «Дзы-ы-ынь, дзынь, дзынь».

— Черт побери, — пробормотал доктор и вскочил на ноги. — Ну, если не случилось ЧП, я им задам.

Мгновение спустя он уже стоял у двери и смотрел в глазок. Дюран мог бы поклясться, что перед ним стоит пропадающая с прошлой недели пациентка. Не задумываясь, он открыл дверь, и в квартиру ворвалась молодая женщина, в целом очень походившая на Нико. Только ее светлые волосы казались чуть темнее платиновой копны Николь. Нежданная гостья пребывала в крайне возбужденном состоянии, если не сказать ярости: она толкнула обеими руками потрясенного врача — да так, что тот попятился назад, запнулся и чуть не упал.

— Ах ты, мерзавец! — взвизгнула женщина, совершенно серьезно намереваясь ударить хозяина квартиры. — Ты убил ее!

Взбешенная фурия наступала на Дюрана с неожиданным напором, вынуждая доктора отступать, и тот инстинктивно поднял руки в жесте капитуляции.

— Стойте! О чем вы таком говорите? — возмутился он.

Блондинка остановилась, хмуро посмотрела на недоумевающего врача и отвернулась — создавалось впечатление, что она пытается совладать с собственной яростью. Женщину переполняли эмоции. Дюран заметил, как вздымается ее грудь, пока та в упор смотрела на стену, увешанную дипломами в рамках. Наконец незваная гостья вновь обратила на него взгляд — и психотерапевт понял, что гнев ее нисколько не ослабел.

— О Никки! — бросила она ему в лицо.

— Вы говорите о… Нико?

— Никки, Нико — какая разница!

— Где она? — спросил Дюран. — Я не видел ее уже… И кстати, кто вы?

Вопрос явно привел ее в бешенство.

— Ах, кто я?! Я — ее сестра. И я позабочусь о том, чтобы ты прикрыл свое дельце, шарлатан!

Дюран поразился враждебности, с какой говорила с ним посетительница — от нее просто веяло ненавистью.

— Сестра? — переспросил врач и запоздало понял, как нелепо звучат его слова.

— Да, я сестра Нико, Эйдриен.

Вспышкой озарения до Дюрана донеслись слова Никки: «Эйдриен тогда было всего пять». Он смягчился. Хотя психиатр никогда и не верил, что рассказы пациентки о сатанистах-насильниках основаны на реальных событиях, он решил, что девочкой она все-таки подверглась какой-то разновидности насилия. А как правило, если один из детей стал жертвой жестокости, то и другим редко удается избежать подобной участи. Выходит, на долю стоящей перед ним женщины тоже выпало немало лишений: неизвестный отец, мать-наркоманка, суровая школа воспитания в чужой семье.

— Послушайте, — сказал он, протягивая руку, — Нико рассказывала, через что вам довелось пройти.

— Она ничего не рассказывала. Вы сами внушили ей это. Все — ложь! — С возгласом отвращения Эйдриен покачала головой, развернулась и зашагала к двери. — Мне просто хотелось взглянуть на человека, который довел ее до самоубийства, — сказала она, — потому что в следующий раз мы увидимся в суде.

Эйдриен положила руку на круглую ручку двери и собиралась уйти, когда Дюран остановил ее:

— Стойте, подождите. Что вы сказали про Нико?

Посетительница взглянула на психиатра так, точно перед ней стояло каменное изваяние.

— Она покончила с собой.

С таким же успехом она могла бы дать ему пощечину: на мгновение Дюран лишился дара речи, а когда совладал с голосом, начал бормотать какую-то бессмыслицу:

— Но… зачем? Она же добилась такого прогресса.

— Вот именно! — рявкнула Эйдриен. — Она «добилась такого прогресса», что в пятницу ее кремируют.

Ей захотелось со всего размаху ударить врача, но в нынешнем состоянии она смогла лишь слабо толкнуть его левой рукой. Впрочем, Дюрану хватило и этого: он покачнулся и отступил.

Было так горько и обидно, что она едва не расплакалась.

— Вы специально это сделали? Из-за денег?

— О чем вы говорите? — не понял Дюран.

Эйдриен не успела ответить — в дверном проеме показался де Гроот.

— Что происходит? — громко проговорил могучий голландец. — Доктор Дюран, кто это? — Сейчас он напоминал пробудившегося после укола транквилизатора тигра: зачарованного, но от того не менее опасного.

Эйдриен устремила на него жгучий ненавидящий взгляд и крикнула:

— Проснись! И если у тебя проблемы, не рассчитывай, что тебе здесь помогут. — Резко развернулась и вышла. Дверь с грохотом захлопнулась, и де Гроот вздрогнул от неожиданности.

Дюран был потрясен. Он оказался не в силах сойти с места и только покачивался на ногах. Наконец стены дрогнули и вернулись в фокус. Рядом стоял Хенрик — таким Дюран его еще не видел: голландец весь обратился в слух и слегка покачивался на носках, а затем медленно повернулся, посмотрел по сторонам и втянул носом воздух:

— Здесь был Червь.

Глава 10

Неожиданно Дюрана стали преследовать встречи выпускников: на кабельном телевидении Эйч-би-оу[10], на Си-би-эс[11] и еще на паре его любимых каналов, вещавших днем и в ночное время. Все ездили на встречи — и Дюран не стал исключением. Приглашение лежало тут же, на холодильнике.

Подобные встречи относились к мероприятиям, которые Дюран, будучи психотерапевтом, просто не имел права пропускать. По роду своей профессиональной деятельности он помогал клиентам примиряться с прошлым и беспрестанно подчеркивал, что движение вперед невозможно, если не собрать в единое целое опыт прошлых лет.

Впрочем, сам он пользовался этим советом лишь с переменным успехом. Дело в том, что его выпускные классы школы походили на приятную интерлюдию — спокойное, ничем не примечательное время. Джефф принадлежал к тем парням, кто «забивает командные очки» не только в баскетболе, но и на «академических» площадках.

Так почему бы не пойти? Убить двух зайцев одним махом. Во-первых, повод выбраться из квартиры — хотя подобная прогулка, несомненно, окажется сопряжена с определенным беспокойством. Тем не менее это единственный способ справиться с проблемой — перед фобиями, как и перед школьными задирами, нельзя робеть, иначе они превратят твою жизнь в ад.

Второе: если он пойдет на встречу одноклассников, то сможет решить кое-какие проблемы с памятью. Одно дело — забыть Банни, как там ее фамилия, — такое случается со всеми. А другое… Временами Дюрану казалось, что его воспоминания «передержаны», точно фотографии, слишком долго пролежавшие в ванночке с проявителем.

Засвистел чайник, и Дюран заторопился на кухню выпить чашку кофе. В коридоре он уронил взгляд на тумбочку у стены, где в толстых серебряных рамах стояли фотографии его родителей.

Отца сняли крупным планом, только лицо. Он невозмутимо смотрел в камеру и улыбался, как умеют улыбаться только уверенные в себе люди. Мать Дюрана выглядела гораздо моложе отца — вероятно, из-за того, что фотографии сделали с интервалом в несколько лет. Молодая женщина не просто улыбалась — она хохотала, сидя на перилах террасы в их пляжном домике в Делавэре, чуть откинув назад голову. Разомкнутые губы обнажали белые зубки, а глаза искрились от счастья.

Желая понять собственные чувства, Дюран подошел к фотографии, взял ее в руки и стал придирчиво рассматривать снимок: темные распущенные локоны матери, изящный изгиб бровей, платье по старой моде с квадратным вырезом. «Что я чувствовал, когда она держала меня на руках?» — задавался он вопросом.

Ответ не замедлил явиться: «Ничего». Казалось, еще довольно долго Джефф смотрел на лицо матери и безрезультатно ждал хоть какого-нибудь отзвука в душе, где царила полная пустота. А это, как прекрасно знал сам психиатр, было одним из симптомов диссоциативного расстройства психики.

Может, его настолько потрясла трагическая гибель родителей, что он потерял связь со своим прошлым? Да, случилась страшная история: они отдыхали в Нантакете в коттедже одного друга, из-за какой-то неисправности в обогревателе в доме незаметно скопился угарный газ — и родителей не стало.

Их смерть обрушилась на Джеффа неожиданно, смяв его, точно лавина, — очевидно, от этого потрясения Дюран так до конца и не оправился. После похорон ему должно было стать легче. Но к сожалению, не стало. По правде говоря, он и службу-то едва помнил, хотя это случилось всего семь или шесть лет назад. Мысль о похоронах родителей рождала в памяти лишь образы общего характера, точно в фильме, скудные, как сценарий. «Сцена. Дождливый день. Оплакивают покойных…» Дюран не мог вспомнить ни одной реалистичной детали. Он не знал, кто присутствовал на похоронах — кроме «плакальщиков». Должно быть, Джефф горевал. Наверное, был убит горем. И все-таки…

Дюран поставил фотографию на тумбочку и направился в кухню, где пронзительный свист чайника успел перейти в утомленные завывания. Джефф задавался вопросом: о чем говорит тот факт, что он не может вспомнить похорон собственных родителей? Или еще хуже — если говорить начистоту, то и родителей своих он тоже как следует не помнит. Правильнее сказать, что Джеффри знает, как они выглядели, что говорили и делали. Но эти воспоминания по эмоциональной насыщенности можно сравнить разве что с делением столбиком, а это — Дюран знал как врач — очень нехороший признак.

А с другой стороны, что такое память? Возня плавающих в аминокислотах нейронов.

Сняв чайник с огня, доктор решил, что пора навести в собственной жизни порядок: выяснить побольше о себе и своем прошлом. Для этого же не придумаешь ничего лучше, чем встреча выпускников.

И вот наступил «День икс». Джефф не находил себе места от волнения. Он принял успокаивающее, но опасался, что этого недостаточно, а потому выпил еще таблетку «Юнисома» — снотворного, отпускающегося в аптеках без рецепта.

Стояла по-осеннему приятная солнечная погода, бездонное синее небо над головой пересекал кристально чистый след самолета.

Такси, вызванное по телефону, пришло вовремя. Забравшись на заднее сиденье, Дюран заметил над зеркалом заднего обзора пару флагов Сальвадора и не задумываясь сказал шоферу по-испански, куда ехать. (А ведь Джефф уже почти забыл, что знает этот язык…) Водитель озарил его улыбкой, обнажив два передних зуба с серебряными коронками.

— В школу квакеров? Я туда еще ни разу не возил, но знаю, где это находится — чуть севернее собора. Челси Клинтон там училась, верно? Потом она в Калифорнию уехала.

Дюран кивнул. По радио шла передача клуба по интересам «Буэна Виста», врач откинулся в кресле, закрыл глаза и подумал: «Все пройдет отлично». Так и случилось, если не считать пробок на дороге: Висконсин-авеню забили грузовики, легковушки разворачивались в обратную сторону, сопровождаемые какофонией гудков, стадом перепуганных овечек толпились на краю тротуара пешеходы, а таксист верещал при каждом несостоявшемся столкновении, точно загоняющий быка ковбой.

Банкетный стол, накрытый в Художественном центре «Когод», обслуживала троица дружелюбных представительниц выпуска — по одной из каждого класса. Дюран не узнал их, но у каждой на блузке висела ламинированная полоска бумаги, где в красной рамке значилось имя. Джефф поприветствовал женщину у столика в фойе, казавшуюся его ровесницей, нацарапал свою фамилию на карточке с надписью «Выпускник-86», сорвал защитную пленку и пришлепнул к лацкану пиджака.

Пройдя к столам с бумажной посудой, он налил в чашку на четыре пальца сильно разведенного пунша, откусил печенье с шоколадной стружкой и посмотрел на план мероприятий. В два часа — футбольный матч между спортивными командами разных школ, в четыре — американский футбол между выпускниками и учащимися, затем «Встреча почета», коллективная фотография и семинары на различные темы. В шесть — легкая трапеза а-ля фуршет.

Поболтав с бодрым выпускником 56-го года, Дюран постепенно отошел к задней части здания, где на улице располагались спортплощадки. Футбольный матч «Сидвелл против показательной школы для глухих» был уже в самом разгаре. День выдался ясный, и стояла прекрасная погода — как раз для подобных зрелищ. С запада порывами задувал легкий ветер, деревья пылали разноцветной листвой на фоне агатово-синего неба, а на склоне холма расположились приветливые, стильно одетые люди, которые отдыхали, наблюдая за игрой. На Джеффа нашло радостное возбуждение. «Разгромим глухих», — подумал он, посмеиваясь про себя, и стал оглядываться в поисках старых приятелей.

Согласно табло глухие шли впереди на пару очков, но это не слишком его взволновало. У него было отличное настроение, а уж если начистоту, так Сидвелл никогда не блистал в футболе. Прислонившись к стволу высоченного каштана, Джеффри потягивал пунш и радовался типично американскому дню. «Да, совсем неплохо бывать на людях».

В конце периода игроки с болтающимися на шеях защитными масками потрусили к скамьям. Дюран грелся в лучах солнца и наблюдал, как один за другим кружатся, опадая на сочный зеленый газон, листья невероятных окрасок. Его охватил прилив радости: казалось, он принадлежит к кругу собравшихся здесь людей, и это место для него свое. И хотя сам он здесь скорее наблюдатель и не принимает участия в дружеских объятиях и счастливых возгласах узнавших друг друга однокашников, все с ним достаточно дружелюбны и на его долю выпало немало улыбок.

Ему нравилось чувствовать себя причастным, ощущать себя связанным с другими, принадлежать к их числу.

Раздался свисток, и футболисты вернулись на поле» где заняли позиции: бордовые против синих.

Студенты показательной школы, будучи глухи, не могли слышать ни счета ведущего игрока, ни свистка судьи. Поэтому специально для них на поле установили огромный барабан, вибрацию которого они каким-то образом улавливали. Дюран давно заметил гигантский бочонок, напоминающий барабан из походного оркестра, но казался слишком большим, чтобы кто-то решился играть на нем. Седовласый человек в бирюзовом тренировочном костюме встал на изготовку возле инструмента и воздел к небу деревянный молот, рабочая часть которого размером походила на грейпфрут.

Ведущий игрок глухих повернулся вокруг своей оси, указывая игрокам комбинацию. Те заняли позицию в три очка и стали наготове. Человек у барабана взмахнул молотом, и мир дрогнул. Сколь бы сильно ни были собравшиеся поглощены своими делами — кто-то читал назидание ребенку, кто-то говорил по сотовому телефону, — в этот момент аудитория единым существом обратилась к полю. Звук был громоподобный, раздался всесотрясающий гул. Дрожь пронзила Дюрана, метнувшись от стоп к мозгу, где отозвалась многократным эхом, точно камертон, по которому ударили молотком.

Противники кинулись друг на друга с взрывной мощью, зрители смеялись и подбадривали игроков — все, кроме Джеффа, у которого словно земля из-под ног ушла. По какой-то причине звуковая волна ударила его по нервам точно плетью, и в кровь хлынула волна адреналина. Он бросился к ближайшей двери, хотя и понимал, насколько нелепо его поведение: это же барабан, а не землетрясение. Однако от здравых мыслей пульс не замедлился, и сердце колотилось с бешеной скоростью.

Точно во сне нащупав дверь-сетку в «Цартман-Хаус», Дюран рванул ее на себя, чуть не сорвав с петель, нырнул в помещение и, дрожащий, повалился в черничного цвета кресло с подголовником.

«Господи Боже, — подумал он, — что происходит? Что на меня нашло?»

Судорожно хватая ртом воздух, психиатр закрыл глаза и начал выполнять упражнение на релаксацию. Прием очень скоро подействовал: через пару минут дыхание почти выровнялось.

Беглец неторопливо огляделся. «Цартман» был самым старым и наиболее типичным зданием Сидвеллской школы. Непритязательный каменный дом, в котором когда-то размещалось все учебное заведение, теперь служил административным корпусом.

Осмотревшись, Джефф понял, что находится в большом просторном зале с бронзовыми лампами, антикварными вещицами и холстами. Неожиданно из-за открытой двери послышались женские голоса, которые по мере приближения становились все громче. Дюран переместился в кресле, будто собирался встать и поздороваться, но передумал. Он пока не доверял своим ногам.

Сетчатая дверь захлопнулась, и одна из собеседниц сказала:

— И еще он кусается, как маленький людоедик!

Ее спутница засмеялась:

— Я ему говорю, что, если так будет продолжаться, грудь он больше не получит. Но что с него взять — ему всего восемь месяцев, угроз малыш не понимает. И, сказать по правде, — она вздохнула, — я и сама пока не готова отнимать его.

Из-за подголовника кресла женщин не было видно даже боковым зрением, но не слышать их Дюран не мог. Правда, теперь ему показалось неловко выдать свое присутствие.

— Как я тебя понимаю. Мне никто раньше не говорил, что это будет так… Чувственно, что ли.

— Точно! И еще…

Одна из подруг пронзительно взвизгнула, заметив, что в комнате они находятся не одни. Мгновением позже Дюран стоял на ногах и виновато улыбался:

— Простите ради Бога! Я, наверное, заснул. Надеюсь, вы не испугались? Меня зовут Джефф Дюран. — Он быстро протянул руку попавшей в переплет блондинке, на нагрудном значке которой значилось «Белинда Картер, 86» — год его выпуска.

— Простите за сцену, — выпалила она, присмотревшись к карточке на лацкане его пиджака. — Господи, как неожиданно вы появились, Джеффри Дюран. — И тут же, не сбиваясь с ритма, добавила: — Что ж, приятно встретиться после стольких лет.

Белинда Картер просияла, рассмотрев собеседника, и вперед выступила ее спутница, хорошенькая брюнетка. Дюран прочел ее имя: «Джуди Бинней».

— Простите, что вторглись в ваше уединение, — стеснительно проговорила та. — Думаю, нас с вами просто посетила одна и та же мысль. — Джуди склонила голову набок и стала рассматривать Дюрана. — А вы, наверное, были тихоней в старших классах, — предположила она, и ее губы изогнулись в кокетливой улыбке.

Дюран пожал плечами:

— Ну…

— Просто я вас не помню, — объяснила представительница его выпуска. — Хотя, на мой взгляд, должна бы.

— Не думаю, что я тогда был столь же незаметен, как сейчас, — отшутился Дюран. — Видимо, задремал.

— И проснулись от наших с Джуди разговоров о грудном вскармливании!

— Нет, скорее, от вскрика.

Собеседники обратили неловкость в шутку и следующие несколько минут болтали о странностях подобных мероприятий, придя к общему мнению, что четырнадцать лет — срок немалый. Джуди сообщила, что мало с кем поддерживает отношения из одноклассников, хотя школа вроде бы не слишком большая, а юность бурная.

— Это Вашингтон. Здесь все скоротечно: приехал — уехал, — пояснила Белинда. — Да и мне уже пора. — Она поцеловала Джуди и похлопала Дюрана по руке. — До встречи.

— Невероятно, но я не помню вашего лица, — сказал Дюран бывшей однокласснице, когда Белинда ушла. — То есть вы из тех, кто поздно расцветает.

— Правда? Вы так считаете? Я наконец-то расцвела? Погодите, я сообщу радостную весть мистеру М. Он так долго этого ждал.

Дюран решил, что она говорит о муже, но Джуди, как выяснилось, имела в виду своего наставника, неисправимо искреннего Нубаро Муссурлиана. Увидев старика сквозь сетку двери, женщина потянула собеседника на улицу, чтобы он поведал бывшему куратору о новообретенной цветистости его бывшей подопечной. Тот засмеялся и пожал Дюрану руку, полюбопытствовав, как у него дела.

— Спасибо, неплохо. Не жалуюсь.

— У меня совсем вылетело из головы, — сказал мистер М., — не напомните, где вы учились?

— В Брауне, — подсказал Дюран.

Мистер М. кивнул:

— Ах да, конечно.

— А потом уехал в Мэдисон, поступил в Висконсинский университет.

— Думаю, в этом есть и моя заслуга: я всегда был высокого мнения о Висконсине. Экономику изучали?

Джефф покачал головой:

— Клиническую психологию.

— Что ж, — улыбнулся мистер М., — для этого и нужны встречи однокашников: держать друг друга в курсе событий.

Остаток дня прошел в приятном ничегонеделании. На «Встрече почета» выпускники разных лет вставали с мест и делились своими мыслями на темы столь несоизмеримые, как проект генома человека, ответственность по отношению к своему сексуальному партнеру и попытки искоренить паразитирующий бильгарциоз в Египте.

Фотосъемка выпускников всех трех классов прошла быстро и профессионально. Деловитый фотограф удачно манипулировал сценками, и афроамериканцы не кучковались отдельными группками, как частенько происходит, а казались рассеянными в общей массе людей.

При встрече Дюран не узнал Банни — до развязной блондинки, что представилась ему после телефонного разговора, ей оказалось далеко. Банни Винкельман оказалась одной из наиболее хищных женщин, каких доводилось встречать Дюрану: на вытянутом лисьем лице сверкали острые желтые клыки.

— Дже-ефф! — воскликнула Банни и, подхватив его под руку, потащила от одной компании к другой. — Помните Джеффа Дюрана?! Вот он!

А затем ему пылко трясли руку, дружески похлопывали по плечу и чмокали в щеку.

— Здесь есть кто-нибудь из нашей баскетбольной команды?

— Не помню, кто играл в баскетбол, Джефф. Господи! Разве что Адам Бауман. Ну конечно, он здесь. — Лицо Банни просветлело, и с пылом знатока она поведала: — Ты слышал, Адаму ампутировали ногу — рак, представляешь?

Дюран покачал головой:

— Какое несчастье!

Спутница согласно кивнула.

— Думаю, ему сейчас нелегко. — Банни приподняла бровь. — Пришлось отказаться от поездки на Олимпиаду.

На стенах кафетерия, где проводился банкет, висели снимки из ежегодных журналов присутствующих классов. Дюран рассматривал фото школьной баскетбольной команды восемьдесят шестого, где были все присутствующие, кроме него самого (тогда ему как раз нездоровилось: острый фарингит или что-то наподобие).

Под баскетбольным щитом в новом гимнастическом зале, под свисающими с потолка знаменами славных дней, стояли парни его выпуска: Сидро, Зальцберг, Вагнер, Макри и Ла Браска. И наконец, сам Адам Бауман с мячом. Вскоре после того, как сделали этот снимок, чернокожему спортсмену посчастливилось получить стипендию, по которой он отправился учиться в университет Райса.

В кафетерии Дюран выпил бокал вина и, заметив в дальнем конце комнаты угольно-черного гиганта, который по всем признакам был Адамом Бауманом, стал пробираться среди собравшихся гостей к старинному приятелю.

— Здравствуй, — сказал Джефф, протягивая руку.

Бауман уставился на его нагрудный значок.

— Джефф! Рад тебя видеть, старина! — Яростное рукопожатие. — Эй, Рон, смотри-ка, кто пожаловал — Джефф Дюран!

Еще одно мужественное приветствие и краткий обмен любезностями. Затем Рон Макри вернул свое внимание оставленной на миг блондинке, державшей его под локоток, а Бауман продолжил прерванный разговор с мистером М. Судя по всему, они обсуждали искусство выступления перед аудиторией. Через пару минут с чувством смутного разочарования в душе Дюран затерялся в толпе. Не то чтобы с ним нелюбезно обошлись, просто он ожидал другого. Духа товарищества? Наверное.

Пытаясь избавиться от неприятного осадка на душе, Джефф уселся рядом с Джуди, которая устроилась за банкетным столом. Соседка весь вечер флиртовала с ним и пила довольно много вина. Скоро подали кофе, и настал черед благостно коротких речей, напоминаний о предстоящих мероприятиях, в том числе и об осеннем сборе пожертвований под лозунгом «Квакеры, объединяйтесь!».

Наконец Джефф вышел в фойе «Цартман-Хаус», где стал ждать такси. Рядом пристроилась Джуди Бинней — она смотрела в окно и ждала, когда за ней приедет муж. За окнами барабанил дождь, и сильно подвыпившая однокашница шепнула Дюрану на ушко — не хочет ли он попробовать чуть-чуть грудного молока? Затем в поле зрения показался «БМВ» ее супруга, она рассмеялась, обратив предложение в шутку, чмокнула Дюрана в щечку и пообещала непременно быть на встрече в две тысячи пятом.

Пять минут спустя доктор уже сидел в такси, а за окнами проплывал лоснящийся от дождя город. Габаритные огни едущих впереди машин отбрасывали на мокрый асфальт блики, а вокруг уличных фонарей роились, точно стайка пчел, дождевые капли. Дюран откинулся на спинку сиденья: чувствовал он себя неважно. Встреча не принесла желанной уверенности, а происшествие с барабаном так и вовсе наводило на невеселые мысли. Одним словом, попытка воссоединиться с прошлым потерпела неудачу. И несмотря на то что на встрече с ним были любезны и приветливы, его самого не тронуло ни мероприятие, ни его участники. Так, наверное, чувствует себя дальний родственник из глубинки, которого хозяин дома пригласил на пикник с друзьями: чужой в посторонней компании. Те, кого он встретил, казались ему смутно знакомыми, но воспоминания о них расплывались, так же как и мутные ореолы вокруг фонарей над головой.

Положа руку на сердце Дюран не узнал никого.

Глава 11

Эйдриен сидела за своим безнадежно заваленным письменным столом и зевала. Зевок расширялся и углублялся до тех пор, пока не стал болезненным, а слезы не выступили в уголках глаз. Боже, как она устала! Взяв из маленькой пластмассовой головы-тыквы конфетку в форме кукурузного зернышка, девушка откусила белый уголок, затем съела оранжевый слой и закончила желтым основанием. Может, от сладкого хоть немного взбодрится.

В деле «Амалджимейтид» настала пора снятия показаний под присягой, и обе стороны готовили своих свидетелей. К тому моменту Эйдриен знала об асфальте больше, чем ей когда-либо хотелось, — и все благодаря тому, что она десять дней подряд работала по пятнадцать часов в сутки, стараясь поспеть за всем, что подкидывал ей Кертис Слу.

Никки кремировали больше недели назад, а Эйдриен до сих пор не забрала прах. Из похоронного бюро звонили трижды: если она в ближайшее время не зайдет, проинформировал Барретт Альбион, введут плату за хранение.

Та мысль, что за прах сестры будет взиматься плата, казалась Эйдриен невыносимой. Словно речь шла не об умершем человеке, а об отбуксированном на штрафстоянку автомобиле. Придется доехать до «Альбиона» и забрать урну, и не позднее чем сегодня, хотя у них со Слу и существовали определенные планы на день. Необходимо подготовиться к допросу главного свидетеля, которого не терпелось вызвать обвиняющей стороне, и Слу хотел, чтобы Эйдриен присоединилась к нему на ленче. Что ж, придется как-нибудь обойтись без нее.

Эйс Джонсон — свидетель, о котором шла речь, — в свое время оставил подпись на некой служебной записке, чем и вызвал интерес суда. В документе оценивалась примерная стоимость материалов и затрат времени на строительство дороги, которую «Амалджимейтид» (с разрешения «Пейверз») собиралась возвести по заказу администрации округа Колумбия. К сожалению, на полях документа мистер Джонсон от руки написал: «Новая смесь?»

Это замечание теперь представляло собой проблему. Потому что как раз тогда, когда между фирмами-претендентками состоялся конкурс на строительство печально известной дороги, «Амалджимейтид» занималась разработкой новой асфальтовой смеси. В так называемый новый состав входил удешевленный асфальтовый цемент — черная клейкая субстанция, которая обеспечивала соединение ингредиентов. К несчастью, даже во внутренних отчетах фирмы говорилось, что смесь проявляет «тенденцию к разрушению под воздействием низких температур». Но что хуже всего, в то время когда «Амалджимейтид» получила заказ от округа, экспериментальная смесь не прошла всех испытаний и не была одобрена к использованию. Благодаря каракулям на полях служебной записки округ Колумбия получил серьезные основания для подозрений в добросовестности строителей.

Полное имя свидетеля было, каким бы невероятным это ни показалось, Адонис Экселланс, что звучало как «прекраснейший из Адонисов». Ему исполнилось тридцать семь, и он являлся одним из заместителей вице-президента компании. Эйдриен ожидала увидеть чернокожего человека, потому что, по ее собственным наблюдениям, большинство людей, обладающих звучными именами, принадлежали к афроамериканцам. На самом же деле Джонсон оказался крупным белым с бледной, как мел, кожей и голубыми, точно джинсы «Левис», глазами. Большие немодные очки сидели на испещренном оспинами лице. В шикарных апартаментах офиса Кертиса Слу свидетель чувствовал себя неуютно и казался сильно напуганным.

Допрос длился уже два часа, причем последние тридцать минут речь шла о вышеозначенной записке.

Примерно в 12.30 босс предложил Эйдриен сходить на ленч в «Оксидиан гриль». В ответ она изобразила сожаление и отказалась.

— Я не могу! Помните, я же отпрашивалась по делам?

И хотя Эйдриен заранее предупредила Слу о том, что ей придется пропустить ленч, глаза начальника округлились.

— По делам?

Девушка быстро поняла, что имел в виду босс: ему очень не хотелось обедать с Эйсом Джонсоном. Во всяком случае, одному. О чем им разговаривать за столом? Об асфальте?

— Я много работала в последнее время, у меня даже не оставалось времени на то, чтобы…

— Что ж, иди. Правда, мы с Эйсом крайне разочарованы.

Стало ясно, что ее «акции» в глазах начальства падают, но будь она проклята, если использует Никки в качестве оправдания. Поэтому Эйдриен пожала плечами, еще раз извинилась и оставила двух мужчин смотреть друг на друга в ожидании: Джонсон проголодался, а Слу обуял ужас.

Похоронное бюро «Альбион» находилось в Анакостии и значилось первым в долгом списке себе подобных. Поэтому на него и пал выбор Эйдриен, которая совсем не подозревала, как трудно туда добраться. Даже таксист заблудился. В зал совещаний юридической конторы помощница Слу вернулась лишь полтора часа спустя с обычным магазинным пакетом в руке, на дне которого лежала урна с прахом.

Слу взглянул на торопливо вошедшую Эйдриен, потом на ее ношу и приподнял брови: «Прошлась по магазинам?» Лицо девушки стало медленно заливаться краской.

Следующие три часа продолжалась работа со свидетелем. Из уст юристов ни разу не прозвучал вопрос, действительно ли «Амалджимейтид» строила пресловутую дорогу из новой смеси. Они лишь время от времени ненавязчиво удивлялись вслух: «Разве может человек помнить, о чем думал целых шесть лет назад?», «Возможно ли, что мистер Джонсон машинально рисовал что-то на полях или обдумывал другое важное дело?» Приблизительно в четыре пополудни на Эйса Джонсона снизошло озарение, и его глаза просияли.

— Знаете, — поведал он и с заговорщическим видом склонился над столом, — скажу честно, я не помню о чем, черт возьми, думал, когда писал это.

Слу улыбнулся.

Через пять минут после улыбки босса Эйдриен оказалась в своей конторке, а четыре часа спустя по-прежнему находилась там, уставшая и вконец измотанная. Прах сестры стоял возле машинки для уничтожения бумаг, под шляпной вешалкой, где уже приютилось пальто Эйдриен.

Она зевнула, отложила в сторону перечень вопросов, над которыми работала все это время, и достала ежедневник.

Осталось закончить комментарии к каждому из пунктов, распечатать файл и занести его в кабинет Слу, чтобы к завтрашнему утру документ лежал у него на столе, — и тогда домой. Кроме всего прочего, она наметила позвонить Рамону относительно Джека — портье обещал забрать пса в субботу. И тут Эйдриен внезапно осенило: собаку надо иногда выгуливать. Она тяжело вздохнула и собрала волю в кулак: придется звонить миссис Спиарз, другого выхода нет — уйти, не закончив с делами, она не может. Девушка взяла трубку и набрала номер.

— Здравствуйте, миссис Спиарз! — с преувеличенной радостью, растягивая слова, воскликнула Эйдриен — она выжимала из себя остатки сил. — Я из офиса звоню. У меня возникла одна крохотная проблемка. Вы не поможете? Нужно погулять с Джеком. — Девушка презирала себя за то, что приходится разыгрывать любезность. — О, вы спасительница, миссис Спиарз, просто не знаю, как вас благодарить. Вы ангел! Что вы, что вы, правда!

Положив трубку, она откинулась в кресле и покрутилась на нем из стороны в сторону. Когда ее глаза остановились на урне с прахом, Эйдриен в сотый раз напомнила себе придумать что-нибудь насчет останков Никки. Развеять над Потомаком, например. Однако где и как? Просто встать на мосту и вытряхнуть из урны? Или взять напрокат лодку?…

Вздохнув, она перешла к следующему пункту в перечне неотложных дел: «Дюран». Еще тот мерзавец…

Перевернула ручку и постучала ее концом об угол стола. Дюран. Угрозы Эйдриен закончились ничем. Кроме как ворваться в кабинет и устроить психиатру скандал, она ни на что не оказалась способна — нет времени.

Девушка как раз размышляла об участи Дюрана, когда в гости зашла Бетси. Подруга прихватила с собой с полдюжины коробочек из «Тести-Тай» — тайваньской вкуснятины. Эйдриен сгребла палочками горстку лапши с зеленым карри и заметила, что обязательно распнет «мозгоправа», который сгубил ее сестру.

— Ага, наверное, — сказала Бетси.

— «Наверное»? После того как он окончательно задурил ей голову? Готова поспорить, жалобщики за ним толпами ходят.

— Думаешь?

— Даже не сомневаюсь, — ответила Эйдриен. — И если выяснится, что я права, в порошок его сотру. Он у меня по миру пойдет! Клянусь. Может, Никки и была чуть-чуть со странностями…

— Хм… Скаут, ты ли это говоришь? «Никки была чуть-чуть со странностями».

— Ну хорошо, она была совсем чокнутой. Только из-за всех этих баек о приставаниях к маленькой девочке она покончила с собой. А история абсолютно ничего общего не имела с действительностью.

— Ты уверена, что это не несчастный случай?

Эйдриен кивнула.

— Я поняла по завещанию — Никки оставила его вместо прощальной записки. Дюран сам изобрел эту гнусную историю и заставил пациентку поверить. А в завещании, между прочим, упоминается его имя.

Бетси с болезненной сосредоточенностью посмотрела на подругу.

— Сестра ни о чем другом и говорить не могла. — Эйдриен воткнула палочки в коробку «Пэд-Тай», придирчиво пожевала лакомство и повела плечом. — У меня вкуснее.

— И что ты намереваешься предпринять?

— Выведу его на чистую воду.

— Каким образом?

— Понятия не имею. С собакой-то погулять времени не хватает.

— Тогда пусть им займутся власти.

Эйдриен ехидно улыбнулась:

— Я тут на днях позвонила в Совет медицины — главный орган, выдающий лицензии на психиатрическую практику. И знаешь, что мне сказали? Что я должна проявлять осмотрительность — так и сказали, «проявлять осмотрительность», — подавая жалобу на врача и обвиняя его в недостаточной компетенции и преступной халатности, повлекшей за собой нежелательные последствия в области лечения душевнобольных.

Бетси выкатила глаза.

— То есть решили просветить меня в плане закона! — воскликнула Эйдриен, скрежеща зубами.

Палочки для еды доставили очередную порцию «Пэд-Тай» ко рту Бетси, а Эйдриен тем временем возобновила атаку на лапшу с карри. И тут Бетси подкинула свежую идейку:

— А почему бы тебе не нанять Эдди Ваниллу?

Эйдриен нахмурилась и исподлобья взглянула на подругу.

— Ведь он как раз этим и занимается, — пояснила Бетси, — в своем деле настоящий спец.

Эйдриен задумчиво покачала головой:

— Спец-то он спец, да только мне не по карману. Вот сколько он, по-твоему, берет? Пятьдесят долларов в час?

— У тебя же есть деньги сестры, ты распоряжаешься имуществом, не забывай. Я считаю, что в такой ситуации, как сейчас, ты имеешь полное право нанять детектива.

А ведь такая мысль даже не приходила Эйдриен в голову. Бедность настолько укоренилась в ее психике, что девушка не считала возможным платить другим за то, что в состоянии сделать сама, пусть на это и нет времени.

— Интересная мысль, — согласилась она.

Эдди Бонилла, известный под именем Эдди Ванилла, был отставным военным, который провел большую часть своей жизни, работая на разведку Великобритании. Несколько лет назад он получил лицензию частного детектива и занялся практикой в округе Колумбия. В «желтых страницах» Эдди предлагал свои услуги под именем «Бонилла и компаньоны», причем, кто такие эти «компаньоны», для всех оставалось загадкой. Бонилла зарабатывал на жизнь, доставляя повестки в суд, разыскивая скрытые активы, собирая компромат на разводящихся супругов. Детектив расследовал истории компаний, планирующих слияние, и составлял на них досье. Общественное мнение сходилось на том, что он незаменим, когда требуется отыскать упорно уклоняющегося от вызова в суд свидетеля или досконально изучить чью-нибудь подноготную. Впрочем, было одно «но»: его методы выуживания информации считались подозрительными. Один из юристов фирмы, где работали Эйдриен и Бетси, называл детектива «Эдди Горилла» — впрочем, только за глаза.

«А ведь Бонилла как раз то, что нужно», — подумала Эйдриен. Кроме всего прочего, он работал по найму и жил на Парк-роуд, всего в квартале от дома, где на цокольном этаже размещалась ее квартирка. Эдди был старожилом района и завсегдатаем на собраниях комитета жильцов Маунт-Плезант. Специалист в вопросах обеспечения безопасности на улицах и сторонник жестких мер во всем, что касалось защиты частной собственности, Бонилла сыграл важную роль в организации уличных дежурств. «Моя бригада», — говаривал он, шествуя впереди отряда облаченных в оранжевые жилеты домовладельцев, вышедших на вечернее патрулирование.

— Будешь еще? — спросила Бетси, придвигая Эйдриен свою порцию. Та отрицательно покачала головой и предложила в ответ свою коробочку. Но подруга уже потеряла всякий интерес к пище. Она встала и отправила остатки тайваньского лакомства в корзину для канцелярского мусора.

— А теперь — на вахту, — проговорила Бетси, направляясь в сторону своей конторки.

Эйдриен откинулась на спинку кресла и съела еще несколько палочек карри. Она размышляла о том, хорошая ли это мысль — нанять Эдди Бониллу. Идея казалась ей все более привлекательной: каких-то неявных осложнений она не предвидела, а спускать Дюрану с рук его преступление Эйдриен не могла себе позволить. Небольшое расследование не повредит, а Бонилла — вариант что надо, лучше не придумаешь. Стиль у него, конечно, своеобразный, зато он настоящий профессионал. И хотя детектив очень занят — крутится как белка в колесе, расследуя каждый месяц по два-три претендента на слияние, — Эйдриен решила, что для нее Эдди отыщет время. У них успело завязаться нечто вроде дружбы… Не совсем, может, дружбы, но что-то подобное. Год назад, когда она только вселилась, Бонилла в сопровождении миссис Спиарз постучал в ее дверь. Домовладелица представила его:

— Эйдриен, знакомься, это мистер Бонилла.

Первое, что приходило в голову при виде Эдди, было: «Ну и типчик». Невысокий жилистый человек, разменявший пятый десяток, выглядел так, словно по-прежнему проживал в середине двадцатого столетия. Свои брюки защитного цвета он называл «китайками»; напомаженные волосы гладко зачесаны на сторону, на лоб ниспадал валик «помпадур»; на скулах красовались роскошные, как у Элвиса, баки. Но что самое любопытное — казалось, одежда ему маловата, несмотря на это, он выглядел далеко не толстым. Вещи сидели на нем, точно на подростке, недавно пережившем очередной скачок бурного роста.

— Эдди Бонилла, — представился он, заглядывая через плечо Эйдриен в квартиру. Затем его рука сделала резкий выпад вперед, и они обменялись рукопожатиями. — У меня принцип: лично наведываться ко всем вновь прибывшим.

— Приятно познакомиться, — проговорила Эйдриен.

— Заочно я вас уже знаю, вы работаете на «Слу-Холей», верно? Вас называют Скаут.

Девушка удивилась подобной осведомленности:

— Откуда вы знаете?

— Это моя обязанность, — ответил визитер и жеманно подмигнул, коротко хихикнув. Затем детектив рассказал Эйдриен, кто он и чем занимается. — Считайте меня одной из своих «полезных связей».

— Эйдриен, а почему тебя называют Скаут? — поинтересовалась домовладелица.

Той стало неловко.

— Не знаю, обычное прозвище.

Сыщик усмехнулся.

— Наша знакомая настоящая скромница, — сказал он. — Видите ли, юридическая фирма, где работает Эйдриен, в основном укомплектована выпускниками Джорджтауна. А там, насколько я слышал, преподавал один очень важный профессор — настоящий авторитет в своей области.

Эйдриен вспыхнула:

— Не думаю, что миссис Спиарз…

Но детектив поднял ладонь и выразительно посмотрел на Эйдриен:

— Позвольте договорить. Важный профессор преподавал… Вероятно, что-то наподобие «гражданских правонарушений». Я верно говорю?

Та вздохнула:

— Да.

— Однажды группа сплоховала, и профессор решил устроить нерадивым студентам кучу неприятностей. Потому что они не делали ни черта… Простите, скажем мягче, поленились приготовить урок. Все, кроме Скаута, которая всегда готова!

На лице миссис Спиарз замерло выражение неопределенности, будто она не знала: уже смеяться или еще рано.

— Не поняли? — спросил Бонилла. — «Всегда готова», как бойскаут, за исключением разве что…

Лицо миссис Спиарз озарилось улыбкой понимания.

— А-а-а, — протянула она.

— Естественно, прозвище прижилось. — Эдди с нежностью взглянул на Эйдриен. — Скаут.

Девушка покачала головой:

— Да, от вас и впрямь ничто не ускользнет.

Бонилла направил на нее палец и спустил воображаемый курок.

— Так что лучше верьте мне на слово.

Впоследствии Эйдриен пару раз ходила в патруль с его «бригадой», и у них завязалось нечто вроде дружбы. Эдди временами помогал миссис Спиарз с мелким ремонтом по дому, однажды подсобил Эйдриен пристроить щетки на ее древний «субару» — «джапмобиль», как он окрестил машину.

Итак, Эйдриен открыла «адресную книгу» в компьютере, отыскала номер Бониллы и оставила на автоответчике сообщение. И хотя детектив имел и пейджер, и мобильный телефон — Эдди ревностно следил за всеми новинками техники, — искать его по другим номерам она не стала. Бонилла славился тем, что всегда отвечал на звонки.

Прошло сорок пять минут, и раздался звонок.

— Что стряслось? — без долгих предисловий выпалил сыщик, будто считал, что его звонок — главное событие на повестке дня этой молодой особы.

— Я только хотела узнать… — начала Эйдриен, откладывая в сторону учебник по гражданскому строительству.

— Да, что?

— Я хотела спросить, не согласишься ли ты кое-что для меня сделать.

Короткая пауза. Затем:

— Что именно?

— Дело касается моей сестры.

— Ах да, я слышал, чертовски неприятно. Я собирался выразить свои соболезнования, но как-то не довелось. Так что тебя беспокоит? Завещание или…

— Нет, другое. Так, пара пустяков.

— А подробнее?

За те десять дней, что прошли с момента смерти Никки, Эйдриен тратила все свободное время, пытаясь привести в порядок дела сестры. И очень скоро выяснила, что большая часть денег где-то пропадает.

— Ты ведь занимаешься поиском активов и счетов, верно?

— Ну да, — подтвердил Бонилла. — Что-нибудь потеряла?

— Если честно, да. Примерно полмиллиона долларов.

— Ого.

— Сестра вляпалась в одну неприятную историю несколько лет назад в Германии, и ей заплатили, чтобы она помалкивала.

— И деньги бесследно исчезли?

— Я особенно-то не искала, но, в общем, да. Их нигде нет.

— А счета?

— Две тысячи на чековом депозите, тысяч пятнадцать на сберегательном счете — и только. Не исключено, что сестра еще куда-нибудь вкладывала деньги. К сожалению, я не представляю, с чего начать поиски.

— А почему ты так уверена, что у нее действительно было полмиллиона?

— По ее рассказам. К тому же сестра не работала, жила на эти деньги. Я подумала, что, может, они в акциях или страховке. А кроме того, Никки, вероятно, получала с них проценты. Ты можешь выяснить — куда она их вложила?

Бонилла прищелкнул языком.

— Сделаю.

— Замечательно.

— Ты упомянула о двух пустяках, так что второе?

Эйдриен заколебалась, наконец, отбросив сомнения, сказала:

— Другая проблема состоит в том, что я собираюсь подать в суд на ее психиатра.

Детектив хмыкнул не без скепсиса.

— Все проблемы возникли из-за его некомпетентности, — начала Эйдриен, но Бонилла ее прервал.

— Буду с тобой откровенен, Скаут: людям свойственно болезненно переживать потерю близкого человека, и порой каждый из нас склонен искать виноватого.

— Я не пытаюсь найти виноватого, Эдди. Этот психиатр довел ее до самоубийства.

— Хм, что-то не нравится мне это «довел».

— В тех воспоминаниях, которые якобы возвращались к Никки, не было ни доли правды — сплошная ложь. Я знаю наверняка, потому что и мне в них отводилась роль.

Эдди неодобрительно хмыкнул и поинтересовался:

— Какого рода воспоминания?

Эйдриен пыталась подобрать слова.

— Всякий бред.

— А подробнее?

Она тяжело вздохнула:

— Никки считала, что в детстве ее изнасиловали.

Детектив не ответил, и собеседница поняла, что он подбирает слова. Наконец Эдди отозвался:

— Что ж, такое случается даже в самых благополучных на первый взгляд семьях.

— Сатанисты, — лаконично пояснила она, и Бонилла решил уточнить:

— То есть капюшоны и все такое?

— Да. Капюшоны, свечи и не знаю что еще — какие-то козлиные головы.

— Боже правый.

— Никки считала, что и со мной все это происходило. Только уж поверь — о таком не забывают.

— Ты этого не помнишь?

— Нет, — ответила Эйдриен. — Не помню.

— И потому решила, что психиатр…

— Сам все придумал, — закончила мысль девушка.

— Хм, и для чего, по-твоему, ему это понадобилось?

— Не знаю, но факт остается фактом.

— Да, я уже слышал, — сказал Бонилла и добавил: — Я бы как-то понял, если бы ты избегала разговоров о таких вещах. Скажем, в случае, если бы тебя изнасиловал отец. Ты бы, вероятно, порядком комплексовала. Но не помнить — это уже другое. Насколько я знаю, люди обычно стараются забыть такие вещи, а не наоборот.

— Вот именно.

— Вопрос в следующем: зачем ему это понадобилось? В чем интерес врача?

— Ну, во-первых, Никки оставила ему деньги за помощь, представляешь? А во-вторых, я кое-что раскопала в Интернете. Существует целое движение, связанное с «привитыми» воспоминаниями. В нем участвуют главным образом родители и родственники якобы потерпевших, которые утверждают, что обвинения против них беспочвенны, что психотерапевт намеренно заставляет пациентов верить в придуманный им бред.

— Зачем?

— Потому что тогда у него появляется возможность лечить. Я хочу устроить для этого шулера показательный процесс.

— А я, по всей видимости, должен тебе помочь, так? Каким образом?

— Я хочу, чтобы ты выяснил об этом человеке все: есть ли на него жалобы, не испытывает ли он денежных затруднений, поинтересуйся его репутацией.

— Итак, самое основное: дипломы и кредитоспособность. Я правильно понял?

— Да.

Бонилла замолчал и по недолгому размышлению ответил:

— Я берусь, но только у меня один вопрос.

— Никки завещала мне некоторую сумму. Я могу взять оттуда.

— Это не главное.

— Нет же, я обязательно заплачу.

— Эйдриен, я о другом.

— Эдди, я настаиваю.

Бонилла выждал несколько секунд и сказал:

— Я собирался спросить, сколько ты планируешь потратить на расследование.

Та замялась, внезапно смутившись.

— В тысячу уложимся?

Бонилла рассмеялся.

— Я просто дурачусь! Возьму только на расходы. — Детектив оборвал запротестовавшую собеседницу: — Так что известно о клиенте?

Девушка рассказала то, что знала: имя, адрес, номер телефона.

— Номер карточки соцстрахования?

— Не в курсе, — ответила Эйдриен, — но я видела дипломы.

— Что ты видела?!

— Его дипломы.

— Ты додумалась пойти к нему?

— Угу, — печальный вздох на другом конце провода.

— Зачем? Чтобы дух из него вышибить?

— Да.

— Что ж, больше так не поступай.

— Не буду.

— Пообещай.

— Обещаю.

— Ну, смотри, — предостерег Бонилла. — Ладно, где учился наш ненаглядный?

— В Брауне. А потом защитил докторскую в Висконсине по специальности «клиническая психология».

— В каком году?

— Не помню.

— Не важно. — На линии стало на время тихо. Наконец Бонилла сказал: — Дай мне пару дней.

И повесил трубку.

Глава 12

Дюран ощутил напряжение в воздухе за миг до того, как раздался звонок, и подумал: «Телефон». Затем аппарат зазвонил — и доктор вздрогнул, сам того не ожидая. Хлопнув по кнопке «mute» на пульте — «немой просмотр», он поднял трубку.

— Мистер Дюран?

Голос принадлежал женщине, вежливый, официальный. Наверное, опять что-нибудь продают, хотя держит дистанцию — вряд ли.

— Да?

— Это Эйдриен Коуп.

«А— а… — Дюран сник и подумал: — Эта женщина себя не контролирует, не принимай близко к сердцу», — а сам ответил:

— Добрый день. — И затем, после короткой паузы: — Чем могу быть полезен?

— Я бы хотела зайти и поговорить, если не откажете в любезности.

В любезности? Он вспомнил, как эта фурия ворвалась в квартиру и раскричалась, когда де Гроот сидел в соседней комнате. «Ах ты, подлец! Ты ее убил!»

— Не знаю, — сказал Дюран. — Не думаю, что это хорошая мысль.

— Я всего на несколько минут, — пообещала та. — Мне бы хотелось поговорить о Никки.

Доктор внутренне содрогнулся.

— Просто не уверен, что мы чего-нибудь этим добьемся.

— Прошу вас. Я ненадолго, мне правда станет легче.

Психиатр задумался, тишина становилась напряженной. Может, она хочет извиниться за свое поведение или расспросить его о проблемах сестры? Если они переговорят, возможно, ее душевная рана заживет. «Тем, кто потерял близкого человека, — подумал Дюран, — всегда тяжело. Они склонны обвинять в трагедии себя и нуждаются в утешении».

— Всего на пару минут, — настаивала собеседница.

Врач тяжело вздохнул:

— Приходите.

— Замечательно. Когда вам удобнее? — Голос вновь звучал официально, с профессиональной деловитостью.

— Сейчас взгляну, — ответил Дюран и открыл ежедневник, где записывал время сеансов с клиентами. — Можно встретиться завтра днем. В два часа вас устроит?

В тот вечер он заказал на ужин пиццу с четырьмя видами сыра и артишоками, собираясь съесть ее во время документального фильма телесети Пи-би-эс о кубке Америки по парусному спорту.

Просматривая программу, Дюран чувствовал почти физическую общность с командой; он пригнул голову, когда парусник достиг буя и начал разворачиваться. Движения команды казались впечатляюще быстрыми и плавными на судне, которое так резко кренилось, что вода заливала корму.

Пицца лежала на тарелке нетронутой — регата захватила все внимание Дюрана. Брызги пены вздымались под выступающим носом судна, хлопали вялые паруса и тут же натягивались, когда яхта ловила ветер. Джеффа пронзило столь страстное желание быть там, что он не смог бы вымолвить ни слова, если бы с ним заговорили. Его наполняло какое-то особое чувство. К своему удивлению, психотерапевт обнаружил, что повторяет движения матросов, как бы предугадывая их. «Как собака, которая бегает во сне», — подумал он.

«Откуда берется столь странное чувство?» — удивлялся Джеффри. Все было так знакомо: плеск и журчание воды, движения команды, канаты, паруса, привкус соли и искристое небо. Дюран в точности знал, что делает команда и что сделает в следующий момент до того, как это на самом деле происходило. Он предвидел каждое перемещение галса, точный момент, когда менялась инерция корпуса, ветер наполнял паруса, и яхта бросалась вперед.

Джеффри не мог припомнить, чтобы он хоть раз ходил под парусом и, несмотря на это, ощущал себя бывалым матросом: информация хранилась в мозгу, как на жестком диске компьютера, и ошибка исключалась. Однако ничего конкретного он вспомнить не мог. Когда Дюран пытался выудить из памяти хоть единственный миг, проведенный в море, его разум сковывало так же крепко, как море держит корабль, поймавший ветер. Паруса натягивались, и лодка успокаивалась, плывя по ветру.

«Так и я, — думал Дюран. — Моя голова в кандалах». В такие минуты он вспоминал — то ли в шутку, то ли всерьез — о реинкарнации. Откуда, как не из прошлой жизни, пришли к нему навыки управления судном? «Переселение душ объяснило бы многое, — размышлял Дюран, — но не такое». Действительно, объяснить жизнь после смерти легко. Труднее дать ответ на незамысловатый, но опустошающий вопрос, который психиатр беспрестанно задавал себе: «Как случилось, что я так одинок на свете? Почему я даже не могу вспомнить — управлял ли яхтой и каково было в объятиях матери? Я словно черновой набросок самого себя…»

Махнув рукой на обманчивую «лестницу Иакова» собственной психики и невеселых мыслей, он переключил программу. По Эм-ти-ви показывали спортивную программу, да и клиентов в ближайшие пару часов он не ждал.

Когда на следующий день в дверях появилась сестра Нико, Дюран, к своему удивлению, заметил, что она не одна.

Рядом с ней, покачиваясь на каблуках, стоял невысокий человек в стиле ретро. Казалось, ему чуть больше или чуть меньше пятидесяти. Спутника Эйдриен Коуп отличали стриженные с лазерной точностью короткие баки и пронзительный взгляд бусинок-глаз. Даже не глядя на его руки, психотерапевт мог бы поручиться, что пальцы визитера желты от никотина.

— День добрый, — сказал Дюран, открыл дверь и отошел в сторону, пропуская посетителей.

Эйдриен удостоила его мимолетным взглядом и вошла вместе со следующим за ней по пятам спутником. Удивительно, как сильно она походила на Нико и в то же время… Две сестры — как Беляночка и Розочка, и Эйдриен, несомненно, отводилась роль первой. Когда Дюран видел свою пациентку в последний раз, она была в короткой юбочке и обтягивающем топе. Ее сестра — совсем другое дело. Она носила строгое зеленое платье до середины икр, мягкий воротник-хомут закрывал подбородок. Выглядело так, будто Нико решила поиграть в переодевание и изображала свою детсадовскую воспитательницу.

Дюран закрыл дверь, повернулся к гостям и с удивлением принял конверт, который протягивал ему мужчина.

— Что это?

— Исковое заявление, — ответил тот.

— Что?

— На вас подали в суд.

— В чем меня обвиняют?

Человек с бакенбардами усмехнулся и бросил косой взгляд на Эйдриен.

— А вы сами-то как думаете? — не без иронии поинтересовался он.

Дюран повернулся к Эйдриен, щеки которой моментально залились румянцем, хотя он не смог бы с уверенностью сказать, от чего именно: от смущения или переполнявшей ее ненависти.

— Я сужусь с вами, — сказала она.

— А в чем вы меня обвиняете? — поинтересовался Дюран.

— Я обвиняю вас в умышленном причинении эмоционального расстройства и мошенничестве. — Она кивком указала на конверт и пояснила: — Здесь жалоба и повестка явиться в суд. У вас есть двадцать дней на ответ.

— О, ради Бога! — воскликнул психотерапевт, не в силах поверить своим ушам.

— Это еще не все, — продолжала Эйдриен. — Мы были в полиции. Они хотят с вами побеседовать.

Доктор покачал головой:

— Послушайте, я знаю, что горе делает с людьми, но поймите, у вашей сестры были очень серьезные проблемы.

— Да. А теперь очень серьезные проблемы у вас, — отрезал мужчина с бакенбардами. — Или скоро возникнут, потому что вы попадете за решетку.

— Какая нелепость, — проговорил Дюран.

— Ничего подобного. Вы — мошенник, — заявила сестра покойной.

— И мы можем это доказать, — подтвердил ее спутник.

Дюран закрыл глаза, покачал головой и устремил взгляд на Эйдриен.

— Я сделал для вашей сестры все, что мог.

— Знаете, — вмешался спутник сестры Нико, — не исключено, что вы близки к истине, только это сейчас не важно. Вопрос стоит следующим образом: вы шарлатан и нарушили закон.

— Какой закон?

— Карандаш под рукой? Записывайте: Глава 33, Раздел 2, 3310 точка 1. Советую заглянуть.

— Куда заглянуть? — спросил Дюран.

— В Уголовный кодекс округа Колумбия. Вы практикуете в сфере здравоохранения без лицензии. Нехорошо.

Дюран повернулся к мистеру с бакенбардами и впервые пристально посмотрел на него. Казалось, он был сплошная кость и хрящ, один из тех жилистых мужчин, которые мальчишками лезут в каждую драку — и с возрастом не отказываются от этого пристрастия.

— Не производит впечатления, — проговорил врач. — Зато мне интересно, кто вы такой?

Человек довольно улыбнулся — наконец-то ему удалось привлечь внимание к своей персоне, — сунул руку в карман, извлек визитку и протянул ее собеседнику:

Эдвард Бонилла,

«Бонилла и компаньоны». Частные расследования.

Скромного формата карточка изобиловала номерами: телефон, факс, мобильный и пейджер. В правом верхнем углу — эмблема детектива: банальный отпечаток пальца под банальным увеличительным стеклом — претензия на юмор, догадался Дюран.

— Мистер Бонилла — частный детектив, — объяснила Эйдриен. — А я юрист. Так что сами можете догадаться, чем это для вас может обернуться: мы вас посадим.

Дюран покачал головой, не веря своим ушам.

«Посадить меня?!»

— Послушайте, — начал он, — я понимаю ваши чувства, но вы не правы на мой счет и ошибаетесь, утверждая, что у меня нет лицензии. Она висит на стене в кабинете, рядом с дипломами.

Бонилла глумливо усмехнулся.

— Дайте-ка я вам кое-что покажу, — сказал он, помахивая кожаной папкой для бумаг. — Не против, если мы на минутку присядем?

Дюран указал на диван в гостиной. Усевшись, Бонилла с особой торжественностью открыл папку и выложил ее содержимое на журнальный столик.

— Первое, что я сделал, — сказал он, вытаскивая из стопки несколько листов бумаги, — навел справки в Медицинском совете округа. — Детектив нацепил на нос толстенные очки и вперил взгляд в документы. — Когда я назвал вашу фамилию, угадайте, что меня первым делом спросили? Кто вы: психотерапевт или психолог — в этом огромная разница! Как выяснилось, любой врач может практиковать как психотерапевт. А вот клинический психолог — кем вы называетесь — это другое дело. Потому что первое: у вас должна быть докторская степень, и второе: вы должны закончить интернатуру. То есть защитить докторскую под наблюдением руководителя, а потом написать научную работу. Лишь тогда вам позволят сдавать экзамен на лицензию. А вы, док, не выполнили ни одного из этих требований.

Дюран молча сидел в кресле, не находя слов от удивления, потом подался к детективу и проговорил:

— Должно быть, вы не очень хороши в своей области.

— Даже так?

— Да. Потому что в противном случае вы бы знали, что у меня диплом с отличием.

— Чепуха у вас с отличием! — не удержался Бонилла. — Когда в совете сказали, что первый раз о вас слышат, я подумал: «Какого черта — наверное, проглядели. Может, этот человек зарегистрирован где-то в другом месте: Виргиния, Мэриленд, Аляска, — почем знать. Может, забыл продлить лицензию». Я навел справки в Американской психиатрической ассоциации. И знаете что? Они тоже не располагают о вас никакой информацией. И тогда мне пришло в голову проверить ваши дипломы — те, которые видела здесь наша общая знакомая. Браун и Висконсин, если не ошибаюсь?

— Совершенно верно.

— Нет, не верно. Для затравки ставлю вас в известность, что Браун вы не оканчивали. Если быть точным, вы туда даже не ходили. — Бонилла извлек из папки какой-то листок и положил его на журнальный столик.

Врач взял бумагу и стал читать. Невероятно, но письмо, по крайней мере на первый взгляд, казалось подлинным. Согласно справке из университета между 1979 и 1993 годами студент Джеффри Дюран не посещал Браун. Проверка журналов академических наставников класса 1990 года не выявила ни единой ведомости на его имя. В управлении, которое регистрирует проживающих в университетском городке, нет записей, связанных со студентом под этой фамилией. В письме благодарили мистера Бониллу за то, что он довел до сведения руководства университета факт ошибочного включения фамилии Дюрана в списки выпускников 1990 года.

«И хотя нам не удалось выяснить, каким образом произошел данный сбой, мы предприняли необходимые шаги по усилению компьютерной защиты как в университете в целом, так и в офисе секретаря, ведающего учетом студентов в частности».

Дюран глазам своим не верил.

— Они что же, подумали…

— Что вы взломали университетские базы данных, — закончила за него Эйдриен.

— Но я ничего такого не делал.

Бонилла язвительно ухмыльнулся, показав короткие желтые зубы.

— Ну разумеется, не иначе как ошибка. Вы ходили в Браун и никогда не брали в библиотеке книг, не отмечались в журнале посещаемости и не записывались в столовую… Как я и сказал, «чушь с отличием». — Детектив приподнял брови и извлек из папки второй лист. Шлепнув им по столу, он победоносно объявил: — В Висконсине о вас также слышат впервые.

Дюран взял бумагу с шапкой университета и такой знакомой эмблемой: глаз, а сверху и снизу слова: «Numen Lumen».[12]

«Дорогой мистер Бонилла.

Пишу вам относительно Джеффри А. Дюрана в ответ на ваш запрос.

Хотя Джеффри Дюран фигурирует в списке выпускников 1994 года, дальнейшая проверка соответствующих файлов и баз данных подтвердила ваши опасения относительно целостности этого списка. Мистер Дюран не получал ученой степени в Висконсинском университете».

— Уму непостижимо, — возмутился доктор, растерянно качая головой. — Что это такое? — Он поднял со стола бумаги. — Вы что, сами состряпали эти бумажки? Зачем вам это надо?

Детектив прищелкнул языком и покачал головой, взглянув на доктора с фальшивым восторгом.

— Да, стоит отдать ему должное, Эйдриен. Как хорош! Если кто не в курсе дел, так может показаться, что наш друг и впрямь полон праведного негодования!

— Думаю, вам лучше уйти, — сказал доктор, устало поднимаясь с кресла.

— Вы еще не до конца меня выслушали, — не отступал Бонилла. — Самое интересное я приберег напоследок. — Теперь на лице детектива не осталось и тени улыбки, он уставился на Дюрана жестким пронизывающим взглядом хищной птицы. — Ситуация с учреждениями, в которых никогда о вас не слышали, всерьез меня обеспокоила. Я нервный — мисс Коуп подтвердит. У меня хорошо развита интуиция, знаете ли. И потому, зная вашу предполагаемую фамилию и фактический адрес, я решил навести справки о вашей кредитоспособности и наткнулся на очень интересные вещи. — Детектив положил на стол еще один документ и проследил взглядом, как Дюран берет его. — Я задал системе поиска самую главную информацию: фамилия, место и дата рождения и ваш соцстрах.

Врач нахмурился:

— Мой что?

— Номер карточки социального страхования, — пояснила Эйдриен.

Бонилла недружелюбно осклабился.

— Дальше. Я подключаюсь к сети, и вот — бац! — система соцстрахования выдает мне раздел некрологов. Угадайте, что я узнал через тридцать секунд?

Дюрану расхотелось продолжать этот фарс.

— Я прошу вас уйти, — сказал он.

— Ты меня не дослушал, Джефф. Теперь главная подача. — Бонилла распрямился, согнулся в позе отбивающего и поднял руки на высоту плеча. — Ты не посещал Браун. — Его руки взмыли вверх, описали дугу, словно он махнул битой и промахнулся. — «Вжик!» А теперь получается, что ты не «барсук»[13]. — Другая имитация удара. — «Вжик!» Последнее по счету, но не по значимости, ты даже не Джеффри Дюран. — Детектив сунул руку в папку, извлек листок бумаги и протянул его доктору: — Полюбуйся.

Одного взгляда на документ хватило, чтобы узнать в нем свидетельство о смерти. И хотя ксерокопия была несколько размыта, сомнений в том, что это за бумага, уже не оставалось.

«Джеффри Аарон Дюран

Дата рождения: 26 августа 1968

Место рождения: Вашингтон, округ Колумбия.

Дата смерти: 4 апреля 1970.

Место смерти: Карлайл, Пенсильвания.

Профессия: неизвестно».

Причиной смерти значилась «обширная травма (авто)». Подпись делавшего вскрытие врача: Виллис Стрейт, доктор медицины. В свидетельстве имелась еще кое-какая информация, но Дюран не стал читать дальше.

— Если хотите знать, — насмешливо продолжил Бонилла, — вы похоронены на кладбище Рок-Крик, и на вашем надгробии написано: «Покойся с миром, милое дитя, безвременно ушедшее на небо».

Психотерапевт сидел в полном потрясении. Единственное объяснение, которое он мог дать происходящему, — это какой-то пошлый розыгрыш. Масштабы этой «шутки» поражали всякое воображение. Неужели Эйдриен Коуп настолько травмирована смертью сестры, что пытается символически вычеркнуть его из жизни? Ну, с ней понятно, а Бонилле-то это зачем?

— Тот, за кого вы себя выдаете, так и не достиг зрелости, — сказала посетительница. — Он умер ребенком. Но вам это, конечно, и так известно.

— Я вас понимаю, вам трудно смириться со смертью сестры, — спокойно начал врач. — Я мог бы простить вам многие вещи. Но такое! Каким-то непостижимым образом вы умудрились… — Он швырнул свидетельство о смерти на журнальный столик. — У вас серьезные проблемы с психикой, леди. Вам нужна психиатрическая помощь. А вы… — начал он, сжигая детектива ненавидящим взглядом.

— Мне нужна помощь?! — брызнула слюной Эйдриен. — «Каким-то непостижимым образом»? Чтобы получить эти документы, мне потребовалось занять всего пять часов мистера Бониллы, а на проверку дипломов ушло и того меньше. Между прочим, вы не имеете права даже вывешивать их у себя. Это незаконно. Вас надо наказать за использование поддельной документации в преступных целях. А взлом университетских баз данных — вообще отдельная статья.

— Какая нелепость, — не выдержал Дюран. — Это уже выходит за все рамки.

— Ах, выходит за все рамки? — зарычала Эйдриен и бросилась на него с кулаками. Впрочем, детектив тут же перехватил обезумевшую от ярости клиентку, крепко схватил ее за руки и пробормотал:

— Успокойся.

— И еще кто-то говорит о проблемах с психикой! — кричала та. — Это вам нужно полечиться! Вы обещаете больным, потерявшим надежду людям помощь, и что они получают за свою доверчивость? Бредни шарлатана!

— Тише, — пробормотал Бонилла. — Мы встретимся с ним в суде, будешь писать ему в тюрьму. Там у доктора появится масса времени на чтение.

Врач ошеломленно покачал головой.

— Кажется, я попал в Зазеркалье, — задумчиво сказал он сам себе.

Бонилла хмыкнул, провожая клиентку к двери, и пробормотал:

— Хорош, ничего не скажешь. Бывают, конечно, среди мошенников одаренные актеры, но этот гусь всех переплюнул! Надо отдать ему должное. — Детектив удрученно покачал головой и, выйдя из квартиры, прикрыл за собой дверь.

Дюран так и остался стоять в прихожей, словно в оцепенении глядя перед собой.

Глава 13

Бред какой-то.

Стычка с сестрой Никки и ее доберманом не на шутку выбила Дюрана из колеи. Он сел за компьютер и стал перечитывать последние записи в файле пациентки.

«15 октября.

Транс. Наведение пациентки на воспоминания происшествий «безлунной ночи». Первоначальное сопротивление удалось преодолеть, хотя больная по-прежнему блокирует воспоминания о «черной мессе», которые травматичны даже под гипнозом. Выплыли новые подробности: участие в евхаристическом ритуале со спермой и кровью.

20 октября.

Николь Салливан мертва. Младшая сестра, Эйдриен Коуп, ворвалась в кабинет во время сеанса с де Гроотом и стала обвинять меня в самоубийстве сестры. Трансформацию горя в злобу можно считать здоровой, если она облегчает период «оплакивания» мисс Коуп».

Прокрутив страницу вниз, в самый конец файла, Дюран сделал новую запись:

«5 ноября.

Второй визит Эйдриен Коуп (в сопровождении частного сыщика по фамилии Бонилла). Мне официально вручили повестку в суд и гражданский иск на десять миллионов долларов по обвинению в намеренном причинении умственного расстройства, мошенничестве и подлоге. Невероятно, но частный детектив представил поддельные письменные документы, подтверждающие обвинение».

Идиотизм. Будь эти бумаги подлинны, имело бы смысл предъявлять их ему. Но это подделки. Непонятно, чего хотела добиться сестра Нико.

Все произошедшее наводит на странные мысли о юристах и сыщиках.

Поднявшись из-за компьютера, психотерапевт прошел через всю комнату к старинному деревянному шкафчику, где хранил коллекцию солодового виски и бокалы для вина. Налив на два пальца «Лафрорих», Дюран повертел бокал в руке и пригубил напиток. «Легко создать любой документ по своему усмотрению на обычном настольном компьютере и отпечатать на принтере, — резонно рассуждал он. — Свидетельство о рождении, свидетельство о смерти, что угодно». Но суть не в этом — Джеффри беспокоило нечто другое. Бонилла и Коуп ничего не выигрывали, предъявляя ему фальшивые свидетельства.

Доктор отпил еще глоточек и неторопливо подошел к окну. Глядя на собор на улице, он подумал: «Может, этот человек, Бонилла, все сам сфабриковал и выдал сестре Нико как компромат на меня. Наверное, решил подработать, окупить затраченное время…»

Конечно, подозрение не лишено оснований… Но какая нужда могла заставить детектива пойти на такое?

Дюран покачал головой, теряясь в догадках. Сложившаяся ситуация привела его в полное замешательство. Да уж, когда кто-то заявляется к тебе домой и прямо с порога в лицо начинает отрицать нечто столь фундаментальное, как твоя личность, да еще в твоей собственной гостиной… Это способно вывести из равновесия кого угодно.

Как выразилась сестра Никки? «Тот, за кого вы себя выдаете». Нелепость какая-то. И все равно Дюран не мог отделаться от чувства, будто кто-то направил прожектор ему в душу, осветив внутри некий неустранимый дефект. Естественно, мисс Коуп ошибается, но ее обвинения коснулись проблемы, в последнее время так часто напоминавшей о себе: отчуждение от самого себя, непрерывное чувство… Как их объяснить? Словно внутри, в его сути, самой-то сути и не было.

Допив виски, доктор повернулся к окну и вышел в коридор. Взял в руки фотографию матери: молодая женщина сидела на качелях и смеялась, запрокинув голову. Дюран зажмурился и попытался вспомнить — какой мать была в жизни. И понял, что помнит только эту фотографию: мама на качелях.

Вот в чем состояла проблема с его памятью: в его воспоминаниях не было «рельефа». Он читал о таком явлении в книге Эрнста Янга, который использовал термин «эдейтичность», описывая прустовского персонажа в той сцене, когда прикованный болезнью к кровати Пруст[14] погрузился в насыщенное деталями прошлое, надкусив смоченный в чае маленький фигурный кекс.

У Дюрана же долговременные воспоминания оставались исключительно визуальными и невыразительными. В них не было ни чувства цвета, ни запаха, ни вкуса. Зрительный образ — и только. Если объяснить по-другому, он помнил свою мать так же, как помнил Элеонору Рузвельт. Или Мэрилин Монро. Или легендарную дочь индейского вождя Покахонтас.

Перед глазами, точно улыбка Чеширского кота, всплыл хищный оскал Эдди Бониллы, в ушах по-прежнему звучало безумное, бессмысленное обвинение: «Тот, за кого вы себя выдаете…»

Почему он помнит события, слова и не помнит голоса родной матери? При необходимости Дюран мог бы наизусть пересказать все факты из ее жизни. До мельчайших подробностей — где родилась, как семнадцатилетней девушкой упала с лошади и сломала ключицу и потому не смогла пойти на выпускной вечер. Но правда состояла в том, что он не помнил ее саму. Эта женщина оставалась частью его «базы данных» — вместе с актером Джеймсом Дином, Балтиморской гаванью и делением столбиком.

Подойдя к письменному столу, Дюран поискал в справочнике номер телефона Бюро записи актов гражданского состояния в округе Колумбия и набрал его. Затем выслушал долгое систематизированное меню голосовой почты, в котором излагалась процедура получения свидетельства о рождении и смерти. Как выяснилось, доступ к этим документам ограничен в соответствии с законом о защите информации. Свидетельства о рождении обнародуются только по истечении ста лет по факту рождения, свидетельства о смерти — не раньше пятидесяти. Правило не распространяется лишь на тех, чье имя вписано в документы, и на их ближайших родственников.

И если верить автоответчику, информация выдается имеющим на нее право гражданам лишь по предъявлении заверенной ксерокопии удостоверения личности. Все это доказывало, что документы, представленные Бониллой, — подделка. Только вот… Нельзя забывать, что он детектив. И из того, что Дюран видел по телевизору и читал в книгах, он знал, что сыщики зарабатывают себе на жизнь как раз благодаря связям и умению находить лазейки. Следовательно, детектив вполне мог ловко выудить свидетельство о смерти из архива соответствующей организации.

«А с другой стороны, — подумал Дюран, — кому, как не мне, знать, кто я такой. И жив я или мертв». Неприятное положение, в котором он очутился, можно даже назвать занятным, если бы не тот факт, что его пациентка совершила самоубийство и теперь на него подали в суд, требуя компенсации в несколько миллионов.

Но ведь Бонилла упомянул что-то еще. Мгновение — и Джеффри вспомнил: страничка смертей службы соцстрахования. Детектив направился на сайт Бюро записи актов гражданского состояния и побывал на веб-странице соцстраха.

«Не исключено, что здесь кроется разгадка, — подумал доктор. — Может, сыщик нашел однофамильца — не исключено, что с тем же именем — и перепутал его со мной».

Сев за компьютер, Дюран подключился к провайдеру «Америка онлайн» и принялся искать сайт, в котором перечислялись умершие носители номеров социального страхования. Очень скоро его поиски увенчались успехом: на экране появились ссылки на полдюжины посвященных генеалогии источников, и Джефф выбрал один из них.

В системе поиска значилось три поля для заполнения: имя, фамилия и штат. Дюран впечатал свои данные в соответствующие поля и щелкнул на округе Колумбия. Несколько секунд спустя сайт выдал результаты, одну-единственную колонку:

Имя: Джеффри Дюран

Родился: 25 августа 1968 года

Умер: 4 апреля 1970 года

Место регистрации: 20010, г. Вашингтон, округ Колумбия

Номер карточки социального страхования: 520-92-0668

Это был он.

Дюран едва не потерял сознание.


Таксист понятия не имел, где находится въезд на кладбище Рок-Крик, хотя и водитель, и пассажир заметили его на холме, пока курсировали по парковой магистрали мимо пристроившихся на склоне надгробий, плит и статуй. Сворачивали на три развязки: на Кальверт, к Собору и на Массачусетс-авеню, но стоило удалиться от магистрали, как кладбище исчезало из вида.

— Попробую еще один поворот, — сказал водитель, снова направляясь к центру города. — Родственничка решили проведать?

Дюран кивнул:

— Вроде того.

— Верно, меня не касается, — сказал шофер, словно себе в упрек. — А у меня мать умерла восемь лет назад, давно ее могилку не навещал. — Он покачал головой и хмыкнул, склоняясь к рулю. Затем включил щетки стеклоочистителя.

«Восемь лет назад…» — подумал Дюран. Примерно тогда ушли из жизни и его родители, летом девяносто третьего — он учился в магистратуре.

Водитель вырулил к съезду с автомагистрали.

— Должна же где-то быть эта дорога, — недоумевал он. — Когда не надо, вечно на нее натыкаешься.

Наконец таксист свернул к крошечной бензоколонке «Эксон», стоявшей возле отеля «Уотергейт», и, выйдя из машины, направился к парню в комбинезоне. Дружески хлопнув парня по плечу, шофер поздоровался, и оба скрылись в конторе заправки. Через некоторое время таксист снова появился в дверях, сжимая в руке клочок бумаги. Скользнув за руль, он пришлепнул желтый листок с клеевым слоем на приборную панель и провозгласил:

— Теперь полный порядок.

И впрямь, до въезда на кладбище оказалось меньше мили. Правда, к тому времени, как они притормозили у приземистого здания кладбищенской конторы, хлынул настоящий ливень.

— Слушай, приятель, — обратился водитель к пассажиру, когда тот расплатился, — зонт нужен?

— Простите?

— Бесплатно. В дождливые дни у меня забывают по два-три зонта, так я и придумал: просто дарю их другим пассажирам, понял?

Неожиданная доброта этого человека растрогала Дюрана, и он даже ощутил прилив грусти, когда такси отъехало — словно расстался с давним другом.

К посетителю, шаркая, вышел смотритель кладбища, который, казалось, приближался к тому, чтобы присоединиться к рядам своих подопечных: на бледном обветренном лице жутковато выделялись красные, покрытые коркой глаза. Старик был облачен в рабочую одежду: темно-синяя рубашка, брюки в тон и ботинки.

— Чем могу служить? — спросил он.

— Я ищу одну могилу.

— Что ж, адресом вы не ошиблись. Фамилия?

— Дюран, — ответил Джефф, поражаясь глупости своих собственных слов. — Джеффри Дюран. — По просьбе смотрителя он произнес по буквам. Старик с равнодушной апатией набил имя на клавиатуре компьютера, достал с полки распечатку схемы кладбища, обвел карандашом зону, помеченную «П-3», и протянул листок Дюрану, не обмолвившись ни словом.

Зонт оказался удобным и большим, с удобной деревянной ручкой в форме груши. Выйдя на улицу, новый его обладатель раскрыл чудное приобретение, и дождь усилился, будто по сигналу. Капли дробью барабанили по материи, а Дюран, не обращая внимания на разливавшиеся вокруг струи воды, сверялся с опознавательными знаками на карте. Ливень ему не мешал — напротив, пониженная видимость ослабляла затаившуюся до поры до времени агорафобию.

Доктор стоял в пелене дождя, внимательно изучал карту, все больше убеждаясь, что отыскать могилу — дело отнюдь не простое. Оправдались его самые недобрые предчувствия: даже со схемой ему пришлось бродить почти двадцать минут. И хотя благодаря зонту его голова и туловище оставались сухими, к тому моменту, когда он наконец подошел к финалу поисков, брюки насквозь вымокли, а в ботинках хлюпало.

Надгробие Джеффри Аарона Дюрана уютно расположилось на небольшом холмике под высоченной елью. Рыхлую, пропитанную влагой землю покрывали бурые иголки, наполнявшие воздух запахом Рождества. Дюран стоял перед могилой и смотрел на бесхитростную надпись:

«Джеффри Аарон Дюран

26 августа 1968 — 4 апреля 1970

Покойся с миром, милое дитя, безвременно ушедшее на небо».

Дюран едва держался на ногах от потрясения, стоял затаив дыхание и даже боялся оглянуться, опасаясь, что вокруг окажется пустота. Будто он повис в вакууме, где не за что уцепиться, кроме уверенности, что мир, каким ты его знал, был лишь галлюцинацией, плодом собственного расстроенного рассудка. Потрясенный до глубины души, Дюран бессильно опустил руки, порыв ветра выхватил зонт и унес прочь. Джефф рефлекторно обернулся, с благодарностью провожая взглядом пропажу, которая колесом катилась вниз по склону, радуясь, что еще есть и склон, и зонт, и это кладбище.

Только теперь доктор, к своему немалому удивлению, обнаружил то, что бросалось в глаза сразу: он находился на семейном участке, в окружении нескольких Дюранов. Во второй раз за минуту мир перевернулся: его взгляд упал на гранитный постамент, на котором стоял ангел с расправленными крыльями и потупленным взором, а внизу, на камне, виднелись имена его родителей, которые, как и он, упокоились в 1970-м.

На память пришли слова на свидетельстве о смерти: «обширная травма (авто)». Значит, не углекислый газ, и не в Нантакете, а в Карлайле, Пенсильвания.

Развернувшись, Дюран медленно побрел прочь под проливным дождем, не обращая внимания на хлещущие в лицо струи воды. Он вернулся в кладбищенскую контору мокрый до нитки. Зайдя в помещение, Джеффри попросил сидевшего за письменным столом служителя вызвать ему такси. Тот медленно, точно рептилия, поднял глаза и, взглянув в лицо посетителю, расплылся в ядовитой, полной злорадства ухмылке.

— Да на вас лица нет. Уж не привидение ли, часом, повстречали?

Глава 14

Как же все-таки несправедливо!

Каждый день в течение недели Эйдриен просиживала в офисе с раннего утра почти до полуночи, подготавливая документы к допросу свидетелей. И вот стоило теперь, один-единственный раз, опоздать на работу, как секретарша Кертиса Слу буквально забила голосовую почту своими насмешливыми репликами. Замечания с каждым разом становились все саркастичнее и язвительнее, а кульминационная фраза звучала так: «Ты вообще сегодня заявишься?»

Вот стервозная дамочка!

Эйдриен взглянула на часы: всего-то десять утра, а с ней обращаются так, словно она проспала до обеда. Ничего не поделаешь. Она сделала глубокий вдох, сосчитала до пяти и нажала кнопку местного номера Слу. Девушка на коммутаторе сообщила, что линия занята, и перевела ее в режим ожидания.

Воспользовавшись минутной паузой, Эйдриен решила просмотреть информацию по Данте Эспозито, одному из ведущих экспертов в области асфальтоукладки, которого намеревался использовать в качестве свидетеля окружной прокурор. Складывалось впечатление, что Эспозито готов подтвердить, что асфальт, по всей видимости, отличался от обычной смеси. Плоховато дело.

Когда наконец в трубке раздался жизнерадостный голос шефа, стало ясно, что он уже забыл, о чем хотел поговорить с помощницей. Ситуация складывалась в ее пользу, так как босс славился привычкой обвинять в собственных просчетах других.

— Я прослушала сообщения, — начала Эйдриен. — Документы, которые вы просили, готовы. Вам прислать?

— Да, наверное. Там есть что-нибудь полезное?

Она колебалась.

— Да… Я обнаружила отчеты различных проверяющих, эти бумаги играют нам на руку. Если вкратце, то мнение экспертов сводится к одному: работа выполнена «на пять с плюсом».

Босс одобрительно хмыкнул и поспешил уточнить:

— Прекрасно, но Эспозито утверждает обратное.

— Верно, только окончательную проверку проводил не он, а некто по фамилии Макэлигот. Этот человек уже на пенсии, но Эспозито работал под его начальством. Вчера я переговорила с Макэлиготом, у него положительные отзывы о смеси, так что…

— Превосходно!

— А поскольку Эспозито впервые взглянул на асфальт только через два года после его укладки, то…

— Отлично! — воскликнул Слу. — Эспозито будет выглядеть полным профаном. Замечательно! Теперь мы их в порошок сотрем.

В 12.30 за Эйдриен заехал Эдди Бонилла и предложил вместе перекусить. Он сослался на какую-то «прекрасную мысль», которую хотел бы обсудить вместе. Впрочем, причина была не только в этом: он просто решил угостить ее ленчем.

Детектив ждал Эйдриен в своем автомобиле на площадке перед Харборплейс, где разместился офис адвокатской конторы. Машина детектива представляла собой не первой свежести «камаро», под ее лобовым стеклом болталась пара кубиков Рубика, а на изготовленных по специальному заказу номерных знаках красовалась надпись: «СНАЙПЕР». Эйдриен забралась в салон, Эдди дал газу, и машина рванула с места, влившись в поток транспорта.

Девушка откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. В целом ей нравилось быть пассажиром — совсем как в детстве, когда они ездили отдыхать с родителями, она и Никки. Сестра дышала на стекло, так что на нем можно было рисовать и играть в крестики-нолики. Припомнились долгие поездки — когда родители брали отпуск — на озеро Шерандо. Выбирались туда каждый год пять лет подряд, жили на природе в палатках, чудесные времена… Дек и Марлена ехали на передних сиденьях, а девочки — плюс все, что не уместилось в багажник, — жались сзади. И с ними — кошка Сластена.

Когда Эйдриен с Бониллой миновали Мемориал Джорджа Вашингтона, девушка улыбнулась, вспомнив, как Никки скормила Сластене остатки рыбной котлеты. Это лакомство пролежало на солнце несколько часов. Кошку стошнило, и по салону распространилась невыносимая вонь! Девочки зажимали носы, кричали «Фу!» и, высовывая из окна головы, изображали, что их рвет. Много в те времена случалось подобных поездок, всегда одинаковых: длинных и однообразных — но неизменно радостных. Порой сестры распевали песни, иногда развлекались словесными играми — как та, что начинается словами: «Паковала чемодан, внутрь положила…»

Ружье.

— Что? — Бонилла нахмурился и взглянул на нее.

Эйдриен посмотрела в окно: мимо пронеслось здание Библиотеки конгресса — они направлялись на восток, в сторону Пенсильвании-авеню, и только теперь она поняла, что думала вслух.

— У сестры было ружье, — пояснила Эйдриен. — Винтовка.

Детектив равнодушно пожал плечами:

— Ну и что, многие в наши дни обзаводятся ружьями. У меня тоже есть, причем не одно.

Эйдриен не удивилась — Бонилла с первого взгляда производил впечатление человека, у которого в запасе имеется целый арсенал, — и потому решила при случае показать ему обнаруженную в квартире сестры винтовку и спросить, что он думает о глушителе. К тому же она не имела представления, что теперь со своей находкой делать. А как специалистка в юриспруденции Эйдриен даже не сомневалась, что хранение подобного оружия противозаконно. Пока же она поинтересовалась:

— Куда едем?

— В «Манджиалардоз». Люблю пригород.

На углу Девятой улицы и Пенсильвания-авеню они застряли за автофургоном службы доставки и не успели проскочить у светофора. Бонилла изверг поток ругательств, побарабанил пальцами по рулю, пару раз по привычке поддал газу. Эйдриен отвернулась и смотрела в окно: они оказались в некоем подобии демилитаризованной зоны — обшарпанного буфера между черным гетто и районом молодых преуспевающих яппи, образованных белых.

Тут Эйдриен вспомнила о «поиске активов» и решила спросить Бониллу, что тому удалось разузнать.

— Ах да, совсем забыл. — Он медленно покачал головой, что сильно напоминало простую гимнастику для шеи. — Во Флориде у меня есть один человек, специалист по информации. Называешь ему фамилию или номер карточки социального страхования — и он просматривает все базы данных: банки, брокерские конторы, страховые компании.

— Это же незаконно.

Детектив пожал плечами:

— Меня не касается. Я не знаю его методов. Главное, он проверил, что есть на имя твоей сестры, везде, где только можно. И пришел к тем же счетам, что ты уже называла.

— Ну а счет в «Риггз»?

Бонилла кивнул.

— Чековый и сберегательный — максимум тысяч двадцать, как ты и говорила.

— Не может быть, он что-то упустил.

— Вряд ли. Этот человек способен найти все, что можно. Больше проверять просто негде.

Его спутница покачала головой:

— Не может быть, ей заплатили…

— Я помню, ты говорила. Именно поэтому я сам еще раз проследил все счета — вплоть до момента их открытия.

— Нашел что-нибудь?

Впереди у какого-то магазинчика стояли с полдюжины припаркованных елочкой полицейских автомобилей. Сыщик подрулил к ним и встал под знаком «стоянка запрещена».

— Твоя сестра пару лет назад открыла счет в «Риггз». А до недавних пор раз в месяц получала чек, точно и вовремя, как зарплату. Пять тысяч — ни больше ни меньше. В единичных случаях высылались дополнительные суммы. Она, похоже, проживала все, что имела.

Эйдриен кивнула, не сводя глаз с полицейских машин.

— А те чеки, о которых ты упомянул, откуда?

— С Джерси.

— Нью-Джерси? С чего бы это…

— Не из Нью-Джерси, а просто с Джерси. Есть такой остров в Английском канале. Там очень развита банковская деятельность.

— Так, вполне объяснимо: банк в Европе. Видимо, на этот счет и были переведены откупные.

— Ага, — ответил Бонилла, — и я о том же. Хотя должен заметить, что если у нее лежали деньги на Нормандских островах в проливе Ла-Манш — о тех вкладах ты ничего не узнаешь. Я в любом случае отправлю тебе факсом реквизиты банка — попробуй туда написать. Если предъявишь свидетельство о смерти и укажешь, что по завещанию распоряжаешься имуществом, они обязаны сотрудничать. — Эдди открыл водительскую дверь. — Тебе нравится пригород? Подождешь чуть-чуть? — спросил он и покинул ее, не дожидаясь ответа.

Детектив вышел из магазина со свертком сандвичей в промасленной белой бумаге и парой апельсинов. Наскоро перекусив и беспрестанно вытираясь салфетками, они направились обратно. По дороге Бонилла вновь завел разговор о Дюране:

— Знаешь, я хотел тебя спросить, где твоя сестра откопала этого шарлатана? Его кто-то порекомендовал, или как?

— Или как, — ответила Эйдриен. — Честно, мы про это не говорили. — И, заметив, что брови Бониллы неумолимо ползут вверх, добавила: — Никки не любила об этом распространяться.

— Я потому интересуюсь, — объяснил Бонилла, — что не знай я всей подноготной, так поверил бы, что Дюран чуть не обделался при виде свидетельства о смерти. Ты помнишь, он ведь готов был в обморок грохнуться… Конечно, у этого шулера язык неплохо подвешен, но представление, которое он устроил! Джон Траволта, да и только! Так что, думаю, если и затащишь его в суд, тебе придется попотеть.

— У меня выбора нет, — ответила Эйдриен. — Ты и сам прекрасно знаешь, что полицейские палец о палец не ударят. У них пять сотен нераскрытых убийств, а из-за мелкого правонарушения, которое карается штрафом в тысячу долларов и лишением свободы на год от силы… Поэтому я подала гражданский иск. На все про все ушел где-то час, но времени на это совсем не остается.

Бонилла пожал плечами:

— Да, я заметил.

Эйдриен покачала головой:

— Разве ты не понял? Этот человек, Дюран, выдает себя за психотерапевта. Только представь! Он развесил дипломы, чтобы завлечь людей, которые больны. Им некуда больше обратиться. Они рассказывают ему обо всех своих горестях и невзгодах, все без утайки, и что получают взамен? Ничего в лучшем случае, а в худшем — свою фамилию в колонке с некрологами в «Вашингтон пост».

Они долго ехали молча. По дороге в Джорджтаун опять миновали Мемориал Вашингтона и приливный бассейн. Наконец Эйдриен спросила:

— Так что у тебя за прекрасная мысль?

— Ах да. Я вдруг подумал, а почему бы тебе не позвонить ему и не предложить пройти через детектор лжи?

Эйдриен опешила и, склонив набок голову, ожидала разъяснений.

— Один мой знакомый в Спрингфилде держит свою фирму — занимается детекторами, — продолжил Бонилла. — Не знаю, сколько он берет, но…

— Суть не в этом, — возразила она. — Дюран ни за что не согласится.

— В том-то и весь смысл, пойми. Слушай, если наш приятель вздумает согласиться, во что я лично не верю, ему как пить дать несдобровать, а если откажется, будет выглядеть ничуть не лучше. Как тебе идейка, ничего?

Полчаса спустя Эйдриен уже была в офисе и набирала номер злосчастного психотерапевта. Найти предлог для звонка не составило труда: она вполне вправе поинтересоваться, нашел ли Дюран адвоката, который будет представлять его в суде. Положа руку на сердце молодая сотрудница юридической конторы ожидала услышать запись автоответчика, где ей сообщат, что номер больше не обслуживается. Однако подозрения ее не оправдались: трубку поднял сам Дюран, причем после первого же гудка.

— Алло?

Голос доктора звучал на удивление странно, словно тот растерян и одновременно чем-то сильно удручен. Дюран даже заикался.

Эйдриен представилась и сообщила исполненным любезности тоном:

— Я хотела поинтересоваться, нашли ли вы себе адвоката. Мне нужно передать кое-какие бумаги… — Ее реплика утонула в полной тишине. — Мистер Дюран? Вы слышите?

Снова тишина, и наконец голос на том конце линии проговорил:

— Я был на кладбище.

Собеседница растерялась, не зная, что ответить.

— Да. И?…

— Видел ту могилу.

«К чему он клонит?»

— Единственное, что приходит в голову, — это какое-то совпадение.

Тут Эйдриен не выдержала:

— Ну конечно. И по какой-то нелепой случайности ваших родителей одинаково зовут, и как назло что-то перепуталось в журнале учета студентов в Брауне. И в Висконсине тоже. Что, похоже на совпадение?

— Нет, — ответил он. — Послушайте, я ничего не пытаюсь вам доказать. Только я сам прекрасно знаю, кто я такой и какая у меня фамилия.

— Тогда докажите, — потребовала Эйдриен.

Собеседник горестно усмехнулся:

— Я бы с радостью, но как?

— Пройдите проверку на детекторе лжи.

Затаив дыхание она ждала ответа. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем доктор откашлялся и сказал:

— Хорошо. Когда вам будет удобнее?

Глава 15

«Может, как-нибудь само прояснится? Вероятно, это какая-то ошибка», — безуспешно уговаривал себя Дюран, протягивая таксисту двадцатидолларовую банкноту. Он все время боролся с искушением плюнуть на все и попросить водителя отвезти его обратно. «Скажу, забыл что-нибудь дома — пусть возвращается, ему это не в убыток, возьмет по двойному тарифу». Однако мысли мыслями, а тем временем они уже стояли перед неприметным офисным корпусом спрингфилдского торгового центра.

— Сдачи не надо, — только и проговорил Дюран, выходя из такси.

И хотя Эйдриен Коуп явно не заботило благополучие ненавистного оппонента, они предварительно обсудили круг вопросов, которые будут задавать на детекторе. Джеффри не сомневался, что ответит на любой из них правдиво: скрывать ему нечего, и ничего плохого в его мыслях не скрывалось. Более того, он лелеял надежду, что когда сестра Никки сама убедится в его благих намерениях, она, может быть, чуть поостынет и воздержится от суда. По правде говоря, Дюран даже не обижался на нее за эту пренеприятную жалобу. Бедняжку легко понять: ее сестра умерла, да еще, как назло, всплыла путаница с дипломами и свидетельством о смерти. Одним словом, ситуация не из простых, с какой стороны ни посмотри. Как такое могло произойти? Доктор терялся в догадках, хотя и успел обзавестись определенными предположениями на этот счет. По его теории выходило, что он либо стал жертвой какого-то невероятного стечения обстоятельств, либо… Его родители позаимствовали имена и фамилии Франка и Розы Дюран, а затем и своему новорожденному сыну дали имя умершего ребенка. Тогда все объясняется просто. Или почти все — из общей картины выпадает неразбериха с университетскими записями, которой, как твердо полагал Дюран можно дать более прозаическое объяснение: самый обычный сбой в базе данных.

Из двух предполагаемых причин его нынешних проблем — совпадение или заговор — второе казалось куда более вероятным. Естественно, возникал один интересный вопрос: с чего вдруг родителям понадобилось выдавать себя за других людей? Ответа на него Дюран не знал и знать не мог — такие вещи в компетенции ФБР, а не простого врача. Хотя приблизительное время предполагаемых событий наводило на кое-какие мысли. На момент гибели подлинного семейства Дюранов Америка участвовала в трех войнах: «холодной», вьетнамской и «на домашнем фронте» — против призыва во Вьетнам. Любой из этих конфликтов мог стать косвенной причиной его теперешнего затруднительного положения. Как бы дико это ни звучало, но не исключено, что его родители были советскими агентами. «Такое случается», — сказал себе Дюран. А еще вероятнее, что они подвергались гонениям за свою антивоенную деятельность и просто прикрывались чужой фамилией.

Только вот Дюран не припоминал, чтобы в его семье велись разговоры на политические темы. Пусть даже намеками. Как ни крути, оставалось одно: следовать в своих рассуждениях методу Шерлока Холмса, который гласил: исключи невозможное, и то, что останется, каким бы невероятным оно ни казалось, и есть правда. И все-таки Джеффри никак не удавалось представить свою мать закидывающей агитационный пункт призывников бутылками с зажигательной смесью или отца, пытающегося проскользнуть через контрольно-пропускной пункт «Чекпойнт Чарли»[15] с поддельным паспортом. «Или себя», — подумал Дюран, провожая взглядом отъезжающее такси.

С другой стороны, посмотрите на тех, кто только начал выходить из подполья, проведя по четверти столетия в бегах. Кати Солая — невыразительная женщина средних лет глядит на нас сквозь стекла очков со снимка в газете. Трудно представить ее за рулем автомобиля, скрывающейся от погони. А ведь ей довелось пережить и это — в прошлом.

Дюран попытался выкинуть из головы посторонние мысли, вошел в вестибюль и отыскал по указателю «Саттон и Касл, паблик лимитед». Фирма специалиста по детекторам лжи находилась на четвертом этаже.

Джеффри прошел к лифту, нажал кнопку вызова и стал ждать. Вдруг с пугающим чувством безнадежности он ощутил, что задыхается. Такое случалось с ним и прежде, причем начиналось совершенно непредсказуемо, но всегда в посторонних местах. Стоявшая рядом женщина в голубом платье с опаской покосилась на Дюрана, заподозрив что-то неладное и явно не желая принимать участия в проблемах незнакомца. Дамочка нервно зашарила глазами по вестибюлю, немо взывая о помощи и не находя ее.

Тут раздалось тоненькое «Динь!» — пришел лифт. Двери разъехались, и женщина торопливо шагнула внутрь. Дюран хотел последовать за ней, но остановился, повинуясь упреждающему жесту: вытянутой вперед ладонью руке — знак оставаться на месте, понятный и собаке. Затем хромированные двери сомкнулись, и до смерти перепуганная незнакомка исчезла.

В этот миг Дюрана захлестнула волна непреодолимого страха, и не в силах оставаться на месте он бросился к пожарной лестнице. Там, перепрыгивая через две ступеньки, психиатр помчался наверх. Звук его шагов глухо отдавался от холодного цемента, и к тому времени как Джефф оказался на четвертом этаже, он дышал глубоко, часто и поверхностно, задыхаясь от нехватки воздуха — верный способ грохнуться в обморок, как он уже знал по своему личному опыту.

Старомодная дверь офиса «Саттон и Касл» представляла собой залитую двумя слоями стекла проволочную сетку, на которой по трафарету вывели название фирмы. Дюран, едва переводя дух, постучал, в дверях показался Бонилла, и посетитель шагнул внутрь с некоторой неуместной суетливостью.

— У нас гости, — с ехидцей проговорил частный сыщик, пропуская Дюрана. Эйдриен Коуп поднялась с кушетки, стоявшей у входа, и к взволнованному доктору подошел третий, пока неизвестный ему человек.

— Пол Саттон, — представился тот и протянул Джеффу руку, они обменялись рукопожатиями.

Визитер попытался найти подходящие ситуации слова, но у него ничего не вышло.

— Вам плохо? — поинтересовался хозяин.

Посетитель кивнул и, судорожно глотнув воздух, проговорил:

— Пробежался по лестнице. Чуть-чуть… запыхался. — Эта фраза поглотила оставшийся в легких воздух, и, когда кислорода не стало, мир дрогнул — а может, колени затряслись. Дюран понимал, что должен что-нибудь сказать — все глаза были устремлены на него, — но ничего не вышло. Хотелось бежать прочь, но каким-то непостижимым образом он сумел справиться с собой. Доктор прошел к креслу у окна и уселся в него, пытаясь справиться с дыханием.

— Да он, похоже, до чертиков перепугался, — скорее с удивлением, чем с сочувствием проговорил Бонилла.

— Час от часу не легче, — пробормотал Саттон. — Вы не предупреждали, что придется иметь дело с…

— Дайте бумажный пакет! — перебила Эйдриен. — Он задыхается.

Мгновением позже Дюран вдыхал древесный аромат целлюлозы, делая вдохи и выдохи под счет своей спасительницы.

— Ну вот, теперь уже лучше. Все будет в порядке.

Прошла минута или две — и приступ миновал, а на Дюрана навалилась страшная усталость.

— Не знаю, как это объяснить, такое со мной бывает. Случается, когда я выхожу из дома, но обычно проходит само собой, — объяснил он, переводя взгляд с Эйдриен на Саттона, а с того на Бониллу. — Похоже, я страдаю агорафобией.

Пол Саттон, невысокий человек с наголо обритой головой, роскошными усами и бостонским выговором, скептично рассматривал посетителя.

— Вам действительно лучше? Вы уверены, что сможете пройти процедуру?

Тот кивнул и поднялся с кресла.

— Да, давайте начнем.

Специалист по детекторам провел испытуемого в смежную комнату, где стояли большой круглый стол и два кресла. На столе размещались 19-дюймовый монитор, какой-то явно дорогой прибор, похожий на усилитель, — детектор лжи, как догадался Дюран, — и целый набор всевозможных аксессуаров, которые, очевидно, предназначались для него самого. От детектора к установленной на полу «башне» компьютера тянулся кабель.

Мистер Саттон усадил Джеффа в одно из кресел и попросил расстегнуть ворот рубашки и закатать рукава, что тот и сделал. Затем закрепил трубку детектора на груди испытуемого, застегнул на правой руке манжету тонометра и прицепил комплект электродов к указательному пальцу левой руки. Пока он проделывал эти замысловатые приготовления, Бонилла и Эйдриен стояли в дверях и наблюдали за происходящим.

— Вы знакомы с принципом действия этого прибора? — спросил усатый бостонец.

Дюран пожал плечами:

— Видел по телевизору.

— Но вы, насколько я слышал, специализируетесь в области психиатрии, верно?

— Да, я клинический психотерапевт, — подтвердил тот.

— Тогда вы понимаете, что я имею в виду, утверждая, будто этот прибор обмануть невозможно. Процедура состоит в следующем: мы фиксируем реакцию вегетативной нервной системы вашего организма на задаваемые вопросы — измеряем кровяное давление, пульс, частоту и глубину вдоха, РКС. Одним словом, реакции, не поддающиеся сознательному контролю.

— А что такое РКС? — поинтересовалась Эйдриен.

— Реакция кожного покрова на стрессовую ситуацию, — подсказал детектив.

Заметив выражение лица девушки, которая ровным счетом ничего не поняла, специалист по детектору пояснил:

— Сопротивление кожи электрическим токам организма.

— А что это нам даст? — не унималась Эйдриен.

— Это косвенный показатель корковой активности, — ответил Саттон. — Электропроводность кожи повышается, когда испытуемый лжет, и соответственно изменяется показатель РКС.

— А почему повышается проводимость кожи? — спросил Дюран.

— Потому что ложь сопровождается стрессом. Стресс, в свою очередь, возбуждает кору головного мозга. А нам остается только снять показания приборов.

Затем Саттон поднялся с кресла и с улыбкой препроводил всех, кроме испытуемого, в соседнюю комнату.

— Как! — запротестовал детектив. — Разве нам нельзя присутствовать?

— Нельзя, — ответил бостонец. — У этого парня и так нервы на пределе, а если еще и вы будете перед глазами, он вконец издергается.

— Опасаетесь, как бы у него мозги не закипели?

Эйдриен закатила глаза.

— Да, именно этого я и боюсь, — с усмешкой ответил Саттон и обратился к девушке: — Должен предупредить вас, что не могу гарантировать однозначных результатов: испытуемый слишком взволнован.

— Ладно, ты каждый раз так говоришь! — воскликнул Бонилла. — Просто задавай ему свои вопросы, и все.

Специалист вернулся в комнату для тестирования и прикрыл за собой дверь. Эйдриен отошла к окну и принялась смотреть на улицу. Бонилла загреб пальцами шевелюру и покачал головой:

— Да уж. Ты видела? Он едва не окочурился от страха.

— Мне его жаль, — проговорила она вполголоса и не слукавила. На миг ей показалось, что Дюран сорвется с катушек, однако в последний момент тот чудом взял себя в руки.

— Ты только смотри не попадись, — предостерег детектив. — То, что он перепугался до смерти, не делает его хорошим человеком,

Эйдриен согласно кивнула.

— Знаю, — ответила она, взяла телефонную трубку и стала набирать свой рабочий номер, чтобы проверить, не оставили ли для нее сообщений. За дверью тихо беседовали Саттон с Дюраном, и разобрать слова было невозможно.


— Вы сидите в кресле? Не спешите с ответом.

Дюран досчитал до трех и сказал:

— Да.

— Сегодня восьмое ноября?

Опять подождал, следуя совету Саттона, и ответил:

— Да.

Бостонец наблюдал за поведением кривой на мониторе.

— Я сижу напротив вас? Скажите «нет».

Испытуемый так и сделал, и они перешли непосредственно к тестированию.

— Ваше настоящее имя Джеффри Дюран?

— Да.

— Вы дипломированный клинический психолог?

— Да.

— Лечение Николь Салливан осуществлялось вами в ее интересах?

— Да.


Проводив Дюрана до такси, Эйдриен и Бонилла направились в комнату, где проходило тестирование и Саттон распечатывал результаты.

— Ну-с? — спросил детектив, потирая руки. — Что тут у нас?

Специалист по детектору взглянул на девушку и пожал плечами:

— Хочешь знать? Я тебе скажу: правдив, как Джордж Вашингтон.

Бонилла нахмурился:

— Пол, оставь свои шуточки. Что стряслось?

— Он — Джеффри Дюран.

— Нет, он не Джеффри Дюран, — возразил детектив.

— По крайней мере он искренне в это верит, — ответил собеседник. — И, называя себя клиническим психологом, этот человек убежден, что говорит правду.

— Да пошел ты! — воскликнул сыщик. — Нам достоверно известно, что он врет. У меня есть доказательства, что Дюран находится в списках умерших.

Саттон покачал головой, откинулся в кресле и развернул руки ладонями вверх, как бы говоря: «А я-то что могу поделать?»

Тут в разговор вмешалась Эйдриен:

— Перед тестированием вы говорили, что результаты могут оказаться не достоверными.

— Да, верно, говорил, — согласился бостонец. — Но лишь потому, что испытуемый находился под воздействием стресса, он был крайне взвинчен. Я опасался, что все им сказанное будет выглядеть ложью. Здесь же мы видим обратное. Посмотрите сюда, — сказал он и подозвал клиентов к своему креслу.

На экране компьютера были изображены четыре диаграммы, расположенные ярусами, одна над другой. Саттон направил курсор на графу с надписью «ПНЕВМО 1» и щелкнул мышкой. Тут же исчезли другие графики, и «ПНЕВМО 1» заполнила собой весь экран.

— Видите? — спросил Саттон, подтащив курсор к острому пику, который выдавался над срединной линией волны. — Так выглядит ложь.

— Как вы это выяснили? — спросила Эйдриен.

— Вопрос номер четыре: «Моя рубашка желтая?» Ответ: «Да». — Саттон приподнял двумя пальцами ткань собственной белой рубашки и потряс ее, как бы иллюстрируя сказанное. Затем раскрыл следующие окна: «ПНЕВМО 2», «КАРДИО», «РКС». Похожие пики располагались приблизительно в том же месте на каждой диаграмме. — Итак, мы знаем, как выглядит ложь в устах мистера Дюрана. А теперь поглядите сюда, — продолжил бостонец и перевел курсор к волнистой линии РКС. — Вот — правда. Видите? Никакого стресса.

— О чем вы его спросили? — поинтересовалась Эйдриен.

— Задал очередной тестовый вопрос: «Вы сидите в кресле?» Ответ: «Да». Он сидел точно напротив меня.

— А когда вы спросили, на самом ли деле его зовут Джеффри Дюран?

Саттон сверился с записями и перевел курсор в часть диаграммы, которая представляла собой практически сплошную линию.

— Видите, о чем я? — Затем оператор по очереди открыл остальные окна: «КАРДИО», «ПНЕВМОГРАФ БРЮШИНЫ», «ПНЕВМОГРАФ БРЮШИНЫ (АБДОМИНАЛЬНЫЙ)». — Ничего. Почти все ровно.

В кабинете воцарилось молчание. Наконец Бонилла усмехнулся:

— Этот мерзавец обманул детектор лжи!

Саттон попытался возразить:

— Невозможно обмануть…

— Но он обманул, Пол! Нам достоверно известно, что этот человек и Джеффри Дюран совершенно разные лица.

— Эдди, он на самом деле считает себя Дюраном.

— Чушь собачья!

Все снова замолчали, и неожиданно стали слышны звуки дороги — низкий гул на Олд-Кин-Милл-роуд. Наконец Саттон сказал:

— Нельзя по-настоящему обмануть детектор. — Когда Бонилла попытался возразить, он поднял руку, будто желая ответить на вопрос. — Подожди, Эдди, — проговорил он. — Детектор обмануть нельзя, но что действительно возможно — если ты настоящий профи, — смазать результаты.

— А как насчет лекарств? — предположил детектив. — Валиум и…

— Даже в этом случае максимум, на что способен человек, — создать некоторую неоднозначность. Но в нашем случае картина прямо противоположная: здесь нет вообще никакой двусмысленности, все кристально ясно.

— Пол, к чему вы клоните? — попросила уточнить Эйдриен.

— Ну, если результат выглядит как правда, но вам доподлинно известно, что это ложь, тогда, вероятно…

— Что вероятно? — не утерпел Бонилла.

— Что испытуемый психопат.

— В яблочко! — воскликнул детектив.

— Такое случается, хоть и крайне редко, — заметил Саттон. — Не исключено, что у мистера Дюрана, кем бы он на самом деле ни был, шарики и ролики расположены не так, как у нас с вами.

— То есть как? — переспросила Эйдриен.

— Психопаты лишены эмпатии — способности сочувствовать и переживать за других людей. У них отсутствуют критерии морали. То есть в данном случае речь идет о человеке, который не способен провести четкую границу между тем, что такое хорошо и что такое плохо в этическом смысле слова. Он действует, руководствуясь соображениями личной выгоды, и поэтому ложь не порождает в нем стресса. А эти аппараты засекают именно стресс. Так что…

— Но когда вы попросили его солгать, ложь вызвала какую-то реакцию. Помните, вы спросили, желтая ли у вас рубашка?

Бостонец улыбнулся:

— Да, вы абсолютно правы. Только, утверждая, что нельзя обмануть детектор лжи, я подразумевал, что нельзя изобразить правду. А вот ложь имитировать как раз несложно.

— Как?

— Искусственно вызвав у себя стрессовое состояние. Некоторые преступники, зная этот нюанс, используют всевозможные приемы, чтобы детектор показал «неубедительные» результаты. Потому что если все ответы на диаграммах выглядят ложью — даже заведомо правдивые, такие, как установление личности испытуемого… — Саттон пожал плечами, — результаты бесполезны.

— А поподробнее?

— Скажем, деление в уме больших чисел дает неплохие результаты. Оператор задает вопрос. Испытуемый, выдавая ответ, решает в голове небольшой пример, и стресс, вызванный вычислениями, производит реакцию, которая выглядит как ложь. Или можно намеренно прикусить себе язык, ущипнуть за локоть — боль тоже вызывает потрясение.

— То есть, — предположила Эйдриен, — вы хотите сказать, Дюран знал, когда ему нужно произнести ответы, которые однозначно выглядели бы ложью на экране детектора.

Саттон сомкнул ладони.

— Эдди уже говорил мне, что вы оба немало удивились, когда этот человек согласился пройти тест. Из этого я делаю вывод, что ему, вероятно, уже доводилось бывать в подобных ситуациях.

— Пол хочет сказать, Скаут, что наш приятель — хладнокровный мерзавец. Я не приукрашиваю, Поли?

Бостонец задумчиво кивнул:

— Не исключено. Но, Боже мой, если ты прав, то удивительно, что у него вообще есть руки и ноги.

— То есть? — озадаченно проговорила Эйдриен.

Бонилла хохотнул.

— Пол хотел сказать…

— …что этот тип коварен, как змея, — закончил за него специалист по детектору.

Глава 16

Откинувшись в кресле такси, Дюран смотрел в затуманенные от пара окна, слушал, как шуршат по мокрому асфальту шины, и удивлялся своему настроению — он мог бы чувствовать себя и лучше. Более того, у него есть повод для радости: по выражению лица и жестам оператора ясно, что испытание на детекторе лжи пройдено «на пять с плюсом». И значит, он просто обязан чувствовать себя уверенно — теперь, когда подтвердились его благие намерения в отношении покойной пациентки. Однако, как Джефф ни старался, он не мог избавиться от смутного беспокойства. Его не покидала мысль, что на этом неприятности не закончатся.

По лобовому стеклу неутомимо ходили щетки стеклоочистителя — все впустую: дождь низвергался на землю микровзрывами, легкие брызги влаги сменялись пеленой льющей воды, замедлявшей ход машины до скорости черепахи.

— Да, погодка выдалась еще та, — завел разговор водитель.

Дюран кивнул и, заметив крошечный флажок на приборной доске, машинально ответил:

— Lavalas.[16]

Водитель обогнал идущую впереди машину и взглянул на пассажира в зеркало заднего вида:

— Pale Creole, zanmi?[17]

Вопрос вывел Джеффри из задумчивости:

— Что?

— Я спросил — pale Creole? Нет?

Дюран покачал головой, не до конца поняв, что от него хотят.

— Нет, — проговорил он. — Не думаю.

Водитель усмехнулся и пожал плечами:

— Ясно, просто знаете несколько слов. Lavalas — сильный дождь.

Джеффри кивнул — он и сам не понял, откуда выхватил это слово, просто слетело с языка. Наверное, по телевизору услышал, а вот… zanmi означало «друг». Каким-то образом он знал и это. «Господи», — подумал Дюран и посмотрел в окно на размытое сияние красных габаритных фонарей.

— Нет, ты только посмотри! — воскликнул водитель, обращаясь к самому себе. — Стоячая вода!

Прямо перед ними по дверцы в воде застрял «лексус». Огромная лужа перекрыла почти две полосы движения, и машинам приходилось рядком протискиваться по обочине.

— Я музыку поставлю, не против?

Дюран согласно кивнул:

— Да, прекрасно.

Водитель сунул кассету в магнитолу.

— Жаль, что конпы с собой не прихватил, ты бы послушал. Мало кто из пассажиров ее любит — наверное, трубы не нравятся, — вот и вожу с собой Марли…

Зазвучала музыка, и меланхоличный мужской голос запел: «No, woman, no cry…»

Такси двинулось на дюйм — и остановилось, двинулось — и остановилось, точно повинуясь ритму рэгги. Дюран откинулся в кресле и закрыл глаза, думая: «Конпа, как знакомо. Но чья конпа? „Эклипсов“? „Свит Микки“? „Табу“?» Откуда ему известны эти названия? Да и сама музыка? По телевизору видел? Вряд ли. Уж очень похоже на дежа-вю или реинкарнацию — но это так, возвращаясь к недавним мыслям.

Мурашки побежали по спине: в его мозгу давно происходило что-то совершенно не зависевшее от желаний Дюрана. Казалось, его личность, его самовосприятие осыпаются — точно старая краска со стены ветхого дома.

В какие-то моменты он чувствовал, будто помнит — по-настоящему помнит — другую жизнь. Слова таксиста «Pale creole, zanmi?» и его круглое чернокожее лицо так сильно напоминали Гаити. Дюран вспоминал запах тех мест: смесь жасмина, рома и сточных канав. Он, вне всякого сомнения, бывал там и успел хорошо изучить страну. Но когда? И зачем? Достоверно Джефф знал одно: его воспоминания трехмерны, насыщены в отличие от многих других образов, что сидели в его голове. Гаити был реальностью и нисколько не походил на попурри из телешоу и газетных статей.

И это еще не все: Джефф вспомнил многое другое, чего не мог бы объяснить. К примеру, психиатр, оказывается, неплохо разбирался в микологии. Однажды в супермаркете он выбирал японские грибы шитаки. И вот тут-то непостижимым образом и проявились знания, когда он с удивлением понял, что знает терминологию грибов так же хорошо, как и фамилии президентов США. Грибницу он называл мицелием, да и слова «штаммы» и «гимениальная пластинка» не показались ему китайской азбукой.

Фраза из песни напомнила о море, и сами собой перед глазами появились парусники. Дюран почти не сомневался, что когда-то он владел парусной шлюпкой. Да и жил он там, где много туманов. Может, в Портленде или Ванкувере. Впрочем, и эти слова как-то сами собой выплыли в памяти, за ними не стояло ничего конкретного, никаких воспоминаний. А вот парусники… В воображении ярко вставало скользящее по водной глади судно, в лицо летели брызги, он чувствовал скрип соли на коже, а глаза слепила солнечная рябь на волнах.

Эфемерные образы, едва всплыв в памяти, тут же исчезали. И как бы ни старался он удержать их, ухватиться за них, они растворялись без остатка, как кубики сахара в чашке горячего чая. И Дюран снова оставался один — без воспоминаний, но с памятью о них.

Таксист свернул на Коннектикут-авеню, и теперь они проезжали мимо Национального зоопарка. Уже стемнело, и кроваво-красное озерцо неонового света мерцало на тротуаре возле бара «Манки»: вспыхивало и гасло вновь. Дюран отвернулся, поежился в кресле. Было в его памяти что-то, чему он всеми силами противился, не давая выплывать на свет. Картина, от которой внутри все переворачивалось: стены цвета охры и повсюду кровь, точно на скотобойне, брызги на плинтусе под потолком, застывшие черноватые сгустки на полу и ботинках.

— Вам плохо? — обратился к нему обеспокоенный водитель, глядя на пассажира в зеркало заднего обзора. Должно быть, Дюран застонал, сам того не замечая. Он кивнул, успокаивая шофера, и ответил:

— Нет-нет, просто… зуб разболелся.

Водитель осклабился. Автомобиль подрулил к портику перед многоквартирным домом, где жил Дюран, и таксист, посмеиваясь, проговорил:

— А то на миг мне даже показалось, что вами овладел loa, злой дух, — и рассмеялся.

Джефф улыбнулся и покачал головой, протянул водителю двадцатник и открыл дверь, собираясь выйти из авто. По крыше гулко барабанил дождь, перейдя в настоящий потоп.

— Ты можешь переждать здесь, дружище, — заботливо предложил афроамериканец. — Посиди. Вымокнешь до нитки — не успеешь до подъезда добраться.

Дюран поблагодарил его, но все-таки вышел и, как предсказывал таксист, тут же вымок насквозь. Впрочем, «холодный душ» пошел ему только на пользу: дождь отвлек рассудок от комнаты цвета охры — и это казалось блаженством.

Простояв еще некоторое время под дождем, доктор вошел в чистый вестибюль, где царили тишина и покой. «Ну, вот я и дома», — подумал он, наделив фразу неподдельным сарказмом. Правда состояла в том, что Джеффри не чувствовал привязанности к месту, в котором жил. Оно напоминало гостиничный номер со всеми удобствами или квартиру друга, уехавшего из города на выходные. Комфортно и удобно, но не имеет к нему лично никакого отношения.

Пять минут спустя Джеффри уже стоял под душем в столбе пара, и струйки воды плясали по его плечам. В квартире Дюрану стало гораздо легче, но хорошо — по-настоящему хорошо — он почувствовал себя, только когда вытерся полотенцем и с пультом в руке уселся перед телевизором.

Глава 17

Снятие показаний с Эйса Джонсона откладывалось уже на несколько часов: главный представитель прокурора сидела в международном аэропорту Ла-Гуардиа — из-за непогоды отменили рейс до округа Колумбия. Теоретически процедуру можно было перенести на следующую неделю, но практически это оказалось неосуществимо: Слу наутро покидал город, а Джонсону на понедельник назначили операцию по удалению грыжи.

Поэтому решили провести допрос как можно скорее — в данном случае в 4.15 дня. Закончили только в девять вечера, и к тому времени все вконец измотались. Хотя, с точки зрения клиента, обмен мнениями прошел наилучшим образом, Эйдриен оказалась не на высоте. На допросе она присутствовала, чтобы предвосхищать и предугадывать любую просьбу шефа — так сказать, была на подхвате, и в этом деле почти провалилась. Сначала она куда-то засунула речь, с которой босс предполагал обратиться к присяжным, а вскоре получила нагоняй за «мечтательность» во время выступления ее собственного свидетеля.

— Где ты витаешь? — так и сказал Слу. Чтобы быть до конца справедливым, его помощница думала о припадке страха, который днем раньше случился с Дюраном. Тогда Эйдриен и сама едва не запаниковала: все ее существо протестовало при мысли, что она могла стать причиной такого ужаса.

Впрочем, в одном Бонилла прав: не исключено, что Дюран притворяется. Этакий волк в овечьей шкуре, психопат. Вроде того маньяка… Как его звали?… А, Тед Банди. Тоже был хорош собой, как и Дюран. И кажется, у него торчал протез вместо руки, который он вытягивал вперед, взывая к людям о помощи. Банди заманивал жертвы, играя на сострадании, ослабляя их бдительность. Опасный хищник казался уязвимым, вызывал жалость.

Эйдриен так хотелось пойти домой, свернуться в постели калачиком и спокойно уснуть. Однако сейчас это было неосуществимо: Слу сделал предложение, от которого она просто не смогла отказаться.

— Пойдем перекусим — чертовски трудный выдался денек.

— Да, надо отдать должное Джонсону: старик неплохо поработал, — оживился Слу, запивая кусочек нежного зеленого салата глотком мартини.

Эйдриен пожала плечами:

— От него-то и требовалось сказать, что он ничего не помнит — с такой задачкой и слабоумный бы справился.

Слу хохотнул.

— Да хоть и так… — Он откинулся в кресле и, чуть склонив набок голову, задумался, будто решая участь Эйдриен. Наконец подался вперед и поделился своими наблюдениями: — А ведь ты днем сплоховала. По-прежнему переживаешь из-за той истории с сестрой?

«По-прежнему»?… Да еще и трех недель не прошло, как она умерла. «Из-за той истории»? Босс говорил так, будто с Никки произошел некий неприятный случай, о котором в приличном обществе и упоминать неуместно.

— Простите, я тогда немного… отвлеклась, — ответила Эйдриен и, покачав головой, заверила: — Такого больше не повторится.

Слу взглянул на собеседницу с неприязнью.

— Эйдриен, если тебе понадобится отпроситься… Я потому говорю, что заметил — вчера днем ты отсутствовала в офисе.

— Мне…

Он поднял руку:

— Не объясняй. Я не хочу допытываться, но если тебе потребуется свободное время…

В ответ Эйдриен покачала головой.

— Ну, в любом случае тебе достаточно только попросить. — Он похлопал ее по руке.

«Только попросить, ой-ой-ой… — подумала Эйдриен. — Вот он, твой шанс». Тихо вздохнув, она закусила губу и, взглянув на шефа, улыбнулась. Подняла брови и одарила его широкой, искренней улыбкой, хорошо заученной за время «странствий» по чужим семьям. Никки частенько посмеивалась над сестрой из-за ее честной, большеглазой улыбки, которая, как заезженная пластинка, всплывала в тяжелую минуту. «Ах, бедная сиротка, — говаривала Никки. — Ее личико так и кричит: “Удочерите меня, пожалуйста”». Только теперь улыбка говорила: «Не сердитесь».

— Я немного рассеянна, — проговорила Эйдриен. — Видите ли, Никки… — Она опустила взгляд на руки, а потом снова посмотрела на Слу. — Она была… хм… последним родным человеком. — Затем, будто испугавшись, что сказала слишком много личного, торопливо добавила: — Не то чтобы мы поддерживали особенно близкие отношения…

— У тебя нет других родственников?! — поразился босс. — И даже родителей? — Глаза его были широко раскрыты, а в тоне подразумевалось, что он находит ситуацию столь же жалкой, сколь и убогой.

Эйдриен пожала плечами:

— Никого больше. Я теперь одна.

— Господи Боже! — воскликнул Слу.

— Да, верно, — сказала она без тени иронии. — И он тоже последний в роду.

До Слу дошло не сразу. Секунда — и тут он запрокинул голову, рассмеялся хорошо отрепетированным смехом, а затем погрозил пальцем:

— Да, не зря говорят, что ты все схватываешь на лету. Что ж, вернемся к делу.


Часы показывали 23.15, когда Эйдриен наконец добралась до дома. Ей пришлось прождать двадцать минут на автобусной остановке, чтобы, к тому времени как она окажется в Маунт-Плезант, все еще держаться на ногах.

И как обычно, на углу перед забегаловкой «Диаз-Кантина» болталась подозрительная компания.

Эйдриен нравилась струящаяся из дверей заведения музыка, но каждый раз становилось не по себе от пристальных взглядов мужчин и приглушенных возгласов: «Ai-iiii — que chicka sabrosa!».[18] И так она лавировала по пути домой, обходя компанию по другой стороне улицы. Будто не по кварталу шла, а плыла по озеру, огибая подводные скалы.

Эйдриен снимала квартиру на Ламонт-стрит, располагавшейся в спальном районе города и застроенной добротными одноквартирными домами начала века. Дома как близнецы походили друг на друга и смыкались стенами. Многие здания уже давно поделили на несколько квартир. Первые два квартала некоторое время назад отреставрировали, и теперь они производили хорошее впечатление. Однако дальше от центра, ближе к зоопарку, в квартале, где жила Эйдриен, процесс облагораживания затянулся и происходил очагами. Поэтому уровень цивилизованности местного общества опустился в полном соответствии с ценами на недвижимость. Не стоило называть район плохим, но кражи и налеты не считались здесь редкостью, а пешеходы, в особенности женщины, глядели в оба. Поздно вечером местные жители предпочитали возвращаться домой по центру улицы, избегая тротуаров.

Когда здешние дома только строились, в моду вошли специальные аллеи для хозяйственных нужд, которые целой сетью вились в двориках, параллельно главной улице с каждой стороны. Теперь вдоль «служебных аллей» располагались гаражи, сильно разнившиеся по материалам и дизайну: от хлипких, сколоченных на скорую руку сооружений из древесностружечных плит до основательных кирпичных построек с уличным освещением у входа.

Вход в квартиру на цокольном этаже, где жила Эйдриен, находился во дворе дома, построенного в федеральном стиле и напоминавшего уменьшенный Капитолий. А поскольку попасть туда можно было только через гараж, Эйдриен приходилось идти по аллее. Это не составляло труда при свете дня или когда она возвращалась на машине и могла открыть гараж, не выходя на улицу. Впрочем, последнее случалось крайне редко — подобное удовольствие обходилось в двенадцать долларов в день за место на автостоянке. При свете дня квартиросъемщица возвращалась домой тоже редко, главным образом летом. Поэтому прогулка по аллее представляла собой нечто, с чем приходилось мириться почти ежедневно.

Было жутковато, потому что дом находился прямо в центре квартала и соответственно в центре пресловутой хозяйственной улочки. Эйдриен всегда тщательно осматривалась, прежде чем свернуть в тень деревьев. Если вдруг она замечала выпивающую компанию, то заходила с парадного входа и вызывала миссис Спиарз по домофону, а уж та пропускала ее в квартиру через внутреннюю подвальную дверь. Впрочем, Эйдриен такая процедура не слишком нравилась: почти в половине случаев выяснялось, что домовладелица уже легла и не слышит звонка.

В ту ночь аллея оставалась пустынной — по крайней мере Эйдриен никого не увидела: единственным живым существом во всей округе оказался прогуливающийся по забору кот. Поэтому она без приключений добралась до гаража, пересекла крошечный дворик, примыкавший к задней части дома, и открыла ключом дверь своей квартиры. Дверь представляла собой шедевр уродства: ее обили коричневым дерматином, что само по себе неприятно на вид. Так еще и миссис Спиарз попыталась «скрасить» неказистость двери неким подобием птичьего гнездышка. Ненавистная поделка представляла собой кусочек цветного льна, украшенного тесьмой, в котором помещалось плетенное из прутиков гнездо, куда чья-то заботливая рука уложила яички из папье-маше. Будь Эйдриен понаглее да посмелее, она с радостью бы спалила гадкую безделушку. Впрочем, девушка все равно, наверное, удержала бы себя, не желая ранить чувства хозяйки. А потому этот предмет продолжал оскорблять эстетические чувства квартирантки, тешившей себя слабой надеждой, что кому-нибудь придет в голову украсть похабный объект.

И хотя «бомбоубежище», как называли квартирку Эйдриен друзья-приятели по Джорджтауну, не украсило бы уже ничто, она радовалась своему пусть убогому, темному и тесному, но все равно жилищу, которое ни с кем не приходилось делить. Главное — дешево, сердито и в меру чисто.

Наконец изможденная пчелка-трудяга оказалась дома, скинула пальто, забросила на диван портфель и тяжело вздохнула. Ее взгляд ненароком упал на пакет из темной оберточной бумаги, что стоял в углу и где по-прежнему находился прах Никки. Эйдриен мысленно упрекнула себя, что до сих пор даже не распаковала останки сестры. Она вынула деревянный ящичек из пакета и достала урну, а после долго ходила с ней по квартире, пытаясь отыскать подходящее место. В итоге «контейнер с прахом», пользуясь терминологией директора похоронного бюро, оказался возле самой двери на книжном шкафу, а последняя представительница семьи сбросила туфли и отправилась на кухню. Здесь на нее с новой силой нахлынуло чувство утраты: на полу у холодильника стояла пустая миска Джека. Хотя четвероногий питомец пробыл у Эйдриен совсем ничего, она успела привязаться к нему и теперь тосковала по рыжей бестии. Понятно, у Рамона псу гораздо лучше. Но и ей тоже было хорошо с этим мохнатым проказником, который не давал задумываться о грустном — например, куда деть прах Никки. Да, обязательно надо устроить какую-нибудь церемонию. Это должно быть что-то личное — только она, сестра, вода и ветер… Но уже не сегодня.

Эйдриен пошла в спальню, надела пижаму и приготовила одежду на утро. Забралась в постель, спряталась под одеялом и пультом включила телевизор — смотреть нечего. Да, после трех чашек настоящего обжаренного кофе в зернах, выпитых при подготовке бумаг к допросу свидетеля, и эспрессо на ужине со Слу так просто не уснешь. На тумбочке у кровати лежала книга — «Ночной поезд» Мартина Амиса. Небольшую тоненькую книжонку Эйдриен читала уже не одну неделю и все не могла закончить — сюжет завязан на суициде: полицейский, друг семьи, пытается докопаться до скрытых мотивов самоубийства женщины. В итоге выясняется, что никакой тайной подоплеки вообще не существует, просто обладательнице прекрасной работы и любящей семьи стало неинтересно жить. Вот такая трагедия.

И опять мысли вернулись к Никки. А каковы были ее мотивы? Это что, из-за тех гнусных выдумок психотерапевта, который намеренно прививал ей чувство вины и недовольства жизнью? Или Никки с чего-то вдруг решила, что она — это уже не она и никогда не будет собой после того случая в Европе, когда все пошло кувырком и в душе что-то надломилось? Или она столкнула в воду обогреватель из-за чего-то другого? Скажем, из-за винтовки в шкафу… Интересно, откуда она взялась и умела ли Никки с ней обращаться? Эйдриен сочла это маловероятным. И вдруг ей пришло в голову, что сестра, убив себя, помешала чему-нибудь более страшному, например… Предположение не замедлило явиться: «Оружие приобретают для того, чтобы убивать. Возможно, даже не одного человека, а много или очень много — как там, в Колорадо, когда погибли дети. А если сестра попросту возненавидела мир, в котором она была так несчастна, и задумала устроить настоящую бойню, но, ужаснувшись своим желаниям, убила себя?»

Эйдриен взяла другую книгу, не обещавшую никаких зверств. Все равно она так устала, что уже не смогла бы заснуть. Попыталась читать, но мысли постоянно возвращались к Никки. А ведь Бонилла был прав: она действительно почти ничего не знает о сестре, не понимает ее мотивов. Уйдя в могилу, Нико так и осталась для нее тайной за семью печатями. А вспоминая, какие между ними складывались отношения в последнее время, Эйдриен вообще стало совестно. Ведь даже в тот вечер, когда Нико умерла, она втайне порадовалась, что та не открывает дверь. Эйдриен предположила, что Никки забыла об их встрече и отошла куда-нибудь. Как же она ошибалась!

На тот момент от дружбы двух сестер остались лишь совместные ужины. Да и то каждый раз они ссорились из-за этих нелепых, извращенных фантазий о сатанистах. Никки ни о чем другом и думать не могла, она все говорила и говорила, как заведенная. В итоге старшая сестра начинала настаивать, что Эйдриен просто прячется от воспоминаний: «Ты не помнишь, потому что не хочешь помнить! Это так типично!» Она ошибалась. Никогда, ни на минуту, Эйдриен не поставила под сомнение правдивость собственных воспоминаний. С ее памятью все в порядке, и она уж точно ни от чего не отказывалась. Перед ее мысленным взором живо представали неизгладимые, абсолютно точные картины прошлого: приемный отец подбрасывает ее на руках; она сидит у него на шее, а он несет ее, придерживая за ноги, и говорит: «Ну, пошли, крошка, только держись крепче». Иногда Эйдриен просила покружить ее, отец брал девочку за руки и кружился вместе с ней, пока у нее в голове не начинало плыть. Порой Дек брал приемную дочь за руки, и она взбиралась ему на грудь, делала кувырок через голову и снова становилась на ноги. В какие только игры они не играли! Эйдриен как наяву слышала тихий грудной голос Марлены, певшую ей колыбельную и укачивавшую в люльке, когда она не могла заснуть: «Тише, малышка, усни».

Неужели эти самые люди в воображении Никки исполняли ритуалы со свечами и снимали на камеру порнографические фильмы о настоящем убийстве? Было бы смешно, если бы не так грустно. И из-за этого, сама того не желая, Эйдриен вновь и вновь прокручивала в уме бесчисленные эпизоды с участием родителей, изучала их придирчивым оком прокурора, задаваясь вопросом: насколько невинен каждый приходящий на память эпизод? Вот Марлена говорит: «Дай поцелую, и все пройдет…» Было ли это… чем-то другим? Или когда Эйдриен скакала «на лошадках» на колене Дека и он пел: «Вот как скачут крошки-леди, иго-иго-го». Невинная игра или нечто большее?

«Да, — отвечала себе Эйдриен. — Обычная игра». И несмотря на то, что девушка старалась быть предубежденной, перебирая в памяти картинки из своего детства, они оставались невинны. Дек и Марлена чисты, а их любовь незапятнанна. Она почти ненавидела сестру за то, что приходится смотреть на детство сквозь призму подозрительности. Это само по себе уже является предательством по отношению к Деку и Марлене, осквернением доброй памяти о них.

Эйдриен откинулась на взбитые подушки и вернулась к книге, но та, увы, уже перестала ее занимать. Поэтому не оставалось ничего другого, как заложить страницу закладкой и улечься спать. Эйдриен щелкнула выключателем и задумалась о родственных отношениях и близости сестер. По аллее тихо прошуршали шины, отсветы фар скользнули вверх по стене и пробежали по потолку.

«Не пора ли наконец выкинуть этого Дюрана из головы? Пусть им занимается полиция!» Гражданский иск, по всей видимости, пустая трата времени. Кем бы ни оказался этот человек на самом деле, он не станет выжидать. Теперь ему в городе делать нечего — не сидеть же, в самом деле, дожидаясь разоблачения. Он, наверное, прямо сейчас вещи упаковывает.

«Упаковывает вещи!» — осенило Эйдриен, и она вскочила, вылезла из кровати и включила свет. Если психиатр уедет, он заберет с собой все: одежду, мебель, бумаги. А среди них и историю болезни Никки. Либо заберет, либо уничтожит, а Эйдриен очень хотела получить этот документ. К тому же, как ближайшая родственница, она имела на подобную информацию полное право. Что же делать? Если позвонить Дюрану, попросить историю болезни или послать письменный запрос, у него будет предостаточно времени, чтобы подчистить документ и отдать его в безупречном виде. Оставалось одно: навестить негодяя лично и попросить документ тут же, в его кабинете, не дав найти причины для отказа. Через минуту неплохо подкованная в юриспруденции специалистка придумала и повод для визита.

Эйдриен вылезла из постели, вытащила из портфеля свой фирменный ежедневник «Филофакс», нашла телефон Дюрана и набрала номер. Часы на ночном столике показывали 0.15, и она немало удивилась, когда психиатр поднял трубку после первого же гудка.

— Алло?

«Дурацкая идея, — подумала Эйдриен. — Смахивает на хулиганство».

— Алло? — повторил Дюран.

Она хотела повесить трубку, но вовремя одумалась. Ведь он мог выяснить номер звонящего через справочную, и тогда Эйдриен оказалась бы в весьма неприятной ситуации: истица совершила анонимный звонок в середине ночи.

— Мистер Дюран?

— Да, я слушаю.

— Это Эйдриен Коуп.

— Ах вот как.

— Не хотела вас будить.

— Вы не разбудили: я все равно смотрел телевизор.

— Поверьте, не стану злоупотреблять столь поздними звонками, просто я подолгу задерживаюсь на работе.

— Понятно. — Эйдриен молчала, и Дюран прервал затянувшуюся паузу: — Вы хотели о чем-то поговорить?

«Давай выкладывай, раз уж заварила кашу», — сказала она себе.

— Во-первых, я хотела поблагодарить вас за сотрудничество, — снова заговорила Эйдриен.

— Я рад помочь, — ответил психотерапевт.

— Вы не обязаны были соглашаться…

— Мне нечего скрывать, — заверил доктор.

— Я звоню для того, чтобы сообщить вам, что… у меня для вас чек.

— Простите, что у вас?

— Я должна передать вам чек. Видите ли, я ближайшая родственница Никки, и она назначила меня, так сказать, душеприказчицей. Так что я занимаюсь разделом наследуемого имущества, это деньги с ее счета.

— А при чем здесь я?

— Дело в том, что вы упоминаетесь в завещании.

На том конце провода наступила тишина. Наконец Дюран произнес:

— Почему бы вам не оставить чек у себя? Мне совестно принимать эти деньги — как бы там ни было, а пациентку я подвел.

«Да что ты!» — эти слова так и норовили сорваться с языка, однако вслух Эйдриен сказала:

— Я вас очень хорошо понимаю, но, если ваша позиция такова, вы можете пожертвовать эту сумму на благотворительность. В любом случае я хотела бы заскочить и передать вам чек.

Доктор помедлил с ответом и наконец проговорил:

— Вам не сложно будет просто кинуть его в почтовый ящик?

— Не исключено, что именно так я бы и поступила, но у меня к вам еще одно дело. Вы не против, если я зайду в субботу? Всего на пару минут?

На заднем плане кто-то заливисто рассмеялся: в комнате работал телевизор.

После некоторых раздумий собеседник ответил.

— Какова вторая причина? — сказал он ничего не выражающим голосом, точно робот.

Эйдриен глубоко вздохнула и, к своему собственному удивлению, ответила:

— Вообще-то я хотела отказаться от иска — просто поговорим о Никки.

Психиатр некоторое время не отвечал — Эйдриен даже показалось, что он больше поглощен происходящим на телеэкране, чем беседой по телефону. Затем он отозвался:

— Завтра мне надо уехать по делам с самого утра, а потом до ленча у меня прием.

— Вы к часу освободитесь?

— Скорее всего да, — ответил Дюран, и в трубке послышался очередной взрыв смеха.

— Тогда до встречи, — бодро проговорила Эйдриен. — Ровно в час.

Глава 18

Когда Эдди Бонилла узнал, что его клиентка собирается навестить Дюрана, он чуть не прошиб головой потолок.

— Ты что, спятила?

— Нет.

— Мы же договаривались!

— Пойми, Эдди, это единственный способ раздобыть историю болезни Никки. Если я попрошу переслать ее…

— Ты понимаешь, что значит «психопат»? — прогремел Бонилла.

— Конечно, но…

— Когда у вас встреча?

— Сегодня днем.

— Во сколько?

— В час.

— Я за тобой заеду.

Эйдриен колебалась: ей было совестно, что детектив тратит на ее дело так много времени почти задаром. В предъявленном в конце недели — по ее же настоянию — счете оказалось учтено всего полтора часа работы. Когда же возмущенная клиентка начала спорить, сыщик лишь возвел к небесам руки, будто отстраняясь от нее, — мол, вопрос обсуждению не подлежит и он учитывает свое время, как сочтет нужным. На том разговоры и закончились.

Бонилла наотрез отказался ехать в заваленной бумажными стаканчиками и местами проржавевшей «субару» Эйдриен. Он прикатил в собственном автомобиле, как и в прошлый раз.

— Волнуешься? — спросил Эдди.

— Не очень, — ответила она.

— А то, я смотрю, ты каблучком выстукиваешь, как самый заправский чечеточник.

Эйдриен засмеялась. Бонилла съехал с Коннектикут-стрит на боковую улицу и принялся искать место для парковки.

— Я дергаюсь от усталости, — сказала девушка. — Слу хочет, чтобы мы работали без просыпу.

Сыщик рассеянно кивнул и, заметив свободное местечко, ловко подрулил к тротуару и втиснул свой «камаро» между «вольво» и «мерседесом». Когда Эйдриен выходила из машины, ее взгляд привлек какой-то предмет, который детектив достал из-под сиденья и сунул под куртку. Не в силах поверить своим глазам, она проговорила:

— Что ты делаешь?

— Как что? — ответил Бонилла. — Провожаю тебя к…

— Я о пистолете.

Они одновременно вышли из машины и захлопнули двери.

— У меня есть лицензия — все по закону.

— Терпеть не могу все, что стреляет.

— И что с того?

— Слушай, убери-ка его туда, откуда взял.

Детектив сунул руки в карманы и облокотился на дверцу авто.

— Забудь. С голыми руками я к Дюрану не сунусь.

— Прекрасно, возвращайся, а я обратно поеду на такси, — сказала Эйдриен и развернулась, собираясь уйти. Вдруг она ощутила на плече руку Бониллы.

— Я не иду — ты не идешь.

— Так мы не договаривались. Ты ни словом не обмолвился о том, что будешь вооружен, — ответила Эйдриен.

— Подумай сама, я же частный детектив! Это мой инструмент. Когда ты вызываешь такси, водитель приезжает на автомобиле. Нанимаешь меня — я прихожу с Дьюком.[19]

Эйдриен совсем растерялась:

— С кем?

Бонилла вспыхнул:

— Не важно! Долгая история.


Судя по всему, Дюран давно ее ждал: едва Эйдриен коснулась кнопки внутренней связи, как он ответил:

— Да?

— Это Эйдриен Коуп.

— Заходите и поднимайтесь, — сказал психотерапевт. Замок издал противный писк, и дверь в холл отворилась.

Эйдриен и Бонилла поднялись на шестой этаж, где у входа в квартиру их ждал врач. При виде детектива скорбная улыбка промелькнула на его лице.

— Я вижу, вы и ухажера с собой привели, — сказал он.

— Очень смешно, — заметил Бонилла и шагнул в квартиру мимо Дюрана.

Эйдриен неприятно поразил усталый вид психотерапевта. В принципе Дюран был хорош собой. Настолько хорош — черноволосый ирландец с голубыми глазами, — что она заподозрила: уж не по внешности ли выбрала его Никки? Теперь же этот человек казался изнуренным до крайности: появилась краснота вокруг глаз, осунулся. По пути в гостиную психиатр внезапно остановился — так резко, что посетители буквально влетели в его спину.

— О Боже! — с досадой воскликнул Дюран и сунул руку в карман своего вельветового пиджака.

— В чем дело? — спросила Эйдриен.

Он вынул из кармана аудиокассету и покачал головой.

— Я совсем забыл про кассету. Это запись для страховой компании, надо сходить отправить.

— До вечерней выемки у вас полно времени, — заверил Бонилла.

Доктор кивнул и небрежно опустил кассету обратно.

— Давайте ваши пальто, — гостеприимно предложил хозяин.

— Не беспокойтесь, мы надолго не задержимся, — ответил детектив, стреляя глазами из одного угла комнаты в другой, будто в поисках маленькой, но смертельно ядовитой змеи.

— Да-да, хорошо, — проговорил доктор и, повернувшись к Эйдриен, обратил на нее выжидающий взгляд.

Та растерялась и лишь молча приподняла брови.

Дюран подсказал:

— Вы упоминали про чек. Ведь, насколько я помню, вы именно из-за этого пришли?

— Ах да, минутку, — спохватилась посетительница, заглянула в сумочку и извлекла из нее конверт с именем Дюрана. — Вот ваши пять тысяч.

С безучастным кивком тот сунул конверт с карман и поблагодарил:

— Я вам очень признателен и позабочусь, чтобы деньги получили те, кто в них действительно нуждается.

Бонилла обернулся к доктору и насмешливо ухмыльнулся. Психотерапевт равнодушно посмотрел на него, демонстрируя глубокое безразличие к личности сыщика, и обратился к Эйдриен.

— По телефону вы упомянули, что хотите отказаться от тяжбы, — напомнил он.

— Да, я подумываю об этом.

— Что же, надеюсь, вы все-таки примете правильное решение, и если я каким-то образом могу вам помочь…

— Вообще-то, — сказала Эйдриен, хватаясь за подсказку, — можете.

Врач устало посмотрел на нее:

— И чем именно?

— У вас осталась история болезни моей сестры?

— Да, разумеется.

— Я хотела попросить вас выдать ее мне.

Дюран задумался и проговорил:

— Не вижу в этом смысла.

— Готов поспорить, не видите, — вполголоса заметил Бонилла, так что непонятно было — обращается он к Дюрану или просто думает вслух.

Эйдриен взглянула на детектива с немым укором, а затем повернулась к психиатру:

— Я ближайшая родственница Никки и имею право…

— Я вас прекрасно понял, но… — Дюран вздохнул. — Послушайте, мне жаль вас разочаровывать, но о том, чтобы сделать копию, не может быть и речи.

— Я имею право затребовать карту в судебном порядке, — холодно ответила Эйдриен.

— Да, знаю, и, когда вы это сделаете, я предоставлю документ. А пока ничем не могу вам помочь. — Перехватив грозный взгляд собеседницы, доктор пояснил: — Поймите, это профессиональная тайна. Единственное, что я могу для вас сделать, — это дать вам взглянуть на историю болезни здесь, в кабинете. Вас устроит такой вариант?

Еще секунду назад Эйдриен собиралась развернуться и в ярости выскочить из кабинета, но предложение Дюрана ее удивило. Как, впрочем, и Бониллу.

— Записи здесь, — добавил врач и жестом пригласил парочку пройти в комнату для приема пациентов.

Сыщик с кошачьей грацией двигался следом, готовый в любую секунду отразить нападение.

Войдя в приемную, доктор направился к столу. Детектив, тенью следовавший за ним, бросил мимолетный взгляд на монитор компьютера, стоявшего на письменном столе, и со смешком заметил:

— Док, у вас компьютер завис: тут вроде как «Сервер не найден».

Дюран проигнорировал замечание и, вынув из кармана небольшой ключик, направился к шкафу с двумя ящиками, располагавшийся позади письменного стола. Психиатр открыл картотеку и выдвинул верхний ящик, содержимое которого оказалось столь скудным, что Эйдриен и Бонилла переглянулись. Вытащив папку из желтой манильской бумаги, Дюран протянул ее посетительнице и оперся о край стола.

На приклеенной к обложке этикетке было аккуратно напечатано: «Николь Салливан». Сама же папка оказалась тонкой до нелепости. Впрочем, это не казалось слишком важным. Ведь чтобы получить ответ на волнующий Эйдриен вопрос — как сестра оказалась в офисе Дюрана, и если он мошенник, то кто его порекомендовал, — достаточно и одного листа.

Не говоря ни слова, девушка положила папку на стол и неторопливо раскрыла ее, обнаружив внутри лишь глянцевую фотографию сестры форматом 8x10. Снимок был нечетким, и, судя по всему, сделали его в аэропорту. На лице Никки застыло усталое, рассеянное выражение — не исключено, что она ждала, когда подъедет багаж. Эйдриен перевернула фотографию и на обороте прочла единственное слово, нацарапанное синими чернилами: «Объект».

Она взглянула на Дюрана и, стараясь сохранять самообладание, спросила дрожащим от ярости голосом:

— Это что, шутка?

Психиатр откровенно удивился, услышав вопрос. Он опустил взгляд и, увидев единственную фотографию, нахмурился и отпрянул от стола, неожиданно придя в крайнее возбуждение.

— Там лежала лицевая ведомость! — запротестовал он. — И тесты. Информация о препаратах и подписанные пациенткой формы. А также согласие на проведение гипноза…

Бонилла с шумом втянул в себя воздух и направился к картотеке. Он стал один за другим выдвигать ящики, но обнаружил лишь еще одну папку. «Хенрик де Гроот». Детектив открыл ее и нашел, как и в случае с Ники, только фотографию — беспристрастный снимок, сделанный, очевидно, в каком-то сквере. Проклиная в душе все и вся, Эдди тихо выругался и швырнул фото на стол, обернувшись к Дюрану.

— Вот это вы называете «практикой»? — резко спросил он. — Такие у вас «записи»?

— Разумеется, нет, — ответил психотерапевт.

— Ну, сейчас я выведу тебя на чистую воду! — проревел детектив.

Дюран отмахнулся скорее от беспомощности, чем негодования и проговорил, обращаясь к обоим посетителям:

— Я сам не понимаю, что происходит.

Эйдриен, вне себя от злости, ощутила потребность предупредить Дюрана: Бонилла буквально кипел от ярости, и, судя по некоторым признакам, реальность физической расправы над врачом становилась все более и более определенной, что было бы теперь совершенно некстати: если Бонилла додумается ударить психиатра, они оба попадут под статью об угрозе физическим насилием. Учитывая же находящийся в работе иск Эйдриен, ей грозит лишение лицензии — не исключено, что и без права восстановления. В ушах зазвучал голос судьи: «Вы напали на ответчика в его кабинете потому, что он отказал вам в выдаче документа?» Внутреннему же взору Эйдриен предстал «запал» Бониллы — и без того слишком короткий, он стремительно приближался к концу. Эдди стоял боком к Дюрану, склонив набок голову и чуть выдвинув вперед правое плечо. Такая стойка почти всегда предшествовала удару наотмашь.

— Эдди, — предупредила Эйдриен.

Глаза детектива метнулись к ее лицу.

— Не надо! — скомандовала она.

В действительности «запал» Бониллы был гораздо длиннее, чем многие полагали. Ему здорово играло на руку то, что люди считали его, Эдварда Бониллу, ходячей бомбой с часовым механизмом. Мысль о том, что он может взорваться в любую минуту, заставляла присутствующих проявлять особенное терпение и уважительность. Однако даже если сделать поправку на производимое впечатление, сейчас детектив вполне мог снести Дюрану голову — как вдруг кто-то заколотил в дверь.

Сыщик с досадой обернулся:

— Ждете посетителя?

Дюран в недоумении потряс головой. Стук превратился в настойчивую дробь.

— Странно, если кто-нибудь приходит, он сначала звонит в домофон, — заметил Дюран, не обращаясь ни к кому конкретно. — В противном случае сообщили бы с охраны.

— Судя по всему, кому-то требуется срочная помощь.

Все трое вышли из консультационной и направились в конец коридора, откуда выходили двери на кухню и в гостиную. Эйдриен с Бониллой свернули в гостиную, Дюран тем временем направился к двери.

— Кто там? — спросил он.

— Откройте, полиция.

— Ого! — воскликнул детектив и обернулся к Эйдриен: — Я впечатлен. Похоже, у тебя неплохие связи.

«Вряд ли», — подумала та. Когда она подавала жалобу на Дюрана, полисмен, принимавший ее заявление, едва не уснул за столом.

Дюран открыл, и перед ним предстали двое в штатском, с мрачными лицами торчавшие в холле. Мельком показав какое-то удостоверение, один из визитеров поинтересовался, не с Джеффри ли Дюраном имеет честь разговаривать. На это врач ответил утвердительно, и тот, что пониже, спросил, нельзя ли им с напарником зайти.

— На вас подана жалоба, — сказал один из полицейских. — Надеюсь, вы все сумеете объяснить.

Доктор махнул рукой, приглашая представителей власти в прихожую жестом, который читался: «Будьте как дома».

Первый коп сильно смахивал на гнома: приземистый, с бегающими зелеными глазками, ярко-рыжей шевелюрой и веснушчатым лицом. Второй оказался человеком гораздо более внушительной комплекции. Широкоплечий и тяжелый, он шел вразвалочку, шаркая ногами, — настоящий медведь.

— Два детектива! — заметил Бонилла. — Я потрясен.

Гном склонил набок голову и поинтересовался:

— А вы кто?

— Посетитель номер один, — ответил сыщик, — а эта леди — посетитель номер два. У вас имеются удостоверения?

Медведь подвигал плечами, точно боксер, которому не терпится ринуться в бой. Гном же изобразил на лице подобие обворожительной улыбки и спросил:

— Это ваша квартира?

— Нет, — ответил Бонилла, — именно поэтому я и представился как посетитель номер один. Предъявите удостоверение.

Коп с начальственным видом ухмыльнулся и со вздохом предъявил небольшую книжку.

Бонилла пристально посмотрел на значок полисмена и пояснил:

— Я поинтересовался, потому что первый раз вижу, чтобы двух полицейских в штатском высылали по иску об уголовно наказуемом правонарушении.

Гном пожал плечами и обернулся к Дюрану.

— Может, пройдем в соседнюю комнату? — предложил он.

— Думаю, нам пора, — проговорила Эйдриен и направилась к двери.

Медведь преградил ей путь. Она шагнула влево, и тот повторил ее движение.

— Что, в конце концов, происходит? — возмутился хозяин квартиры, переводя взгляд с одного полицейского на другого.

Бонилла не сводил глаз с Гнома:

— Вы из какого участка?

Рыжий полицейский на миг заколебался и ответил:

— Из двадцать третьего.

Сыщик усмехнулся.

— Значит, из двадцать третьего, — повторил он. — Наподобие 59-го округа на Гавайях.

Гном нахмурился, догадываясь, что каким-то образом оплошал, но пока не понимая, как именно. Бонилла с готовностью вызвался разъяснить ситуацию. Он шагнул к копу и, встав рядом с ним, подбородок к подбородку, сказал:

— Телевизор надо поменьше смотреть, приятель. В Вашингтоне не участки, а отделения, тупица. Нечего было уроки в школе прогуливать.

Он внезапно и с неожиданной силой боднул копа головой, угодив Гному в самую переносицу веснушчатого носа. Послышался хруст, брызнула кровь, и полицейский вскрикнул от боли. Детектив резко развернул его к себе, захватил в замок и крепко прижал пистолет к рыхлому телу заложника.

— Не двигаться, — прошептал Бонилла и обернулся к Медведю: — Лицом к стене, руки вверх. Ты, — он кивком указал на Дюрана, — подойди сюда, встань, чтобы я тебя видел.

Эйдриен прильнула спиной к стене так, будто ее прибили гвоздями.

Бонилла повернулся к ней.

— Звони 911![20] — скомандовал детектив и, заметив, что Медведь приподнимает полу пиджака, прикрикнул на него: — Я сказал, лицом к стене, осел!

Полисмен не послушался. С почти сверхъестественным спокойствием он вытащил большой черный револьвер из спрятанной под пальто кобуры. Сжимая его в руке, Медведь достал из кармана толстый металлический цилиндр и стал накручивать его на конец ствола.

Не в силах поверить своим глазам, Бонилла издал нервный смешок:

— Ты блефуешь, приятель.

Глушитель со щелчком встал на место, и Медведь шагнул вперед, Поднял пистолет и начал стрелять. Неторопливо и хладнокровно. Пок. Пок. Пок. Громила сначала выпустил две пули в лицо своему напарнику, третью — в грудь. И только тогда Эдди понял, что замыслил убийца: он расчищал путь к нему. Догадка пришла слишком поздно. Гном мешком опустился на пол — сто сорок фунтов мертвого веса, — и Бонилле хватило времени только на один выстрел. Его пистолет был без глушителя — раздался невероятный грохот. Пуля прошла мимо цели, на пол посыпалась штукатурка. И в это же время четвертый патрон из револьвера Медведя с силой ударил в правую сторону груди Бониллы, развернув детектива вокруг своей оси. От следующего выстрела Эдди повалился на пол — и в этот миг Дюран налетел на Медведя, толкнув его. Тот с грохотом отлетел в другой конец комнаты.

Эйдриен попыталась закричать, но ничего не вышло — голос звучал так же тихо, как и пистолет Медведя. Девушка подбежала к Бонилле и, скорчившись на полу возле детектива, попросила его потерпеть. Дюран тем временем вступил в бой со здоровяком за обладание револьвером — и проиграл. Одной рукой схватив психиатра за глотку, Медведь крепко прижал его к полу, уже направил дуло пистолета к виску и вдруг отвел оружие в сторону. Вместо того чтобы выстрелить, он стукнул Дюрана по лбу рукоятью, и тот потерял сознание. Громила поднялся на ноги, отряхнул с одежды пыль и направился к Эйдриен, которая всхлипывала, скорчившись над Бониллой. Не говоря ни слова, Медведь врезал ей ногой по ребрам. Девушка откатилась в сторону, застонав от боли и страха. Убийца ударил снова. Затем он вернулся к Бонилле, который пытался подползти к пистолету, лежавшему на полу в нескольких шагах, молча приблизился, выждал, пока тот вытянет вперед руку, а затем выпустил ему в спину три пули — медленно, одну за другой.

Пок. Пок. Пок.

Покончив с Бониллой, убийца повернулся к оцепеневшей Эйдриен. Она сидела на полу, прижавшись спиной к стулу, и, упираясь каблуками в ковер, пыталась отползти назад. Медведь приставил револьвер ей ко лбу и спустил курок.

Раздался щелчок холостого выстрела, и Эйдриен дернулась, будто внутри ее головы захлопнулась мышеловка. Медведь остался непоколебим. Он склонился над своей жертвой, не давая ей ни малейшей возможности спастись. Вынул пустой магазин, нащупал в кармане пальто новый и со щелчком вогнал его на место. Склонился над девушкой во второй раз и, прижав ствол к виску, заверил: «Тебе не будет больно». Неожиданно в лицо Эйдриен брызнула кровь — очнувшийся Дюран схватил настольную лампу и саданул ею громилу прямо по затылку. Медведь бревном рухнул на пол. Только теперь девушке удалось совладать с голосом, и из ее горла вырвался такой душераздирающий крик, что задребезжали стекла.

Дюран рывком поднял ее на ноги, и они бросились к двери, шлепая по разлившимся вокруг Эдди и Гнома лужам крови. Все происходило как в дурном сне: Эйдриен не чувствовала под собой ног, ей казалось, что она невесомый надувной человек, парящий по воздуху, едва касаясь стопами пола. Беглецы живо оказались за дверью и что есть мочи рванули по коридору. Сзади послышались рев и грохот, будто какое-то животное очнулось от резкой боли и обнаружило, что за ночь лишилось ноги.

Психотерапевт и Эйдриен завернули за угол и оказались у лифтов. Дюран хлопнул ладонью по кнопке вызова, зажегся огонек, и, звякнув, расползлись в стороны двери. Он отпустил руку своей спутницы и шагнул в лифт, оставив ее в коридоре одну.

Эйдриен глазам своим не могла поверить. Неужели ее так безжалостно предали, оставили, когда за спиной уже раздаются тяжелые шаркающие шаги громилы. Но тут Дюран с той же быстротой, с какой вошел в лифт, схватил Эйдриен за руку и потащил по коридору. Сзади с дребезжанием закрылись двери, и лифт поехал вниз. Свернув за угол, доктор стал дергать ручки дверей — всех подряд, пока одна из них не отворилась, и беглецы ворвались внутрь, оказавшись в обслуживающем шестой этаж мусоросборнике. Дверь захлопнулась, и Эйдриен заметила три пластмассовых корзины, стоявшие в ряд вдоль дальней стены, наполовину наполненные бутылками и жестяными банками. Рядом на полу лежали стопки газет, а в стене зияло небольшое отверстие: мусоропровод. Темноту помещения наполнял тяжелый запах помойки — кислая вонь гниющей органики.

Девушка решила уже закричать, но вовремя одумалась, поняв, что ничего этим не добьешься. Кто-то, может быть, и выйдет в коридор, но их преследователя просто так не остановишь — он пожертвовал напарником ради того, чтобы добраться до Бониллы. Поэтому Эйдриен предпочла затаиться. Она стояла молча, застыв на месте, и, не отводя глаз, смотрела на вентиляционную решетку под дверью. В коридоре раздались шаги Медведя. Он побежал, развернулся и бросился в противоположную сторону. Было слышно, как убийца хлопнул ладонью по кнопке лифта и выругался. Он находился так близко, что в тишине улавливалось его шумное дыхание. И вдруг за вентиляционной решеткой показались ноги Медведя. Инстинктивно Эйдриен крепко сжала руку Дюрана, но убийца ушел так же быстро, как и появился. Звук его шагов стал удаляться, с шипением открылась герметичная дверь, ведущая на лестничную клетку, и настала тишина. Внезапно громила снова зашевелился. Спотыкаясь, он прошел мимо двери, за которой прятались беглецы, и его ноги на миг снова заслонили свет.

Пожарная дверь была оснащена гидравлическим затвором — видимо, с тем расчетом, чтобы закрывалась она медленно и мягко. И вот когда прошло довольно много времени — насколько это могло показаться людям, стоящим в полной темноте, — дверь захлопнулась с оглушительным лязгом. Сердце у девушки чуть не выскочило из груди, а с губ сорвался вскрик, который показался самой Эйдриен громким. Ей еще долго мерещилось, что Медведь услышал и теперь направляется к ним, чтобы покончить с беглецами.

Однако опасения Эйдриен не оправдались. Звякнул колокольчик, возвещая о приходе лифта, двери с бряцанием разъехались, и мгновением позже послышалось жужжание троса — лифт опускался на первый этаж. Девушка шагнула вперед, но Дюран остановил ее, шепнув:

— Не торопись, давай выждем.

Казалось, они стояли так, притаившись, еще довольно долго. А может, только казалось: когда находишься в полной темноте, секунды превращаются в минуты, минуты — в часы и время замедляется. В боку — там, куда ударил громила, — болело. Эйдриен все же старалась не думать о боли и том, как Медведь направил дуло пистолета ей в голову. Хотя то и дело в памяти возникали его слова: «Тебе не будет больно». Вдруг ей пришло в голову, что по логике вещей сюда давно должна была прибыть полиция. Кто-нибудь наверняка что-нибудь слышал и вызвал полицейских. Но копы все не появлялись. Интересно почему? Или те двое в номере Дюрана и впрямь были полицейскими? Эту мысль Эйдриен сразу отбросила: «Нет, ни один коп не сделает того, что сделал громила. Они — убийцы чистой воды». Снова вспомнились слова Медведя: «Тебе не будет больно». И Эдди…

Как ни старалась Эйдриен выкинуть из головы то, что случилось с Бониллой, ничего не получалось. Перед глазами вновь и вновь вставала картина: он лежит на полу, а в уголках рта розовеет кровавая пена… И все из-за нее. Зачем ей вообще взбрело в голову приходить сюда? Как она могла бросить его, не пощупав пульс, не позвонив в Службу спасения? «Может, Эдди еще жив, — тешила себя бесплодными надеждами Эйдриен. — Ведь может же такое быть?» И тут же себе отвечала: «Нет, он точно мертв. В него выпустили пять пуль. Прострелили навылет: и грудь, и спину». Теперь она осталась одна, сама за себя, и прячется здесь вместе с психопатом, который уничтожил Никки. И спас ее.

С верхних этажей в мусоропровод бросали мешки с отходами, и эти звуки не столько пугали ее, сколько наводили на мысль о параллельной вселенной за дверью. О мире, где обычные люди занимаются обыденными делами. В то время как она здесь…

— Пора. — Дюран по-прежнему говорил шепотом.

Они вышли в пустой коридор и огляделись. Никого. Эйдриен проследовала за своим спутником к лестнице, и они, как ни странно, направились вверх, вместо того чтобы идти вниз… Ей не оставалось ничего другого, как слепо довериться своему недавнему противнику, и теперь они вместе поднималась по ступеням. Поднявшись на девятый этаж, беглецы оказались перед двойной дверью с надписью «Спортклуб».

В зале оказалось почти пусто, если не считать мужчины в мокрой от пота серой футболке, накручивавшего педали на велотренажере, уставившись в телевизор. Он на секунду отвлекся от какой-то захватывающей телепередачи, озадаченно взглянул на вошедшую парочку и тут же снова вперил взгляд в экран, явно не желая замечать незнакомцев с их проблемами. Дюран, не скрывая разочарования, отметил:

— Обычно здесь полно народу. Я надеялся… Ладно, уходим.

Схватив со стеллажа у двери полотенце, он смочил его питьевой водой, что била тонкой струйкой из фонтанчика на стойке, и протянул Эйдриен.

— Вытрись. У тебя весь лоб в крови.

Та яростно потерла лицо, взглянула на бурые размывы на полотенце и швырнула его в корзину для белья. Мгновением позже они опять были в коридоре, и Эйдриен спросила тоном, не терпящим возражений:

— Куда ты меня ведешь?

— Надо выбираться отсюда, — ответил Дюран. — Он точно еще в здании.

Поборов искушение бросить здесь этого свихнувшегося психотерапевта и бежать, Эйдриен осталась: попробуй найди его потом. Нет уж, свою главную добычу она отпускать не собиралась.

— Этот громила наверняка следит за вестибюлем, — предположила она.

— Тогда пошли спустимся по лестнице: я знаю запасной выход на первом этаже, — сказал Дюран и направился к дверям.

— А если он как раз там нас и поджидает?

Доктор колебался.

— Тогда давай поедем в лифте.

— Что-то мне это не нравится.

— Ладно, у тебя есть монетка? — с усмешкой пробормотал спутник.

Эйдриен покачала головой.

— Тогда сама выбирай.

После недолгих раздумий она решила:

— Слушай, в вестибюле на первом этаже есть ведь пункт охраны, точно? И народу там всегда полно. Давай рискнем.

Она протянула руку и решительно нажала кнопку вызова лифта. Хотя когда пальцы коснулись металла, ее точно электричеством пронзило — так было страшно. Лифт остановился тремя этажами ниже, как раз на этаже Дюрана. Сердце Эйдриен екнуло, казалось, она с ума сойдет от ожидания. Наконец двери разъехались, и перед беглецами возник прыщавый подросток из службы доставки пиццы «Домино», сжимавший в руках саморазогревающуюся коробку. Шагнув в лифт, парнишка взглянул на Дюрана и прислонился к стене, досадливо качая головой:

— Доставил три пиццы — и получил монетку в пятьдесят центов. А столько нервов…

Глава 19

— Куда едем?

Престарелый джентльмен едва успел выйти из такси и ступить на парадную лестницу многоквартирного дома, где жил Дюран, как двое беглецов забились на заднее сиденье автомобиля. Будто это было не такси, а последний вертолет из Сайгона.

— В полицейский участок, — на одном дыхании проговорила Эйдриен.

Водитель взглянул на пассажиров в зеркало заднего вида и уточнил:

— Вам в какой?

— Все равно! — отрезала Эйдриен.

— Могу отвезти на Парк-роуд.

— Отлично, поехали! — поторопил Дюран.

— Заказ принят, — ответил водитель, взял планшетку и начал аккуратно записывать пункт назначения с таким видом, словно составлял формулу взрывчатого вещества. Затем взглянул на часы, заметил время и…

— Скорее! — взвизгнула пассажирка: в любую минуту из дверей мог вывалиться Медведь.

— Я должен вести отчетность, — настаивал водитель. — Иначе вы забудете.

Он отложил ручку и планшет в сторону, снял с крючка микрофон Си-би-радио и передал на гражданскую волну:

— Сорок первый на Коннектикут 2300, отправляюсь на 1400 Парк-роуд.

В ответ раздался статический треск в эфире. Водитель включил передачу, и скоро машина ехала на север по Коннектикут-авеню.

— Придется развернуться, — сообщил он. — Это займет всего минутку.

Но пассажирам было уже все равно: впервые за долгий час выдались минуты отдыха. Эйдриен развернулась на сиденье и внимательно посмотрела назад.

— Что там? — поинтересовался Дюран.

— Хочу проверить, нет ли хвоста, — вполголоса пробормотала она, явно не желая, чтобы ее услышал водитель — посреди бела дня эти слова звучали по-идиотски. Когда в поле зрения появилась полицейская машина, Эйдриен стала торопливо опускать стекло, намереваясь проголосовать, но возможность оказалась упущена. У экспресс-кафе «Бургер кинг», чуть севернее здания корпорации спутниковой связи «КОМСАТ», патрульные свернули на транзитную автостраду.

В этот момент водитель сделал первый из трех поворотов направо, выруливая обратно на Коннектикут-авеню. Теперь они ехали в противоположном направлении, и к тому времени полицейская машина окончательно скрылась из виду. Впрочем, это не имело особого значения: беглецы чувствовали себя в безопасности в такси, медленно ползущем по Коннектикут-авеню, мимо стильных жилых многоэтажек, к югу от Ван-Несс-центра.

Эйдриен сидела, вжавшись в кресло, точно пытаясь спрятаться от навалившихся внезапно проблем. С одной стороны вставал настоящий мир, где люди ведут обыденную жизнь: бегают трусцой, ходят по магазинам и выгуливают собак; мимо проезжают машины с шутливыми лозунгами на бамперах и юмористическими наклейками на окнах — а с другой… Два мертвеца лежали на полу в квартире Дюрана, и она сама ехала в такси с психопатом, только что спасшим ее от смерти.

Девушка покачала головой и застонала от боли. Дюран повернулся к ней с озадаченным, полным сочувствия лицом.

— Я все никак не могу забыть про то, что случилось с Эдди и с тем другим, — сказала она. — Слушай, давай просто остановимся у таксофона и позвоним по 911.

Услышав цифры, водитель взглянул в зеркало заднего вида. Не раздумывая, Дюран подался вперед и задвинул пластиковую панель, разделяющую передние и задние сиденья. Затем он повернулся к спутнице. Эйдриен била дрожь, и психиатр поинтересовался, все ли с ней в порядке.

Девушка кивнула, Дюран взял ее руку в свои ладони, удивляясь, как холодна ее кожа.

— Точно? — спросил психотерапевт.

Та кивнула и выдернула руку.

— Кстати, а что там за проблема с папкой?

Дюран выглядел озадаченно.

— С какой папкой?

— Папкой с историей болезни моей сестры. Хватит придуриваться: у тебя всего две папки! Что там за проблема? Почему в ней ничего не было? Ты что, хотел меня одурачить?

Он покачал головой и беспомощно развел руками:

— Никого я не хотел дурачить. Сам не понимаю, как так вышло.

— Бред какой-то! Ладно, сколько вообще у тебя пациентов?

Дюран отвел взгляд — ему не нравились все эти разговоры. От таких тем он начинал задыхаться.

— Сколько? — не отступалась Эйдриен.

— Двое, — ответил врач.

— Двое? Невероятно. Всего два человека?

Он посмотрел в сторону, избегая враждебного взгляда собеседницы, и покачал головой, не в силах ничего сказать. Дюран неподвижно сидел и тяжело дышал, будто ждал, что ему вот-вот подадут кислородную маску.

Эйдриен не унималась:

— Похоже, ты не понимаешь.

— О чем ты?

— В твоей истории вообще ничего не вяжется. Ничего! Слушай, ты даже не тот, кем себя считаешь. Господи! — Дюран хотел ответить, но она перебила: — Два клиента? Это что угодно, только не практика. Это хобби, халтура.

Дюран нахмурился, а затем улыбнулся, будто вспомнил нечто важное, и со знанием дела проговорил:

— Два пациента — это нормально. Два клиента — то, что надо.

Ее челюсть отвисла от его внезапной радости и произнесенных им слов. Эйдриен откинула голову на кресло и пробормотала:

— Он не в своем уме.


Полицейский детектив оказался белым, чуть за тридцать, с блестящими голубыми глазами и собранной в пучок копной черных, с проседью, волос. В ухе поблескивала золотая серьга, а предплечья покрывали полинезийские татуировки. Фунтов двадцать ему, пожалуй, не помешало бы сбросить. Коп был одет в серые тренировочные и футболку, с которой смотрела морда питбуля и красовалась надпись: «Будь собакой».

Его звали Фриман Петреску. Эйдриен с Дюраном сидели в приемной — комнате, освещенной флуоресцентными лампами, где сильно пахло каким-то средством от насекомых. Перед полицейским стоял треснутый с одного боку ноутбук, на котором кто-то наклеил переводную картинку: мультяшный герой-полицейский Йосемит Сэм с парой пистолетов. Полицейский задавал вопросы и тут же аккуратно набирал ответы на клавиатуре.

— Прежде вы никогда не встречали этих людей?

Эйдриен покачала головой:

— Никогда.

Коп взглянул на Дюрана, похоже, терявшегося в раздумьях.

— А вы?

— Точно не помню.

Спутница удивленно взглянула на него, а следователь прекратил печатать.

— То есть как?

— Я не уверен, может, мне показалось… Но тот крупный мне вроде бы знаком.

— Как это?

— Не знаю… Кажется, я где-то его видел.

— Хорошо. А где именно?

— Не знаю, — ответил Дюран. — Точно не помню.

— Хо-ро-шо, — проговорил Петреску и принялся усердно печатать: «Возможно, где-то видел». — Все верно?

Тот кивнул.

— Вас называют «Док»? — уточнил детектив.

— Да, иногда.

— Это означает, что вы психиатр?

Дюран покачал головой:

— Не совсем: я клинический психолог.

— Ага, только в его воображении, — вмешалась Эйдриен, скрестив руки на груди. — У мистера Дюрана нет лицензии, и он ничего не оканчивал.

Дюран устало вздохнул, а Петреску перевел взгляд с одного свидетеля на другого: через это они уже проходили.

— Спросите, сколько у него пациентов.

— А чего мы этим добьемся? — поинтересовался детектив.

— Просто спросите!

Петреску взглянул на собеседника и пожал плечами:

— Ну, так сколько у вас пациентов?

— Два.

Детектив переварил ответ, точно некое экзотическое блюдо, которое он собирался одобрить, и обратился к Эйдриен:

— Итак, у мистера Дюрана два клиента. Голова от них кругом не идет, Док? — В ответ на испепеляющий взгляд Эйдриен Петреску отмахнулся: — Я знаю, что вы хотите сказать. Но взгляните на ситуацию и с моей точки зрения: у нас уже имеется одна ваша жалоба на доктора Дюрана…

— Никакой он не доктор.

— Да, и поэтому, насколько я понимаю, вы с ним судитесь! Только сейчас давайте не будем касаться гражданского иска. Вы пришли сюда потому, что на ваших глазах произошло убийство. Остальное — совсем из другой оперы. Поэтому предлагаю вернуться к…

Эйдриен заскрипела зубами и возвела взгляд к потолку.

— Вам не кажется, что одно имеет отношение к другому?

Петреску проигнорировал замечание и продолжил допрос:

— Вы упомянули, что здоровяк выстрелил в напарника.

— Да, выстрелил, чтобы добраться до мистера Бониллы, — подтвердил Дюран.

— Значит, вы хотите сказать, что он промахнулся?

— Нет, он не промахнулся… — начала Эйдриен, и Дюран перехватил инициативу:

— Мистер Бонилла загородился коротышкой, как щитом. Понимаете, он хотел, чтобы громила опустил оружие.

— А тот вместо этого застрелил своего напарника?

— Он просто хотел убить мистеру Бониллу, — объяснил Дюран.

— Вы тоже так считаете? — спросил коп свидетельницу.

— Да, — подтвердила та. — Теперь отвезете нас на место преступления?

Следователь покачал головой:

— Нет необходимости: ребята из отдела убийств выехали туда час назад. Подождем их и послушаем, что скажут.

Детектив продолжал задавать вопросы о том, что видели Эйдриен с Дюраном.

— И вы говорите, тот человек приставил пистолет к вашей голове?

Дюран кивнул.

— Но потом он передумал и ударил вас пистолетом?

— Верно, — подтвердил тот и указал на синяк на лбу.

— Значит, он не собирался вас убивать, — решил Петреску. — А вас? — продолжил он, обращаясь к Эйдриен.

— А меня — да, — ответила она. — И Эдди.

— Да, вы уже говорили об этом. Но почему? Что было у него на уме?

— Понятия не имею, — сказала Эйдриен.

— Он ничего не сказал?

Эйдриен покачала головой, но затем, что-то вспомнив, проговорила:

— Хотя…

— Что? — поинтересовался коп.

— Он сказал: «Тебе не будет больно».

— «Тебе не будет больно», — повторил вслух полицейский, занося фразу в отчет. — Что «не будет больно»?

— Получить пулю в лоб! — ответила та. — Думаю, он пытался меня утешить.

Петреску передернул плечами.

— Тоже мне юморист, — пробормотал он и стал печатать дальше.

В кабинет заглянул смуглый человек с прилизанными черными волосами. Мельком взглянув на свидетелей, он попросил Петреску выйти на минутку.

— Ну вот, теперь все выяснится, — сказал Петреску и поднялся. — Я на минутку.

Оба свидетеля сидели молча, а Эйдриен нервно постукивала ногой. Наконец вернулся детектив, аккуратно прикрыл за собой дверь и уселся в кресло. Тяжело вздохнув, он выключил компьютер и, потирая руки, повернулся к посетителям.

Эйдриен была потрясена.

— Вы не сохранили файл, — сказала она.

Дюран покачал головой и пробормотал:

— Невероятно.

Петреску небрежно отмахнулся.

— Это был детектив Виллареаль, — сообщил коп. — Он только что вернулся из вашей квартиры.

Эйдриен выжидающе посмотрела на него.

— А Эдди…

— Детектив сейчас составляет отчет. Прокурор использует его в качестве основания для возбуждения против вас уголовного дела. Я бы предложил вам…

— Что? — воскликнула Эйдриен.

— В чем нас обвиняют?

Петреску умоляюще поднял руку.

— Насколько я могу судить, не исключено, что в вашем случае имеют место смягчающие обстоятельства. Возможно, вы двое просто нуждаетесь в психиатрической помощи, — предположил он, переводя взгляд с ошарашенной Эйдриен на потрясенного Дюрана и обратно. — Подача ложного заявления считается уголовно наказуемым правонарушением. Это классифицируется как проступок, за который предусмотрены наказание и штраф.

— О чем вы говорите? — жестко спросил Дюран.

— Квартира пуста, и никаких следов убийства не наблюдается.

— Вы ошиблись адресом, — простонал психиатр.

Коп покачал головой:

— Детектива впустил охранник. Ваша почта — почта на имя Джеффри Дюрана — лежит аккуратной стопочкой на столике в прихожей. Что, не тот адрес?

Дюран так удивился, что не знал, как ответить.

— Они убрали тела, — предположила Эйдриен.

Петреску склонил набок голову, обдумывая такую вероятность, и спросил:

— Так, а зачем им это понадобилось? И кто такие «они»? Вы же сказали, что вас преследовал только один полицейский, а другой умер, не так ли?

— Понятия не имею, — сказала Эйдриен. — Мне-то откуда знать? Вы здесь детектив!

— Верно. Я здесь детектив. И Виллареаль — тоже. А он утверждает, что на полу нет крови, в квартире вообще нет никаких следов борьбы. Или вы думаете, убийца прибрался перед уходом? И стрелял, видимо, некий фантастический снайпер, потому что нигде нет выбоин от пуль — разве только в телах, коих тоже не наблюдается. Так что нет крови, нет трупов, нет беспорядка, и никто ничего не слышал и не видел заодно. Только вы двое. И я, как детектив, задаю себе вопрос: как одному-единственному человеку удалось вынести два трупа из заселенного многоквартирного дома так, чтобы его не заметили? Он нес их по лестнице или воспользовался лифтом? Может быть, завернул в ковер или выбросил в окно, как вы считаете? — Полицейский вопросительно взглянул на Дюрана: — Хотелось бы услышать вашу версию.

Эйдриен с Дюраном были настолько потрясены, что просто молча сидели. Поняв, что ответа не получит, Петреску оттолкнулся от стола и откатился в кресле.

— У меня много работы, — проговорил детектив и поднялся с места. Устало махнув в сторону двери, он предложил посетителям уйти. — Вы услышите о нас через пару дней. Пока все очень заняты, но, поверьте, мы еще увидимся.

— Ушам своим не верю! — возмутилась Эйдриен.

— Советую поискать хорошего специалиста: вам определенно понадобится адвокат, — ответил Петреску. На этом разговор и закончился.


Квартира Эйдриен находилась примерно в двух кварталах от полицейского участка. Девушка и ее спутник даже не заметили, как добрались туда, все еще погруженные в дымку неверия.

— И что ты думаешь теперь делать? — поинтересовалась Эйдриен.

— Не знаю.

— Возвращаться в квартиру тебе нельзя.

— А я не уверен, что и тебе стоит идти домой, — ответил Дюран.

Она беспомощно пожала плечами.

— Но я же живу там.

Они вместе пересекли авеню Маунт-Плезант, свернули во двор Ламонт-стрит и направились по аллее. Часы показывали полседьмого вечера, и уже начинало темнеть.

— Знаешь, — сказал Дюран, — через какое-то время Бониллу начнут искать. И когда это случится, полиция будет выглядеть, прямо скажем… паршиво.

Эйдриен кивнула:

— Знаю. И надеюсь, мы до этого доживем.

На мрачном лице ее спутника промелькнула улыбка. «Мы?…» Они шли по аллее, направляясь к гаражу. Под ногами хрустело битое стекло.

— У тебя нет парадного входа?

Девушка покачала головой:

— У меня полуподвал. Я захожу через гараж.

Они прошли несколько метров, и Эйдриен повернулась к Дюрану:

— Вот мы и дома.

Беглецы стояли перед откидными воротами гаража. Эйдриен нажала кнопку на пульте управления, и дверь с дребезжанием стала подниматься. Они прошли через гараж во двор, пересекли лужайку и оказались у высокой лестницы перед входом в квартиру.

— Прибыли! — торжественно проговорила Эйдриен и подумала: «Погоди-ка, ты что, собираешься пригласить его? А почему бы и нет? Он спас тебе жизнь, да ему и податься некуда — не к себе же возвращаться».

Спутник понял ее нерешительность и взял на себя инициативу:

— Я переночую в гостинице. Предстоит о многом подумать.

У Эйдриен стало легче на душе, и она проговорила:

— Что ж, как знаешь. Только, пожалуйста, держи со мной связь. Как только станет известно, что Эдди пропал…

— Я подам весточку, — пообещал Дюран и повернулся, готовый уйти.

Эйдриен вставила ключ в замок и толкнула дверь. Та не поддалась, и девушка толкнула ее снова, раздраженно хмыкнув.

Дюран услышал и обернулся:

— Что, не получается?

— Ох уж эта дверь, — объяснила она и снова попыталась открыть замок.

На этот раз язычок повернулся, и дверь распахнулась настежь. Эйдриен хмуро посмотрела на ключ, словно обдумывая что-то.

— Наверное, было не заперто.

Они зашли — и оказались словно не в квартире, а на свалке: мебельные ящики опустошены, а их содержимое разбросано по полу; матрас перевернут; кипы одежды валялись среди книг, лампочек, коробок с хлопьями и туфель.

Эйдриен воспринимала случившееся постепенно — как если бы ей пришлось наблюдать разворачивающуюся у нее на глазах катастрофу. Она сделала несколько острожных шажков в глубь квартиры, словно в воде пробираясь среди обломков своей повседневной жизни. Мало-помалу потрясение пошло на убыль, и на смену ему пришла все возрастающая ярость. Владелица разоренного жилища остановилась у книжного шкафа и начала механически подбирать вещи, ставить книги на полки. Подняла книжку, которую читала накануне, и обнаружила под ней опрокинутую на бок урну с прахом сестры. Крышка сосуда упала, и часть содержимого просыпалась на пол. Эйдриен опустилась на колени и стала горстями собирать золу и класть ее обратно в емкость.

— Что ты делаешь? — удивился Дюран, все время наблюдавший за происходящим.

Та подняла на него злые, полные слез глаза.

— Это Никки.

Он отвернулся и с силой втянул носом воздух.

— Надо убираться отсюда, — сказал психиатр.

Эйдриен кивнула и, не проронив ни слова, встала, разглядывая что-то на ладони.

— Что там у тебя? — поинтересовался Дюран.

Эйдриен покачала головой и показала ему свою находку: кусочек стекла — небольшой, едва ли в сантиметр длиной, а внутри что-то похожее на проволоку.

— Это из урны выпало.

Дюран взглянул на предмет, не узнавая его.

— Знаешь, нам лучше поторопиться, — проговорил он. — Переночуем в гостинице, где-нибудь на окраине, а лучше — в пригороде.

— Ты только посмотри. — Эйдриен не могла отвести взгляд от находки. — В голове не укладывается.

— Что именно?

— Невероятно. Видимо, это часть какой-то кремационной машины или механизма. До чего люди дошли: всякий мусор выдают с останками покойных.

— Точно, — прервал ее рассуждения Дюран. — Только нам надо сматываться — как бы они не вернулись.

Эйдриен кивнула, суетливо дернув головой, и швырнула стекляшку на пол. Аккуратно пробралась сквозь царившую в комнате разруху к телефону и подняла его из кучи мусора. Положила трубку на место, взглянула на Дюрана и спросила:

— В полицию звонить бесполезно, да?

Он покачал головой:

— Нас и так считают психами.

— Верно, — согласилась Эйдриен и направилась на кухню, где включила кран и смыла с рук прах сестры.

Глава 20

Ночь беглецы провели в самом неприметном месте, какое только сумели отыскать. Их выбор пал на спрингфилдский «Комфорт-инн»[21], примерно в десяти милях от Вашингтона.

Номер оказался не так уж и плох, хотя правильнее было бы назвать его каморкой. Каморкой с двумя сдвигающимися кроватями, телевизором, столиком и письменным столом, на котором стояла неисправная лампа.

Эйдриен раздвинула висевшие над кондиционером шторы, и ее взору открылся «живописный» вид на автостоянку и ряды торговых палаток. В комнате висел застарелый спертый воздух, отчего складывалось впечатление, что находишься под стеклянным колпаком. Эйдриен хотела открыть окно, но выяснилось, что рамы наглухо заколочены — вероятно, по распоряжению какого-нибудь чиновника. Оставался только кондиционер, который, повиновавшись нехитрой команде, затарахтел, включившись в работу, и принялся обдувать кровати потоком теплого воздуха.

— И что теперь? — упавшим голосом спросила Эйдриен, равнодушно разглядывая автостоянку за окном.

Дюран посмотрел на нее:

— Ты меня спрашиваешь?

Лениво раскинув руки, он развалился на постели и уставился в потолок. Увидев это, Эйдриен неожиданно озлобилась.

— Да! Тебя!

— Ну, знаешь ли, я не гадалка, — ответил тот. — Понятия не имею.

Она не сводила с Джеффри гневного взгляда, и тот предложил:

— Как насчет пиццы?

— Пиццы?

— Да. И в душ можно сходить.

Эйдриен залилась слезами. Глядя на Дюрана, она только теперь осознала — просветление снизошло на нее разом, — что их неприятности окончатся не скоро. До этого момента несчастная лелеяла наивную надежду на то, что скоро все утрясется само собой. Она снова окажется там, откуда все и началось: в своей настоящей жизни и, как и прежде, продолжит ходить на работу в адвокатскую контору…

Теперь же становилось понятно, что перемен к лучшему не ожидается. Из такой ситуации так просто не выкрутишься: она на неопределенное время застряла в пригородной глуши, в дешевом отеле наедине с сумасшедшим; в ее квартире все перевернуто вверх дном; сестра мертва, а единственный человек, который ей помогал, убит. Полиция не принимает ее слов всерьез, и в довершение ко всему кто-то хочет ее убить. Теперь она уже не заберет из прачечной черный костюм и не составит план по «Амалджимейтид»… И вообще все в ее жизни полетело кувырком. От таких мыслей Эйдриен разрыдалась, чем повергла в немалое удивление Дюрана. Он тут же помчался в ванную и вернулся с целой кипой салфеток в руках.

— Все уладится, — сказал Дюран, протягивая салфетку «Клинекс»[22]. — Не плачь.

Но Эйдриен разревелась еще сильнее — потому что именно так когда-то говорила ее мать.

Ее родная мать, Диди, при жизни была ходячей катастрофой, что называется, «подарочком»: забеременела в пятнадцать, с шестнадцати — на пособии, с восемнадцати — на героине, в двадцать четыре — на столе патологоанатома. «Передозировка» — так значилось в отчете делавшего вскрытие врача.

Старшая сестра хорошо помнила, как это произошло, и частенько вспоминала об этом. Как она, Никки, обнаружила мать в луже собственной рвоты, как она бегала по дому, кричала и плакала, а трехлетняя малышка Эйдриен — тут Нико изображала сестренку с невинным личиком и круглыми серьезными глазами — тем временем постучалась в дверь к соседям и сказала: «Нам нужна помощь. Маме плохо. Надо скорее вызвать доктора».

Эйдриен не помнила всего этого. Она вообще почти не помнила матери — только эти обнадеживающие слова и сладковатый запах когда-то протянутого ей «Клинекса». А что касается отца…

Похоже, его звали «неизвестный». По крайней мере так значилось в графе документов, отведенной для его имени и фамилии. Эйдриен с Никки частенько гадали — кто же он такой? Одно время девочки воображали себе симпатичного бизнесмена-изобретателя с каким-нибудь звучным, многообещающим именем вроде Чарлз де Вер. Он проживал в анклаве богачей в роскошном районе Брэндиуайн-Вэлли, состоял в браке с нелюбимой женщиной и потерял голову от прекрасной и родившейся под несчастливой звездой девушки, которая после их разрыва скатилась к пьянству и наркотикам. Попав в смертельную ловушку самобичевания, подпитываемого несчастной любовью, она оказалась в трущобах Уилмингтона, где ее следы и оборвались… И по сей день отец девочек — это неизменно оказывался их общий отец, сколь бы ни мала была вероятность подобного — искал потерянных дочурок, помещал объявления во все крупные газеты и нанимал целые бригады детективов.

— Чему смеешься? — спросил Дюран, сидевший на кровати с зажатой подбородком телефонной трубкой.

Вопрос вывел Эйдриен из задумчивости. Оказывается, она смотрела на парковку и, не отдавая себе отчета, хихикала над своими воспоминаниями.

— Вспомнился отец, — сказала девушка и, заметив, что Дюран набирает номер, внезапно прониклась подозрительностью. — Куда ты звонишь?

— В «Домино».

— Ах вот как…

— Я делаю заказ. Сосиски будешь?

Она кивнула:

— Пойдет.

На линии ответили, и Дюран стал говорить в трубку. Эйдриен снова отвернулась к парковке. В оконное стекло ударяли мелкие капли дождя. За автостоянкой раскинулась «бесхозная» пешеходная территория изолированных друг от друга конторских зданий, мотелей и рядов магазинчиков. Это место во многом напоминало район, где выросли Нико и Эйдриен. Детство девочек прошло в нескольких милях от Уилмингтона, где проживала их родная бабушка, после смерти матери взявшая сирот на воспитание. Эйдриен почти не помнила бабулю, и почти все ее представления складывались из рассказов Никки. Лучше всего запомнился запах в бабушкиной комнате — настоящий эликсир, смесь каких-то непонятных лекарственных ароматов, на которые наложился запах косметики — ландышевого одеколона и сыпучей пудры для лица «Коти», стоявшей на туалетном столике возле кровати.

Бабушка не любила говорить о дочери, она уничтожила все ее фотографии. Все до единой. Судьба Диди Салливан превратилась в своего рода домашнее табу. Вопросы о ней неизменно вели к слезам, поэтому Эйдриен с раннего детства научилась сдерживать свое любопытство. А вот Никки — напротив. Она без устали пыталась разузнать от бабушки побольше, что неизменно заканчивалось криками и скандалом, Никки попадала под домашний арест, и ей на несколько дней устраивали молчаливый бойкот. Именно в такие периоды Эйдриен приходилось брать на себя роль посредника между двумя враждующими сторонами, передавая сказанные шепотом сообщения: «Бабуля говорит, иди мыть руки и пора ужинать» — «Ники сказала, у нее чистые руки».

Бабуля умерла, когда Эйдриен еще не исполнилось и шести. Никки тогда было одиннадцать. Поначалу девочки пару месяцев прожили у престарелой четы, взявшей сирот ради пособия, которое выплачивало на усыновленных детей государство. По прибытии в новый дом девочки получили едкий шампунь от вшей, и в восемь их отправили спать. С тех пор сестрам разрешалось мыться только раз в неделю, а перед сном их заставляли читать молитвы. Никки расстраивалась из-за того, что не могла принять душ или вымыть голову, когда ей вздумается, и называла свою приемную мать, миссис Данкирк, прямо в глаза зловредной дурой.

Пока Никки скандалила и очаровывала, крушила и подлизывалась, Эйдриен делала то, что ей говорили, и ничего не просила взамен. Она надеялась, что Данкирки увидят, какие они хорошие девочки, и оставят их у себя навсегда. Девочке казалось, что это лучше, чем неизвестная, а потому заранее страшная альтернатива. Так они и жили: старшая сестра в истерике раскидывала вещи, а младшая их собирала. Эйдриен с армейской аккуратностью застилала обе постели, мыла посуду и накрывала на стол — все безропотно. Никки тем временем создавала семейству массу всевозможных проблем, нарывалась на крик и завоевывала сердца престарелой четы, заставляя их хохотать до слез.

Однажды вечером Эйдриен тихо вышла из комнаты и с верхней ступени лестницы услышала разговор между стариками и представителем службы сиротского надзора.

— Со старшей девочкой хлопот нет, — говорила приемная мать. — Непоседа, шалит без меры, но в остальном — такая милашка. А вот та, что помладше, меня беспокоит. Маленькая чистюля, никогда и словом не обмолвится — все в себе держит, словно робот какой-то.

Наутро Эйдриен спросила Никки:

— Что такое робот?

Никки, чтобы продемонстрировать робота, стала ходить по комнате на негнущихся ногах и неуклюже размахивать руками. Она жужжала, натыкаясь на стены, и стучала по ним, приговаривая: «Жжж, жжж». Эйдриен изо всех сил изображала веселье и вовсе не собиралась рассказывать сестре о словах миссис Данкирк. Ведь Никки обязательно бы взбесилась, а в таком состоянии она становилась неуправляемой.


— Через двадцать минут будут здесь, — сказал Дюран, вешая трубку, — иначе пицца бесплатно.

Эйдриен кивнула, по-прежнему думая о сестре и своем детстве. После Данкирков они сменили еще три дома, перемежая жизнь у приемных родителей с сериями коротких пребываний в приемнике Делавэрского детского центра. А потом их взяли Дек и Марлена.

«Хватит», — подумала она и отправилась в душ, оставив Дюрана щелкать пультом перед телевизором.

Когда доставили пиццу, Эйдриен уже оделась. Ее лицо разрумянилось и блестело после горячей воды.

— Прости, что не сдержалась, — сказала она, вернувшись в комнату.

Дюран окинул девушку удивленным взглядом.

— Слезы, — объяснила та. — Не удержалась.

— А, ты об этом, — ответил он и подумал: «Бог ты мой, как она хороша!» Дюран прежде по-настоящему не смотрел на Эйдриен — во всяком случае, не так. Лицо ее обрамляли завитки влажных, цвета потемневшей меди, волос. Он, не задумываясь, поднял с коробки с пиццей крышку и придвинул угощение к Эйдриен — лучшее, что Дюран мог предложить в подобных обстоятельствах.

— М-м… вкуснятина… — протянула она, взяла кусочек и унесла с собой к письменному столу у окна. Усевшись, Эйдриен раскрыла блокнотик, что лежал возле телефона, и приступила к составлению списка дел:

1. Работа:

А. Одеться, макияж

Б. Позвонить Слу

В. Ссылки из «Лексиса» в резюме по асфальту

2. Прах Ники 

3. Дюран -? 

4… 

Дюран смотрел телевизор, а Эйдриен, постукивая карандашом о блокнот, размышляла, что же будет четвертым номером. В итоге она решила вовсе отказаться от пункта четыре. Возможно, добавит еще что-нибудь к «работе» — и хватит. Того, что есть, уже достаточно: надо развеять прах сестры, да и Дюран сам по себе заслуживает целого алфавита.

— Что такое Слу? — словно подслушав ее мысли, поинтересовался тот. Он незаметно подошел к Эйдриен и внимательно изучал список из-за ее плеча.

— Юридическая фирма, где я работаю. А теперь тише, мне надо подумать, — сказала девушка, помахав в воздухе рукой. В пункте «Дюран» она записала:

А. Общее — детектор

Б. Записи

В. Компьютер

Г. Пациенты

— Я прошел детектор, — подсказал Джеффри, стараясь быть полезным и втайне довольный, что так много места занял в списке дел своей хорошенькой подруги по несчастью. Эйдриен подняла на него взгляд и кивнула:

— Верно, прошел. И мне интересно как.

— Ничего удивительного, — ответил тот, — просто сказал правду.

— Только ты не Джеффри Дюран — и сам хорошо это знаешь. Ты же ходил на кладбище.

— Да, — сказал он. — Только я могу это объяснить.

— Правда? — удивилась Эйдриен. — Хотелось бы услышать твою теорию.

— Ладно, — ответил Дюран и присел на край кровати. — Ситуация такова: имя я получил от родителей, которые носили фамилию Дюран. Так меня зовут сколько себя помню. Значит, если фамилия украдена — позаимствована с надгробия, например, — то, видимо, это сделали они.

Эйдриен нахмурилась:

— А зачем им это понадобилось?

— Я могу лишь догадываться, — ответил Дюран. — Не исключено, что они были беглецами. — Собеседница пренебрежительно усмехнулась, и Джеффри решил уточнить: — В то время Америку сотрясали антивоенные беспорядки. Не исключено, что они участвовали в пацифистском движении.

Эйдриен некоторое время молчала и наконец спросила:

— В этом и заключается твоя теория?

Джефф пожал плечами:

— Ну да…

— А что с университетами, в которых ты якобы учился? Браун и Висконсин?

— А что с ними?

— Там о тебе никогда не слышали! — возмутилась Эйдриен, откинувшись на спинку кресла и отложив карандаш.

— Сбой в базе данных, — ответил тот. — Я в списке выпускников университетов. Мне оттуда каждый месяц почта приходит: то пожертвования собирают, то продают майки со своими эмблемами. В ведомостях не отмечен — только и всего.

— И как ты это объяснишь?

— Ну, мало ли. Задолжал книгу в библиотеке, какое-то административное взыскание объявили… Смысл не в этом. Главное — я прекрасно помню, где учился. Я уже написал и в Висконсин, и в Браун. Скоро все прояснится. Меня уже, наверное, письма дожидаются, где они извиняются за недоразумение. Только доберусь до почтового ящика, перешлю их тебе по факсу.

— Хм… Занятная теория…

Дюран засмеялся:

— Я совсем недавно ездил на встречу выпускников.

— Ого, уже интересно.

— В Сидвелл. Это частная школа.

— Я знаю, что такое Сидвелл.

— Ну вот, я оттуда.

Эйдриен недоверчиво посмотрела на него:

— И на что это похоже?

— Что «это»? На обычную встречу выпускников. А ты как думала?

— Не знаю — никогда не бывала на подобных мероприятиях.

— Там здорово, — загорелся Дюран. — Я со всеми встретился.

— С кем, к примеру?

— С Банни Кауфман, — ответил он без колебаний. — И с Адамом Бауманом.

— Они твои друзья?

Дюран просветлел:

— Да!

Эйдриен колебалась: поверить — не поверить?

— Ну, скажем так, друзья, — повторил он. — В основном просто те, с кем здороваешься в дверях. А с Адамом мы играли в одной баскетбольной команде.

— И они тебя узнали?

Тот кивнул:

— Вроде бы.

Она посмотрела на него, как на ребенка:

— Вроде бы?

Дюран удрученно вздохнул:

— Вообще-то не думаю, что на улице они бы отличили меня от тюка соломы.

Собеседница округлила глаза и улыбнулась:

— Что ж, хотя бы честно.

Джеффри вконец запутался — растерянность читалась на его лице.

— Со мной что-то не так, — признался он. — Я чувствую, только не могу понять — что.

Эйдриен удивилась неожиданной искренности собеседника. Впрочем, насколько она знала по паре дел, где выступала в роли присяжной, многие социопаты превосходно манипулируют людьми. Может, именно так и надо воспринимать Дюрана: как потенциально опасного клиента, чья невиновность очень сомнительна.

— Я бы с радостью тебе поверила, — призналась девушка, — только во всем этом слишком много «но».

— Например?

Эйдриен заглянула в блокнот:

— Карты пациентов.

— Что с ними?

— Их нет.

Дюран покачал головой:

— Просто недоразумение.

— Недоразумение? Тут речи не может идти о недоразумении, в папке было пусто — одна фотография, и все.

— Да, но твой друг… Он ворвался в кабинет, точно Грязный Гарри, полицейский-мститель без тормозов. Наверное, большая часть содержимого до сих пор на столе лежит. Вероятно, я работал с файлом, когда вы пришли.

Эйдриен посмотрела на него не без доли скепсиса.

— Давай проверим, — предложил Дюран. — Сходим туда. Не сегодня, конечно, а как-нибудь позже. К тому же в основном я вел записи на компьютере, так что вся информация о пациентах — в базе данных. И ты могла бы, я думаю, запросить в судебном порядке кассеты.

— Какие кассеты?

— Мы с твоей сестрой встречались дважды в неделю, — объяснил Дюран. — Каждый сеанс записывался на пленку — для страховой компании.

— Какой именно?

— «Совместное страхование граждан», их офис в Нью-Йорке. — Он замолчал и открыл баночку кока-колы. — А теперь расскажи ты что-нибудь. Для разнообразия.

Эйдриен озадаченно посмотрела на собеседника:

— Что, например?

Тот пожал плечами:

— Не знаю.

Она на миг задумалась и проговорила:

— У Никки было оружие.

Дюран поинтересовался:

— Какое?

— Винтовка.

Настала его очередь удивиться:

— Зачем ей понадобилась винтовка?

— Не знаю.

— Может, Нико собирала антиквариат? — предположил Джеффри.

Собеседница покачала головой:

— Это новая винтовка с телескопическим прицелом и глушителем.

— Не может быть!

— Кроме шуток, — ответила Эйдриен.

Дюран притих.

— О чем задумался?

— Просто пришло в голову: Никки страдала диссоциативным расстройством[23], которое обычно возникает после посттравматического шока.

— И что? — В глазах Эйдриен загорелся недобрый огонек. Она заподозрила, к чему клонил Дюран, и беседа приобретала очень неприятный оттенок.

— Может, она хотела кому-нибудь отомстить?

— За что? — спросила Эйдриен, и в ее голосе прозвучали неумолимые нотки.

— За то, что с ней сделали.

— А что, по-твоему, с ней сделали?

— Я знаю, что тебе неприятен этот разговор, но у меня есть все основания подозревать, что твоя сестра на протяжении долгого времени подвергалась насилию на сексуальной почве.

— Ну, началось.

— И делали это ваши приемные родители.

— Чушь.

— Нет, не чушь. И твоя реакция — лишнее тому подтверждение. Это типичная картина: когда один ребенок в семье готов восстать против унижения, другой упорно делает вид, что все прекрасно. Один — обвинитель, другой — защитник.

— Ничего не было. Ты сам подумай, какая нелепость: люди в капюшонах.

Собеседник пожал плечами:

— Твоя сестра рассказала массу подробностей. Иногда совсем юные жертвы даже не подозревают, что над ними совершается насилие. Даже не понимают того, что оно носит сексуальный характер. Ты могла что-то запомнить, но в твоем словаре нет слов, чтобы увидеть произошедшее так, как увидела это Никки.

Эйдриен покачала головой:

— Ты заблуждаешься, Док.

— Никки подробно обо всем рассказывала: вы с Марленой и Деком жили в Бьюмонте, в Южной Каролине, — пересказывал Дюран, — в доме, который назывался «Эгмонт». Белый дом с облупившейся краской, а перед ним росли дубы. — Он склонил набок голову и посмотрел на собеседницу: — Все верно?

Та улыбнулась:

— Ни единого слова правды. Во-первых, мы никогда не жили в Южной Каролине, а уж тем более в доме с именем. Мы ютились в небольшом кирпичном домике на ферме в Дентоне, в Делавэре. И там не росли дубы.

— А сестра Розанна?

— У нас никогда не было сестры Розанны, — продолжала Эйдриен. — Только мы двое: Никки и я.

Джефф вздохнул, встал с кровати и подошел к окну, посмотрел на огни автостоянки и повернулся к Эйдриен:

— В любом случае я не твой психотерапевт. Да это и не важно.

— Что не важно?

— Я хотел сказать, что, может быть, не имеет особого значения — правда это или нет. Главное, что в эту историю верила твоя сестра. Тогда легко объяснить, зачем ей понадобилась винтовка.

Эйдриен задумалась:

— Тут ты, пожалуй, прав. Только вот…

— Что? — спросил Дюран.

— Что за люди напали на нас у тебя дома, и зачем им понадобилось меня убивать?

Тот покачал головой:

— Не знаю. Но если Никки говорила правду, тогда ты — лишняя свидетельница…

— Конечно. Только все происходило много лет назад, и я ничего не помню.

— Может, только пока.

— Никогда. Потому что этого не было!

— Воспоминания имеют свойство внезапно возвращаться, — поведал Дюран.

Собеседница наградила его долгим взглядом и покачала головой, будто сказав то ли себе, то ли ему: «И зачем я обсуждаю такие вещи с этим человеком?» И уже вслух заявила:

— Идиотизм!

— Что именно?

— Все! И особенно — ты!

— Почему ты так говоришь? — обиделся Джеффри.

— Вся твоя врачебная практика…

— Что с ней не так?

— Ты сказал, что у тебя два пациента.

Дюран замолчал.

— При этом, — продолжала Эйдриен, решив развить тему, — ты живешь в большой квартире в одном из прекраснейших районов Вашингтона.

— И что?

— Тебе этого мало? Как ты платишь за квартиру? — спросила она.

— Ну, для начала, я беру 85 долларов за час.

— И кого ты принимаешь? Двух пациентов? Как часто?

— Дважды в неделю каждого, — ответил он.

— Сколько выходит? Полторы тысячи в месяц?

Джефф нахмурился, почувствовал, что ему трудно дышать, и кивнул, не вполне доверяя своему голосу.

— Да ты за квартиру больше платишь! Что ты ешь?

Дюран поднялся на ноги. Прошелся по комнате, взял пульт и ткнул им в сторону в телевизора. Эйдриен наблюдала, как он переключает каналы: сериал про копов, какое-то кино, ток-шоу, информационная передача.

Чуть подождав, она выхватила пульт из его руки и выключила телевизор.

— Нельзя заработать на жизнь, имея двух пациентов, Док! Просто нельзя!

— Два пациента — нормально, — заверил ее Дюран. — Два пациента — прекрасно.

Эйдриен уставилась на него. Подобные слова он уже говорил, когда они ехали в полицейский участок на такси. Она склонилась к Дюрану и прошептала:

— Нельзя прожить, имея только двух пациентов.

— Разумеется, можно. Два пациента — нормально, просто прекрасно. — Но слова Эйдриен все-таки встревожили Джеффри. Он нахмурился, будто пытаясь выудить что-то из памяти, и тут же его лицо прояснилось, и напряжение спало. — А кроме того, у меня есть кое-какие деньги — родители были застрахованы.

Эйдриен подсела к нему на кровать и скептично сказала:

— Вот именно, твои родители.

Джефф посмотрел на нее:

— Я не понимаю тебя.

— Даже если это и правда, — пояснила собеседница, — два пациента — это не практика, согласись. Вот к чему я клоню: чем ты занимаешься все остальное время?

С возгласом негодования Дюран вскочил на ноги, прошел в другой конец комнаты и уставился в окно. Он долго смотрел на улицу, погрузившись в глубокую задумчивость, и никак не выражал своих мыслей. Эйдриен сидела и пристально смотрела на него. Наконец бедолага закрыл глаза и прислонился лбом к холодному стеклу. Он постоял так секунд десять — пятнадцать и, обернувшись к ней, проговорил с исполненной сожаления улыбкой:

— Два пациента — нормально. Два пациента — просто прекрасно.

Глава 21

Эйдриен не смогла спать в одной комнате с Дюраном. Хоть он и спас ей жизнь, с ним явно было что-то не в порядке. Припадки страха и механические ответы, темная история с надувательством и ложной фамилией… Одним словом, у него что-то не ладилось. Зная это, легко представить, как посреди ночи с этим добродушным и привлекательным человеком происходит какая-нибудь жуткая метаморфоза. Вопреки попыткам отогнать страшные мысли Эйдриен грезилось, как он превращается в Энтони Хопкинса[24] и беспрестанно бормочет свою коротенькую причудливую мантру о том, что два пациента — нормально…

Однако все складывалось так, что уйти ей тоже некуда. После всего случившегося в квартиру возвращаться нельзя — туда снова может кто-нибудь нагрянуть, а от полиции ждать помощи не приходится. Поэтому Эйдриен всю ночь просидела в кресле у окна. Она читала, дремала, просыпалась, вздрогнув, и незаметно для себя засыпала снова. Наконец на горизонте забрезжил рассвет…

Эйдриен поднялась на ноги, хлопнула в ладоши и стянула с Дюрана одеяло:

— Вставай! Нам пора.

— Что? — Он приподнялся на локте и, щурясь со сна, пытался разглядеть Эйдриен. — Который час?

— 6.30!

— Господи, — промычал психиатр и перевернулся на другой бок, натягивая одеяло на уши.

— Давай собирайся, — сказала девушка. — Хочу кое-что проверить у тебя в квартире.

Еще не вполне проснувшись, Дюран сел на кровати и протер глаза.

— Все-таки хочешь сходить?

Эйдриен пожала плечами:

— Да, думаю, это безопасно: там совсем недавно была полиция. Я хочу залезть в твой компьютер.

Джеффри кивнул в полусне, затем свесил ноги с кровати и пригладил волосы.

— Сейчас, только оденусь.

— Я всю ночь голову ломала, — сказала Эйдриен. — Мне интересно, а откуда убийцы узнали, что мы с Бониллой к тебе собираемся?

Джефф крякнул и принялся натягивать носки.

— Н-да… И что же ты надумала?

— Или они прослушивают твой телефон, или ты сам им сообщил.

Собеседник нахмурился:

— Я ничего никому не говорил. — Он зевнул, тряхнул головой и поморгал, прогоняя остатки сна.

— Ты сказал, что один из них тебе вроде бы знаком, — напомнила Эйдриен.

— Ну разве что мимоходом. Может, на улице где-то видел, и только.

— Но…

— А с чего вдруг кому-то понадобилось прослушивать мой телефон? — в свою очередь, поинтересовался Джефф.

Эйдриен посмотрела ему в глаза:

— Хочешь правду?

Тот озадаченно кивнул:

— Ну да.

— Потому что с тобой что-то происходит.

Дюран нахмурился:

— О чем это ты?

— Не знаю, — ответила она.

После некоторого раздумья психиатр проговорил:

— Знаешь, может, ты и права. А с другой стороны — может, и нет.

— Что-то я не понимаю.

— Вспомни, ведь убить хотели тебя. И как раз в твоей квартире все перерыли. Поэтому не исключено, что прослушивается как раз твой телефон.

Эйдриен задумалась. В его словах определенно заключался смысл, но она все же отвергла это предположение.

— Лучше поверь мне на слово, — отрезала девушка, — причина в тебе!

Из Спрингфилда до станции «Кливленд-Парк» доехали на метро. Вышли в двух шагах от «Старбакса», откуда до Башен рукой подать — минут пять пешком.

Дюран воспользовался своим ключом, открыл парадную дверь, и они оказались в фойе, которое представляло собой просторный, выложенный мрамором зал. С потолка свисал огромный канделябр, ансамбль со вкусом подобранных диванчиков удачно гармонировал с цветом стен, где были развешаны черно-белые фотографии в рамах с видами Вашингтона прошлых лет. Столик консьержки в это время почему-то пустовал.

Эйдриен с Дюраном молча поднялись на шестой этаж в покачивающемся лифте, который, прибыв к цели назначения, дрогнул и остановился. С громким «динь!» двери разъехались в стороны, и они оказались в коридоре.

— Теперь — тихо, — шепнула Эйдриен, и Джефф кивнул в знак согласия.

Он молча вставил в замочную скважину ключ, провернул его и толкнул дверь, не в состоянии отделаться от мысли, что сейчас перед ним возникнет взбешенный Медведь. Ничего не произошло: ни звука, ни шороха. Их встретила полная тишина, если не считать гула холодильника на кухне. Вернувшись домой, Дюран с удивлением обнаружил, что напряжение, скопившееся за последние часы, постепенно сходит на нет. Вспомнилось, какой чужой и заброшенной показалась ему квартира после испытания на детекторе лжи — не сравнить с тем, что он чувствовал теперь. «Что-то особенное есть в этом месте, приятно здесь находиться», — подумал Джефф и по-мальчишески радостно пригласил спутницу:

— Заходи.

Эйдриен шикнула на него. С первого взгляда становилось ясно: кто-то серьезно потрудился, чтобы скрыть следы произошедшей днем раньше перестрелки. Ни тел, ни крови, только в воздухе витал легкий намек на чистящее средство с ароматом сосны. Гостья медленно обошла комнату, выискивая мельчайшие детали, которые могли бы выдать беспорядок. Она уже почти отчаялась что-либо найти, как вдруг разглядела отметины на стене приемной и выбоину в деревянной обивке плинтуса. Хотя чтобы увидеть, надо было знать, где искать.

— Видишь? — сказала она. — Следы от пуль.

Дюран кивнул.

— Мне-то не надо доказывать: я сам здесь был. — И, осмотрев повреждения, добавил: — А гильзы наш убийца, судя по всему, прихватил с собой.

Эйдриен вздохнула:

— Теперь я понимаю, почему полицейские не купились на нашу историю. Если бы мне кто-нибудь рассказал об убийстве во всех подробностях, утверждая, что в квартире все разбросано, валяются трупы и кровь повсюду, а потом я бы приехала и ничего подобного не обнаружила — точно не стала бы искать выбоины в плинтусе.

— То-то и оно…

Эйдриен подошла туда, где днем раньше лежал Бонилла, и долго, пристально разглядывала пол. Не обнаружив никаких следов, она удрученно проговорила:

— Не нравится мне все это.

— О чем ты? — не понял Дюран.

— Я могу поверить, что у них хватило времени прибрать все до приезда полиции. Но я ума не приложу, что они сделали с Эдди и тем, вторым. Как их вытащили из здания?

Дюран покачал головой, он, казалось, сбит с толку не меньше.

— Через гараж? — Тут его взгляд упал на стоящий у дивана стол. — Погляди-ка.

Собеседница нахмурилась:

— Что такое?

— Здесь стояла лампа, — сказал Джеффри. — И она исчезла. Видно, лампа разбилась, когда я ударил громилу, и от нее тоже избавились.

Эйдриен поежилась.

— А где твой компьютер?

— Здесь, заходи. — Он направился в приемную. — Что ищем? — поинтересовался доктор, усаживаясь за компьютер.

— Твои рабочие записи, адресные книги. Да все, любые зацепки.

Джефф щелкнул тумблером «Пуск», компьютер запустил рутинные операции загрузки, сопровождая свою деятельность гудками и потрескиванием. Через минуту на экране замерцала заставка, появились иконки рабочего стола и наконец послышались трубные фанфары, возвещающие о готовности к работе.

— Ведите, штурман, — скомандовал Дюран, прикоснувшись к клавиатуре.

— Открывай рабочие записи. У тебя на Никки отдельная папка?

Психиатр кивнул, ловко бегая пальцами по клавишам, набрал искомое имя, щелкнул по кнопке «Пуск», затем «Найти (файлы и папки)» и потребовал выдать перечень содержимого папки «Салливан». Мгновением позже в небольшом окошке появился перечень файлов — несколько десятков, озаглавленных именем Нико, за которым следовали какие-то номера. Эйдриен склонилась над плечом Дюрана и внимательно читала.

— А что обозначают цифры?

— Первый сеанс, второй, третий… и так далее.

— Открой какой-нибудь, — попросила Эйдриен.

Дюран дважды щелкнул на одном из файлов с заглавием «Нико», и тот стал открываться в текстовом редакторе. Монитор заполнила яркая цветная заставка «Майкрософта» и чуть позже появилась страница, забитая рядами единиц. В полном недоумении Дюран прокрутил до конца первый лист, затем второй, третий… Везде одно и то же: сплошные цифры.

— Ничего не понимаю, — проговорил он, обернувшись к Эйдриен.

— Дай-ка я сама взгляну.

— На, попробуй.

Она кивнула и уселась за компьютер.

— Одно время, когда еще была студенткой, я подрабатывала в экстренной службе компьютерной помощи в Интернете, «Дайал-а-Гик», — объяснила Эйдриен, быстро стуча по клавишам. — На предпоследнем курсе тогда училась. Мне давали только вопросы первого уровня, но и это, поверь… — Она прекратила печатать и взглянула на Дюрана. — У нас проблемы, Док.

— Да я уж и сам догадался. Только не пойму, в чем дело.

Девушка кивнула на экран. Перед ними находился перечень файлов, содержащихся в папке «Салливан». Эйдриен прокрутила окно по горизонтали и указала на крайнюю колонку справа, а ниже, под заголовком «изменено», в колонку шли цифры — дата и время, когда был изменен каждый из файлов. Дата во всех случаях совпадала, а время варьировалось с разницей в одну минуту: 14 ноября, 3.02.

— Вот мерзавец, — пробормотала Эйдриен.

— Что там?

Она небрежно отмахнулась от вопроса.

— Скажи фамилию второго пациента.

— Де Гроот. — Дюран произнес по буквам.

— Для него тоже есть отдельная папка?

— Да.

Девушка набрала на клавиатуре имя и откинулась в кресле.

На мониторе сменились картинки, и программа выдала перечень документов в папке «Де Гроот». С первого взгляда становилось ясно, что все файлы изменили четырнадцатого ноября около трех утра. Уже ни на что не надеясь, Эйдриен открыла тринадцатый файл в папке «де Гроот», чтобы лишний раз убедиться в своем предположении. Как и в папке «Никки», вместо данных она обнаружила многократно повторяющуюся единицу.

Вздохнув, девушка проговорила:

— Прошлой ночью кто-то наведался сюда и стер все твои текстовые файлы.

Джеффри недоуменно хмыкнул:

— Каким образом?

Эйдриен пожала плечами:

— Это совсем несложно. Готова поклясться, что если сейчас зайти в «Программы», там отыщутся файлы с таким миленьким названьицем как «Wipeout» или «Textburn». Специальные программы для уничтожения текста.

— Шутишь?

— Вовсе нет.

— Кто-то написал такую программу, которая…

Собеседница покачала головой:

— Такие программы можно загрузить с любого хакерского сайта.

Эйдриен оттолкнулась от стола и откатилась в кресле. Дюран тихо выругался.

— Но информация по-прежнему здесь, — не сдавался врач. — Фактически она никуда не делась.

— Думаешь? — проронила Эйдриен и приподняла бровь.

— Конечно. Так же, как и с обычной памятью. Даже если у человека амнезия, его заболевание всего лишь вопрос подачи информации. Данные где-то на диске. Проблема в том, что кто-то стер правильный адрес.

— Ты не прав: адреса никто не стирал. Просто все содержимое файлов заменили кучей единиц. Больше здесь ничего нет. — Эйдриен взглянула на экран и, загоревшись нечаянной надеждой, добавила: — Если, конечно, ты не догадался сделать архивные копии.

— Да-да, сейчас достану, — торопливо ответил Дюран и выдвинул левый ящик стола, где обнаружились лишь ручки, карандаши, ножницы, маркеры и куча скрепок.

— Хм… похоже, кто-то и сюда добрался.

Эйдриен осмотрелась и, заглянув в стоявшую под столом корзину для канцелярского мусора, извлекла оттуда сломанную дискету.

— Это, случайно, не твои копии?

Дюран взглянул на надпись и выругался.

— Ты, помнится, упоминал о пленках, — упавшим голосом проговорила Эйдриен.

Доктор молча кивнул.

— Где они у тебя хранятся?

— Не у меня, я их отсылаю по почте в страховую компанию. — Вдруг Дюран хлопнул себя по лбу и промычал: — Ну и дурак же я…

— В чем дело? — забеспокоилась Эйдриен.

Покачав головой, психотерапевт сунул руку в карман пиджака и извлек оттуда кассету с надписью: «Де Гроот — 34».

— Совсем забыл про нее со всей этой кутерьмой…

— У тебя только одна?

Тот кивнул.

— Слушай, а автоответчик ты прослушивал? — Эйдриен кивнула в сторону телефона.

— А ведь тут есть сообщение, — проговорил Джефф и нажал указательным пальцем на клавишу перемотки.

Сначала медленно, потом все быстрее пленка начала отматываться, издавая высокий беззвучный свист, и Эйдриен вспомнилось, как Никки изображала робота. «Жжж, жжж». Наконец пленка со щелчком остановилась, и Дюран включил воспроизведение, заметив при этом:

— Похоже, кто-то долго говорил.

На фоне тишины послышалось какое-то потрескивание, и мягкий мужской голос произнес: «Привет, Джефф. У меня для тебя важная информация, так что будь повнимательнее, ладно? Так, слушай. Отложи все дела и сосредоточься». Наступила секундная пауза, и вдруг из микрофона раздался протяжный колеблющийся звук, будто кто-то ударил молоточком по камертону. Сигнал становился то выше, то ниже, он то ослабевал, то начинал пульсировать. Казалось, звук приближается, чтобы тут же удалиться и вернуться вновь.

Эйдриен стояла и озадаченно прислушивалась, изо всех сил пытаясь различить хоть что-нибудь в механическом шуме, абсолютно бессмысленном и необъяснимом. Через некоторое время она бросила бесполезное занятие, повернулась к Дюрану, собираясь выразить свое недовольство, и оцепенела — психиатр стоял, точно прикованный к месту.

— Джефф? — Эйдриен впервые, совершенно неожиданно для себя, назвала его по имени. Впрочем, он этого не заметил. Дюран не двигался: льющийся из автоответчика сигнал приковал все его внимание. Девушка снова обратилась к нему — и вновь не получила ответа.

— Это всего лишь факс, — высказала она догадку и потянула своего спутника за рукав пиджака. — Пойдем отсюда.

Опять никакой реакции, и хуже того — Дюран начал дрожать, между губ выступила тоненькая полоска пены.

— Что с тобой? — вскрикнула девушка и непроизвольно попятилась назад. Голос оставил ее, перейдя в отчаянный шепот.

Теперь Эйдриен не на шутку испугалась. Она попробовала оттащить Дюрана от стола, но безрезультатно — все равно что пытаться сдвинуть шестифутовую колонну содрогающегося камня.

— Ну же! — взмолилась Эйдриен. — Пошли!

Стало ясно, что он не видит и не слышит ее. Глаза Дюрана широко раскрылись, радужные оболочки исчезли, а их место заняли черные широкие зрачки. Как если бы он стоял темной ночью в подвале, а не ранним утром в своем кабинете.

Телесная дрожь усиливалась и теперь превратилась в лихорадочную тряску. А потом, к безмерному потрясению Эйдриен, у Дюрана пошла кровь из носа — закапала прямо на рубашку. Девушка поняла, как следует поступить — дотянуться до автоответчика не составляло труда, — но отчего-то руки и ноги перестали ее слушаться. Ее почти парализовало, словно Эйдриен наяву очутилась в кошмарном сне и смотрела, как некое чудовищное существо тянет к ней свои страшные руки.

Кровотечение усилилось. Непрерывный поток падающих на пол капель лился из ноздрей оцепеневшего психотерапевта. Кровь обрызгала туфли, и Эйдриен инстинктивно отпрянула назад — в этот миг сковавшие ее чары развеялись. Резко вскрикнув, она заколотила по кнопкам автоответчика, отключая источник звука.

— Господи, — озадаченно проговорил Дюран. Он покачивался на ногах и разглядывал свою рубашку. — У меня кровь из носа пошла.

Эйдриен колотило от только что пережитого потрясения, она молча подошла к Джеффри и забрала у него телефон. Вытащив из коробки на письменном столе салфетку, протянула ее потрясенному товарищу по несчастью.

— Впредь, если кто-то позвонит или оставит сообщение, я сама подойду.

Тот озадаченно посмотрел на нее, задрал кровоточащий нос кверху и пробормотал:

— Как скажешь. Кстати, а кто звонил?

— Ты ничего не помнишь?

Он покачал головой, по-прежнему глядя на потолок:

— Нет.

Тут Эйдриен посетила одна интересная мысль.

— А давай-ка выясним. — Она подняла трубку и вызвала справочную. Потом схватила авторучку и начала торопливо записывать на подвернувшемся под руку блокноте вслед за электронным секретарем: «Последний номер, с которого производился звонок на ваш телефон, — 202-234-8484». Положила трубку и протянула записку Дюрану, которому, как выяснилось, эти цифры ни о чем не говорили.

— Теперь подключимся к Интернету, — сказала Эйдриен, усаживаясь к экрану.

— Зачем? — спросил Дюран, увидев, как она дважды щелкнула по иконке интернет-провайдера.

— Есть один сайт, телефонный справочник. Набиваешь номер — получаешь адрес.

Джефф заглядывал ей через плечо, пока она заполняла соответствующие графы, впечатывая номер телефона и код города, выданные справочной. Затем им пришлось немного подождать — в центре экрана зависли песочные часы.

«Ожидается ответ. Загрузка документа 1% 2% 3% 26% 49%.

Результат запроса».

Появились слова «перечень резидентов» и ниже — следующая информация:

«Гектор Барбера

20010 Вашингтон, округ Колумбия

Коннектикут-авеню, 2306 

6-Е». 

Эйдриен нахмурилась:

— Кто такой Гектор Барбера?

Дюран долго смотрел на экран, затем поднес к губам руку и прошептал:

— Мы в номере 6-Д.

Глаза девушки вылезли из орбит, а Дюран схватил трубку и, отмахнувшись от немого возражения компаньонки, набрал выданный службой справки номер. Вскоре за соседней дверью послышался звонок — долгие, повторяющиеся гудки. На шестом Джеффри положил трубку.

— Никого нет дома, — проговорил он.

Эйдриен кивнула, ощутив явное облегчение.

— Замки вскрывать умеешь? — поинтересовался Джеффри.

Она состроила гримасу.

— Ладно, и так справимся, — сказал Дюран. — Жди здесь.

— Ты куда?

— В тренажерный зал.

— Куда? — Эйдриен хотела поинтересоваться, в своем ли он уме, но потом до нее дошло, что ответ на этот вопрос она уже знает — конечно, нет. И в этом корень ее проблем. — Зачем?

Но Дюран уже ушел, и на короткое время Эйдриен осталась одна в пустой квартире. Гудел холодильник, облака плыли по небу, заслоняя скудное осеннее солнце, отчего в комнате временами становилось совсем мрачно. К тому же в квартире ощущался еще какой-то звук, исходивший непонятно откуда. Едва уловимый, низкий гул. «Наверное, фон, — решила Эйдриен, — или что-то в этом роде».

Скоро вернулся Джеффри. В правой руке он сжимал двадцатифунтовую гантель.

— Будь рядом.

— Но…

Дюран выглянул в коридор, убедился, что тот пуст, и направился к квартире 6-Е. Остановившись в паре шагов от двери, он занес гантель над головой, замер в позе метателя дисков и обрушил двадцать фунтов хромированной стали на замок. Косяк разлетелся в щепки, дверь распахнулась, повиснув на петлях. Дюран шагнул в помещение — и дыхание перехватило от представившейся взгляду картины. Стену, разделявшую две квартиры, его и Барберы, покрывала серая проволочная сетка. Напротив стоял длинный стол, сплошь уставленный электроникой: осциллографами, усилителями, приемниками. Среди прочего громоздился массивный ящик, напоминающий рентгеновский аппарат в зубоврачебном кабинете. Прибор был направлен на стену, он разогрелся от работы, и на передней панели ярко светился зеленый огонек.

Квартира казалась нежилой: деревянный пол без покрытия, пустые стены, из мебели только матово-черное пластмассовое кресло и настольная лампа на кронштейне, с галогенной лампочкой. Телефон, и все.

Впрочем, здесь оказались еще два объекта, приковавшие к себе взгляд Эйдриен. В дальнем углу комнаты стояли два больших пароходных кофра с навесными замками. Заметив, что девушка дрожит, Дюран пристально посмотрел на нее, и она обернулась:

— Здесь как в холодильнике.

— Да, кондиционер включен на полную, — заметил Джеффри и подошел к Эйдриен, сжимая в руке гантель.

Мгновение они стояли рядом и рассматривали большие квадратные чемоданы.

— Пошли отсюда, — попросила девушка и потянула спутника за рукав, но тот не двинулся с места. Не говоря ни слова. Дюран отступил назад и швырнул тяжелую стальную гантель в чемодан. Описав в воздухе дугу, та ударила по замку одного из кофров. Психиатр подошел, откинул крышку, и колени Эйдриен подогнулись. Рефлекторно она оперлась ладонью о стену, чтобы не упасть, и отвернулась. В комнате повисло молчание. Наконец Эйдриен спросила:

— Там… Эдди?

Дюран ответил не сразу.

— Не знаю, — сказал он. — Но здесь точно чье-то тело.

Они вышли из Башен в темпе спортивной ходьбы, едва не переходящей в бег. Ни Дюран, ни Эйдриен не понимали, куда идти и что делать. Хотя девушка и считала, что надо отправиться в полицию, Дюран держался противоположного мнения.

— Хорошо, — сказал он, — мы придем в полицию. И что мы предъявим?

— Расскажем про чемоданы.

— Ладно, а потом?

— Что «потом»? — спросила Эйдриен.

— Что, по-твоему, они предпримут? Поедут на квартиру производить обыск?

Собеседница надолго задумалась. Наконец вздохнула и согласилась:

— Нет, скорее обвинят нас во взломе и незаконном проникновении.

— Вот именно, — ответил Дюран.

— Тогда поехали ко мне, — предложила Эйдриен. — Хотя бы машину заберем.

И снова психиатр отрицательно покачал головой.

— Можешь с таким же успехом застрелиться. Сто процентов — они ведут слежку за твоим домом.

— Но мне надо кое-что забрать, — возразила девушка. — Одежду, косметику. Там все мои вещи!

— Купишь новые! — отрезал Дюран. — До тех пор, пока полиция не начнет искать Бониллу, даже не думай возвращаться домой.

Беглецы сели в метро, доехали до Национального аэропорта и взяли в прокат машину. На ней добрались до «Пентагон-Сити-Молл», и Эйдриен купила все необходимое для короткого путешествия: немного косметики, нижнее белье и два платья от Нордстрома. На выходе из торгового центра Дюран позвонил по 911 и сказал следующее: «Я хочу заявить о преступлении. Воспользуетесь вы этой информацией или нет — дело ваше…» Затем он лаконично изложил все, что видел в квартире Барберы, назвал адрес и положил трубку.

На обратном пути, по дороге в «Комфорт-инн», их застал дождь. Одиночные косые капельки на лобовом стекле быстро перешли в настоящий ливень, прежде чем Дюран успел разобраться, как включить «дворники». Все вокруг застилала пелена дождя, а незадачливый водитель лихорадочно жал на кнопки и дергал за рычаги, едва различая дорогу за покрытым перламутром стеклом.

Наконец Джеффри обнаружил местонахождение кнопки, с помощью которой приводились в действие стеклоочистители, и, повернувшись к Эйдриен, сказал:

— Знаешь, я постоянно думаю…

Эйдриен сосредоточенно следила за дорогой.

— О чем?

— О той электрической дряни, которой была напичкана комната…

— Угу. — Дюран замолчал, а Эйдриен не терпелось узнать его мнение: — И что ты об этом думаешь?

— Подозреваю, это как-то связано со мной, — нерешительно проговорил он и получил в ответ лишь выразительный взгляд.


Дюран валялся в постели, когда Эйдриен отправилась в ванную. Она стояла под душем, греясь в струях теплой воды, барабанившей по шее и плечам. Неожиданно вспомнился Билл Феллоуз — выпускник университета Хоуарда, который проходил нечто вроде последипломной практики на их фирме.

Как и многие молодые сотрудники, Феллоуз занимался главным образом тем, что выполнял грязную работу. Впрочем, он не сидел на месте и впоследствии заметно продвинулся. С Биллом они познакомились, когда ему поручили помогать ей в деле «Амалджимейтид»: он участвовал в составлении базы данных по документам и рабочему материалу. Эйдриен вспомнилось, что она чувствовала себя в чем-то виноватой перед Феллоузом. Парень — эксперт по юридической части, а Эйдриен день изо дня передает ему бумаги, которые он должен проштамповать и пронумеровать. А потом девушке пришло в голову, что и она сама является специалистом в юриспруденции, тогда как ее работа не намного интереснее. Более того, в сущности, они занимаются одним и тем же.

Почему Феллоуз вспомнился именно теперь? Весной он помогал главному защитнику в одном деле. Надо сказать, случай был довольно интересным. Особенно в сравнении с процессом «Амалджимейтид». Эйдриен подзабыла подробности, но дело имело какое-то отношение к возвращению памяти. По крайней мере, в общих чертах. На суде выступал эксперт, который давал показания со стороны клиента юридической конторы и прекрасно запомнился благодаря Биллу, прирожденному миму. Перед глазами всплыло смуглое живое лицо парня, изображавшего сцены суда, пока они с друзьями сидели за текилой в одной забегаловке неподалеку. Эксперт действительно производил впечатление и обладал глубоко звучащим басом.

Намылив пеной волосы, она зажмурилась и подставила лицо струям воды. Можно узнать у Билла, как звали того доктора; спросить — не согласится ли тот осмотреть Дюрана. Не исключено, что психиатр направит их по нужному направлению — посоветует знающего коллегу или что-нибудь в этом роде.

Через пару минут Эйдриен сполоснула волосы, вышла из душевой кабинки и завернулась в полотенце. Тесная ванная комната наполнилась паром, который застилал зеркало серым туманом. Махровой рукавицей она стерла с него влагу, чтобы видеть свое отражение, и запустила пластмассовую расческу в спутанные волосы. Впрочем, не стала слишком усердствовать — хорошо хотя бы, что выходные. Натянув новые колготки, девушка нырнула в темно-синее, купленное накануне платье, которое по цвету очень напоминало форму морских пехотинцев. Серьги — на месте, и она, переродившаяся, точно Афродита, выходит из ванной.

Дюран отвел взгляд от телевизора, механически повернулся к экрану и тут же снова посмотрел на Эйдриен.

— Ух ты, — только и проговорил он, — выглядишь… очень мило.

— Спасибо, — ответила девушка, надевая туфли. — Вернусь поздно. Меня не жди — ложись спать. Только не вздумай исчезнуть.

— Да? А ты куда направляешься? — В тоне Джеффри сквозила подозрительность.

— На работу.

— На работу? Ты что, спятила? Мы же в бегах! Бога ради, одумайся! К тому же сегодня воскресенье, никто по выходным не работает.

— Но мне все-таки придется туда заскочить.

Психотерапевт выключил телевизор, приподнялся на кровати и посмотрел ей прямо в глаза.

— Тебя пытаются убить! Когда такое случается с человеком, он обычно берет отгул.

— Я не могу.

— Придется. А если тебя выследят?

— Отсюда?

Дюран покачал головой:

— Оттуда. От офиса.

— Нет, они на это не пойдут. Им весь день придется сидеть перед конторой, даже не зная наверняка — покажусь ли я там. Они скорее наблюдают за квартирой. По логике вещей я бы направилась туда, а не на работу. Особенно в воскресенье, так что… со мной все будет в порядке. За нами же не КГБ охотится, в самом деле.

Дюран откинулся на кровати:

— Ты уверена?

Она улыбнулась.

— Очень смешно. Ха-ха.

— Значит, ты твердо решила? — на всякий случай переспросил он.

Эйдриен кивнула.

— Тогда, будь добра, позвони, — попросил Джефф, — когда доберешься и когда будешь уходить. Договорились?


Чтобы передвигаться по городу, беглецы взяли напрокат «додж стратус» невообразимого цвета «зеленый металлик». В салоне висел стойкий запах новой машины, а стекла постоянно запотевали. Эйдриен направлялась на север мимо элитного загородного клуба офицеров военно-морского флота. Дождь ослабел, но в воздухе по-прежнему было очень влажно, а под рукой, как назло, не оказалось ничего подходящего для протирки лобового стекла. Эйдриен ежеминутно терла его ладонями, только размазывая грязь.

Впрочем, сейчас ее одолевали другие заботы, и все мысли блуждали вокруг одной проблемы. Эйдриен вдруг подумалось, что Дюран прав насчет поездки на работу. Самое разумное, что она могла предпринять в данной ситуации, — пропустить несколько рабочих дней и взять больничный. Но босс бы этого не понял, а рассказать ему, как все обстоит на самом деле, — верный способ усложнить себе жизнь. По его понятиям, юристам, работающим на «Слу-Холей», просто не пристало попадать под дуло пистолета.

Впрочем, девушка уже ничего не боялась: страх, который она испытывала день за днем, капля по капле вытек и иссяк.

Еще в детстве Эйдриен поняла одну нехитрую бесспорную истину: страх опустошает душу и вытягивает силы. Шли годы, пока она жила в состоянии почти беспрерывного беспокойства. После смерти бабушки девочка боялась, что о ней некому будет позаботиться; потом, в череде приемных домов и промежуточных остановок в интернатах, появился страх, что побьют, обругают, унизят. Проигнорируют или «задавят». Даже социальные работники страшили ее — они так вкрадчиво держали Эйдриен за руку и задавали вопросы, значения и последствий которых она не умела предугадать. То, что правильных ответов девочка не знала, выдавали еле заметные признаки недовольства: растянутые в задумчивой улыбке губы, перефразированные предложения. Однажды она подслушала разговор между представителем службы надзора и семейной парой, которая проявила интерес к усыновлению «младшего ребенка» — то есть ее одной. Эйдриен до смерти напугалась и несколько недель подряд ходила за Никки по пятам, ужасаясь мысли, что их могут разлучить.

То были пронизывающие единичные страхи. Почти ежедневно они накатывали и отходили, точно приливы. Но существовала и другая разновидность стресса. Хроническое, беспрерывное беспокойство, постоянная утечка адреналина, которую вызывала мысль о том, что какой бы приют сестры ни нашли, они скоро его лишатся. Поэтому неудивительно, что через некоторое время способность Эйдриен бояться опустилась до нуля. И к тому моменту когда сестры оказались у Дека и Марлены, поведение девочки перешло из состояния постоянной боеготовности к подобию кроткого послушания — пресловутый «робот» миссис Данкирк. Годами позже, будучи студенткой второго курса юридического факультета, Эйдриен на основании закона о свободе информации добилась выдачи личного дела, заведенного на нее в социальной службе. Оттуда девушка почерпнула массу информации о том, что с ней не так: сложности с установлением привязанности к людям, отчуждение, пограничное состояние психики, равнодушие. Диагноз менялся, и каждый сотрудник службы привносил в него что-то свое. Однако если говорить начистоту, эти нарушения не имели ничего общего с истинным положением дел. Все проблемы Эйдриен сводились к одному: она устала сражаться.

Она спустилась по улице к реке, а затем плавно свернула налево, двигаясь в направлении Харборплейс. Джорджтаун казался опустевшим и пасмурным, под стать дождливому дню. Она медленно ехала, рассматривая по пути припаркованные автомобили, и не обнаружила ничего подозрительного — машины как машины. Эйдриен припарковалась у тротуара. Она избегала подземного гаража, в котором за первые три часа стоянки приходилось платить двенадцать долларов.

Офис располагался всего в квартале от места, где она оставила машину, и все-таки, не успев добраться до подъезда, беглянка вымокла до нитки. По дороге заглянула в дамскую уборную и высушила бумажными полотенцами волосы, с которых текло ручьями. Платье ее оказалось не просто влажным. Оно промокло насквозь, впрочем, и с этим пришлось смириться — благо синее скрадывает подобные нюансы.

Проходя мимо кабинки Бетси, она заглянула посмотреть, чем занята подруга. Та ушла с головой в работу: нажимала пальчиками на клавиши компьютера под стрекот принтера и одновременно говорила по телефону. Эйдриен легонько постучала в дверь, Бетси обернулась, воздела руку в подобии приветствия и, приподняв брови, одними губами шепнула: «Привет!»

Эйдриен повесила жакет, села за письменный стол и нажала клавишу пробела на клавиатуре. Пока на мониторе загружались иконки программ, выдвинула верхний ящик стола, где держала электрочайник и баночку растворимого кофе, сходила к фонтанчику с питьевой водой, наполнила чайник и по возвращении обнаружила, что у дверей ее дожидается Бетси.

— Где ты пропадала, Скаут?

— Когда? — спросила та и воткнула вилку чайника в розетку.

— Вчера! Вся команда собралась покорпеть над чудесами замешивания асфальта, а ты что? Отбежала на ленч и пропала куда-то. А сегодня, между прочим, уже воскресенье. Что произошло?

Эйдриен призадумалась. Что рассказать, о чем умолчать — задачка не из легких, тут и оплошать можно. Нельзя же, в самом деле, преподнести всю правду, как она есть, — сочтут чокнутой. Но и ложь не выход — правда в конечном итоге все равно всплывет. Это неизбежно, да и к лучшему, пожалуй. А пока…

— Все очень запутанно.

У Бетси отвисла челюсть.

— Кофе будешь? — предложила подруга.

Та поморгала, смакуя момент, и изрекла:

— Ла-а-адно… И где Слу тебя отловил?

Эйдриен достала из пачки два бумажных пакета-фильтра, вынула один из другого и зачерпнула ложкой лоснящиеся кристаллы кофе.

— Отловил?

Бетси побледнела от ужаса:

— То есть ты с ним еще не разговаривала? О Боже! Ты не заходила домой?

Эйдриен нахмурилась:

— Не совсем.

— Ну, надеюсь, твой ухажер того стоит, — сказала Бетси, по-своему объяснив ситуацию. — Потому что тут такие дела творятся… Ты что, даже автоответчик не прослушивала?

Эйдриен покачала головой во второй раз.

Подруга закатила глаза и выдала на одном дыхании:

— В общем, босс оставил тебе кучу сообщений.

«Черт!» Сердце екнуло, и Эйдриен не знала, что сказать. Наконец выпалила:

— Ну, выкладывай, что происходит?

— В общем, в Сан-Диего вроде назрела крупная сделка. Слу вылетел туда несколько часов назад. Так что теперь все на тебе!

— Что на мне?

— Ты будешь снимать показания с Макэлигота.

— Что?! Когда?

— Завтра.

— Но ведь, — попробовала возразить Эйдриен, — я никого еще не допрашивала под присягой. Я не подготовлена. И вообще не представляю… Господи, Бетси!

— Между прочим, некоторые тебе всерьез завидуют. В том смысле, что…

Эйдриен тихонько простонала. Чайник заверещал. Она подняла его, разлила по чашкам воду, размешала кофе.

— Слу сказал, что вышлет тебе свои наработки, — заверила подруга. — Проверь почту. Хотя не удивлюсь, если он и забыл впопыхах. — Она сделала глоточек и направилась к двери. — Кофе — прелесть. Пока, везунчик!

— Подожди секундочку, — попросила Эйдриен, стискивая зубы при мысли о предстоящей бессонной ночи. — Тебе Билл не попадался?

— Какой Билл? Ты о Феллоузе?

— Ага.

— Пару дней не видела — он в Детройте. Вернется не раньше вторника.

Когда Бетси ушла, Эйдриен набрала домашний номер Билла Феллоуза и оставила ему сообщение с просьбой перезвонить.

Затем зашла в Интернет и проверила почту. Ее дожидались восемь писем: две рассылки с анекдотами от друзей, парочка обновлений от провайдера «Америка онлайн», новые котировки от «И-трейд»[25] и четыре коротеньких записки от Слу. Содержание последних сводилось к следующему: «позвони мне»; «где ты»; «тебе снимать показания с Макэлигота»; «высылаю свои конспекты, осталось немного дополнить».

К последнему сообщению прилагался документ, загрузив который девушка схватилась за голову. «Немного дополнить»? За исключением двух-трех фраз, показавшихся ей незнакомыми, Слу выслал собственные наработки Эйдриен, которые она же для него и сделала.

Она позвонила боссу в Сан-Диего и оставила на автоответчике сообщение, в котором подтвердила получение «его конспектов» и что, если он захочет поговорить, пусть звонит в офис. А затем с головой погрузилась в работу.

Время тянулось еле-еле. Как свидетель, Макэлигот представлял собой настоящее минное поле. Каждый вопрос раскрывал перед адвокатом ряд проблем и потенциальных возможностей, поэтому когда Эйдриен впервые взглянула на часы, было далеко за полдень. Дюрану же она так еще и не позвонила — попросту вылетело из головы.

— Я же волновался, — упрекнул он, услышав голос Эйдриен.

— У меня масса дел, — объяснила она. — Я задержусь на пару часиков — еще не закончила.

— Мне не нравится, что ты там находишься, — обеспокоенно сообщил Джеффри. — Это небезопасно.

Девушку тронула такая забота, и она поспешила его успокоить:

— Я здесь не одна, сегодня тут полным-полно народу. Вернусь, как только смогу, прихвачу с собой компьютер и закончу в гостинице. Да, и поесть привезу.

— Здорово, только…

— Не волнуйся, я буду осторожна.

— Замечательно, — ответил Дюран, — но я хотел попросить тебя кое о чем: пива не захватишь?


В десять вечера усталость сменилась голодом, и Эйдриен решила вернуться в мотель. К тому времени она оставалась единственным юристом в офисе. Хотя и не единственным человеком на этаже: из коридора доносился гул пылесосов, скрип полируемой меди, кто-то болтал на испанском.

Девушка решила довести до ума свои записи уже в «Комфорт-инн», на компьютере Никки. Скопировала файлы на дискету, перекинула футляр с ноутбуком через плечо и щелкнула выключателем. Затем спустилась на лифте вместе с симпатичной девушкой в рыжевато-коричневой рубашке, которая вышла на втором этаже, ловко вывезя в коридор тележку с ведром и швабрами. Эйдриен осталась в лифте одна, поразившись неожиданно наступившей, почти сверхъестественной, тишине. Но вот двери плавно разъехались, и она попала в вестибюль, где ее омыло волной технопопа, который выдавал магнитофон с особым басовым режимом.

Девушка торопливо направилась к автомобилю, и хотя дождь закончился, по щекам больно хлестал влажный ветер. «Если чему и суждено случиться, — думала она, — то сейчас, теперь, на этом месте». Впрочем, вокруг не было ничего подозрительного: какая-то старушка выгуливала собачку; юный шизофреник, нацепивший на себя штук пять плащей, шаркал по тротуару; какие-то музыканты возле клуба под вывеской «Уайтхерст фриуэй» пускали по кругу сигарету с травкой. Вдоль улицы стояли легковушки и автофургоны, но своей машины Эйдриен среди них не обнаружила. Сердце екнуло, но, к своему немалому облегчению, девушка тут же поняла, что по привычке ищет свою старушку «субару».

Ну, вот и «додж». Эйдриен, прищурившись, посмотрела сквозь стекло, желая убедиться, что на заднем сиденье никого нет. Села за руль и тронула зажигание — под капотом неохотно заурчало. После очередной неудачной попытки завести машину девушку начала одолевать паника, как вдруг мотор взревел. Она с облегчением вздохнула и вырулила на улицу, направляясь к парковой магистрали Рок-Крик-парк.

Машина медленно ползла мимо центра Кеннеди, где царило настоящее столпотворение. В тот вечер давали какую-то шумную премьеру, и в толчее Эйдриен заметила, что за ней едет блестящая черная машина с низким капотом и хищной посадкой. Марки она не разобрала, хотя автомобиль показался ей смутно знакомым. Вроде бы точно такой она видела перед офисом… Потом на дороге стало свободнее, центр Кеннеди остался позади, и «додж» набрал скорость, двигаясь в сторону моста. Эйдриен мельком взглянула в зеркало заднего вида — за ней ехал автофургон, и, расслабившись, стала размышлять о связанных с Дюраном странностях. Она ехала по мосту, пересекая Потомак и направляясь в Спрингфилд, и все не могла поверить, что ей предстоит и эту ночь провести в одном номере с психопатом. Правда, теперь этот «сумасшедший» оказался единственным человеком, кому она доверяла, и подобный факт неимоверно действовал на нервы. «Уму непостижимо», — думала Эйдриен.

Глаза метнулись в зеркало заднего вида, задержались там на несколько секунд — и опять все внимание на дорогу. Блестящей черной машины не видно. Хотя в таком плотном потоке — кто знает…

В ярко освещенном ресторанчике «Султан-Кебаб», уже в Спрингфилде, Эйдриен заказала обед на вынос себе и Дюрану. Она уселась ждать, когда принесут заказ, между делом просматривая раздел полезных мелочей в «Вашингтон пост». Там напечатали потрясающий рецепт консервированных лимонов, поэтому Эйдриен размечталась о том, чтобы когда-нибудь у нее появилось время готовить всякие приятные вкусности, вместо того чтобы проводить воскресенья, обложившись книжками по асфальтоукладке. Наконец из кухни вышел хозяин с двумя закрытыми подносами из пенополистирола, на которых располагались блюдо с рисом, кебаб и салат.

До отеля оставалась пара минут езды, что радовало, так как, выезжая из «Султан-Кебаб», Эйдриен заметила вроде бы ту же черную машину. Автомобиль был припаркован метрах в ста от «доджа», на противоположной стороне улицы. Внимание Эйдриен привлекла не столько машина, сколько включенные тормозные фонари. А уже после она заметила тонкую струйку пара, поднимающуюся из выхлопной трубы, и увидела чью-то руку, которая протянулась с переднего сиденья, чтобы поправить зеркало со стороны пассажира. На ходу девушка боковым зрением заметила двух человек, разглядывавших ее в боковые зеркала автомобиля. Хотя, может, ей и померещилось.

Эйдриен добралась до арендованного «доджа», нашарила в сумочке ключи, отперла дверь и забралась внутрь. Машина опять не хотела заводиться. В итоге усилия все же увенчались успехом, мотор заработал, и Эйдриен сорвалась с места, как малолетняя психопатка. Она быстро набирала скорость еще на автостоянке, не отрывая взгляда от зеркала заднего обзора, где вроде бы вспыхнули фары черной машины. Впрочем, когда Эйдриен свернула за угол, никто за ней не последовал.

По крайней мере так показалось.

Развязка на Спрингфилд представляла собой клубок сходящихся в один узел автострад, половину из которых еще не достроили. Поэтому отвести взгляд от дороги было равносильно самоубийству.

И тут снова…

Если за ней хвост, размышляла Эйдриен, значит, у убийц изменились планы насчет Дюрана. Ее они запросто могли схватить прямо при выходе из офиса. Выходит, искали его. Странно, потому что вначале Дюран вроде бы не воспринимался в качестве их цели. В квартире психотерапевта Громила не стал его убивать, а направил оружие на Эйдриен. Что-то изменилось… Но почему? Может, это как-то связано с обыском у нее дома? Или со звонком в 911? Не исключено, что она и вовсе ошибается насчет хвоста…

Вскоре девушка уже заворачивала на парковочную стоянку перед отелем «Комфорт-инн» — большую залитую цементом площадку, мерцавшую в тусклом розовом свете уличных фонарей. Эйдриен торопливо зашла в гостиницу и, не задерживаясь в вестибюле, поднялась на свой этаж. Дюран поприветствовал ее с кресла у письменного стола, где он читал «Вашингтон пост».

— Ты как раз вовремя. Я умираю с голоду.

Промчавшись мимо без единого слова, Эйдриен поставила коробочки с кебабом на стол, щелкнула выключателем и тут же направилась к окнам. Она задернула шторы и через щелочку стала наблюдать, что происходит снаружи.

— Кажется, за мной следили, — сообщила она.

— Что?!

Эйдриен кивнула.

— Я не уверена. Но теперь… Ага!

Дюран подошел к ней, встал рядом и, приподняв штору, выглянул на улицу.

— Где они?

— Машина прямо за «доджем». Возле «джипа». Блестящая, черная.

Джефф заметил «меркурий-кугуар», припаркованный примерно в пятнадцати футах позади их автомобиля. Сначала показалось, что в машине никого нет, как вдруг в темноте на переднем сиденье мелькнул огонек сигареты. Дюран с силой втянул носом воздух.

— И что теперь? — спросила Эйдриен.

Он покачал головой:

— Не знаю. Сколько человек было в машине?

Собеседница задумалась.

— Мне показалось, что двое.

Джеффри вздохнул:

— Давай ключи.

Та хмуро протянула их.

— Они не знают, в каком мы номере — а уж тем более, что мы вдвоем.

Дюран стоял за шторой и всматривался в темноту. Наконец тихо проговорил:

— Знаешь, что я думаю: приятель вон того парня из автомобиля сейчас стоит у столика администратора и выясняет, в каком мы номере. И если это тот самый громила, с которым мы встречались вчера, клерк расскажет ему все, что тот пожелает узнать.

— Что предпримем?

— Вопросик на засыпку. Не имею представления.

Эйдриен горестно простонала.

— Собирай вещи, — скомандовал Дюран. — Если удастся выбраться отсюда, тебе понадобится одежда.

— Если?!

Он одарил ее недоумевающим взглядом и подтвердил:

— Да, если.

Девушка спешно вытащила из корзины для канцелярского мусора полиэтиленовый пакет, пошла в ванную и смела со стойки все содержимое. Сверху швырнула одежду и встала у двери в ожидании знака или свежей идеи от Дюрана. Ведь чего-то он выжидал.

Наконец психотерапевт проговорил:

— Вот он.

— Кто?

— Громила, — ответил Дюран, не сводя глаз с парковки. — Только что вышел из мотеля.

— Зачем? Что он делает? — спросила Эйдриен.

— Вернулся за дружком. — Неожиданно Джефф повернулся к ней и направился к дверям. — Пошли, уходим.

— Что, уже?

— Да, сейчас наши приятели направятся прямиком сюда.

Эйдриен выскочила из комнаты и инстинктивно рванулась к лифту, но Дюран схватил ее за рукав и потащил в дальний конец коридора к пожарной лестнице. Он толкнул плечом дверь на лестничную клетку, и беглецы бросились вниз, перескакивая по две ступеньки зараз. Было слышно, как в коридоре звякнул лифт, направляясь на первый этаж, и тут Эйдриен взвизгнула, с разгона врезавшись в существо, сильно превышавшее ее по габаритам. Какой-то человек, не уступая им с Дюраном в скорости, мчался вверх по лестнице.

— Стерва! — Громила сграбастал ее ручищами за шею, притянул к себе и, глядя куда-то в сторону, швырнул о стену. Эйдриен плашмя ударилась о шлакобетон. С губ сорвался всхлип, и она осела на пол. В этот миг Дюран смерчем налетел на Громилу и ударил его наотмашь по уху. Раздался дикий вопль ярости и боли. Убийца отлетел к стене, но быстро вскочил на ноги и с плотоядным рыком бросился на Джеффа, точно на боксерскую грушу, вдавив его в железные перила. Боль пронзила Дюрана, и волна адреналина промчалась вверх и вниз по позвоночнику. Одновременно он прикусил язык. На миг почувствовал вкус крови, но противник не дал опомниться, саданув точно в лоб.

Джефф откатился влево и сделал ответный выпад, правда, не слишком удачно. Мгновением позже противник очутился сзади и мясницкими лапищами принялся выкручивать Дюрану руки. Затем резко ударил в основание шеи и толкнул вниз. Несмотря на то что врач был в хорошей форме, он ничего не мог поделать. Казалось, что руки переломятся, стоит только шелохнуться. К тому же противник весил на пятьдесят фунтов больше, намного превосходил Дюрана по силе и не уступал в проворности.

И тут случилось нечто необъяснимое. Неожиданно для самого себя Джеффри резко сложился пополам, прижав голову к коленям. Так быстро, что Громила перекувырнулся над его плечами. Дюран удивился своему умению не меньше противника, который всем весом шмякнулся о твердый цементный пол, ударившись копчиком. Оглушенный болью, здоровяк остался лежать, а доктор, воспользовавшись минутной передышкой, стал оглядываться, надеясь обнаружить что-нибудь, чем можно окончательно вывести противника из игры. Однако под рукой ничего не оказалось. Громила уже стоял на четвереньках, пытаясь подняться на ноги, и Джеффри в ужасе отступил на шаг, а затем сделал резкий выпад, подъемом ноги ударив соперника в подбородок. Раздался пронзительный, точно выстрел, хруст — доктор сломал противнику шею.

В ночи наступила тишина, в которой тяжело дышал пытающийся прийти в себя Дюран да тихо всхлипывала Эйдриен, которая лежала, скорчившись, в самом углу. Джеффри подошел к ней, опустился на колени и бережно привел в чувство. Подложил под голову руку, где нащупал открытую кровоточащую рану. В волосах девушки образовался кровяной колтун.

— Вставай, — сказал Джефф, осторожно приподнимая ее. — Надо уходить.

Девушка неохотно позволила ему поднять себя на ноги и осталась в вертикальном положении, нетвердо стоя на ногах и обхватив его руку, точно спасательный круг.

— Где ключи? — спросил Дюран.

Эйдриен кивнула в сторону пакета, где лежала ее сумочка и прочие вещи.

Он сунул руку в пакет, открыл сумочку, пошарил в ней и обнаружил ключи. Потом взял Эйдриен под руку и повел вниз по лестнице на бельэтаж, примыкающий к вестибюлю. За стойкой администратора оказалось пусто, охрана тоже куда-то исчезла.

Увидев перед собой просторный пустой зал, Эйдриен остановилась.

— Где второй?

— Ищет приятеля, — предположил Дюран. — Пойдем скорее.

Беглецы устремились к боковой двери, выходившей на парковку. Вырвавшись на ночной воздух, они в спринтерском темпе рванули к машине. Дернув за ручки дверей, одновременно нырнули в салон. Дюран быстро сунул ключ в замок зажигания, и мотор взревел.

— Пристегнись, — скомандовал Джефф.

— Что?! — Эйдриен уставилась на него, не понимая, что происходит. — Поехали!

Дюран покачал головой и поддал газу. Мотор взревел еще громче.

— Накидывай ремень! — прокричал психотерапевт и, протянув руку через левое плечо, накинул ремень безопасности на грудь.

— Но…

Дюран не слушал. Он положил руку на спинку сиденья и, наполовину развернувшись в кресле, устремил напряженный взгляд назад.

В страхе и отчаянии, что-то неразборчиво бормоча, Эйдриен сделала, что велел Дюран, — пристегнулась. Затем сложила руки на груди, замерла в кресле, уставившись в переднее стекло.

— Вот он, — сказал Дюран, когда из боковой двери мотеля выскочил какой-то человек.

— Мы вечно будем стоять? — спросила Эйдриен.

В ответ Джефф включил заднюю передачу. Шины завизжали, и «додж» пулей промчался десять метров, отделявшие его от «меркурия-кугуара», и врезался прямо в блестящий черный капот. Посыпалось стекло, хлынул гейзер антифриза, капот «меркурия» сложился пополам, двигатель спрессовало, а правое колесо ушло вверх.

Эйдриен вскрикнула. Человек в дверях зарычал от злости и беспомощности. Дюран включил передачу и поехал в другую сторону, скрываясь с места происшествия. Когда они оказались уже на порядочном расстоянии от гостиницы, психотерапевт ненавязчиво поведал своей спутнице:

— Знаешь, а ведь требование пристегнуть ремни безопасности не просто хорошая мысль. Это — закон.

Глава 22

Благополучно удрав от преследователей, Дюран и Эйдриен приближались к шоссе. Дождь сменился туманом. На дороге тускло замерцали лужи, а вокруг стоял густой полумрак, какой в городе принимают за ночь. Впереди слышался глухой рокот над федеральной магистралью. Казалось, звук поднимается вверх и зависает в небе, колеблясь, точно горячий воздух на раскаленной пустынной автостраде.

Дюран отвлекся от своих мыслей, услышав стон спутницы. Судя по симптомам, у нее было сотрясение мозга. Эйдриен то затихала, проваливалась в забытье, то приходила в сознание, точно слабый радиосигнал, пропадающий время от времени. Едва они выехали на северное направление автострады, девушка попросила притормозить у обочины, где ее вырвало. Это пошло ей на пользу — по крайней мере она перестала «отключаться».

Разговор не вязался. Манипулируя кнопками на подлокотнике, Дюран опустил стекло — холодный воздух здорово прогоняет сон. Миновав Капитолийский холм, Джефф обратился к Эйдриен:

— Хочешь, что-то скажу?

Она кивнула:

— Говори.

— Я тебя предупреждал.

Эйдриен закрыла глаза, нахмурилась:

— О чем ты?

— Я предупреждал, а ты не послушалась.

На лбу у девушки пролегли глубокие морщины.

— И о чем ты меня предупреждал?

— Что не следует идти на работу.

Губы Эйдриен разомкнулись, она собиралась что-то ответить, но передумала и обиженно надулась: некрасиво упрекать ее в такой ситуации, даже если ты и прав. Особенно — если прав. Неужели он не понимает?… Вволю намолчавшись, Эйдриен спросила:

— Куда едем?

— В Бетани-Бич.

Девушка посмотрела на него, не веря своим ушам, и по ее взгляду Дюран понял, что ей уже лучше.

— Ты что, спятил? Я не могу туда ехать! Мне на работу!

Джеффри закатил глаза.

— Поворачивай, — потребовала она.

Тот засмеялся.

— Я не шучу! — грозно сказала Эйдриен. — На первой же развязке.

— Нет.

— Что значит нет? Останови машину! Я ее брала в прокат, значит, она моя… Ох! — Эйдриен схватилась рукой за ушибленное место.

Когда Дюран снова повернулся к ней, девушка разглядывала окровавленные пальцы.

— Это опасно, — пробормотала она.

— Что именно?

— Связываться с тобой.

Мимо прокатился огромный грузовик с прицепом — такой величины, что «додж» замотало по дороге, а в воздух взвились облака влаги. Беглецы надолго замолчали. Миновали развязку, ведущую на Аннаполис, и Дюран указал на первый же знак поворота на Бэйбридж.

Через некоторое время Эйдриен спросила:

— Что мы забыли в Бетани?

Дюран неопределенно пожал плечами:

— В детстве меня вывозили туда каждое лето. У нас был домик на пляже.

Собеседница недоверчиво посмотрела на него:

— Ты уверен?

— Конечно, как же иначе.

— Я потому спрашиваю, что с твоим прошлым не все в порядке: кто ты, откуда, и все такое.

Впереди показался зеленый знак, предупреждавший автомобилистов о вреде пьянства за рулем. Он гласил: «Приляжешь на пляже». На следующем рекламном щите сообщали о радиочастоте, на которой передавалась информация о пробках на дорогах. Затем они миновали серию «лежачих полицейских» перед контрольным постом. На посту Дюран плавно притормозил, протянул смотрителю пятидолларовую купюру, поблагодарил, забирая сдачу, и двинулся дальше. Часы на приборной доске показывали 2.49.

Посреди моста Бэйбридж Джефф повернулся к Эйдриен и сказал:

— Я помню наш домик до мельчайших деталей.

— Расскажи, — попросила та, явно заинтересовавшись.

Дюран пожал плечами:

— Начнем с того, что у дома есть имя. В северной части Бетани все коттеджи как-нибудь называются.

— Что еще? — спросила она.

— Этот городок построен на месте лагеря миссионеров. — Джеффри взглянул на спутницу. — У парадного входа висела деревянная дощечка с надписью от руки: «Пляжный рай». Так назывался наш дом. У входа дверь-ширма от насекомых — сетка на деревянной раме.

— Оригинально… Еще что-нибудь припоминаешь?

— Помню, как хлопала дверь, когда закрывалась. Как краска облупилась на потолке веранды. — Он помедлил. — Помню сад… Хотя какой там сад — пара гортензий, несколько ирисов. Помню душ в саду — там между досок проглядывала земля.

— М-м… — сказала Эйдриен. Рассказ Дюрана произвел на нее неожиданное впечатление. — А кому принадлежал коттедж?

Они ехали по острову Кент с характерной коммерческой полосой из магазинов и филиалов известных закусочных — до боли знакомое зрелище.

— Родителям, — ответил Дюран.

— Там самым Дюранам?

— А, я понял, к чему ты клонишь, — ответил он. — Да, Дюранам. Такую фамилию носили мои родители.

— Дюраны — не твои родители.

— Эти Дюраны — мои.

Эйдриен разочарованно посмотрела на него и отвернулась.

Каким-то необъяснимым образом, хотя до рассвета оставалось довольно долго и за магазинчиками невозможно было ничего различить в кромешной тьме, Джеффри ощущал, что океан совсем близко. Может, благодаря чувству, что за торговыми рядами ничего нет: фона, очертаний, контуров, огоньков света в отдалении.

— Я так много помню, — сказал он, обращаясь не столько к спутнице, сколько к себе. — Помню, где мы прятали ключ — под третьим белым камнем из тех, которыми выложена дорожка. Помню старенькую коробку от игры «Монополия» — мы держали ее на пляже. Однажды летом пропала туфля или ботинок, и мать весь дом перерыла, отыскивая ее. Это была ее любимая пара. — Дюран улыбнулся. — Она частенько говаривала: «Ну, все, где мой пистолет?» Вроде как случилась большая потеря.

Они катили среди ровных полей полуострова Делмарва, черная пашня вокруг сливалась с еще более черным небом. На земле возвышались силосные кучи вперемешку со скелетами оросительных комплексов, неподвижно замершими над кукурузным полем.

Через каждые несколько миль мимо проносились палатки, в которых раньше торговали сельхозпродукцией. Теперь же они стояли, заколоченные на зиму досками, а к ветхим сооружениям были прислонены написанные от руки вывески:

«В продаже! Огурцы, фасоль, кукуруза “Серебряная королева”».

Подъехав к перекрестку с указателями: «Реобот — север» и «Оушн — юг», Дюран некоторое время пребывал в нерешительности.

— Езжай по 113-му, — посоветовала Эйдриен.

— Но ведь…

— Доверься мне, — сказала она. — Я жила тут неподалеку, помнишь?

Джеффри нахмурился:

— Откуда мне помнить…

— Ах да, — ответила собеседница не без сарказма, — ты же переселил нас на юг. Куда там, в Алабаму?

— В Южную Каролину, — подсказал он.

— Поворачивай налево.

Примерно сорок пять минут спустя они въехали в Дентон, штат Делавэр, окольными путями объезжая здание, в котором, по словам Эйдриен, они с Никки когда-то жили. Аккуратный кирпичный домик с пологой крышей, виниловым навесом для автомобиля и разукрашенным пурпурными вьюнками почтовым ящиком. В палисаднике высилась пара деревьев, чьи округлые кроны почти достигали линии электропередачи.

Через полчаса путешественники ехали по пригороду Бетани-Бич, а на горизонте розовел восход. Дюран ощущал прилив радостного волнения. Лишь бы увидеть домик на пляже, постоять перед ним — и прошлое снова вернется к нему. И никто больше не поставит его правдивость под сомнение. Он покажет свой дом Эйдриен — белые камни, душ на улице, садик. Пусть место и изменилось — все равно он узнает. В этом Джеффри даже не сомневался.

Вскоре психотерапевт объявил о приближении к цели путешествия:

— Подъезжаем. Тотемный столб Бетани-Бич!

Минутой позже они выехали из-за поворота и — вот оно: на перекрестке главной улицы и автотрассы «1-А» высилась эмблема города. Подъехали ближе, и Дюран сумел различить вытянутое лицо индейца, вырезанное в дереве. Его охватила такая радость, словно он увидел старого друга. Джеффри вспомнил с приливом ностальгии, как подъезжал к этому перекрестку еще мальчишкой и как они с отцом исполняли ритуал, наполняя салон боевыми кличами.

— Ты когда здесь был в последний раз? — спросила Эйдриен.

Дюран задумался и ответил:

— Не знаю, еще ребенком.

Когда улица уперлась в ступеньки выходящего на пляж променада, Джефф свернул влево и поехал вдоль берега.

— Надеюсь, ты не планируешь остановиться здесь? — спросила Эйдриен. — То есть если ты даже не помнишь, когда был тут последний раз, то вряд ли коттедж все еще принадлежит твоей семье?

Девушка говорила правду, но Дюран не знал ответа. Это показалось странным даже ему. Он никогда не задумывался о пляжном домике. Кому дом принадлежит? Был ли он когда-нибудь его собственностью? Судя по всему — да, но Дюран не поручился бы. Он никогда раньше не задавался этим вопросом. А все воспоминания о пляжном домике восходили к раннему детству: игры, «Монополия» и как он мальчишкой резвится в волнах.

«Память вернется, и все разрешится само собой, — думал Дюран. — Стоит только увидеть дом детства…»

Некоторые коттеджи, попадавшиеся навстречу, построили недавно. Они стояли на сваях — надежная защита на случай урагана. В основной своей массе дома эти выглядели крупнее, чем старые здания. Ветер лениво шевелил тканые флаги — маяки, крабы, подсолнухи, привидения. Дюран не узнавал их, но все прочее осталось по-прежнему. Вплоть до вывесок риэлтеров почти перед каждым домом: «Сдается. Анна Лайотта. Хикман риэлторз», «Сдается. Коннор риэлти Ko». Добрые старые фирмы. У них можно снять домик на пляже с понедельной оплатой хоть на все лето — если семьи-владельцы в отъезде. Дюран попытался вспомнить, проводил ли он с родителями здесь все лето, — и не смог.

— Так что? — спросила Эйдриен.

— О чем ты?

— Я спросила…

— Я не знаю, — ответил Дюран, думая о своем. — Не знаю, что случилось с «Пляжным раем» после смерти родителей.

— Но тебе следовало…

— Я просто хочу увидеть, — перебил он, — к тому же дом уже за углом.

Джефф свернул на Третью авеню и начал вслух считывать номера домов: сто тринадцать, сто одиннадцать…

— Мой дом пятый слева. А вот и он.

Старый домик. На ветру дрожал немного ободранный указатель, прикрепленный к столбику почтового ящика на асфальтированной площадке перед домом:

«Гнездышко Джилл».

Дюран вылез из автомобиля и уставился на надпись, вскоре к нему присоединилась спутница. Воздух пах морем, слышался тихий шепот прибоя всего в квартале от дома.

— Ему дали другое имя, — заметила Эйдриен. — Все очень просто: дом купила некто по имени Джилл.

Джеффри покачал головой:

— Это не он.

— Что?

Дюран положил руку на лоб, закрыл глаза и стал вспоминать то, что здесь отсутствовало: округлую веранду, широкие деревянные ступени, ведущие к крыльцу. Прямые встроенные окна на втором этаже. Дюран пытался понять, как дом в его воображении должен измениться, перестроиться, чтобы стать тем, что стоял перед глазами: узкое рамочное сооружение с двумя ступеньками перед дверью, ни крыльца, ни флигеля. Никаких гортензий и белых камней, где прячут ключ.

— Это не он.

По предложению Эйдриен они почти час колесили по улицам старого Бетани. Может, Дюран перепутал адрес. Может, дом снесли. Может… Только вот, как он ни старался наложить существующее в его памяти здание на окружающий ландшафт, ничего не выходило. «Пляжный рай» оказался фикцией.

— О Боже, — проговорила его спутница, когда они остановились выпить кофе и представилась возможность взглянуть на разбитую заднюю часть «доджа». — Да уж, хорошенькая встряска для моего бюджета. — Эйдриен тихонько хихикнула. — Хотя пятнадцать баксов в день — страховка на случай ДТП — как раз и вылилась бы в эту сумму.

— Я тебе верну деньги.

Она покачала головой:

— Забудь — мой кредит покроет. Только все это обещает массу бумажной волокиты.

Горе-путешественники вошли в придорожное кафе и очутились под прицелом дюжины глаз.

— Госссподи, что стряслось? — спросила официантка, взглянув на запекшийся в волосах Эйдриен шмоток крови.

— Ударилась головой, — ответила та, направляясь в туалетную комнату.

В ее отсутствие Дюран сидел за столиком и размышлял о свалившемся на него несчастье. Теперь он убедился, что с ним происходит нечто чудовищно неправильное. Он не тот, кем себе казался, и его воспоминания принадлежат не ему. По крайней мере те, что сохранила долговременная память.

Однако прошлая ночь — реальна, в чем Джеффри ни на минуту не усомнился. Слишком многое еще болело: ныли ребра, и язык был порезан так, что речь давалась с трудом. И его воображение не смогло бы само изобрести тот звук, который до сих пор стоял в ушах, — хруст ломающейся шеи громилы.

Звук этот был объемен, как и боль, которую он ощущал. И так же как боль, звук отказывался уходить, а значит, он реален.

А Сидвелл? Ездил он в Сидвелл или просто побывал на какой-то встрече выпускников? Некое мероприятие Джефф определенно посетил, ведь он слышал вежливые приветствия, видел, как Адам Бауман пытается прочесть его имя. Дюран помнил школу, но помнила ли школа его? Вряд ли.

— Я все до одного полотенца израсходовала, — сказала Эйдриен, усаживаясь за стол. — Пришлось намочить волосы, чтобы смыть кровь.

— Тебе надо обратиться к врачу, — посоветовал Джефф. — Ты сильно ударилась.

Девушка покачала головой:

— Нет, все в порядке. Мне бы где-нибудь шарф раздобыть — и все будет в порядке.

В «Хикман риэлторз» — еще одна идея Эйдриен — они попытались выяснить, что стало с домом «Пляжный рай», находившемся во владении семьи Дюран. Агент Триш ответила, что родилась и выросла в Бетани и знает здесь всех. Однако Дюранов не припомнит. И точно уверена, что дома под названием «Пляжный рай» никогда не видела.

— Так что вряд ли вы его найдете. Хотя и я могу ошибаться, — сказала она и предложила поискать в базе данных. — Даже если им занимается «Коннор» или другая фирма, здесь все равно будет указано, — пояснила Триш, постукивая по клавиатуре.

Дома не оказалось.

— А не хотите ли снять что-нибудь другое? — предложила риэлтор. — В это время года у нас выгодные предложения и низкие расценки. Вам что-нибудь показать?

Дюран начал подниматься с места, как вдруг Эйдриен удивила его неожиданным поступком.

— Конечно, — сказала она, многозначительно взглянув на своего спутника. — Только не слишком большой и не очень дорогой. Главное — с исправной телефонной линией.

Триш набрала что-то на клавиатуре, пощелкала мышкой и принялась изучать варианты.

— Могу разместить вас в квартале от берега… Две спальни и кабельное телевидение.

— Сколько? — спросила Эйдриен.

— 350 в неделю.

Эйдриен обговаривала заключительные моменты сделки, а Дюран сидел в кресле и почти не следил за происходящим. И хотя его лицо оставалось спокойным, а тело неподвижным, ему казалось, что он повис на краю скалы — чем больше он выяснял о себе, тем меньше становилось ему известно, чем больше всматривался, тем меньше видел. А теперь вот застрял в агентстве недвижимости воображаемого городка своего выдуманного детства. Дюрану представлялось, что в перспективе его ждет неизбежное соскальзывание к нулю, к точке, где все исчезнет и откуда нет возврата. Пусть даже иллюзорного.

«Я исчезаю, — подумал он. — Кем бы я ни был…»

Глава 23

«Соленые брызги» — одноэтажный деревянный дом с двухскатной крышей, камином и полуподвалом — типичная архитектура для той части штата Массачусетс, что граничит с мысом Кейп-Код. Располагался коттедж на Четвертой улице, и, чтобы попасть на пляж, достаточно было свернуть за угол.

Дом не отличался шикарным декором и имел слегка заброшенный вид. Обстановка его сводилась к разномастной мебели, на стенах висели любительские пейзажи на морские темы, а в воздухе витал слабый, но непреодолимый запах плесени.

Дюран повалился на ротанговую кушетку в гостиной и в унынии уставился в потолок.

Эйдриен устроилась на кухне и начала составлять список дел:

1. Слу.

Написала и, вздохнув, откинулась на спинку кресла. Придется позвонить на работу. Давно пора. Могла бы воспользоваться телефоном в агентстве недвижимости или звякнуть с придорожного таксофона, так нет — надо было тянуть до последнего. Теперь уже 10.30, и заседание идет полным ходом… И все же ничего не поделаешь, звонить придется. Только вот… Что сказать? Как объяснить, в какую переделку она попала, и не прослыть при этом сумасшедшей?

Эйдриен уже представляла себе, какая суматоха поднялась в офисе. Ведь, помимо среднего юридического персонала, студентов-практикантов и судебного протоколиста, на снятие показаний с Макэлигота соберется еще по меньшей мере с десяток человек. Сначала дадут отсрочку, минут пятнадцать, на толки и пересуды… Под конец отведенного времени присутствующие начнут обмениваться недоумевающими взглядами. Станут нервно поглядывать на часы, затем последуют возгласы тревоги и недоумения: «Где же Эйдриен? Надеюсь, с ней все в порядке!» Начнутся разговоры по телефону, кто-то пойдет попить кофейку, кто-то развернет газету, другие будут просматривать свои записи. Полчаса спустя адвокат истца отложит бумаги в сторону и поднимется с места. Выяснится, что Бетси тем временем уже успела позвонить Эйдриен домой и Слу в Сан-Диего. Так и слышалась гневная реплика босса: «Что? Что значит, ее нет?»

Эйдриен услышала, что Дюран встал и включил свой любимый «ящик» — через дверной проем в кухню донесся ненатуральный телевизионный смех.

2. Позвонить Биллу Феллоузу — имя, телефон свидетеля по памяти.

3. Страховая компания — пленка Дюрана с сеансами Никки.

4. Купить: еда, одежда, щетка для волос. 

5… 

Пункта 5 не будет. По правде говоря, нет смысла добавлять еще что-либо, пока не вычеркнута первая строчка. Все остальное подождет. Так что, стиснув зубы, Эйдриен произнесла в уме, как перед боем: «Прорвемся!» — и набрала номер Бетси в «Слу-Холей». Дождалась гудка — ну, или почти дождалась — и повесила трубку.

Нельзя сказать, чтобы Эйдриен струсила. Просто она еще не решила, что сказать. Кертиса Слу не назовешь защитником угнетенных, скорее напротив. Услышав, что его молодая помощница выросла без родителей, босс был, мягко говоря, неприятно удивлен, точно она сообщила о какой-то постыдной болезни. Не исключено, что заразной. А потому несложно предугадать его реакцию на известие, что сотрудница его фирмы живет в пляжном домике вместе с маньяком, скрываясь от наемного убийцы, который уже погубил двух человек — в том числе одного из детективов конторы. А если добавить ко всему прочему то, что все случившееся имеет какое-то отношение к недавнему самоубийству ее сестры, вызванному ложными воспоминаниями о сатанистском ритуалах и изнасиловании…

«Слу-Холей» — старая вашингтонская фирма, пользующаяся доверием клиентов. Большинство ее юристов — выпускники старейших университетов Новой Англии — колледжа Вильгельма и Марии, Стэндфордского университета. Это амбициозные, собранные люди. Они все схватывают на лету, дисциплинированны и, безусловно, надежны. Такие сотрудники не останавливаются в отелях уровня «Комфорт-инн». Они не сироты и никогда ни от кого не скрываются. Так что…

«Час от часу не легче», — сказала себе Эйдриен и набрала номер телефона.

Бетси ответила после первого же гудка.

— Бетси, это я, Эйдриен.

— Господи, Скаут! Что стряслось?

— Долго объяснять.

Нервозный смешок.

— Лучше объяснить. Ты не представляешь, что здесь творится! Пятнадцать теряющихся в догадках людей, включая двух партнеров… Мы застряли здесь и ждем, глядя друг на друга, уже почти час. Главный кипит от злости. Скажи, что тебя сбила машина! Скажи, что тебя убили! Тебя убили? — последняя реплика прозвучала с надеждой.

— Нет.

— Тогда — что?

— Тут… непредвиденные обстоятельства.

— Какого рода непредвиденные обстоятельства?

— Внезапные непредвиденные обстоятельства. — Пока Бетси не задала очередной вопрос, Эйдриен торопливо объяснила, где найти файл по Макэлиготу. — Это не окончательный вариант, — сказала она. — Я собиралась закончить его в отеле…

— В каком отеле?

Эйдриен проигнорировала вопрос и продолжила:

— Откроешь папку «асфальт» в моем офисном компьютере. Вроде бы я назвала ее…

— Секундочку, ты хочешь сказать, что не приедешь? И что прикажешь доложить Кертису?

— Я сама ему позвоню.

— Чтобы сообщить, что у тебя непредвиденные обстоятельства?

Эйдриен казалось, что подругу охватило скорее радостное возбуждение, чем беспокойство.

— Именно.

— Но он захочет узнать, какого рода эти обстоятельства. Только не внезапные — не сработает.

— Тогда я скажу ему, что у меня возникли непредвиденные обстоятельства по женской части.

— Что-что?

— Ты слышала.

— Но я даже не поняла, о чем ты, — запротестовала Бетси. — То есть что это вообще-то значит?

— Понятия не имею. Но я знаю Слу, и, поверь мне, он не станет спрашивать.

Эйдриен повесила трубку, стиснула зубы и набрала номер босса в Сан-Диего. К ее радости, обнаружилось, что того нет на месте, и потому она оставила сообщение:

«Кертис? Это Эйдриен Коуп. Я очень извиняюсь за утро. Но… у меня были непредвиденные обстоятельства. Это… женское и, в общем… теперь мне лучше. Я проведу снятие показаний, как только вернусь. Перезвоню позже. До встречи».

Потом она позвонила Биллу Феллоузу, который, к ее удивлению, ничего не знал об утреннем фиаско.

— Я сам только что приехал, — сказал он. — Что у тебя?

— Помнишь, ты работал по делу о разводе на подхвате у Нельсона?

Билл на миг задумался.

— Нет.

— Мне кажется, это все-таки был развод. Муж — член комиссии по надзору за выпуском и реализацией ценных бумаг.

— Ах, так ты о деле Брюстера!

— Точно!

— Ну, это не просто развод. Ну что, выкладывай.

— У тебя был свидетель-эксперт. Психиатр, если не ошибаюсь. Много знал о проблемах памяти.

— Все верно.

— В общем, — продолжила Эйдриен, — ты не мог бы назвать мне его фамилию?

— Рей Шоу! — прогремел Феллоуз. — Звезда нейропсихиатрии!

— Ты не знаешь, как его найти?

— В последний раз я его видел на медицинском факультете Колумбийского университета.

— Так ты говоришь, он хороший специалист? — поинтересовалась Эйдриен. — В памяти разбирается?

— На все сто: он даже написал статью для энциклопедии «Энкарта».

Собеседница засмеялась:

— Хорошо. Скажи, он часто в судах выступает?

Теперь хохотнул Феллоуз.

— То есть хочешь знать, не профессиональный ли он, часом, свидетель?

— Верно.

— Нет. Насколько я в курсе, дело Брюстера оказалось для него первым. И то он дал показания только потому, что учился вместе с ответчиком.

— Значит, надежный человек, — обрадовалась Эйдриен.

— Конечно. Не вешай трубку, я продиктую тебе его координаты.

Та подождала, и Билл дал обещанный номер. Она поблагодарила за услугу и дала отбой. Механический смех взвился в воздух и затих прямо за дверью. Что Эйдриен расскажет Шоу? И на что могла бы рассчитывать?

«Доктор, со мной рядом сидит мужчина, который считает себя психологом — только он вовсе не психолог. Моя сестра лечилась у него и покончила с собой, и с тех пор кто-то пытается убить меня — а может, нас, не знаю. В общем, он считает себя другим человеком, который уже умер. Я хотела попросить вас помочь моему другу вспомнить, кто он, чтобы разобраться в том, что происходит. И тогда, возможно, у меня в жизни все снова наладится».

Хм… Наверное, не стоит. После такого звонка он первым делом позвонит в службу психиатрической помощи. «Тут какая-то сумасшедшая…»

Эйдриен перевернула страницу и на чистом листе, в самом верху, написала: «Шоу». Постучала обратным концом ручки по блокноту и добавила: «Адвокат — Феллоуз — дело Брюстера».

Вздохнула. Неплохо бы познакомиться с процессом Брюстера, тогда и разговор оказалось бы вести легче. Самое простое — заглянуть на излюбленный «Нексис».

Портативный компьютер Никки лежал в машине, а все, что требовалось, чтобы зайти на сайт, где хранятся архивы полных текстов более пяти тысяч газет и журналов за последние двадцать лет, — логин и пароль юридической конторы «Слу». Этой информацией располагали все сотрудники фирмы, включая Эйдриен. Логин: «1Слу1», как и номерные знаки его авто, а пароль — «взлом» — претензия босса на юмор.

Она вышла с кухни. Направилась в спальню за компьютером и, проходя мимо гостиной, заметила Дюрана, лежавшего на диване. Эйдриен на миг задержалась перед телевизором: очередное ток-шоу.

— И часто ты такое смотришь?

Он на миг задумался и пожал плечами:

— Наверное.

Дюран оставался полностью безучастным к происходящему, будто кто-то закодировал его на сон. Очень странно — настолько, что Эйдриен вспомнились слова Гертруды Стайн[26] об их стране: «В Америке нет Америки». Так и теперь: перед телевизором сидел Дюран, в котором не было Дюрана.

Эйдриен извлекла из розового футляра ноутбук сестры, поставила его на продолговатую кухонную стойку и стала ждать, когда он загрузится. Первым делом она собиралась отправить Бетси и Слу материалы по Макэлиготу. Чтобы не думали, будто она отлынивает от работы.

Пытаясь отыскать в футляре внешний модем, Эйдриен обнаружила пачку жевательной резинки «Орбит», две розовые заколки для волос и какой-то пузырек с таблетками. И хотя внешне пузырек походил на те, что продаются в обычных аптеках, на нем не значился ни номер заказа, ни фамилия прописавшего его врача. Все, о чем сообщала этикетка, сводилось к следующему:

«№1. Николь Салливан. Принимать по предписанию врача».

Ниже размашистым почерком Николь было написано: «Плацебо 1». Непонятно. Эйдриен открыла пузырек, высыпала в раскрытую ладонь несколько пилюль, разломила одну. Оттуда высыпался какой-то темно-коричневый порошок. На капсулах ни штампа фармацевта, ни пояснительных надписей. Что это такое? Витамины? Не исключено. Только емкость какая-то не витаминная. В таких скорее хранят лекарства. И почему такое название? Попытка пошутить?

Девушка поставила пузырек на стол, намереваясь при случае расспросить о своей находке Дюрана. А пока — в «Нексис».

Отыскав модем, Эйдриен воткнула его в разъем и перезагрузила компьютер. Затем, пользуясь логином и паролем своей юридической конторы, вошла в Интернет и посетила искомый сайт. Связь барахлила, и на загрузку необходимых статей ушло почти полчаса: краткий биографический очерк о докторе Шоу из «Нью-Йорк таймс», несколько докладов на тему памяти и парочка заметок о разводе Брюстера. О Шоу удалось выяснить следующее: 57 лет, выпускник Высшей школы Эрасмуса, Бруклинского колледжа и медицинского факультета Йельского университета, где он изучал нейробиологию и психиатрию. С фотографии на Эйдриен смотрел добродушный человек с буйными бровями, в свитере с высоким завернутым воротом и твидовом пиджаке спортивного покроя. Согласно очерку, Шоу занимал должность декана биологического факультета в Центре нейробиологии, усвоения знаний и памяти при Колумбийском университете, а также вел популярные лекции на отделении психиатрии медицинского факультета того же заведения. Помимо всего вышеназванного, доктор нередко писал статьи для «Медицинского журнала Новой Англии» и для неспециализированных изданий вроде «Харперс» и «Атлантик». Полная подборка статей имелась в «Нексисе», и Эйдриен без труда скачала их на дискету. Затем она битый час читала об эксплицитной и имплицитной памяти, вытеснении моделей поведения, гипнозе и формировании долговременных и кратковременных воспоминаний. Вникнуть в тему оказалось трудно, и девушка переключила внимание на дело Брюстера, которое подробнейшим образом освещалось в одном из выпусков «Американского адвоката».

Шоу выступил свидетелем со стороны защиты, когда на суде рассматривались «привитые» воспоминания миссис Брюстер, обвинившей мужа в жестоком обращении, не имея задокументированных свидетельств. Специалист по психиатрии, которого допрашивал адвокат со стороны защиты Сократ Нельсон, взялся объяснить суду и присяжным основы взаимоотношений между обучением и памятью. По словам нейробиолога, человеческие воспоминания носят скорее динамический характер, чем статичный и имеют под собой физиологическую основу. Иначе говоря, они способны изменяться, а изменения эти происходят на физическом и клеточном уровнях.

«Если бы этого не происходило, мы не могли бы обучаться, — начал Шоу и в качестве примера рассказал о том, как действует мозг, пока человек пытается овладеть навыком попадания по мячу битой. — В этот процесс вовлечены по меньшей мере три различных вида памяти: моторная, визуальная и последовательная, каждая из которых функционирует в различных отделах мозга.

Большинству из нас так и не удается научиться каждый раз попадать клюшкой по мячу. При этом чтобы развить в себе даже самые скромные навыки, требуется произвести ряд попыток. В процессе обучения каждая следующая попытка сравнивается с предыдущей, и на этом принципе основан процесс приобретения физических навыков. Это становится возможным благодаря тому, что каждая попытка ударить по мячу меняет нейрологические рамки самой памяти: первая же удачная попытка особым образом кодируется в мозгу, и все последующие попытки будут сравниваться с ней, как с шаблоном.

На самом деле каждый из нас понимает это: понятно, что новые впечатления откладывают свой отпечаток на то, что мы видели, или слышали, или читали раньше, — засвидетельствовал Шоу. — Тот же механизм, который позволяет нам оттачивать технику, навыки, обучаться, способен также видоизменять наши воспоминания. Приведу пример: мы с женой посетили концерт, съездили отдохнуть или попросту поспорили — и через некоторое время мы будем вспоминать один и тот же эпизод нашей жизни по-разному. Так, воспоминания о вечере в Линкольн-центре изменятся после просмотра документального фильма о вудстокском рок-фестивале и прочтения книги о Вагнере.

Выражаясь научным языком, воспоминания соединены между собой нейронными трассами, которые для каждого человека уникальны, поскольку не существует двух людей с совершенно одинаковым жизненным опытом. Поэтому когда мы с женой посещаем какой-то концерт, у нас остаются сходные в общем, но различные в деталях воспоминания об одном и том же событии. Более того, поскольку воспоминания подвержены эволюции, то, что запомнила моя жена о концерте, я могу вообще не вспомнить».

После протеста адвоката истицы Шоу перешел к рассмотрению различных экспериментов, касающихся показаний очевидцев, цитируя работу Элизабет Лофтус и других. В результате исследований обнаружилось, что хотя большинство людей — в том числе врачи, юристы и даже психиатры — склоняются к мнению, что память представляет собой процесс пересмотра впечатлений, в действительности все обстоит не так. На самом деле память — это реконструкция какого-то события в сознании. «То, что вы слышите, звучит сенсационно, — сказал Шоу, — но это правда».

Ключевой мыслью выступления ученого было то, что подобные реконструкции ненадежны. «Память — это новеллист, а не фотограф», — сказал Шоу суду и в качестве иллюстрации рассказал о серии экспериментов. Студентам предлагалось просмотреть короткометражные фильмы, а после им задавались вводящие в заблуждение вопросы о только что увиденном. Когда испытуемых опрашивали вторично, примерно неделю спустя, обнаружилось, что большинство из них интегрировали ложную информацию в свои собственные воспоминания. Теперь они помнили то, о чем их спрашивали, но чего не видели. «Иначе говоря, — пояснил Шоу, — у них сформировались псевдовоспоминания.

У Эйдриен начали болеть глаза. Несмотря на пасмурную погоду за окном, домик заливал дневной свет, а на экране компьютера не было защищающей от бликов настройки. Готова ли она позвонить этому человеку? Может, да, а может — и нет.

Девушка встала, потянулась и направилась к входной двери. Вышла на крыльцо и глубоко вдохнула влажный, пропитанный запахом океана воздух.

«Все проблемы Никки и Дюрана заключались в псевдовоспоминаниях, — сказала она себе. — Доктор Шоу — лучший специалист в своей области. Если он не разберется, значит, никому на свете это не под силу. Надо звонить, вот только согласится ли он…»

Эйдриен набрала полную грудь соленого воздуха и вернулась на кухню, проведав по пути Дюрана.

— Кофе хочешь? — поинтересовалась она, но тот отрицательно покачал головой, увлекшись перипетиями сюжета какой-то «мыльной оперы».

На кухне она приготовила чашку растворимого кофе и опять села за компьютер. Вошла в сеть и запустила поисковую систему «Dogpile», задав тему «псевдовоспоминания». Минутой позже перед ней появились десяток ссылок, которые по большей части касались использования гипноза для «восстановления» воспоминаний о предполагаемом сексуальном насилии — в точности то, что случилось с Никки. Как оказалось, феномен этот походил на настоящую психическую эпидемию и вызывал массу ожесточенных дебатов. В обсуждении темы участвовали конкурирующие общественные организации. Прежде всего «Фонд ложной памяти», который всеми силами пытался разоблачить подобные отчеты, и детский фонд «Вера», который делал все возможное, чтобы подкрепить их. Эйдриен вспомнилось, что по завещанию Никки оставила последней организации кое-какие деньги.

В настоящее время восстановление воспоминаний стало столь обычным и столь противоречивым делом, что Национальная ассоциация психологии учредила специальные нормы и руководства по осуществлению психотерапевтической практики. Во-первых, психотерапевт должен проявлять на сеансах максимум внимания, чтобы неосознанно не направить клиента к ложному раскрытию воспоминаний о случаях насилия, которых в действительности, возможно, никогда и не было.

Во-вторых, воспоминания, вновь обретенные путем введения в мысленные образы или с помощью гипноза, могли оспариваться в суде, если подавалось исковое заявление. Поскольку доказано, что «усиливающие память» техники повышают внушаемость пациента и способствуют образованию ложных воспоминаний, большинство страховых компаний требовало, чтобы сеансы такого рода записывались на пленку, использовавшуюся при необходимости для защиты психотерапевта.

И по правде говоря, именно благодаря этой практике Брюстер выиграл дело.

Газета «Американский адвокат» писала:

«Комментарии Шоу о прослушанной записи сеанса с участием миссис Брюстер оказались особенно резки. „Психотерапевт буквально уговаривает пациентку, — сказал профессор. — Если мы послушаем, какие он задает вопросы, становится ясно, что этот человек косвенно навязывает пациентке сценарий, который она затем принимает за свой собственный. Сеанс превращается в сотрудничество, в некий псевдотерапевтический заговор. Миссис Брюстер дополняет предложенное доктором в соответствии с особенностями своей психики, за что он тут же хватается, поощряя клиентку своевременным выражением сочувствия“.

Эйдриен захлопнула крышку ноутбука, встала и потянулась. Однообразный шум прибоя действовал на нервы.

— Ну, как ты? — обратилась она к Дюрану. — Проснулся?

Он показался в дверях кухни, растрепанный и сонный.

— Более-менее.

— Помнишь, ты говорил о записях?

— Для страховой компании?

Эйдриен кивнула.

— Я подумала, а почему бы тебе не позвонить насчет них? Может, разрешат сделать копии?

Дюран недоумевающе посмотрел на нее:

— Что, прямо сейчас?

Собеседница смерила его взглядом:

— Разумеется, сейчас. Конечно, если ты не слишком занят.

Дюран посмотрел на часы и усмехнулся:

— Да, у меня как раз окно.

Джеффри направился в гостиную, взял пульт и выключил телевизор. Затем подошел к телефону и позвонил в справочную службу. Пять минут спустя Эйдриен снова услышала голос Дюрана: «Пожалуйста, не переключайте меня на автоответчик — я его уже слышал. Не могли бы вы сами проверить? „Взаимное страхование граждан“, компания, корпорация, акционерное общество — что угодно».

Через некоторое время он повесил трубку.

— Что случилось? — поинтересовалась Эйдриен.

— Не могут найти их номер. Чушь какая-то. У меня ведь есть адрес, по которому я высылал пленки два-три раза в неделю. Я же не отправил еще одну пленку. — Дюран похлопал ладонью по карману спортивной куртки, достал кассету из внутреннего кармана и выложил ее на стойку. — Вот он, адрес, пожалуйста: «1752 Америк-авеню. Номер 1119». Это на Манхэттене.

— Попробую поискать. — Эйдриен повернулась к компьютеру. — Где-нибудь номер наверняка фигурирует.

— Только не перепутай. «Взаимное страхование граждан», — напомнил Джеффри, — а не «Гражданское страхование»…

— Да, знаю, — перебила его девушка. — Ты говорил.

Пока модем прилежно дозванивался до сети, Эйдриен взяла в руки обнаруженный в футляре ноутбука пузырек с лекарством и, зажав его между большим и указательным пальцами, спросила:

— Тебе это знакомо?

Дюран взял пузырек и внимательно рассмотрел его, пока Эйдриен искала в Интернете страховую компанию. Наконец вернул ей находку и покачал головой.

— Наверное, какое-то пробное лекарство в стадии клинических испытаний, — предположил Дюран. — Хотя… «Плацебо»? Вряд ли.

— Может, Нико ходила к травнику? — предположила Эйдриен.

— Думаешь?

Девушка спрятала бутылочку от лекарства в карман и пожала плечами, решив при случае отдать пилюли на анализ. Синяя полоска индикатора загрузки проползла внизу экрана, и перед глазами развернулась страница с перечнем страховых компаний. Сайт выдал девять ссылок на сайты, в которых содержались слова «взаимный», «страхование» и «граждане». Но компании «Взаимное страхование граждан» или даже чего-нибудь похожего в штате Нью-Йорк не оказалось.

— Взгляни-ка, — обратилась Эйдриен к склонившемуся над ее плечом Дюрану, который внимательно читал с экрана. Она прокрутила страницу вниз и поинтересовалась: — Будем обзванивать?

Тот покачал головой:

— Бессмысленно. Другие названия, другие адреса. В крайнем случае, если уж очень понадобится, съездим в Нью-Йорк.

— Ладно. А что там, на пленке? — поинтересовалась Эйдриен, постучав по кассете ногтем.

— Там записи моего второго клиента, голландца. — Не успел Дюран договорить, как вдруг побелел как полотно. — Господи! Какой сегодня день недели?

— Понедельник.

С Джеффом творилось что-то неладное: он резко развернулся, взъерошил ладонью волосы.

— Как нехорошо получилось.

— Что именно?

— Я пропустил сеанс. — Дюран кинул на потолок быстрый взгляд и вздохнул.

— Не шутишь?

Мысли Джеффри блуждали где-то далеко, и сарказма врач не уловил.

— Вот так взять и пропасть… Не знаю, что он теперь предпримет. Отношения между клиентом и психотерапевтом так важны! Иногда доктор — единственный человек, кому они доверяют! Разрушишь доверие, и…

— Земля Дюрану пухом? — Эйдриен взяла слово «Дюран» в кавычки, показав пальцами две галочки. — Ты не врач, не забыл еще? И по правде сказать, даже не Дюран, а неизвестно кто. Ты — человек с поддельными документами и расстроенной психикой. А что до голландца… Поверь мне, без тебя ему будет безопаснее.

Джеффри долго смотрел на собеседницу, явно не зная, что и думать, затем снова завалился на диван и уставился в телевизор.

— Знаешь, — сказал он, — при желании ты умеешь быть настоящей стервой.

Это замечание прозвучало так неожиданно, что Эйдриен разразилась смехом. «Разумеется, он прав».

Горе-доктор включил звук и исчез в потоке глупой телевизионной болтовни. Показывали какое-то ток-шоу с Дженни Джоунз или Рики Лейк, а может, Салли Джесси[27] — Эйдриен не знала игроков, да и не хотела знать. Хотя передача была по-своему интересной: парочка самодовольных тупиц сидела на стульях и глупо ухмылялась, слушая пошлости, а их глаза разгорались при виде женщин в зале, которые кричали с искаженными лицами, улюлюкали и закатывали глаза.

«Как выразился доктор? — задумалась Эйдриен. — Псевдотерапевтический заговор?»

Да, недаром говорится — живи своим умом.

Глава 24

Эйдриен всегда испытывала неловкость, когда приходилось звонить посторонним людям. Фобией это не назовешь, но каждый раз ее одолевало беспокойство. Поэтому она старалась отложить неприятную необходимость на самый последний момент. Так произошло и теперь: с утра они с Дюраном отправились на рынок, и девушка утешала себя тем, что позвонит Шоу после. Вот так и дотянула до вечера. Взглянув на часы — без пятнадцати восемь, — Эйдриен неохотно села к телефону и стала набирать номер, решив про себя: «Если не ответят на втором гудке, повешу трубку. Потому что если человек не подходит к телефону сразу, значит, он занят. И времени на разговоры у него нет».

— Рей Шоу, — прозвучал чистый низкий голос.

Эйдриен заколебалась, но быстро взяла себя в руки:

— Алло?

— Да, — ответил психиатр несколько нерешительно, будто подозревал, что ему опять примутся навязывать какие-нибудь товары.

Собеседница сделала глубокий вдох и решилась:

— Доктор Шоу, это Эйдриен Коуп из «Слу-Холей». Ваш телефон мне дал Билл Феллоуз.

— Ах вот что. Как он поживает?

— О, у него все прекрасно. Просил передать привет доктору Шоу.

Тот рассмеялся и бодро ответил:

— Да, Билл парень что надо.

— Точно!

— Итак! — прогремел Шоу, покончив с любезностями. — Чем могу быть полезен?

— Вообще-то я хотела попросить вас кое на кого взглянуть.

Молчание на другом конце провода.

— У нас очень необычный случай, — продолжила Эйдриен, — и…

— Не знаю, говорил ли вам Билл, — перебил собеседник, — но у меня просто нет времени бегать по судам. Я нарушил это правило лишь однажды, оказав любезность старому другу. И только. Понимаете ли, один раз отступиться от принципа можно, в этом есть своя философия. Однако стоит сделать это второй раз, и ты уже на скользкой дорожке. Того и гляди войдет в привычку.

Эйдриен посмеялась из вежливости и поспешила заверить Шоу:

— Да-да, я с вами полностью согласна, и Билл уже упомянул, что дело Брюстера было для вас особым случаем. У нас проблема иного рода.

— Вот как?

— Да, я хотела, чтобы вы осмотрели одного человека.

— То есть пациента. — Шоу произнес слово «пациент» так, будто собеседница пообещала показать ему утконоса.

— Да.

Доктор невесело усмехнулся и проговорил:

— Тогда я вряд ли смогу вам помочь. Видите ли, у меня совсем не остается времени на пациентов… Я слишком занят: преподавание, исследования. Трудно за всем поспеть. Боюсь, мне придется вас разочаровать, но…

— Доктор, я не прошу вас брать нового пациента. Я только хотела, чтобы вы его осмотрели. Вы — настоящий специалист, а этот случай совершенно необычный.

На том конце провода скептично хмыкнули:

— Полагаете?

«Осторожно, — предостерегла себя Эйдриен. — Не рассказывай слишком много. Иначе в дверях появятся другие специалисты — со смирительной рубашкой».

— Такие вещи не очень удобно обсуждать по телефону. Скажу лишь, что речь идет о человеке, который страдает крайней формой самообмана.

— Он дееспособен?

— Да.

— Насколько самостоятелен?

— Он считает себя психотерапевтом.

— Да что вы! — Умиление Шоу было столь же явственно, сколь и его недавний скептицизм.

— И хуже всего — он лечит людей.

— Ого. — Интонация Шоу перешла с мажора на минор. — Приведите своего знакомого в четверг. Я смогу принять его в десять.

Психиатр продиктовал собеседнице свой адрес, и та положила трубку. Теперь она чувствовала себя настоящей героиней. Дюран сидел в гостиной и допивал бутылку пива. Подойдя к нему, Эйдриен сообщила:

— В четверг утром поедем кое с кем повидаться.

— С кем же?

— С одним психиатром. Он живет в Нью-Йорке.

Джеффри окинул девушку скептическим взглядом и поинтересовался:

— И чего мы этим добьемся?

Эйдриен пожала плечами:

— Пока не знаю. Просто я подумала, что нам не помешает мнение специалиста.

— О чем?

— О тебе.

— Обо мне? — удивленно переспросил Дюран.

Девушка кивнула. Морально она уже была готова к неминуемым, на ее взгляд, возражениям: «Со мной все в порядке. Чувствую себя как никогда», и так далее. Но ее опасения оказались напрасны — в ответ она услышала всего два слова:

— Неплохая мысль.

На следующее утро Эйдриен поднялась рано и посетила небольшой рынок в северной части города, где приобрела дешевый пишущий магнитофон. На обратном пути, возвращаясь в «Соленые брызги», остановилась у придорожного кафе и купила на двоих кофе и круассанов.

Когда она вошла в дверь, навстречу выплыл Дюран. Он запустил в волосы пятерню и зевал — видно, только проснулся.

— Знаешь, я подумала, неплохо бы послушать пленку, — предложила Эйдриен.

— Какую пленку?

— Ту, что ты не успел отправить.

— А-а, — хмуро проворчал психотерапевт. — Эту…

— А что, какие-то проблемы?

Он покачал головой:

— Все не так просто.

— О чем ты?

— Ну, во-первых, я не могу этого позволить по этическим соображениям. Видишь ли, Хенрик — мой пациент. Когда он говорит со мной, это конфиденциально — как если бы я был священником на исповеди, понимаешь?

— То есть как если бы ты был настоящим психотерапевтом…

Дюран проигнорировал сарказм.

— И еще — ты судишься со мной, так что… В общем, мне эта идея не нравится.

— Я с тобой не сужусь.

— Как так, судилась же?

— Да. Но это в прошлом. Я отзову жалобу сразу, как только… — Эйдриен замялась и несколько неуверенно договорила: — Как только все встанет на свои места.

— С чего бы вдруг?

— Потому что так не делается: сегодня я подаю на тебя в суд, а завтра мы вместе прячемся в гостинице. Некрасиво. А кроме того, все далеко не так просто, как могло показаться сначала.

После недолгого размышления Джефф решился:

— Хорошо, согласен. Только тебе не обязательно знать имя и фамилию клиента.

Эйдриен склонила голову набок, а затем согласно кивнула.

— Мне просто надо услышать тебя за работой.

Говорил обладатель низкого, грудного голоса. Его английский выглядел почти безупречно, только слегка чувствовался резковатый бенилюксовский[28] акцент. Дюран небрежно развалился в кресле и задумчиво слушал, глядя в потолок.

— Вообще-то ты с ним встречалась.

— Я?

Джеффри кивнул:

— Когда впервые пришла ко мне.

Собеседница задумалась, припоминая.

— У нас был сеанс, — подсказал Дюран. — Помнишь здоровяка со светлыми волосами?

Эйдриен склонилась к магнитофону и прибавила громкость, хмурясь от безуспешных попыток вспомнить пациента доктора.

— Ты наорала на него, ну? Крикнула: «Проснись!»

— Ах да. Точно!

— И назвала меня…

Она кивнула.

— Я очень расстроилась. А теперь — тише, я хочу послушать. — Эйдриен чуть отмотала назад пленку и прибавила громкость.

Дюран: «Сосредоточься на дыхании. Во-о-от так. А сейчас дыши со мной вместе… Хорошо! Очень хорошо. Ты чувствуешь умиротворение, Хенрик? Оно пронизывает тебя насквозь. И когда мы выдыхаем, чувство покоя только усиливается. Вот так. Да. Вот так. Я хочу, чтобы ты ощутил воздух, как он входит и выходит. Ты знаешь, где мы, Хенрик?

Хенрик: В безопасном месте.

Дюран: Верно. Мы в безопасном месте. На скале. Я слышу, как ласкают камень волны. Прямо под нами. Легкий ветерок колышет водную гладь. Ты чувствуешь, как он ворошит волосы?

Хенрик: И чайка. Над головой.

Дюран: Верно. Там чайка, кружит в небе над нашими головами. Парит на ветру.

Хенрик: Как хорошо.

Дюран: А теперь я попрошу тебя вспомнить ту ночь, когда ты ехал… Ты ехал на машине в Уоткинс-Глен. Помнишь, Хенрик?

Пленка микрокассеты медленно отматывалась.

Хенрик: Было уже поздно, дело шло к вечеру — стоял ясный день, я шел мимо кондитерской.

Дюран: Нет, вряд ли. Не думаю, что ты шел. Может быть, ты ехал? Ты помнишь, что сидел в машине? Вечером?

Хенрик: Да.

Эйдриен взглянула на психотерапевта, который поставил ноги на пол и, сосредоточенно подавшись вперед, внимательно слушал.

Дюран: Кому принадлежала машина?

Хенрик: Я… не помню.

Дюран: Я полагаю, твоим родителям?

Хенрик: Да. Родителям.

Дюран: Отлично. А потом что случилось?

Хенрик: Я увидел огни.

Дюран: На что они похожи?

Хенрик: Я подумал, что это фары, но…

Дюран: Нет. Я уже говорил тебе, Хенрик: так подумал твой отец. Тебе было семь лет, ты растерялся. А потом огни окружили тебя. Ты купался в свете. Помнишь?

Хенрик: Да. Да, конечно.

Дюран: Казалось, будто… Ты можешь сказать мне, на что это было похоже, Хенрик?

Хенрик: Не знаю.

Дюран: Ты словно оказался в свете прожектора, правда?

Хенрик: Да! В моей груди. Как… прожектор в моей груди!

Эйдриен остановила запись и пристально посмотрела на Дюрана. Он сдвинулся на самый край сиденья и выглядел явно потрясенным.

— Ты рассказываешь за него, — сказала она.

Тот кивнул.

— Ведешь его по какому-то сценарию, — пояснила собеседница.

— Я и сам понял.

— И это называется терапией?

Джефф покачал головой:

— Нет. Это… не знаю что.

— И чем страдает твой пациент? Какие у него проблемы?

Психотерапевт откашлялся.

— У него галлюцинации. Считает, что его похитили инопланетяне. Он уверен, будто у него в сердце сидит червь, отдающий ему приказы.

Эйдриен внезапно зашлась пронзительным злым смехом и так же неожиданно смолкла.

— Что ты с ним делаешь?

Джеффри словно дар речи потерял. Наконец откашлялся и сказал:

— Ну, после того, что мы слышали, я, видимо, свожу его с ума.

— Как и Нико. Только другой байкой.

Бывший врач не находил слов.

Девушка склонилась над магнитофоном и снова нажала «Пуск». На пленке психотерапевт продолжал морочить клиента. Полчаса спустя, когда сеанс подошел к концу, Эйдриен шлепнула по кнопке «Стоп» и взглянула на Дюрана.

— Я одного не пойму, — сказала она. — Зачем ты забиваешь людям головы этим бредом?

— Не знаю.

— Будто готовишь их к передаче «За гранью непознанного»! Моя сестра думала, что в десять лет трахалась с Дьяволом, а этот человек — Генри…

— Хенрик.

— Да не важно! Он считает, что у него в голове поселился ленточный червь!

— В сердце.

— Хватит! Меня лечить не надо!

— Да, я понимаю, но…

— И что ты понимаешь?

Дюран покачал головой, не в силах подыскать правильные слова. Наконец он сказал:

— Не знаю. Только это не я.

— Что?!

— Нет, я, конечно. Только я сам бы никогда не стал так разговаривать с пациентом.

— Ты все слышал.

— Да, но…

— Что? Ну определись же наконец — это ты или нет?!

Джефф на миг умолк и отрешенно промолвил:

— Похоже. Очень похоже.

В тот вечер Дюран ненадолго отлучился, вернувшись через полчаса с курицей гриль, пластиковыми коробочками картофельного салата и бутылкой охлажденного «Шардонэ». Ели на кухне, молча, за столом из серого жаростойкого пластика с обитыми металлическими уголками краями, который напоминал обеденный стол в доме Дека и Марлены.

Наконец Эйдриен встала, резко скрипнув стулом по полу.

— Я ненадолго — прогуляюсь.

— Хочешь, составлю компанию? — предложил Дюран.

— Нет, мне надо подумать.

Стояла прохладная ночь, воздух был свеж, а в душе девушки кипело настоящее сражение. Эйдриен пыталась отогнать от себя мысли о том, как подло ее нынешний собрат по несчастью сводил с ума Никки и уловками заставлял поверить в собственное безумие голландца.

И это вскрылось теперь, когда Дюран только начал ей нравиться… Надо отдать должное его чувству юмора, к тому же у него неплохая привычка спасать ее от неприятностей. А если начистоту, Дюран и впрямь хорош собой: высокий, поджарый, с правильными чертами лица, глаза цвета кобальтовой сини… А вот теперь он все больше и больше напоминает этого русского. Как его…

Распутина.

Размышляя подобным образом, Эйдриен дошла до края променада и уже хотела вернуться, как вдруг передумала. Она спустилась по деревянным ступеням к воде. В туфли песок набьется — ну и пусть, не важно. Стояла чудесная ночь: звезды сияли так ярко, что казались мокрыми, а луна походила на холодную чистую сферу, бросавшую на поверхность моря ясную серебристую дорожку. Вода как раз сходила — отлив. Прибой с мягким шелестом накатывал на гальку и отступал, нежно перебирая камни,

«Дюран, — думала Эйдриен. — Что он сейчас делает?» В нем проявилась та же беззащитность, что и у Никки незадолго до смерти. Он был столь же потерян и отрешен. Эйдриен сняла туфли и понесла их в руке, медленно шагая вдоль кромки воды. Заигрывала ногой с мелкими волнами и удивлялась: «Откуда у него все эти фантазии? Даже не оригинально и не слишком занимательно: инопланетяне, сатанисты… Нелепость какая-то. В такие вещи давно никто не верит и всерьез их не воспринимает. А если кто-нибудь и интересовался подобным бредом, то давно разобрался, что здесь к чему. А этот червь в сердце? Вот уж увольте».

Вроде бы смешно до абсурда, да только слишком для многих эта игра оказалась последней. Бонилла погиб, мертвы Медведь и его напарник. Самой Эйдриен тоже уготовили эту участь, и она лишь чудом спаслась. Благодаря Дюрану…

Она что-то тихо пробормотала и покачала головой. Концы с концами не сходятся. Зачем сестре понадобилось оружие? Тем более такое… И что это было за оборудование в квартире Барберы? Что искали в ее доме? Эйдриен пыталась понять и не могла. Единственное, что имело хоть какое-то отношение к Никки, — ее прах. А если к ней наведывались за винтовкой, так она осталась в квартире сестрицы — стоит себе спокойненько в гардеробе. Ноутбук? Но она уже проверила там все содержимое, покопалась в папках и файлах и ничего необычного не обнаружила. В адресной книге десять строчек, ни одна из которых не представляет интереса: они с Дюраном, Рамон, банк, парочка «обедов с доставкой», ветеринар Джека… Никаких приятелей, которых можно хотя бы косвенно обвинить в ее самоубийстве; никаких списков, наводящих на мысль об участии Никки в добровольном патруле или женской ассоциации снайперов. И все-таки…

Когда Эйдриен вернулась домой, посуда была перемыта и на кухне царила чистота. Из соседней комнаты доносился звук работающего телевизора — восторженный голос удачно продекламировал какую-то реплику, и в ответ раздался взрыв смеха. Впрочем, Дюран уже вовсю храпел на диване. Эйдриен перенесла ноутбук сестры на кухню, поставила его на стол, подняла крышку и нажала кнопку «Пуск». Затем откинулась в кресле и безучастно смотрела на экран, пока компьютер загружался.

С минуту машинка проходила свою обычную рутину и скоро приготовилась к работе. Новая хозяйка подключилась к почтовому серверу, терпеливо подождала, когда закончится обмен паролями, и вскоре просматривала разделы в «почтовом центре»: новая почта, прочитанные сообщения, отправленные сообщения. Там не оказалось ничего стоящего: парочка новостей от страховой компании, специальные предложения с котировками ценных бумаг и парочка никому не нужных посланий с рекламой витаминов, косметики и пищевых добавок.

Эйдриен вышла из Интернета, вернулась на рабочий стол и щелкнула по иконке бухгалтерской программы, лелея слабую надежду отыскать пропавшие полмиллиона. И опять ее ожидания не оправдались: судя по всему, сестрица этой программой так ни разу и не воспользовалась.

Затем Эйдриен заглянула в календарь почты, который мог бы поведать многое, если бы жизнь сестры хоть отдаленно напоминала ее собственную. В отличие от ветреной Нико ее младшая сестренка заносила в компьютер время и место встреч, оставляла себе записочки на память; здесь же фиксировался ее вес и отмечалось, сколько она пробегала километров. Календарь напоминал ей о днях рождения, сроках сдачи самых разных работ и массе всего прочего. Календарь же Никки, как и ее жизнь, был раскрашен в черно-белую полоску: время от времени она отмечала встречи с Дюраном, походы в салон красоты, к парикмахеру, к ветеринару. Особенно порадовала лаконичная запись, появлявшаяся в календаре каждые две недели: «Сестр. — здесь в 19.00» или «Сестр. — у нее в 20.00». Напоминание об очередном месте семейного ужина… Календарь не выдал тайной принадлежности Никки ни к религиозной секте, ни к культу дьяволопоклонников; она не ходила в школу художественного мастерства, не посещала группы поддержки подвергшихся ритуальному насилию. И не брала уроков стрельбы.

Короче говоря, проверка компьютерных файлов принесла с собой одно разочарование, хотя ничего другого Эйдриен и не ожидала. Вернувшись из Европы, сестра стала вести на удивление замкнутую жизнь. Она каталась на роликах, выгуливала Джека и не заводила ни с кем близких отношений. Кроме всего перечисленного и визитов к Дюрану, ее почти ничего не интересовало. А потому скудость календаря нельзя назвать неожиданной.

Зато сам собой напрашивался вопрос: «Зачем Никки вообще понадобился компьютер?» Она с таким же успехом могла бы обойтись небольшим блокнотиком. Получается, что квартиру Эйдриен перевернули вверх дном вовсе не из-за ноутбука и, выходит, она проглядела что-то важное.

Подавив зевок, девушка принялась просматривать календарь месяц за месяцем, надеясь обнаружить что-нибудь необычное. Пусто: визит к стоматологу в июле, поездка в гостиницу для собак в октябре, заметка «Съездить в Вулфтреп на винный фестиваль».

Эйдриен нахмурилась: «Гостиница для собак? Это уже что-то новенькое». Она вернулась к октябрьским записям и щелкнула мышкой на девятнадцатом по счету файле:

«Сделать: Джека — в собачий питомник.

Место: Арлингтон.

Дата начала: 7 октября, воскресенье.

Дата завершения: 12 октября, пятница».

Эйдриен откинулась на спинку кресла и озадаченно посмотрела на экран. Никки никуда не выезжала — так чего ради ей понадобилось отвозить Джека в собачий питомник? Стала перебирать в памяти события месячной давности и припомнила, что как-то в октябре пыталась связаться с сестрой, но та не подходила к телефону. Так что же у нее стряслось? Эйдриен тогда обеспокоилась и отправила сообщение по электронной почте, которое Нико проигнорировала. Та же участь постигла и все оставленные на автоответчике послания. Она собиралась уже наведаться к сестре домой — проверить, все ли там в порядке, — как вдруг Никки объявилась и вела себя как ни в чем не бывало.

У них еще на эту тему произошел разговор: «Где ты была?» — «Нигде». — «То есть как нигде? Я тебя всюду искала». — «Не заводись, просто закрутилась и забыла перезвонить». После недолгих размышлений вспомнилось, что те события происходили как раз в начале октября. Эйдриен окатило волной некоего злорадного удовлетворения при мысли, что сестра ей солгала. Вот доказательства — прямо здесь, на компьютере, ее собственные слова: «Джека — в собачий питомник».

«Где ты была?» — «Нигде».

Девушка выключила компьютер, встала, потянулась и зевнула, подумав: «Никки вела тайную жизнь. Где-то».


Утро началось с шума дождя. По крыше сильно барабанило, где-то рядом яростно ревел прибой, а Эйдриен лежала на непривычно голом матрасе, кутаясь в колючее одеяло. Домик сдавался без постельного белья, а когда они с Дюраном ездили за покупками, это совсем вылетело из головы. Хорошо хоть, нашлась пара ветхих пляжных полотенец, так что душ можно было принимать без неприятных последствий. Голова болела, и девушка коснулась ушибленного места, осторожно ощупав припухлость над ухом. Кажется, со вчерашнего дня стало только хуже. Свесив ноги с кровати, страдалица взглянула на часы и удивленно захлопала ресницами: почти полдень!

Быстро оделась, натянула футболку и шорты для пробежек с явным намерением не отступать от заведенных правил, хотя и могло показаться, что планы на утро безнадежно испорчены из-за дождя. Дюран проснулся давно. Чистый и выбритый, он устроился на диване и, сжимая в руке пульт, смотрел телевизор. Эйдриен заглянула в комнату, и он выключил звук.

— Привет.

— А ты, как я погляжу, от голубого экрана ни на шаг?

Вопрос был риторическим, но Джефф не уловил иронии. Он задумался и после размышления ответил, словно это оказалось для него откровением:

— Да, видимо.

Нажал кнопку, и телевизор, вспыхнув, погас. Дюран небрежно отбросил пульт в сторону.

— Мог бы меня разбудить, — упрекнула Эйдриен.

Джефф пожал плечами:

— Зачем? На улице льет, как из ведра.

— Я хотела кое-что сделать перед отъездом.

— Что, например?

— Ну, для начала выпить кофе, — без долгих раздумий ответила Эйдриен и направилась на кухню ставить чайник. На стойке нашлись специальная пластмассовая воронка для заваривания кофе и коробочка фильтров. Девушка вложила фильтр в воронку, водрузила ее на чашку и щедро насыпала пару столовых ложек кофе.

— Ты не в курсе, Никки никуда не уезжала? — поинтересовалась она между делом.

— То есть? — не понял Джефф и зашел на кухню.

— Нико когда-нибудь выезжала из города?

Дюран нахмурился.

— Предположительно в начале октября, — продолжила собеседница. — Дней за десять до… — Но тут засвистел чайник, и фраза повисла в воздухе. Эйдриен молча залила кипятком молотый кофе.

— Да, она пропустила сеанс, — подтвердил Джеффри, — как раз тогда.

— Такое часто происходило? — поинтересовалась Эйдриен.

Психотерапевт покачал головой:

— Нет. Редчайший случай.

— А куда уезжала, не знаешь?

Дюран пожал плечами:

— Нет. Только она здорово загорела. Помню, я еще пошутил на этот счет и спросил, где она пропадала.

— И что она ответила?

— Сказала — на пляже.

— Очень интересно. А на каком?

— Она не стала распространяться, а я не настаивал.

— Что ж так?

— Пациентке не хотелось откровенничать, а меня это не так уж интересовало.

Ветер крепчал, дождь заметно усилился. Началась гроза: в небе вспыхивали молнии, гром гремел так, что стекла дребезжали. Казалось, небесный свод готов развалиться на части.

— Никки боялась грозы, — вспомнила Эйдриен.

— Никогда об этом не рассказывала.

— Серьезно? Еще маленькой, если начинало грохотать, она надевала теннисные туфли с резиновой подошвой и бежала прятаться в подвал.

За окном сорвало с петель ставню, и та стала хлопать на ветру, с грохотом ударяясь о стену дома. Снова и снова. Дюран бросился было на улицу, чтобы приладить ставню на место — Эйдриен едва успела схватить его за руку.

— Ты в своем уме? — крикнула девушка.

И они оба вдруг зашлись по-детски радостным смехом — так, что голова закружилась от хохота.

Ее ладонь лежала на его руке, и на какой-то миг показалось, что поцелуй неизбежен. Но тут за окнами грянуло — будто бомба взорвалась, — сверкнула молния, Эйдриен вздрогнула от неожиданности, а дом погрузился во мрак внезапно наступивших сумерек.

Когда девушка снова обрела способность дышать, она глотнула воздуха и сказала:

— Электричество отключили.

Дюран ухмыльнулся:

— А я-то решил, что началось светопреставление.

Они убивали время за шахматами — благо хорошего освещения для этого не требовалось. Дюран придумал, как заменить недостающие фигуры: крышки от бутылок превратились в пешки, солонки стали ладьями. Эйдриен не была сильна в шахматах, и противник обыграл ее за считанные минуты — с легкостью, почти не размышляя над ходами.

— Я смотрю, у тебя рука набита, — заметила девушка.

Джефф пожал плечами:

— Похоже на то.

— Дай отыграться, — попросила Эйдриен, расставляя фигуры на разлинованную от руки доску. — По сравнению с Гейбом игрок из меня никудышный… — Она замялась. — Один мой друг довольно серьезно занимался шахматами: числился в клубе или что-то вроде того. Короче, он пытался меня учить, так что не думай, будто я в шахматах ничего не понимаю.

Девушка погрузилась в легкую задумчивость, развернула доску и стала выставлять съеденные противником фигуры.

— Ну, берегись, сейчас я тебе задам. И не смей поддаваться. Посмотрим, сможешь ли ты меня теперь обыграть.

Дюран смог — и очень быстро. По правде говоря, все время, что шла игра, ходы обдумывала Эйдриен. Противник переставлял фигуры почти механически, словно знал наизусть каждую комбинацию. Ей же приходилось с трудом прокладывать себе путь на шахматной доске, минуя расставленные ловушки. На десятом ходу Дюран взглянул на соперницу и заявил:

— Мат.

Эйдриен уставилась на доску и в недоумении покачала головой:

— Не вижу. Где?

Тот пожал плечами:

— Здесь.

Она снова все проверила и нахмурилась:

— Ну, где?

— Прямо перед тобой.

Глаза метались от фигуры к фигуре. В итоге, отчаявшись что-либо обнаружить сама, Эйдриен недоверчиво посмотрела в лицо Дюрану:

— Покажи, я не понимаю.

Соперник невинно посмотрел на нее и проговорил:

— Смотри, шах.

Съев пешку на проходе, Дюран объявил шах королю. Еще два хода — и игра закончилась.

В середине четвертой партии ставню окончательно оторвало, и ветер швырнул в стекло мощную струю воды.

— Будь любезен, — попросила Эйдриен, откидываясь в кресле. — Закрой глаза и скажи, что тебе приходит в голову при мысли о шахматах.

Джефф решил не спорить, закрыл глаза и сосредоточился.

— Ну и?… — проговорила она.

— Доска, — с серьезным видом начал Джефф. — И фигуры.

— Поподробнее…

— Черные и белые. Красное и черное.

— Дальше.

Он задумался и неожиданно для самого себя проговорил:

— Ром.

Эйдриен открыла глаза от изумления:

— Ром?

— Да, такой резкий вкус… И букет. Коньячный, терпкий.

Собеседница не находила слов.

На миг Дюрану показалось, будто он держит в руке наполненный до краев бокал и рассматривает темную поверхность напитка с плавающим по ней одиноким кубиком льда, который становится все меньше и меньше…

— Что еще? — Голос доносился издалека, словно сквозь сон.

— Жара. Помню, там было жарко — рубашка к спине прилипла.

— А где ты находился?

— Не знаю. Все очень смутно. Это похоже на воспоминание… о воспоминании.

— Что еще?

— Музыка. — Дюран едва заметно склонил набок голову, будто прислушиваясь. Но от этого движения он потерял нить, образы рассеялись. Джефф открыл глаза и взглянул на Эйдриен.

— Задержись, — попросила она.

Дюран попытался, но впустую и скоро признал это.

К тому времени дождь порядком ослаб, и небо прояснилось, окрашиваясь в желтушечно-серый цвет.

— Необычное ощущение, — описывал недавние переживания Дюран. — Точно я под гипнозом.

Эйдриен откинулась в кресле и, поигрывая ладьей, задумчиво рассматривала его.

— Больше ничего не вспомнилось? Ром, зной и музыка?

Психотерапевт покачал головой:

— Я просто высказывался по спонтанной ассоциации. Мы же говорим скорее об ощущениях, чем о чем-либо другом. Но в общем, да, это все, что я вспомнил.

Девушка посерьезнела и с профессиональной строгостью спросила:

— Тебе не кажется странным, что вы с Никки оба страдали затяжной амнезией и вас одновременно посещали «липовые» воспоминания?

Джефф выглядел так, точно хотел ответить, но не решался. Наконец он проговорил:

— Мы с тобой смотрим на подобные вещи по-разному.

— Но ты же сам слышал на пленке, что творишь с пациентами.

— Слышал, только…

— Что — только?

Врач вздохнул:

— Думаешь, у меня провалы в памяти?

— Я очень надеюсь, что у тебя провалы в памяти.

Дюран нахмурился:

— Зачем ты так?

— Затем, что это меньшее из двух зол.

Вечерело, и Эйдриен уселась за компьютер. Через час замигал индикатор зарядки батареи, и ноутбук пришлось выключить.

— А ты выписки с кредитки не смотрела? — подкинул свежую идейку Дюран. — Ведь если в октябре Нико уезжала из города, то…

Ухватившись за эту мысль, Эйдриен позвонила в банк — успела перед самым закрытием — и запросила копии вычетов со счета за последние полгода. Клерк не продемонстрировал особой готовности сотрудничать, но в конечном итоге его начальник согласился переслать документы электронной почтой по «адресу регистрации» клиента.

Дюран принял в разговоре пассивное участие, выступая скорее наблюдателем, чем действующим лицом. Его немало впечатлило то, как твердо эта хрупкая представительница противоположного пола отказалась принять отрицательный ответ.

— Я смотрю, от тебя так запросто не отделаешься, — сказал он, когда девушка повесила трубку.

— Сам же говорил, я умею быть стервой. — Эйдриен улыбнулась и добавила: — Пошли прогуляемся?

После недавней грозы улицы и газоны усыпали прутья, оторванные от деревьев ветки и листва. На темных от влаги стволах белели светлые пятна свежей древесины — там, откуда ветром вырвало ветви. Где-то вдалеке выли сирены, а в воздухе висел запах свежевымытого леса, возникающий в городе только после сильного дождя.

Путники разулись и пошли босиком вдоль кромки воды по усыпанному всяким мусором песку. Грохочущий прибой вынес на берег какие-то обломки и древесный топляк, мотки веревки и лески. Повсюду валялись скелеты крабов, крупные куски пенопласта и рыба.

После прогулки Эйдриен все же отправилась пробежаться, а Дюран остался дома — когда была возможность, он не догадался обзавестись спортивной обувью. Теперь доктор в полном одиночестве сидел на кухне и пытался справиться с одолевавшим его чувством утраты. Джефф все никак не мог забыть того момента, когда, свернув за угол в полной уверенности, что перед ним предстанет милый сердцу домик его детства, он увидел совсем чужую и незнакомую лачугу. Словами не описать, что ему пришлось тогда пережить. Ощущение было сродни тому, как если бы он поднялся на лестничную площадку, венчавшую очередной пролет ступеней, и вдруг обнаружил, что под ним нет лестницы. Дюран словно оказался в невесомости и стремительно падал куда-то в бесконечность. Единственное, чему можно по-настоящему доверять, — это тому, что происходило здесь и сейчас. Джеффри перестал воспринимать мир в прошлом и будущем, веря только находящемуся перед глазами в данную минуту. Даже воспоминание о том, как они с Эйдриен играли в шахматы, показалось зыбким и ненадежным. В свое время «Пляжный рай» тоже представлялся ему во всех мельчайших деталях, а в результате оказался фикцией. Таким же вымыслом, как и сам «Джеффри Дюран». Может, и Эйдриен в один прекрасный момент окажется иллюзией. А также Нико и де Гроот, квартира в Башнях… Все вокруг — лишь игра его собственного воображения. Или — жестокая каверза Всевышнего.

Может быть…

— Как здорово! — появилась в дверях разрумянившаяся после пробежки и очень веселая Эйдриен. Она так и светилась радостью и энергией. На глазах у зависшего в невесомости собственных сомнений мужчины эта вполне реальная женщина налила из-под крана стакан воды и, прикрыв веки, с нескрываемым удовольствием выпила ее медленными долгими глотками. Дюран буквально смаковал ее взглядом, задерживаясь на краткий миг то тут, то там, и переходил к следующему «блюду», точно на банкете.

Стакан опустел, воплощенная греза поставила его на стойку и обратила на созерцателя вопросительный взгляд:

— Продай секрет за сто монет: о чем замечтался?

Джеффри открыл рот, собираясь ответить, но вовремя передумал.

— Ни за что на свете, — только и сказал он.

Эйдриен едва успела выйти из душа, как раздался звонок.

— Да-да, верно, — сказала она. — Конечно… Именно. Погас три-четыре часа назад. — Отвечая на недоуменный взгляд Дюрана, она прикрыла трубку рукой и шепнула: — Триш. Агент по недвижимости. — Затем снова заговорила в трубку: — Конечно… Нет. Да, легко. У меня в сумочке фонарик. — Взъерошила полотенцем волосы и засмеялась. — Да, я как раз и есть одна из них. Мое прозвище Скаут. — Эйдриен склонилась над столиком и что-то нацарапала на клочке бумаги. — Хорошо, если возникнут сложности, мы перезвоним. — И положила трубку.

— Что ей понадобилось? — поинтересовался Дюран.

— В подвале стоит насос, который прокачивает канализацию, — проговорила она. — Когда гаснет электричество, насос не работает — и подвал затопляется. Из-за этого возникают проблемы с отоплением. Там что-то вроде аварийного генератора, который должен включаться в таких случаях, но автоматика часто не срабатывает. Так что Триш предложила нам спуститься вниз и нажать на генераторе какую-то кнопку. — Эйдриен исчезла в спальне и вернулась с крошечным пластмассовым фонариком, который всегда носила в сумочке. Вместе с Дюраном они отправились в подвал.

Помещение, куда они попали, назвать подвалом можно было лишь с большой натяжкой. Оно больше походило на погреб с земляным, присыпанным гравием полом. Вход находился снаружи, и, открыв две металлические двери, спутники увидели ведущие вниз цементные ступеньки. Эйдриен с фонариком смело шагнула вперед, и из темноты очень скоро раздался ее голос.

— Жутковато, надо заметить, — пробормотала девушка. Тусклый оранжевый луч ее фонаря нехотя прорезал темноту.

— А вон и насос, — оживился Джеффри, указывая рукой в сторону какого-то хитрого приспособления возле южной стены. Эйдриен подошла к аппарату, протянула руку и щелкнула выключателем. Помпа застучала и с ревом принялась за дело.

В девять с небольшим дали свет. Эйдриен с Дюраном сидели за столом при свечах и ели нехитрый ужин: пиццу с пивом — как вдруг дом залило яркое сияние, точно рядом щелкнул вспышкой невидимый фотограф. От неожиданности оба оцепенели, телевизор зарычал и ожил, воспроизведя взрыв ненатурального хохота.

Дюран засмеялся, но тут же умолк, взглянув на лицо Эйдриен. Она смотрела прямо перед собой остановившимся взглядом, а глаза ее наполнились слезами.

— Что с тобой? — спросил Джефф.

Девушка покачала головой и уставилась в стену, пряча слезы.

— Что случилось?

Наконец Эйдриен вымолвила:

— Когда я искала Никки в ее квартире, света не было: из-за короткого замыкания вышибло пробки. Рамон починил распределитель, и… Я увидела ее так неожиданно. В ванной. — По щекам покатились слезы, и она отвернулась.

— Прости, — проговорил Дюран.

Ужин закончился, он отправился мыть посуду, а Эйдриен вернулась к компьютеру. Она нанесла точки старта и финиша на сайте с картой Нью-Йорка и тут же получила несколько способов, как добраться до офиса доктора Шоу. Затем Эйдриен принялась просматривать окрестные отели, ворчливо отмечая их дороговизну. При упоминании о деньгах Джефф, находившийся неподалеку, нахмурился. Эта проблема явно беспокоила Эйдриен, а пока она платила больше своей доли. Когда они в панике покидали квартиру, ему и в голову не пришло подумать о чековой книжке. Кредитной карточки у него вообще не оказалось, что Эйдриен сочла чушью.

— Ты бредишь. У всех есть карточки для банкомата.

— Пойми, в подвале Башен — в торговом центре — есть еще и банк, — объяснил Дюран. — И когда мне требовалась наличность, я просто спускался туда и снимал деньги.

Эйдриен набирала что-то на клавиатуре и щелкала мышкой, а Джефф незаметно удалился в гостиную. Он некоторое время боролся с искушением включить телевизор, зная, что его спутница этого не одобрила бы, но сдался. Психотерапевт настолько устал от угнездившейся в душе неопределенности, что хотелось просто отключиться от действительности и не думать. А в этом телевизор был лучшим помощником.

— Отдавать такие деньги за ночлег! Я себе этого позволить не могу, — пожаловалась Эйдриен, когда Джеффри проходил мимо. — Ладно, покопаюсь еще. Может, найду какие-нибудь варианты. Надеюсь, нам вообще не придется там останавливаться.

— Тебе виднее, — лениво проговорил Дюран и, повалившись на диван, подхватил пульт. Поблуждав по каналам, он остановил свой выбор на какой-то комедии, откинулся на подушки и ушел в себя.

Глава 25

Они выехали под прикрытием темноты, как воры. Дюран внимательно следил за дорогой. Эйдриен вела машину с постоянной скоростью — спидометр примерз к отметке 65 миль в час. Путешествие все время оставалось благостно-однообразным. Спутники большую часть времени молчали, и со стороны никто бы не определил — кто эта молодая пара и куда она направляется. Машина следовала на север, играя в догонялки с лучами своих фар, Эйдриен невероятно беспокоило вынужденное отсутствие на работе, а Дюран сидел рядом и с беззаботным видом смотрел во тьму за окнами. Когда он закрывал глаза, то воображал, будто едет куда-нибудь на побережье с подругой — отдыхать. И даже когда их обогнал рассвет и восходящее марево открыло взгляду унылый пейзаж пригородного Нью-Джерси, жизнерадостность его не покинула.

Через некоторое время «додж» мчался по туннелю Линкольна, и очень скоро они выехали на Средний Манхэттен, откуда свернули к северу и взяли направление на Верхний Уэст-Сайд. Прибыв по продиктованному доктором Шоу адресу, путешественники еще минут пятнадцать кружили по соседству — Эйдриен выискивала свободное местечко, чтобы припарковаться. Наконец одна из машин у тротуара отъехала, и девушка втиснула «додж» на освободившийся пятачок.

— Терпеть не могу платить за парковку, — объяснила она.

— Не сомневаюсь, — ответил Дюран. — Мы теперь и не можем потратиться на стоянку, учитывая, как долго ты тут кружила.

Офис Шоу располагался на двадцать третьем этаже небоскреба из дымчатого стекла, который в середине семидесятых мог претендовать на роль шедевра современности. Теперь же здание выглядело мрачным и заброшенным. Казалось, что будущее обошло его стороной.

В кабинете доктора было уютно и чисто, на стенах несколько кривовато висели картины, дипломы и всякие памятные вещицы. На всех горизонтальных поверхностях, кроме пола, стояли кипы книг и бумаг, а сам пол устилал изысканный восточный ковер. Эйдриен таких раньше не видела.

Шоу оказался приятным в общении мужчиной с отеческим взглядом и мягкой улыбкой, которая словно несла на себе печать понимания и сочувствия. Карие глаза доктора поблескивали, а буйно разросшиеся брови только подчеркивали мягкость черт лица. Врач пожал гостям руки и жестом радушного хозяина предложил устраиваться на диване.

— Кофе?

Гости согласились выпить по чашечке, и Шоу без долгих предисловий перешел к делу.

— Меня в высшей степени заинтриговала ваша история, Эйдриен, — начал он. — Пожалуй, не слукавлю, если скажу, что коллекционирую необычные случаи потери памяти. Начните с того, что вы успели поведать мне по телефону. Предлагаю вам рассказать, — продолжил Шоу, сосредоточив взгляд карих глаз на гостье, — о том, как этот молодой человек впервые попал в поле вашего зрения. А затем, — сказал он, кивнув Дюрану, — мы перейдем к вам.

Специалист от нейропсихиатрии закинул ногу на ногу, откинулся в кресле и заложил руки за голову, словно впереди был целый день.

В двенадцать сделали перерыв. Шоу, потянувшись всем телом в кресле, дал понять, что встреча подошла к концу.

— В высшей степени любопытный случай, — сказал он, — но даже психиатрам нужен перерыв на обед. Предлагаю поступить следующим образом: сейчас у меня ленч с дочерью, а после, на полвторого, у меня назначена встреча. Если не поленитесь вернуться сюда в три, проведем предварительное собеседование и начнем работать.

— Я не совсем понимаю, что такое предварительное собеседование, — проговорила Эйдриен.

— Как вам сказать… — Шоу повел рукой в воздухе.

— Мне заведут «личную карту больного», — объяснил Дюран. — Туда заносится общая информация: оперировался ли я, не страдаю ли приступами головокружения, есть ли аллергия на лекарственные средства и тому подобное.

— И еще проведем небольшое тестирование, — добавил Шоу. — Ничего особенного — рутинные процедуры: КТ, МРТ.

— Расшифруйте, пожалуйста, — попросила девушка.

Шоу пожал плечами:

— Названия скажут вам не больше, чем сами аббревиатуры. Одним словом, это параметры, по которым мы определяем психопатологический статус пациента, устанавливаем наличие дефектов психики и снижения умственной деятельности. На основе полученной информации можно будет нарисовать кривые тематического восприятия.

Эйдриен кивнула, а Джеффри нахмурился. На что он согласился, приехав сюда? Уж не уготована ли ему участь подопытной свинки?

Шоу ободряюще подмигнул:

— Уверен, мистер Дюран знает обо всем этом не меньше моего, верно?

Тот пожал плечами:

— Я знаю, что представляют собой эти процедуры, но в своей практике использовал их с осторожностью.

— Ну, в этом я с вами вынужден не согласиться: тестирование незаменимо, — проговорил Шоу. — И если позволит время, сделаем сканирование с радиоактивным изотопом. — Заметив опасливый взгляд предполагаемого пациента, врач поспешил его заверить: — Лишь для того, чтобы получить общее представление о состоянии дел.

— Я понял, — проговорил Джеффри, — но речь идет о моей памяти, а не рассудке. С рассудком у меня все в порядке.

Шоу неторопливо покачал головой, словно сказанное Дюраном не имело никакого значения.

— Видите ли, — проговорил он, — если то, что вы мне рассказали, правда, мы столкнулись с функциональным расстройством. А тесты — это просто инструмент диагноста. Перво-наперво необходимо выяснить характер вашей амнезии: органическая, адаптивная, не явилась ли она результатом травмы или чего-то другого, понимаете? — Шоу хлопнул в ладоши, акцентируя внимание на своей мысли.

— Вы не могли бы пояснить? — попросила Эйдриен.

Врач развернул ладони кверху и продолжил:

— На данном этапе невозможно сказать ничего определенного. Амнезия может возникнуть по целому ряду причин — начиная от удара по голове и заканчивая эпилепсией. Ее могло вызвать сильное потрясение и даже злокачественная опухоль мозга. Я не исключаю, что здесь имеет место и какая-то форма истерии.

— Истерии?

Шоу прикрыл глаза.

— В принципе этот термин уже вышел из обихода. Я имею в виду адаптивную амнезию. Амнезию, которая явилась результатом не физиологических, а психологических причин. — Шоу сложил ладони пирамидкой и устремил взгляд на кончики пальцев. — К сожалению, четких границ между этими состояниями провести невозможно, но, выражаясь популярно, истерическая амнезия поддается лечению без оперативного вмешательства. Современные психиатры все чаще относят истерию к диссоциативным заболеваниям психики. — Врач взглянул на часы и рывком поднялся с места. — Как бы там ни было, многое прояснится после тестов.

Они обменялись рукопожатиями, и Шоу препроводил посетителей к двери.

— Итак, увидимся в три.

Дюран с Эйдриен заскочили проведать машину (штрафа за неоплату не обнаружилось), «подкормили» счетчик и нашли гастроном в паре кварталов от офиса Шоу. Там они съели сандвичи с бастурмой и гарниром из малосольных огурцов, попивая из банок газированную воду. Джеффри буквально места себе не находил от беспокойства. В голове у него беспрестанно звучали слова Шоу: «снижение умственной деятельности», «дисфункция», «истерия».

— Что случилось? — поинтересовалась Эйдриен, накалывая на вилку тонкий ломтик соленого огурца.

Джефф покачал головой:

— Если он попытается упрятать меня, я выхожу из игры.

— Упрятать?

— Да, в больницу для душевнобольных.


До встречи с Шоу оставалось больше часа, и они решили наведаться в офис «Взаимного страхования граждан».

— Если ты сам попросишь, тебе, наверное, выдадут копии пленок, — предположила Эйдриен. — Насколько я понимаю, ты их клиент, а значит, они заинтересованы в сотрудничестве.

Одна остановка на подземке и пять кварталов пешком — и вот девушка вместе со своим спутником оказались у цели, хотя здесь мало что напоминало страховую компанию.

По известному Дюрану адресу располагалось отделение службы доставки «Бокс энд мейл», где продавали пузырчатую оберточную пленку и картонные коробки. Также данный пункт отделения связи выполнял функции рядового почтового отделения, сдавая в аренду ящики тем, для кого получать корреспонденцию на дом было проблематично.

Офис «Взаимного страхования граждан» в номере 1119 представлял собой ячейку размером 4 на 6 дюймов, а дверца из прессованного металла скрывала ее содержимое.

Незадачливые сыщики заняли очередь, пока впереди какая-то женщина отправляла бандероль для сына, учащегося в Корнелле. Наконец, поравнявшись со стойкой клерка, Эйдриен поинтересовалась, как можно связаться с компанией «Взаимное страхование граждан».

Клерк, подвижный увалень с длинными светлыми волосами, ответил:

— Только одним способом, мэм. Отправьте им письмо.

— Но ведь вы заключали с ними какой-то договор или оформляли контракт. Там должны быть указаны их координаты.

Служащий покачал головой и сосредоточился на лежащей перед ним бандероли. С профессиональной сноровкой он прикрепил отрез липкой ленты ко шву.

— Вы не могли бы мне просто дать телефонный номер? — продолжала Эйдриен. — Это важно. Мне очень надо побеседовать с этими людьми.

— Леди, как вы думаете, зачем у нас вообще арендуют эти ящики? — Клерк широким жестом обвел ряды ячеек для писем. И хотя вопрос звучал риторически, Эйдриен все-таки сочла нужным ответить:

— Чтобы получать почту.

Парень бросил быстрый взгляд на назойливую посетительницу, а затем, ловко перевернув сверток, осмотрел его с нижней стороны и отправил в белую пластмассовую коробку с адресом почтовой службы.

— Эти ящики арендуют для того, чтобы получать почту тайно. Тайно, понимаете? — повторил он. — Если хотите узнать телефон одной из этих контор, звоните по номеру 411.

— Я пробовала, только их номер не значится в списках, — пожаловалась Эйдриен.

Клерк за прилавком сочувственно ухмыльнулся:

— Ну вот, видите. Именно об этом я вам и говорил: кто хочет разговаривать, тот к нам не обращается.

По пути в офис доктора Шоу спутники заглянули проведать «додж» и подкинули в счетчик монет. Когда же Дюран отправился на тестирование, Эйдриен представился шанс расслабиться в приемной или… «Я, пожалуй, пробегусь, — решила она. — До парка всего пара кварталов». Девушка забрала из машины костюм для пробежек, переоделась в женской уборной на этаже, где располагался кабинет Шоу, а затем спустилась на первый этаж, предоставив своего компаньона и психиатра друг другу.

Эйдриен задумала пробежаться по Центральному парку, так как дистанция по окружности составляла около шести миль — в самый раз. Да и вообще, приятно бежать мимо небоскребов под пологом листвы. Эйдриен бегала около часа, пару раз поворачивала обратно, неожиданно оказавшись совсем у другого выхода, и возвращалась той же дорогой сквозь весь парк. «Вот дурочка, а если бы ты лодыжку вывихнула, тогда что? — думала про себя девушка. — С собой ни цента, даже по телефону не позвонить. Надо лучше запоминать дорогу».


Секретарь в приемной Шоу — огненно-рыжая девица с синим лаком на ногтях и выкрашенными хной волосами — в шесть отправилась домой. Поэтому Эйдриен подошла к ее столу и позвонила, чтобы заказать номер в одном из отелей, телефоны которых она накануне вечером нашла в Интернете. Затем переоделась в обычную одежду и уселась в одном из кресел с «Ньюсуик» в руках. К половине восьмого она уже расправилась с «Нью-Йорк», «Пипл» и половиной «Нью-Йоркера», и ее стало одолевать смутное беспокойство. Дважды Эйдриен нетерпеливо вставала с дивана и подходила к кабинету психиатра, пытаясь разобрать, что происходит за стеной. Однако ее попытки не увенчались успехом — из-за массивной, толстой двери доносилось лишь тихое неразборчивое бормотание.

Врач с пациентом вышли из приемной без четверти девять, и Эйдриен вздрогнула от неожиданности — так резко прозвучали их голоса в тишине холла. Ей не терпелось узнать все поскорее, и она торопливо поднялась им навстречу — ни дать ни взять родственница, ожидающая в холле больницы. Шоу улыбнулся девушке, и от нее не ускользнуло, что доктор чрезвычайно взволнован. Дюран же, в свою очередь, выглядел измотанным и бледным, а его подбородок покрывала едва заметная синева щетины.

— Крайне неприятно, — продолжал начатую еще в кабинете фразу Шоу, — но не смертельно.

Повернувшись к Эйдриен, он извинился за то, что ей пришлось так долго ждать.

— Я буквально огорошен, — проговорил психиатр. — Мне впервые довелось столкнуться с подобным случаем! Невероятно занимательно, и, как я уже сказал Джеффу, утром я бы хотел провести кое-какие тесты — ничего серьезного.

Эйдриен нахмурилась:

— Послушайте, доктор, у вас ведь наверняка успело сложиться какое-то представление. Вы ведь не один час беседовали…

Шоу вздохнул, сплел пальцы в замок и потянулся, затем закрыл глаза и повращал головой. Опустил руки и подвигал плечами. Наконец после своей короткой разминки предложил:

— Давайте присядем.

Они сели.

— Мы имеем дело с очень странным случаем, — начал Шоу. — Сначала меня заинтересовала длительность состояния, которое я принял за реакцию «бегства», повлекшую за собой потерю памяти, но…

— Вы переменили мнение, — предположила Эйдриен.

Собеседник кивнул.

— И что вы теперь думаете?

— Что я думаю? Я не знаю, что думать — теряюсь в догадках. Скажу вам со всей откровенностью — никогда прежде не встречал ничего подобного. Разум Джеффри устроен самым невероятным образом. Наш друг почти ничего не знает о своем прошлом, а та информация, которая хранится в его мозгу, выглядит так, словно он ее заучил — просто прочел свою биографию и вызубрил детали.

Эйдриен взглянула на Дюрана.

— Я — увлекательный случай, — хрипло проговорил он приправленным хорошей долей сарказма тоном. — Рей назовет заболевание в мою честь: «Синдром Дюрана». Звучит, а?

Шоу улыбнулся:

— Когда я прошу Джеффри рассказать о случае из его детства — любом, какой придет на ум, — он излагает каждую конкретную историю всякий раз одинаково, с одними и теми же подробностями, в одной и той же последовательности.

— А что в этом удивительного?

— Он пересказывает их, как анекдоты. В историях Джеффа отсутствует элемент непосредственности, того, что возникло бы, вспомни он их только что. Впрочем, подобное случается не так уж и редко. Согласитесь, каждый из нас до некоторой степени склонен видоизменять свои воспоминания так, чтобы они соответствовали определенной идее. Мы частенько выставляем себя в более выгодном свете, чем есть на самом деле, описываем своих родителей более любящими… Да что угодно! Но у Джеффри воспоминания не просто выбелены и очищены, они отлиты в мраморе. — Заметив, что собеседница нахмурилась, Шоу пояснил свои слова на примере: — Я попросил мистера Дюрана вспомнить определенные события из прошлого — то, что обычно никто не приукрашивает.

— Например? — поинтересовалась Эйдриен.

— Ну, скажем, — доктор покрутил рукой, — когда у вас выпал первый зуб. — Он заполнил паузу подбадривающим кивком. — Попробуйте вспомнить, как ваши семейные отнеслись к этому событию?

Щеки Эйдриен залились румянцем.

— Я не знаю…

— Неправда, вы не можете не знать. Просто подумайте. Когда у вас выпал первый молочный зуб, это восприняли как нечто обыденное? Или как некое особенное событие? — Психиатр сложил вместе ладони и поднес их к лицу, коснувшись губ кончиками пальцев.

Собеседница задумалась.

— Хм, — начала она несколько нервозно, — начнем с того, что моя семья — конструкция довольно шаткая. В детстве я много путешествовала из одной семьи в другую.

— Мы говорим не об этом, — возразил Шоу, горя нетерпением получить ответ. — Где бы вы ни были, с кем бы ни жили, у вас выпал первый зуб. Вот наша отправная точка. Что произошло дальше?

Эйдриен зажмурилась и старательно принялась изображать, будто вспоминает — без всякой на то причины, потому что эпизод оставался для нее незабываемым. Немного поразмыслив, она поведала:

— Я жила с бабушкой, и та устроила из моего зуба настоящий праздник, хотя такое было совсем не в ее духе.

— Очень интересно, продолжайте.

— У нее хранилась небольшая керамическая шкатулка — специальная, в форме зубика.

Джефф рассмеялся, а Эйдриен смущенно продолжила:

— Правда! Сверху шкатулки крепилась откидная крышечка на петлях, и на ней нарисована фея молочных зубов. Мне эта коробочка казалась какой-то чудесной, волшебной… — Рассказчица замялась. — Теперь, если задуматься… хм… звучит даже диковато. — Она нервно хихикнула.

— Да-да, а дальше?

— Значит, зуб помещали в шкатулку, шкатулку — под подушку, а просыпаясь утром, я находила внутри скрученную долларовую бумажку — маленький комочек взамен зуба. Бабушка и не догадывалась о моей меркантильности — получив такой подарок, я решила вырвать все остальные зубы.

— Видите, — сказал Шоу, обратив к Эйдриен открытую ладонь. — Вы ничего не забыли. Так и должно быть, потому что потеря первого зуба — событие из ряда вон выходящее. Большинство людей помнят о нем всю жизнь. А вот Джеффри — нет. Он не имеет ни малейшего представления о том, как у него выпал первый зуб.

Психиатр взглянул на Дюрана. Тот пожал плечами.

— Как бы там ни было — и Джефф уже в курсе — у меня есть целый каталог подобных малозначимых событий, которые когда-либо происходили с каждым из нас: обед в начальной школе, поход в парикмахерскую, визит к дантисту — масса всего. Могу привести с десяток примеров того, что принято называть коллективной памятью — воспоминания, которые можно назвать общими для всех людей. По крайней мере для граждан Америки. Однако, — Шоу повернулся к пациенту с виноватой улыбкой, — наш друг с тем же успехом мог бы оказаться пришельцем с Марса: из всех событий, о которых я его спрашивал, Джеффри помнит всего два. — Врач поднял два пальца, изобразив знак победы. — Как ездил с родителями в Бетани-Бич и как задувал свечи на праздничном торте в свой день рождения. Все остальное — провал. Я ожидал совсем иного.

Эйдриен озадаченно смотрела на Шоу.

— Но что здесь удивительного, доктор, ведь у Джеффа амнезия.

Собеседник покачал головой.

— Да, верно. Однако еще мы знаем, что наш общий знакомый выдает себя за другого человека, и именно поэтому я нахожу его заболевание столь интересным. Джефф как замочек с секретом. Двуликий мистер Дюран убежден в истинности своих воспоминаний — вот почему он с успехом прошел испытание на детекторе лжи, о чем вы упомянули при нашей первой встрече. И по той же причине он отвез вас к несуществующему домику на побережье. Все это прекрасно вписывается в общую картину, которая начала у меня складываться после сегодняшней беседы. Когда я спрашивал его о незначительных событиях вроде того, о чем мы с вами только что говорили, он не предпринял ни единой попытки что-либо придумать. Джефф либо помнил, либо нет — в основном последнее.

— И что это означает? — поинтересовалась девушка.

— Наш друг не пытается никого обмануть. Он не мошенник.

— Ну и?…

— Помимо потери памяти, он страдает еще и обманом чувств. Попросту говоря, галлюцинациями. — Шоу повернулся к пациенту: — Не раздражает, что мы обсуждаем вас подобным образом?

Дюран закатил глаза.

— Нисколько. Мы с Эйдриен старинные приятели. С тех самых пор, как она решила отозвать иск.

Шоу удивился:

— Вы судитесь?

Эйдриен покачала головой:

— Теперь нет — все в прошлом.

Психиатр воспринял это известие должным образом.

— Как бы там ни было, мы провели один из клинических тестов, о которых я уже упоминал.

— И что выяснилось?

— Все в норме, кроме самого пациента. — Шоу улыбнулся. — Поэтому я решил испробовать гипноз.

Собеседница нахмурилась:

— Но мне казалось, что вы противник гипноза.

— Напротив, я считаю гипноз полезным инструментом. А кроме того, я подумал, что Джеффри не помешает чуть-чуть отдохнуть, ослабить самоконтроль.

— Что-нибудь получилось? — полюбопытствовала Эйдриен.

— Нет. Даже под гипнозом у Джеффри были провалы памяти. Но те два случая из своего детства — поездку на пляж и праздничный торт — он опять вспомнил. И вот тут началось самое интересное.

— То есть?

— Джефф рассказал о случившемся слово в слово, точно стихотворение или наизусть заученную речь.

— И что отсюда вытекает?

Доктор покачал головой:

— Рано делать какие-либо выводы. Сначала я хотел бы предложить ему пройти еще пару тестов, чтобы исключить маловероятные гипотезы.

— Наподобие чего?

— Наподобие травмы области мозга, ответственной за память.

— А что за тесты? — поинтересовалась собеседница.

— Компьютерная томография, магнитно-резонансная томография, сканирование радиоактивным изотопом.

Услышав это, Эйдриен закатила глаза:

— Боже мой. Не думаю, что мистер Дюран в состоянии позволить себе такие расходы.

— Он застрахован, — ответил Шоу. — Мы проверили.

— В самом деле? — удивилась та. — Случайно, не во «Взаимном страховании граждан»?

— Нет, — вмешался в разговор Джефф. — У меня «Тревеллерс»[29]. А та страховка, с пленками — на случай обвинения в профессиональной некомпетентности.

Шоу поднялся с кресла, направился к стойке в приемной и стал один за другим открывать ящики. Извлек какую-то схему, кипу бумаг и протянул все Дюрану.

— Что это? — спросила Эйдриен, заглядывая ему через плечо.

— Вот карта больницы. По ней вы найдете лабораторию. А это формы согласия на проведение тестирования.

Шоу взглянул на часы и с досадой махнул рукой:

— Ну и ну. Да я уже опаздываю!

— Простите, мы совсем вас уболтали, — ответила Эйдриен, прижав к себе небольшой сверток: кроссовки и мокрую от пота одежду для пробежек.

Психиатр отмахнулся и успокоил посетительницу:

— Не впервые. — Он проводил их до лифта и обратился к пациенту: — У вас слабые нервы, Джеффри? Не боитесь замкнутого пространства?

Тот пожал плечами и рассеянно проговорил:

— Понятия не имею.

Шоу усмехнулся:

— Что ж, если почувствуете, что могут возникнуть проблемы с магнитно-резонансной томографией, скажите технику. Он даст вам успокоительное.

Под щеткой ветрового стекла их ждала квитанция.

— Черт возьми! — взвыла Эйдриен, поспешно вытаскивая листок, словно боялась, как бы он не размножился сам собой. — Сто баксов!

Кинув взгляд на бумажку, девушка заметила, что штраф выписали несколько часов назад. Примерно в то время, когда она бегала в парке и заблудилась, а потом так торопилась к Шоу, что начисто забыла про счетчик. Обернувшись к Дюрану, точно считала виноватым его, Эйдриен недовольно проговорила:

— Обязательно было так долго торчать там?

Джеффри прекрасно понимал, как она разозлилась из-за штрафа, и решил не испытывать ее терпения. Он просто тихо произнес:

— Не знаю. Прости, что задержался.

Две минуты спустя они уже ехали в машине в сторону Нижнего Манхэттена. Тут Эйдриен решила извиниться.

— Ты не виноват, — сказала она полным раскаяния голосом. — Это я там припарковалась, сама забыла подбросить в счетчик монет и наорала на тебя ни за что. — Она вздохнула и добавила: — Выхожу из себя по пустякам.

— Да ладно, забудь.

— Нет, мне действительно неловко. Ведь я затеяла всю эту беготню по врачам, где тебя разбирают по косточкам. Какая же я сволочь!

Эйдриен выглядела столь безутешной, что Дюрану так и хотелось обнять ее и прижать к себе. Однако он ограничился словами:

— Думаешь, я не понимаю, каково тебе приходится: столько денег уже угрохала. Ты и ночевать-то здесь не хотела.

— Пожалуйста, не пытайся перевести разговор на другую тему, — сказала девушка, и ее вдруг разобрал смех. — Я такой нытик… — Она испустила наигранные стенания. — Сто долларов… Подумаешь, ерунда!

Эйдриен потерла запотевшее ветровое стекло ребром ладони, и ее спутник поинтересовался:

— Куда едем?

— Я забронировала номер в одном отеле на Вашингтон-сквер.[30]

— Чудненько.

Собеседница засмеялась:

— Я бы не сказала — они берут семьдесят баксов за ночь.

— Да?… А что говорит об этом «Лонли планет»?

— В меру чисто. Безопасно. Цены умеренные.

— Так чего же мы ждем! — воскликнул Дюран. — Это же три кита, на которых зиждется благополучие!

— Хм, наверное…

— А что тебя беспокоит?

Эйдриен на миг задумалась и ответила:

— В меру чисто.

Глава 26

Гостиница оказалась настоящей дырой.

Их номер вызывал в памяти слова «клинически депрессивный», как выразился Дюран. Грязный и захудалый вид помещения наводил на мысль о тех заведениях, где останавливаются вышедшие из мест заключения граждане. Две бесформенные односпальные кровати заправлены легкими покрывалами, которые, судя по нескольким темнеющим полоскам у швов, когда-то были оранжевыми, но давно обрели грязно-белый цвет застиранного белья. В углу на заляпанном ковровом покрытии стоял низкий столик. Возле окна скучало засаленное и прожженное окурками кресло, а неподалеку на встроенном стенном шкафу громоздился 27-дюймовый «Сони Тринитрон».

В кухонной зоне, позади стойки из жаропрочного пластика, висела раковина, явно нуждавшаяся в новой глазуровке, рядом располагался маленький, но очень шумный холодильник, и дополняла картину стенка из дешевого каталога доставки товаров по почте, внутри которой размещались стопки чашек и тарелок.

Эйдриен открыла дверцу холодильника и заглянула внутрь. К счастью, там оказалась лишь форма для льда — по всей видимости, сделанная вручную из прессованной фольги.

— Кошмарное место, — пожаловалась девушка.

Джефф подсунул спинку кресла под круглую дверную ручку.

Утром они дошли до метро и поехали в северную часть города. В медицинском центре «Пашена» их приветливо встретили работники отделения нейросканирования и компьютерной томографии. Секретарша-азиатка в приемной открыла прозрачное оконце и одарила Джеффа радушной улыбкой.

— Да-да, все верно, — проговорила она, — мистер Дюран. Вам назначено обследование. Я позову Виктора.

Минуту спустя в дверях появился латиноамериканец в комбинезоне цвета морской волны с резкими чертами лица, напоминавшими об ацтекских фризах.

— Передайте Мелиссе форму согласия на проведение процедур, и начнем, — проговорил он и обратился к Эйдриен: — Вы миссис Дюран?

Ее лицо залилось краской, и она несколько поспешно ответила:

— Нет, просто знакомая.

— Тогда вы, наверное, предпочтете подождать где-нибудь в другом месте. Видите ли, тестирование — довольно долгая процедура. Я бы посоветовал зайти в четыре.

Спутница Дюрана удалилась, и его проводили в комнату, где сняли основные показатели жизнедеятельности организма, а затем в кабинете для обследования он стал дожидаться, когда к нему подойдет специалист. Помещение, украшенное геометрическими бордюрами, оформители выдержали в пастельных тонах, на стене одиноко висела гравюра Норманна Рокуэлла с изображением врача в белом халате. С доброй улыбкой на губах и стетоскопом в руке доктор склонился над трепещущим мальчиком, голый зад которого виднелся под слишком коротким хирургическим балахоном. Слащавый образ чадолюбивого педиатра относился к временам, имеющим мало общего с миром, в котором жил Дюран.

Центр нейросканирования можно было с легкостью назвать мечтой технофила: на столах высился дремучий лес компьютеров и светодиодов, осциллоскопов, светло-коричневых и желтовато-серых приборов, одновременно казавшихся современными и доисторическими.

Первой в списке тестов шла компьютерная аксиальная томография[31]. Дюрана попросили лечь лицом вниз, голову привязали к подбородку ремнями. По настоянию ассистентки пациент зажал во рту специальное резиновое приспособление, обеспечивающее максимальную фиксацию головы. Любое движение, как ему сообщили, — злостный враг диагностики. Поэтому Джефф лежал, стараясь сохранять полную неподвижность и ощущая неимоверное желание почесать то тут, то там. Но он твердо решил не двигаться и черпал поддержку из неутомимой болтовни обслуживающей его медсестры — техника и вдохновительницы в одном лице. В ходе процедуры она ловко управлялась с неким прибором, который двигался по арматуре вокруг головы Дюрана и делал серии снимков, подробно останавливаясь на каждом из сорока восьми поперечных сечений черепа пациента. Прибор перемещался с глухим жужжанием, причем, когда он щелкал, чтобы запечатлеть изображение, оставаться спокойным было невозможно.

Медсестра ласково щебетала, и Дюрану пришло в голову, что в такой манере обычно разговаривают с собаками и младенцами. По завершении процедуры в кабинете материализовалась индианка, схватившая цветную диаграмму, где в зашифрованном виде содержалась информация о состоянии мозга Джеффри, и препроводила пациента в кабинет, на двери которого висела табличка:

МАГНИТНО-РЕЗОНАНСНАЯ ТОМОГРАФИЯ

На этот раз процедура прошла не так гладко.

Томограф представлял собой длинный стол, въезжавший в большой барабан, напоминающий по форме гроб — «магнит», как называли это жутковатое приспособление лаборанты. Лежащего на столе Дюрана снабдили подобием шлема с закрывающей лицо пластиковой решеткой. Сестра сунула ему в ладонь кнопку аварийной сигнализации и посоветовала надавить на нее, если он испугается. Затем пациента попросили лежать неподвижно и не реагировать на звуки помпы, которая скоро включится.

Сестра коснулась какой-то кнопки, и стол покатился в барабан, точно унося Дюрана в глотку какого-то гигантского хищника. Джефф старательно вглядывался в темноту, пытаясь рассмотреть — что же находится за пластмассовой решеткой шлема. До свода барабана оставалось около восьми дюймов, когда стол стал подниматься и остановился, лишь приблизившись к своду почти вплотную.

Джефф сделал глубокий вдох. «Ты в безопасном месте», — сказал он себе и что есть мочи надавил на кнопку тревоги. Сработала сигнализация, прибежала сестра, стол подался вниз и медленно выкатился назад.

Персонал шепотом посовещался, и пациента препроводили обратно в диагностический кабинет. Там некий молодчик с бритой головой и золотым кольцом в носу сделал ему укол, заверив, что инъекция поможет расслабиться. Препарат и впрямь подействовал, и остаток утра и большая часть дня пролетели если не как сон, то как кинохроника — черно-белая и немая.

Дюран не запомнил, сколько еще сделали тестов. Последним шло сканирование с радиоактивным изотопом. Ацтек Чарли, как называли сотрудники латиноамериканца с характерным лицом, в двух словах объяснил пациенту, в чем заключается процедура:

— Проще говоря, вас будут просвечивать вот этим. — Чарли взял с блестящего алюминиевого подноса шприц и поведал: — Здесь — радиоактивный изотоп, просвечивающий мозг, чтобы док смог посмотреть, что там происходит. — Ацтек постучал по шприцу ногтем и попросил Джеффри прилечь на покрытый бумагой стол.

Тот послушался и едва ощутил укол.

Два часа спустя Дюран вышел в небольшой конференц-зал клиники, где его ждали доктор Шоу и Эйдриен. К ряду освещенных контурным светом кодоскопов были прикреплены десятки снимков поперечных сечений его мозга. Нейропсихиатр переходил от одного изображения к другому, постукивая кончиком указки по маленькой яркой точке, залитой океаном серого цвета.

— Вот здесь, — сказал он. — И тут. И еще здесь, взгляните. На этом снимке тоже видно.

— Похоже на рисовое зернышко, — проговорила Эйдриен.

— Что это? — поинтересовался Джеффри.

Шоу на миг задумался и хмуро ответил:

— Не знаю. — Снова подумал и пожал плечами. — Могу сказать, чем это не является. Это не ткань. Значит, объект представляет собой «инородное тело». Так мы выражаемся, когда все возможные догадки уже исчерпали себя, а природа объекта по-прежнему неясна.

Врач нахмурился и замолчал. На потолке зажужжала одна из флуоресцентных ламп.

— Вы не припоминаете никаких травм головы? — с надеждой в голосе спросил Шоу. — Может, попадали в автомобильную аварию или авиакатастрофу? Вы служили в армии?

Дюран ухмыльнулся:

— У меня что-то с памятью в последнее время, док.

Шоу слабо улыбнулся:

— Очень смешно.

— Подождите-ка, — заговорила Эйдриен, глядя на Шоу. — То есть вы предполагаете, что…

— Возможной причиной нынешнего состояния мистера Дюрана является травма. — Психиатр вскинул руки, и его лицо исказилось в театральном замешательстве. — Скажем так… это рабочая гипотеза. — Врач указал на галерею снимков. — В истории психологии и нейробиологии имеется масса примеров того, как физическое повреждение отражается на работе мозга. На самом деле, ценная информация о памяти попадает в наше распоряжение именно от травмированных больных, людей, которые попадали в чудовищные аварии и их мозг оказывался изувечен. Согласитесь, что подобные эксперименты в условиях клиники провести невозможно. — Шоу ритмично постучал по столу, будто размышляя о чем-то своем.

— Скажите, а как по-вашему, это зернышко могло бы воздействовать на память Джеффри? — поинтересовалась Эйдриен.

Психиатр пожал плечами:

— Не исключено. Это одна из вероятных гипотез.

— Доктор, а вы не можете проверить? — подал голос Дюран.

— Для этого нам понадобилось бы сначала изучить объект. — Заметив, что Эйдриен сникла, Шоу попытался ободрить ее сочувственной улыбкой. — Память — вещь странная. Люди склонны полагать, что воспоминания хранятся в мозгу, как книги в библиотеке — стоят себе рядком, все аккуратненько, отдельными группками. Так вот, смею вас заверить, это заблуждение. Мы провели массу экспериментов, и знаете, что выяснилось? Наши воспоминания не носят локального характера — они распределены по мозгу, равномерно рассеяны. Приведу пример. Скажем, мы научили мышь проходить лабиринт, а потом повредили определенную зону ее мозга таким образом, что она с трудом способна передвигаться. И что вы думаете? Обездвиженное животное по-прежнему помнит, как пройти лабиринт от начала до конца. Что особенно интересно в вашем случае, — продолжил Шоу, обращаясь к пациенту, — это то, что мы не наблюдаем здесь обычных для потери памяти симптомов. Кратковременная память не повреждена, и ваш мозг, похоже, не лишился способности формировать долгосрочные воспоминания.

— Да, и у вас уже есть какие-нибудь соображения на этот счет? — спросил Дюран.

— Пока ничего определенного. Все, чем я располагаю на данный час, — вот этот инородный объект. — Шоу постучал по одному из снимков на световой панели.

Джеффри пристально смотрел на развешанные в кабинете снимки, как вдруг его захлестнуло ликование: а что, если психиатр прав? Тогда все встает на свои места. Ну, не совсем все — убийство Эдди Бониллы так просто не объяснишь, — но очень многое.

— Доктор, что вы посоветовали бы теперь? — поинтересовался Дюран.

Шоу заколебался.

— На данном этапе все зависит только от вас.

— А что я могу сделать?

— Мы могли бы извлечь объект, взглянуть на него и попробовать разобраться — что он собой представляет и из чего изготовлен.

— Это опасно? — спросила Эйдриен.

Доктор задумчиво покачал головой:

— Не особенно. Предмет расположен в сравнительно доступной области. Пациент будет находиться в сидячем положении, а мы проникнем в клиновидную пазуху через переднюю носовую перегородку.

— Через нос?

Шоу решительно шлепнул указкой по открытой ладони.

— Верно. Придется применить антибиотики широкого спектра действия. А в остальном — не операция, а одно удовольствие.

— Но ведь любое хирургическое вмешательство сопряжено с определенным риском, — заметила Эйдриен.

Доктор кивнул:

— Да, разумеется.

— А поподробнее? — обеспокоился Дюран.

— Можно нечаянно повредить зрительный нерв.

— То есть он ослепнет?

— Очень, очень маловероятно. Я бы скорее опасался истечения ЦСЖ.

— Простите, как вы сказали? — спросила Эйдриен.

— ЦСЖ — цереброспинальная жидкость, которой мозг отделен от черепной коробки. При операциях такого рода… — Шоу не окончил предложения и лишь неопределенно пожал плечами.

— Жуть какая, — пробормотал Дюран.

— В любом случае вероятность летального исхода менее одного процента.

Комментариев не последовало.

— Разумеется, — продолжил психиатр, — пока инородное тело находится в мозгу, всегда присутствует опасность осложнений. Например, оно может вызвать какую-нибудь локализованную инфекцию или набухание мозга — ликвор. На снимках я заметил область раздражения вокруг предмета. — Шоу порылся в пачке больших цветных распечаток, которые походили на психоделические картинки. На них все так и пылало пурпурным и светло-вишневым, отдельные участки светились сапфиром — одним словом, легко представлялось, будто какой-то шутник разложил на столе образцы расцветок для коллекции модных футболок в стиле ретро.

Доктор поднес снимок к фотографическому увеличителю.

— Вот. Взгляните-ка сюда. Отчетливый ореол, видите?

Дюран с Эйдриен по очереди подходили и рассматривали снимок: на фоне пурпура явственно выделялся крошечный желтый блик.

— Доктор, а вы бы что посоветовали? — в отчаянии махнул рукой пациент.

— Соглашайтесь на пробную операцию. Нужно еще посмотреть, сможем ли мы проникнуть внутрь и выйти, не причинив лишних повреждений. А если это удастся, заодно удалим инородное тело. Неплохо посмотреть, с чем мы столкнулись.

— А оперировать вы будете сами? — поинтересовалась Эйдриен.

Шоу покачал головой:

— Нет, я поищу руки получше. — Он развернулся к картотеке, стоявшей за его спиной, выдвинул ящик, достал папку и отобрал кое-какие листы. Постучал ими по столу, выравнивая в аккуратную стопочку, и скрепил их. — Возьмите. Это формы на согласие. Внимательно прочтите и хорошо выспитесь, а с утра… Позвоните мне, договорились?

Всего в квартале от гостиницы обнаружилась неплохая кубино-китайская забегаловка, где готовили на вынос. Путешественники вернулись в комнату с картонными упаковками риса и блоком из шести банок пива «Цинь-Цуо».

Пока Дюран просматривал формы на согласие, Эйдриен принесла тарелки и стала накрывать столик в углу.

— Я могу ослепнуть, — проговорил Джефф, — или «претерпеть изменение личности». Послушай, вот мое любимое место: «утрата когнитивной функции».

Эйдриен протянула ему банку пива.

— И как это понимать?

— Это значит, что я могу стать идиотом.

— Господи! — проговорила девушка, метнув на него нерешительный взгляд. — Ну, не знаю…

— О чем ты?

Эйдриен покачала головой:

— Я не стану давать тебе советов — не хочу брать на себя ответственность.

Все блюда были настоящим объедением.

— Интересно все-таки придумали — объединить китайскую и кубинскую кухню, — сказала Эйдриен. — Как им такое в голову-то пришло? Я бы не додумалась.

Джеффри пожал плечами и пояснил:

— Ничего удивительного: в Вест-Индии полно китайцев. Во всяком случае, на Ямайке и Гаити точно. Собственно, почему бы им не перебраться и на Кубу тоже?

Собеседница так и застыла, не донеся деревянные палочки до рта.

— Ничего себе, какая осведомленность.

— А чему ты удивляешься?

— Ты что, разве бывал на Ямайке?

Дюран задумался и не очень уверенно проговорил:

— Наверное. На Гаити точно.

— Давай копнем поглубже. Может, что-нибудь вспомнишь.

Джефф со смаком прожевал очередную ложку риса с бобами и прильнул губами к пивной банке. Наконец закрыл глаза и начал:

— Большой белый дом с верандой. Зелень вокруг. — Он остановился на миг: в ушах стоял шум транспорта — глухой однообразный гул. — Поднялся ветер и поворошил кроны растущих вокруг пальм. Только это был не тихий шелест гуляющего в листве ветерка, а настоящий шквал. — Дюран помолчал и продолжил: — В такую погоду садовник всегда забирался на деревья…

— Зачем? — удивилась Эйдриен.

— Срезал кокосы, а то они веранду побьют.

— Продолжай, — подбадривала собеседница, отложив в сторону палочки. — Помнишь, как мы с тобой в шахматы играли, а потом ты стал вспоминать? Ром, зной.

Джефф сидел напротив девушки, его лицо расслабилось — казалось, будто он тихо и мирно спит, только вот веки подрагивали. Вдруг он вскочил на ноги и вытаращил глаза.

— Что с тобой? — вздрогнула Эйдриен.

Дюран тряхнул головой и отвернулся. Сделал пару глубоких вдохов, пытаясь успокоиться, и обратил взгляд на девушку:

— Слушай, я такое увидел… Господи. Такое уже было — и не раз. Ужас какой-то. Когда я вдруг вроде бы начинаю вспоминать прошлое, внезапно возникает та комната… Уф, аж волосы дыбом встали.

— Что за комната?

Он покачал головой и отошел к окну. Выглянул на улицу.

— Я не хочу об этом говорить.

— Придется.

Дюран все смотрел в окно, будто выискивая что-то.

— Я пытался понять, какой там цвет.

— Где?

— В комнате. Не желтый… Охра. И все в крови. — Джефф испустил тяжелый вздох. — Неприятно об этом говорить.

— Тебе же самому это нужно. Давай возьми себя в руки. Попробуй еще вспомнить, может, что-нибудь получится.

— Нет!

— Ну, как знаешь. — Эйдриен взяла палочки, помешала рыжеватый соус и принялась сосредоточенно ловить черный боб.

— Прости, — сказал Дюран. — Просто я не могу. Это все… Не знаю, как тебе объяснить.

— Ладно, забудь, — небрежно бросила его собеседница. — Не важно.

— Послушай…

— Просто мне кажется, что здесь — зацепка. Я подумала, за нее стоит ухватиться.

Джефф некоторое время сидел молча, прижав пальцами упавшую на лоб темную прядь.

— Пойми, я просто не могу дальше продолжать, это невыносимо.

Эйдриен вздохнула и промолчала.

— Я вижу ту комнату и будто теряю сознание, — сказал Дюран. — Мне хочется отключиться и забыть обо всем.

Девушка покачала головой, словно желая таким образом сменить тему разговора.

— Ладно, тебе еще о многом предстоит подумать.

Джефф был озадачен:

— О чем о многом?

— Ну, к примеру, об операции на мозге.

Эйдриен поймала заостренным концом палочки черный боб и проткнула его.

— А ты всегда так делаешь? — уже просветлевшим голосом поинтересовался Дюран.

— Как?

Он указал на горки риса и овощей, которые та соорудила на тарелке:

— Просто у доктора Фрейда есть очень занятная теория на этот счет.

Эйдриен засмеялась:

— А, знаю, игра с едой. — Она соединила все в одну горку и расплющила ее в квадрат. — Мои недоброжелатели считают, что это единственная игра, на которую я способна.

— У тебя есть недоброжелатели?

Девушка провела диагональные дорожки через квадрат пищи, разделив его на четыре треугольника.

— Угу… Я не из тех, кого называют душой компании. Скорее пчелка-трудяга, воплощенная деловитость.

Джефф засмеялся:

— Они просто завидуют.

Эйдриен улыбнулась:

— Спасибо, — и подумала: «Держись».

Она уже начинала привязываться к этому парню. А если быть до конца честной, он ей почти нравился — а может, даже и больше. И вот это было бы настоящей катастрофой. «Похоже на стокгольмский синдром»[32], — подумала Эйдриен, хотя Дюран и не держал ее здесь насильно, а они вместе являлись узниками нелепой ситуации. Собственно, нет ничего удивительного, что ей кажется, будто они чем-то связаны. Они ведь на самом деле… команда. Эйдриен провела пальцем по «Цинь-Цао», подняла баночку и осушила ее.

Прошел час.

Эйдриен стояла в кухне и мыла посуду, когда до нее донеслись слова Дюрана — он разговаривал по телефону. Девушка закрыла кран, поставила тарелку в сушилку и прислушалась.

— Да, док, — говорил Джеффри. — Это Джефф Дюран… Верно. Прекрасно, спасибо. Послушайте, я хотел сказать: я все обдумал и… решился.

Глава 27

Шоу позвонил в восемь утра, разбудив Эйдриен. Дюран досматривал сон, накрыв голову подушкой, и ей пришлось подойти к телефону самой.

— Прооперируем во вторник, — сообщил психиатр. — Я заручился согласием Ника Аллалина — это замечательный нейрохирург. Насчет операционной договорюсь. В целом уже все готово, остались мелочи.

Эйдриен свесила с кровати ноги и села.

— Во вторник?

В ее голосе сквозило явное разочарование, и это не укрылось от внимания собеседника.

— Быстрее просто не получится. Считайте, что нам крупно повезло и так.

— Нет-нет, вторник — в самый раз, — заверила его Эйдриен. — Просто я думала, чем занять время. Да и цены здесь невероятные. Еще целых три дня тут жить…

— Так съездите домой. Джеффу не помешает отдохнуть перед операцией, а вас, вероятно, уже на работе обыскались.

— Пожалуй, так и поступим.


В Бетани въехали в сумерках и первым делом остановились у супермаркета.

— Как бы я хотела приготовить что-нибудь сказочное, — пробормотала Эйдриен, стоя у прилавка с копчеными курами. Продавец ловко снял птицу с железных зубьев и сунул в пакетик с подкладкой из фольги. Они пошли дальше вдоль длинного ряда стеллажей и остановились у расфасованных салатов.

— Хотя, если уж начистоту, — продолжала девушка, — удивить мне тебя нечем — мы дома разносолами не баловались.

— А мне, помню, колбасный хлеб нравился, — мечтательно проговорил Дюран.

— Мясной хлеб — это вообще деликатес. Я тебе скажу, что было моим любимым блюдом — картофельная запеканка в горшочке, — поведала Эйдриен. — И еще гамбургеры с гарниром — большие такие полуфабрикаты, и болтанка из тунца. И еще знаешь, сладкое с зефиром и кокосом. Это я вообще обожала.

— А на что похожа болтанка из тунца? — поинтересовался Джефф. — Звучит занятно.

— Лучше не спрашивай. Кладешь лапшу, добавляешь приправу для грибного супа и засыпаешь все это солеными галетами.

Вернулись в коттедж, припарковав машину за домом. Привычно захрустел под колесами мелкий гравий, и Эйдриен невероятно обрадовалась возвращению домой.

После трапезы девушка переоделась в джинсы и свитер, и они вдвоем отправились прогуляться по пляжу, невзирая на холод. Эйдриен нравились запах моря, глухой шум прибоя, шорох гальки. На морозном воздухе изо рта выходил пар, и от этого становилось зябко. Она поежилась, и Джефф обнял ее за плечи и склонил голову, борясь с дующим с моря ветром. На миг девушка оцепенела. Скорее даже от застенчивости, чем от холода — впрочем, скоро отогрелась и по-хозяйски прижалась к такому теплому и уютному спутнику.

Прошло некоторое время, и Эйдриен спросила:

— Волнуешься перед операцией?

Он пожал плечами.

— Это вполне объяснимо. Тут только ненормальный не волновался бы.

Джефф хохотнул.

— В том-то все и дело, не находишь?

Еще пара сотен ярдов, и они оказались дома, свежие и бодрые после прогулки. Эйдриен отнесла компьютер за обеденный стол и сообщила, пока машинка загружалась:

— Хочу еще раз кое-что проверить. Наверняка что-нибудь пропустила. Кстати, а ты в таких вещах разбираешься?

— Могу взглянуть, — ответил Дюран и склонился над ее плечом.

— Слушай, я просмотрела все, что пришло в голову: календарь, адресную книгу. Проверила электронную почту, слазила в бухгалтерскую программу, открывала все файлы, что смогла обнаружить, — ничего.

— А во временные файлы Интернета не заглядывала?

Эйдриен округлила глаза.

— Нет.

Дюран сел рядом.

— «Пуск», — подсказал он. — «Настройка». «Панель управления». — Эйдриен передвигала курсор, следуя инструкциям «штурмана». — А теперь щелкни по иконке Интернета и жди. Появится надпись «временные файлы Интернета», щелкни по кнопке «свойства»…

— «Показать файлы»?

Дюран кивнул. Эйдриен щелчком мышки открыла окно, где перечислялись десятки адресов в сети, разбитые на колонки «имя», «адрес», «время последнего подключения».

Они вдвоем просмотрели адреса, прокрутив страницу до самого конца. Помимо обычного набора «баннеров» и файлов формата графического обмена, там была масса сайтов. Однако большинство из них посещалось всего по два-три раза за все время:

Cookie:jacko@icrew.com

Cookie:jacko@washingtonpost.com

http://www.travelocity.com

http://www.mothernature.com

http://www.program.org

http://jcrew.com

http://victoriassectret.com

http://www.program.com

— А это что за адрес? — спросил Дюран, ткнув пальцем в примелькавшуюся строчку:

Cookie:jacko@program.org

Эйдриен покачала головой:

— Похоже, Никки туда каждый день заходила.

Джефф кивнул.

— А что значит «Джеко»? — спросил он.

— Ее пес. Никки, похоже, назвала компьютер в честь своей собаки.

Прокрутила страницу вниз:

Cookie:jacko@program.org

Cookie:jacko@ceoexpress.com

http://www.program.org

http://www.program.org

http://www.mothernature.com

http://www.jcrew.com

http://www.program.org

— Смотри-ка, везде эта «program». Никки туда почти каждый день наведывалась, — заметила Эйдриен. — А то и не по одному разу. Что, зайдем?

Дюран кивнул.

Она закрыла окна «панели управления», щелкнула на иконке интернет-провайдера и подождала, пока модем исполнит обычный ритуал дозвона. Наконец послышались шипение эфира, гудки и сигналы.

— Тебе пива захватить? — спросил Джеффри, вставая с кресла.

— Давай, не помешает, — ответила Эйдриен и передвинула курсор к окошку в верхней части экрана. Впечатала в строчку адреса «program.org» и дала команду ввода. Очень скоро вернулся Дюран с парой бутылок светлого пива, водрузил их на стол и уселся неподалеку, наблюдая за происходящим на экране.

— Долго грузит, — пробормотала Эйдриен, нетерпеливо постукивая ногой.

И в этот миг на экране появилось сообщение:

«Невозможно открыть страницу.

Описание:

Адрес неизвестен

www.program.org»

В строчке адреса:

«http://www.program.org 

сервер 1.1.7» 

Тяжело вздохнув, Эйдриен начала все заново. Набрала на клавиатуре адрес, убедившись, что он полностью совпадает с адресом во временных файлах. Нажала «поиск», и сайт снова принялся загружаться. Потягивая пиво, Эйдриен внимательно следила, как узкая синяя полоска ползет в нижней части экрана: «24% 25% 32%». Экран дрогнул, и выскочило то же самое сообщение:

«Невозможно открыть страницу.

Описание:

Адрес неизвестен».

Эйдриен тихо выругалась, глотнула пива и сказала, поднимаясь:

— Попробуй ты, я отлучусь ненадолго. — Встала с кресла, потянулась, зевнула и неторопливо вышла.

Вернувшись через некоторое время в столовую, она подсела к Дюрану и спросила:

— Ну что, я тире пропустила, или?…

Тот проворно щелкал по клавишам и не отвечал. Эйдриен задело это молчание, она устремила взгляд на экран — и ее словно к месту пригвоздило. Перед глазами мелькал каскад цветных изображений вперемежку с текстами, которые сменялись с невообразимой скоростью. Картинки вспыхивали и прокручивались так быстро, что не удавалось сфокусировать взгляд. Они двигались невероятно быстро — сплошное мельтешение, в котором все же угадывался свой ритм. Все это сильно напоминало концерт электронной музыки с выключенным звуком.

— Что это еще… В чем дело? — требовательно спросила Эйдриен, снова не получив ответа.

Вдруг экран дрогнул, картинка на миг замерла, и мельтешение прекратилось. На изумрудно-зеленом фоне почти пустого экрана мерцало сообщение:

«Привет, Джеффри».

Дюран набил что-то на клавиатуре и нажал кнопку «ответить».

«Где ты?»

Он опять напечатал короткое сообщение и послал его в ответ.

— Что это такое? — поинтересовалась Эйдриен. — Что ты делаешь?

«Спасибо, Джеффри».

— «Спасибо, Джеффри»? С кем ты разговаривал? — уже испуганно спросила девушка.

Ответа не последовало. Дюран молча перевел курсор к символу провайдера и дважды щелкнул мышкой, отключаясь от Интернета.

— Ты все-таки зашел на тот сайт?

Опять молчание. Джеффри механически захлопнул крышку и взял со стойки какой-то предмет, который Эйдриен заметила только теперь: прозрачный пластиковый лист с выбитыми на нем маленькими квадратиками.

— Что это у тебя? — поинтересовалась она и протянула за листом руку. Дюран внезапно вцепился в предмет с непоколебимым упорством малыша, не желающего делиться игрушкой. Молча, без тени улыбки он пытался вырвать лист из ее руки.

— Что это такое? Отдай! — Эйдриен тянула пластиковый квадратик на себя. Безуспешно. Несколько мгновений молчаливой борьбы, и соперник положил конец неравному состязанию. Дюран сомкнул пальцы свободной руки на запястье Эйдриен с такой силой, что та вскрикнула от боли.

— Ой! Больно, отпусти!

Девушка кричала впустую. Игнорируя ее жалобы, еще недавно общительный и доброжелательный собрат по несчастью все сильнее стискивал руку девушки, пока ее колени не подогнулись. Она опустилась на пол, а Дюран один за другим разжал ее пальцы и вытащил кусок пластика из дрожащего кулака Эйдриен. Бережно положил отвоеванный приз в книжечку для пользователей компьютера, аккуратно сровнял края, вложил в один из боковых карманов футляра и застегнул молнию. Поставил чемоданчик на пол и равнодушно посмотрел на Эйдриен. Та попятилась: на его лице блуждала пустая, отрешенная улыбка тыквы с Хэллоуина. Широкая и безжизненная, как пустыня.

«Господи, — подумала Эйдриен, — что с ним? Эта внезапная свирепость… А если бы ему понадобилось нечто большее, чем кусок пластика? А если…» Впервые ей стало страшно. Девушку словно под дых ударили — даже затошнило, и опять подогнулись колени «Он ведь только что был так добр и заботлив… — Вспомнилось, как Джефф обнял ее на пляже. — И вдруг такое. Какая я тупица: ведь он же психопат».

С ее губ слетел пронзительный крик, и, услышав его, Дюран обернулся, не дойдя до гостиной.

— Что случилось?

Его глаза по-прежнему казались пустыми, а двигался Джефф как-то странно — будто скользил по наезженной лыжне. И голос — какая жуть, — совершенно нормальный голос в сочетании с бездушной улыбкой и этим расфокусированным взглядом. Словно он что-то на горизонте пытается рассмотреть.

Эйдриен кивнула и, придерживаясь за край стола, выдавила из себя:

— Все нормально.

Дюран пожал плечами, направился в гостиную, сел на диван и включил телевизор.

«Звони Шоу. Быстро», — подумала Эйдриен, глотнула пива и стала шарить в сумочке, разыскивая клочок бумаги, на котором записала домашний и рабочий телефоны психиатра. Нашла смятую записку на дне сумки, расправила ее и набрала номер. Не сходя с места, девушка обернулась проверить, заметил ли Дюран, чем она занимается. Джефф безучастно сидел в гостиной, развалившись на диване, полностью поглощенный тусклым мерцанием экрана.

Шоу поднял трубку на четвертом гудке и едва успел поздороваться, как Эйдриен выпалила:

— Беда, док!

— Что стряслось?

— Дюран напугал меня, — проговорила она и во всех подробностях пересказала доктору недавнее происшествие, чувствуя себя при этом маленькой глупой девочкой, шарахающейся от собственной тени. Одно дело — пережить, а другое — рассказывать. В пересказе все выглядело не таким уж и страшным. Впрочем, Шоу верно оценил ситуацию.

— Вы прежде не замечали за ним ничего подобного? Он когда-нибудь внезапно отключался?

— Нет, — ответила Эйдриен.

— Чем он занят? Я вижу, вы разговариваете шепотом — значит, не хотите, чтобы он услышал. Мистер Дюран насторожен? Отдает себе отчет в происходящем?

— В какой-то мере. Он перед телевизором сидит. Не знаю, похоже, полностью в себя погрузился. А меня вообще будто нет — никак не реагирует.

Психиатр надолго задумался — по крайней мере для Эйдриен время тянулось невыносимо медленно, — и она не выдержала:

— Доктор, как вы думаете, что происходит?

— Пока не знаю, — ответил Шоу. — По вашему рассказу похоже, он в трансе. Вы говорите, Джефф сидел у компьютера, когда…

— Да-да, у компьютера.

— Что ж, полагаю, могло произойти что-то вроде увода…

— Увода?

— …вызванного мерцанием изображения.

— Я не понимаю, доктор.

— На человека можно воздействовать с помощью ритмично повторяющихся вспышек света — синхронизированным с электрическими импульсами мозга мерцанием. Это называется увод.

— Доктор, но ведь мы не на дискотеке!

— Хорошо. Вы сказали, Джефф сидел за компьютером?

— Да.

— В том-то все и дело… Большинство мониторов мерцает — они меняют картинку на очень большой скорости, «обновляя» видеосигнал. Возможно, наш друг и уловил это мерцание. — Шоу помедлил и спросил: — Кстати, а звук был или просто?…

— Да, я что-то слышала, — подтвердила Эйдриен. — Вроде электронной музыки, а может, просто шум — не знаю. Но что-то точно было.

Психиатр удрученно хмыкнул.

— Что?! — не утерпела Эйдриен.

— Все можно списать на обычную неполадку, но… Не исключено, что дело в сайте. Я имею в виду, это классический способ…

— О чем вы, док?

— Я говорю об использовании ритмичных световых пульсаций в сочетании с определенными звуковыми частотами.

— Для чего?

— Для введения объекта в состояние транса. Шаманы практиковали это на протяжении веков: бегали вокруг огромного пылающего костра и стучали в барабан. Страшно подумать, ведь если действительно существует такой сайт…

— Мистер Шоу…

— Дайте-ка я с ним поговорю, — предложил психиатр.

— Вы уверены?

— Да. Хуже не будет.

Эйдриен сделала глубокий вдох, повернулась и позвала Дюрана, стараясь изобразить по возможности непринужденный голос.

— Джефф, тебя тут к телефону доктор Шоу. Подойди на секундочку.

Ответа не последовало, и девушка направилась в гостиную, где перед телевизором сидел Дюран. Когда она вошла, Джефф приглушил звук и устремил на нее отсутствующий взгляд. Его лицо не выражало ни единой мысли. Как маска.

— Подойди к телефону, — повторила Эйдриен.

Дюран оставался у телефона долго. Минут двадцать, причем говорил в основном доктор Шоу. Джеффри сидел с закрытыми глазами и время от времени повторял, точно во сне: «Угу» или «Ага». Скудные реплики давались ему с трудом, временами он что-то неразборчиво мямлил и в конце концов положил трубку. Рот растянулся в широком зевке, и Джефф позвал к телефону Эйдриен:

— Тебя доктор Шоу. — И сонно добавил, зевнув во весь рот: — Я устал. Пожалуй, прилягу. — С этими словами он встал с дивана и отправился в спальню.

Эйдриен потрясенно смотрела ему в спину, и едва Дюран закрыл за собой дверь, как она отчаянно заговорила в трубку:

— Как вам это удалось?

— Я загипнотизировал его.

— По телефону?

— Да. Это совсем несложно — наш друг, как я и ожидал, уже находился в трансе.

— И что вы сделали?

— Внушил ему, как следует поступить, когда он проснется. Кстати, он ушел спать?

— Да.

— Утром Джефф будет в полном порядке: свежий как огурчик и вполне довольный жизнью.

— Не знаю, что бы я без вас делала, док.

— Ничего страшного. Только запомните, если вдруг — это очень маловероятно, но все-таки вы должны знать, — если вдруг снова возникнут какие-то проблемы, бегите из дома. Я вас не пугаю, но, поверьте, лучше не рисковать. Найдите способ связаться со мной, и я обо всем позабочусь.

Собеседники распрощались, и Эйдриен отправилась на кухню. Она выпила стакан воды, чтобы успокоиться, и вернулась в гостиную. Ее очень интересовал пластиковый трафарет, из-за которого вышла та кошмарная потасовка. Любопытная вещица лежала в руководстве по эксплуатации, и при ближайшем рассмотрении на ней стала заметна решетка. Что-то вроде таблицы, напоминающей миллиметровку, только разбитую не на квадраты, а, скорее, на прямоугольники. На глаз делений было около двух-трех сотен, и, судя по размеру, трафарет предназначался для ноутбука Никки. После недолгих экспериментов выяснилось, что он идеально подходит к экрану, на котором даже оказались отметки, совпадающие с крохотными отверстиями по углам листа. Эйдриен совместила контуры накладки с метками на мониторе и убедилась, что перед ней какая-то схема.

Не снимая трафарета, девушка включила компьютер, подключилась к провайдеру и направилась на злополучный сайт.

«Невозможно загрузить страницу.

Ошибка сервера

Адрес не найден».

Поверх этих слов, точно паутинка, располагались тончайшие линии трафарета и даже мешали, не давая никаких подсказок. Эйдриен вздохнула. Что ж, наверное, в ее отсутствие Дюран зашел на какую-то другую страницу — и тут же вспомнила, чему он ее сам недавно научил. Эйдриен нашла иконку временных файлов Интернета и повторила предыдущие операции, горя нетерпением выяснить, что за сайт посетил Дюран. По идее адрес должен был стоять в списке вторым, но первая и вторая строчка совпадали:

http://program.org

http://program.org

Опять этот загадочный сайт с ошибкой, где постоянно обреталась сестрица. Некоторое время Эйдриен смотрела на буквы, стараясь понять их значение. «А если Дюран стер адрес?…» — подумала она и тут же отбросила подобную мысль: он у нее на глазах вышел из Интернета и выключил компьютер. Уже потом они подрались из-за трафарета, и, значит, дело в другом…

Нужен компьютерщик, настоящий знаток. И Эйдриен знала такого.

Карл Добкин славился тем, что спал четыре часа в сутки. Поэтому если, конечно, удастся ему дозвониться, то он прояснит ситуацию. Уже поздно, так что вряд ли Добкин на работе. Хотя Карл — человек непредсказуемый… Эйдриен решила попытать счастья сначала в конторе «Слу-Холей». Набрала нужное имя в системе голосовой почты, и ее быстро соединили с добавочным номером Добкина. Карла на месте не оказалось, а оставлять сообщение смысла не было. Эйдриен положила трубку. Карл жил в Потомаке, фешенебельном пригороде Вашингтона, вместе с Каролин Стэнтон, партнером фирмы. Бетси однажды побывала у них на пикнике и после по-кошачьи вкрадчиво описывала подругам дом: «Огромный, эпохи Тюдоров, с большим заросшим парком». Узнать номер в справочной не составило труда, и скоро в трубке раздался первый гудок.

Очень не хотелось нарваться на Каролин — как пить дать не избежишь ядовитых замечаний о провале Эйдриен во время допроса свидетеля. Впрочем, судьба благоволила незадачливой специалистке:

— Алло, алло.

У Эйдриен гора с плеч упала.

— Карл! Привет, это Эйдриен Коуп.

— А, Скаут, давненько не слышал. Что стряслось? Ты в курсе, что тебя на работе недобрым словом поминают?

— Да уж, не сомневаюсь. — Долгая пауза, которую она и не попыталась заполнить.

После некоторого ожидания Добкин спросил:

— Чем могу помочь?

— Карл, я хочу воспользоваться твоими талантами.

Собеседник с ленцой засмеялся:

— Без проблем.

Эйдриен подробно рассказала о своих попытках проследить передвижения Никки в киберпространстве.

— Так вот, я нашла сайт, на который она, похоже, заходила чуть ли не каждый день. Только он не грузится. Вообще никак.

— Что значит — не грузится?

— Выдает сообщение об ошибке. «Адрес не найден».

Карл призадумался.

— Слушай, а кто-нибудь из вас пользовался «Юниксом»? Может, дело в несовместимости систем?

— Чепуха, я работаю на ее компьютере. У Никки свой счет на сервере, никакой экзотики.

— Давай поступим так: подключайся к Интернету, а мы с тобой будем в то же самое время разговаривать. Пойдет?

— Отпадает, — ответила девушка. — У меня общая линия.

— Ладно, тогда обожди минутку — в кабинет переберусь.

Чуть погодя Добкин снова взял трубку.

— Алло, слушаешь?

— Да.

— Ну что ж, давай поглядим, что тут у нас… — До Эйдриен донесся шорох клавиш — Карл печатал с невероятной скоростью. — Так, подключаюсь… Хорошо. Давай адрес.

Она произнесла по буквам:

— «Программ» слитно, точка, «орг».

— Не вешай трубку. Мы загружаемся.

— Он каждый раз загружается, и на этом — все.

— Ух ты! — воскликнул Добкин. — А ведь верно. Ты только погляди!

Он ненадолго замолчал.

— Карл? Алло-о?

— Самое интересное, что он действительно грузит твою страницу.

— То есть как?

— Это не сообщение об ошибке, — пояснил Добкин. — Это и есть сайт. Заходишь на него, и тебе предъявляют стартовую страницу.

Как минимум с минуту оба безмолвствовали, обдумывая ситуацию.

Наконец Карл спросил:

— Твоя сестра, случайно, не вляпалась ни во что… хм… подозрительное?

Эйдриен вспомнила про винтовку и солгала:

— Не знаю. А что?

— Скажем так, в Интернете есть закрытые, хорошо запрятанные сайты, на которые нельзя попасть, если не знаешь особого пароля или ключа.

— То есть как на запрещенных порносайтах?

— Нет, с теми все ясно — ты заведомо знаешь, куда направляешься. Я говорю о сайтах, которые выставляют этакую безобидную страничку…

— Наподобие?

— Вроде цитаты из Библии. Или сообщения об ошибке. Войти туда может только посвященный.

Да, было над чем призадуматься.

— Хорошо, а зачем кому-то мог понадобиться такой сайт? — спросила Эйдриен.

— Во-первых, ради хохмы. Хакеры морочат людям головы, откалывают приколы просто потому, что умеют. А может, за подобными вещами скрывается нечто незаконное.

— То есть?

— Не знаю. Детская порнография.

Собеседница запротестовала, и Карл поспешил ее успокоить:

— Слушай, я не знаю, в чем там дело — просто подкидываю идеи.

Помедлив секунду, Эйдриен рассказала ему про трафарет и со слабой надеждой поинтересовалась — означает ли это хоть что-нибудь?

— Ого! Конечно! Ты пробовала с ним поработать?

— Да, немножко. Ничего не вышло.

— Попробуй другой подход, — предложил Добкин и, чуть подумав, спросил: — Кстати, а хочешь, попробую достать информацию о владельцах сайта?

— Что?

— Данные о регистрации — где и на кого оформлен.

«Невероятно! И он еще спрашивает!» — подумала Эйдриен и с готовностью ответила:

— Конечно! Я на такое даже не рассчитывала!

— Ладно, в этом я смогу тебе помочь. На работе частенько приходится иметь дело со всякими леваками, так и норовящими влезть в базу данных. Так что я неплохо руку набил, пока их отлавливал. Обзавелся особой программкой — она умеет выстраивать высокоскоростной графический след от компьютера к компьютеру и засекает узлы передачи данных.

— Ох, Карл… Грузишь.

— Что-что? А, понял, забавно. Ладно, давай так. Ты еще не собиралась ложиться?

— Не знаю. Может, посижу еще часок. — В действительности Эйдриен совсем не хотелось спать.

— Диктуй свой номер, я перезвоню, как только что-нибудь нащупаю.

Они распрощались, Эйдриен сняла с экрана гибкий пластиковый лист и уже собиралась бережно убрать в футляр. Тут ее вдруг осенило, и девушка решила спрятать трафарет куда-нибудь подальше от своего ненормального друга. Свернула пластик в трубочку и унесла к себе в комнату. Неторопливо приготовила вещи на завтра и оставила их у входной двери. Теперь Эйдриен даже не задумывалась о том, как быть с работой. Решение пришло само: утром надо ехать в Вашингтон. Только не в контору — после всего, что случилось в «Комфорт-инн», она в офис ни ногой. К самому боссу. Если встать пораньше — часиков, скажем, в шесть, — будет шанс застать Слу дома. Раньше начала одиннадцатого босс на работе не появлялся, поэтому в девять-полдесятого он, скорее всего, еще окажется дома. Возможно, удастся поговорить с ним с глазу на глаз, объяснить ситуацию и не вылететь с работы.

Все лучше, чем бездействовать, сидя в Бетани-Бич, и ждать, как бы Дюран снова не выкинул очередной номер.

Собрав вещи, Эйдриен почистила на кухне раковину, протерла стойки, сгребла мусор и вынесла корзину к контейнеру. Тут зазвонил телефон, и она поспешила в комнату.

— Скаут? — Звонил Карл.

— Привет!

— Все, я разыскал твой сайт с ошибкой.

— Ого! Ты просто прелесть! Говори же, что там…

— Поверь, мне пришлось попотеть.

— Верю-верю. Рассказывай.

— По каким-то причинам сайт хорошо запрятали.

— Рассказывай.

— Он в Швейцарии. В некой клинике Прудхомма, — Карл продиктовал по буквам. — В городе Шпиц. Тебе это о чем-нибудь говорит?

— Пока нет. Хотя сестра там, в Европе, получила травму головы и некоторое время действительно провела в Швейцарии. Правда, не знаю точно где.

— Короче, я навел справки. Клиника действует с пятьдесят второго года. Специализируется на лечении больных с нарушениями пищеварения. Твоя сестра, случаем, не страдала отсутствием аппетита?

— Нет. Она некоторое время пролежала в коме, а когда пришла в себя, у нее признали амнезию.

Карл хмыкнул, не скрывая разочарования.

— Тогда, судя по всему, не то. — Тут в его голосе зазвучали мажорные нотки. — Погоди-ка, а проблем с наркотиками у нее не было? Дело в том, что клиника, помимо всего прочего, занимается реабилитацией наркозависимых пациентов — что называется, «лечение наркомании и алкоголизма».

— Ну… вряд ли у нее были с этим серьезные проблемы, хотя…

— Да? Тогда в яблочко!

Собеседница поблагодарила Карла за помощь и повесила трубку, намереваясь пойти спать. Иначе к шести просто не проснуться.

Прошлась по комнатам, заперла двери, убавила температуру обогревателя и выключила свет. Завела будильник и забралась в кровать. Там, под несколькими слоями одеял, Эйдриен стала размышлять о клинике Прудхомма. Не исключено, что конспирация на сайте связана с врачебной тайной. Может быть, после выписки Никки проходила какой-то курс реабилитации через Интернет, где велось нечто вроде диспансерного контроля или самоконтроля? «Вполне вероятно, — со вздохом подумала Эйдриен. — Только вот Никки никогда об этом не упоминала. А странности с Дюраном? Каким образом он связан с клиникой? Сайт явно интерактивен и ввел Джеффа в трансовое состояние. А вся эта цветовая свистопляска на мониторе?» Это не укладывалось в голове, с какой стороны ни посмотри.

Глава 28

Утром Эйдриен оставила спящему Джеффу записку, в которой объясняла, что встала рано и отправилась в Вашингтон забрать почту Никки — выписанные ею чеки и расшифровки вычетов с кредиток. Девушка пообещала вернуться к пяти, прикупив по дороге парочку стейков и пачку древесного угля для гриля. А потом, вспомнив, что у Дюрана нет при себе денег, оставила ему двадцатидолларовую бумажку и записку:

«Будь добр, купи бутылочку “Каберне”».

О чем она умолчала — зная, что Дюран такого хода явно не одобрит, — так это о своей поездке к Кертису Слу. Эйдриен еще толком не решила, что конкретно скажет боссу, но просто взять и исчезнуть — не дело. Необходимо хоть что-нибудь предпринять. С другой стороны, после того, что произошло в «Комфорт-инн», в офис отправляться нельзя. И кроме того, в конторе босса все равно не застать — воскресенье. Поэтому не оставалось ничего другого, как заявиться к нему домой. Попытка не пытка.

В зеркале заднего вида отражалось ослепительно яркое небо. Эйдриен ехала среди равнин фермерской Делмарвы и думала о том, что скажет Кертису. Сидя за рулем, она репетировала свою речь — лепетала что-то, обращаясь к ветровому стеклу. Так, ради смеха.

«Самое удивительное, мистер Слу, произошло со мной минувшей ночью. Представьте — проснулась я на кушетке в одной богадельне, где ухаживаю за немощными и престарелыми…»

Нет. Слу не волнуют ни немощные, ни престарелые. Зато он восторгается сотрудниками, которые жертвуют католической церкви. Тогда как насчет: «Мне явилась Святая Дева Мария, и я должна на некоторое время отпроситься с работы, дабы передать верующим ее Божественное послание»?

Нет. Тоже не годится.

Подобные шуточки помогали скоротать время и способствовали поднятию боевого духа, но если серьезно, то от предстоящей встречи зависело очень многое. И чтобы Эйдриен ни сказала боссу, это должно прозвучать удачно.

«Мне нужен юрист, — размышляла она. — И не просто какой-нибудь, а юрист высшей пробы. Настоящий адвокат». Но эта роскошь была ей не по карману. Поэтому Эйдриен оказывалась в одной из тех неудобных ситуаций, когда приходится полагаться только на правду.

В конце концов, в происходящем нет ее вины. Напротив, появившись на прошлой неделе на работе, она рисковала жизнью и чуть не поплатилась за беспечность. А кроме того, до смерти сестры Эйдриен не слишком-то злоупотребляла отдыхом. Даже напротив. Почти год она работала по шестьдесят часов в неделю без отпусков и больничных, трудилась и в будни, и в праздники. «Согласна — сорвала допрос важного свидетеля. Правда, смею напомнить, допросы разрешается переносить и откладывать. Самое большее — я причинила людям неудобство, за что прошу извинения, хотя и случилось это вопреки моему желанию».

Эйдриен разговаривала сама с собой час напролет, потом еще час и наконец, когда часовая стрелка перевалила за десять, а поля за окнами сменились пригородом, выехала на окружную дорогу. К этому времени она знала свой рассказ почти наизусть.

Дом Кертиса Слу — каменная громада на миллион долларов — уютно пристроился в Спринг-Вэлли — райской рощице в самом сердце города по соседству с Рок-Крик-парк. Эйдриен уже доводилось здесь бывать — правда, лишь однажды, когда ей поручили завезти боссу забытый в кабинете дипломат. Номера дома девушка не запомнила, но это ее не особенно тревожило. В самом дорогом районе Вашингтона дома можно пересчитать по пальцам, а кто видел особняк Слу, запоминал его навсегда.

Как сказал однажды Йири Ковак, один из служащих филиала фирмы в Лос-Анджелесе, который каждый месяц приезжал в Вашингтон на совещания, дом Слу выглядит точной копией виллы маршала Тито на озере Блед. Защищенное живой самшитовой изгородью трехэтажное здание с оштукатуренными стенами и мансардными окнами стояло на небольшом возвышении. К дому, огибая небольшой фонтан в центре газона, вела округлая подъездная дорожка.

Эйдриен припарковалась за автомобилем Слу — «семисотым» «БМВ», вышла из машины и направилась к парадному входу, чувствуя себя как в детстве на самой высокой точке американских горок.

«Ой-ой-ой, — подумала девушка, легонько постучав в солидную деревянную дверь. — Наверное, зря я сюда приехала…»

— Эйдриен! — Слу появился в дверях. На нем были коричневые брюки из рубчатого вельвета и оливкового цвета свитер. На лице — выражение крайнего изумления. — Как ты сюда попала? Заходи. Какая стужа!

Он придержал дверь, впустил посетительницу и проводил ее по коридору в гостиную, где у выложенного известняком камина во весь пол расстилался настоящий китайский ковер и друг напротив друга стояли два кресла с подголовниками.

— Что стряслось? Подожди секундочку, попрошу Амориту подать кофе…

Пока босс бегал отдавать распоряжения, Эйдриен пыталась отвлечься от тяжких мыслей, несколько нервозно рассматривая коллекцию русских икон. Вскоре в комнату вошла прелестная латиноамериканка с серебряным подносом в руках и кофейным сервизом. Гостья налила себе чашечку обжигающего черного кофе и сделала небольшой глоточек. Наконец вернулся Слу — он на ходу застегивал на запястье ремешок часов.

— Ну, выкладывай, что случилось, — проговорил он в неудачной попытке казаться своим парнем.

— Видите ли, всего в двух словах не объяснишь, — начала Эйдриен, — но, боюсь, мне придется взять отпуск.

Слу небрежно рухнул в кресло и нахмурился:

— Отпуск… А разве нельзя обсудить этот вопрос на работе?

— Нет, — ответила Эйдриен. — В том-то все и дело.

Лицо Слу исказила изумленно-недоверчивая гримаса.

— Что?!

— Я не могу прийти в офис. Я вам сейчас все объясню…

Она самым лаконичным образом поведала, что с ней произошло. Уложив повествование о своем детстве в тридцать секунд, Эйдриен перешла непосредственно к болезни сестры в Европе. Босс слушал, сосредоточенно сдвинув брови и попивая кофе. Он поморщился, когда собеседница пересказывала, как обнаружила тело сестры. Но в целом история его явно захватила. Впрочем, опасаясь, как бы начальник не решил, будто ей нужно «переболеть» смертью сестры, девушка перешла к рассказу о знакомстве Никки с Дюраном, о найме Бониллы и его последующей гибели, о скептицизме полиции… Эйдриен сообщила еще массу всего, включая инцидент в «Комфорт-инн» и предстоящую операцию психотерапевта-беглеца. Закончив повествование, она опустила чашку на блюдце и сказала:

— Теперь вы понимаете, почему мне придется на некоторое время оставить работу. Я понимаю, как все это мелодраматично звучит, но кто-то хочет со мной разделаться.

Слу откинулся в кресле, в задумчивости кивнув. Наконец поставил на поднос чашку с блюдцем, подался вперед и сказал:

— Насколько я понял, ты свила гнездышко с этим парнем?

У Эйдриен отвисла челюсть.

— Ты ведь именно об этом говорила? — уточнил босс.

— Нет, — запротестовала девушка, — все совсем не так. Дело в том, что…

Кертис Слу хмыкнул.

— Видимо, я должен кое-что тебе объяснить. Думаю, в этом городе не найдется фирмы, которая заботилась бы о своих сотрудниках больше, чем «Слу-Холей». Мы принимаем участие в бедах и горестях своих подчиненных. И если кто-то из персонала тяжело переживает смерть близкого человека, мы не остаемся равнодушными: пожалуйста, любые поблажки в пределах разумного. Но такое… Такое уже выходит за рамки простой поблажки. Полиция? «Комфорт-инн»? Господи, юная особа, что от вас ожидать дальше? Автостоянку для грузовиков? — Слу сокрушенно покачал головой и поднялся с кресла.

— Но, — начала Эйдриен, — вы не поняли…

— Боюсь, я все прекрасно понял, — удрученно проговорил Слу. — Если отбросить в сторону подробности, вы склонны попадать в неприятности. — Он погрозил пальцем, усиливая сказанное. — Для адвоката — недопустимое качество, — подчеркнул Кертис и, хлопнув в ладоши, дал понять, что разговор окончен.

И не только разговор, почувствовала Эйдриен. Теперь она боялась одного: расплакаться. Едва сдерживая слезы, девушка прошла за боссом к парадному входу, тот открыл дверь и обернулся к подчиненной:

— Похоже, отпуск — как раз то, что вам нужно. Отдохните некоторое время, приведите в порядок свои дела. Возьмите себя в руки. А после поглядим, что можно сделать.

Эйдриен кивнула и, прикусив нижнюю губу, подавила прилив откровенности порцией боли.

— Спасибо, — сказала она, одарив Слу сияющей улыбкой.

— Попрошу Бетси заняться асфальтовым резюме. Она, конечно, не лучшая фигура на доске, но… По крайней мере она на месте. Прямо сейчас обо всем и позабочусь.

Эйдриен удалось удерживать на лице невозмутимую улыбку до конца подъездной дорожки, и лишь у самой машины девушка разразились слезами. Ведь она так усердно работала, так долго! И что получила взамен? От падения в бездну отчаяния Эйдриен удерживало совсем немногое.

Проехав вдоль Рок-Крик-парк, Эйдриен повернула и направилась в Джорджтаун. Припарковавшись возле закусочной «Дин и Делукас», купила горячее эспрессо с кипяченым молоком и выпила его за одним из столиков на продолговатой застекленной террасе, примыкавшей к магазину. Нечего и говорить, что она чувствовала после встречи со Слу, — понятно, что в следующем году ей в фирме уже не работать. И все же теперь Эйдриен ощущала себя гораздо легче: дело сделано и не придется больше ломать голову над асфальтом. Долой грязную работу на Кертиса Слу! Так что если подумать, то все сложилось даже к лучшему. «Свет на нем клином не сошелся».

После кофе заметно полегчало. Девушка зашла в магазин, взяла упаковку древесного угля и две полоски филе, заботливо упакованных в лед мясником. Закинула покупки в багажник и направилась к дому сестры — благо до него оставалось пройти пару кварталов.

В фойе стоял Рамон — портье заложил руки за спину и размеренно покачивался на каблуках. Он увидел посетительницу, и его лицо озарилось широкой улыбкой. Придерживая перед Эйдриен дверь, Рамон радостно воскликнул:

— Здравствуй! Какая встреча! Ты за почтой?

Эйдриен зябко поежилась, потопала ногами, чтобы согреться, и сказала:

— Да, и еще приберусь чуть-чуть. Как дела у Джека?

— Лучше не бывает! Угадай, какие у меня новости. Я «поймал удачу», как Никки говорила.

— Да ты что?

— Ага. Мы с ней как раз обсуждали это перед самой ее… До того, как все случилось. Я получил роль.

— Какую?

— В фильме Скорцезе. Я — дворецкий номер два, Рамон Кастро де Вега. Каково?

— Ого!

— И еще я подумываю организовать любительский театр. Что скажешь?

— Почему бы и нет?

— Ладно, как будет, так будет… Почта Нико лежит на столике в кухне. Я там ее оставил. Ключ нужен?

— Нет, — ответила Эйдриен, — у меня свой.

Рамон проводил девушку к лифту, нажал кнопку вызова и щеголевато коснулся полей шляпы:

— Передам Джеко, что ты о нем спрашивала.

— Обязательно.

Скоро она оказалась наверху и направлялась к квартире сестры, упрекая себя, что до сих пор не захоронила прах.

Войдя в квартиру, Эйдриен ощутила сильный и совершенно неожиданный прилив грусти. Может, причиной тому стали недавно пережитые потрясения, а может, сама квартира вызывала такое состояние: засохшие цветы, спертый воздух. Тоска, как ее ни объясняй, окончательно вывела девушку из равновесия. Слезы брызнули из глаз во второй раз за утро, она вышла на балкон и стояла там, на морозном воздухе, оплакивая Никки и глядя на другой берег реки.

Вскоре стало холодно и пришлось вернуться в комнату, где Эйдриен тут же принялась за дело. Все здесь подавляло — казалось, неопрятность в квартире покойной говорит о неуважении к ней. А поскольку Эйдриен все равно собиралась навести здесь порядок, то теперь самое время отвлечься от мрачных мыслей уборкой. Открыла холодильник и ужаснулась — разило скисшим молоком и остатками рыбного китайского блюда, продающегося навынос. На полке валялась сморщенная апельсиновая кожура, на баночках с йогуртом зеленела плесень. Девушка смахнула продукты в пакет для мусора и вынесла в коридор. Затем прошлась по комнатам с бутылочкой спрея для мебели и рулоном бумажных полотенец, вытирая пыль со столов и стоек. Стиснув зубы, заставила себя войти в ванную. После полицейских здесь царил настоящий бардак. Повсюду чернел порошок для снятия отпечатков пальцев — как объяснил инспектор, место гибели считается местом убийства, пока не доказано обратное. Засохшие цветы вяло свисали из ящиков на балконе, но у Эйдриен уже не осталось сил оттащить их в подсобку для мусора. Поэтому в качестве компромисса она поставила погибшие растения в угол, где они хотя бы не бросались в глаза.

Оставалось разобраться с винтовкой. Эйдриен много думала о ней. Если сестра сама приобрела оружие, тогда возникает вопрос: где и когда? Может, удастся проследить источник покупки. На винтовке наверняка отпечатан серийный номер или что-нибудь наподобие штампа производителя. Так девушка размышляла, направляясь к гардеробу в противоположной части комнаты. Открыла дверь, потянулась за футляром цвета сочной зелени — и не увидела его.

Сначала Эйдриен заподозрила, что попросту забыла, куда убрала винтовку. Она приподняла покрывало на постели сестры и заглянула под кровать: пушистый комок пыли и пара книг в мягкой обложке. Тогда Эйдриен встала и направилась в коридор. Обшарила чуланчик, перешла в гостиную и проверила под диваном. Обыскала все — футляр исчез. Большой зеленый кейс, такой не пропустишь… Однако вот потерялся.

Или — что гораздо ближе к истине — украден. Мысль о том, что придется взять в руки оружие, казалась Эйдриен отталкивающей, но теперь, когда она поняла, что кто-то наведался в квартиру и забрал винтовку… По спине побежали мурашки. Эта история напоминала случившееся в квартире Дюрана — исчезновение тел Бониллы и налетчика. Все стало ненадежным и иллюзорным. Будто ее жизнь превратилась в пустой лист для неведомого художника, рисующего на нем черновые наброски, незаметно, но беспрестанно внося понятные ему одному изменения.

Рамон напомнил о почте, которую Эйдриен все-таки забыла наверху, а потом, когда та спустилась снова, махнул ей на прощание рукой. По пути к машине посетила шальная мысль заскочить домой — хотя бы забрать прах Никки. Но задумка выглядела чересчур опрометчивой, и девушка разумно от нее отказалась — слишком опасно.

В Бетани она очутилась уже в начале седьмого, застав Дюрана в приподнятом расположении духа. Эйдриен рассказала ему об уборке в квартире Никки, поведала об исчезновении винтовки и умолчала о неприятной встрече с боссом. А после, когда Дюран по ее просьбе сбегал в супермаркет и купил фасованные салаты и соусы, они пожарили на свежем воздухе филе на гриле и открыли бутылку «Каберне», купленную еще днем.

Дюран находился в превосходном настроении и с нетерпением ожидал операции, которая обещала многое прояснить. И еще неожиданно для себя Джефф кое-что понял: раньше, покидая квартиру, он неминуемо испытывал дискомфорт, о чем и поведал Эйдриен. Рассказал все: и о приступах паники, и о периодически мучавшей его агорафобии.

— А теперь все прошло, представляешь? — сообщил он. — Уже несколько дней никаких симптомов — с тех самых пор, как мы остановились в «Комфорт-инн».

— И как ты это объясняешь?

Дюран покачал головой:

— Не знаю, но ведь и ты видела, чем была набита соседняя квартира.

Девушка согласно кивнула.

— А что, если, — сказал Джефф, — вся та техника некоторым образом, ну, что ли, воздействовала на меня?

Эйдриен озадаченно взглянула на него:

— О чем ты?

Джефф пожал плечами:

— Не знаю, это просто ощущение. Только сейчас я чувствую себя совсем по-другому — гораздо лучше. Кажется, я стал себя лучше понимать. Будто становлюсь самим собой.

Собеседница задумчиво кивнула и не удержалась от вопроса:

— И кем же?

Дюран улыбнулся:

— Это не важно.

Она пыталась уснуть, когда услышала тот звук — что удивительно само по себе. Ведь обычно шорох прибоя подавлял все посторонние шумы. Однако в этот раз море оставалось спокойным, а Эйдриен ворочалась в кровати, не находя сна от беспокойных мыслей.

Звук, от которого она окончательно проснулась — едва уловимый металлический скрежет, — поднимался прямо от дощатого пола и по какой-то причине встревожил ее. «Кто-то под кроватью, — испугалась Эйдриен. — Да нет, бред какой-то». На всякий случай она затаилась в темноте, изо всех сил прислушиваясь. И вдруг поняла, что источник звука располагается дальше. «Кто-то в подвале».

Казалось, время остановилось. Прошла минута или две — ничего не было слышно. Эйдриен уже заподозрила, что ей почудилось, как внезапно с ужасом осознала — кто-то стоит за дверью ее спальни. Чувство это не поддавалось объяснению: она не слышала ничего подозрительного, но факт оставался фактом.

А потом дверь стала открываться. Девушка лежала, не поднимая век, и чувствовала, что пришелец наблюдает за ней. Дюран? Больше некому. И все-таки не похоже на него. Они только что поужинали, и хотя Джефф — человек не без странностей, такое поведение совсем не в его характере.

Кто— то другой. Но кто?

Минуты вяло тянулись. Потом вновь что-то послышалось — но не из-за двери, а из подвала. Галлюцинации? Не исключено — а может, и нет. Как бы там ни было, а лежать неподвижно в полной тишине дальше казалось невозможно. Хотя Эйдриен чувствовала, что в этом и заключается ее единственное спасение — пусть думают, будто она спит без задних ног.

Прошло некоторое время, и девушка решилась приоткрыть глаза. Веки подрагивали, как в полусне, но и этого оказалось достаточно, чтобы заметить луч у дверного косяка. Затем дверь прикрылась с еле слышным щелчком, и свет погас.

На этом все закончилось. Послышался отдаленный гул пролегающей в шести кварталах от дома дороги, и Эйдриен обратилась в слух, стараясь уловить звук шагов, скрип в подвале или хлопок от закрывающейся входной двери. Однако ничего подозрительного не заметила — только тихий фоновый шум моря и далекой дороги. С таким же успехом девушка могла бы находиться в наглухо запечатанном склепе.

Она неподвижно лежала, наблюдая за стрелкой, бегущей вдоль делений на светящемся циферблате прикроватных часов. Наконец, когда миновало шесть минут, Эйдриен уловила тихий хруст гравия на улице. Вскочив с постели, она подбежала к окну, отогнула пальцем эластичную полоску жалюзи и стала всматриваться в темноту. Звуки доносились из дальней части квартала: шаги по усыпанной гравием дорожке, мягкий хлопок закрывающейся двери автомобиля. Взревел двигатель. Во мраке ночи, который рассеивал лишь тусклый свет дремлющей луны, блеснул металл. Машина призраком скользнула за угол и исчезла.

— Что стряслось?

Она обернулась, точно воришка на турецком базаре, и вздрогнула при виде застывшего в дверях ее спальни Дюрана. Он, казалось, еще не до конца проснулся, хотя и успел что-то на себя накинуть.

— Кто-то сюда наведывался, — сообщила Эйдриен.

— В дом?

— В подвал, — уточнила она. — А потом и в дом. Подозреваю, искали компьютер.

Джеффри кивнул.

— Ну и?…

— Что?

— Забрали?

«Что— то с ним не так…»

— Не знаю. Пойду проверю.

Дюран глуповато ухмыльнулся и ушел в гостиную. «Господи, — поняла вдруг Эйдриен, — да я в одном нижнем белье». Она тут же вскочила, натянула джинсы и свитер. Тут Дюран окликнул ее: «Компьютер на месте».

В комнате все осталось по-прежнему: ничего не передвинуто и не тронуто, насколько можно судить. Девушка подошла к окну и выглянула: «додж» тоже на месте.

— Наверное, показалось, — предположила Эйдриен.

— Не думаю, — возразил Джеффри. — Я тоже что-то слышал.

— Мне показалось, что скрипнуло в подвале, но теперь я сомневаюсь.

Они вновь осмотрели все комнаты: на первый взгляд ничего не изменилось. Дюран надел ботинки, прихватил пальто, и они вместе вышли из дома. За углом, у задней стены, находился вход в подвал.

— Давай, что ли, поглядим, раз пришли, — предложил Джефф, приподнимая дверцу.

— От этого звука я и проснулась, — прошептала его спутница, когда дверь издала отчетливый скрип. Дюран глубокомысленно хмыкнул и направился вниз по ступеням.

Эйдриен последовала за ним, оказавшись в полной темноте. Уже спустившийся Дюран двинулся вперед и, поводя вокруг себя руками, пытался нащупать свисавший с потолка шнур выключателя. Вот он. Джефф потянул за шнур, и загорелся свет.

Земляной пол подвала наклонно уходил под крыльцо, в темную жутковатую нишу, где человек прошел бы лишь на корточках. К стене были прислонены сложенные пополам шезлонги с сетчатыми сиденьями на алюминиевых каркасах. С противоположной стороны висели мотки веревок, кое-какой садовый инструмент и целая коллекция заплесневевших от сырости спасательных жилетов и надувных игрушек.

— Ничего подозрительного, — проговорила Эйдриен.

— Да, вроде.

Они прошли мимо печи, затем миновали водонагреватель. Клочья паутины цеплялись за волосы, а потолок располагался так низко, что Дюран шел пригнувшись. Внезапно он остановился и, склонив набок голову, стал пристально вглядываться в темноту узкой ниши под крыльцом. Потом Джефф протянул руку и резко схватил свою спутницу за запястье.

— Что там?

— Ты чувствуешь? Газом пахнет.

— У меня нос заложен, — ответила Эйдриен. — Пыли надышалась у Никки.

— Похоже на газ, — хмыкнул Дюран и добавил: — Ну, точно газ.

— Надо позвонить в агентство по недвижимости, — предложила девушка и повернулась к дверям, собираясь уходить. — С газом шутки плохи — пусть починят.

Она раздраженно дернула за шнур выключателя и начала подниматься по ступеням.

— Эй! — окликнул спутницу Дюран. — Меня подожди! Я тут ни черта не вижу.

Эйдриен извинилась, сконфуженно хихикнув.

— Я думала, ты прямо за мной идешь. — Обернувшись, она пошарила рукой в воздухе, пытаясь нащупать шнур. Вечно так — когда надо, ничего не найдешь. Но тут же выключатель попался в руку, и Эйдриен вновь потянула за него.

Дюран стоял и размышлял о чем-то, задумчиво прищурившись, будто собирался чихнуть.

— Обожди-ка, — сказал он тихо. — Выключи снова.

— Что?

— Выключи!

Эйдриен послушалась, хотя на этот раз намеренно не выпустила шнур из руки.

— Странно. — Его голос прозвучал в темноте неожиданно громко. — Там что-то такое светится. Вон, гляди, под крыльцом. Включи-ка снова.

Девушка исполнила просьбу и направилась в угол, где скорчился Дюран. Он стоял, опершись о цементную стенку, и что-то разглядывал. Эйдриен перевела взгляд туда же, куда пристально всматривался Джеффри.

И тут она увидела свечу. Ее огонек трепетал в темноте.

Оба лишились дара речи. Они замерли на месте, разглядывая пламя свечи, которое, казалось, меняло форму и разгоралось все ярче. Оно удлинилось, превратившись в продолговатый синий столбик с ярко светящимся оранжевым фитилем внутри, а потом исчезло, оставив после себя лишь тлеющий фитиль. В этот миг Дюран крепко схватил Эйдриен за руку и, резко распрямившись, потащил ее к выходу. Он с такой яростью вцепился в ее запястье, что ей стало страшно. В памяти всплыли события прошлой ночи, когда Джефф остервенело пытался вырвать из руки пластиковый трафарет. Только теперь безумец волок девушку к двери с еще большим напором.

— Эй! — воскликнула Эйдриен. — Ты что?!

Она скребла ногами о пол, обдирая кожу о цементные ступени и не находя опоры, лодыжки и голени больно ударялись о лестницу. Скоро они оказались на улице, и Дюран потащил спутницу по аллее в сторону океана.

И тут за спиной раздался грохот. Раскатистый рев взорвался сотрясающим землю «Туммм!», от которого у Эйдриен заложило уши. Сзади пузырем огненной пены вздулся воздух, жарко обжигая спину. Теперь девушка бежала по своей воле, и лишь на пляже они решились наконец остановиться. Взгляду предстало шокирующее зрелище: столб огня с ревом вырывался из крыши дома, в котором они находились лишь несколько минут назад.

— Как ты догадался? — спросила Эйдриен, пытаясь отдышаться.

— Ты заметила, свеча стала разгораться прямо на глазах?

Девушка кивнула.

— Пропан тяжелее воздуха, поэтому он стелется понизу и постепенно накапливается. Свеча стояла на возвышении, и к тому времени, когда газ добрался до огня, его собралось уже очень много. А потом пламя погасло, помнишь? Потому что не осталось кислорода, все заполнил газ. Так что нам крупно повезло.

Дюран снова взглянул на дом. Появились новые звуки: с пронзительным хрустом лопнули стекла; словно в печи, заскрежетал металл, разваливаясь на части. Очередной взрыв периодически возвещал о том, что пожар открыл новую территорию и нашел еще пищу. Скоро оглушительно завопила сирена, призывая добровольцев на борьбу с огнем.

Эйдриен пробила дрожь — то ли нервная, то ли от холода, — она не смогла разобрать. «Нас кто-то пытался убить. Обоих, — думала она. — Открыли газ и погасили конфорку. — Столб искр фонтаном взметнулся вверх. — Зажгли свечу, как на поминальной службе. Вот что я слышала, — думала она, — возню в подвале. А потом этот человек заглянул в комнату, чтобы убедиться — на месте ли я».

— Нас пытались убить, — мрачно проговорила Эйдриен. На ее лицо падал отсвет пожара.

Дюран кивнул.

Он обнял ее, и они вместе неторопливо направились к дому. Теперь весь городок огласился ревом приближающихся сирен. Неожиданно Джефф замер на месте, лихорадочно ощупывая карманы. И тут же облегченно вздохнул.

— Ключи от машины, — пояснил он.

Становилось все жарче. В просветах между домами пронеслась первая пожарная машина. Сирена вопила, а на крыше мигал цветной маячок. По небу закружился круговорот цветных огоньков: желтый, красный, желтый, красный. На дороге стоял какой-то человек в парке, из-под которой торчали пижамные брюки. Рядом с ним дрожала женщина в махровом халате и пушистых шлепанцах на босу ногу. Точно завороженные, супруги смотрели на пожар.

— Пылает, как факел, — глухо проговорил мужчина, и тут же с глухим треском обвалилась часть крыши. В небо взвились снопы искр и огня.

Наконец беглецы оказались у машины, Дюран открыл ключом дверь и нажал кнопку. Щелкнули замки. Его спутница была не в силах оторвать взгляд от пожарища. Языки пламени лизали почерневшие ребра дома, а температура по обе стороны улицы разнилась кардинально: 130° по Фаренгейту на одной, 35° — на другой.

Джефф вышел из автомобиля и обогнул его, направляясь к пассажирской дверце. Под ногами хрустел гравий, и становилось все жарче. Дюран потянулся к замку, но тут же, чертыхаясь, отдернул руку.

— Залезай с моей стороны. Тут к двери не прикоснуться.

Они тронулись с места. Эйдриен развернулась к спутнику и сказала:

— Думаю, полицейский участок находится где-то в районе водонапорной башни.

— Мы туда не поедем, — ответил Дюран.

Она взглянула на него, как на сумасшедшего, и настойчиво проговорила:

— Необходимо сообщить в полицию. Нельзя убегать вечно.

— Нам лучше там не появляться, — ответил Джефф, выезжая на ведущее из города шоссе.

— Почему?

— Потому что выгоднее считаться мертвыми.

Эйдриен отвернулась и стала разглядывать его отражение на оконном стекле.

— Как это? — спросила она.

— Пусть они думают, что покончили с нами — так дольше протянем.

Глава 29

— Не получится.

— Что именно?

— Делать вид, будто мы погибли.

Дюран поправил зеркало заднего вида, в котором отражалось тусклое предрассветное небо.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что машина исчезла, а значит, мы уехали из дома. К тому же газеты сообщат, что обошлось без жертв.

Собеседник пожал плечами:

— Все равно мы выигрываем по меньшей мере день.

Пролетела еще пара миль, и Эйдриен снова повернулась к Дюрану.

— Тогда поехали в Вашингтон, — сказала она.

— Зачем?

— Потому что у нас есть время, и я хочу наведаться в свою квартиру. Нужно кое-что забрать.

Джефф смерил ее недоверчивым взглядом, на что девушка ответила:

— Ты же сам сказал, что в нашем распоряжении день.

— Да, только я ведь могу и ошибаться. Я даже не понял, как нас нашли.

— Зато я поняла, — с ухмылкой проговорила Эйдриен.

Дюран взглянул на спутницу с подозрением:

— Да? Интересно. И как же?

— Ты им сказал.

— Во-первых, кому «им»?

— Ты был в Интернете на какой-то интерактивной странице и написал, где мы находимся.

Джефф мельком взглянул на собеседницу, желая удостовериться, что та не шутит, но Эйдриен выглядела вполне серьезной:

— Кроме шуток.

— То есть как это? — спросил Джефф, все еще не до конца ей веря.

— Ты меня до смерти напугал позапрошлой ночью. С тобой такое творилось…

— Со мной?

— С тобой, с кем же еще. Ты вошел на какой-то сбрендивший сайт. Там все мелькало: вспышки какие-то, меняющиеся картинки. А потом появилось какое-то сообщение, и внизу мигал курсор — вроде как ждали ответа.

— Что?!

— Именно так.

— И что же мне сказали?

Эйдриен замялась.

— Не знаю, что-то вроде «доброе утро».

— И все?

Она покачала головой:

— Нет. К тебе обратились: «Привет, Джеффри». А затем спросили, где ты. И ты что-то набрал на клавиатуре.

— Что именно?

— Не знаю — на экран не выводилось. Тебя спрашивали, ты отвечал. Ты мог дать им почтовый индекс или рассказать, как сюда доехать.

— Да иди ты!

— Я серьезно, — настаивала она.

— Почему ты меня не остановила?

— Я пробовала. Знаешь, это походило на… Не знаю. Вроде как ты впал в транс. Совсем не реагировал. Мне пришлось позвонить доктору Шоу.

— Шоу?!

— Мне было страшно. А потом доктор загипнотизировал тебя по телефону, — сказала девушка. — Ты совсем ничего не помнишь?

Дюран покачал головой и подумал: «Нет, ничего этого не было. Я не мог о таком забыть. Ведь с краткосрочной памятью у меня все в порядке, Шоу сам сказал. Значит, Эйдриен лжет… Или я что-то вроде Джекилла и Хайда. Господи!…» На приборной панели запищало, и Джефф взглянул на индикатор топливного бака.

— Придется остановиться, — невесело сообщил он.

Неподалеку от Бриджвилла нашлась заправка, но там упорно не хотели принимать «Мастеркард» Дюрана. Ему не оставалось ничего другого, как обратиться за помощью к своей спутнице. Внезапно Эйдриен побледнела:

— Господи, моя сумочка осталась в доме! У меня с собой ни цента.

Дюран набрал «800» — справочный номер на оборотной стороне кредитки, затем номер счета и выбрал функцию голосовой почты, которая информировала о «сумме доступного кредита». Однако автоответчик сообщил, что счет «заморожен», и посоветовал клиенту не вешать трубку, а дождаться ответа представителя сервисной службы. Дюран дождался оператора, и ему сообщили, что карточка числится украденной.

— Новая карта будет готова через два или три дня. Она уже в производстве.

Дюран не мог поверить своим ушам.

— Послушайте, карточка у меня с собой. Я держу ее в руке. Я не заявлял ни о какой краже.

— Кто-то заявил.

— Спросите девичью фамилию моей матери.

— Это не играет особой…

— У вас ведь есть контрольные вопросы. Воспользуйтесь ими!

— Мне жаль, мистер Дюран, но согласно порядку вместо украденной карточки мы обязаны выписать новую.

— Послушайте, я оказался в дурацком положении. — Он полез в бумажник. — У меня с собой два доллара. Я за городом и не могу даже заправиться. Можно ли каким-то образом…

— Нет.

— Что?

— Простите, мы ничем не можем вам помочь. Вам придется дождаться, когда изготовят новую карту.

Дюран вернулся в машину, залил бензина на два доллара двадцать восемь центов и рассказал обо всем Эйдриен.

— В банке сидят какие-то идиоты! — возмутился он.

Девушка покачала головой:

— Нет, зря ты так. Они сделали все по закону. Так полагается поступать в случае утраты пластиковой карты.

— Ага, только…

— А мне очень любопытно, кто это сделал.

В устах Эйдриен фраза прозвучала так, словно собеседница подозревала в содеянном самого Дюрана. И не исключено, что она была права.

Беглецы доехали до кольцевой дороги, когда снова раздался электрический писк и загорелся индикатор топливного бака. Эйдриен направила Дюрана по какому-то путаному маршруту мимо Капитолия по Шестнадцатой улице, и они не дотянули мили до ее квартиры. Машина задергалась, и двигатель заглох. С помощью парочки латиноамериканцев, поджидавших на остановке автобус, удалось дотолкать «додж» до зоны высадки пассажиров на окраине парка Меридиан-Хилл.

— Что с твоей машиной, приятель? Тебе мало врезаться, так ты еще и по костру покатался?

Вмятина на багажнике, которую «додж» заработал, протаранив «меркурий-кугуар» на парковке у «Комфорт-инн», уже вызывала достаточно неудовольствия у Эйдриен. Она слышала, что если разбить арендованный автомобиль, потом хлопот не оберешься с бумажной волокитой. А потому хотя лгать девушка очень не любила, все-таки пришлось уговорить Дюрана не признаваться, что за рулем сидел он. Иначе все только усложнилось бы.

Эйдриен перешла вслед за Джеффом на пассажирскую сторону, где его новые приятели неодобрительно покачивали головами и обсуждали краску, которая облупилась и струпьями облетала с кузова.

— Черт побери! — тихо выругался Дюран.

— Понадобится жестянщик. — Парень с остановки порылся в карманах. — Вот мой номер, в цене сговоримся.

— Машина из проката, — буркнула Эйдриен.

— Не гонишь? — посочувствовал второй, покачивая головой. — Ох, не повезло. Теперь они твоей кровушки выпьют. — Оба латиноамериканца водили пальцами по двери автомобиля и скорбно покачивали головами.

Эйдриен черкнула что-то на клочке бумаги, сунула записку под щетку стеклоочистителя и отошла. Однако тут же вернулась и поправила послание, пробормотав:

— Все равно квитанцию выпишут.

Парни захихикали:

— Ага, а может, еще и отбуксируют.

Дюрану пришлось приложить немало усилий, чтобы не отстать от спутницы, которая в быстром темпе направлялась к своему дому. Опасаясь штрафа или буксировщика, девушка почти бежала. В итоге они покрыли расстояние в милю всего за двенадцать минут.

Дверь открыла миссис Спиарз в фартуке с грудкой и умеренно встревоженным лицом.

— Эйдриен, где ты пропадала?

— Я потеряла ключ, можно зайти через прачечную?

— Конечно, — ответила домовладелица и с интересом взглянула на спутника своей квартирантки.

— Ох, простите. Джеф, это миссис Спиарз.

— Выпьете чаю? — любезно предложила та.

— Нет, спасибо, — ответил Дюран, а квартирантка торопливо пояснила: — Мы очень спешим.

Без дальнейших рассуждений они устремились по коридору к ведущей в подвал лестнице, миновали небольшую комнатку-подсобку и оказались у входа в квартиру Эйдриен. Девушка, отворив дверь, остановилась как вкопанная, и Дюран чуть не ткнулся ей в спину.

— Господи! — Она совсем забыла, какой в квартире царил хаос. Комната напоминала море после шторма, по которому плавают обломки потерпевшего бедствие корабля. Повсюду валялись вещи: книги, кассеты и компакт-диски, диванные подушки и одежда, туфли, одеяла, полотенца и вазы. И поверх всего, точно пенные барашки на волнах, — тысячи клочков бумаги.

Бормоча что-то себе под нос, Эйдриен осторожно пробиралась среди битой посуды, кастрюль и сковородок, направляясь к двери в противоположной части комнаты. Дверь подалась не сразу. Пришлось сначала просунуть плечо, а затем уже и самой протискиваться в щель. Гость не стал пытаться куда-нибудь пройти, а просто стоял у двери и с любопытством созерцал окружающее. В мире Эйдриен, несмотря на беспорядок, было гораздо больше колорита, чем в его собственном. Романтические плакаты с изображениями мест из далекого прошлого: курорт Биарриц и «Восточный экспресс»[33]. Дюран нагнулся и поднял с пола книгу, удивившись тематике: путеводитель по Шри-Ланке. Он взял другую и прочел на обложке: «Поездки по Турции». И еще одну: «Маврикий, Реюньон и Сейшельские острова».

— Любишь путешествовать? — поинтересовался он.

— Нет, — ответила Эйдриен, выглянув из соседней комнаты. — Вообще нигде не бываю.

Пока Дюран осмысливал ответ, хозяйка, спотыкаясь, пыталась пробраться сквозь завалы в гостиной.

— А почему? — опять поинтересовался гость.

— Денег не хватает. — Девушка ненадолго замолчала. — Тебе музыкальная шкатулка на глаза не попадалась?

Джефф огляделся и покачал головой.

— А ты? — спросила Эйдриен.

— Что я?

— Поездил по свету?

Он задумался.

— Да… наверное.

— Где бывал?

Собеседник пожал плечами:

— Не знаю.

Эйдриен прошла через комнату, приблизилась к небольшому столику и, пошарив под ним рукой, извлекла инкрустированную деревянную шкатулку. Шкатулка заиграла какую-то знакомую мелодию из французского фильма, когда Эйдриен откинула крышку и извлекла две кредитные карточки вместе с паспортом.

— Вуаля!

— Мы куда-то едем? — поинтересовался Дюран.

— Нет. Просто это единственное удостоверение личности, которое у меня осталось, — объяснила девушка. — Все остальное превратилось в облачко дыма.

Она оценивающим взглядом окинула беспорядок, обуреваемая желанием задержаться на пару часиков и прибраться. Однако вовремя передумала: безнадежно — чтобы это разгрести, потребуется никак не меньше недели. «Ничего, когда все закончится, времени на уборку будет предостаточно. Ведь больше не придется ходить на работу», — напомнила себе Эйдриен. Она отобрала среди кучи тряпья пару приличных предметов гардероба и захватила из ванной щетку для волос.

Лишний раз мелькать перед глазами миссис Спиарз не хотелось, поэтому визитеры вышли через черный ход, миновали аллею и оказались на Маунт-Плезант-авеню. На заправке «Моторес Саброза» купили галлон бензина — и обнаружили розовый талон, поджидавший их на ветровом стекле «доджа».

— Еще сотня баксов. Кошмар какой-то! — пожаловалась Эйдриен, изо всех сил топнув ногой, и Джефф, сам того не желая, расхохотался, чем привел свою спутницу в крайнее бешенство.

— Этот дрянной город, — грозно проговорила девушка, садясь в машину, — похоже, способен только штрафовать автомобилистов. Куда мир катится?

Дюран покачал головой и насмешливо ответил:

— Что ж, видимо, нам посчастливилось стать свидетелями заката цивилизации.

Операцию запланировали на восемь утра следующего дня, и потому Дюран провел ночь в Колумбийской пресвитерианской больнице. Эйдриен же вернулась в отель «Мейфлауэр» коротать долгие часы ожидания.

Как только Дюран прибыл в отделение нейрохирургии, его отдали на попечение сестры, ведающей приемными покоями и поступлением пациентов. Она снабдила его больничной пижамой и халатом по размеру. На запястье Джеффу прикрепили пластмассовый ремешок и отвели в двухместную палату в самом конце коридора. Сестры то и дело забегали в комнату, почти ежечасно измеряя пульс, давление и прочие показатели жизнедеятельности нового пациента. Сосед по палате, весь увешанный трубками, лежал в коматозном состоянии, устремив невидящий взгляд в одну точку.

Вечером Джеффри проведал Шоу и познакомил его с нейрохирургом, Ником Аллалином — человеком, напоминающим кролика с розоватым носом, длинными зубами и тонким голосом.

Психиатр представил их друг другу, и они обменялись рукопожатиями. При этом Дюрана поразили руки хирурга: удивительно белые, будто после работы он убирал их в ящичек, с длинными мускулистыми пальцами пианиста и безупречным маникюром. Образцовые руки.

Джеффу во второй раз объяснили суть процедуры.

— Доктор Шоу сделает небольшой надрез в вашей верхней десне и по носовым ходам проникнет в синусоидальную полость. С этого момента он становится наблюдателем. Я буду сидеть в специальном кресле, — рассказывал Аллалин, — возле операционного стола, управляя хирургическим микроскопом. Таким образом, я буду видеть при увеличении, что делают мои руки. Затем мы извлечем объект.

— Сколько времени, по-вашему, займет операция? — поинтересовался пациент.

— Тридцать — сорок минут. — Доктор Аллалин помедлил и продолжил: — Большую часть времени вы будете находиться в сидячем положении с откинутой головой и пребывать в полубессознательном состоянии.

Дюран побледнел. Шоу улыбнулся и заверил:

— Вы ничего не почувствуете. Некоторый дискомфорт на следующий день — и только.

— Я хотел спросить вас кое о чем, — сказал Аллалин. — Меня интересует ваша предыдущая операция… Что вы можете о ней сказать?

— Я не совсем вас понимаю, — удивился Дюран.

Нейрохирург нахмурился.

— Вы оперируетесь на мозге не впервые. Здесь шрам. Вот он, под губой. — Склонившись над пациентом, доктор зажал его верхнюю губу двумя пальцами и оттянул вверх, чтобы Шоу тоже посмотрел. Когда тот кивнул, Аллалин отпустил губу.

Дюран размял рот и сказал:

— Полагаю, если бы мне сделали операцию на мозге, я бы запомнил.

Шоу кивнул:

— Разумеется. Если бы вы не страдали амнезией.

— Хм…

— Вот именно.

Шоу протянул Джеффу еще одну форму на подпись, и доктора ушли. Позвонила Эйдриен, чтобы узнать, как дела. Они недолго поговорили — минут десять, от силы двадцать. Едва успели поздороваться, как начал действовать валиум. И все же, когда они попрощались, сквозь дымку забытья Дюрану показалось, словно в голосе собеседницы прозвучало что-то особенное — тревога, озабоченность, беспокойство о нем. Возможно ли такое?

«Нет», — подумал Джефф и легко заснул.

Утром, ровно в восемь, медбрат отвез Дюрана на каталке в операционную, где его опоясали трубками и сделали серию инъекций. После этого пациент погрузился в бессознательное состояние, оставаясь вялым и безучастным ко всему происходящему. Операция началась десять минут спустя и продолжалась, насколько мог определить Джефф, именно столько, сколько и предсказывал Аллалин.

По большей части Дюран сидел с закрытыми глазами и без интереса слушал как из-под воды доносившиеся голоса хирургов и ритмичную перекличку разнообразных аппаратов. Он ничего не чувствовал, едва улавливая перемещение тех, кто находился рядом, и колебания света, когда над ним склонялся хирург.

Дюран слышал перезвон инструментов, которые то клали на металлические подносы, то забирали с них. Звуки временами складывались в невнятные связки слогов, хотя он не мог понять, о чем велась речь.

Однажды Шоу вроде бы сказал: «симасидальная подлость», на что Аллалин ответил: «воблость гиппопотама».

Пару раз Джефф открывал глаза, и тогда огни в операционной мерцали и перемигивались, точно звезды. Зрелище выглядело почти прекрасным: все пульсировало, подчиняясь ритму механической симфонии приборов.

И тут Аллалин совершенно отчетливо произнес:

— Вот он!

Кто— то испустил вздох неимоверного облегчения, а потом до Дюрана донеслись слова Шоу:

— Господи Иисусе! Это еще что такое?

Медленно вплыло в фокус лицо хирурга, распалось на ленточки света и вновь обрело исходную форму. Дюран видел, как рот доктора движется с увеличенной до ненормальности амплитудой, и звук очень долго и неохотно добирался до ушей, словно сквозь воду.

— Еффф. — Пациенту показалось, что это буква алфавита и его просят продолжить список, но во рту было слишком сухо. Вдруг он понял, что доктор обращается к нему: «Джефф».

— Шшто? — Рот точно набит зубной пастой.

— По меньшей мере он распознает звуки на слух и способен говорить, — с явным облегчением объявил Аллалин, склоняясь над Дюраном. Его кроличье лицо слегка укоротилось — слишком близко к глазам.

— Назови мне свою фамилию, Джефф.

Тот задумался. Вспомнил, что находится в больнице, вспомнил, что ему делали операцию. Видимо, операция закончилась — и он в порядке. Не умер, не ослеп, не лишился рассудка.

— Джефф! — Высокий голос терпеливо продолжал. — Скажи, ты помнишь свою фамилию?

Пациент кивнул.

— Назови фамилию, Джефф.

— Дюран.

Неожиданно перед глазами оказалось лицо Эйдриен.

— Привет, старина, — проговорила она и крепко стиснула его руку.

Доктор Шоу сказал:

— Я ваш должник, Ник, — операция проведена чертовски хорошо!

Пациент неподвижно лежал на каталке и прислушивался к разговору врачей. Аллалин сказал: «Держи меня в курсе дел. Любопытно, что скажут в лаборатории».

— Узнаешь первым, можешь не сомневаться, — ответил Шоу.

Дюран попытался переместиться в сидячее положение, но все в поле зрения качнулось и поплыло в сторону. Он закрыл глаза и схватился за край стола.

— Ну-ну, — пожурил его Шоу, — поосторожнее. Вас прооперировали только утром.

Джефф нащупал руку Эйдриен и сжал пальцы.

— Что там было? — спросил он.

— У тебя в голове?

— Да.

— Придется некоторое время потерпеть, — ответил за нее Шоу.

— О чем вы?

— Доктор хочет сказать, что предмет, который из тебя извлекли, находится сейчас на анализе, — сказала Эйдриен. — В лаборатории.

— На анализе? — переспросил Дюран.

— Позвольте, я расскажу вам, что предполагал обнаружить, — предложил психиатр.

— Расскажите.

— Я думал найти хирургический зажим или что-то вроде этого. Особенно после того, как увидел, что вы уже перенесли одну операцию. Также там мог оказаться фрагмент пули или осколок, попавший в череп после аварии, — то, что проглядели при первом вмешательстве.

— И?… — спросил Дюран.

— Доктор извлек нечто другое, — сообщила Эйдриен.

Джефф переводил взгляд с одного собеседника на другого, ожидая объяснений.

— Так что там было?

Психиатр сложил трубочкой губы, состроив недовольную мину.

— Я не знаю.

Пациент попытался протестовать, и доктор прервал его:

— Зато нам доподлинно известно, что объект попал в вашу черепную коробку не случайно.

Дюран нахмурился и проводил взглядом Шоу, который отошел к окну.

— То есть?

— Объект имплантировали.

— Что? Зачем? — Джефф от удивления снова попытался сесть и опять потерпел неудачу.

— В том-то и дело. Когда Ник его вытащил, я подумал, что это кусок стекла. Таким он показался на первый взгляд. Затем мы взглянули на него в микроскоп…

— И что же?

— Оказалось, перед нами нечто другое, — продолжил психиатр. — Внутри объекта видны провода — это явно какая-то разновидность микроминиатюрного прибора.

Дюран застонал.

— Мы отправили его в лабораторию прикладных материалов, — сообщил Шоу. — У них есть отделение биомедицинских исследований.

— Вы хотите сказать, что достали из моей головы нечто, о чем не имеете представления?

Психиатр улыбнулся:

— Не совсем так. Я знаю, что это такое — мозговой имплантат, располагающийся между полушариями мозга. Вопрос в другом: каким образом он оказался в вашей голове? На данный момент лично мне цель его пребывания там неясна.

— Доктор, но ведь у вас есть какие-то предположения? — поинтересовалась Эйдриен.

— Откровенно? — начал Шоу. — Если не считать весьма скромных экспериментов над животными, страдавшими болезнью Паркинсона, единственный имплантат, с которым мне доводилось иметь дело, использовался для лечения эпилептических припадков. Причем в крайне тяжелых формах.

— И вы полагаете, что у меня эпилепсия? — спросил Дюран.

— Напротив, я не заметил у вас ни одного симптома.

На некоторое время все замолчали, и пациент поинтересовался:

— Когда вам сообщат результаты?

— Через три-четыре дня, — ответил Шоу.

— Я смогу к тому времени ходить?

Психиатр лукаво усмехнулся в ответ.

— К тому времени вы уже выпишетесь отсюда.

— Вы шутите? — изумилась Эйдриен.

Врач покачал головой:

— Ни в коей мере.

— Это просто прекрасно, — обрадованно проговорил Джефф.

— Благодарите не меня, а грамотно организованную терапию. — Шоу улыбнулся. — А я тем временем очень хотел бы узнать, имеет ли наш объект какое-то отношение к вашей амнезии. Учитывая, где он располагался, вероятность крайне велика. — Глаза врача засветились от счастья. — По моим прогнозам, теперь к вам начнет возвращаться память, проведем сеансы — и многое станет ясно. Если вы ничего не имеете против, завтра же и начнем.

После операции Дюрана переполняло неописуемое ликование. Он чувствовал себя так, будто прежде жил в некоем гравитационном поле, а теперь избавился от постоянно довлевшего над ним груза.

В первые сутки Джефф проспал двенадцать часов, потом попытался смотреть телевизор, хотя и не хотелось, — и поспал еще. Из отеля позвонила Эйдриен, поинтересовалась его самочувствием и похвасталась, что обнаружила дешевую парковку в западной части города — «всего» в пятнадцати кварталах от отеля.

Наутро второго дня Джефф прошел через массу тестов и решил множество головоломок, разработанных для измерения различных аспектов работы мозга: осязания, вкуса, обоняния и зрения. Наряду с навыками моторики измерили коэффициент запоминания, проверили координацию, а после предложили прогуляться по коридору.

— Не бегом, — предостерег ассистент. — Тихим-тихим шагом. Если закружится голова — присядьте. А если нет — двигайтесь больше, это вам только на пользу.

После завтрака в больницу заглянул Шоу — проведать подопечного и узнать, как у него дела.

Дюран признался, что, хотя ему и впрямь стало гораздо легче, все-таки досадно, что по-прежнему ничего не удается вспомнить.

— А как вы хотели? Сразу ничего не бывает, — успокоил его Шоу. — Даже если взять, к примеру, не столь сложный недуг — слепоту, то и здесь с возвращением раздражителя пациенту нужно время, чтобы научиться расшифровывать получаемые сигналы. Представим, некто слеп от рождения, и вдруг к нему возвращается зрение… Что же вы думаете? Велика вероятность, что он впервые за многие годы начнет натыкаться на стены. Почему? Потому что этот человек успел приспособиться к слепоте. Он нашел способы справляться с ней. Лишите слепца темноты, и он окажется в водовороте света и красок, которые ничего для него не значат. Мозгу нужно время, чтобы научиться обрабатывать увиденное. Ваша психика, очевидно, нашла способ обходиться без утраченной личности, создав ей замену: Джеффри Дюрана. А поскольку мы еще не пытались беспокоить этот фильтр вашего восприятия, логично предположить, что он будет преобладать надо всем остальным до тех пор, пока не ослабнет.

— А как этого добиться?

— Поработаем с гипнозом, попытаемся навести вас на воспоминания с помощью ассоциативных образов — тогда и будет видно. К тому же кое-что нам уже известно. Эйдриен рассказала, что вы любите шахматы; я полагаю, что Карибы для вас не пустое слово, и еще… Вы, похоже, умеете управлять парусным судном.

Дюран улыбнулся.

— У меня мысль, — предложил он. — Почему бы нам не взять напрокат яхту и не сыграть парочку партий по пути на Ямайку?

Шоу с хитрецой улыбнулся и лукаво проговорил:

— Не искушайте меня.

Два часа спустя Шоу удобно устроился в кресле в кабинете для приема пациентов, находящемся в самом конце коридора. Помещение чистое, опрятное, располагающее к отдыху и совсем не похожее на палату: ряды лампочек на потолке, календари с репродукциями, мягкая мебель вокруг хромированного журнального столика.

Психиатр скрестил ноги и взглянул в глаза Дюрану.

— Я знаю, вы разочарованы, — начал он. — Однако, на мой взгляд, мы все-таки добились кое-какого прогресса.

— Какого? Я вспомнил лодку под парусом? Я и раньше это знал.

Шоу отрицательно покачал головой и ответил:

— Нет, вы не помнили. Во всяком случае, не так. Вы не помнили регату, не помнили, что участвовали в гонках… Видимо, вы были хорошо подготовленным матросом — учитывая ваш возраст, в студенчестве. Здесь можно кое с чем поработать.

Дюран нахмурился:

— А поподробнее?

— Похоже, вы когда-то жили у воды. Может быть, учились в университете, где был свой яхт-клуб.

— Может быть, может быть… — повторил Дюран. — Мы ничего не знаем наверняка.

— Не торопите память, — посоветовал психиатр, — дайте ей время. В большинстве случаев воспоминания восстанавливаются не за раз. Они приходят порциями — часто довольно медленно. К тому же типично, что те из них, что касаются перенесенной травмы, возвращаются в самую последнюю очередь. А порой не возвращаются и вовсе.

— Даже так бывает?

— Да, и нередко. Эти события, как правило, не связаны ассоциативной цепочкой с другими воспоминаниями. И поэтому легко теряются.

— Ясно.

— Так что не отчаивайтесь. Если быть до конца откровенным, настолько сильного расстройства, как у вас, я еще не встречал. Пытаясь с ним справиться, вы заново изобрели себя. Теперь наша задача — выяснить, кем вы являетесь на самом деле. Не исключено, что вам придется пережить травму, которую вы так долго подавляли. Это нелегко, и я предвижу осложнения уже сейчас.

— Что вы имеете в виду? — спросил Дюран.

— Я заметил сильное сопротивление со стороны вашей психики. Глубинное сопротивление. Даже под гипнозом вы умудряетесь увиливать от всего, что могло бы воссоединить вас с настоящим прошлым.

— А чем это вызвано?

Шоу улыбнулся. Его взгляд, казалось, утешал и подбадривал.

— С вами случилось что-то, чего не может принять разум. Может быть, произошел несчастный случай под парусами и утонул любимый человек. Вероятно, вы возложили на себя ответственность за это. Не исключено, что вы и в самом деле виноваты…

Психиатр замялся.

— Это лишь одна из рабочих гипотез, но кто знает? — Он снова помедлил. — Завтра попробуем новый подход.

После обеда Джефф недолго погулял по коридорам, поговорил с Эйдриен по телефону и уселся в кресло с номером журнала «Сейл», который оставил ему Шоу. Все так странно… Дюрану было приятно смотреть на яхты, но временами, когда его взгляд падал на какой-то предмет на заднем плане — уголок пейзажа или голосующего на шоссе человека, — словно солнце скрывалось за облачко. Им овладевало какое-то недоброе волнение, тревога и…

Джефф отшвырнул журнал и включил телевизор.

Эйдриен освежилась в душе, вернувшись в номер после пробежки в прохладе парка, вытерлась полотенцем и надела нижнее белье. Затем надела юбку и свитер, сварила в небольшой кухоньке у самой двери чашку кофе и, подойдя к столу возле окна, взглянула на соседнюю стройплощадку. Выпила маленькими глоточками кофе и стала разбирать корреспонденцию сестры. Девушка совсем забыла про почту: пачка писем, перехваченная толстой резинкой, пролежала на заднем сиденье «доджа» несколько дней. Теперь самое время взглянуть.

В первую очередь она открыла конверт из банка, где оказались размытые ксерокопии выписок со счетов Никки. По самым грубым подсчетам, сестрица проживала примерно четыре с половиной тысячи долларов в месяц, плюс-минус полсотни. Периодически — раз в несколько месяцев — на ее счет переводились телеграфом деньги. Например, три тысячи в сентябре, почти восемь в феврале. В отчете не было указано, откуда приходили эти суммы, и Эйдриен пометила в блокнотике: «Выяснить, откуда перевод».

Впрочем, это не было такой уж большой тайной — Эйдриен решила, что сестра регулярно получала проценты с компенсации Риддлов. Помнится, Бонилла упоминал о каком-то банке на Нормандских островах, откуда переводились средства на счет Никки в Штатах. Детектив даже собирался переслать его реквизиты по факсу. Возможно, европейский счет — не более чем дежурный. А может, на нем лежит основная сумма доверительного фонда. В любом случае это ключ к прошлому сестры. Жаль, что Эдди так и не представился случай выполнить свое обещание, и Эйдриен записала: «Запрос в “Риггз”».

С чеками все понятно: квартплата с коммунальными услугами съедала две с лишним тысячи; гонорары Дюрана — другой хороший кус. Сорок семь долларов в месяц — за кабельное телевидение, пара чеков ветеринару. Перечисления на «Визу» и чеки из «Харлоу» — парикмахерского салона, где обслуживалась Никки.

Ну, довольно об этом.

Следующий конверт пришел из банка «Чеви-Чейз», в котором Никки в свое время завела пластиковую карточку. Эйдриен заинтересовалась и внимательно просмотрела операции по счету, стараясь вникнуть в их смысл, что оказалось несложно. Супермаркет «Сейфуэй» 61.53; интернет-провайдер «Америка онлайн» 19.95: «Амтрак»[34] 189.60; видеопрокат «Блокбастер интертейнмент»…

А вот это уже интересно.

В строчке «Амтрак» не значилось, куда ездила Никки. Зато информация о последующих тратах все расставила на места: прокат автомобилей «Херц» в Орландо 654.69; отель «Ла-Ризорт» на Лонгбоут-Ки 1084.06. Эйдриен взглянула на даты.

Закусочная «Конч-хаус». 8 октября. 21.03 доллара.

Солнцезащитные очки. Сарасота. 9 октября. 226.05 доллара.

Все флоридские операции по счету производились в одно и то же время: с седьмого по двенадцатое октября — за пару недель до смерти Никки. Это неплохо вписывалось в общую картину, которую успела составить себе Эйдриен. Как раз тогда Никки отдала Джека в приют для собак. Дюран тоже припомнил, что пациентка пропустила сеанс примерно за неделю до самоубийства, и, когда он видел ее в последний раз, она была загорелой. Более того, Никки сама подтвердила, что отдыхала на пляже. На каком-то пляже. Его названия она либо не запомнила, либо не хотела говорить.

И вот оно: Лонгбоут-Ки. Ну-ка, где это?

Теперь Эйдриен испытывала радостное возбуждение, омрачавшееся только мыслью о том, что ноутбук сгорел в доме на Бетани-Бич. Будь у нее при себе хоть какой-нибудь компьютер, она все разузнала бы про это место и про «Ла-Ризорт». Может, в отеле дают в прокат портативные компьютеры? Она позвонила администратору, и тот, извинившись, посоветовал наведаться в «Кинко»: один салон открыт поблизости, в двух кварталах от отеля.

Подрабатывающий по вечерам студент принял кредитку и подключил Эйдриен к провайдеру. Она вписала «Лонгбоут-Ки» в строку поиска «Лайкоса» и щелкнула по кнопке «Найти». Несколько секунд спустя на экране возник аэрофотоснимок продолговатого одиннадцатимильного рифа на некотором удалении от побережья Флориды. Девушка щелкнула по карте и узнала, что остров находится примерно в часе езды от Тампы и соединен с Сарасотой насыпной дорогой.

Все это вызвало естественный вопрос: что там делала Никки? Может, во Флориде у нее был парень? Не исключено. Только в таком случае она наверняка хотя бы раз сказала сестре о нем. Тогда что? Что могло быть важно настолько, что хозяйка отправила преданного пса в одно из тех мест, которые сама же называла «собачьей тюрягой»? И еще — отправиться на поезде в такую даль, во Флориду. Почему на поезде? Ведь летать Никки никогда не боялась…

Эйдриен потопала каблучком. Да, тут есть над чем призадуматься.

Если уж начистоту, то последний год Никки интересовалась только одной темой — ритуальными жертвоприношениями. Сестра твердила об этом без устали. Возможно, она ездила на конференцию, где встречались «жертвы насилия»?

Эйдриен решила навести справки в сети «Нексис» и стала припоминать логин и пароль своей адвокатской конторы. Когда загрузилась заставка поискового сайта, она ввела слова «Лонгбоут-Ки», «сатанистский» и ограничила поиск текущим годом. Компьютер переварил информацию и выдал «ссылок не обнаружено». Никаких статей. Эйдриен изменила слова для поиска, заменив «сатанистский» «возвращением памяти».

На этот раз система предложила ей список из шести документов. Пять из них оказались вариациями на тему съезда морских экологов, состоявшегося в «Холидей-инн» на Лонгбоут-Ки и проходившего с восьмого по девятое октября. На встрече уделялось особое внимание чудесному возвращению популяции ламантинов в список не подвергающихся угрозе вымирания животных. При этом корреспондент не преминул отметить, что память о тех событиях до сих пор жива в сердцах морских биологов. В последней, шестой, статье подробнейшим образом освещалось, как благодаря особым чипам, заложенным в память электронного управления автомобилей, угнанные машины успешно возвращены владельцам, что является особым предметом гордости полицейского управления Лонгбоут-Ки.

Эйдриен запустила новый поиск, удалив слова «память» и «возвращение». Она надеялась, что происходившие в городе-курорте события между седьмым и двенадцатым октября наведут ее на какие-нибудь мысли и помогут связать воедино все факты.

После нового поиска осталось 98 статей. Эйдриен просмотрел краткие ссылки, в которых перечислялись заголовок, название опубликовавшего их издания, дата и, наконец, строка с ключевым словом. Большая часть информации оказалась бесполезна: объявления о винных фестивалях, открытии галерей, теннисных турнирах и матчей по гольфу. Однако одна история отличалась от остальных. Сердце Эйдриен екнуло, когда она увидела заголовки:

«Убийство на курорте — полиция в замешательстве».

«Труп в инвалидном кресле, отдыхающие потрясены».

«Жертва снайпера — видный старый горожанин».

Теперь стало понятно, почему Никки поехала на поезде — через аэропорт не пронесешь винтовку. Эйдриен загрузила текст газетной статьи, опубликованной одиннадцатого октября в «Тампе»:

«Вчера вечером на эспланаде отеля „Ла-Ризорт“ убит Кальвин Ф. Крейн. Несчастный сидел в своем инвалидном кресле и любовался закатом, когда безжалостная пуля разбила его позвоночник надвое.

По сведениям полиции, К. Ф. Крейн, 82-летний старожил нашего города, был застрелен из винтовки высокой мощности, очевидно, снабженной глушителем. Имеются все основания полагать, что фатальный выстрел произведен с одной из выходящих на пляж высоток. Крейн был признан мертвым по прибытии в Мемориальный госпиталь сестер милосердия. По сведениям из осведомленных источников, полиция совершенно сбита с толку. «Бессмысленное убийство, — сообщили осведомленные лица. — Убитый умирал от рака. По прогнозам врачей, жертве снайпера оставалось жить не больше года». Медбрат Ливитикус Бенн, уроженец Ямайки, который ухаживал за погибшим вплоть до момента его смерти, допрошен в полицейском участке и сразу же освобожден».

Эйдриен продолжила поиск информации по делу об убийстве, просматривая ссылки, в которых фигурировали слова «снайпер» и «мощная винтовка». Как следовало из газетных статей, ямаец-медбрат не подозревал, что его подопечный мертв, пока кто-то не закричал, — только тогда он увидел кровь. «Я ничего не слышал, — сказал медбрат в полиции, — и не видел поблизости вооруженных людей». По всей видимости, ничего не заметили и остальные. Это-то и привело следователей к заключению, что убийца использовал глушитель. Эйдриен вспомнилась толстая черная трубка в светло-зеленом футляре под кроватью сестры. Расследование осложнялось тем, что жертву переместили с места смерти, и потому установить, откуда произвели выстрел, стало невозможно. Как выразились полицейские, это все равно что играть в шарады.

Проштудировав статьи об убийстве Крейна, Эйдриен принялась искать продолжение истории, вопреки всему надеясь, что убийцу все-таки нашли. Однако, как и следовало ожидать, дело осталось нераскрытым. После убийства прошло две недели, а у полиции не было ни мотива, ни подозреваемых, ни ценных свидетелей, ни орудия преступления. Следователи терялись в догадках.

Как и Эйдриен. Она не сомневалась, что в деле замешана ее сестра. Не исключено, что она непосредственная виновница гибели старика — только вот зачем ей это понадобилось?

Откинувшись в пластиковом кресле, Эйдриен подняла взгляд на потолок, освещавшийся флуоресцентными лампами, и потянулась. Она не полицейский и не имеет представления, как расследовать убийство. Но любому ясно, что каждое преступление имеет две стороны — преступника и жертву. Более того, в данном конкретном случае у нее явное превосходство над полицией: она неплохо представляет себе убийцу.

Только кто жертва Нико? Единственное, что Эйдриен знала наверняка, — сестра преодолела тысячу миль, чтобы убить умирающего, питавшего слабость к закатам. Как там его назвали в заголовке? «Старый горожанин»?

Или… не так. Не совсем так. Эйдриен вернулась к самой первой статье и сразу увидела, что в заголовке имеется запятая и еще одно слово. «Жертва снайпера — видный старый горожанин». Значит, он не просто старик, которого все в округе знают.

«Хорошо, — подумала девушка и вновь села за компьютер. — Попробуем выяснить, чем он прославился».

Глава 30

Шоу с Дюраном сидели за столиком кафетерия для сотрудников больницы и разговаривали, стараясь не обращать внимания на звон столовых приборов, бряцание подносов и мелькающих перед глазами медсестер и врачей. Стены столовой украшали вырезанные из картона жареные индейки — наступал День благодарения.

Психиатр озадаченно понаблюдал, с какой жадностью пациент поглощает куриную лапшу, сложил руки на груди и через некоторое время признался:

— Не знаю, как нам поступить… Я не вижу никаких признаков улучшения. Более того, ваше психическое расстройство только прогрессирует.

— Правда? — удивился Дюран. После операции он чувствовал себя необычайно собранным и бдительным. А раньше он будто смотрел на мир сквозь тусклые стекла и жил под воздействием седативных средств. И хотя восторг от радости бытия стал потихоньку угасать, ясность ума не слабела. Теперь все выглядело ярче, чем прежде, цвета казались более насыщенными, а звуки — громкими и отчетливыми.

Шоу сложил ладони, подался вперед и поведал пациенту:

— Я бы хотел попробовать пентатол натрия.

Дюран удивился:

— «Сыворотку правды»?

Психиатр поежился.

— Да, небольшую дозу. Ничего другого просто в голову не приходит. Конечно, можно оставить все как есть и надеяться на милость природы. Но буду с вами откровенен: за все это время мы ничего не добились — вы упорно блокируете информацию.

— Как?

— Вы точно прячетесь под панцирь. Ваша память напоминает черный ящик: только я пытаюсь копнуть прошлое, как натыкаюсь на стену. И хоть убейте, не понимаю — почему.

— Полагаете, пентатол натрия…

— Поможет? Да, надеюсь.

Дюран задумался.

— А почему вы убеждены, что проблема носит психологический характер? Ведь амнезия может быть вызвана и физиологическими причинами…

— Мы все проверили заранее, — сказал Шоу. — Нет никаких признаков повреждения мозга. Ни одного. Здесь имеет место патологическое отторжение.

— Отторжение чего?

— Вашей личности.

Джефф неторопливо потягивал из ложки бульон, обдумывая слова доктора. Затем склонился над столом и спросил:

— Вы хотите сказать, что у меня психиатрический эквивалент автоиммунного заболевания?

Психиатр прикрыл глаза и усмехнулся.

— Совершенно верно. Но меня беспокоит и кое-что другое. Я заметил, что вы начинаете впадать в депрессию. — Не дав пациенту возразить, доктор продолжил: — Сама по себе депрессия — не такое уж и редкое явление в послеоперационный период. И все же у вас она проходит несколько глубже, чем я ожидал.

Собеседник покачал головой:

— Не замечал за собой ничего подобного. Даже напротив: я бодр, как никогда.

— Да, это сразу бросается в глаза. Но сейчас я о другом. — Врач заколебался. — У вас притупляется восприятие. Должен вас огорчить — это симптом маниакальной депрессии.

Дюран нахмурился:

— И если это произойдет?

Шоу запустил в волосы пятерню.

— Надо бы, конечно, подождать результатов анализов… Однако я не уверен, что мы можем себе позволить затягивать лечение.

— Почему? — удивился пациент.

— Мы еще не обсуждали ваше финансовое положение. Вы ведь не имеете права лечить людей — у вас нет квалификации.

— Насколько нам известно.

Психиатр улыбнулся:

— В точку! «Насколько нам известно». И что произойдет, если вы ошибаетесь? Вы богаты и независимы?

Дюран задумался.

— Мои родители погибли, и у них была какая-то страховка.

— Вы о каких родителях говорите? Мистере и миссис Дюран?

— Наверное.

— Хм… — Шоу нахмурился. — У вас наверняка есть какие-то сбережения — невозможно жить только с двух клиентов. Или ваши гонорары больше, чем у меня.

Дюран ответил слабой улыбкой:

— Не помню, чтобы беспокоился о деньгах. Думаю, имеет смысл позвонить в банк…

Психиатр кивнул и откашлялся.

— И еще, хм… Что насчет Эйдриен?

Собеседника удивила такая постановка вопроса.

— А что с ней?

— Вы явно нравитесь друг другу. Мне интересно — в каких вы отношениях?

Джеффри нахмурился:

— Она истец, я ответчик.

Шоу улыбнулся:

— Но ведь, насколько я слышал, она отказалась от претензий.

— Вероятно.

— Тогда вы, видимо, могли бы некоторое время пожить у нее.

Дюран улыбнулся.

— Не думаю.

Психиатр не смог скрыть разочарования, и Джеффри поспешил пояснить:

— Видите ли, у нас кое-какие сложности. Эйдриен, наверное, вам не говорила, но мы с ней… Короче, мы вроде как в бегах.

— В бегах?

— Да, и в обозримом будущем вряд ли что-то изменится.

Врач некоторое время переваривал услышанное, потом извинился и направился к стойкам с блюдами. Вернувшись с полным чайником, он сел за столик и сказал:

— Я бы предложил попробовать «сыворотку правды» не откладывая. Хотя сегодня не получится: я совсем забыл о Дне благодарения. А жена мне этого не простит. Давайте перенесем на завтра. Я уже и пленки с парусами достал…

— Какие пленки?

— Аудиозаписи, звуки моря. Здорово расслабляет: плеск волн о корму, потрескивание канатов, горы в тумане. Паруса на ветру хлопают — все, что пожелаешь, как в сказке. А учитывая, что вы будете под гипнозом, для вас вообще все будет как наяву. Даже не сказка, а рай.

Своим повествованием Шоу пытался взбодрить Дюрана, но тому вдруг стало не по себе: трещат канаты, хлопают паруса…

— Где вы такое раздобыли? — спросил он.

— Вы о чем?

— Ну, звуки моря.

— На углу Шестьдесят третьей и Лексингтон-авеню. Студия «Нью эйфи аудио». — Психиатр склонил голову набок, пригубил чай и широко улыбнулся: — Смекалки мне не занимать?

Вспоминать он начал благодаря курткам. Это странно, потому что во время гонок они курток никогда не надевали. Как и обещал Шоу, Дюран погрузился в звуки океана, в плеск и журчание воды. С закрытыми глазами он слушал пленку и гонял по волнам с друзьями, правил рулем и чуть притормаживал, оценивая оптимальный галс, когда судно приближалось к бую. Команда сидела в куртках, хотя, как все знали, никто не носил их на борту.

— О каких куртках вы говорите? — спросил Шоу.

— Командные куртки… Не то, что надеваешь на соревнованиях, а то, что носишь до и после регаты. И в университете.

Они уже пытались взглянуть глазами Джеффри на университетский городок, попробовали рассмотреть планировку зданий, студентов, профессоров, надписи на сооружениях, примечательные объекты и статуи. И все эти попытки по-прежнему заходили в тупик, потому что Дюран акцентировал все внимание на, казалось бы, незначительных деталях: фирменных знаках на карандашах и блокнотах, междугородных телефонных кодах, спортивных принадлежностях… И куртках.

— Какого они цвета?

— Черные с белым.

— Черно-белые. Не типично. Вы уверены? Вы, случайно, не фотографию вспоминаете? Может быть, они темно-синие?

— Нет, черные. Чернильно-черные с белыми буквами.

— Опишите поподробнее.

Пациент становился все беспокойнее. Ему хотелось сменить позу, но он не мог — Джефф почти примерз к месту от неприятных воспоминаний. Так проявлялся страх. Дюрану было нестерпимо холодно, он оцепенел, и ему казалось, будто он обложен льдом, — обмен веществ замедлился. Пациент боялся пошевелиться, опасаясь выпустить на волю что-то таящееся внутри, и он не понимал — почему. Логический сектор его мозга оказался в состоянии взвешивать реакции и не одобрял дискомфорта. Разве можно бояться курток? Что в них страшного?

— Не торопитесь, — проговорил Шоу. — Думайте о куртках. Они на пуговицах или на молниях? Из какой сшиты ткани?

— Я не могу думать. Мыслям тесно. — Ощущения сузились, остались только давление и холод. Дюран с ужасом почувствовал, как голову со всех сторон сдавливают льдины и мозг застывает.

— Вы можете думать. Они на пуговицах или на молнии?

Нет ответа.

— Повесьте куртку на вешалку в своей комнате, — предложил Шоу.

Так пошло легче. Куртка была на крючке, а не на Джеффе.

— Она на молнии, — сказал Дюран.

— Превосходно! Спереди куртки что-нибудь есть? Кроме застежки.

— Вышивка.

— Какого цвета?

— Белая.

— Что это? Что там вышито? Буквы? Слово? — Шоу заколебался. — Ваше имя?

— Медведь, — сказал Дюран, удивившись не меньше доктора.

— Только голова? Или весь целиком?

— Это медведь, — повторил Джеффри.

— Белый медведь?

Пациент кивнул. Слова давались ему с огромным трудом, и отвечал он медленно.

— Да, полярный медведь.

— Медведь, — проговорил Шоу еле слышно, почти шепотом — шепотом, полным ликования. — Черное и белое. Полярный медведь, — повторил он теперь еще громче.

В его интонации звучал триумф, от которого Дюрана захлестнула паника.

Полярный медведь красовался на груди куртки, в то время как на спине — что теперь нетрудно было представить — виднелись слова «Паруса Боудена». Все университетские команды носили специальные куртки с символом университета и надписью с видом спорта.

— Боуден, — проговорил пациент. — Колледж Боудена.[35]

— Да, — подтвердил Шоу, — конечно: Роберт Пири[36], полярные медведи.

Так вот где Джефф получал степень бакалавра — в колледже Боудена, а не в Брауне. Неудивительно, что его не узнали на встрече сидвеллских выпускников — он же из штата Мэн. Теперь Дюран вспомнил и еще одно — он учился в Бетеле, в Академии Гулда, где его мать преподавала английский.

Внезапно на первый план вышел огромный фрагмент его прошлого; сердце пропустило удар, как бывает в долгом путешествии по воде, когда неожиданно отказывает корабельный двигатель. Вся жизнь промелькнула перед глазами за миг, который, казалось, растянулся в целую вечность, и он точно умер на мгновение. На секунду Дюран подумал, что у него сердечный приступ.

Тут «моторчик» снова застучал, и пришло осознание того, что с сердцем все в порядке — просто Лью Макбрайд вернулся домой после долгого отсутствия.

Его переполняло ликование, как вдруг перед глазами стала проявляться новая картина. Комната цвета охры, похожая на скотобойню: со стен стекает кровь, а в голове с визгом проносится мысль: «Боже мой, я их убил».

Все исчезло. Картинка пропала так же быстро, как и появилась. Глаза его широко раскрылись, и он обнаружил себя там, где все это время и находился — в удобном кресле напротив доктора Шоу. И Льюиса переполняла студеная смесь радости и скорби: «Как я рад, что теперь знаю, кто я. Но как все-таки жаль, что я такой».

Вспомнив свое имя, Макбрайд поразился, насколько органично оно вписывалось в его представление о себе. Он подумал о матери — о настоящей маме, а не об иконе в рамке для фотографий, что стояла в его квартире. О том, как мать брала его на руки и поднимала, припевая: «Вот он, Лью! Крошка Лью!»

— Прервитесь на секундочку, — попросил Шоу — Я переверну кассету.

Его звали Льюисом. Иногда — Лью. Какое-то время он откликался на Мака, а один семестр сокурсники величали его Брейди. Имя Джефф, на которое он оборачивался еще час назад, теперь ему казалось таким же чужим, как Горацио или Этьен.

— Можете продолжать, — разрешил психиатр. — Вы говорили, отец завоевал медаль на Олимпийских играх. Одну? Разумеется, и это просто фантастика. Только я хотел спросить: он еще когда-нибудь участвовал в состязаниях такого уровня?

— Нет, больше никогда. Ему исполнилось тридцать четыре, когда он взял серебро. После отец занимался тренерской работой.

— Где?

— В Киллингтоне[37], какое-то время. На пике Шугарлоа в округе Франклин. В Стоу — это отроги Аппалачских гор.

— В штате Мэн? — предположил Шоу.

— Да-да, именно. Там мы жили, в Бетеле. Отец обычно уезжал на три-четыре месяца. А позже, когда и у нас стали заниматься лыжным кроссом, он давал уроки в «Бетель-инн».

— Они были счастливы?

— Кто?

— Ваши родители.

Макбрайд не знал, что ответить. В тот момент он пытался понять, почему не счастлив сам — его просто переполняло чувство тревоги. Наконец Льюис пожал плечами и ответил:

— Денег вечно не хватало. Да, в этом все и дело. Мать вырезала купоны в газетах и бегала по распродажам — учителя в частных школах зарабатывают не так уж и много. А у отца доход был слишком… спонтанным. И кажется, мать переживала, когда он внезапно уезжал. Отец был бесшабашным человеком. И мать даже на Олимпиаду с ним не поехала.

— Вот как?

— Когда команда была уже укомплектована, выяснилось, что жену он в Саппоро не возьмет — слишком дорого.

— А после победы?

— Он не победил — не хватило ста метров. Пришел вторым в гонке на десять километров и не получил ни гроша. Думаю, мать считала, что у него задержка развития. Однажды отец растянул лодыжку — совсем некстати, потому что у него не было страховки по нетрудоспособности. Настали тяжелые времена. Помню, мать вставала на лестницу и с верхней ступеньки бросала вниз счета. Затем она спускалась и смотрела: какой лег сверху, тот и оплачивала. — Дюран помедлил. — Вы не могли бы налить мне стакан воды?

— Разумеется, — с готовностью согласился Шоу и направился к холодильнику, где стояла холодная вода.

На самом деле Макбрайда не мучила жажда — он просто тянул время. Откуда-то снизу поднималась волна паники, из-за которой голос противно дрожал, когда Льюис начинал терять контроль над собой. И это при том, что ему дали лекарство.

— Спасибо, — сказал он и отпил глоточек.

— Продолжайте, — настаивал психиатр.

— На чем я остановился?

— Ваша семья переживала не лучшие времена.

— Ах да. Нелегко нам приходилось, но мать по-прежнему сходила по отцу с ума. Думаю, они любили друг друга до самой смерти.

Шоу взглянул на собеседника с сочувствием:

— Родителей нет в живых?

Тот покачал головой:

— Нет. На них рухнул полуприцеп.

Психиатр был поражен.

— Рухнул?

— На Кет-Маусам-роуд прицеп оторвался, пробил ограждение и упал на автомагистраль. Прямо на их «вольво». Смял в лепешку.

— Какое несчастье.

Макбрайд пожал плечами:

— Столько времени прошло…

— Кто о вас заботился? Тети, дяди?

— Никаких родственников не осталось. У матери оказалась какая-то страховка, а я уже учился в колледже, когда все случилось.

— А до того? Вы были счастливы в детстве?

— Не знаю. Наверное. Бетел — хороший город, я дружил со многими ребятами… Да и подрабатывал к тому же.

— Где вы работали?

— В супермаркете, в отделе чулок. Расставлял кегли в кегельбане. А когда стал постарше, устроился вожатым — в Мэне много баз отдыха.

День близился к вечеру. Шоу послал за кофе, потом за пиццей. Несколько раз он спрашивал: не устал ли собеседник, способен ли продолжать? Однако та странная апатия, которая так долго держала Макбрайда мертвой хваткой, заставляя просиживать перед телевизором изо дня в день, ушла. Правда, его не покинул глубинный страх, который время от времени накатывал безо всякой на то причины. В целом же Льюис чувствовал себя бодро, и ему не терпелось вспомнить как можно больше. Действие принятого препарата постепенно сходило на нет, и психиатр стремился продолжить сеанс. Они поговорили о детстве и студенческих годах, о Боудене и Стэнфорде, где Макбрайд защитил докторскую по психологии.

— Мне хотелось заниматься наукой, — пояснил он.

— Итак, вы не практиковали психотерапию, как Джеффри Дюран?

— Нет. У меня не было пациентов. Может, когда-нибудь и занялся бы этим, но в то время я сумел получить грант на исследования в одном институте.

— В каком? — поинтересовался психиатр.

— В Институте глобальных исследований. — Макбрайд поерзал в кресле, кашлянул и скрестил ноги.

— Расскажите подробнее.

— Это фонд, который субсидирует исследования в различных дисциплинах.

— Значит, они не просто оплачивали ваше обучение где-то?

— Нет. Исследователю назначается стипендия и выдают деньги на командировочные расходы. Фонд довольно щедр. Плюс тебе делают неплохую раскрутку.

Шоу нахмурился:

— Какого рода?

Собеседник задумался и беспомощно махнул рукой:

— Простите, я… Что-то мне нехорошо. Я просто попытался понять, сколько времени отсутствовал.

Психиатр покачал головой:

— Вот опять. Так происходит каждый раз, когда вы начинаете блокировать память. Не пытайтесь сосредоточиться на том, где кончается Джефф Дюран и начинается Лью Макбрайд. Просто, — он описал рукой круг в воздухе, — разматывайте мысль. Мы остановились на стипендиях.

Рассказчик кивнул.

— Схема такова: я писал что-то вроде отчета — раз в месяц примерно. Отсылал его директору института, а институт, в свою очередь, рассылал копии моей работы в кучу разных изданий из тех, что финансировали его деятельность. Кроме этого, копии работ получали заинтересованные академики и влиятельные люди в Штатах и за границей.

— Невероятно. Подскажите, как туда обращаются?

— В фонд не обращаются. Все происходит так: тебя кто-то рекомендует. Кто именно — для тебя остается загадкой, хотя обычно это преподаватель или бывший однокурсник. Пару раз приглашают на ленч и расспрашивают — чем бы ты хотел заняться при наличии времени и средств. Если ты не полный дурак, то через некоторое время делаешь заявку на исследование. Они дают кое-какие рекомендации, как лучше его провести, — и проходишь массу тестов.

— Какою рода?

— Наподобие того, что делали вы. Многофазовый профиль личности, тест Майерса-Бриггса — мероприятие на целый день. Это я прекрасно помню.

Шоу состроил гримасу.

— Да? И зачем это им надо?

— Я задал тот же вопрос. Мне ответили, что таким образом отбираются кандидаты, способные работать самостоятельно, — контроль в институте минимальный. Однако я думаю, руководство подбирает людей, которым комфортно работать за границей. На этот пункт они обращают особое внимание.

— На что?

— На работу за границей.

— Хорошо, а в какой области знаний вы специализировались? — поинтересовался психиатр. — Что вы выбрали?

Макбрайд улыбнулся несколько смущенно.

— Моя работа называлась «Анимистическая терапия в странах “третьего мира”».

Шоу приподнял брови:

— Интересно.

— Я ставил перед собой цель изучить психологические и терапевтические составляющие примитивных религий. Исследование охватывало широкий круг тем — начиная с индейских парилен и заканчивая погружением в гипноз, воздействием затмений на функции организма и использованием галлюциногенных грибов в различных культурах.

— И этим вы занимались?

— Да. В этом полушарии я… — Голос рассказчика затих.

— Что?

К горлу подступила тошнота, будто крошечная птичка стала выписывать фигуры высшего пилотажа у Макбрайда в желудке.

— Простите, я отвлекся.

На лбу Шоу прорезались глубокие морщины.

— Итак, чем вы занимались?

— Я много ездил по Южной Америке, по Карибам. Чего только не изучал… Даже написал доклад «Марафоны на сверхдлинные расстояния как способ самобичевания и медитации». Две из моих статей напечатали в «Таймс».

— Чему они были посвящены? — поинтересовался Шоу.

— Одна — духовным аспектам видеоигр, достаточно смелая работа. Другая называлась «Общинные традиции употребления алкоголя для облегчения сезонных эмоциональных расстройств».

— И на что походило исследование последнего вопроса?

Льюис засмеялся:

— В феврале меня забросили на Юкон, и там я напился с эскимосами.

— А потом что?

— Плевал на погоду.

Шоу засмеялся.

— Вы упомянули про Карибы.

— Да. Какое-то время я пробыл на Гаити. Изучал использование голосовых модуляций и ритмических ключей для постгипнотических внушений.

— Звучит очаровательно.

— Так и было, — сказал Макбрайд и отстучал пальцами ритм на поверхности стола: «Та-та-та, тук, тук» — пять ударов. — Вот такие короткие послания заправляют большими делами.

— Согласен. Впрочем, в этом нет ничего удивительного: аудиопамять тяготеет к последовательности, и потому мозг всегда стремится завершить начатый звукоряд. Итак, где вы еще побывали?

— Дальше я собирался поехать на Ямайку.

Психиатр ждал от рассказчика продолжения, и, когда его не последовало, сам нарушил молчание:

— Да-да?

Внезапно Макбрайд лишился дара речи. Комок подступил к горлу — всплыли воспоминания о перелете из Порт-о-Пренса в Сан-Франциско, куда он возвращался с пленками, фотографиями и записями. Ему нравилось писать дома, и, что еще важнее, появлялась возможность пообщаться с Джуди и Джошем. Они снова становились семьей. Хотя бы на несколько дней в месяц.

О беременности Джуди стало известно после того, как Макбрайду присудили стипендию, и оба сошлись на том, что упускать представившийся случай глупо. Договорились только, что при любой возможности Лью будет наведываться домой.

Так дальше и жили. За несколько месяцев до рождения сына Джуди приезжала проведать Льюиса то на недельку, то на пару дней. Если находила время — она работала графическим дизайнером и делала успешную карьеру. Ее поездки прекратились, когда на свет появился Джош, потому что… Ну, во-первых, они не могли себе этого позволить, даже если и выпадал случай. А во-вторых, там, куда уезжал Макбрайд, ребенку явно было не место.

— Лью! — Доктор Шоу склонился к пациенту, и на лбу его прорезались морщинки беспокойства.

Макбрайд услышал рев вертолета за окном, на улице взвыла сирена. Ее вой приближался, заполняя окрестности, а сквозь щелки жалюзи лился солнечный свет, беспощадно полосуя кроваво-красный восточный ковер.

«Не место ребенку».

— Лью?

Ему показалось, что рисунок света и тени поднялся с пола и прорезался сквозь мозг. Рев сирен превратился в безутешный плач младенца.

Ребенка.

Льюис слышал голос Шоу, но тот доносился очень слабо, приглушенно, будто издалека или сквозь многослойную толщу изоляции.

— Лью? Что происходит? С вами все в порядке?

Макбрайд не отвечал. Он стоял в комнате цвета охры — детской, превращенной в скотобойню. Льюис сжимал в руках биту с надписью «Луисвиллский снайпер», которую Джуди держала в подставке для зонтов в прихожей. Бита прошла сквозь кость и погрузилась в хлюпающую мякоть мозга — сначала сына, а потом и жены. Кровь брызгала в стороны, рассеиваясь во влажном воздухе. Он скользил в ней, спотыкался и размахивался снова и снова.

Пока тела Джошуа и Джуди не превратились в мягкую бесформенную массу.

Глава 31

Найти информацию о Кальвине Крейне оказалось несложно. Не труднее, чем доехать на такси до Нью-Йоркской публичной библиотеки. Пройдя мимо величественных каменных львов, охранявших вход в хранилище знаний, Эйдриен поднялась по ступеням на третий этаж. В читальном зале, на стеллаже справочной литературы, она нашла захватанный том энциклопедии «Кто есть кто», взяла в руки бордовую книгу и отнесла ее к круглому столу из красного дерева. Усевшись возле пожилого человека с нимбом торчащих в стороны непослушных волос, быстро обнаружила статью «Крейн» и принялась за чтение:

«Крейн, Кальвин Флетчер.

Филантроп, глава фонда. Род. 23 июля 1917 в г. Патчог, шт. Нью-Йорк. Окончил: Йельский университет 1938. Гарвард, юридич. фак. 1941. Должности: поверенный, Донован, Лейжер (Нью-Йорк) 1942, 1945. Управление стратегических служб[38] (УСС), Лондон, Базель, майор 1942-45. Центральная Разведывательная Группа (Вашингтон, округ Колумбия) 1946-47. Офицер международной службы, Гос. департамент (Цюрих) 1947-49. Секретарь-казначей, Институт глобальных исследований (ИГИ), 1949-63. Президент и казначей, ИГИ 1964-89. Почетный Директор, ИГИ 1989. Кавалер ордена «Почетного легиона», 1989. Член Совета по международным отношениям Бильдербергерского клуба. Клубы: Йель. «Сенчури», «Атенеум». Проживает: Лонгбоут-Ки, Флорида».

Эйдриен облокотилась на спинку кресла и побарабанила кончиками пальцев по раскрытой странице. Пожилой человек справа покосился на нее и вернулся к чтению книги «Секреты великих пирамид».

Статья в «Кто есть кто» требовала определенного домысливания. Гарвард и Йель предполагают деньги. Управление стратегических служб — значит, связан со шпионажем. Служил за границей, в том числе и в Швейцарии. И наконец — работа в фонде на протяжении сорока лет. Членство в престижных клубах и почетные звания. Под старость — отставка и пенсия во Флориде.

Скоропостижная кончина от рук сумасшедшей Николь…

Нужно поискать еще. Эйдриен поднялась с кресла, подошла к столу справок и поинтересовалась, где находится зал периодики. Он оказался в соседней комнате прямо по коридору. С помощью библиотекаря девушка отобрала катушки микрофильмов с подборками «Нью-Йорк таймс», «Майами дейли ньюс» и «Сарасота стар трибюн». Каждая из подборок охватывала один и тот же период октября — дни, когда был убит выдающийся старожил Лонгбоут-Ки.

Усевшись за аппарат для чтения микрофильмов, Эйдриен принялась кадр за кадром просматривать статьи, пока не получила некоторого представления об интересующем ее человеке. Хотя какое отношение к нему имела сестра, так и осталось неясно.

Сведения из УСС оказались особенно интересны. Из прочитанного Эйдриен узнала, что организацию создали по образцу британской разведки в самом начале Второй мировой войны. Как и его европейский собрат, Управление формировалось из элиты страны. Руководство старалось привлечь максимально возможное число выпускников лучших университетов и сотрудников самых престижных фирм на Уолл-стрит. Как писала «Таймс», УСС являлось одновременно главным предшественником ЦРУ и трансатлантической сетью проверенных, готовых поручиться друг за друга выпускников престижных школ.

Будто бы в довершение к уже сказанному в статье «Стар трибюн» размещался целый фоторяд, окрещенный «визуальной данью почтения». Фотографии представляли Крейна в разные годы жизни.

В молодости он выглядел чудесно, почти как кинозвезда: разлетистые брови, мужественный подбородок, копна густых темных волос, спадающих на лоб в манере Кеннеди. Вот Крейн обменивается рукопожатиями с Франклином Рузвельтом, позирует с Алланом Даллесом на склонах Альп у живописной деревушки, чокается высокими бокалами с де Голлем, сопровождает Одри Хепберн к парадному входу отеля «Эспланада» в Загребе. Сорок лет в Швейцарии, плюс-минус день. Юрист, шпион, глава фонда. «Как люди умудряются сделать такую карьеру?» — недоумевала Эйдриен. А затем Флорида, где этот выдающийся человек поддерживал уйму добрых начинаний — симфонический оркестр Сарасоты, общество охраны культуры исконных обитателей Флорида-Кис и экологическую группу «Отчизна», спасающую местную флору от давления агрессивных видов-пришельцев. До того как Крейн превратился в прикованного к креслу инвалида, эти благородные цели да игра в гольф занимали главное место в его жизни.

«Все это интересно, — рассуждала Эйдриен, — но никоим образом не объясняет одного — зачем сестра села на поезд, доехала до Флориды и застрелила выдающегося старика». Возникла занятная мысль, что Никки сочла Крейна причастным к якобы совершенному над ней насилию. Однако эта теория годилась лишь с большой натяжкой. Если верить помещенной в энциклопедии статье, в годы, когда Никки была ребенком, Крейн жил в Швейцарии.

Вернувшись в отель, Эйдриен обнаружила, что на телефоне возле кровати мигает огонек. Прослушав сообщение от Шоу, который просил срочно перезвонить, она набрала домашний номер врача.

— У нас серьезный прорыв, — сказал Шоу.

— Фантастика! — Эйдриен откашлялась. — Ну, выкладывайте, кто он?

— Что ж, он очень больной человек.

— Док…

— Нашего друга зовут Льюис Макбрайд. Это хорошая новость. А вот и плохая: он насмерть забил жену и сына бейсбольной битой.

— Что?!

— Думаю, вы меня слышали. Хотя правда это или очередная фантазия — так просто не скажешь.

Эйдриен прислонилась затылком к стене.

— Где это случилось? — спросила она.

— В Сан-Франциско, — ответил Шоу и посвятил ее в историю жизни Макбрайда — от Бетеля до Стэнфорда, включая смерть родителей. — Выдающийся молодой человек — спору нет, — добавил доктор. — Дипломы с отличием, докторская степень по психологии, престижные премии. Его ждало большое будущее, пока…

— Пока что?

— Он сорвался. В некотором роде пережил психический срыв. И убил жену вместе с сыном. Клянется, что наркотиками никогда не баловался, хотя лично меня все случившееся наводит на мысль об «ангельской пыли».

— Убил жену? — Эйдриен не могла поверить своим ушам.

— Да. И сына-младенца. Трех месяцев от роду.

Некоторое время оба молчали. Наконец девушка спросила:

— Его тогда арестовали, или что?

— Вот именно — или что! — воскликнул психиатр. — С того места все становится крайне расплывчато. Наш друг предельно подробно описывает убийство — и только. Следующее воспоминание — он живет в Вашингтоне и его зовут доктор Джеффри Дюран.

— И где он сейчас?

— В изоляции. Я отправил его в палату «А-4», в сектор с усиленной охраной.

Эйдриен была потрясена.

— Вы думаете, он попытается бежать?

— Нет. Я думаю, он попытается себя убить. По правде говоря, у меня в этом нет и тени сомнения.

— Тогда… — Эйдриен не находила слов. Да и мыслей в голову тоже никаких не приходило, поэтому она поинтересовалась: — А насчет того предмета что-нибудь выяснилось?

— Вы об имплантате?

— Да.

— На мой взгляд, имплантат имеет некоторое отношение к заболеванию Льюиса, но ничего определенного пока сказать не могу. Я с ног сбился, пытаясь хоть что-нибудь выяснить, — пожаловался Шоу. — Трижды звонил в лабораторию, и по-прежнему ничего.

— Значит…

— Я разберусь, — пообещал Шоу. — И все же должен признаться, что если мистер Макбрайд в самом деле убийца, этим объясняется многое: расстройство психики с последовавшей за ним истерической амнезией и даже сублимация подлинной личности в альтернативную.

— Если?

— Прошу прощения? — переспросил психиатр.

— Вы сказали, если он — убийца.

— Да, именно.

Эйдриен промолчала, взяла ручку и поинтересовалась:

— Когда, по вашим подсчетам, все это происходило?

— Пять лет назад в Сан-Франциско.

— Я проверю, — заверила девушка. — А если выяснится, что это правда?

— Не думаю, что у нас с вами будет какой-то выбор — придется сообщить в полицию.

Эйдриен понимала, что доктор прав. Однако она не исключала, что тут есть в чем усомниться. На данном этапе звонок в полицию казался преждевременным — еще позавчера этот якобы убийца выглядел совершенно другим человеком.

— В голове не укладывается, — проговорила она.

— У меня тоже, — ответил Шоу. — Действительно не верится. Но одно я знаю наверняка.

— Что?

— Он сам в это верит.

Утро следующего дня Рей Шоу провел за рулем своего «мерседеса», пытаясь приехать на работу. Машина застряла в пробке на мосту Джорджа Вашингтона, погрузившись в какофонию гудков. Шоу раздраженно достал из портфеля сотовый телефон, набрал номер, который знал как свой собственный, и приложил трубку к правому уху.

Дело в том, что Шоу не относился к тем людям, которые часто просят об одолжениях. И в тех редких случаях, когда его вынуждали это делать, Шоу рассчитывал, что в услуге ему не откажут. А в особенности в такой ситуации, как теперь, когда помощь требовалась от человека, с которым он вот уже многие годы дважды в неделю играл в сквош.

Чарли Догран был, во-первых, его лучшим другом и, во-вторых, ведущим исследователем-физиком в лаборатории проектирования и прикладных материалов Колумбийского университета. Шоу отправил имплантат на анализ в первые же часы после изъятия его из мозга Лью Макбрайда, за три часа до операции проиграв Дограну несколько партий в спортклубе «Манхэттен».

То, что Догран еще не выслал результатов, не слишком удивляло. Физику вечно не хватало времени, так как он с ловкостью жонглера ухитрялся совмещать преподавательскую деятельность с руководством отделом, состоявшим в запутанных, но прибыльных отношениях с рядом частных фирм и правительственных агентств. Поэтому психиатр не слишком поразился тому факту, что Дограна пришлось подталкивать. Что действительно встревожило Шоу — уже несколько дней приятель не отвечал на его звонки.

С Чарли они дружили с давних пор, и когда психиатр попросил об одолжении, он рассчитывал, что ему действительно помогут. Поэтому Шоу позвонил Дограну в очередной раз. Только теперь на домашний номер, в семь утра.

— Угадай, кто?

Догран хмыкнул.

— Чарли, это…

— Я узнал.

— Ну и?… — масленым голосом поинтересовался Шоу.

— Что «ну и»?

— Я звоню насчет того объекта, который отправил тебе несколько дней назад.

Догран ограничился молчанием.

— Алло? — напомнил о себе Шоу.

— Я здесь, — ответил тот.

— Хорошо, а то я подумал…

— Рей, я не могу об этом говорить.

Психиатр решил, что ослышался.

— Что ты не можешь?

— Слушай, мне пора идти. Я очень спешу, поговорим позже. — И с этими словами старинный приятель дал отбой, предоставив партнеру по сквошу брызгать слюной в трубку телефона.

Эйдриен знала имена трех китов, на которых зиждется удача: терпение, стойкость и сила духа. И еще она располагала информацией, где найти компьютер, с которого можно подключиться к «Нексису». Сев к открытому терминалу в одном из залов библиотеки, она отправилась на сайт-архив и ввела пароль своей адвокатской конторы. На экране появилась соответствующая страница, и Эйдриен щелкнула по кнопке «поиск», а затем «новости». Наконец, ввела фамилию «Макбрайд» в графу поиска и добавила «Сан-Франциско», «1996» и — для Перестраховки — «1995» и «1997».

Прошло тридцать секунд, и на экране материализовался перечень документов за указанные периоды. Ни больше ни меньше — двести четыре статьи, в которых упоминалась фамилия Макбрайд и одновременно — город Сан-Франциско. Преобладали обычные ссылки, не имевшие никакого отношения к искомому предмету: сводки из отделов по работе с общественностью различных компаний, в которых сообщалось о назначениях на должность директоров под фамилией Макбрайд — Ричард Макбрайд, Нед Макбрайд, Дэлано Макбрайд… С полдюжины статей о футбольных защитниках, в числе которых оказался и принимающий на краю поля Антуан Макбрайд. Подборки о терзаемом старческими недугами судье — известном гурмане и составителе критических статей о кухне прибрежных ресторанов, — который, как и прочие, носил фамилию Макбрайд. И многое, многое другое.

Однако ни в одной из выходивших в течение последних десяти лет американских газет не говорилось об убийстве, совершенном человеком по имени Лью Макбрайд в Сан-Франциско. Эйдриен расширила критерии поиска, заменив Сан-Франциско Калифорнией. В результате «Нексис» выдал еще с полдюжины сайтов. В городе Фресно некто по имени Макбрайд застрелил из дробовика консультанта в универмаге. Другой однофамилец Льюиса обвинялся в наезде со смертельным исходом, совершенном в нетрезвом состоянии, в результате которого погибли два человека. Родственники погибших намеревались засадить Макбрайда за решетку, но виновным нарушителя не признали. И тому подобное.

Эйдриен уже подумывала вернуться в «Мейфлауэр», позвонить Шоу и сказать ему, что последняя личность Макбрайда — такая же фикция, как и предыдущая. Но чтобы подстраховаться от неожиданного удара, девушка решила просмотреть первый список еще раз.

Мысль оказалась очень неплохой. Функция быстрого просмотра выделяла жирным шрифтом интересующие ее слова, и работа пошла еще быстрее. Не приходилось перечитывать все от первого до последнего слова — Эйдриен просто скользила глазами по страницам и отбрасывала ненужное.

Она просматривала статьи за девяностые годы, пока ее взгляд не остановился на сообщении, опубликованном журналом «Сан-Франциско икземинер» от шестнадцатого июля 1996 года:

«Авиакатастрофа уносит жизнь нашего земляка Кеп-Гаитиен (агентство Рейтер). Спасательная операция по поиску самолета, потерпевшего крушение в гористом районе к западу от города, прекращена. Двадцатишестилетний житель Сан-Франциско Льюис Макбрайд объявлен пропавшим без вести.

Мистер Макбрайд был единственным пассажиром чартерного рейса «сессны», пропавшей во вторник вечером во время грозы. По информации диспетчерских служб аэропорта Порт-о-Пренса, сигналов бедствия с борта самолета не поступало. Предполагается, что «сессна» разбилась в ненаселенном горном районе джунглей. Операция по поиску исчезнувшего самолета не увенчалась успехом и прекращена из-за затянувшейся непогоды. Льюис Макбрайд, выпускник Стэнфорда, доктор психологии, в течение последних двух лет путешествовал, занимаясь исследованиями по поручению научного фонда. Профессор университета Иан Хартвиг выразил соболезнования научному миру в связи с потерей замечательного молодого ученого. Живых родственников у покойного не осталось».

Эйдриен облокотилась на спинку кресла и задумалась. А действительно ли «ее Макбрайд» — тот человек, о котором идет речь в статье, или очередная, позаимствованная им личность? Что, если в нем, точно в матрешке, спрятано еще несколько персонажей, а настоящий скрыт за семью печатями? К тому же в газетах ни слова не говорилось о Макбрайде, забившем семью до смерти. Судя по статье об авиакатастрофе, покойный ничего противозаконного не совершал. Если бы преступление действительно имело место, «Икземинер» непременно упомянул бы о нем. Да и стэнфордский профессор не назвал бы убийцу «замечательным молодым ученым».

В «Нексисе» размещались только файлы в текстовом формате, без фотографий. Однако в статье присутствовала ссылка на графический объект, и, значит, в газете имеется фотография. Надо поискать статейку на микрофильме и посмотреть, кто изображен на снимке Макбрайда.

Прибыв к себе в контору, Чарли Догран застал в приемной Рея Шоу. При виде старинного приятеля Догран уткнулся глазами в пол, кивком поздоровался с секретаршей и твердым шагом направился в кабинет, надеясь скрыться от нежеланного посетителя.

Шоу, не отставая ни на шаг, вошел следом и прикрыл за собой дверь.

— Чарли…

— Я ничего не хочу слышать! — отрезал тот и возвел кверху руку, словно собираясь извергнуть проклятие. — Тема закрыта.

— О чем ты?

— Пойми, нам нельзя говорить о таких вещах. Иными словами, ты не получишь отчет о микроскопическом предмете, который послал мне. И больше не настаивай, иначе от нашей прекрасной дружбы ничего не останется.

С этими словами физик рухнул в кресло за письменным столом, развернулся и устремил взгляд в потолок.

Шоу беспомощно развел руки:

— Не понимаю.

— Он засекречен, — сказал Догран.

— Кто засекречен?

— Прибор. Это нейрозвуковой протез, изготовленный из биокерамики.

— И поэтому он не распознается иммунной системой…

— Точно.

Теперь присел Рей Шоу. Облокотившись на подлокотник кожаного кресла, он обдумывал услышанное.

— Почему ты не сообщил, насколько все это серьезно? — упрекнул Догран.

— Я понятия не имел.

— Я показывал чертову стекляшку всем подряд! И Фред — ты его знаешь, — он только мельком взглянул и говорит: «Мы такими игрушками на занятиях баловались». На что я спросил: «В каменном веке?» Он засмеялся: «Ага, при помощи приборов инфракрасного излучения». Тогда я задал вопрос напрямую: «Что это за предмет?» И Фред ответил: «Чарли, ты держишь в руках нейрозвуковой протез. А теперь мне придется тебя убить». И невесело посмотрел на меня. Очень невесело!

— Ты шутишь?

— Черта с два! Он смерил меня взглядом и заявил: «Серьезно. У тебя этого образца быть не должно. Прибор разрабатывался в рамках правительственного эксперимента особой секретности».

Шоу помрачнел.

— Это не эксперимент, — проговорил психиатр.

— О чем ты?

— Я извлек имплантат из пациента.

Догран несколько раз моргнул и, с трудом обретя дар речи, спросил:

— Теперь ты шутишь?

— Нет.

Физик глубоко вдохнул.

— Следующее, что тебе не помешает узнать: у меня были посетители. — Он помедлил, чтобы придать словам большую значимость.

— Кто? — удивился Шоу.

— Кто? А как ты думаешь? Курилыцик[39] и его злобный брат-близнец — еще один Курильщик.

Шоу хихикнул.

— Серьезно, — настаивал Догран. — Будто только что с центральной киностудии приехали: черные костюмы и полное отсутствие чувства юмора.

— На кого они работают?

— Сказали, что они из Пентагона, — ответил Догран. — Только вот на их удостоверениях стоял код «301».

— И это означает?…

Собеседник пожал плечами:

— Агентство национальной безопасности, наверное.

Психиатр нахмурился:

— А что они сказали о цели визита?

— Интересовались, как я получил в свое распоряжение прибор.

— И ты сказал? — спросил Шоу, не в силах скрыть досаду.

— Конечно, сказал! А что мне оставалось делать, Рей? Я перепугался до смерти.

— Значит…

После некоторых колебаний Догран проговорил:

— Думаю, тебе тоже стоит подготовиться к визиту «людей в черном».

Глава 32

Эйдриен просидела в приемной почти двадцать минут, когда дверь в кабинет Шоу распахнулась и оттуда вышли два мрачного вида человека в темных длинных плащах. Они направились в коридор и скрылись из виду, не проронив ни слова. Психиатр в нерешительности остановился в дверях — и его лицо выражало крайнюю степень беспокойства.

Бросив «Нью-Йоркер» на столик у дивана, посетительница встала и откашлялась.

Шоу рассеянно обернулся к ней, и на миг показалось, что врач ее не узнал. Но тут психиатр внезапно пришел в себя и воскликнул:

— Эйдриен! Боже мой, входите.

Она проследовала за ним в кабинет и села в кресло у письменного стола.

— Что-то случилось? — поинтересовалась гостья.

Шоу казался взволнованным и смущенным одновременно.

— Мне запретили упоминать об их посещении, — сказал он.

— О чьем посещении?

— Тех людей, которые отсюда только что вышли.

— А… — протянула Эйдриен, не совсем понимая, о чем идет речь.

Психиатр нахмурился и заглянул ей в глаза:

— Вы ведь не все мне рассказали, так? О нашем друге.

Собеседница поерзала в кресле и призналась:

— Не все.

— Потому что теперь… Ну, теперь возникли проблемы.

Ей стало крайне неприятно при мысли о том, что она втянула этого доброго и отзывчивого человека в неразбериху собственных проблем, а заодно и проблем Дюрана. То есть Макбрайда, конечно.

— Я подумала, что чем меньше вы знаете…

— Меня попросили отдать личную карту Лью, и я отказал.

— Кто попросил?

— Те, кого вы встретили в приемной.

Эйдриен задумалась.

— А кто они?

Психиатр покачал головой:

— Сказали, что из правительственного агентства.

— Какого именно?

— Не знаю.

Собеседница скорчила мину и рассудила:

— Что ж, если им нужна карта больного, пусть запросят ее в официальном порядке.

Доктор Шоу покачал головой и скорбно улыбнулся:

— У этих людей, похоже, другие методы. Они очень настаивали.

— Мм-м…

Психиатр постарался выкинуть недавних посетителей из головы и перевел разговор на другую тему:

— Вы собирались проверить статьи по Макбрайду. Что-нибудь нашли?

Эйдриен тоже оказалась рада сменить тему беседы.

— Совершенно верно! — воскликнула она. — Начнем с того, что он действительно тот человек, кем себя и считает. Только одна маленькая загвоздочка — его считают умершим.

— Что?

— И еще у Макбрайда нет и не было ни жены, ни ребенка. Против него не выдвигалось обвинений в убийстве. Вообще ничего подобного не происходило. — Эйдриен вынула из сумочки копию статьи о потерпевшем бедствие самолете и протянула собеседнику. — Здесь у Льюиса волосы длиннее, но все равно его легко узнать.

Шоу надел очки для чтения, взглянул на фотографию и кивнул, сосредоточившись на статье. Через некоторое время он оторвал взгляд от бумаги и обратился к Эйдриен:

— Вы действительно уверены, что ничего не пропустили?

— На все сто. Я просмотрела все ссылки «Нексиса», в которых упоминается фамилия Макбрайд в Сан-Франциско с 1995 по 1997 год. Сотни газетных и журнальных статей. И ничего хотя бы отдаленно напоминающего сказку, что он вам преподнес. Если я что-нибудь и пропустила — а это вряд ли, — то о преступлении точно упомянули бы в статье про авиакатастрофу.

Собеседник откинулся на спинку кресла и принялся задумчиво созерцать потолок.

— А может, он состоял в гражданском браке. И ребенок носил другую фамилию. Что, если Макбрайда никогда не подозревали в убийстве?

— Док, перестаньте. Это уже перегиб.

Психиатр помедлил и проговорил:

— Знаете, наверное, вы правы.

Они договорились встретиться в больнице на следующее утро. Тем временем Шоу поспешил в палату распорядиться, чтобы Макбрайда держали в ремнях, но воздерживались от дальнейших доз успокоительного.

Вернувшись в «Мейфлауэр», Эйдриен переоделась в спортивный костюм, сунула в правый ботинок десятидолларовую бумажку и на лифте спустилась в вестибюль. Какой-то человек снимал со стен развешанных ко Дню благодарения индеек, у дверей стоял портье, зябко потирая руки в перчатках. Он кинул в сторону девушки восхищенный взгляд, когда та смело шагнула в ноябрьскую стужу.

— Если через час не вернусь, — проговорила Эйдриен, — высылайте сенбернара.

Над головой виднелся пятачок неба в обрамлении ветвей древних дубов и платанов, на мягкой, точно пудра, лошадиной тропе лежали кучи навоза. Эйдриен бежала по пологому склону, спускаясь к темному пруду на южном краю Гарлема, где стайками жались друг к другу подростки из частной школы. Они с видом заговорщиков курили, переговариваясь и посмеиваясь. Слышался шум роликов на тротуаре, раздавался стук теннисных мячей, на мерцающей глади водохранилища за забором из проволочной сетки отражалось заходящее солнце, а девушка бежала, размышляя о Макбрайде.

«Как можно вообразить семью настолько отчетливо, — задавалась вопросом Эйдриен, — чтобы поверить в ее гибель и самому захотеть смерти? И почему это поддельное прошлое всплыло, когда удалили имплантат? Бессмыслица какая-то. Хотя если предположить, что так называемый Дюран должен покончить с собой после удаления прибора, дабы к нему не вернулась настоящая память, все очень неплохо встает на места. И весьма кстати появляются люди в черных плащах…»

Эйдриен прибыла в больницу на следующее утро почти на полчаса раньше назначенного времени. Она прекрасно выспалась и надеялась, что сумет повидаться с Макбрайдом до прихода Шоу. Однако сестра в приемной наотрез отказалась ее пропустить:

— В сектор «А-4» посетители не допускаются. Это относится ко всем без исключений.

Впрочем, посетительница оказалась очень настойчивой, и ей разрешили подождать.

В десять утра из лифта вышел доктор Шоу. От былого радушия психиатра не осталось и следа: он выглядел мрачно и решительно. Без долгих прелюдий Шоу оборвал на полуслове попытавшуюся возражать дежурную, и они вместе с Эйдриен проникли за тяжелые металлические двери сектора «А». На пункте охраны светились телевизионные экраны, показывая с десяток белых одноместных комнатушек, обитатели которых вели себя крайне пассивно.

— Вы знаете правила, доктор, — торопливо проговорила сестра.

— Вот именно. Я знаю правила и, уверяю вас, перевел бы пациента в другой сектор, будь у меня хоть немного времени. Дело не терпит отлагательств, простите, — ответил Шоу.

Эйдриен поразилась его словам: «Не терпит отлагательств?»

— Что ж, если вы нарушите протокол, — не сдавалась сестра, — я буду вынуждена…

— Почему бы вам просто не написать докладную? — посоветовал Шоу, удаляясь прочь. — Я в любом случае срочно выписываю этого пациента.

— То есть как это выписываете? Этот человек не в том состоянии, чтобы…

Впрочем, окончания фразы психиатр уже не услышал: он шел так быстро, что Эйдриен приходилось почти бежать за ним.

Они двигались по коридору вдоль больших окон с проволочной сеткой, за которыми лежали пациенты. Очень скоро Шоу и Эйдриен оказались у нужной палаты; врач открыл дверь и шагнул внутрь. Обстановка здесь была довольно скудная: в стену встроен небольшой шкаф с выдвижными ящиками, а у другой стены стояла железная кровать, напротив которой висел телевизор. На потолке крепилась видеокамера внутреннего слежения, а в углу приютился компактный санузел.

Пациент лежал, облокотившись на пару подушек, смотрел какую-то «мыльную оперу» и при виде посетителей не шелохнулся. Впрочем, скоро стало ясно, почему он и не мог этого сделать: его запястья пристегнули к кровати ремнями. Эйдриен стремительно повернулась к психиатру и строго потребовала:

— Освободите его сейчас же!

— Потерпите, скоро я сниму эти ремни, — заверил Шоу, мягко отстраняя спутницу. По-отечески положив ладонь на плечо пациента, он проговорил: — Льюис, я должен сказать вам кое-что очень важное. Пожалуйста, выслушайте.

Реакции не последовало, но психиатр не сдавался:

— Льюис, у нас совсем мало времени. Скажите, вы меня слышите или нет?

Тишина. Эйдриен поразилась, насколько постарел Льюис с тех пор, как она последний раз его видела. Лет на десять, не меньше. Лицо осунулось, скулы покрылись щетиной, а запавшие глаза избегали ее взгляда. Не в силах терпеть это дальше, девушка схватила пульт и выключила телевизор. На это Макбрайд отреагировал самым неожиданным образом: он повернулся к ней и поблагодарил:

— Спасибо, а то мне это кривлянье уже на нервы действует.

Эйдриен хихикнула, обрадовавшись, что добилась от него хоть какой-то реакции.

— Послушайте, Льюис, — властно обратился к пациенту Шоу.

Тот покачал головой и закрыл глаза.

— Доктор, оставьте меня. — Голос звучал глухо, точно сквозь каменную стену.

— Я вас выписываю, — объявил психиатр.

Слова не сразу проникли в капсулу отрешенности, которой окружил себя Макбрайд. Его глаза приоткрылись, и он искоса посмотрел на врача.

— Только сначала вам придется внимательно меня выслушать, — проговорил Шоу.

Пациент затаил дыхание. Его собеседник откашлялся, словно собираясь сообщить нечто важное, как вдруг в разговор вмешалась Эйдриен.

— Ты не виновен! — выпалила она, не в силах оттягивать важное объяснение. — Ты никого не убивал.

— Позвольте мне самому… — прервал ее Шоу.

Эйдриен коснулась ладонью щеки Макбрайда, повернула к себе его лицо и заглянула в глаза:

— Я проверила по архивам. Ни убийства, ни полицейского расследования — все это ложь.

Льюис покачал головой:

— Нет, я знаю, что случилось. Такого не придумаешь.

— Ты ошибаешься. У тебя даже жены не было, не говоря уж о ребенке. — Эйдриен замолчала и некоторое время колебалась: сказать ли, что его среди живых тоже формально нет? — Это так же, как у Никки — тебя каким-то образом заставили поверить в несуществующее.

— Кто заставил? — скептично проговорил Макбрайд, даже не рассчитывая на ответ, поставивший Эйдриен в тупик. Та промолчала, и он повторил: — Кто?

Не находя ответа, девушка посмотрела на Шоу. Тот тоже молчал. Тогда Эйдриен пожала плечами и призналась:

— Не знаю. Кто-то.

Макбрайд отвернулся и глухо проговорил:

— Не надо, впустую это. Я все прекрасно помню — мне до сих пор кажется, что у меня бита в руках.

— Лью, — начал Шоу, но тот перебил его и заговорил с Эйдриен:

— То есть ты хочешь сказать, что я просто экран для чьего-то проектора?

Собеседница подумала, пожала плечами и ответила:

— Ну, в некотором смысле да.

Льюис обратился к психиатру:

— Ладно, предположим, вы правы. Только я не вижу в этом смысла. С чего вдруг кому-то понадобилось, чтобы я считал себя убийцей? — Шоу молча нахмурился, и Макбрайд с отчаянием обратился к Эйдриен: — Какой смысл?

Вопрос повис в воздухе, и в пустой, стерильной комнате наступила сверхъестественная тишина. Трудный вопрос, на который так сразу и не ответишь. Эйдриен отчаянно пыталась найти объяснение тому, что случилось с Лью. И вдруг нашла. Оно оказалось таким простым. Она откашлялась и сказала:

— Чтобы ты покончил с собой. Как Никки.

Когда с Макбрайда сняли ремни, он смог прочесть вырезку из «Икземинера». Затем Шоу сказал ему:

— Лью, а теперь я хотел бы вас загипнотизировать.

— Нет уж, док, увольте: плавали — знаем. Если не возражаете…

— Я не смогу вас отпустить, — объяснил Шоу, — пока не удостоверюсь, что вы не находитесь под влиянием постгипнотического внушения. Откуда бы оно ни происходило.

Пациент задумался и обратил на доктора непокорный взгляд.

— Буду с вами откровенен, — продолжил психиатр. — После того, что вам довелось пережить, на скорую поправку рассчитывать не приходится. При любых обстоятельствах я бы порекомендовал консультации психиатра и гипнотерапию. Причем в больших дозах. — Он ненадолго замолчал и вздохнул: — К сожалению, пока мы такой роскоши позволить себе не можем. Эйдриен подтвердит, что меня уже навещали — кое-кто из правительственных органов. Эти люди намекнули, что в деле замешаны серьезные лица. Не знаю, насколько они говорили правду, но одно я осознал четко: ваши интересы в учет не ставятся. Более того, у меня сложилось недвусмысленное впечатление, что им вообще безразлична ваша судьба.

Макбрайд погрузился в задумчивость и через некоторое время проговорил:

— Насколько я понял, по-вашему, кто-то закодировал меня на особую программу?

— Совершенно верно! Вот почему так чертовски сложно было до вас достучаться. Как только мы приближались к настоящему прошлому, тут же всплывал этот страшный эпизод — беспощадная выдумка, синдром. Чувствуя его приближение, ваша психика начинала паниковать и защищаться. Гениально. Они искусственно создали настолько ядовитое воспоминание, что в вас намертво угнездилось твердое неприятие самого себя.

И хотя руки Льюиса уже не стягивали ремни, он по-прежнему находился в глубокой депрессии.

— Допустим, вы правы, — сказал Макбрайд не без доли скептицизма. — Тогда, может, оставить все как есть?

— Нет! — воскликнула Эйдриен дрожащим от злости голосом. — Нет! Кто-то грязно поиграл с твоим рассудком. А ты хочешь все так и оставить? Проснись! Ты не убивал Эдди, не взрывал дом и не переворачивал все вверх дном в моей квартире.

— Кто такой Эдди? — спросил Шоу хриплым от тревоги голосом.

— Поверьте, это очень неприятная история, — сказала Эйдриен, даже не взглянув на психиатра. Тут ей в голову пришла неожиданная мысль: — Обождите. А ведь мне всегда казалось, что гипноз безвреден и с его помощью невозможно закодировать пациента на разрушение. Я слышала, что нельзя под гипнозом заставить человека причинить боль другому. Не говоря уже о самоубийстве.

— Это сказки, — отмахнулся Шоу. — Пропаганда специалистов, работа с общественным мнением. Льюис вам об этом расскажет: это он на собственной шкуре испытал.

— Почему сказки? — спросила Эйдриен.

Шоу взглянул на часы и запустил пятерню в волосы.

— Все зависит от контекста, — объяснил он.

— Какого контекста? — не поняла собеседница.

— Ну, к примеру, если некто считает, что он на войне и борется за справедливость, то его вполне возможно заставить убить того, кого гипнотизер назовет врагом. Или если гипнотизер внушит клиенту, что его преследуют и он действует в пределах самообороны.

— Хорошо, я поняла, — сказала Эйдриен. — Но это только в теории.

— Вот здесь вы не правы, — ответил психиатр и обратился к Лью:

— Как звали того парня из Дании?

— Пал Хардрап, — ответил Льюис. — Ограбил в пятидесятых банк и убил охранника.

Эйдриен заметила, что Макбрайд явно оживился: дискуссия вывела его из состояния апатии.

— Верно! — сказал Шоу, поощрительно улыбнувшись. — У вас превосходная память.

Секунда — и все заулыбались. Затем Эйдриен перевела взгляд с одного собеседника на другого:

— Его звали Хард-ап[40]? И он ограбил банк? Это что, какая-то психиатрическая шутка?

Льюис улыбнулся.

— Хаардраап, — поправил он. — Его арестовали после ограбления. Он выстрелил в охранника, и тот скончался на месте. Полиция была озадачена: человек не испытывал острой нужды в деньгах и не считался агрессивным. Довольно обычный, законопослушный гражданин. Все задавались вопросом: с чего же он учудил такое? — Макбрайд взглянул на Шоу, и тот кивком попросил его продолжать. — Подобное поведение казалось для него совсем нехарактерным. Вскоре выяснилось, что он действовал под гипнозом: психотерапевт, занимавшийся его лечением, приказал Хаардраапу ограбить банк и застрелить охранника.

— И судья купился на этот бред? — спросила Эйдриен полным сарказма тоном хорошего прокурора.

— Да, потому что психиатр сознался. Сказал, что задумал это преступление для проверки своих сил.

— Ишь ты, — заметила девушка, еще не решив — поверить в историю или нет.

— Дело получило широкую огласку, — пояснил Шоу, — разбиралось в суде высшей инстанции.

— Почему? — поинтересовалась Эйдриен.

— Потому что в момент совершения преступления психотерапевта не было рядом — и все-таки преступник находился под полным контролем.

— Так как же он это устроил? — спросила она. — Я имею в виду психиатра.

— Не напомните, Лью? — попросил доктор.

Макбрайд кивнул.

— Он создал «маску» — внешнюю сторону личности, некоего сверхъестественного человека, и назвал его «Икс», Этот Икс играл роль Бога. И он говорил Хаардраапу, что делать.

— И тот все исполнил? — удивилась собеседница. — Взял и застрелил человека?

— Конечно, — ответил психиатр. — Этот человек был очень религиозен.

Эйдриен задумалась.

— И это подразумевается под словом «контекст»? — уточнила она.

— Да. В нашем примере преступник считал себя исполнителем божественной воли.

— Думаете, с самоубийством тот же номер прошел бы?

— А почему бы нет? — ответил Шоу. — Люди постоянно кончают с собой. При соответствующих обстоятельствах и при верной трактовке самоубийство может показаться достойным и даже разумным. — Он взглянул на часы и обратился к пациенту: — Вы надумали?

Макбрайд пребывал в нерешительности.

— У нас очень немного времени, Лью.

Тот взглянул на Эйдриен и вздохнул:

— Что ж, почему бы и нет?

Шоу улыбнулся и проводил посетительницу к двери:

— Если не возражаете, подождите в кафетерии. Сейчас здесь начнется изгнание бесов.

Она сидела за квадратным столиком в кафетерии и листала финансовые страницы «Таймс», когда заметила направляющегося к ней Шоу — прошел почти час после их последней встречи. Продвижение врача по залу сопровождалось некоторым всплеском интереса. Несколько сестер и докторов поприветствовали доктора. У чайного столика психиатр остановился и сказал что-то невысокому рыжеволосому человеку. В остальных же случаях он махал в ответ рукой, улыбался, выразительно глядя на часы, но так ни разу и не остановился. По реакции публики Эйдриен составила мнение о Шоу как о человеке известном и уважаемом.

— Где Лью? — спросила она.

Доктор занял место напротив.

— Льюис выйдет через несколько минут. Бумаги на выписку уже оформлены, осталось соблюсти кое-какие формальности. — Шоу сделал паузу и продолжил, подвигая к собеседнице какую-то папку: — Кстати говоря, это вам.

— Что это? — удивилась Эйдриен.

— Медкарта нашего друга. Видите ли, слишком много желающих прибрать ее к рукам, а так — на нет и суда нет.

Собеседница нахмурилась:

— Доктор, а вы точно уверены, что его можно выписывать? Что, если он опять что-нибудь отчудит?

— Послушайте, — ответил психиатр, — у нас нет иного выхода. Надеюсь, теперь Лью пойдет на поправку. Очень надеюсь. — Шоу выдавил из себя улыбку. — Нет смысла держать его здесь, и каким бы интересным ни выглядел этот случай, мое участие все равно когда-нибудь должно прекратиться. — Он сидел и разглядывал ногти. — На меня чертовски давят по «соответствующим каналам»… — Психиатр поежился. — Поймите, я зависимый человек, — добавил он и неудачно попытался улыбнуться.

В словах Шоу присутствовал здравый смысл, и все же говорил он как-то не так. Психиатру хотелось, чтобы Эйдриен согласилась и сказала, что все понимает, однако девушка оказалась не в настроении играть.

— Иначе говоря, вы умываете руки.

Собеседник вздрогнул.

— Прошу вас меня понять: на мне лежит ответственность за людей. — Шоу взглянул на потолок и вздохнул.

— Вы правы, я слишком многого хочу, — улыбнулась Эйдриен. — Вы нам очень помогли, спасибо. Единственное, я не знаю, что теперь делать. — Она убрала волосы со лба.

— Не отчаивайтесь, я хотел вам кое-кого посоветовать, — сказал психиатр и похлопал себя по карманам. Наконец извлек из нагрудного кармана рубашки листок бумаги и протянул его собеседнице. Под отпечатанными словами «Источник здоровья» рукой Шоу были нацарапаны имя и фамилия какого-то человека.

— Сидней Шапиро. — Эйдриен перевела взгляд на врача. — Кто это?

Психиатр задумался.

— Это человек, который знает об этом все.

— О памяти?

На лице Шоу мелькнуло странное выражение, и он пояснил:

— Нет. О том, что случилось с вашей сестрой и Льюисом.

— Он в курсе, что с ними произошло?

Психиатр покачал головой и встал из-за стола.

— Сидней Шапиро неплохо знаком с имплантатами и с их использованием во благо и зло. Готов поручиться, он знает о них больше, чем кто-либо в мире. — Психиатр на миг заколебался — его посетила неожиданная мысль. — Хотя, может, и нет.

Эйдриен продолжала изучать надпись.

— А кто он?

Врач задумался.

— Шапиро — бывший государственный служащий; сейчас он на пенсии. — Психиатр горько усмехнулся.

— Думаете, он станет с нами разговаривать?

Шоу покачал головой:

— Не знаю, но, если покажете ему медкарту, может, и согласится.

— Ладно, попробуем. А у вас есть его номер?

И снова отрицательный ответ.

— Он живет в Западной Виргинии, неподалеку от Харперс-Ферри. Его фамилия наверняка есть в справочнике.

— Хорошо, — ответила Эйдриен. — Сид Шапиро. Попробуем.

Она встала и протянула доктору руку на прощание. Тот взял ее руку в свою, накрыл ладонью и проговорил:

— Если он спросит, откуда вы о нем знаете…

— Что сказать?

Психиатр скованно улыбнулся:

— В общем, не упоминайте обо мне. Просто скажите, что видели его в одной документальной передаче.

— В какой? — спросила Эйдриен.

— Думаю, что-то на тему «управление психикой».

Макбрайд дожидался их в вестибюле, и, судя по всему, с доктором они уже успели попрощаться. Шоу лишь вскинул руку в кратком приветствии и торопливо зашагал прочь.

Может, Эйдриен только показалось, но теперь Лью Макбрайд стал каким-то другим. Он словно вырос, и в его поступи появилась расслабленность хорошего атлета. Льюис встретил направлявшуюся к нему Эйдриен улыбкой. И улыбка Макбрайда тоже изменилась. Исчез барьер подозрительности, появилась радость в глазах и что-то еще, и она подумала, что теперь, наверное, с ним все в порядке.

— Не пригласить ли тебя на ленч? — предложил Макбрайд. — Пора обсудить планы на будущее.

Они вышли из больницы — в холодном осеннем небе светило яркое солнце, и Эйдриен, поборов неловкость, спросила:

— У тебя есть деньги? Я совсем на мели.

— Если честно, да. При выписке мне выдали кое-какую сумму — официально я участвовал в исследовательском проекте. Пришлось оформить кучу расписок. Рей Шоу, наверное, хотел подстраховаться на случай суда.

На тротуарах было полно народу: люди торопливо шагали по своим делам. Макбрайд взял Эйдриен за руку, когда они подошли к бордюру, и не отпускал до тех пор, пока они не перешли перекресток.

— Я его понимаю, — продолжил он. — В больнице уже все знают, что я ни на минуту не разлучаюсь со своим личным адвокатом.

— Со своим безработным адвокатом, — поправила девушка.

— Мы оба безработные, — сказал Льюис. — Это у нас общее.

Эйдриен взглянула на него: да, Макбрайд действительно сильно изменился. И разговор их отличался от тех, что они вели раньше. «Наверное, — подумала она, — если человек не знает толком, кто он, то перестает видеть жизнь с ее смешными сторонами. Он не улавливает иронии и сам не в состоянии шутить».

— Куда идем?

— Я знаю неплохую забегаловку напротив Нидл-парка, только дорогу перейти, — на углу Семьдесят шестой улицы и Бродвея.

— Замечательно, — одобрила Эйдриен. — И до отеля недалеко — всего два квартала.

— Хот-доги у них натуральные, в хрустящей оболочке.

— Не вареные, как везде, а обжаренные!

— Точно! И политы настоящей горчицей, а не этой желтой мерзостью.

— А ты, как я погляжу, неплохо знаешь Нью-Йорк?

Льюис пожал плечами и ответил:

— Во всяком случае, я знаю, где купить хороший хот-дог.

Они шли дальше, по пути высматривая свободное такси. Немного погодя Эйдриен сказала:

— Ты кое в чем прав.

— Да? И в чем же?

— Не знаю, наведывался ли кто в больницу, но вот к Шоу точно приходили «гости».

— Я тоже это подозревал. Учитывая то, что он отвечает за целое отделение, Шоу сделал все, что было в его силах.

— Да уж. Если бы ты выбросился в окно… — Она не стала продолжать мысль — о таких вещах способны разглагольствовать только психопаты. К тому же рядом с ней шел человек, который всего несколько часов назад лежал в палате для душевнобольных прикрученный ремнями к кровати.

— Эти мысли остались в прошлом, — заверил ее Макбрайд. — Вместе с бейсбольной битой и лужами крови. Как я мог поверить в подобный бред? Невероятно! Я даже чувствовал, каково это сжимать в руках биту — мне до сих пор не по себе. Купился как дурак.

— Это сейчас легко рассуждать, а тогда все выглядело по-другому.

Остановились на еще одном перекрестке. Льюис очень своевременно придержал спутницу под руку — мимо на красный свет пронесся автофургон. Они сошли с тротуара, и Эйдриен уловила, что Макбрайд встревожен — он крепко стиснул ее руку.

— Тебя что-то беспокоит? — поинтересовалась девушка.

— Знаешь, я доберусь до того, кто сотворил со мной такое. Обязательно.

Глава 33

Эйдриен листала телефонный справочник, отыскивая фамилию человека, к которому посоветовал обратиться Шоу. Записка лежала в медкарте, и девушка, доставая ее, случайно обронила какой-то снимок, сделанный «полароидом». Макбрайд возился на кухне — готовил чечевичный суп из консервов. Эйдриен нагнулась, чтобы поднять фотографию — и замерла. Что это? Девушка взяла снимок, положила его на стол и склонила набок голову: что-то очень знакомое. Где же она видела эту вещицу? Секунда и — вот оно: такая же штуковина лежала на полу ее квартиры, в кучке праха, просыпанного незваным гостем, который перевернул все в доме вверх дном. В прахе Никки была та же самая прозрачная стекляшка. Тогда Эйдриен приняла предмет за какой-то мусор, побочный продукт кремации. И вдруг у доктора Шоу появилась его фотография. Как? Откуда?

Эйдриен перевернула карточку, и на обороте под штемпелем с датой прочла сделанную от руки надпись:

«Объект „Икс“. 64 мм x 6 мм

Извлечен из мозга Дж. Дюрана

Хирург — доктор Н. Аллалин».

В груди похолодело, когда Эйдриен поняла, что в квартире и на снимке два разных объекта. Да, они очень похожи: прозрачные трубочки из стекла, прошитые насквозь золотыми и серебряными нитями. По форме и размерам напоминают рисовое зернышко и явно принадлежат к одному виду. Значит, Никки тоже вставили имплантат — с ней сотворили то же, что и с Лью Макбрайдом. Комок в горле разлился горячим металлом, в груди закипела злоба и тут же сменилась отчаянием.

— Господи! — Эйдриен зарыдала.

Макбрайд отвлекся от супа и взглянул на нее:

— Что с тобой?

Девушка безмолвно качала головой, размазывая по щекам слезы.

Увидев ее такой, Лью поспешил на помощь и заметил в руках Эйдриен фотографию имплантата.

— Что ты, — сказал Макбрайд, слегка стиснув ее плечо, — успокойся, его уже удалили. Теперь все прошло.

— Он лежит на полу в моей квартире!

Этот неожиданный всплеск эмоций застиг его врасплох.

— Что?

— Такой же! В прахе Никки! Один в один!

Макбрайд хотел спросить, как имплантат туда попал, но вовремя спохватился.

— Мне выдали его в похоронном зале вместе с прахом, — объяснила Эйдриен, отирая рукавом слезы, и вдруг горестно засмеялась. — Так, значит, все это чушь собачья! Про Риддлов. И про передозировку! И про компенсацию, которую ей выплатили. Понятно, почему Эдди так ничего и не нашел: потому искать нечего — все вранье. С Никки сделали то же, что с тобой.

Неожиданно Эйдриен захотелось кого-нибудь убить. Например, того человека, который превратил ее сестру сначала в робота, а затем в труп, лежащий в ванне.

— Я этого гада живьем распну! — поклялась девушка.

Макбрайд кивнул, пожал плечами и удалился на кухню.

— Попробуй позвонить, — сказал он оттуда.

Как и предполагал доктор Шоу, номер Сиднея Шапиро значился в телефонном справочнике округа Джефферсон. Усевшись по-турецки на кровать и попивая пиво «Гиннесс», Эйдриен набиралась отваги, чтобы позвонить. По крайней мере пыталась.

— А может, лучше ты позвонишь? — выкрикнула она.

— Ох, черт! — Привычное словцо сорвалось с губ Макбрайда, когда он обжегся о ручку дешевой алюминиевой кастрюльки.

Эйдриен наблюдала, как он, приспособив рукав свитера вместо прихватки, замысловатыми движениями передвигает кастрюльку на холодную конфорку.

— Нет уж, — промолвил Льюис и вышел из кухни. Отнес суп в общую комнату и наполнил две белые пиалы на столе. Рядом лежали пара квадратных пластмассовых коробочек с готовым развесным салатом, батон хлеба и завернутые в фольгу ломтики масла. В пустой баночке от кока-колы красовалась роза — подарок Макбрайда.

— Думаю, надо просто наведаться к этому человеку, — сказал он и жестом пригласил Эйдриен к столу. — Все готово.

Она легко соскочила с кровати и прошлепала босыми ногами в комнату.

— Взять и прийти к нему без всяких звонков?

— Ну, позвонить, конечно, вежливее и соответствует правилам хорошего тона. Только сама подумай, что мы скажем по телефону? Что желаем поговорить о контроле над сознанием? Не думаю, что Шапиро это оценит. Давай-ка нагрянем к нему без предупреждения.

Эйдриен пожала плечами:

— Почему бы и нет?

Макбрайд поднял бутылку пива.

— За тебя. Спасибо, что… — Он искоса посмотрел на нее и улыбнулся с хитрецой. — Ну, не знаю. Просто спасибо.

Они чокнулись бутылками.

— Всегда пожалуйста, — ответила Эйдриен и вспыхнула, потому что фраза прозвучала невероятно глупо. Как это понимать — «всегда пожалуйста»? «Всегда пожалуйста» что? Девушка улыбнулась. Макбрайд долго не спускал глаз с ее лица, а Эйдриен не могла избавиться от улыбки. Да, Льюис стал совсем другим. Эта улыбка уже начинала на нее действовать. Эйдриен и раньше испытывала к нему нечто вроде влечения — так, временами, — а теперь только взглянешь на него, и будто все звенеть внутри начинает. Только этого не хватало. Любовь при данных обстоятельствах скорее ненужное осложнение, от которого будут одни проблемы. «Мало того, что кто-то пытается нас убить, — размышляла Эйдриен. — Я еще потеряла работу, и денег почти не осталось. И о чем я думаю? Чтобы нам с этим приятелем… сойтись? Так держать, Скаут».

Она склонилась над тарелкой, опустила ложку в суп, наполнила ее движением «от себя», как учили в книге по этикету, а затем поднесла ко рту. Суп оказался настолько обжигающим, что Эйдриен едва не поперхнулась. Поборов непреодолимое желание освободить рот, она схватила банку пива и залила жгучее варево несколькими жадными глотками.

— Что-то не так? — спросил Лью.

— Горячо, — ответила Эйдриен, захлебываясь пивом. — Чуть язык не обожгла.

Макбрайд склонился над столом.

— Знаю одно народное средство, — сказал он.

Эйдриен заподозрила, что это народное средство — поцелуй, и снова ощутила резкий прилив желания. Однако объект ее вожделения всего-навсего встал со стула и, явно не собираясь никого целовать, направился в тесную кухоньку за стаканом молока. «Возьми себя в руки, — подумала Эйдриен и сделала глоточек, глядя на улыбающегося Льюиса. — Это стокгольмский синдром. Господи, ну пусть это будет стокгольмский синдром!»


С утра Макбрайд сам сел за руль. По пути Эйдриен ввела его в курс дела, поведав подробности биографии Сиднея Шапиро.

Днем раньше — сразу после памятного обеда с розой и горячим супом — она пошла прогуляться. Макбрайд устал и прилег — давало о себе знать пребывание в палате с усиленной охраной, а Эйдриен не была уверена в себе настолько, чтобы остаться с ним в одной комнате. Поэтому она решила пройтись до библиотеки, где просидела несколько часов перед стопкой книг о ЦРУ.

Литература не изобиловала информацией о Шапиро: тот руководил слишком секретными — и, по мнению Эйдриен, преступными — программами. Практически вся отчетность и документация, связанные с его деятельностью, оказались уничтожены после сенатских слушаний о нарушении прав человека американскими спецслужбами.

Эйдриен кропотливо выписывала обрывки информации, обнаруженные в различных изданиях, и скоро умудрилась составить краткое, но вполне объективное досье на Шапиро.

— Он окончил Кембридж, — рассказывала девушка Макбрайду, сверяясь с заметками. — Как и ты, получил докторскую степень в психологии, а после уехал в Корею. Чем он там занимался, никто не знает, но считался гражданским сотрудником в армии. Это было в пятьдесят третьем. Затем вернулся в Штаты и учредил в Нью-Йорке общество под названием «Фонд экологии человека».

— А дальше? — поинтересовался Льюис.

— Подожди, это еще не все. Юридически фонд считался частной организацией, но все финансирование велось через ЦРУ. Иначе говоря, он являлся учреждением прикрытия.

— Чем-чем?

— Учреждением прикрытия.

Макбрайд мельком взглянул на нее:

— Ты где такого набралась?

— В библиотеке, пока ты спал.

— Ого!

— Так вот, организация Шапиро находилась под крылышком ЦРУ и занималась засекреченными исследованиями. Всем, связанным с поведенческими моделями и контролем над сознанием: «МК-ультра», «Артишок», «Синяя птица» — и прочее в том же духе.

— И Шапиро принимал в этом участие?

— Он руководил этими исследованиями почти десять лет. Затем контору прикрыли, и Шапиро возглавил Управление науки и технологий при ЦРУ. Там изучали интересные вещи: психотропные препараты, гипноз, телепатию, технологии идеологической обработки и управления психикой человека.

— А, помню, — перебил Макбрайд. — На канале кабельного телевидения год назад показывали об этом передачу. Там еще утверждали, что спецслужбы проверяли действие галлюциногенных препаратов на заключенных, душевнобольных и задержанных по политическим мотивам. То есть на тех, кого подозревали в причастности к коммунистической пропаганде.

— И что с ними делали? Накачивали наркотиками?

— Да, только по-умному. Так, что подопытные ничего не подозревали. Они вроде как просто ложились в клинику, и в открытую над ними экспериментов не проводили. Большинство этих несчастных верили, что они больны или сходят с ума.

— Точь-в-точь как ты.

— Многие потеряли рассудок, и как минимум один лишился жизни.

— Кто?

— Некий ученый по фамилии Ольсен. Так называемые коллеги тайно подсунули ему ЛСД — и его понесло. Он стал совершенно невменяемым. По крайней мере так в передаче рассказывали. Побесновался, а несколько дней спустя выбросился из окна своего номера в отеле.

— О Боже…

— Авторы фильма подозревают, что ему помогли.

— Помогли?

— Да. Есть основания полагать, что бедолагу попросту вытолкнули наружу.

— Ничего себе.

В этот момент Макбрайд и Эйдриен переезжали реку Делавэр по двойному мемориальному мосту. Внизу медленно текла темная, отливающая металлом вода, а впереди растянулась рубиново-красная цепочка задних фонарей. Плотный поток автомобилей медленно просачивался сквозь будки контрольного пункта оплаты за проезд.

— Похоже, ты прав, — заметила Эйдриен.

— Насчет чего?

— Чтобы заявиться к Шапиро без приглашения. По телефону он и разговаривать с нами не стал бы.

На пункте оплаты Льюис вложил купюру в протянутую женскую руку. Ее ладонь оказалась такой теплой в морозном воздухе осеннего утра, а момент соприкосновения выглядел до странного четким. Словно он выпал из потока времени. Этот миг показался Макбрайду совершенным микрокосмом коммерции — по всему миру во все века люди переправлялись через реки в обмен на наличность. Под мостом протекала необъятная река, точно играя живыми мускулами, насыщенный влагой воздух смешивался с тяжелыми запахами выхлопов. Автомобили выскакивали на простор при выезде с платного терминала, с ревом набирая скорость. Макбрайда окружили звуки, запахи, цвета — он едва справлялся с нахлынувшим на него потоком непривычно ярких ощущений, точно органы восприятия ожили все разом. Нудный проезд по забитой машинами автомагистрали вдруг превратился в захватывающую игру движения и пространства.

Они остановились в «Хиллтоп-Хаус» — стареньком отеле, пристроившемся на горном склоне в Харперс-Ферри, и сняли номер с видом на перевал, у которого сливались реки Потомак и Шенандоа. Отель пустовал: слишком поздно для осенних экскурсий, слишком рано для праздников. Поэтому номера можно было выбирать на любой вкус. И снова по причинам экономии они поселились в одной комнате, но — по особому настоянию Эйдриен — с двумя кроватями.

Престарелый коридорный проводил постояльцев в номер и не отходил от двери, пока Макбрайд не сунул в шершавую старческую ладонь мелкую купюру. С балкона гостиницы реки казались вспыхивающими на солнце серебряными нитями, вьющимися меж горбатых силуэтов поросших лесом склонов.

Когда Льюис с Эйдриен приехали по указанному в телефонном справочнике адресу, то оказались у почтового ящика в крохотном, не получившем статуса города населенном пункте Бейкертон. Они поехали туда, рассчитывая узнать, где проживает Шапиро, уже на месте. Благо от Харперс-Ферри до селения оказалось всего пара миль. Насколько трудно найти человека в поселке, где проживают в основном те, кому за шестьдесят?

Как оказалось, очень трудно.

Бейкертон состоял из двадцати — тридцати домов, разбросанных на сотнях акров лесистых холмов. Помимо сельских домиков и жилых автоприцепов, в поселке были своя церковь и сельская лавка с бензоколонкой у входа, куда и зашли путешественники. За кассой стоял усатый мужчина с окладистой бородой и копной рыжих волос. Все вокруг загромождали банки с дешевыми леденцами, коробки с патронами для дробовиков и полные кувшины маринованных свиных ножек и сваренных вкрутую яиц.

Как оказалось, номер почтового ящика в адресной книге не отражал претензий бывшего шпиона на особое уединение. Просто здесь не доставляли почту на дом, и каждый житель имел на почте свой ящик. Продавец объяснил посетителям ситуацию и махнул рукой в сторону открытой двери:

— Проходите прямо туда.

Эйдриен и Льюис вошли в помещение, где их взгляду предстали ряды ячеек — каждая с крошечной дверцей и кодовым замком. Напротив входной двери стояла компания из трех мужчин, попивавших горячий кофе. Они походили друг на друга — заросшие, морщинистые и, судя по всему, питающие страсть к камуфляжной одежде. При взгляде на этих людей рождалась мысль, что разговоры они ведут о национальном гоночном чемпионате или охоте на оленей. Впрочем, проходя мимо, Макбрайд уловил отрывок разговора: «И ты утверждаешь, индекс НАСДАК[41] не взлетел?»

Льюис чуть не расхохотался. Впрочем, ему удалось изобразить на лице серьезность, и он поинтересовался:

— Вы не знаете, где найти человека по фамилии Шапиро?

— А, Джеймса Бонда, что ли?

Льюис хохотнул.

— Ага.

— Он живет в самом конце Куори-роуд, — сказал маленький сморщенный старикашка в зеленой форме пехотинца и бейсболке с названием какой-то животноводческой компании над козырьком.

— Это где?

— Выйдете с парадного входа, по ту сторону дороги — небольшая улочка, под прямым углом к той, по которой въезжали. Это и есть Куори-роуд. Проедете по ней с милю, и слева будет красный почтовый ящик. Там Сида и ищите.

— Большое спасибо.

— Только вы можете застать его во время молитвы, — сказал крошечный человечек. — Тогда придется ждать, пока он закончит.

— Не молитвы, — поправил другой собеседник, — а медитации. Это другое. А в остальном Карсон прав. Наткнетесь на него, пока он медитирует, даже не взглянет на вас. Таков уж наш Сид.

— Он верующий? — спросила Эйдриен, нахмурившись при этой мысли. Звучало не слишком правдоподобно.

— Буддист, — пропищал фальцетом старикашка. — Говорит, на нем лежит тяжелый кармический груз. — Он помедлил. — Смотрите канал «Эй энд И»?

Эйдриен улыбнулась и кивнула.

— Тогда знаете, о чем я. Этому парню столько дерьма отмаливать — о-о-ох.

Его компаньоны засмеялись.

— Извиняюсь за выражение, — продолжил старик, — но, по мне, так он пытается разделаться кое с чем вот тут. — Человечек в защитной форме постучал себя по виску.

Куори-роуд была усыпана гравием и влажна после недавнего ливня. Дорога проходила по сильно заросшей местности, и за окнами проносились черные от сырости молодые деревца. Машина подпрыгивала на ухабах, взбираясь вверх по склону, а по-зимнему яркое солнце мерцало за тонкими стволами. Макбрайд свернул на подъездную дорогу и мгновение спустя остановил «додж» возле старенького белого пикапа. На просеке стоял простой бревенчатый дом. Позади него на расстоянии сотни ярдов или около того высилась большая постройка, напоминающая парник. Справа — огороженный выгон для скота, на котором гуляли с полдюжины лам. Едва заметив незнакомцев, которые, выйдя из машины, направились к дому, животные потрусили им навстречу. За ламами, ближе к центру выгона, визитеры увидели Сиднея Шапиро — он сосредоточенно выполнял медленные грациозные движения китайской гимнастики.

Несмотря на холод, только часть тела Шапиро прикрывали серые тренировочные брюки. И похоже, старик был бос. Он исполнял движения с огромной сосредоточенностью и собранностью. Эйдриен взглянула на Макбрайда и приподняла брови, однако ни один из них не заговорил. Через минуту или две ламы потеряли к чужакам интерес и снова принялись жевать траву. Кое-кто из них даже отважился подойти совсем близко к Шапиро, который остался таким же безучастным. Несмотря на худощавость, тело старика покрывали узлы мышц; на голове чернела копна длинных волос, и в целом он казался подвижным и сильным для своих лет. С мучительной медлительностью Шапиро вытянул перед собой ногу, пока та полностью не распрямилась и не зависла в воздухе параллельно земле, затем грациозно опустил ее, одновременно старательно и неторопливо поворачиваясь, напоминая балетного танцора в предельно замедленной съемке. Макбрайда почти загипнотизировала текучесть движений Шапиро. На миг из-за облаков выглянуло солнце, осветив выгон, точно сцену, и Льюис не без потрясения заметил, что если телу Шапиро удалось обмануть старость, то лицо годы не пожалели. Его физиономия напоминала сплошную кость, череп под тонкой натянутой кожей.

Шапиро закончил упражнение, запрокинув голову, расставив ноги и возведя ладони к небу. Он продержался в этом положении около тридцати секунд, затем осторожно опустил руки и, старательно выбирая дорогу через поле, направился к гостям. По пути Шапиро то и дело останавливался и гладил по шее каждую попадавшуюся на пути ламу. Старик вышел через железные ворота, закрыл их за собой и лишь тогда посмотрел на посетителей:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте. Вы доктор Шапиро?

— Да.

— Меня зовут Лью Макбрайд. А это Эйдриен Коуп.

— Чем могу быть полезен? — спросил хозяин, плавно переместив взгляд с Макбрайда на Эйдриен и обратно. Для человека с тяжелым кармическим грузом на душе он довольно собран, подумалось Льюису.

— Ну, хм… Я надеялся, что…

— Да?

— Я хотел поговорить с вами о… — Макбрайд явно не знал, как начать.

— О вашей работе, — сказала Эйдриен.

— О моей работе? — Шапиро обернулся к гостье и вскинул на нее свои блестящие угольно-черные глаза. — Я на пенсии.

— О работе, которой вы раньше занимались. О «МК-ультра».

Старик нахмурился, и в его глазах вспыхнула искорка раздражения.

— Вы репортеры?

Оба посетителя отрицательно покачали головами.

— Я уже сказал по телефону тому молодому человеку, что не собираюсь больше появляться в документальных передачах. С меня хватило и одного раза. — Шапиро возвел взор к небу, затем снова обратился к Макбрайду: — Хотя как форма искупления мало что может оказаться более действенным, чем видеть свою жизнь низведенной до звуковых битов, прерывающихся рекламой клиники по отсосу жира. — Он покачал головой. — Такого акта искреннего раскаяния я повторять не намерен.

— Мы не за этим пришли, — заверила Эйдриен.

— Разве? — Шапиро перевел взгляд с одного лица на другое. — Тогда зачем?

— Моя сестра и мистер Макбрайд стали жертвами ваших проектов.

Старик посмотрел на собеседницу с недоверием и возразил:

— Не думаю. Все это было так давно. — Он еле заметно усмехнулся, как бы извиняясь. — Если вы считаете себя жертвой контроля над сознанием…

— Не я, — сказала Эйдриен, — а моя сестра.

— Тогда бы я предложил ей выбросить телевизор. «Контроль над сознанием» сразу перестанет ее беспокоить. Вот мой совет.

— Я ничего не смогу ей передать, — ответила Эйдриен — Она мертва.

Шапиро отвел взгляд.

— Мне очень жаль, — проговорил он и после небольшой паузы добавил: — Послушайте, это очень сомнительная область. И исследования закрыли десятки лет назад.

— Вы так считаете? — спросил Макбрайд.

Шапиро проигнорировал иронию.

— Они могли стать очередным прорывом. Может, и стали им. Мы считали, что блага от выхода человека в открытый космос и высадки на Луну покажутся пустяками в сравнении с тем, что мы открыли бы вот здесь. — Он постучал себя по голове. Затем посмотрел на Эйдриен и горестно покачал головой: — Мы назвали это «внутренним космосом». — Шапиро вздохнул. — Много воды утекло с тех пор. Не знаю, сколько лет исполнилось вашей сестре, но этот молодой человек тогда еще в люльке лежал. — Бывший шпион улыбнулся одним ртом. — И в противоположность тому, что вы могли услышать, мы не экспериментировали на детях. Так что… — Старик развернулся, собираясь уйти.

— Вы не могли бы кое на что взглянуть? — спросила Эйдриен.

Шапиро обернулся.

— А потом, если вы попросите, мы уйдем, — заверила она.

— Уговор, — ответил он.

Она порылась в сумочке, нашла снимок имплантата и без лишних слов протянула его старику.

Дальнозорко щурясь, Шапиро подержал снимок в вытянутой руке. Скоро его лицо расслабилось, и бывший шпион поднял на гостью взгляд.

— Откуда это у вас?

— Один нейрохирург извлек из моей головы, — ответил за нее Льюис. — Меньше недели назад.

Глаза Шапиро вернулись к снимку. Он изучал его еще некоторое время и наконец с еле заметным кивком протянул фотографию Эйдриен.

— Зайдете?

Глава 34

По знаку Шапиро гости разулись. Интерьер его хижины представлял собой шедевр минимализма: циновки из рисовой соломы на струганном сосновом полу; светлые, точно выбеленные, стены; глиняная, покрытая зеленой финифтью печь. Из мебели присутствовали только столик из сосны, полдюжины подушек и стол, на котором красовалась составленная из белой орхидеи и двух изгибающихся длинных травинок икебана.

Хозяин положил снимок возле цветочной композиции и предложил гостям устраиваться на подушках. Сам же исчез за прозрачной японской ширмой. Несколько минут спустя он принес серый пузатый чайник с красноватым отливом и три крошечных чашки. Затем Шапиро медленно сел и принялся разливать чай, и до Макбрайда внезапно дошло, что, с тех пор как они с Эйдриен вошли в дом, никто не проронил ни слова.

Сидней Шапиро яростно подул на чай, пригубил его и отставил чашку в сторону. Затем взял в руки фотографию имплантата, вытянул ее на свет и еще какое-то время внимательно изучал. Наконец покачал головой и проговорил:

— Мое наследие… — Его рот растянулся в болезненной гримасе.

Эйдриен кивнула в сторону фотографии и без обиняков спросила:

— Что он делает с человеком? Конкретно.

Шапиро пожал плечами:

— Конкретно? Не знаю. Мне пришлось бы разобрать его — в лаборатории, — и, возможно, даже тогда я бы этого не определил. Сколько воды утекло с тех пор, подумать страшно.

— Но…

— Хотите узнать, как он действует и на что способен — берите литературу и читайте. Я бы посоветовал начать с Дельгадо.

— Кто такой Дельгадо? — поинтересовалась Эйдриен.

— Тридцать лет назад в «Таймс» проскочила сенсационная статейка, — ответил собеседник. — Насколько я помню, он учился в Йельском университете. В газете напечатали его фотографию: Дельгадо стоит с передатчиком в руках на арене для корриды, а прямо перед ним бык роет копытом землю. Потрясающее умение показать товар лицом!

— И что произошло? — спросила гостья.

— Он остановил быка — хладнокровно, на середине атаки. Впечатляющее зрелище. И это еще не все. Дельгадо нажал на другую кнопку — животное развернулось и неторопливо ушло.

— Что-то вроде шокового хомута? — предположила Эйдриен.

— Нет, что вы, — возразил Шапиро. — Не все так просто. Происходили двойные испытания: первая кнопка активировала вживленный в моторную секцию мозга быка электрод, а вторая превратила ярость животного в безразличие.

Макбрайд нахмурился. Ничего нового — он еще в студенчестве прочел все, что только писали о Дельгадо. Как и все на курсе.

— А что насчет этого? — спросил Льюис, постучав указательным пальцем по снимку.

Впервые с момента встречи Шапиро проявил признаки дискомфорта.

— Послушайте, — сказал он, — я динозавр. Я вне игры уже лет… — Старик спохватился и с улыбкой продолжил: — Давным-давно. Однако существуют вещи, о которых мне до сих пор нельзя говорить — я подписал договор о неразглашении.

— Хотя бы гипотетически, — не сдавалась Эйдриен.

Старик вздохнул:

— Не исключено, что это миниатюрная разновидность определенного прибора, который мог использоваться в экспериментальных целях в то или иное время.

Макбрайд хмыкнул над витиеватой уклончивостью старика, и Шапиро нахмурился. Взглянув на гостью, он пожал плечами:

— В открытой литературе на эту тему много информации. Думаю, я не раскрою большого секрета, если расскажу вам, как выглядит прибор.

— А что он собой представляет?

— Это вживляемый электрод.

— Каковы его функции?

Старик опять пожал плечами:

— По-разному.

— В зависимости от чего? — спросила Эйдриен.

— От частоты, на которую этот прибор настроен, — подсказал Макбрайд.

Шапиро улыбнулся:

— Хорошая догадка.

— А если предположительно? — поинтересовался Льюис.

— Четыре — семь мегагерц дали бы очень интересную реакцию, — ответил ученый.

— А чем это объясняется? — спросила девушка.

— Это частота, на которой можно ввести человека в гипноидальное состояние, близкое к мягкому гипнозу, но вызванное другими факторами. И человека можно ввести в состояние транса — сделать то, что мы называем «уводом».

— «Уводом»? — повторила Эйдриен, желая убедиться, что не ослышалась. Это же слово использовал доктор Шоу, когда она рассказала ему о поведении Макбрайда в Бетани-Бич после неприятности с сайтом.

— Так называют процесс, происходящий с мозгом, когда он дислоцирует определенный сигнал и следует за ним, — объяснил Макбрайд. — Световые вспышки, повторяющийся звук — в особенности тот, на который человек оказался закодирован в трансовом состоянии. В таких случаях говорят, что мозг «настроился» на сигнал.

Шапиро удивился:

— Вы неплохо подготовлены.

— Я психолог, — сказал ему Макбрайд.

— И что в таком случае должно произойти? — спросила Эйдриен. — Какова цель?

— Ну, — ответил старик, — это позволило бы периодически освежать и подпитывать состояние транса без необходимости каждый раз гипнотизировать пациента.

— Значит, если поместить такой прибор кому-то в голову, человек все время будет под гипнозом?

— Более-менее, — подтвердил Шапиро. — Хотя нет оснований считать, что это единственная функция прибора.

— Почему? — поинтересовался Макбрайд.

Хозяин наполнил опустевшие чашки. Впрочем, Эйдриен пила скорее из вежливости, чем от жажды: по вкусу напиток напоминал отвар из жженых водорослей.

— Потому что все изменилось, — наконец ответил Шапиро. — При создании имплантата такого рода, вероятно, используются нанотехнологии, где все измеряется миллимикронами, компьютерные технологии и бог знает что еще.

— А для чего все это?

— Гипотетически? Полагаю, таким образом можно ввести в мозг «сценарий», который на пару с гипнозом станет инструментом для формирования своего рода «виртуальной биографии».

Эйдриен и Макбрайд погрузились в размышления.

— Виртуальная биография… — проговорила Эйдриен.

— Мнимое прошлое, которое вы ни за что не отличите от настоящего. Вплоть до мелочей.

— Господи, — пробормотал Льюис.

Шапиро улыбнулся:

— Память — не больше чем жидкий строительный раствор химических элементов и электрических потенциалов, которыми не так трудно манипулировать. Если знаешь как. Например, хорошо известно, что, подняв в мозгу уровень ацетилхолина[42], можно нарушить контакт нервных клеток друг с другом. А когда такое происходит, человек теряет способность вспоминать. Казалось бы, информация на месте, а добраться до нее невозможно.

— И человек заболевает амнезией, — предположила Эйдриен.

— Совершенно верно. Еще чаю?

Макбрайд сидел, не в силах поверить в происходящее. «Как все цивилизованно, — думал он. — Обходительный пожилой человек непринужденно разливает чай в своем аскетическом домике. При таких обстоятельствах тяжело возненавидеть его за причиненный вред. Трудно представить ужасы, которые он изобрел. Трудно, но все-таки возможно». Внутри закипала злость, первобытная ярость из потаенных уголков сознания.

«Быки. Комната цвета охры. Мнимый Джефф Дюран».

Льюису захотелось как следует вмазать этому слащавому сукину сыну — пусть узнает, что такое настоящая пощечина. Но вместо этого Макбрайд сказал:

— Позвольте задать вам один вопрос?

— Валяйте.

«Не искушай меня».

— Опять же, рассуждая гипотетически, как бы вы осуществили это на практике?

Старик поерзал на подушке и спросил:

— Основываясь на том, что я читал в открытой литературе?

— Разумеется, — ответил Макбрайд.

Шапиро на миг задумался.

— Думаю, можно сделать пациенту электроэнцефалограмму, получить запись волн его мозга при разных раздражителях, сделать томографию с позитронным излучением и изготовить карту мозга — эмоциональные и мыслительные центры.

— А дальше? — спросила Эйдриен.

— Имея в распоряжении такую информацию, можно зашифровать подборку аудиограмм, направленных на эти центры, и подавать их в потоке сверхнизких частот. Это как раз то, о чем я говорил ранее: диапазон четыре — семь мегагерц.

— И если все это проделать, что произойдет? — поинтересовалась Эйдриен.

— Ну, — ответил Шапиро, — изменится ландшафт мозга.

— А это как понимать? — спросил Макбрайд.

— Мы привнесем некоторые очень специфические — хотя и временные — изменения в физическую структуру мозга.

— И в итоге?

— Все зависит от аудиограмм, — сказал Шапиро. — Один из результатов — амнезия.

— Полная амнезия? — уточнил Льюис.

Собеседник пожал плечами:

— Возможно, вы будете помнить итальянский язык, но забудете, как его выучили и бывали ли когда-нибудь в Италии.

— А будет объект помнить, кто он? — спросил Макбрайд.

Ученый взглянул на него:

— По-разному.

— От чего это зависит?

— От того, какая задача стоит перед программистом. Как только пациент готов и его память заблокирована, ему имплантируют нейрофонический протез.

— Протез, — повторила Эйдриен.

Шапиро развернул указательный палец в направлении лежащего на столе снимка.

— Вот такой. Если бы вы рассмотрели этот предмет под микроскопом, то обнаружили бы внутри изолированные электроды. Они необходимы для получения и обработки аудиограмм на определенных частотах. Этот протез позволяет радиоволнам обходить внутреннее ухо и восьмой черепно-мозговой нерв, доставляя информацию прямо в мозг.

Макбрайд задумался.

— И тогда начинает казаться, что ты слышишь голоса, — предположил он.

— Скорее, глас Божий, — уточнил Шапиро. — Но имплантат — это только часть процесса. Программисту потребуются и другие инструменты.

— Какие?

— Гипноз, сенсорная депривация.[43]

— Каков механизм их действия? — спросила Эйдриен.

Старик после недолгих раздумий ответил:

— Пациент, вероятно, получил бы гипнотические внушения, подготавливающие его к событиям, которые с ним скоро произойдут. Затем мы погрузили бы его в затемненный резервуар, наполненный соленой, нагретой до температуры тела водой — около 98 градусов по Фаренгейту. Крайне необычное впечатление — будто паришь в космосе.

— Вы пробовали?

— Конечно, — ответил Шапиро. — Я пробовал все. — Он помедлил и продолжил: — Пробыв в резервуаре с час, ты уже не в состоянии сказать, где заканчивается кожа и начинается вода. Ты словно растворяешься. — Шапиро кивком указал на чашку перед Эйдриен. — Как кусок сахара в горячем чае. И когда это происходит, объект становится… ковким.

Макбрайд зачарованно слушал, а Эйдриен не сводила глаз с бывшего шпиона — «невидимки», представляя себе, как ее сестра плавает в затемненном резервуаре.

— После продолжительного периода…

— Насколько продолжительного? — спросил Макбрайд, едва сдерживая гнев.

— День, неделя… или месяц, — сказал Шапиро. — Главное, что через некоторое время личность объекта начинает распадаться. Очень похоже на последние минуты умирающего: чувства пропадают — по крайней мере так кажется. Представьте: вы в резервуаре, где ничего не видно и не слышно, нет вкуса и запаха, нет осязания. Вы теряете ощущение времени. Если считаете, что страшно потерять разум, представьте себе, каково потерять тело. — Шапиро ненадолго замолчал, на лице мелькнула безрадостная улыбка. — И при этом некоторые находят подобный опыт… просветляющим.

— А другие? — спросила Эйдриен.

Старик пожал плечами:

— Другие — нет.

Макбрайд подался вперед:

— А потом что?

Шапиро искоса посмотрел на него:

— Потом? Потом вы переходите на следующий уровень обработки.

— Какой именно?

— «Интенсификация». Когда личность субъекта разобрана, он фактически становится «чистой страницей». Материалом, на котором сравнительно легко отпечатать любые «воспоминания».

— Каким образом? — поинтересовался Льюис.

— Можно создать сценарии, совместимые с его психологическим профилем, и превратить их в фильм. Объект будет смотреть видеозапись в связке с потоком аудиограмм, лежащих ниже сознательного порога восприятия.

— Как в кинотеатре со стереоэффектом? — предположила Эйдриен.

Шапиро усмехнулся.

— Нет, — сказал он, — куда более основательно. На него наденут специальный шлем с микрофонами и штепселями: звук входит, звук выходит — в таком роде. Потом подключат его и…

— Что?

— Объект воспринимает происходящее так, словно сидит в двух метрах от 62-дюймового телеэкрана и смотрит на объемные картинки со стереозвуком. Очень увлекательно, и это единственная часть процедуры, когда объект находится в сознании. Добавьте гипноз, препараты — и ваяйте из человеческой «глины» что угодно. Психика — податливый материал.

— Препараты, — проговорила Эйдриен. Тут же вспомнился пузырек, который она нашла в футляре компьютера Никки. «Плацебо 1». — Какого рода препараты?

Шапиро состроил постную мину.

— Психоделики всех разновидностей. Мы добились прекрасных результатов с наркотиком из Эквадора — его называют «Буррундага». И кетамин неплох, хотя он больше известен как транквилизатор, используемый в ветеринарии. Оба средства вызывают подобие диссоциативной амнезии — потеря памяти плюс нарушение связности психических процессов.

— Кетамин, — проговорила Эйдриен. — Это, случайно, не один из тех наркотиков, которые используют насильники?

— Совершенно верно, — подтвердил ученый. — Для их целей он так же эффективен, как и для наших.

— Что вы имеете в виду?

— Женщина, принявшая кетамин, видит свое тело словно со стороны. И что бы ни случилось с ней потом, все кажется происходящим в ином измерении. Более того, ее память эти события не зафиксирует.

— Получается нечто вроде искусственно вызванной потери памяти?

— Точно. Впоследствии человек и не вспомнит, что с ним что-либо происходило, — будь то насилие или нечто другое. Наши объекты даже не подозревали, что плавали в резервуаре или сидели в шлеме. Или что их «бомбардировали» новыми воспоминаниями.

— Значит, человек сидит в шлеме и… На что он там смотрит? — спросил Макбрайд.

— На людей в капюшонах, — ответила Эйдриен.

Шапиро как-то странно посмотрел на девушку и повернулся к гостю, отвечая на его вопрос:

— Зависит от обстоятельств.

— Что вы подразумеваете под обстоятельствами? — попросил пояснить Льюис.

— То, что вы хотите заставить его запомнить и что — забыть.

Макбрайд пригубил остывший чай.

— Сколько времени потребуется на то, чтобы пройти все этапы от начала до конца?

Шапиро покачал головой:

— Трудно сказать. Одно дело — поиграть с самовосприятием объекта. И совсем иное — выстроить его с нуля.

— «Поиграть с самовосприятием», — повторила Эйдриен.

— Верно. — Ученый сменил положение ног на подушках и обратился к Макбрайду. — Мне интересно — а каковы ваши отношения с сестрой этой молодой особы?

— Я был ее психиатром, — ответил тот.

— И она приходила к вам на квартиру?

— Да.

— А позже у вас обоих нашли протезы?

— Верно.

Шапиро нахмурился:

— Кстати, что дает вам почву для подобных выводов? Ей делали сканирование или…

— Сестру кремировали, — объяснила Эйдриен. — Я нашла имплантат в останках.

Старик побледнел.

— Господи, — пробормотал он и перевел разговор на другую тему. Или по крайней мере попытался это сделать. — Я хотел бы знать, — обратился он к Макбрайду, — насколько часто вы покидали свою квартиру?

— Что вы имеете в виду?

— Мне интересно, когда вы практиковали как психотерапевт, много ли времени вы проводили вне дома? Или старались не выходить?

Льюис тяжело вздохнул и пожал плечами:

— Предпочитал держаться поближе к дому.

— Так и должно быть, — сказал Шапиро.

— Почему?

— Я предполагаю, что в вашем здании размещалась контрольная зона. Скажем, в квартире напротив.

— Или за стеной, — подбросила идейку Эйдриен.

— Этажом выше или ниже — не важно. Главное в другом: сигнал необходимо постоянно подкреплять. Один из побочных эффектов этого — вне зоны действия оборудования вы начинаете испытывать дискомфорт, если не принимаете лекарства. Вы принимали что-нибудь?

— Нет, — саркастично сказал Макбрайд, — просто смотрел телевизор. — И, откашлявшись, добавил: — Все, что вы рассказали, сводится к одному: человека можно превратить в куклу или зомби.

— В робота, — добавила Эйдриен.

Шапиро кивнул:

— Попросту говоря — да.

Девушка отвернулась. В ее глазах стояли слезы.

— И с ним могут сделать все, что заблагорассудится, — продолжил Льюис. — Заставить смеяться или плакать, броситься под машину…

— Или заменить настоящее детство вымышленным, — добавила Эйдриен.

Ученый тяжело вздохнул и обратил ладони к потолку.

— Да.

Шапиро с силой втянул носом воздух, протянул руку к цветочной композиции на столе и постучал ногтем по изогнутому стеблю. Выдохнул.

— Послушайте, я полон раскаяния, что в этих разработках имеется и мой вклад. И мне очень жаль, если это затронуло ваши жизни. Но сейчас я ничем не могу вам помочь.

— Вы можете помочь нам понять, — сказала Эйдриен.

— Вы действительно так считаете?

— Да, — ответила она.

— С тех пор прошло столько лет…

— Я хочу выяснить, кто это сделал.

Шапиро склонил набок голову и проговорил:

— Ничего удивительного. Только зачем это вам? Вы сказали, что хотите понять, а я думаю, вы желаете отомстить.

— Послушайте, — обратился к нему Макбрайд, — называйте это как хотите, но… — Внезапно он понял, что не может продолжать. Голову словно сжало тисками, казалось, еще миг — и он взорвется, набросится на этого новоиспеченного буддиста с его скромной жизнью и этими милыми чашечками, чтобы вышибить из него дух. Лью взял себя в руки и тихо проговорил: — Я чувствую себя развалиной.

— Что?! — Шапиро потрясло это замечание, да и Эйдриен не ожидала подобной откровенности.

— Я сижу с вами в этом уютном домике, попиваю чай, — сказал Макбрайд, — и кажется, что все прекрасно. Цел и невредим. Только вот ошибаетесь. Я — ходячая развалина, без дураков. Кто бы это ни сделал, он забрал у меня все: мое детство, родителей, меня самого. Я никогда не буду прежним. У меня отняли воспоминания, извратили мечты. Ушло впустую не знаю сколько лет моей жизни. Даже сейчас, когда я пытаюсь думать, в голове пустота. Пустота вплоть до того момента, как эта милая леди заявилась ко мне домой и завопила, что подает в суд. — Льюис умолк и глубоко вздохнул: — Иными словами, я кое-чего лишился, и мы говорим не о брюках и паре книжонок.

Шапиро покачал головой:

— Я не предполагал, что…

— А как насчет моей сестры? — добавила Эйдриен. — То, что произошло с ней — хуже убийства. Ей вывернули душу, заставили застрелить человека и довели до самоубийства. Пустяки?

Старик прикрыл глаза.

— Я пытался вам объяснить: то, что вы делаете…

— Делаем? — повторила Эйдриен. — Мы ничего не делаем, просто задаем вопросы.

— Вот именно, — терпеливо проговорил хозяин дома. — Я должен вас предупредить — это опасно для жизни.

Все трое на миг притихли, и Льюис первым нарушил молчание:

— Я хочу, чтобы они больше никому не причинили вреда.

Ученый задумчиво кивнул и обратился к Эйдриен:

— Вы упомянули о каком-то убийстве?

Она кивнула:

— Да, Никки застрелила какого-то старика инвалида. А через некоторое время покончила с собой.

Шапиро потянулся через стол к папке с историей болезни Макбрайда и стал медленно просматривать страницы. Через некоторое время он взглянул на Льюиса и сказал:

— Мне бы хотелось поговорить с вашим доктором. — Гости переглянулись. — Это возможно устроить?

— Не знаю. — Эйдриен припомнила скованную улыбку Шоу и его просьбу сообщить бывшему церэушнику, что она узнала о нем из телепередачи.

Старик улыбнулся несколько застенчиво и объяснил:

— Мне просто нужно убедиться, что вы действительно те, за кого себя выдаете. И что с вами на самом деле случились все эти ужасные вещи.

— У вас есть история болезни, — попыталась возразить Эйдриен.

— История болезни, — с усмешкой повторил Шапиро. — Мы только что говорили о том, как создают поддельных людей, а вы удивляетесь, что я хочу убедиться в достоверности каких-то бумажек?

Взвесив все «за» и «против», Эйдриен решила, что разговор с Шапиро вряд ли повредит Рею Шоу. И займет это всего минутку: старику нужно лишь убедиться, что они ничего не выдумали.

Ученый звонил по сотовому телефону и разговаривал на кухне. Из-за стены доносился его мягкий голос, но разобрать слов гости не смогли. Старик вернулся в гостиную через пару минут и присел рядом.

— Ну и?… — не утерпел Макбрайд. — Что он сказал?

Хозяин покачал головой:

— Нам не удалось поговорить.

— Как же так?

— Я разговаривал с его женой.

Шапиро выглядел подавленным, гости переглянулись, и Эйдриен спросила:

— И что сказала жена мистера Шоу?

— Она очень расстроена: ее мужа прошлой ночью сбила машина. Он как раз выходил из клиники, когда все произошло. Полиция разыскивает водителя.

Макбрайд почувствовал, что теряет сознание. Внутри все оборвалось, словно он летел в самолете и тот попал в воздушную яму.

— Он поправится?

Шоу поднял на Льюиса взгляд и ответил:

— Нет.

Глава 35

Макбрайд подкинул в печь дров, а состарившийся ученый тем временем готовил обед на троих: простую трапезу из жасминового риса и овощей со своего огорода, к которой, правда, присовокупил бутылочку «Старой красной лозы». Пища была аппетитной. Пока ели, Шапиро поведал гнусную историю программы по исследованию «управления сознанием».

— Большинство считало ее ответом на то, что коммунисты делали в Центральной Европе и Корее. Помните, они провели показательный судебный процесс с участием одного польского священника? Тогда еще много болтали о «промывании мозгов»? Но, по правде говоря, Программа началась задолго до этого.

— Программа? — переспросила Эйдриен, вспомнив сайт, который часто посещала сестра.

Шапиро нахмурился:

— Так мы сами называли этот проект. Программа началась в Европе, во время Второй мировой войны, когда Управление стратегических служб искало «сыворотку правды» — наркотик, который можно использовать на допросах.

Налив бокал вина, ученый объяснил, что в послевоенные годы проект расширился — стали поступать деньги из недавно созданного ЦРУ. К 1955 году проводилось уже более 125 экспериментальных программ в лучших университетах страны и кое-каких тюрьмах. Отдельно велись исследования в учреждениях для душевнобольных и над «неподозревающими добровольцами».

— Что это означает? — поинтересовался Макбрайд.

— Мы устанавливали скрытые камеры в публичных домах, пробовали препараты на отбросах общества без их ведома, — ответил Шапиро. — Использовали для своих целей наркоманов, гомосексуалистов, коммунистов, извращенцев и всякое хулиганье. — Он умолк и, улыбнувшись, добавил: — Либералов и фанатов «Доджеров».

Затем Шапиро снова посерьезнел и продолжил, объяснив, что в условиях «вечной мерзлоты» «холодной войны» всех девиантных личностей считали законной добычей спецслужб.

— Нам не требовалось официального разрешения, — подчеркнул Шапиро, — потому что исследования засекретили. Они проводились в «интересах национальной безопасности», и, значит, на них не распространялись обычные ограничения.

— Чтобы легко спрятать концы в воду? — предположила Эйдриен.

— Ничего не приходилось прятать — исследования и так велись в обстановке полнейшей тайны. И хотя у некоторых из нас и возникали этические соображения по поводу тестирования лекарств на не подозревающих ни о чем людях, эти соображения казались малозначимыми, когда ты чувствовал, что имеешь дело с врагом.

— Я думал, врагом считался Советский Союз, — заметил Макбрайд.

— Конечно. Но «холодная война» велась не только на внешнем фронте, но и на внутреннем. Это была война за «Американский путь», который, могу вас заверить, не включал в себя в те времена ни геев, ни психов, ни наркоманов. Их легко отдавали на расправу.

— О каких исследованиях вы вообще говорите? — спросил Льюис.

Старик замялся и пожал плечами.

— Что ж, — пробормотал он, обращаясь не столько к гостям, сколько к себе, — вряд ли это является секретом в наши дни… Двадцать лет назад уже проходили парламентские слушания и судебные процессы на эту тему, написано много книг…

— Верно. Так что это были за исследования?

— Мы изучали гипноз, телепатию и управление психикой. Еще, пожалуй, назову дистанционное наблюдение. Занимались и психологической обработкой объектов с использованием условных рефлексов: унижения и боли.

— Унижения и боли? — потрясенно повторила Эйдриен, не в силах поверить своим ушам.

— Да, этими физиологическими факторами — как усилить их в психике испытуемого, закрепить и использовать. Более того, мы научились замерять их, — добавил Шапиро. — Только эксперименты с болью оказались не слишком полезны.

— Почему? — поинтересовался Макбрайд.

Ученый вздохнул:

— Кое-какие сложности с подбором персонала. Видите ли, специалисты, которые дорожили своей репутацией, отказывались иметь с нами дело. А те, кто соглашался, не оправдывали ожиданий в плане объективности.

Льюис удивленно хмыкнул:

— Как же так?

— Постепенно исследования перешли за ту тонкую грань, которая отличает науку от садизма. Так же как эксперименты с наркотиками стали мешаться с сексом. Откровенно говоря, Программа в целом оказалась связана с использованием сексуальных импульсов, что наложило отпечаток на результаты.

— Вы упомянули об «управлении психикой», — подсказала Эйдриен.

Шапиро поерзал на подушке — ему был явно неприятен этот разговор.

— Да.

— Расскажите вкратце.

Отставной церэушник некоторое время помолчал, а потом все же ответил:

— Мы изучали способы управления психикой, производя опыты, в ходе которых испытуемый получал большую дозу какого-нибудь психоделического препарата и помещался в темную герметичную среду. Затем на него воздействовали с помощью многократно повторяющихся записей с определенной информацией. Предполагался терминальный исход эксперимента.

— Вы сказали, в герметичную среду? — переспросила Эйдриен.

— Да, мы использовали металлические ящики. Наподобие тех, в которых хранят покойников в моргах, — пояснил Шапиро.

Макбрайд раскрыл рот, одновременно формулируя в уме следующий вопрос:

— А что вы имели в виду под терминальным исходом?

— Никто не умер, — заверил Шапиро, — однако считали, что испытуемые уже не поправятся. Так в большинстве случаев и происходило.

— И что же…

— Шестьсот миллиграммов ЛСД ежедневно, — сказал ученый. — От двух до шести месяцев в полной темноте.

Ни один из гостей не проронил ни слова. Наконец Эйдриен обрела дар речи и прошептала:

— Как вы могли?

Шапиро взглянул ей в глаза и намеренно исказил смысл вопроса:

— Насколько я помню, мы вставляли испытуемым катетеры, и питание они получали внутривенно.

— Господи, — тихо проговорил Льюис.

— Вам налить? — предложил хозяин.

Эйдриен поежилась и отвернулась, Макбрайд покачал головой. Шапиро смежил веки и некоторое время просто сидел, вкушая прелесть момента: потрескивающий в очаге огонь и вкус «Старой красной лозы». Когда через некоторое время старик открыл глаза и заговорил, гостям стало неуютно. Переход оказался столь резок, что Эйдриен вспомнила о хищных птицах — орлах или ястребах, с их пристальным и жестоким взглядом.

— Догадываюсь, о чем вы думаете, — проговорил хозяин дома.

— Полагаете?

— Вы считаете меня военным преступником.

Фраза потонула в мертвой тишине — никто и не подумал возразить.

— Что ж, — заключил Шапиро, — думаю, вам стоило бы там побывать. — Он пригубил вино и взглянул на собеседников. — Теперь легко осуждать то, чем мы занимались тогда. Трудно в это поверить, но намерения людей, создававших Программу, были чисты как первый снег.

Глаза Эйдриен округлились, и бывший разведчик продолжил:

— Те люди знали, на что способны Гитлер и ему подобные. Поэтому они готовились фанатично защищать свободу. Знаю, звучит банально — разговоры о свободе всегда кажутся банальными, — но я сказал правду. — Ученый-разведчик умолк и, опершись левой рукой о пол, с неожиданной для его возраста ловкостью вскочил на ноги. Пройдя к печи в противоположном углу комнаты, он открыл дверцу, помешал кочергой угли и подкинул свежее полено. И снова обернулся к гостям: — Изначально Программу разработали, чтобы выявлять и устранять таких, как Гитлер и Сталин, не допускать их прихода к власти.

— То есть в рамках Программы выращивали наемных убийц? — предположил Макбрайд.

Старик пожал плечами:

— Отчасти. Идея заключалась в том, чтобы создать агентов с контролируемым поведением, готовых пойти на задание, даже если его исход противоречит инстинкту самосохранения.

— А это как понимать? — спросил Льюис.

— Полагаю, что агентам внушали не бояться смерти, — предположила Эйдриен.

Шапиро едва заметно склонил голову, неохотно соглашаясь.

— Выживание агента не являлось для нас решающим фактором. Если агент выживает и пойман, то возникают проблемы. А людям так или иначе свойственно попадать в ловушки… Не в первый и не во второй раз, но рано или поздно это происходит.

Гости взглянули на хозяина дома.

— Предположим, ружье даст осечку, — объяснил Шапиро. — Или полицейские неожиданно заинтересуются безобидными на первый взгляд вещами — так ведь тоже происходит. И скоро вы узнаёте, что ваш человек подвешен за ноги в подвале министерства безопасности какой-нибудь страны и все норовят задать ему вопросы. Вот поэтому мы довольно активно разрабатывали способы создания особых агентов…

— Попробую угадать, — вызвался Макбрайд. — Вы сводили их с ума?

Шапиро направлялся к столу, будто взвешивая эту формулировку. Он устроился на подушках и ответил:

— Нет. Если бы мы сводили агентов с ума, они оказались бы не в состоянии функционировать. Мы потратили годы и довольно крупные суммы денег на изучение дифферентной амнезии и способов расщепления личности[44]. И в конце концов нашли оптимальное решение: воспоминания-ширмы[45]. Впрочем, даже с ними возникали проблемы. У агентов наблюдалась тенденция к дестабилизации личности, и поэтому требовался психотерапевт, осуществлявший постоянную подпитку информацией.

Эйдриен взглянула на Макбрайда, затем обратила озадаченный взгляд на Шапиро.

— Что такое воспоминание-ширма? — поинтересовалась она.

Ученый задумался.

— Это ложные воспоминания, смехотворные уже в своей основе. Любой, кто будет настаивать на их истинности, сам себя дискредитирует.

— Вы не могли бы пояснить на примере? — попросил Макбрайд.

— Меня похитили пришельцы и отвезли на подземную базу в Антарктике, — проговорил ученый.

— В детстве меня истязали сатанисты, — добавила Эйдриен.

— Точно, — сказал Шапиро. — Говорящий — а в нашем случае убийца — моментально становится в глазах слушателей «тихо помешанным». Что, как вы можете себе представить, выглядит убедительно для каждого.

— Убедительно? — бросила ему в лицо Эйдриен. — Вы говорите о человеческих жизнях. Вы говорите о моей сестре!

Старика потрясла неожиданная вспышка гнева со стороны гостьи.

— Я говорю гипотетически. А кроме того, Программа вряд ли имеет какое-то отношение к вашей сестре, если только она не гораздо старше вас.

— Как вы смеете такое утверждать? — возмутилась Эйдриен. — Вы же видели имплантат.

— Нас перестали финансировать лет тридцать назад. К тому времени подавляющее число проектов переместилось за границу. Шестидесятые, что вы хотите! Каждый, кому не лень, проводил собственные эксперименты по управлению рассудком.

Неожиданно для себя Лью улыбнулся:

— Вы сказали, исследования переместились за границу?

— Большая часть работ проводилась в университетах и исследовательских институтах. Финансирование шло через фонды и учреждения, которым мы могли доверять. Когда агентством пристально заинтересовались конгресс и журналисты, некоторые особенно секретные проекты пришлось переместить за рубеж. К тому времени когда комиссия Рокфеллера приступила к расследованиям, вся деятельность оказалась прикрыта, а я ушел в отставку.

Какое-то время все молча сидели, глядя на блики огня. Наконец Макбрайд откашлялся.

— А как же я? — спросил он. — Откуда взялся имплантат?

Шпион в отставке покачал головой.

— А моя сестра! — настаивала Эйдриен — Как насчет нее?

Шапиро развел руками:

— Вы говорите не с тем человеком. Повторяю, я — динозавр в этой области.

— Нет, думаю, я разговариваю с человеком, который не хочет принять факты. Даже когда они лежат у него перед носом. Вы видели историю болезни, видели имплантат.

— Я видел фотографию.

— Считаете, что мы все выдумали? — поинтересовался Льюис.

— Нет, — уступил ученый.

— Тогда почему не хотите признать очевидное? Ведь ясно, что Программа не закрыта, — настаивала Эйдриен. — ЦРУ…

— ЦРУ не имеет к этому никакого отношения. — Шапиро медленно покачал головой. — Поверьте мне: если бы в проекте было замешано Управление, я бы знал.

Макбрайд пытался понять.

— Тогда кто же всем этим занимается?

— Франкенштейн, — ответил Шапиро.

Гости переглянулись, полагая, что неверно расслышали последнюю реплику хозяина дома.

— Простите, кто?

— Франкенштейн. — Старый ученый прикончил второй бокал вина и откинулся на подушки. На его губах блуждала отчужденная улыбка. — Агент или организация, не контролирующаяся извне.

— И?… — Эйдриен посмотрела на Шапиро, побуждая его закончить мысль.

— Это просто мои догадки, — признался он. — Судя по фотографии, я бы сказал, что Программу приватизировали.

— То есть как — приватизировали? — не понял Льюис.

— Значит, она оказалась в руках владельца из частного сектора. Или того, кто перешел работать в частный сектор. Иными словами, некто продолжил исследования уже самостоятельно — без помощи ЦРУ.

— Кто это может быть? — спросила Эйдриен.

Шапиро пожал плечами:

— Не имею представления.

— На такой проект требуется немало средств, — размышлял вслух Макбрайд.

Бывший разведчик кивнул:

— Да, не один миллион. А с другой стороны — на что не требуется денег?

— Как же им удается держать исследования в тайне? — удивилась гостья.

Старик немного поразмыслил.

— Вполне осуществимо, если разместиться в оффшорной зоне. Это должно быть что-нибудь небольшое, вроде клиники, где анонимность пациента имеет первоочередную значимость. — Ученый задумался. — Знаете, а ведь над Программой работают уже тридцать лет. Бог ты мой!

— Вы сказали, что поместили бы исследования в клинические условия? — ухватилась за мысль Эйдриен.

— Да.

Она подалась вперед:

— Тогда скажите, вы когда-нибудь слышали о клинике Прудхомма?

Шапиро насупился, подумал и покачал головой:

— Не припомню.

Эйдриен обернулась к своему спутнику, который смотрел на нее с немым вопросом, не понимая, к чему она клонит.

— А ты?

Вопрос застал Макбрайда врасплох.

— Что? Слышал ли я о клинике? — Льюис представления не имел о том, что за игру затеяла Эйдриен, однако, поняв, что она настроена решительно, покопался в памяти. — В Луизиане есть шеф-повар с похожей фамилией, но не думаю, что он здесь как-то замешан. — После недолгой паузы Лью спросил: — И где эта клиника Прудхомма?

Эйдриен проигнорировала вопрос и снова обратилась к Шапиро:

— Вы все время упоминаете о какой-то Программе, и… — Она остановилась и вздохнула, собираясь с мыслями. — Несколько дней назад, перед тем как Лью удалили имплантат, я застала его за компьютером своей сестры. Он зашел на какой-то очень странный сайт: «programm. org».

— И что?

— Льюис находился в трансе — полностью отключился. Он не реагировал ни на что, кроме сайта, который оказался интерактивным: на экране появлялись вопросы, а Лью набирал на клавиатуре ответы. Один из вопросов звучал так: «Где ты находишься?»

— Что ж, интересно, — заметил Шапиро, — только я не совсем понимаю, к чему вы клоните.

— А клоню я к тому, — ответила Эйдриен, — что на следующую ночь нас попытались убить. Открыли газ, и дом взорвался. А ведь до этого никто не знал, где мы находимся. Из этого я делаю вывод, что адрес им дал Лью — когда торчал на той проклятой веб-странице.

— Вам удалось что-нибудь выяснить о сайте?

— У меня есть друг, в компьютерах он настоящая голова. Так вот, он кое-что узнал, — продолжила Эйдриен.

— И что именно? — поинтересовался Шапиро.

— Страничка создана в некой клинике Прудхомма, которая находится в одном швейцарском городке.

Бывший церэушник покачал головой и пожал плечами:

— Первый раз о ней слышу.

Эйдриен откашлялась.

— Есть еще кое-что, о чем я пока не рассказывала. — Она обернулась к Макбрайду: — Сестра кого-то убила.

— Что?!

— Она прикончила какого-то человека во Флориде.

Глаза Шапиро округлились. Эйдриен продолжала:

— Ее жертвой оказался старик в инвалидном кресле — он сидел на эспланаде и любовался закатом. Никки застрелила его из снайперской винтовки с глушителем и телескопическим прицелом. Потом в газетах писали, что пуля перебила позвоночник надвое.

— А откуда у вас такая информация? — В тоне Шапиро сквозил скептицизм.

Девушка рассказала о том, как нашла винтовку в квартире сестры.

— И я только сейчас об этом узнаю?! — воскликнул Лью.

— Я не имела представления о ее назначении, — пояснила Эйдриен, — пока не просмотрела выписки с кредиток. Из них стало ясно, что Никки ездила во Флориду. Затем я выяснила, где она останавливалась, и прочла в газетах о старике, которого убили в то время, когда она там находилась. Тебя держали в больнице, а потом мы приехали сюда. К тому же я хотела свести все в общую картину.

Макбрайд осушил бокал вина и поинтересовался:

— Так кого она убила?

— В газетах писали о каком-то Кальвине Крейне.

Рука Шапиро непроизвольно дернулась, и он чуть не расплескал вино. Эйдриен заметила, что черные глаза старика снова округлились от изумления.

— Ваша сестра убила Кальвина Крейна? — переспросил Шапиро.

Гостья кивнула:

— Вне всяких сомнений.

— Погодите, — пробормотал Лью, обращаясь то ли к себе, то ли к собеседникам. — В Институте работал один Крейн.

— Если мы говорим об одном и том же человеке, то он возглавлял Институт глобальных исследований, — проговорил Шапиро, — и не один десяток лет.

— Совершенно верно! — воскликнул Макбрайд. — Я Крейна не застал — когда я начал работать на Институт, он уже отошел от дел, но его фамилия по-прежнему значилась на официальных документах. Если не ошибаюсь, он оставался почетным директором. — Льюис помедлил и потрясенно проговорил: — Боже мой, подумать только!

Эйдриен кивнула.

— Ты и Никки… Крейн и Институт. Ты и Дюран. Дюран и моя сестра. Моя сестра и Крейн… Какой-то замкнутый круг!

На секунду все замолчали. Девушка съежилась в кресле, обхватив себя руками, и сосредоточенно нахмурилась.

— Но ради чего все это? — жалобно проговорила она, переводя взгляд с одного собеседника на другого. — Джефф Дюран, имплантаты, Кальвин Крейн… Моя сестра. — Эйдриен покачала головой. — Зачем?

Шапиро откашлялся и стал подниматься, и Макбрайд увидел в этом знак, что старик потрясен.

— Что ж, — сказал бывший разведчик, — я не стану спрашивать, кто такой Дюран. Думаю, наш разговор и так зашел достаточно далеко.

— Откуда вы его знаете? — спросила Эйдриен. В ее голосе вновь звучала свойственная ей деловитость.

— Кого?

— Кальвина Крейна.

Церэушник в отставке молчал, казалось, довольно долго, и гостья собиралась уж было повторить вопрос, когда он заговорил:

— Кальвин Крейн — это легенда. Он — член ордена тамплиеров.

— Какого ордена? — переспросил Лью.

— Так их называли — близкий круг Аллена Даллеса[46]. Сразу после войны они создали ЦРУ. Дес Фитцджеральд и Ричард Хелмс, Корд Мейер и Кальвин Крейн.

— Значит, он был агентом ЦРУ? — уточнила Эйдриен.

Шапиро поежился, услышав такую наивную формулировку, и покачал головой:

— Нет. Крейн пришел к началу спектакля, но не досмотрел и первого действия… — Шапиро замолчал. — Послушайте, — признался он, — вы милые люди, но зашли в самую темень. Не лучше ли уйти по-тихому?

— Уйти? — проговорил Макбрайд. — Нас пытаются убить. Как, черт возьми…

— Кто пытается вас убить?

Льюис вопросительно взглянул на спутницу. Та пожала плечами, и он признался:

— Точно не знаю.

Хозяин дома вздохнул.

— Институт входил в число каналов финансирования, — сказал он. — Крейн пользовался полным доверием как хороший друг Управления.

— Выходит, он тоже имел какое-то отношение к Программе? — предположила Эйдриен.

— И не только. Кальвин Крейн владел капиталом и обладал связями с влиятельными людьми по всему свету. А кроме того, он считался разумным и мыслящим человеком. — Шапиро заколебался, нахмурился. — То, что ему пришлось умереть так, как вы сказали, действительно трагично. — Помедлив, он добавил: — И в этом есть своя ирония.

— Ирония? — удивилась Эйдриен.

Шапиро кивнул.

— Змея укусила себя за хвост. Крейн хотел создать в системе ЦРУ организацию наемных убийц, но не получил поддержки.

Гостья покачала головой — быстрое движение слева направо, которое можно было истолковать как «Невероятно!».

— Как вы это назвали?

— Организация наемников.

— А в ваших устах это прозвучало, словно «служба коммунальных услуг».

Шапиро вяло улыбнулся:

— Они стремились выявлять и устранять людей, представлявших угрозу спокойствию в мире. Организация защищала бы либеральную демократию или «Американский образ жизни» — я не помню точно, да Крейн и не уточнял ее задачи. Он лишь собирал круг приближенных, чтобы создать особую структуру внутри Управления — такую, которая бы узаконила убийство в качестве инструмента государства.

— Так вы хотите сказать, что ЦРУ не занималось устранением людей? — поинтересовался Макбрайд. — А как же тогда убийцы с «контролируемым поведением», о которых вы рассказывали?

Шапиро покачал головой:

— Это разные вещи. Программа под моим руководством представляла собой смелый исследовательский проект — широкомасштабный и засекреченный. Конечно, его неотъемлемой частью была и оперативная деятельность. Но мы не занимались устранением нежелательных людей.

— А как насчет Кастро? — смело предположил Льюис.

— Я понимаю, что вы хотите сказать, — согласился Шапиро. — Это самодеятельность, а вовсе не то, что замышлял Крейн. Более того, попытки оказались неудачными.

Макбрайд наклонил голову.

— А вам не кажется странным, что так много «тихо помешанных» с успехом устраняли политических лидеров, в то время как ЦРУ, располагающее огромными ресурсами, проваливало каждую известную нам попытку?

Хозяин дома взглянул на часы, поднялся, давая понять, что разговор подошел к концу, и начал убирать со стола посуду.

— Что ж, — вздохнул Шапиро, — все это очень интересно. Однако вокруг темно, а вам далеко идти.

Льюис понял намек, встал и помог подняться своей спутнице.

— Вообще-то, — уточнила она, — мы остановились в «Хиллтоп-Хаус» — отсюда рукой подать.

Шапиро покачал головой.

— Я не это имел в виду, — туманно пояснил он. — Вам предстоит долгий путь в темноте.

Проводив гостей к выходу, Шапиро открыл дверь и ненадолго задержался.

— Пристегните ремни, — сказал старик и исчез за закрывшейся дверью.

Глава 36

Дорога на «Хиллтоп-Хаус» казалась тихой и печальной, окрестности — прекрасными. Река Шенандоа мерцала в свете луны, и спутники, не говоря ни слова, думали об одном: «Все, прикоснувшиеся к этой тайне, погибли: Никки, Бонилла, Шоу».

Макбрайд рулил одной рукой, небрежно закинув другую на спинку пассажирского сиденья. От этого Эйдриен чувствовала себя в напряжении — беспокоилась, как бы ему не вздумалось обнять ее.

Автомобиль мчался по сельской местности, на фоне звездного неба чернели силуэты лесистых гор.

Рассеянный свет фар показался в зеркале заднего обзора, и у Макбрайда по спине побежали мурашки. Однако машина пронеслась мимо, и они снова остались одни на дороге.

— Я подумал, — заговорил Макбрайд, — что тебе неплохо куда-нибудь уехать.

— Куда, например?

— На Луну, если достанешь билет. А если нет — куда угодно. Главное — затаиться.

Эйдриен задумалась. И правда, ехать ей некуда. Подвальный бункер на Ламонт-стрит исключается. Работы у нее больше нет. А после смерти Бониллы и Шоу она не хотела ввязывать в свои дела друзей.

— Я хочу выяснить, что случилось с Никки, — возразила девушка. — А кроме того, я нужна тебе.

— Да? — Макбрайд взглянул на нее: мир внутри машины представлял собой игру контрастов — света и тени, черного и белого. Лунный свет обрисовывал изящный профиль Эйдриен.

— Ага, — подтвердила она. — Тебе нужна машина, а она оформлена на меня.

Макбрайд пожал плечами:

— Ладно, разрешаю остаться.

— Тебя несложно уломать.

Льюис хмыкнул и подумал: «А ведь я запросто мог бы обнять ее». В тот же миг в поле зрения показался «Хиллтоп-Хаус», и момент ушел.

Но не забылся.

Уже в номере Макбрайд попросил Эйдриен рассказать, что она узнала о Крейне. В ответ девушка извлекла из дипломата кипу бумаг и протянула ему. Это были главным образом распечатки из «Нексиса» плюс пара некрологов из газет «Вашингтон пост» и «Сарасота стар трибюн». Льюис внимательно перечитал статьи, обратив особое внимание на организации, в которых состоял Крейн, и фамилию его проживавшей в Сарасоте сестры. Он бегло просматривал распечатки, одну за другой, прикладывая массу усилий, чтобы не замечать присутствия Эйдриен — девушка, скрестив ноги, сидела на кровати. В комнате царила духота, и Макбрайд устроился на кушетке — неудобном плетеном предмете интерьера у балконной двери.

— Держим путь в Флориду, верно? — поинтересовалась Эйдриен.

— Да. Думаю, придется. — Чтобы не смотреть на нее, Льюис начал разглядывать пейзаж за окном. Вдоль реки бежали параллельные цепочки огней: одна белая, одна красная — пульсируя, они медленно текли в противоположных направлениях, появляясь и исчезая вместе на изгибах дороги в складках гор.

— Для начала проведаем сестрицу, — предложил Лью. — Посмотрим, что она расскажет. Неплохо бы заскочить и в местный суд: вдруг Крейн участвовал в каких-нибудь тяжбах. Проверим его завещание.

— Мм-м… — произнесла Эйдриен, вытянув над головой руки. — То есть попросту поедем туда и будем вслепую кружить вокруг да около?

— Да, если только у тебя нет другого плана, — сказал Макбрайд и открыл балконную дверь. Поток холодного воздуха ворвался в комнату, где неожиданно стало душно.

Собеседница перехватила его взгляд, удержала чуть дольше обычного и потянулась. Распрямила ноги, вытянула ступни и подняла над головой руки, сцепленные в замок. Выгнула спину, будто открываясь навстречу Макбрайду. Тот подавил стон, поднялся на ноги и вышел на лоджию.

Правда заключалась в том, что весь день Льюис ни на миг не переставал думать о ней. Его преследовала навязчивая одержимость влюбившегося по уши подростка. Совсем как в средней школе. Нет — хуже: как в старших классах. В течение всего дня — даже в аскетичной хижине Шапиро, во мраке его ужасающих историй — Макбрайда беспокоило мучительное набухание члена, превратившее седьмой класс в кошмар.

Льюис стоял на балконе и, глядя вниз на огни, пытался ответить на вопрос: когда он последний раз лежал в постели с женщиной? Наверняка Макбрайд не мог бы сказать — память возвращалась обрывками, точно вспышками, и все же он точно знал — еще до того, как стал Джеффри Дюраном.

«Что будем делать, парень?» — пришла на ум строчка из альбома Митлофа «Летучая мышь из ада». Льюис подумал, как много хорошей музыки он пропустил. Джефф Дюран не только оставался холостым, он все совершал под игру дудочника. Или даже не дудочника, а телевизионной ведущей Опры. «И что вы тогда сделаете?» — один из ее любимых каверзных вопросиков.

Эйдриен — красотка, это факт. Но фактом также является и то, что Лью Макбрайд — последнее, что ей нужно в данной ситуации. Она уже потеряла сестру, работу и едва не лишилась жизни. И все по его вине. Неправильно пользоваться ею теперь просто потому, что они оба попали в отчаянное положение. И все-таки…

Неестественно держаться на расстоянии друг от друга, а тем более когда спишь в одной комнате. «Ты же живой человек» — очередной аргумент в споре с совестью. Им через многое довелось пройти вместе, поэтому для Льюиса нынешнее состояние было связано не только с сексом. Эйдриен действительно нравилась Макбрайду: она умна, привлекательна, весела и так нуждается в защите. Подобное случается в военные годы и во времена стихийных бедствий: люди всегда тянулись друг к другу. Так зачем подавлять в себе естественные чувства? Почему бы просто не сделать первый шаг?

И все же прохлада сделала свое дело, и Макбрайд вернулся в комнату с охлажденным пылом. Эйдриен оставалась на прежнем месте, на кровати: сидела и читала путеводитель отеля по Харперс-Ферри и окрестностям. Она кинула на Льюиса убийственный взгляд из-под густых черных ресниц — зовущий и притягательный. Затем переменила позу — совершила ряд плавных перемещений, при виде которых сами собой приходили на ум и другие позиции, которые могло бы принять ее тело. Без одежды.

— Любовался звездным небом?

Макбрайд уставился в потолок.

— Нет, — ответил он. — Я думал… — Льюис засмеялся. — Впрочем, тебе, наверное, не стоит об этом знать.

Эйдриен испустила тихий, исходящий из глубины груди вздох, и Макбрайд собрал всю волю в кулак, чтобы не броситься к ней на постель.

Подавив прилив желания, он проговорил:

— Думаю, пора ложиться.

Она кивнула, подтянула к себе колени и обхватила их руками. В жаркой комнате тикал кондиционер, и прошло, как показалось, довольно много времени, прежде чем Эйдриен вздохнула и одарила Макбрайда бодрой улыбочкой.

— Отлично.

Путь предстоял неблизкий, и они сменяли друг друга за рулем. Ехали без остановок весь следующий день и прибыли на место уже поздно ночью. Остановились в мотеле «Супер 8» и попросили номер с двумя односпальными кроватями. Эйдриен невероятно смущали собственные ощущения. Она никогда бы не подумала, что ее тело способно на такие подростковые приступы желания — вплоть до головокружения.

Наутро они отправились в отдел продаж курорта «Ла-Ризорт» в Лонгбоут-Ки, где загорелая блондинка сообщила им, что кооперативная квартира Кальвина Крейна свободна уже несколько недель и продается: три спальни, вид на океан, всевозможные удобства. Заинтересованы в покупке?

Обратно возвращались по Армандз-серкл, остановились позавтракать в заведении «Томми Багамас», где съели салат и густую похлебку из моллюсков, свинины, сухариков и овощей, обсуждая дальнейшие планы. Следующим пунктом на их пути стало здание суда в Брейдентоне, где они, по существу, ничего не добились: Крейн не участвовал ни в каких тяжбах. По крайней мере в округе Манати. Завещание старика также не оправдало ожиданий. После уплаты долгов половину имущества старик пожертвовал Гарвардскому университету и Американскому обществу больных раком; оставшаяся часть предназначалась «любимой сестре, Теодоре Уилкинс» и «подруге жизни, Марике Винкельман».

Далее Макбрайд и Эйдриен наведались в трейлерный парк в Брейдентоне, где в компании шумной собачьей своры проживал медбрат Крейна — Левитикус Бенн. Высокий чернокожий парень с беззаботной улыбкой казался добродушным, но запуганным человеком, немного сердитым на власти за то, как с ним обошлись.

— Когда умер мистер Крейн, ко мне ввалились пять полицейских и стали производить здесь обыск. Все прочесали. И что нашли? Немножко дури — на затяжку. Понимаете? Остатки, для личного пользования. Дальше — насели на меня, вроде как тут не трейлерный парк, а гестапо. И я вас спрашиваю — как и того полицая спрашивал, что мне нос расквасил, — поможет это раскрыть преступление? Нет, вы скажите мне?

Потребовалось некоторое время на то, чтобы остудить праведное негодование Бенна. Хотя когда это все-таки удалось, толку от ямайца оказалось мало.

— Я только работал его медбратом, понимаете? Живые ноги к коляске богатого старика. Если честно, то мы почти не разговаривали — так, между делом: «Доброе утро, Левитикус» — «Доброе утро, мистер Крейн». И все.

— Значит, старик не проявлял особого дружелюбия к окружающим?

— Да нет, просто он все больше о своем думал.

Сестра Крейна проживала в «Паркингтоне» — учреждении для престарелых, разместившемся среди роскошного пейзажа здании из кирпича и камня на одной из улиц Сарасоты. На прилегающей к дому веранде в ряд стояли белые кресла-качалки, но занято было только одно. На нем горделиво восседала прямая, точно шомпол, леди с коротко подстриженными под пажа седыми волосами. Челка ниспадала на лоб такой ровной линией, что Эйдриен задалась вопросом — уж не по линейке ли ее подравнивали? Лицо под завитушками, возможно, когда-то и выглядело очаровательно, но теперь мелкие черты терялись в трясине морщинистой плоти. Леди носила сине-белое полосатое платье спортивного покроя с широким белым поясом; к нему в тон — белые туфли.

При приближении посетителей осанистая дама встала с кресла.

— Вы, должно быть, Эйдриен и Лью, — проговорила она низким, приятным голосом. — Я — Тея, хотя и не настаиваю, чтобы меня называли именно так. «Миссис Уилкинс» вполне сгодится, если вам неловко обращаться к кому-то столь древнему по-другому. В те далекие времена, когда люди не слышали о расовых предрассудках и политической корректности, они звали друг друга просто по имени.

— Приятно познакомиться, Тея, — сказала Эйдриен и протянула пожилой леди руку.

За несколько часов до встречи, узнав, что Теодора Уилкинс в скором времени готовится отметить свое девяностолетие и проживает в платном интернате для престарелых, девушка испугалась. Закрадывалось подозрение, что единственная оставшаяся в живых родственница Кальвина Крейна не сможет им помочь из-за присущей ее возрасту слабости ума. Теперь стало ясно, насколько безосновательными оказались страхи Эйдриен.

— Знакомьтесь, это мистер Макбрайд.

Престарелая дама предложила гостям присесть и отправилась в дом похлопотать насчет чая. Через некоторое время она вернулась в сопровождении испанца с подносом и аккуратно опустилась в кресло. Когда чай со льдом налили в стаканы, пожилая леди одарила гостей улыбкой.

— Итак, — провозгласила она, — чем могу быть полезна?

— Как вы, возможно, помните из нашего с вами телефонного разговора, — начал Макбрайд, — у Эйдриен есть основания полагать, что ее сестра Николь вела переписку с вашим братом. К сожалению, Никки умерла.

— Ах, как прискорбно, — поспешила заметить Тея.

— Я надеялась забрать письма, — сказала Эйдриен. — Они дороги мне как память.

Престарелая леди сложила губы и сморщила нос.

— Дорогуша, — сочувственно проговорила она, — боюсь, не смогу вам помочь. Видите ли, мы с Калем, как бы это сказать, не были особенно близки.

Эйдриен безуспешно попыталась скрыть разочарование:

— Вот как…

— Наверное, со стороны это может показаться странным. Казалось бы, мы двое, брат и сестра — старая склочница и престарелый чудак, — жили в получасе езды друг от друга, а виделись… — Она выпятила нижнюю губу и задумчиво дунула вверх, отчего приподнялись завитушки на лбу. Привычка эта, похоже, уцелела с тех времен, когда преклонных лет дама училась в школе. — Так вот, виделись мы раз в полгода: на День благодарения и Пасху. И в большем не нуждались.

— Значит, вы не особенно ладили?

— Совсем не ладили. Каль считал меня ветреницей и презирал моего мужа — называл его дилетантом. Кем, на мой взгляд, упокой Господи его душу, он и являлся. Хотя…

— А что вы сами думали о нем? — поинтересовалась Эйдриен.

— О братишке? — уточнила миссис Уилкинс. — Я всегда считала, что он самый… — Тея помедлила, подбирая слова, и сказала: — Я считала его самым большим упрямцем, какого мне когда-либо доводилось видеть.

— Правда?

— Несомненно. Каль кое в чем напоминал Гитлера: оба полагали, будто знают, что хорошо для всех остальных. — Престарелая дама элегантно приподняла выщипанную бровь. — Со стороны это может показаться грубым, но я не слишком по нему скучаю.

— Вы были потрясены, когда…

— О да! Я хочу сказать, событие произвело настоящую сенсацию. Калю бы это не понравилось. Кроме того, оказаться застреленным — это так… недостойно, что ли. Брат не одобрил бы.

— А у вас есть предположения, кто…

— Убил Каля? — закончила за нее Теодора. — Вынуждена вас разочаровать — не имею ни малейшего представления. Такой человек, каким был мой брат, способен заработать себе невероятное множество врагов. Впрочем, должна признаться, я бы не заподозрила ни одного из его «коллег»… — Внезапно что-то припомнив, Тея склонилась к Эйдриен и шепнула ей на ушко: — Вы уже встречались с Мами?

Гости переглянулись и отрицательно покачали головами.

— А кто это? — поинтересовался Макбрайд.

Престарелая леди басовито хихикнула и пригубила чай со льдом.

— Возлюбленная Каля.

— Да что вы?

— Именно так. Они совсем не походили друг на друга. Буду с вами откровенна: я нахожу Мами довольно приятным человеком и, хоть убейте, не представляю, что она нашла в Кале. Однако они дружили всю жизнь. Встретились в Лондоне, во время войны… Кальвин служил в УСС, а Мами занималась чем-то по части связи. Как выяснилось впоследствии, она была замужем. — Теодора Уилкинс засмеялась. — Я называла ее «моя маленькая голландка». Без всякой иронии — она действительно голландка. Ее полное имя Марика Винкельман. Это Каль ее так нежно окрестил — «Мами».

— А как же муж? — удивилась Эйдриен.

— Ее супруг рано скончался. Уже, наверное, лет двадцать прошло. Он работал в Женеве, в корпусе Красного Креста. Оказывал помощь беженцам.

— Понимаю, — сказал Лью, немного слукавив.

— Там все и началось, — добавила Тея.

— Что началось? — поинтересовалась собеседница.

— Их роман. Каль работал в Цюрихе, до Женевы не так уж и далеко. Хотя почему после смерти мужа она не вышла за Каля, ума не приложу. Наверное, не хотела лишних формальностей.

— Как вы думаете, ей известно о бумагах, которые он мог оставить? — спросил Льюис.

Тея Уилкинс помешала чай со льдом, сделала маленький глоточек, посмаковала и промокнула губы салфеткой для коктейля.

— Ну, если кто и знал о них, то только Мами, — ответила она. — Я дам вам ее адрес — сами с ней и побеседуете.

— Они жили по отдельности? — удивилась Эйдриен.

— Конечно. У Мами роскошный дом на побережье. Называется «Вилла Алегре».

«Вилла Алегре» оказалась и впрямь роскошной: приземистый, покрытый розовой штукатуркой дом с устланной терракотовой черепицей сводчатой крышей. Здание утопало в пышной зелени — целом лесу старых пальм и фикусов.

Мами Винкельман совсем не походила на свою сверстницу Теодору Уилкинс. Посетителей встретила женщина в шортах и футболке, на ногах красовались невесомые сандалии от Биркенстока. И хотя ее шею и лицо покрывала сеть морщинок, пожилая дама выглядела миловидно: широко посаженные глаза, голубые, как небо; отливающие серебром волосы; широкая радушная улыбка. Хозяйка провела гостей за дом, задержавшись у прудика, в котором плавали разноцветные японские рыбки.

— Завела их по настоянию консультанта по фэн-шуй. Он посчитал, что дому не хватает движения. И к тому же выглядят они чертовски здорово, не находите?

Макбрайд восхитился, а его спутница вежливо улыбнулась.

— Вам они не нравятся, милочка? — спросила Мами.

Эйдриен пожала плечами:

— Не очень. Даже не знаю почему.

— Видимо, из-за расцветки, — предположила хозяйка. — Не возражаете, если я задам вам один вопрос: вы любите отмечать День всех святых и вырезать тыквенные головы?

— Нет, это совсем не мое.

Хозяйка широко улыбнулась, словно обрадовалась новому подтверждению своей излюбленной теории.

— Что ж, я так и думала! — Винкельман с компанейским видом взяла Эйдриен под руку и направилась к дому по мощенной каменными плитами дорожке. «Как-то странно она говорит, — подумала Эйдриен. — Произношение или интонация…» И тут девушка поняла, в чем дело: леди «слегка приняла на грудь», как говаривал Дек. Не пьяна, но близка к тому.

Мами не заводила разговора, пока они не расположились на засаженном цветами дворике-патио. Все трое сидели в белых плетеных креслах в увитой растениями беседке и восхищались волнами, ласкающими пляж. Мами принесла графин мартини и блюдо с закусками — сыр, фрукты и крекеры.

Разлив мартини в традиционные фужеры на высоких ножках, хозяйка добавила оливки и протянула напитки гостям.

— Итак, — сказал она, поднимая бокал, — за вас. — Напиток оказался крепким: от первого же глотка по телу разлилось приятное тепло. — Насколько я помню, вы хотели поговорить о Кале. Что именно вас интересует?

Посетители решили придерживаться старой версии о переписке покойной сестры Эйдриен с Крейном, на что Мами ответила, что совершенно не в курсе дел.

— Каль не упоминал ни о чем подобном. Впрочем, если подумать… — Мами помедлила и продолжила: — Он бы, вероятно, и не стал упоминать.

Вокруг позвякивали ветряные колокольчики, и собеседники завели разговор о человеческих качествах Кальвина Крейна. У Макбрайда появилась прекрасная возможность поинтересоваться, были ли у почетного главы фонда недоброжелатели.

— Полицейские задавали мне тот же вопрос, — ответила Мами. — А я чувствовала, что они просто отрабатывают версии и на самом деле им глубоко наплевать на то, что я скажу. Так вот, я об этом и не задумывалась. По крайней мере всерьез. — Винкельман откусила крохотный кусочек сыра и запила его щедрым глотком мартини. — Я знаю лишь то, что он перешел дорожку Гуннару Опдаалу. Каль выдвигал Гуннара, пока еще работал в Институте, однако позже… Что с вами, мистер Макбрайд?

При упоминании фамилии Опдаал у Льюиса екнуло сердце, в груди что-то кольнуло. Должно быть, он вздрогнул, потому что Эйдриен прикрыла его руку своей ладонью.

— Ты в порядке? — спросила она.

И Лью солгал:

— Что-то в глаз попало.

Девушка кинула на него недоверчивый взгляд.

Макбрайд же подумал: «Что происходит? Гуннар Опдаал… Кто он? Образованный воспитанный человек, с которым приятно поболтать за обедом». И все же его не покидало чувство, будто где-то в памяти скрывается, ожидая своего часа, что-то крайне неприятное. Наконец он откашлялся и взглянул на Мами:

— Простите, о чем вы говорили?

— Я рассказывала, что Гуннар с Калем рассорились.

— Вы не знаете, из-за чего вышла размолвка? — поинтересовалась Эйдриен.

— Не совсем, — ответила та. Хотя хозяйка дома отпивала из бокала совсем по чуть-чуть, она уже прикончила большую часть своего мартини. — Я уехала из Швейцарии раньше Каля. Видите ли, в определенном возрасте погода начинает сказываться на самочувствии.

— А когда мистер Крейн ушел на пенсию?

— В девяносто третьем, — ответила голландка. — Хотя ссора, о которой я вам сказала, произошла гораздо позже. Думаю, проблемы начались… мм-м… где-то год назад. Возможно, чуть раньше.

— Это связано с Институтом? — спросила Эйдриен.

Престарелая леди невесело кивнула, взяла графин и наполнила свой фужер.

— У меня есть все основания полагать, что они поссорились по какому-то делу, связанному с фондом. Дело в том, что Институт оставался их единственной точкой соприкосновения. Выйдя на пенсию, Каль по-прежнему принимал активное участие в определенных мероприятиях. Как один из основателей фонда, он еще обладал правом голоса.

— А в каких вопросах?

— В том, что касалось членства, исследований и, конечно же, клиники. Они так здорово помогают проблемным молодым людям. — Мами ненадолго замолчала и продолжила: — Такие неожиданные осложнения с Гуннаром, возможно… — Она пожала плечами и не закончила мысль. — Только поймите, это мои собственные догадки, и я ничего не знаю наверняка.

— Все равно расскажите. Пожалуйста, — настаивала Эйдриен. — Нам так мало известно…

— Что ж, судя по всему, их последняя ссора имела какое-то отношение к деньгам. Гуннар чувствовал, что Каль давит на него. Опять же это лишь ощущение — услышала телефонный разговор, перехватила фразу, — и только. — Винкельман выловила из фужера оливку и отправила ее в рот.

Макбрайд подался вперед:

— Как вы думаете, а в Институте кто-нибудь знал об их разногласиях?

Мами нахмурилась:

— Вряд ли. Каль оставался последним представителем группы основателей, а новички… Я их даже не знаю.

— Лью работал в Институте, — заметила Эйдриен, искоса взглянув на спутника.

— Да что вы, правда?! — воскликнула Мами, и расплылась в широченной улыбке. — Как интересно! — Она потянулась к гостю, по-девически пожала его кисть и покровительственно похлопала по ладони. — Вы, должно быть, действительно выдающийся молодой человек!

Льюис улыбнулся. Взгляд Мами уже блуждал по сторонам, а речь становилась все более невнятной. Похоже, подруга Кальвина Крейна рассказала все, что знает.

То же не укрылось и от глаз Эйдриен. Мами выпила второй мартини и теперь вылавливала оливку. Это наводило на мысль о том, что разговор вот-вот прервется, поэтому настало время переходить к решительным действиям. Эйдриен взяла бокал за ножку и покрутила его, наблюдая, как по стенкам расплываются маслянистые разводы. Вдали с назойливым комариным писком пересекал бухту водный мотоцикл, подпрыгивая на волнах, а Макбрайд рассказывал Мами о своей исследовательской работе.

«А если бы это было разбирательство в суде? Как бы ты себя повела?» — подумала Эйдриен и без обиняков спросила:

— Мистер Крейн оставил какие-нибудь бумаги?

Вопрос явно застиг хозяйку врасплох.

— Простите?

— Я знаю, что его собственность уже распродана, — пояснила Эйдриен, — но иногда…

— Что ж, вы не первая, кто задает мне этот вопрос, — сказала Марика Винкельман и, икнув, прикрыла рот рукой. — После смерти Кальвина приходил какой-то человек из полиции. И тоже интересовался бумагами. Ужасно мерзкий тип! — Мами тряхнула головой. — Я ответила ему любимой французской поговоркой Каля: «Pas des cartes, pas des photos, et pas des souvenirs».

Эйдриен беспомощно взглянула на нее:

— Я учила испанский.

Макбрайд перевел:

— «Ни писем, ни фотографий, ни воспоминаний». — Он горестно улыбнулся. — И это очень неутешительно. Что ж, спасибо за гостеприимство. Думаю, нам пора.

— Вы очень добры, — согласилась Эйдриен и встала, протянув хозяйке на прощание руку.

Та взяла ее ладонь в свою и довольно долго держала ее, со знанием дела изучая линии на руке.

— У вас сильная аура, моя милая, — сказала она и тут же рассмеялась. — Давайте присядем. — Повернувшись к Макбрайду, Мами Винкельман добавила: — Каль был таким болтуном. Тоже мне, «pas des cartes»!

Глава 37

Мами вернулась несколько минут спустя, подправив помаду на губах и прибрав волосы. В руках она держала потрепанный портфель и небольшой фотоальбом.

— Калю нравилось заниматься перепиской здесь. — Она поежилась и добавила: — Что-то ветер поднимается, пойдемте в дом.

Поманив гостей за собой, Мами провела их по длинному коридору, и все трое оказались в зале с низким потолком и старомодными окнами с опущенными жалюзи. Над самой головой лениво вращался вентилятор.

Ветер трепал листья пальм, за которыми виднелась черно-синяя гладь Мексиканского залива — на воде дрожали белые пенные барашки. Макбрайду казалось, что воздух буквально пронизан электричеством. В обставленном старой ротанговой мебелью зале хозяевами себя чувствовали растения: фиги с узкими листьями, папоротники, гибискусы, цитрусовые деревья в огромных глазурованных горшках… У самой двери цвели, наполняя воздух приторным благоуханием, гардении.

Мами устроилась на диване между гостями и положила на колени альбом. Открыв его, она принялась быстро переворачивать страницы, одну за другой, нигде не задерживаясь подолгу.

— Родительский дом, — проговорила голландка. — В Амстельвине.

— Какая прелесть, — заметила Эйдриен и не слукавила: дом и впрямь выглядел роскошно.

— Они оба работали в банке, — поведала хозяйка. — А мама при этом еще участвовала в феминистском движении. Настоящая «Долли Мина»![47]

Мами переворачивала страницы и мечтательно рассматривала снимки.

— Мой брат Роэл, — вздохнула она. — Такой красавец!

— Вы с ним видитесь?

— О нет. Роэл умер во время войны.

— Погиб на фронте? — уточнил Макбрайд.

Хозяйка покачала головой:

— Нет. Туберкулез.

Другая фотография — на этот раз молодой женщины, которая сидела за столиком кафе. Судя по всему, в Европе.

— Угадаете, кто это? — кокетливо спросила престарелая женщина.

Лью улыбнулся.

— Тут и сомнений быть не может, — ответил он. — Это Грета Гарбо. Я ее где угодно узнаю.

Мами пьяно захохотала и оглушительно гаркнула:

— Ага! Какой милый человек и такой лжец!

— А ведь это вы, правда? — спросила Эйдриен. — Какая хорошенькая!

— И вы очень добры, милая, спасибо, — ответила хозяйка. Затем перевернула еще одну страницу и постучала указательным пальцем по небольшому снимку форматом пять на семь. На карточке позировали с полдюжины мужчин: друзья расположились на элегантной террасе домика в Альпах.

— Вот! — сказал Мами Винкельман. — Это я и хотела вам показать.

Перед ними лежал снимок оттенка сепии, напечатанный в коричневых тонах. Мужчины стояли рядами: три на заднем плане и столько же впереди, преклонив колено. Они были одеты в старомодные костюмы для пешего туризма: трикотажные панталоны, гетры, тяжелые ботинки и узорчатые шерстяные свитера.

— Вот Каль. Как всегда, в самом центре событий.

Эйдриен вгляделась в фотографию. Кальвин Крейн с друзьями, судя по всему, только что вернулись с прогулки в Альпах. В молодости глава фонда был довольно хорош собой: темные глаза, широкие плечи, орлиный нос и продольная ямка на подбородке. По левую руку от него стоял крупный румяный скандинав с широкими скулами и светлыми волосами. Почти бесцветные глаза пристально смотрели в камеру из-под полуопущенных век.

— А кто это рядом с мистером Крейном? — поинтересовался Макбрайд. Человек на снимке казался на удивление знакомым.

— Это Ральф Опдаал. Они с Калем вместе работали.

— В Институте? — уточнила Эйдриен.

— Конечно. Гуннар — его сын, — пояснила хозяйка, извлекла фотографию из уголков, которыми та крепилась к странице альбома, и перевернула ее. На обороте вылинявшими синими чернилами было написано:

«Айгер, Мёнх и Юнгфрау

Справа налево: У. Колби, Дж. Деменил, Ф. Наги.

В первом ряду: Т. Барнерс, К. Крейн, Р. Опдаал.

8 сентября 1952 г. Отель “Палас Айгер”»

— А кто остальные? — поинтересовался Льюис.

Мами заговорщически улыбнулась и поведала:

— Шпионы.

— Они часто ходили в горы? — спросила Эйдриен.

Голландка покачала головой:

— Нет. Насколько я помню, первый и единственный раз. Да и встретились-то они по делу. — Рассказчица задумалась и решительно кивнула, словно что-то припомнив. — А-а, знаю! Они только что открыли клинику.

— Клинику Прудхомма? — предположила гостья.

Мами кивнула:

— Да. И решили отпраздновать.

— Как к вам попал этот снимок? — удивился Льюис.

— Как попал? Я сама его сделала, — ответила Мами. — Это мой почерк, а не Каля. Он вообще тогда мало фотографировался. — Винкельман быстро пролистала несколько страниц и нашла еще одно фото. — Вот второй из снимков — по крайней мере из тех, что сохранились у меня. Может, у Теи что-нибудь осталось.

Снимок изображал особняк в жилом квартале какого-то европейского города. Сооружение напоминало здание дипломатической миссии вроде тех, какими изобилует Массачусетс-авеню в Вашингтоне. По обе стороны от массивной парадной двери стояли огромные каменные урны, а между ними, положив ладонь на ручку в форме львиной головы и воздев другую в приветствии, стоял Крейн. На странице под снимком все тем же мелким почерком было нацарапано:

«Герр директор прибыл!

Институт (Кюсснахт)

3 июля 1949 г.»

— Ну что ж, — сказала Мами, медленно поднимаясь с кресла, — вот и все, что я хотела вам показать. А теперь, если не возражаете, я бы прилегла. Если вам что-нибудь понадобится…

— Спасибо, не беспокойтесь, — ответила Эйдриен.

Пошел дождь. Первые тяжелые капли ударили в оконные стекла, а над заливом прокатились громовые раскаты. Открыв портфель, Макбрайд извлек из него несколько папок и конвертов, блокнот из желтой линованной бумаги, пару папок из толстого картона. Тут же лежали какой-то старинный календарь, номер бюллетеня Американской ассоциации пенсионеров и толстая связка писем, скрепленная аптечной резинкой.

Макбрайд потянулся к дневнику, но Эйдриен оказалась быстрее. Она завладела трофеем, удобно устроилась на диване и принялась читать. Льюис тем временем взялся просматривать другой материал и вскоре понял, что зацепиться тут не за что: выписки из банка и счета; переписка с различными брокерскими конторами; письма из различных учреждений. Гарвардский строительный фонд надеялся, что о нем не забудут упомянуть в завещании; «Спринт»[48] хотел видеть Крейна своим клиентом.

Макбрайд оторвался от бумаг:

— У тебя что-нибудь интересное?

Эйдриен покачала головой, закрыла дневник и отложила его на журнальный столик.

— Поэзия. В старости Крейн писал стихи.

— Шутишь? — среагировал тот, не сумев скрыть разочарования.

— Можешь сам взглянуть, — ответила собеседница, сняла резинку с пачки конвертов и начала одно за другим перебирать письма. А тем временем Макбрайд продолжал изучать счета старика в поисках неизвестно чего. Вяло текли минуты.

Через некоторое время Эйдриен доложила:

— Одни квитанции. Он купил ботинки в «Черчес», книги на Мэйн-стрит. Приобретал лекарства по рецептам в аптеках «Райт эйд»[49]. — Эйдриен взглянула на Льюиса. — Это все впустую — так мы ничего не найдем.

Макбрайд пожал плечами и, вернувшись к альбому, стал заинтересованно рассматривать снимок, изображавший Крейна у дверей Института.

Заметив это, Эйдриен спросила:

— А где находится Кюсснахт?

— К северу от Цюриха. Там размещается штаб-квартира Института. — Лью замолчал и нахмурился.

— Тебя что-то беспокоит?

Собеседник покачал головой.

— Знаешь, я все пытаюсь вычислить, когда именно я превратился в Джеффри Дюрана. И последнее, что я отчетливо помню, — Институт. Я приехал в Швейцарию, чтобы переговорить о чем-то с Опдаалом, мы собирались вместе перекусить, и я зашел в Институт.

— Ты о том самом Опдаале, с которым поссорился Крейн?

Макбрайд кивнул и перевернул страницу, чтобы еще раз взглянуть на групповую фотографию на террасе в Мюррене.

— Он очень похож на отца, — проговорил Льюис, пристально вглядываясь в лицо с широкими скулами и полуопущенными веками. И тут его сердце опять беспокойно забилось от страха, а руки похолодели. В такие моменты люди говорят, что у них душа в пятки ушла. Впрочем, Макбрайд быстро взял себя в руки и вспомнил, что надо заниматься делом. — Ладно, давай дальше искать.

— Ага…

Дождь глухо барабанил по крыше, ниспадая на землю витыми серебряными струями. Эйдриен открыла конверт из желтой оберточной бумаги, заглянула в него и отложила в сторону.

— Что там? — спросил Макбрайд.

— Вырезки из газет, — ответила она. — Некрологи и все такое.

Тот пожал плечами и взял линованный блокнот. Когда Лью быстро пролистал страницы, на стол выпал конверт. А на самой последней странице блокнота нашелся черновик какого-то письма.

Не трогая конверта, Макбрайд сосредоточился на каракулях в конце блокнота. Письмо изобиловало перечеркнутыми словами и помарками. «Гуннар» — так оно начиналось.

Льюис задумался: «Никаких долгих предисловий, никаких любезностей — значит, отношения уже подпорчены». И зачем начинать письмо в блокноте, а тем более в самом его конце? Ответ пришел тут же — потому что Крейн носил блокнот с собой и тайно писал в общественных местах, опасаясь взглядов даже случайных прохожих.

«Гуннар, буду с вами откровенен: то, о чем вы просите…»

Макбрайд снова прервался: «Значит, он действительно о чем-то просил…»

«…ужасно. В голове не укладывается, что вы на такое способны: проект „Иерихон“ — полное безумие. Я не представляю, какими извращенными соображениями вы руководствовались, задумывая все это. Сейчас меня страшно мучает только одно: как я до сих пор мог бездействовать?! В Африке разбился один-единственный самолет — и погибли миллионы!

Почему вы ничего не предприняли? Где же ваше исследование? О чем вы думали? У нас вообще когда-нибудь был агент в Руанде?

Независимо от того, что вами двигало тогда, крайне опрометчиво ожидать, будто я поддержу ваш нынешний проект. Я не собираюсь смотреть сквозь пальцы на это безумие, а уж тем более принимать в нем участие. Заверяю вас, «Иерихон» станет настоящей катастрофой — похлеще того, что случилось в Руанде. Вы не получите требуемой подписи — ни теперь, ни в будущем! Более того, если вам каким-то образом удастся найти деньги для проекта, будьте уверены, я не пожалею усилий, чтобы помешать вашему кровавому детищу увидеть свет. Позвольте напомнить вам, Гуннар, о первых принципах нашего общего дела. (Вы, кажется, о них забыли.) Наша организация создавалась, когда мир пытался встать на ноги после Второй мировой войны. Впоследствии Запад оказался в состоянии «холодной войны», которая в любой момент обещала добавить еще одну римскую единицу к многосерийным кровопролитиям прошлого. Мы задались целью воспрепятствовать этому, объединились и создали программу, которой вы теперь руководите.

Ваш отец был одним из нас — и, должен признать, одним из самых лучших.

Наша маленькая группа — восемь человек из вполовину меньшего числа стран — не жалела ни сил, ни времени, отстаивая свободу. С нами работали из Управления стратегических служб и других органов, которые разделяли то же видение ситуации. Возникла необходимость в создании некой структуры, третьего класса индивидуумов — помимо администраторов и ученых, — которая взяла бы на себя нелегкую задачу защиты цивилизации от возможных ошибок. Хватит Гитлеров, Сталиных и Мао. Пусть это никогда больше не повторится.

Мы работали, подвергаясь невообразимой опасности, на свой страх и риск. Мы не обладали официальной поддержкой или привилегиями правительственных служб. И если мы провалимся теперь, если допустим хоть одну непоправимую ошибку, все обязательно всплывет. Не только Батиста, но и Папа и все остальное. Вы к этому готовы? Я сомневаюсь.

Правда состоит в том, что Институт всегда был связан с политикой и являлся третьей силой, во многом напоминающей «триаду»[50] или мафию. Подобные структуры появляются на свет, если возникает необходимость в некой секретной «сражающейся стороне», и тогда на них ложится политическая миссия неизмеримой важности. Часто и, вероятно, неизбежно эти организации теряют смысл своего существования — обычно в тот момент, когда их дело выиграно или проиграно. Однако они не исчезают, а превращаются в криминальные организации.

И как ни печально это признавать, подобное происходит с Институтом под вашим руководством. Вначале мы истребляли чудовищ — крупные мишени, для устранения которых требовалось всеобщее согласие. Теперь, когда «холодная война» ушла в прошлое, наши цели мельчают. Положа руку на сердце, Институт следовало бы закрыть, как только Горбачев попросил мира…»

— Взгляни, — сказал Макбрайд, протягивая письмо Эйдриен. — Невероятно.

Некоторое время он наблюдал, как она читает, одновременно размышляя о том, что Институт использовал своих членов для изучения скрытых технологий и практик, использовавшихся при создании «контролируемых агентов». Его собственные исследования, включавшие в себя «анимистическую терапию» стран «третьего мира», вполне ложились в эту канву.

— Господи, — прошептала она, подняв глаза. — Какого «Папу» он имеет в виду? Своего отца или… Хемингуэя?

— Не знаю, — ответил Макбрайд. — Сейчас меня больше заботит проект «Иерихон».

Его взгляд упал на конверт, который несколькими минутами раньше выпал из страниц блокнота. Письмо адресовано Кальвину Крейну во Флориду. Ни штампа, ни обратного адреса. «Судя по всему, доставили с курьером», — решил Льюис.

Вскрыв конверт, он обнаружил единственную страницу с текстом без подписи:

«Мой дорогой Каль.

Признаюсь, меня потрясли набожность и беспечность вашего последнего письма, прибывшего по почте только вчера. О чем вы думали, доверяя бумаге такие мысли? Вероятно, с возрастом вы потеряли бдительность. И возможно ли, что, постарев, вы приобрели неприемлемое в нашем деле «благочестие»? Нет необходимости напоминать мне о «принципах», на которых основано предприятие. Я живу с ними изо дня в день, поступая так, как поступал мой отец — и как когда-то делали вы.

Нет необходимости обсуждать операцию, о которой вы так беспечно упомянули в письме. Ваша роль в этих делах давно уже сошла на нет. Я не собираюсь обсуждать с вами события в Африке или любую другую сторону нашей деятельности. Более того, теперь я понял, что мое решение информировать вас об операциях даже после вашего ухода в отставку оказалось неверным.

Однако вы совершаете еще большую ошибку, отказывая в столь нужной нам подписи и тем самым лишая фонд финансирования из фондов в Лихтенштейне. То, что для подобных выплат требуется две подписи — анахронизм, уходящий корнями к тем временам, когда Институт и клиника являлись отдельными единицами. И то, что вы теперь решили воспользоваться этой аномалией для навязывания своей воли, по меньшей мере некрасиво. Это атака не только на Институт, но и лично на меня. Молю вас пересмотреть решение».

Макбрайд повернулся к Эйдриен, которая, покончив с предыдущим письмом, читала, заглядывая ему через плечо.

— Мами оказалась права, — сказал он.

— В чем? — Девушка еще не дочитала до конца.

— Тут замешаны деньги. Крейн по-прежнему обладал последним словом в вопросах финансирования и решил прижать Опдаала.

Эйдриен пробежала глазами письмо до конца и, закончив, посмотрела на Лью. Тот сидел и молчал, погрузившись в свои мысли.

— О чем задумался? — поинтересовалась она.

— О своей работе в Институте, — ответил Льюис. — Все это походит на симуляцию.

— Напомни, что именно…

— Я изучал так называемые скрытые возможности человека. От ритуальных танцев дикарей, на которых они входят в транс, до способов изучения иностранных языков.

— И что? Я не понимаю, какова твоя роль во всем этом…

— Зато я понимаю. Все связано с альтернативными состояниями сознания — наркотики, гипноз, транс. И не только: меня побудили написать о «мессиях стран третьего мира» и «массовом обращении в веру». И я это сделал. Я докладывал об одном целителе, очаровательном человеке из Бруклина; о лишенном духовного сана священнике из Сальвадора — про него ходили слухи, будто он творит чудеса… И еще о политике из секты пятидесятников из… По-моему, из Белиза.

— И что?

— Кто-то шлепнул целителя. Застрелили на сцене, когда он проводил операцию. В газетах писали, будто его убил какой-то псих.

— И ты связываешь это со своей деятельностью?

— Не знаю, что и думать, — ответил Макбрайд.

Они оба сидели на диване и слушали, как в окна хлещет дождь. Через некоторое время Льюис подался вперед и начал складывать бумаги Крейна в портфель. Эйдриен поднялась, прошла через всю комнату к окну. Выглянула.

— Дождь стихает, — сказала она.

Макбрайд кивнул и в задумчивости склонился над толстым конвертом из оберточной бумаги, в котором лежали газетные вырезки. В правом верхнем углу Крейн надписал: «Первые отчеты».

Льюис вывалил содержимое конверта на стол и стал разглядывать пожелтевшие от времени вырезки. Сначала дело шло быстро, а потом он заинтересовался и начал подолгу просиживать над каждой газетной статьей. Здесь были собраны десятки кратких некрологов о людях, чьи имена ему ни о чем не говорили, и одновременно официальные сообщения о насильственных смертях выдающихся деятелей со всего мира.

«Руанда — Исчезновение самолета лидера хуту».

Исчезновение? Макбрайд задумался еще глубже. Наконец оторвался от вырезок и взглянул на Эйдриен:

— Ты это видела?

Она обернулась:

— Что именно?

— Вырезки.

Голос его зазвучал как-то странно, и это привлекло внимание девушки.

— Нет, я подумала, что здесь ничего интересного. Ты что-нибудь обнаружил?

Ее собеседник ответил не сразу. Он сидел на месте, не в силах поверить тому, что лежало перед его глазами, и качал головой.

— Кажется, мы наткнулись на список мишеней.

Они переписали немало фамилий на вырванный из блокнота лист, а затем попрощались с Мами. Она сердечно обняла Эйдриен и спросила с невинной улыбкой:

— Вы нашли свои письма, дорогуша?

Эйдриен отрицательно покачала головой и, повинуясь внезапно нахлынувшему чувству вины перед этой доброй женщиной, призналась:

— Знаете, Мами, по правде говоря, нет никаких писем. Это просто предлог.

Хозяйка улыбнулась.

— Я знаю, — проговорила женщина и стиснула руку Эйдриен. — Только больше ничего не рассказывайте. Я знаю, какие у Каля были друзья. Просто пообещайте, что, когда снова окажетесь в наших краях, заскочите на ленч. Договорились?

На том и распрощались.

Полчаса спустя Эйдриен с Макбрайдом сидели на веранде ресторана, который специализировался на традиционной карибской кухне. В воздухе стоял терпкий запах жарящихся на углях стейков, оливкового масла и денег, а над головой вращались лопасти вентиляторов.

Они ели при свечах свежую рыбу, которая неплохо пошла под бутылочку охлажденного «Сансерре». Дождь уже прекратился, а совсем рядом в темноте шептались волны.

— Я не знаю и половины этих фамилий, — сказала Эйдриен, просматривая список. — Кто это такие? Ну вот, к примеру, Форрестол?

— Насколько я помню, он занимал должность министра обороны. С ним случился приступ безумия — несчастному казалось, что его преследуют.

— И что с ним в итоге произошло? — спросила Эйдриен.

— Выпал из окна госпиталя морских пехотинцев в Бетезде, с самого верхнего этажа. В его честь назвали авианосец.

— А Линь Бяо?

— Китаец, — подсказал Льюис.

— Я догадалась, — заметила собеседница.

Макбрайд спокойно проглотил сарказм.

— Он был вторым помощником Мао и очень плохим человеком. Погиб в авиакатастрофе.

Познания собеседника Эйдриен явно впечатлили, и она радостно сообщила:

— Зато я знаю Фейсала. Это саудовский принц, если не ошибаюсь.

— Король, — уточнил Макбрайд. — Организовал эмбарго на экспорт арабской нефти. Его застрелил племянник. Помню, об этом подробно писали: король стоял и ждал, когда его поцелуют в нос…

— Куда?

— В Саудовской Аравии есть такой обычай — целовать правителя в нос. В общем, племянник дождался своей очереди, и когда она подошла, опустил любезности и хладнокровно выстрелил родственничку в голову. — Лью кисло усмехнулся, припоминая подробности. — Парень учился в университете Сан-Франциско, и после убийства его знакомые стали в один голос утверждать, что парень сошел с ума. Сначала с этим согласились даже сами саудовцы. Впрочем, скоро они смекнули, что сумасшедшего нельзя казнить, одумались, признали его здоровым и отрубили преступнику голову.

— Откуда ты столько знаешь? — удивилась собеседница.

— У меня в университете была двойная специализация: психология и новейшая история. — Макбрайд потянулся за бутылкой вина и наполнил опустевшие бокалы.

— Здесь шесть-семь десятков фамилий, — проговорила Эйдриен.

— Выходит, по одному-два в год, если считать с начала «холодной войны». — Льюис заглянул в список и указал на какое-то имя. — Вот о нем я тебе рассказывал, помнишь? Мой знакомый целитель.

Она взглянула на лист, без особого успеха пытаясь прочесть непроизносимую фамилию, на которую указывал Макбрайд, и тот помог:

— Джу-оу ду Гуи-ма-рис.

Эйдриен зачитала вслух еще несколько имен.

— Зия-уль-Хак, Пак Чжон Хи, Улоф Пальме, Соломон Бандаранаике… И все эти люди умерли насильственной смертью? — усомнилась девушка.

— Те, кого я знаю, — да. Пак был президентом Южной Кореи, его застрелил шеф разведки прямо за обедом. Пальме — шведским премьер-министром. Неудачно сходил с женой в кинотеатр — получил пулю.

Глаза Эйдриен двигались вниз по списку.

— Некоторые фамилии вроде бы знакомы, а о большинстве из этих людей я никогда не слышала, — заметила она. — Какой-то Уильям Толберт.

— Либерия, — подсказал Льюис.

— А это кто? — спросила собеседница.

Макбрайд прочел имя: «Альбино Лучано». Что-то знакомое, но нет, вспомнить не удалось. Лучано оказался одним из тех людей, про которых Лью ничего не помнил.

— Попробуем при случае что-нибудь поискать о нем, — ответил он и откинулся на спинку кресла со списком в руках. Как и Эйдриен, Макбрайда поразила значимость этой ужасающей находки. Льюис то и дело качал головой и еле слышно, с горькой улыбочкой на губах, шептал ругательства.

— Ведь это лишь список, — сказала Эйдриен. — Он ничего не доказывает.

— Не доказывает.

— Я хочу сказать, мы просто наткнулись на пачку газетных вырезок. Может, Крейн занимался какими-нибудь исследованиями?

Макбрайд кивнул:

— Да, вероятно, так и обстоит дело. Возможно, Крейн занимался какими-нибудь исследованиями. — Он помедлил и продолжил: — Ты сама-то в это веришь?

Эйдриен покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Я думаю, мы заполучили список мишеней. И это значит, что мы покойники.

Макбрайд задумчиво кивнул и взял ее за руку. Эйдриен трясло от того, что они обнаружили. Да что она — Лью и сам испугался. Достаточно знать правду хоть об одном из этих убийств — и ты мертв.

— Теперь я поняла, что он имел в виду, — проговорила собеседница.

— Кто?

— Шапиро. Старик сказал, что путь долог и придется идти в темноте. И он даже не подозревал, насколько окажется прав. — Эйдриен задумчиво посмотрела вдаль. — Так что теперь предпримем?

Макбрайд покачал головой:

— Не знаю. Лучше пока выпьем. И кстати, прояви свою адвокатскую смекалку. Давай вместе подумаем: мы можем с чем-нибудь пойти в полицию? Или в ФБР?

Эйдриен облокотилась на спинку стула и поделилась своими соображениями:

— Так, для начала — твоя история болезни.

— И что она нам дает?

— Это доказательство, что тебе сделали нейрохирургическую операцию и что-то нашли.

— Ладно, что еще? — продолжил Льюис.

— Наверняка Эдди уже объявили в розыск.

— Еще?

Собеседница задумалась.

— Винтовка.

— Ты не забыла, что ее кто-то благоразумно унес?

— Я могу рассказать о ней! Я ее видела… — Эйдриен замялась и пожала плечами.

— Что еще?

Девушка покачала головой:

— Наверное, все. Остаются, конечно, письма, однако в суде от них никакого толка. Это скорее зацепки, чем улики.

Макбрайд вздохнул:

— И я о том же.

— А список?

— Это и списком-то не назовешь. Так, подборка вырезок, которых у нас на руках тоже нет. — Льюис помедлил и подвел итог: — Итак, вот чем мы располагаем и что можно предъявить властям: пропавший детектив, исчезнувшая винтовка и фотография некоего объекта, который извлекли из моей черепной коробки.

— И еще Крейн, — добавила Эйдриен. — Не забывай про Крейна: его же застрелили из снайперской винтовки. А мы можем доказать, что Никки находилась в «Ла-Ризорт», когда это произошло.

Макбрайд кивнул:

— Ладно, хорошо. Предположим, мы идем в полицию с нашим небольшим списочком. Что дальше? Что произойдет?

Собеседница задумалась и поделилась неутешительными выводами:

— Если повезет? Они все это запишут и подошьют в дело.

— Вот и я о том же, — согласился Льюис. — И к тому времени когда у них дойдут руки до нашего дела, мы с тобой уже будем парить на одном астральном плане с Эдди Бониллой и Кальвином Крейном. Не говоря уже о мистере Лучано — чем бы он ни занимался при жизни.

— А «Иерихон»?

Какое-то недоброе предчувствие посетило Макбрайда. «Иерихон». Вспомнились слова из письма Крейна: «кровавое детище», «полное безумие», «катастрофа». Закрадывалось подозрение, будто все проблемы Льюиса сосредоточены вокруг этого проекта. «Иерихон», словно черная дыра, поглотил целые годы его жизни. Этот выпущенный из бутылки джинн добил умирающего Кальвина Крейна, поджарил Нико, расстрелял Эдди Бониллу и лишил жизни Рея Шоу. Неведомая сила ужасала. И все же сейчас на Макбрайда смотрела его чудесная подруга по несчастью, а он не хотел выглядеть слабым в ее глазах. Льюис сосредоточился и нашел силы, чтобы изобразить решительный и ободряющий взгляд бойца — совершенно не похожего на уставшего, беспомощного человека, каким он чувствовал себя на самом деле.

— Не знаю, — ответил Макбрайд. — Но мы обязательно все выясним.

Глава 38

Может быть, все произошло из-за вина. Или от постоянной угрозы смерти. А может, здесь сыграло свою роль и то и другое. Однако скорее всего просто настало время. Они стояли у «Супер 8» — «баснословно дешевого мотеля», как обещал путеводитель, — и ждали, когда двигатель заглохнет. Каким-то образом «додж» приобрел привычку работать даже с выключенным зажиганием, и некоторое время ничего нельзя было поделать, кроме как стоять и ждать, слушая, когда же затихнет мотор.

— В голове не укладывается, — проговорила Эйдриен. — Тот список, и вообще.

Похолодало, пальмы дрожали на ветру. На мокром от дождя асфальте мерцали отблески фонарей.

— Понимаешь, каждый раз, едва я подумаю, что все, хватит, мне вспоминается Никки в ванне. И Эдди. — Девушка отвела взгляд в сторону: по влажной дороге шуршали шинами автомобили, неоновая вывеска переливалась на асфальте ярко-синими зигзагами. — Я вспоминаю свечу в подвале перед взрывом дома в Бетани. И все те убийства, о которых мы читали.

Макбрайд следил за ее рукой, которая поднялась вверх и зарылась пальцами в волосах, будто Эйдриен пыталась удержать голову. В ее глазах блестели слезы. Наконец «додж» кашлянул в последний раз, и Льюис проговорил:

— Мне тоже страшно. Пойдем, уже темно, — и обнял ее.

Эти два совершенно посторонних человека, по воле судьбы оказавшихся в нелегкой ситуации, старались держаться друг от друга на расстоянии, тщательно избегая любого физического контакта. Теперь же Эйдриен прижалась к спутнику, вздрагивая от рыданий. Льюис повернул Эйдриен к себе и отер с ее щеки слезы, а затем склонился и поцеловал так нежно, как еще никого не целовал. Это прикосновение напоминало целомудренный поцелуй любящего дядюшки. На ее влажных и прохладных, как воздух, губах улавливался привкус манго. Эйдриен чуть отстранилась от Макбрайда и проронила едва уловимое «ох». А затем их губы вновь сомкнулись. Только теперь поцелуй был настоящим. Длился он недолго — наверное, секунд десять — и возвещал о грядущей близости. Прислонившись к машине, влюбленные неловко путались в одежде друг друга, едва удерживаясь в рамках приличия. От окончательного падения в бездну безнравственности их спасла неожиданно появившаяся из дверей одного номера пара. Блондинка с пышной гривой волос, цокая на шпильках, спросила спутника сильным грудным голосом:

— «Тик-так» хочешь?

Эйдриен засмеялась сначала тихо, почти неслышно, а затем робкое хихиканье переросло в настоящий хохот, с которым девушка оказалась не в силах совладать. На заплетающихся от веселья и еле сдерживаемого желания ногах, влюбленные направились в свой номер и, едва закрыв за собой дверь, набросились друг на друга. Эйдриен так и пылала страстью, а что до Льюиса…

Препятствие в виде одежды устранить было нелегко — Макбрайд перестал ощущать, где заканчивается его тело и начинается ее. Пришлось ненадолго разлучиться, чтобы удалить помеху.

— Это ошибка, — страстно поведала Эйдриен и вновь захихикала, исполняя подобие скоростного стриптиза.

— Согласен, — подтвердил Макбрайд, запуская носок в противоположный угол комнаты.

— Нежелательное осложнение, — продолжила она, бросаясь на постель.

— Нам следует обождать, — согласился Льюис, созерцая ее примерно наносекунду. А потом он набросился на нее так, словно завтра никогда не настанет.

После исчезли все запреты. Эйдриен, настолько закрытая, «застегнутая до последней пуговицы», точная и сдержанная, в постели вела себя совершенно бесстрашно. Она не боялась экспериментировать, и когда Макбрайд подумал, что можно и закончить, Эйдриен оперлась на локти и сказала, будто занятие любовью требовало какого-то оправдания:

— Видишь ли, мы здоровые молодые животные. Так что все вполне объяснимо.

— Ах, «животные»? Я сейчас тебе устрою «животных».

— Ой!…

— Ишь, «здоровые», — не унимался он. — Я тебе покажу «здоровых».

— Ты за это заплатишь, — сказала Эйдриен, забралась на Макбрайда и, пригвоздив коленями его локти к постели, склонилась над ним.

Льюис «заплатил».

Позже, заливаясь смехом, Эйдриен заявила, что ей стыдно за то, что она таким вот бесцеремонным образом «изъяла плату».

— Я знаю одно средство от стыда, — сообщил Льюис.

— Попробую угадать…

Средство помогло.

Затем они просто лениво лежали рядом. Макбрайд обнаружил колоду карт в столе, где по идее должна находится «Гидеоновская Библия»[51], и, усевшись на кровати, принялся развлекать возлюбленную карточными фокусами. Льюис мог разбить колоду одной рукой, что со стороны казалось простым делом, пока Эйдриен не попробовала повторить фокус сама: карты разлетелись по всей комнате.

— У тебя есть шляпа?

— Нет, — ответила она и хихикнула. — А что?

— Просто если бы у тебя была шляпа, я бы научил попадать в нее из противоположного угла комнаты.

— А зачем мне это?

— Так можно зарабатывать в баре, кидая карты на спор, если адвокатская практика не заладится.

Перетасовав карты, Макбрайд попросил Эйдриен выбрать карту.

— Любую? — спросила она.

— Я давно заметил за тобой необычайную проницательность. Ты, случайно, не медиум?

— Не-а.

— Ну все равно, выбирай.

Она так и сделала.

Льюис стасовал колоду, которую держал на вытянутой руке, еще раз, протянул подруге и скомандовал:

— Теперь вытащи свою карту и прижми ее ко лбу.

Та недоверчиво взглянула на него и, сосредоточенно хмурясь, стала выискивать карту в колоде.

— Ее здесь нет.

— Ты уверена?

— Да, — сказала она и засмеялась. — Как ты это делаешь?

— Что именно?

— Как находишь карту?!

— Какую карту? — спросил он.

— Которую я выбрала!

— А-а, ты о даме червей?

— Ого! — воскликнула Эйдриен. — Как ты угадал?

Лью пожал плечами:

— Не знаю, просто фокус такой. И к тому же у меня ее нет.

— Нет, есть, — настаивала Эйдриен. — Отдавай! Ты ее под футболкой спрятал или еще где-то. Я знаю!

— Нет ее там.

— Есть!

— Нет!

Эйдриен вылезла из постели и ощупала его одежду, что заняло не много времени — на Макбрайде ничего, кроме футболки, не осталось.

— Где она? — требовательно спросила Эйдриен.

Макбрайд задумался на несколько секунд, и его лицо приняло торжественное выражение. Наконец он проговорил:

— Карта в ванной, в раковине.

Эйдриен посмотрел на него с недоверием:

— Ну, правда!

— Карта в раковине, — повторил фокусник.

— Нет, не там! Там ее не может быть!

Он развернул ладони к потолку и взглянул на Эйдриен с самодовольной невинностью, отличающей шарлатанов всего мира. «Ну что поделаешь с этой женщиной? — так и вопрошал его взгляд. — Почему она не верит?»

— Ладно, — сказала Эйдриен, вставая с постели. — Но ты оставайся здесь и не двигайся!

— Не буду!

— Не вставай.

— Не встану.

Не спуская глаз с Макбрайда, Эйдриен медленно попятилась в ванную, открыла дверь, шагнула внутрь и вскрикнула. Секундой позже ворвалась в спальню с дамой червей в руке и круглыми как блюдца глазами.

— Как ты это сделал?! — закричала она.

Льюис усмехнулся:

— Ты и не подозреваешь, сколько я всего умею.

— А как ты научился?

— В детстве я прочел все книги о Гудини. Хочешь знать правду? Если бы я не открыл для себя баскетбол и девчонок, теперь стал бы гвоздем шоу-программ в Лас-Вегасе. «Великий Макбрайд». — Он улыбнулся и вздохнул. — Я ничего об этом не помнил… До недавнего момента.

Вскоре они отважились на вылазку в душ, где омывали друг друга мыльной пеной, что привело ко вполне закономерному результату. Так и произошло — оба оказались на полу, утомленные энтузиазмом и изобретательностью друг друга. Наконец Эйдриен с трудом поднялась на ноги, направилась к раковине и с жадностью принялась пить из-под крана, набирая воду ладонями. Когда Макбрайд вернулся в спальню, она уже крепко спала, натянув покрывало до самого подбородка, а на ее лице блуждала по-детски беспечная улыбка.

Эйдриен проснулась рано и решила не будить Льюиса. Ей нравилось, как он смотрится в постели: правая рука закинута за голову — точно плывет во сне.

Она оделась, причесалась и набросала короткую записку:

«Привет. Я в библиотеке — проверяю фамилии. Скоро буду. Люблю, Эй». 

Нет.

«Люблю» не годится — слишком быстро. Она никого еще не любила — во всяком случае, так. Может быть, прошлая ночь станет первой из многих. А может, и нет. Так что Эйдриен порвала записку и начеркала новую, которую оставила на столике в ванной рядом с его зубной щеткой:

«Привет. Я в библиотеке. Проверяю фамилии. Вернусь к обеду. Пчелка-трудяга».

Эйдриен спустилась к столику администратора и спросила у дежурной, как пройти в библиотеку. Та даже рот разинула от удивления.

— Билли-аптеку? — Она растерянно поморгала глазами. — Без понятия, милочка.

Воспользовавшись таксофоном в холле, Эйдриен узнала номер библиотеки в справочной службе, набрала его и получила подробные инструкции, как добраться до искомого заведения. По воле случая библиотека находилась всего в трех кварталах от мотеля, где они остановились. И через пять минут Эйдриен уже прибыла на место. Час спустя она закончила все дела.

Когда Эйдриен вернулась, Макбрайд по-прежнему валялся в постели. Услышав, что она вошла, он лениво потянулся и довольно промычал:

— Мм-м… иди сюда.

Эйдриен пришлось бороться с искушением: с одной стороны, приятно снова заползти под одеяло и раствориться в ощущениях, а с другой… Она стояла в двери и сжимала в руках желтый линованный блокнот.

Макбрайд приподнялся на локте и, внезапно посерьезнев, обеспокоенно спросил:

— Что случилось? Поразмыслила и решила, что я не твой вариант?

— Нет.

— Уф-ф-ф… А то вдруг я влюблен? К тому же, наверное, я и вправду влюблен. Ты точно не придешь? — сказал он, с театральной развязностью растягивая слова. — Иди, не пожалеешь.

— Лью.

Трезвые нотки в ее голосе подействовали должным образом.

— Ладно, — сказал он, усаживаясь, — что произошло? Где ты пропадала?

— В библиотеке.

— Так, и что выяснилось? — Макбрайд протер глаза и заглянул ей в лицо, комично изобразив, будто весь обратился в слух.

— Лучано Альбино, — сказала она.

— Альбино, — повторил Льюис и нахмурился, стараясь припомнить, где он слышал это имя. — Ах да, список. Так кто он такой?

Эйдриен повернула к нему блокнот, показывая надпись, и тот прищурился.

«Иоанн Павел I»

— О Господи, — пробормотал Льюис. — Так вот какого «Папу» имел в виду Крейн. Ходили слухи, что его отравили.

— Нас убьют, — объявила Эйдриен.

Макбрайд надолго замолчал.

— Знаю.

— «Знаю», и все?! — Ее голос дрожал, и она пыталась совладать с собой.

— Во всяком случае, попытаются. Только ничего у них не получится.

— Почему? — строго спросила Эйдриен, присаживаясь на постель.

— Потому что мы их опередим.

— Что?!

— Мы их найдем. И я убью этого мерзавца, — поклялся Макбрайд.

— Кого?

— Опдаала.

— Ты что — свихнулся?

— Этого он меньше всего ожидает.

— Ну разумеется, потому что глупее ничего не придумаешь!

— Нет, тут ты не права. Самое глупое — продолжать прятаться. Потому что в конце концов бежать будет некуда.

— И чего ты добьешься, убив его? — спросила Эйдриен. — Если, конечно, предположить, что ты на это способен, во что я лично не верю.

— Сошлюсь на вынужденную самооборону, а ты будешь моим адвокатом. Устроим громкий суд, и все выплывет. — Он помедлил. — Что скажешь?

Эйдриен молча созерцала его секунд десять — двадцать, потом ответила:

— Ты не в себе.

Макбрайд уронил голову на подушку.

— Да, — признался он. — Но если у тебя нет идеи получше, то я открываю охоту на этого мерзавца. Я не знаю другого способа остановить «Иерихон».

— «Иерихон»? Ты даже понятия не имеешь, что это значит.

— Немного представляю.

— Объясни, пожалуйста.

— Очередное массовое кровопролитие, — сказал он.

Эйдриен согласно кивнула.

— Что еще?

— У нас мало времени.

Собеседница озадаченно посмотрела на него:

— Почему ты так думаешь?

И, произнося эти слова, она уже знала ответ — потому что Никки послали убить умирающего.

Перехватив ее взгляд, Макбрайд понял, что она и сама догадалась.

— Они не могли больше ждать, — сказал Льюис.

Эйдриен кивнула.

— И нам еще кое-что известно, — добавил он.

— Да?

— Да. Мы знаем, кто убийца, кто поднесет спичку к фитилю.

Эйдриен нахмурилась, не совсем понимая, о чем речь.

— Это де Гроот, — объяснил Макбрайд, — мой клиент. Ты его видела. Тот, который… — Его голос сорвался.

— Что?

— Черт возьми, — прошептал он, представляя голландца: светлые волосы, атлетическая поступь вразвалочку — настоящий хищник, всегда готов к прыжку. Обворожительный оскал. Блуждающий огонек в глазах. Даже лекарства не способны его полностью подавить. Он постоянно притопывал или постукивал пальцами по ноге. Всегда что-то напевал себе под нос, иногда насвистывал — и неизменно один и то же мотив. Они даже пару раз посмеялись на эту тему: странная мелодия прицепилась к бизнесмену. «Какая назойливая музычка, — жаловался де Гроот. — Надоела, а все равно не отвяжешься! Я даже песни этой не знаю — только помню, что там речь идет об Иисусе».

— Что? — повторила Эйдриен, не улавливая мысли.

— Он всегда напевал одну песню — ту, церковную, про Иисуса Навина… и Иерихонское сражение[52].

— Какую такую песню?

Макбрайд взглянул на нее:

— Совсем старую, ее сейчас и не поет никто, но на слух ты наверняка узнаешь. Ее раньше негры пели на плантациях…

Оба надолго замолчали. Наконец Эйдриен поднялась и направилась к окну. И, глядя на раскинувшийся за окном пейзаж, задумчиво спросила:

— У него тоже есть воспоминание-ширма?

Макбрайд кивнул:

— Да, заезженная история с похищением. — Он замолчал, припоминая подробности. — Тебе это понравится — голландец уверен, что у него в сердце поселился червь, который указывает ему, что делать.

— Червь? — повторила Эйдриен.

— Да.

Она подошла к своему блокноту и начала листать его. Откуда-то из коридора послышались голоса стучащих в номера горничных:

— Уборка! Уборка!

Наконец Эйдриен нашла, что искала:

— Взгляни-ка, — сказала она, протягивая Макбрайду блокнот с записями.

«Хенрик Фервурд, премьер-министр Южной Африки, зодчий апартеида. Застрелен в 1966 году Димитриу Тсафендосом. Тсафендос — маньяк-одиночка, сектант, член секты „Цветы Иисуса“. На момент ареста имел при себе пять паспортов. Убийца утверждал, что в содеянном виновен червь, сидящий в его сердце».

— Черт. — Ругательство мягко слетело с губ Макбрайда, будто он прошептал не «черт», а «лаванда» или «театр теней». Лью поднял на собеседницу взгляд и проговорил: — Иерихон. Иерихон — это Южная Африка.

Льюис уронил голову на подушку и сфокусировал взгляд на звукопоглощающей плитке на потолке. Червь оказался приколом, в некотором роде ссылкой на одну из прежних удачных операций. Этакой данью почтения. Тут же припомнились встречи с де Гроотом, и впервые Макбрайд понял, о чем постоянно твердил голландец. Его ненависть не имела никакого отношения к мандалам — строго симметричным рисункам, навязчивому видению многих шизофреников. Голландец говорил о Нельсоне Манделе — вот на кого он охотится.

Макбрайд вскочил кровати, схватил одежду и торопливо оделся.

— Он собирается убить Манделу. Де Гроот — расист, он только и мечтает о том, чтобы спалить Южную Африку дотла.

На следующий день Эйдриен с Макбрайдом сразу направились в Вашингтон. Сменяя друг друга за рулем, они неслись по федеральной автомагистрали со скоростью восемьдесят миль в час и слушали включенное на полную громкость радио.

В одиннадцать утра переправились через Потомак и взяли направление на север, по шоссе Рок-Крик-парк. Квартира де Гроота располагалась в боковой улочке возле Чеви-Чейз-серкл. Макбрайд помнил название: Монро-стрит. Они с де Гроотом еще в шутку поспорили на этот счет: голландец утверждал, что улица названа в честь Мэрилин, а не Джеймса[53].

Вопреки всему Макбрайд надеялся, что де Гроот еще там. Льюис полагал, что если удастся обнаружить голландца, он, возможно, сумеет рассеять память-ширму. Если же это не сработает, тогда Лью поищет другой способ вычеркнуть де Гроота из игры, чего бы ему это ни стоило — лишь бы пустить под откос «Иерихон».

— Мы подъезжаем, — сказал Макбрайд. — Жаль, нет оружия.

Эйдриен вздрогнула и пристально уставилась на спутника, словно гадая, не сошел ли тот с ума.

— А зачем тебе оружие?

Макбрайд ответил ей тем же взглядом, каким она удостоила его всего секунду назад:

— А ты как считаешь? Де Гроота голыми руками не возьмешь. Ты же его видела. — Они въехали в тоннель у Национального зоопарка, и Льюис добавил: — Не хочу повторения того, что случилось в моей квартире.

— У Эдди был пистолет, — напомнила Эйдриен. — И не скажу, что от него вышло много проку.

Льюис сохранял хладнокровие и, думая о своем, молча вел машину.

На выезде из тоннеля Эйдриен спросила:

— Ты хотя бы умеешь стрелять?

— Да, — ответил тот. — И неплохо.

— Ну конечно, — ответила она, приправив свой скептицизм хорошим слоем сарказма.

— Умею!

Эйдриен снова обратила на него взгляд: «Он серьезно?»

— Где выучился?

— Отец научил, — не задумываясь, ответил Макбрайд и, едва проговорив эти слова, вспомнил, как они с отцом занимались стрельбой. Кристально чистое зимнее утро в штате Мэн, пар струйками поднимается изо рта. На руках — перчатки с отрезанными пальцами. Отец учит его целиться. Бумажная мишень приколота к дереву у подножия пологого склона, ярдах в тридцати от них. — Отец завоевал серебро в биатлоне. Я разве не рассказывал?

— Что? На Олимпиаде? Да иди ты!

— Нет, я серьезно. На играх 1972 года, в Саппоро.

— Фантастика! — выдохнула Эйдриен и немного погодя спросила: — А что такое биатлон?

Макбрайд рассмеялся:

— Сначала бежишь десятикилометровый кросс на лыжах, а потом стреляешь по мишеням на меткость. Сложность в том, что, когда приходит пора стрелять, ты вконец измотан. Поэтому надо быть в потрясающей форме — чтобы даже пульс не сбивался. Остановился, прицелился — и между ударами сердца спустил курок.

— И ты так умеешь?

— Нет, — сказал он. — Вот отец — тот был настоящим мастером. Но я хотя бы знаю, как стрелять. Во всяком случае, смогу, если в руках будет оружие… Да что рассуждать впустую, у меня его все равно нет.

Направляясь на север по Бич-драйв, Макбрайд размышлял о том, где бы приобрести ружьишко. Кое-какие варианты наклевывались: на «блошином» рынке, к примеру, на оружейной выставке-продаже или просто на улице. Здесь в оружии недостатка нет. Только в данный момент, насколько он знал, не работали ни барахолки, ни выставки, а мысль о том, чтобы кружить с Эйдриен по черному гетто в арендованном «додже» и ждать, пока их прижмут, оказалась… хм… уморительной.

И вот прибыли. Нашли подходящее для парковки место в квартале от дома де Гроота и отправились пешком. Здание, где проживал голландец, представляло собой десятиэтажную коробку из кирпича и стекла с вывеской у парадного входа, гласящей: «Эксклюзивный прокат».

При виде Эйдриен и Макбрайда портье в мундире соскочил с насеста на низком пристенке и открыл перед посетителями дверь. В вестибюле за столиком сидел утомленный, средних лет человек, который нехотя поинтересовался, чем он может быть полезен.

— Мы ищем здешнего жильца. Его зовут Хенрик де Гроот, — ответил Макбрайд.

Дежурный на мгновение нахмурился и поднял взгляд:

— Блондин из «7-Ж»?

— Совершенно верно!

Тот покачал головой.

— Уже пару недель его не видел. Вряд ли он в городе — все время в разъездах. — Потянувшись к внутреннему телефону, консьерж набрал номер и дождался гудка. Вскоре положил трубку на прежнее место и пожал плечами.

Пять минут спустя они уже сидели в машине и направлялись к квартире Макбрайда. Конечно, появляться там было рискованно — не исключено, что за квартирой по-прежнему следили. Впрочем, говоря по правде, выбирать особенно не приходилось. Теперь оставалось только лететь в Швейцарию, попытаться встретиться с Опдаалом и найти де Гроота, пока не поздно. Как осуществить хоть один из этих пунктов, Макбрайд не имел ни малейшего представления. Одно он знал наверняка: ему понадобится паспорт, а документ лежал в холодильнике, в квартире. Как и все прочие удостоверения личности.

Эту идею в свое время подкинул де Гроот. Голландец занимался противопожарными системами. И вот на одном из первых сеансов психотерапии де Гроот раскритиковал вышедшие из моды противопожарные системы, установленные в Капитолийских Башнях.

— Если что-то случится, здешние устройства сами не справятся. Советую хранить архивные диски и пленки в морозильнике, — предложил он. — И документы, которые не хочешь потерять. Там они будут в полной безопасности. Гарантирую: не сгорят и не размокнут.

«Джеффри Дюран» не создавал архивных файлов. А имеющиеся пленки отсылал в день сеанса на адрес страховой компании. Однако у него действительно имелись загранпаспорт и пара неиспользованных кредиток. Поэтому он демонстративно сложил их в пластиковую папку на молнии и спрятал в морозильник, под форму для льда. Этим врач рассчитывал завоевать доверие пациента.

Все имеющиеся документы были выписаны на имя Джеффри Дюрана, и теперь Макбрайду не оставалось ничего другого, как снова влезть в шкуру психотерапевта уже в Европе. Восстановление настоящей личности Лью обещало стать бюрократическим кошмаром.

Свернув на подъездную аллею перед Капитолийскими Башнями, Льюис попросил свою спутницу остаться в машине и ждать его возвращения. К этому Эйдриен отнеслась без восторга. Впрочем, на тот момент Макбрайд уже знал некоторые ее слабые стороны и с успехом для себя этим знанием пользовался.

— А то как бы машину не отбуксировали, — объяснил он, открывая дверь и выходя на улицу.

На охране возле столика дежурного стоял парень в очках «Бадди-Холли» в толстой старомодной оправе. Он узнал Макбрайда, что здорово сыграло тому на руку.

— День добрый, мистер Дюран. Давненько не виделись. Где пропадали?

— Ездил на пару дней во Флориду, — ответил Льюис.

— Здорово.

— Да, верно. В шортах походить для разнообразия тоже неплохо.

— Завидую.

— Зато теперь — чувство неописуемое. — Они засмеялись. — Послушай, приятель, а нет ли у тебя запасного ключа? Видишь ли, я свой в квартире оставил.

— Без проблем, — ответил парень, склонился к застекленному шкафчику, отворил его и снял ключ с одного из крючков. — Только не забудьте вернуть, договорились?

— Верну через десять минут, — ответил Макбрайд, забирая ключ и направляясь к лифту. Ожидая подъемника, он оглянулся проверить — не возится ли парень с телефоном. Однако охранник замер на прежнем месте у стола и добродушно улыбался.

Минуту спустя Макбрайд вышел из лифта на шестом этаже и неторопливым шагом двинулся к своей квартире. Он беспокоился, как бы не попасться на глаза Барбере из соседнего номера, и, как выяснилось, волновался зря. Дверь в номер «6-Ж» была полуоткрыта, и изнутри доносилась простенькая мелодия в стиле кантри-вестерн. В воздухе висел тяжелый запах краски. Направляясь к себе, Макбрайд заглянул в дверной проем соседней квартиры и увидел тощего приземистого человечка с бородищей, как у музыкантов группы «Зи-Зи-Топ». Тот стоял на забрызганной стремянке и размазывал по потолку белую краску. Серая проволочная сетка исчезла. Так же как стол, огромные чемоданы и электронное оборудование во всю стену. На имущество Гектора Барберы не осталось и намека. Кроме, пожалуй, слабого тошнотворного душка гниющей плоти, похороненного под едким запахом разбавителя для краски и чистящей жидкости.

При виде царящего в квартире запустения, Льюис вздохнул с облегчением. Хотя одновременно Макбрайд ощутил и слабый укол разочарования: Барбера мог бы многое объяснить…

В его бывшей квартире все было по-прежнему — но только на первый взгляд. При ближайшем рассмотрении стало ясно, что, за исключением нескольких книг, в квартире не осталось ни клочка бумаги. Все счета, записки, чеки и меню «обедов навынос» — словом, все, на чем могла оставаться какая-либо запись, исчезло. Вместе с компьютером и фотографиями его фиктивной семьи. Короче говоря, пропали прямые и косвенные указания на то, что жилец имел хоть какое-то отношение к Программе.

На счастье, паспорт и кредитки лежали в морозильной камере — под формой для льда. Макбрайд огляделся напоследок и понял, что больше ничто не заставит его вернуться сюда. Бросил кое-какую одежду в пакет и вышел.

В интернет-кафе на Дюпон-серкл[54] Эйдриен вошла в сеть и отыскала пару билетов на швейцарские авиалинии, которые обошлись в 484 доллара каждый. Выгодная сделка, если учесть, что за такси до Международного аэропорта Даллеса пришлось выложить 55 зеленых.

— Кстати, а откуда у тебя паспорт? — спросила Эйдриен своего спутника, когда таксист уже сворачивал к подъездному пути аэропорта. — Ты вроде бы не выезжал никуда — только телевизор смотрел целыми днями.

— Они же как-то переправили меня в Штаты. Вернули доктора Дюрана на родину.

— Откуда?

— Из Швейцарии. — Макбрайд нахмурился. Постепенно всплывали воспоминания о том, как Лью Макбрайд превратился в Джеффа Дюрана. Льюис вспомнил «скорую помощь» и круговорот мигающих на потолке огней. Он не мог пошевелиться, но его куда-то везли на каталке. И еще Лью слышал голоса: какие-то люди переговаривались на швейцарско-немецком диалекте. Вот Гуннар Опдаал шепчет «Ш-ш-ш», а Макбрайд лежит, не в силах пошевелиться, и задыхается, уставившись в потолок. Порой, когда Льюис задумывался о тех минутах… Он вздрогнул. Это походило на нервный тик, подобный тому, который случается у людей, неожиданно для себя начинающих засыпать.

— Ты в порядке? — забеспокоилась Эйдриен.

— Так, кое-что вспомнилось.

— Скажешь — что?

Макбрайд отрицательно покачал головой. Спутница не настаивала.

Глава 39

Гостиница «Флорида» представляла собой чистое, хотя и несколько неказистое заведение в стиле двадцатых годов с геометрическими мотивами и резными деталями и выглядевшее так, словно его не ремонтировали с семидесятых. Большую часть мебели покрывал облупившийся жаростойкий пластик черного цвета, на ночном столике красовалась оранжево-розовая керамическая лампа. Рядом примостился светлый туалетный столик на конусообразных перевернутых ножках, а на вполне современной кровати мягким облаком лежало швейцарское покрывало необъятных размеров.

— Тебе понравится, — пообещал Макбрайд, видя колебания Эйдриен.

— Интересно, откуда в Швейцарии место с таким названием? В Цюрихе — гостиница «Флорида». Почему не «Альпенхорн»? Не «Вильгельм Телль»?

Макбрайд пожал плечами и открыл балконную дверь, где в пестром расписном ящике для цветов висел клочок сухой растительности.

— Кого-то посетило предвидение, — объяснил он.

Окна их номера, располагавшегося на третьем этаже, выходили на Зефельдштрассе, в сторону реки Лиммат и Цюрихского озера. Взятую в прокат машину Эйдриен и Макбрайд припарковали в двух кварталах от отеля, возле трамвайной остановки. С регулярностью в несколько минут под самым балконом с грохотом проносился новенький блестящий трамвай, направляясь на оживленную Бельвью-плац. Вот и сейчас, освещая в тумане путь прожектором, по рельсам с грохотом проехал трамвайный вагон. Макбрайд закрыл балконную дверь, и в номере стало тише.

Эйдриен повалилась на кровать и зевнула.

— Который час?

— Чуть больше девяти.

— А по-нашему?

— Три утра.

— Я совсем измоталась — в самолете глаз не сомкнула. — Это было еще мягко сказано. Если выражаться терминами из физики, то Эйдриен затратила огромное количество психокинетической энергии, пока самолет пересекал Атлантический океан. И Лью об этом прекрасно знал — спутница так крепко сжимала его руку, что на коже остались синяки.

— Какие планы? — поинтересовалась Эйдриен, закрывая глаза.

— Планы? Ну, план таков: сначала поспать, потом пройтись по магазинам.

Собеседница перевернулась на живот и подложила под щеку подушку.

— Мм-м… — промурлыкала она. — Хорошая мысль…

И крепко заснула.

Макбрайд разделся, лег рядом и закрыл глаза. «Неплохо бы набраться сил и отдохнуть после перелета, а уж тогда можно и на охоту отправляться. Вздремну пару часиков…»

«Опдаал…» Лью вспомнил «скорую помощь». Он не понимал, что произошло, только видел бегающие по потолку огни. Затем его куда-то везли на каталке, и Опдаал сказал: «Ты очень храбрый». Только норвежец вовсе не старался ободрить Льюиса — он просто потешался над ним.

— Лью! Лью! — Эйдриен трясла его за плечи. — Проснись, это сон.

Макбрайд открыл глаза. Какое облегчение. Ему снился человек с трубкой в горле. Человек без лица. А может, с оторванным лицом. Льюис видел его на экране, крупным планом, и ужасался этому пустому лику. Даже теперь видение не покидало его, оно по-прежнему стояло перед глазами. Безумные глаза широко раскрыты от ужаса, а вместо лица пульсирует венозная пульпа.

Это не по-настоящему — все приснилось. Он в отеле, рядом обеспокоенная чем-то Эйдриен, а за окном с грохотом направляется в парк трамвай.

— Может, пройдемся? — предложил Макбрайд. — А то попадем в обеденный перерыв.

— Магазины закрываются на обед?

— Да, на пару часов в день.

— Подумать только, — пробормотала она. Для Эйдриен эта поездка в Европу стала первой.

Женщина за стойкой администратора, сидевшая на первом этаже, пришла в восхищение, когда Макбрайд заговорил по-немецки. Он поинтересовался, где находится магазин для охотников. Ein Speicher f[55].

— Один момент, — ответила женщина, извлекла откуда-то тоненькую брошюрку и шариковой ручкой нарисовала путь от отеля до искомого «Speicher».

— А что такое «шпайхер»? — спросила Эйдриен, когда они вышли на холод и направились в сторону исторической части Цюриха.

— «Шпайхер» — значит магазин, — ответил Макбрайд, ругая себя за то, что не захватил перчатки.

— Какой магазин? — поинтересовалась она.

— Для охотников.

Эйдриен еще больше смутилась.

— То есть лук и стрелы, удочки и…

— Дробовики. Да, ты все верно поняла.

Они прошли еще несколько десятков метров, как вдруг девушка остановилась и повернулась к спутнику:

— Дробовики?

Макбрайд кивнул, и они возобновили прогулку. На мосту Квейл-Бридж, ведущем в историческую часть города, Эйдриен снова встала как вкопанная.

— На днях ты сказал, что хочешь убить Опдаала. Дескать, тогда все выйдет на свет на суде, а я буду твоим адвокатом… Ты ведь пошутил, правда? То есть ведь не в этом состоит план?

Льюис оперся о перила моста и посмотрел вдаль, любуясь Цюрихским озером: по матово-черной поверхности плавно скользила флотилия белых лебедей. Дыхание паром выходило изо рта. Наконец Макбрайд заговорил:

— Ты хочешь сказать, что провалила экзамен по швейцарской юриспруденции?

Эйдриен покачала головой:

— И близко не подходила. Никогда не пробовала сдать. Не знаю языка. Ничего здесь не знаю.

Льюис задумчиво кивнул и пожал плечами:

— Ну, значит, не такой уж и хороший я придумал план. — И тут же с улыбкой добавил: — Не волнуйся, я ни в кого не стану стрелять, если только они не начнут первыми.

Две минуты спустя они стояли у витрины оформленного под старину магазинчика и смотрели сквозь стекло на диораму со сценами охоты: гончие загоняют лису, галопом мчатся лошади, всадники дуют в почтовые рожки. Прямо у входа их встретило чучело поднявшегося на задние лапы медведя, со стены за кассовым аппаратом скалилась голова вепря, а с противоположной стороны на посетителей уныло взирала семейка мертвых оленей.

Эйдриен закатила глаза.

— Нельзя просто прийти и купить ружье, — сказала она.

— В Швейцарии можно, — ответил Макбрайд, изучая пистолеты на застекленном прилавке. — Страна вооружена до зубов. Здесь даже по закону каждый мужчина от двадцати до сорока — ну, или что-то в этих пределах — обязан владеть оружием.

— Да иди ты!

— И не просто оружием, — добавил Лью, — а мощной винтовкой, из которой можно убить человека. Таков закон. — Макбрайд помедлил. — Слушай, в квартале отсюда есть универмаг. Ты не могла бы кое-что купить?

Эйдриен кивнула:

— Конечно. А что нужно?

— Карниз.

Ей показалось, что она ослышалась. Попросила повторить, и Льюис исполнил просьбу.

— Какой карниз?

— Любой. Главное, упакованный в коробку и не длиннее пяти футов. И еще мне понадобится скотч.

Эйдриен уж собиралась поинтересоваться, не купить ли заодно занавески и полотняные салфетки, как к прилавку вышел пожилой продавец и на безупречном английском спросил, не может ли он чем-нибудь помочь.

Макбрайд улыбнулся и ответил:

— Мне нужна боевая винтовка, пневматическая, с ручкой в форме пистолетной рукояти. У вас есть что-нибудь подобное?

Эйдриен среагировала так, словно ее спутник попросил полный чемодан порнографии: резко развернулась и решительно покинула магазин в поисках универмага.

Швейцарский климат очень далек от флоридского, а потому перед путешественниками вскоре встала проблема: где приобрести теплую одежду? Падал легкий снежок, и на улице было прохладно и сыро. К счастью, Зефельдштрассе изобиловала магазинами, где продавалась сшитая небольшими партиями одежда; Эйдриен подобрала себе мышиного цвета пальто с капюшоном, длинный шарф и пару мягких кожаных перчаток. С учетом скидок она заплатила всего десятую часть того, что можно ожидать от модельной одежды, но и это в сумме оказалось дороже всех ее прежних покупок.

Затем настала очередь Макбрайда, и, к удивлению Эйдриен, он после долгих поисков обнаружил магазин, где продавались заметно устаревшие товары. Льюис исчез в дверях и несколько минут спустя вышел в черном берете, военной куртке защитного цвета и видавших виды массивных ботинках.

Эйдриен стало явно не по себе.

— Ты собираешься в этом ходить?

— Последний писк моды! — отрезал Лью.

Наконец они оказались в вестибюле «Флориды» и, отогреваясь в теплых потоках воздуха, стряхнули с себя снег. От мокрых волос Эйдриен столбом валил пар. Потом они на удивление долго ждали крохотный лифт, который добирался с соседнего этажа, наверное, целую минуту. Макбрайд придержал перед спутницей дверь из дымчатого стекла, и они протиснулись внутрь.

— Теперь понятно, — сказала Эйдриен.

— О чем ты?

— Понятно, почему отель назвали «Флоридой».

— И почему же? — полюбопытствовал Макбрайд.

— За душевную теплоту.

Вернувшись в номер, Льюис распаковал ружье, пару раз взвел затвор и испробовал спуск. Затем зарядил восемь патронов в наращенный магазин и, вытащив из упаковки карнизы, заменил их дробовиком. Заклеил коробку скотчем, извлек откуда-то перочинный нож и надрезал картонный бок на две трети вдоль и на три четверти поперек.

Эйдриен принципиально не стала следить за его приготовлениями. Она сидела и листала страницы «Гералд-трибюн»: в Чечне снова накалились события, какая-то крупная фирма устраивает грандиозную сезонную распродажу, а «Редскинс» надеются взять реванш на решающей встрече. Эйдриен развернула финансовые страницы, и ее взгляд упал на заголовок, в котором упоминалась Швейцария. В статье говорилось о предстоящем Международном экономическом форуме в Давосе. Мероприятие больше напоминало шикарную вечеринку, чем конференцию финансистов, которой оно по логике вещей являлось. Стоимость билета на форум доходила до 160 тысяч долларов, а в числе приглашенных оказались Билл Гейтс, принц Чарлз, Уоррен Битти и Кофи Аннан. Опасаясь демонстраций антиглобалистов, организаторы выставили усиленную охрану. Впрочем, по мнению Эйдриен, поводов для беспокойства у них нет. Швейцария производила впечатление уважающей порядок страны, и, если верить Макбрайду, все мужчины вооружены до зубов. Включая его.

— Так каков же план? — спросила она, откладывая газету.

— План? План такой: я иду в Институт, нахожу Опдаала, и мы беседуем.

Эйдриен помолчала, ожидая, что Макбрайд разовьет мысль, но, не дождавшись пояснений, через некоторое время поинтересовалась:

— И только?

— Вообще-то нет. Во-первых, я приставлю к его голове ствол — так, чтобы наш разговор не слишком походил на дружескую беседу. Я буду очень бдителен.

Собеседница кивнула и, поразмыслив, сказала:

— Не слишком детально, не находишь? То есть то, что ты рассказал, не очень похоже на план. Я бы назвала это черновиком плана.

Тот пожал плечами:

— Другого у меня нет.

— И о чем ты его спросишь?

— А ты как считаешь? Что, где, когда, зачем и как.

Эйдриен выглянула на улицу: за окном шел легкий снежок. Немного погодя она повернулась к собеседнику и, облокотившись на подоконник, сказала:

— Хорошо, так и поступим, только я войду первой.

Льюис покачал головой:

— Нет.

— Меня там не знают, — не унималась она. — Ты засветишься — и все, конец. А если Опдаала даже нет в Институте? Тогда его предупредят. В этом случае ты к нему и близко не подберешься. А кто я? Простая студентка, проездом в городе. Хотя бы выясню, на месте ли он.

— Студентка? — повторил Макбрайд.

— Да. Скажу, что остановилась по соседству. Приехала в Швейцарию покататься на лыжах, и один знакомый — я с ним повстречалась в Штатах — попросил заглянуть и подать резюме.

— Там не подают резюме, — сказал Макбрайд. — Чтобы попасть в Институт, тебя должны порекомендовать.

— Верно, и я о том же. Он сказал, что, если буду в городе, должна непременно заглянуть и передать привет. Сказать Опдаалу, кто я. Потому что он надеется — в будущем меня порекомендуют.

— И что это за знакомый? — спросил Макбрайд. — Джефф Дюран?

— Нет! Конечно, нет! Первый раз слышу о Джеффри Дюране. Кто это? Моего знакомого зовут иначе. Как же его зовут?…

— Эрик Бранч.

— Точно! — воскликнула Эйдриен.

— Он исследовал миграцию чернокожего населения из Азии в Африку. Я читал пару его статей — хорошо пишет.

— Вот и прекрасно! Значит, я спрошу, можно ли встретиться с Опдаалом. А если его нет, выясню, где он.

— А если тебе скажут: «Боюсь, к доктору Опдаалу нельзя просто „заглянуть“, — сказал Макбрайд с лающим немецким акцентом, — вам должно быть назначено».

Собеседница тут же прикинулась несчастной сироткой:

— Я в Цюрихе всего на пару дней…

— Не лебези, — сказал Лью. — В Институте это не пройдет.

Эйдриен снова изменила интонацию — на этот раз опустившись в сладострастные горловые глубины:

— Но я в Цюрихе всего на пару дней…

Голос звучал глупо и работал безотказно. Бросившись на кровать, Макбрайд повалил подругу и покатился вместе с ней по покрывалу: голова кружилась, возбуждение нарастало. А Эйдриен пробовала одну за другой вариации: «Я в Цюрихе только на пару дней…» Поцелуи становились все страстнее, но вскоре партнерша отстранилась от Лью и уселась на кровати. Она раскраснелась, ее светлые волосы растрепались, одна прядь прилипла к щеке. По мнению Льюиса, Эйдриен принадлежала к женщинам, которых украшает неряшливость — тогда в их облике появляется необузданность, которую все остальное время они удачно скрывают.

— Не стоит, — проговорила она. — Иначе слишком поздно будет куда-либо идти.

Макбрайд неохотно согласился. Встал с постели и подцепил прилипшее к штанине крошечное перышко.

— Кто тебя хотел порекомендовать?

— Эрик Бранч. — Эйдриен взяла с ночного столика щетку для волос и стала причесываться. — Минуточку, а вдруг они скажут: «Прекрасно, мистер Опдаал сейчас вас примет». Тогда как быть?

— Разворачивайся и уходи.

— Как…

— Просто не поднимайся с ними наверх.

— Почему? Может…

Льюис перебил ее и покачал головой.

— Пообещай.

В Институт они поехали трамваем. Макбрайд сжимал в руках коробку с «карнизом», а Эйдриен сидела неподвижно, ухватившись за металлический поручень. Почти на каждой остановке дверь с шипением открывалась, впуская в салон струю холодного, почти арктического воздуха и розовощеких пассажиров. В это время дня пассажиры представляли собой разношерстную гвардию из рабочих, пропахших никотином, пожилых горожан и хорошо одетых женщин с пластиковыми сумками для покупок. На одной из остановок на борт поднялся бурлящий воодушевлением поток ребятишек в школьной форме.

Оживление детей ярко контрастировало с настроением Макбрайда, который становился все мрачнее по мере приближения к цели. Беспокойство его росло. Льюис боялся, что едет «туда — не знаю куда», что по искомому адресу Института не окажется и вместо городского особняка с горгульями на водосточных трубах он увидит пустое место или остановку электрички. После того случая в Бетани-Бич, когда столь ясно представлявшегося ему дома не оказалось на месте, Макбрайд все еще сомневался в реальности собственного прошлого.

— Что с тобой? — обеспокоенно поинтересовалась Эйдриен, но Лью лишь покачал головой и отвел глаза.

Макбрайд уже было решил, что все сомнения относительно воспоминаний и их правдивости ушли в историю. Он думал, что докопался до истины. Он — Льюис Макбрайд — и точка. Только все не так просто: он никогда уже не будет до конца уверен в том, что помнит, — вот что отнял у него Опдаал.

Кондуктор объявил их остановку, и трамвай притормозил. Впереди появились широкая платформа и пластиковый навес со скамейками, на которых сидели ожидающие. Дети громко прощались друг с другом и вскакивали с мест. Ребятня собиралась в очередь в проходе между сиденьями, теснилась, направляясь в переднюю часть салона. Выглянув в окно, Макбрайд увидел ряд неприметных хмурых строений — что-то это ему напоминало, хотя он и не сказал бы, что именно.

— Приехали, — проговорил Лью. Поднялся с места и нажал резиновую кнопку, открывающую заднюю дверь. Вскоре Макбрайд с Эйдриен оказались на улице, и он стал задаваться вопросом, не совершают ли они непоправимую ошибку.

По обе стороны дороги стояли бесстрастные старые дома: разномастные особняки швейцарских промышленников, банкиров, адвокатов, а также эмигрантов, которые поселились здесь, спасая капитал от налогов. Перед каждым зданием мерзли два-три платана, упрямо дожидаясь прихода весны.

Эйдриен с Макбрайдом, склонив головы, шли навстречу ветру — дуло с озера, мелкие, жгучие, точно искорки, снежинки метались в воздухе.

Они прошли три квартала, и теперь оставалось просто завернуть за угол. С каждым шагом в груди у Макбрайда все замирало, а сердце бешено колотилось. Точно штангист перед последним, решающим рывком, он вообще не дышал — просто выжимал из себя все до последней капли, лишь бы довести начатое до конца. В голове происходила бесконечная дискуссия: либо Институт на месте, либо нет. И призом в этом диспуте было здравомыслие.

И — вот оно, здание. Такое же, каким его запомнил Макбрайд: трехэтажная гранитная постройка с цветастыми ящиками, пышной вечнозеленой растительностью и сочными можжевельниками; тяжелая дверь с кольцом в форме львиной головы; фрамуга из освинцованного стекла; маленькая латунная табличка с названием Института и видеокамера внешнего слежения над головой. Льюис держался на расстоянии — он даже не стал переходить улицу, лишь бы не попасть в поле зрения всеведущего объектива.

Его терзали сомнения и дурные предчувствия. Неожиданно идея отправить вперед Эйдриен показалась сумасбродной.

— Мне опять кажется, что наш план не так уж и хорош, — сказал Макбрайд. — Может, лучше передумаешь?

Эйдриен покачала головой и приосанилась: она, Скаут, всегда готова и собранна.

— Мне выпал жребий, отступать поздно. Хотя бы попробую зайти.

— Давай просто позвоним ему. Еще не все потеряно.

— Не надо искать легких решений. При желании он просто бросит телефонную трубку, и все. А так у меня будет возможность взглянуть ему в глаза.

— Если не вернешься через пятнадцать минут, — пообещал Макбрайд, — я захожу. И в руках у меня будет не карниз.

Эйдриен кивнула.

— Эрик Бранч, Эрик Бранч, Эрик Бранч, — повторила она и, развернувшись, направилась к двери.

Макбрайд засек время: 14.36.

Он заставил себя посмотреть на здание. Проводил Эйдриен взглядом: вот она звонит в дверь, ей открыли, в проеме мелькнула какая-то женщина, и его спутница исчезла внутри.

Макбрайд начал замерзать. На улице холодало, а время не просто замедлилось — оно застыло, будто минуты тоже способны замерзать на морозе. Льюис стоял, прислонившись спиной к платану на другой стороне дороги, чуть в стороне от здания Института. Не отпускало чувство, что все обращают на него внимание: с чего бы это человеку понадобилось стоять на улице, явно чего-то выжидая, да еще с такой громоздкой коробкой. И все же он не сходил в места и не сводил глаз с массивной входной двери, без устали повторяя: «Ну где ты, где ты, где ты…»

Внезапно Льюису расхотелось встречаться с Опдаалом. Отчего-то, когда Макбрайд смотрел на это здание, в нем начинали просыпаться первобытные инстинкты, словно он открыл глаза среди ночи и увидел извивающуюся на полу спальни змею. Страх зарождался в самых потайных уголках его сознания, там, где не существует логики и действуют только законы борьбы за выживание.

И тут он вспомнил все: вспомнил приснившийся ему днем кошмар и неожиданно понял, кем был человек без лица. В тот день Льюис поехал в Институт, чтобы переговорить с Опдаалом, и на него внезапно напали — какой-то человек с аэрозолем в руках. В памяти возникли облачко брызг, удар лицом об пол и нескончаемая поездка в машине «скорой помощи». Действие наркотика стало ослабевать, и колеса каталки захрустели по гравию — они прибыли на место.

Затем операционная, где Гуннар Опдаал — крупный норвежец в хирургическом халате и шапке — направил фонарик ему в глаза. У операционного стола располагался монитор, на котором Макбрайд видел крупным планом свое равнодушное парализованное лицо, а потом медсестра начала снимать с него кожу, точно кожуру, оттягивая ее все выше и выше, пока лицо не исчезло. Крик вырвался из горла и, дойдя до искусственной трахеи, превратился в тихое бульканье, а рядом сопела машина, вдыхая и выдыхая за него воздух. Льюис попытался закрыть глаза и не смог, и сквозь весь этот кошмар до него донесся голос Опдаала: «Ты очень храбрый». 

Храбрый? 

Макбрайд поежился и взглянул на часы. 14.48 — прошло двенадцать минут. «Что же она медлит? Ей уже давно пора быть здесь, если только у Опдаала нет ее фотографии. Конечно, нет, если только…» 14.49.

«Черт», — пробормотал он и бросился к зданию Института.

Макбрайд был уже на полпути к парадному входу, когда двери открылись. Замедлив шаг, Льюис расправил плечи и попытался принять непринужденный вид. Эйдриен стояла в дверях и разговаривала о чем-то с женщиной в зеленом костюме, то и дело улыбаясь. Незнакомка перевела настороженный взгляд за спину собеседницы и уставилась на Макбрайда. Гостья еще раз кивнула и, жестикулируя, что-то принялась объяснять: глаза горели, и время от времени на ее оживленном лице проскальзывала белозубая улыбка. Наконец Эйдриен развернулась и, плавно вскинув руку в прощальном жесте, спустилась по ступеням. Дверь закрылась.

— Что произошло? — спросила она.

— Пошли отсюда! — отрезал Макбрайд.

Ему не терпелось узнать — в Институте ли Опдаал. Теперь Льюис почти жаждал его смерти — но только не в присутствии Эйдриен. Макбрайд взял ее под руку и торопливо направился к трамвайной остановке, и лишь когда они оказались под навесом из оргстекла, решился спросить:

— Он там?

Эйдриен нахмурилась и проигнорировала вопрос.

— Как ты взвинчен.

— Он там?

— Успокойся. Что с тобой?

— Мне тяжело дались последние четверть часа, — саркастично заметил Лью.

Эйдриен состроила рожицу и ответила:

— Его там нет.

— Он вернется? — не теряя надежды, спросил Макбрайд.

— Не раньше вторника.

Услышав это, Льюис не смог скрыть разочарования, и Эйдриен лукаво проговорила:

— Зато я выяснила, где он. Он в клинике, в Шпице.

Макбрайд кивнул, и в это время подошел трамвай.

— Так что? — спросила Эйдриен.

— О чем ты? — не понял он.

— Сколько километров до Шпица?

Глава 40

До Шпица было всего семьдесят километров по горной трассе. Вокруг расстилался восхитительный пейзаж: вечнозеленые леса, укутанные снежными шапками, под свинцовым небом высилась ледяная громада Альп. Добирались до города во взятом напрокат «БМВ», и хотя казалось, что до Шпица недалеко, на дорогу ушло три часа. В город Эйдриен и Макбрайд прибыли уже после заката.

Однако даже в темноте становилось ясно, в какое необыкновенное место они попали: замок над озером, изящная пристань и вид на Юнгфрау. По склонам вились узкие улочки, и пришлось дважды остановиться, чтобы спросить дорогу: один раз у гостиницы, а потом у ресторана, специализирующегося на блюдах из диких свиней. Путники решили снять номер в отеле «Бельведер», который находился в жилом районе, соседствующем с пристанью для яхт. Эйдриен с Макбрайдом выбрали это заведение в позаимствованном из «Флориды» путеводителе, оставив соображения экономии в пользу близкого расположения отеля к клинике Прудхомма. Если верить нумерации домов, отель находился всего в квартале от клиники, на той же стороне улицы — и даже, как очень скоро выяснилось, гораздо ближе. Здания располагались рядом: одно представляло собой особняк в стиле французского «Beaux Arts» девятнадцатого столетия, с куполами и шпилями; другое — крепость из цементных монолитов, серое строгое здание, выдержанное в духе минимализма. Клиника.

— Давай-ка посмотрим на их охрану, — предложил Макбрайд и свернул на подъездную аллею соседствующего с отелем серого здания. Под шинами захрустел гравий — знакомый, наводящий на недобрые воспоминания звук.

При появлении нежданных гостей двор залило ярким светом, и в дверях появился какой-то человек.

— Неплохо, — заключил Макбрайд, разворачиваясь. Выехал на улицу и свернул к отелю, на асфальтированную площадку для машин.

— Нас заметили! — воскликнула Эйдриен.

Льюис припарковался и покачал головой.

— Пусть думают, что мы ошиблись поворотом.

Скоро молодая пара уже устроилась в номере 252 с видом на озеро: на фоне темного ночного неба белыми призраками светились ледяные силуэты гор. Эйдриен села на большую удобную кровать и залюбовалась обстановкой. Макбрайд стоял у окна и как завороженный рассматривал огни на противоположной стороне озера.

— Давай пообедаем, — предложил он, и Эйдриен с готовностью согласилась.

Спустившись в вестибюль гостиницы, они остановились у столика администратора, чтобы занести гигантских размеров ключ от своего номера и навести кое-какие справки.

— Позвольте поинтересоваться, — обратился Макбрайд к стильно одетой женщине за стойкой, — то здание по соседству, это что — больница?

— Клиника Прудхомма? Да, там лечатся совсем молодые люди.

— А что с ними? — спросила Эйдриен.

Женщина пожала плечами:

— По-моему, что-то с пищеварением: там все очень худенькие.

— Вы хотите сказать, они страдают анорексией? — предположил Льюис.

— Да. И еще там те, у кого проблемы с наркотиками. Надеюсь, вас это не пугает?

Собеседник покачал головой:

— Нет, нисколько. Уверен, в клинике отличная охрана.

— Вне всякого сомнения. Руководство строго следит за тем, чтобы никому не причинить беспокойства. Хороший сосед — если вас не отталкивает его архитектура.

Макбрайд заверил администратора, что они ничего не имеют против такого соседства, и вместе с Эйдриен направился в четырехзвездочный ресторан отеля. И хотя они оба почувствовали, что одеты не по уровню заведения, администратор зала тактично не заметила обыденности их наряда и проводила гостей к столику с видом на озеро.

— Вы остановились в гостинице? — спросила она, протянув каждому меню.

— Да.

Хозяйка зала улыбнулась:

— Тогда обслуживание за счет отеля. Приятного отдыха.

Затем она зажгла свечу и ненадолго задержалась перед столиком, словно любуясь белой накрахмаленной скатертью и начищенным до блеска столовым серебром.

— Не желаете ли выпить приветственный бокал швейцарского вина?

Макбрайд и Эйдриен переглянулись.

— С удовольствием, — ответил Лью.

Хозяйка вернулась мгновение спустя.

— Вино называется «Фьюдан», — сказала она, расставляя перед молодыми людьми бокалы. — Думаю, оно вам понравится: очень освежает. Теперь могу ли я вам порекомендовать что-нибудь из блюд? Рыба в озере… — она сложила пальцы в щепотку и поцеловала их, — отменная.

Вскоре подали первое. Суп-пюре, дымящийся и аппетитный, с кусочками грибов и ветчины. Затем принесли рыбу в компании крошечных белых картофелин и целое блюдо спаржи, которое они с удовольствием съели под бутылочку охлажденного «Мускаде». Влюбленные пришли к единому мнению: этот обед — лучший из того, что им когда-либо доводилось пробовать. Они еще долго не выходили из-за стола, завершая трапезу коньяком и эспрессо.

Когда официант удалился, Льюис поднял бокал:

— За нас.

Эйдриен выдавила несмелую улыбочку, протянула свой бокал, и они, чокнувшись, пригубили коньяк.

— Жаль, что все не по-настоящему, — подумала вслух Эйдриен, подразумевая их совместный ужин и вечер в изысканном отеле. — Обидно, что мы здесь не просто вдвоем. — Она опустила глаза, будто рассматривая скатерть.

— Ну что ты. Все по-настоящему, и мы здесь действительно вдвоем.

— Мне постоянно хочется сказать: «Давай уедем куда-нибудь, забудем обо всем». В Индонезию, на Мадагаскар — исчезнем. Может быть, ничего не случится, может, не будет никакого «Иерихона». И нас даже не будут преследовать. Так хочется надеяться… — Она подняла взгляд к потолку и прижала бокал к щеке: в ее глазах заблестели слезы.

— Эйдриен…

— И какие у нас шансы, что задуманное удастся? План-то, положа руку на сердце… Это даже и планом-то назвать трудно.

— План хороший, — заверил ее собеседник, словно пытаясь защитить собственную правоту. — Он… — Лью не хотел употреблять слово «простой», — тонкий.

Эйдриен странно посмотрела на него и пригубила напиток.

«Если уж быть до конца откровенным, — рассуждал про себя Льюис, — план не простой и не тонкий. Он базовый». Его проработали в номере, хотя заняло это всего минуту — столько потребовалось, чтобы рассмотреть все до мельчайших деталей. Состоял план в следующем: Эйдриен останется ждать Макбрайда в отеле, а он тем временем проникнет в клинику под видом рабочего, который принес карниз для кабинета директора. Попросив воспользоваться телефоном, он позвонит Опдаалу и назовется своим настоящим именем. Сообщит, что в Швейцарии и хочет расквитаться. При этом известии охрана выйдет из укрытия и рассыплется по периметру клиники, справедливо полагая, что угроза исходит извне. В образовавшейся панике Макбрайд проберется в кабинет директора и приставит к его голове дробовик. Если все пойдет по плану, то он позвонит сначала в полицию, а потом и Эйдриен. Если же Эйдриен не получит от него известий в течение часа, — она должна будет обратиться к властям, рассказать все, что знает, и попросить защиты.

— Очень похоже на уличный разбой, — заметила Эйдриен. — Не столько план, сколько руководство к действию.

Собеседник не стал спорить:

— Да, только другого у меня нет.

Она провела пальцем по краю бокала. Зазвучала чистая, точно удар колокола, нота, настолько громкая, что Эйдриен тут же хлопнула по хрусталю ладонью и с виноватой улыбкой огляделась по сторонам.

— Понимаю.

— И что?

Оба надолго замолчали, и Эйдриен первой прервала затянувшуюся паузу:

— Пойдем наверх.

«Полярные медведи».

Каждый год в марте в колледже Боудена команда из самых отчаянных представителей студенчества выезжала на Попэм-Бич. Пестрый караван «саабов», джипов и всякого «утиля» петлял по зимнему пейзажу. Добравшись до берега, сорвиголовы разжигали огромный костер, хлопали по стопке «Ягермайстера» и бросались в ледяную белую пену прибоя. Так они отдавали своеобразную дань талисману колледжа, Полярному медведю. И еще, как кто-то выразился, это был способ «послать зиму ко всем чертям» — быстро и без долгих раздумий.

Именно так Макбрайд и покрыл короткое расстояние между «Бельведером» и клиникой Прудхомма — очень быстро. Спринтерским шагом он метнулся в снежную бурю и помчался прямо к подъездной асфальтированной площадке, что вела к клинике. Мгновение — и он уже у двойных дверей с хромированной табличкой, гласящей:

ПРУДХОММ

Макбрайд, отряхивая снег с военной куртки и похлопывая беретом по штанинам, приблизился к парадному входу, и автоматические двери разъехались, открыв взгляду приемную зону под стеклянной крышей.

В вестибюле клиники дополнительные углы и минимум обстановки создавали впечатление простора: красные кожаные кресла на хвойных полах стояли без покрытия да висела скромная семейка драгоценных персидских ковриков. Макбрайд шагнул в помещение, сжимая в руках длинную коричневую коробку, и с улыбкой осмотрелся: направо вел какой-то коридор, куда выходили двери туалетных комнат и в ряд стояли три телефона.

Блестящие, исполненные со швейцарской тщательностью цилиндры телефонных будок из нержавеющей стали отгораживали звонящего от остального мира и отдаленно напоминали посадочный модуль космического корабля. При виде их Макбрайд оживился.

За округлой конторкой из полированного хрома сидела сурового вида блондинка в розовой форме. Заметив человека в синих джинсах, берете и с коробкой карнизов в руках, она приняла его за рабочего или разносчика — как тот и надеялся.

— Bitte?[56]

С беззаботной мальчишеской улыбкой Макбрайд подошел к конторке и, склонившись к блондинке, указал на коробку.

— F[57], — сказал он по-немецки.

— Можете оставить здесь, — ответила та. — Я позабочусь, чтобы все передали по назначению.

— Спасибо. Вы не возражаете, если я воспользуюсь телефоном? — Макбрайд кивнул в сторону футуристических будок. — Меня просили отзвониться по прибытии.

Блондинка ничего не ответила. Затем на лице ее промелькнула озабоченность, и она улыбнулась.

— Как вам угодно, — ответила женщина, оканчивая разговор щелчком пальцев.

Льюис взглянул на часы и направился к телефонам: 10.35. Он проснулся рано, еще на рассвете, но заставил себя дождаться часа, в который клиника наполнится жизнью: доставки, посетители, планерки, сеансы с пациентами. Как предположил Макбрайд, в такое время никто не станет ожидать налета.

Кроме короткого коридора, ведущего к общественным телефонам и туалетам, он заметил еще два ответвления, выходящие в приемный зал. Одно из них вело к лифтам. Хотя Макбрайд их и не видел, об их местонахождении говорил шум: колокольчики возвещали о прибытии, с шипением открывались двери, бряцали переправляемые в холл тележки. Помимо этого, указатели сообщали о наличии комнаты гидротерапии и гимнастического зала.

О другом коридоре Макбрайд ничего не мог сказать. Однако в здании где-то размещались пациенты, поэтому вполне разумно было бы предположить, что второй коридор вел к палатам для больных.

Льюис уже понял, что клиника гораздо больше, чем кажется снаружи. Полное отсутствие транспорта у входа предполагало наличие значительной по размерам подземной автостоянки, а вентиляционные отверстия, которые он заметил еще из окна своего номера в «Бельведере», наводили на мысль о том, что под землей находится нечто большее, чем просто автостоянка.

Подойдя к автоматам, Макбрайд нащупал в кармане телефонную карту и сунул ее в приемное отверстие счетчика. Почти сразу на жидкокристаллическом дисплее появилась надпись, извещавшая, что на карте осталось 23.7 швейцарских франка. Сверяясь по клочку бумаги, он набрал номер клиники и услышал, как в фойе зазвонил телефон. Он звонил, звонил, звонил…

Вообще-то звонок больше напоминал чириканье, но как бы там ни было звук этот действовал на нервы. Оглянувшись, Макбрайд увидел, что секретарь занята другим телефонным разговором и что-то оживленно рассказывает в трубку. Наконец ее поведение изменилось, она нажала кнопку вызова и сказала: «Bitte?»

Макбрайд отвернулся.

— Bitte? — повторила она.

— Доктора Опдаала, пожалуйста…

В коридоре появилась средних лет женщина в розовом комбинезоне — она вела под руки двух крайне истощенных девушек. Обе пациентки выглядели тщательно ухоженными, модно одетыми и при полном макияже, что производило кошмарное впечатление — будто троица направлялась на показ мод в концентрационном лагере.

Теперь зазвонил телефон в кабинете Опдаала, сестра и ее подопечные исчезли за углом, и вот — руководитель клиники на проводе:

— Ja![58]

Сердце Макбрайда бешено забилось, едва он услышал этот голос. На миг он лишился дара речи.

— Ja. Ist we es?[59]

Собеседник откашлялся и проговорил:

— Это Лью Макбрайд.

На другом конце провода наступила гробовая тишина. Наконец Опдаал подал голос:

— Ну, тогда здравствуй!

В его голосе было что-то не так, но что именно — Макбрайд пока не понял. Поэтому продолжил по заранее продуманному сценарию:

— Я убью тебя.

— Ты серьезно?

— Вполне, — ответил Льюис. — И очень скоро.

Директор засмеялся:

— Знаешь, Лью, я ни на секунду не поверю, что ты действительно это сделаешь. Ты не того сорта человек.

«Не действует, — подумал Макбрайд. — Что-то не так, он как-то странно разговаривает».

— …так что почему бы нам просто не встретиться? — продолжал собеседник.

— Обязательно встретимся! — заверил Лью.

— И поболтать по душам.

— Нам не о чем разговаривать, — начал Макбрайд, и тут его осенило, что не так в интонации директора: он совсем не удивлен.

— Нет, ты не прав, — продолжал хирург. — Нам о многом предстоит побеседовать. Для Института ты представляешь собой очень ценный опыт — думаю, это ты и сам понимаешь. — Он снова засмеялся. — Позволь, Рутгер тебя проводит.

Рутгер?

Макбрайд похолодел — он еще не до конца понял, что происходит, но уже чувствовал, что ситуация начинает выходить из-под контроля. Мельком взглянул на потолок — и только теперь заметил видеокамеру: красный огонек мигал над направленным на него объективом. Льюис медленно обернулся, перехватил напуганный взгляд секретарши за стеклянной стойкой и пулей бросился к коробке с карнизами. И вдруг его с силой ударили об стену…

— Я смотрю, ты уже познакомился с Рутгером и Хайнцем, — заметил Опдаал, поднимаясь из-за стола, чтобы поприветствовать Макбрайда, которого грубо втолкнули в кабинет. — Присаживайся.

Один из телохранителей толкнул Лью в кресло у письменного стола Опдаала, а другой швырнул коробку с карнизом на диван.

— Gesetzt ihm in eine Zwangsjacke[60], — приказал Опдаал и, когда один из охранников удалился, перешел на английский. — Это для твоей же собственной безопасности.

— Пошел ты! — плюнул Макбрайд и сразу пожалел об этом, так как второй телохранитель с силой хлопнул его по ушам. Опдаал засмеялся: «Ой-ой-ой!» Льюис опять попытался вскочить с кресла и тут же опустился, когда в основание его черепа ткнулся холодный ствол.

Очень скоро вернулся громила со смирительной рубашкой, и при виде его Макбрайд вжался в кресло — когда на тебя направлено дуло «зиг-зауэра», выбирать не приходится. Второй охранник рывком поставил пленника на ноги и натянул ему на руки рубашку. Льюис набрал полную грудь воздуха, когда телохранитель попросил его скрестить руки на груди и щелкнул застежкой на талии. Успешно справившись с этой задачей, здоровяк небрежно толкнул узника в кресло и устремил на босса преданный взгляд, ожидая дальнейших приказаний.

— Ich nehme es von hier[61], — проговорил хирург и, точно смахивая со стола крошки, жестом приказал охране удалиться.

Оставшись с Макбрайдом один на один, он обогнул стол, облокотился на край и скрестил на груди руки:

— Как я тебе однажды уже сказал, ты очень храбрый человек, Джеффри Дюран.

— Дюран мертв! — отрезал Льюис.

Директор улыбнулся.

— Вот и я о том же.

Взяв со стола пачку сигарет «Ротманс», он зажег одну, неторопливо затянулся, пустив пленнику в лицо струйку дыма, и продолжил:

— Ты меня возненавидишь, но я тебе все-таки скажу: я нисколько не сомневался, что ты направишься именно сюда. — Хирург помедлил. — У секретаря в приемной лежит твоя фотография.

Лью ничего не ответил. Только молча поерзал в кресле: как же он ненавидел этого человека!

Опдаал покачал головой, изображая, будто находится в замешательстве.

— О чем ты думал? Рассчитывал застать меня врасплох? Не смеши: я собрал на тебя досье в фут толщиной. В самом прямом смысле слова. Так что вряд ли ты мог меня чем-нибудь удивить — разве что пуститься в пляс. — Он усмехнулся и стряхнул пепел.

Все внутри закипало при виде этого самодовольного индюка — впрочем, пока Макбрайду удавалось сохранять хотя бы внешнее хладнокровие.

Хирург возвел глаза к потолку:

— Итак, что будем делать? — И, переведя взгляд на Льюиса, добавил: — Принимаю предложения.

— Прекрасно. Тогда избавь меня от своего присутствия! — прошипел тот.

Опдаал громко рассмеялся, выражая явное одобрение смелости пленника, и погрозил пальцем:

— Ты весельчак. Только бравада теперь не поможет. Впрочем, тебе уже ничто не поможет, поэтому, ладно уж, повеселись напоследок. — Норвежец замолчал и принялся внимательно рассматривать сидящего перед ним человека. Затем, кивнув в сторону заброшенной в дальний угол кабинета коробки, спросил: — И кого ты изображал? Разносчика?

Макбрайд не ответил, и хирург поджал губы с деланным благоговейным трепетом.

— Какая изобретательность!

По правде говоря, это была не беседа, а издевательство, и Льюис понимал это, как никто другой. Опдаал развлекался, играл с ним — пусть. Чем дольше он будет говорить, тем скорее Эйдриен вступит в игру. Хотя, положа руку на сердце, Лью не особенно рассчитывал на помощь полиции — скорее он надеялся, что ему удастся выбраться из смирительной рубашки.

— Не могу тебя отпустить, и ты сам знаешь почему. Хотя, наверное, с моей стороны это черная неблагодарность. — Хирург ненадолго посерьезнел. — Ты замечательно поработал с де Гроотом — и я представляю всю трудность лечебного процесса: он не такой, как остальные.

— В каком смысле? — поинтересовался Льюис.

Опдаал отмахнулся.

— Клиника — место скрытого размещения резервов, выражаясь по-военному. Какой день ни возьми — к нам поступают от десяти до пятнадцати молодых мужчин и женщин с серьезными нарушениями пищеварительной системы и наркозависимостью на той стадии, когда эти люди уже фактически стали калеками. Из этих несчастных созданий мы выбираем тех, у кого есть склонность создавать о себе неверное представление. Здесь очень помогает благотворительная работа — с нами сотрудничают опекунские службы и интернаты. Видишь ли, мы предпочитаем иметь дело с сиротами: нет лишних проблем с родственниками.

— А де Гроот? — спросил Льюис.

— А вот он — случай особый. Нам потребовался человек с опытом и знаниями Хенрика, так что пришлось пойти на… — хирург покрутил пальцем в воздухе, подбирая слово, — скажем так, на «принудительную вербовку». Поэтому Хенрик не так хорошо вписывается в общие рамки, как хотелось бы.

— А какие у него опыт и знания? — удивился Макбрайд: де Гроот занимался противопожарными системами.

— С ним пришлось попотеть, чтобы он стал тем обаятельным и свойским парнем, с которым ты общался. И все равно нашу благодарность ты заслужил. — Опдаал замолчал, строго свел брови и склонился к пленнику, рассматривая его с напускным интересом. — Ого, да с тебя пот градом.

Так и было. Макбрайд действительно вспотел, хотя волнение или испуг не имели к этому никакого отношения. Все это время он не оставлял попыток освободиться, совершая еле заметные движения. Такие трюки легко проделывал Гудини, его кумир — тот вылезал из смирительных рубашек регулярно. Еще в детстве, мальчишкой, Лью старался ему во всем подражать и даже пытался уговорить родителей подарить ему на двенадцатилетие смирительную рубашку. (Впрочем, в итоге согласился на скейтборд.) На практике повторить фокус ему не удалось, хотя в теории Льюис хорошо знал, как это делается. Правда, он прекрасно понимал, что знать и сделать — совсем не то же самое.

— Если ты боишься, что я тебя убью, так успокойся — мне это не нужно, — заверил Опдаал, стряхивая на пол очередную порцию пепла. — Кое-что, разумеется, с тобой все-таки придется сделать. — Он усмехнулся: — Мы воссоздадим копию «Х. М.». Ты ведь помнишь тот случай?

Макбрайд помнил. И при мысли о такой перспективе к горлу подкатила тошнота.

— Да ты весь дрожишь! — Хирург снова пристально уставился на сидящего перед ним человека. — И впрямь дрожит! Вы только посмотрите! — И захохотал, пародируя громкий пьяный гогот.

Льюис действительно дрожал. Он терял контроль над моторикой — попытки освободиться из парусиновой рубахи, крепко стянувшей его руки на груди, давались нелегко. Фокус, насколько Лью знал из книги о знаменитом фокуснике, в теории был довольно прост. В момент, когда надевалась смирительная рубашка, трюкач должен максимально расширить тело: набрать полную грудь воздуха, напрячь мускулы и расставить локти как можно дальше от ребер — насколько позволят «тюремщики». И тогда, уже в рубашке, фокусник расслаблялся и начинал протискиваться в освободившееся пространство. Гудини проделывал этот номер, болтаясь на веревке на высоте десятиэтажного здания. Впрочем, на то он и Гудини.

— Несчастный случай на производстве, — напомнил Опдаал. — Хрестоматийный пример! Металлический стержень угодил старику прямо в голову — как в анекдоте про стрелу и яблочко, только по-настоящему. И, думаю, тебе не надо напоминать, что несчастный выжил. Хотя после травмы в его мозгу перестали откладываться долговременные воспоминания. Каждый день жена называла ему свое имя, и каждый день он знакомился с ней заново. То же самое с родителями и друзьями. — Хирург явно забавлялся. — Представляешь, я буду рассказывать тебе изо дня в день один и тот же анекдот, и ты каждый раз будешь над ним смеяться. И тебя это нисколько не будет угнетать. Нисколько! Ты превратишься в простодушного ягненка, потому что каждый день окажется для тебя, — лицо рассказчика просияло, — совершенно новым!

Правая рука Льюиса почти высвободилась, и он спросил:

— Что такое «Иерихон»?

Собеседник поразился:

— Ого! Да ты даром времени не терял, как я погляжу.

— Что это?

Хирург затянулся и выпустил столб дыма. Затем кивнул Макбрайду.

— Пытаешься освободиться? — Не получив ответа, Опдаал состроил презрительную гримасу и сказал: — Что ж, удачи.

Оттолкнувшись от стола, норвежец подошел к окну, посмотрел на падающий снег, а потом задумчиво бросил через плечо:

— «Иерихон»… Ладно, утром ты все равно забудешь. — Опдаал стал вышагивать по комнате, описывая большой круг против часовой стрелки. — Ты не знаешь… Не имеешь ни малейшего представления, зачем все это создано. Институт и клиника — гораздо большее, чем может показаться. — Он помедлил, задумавшись о чем-то. — Можешь назвать это место перекрестком «реальной политики» — с ее точным расчетом и силовым подходом к решению задач — и «реальной медицины». Здесь — та точка, где они сходятся.

Локоть Макбрайда застрял в изгибе рукава. Еще немного, и…

— Моя обязанность как хирурга — вырезать больную ткань. У Института та же задача, только в масштабах государства.

— Иными словами, вы убиваете людей.

— Мы удаляем раковые опухоли.

— Такие, как Нельсон Мандела? — спросил Макбрайд и облегченно расслабился, когда его правая рука свободно повисла внутри рубашки.

Норвежец остановился и взглянул на пленника:

— Не только Мандела. Мбеки и Туту скоро тоже отправятся в негритянский рай. Они все соберутся в Давосе — пообщаться. И я тоже приеду — люблю зрелища.

Неожиданно прояснилась конечная мишень «Иерихона». Операция нацелена на то, чтобы смести подчистую все чернокожее руководство Южной Африки, устранить одним ударом отца-основателя страны, действующего президента и «нравственное самосознание» республики.

— Ты не в своем уме, — проговорил пленник.

— Забавно слышать подобные заявления от человека в смирительной рубашке.

«Не надолго», — подумал Льюис, правой рукой вытаскивая из рукава левую.

— Как тебе вообще такое в голову пришло?

Опдаал пожал плечами:

— Если у пациента нарыв, врач берет ланцет и вскрывает гнойник. Приблизительно этим мы здесь и занимаемся. — Увидев, что Макбрайд нахмурился, и неправильно истолковав перемену на его лице, Опдаал пояснил: — Считай это лечебным «кровопусканием». Искра в Давосе отзовется взрывом в Кейптауне.

— А Кальвин Крейн?

Норвежец не сумел скрыть удивления.

— Да ты опасен, — сказал он, снова усаживаясь в кресло за письменным столом. — Мистер Крейн превратился в препятствие для нас: у него возникли некоторые возражения либерального характера относительно мишеней «Иерихона» и кое-какие этические соображения, связанные с инвестициями. Короче говоря, он стоял на нашем пути… Некоторое время.

— О каких инвестициях идет речь?

Хирург пожал плечами и отвел взгляд.

— Ни Институт, ни клиника не окупаются, а потому приходится как-то выкручиваться.

— И?…

— Мы купили платиновые фьючерсы — довольно много.

Макбрайд нахмурился.

— Только между нами: Южная Африка вот-вот войдет в период крайней нестабильности, — поведал собеседник. — И тогда мы сможем рассчитывать на резкий скачок цен на платину. Институт получит значительную выгоду, а с новыми средствами расширится его влияние. И соответственно мое тоже.

Льюис покачал головой:

— Ты всегда был таким?

Опдаал кивнул:

— Я рос гадким ребенком.

Левая рука легко обвисла внутри смирительной рубашки, и Макбрайд облегченно вздохнул: теперь обе свободны и по-прежнему скрыты под брезентом.

Потянувшись к аппарату внутренней связи, директор нажал пару кнопок и подождал ответа на вызов.

— Фрэнк? Гуннар беспокоит. Ты не мог бы подняться ко мне на минуточку? Я хочу тебе кое-кого показать. — Опдаал положил трубку, уселся в кресло и начал лениво вращаться в нем, обратив взгляд к потолку. — Доктор Морган ассистировал при твоей первой операции. Теперь он будет главным хирургом. Я бы и сам взялся, но… Давос. — Он помедлил. — Кстати, а как ты узнал про «Иерихон»?

Макбрайд медленно покачал головой. При желании он мог бы броситься на стол и сломать Опдаалу шею, да так, что тот и понять бы ничего не успел. Надо попытаться выудить у него максимум информации.

— Как де Гроот собирается провернуть дело?

Норвежец улыбнулся:

— Нет… я первый задал вопрос.

На миг Льюису пришло в голову сказать правду о бумагах Крейна, но он отказался от этой идеи. Ведь если в следующие пять минут что-то пойдет не так, Мами Винкельман заплатит за все. И тогда Макбрайд солгал:

— Потихоньку выплыло на сеансах с Хенриком.

Опдаал нахмурился:

— Жаль такое слышать. Клиент не должен знать о…

— Он находился под кайфом.

— Странно.

В дверь тихо постучали.

— Войдите.

Лью повернулся в кресле и увидел мужчину в синем костюме хирурга. Человек отличался внушительной мускулатурой.

— Фрэнк, — проговорил директор, — ты ведь помнишь Джеффа Дюрана?

— Конечно, — ответил Морган.

— Нет необходимости обмениваться рукопожатиями, — сострил Опдаал. — Я как раз говорил Джеффу, что ты будешь его оперировать. Сегодня вечером.

— Правда?

— Да. Ты никак не мог дождаться, когда тебе представится случай реплицировать «Х.М.». Теперь Господь послал тебе Джеффа. Джефф, ты ведь у нас неизлечимый больной, верно?

Морган состроил сочувственную гримасу.

— Итак, что скажешь? — спросил Опдаал, будто только что подарил молодому сотруднику новую куклу. — Нравится?

— Нравится?! — воскликнул Морган. — Нравится?! — Подойдя сбоку к Макбрайду, он коснулся его кожи чуть ниже кромки волос. — Вскрою вот здесь… — начал он.

Льюис въехал головой в подбородок Моргана, затем сорвал с себя смирительную рубашку и бросился на потрясенного Гуннара Опдаала. Тот хлопнул по кнопке на краю стола, запустив немую тревогу, и, оттолкнувшись, откатился во вращающемся кресле к окну.

Секунда — и Макбрайд ринулся за ним, вскарабкался по столу и схватил противника за горло. Подняв со стула могучего норвежца, он швырнул его о стену, рванул на себя и разбил головой Опдаала окно, надеясь обломками стекла перерезать тому глотку. Однако вмешался Морган — он напал сзади и сбил Льюиса с ног, а затем приемом карате уложил на пол. Пока Макбрайд полз по полу, извиваясь под пинками Моргана, Опдаал на заплетающихся ногах отошел от окна и начал звать на помощь.

Послышался топот. По коридору бежали люди, оглашая здание криками на английском и немецком языках. В этот же миг, когда Морган попытался еще раз ударить Макбрайда ногой, тот схватил противника за пятку и, резко развернув ее, опрокинул соперника. С грохотом повалилась лампа, и на Моргана посыпалось битое стекло. Рывком вскочив на колени, Макбрайд двинул кулаком по затылку молодого хирурга, и тот распластался на полу. Лью нырнул к коробке на диване — разрывая картон, он пытался добраться до курка. Это ему удалось в тот самый момент, когда дверь с грохотом распахнулась и в комнату вбежали взбешенные Рутгер и Хайнц.

— Ergreifen sie ihm![62] — закричал Опдаал, пытаясь нащупать в ящике стола пистолет «зиг-зауэр», который держал там на всякий случай.

Охранники стремительно ринулись на отступавшего с коробкой в руках американца. Но едва Рутгер двинулся, чтобы отбить ее в сторону, картон взорвался струей огня. Фонтан крови и куски плоти впечатались в стену. Толстый телохранитель, Хайнц, замер на месте, выпучив глаза и вскинув руки. Макбрайд тем временем описал стволом дугу, и Опдаал начал палить из пистолета, расстреляв в комнате все, но ни разу не попав в цель. Макбрайд передернул затвор с вновь обретенной собранностью; левая рука гладко скользила вперед и назад по стволу: передернул — выстрелил, еще и еще. Морган дернулся к двери, и Льюис одним залпом перебил ему ноги. Затем Макбрайд развернулся к Опдаалу, чей рот успел издать коротенькое «О!…» ужаса в ту долю секунды, которая осталась ему на осмысление происходящего. В следующий миг куски его лба ударили по звукопоглощающей плитке на потолке.

Наступила относительная тишина.

Хайнц трясся, зажмурившись и подняв вверх руки. Морган скулил в луже крови с перебитыми ногами — он был в шоке. Дым и запах пороха. Впервые за долгую минуту Макбрайд выдохнул: воздух с силой вырвался из легких. Затем раздался глухой шлепок — куски мозга Опдаала упали с потолка на письменный стол, точно брызги птичьего помета. Прямо на финансовые страницы «Neue Zuricher Zeitung».[63]

Макбрайд повернулся к охраннику:

— Стоять!

Льюис подошел к письменному столу, поднял телефонную трубку и попросил девушку на коммутаторе соединить его с отелем «Бельведер». Мгновение спустя отозвалась Эйдриен.

— Что происходит? — требовательно спросила она. — Я слышала…

— Подгоняй машину! — выпалил Макбрайд.

— Но…

— Быстрее! — Затем он положил трубку и повернулся к охраннику. — Пошли! — скомандовал Лью, взяв пленника за шиворот и прижав дуло к его щеке.

Макбрайд вывел толстяка в коридор, где при виде их целая стайка птицеподобных пациентов порхнула в стороны. Льюис вывел заложника из кабинета и, двигаясь с неторопливой решимостью, повел его мимо потрясенных санитаров, сиделок и докторов к входной двери, которая открылась с тихим «фш-ш-ш».

Льюис стоял на лестнице при входе в больницу, прижимая к челюсти охранника дробовик, и рассматривал варианты дальнейших событий. Их оказалось не так уж много: либо Эйдриен сейчас приедет, либо — нет. И если случится второе, тогда ему конец. Потому что полиция уже в пути или скоро будет в пути, и тогда…

Внезапно Эйдриен появилась: во двор въехал «БМВ» с включенными фарами и разметающими снег с лобового стекла щетками. Дверь со стороны пассажира резко распахнулась, Эйдриен перегнулась через сиденье и скомандовала:

— Прыгай!

Глава 41

В Давосе царило настоящее столпотворение.

Он оказался не той уютной альпийской деревушкой, какую нарисовала в своем воображении Эйдриен, а длинной шумной полосой пульсирующих огнями дискотек, баров, ресторанов и магазинов для лыжников. На фоне окружающих город горных пиков высились цементные многоэтажки, а по склонам небрежно рассыпались светящиеся окна швейцарских домиков в сельском стиле — шале. Увидев Давос впервые, Эйдриен подумала, что кто-то — не иначе как сам Сатана — решил воссоздать самое большое американское шоссе в раю. Трасса устремлялась в бесконечную даль, уходя по долине к Давос-Дорп и Давос-плац[64].

Несмотря на предприимчивость местного населения, остановиться оказалось негде. Помимо обычных отдыхающих и любителей горнолыжного туризма, город наводнили сотни людей, обеспечивающих деятельность Международного экономического форума, журналисты и толпы демонстрантов, протестующих против всего — от генетически модифицированных продуктов до клонирования. Макбрайд и Эйдриен обошли с полдюжины отелей, и ни в одном не нашлось свободного номера — включая отель-люкс «Фрибур», который организаторы форума выбрали в качестве штаб-квартиры.

Построенный на холме, «Фрибур» возвышался над городом, напоминая гигантский свадебный торт. Каждый из его двухсот номеров мог похвастаться огромным балконом с белыми колоннами. Не пришлось даже приближаться к отелю, чтобы понять — проход и проезд на его территорию строго ограниченны: все пути были перекрыты кордонами, а вдоль шоссе стояли контрольно-пропускные пункты со швейцарскими солдатами. Толпившиеся вдоль главной дороги демонстранты как один вытягивали шеи, когда поднимался шлагбаум, пропуская внутрь очередной лимузин. Сдержанные крики провожали автомобиль, который медленно полз вверх по склону. За тонированными стеклами «мерседеса» невозможно было различить пассажиров. В пространстве между протестующими и отелем стояло скопление грузовиков и фургонов, которые обслуживали Си-эн-эн, Би-би-си и с десяток других служб телерадиовещания. По снегу змеились кабели, питающие батареи прожекторов и микрофонов, камер и спутниковых тарелок. Тут и там в конусе белого света стояли одинокие фигурки, вещавшие со сцены событий миллионам невидимых зрителей.

Где находился де Гроот, оставалось только гадать. Если голландец поселился на временной квартире — как в Вашингтоне, — тогда он мог оказаться где угодно: в Давосе, Клостерсе или даже в одном из городов-спутников — Визене или Лангайзе.

А потому Макбрайду с Эйдриен не оставалось ничего другого, как ходить и искать. Открывать дверь за дверью, осматривать отель за отелем, заглядывать в бары и рестораны в тщетной надежде напасть на след высокого голландца с густой шапочкой коротко остриженных светлых волос. Затея казалась безнадежной, пока Макбрайда не осенило.

— Музыка… — пробормотал он.

— Что? — Эйдриен потерла глаза: было почти два часа утра.

— Де Гроот помешан на «трансе». Он даже предлагал мне сходить с ним в клуб за компанию. Пришлось признаться, что я не любитель шумных мероприятий.

Эйдриен удивилась:

— Что такое «транс»?

— Ну, знаешь, широкие штаны, диджеи и рейверы… Они еще обожают светящиеся полоски на одежде. В Европе это сейчас очень популярно.

— Да?

Дюран улыбнулся:

— Похоже, молоденьким юристочкам не хватает времени на танцы?

— Наверное. Только вот мне интересно — откуда ты так много знаешь?

Дюран смутился:

— Эм-ти-ви часто смотрю.

С каждым часом громкая монотонная музыка и дергающиеся тела дискотечных завсегдатаев утомляли Эйдриен все больше. Они с Льюисом слонялись по городу и заглядывали в танцевальные клубы, успев наведаться в «Сода», «Тракс», «Румпльштильтскин» и «Кит-Кат». Знание немецкого языка здорово помогло Макбрайду, когда приходилось обращаться к барменам, вышибалам, диджеям или случайным, отделившимся от шумной толпы посетителям. Переходя из клуба в клуб, он отточил свою реплику так, что теперь проговаривал ее без единой запинки. К тому времени когда они нагрянули в «Кит-Кат», Лью выражал свои мысли легко и непринужденно: они ищут голландца, крупного парня из Роттердама, с короткой стрижкой и соломенного цвета волосами; хорош собой, заядлый курильщик — на глаза не попадался?

«Нет, нет и нет». Наверное, половина из тех, к кому они обращались, слишком одурманили себя наркотиками, чтобы хоть что-нибудь помнить. Зато очень помог диджей из «Румпльштильтскин», составивший список дискотек, где крутят «транс» или в крайнем случае его близкого родственника «хаус». Впрочем, куда бы ни заглядывали «сыщики», никто не знал де Гроота ни по имени, ни в лицо.

— Переночуем на вокзале, — предложила Эйдриен, — или в машине. Я вконец измоталась.

Макбрайд кивнул:

— Еще пара клубов — и закругляемся.

К тому времени как из списка диджея удалось вычеркнуть еще три заведения, начал приближаться рассвет. Дискотеки закрывались, извергая из своих недр шумные компании, чей смех пронзал холодный утренний воздух. Макбрайд уже собрался прекратить поиски. С этим полностью согласилась и Эйдриен, которая хоть и не жаловалась на переутомление, тем не менее устала до полубессознательного состояния. Настолько, что порой забывала поднять при ходьбе ногу и спотыкалась, чуть не падая.

— Еще один клуб, — решил Льюис, — и выпьем по чашечке кофе.

Тогда они и увидели надпись:

«ТРАНС КЛУБ»

А под этими словами круглая вывеска выдавала головокружительный бег серебристых и черных концентрических кругов, в центре которых открывался и закрывался неоновый глаз. По контуру моргали огни, и Макбрайд так долго не мог отвести от них взгляда, что когда электрический глаз исчезал, его остаточное изображение плыло на внутренней стороне века.

— Ну-ка, ну-ка, — сказал Лью и потрусил к вывеске, потянув за собой Эйдриен.

— Что? — спросила она.

— Он здесь бывал.

— С чего ты взял?

— Спичечный коробок — ну, знаешь, европейский: картонная книжка с бумажными спичками. Однажды де Гроот оставил у меня ментоловые сигареты и коробок с таким рисунком.

В заведении у стойки сидели официантки и бармены, подсчитывая выручку. «Geshloten»[65], — сказал бармен с серебряной гантелькой на кончике языка, обведя рукой тускло освещенный зал. Смуглый мужчина средних лет водил огромным пылесосом по грязному, черному полу, где серебряные звезды отбрасывали в стороны трассирующие лучи.

— Я ищу одного человека, — сказал Макбрайд.

Официантка с остроконечной прической и серебряной помадой на губах уже открыла рот, но Лью оборвал ее на полуслове:

— Кроме шуток. Он голландец. Высокий, крупный человек со светлыми волосами, зовут Хенрик.

— Ну да, — сказала та. — Я знаю Хенрика. Он здесь часто околачивается — когда не в отъезде.

— А сегодня?

— Заходил, только ушел час назад. — Официантка нахмурилась. — А он вам кто — приятель?

— Он мой пациент. Я — психиатр, — ответил Лью.

Собеседница кивнула с понимающим видом.

— Да, вы правильно сделали, что пришли, — у Хенрика явно нелады с головой.

— Вы знаете, где он остановился? — спросила Эйдриен.

Девица смерила парочку взглядом:

— Может быть. А что, у него неприятности?

Макбрайд беспомощно отмахнулся:

— Я бы не появился здесь в семь утра, если бы…

— Он снимает квартиру в «Альпенрёсли» — это в сторону Клостерса.

Бармен с гантелей в языке, похоже, немало удивился и хмуро спросил:

— А ты откуда знаешь?

— Оттуда! — отрезала официантка.

Здание «Альпенрёсли» представляло собой бревенчато-каменный дом, расположившийся на холме при самом въезде в город. В строении размещалось четыре отдельные квартиры, которые сдавались с понедельной или помесячной оплатой, да плюс квартирка смотрительницы на первом этаже.

— Свободных нет, — без долгих предисловий сообщила седая женщина из самой нижней квартиры.

— Мы разыскиваем мистера де Гроота, — сказал ей Макбрайд.

Женщина пожала плечами:

— Тогда вы по адресу. Он снимает номер «4» — только жилец еще не вернулся. Всю ночь танцует, потом скорее всего идет на работу.

— Вы, случайно, не знаете — куда?

Собеседница покачала головой:

— Меня не интересует.

Таким образом, не оставалось ничего другого, как встать на парковочной стоянке у «Альпенрёсли» и ждать появления голландца. Когда холод становился невыносимым или окна запотевали, включали печку. Поскольку заняться было нечем, по очереди дремали. В обед Эйдриен сходила за сандвичами и обошла пешком половину города, попутно любуясь достопримечательностями. К двум часам дня небо окрасилось в свинцово-серый цвет, а де Гроот по-прежнему не объявлялся. Час спустя в горах раздались громовые раскаты, и повалил легкий пушистый снежок.

— Не пора ли перейти к плану «Б»? — предложил Макбрайд.

— И в чем же состоит этот план? — поинтересовалась Эйдриен.

Лью покачал головой:

— Не знаю. Я думал, ты что-нибудь подскажешь.

По правде говоря, план «Б» заключался в том, чтобы обратиться в полицию, — единственное, что оставалось при сложившихся обстоятельствах. Однако после всего, что случилось в клинике, никто бы и слушать не стал беглецов. Теперь они почти наверняка являлись объектом массированной облавы. И если их арестуют, то неизбежно последует допрос с пристрастием о бойне в больнице. Каждый полицейский будет заваливать их своими догадками, прежде чем удастся вставить хотя бы слово о проекте «Иерихон». А к тому времени когда «преступников» наконец выслушают, будет слишком поздно что-либо предпринимать.

Небо прояснилось к четырем часам дня. У Макбрайда уже ломило колени от постоянной неподвижности, голова отяжелела, и в затылке гулко стучало из-за духоты — как вдруг, совершенно неожиданно, появился де Гроот. Понуро склонив голову, голландец брел по улице. Он был в джинсах, ботинках и дубленой куртке, а в руках нес полиэтиленовые сумки с продуктами.

— Вот он, — проговорил Лью и резко распрямился за рулем.

Они вглядывались сквозь пелену падающего за окном снега, пытаясь не упустить голландца из вида: он толкнул ворота «Альпенрёсли» и, громко топая, поднялся по внешней лестнице, а затем исчез где-то в торце здания, предположительно в квартире номер «4».

— Жди здесь, — скомандовал Макбрайд и нажал кнопку, открывавшую багажник. Распахнув водительскую дверь, он собрался выйти, когда Эйдриен решительно возразила:

— Ты что, свихнулся? Я не собираюсь здесь торчать!

Льюис склонился и нежно коснулся ее губ.

— Прикрой меня.

Не дожидаясь ответа, он вылез из машины, достал из багажника дробовик и направился по отпечатавшимся в снегу следам де Гроота. Подошел к внешней лестнице, поднялся наверх и выдержал паузу у двери в четвертый номер. Глубоко втянув носом воздух, Макбрайд тихо постучал, отступил назад и замер с дробовиком в руках, направив ствол к полу. Однако ничего не произошло. Лью повторил попытку — и снова никакого ответа. Тогда он разозлился и что есть мочи забарабанил в дверь — та распахнулась сама собой.

Крепко сжимая в руках винтовку, Льюис шагнул в прихожую, бросил взгляд вправо-влево и прислушался. В квартире царила полная тишина — если здесь и находился живой человек, он не выдавал свое присутствие даже дыханием. Макбрайд вошел в гостиную и заметил стол, на котором валялось с полдюжины очень маленьких лампочек — и все как одна разбиты. Рядом лежала электродрель. «Что за черт?» — недоумевал Льюис.

Несколько шагов — и он в укороченном холле: одна дверь налево, другая — направо. Открыв левую дверь, Макбрайд оказался в спальне, которая, похоже, предназначалась не только для сна. Здесь была организована настоящая расистская диорама с расклеенными по стенам самодельными коллажами: порнографические снимки чернокожих мужчин и юных светловолосых дев; голова Десмонда Туту на теле шимпанзе; несколько фотографий НЛО и плакат с изображением Нельсона Манделы. Лицо африканского лидера обвели ярким маркером и перечеркнули красной линией. Рядом — еще один коллаж: южноафриканский президент Мбеки, на улыбающейся физиономии которого копошились нарисованные личинки мух, а на голове извивались языками пламени дождевые черви. На полу возле кровати лежала кипа журналов: «Одинист», «Контре ле Бу», «Дер Бродербауд репорт», а на дальней стене висели, обратив лики к изуродованным портретам африканцев, грубо исполненные изображения Адольфа Гитлера и швейцарского уфолога Вилли Майера.

«Вот и декорации, — подумал Макбрайд. — Достаточное доказательство того, что жилец — маньяк-одиночка». Впрочем, в своих выдумках де Гроот оказался не оригинален. Как и память-ширма голландца, представшая взору сцена поражала своей тривиальностью. Все вокруг напоминало дешевое телешоу, воплощенную идею второсортного продюсера о святилище расиста. Макбрайд решил, что, если тут покопаться получше, обязательно найдется дневник, заполненный невзначай оброненными мыслями из Фрейда и псевдополитическим трепом фанатиков-идолопоклонников. А может, и пара фотографий голландца с ружьем в руках.

Но где же актер? Где звезда программы? Удары сердца гулко отдавались в висках. Макбрайд вернулся в коридор и с ружьем наперевес пнул дверь в соседнее помещение. Ванна.

— Хенрик?

Крепко сжимая в руках винтовку, Лью отвел стволом полиэтиленовую занавеску — никого.

Совсем растерявшись, он вернулся в гостиную, и тут его взору предстал хозяин квартиры собственной персоной. Голландец стоял за спиной Эйдриен и прижимал к ее виску дуло пистолета.

— Доктор Дюран, какая встреча! — с улыбкой проговорил он.

— Послушай, Хенрик, не делай глупостей.

— Добро пожаловать в Давос! Воистину чудесное местечко! Не соизволите ли опустить оружие, доктор? Мне бы не хотелось кого-нибудь поранить.

Макбрайд, не спуская взгляда с голландца, положил дробовик на пол.

— Отпусти ее. Она здесь ни при чем.

— Тсс, — шепнул тот, приложив палец к губам. — Червь услышит. — Кивнув в сторону дивана, он приказал садиться и подтолкнул Эйдриен, к которой тут же присоединился Макбрайд. Де Гроот нагнулся, поднял с пола дробовик и, вынув магазин, бросил ружье в угол. Затем избавился от остававшегося в винтовке патрона и швырнул бесполезное теперь оружие в ближайшее кресло. Направился зачем-то на кухню и мгновением позже вернулся с катушкой липкой ленты в руке. Швырнув ее Макбрайду, приказал заклеить его спутнице рот, чтобы не болтала зря, а затем связать руки и ноги. Заметив, что пленник исполняет распоряжение без особого рвения, голландец подошел к дивану и изо всех сил саданул психотерапевта тупым концом револьвера по губам.

Отступив назад, де Гроот удовлетворенно наблюдал, как доктор Дюран делает, что велено: отрывает полоски липкой ленты и наклеивает их поперек рта насмерть перепуганной молодой женщины.

— Теперь твоя очередь, — проговорил голландец, снимая куртку-дубленку и вешая ее на спинку стула: на его шее, на витой цепи, красовался заламинированный пластиковый бэйдж.

— Послушай, Хенрик…

Де Гроот хмуро оборвал врача на полуслове:

— Без разговоров.

В этот миг стекла сотряслись от неожиданно мощного порыва ветра, мигнула лампочка на потолке, грохнула железная калитка за домом. Де Гроот отвлекся на звук и подошел к окну.

— Буря.

— Хенрик, тебе обязательно надо меня выслушать.

— Нет, Док, прости. Я не могу слушать вас обоих.

— Ты о чем это?

— Вы с Червем так и норовите указать мне, что делать, — объяснил измученный недугом голландец.

— Хенрик, я знаю, что ты задумал, и это очень нехорошая мысль.

— Ах вот как?! И что же я, по-вашему, намерен сделать, Док?

— Ты зачем-то решил застрелить Манделу и остальных.

Тот покачал головой.

— Обматывай ноги шесть раз. Крепче! — Голландец некоторое время молчал и вскоре продолжил: — Я ни в кого не буду стрелять.

— Разве? — Лью пришел в замешательство.

— Да. Стопы, доктор Дюран, и лодыжки тоже. Шесть оборотов.

Макбрайд наклонился и исполнил то, что приказал Хенрик. Отрывая куски липкой ленты, он собственноручно лишал себя свободы.

— Я не собираюсь применять оружие, — проинформировал де Гроот, и фыркающий смешок сорвался с его губ. — Вполне хватит огня.

Пленник закончил обматывать ноги лентой и поднял на голландца глаза.

— О чем ты?

Тот проигнорировал вопрос и приказал:

— А теперь руки за спину.

Де Гроот схватил скотч и сам стал обматывать запястья американца.

Лью шарил глазами по комнате в поисках сподручного предмета, которым можно было бы вывести маньяка из игры. Однако в поле зрения попали только Эйдриен, которая, судя по ее виду, готова была упасть в обморок, и стол с лампочками.

— Зачем тебе понадобились лампочки?

Закончив связывать пленника, де Гроот обошел диван и встал перед беспомощной парочкой. Взглянул на часы, зябко поежился и сел в мягкое кожаное кресло.

— Червь умен. Он знает, что с оружием к ним не подобраться — даже с моим удостоверением. Никак.

— Куда подобраться? К кому?

— Во «Фрибур». Я занимаюсь обновлением противопожарной системы.

Макбрайд терялся в догадках, он не понимал, что происходит.

— И что? При чем здесь лампочки?

— Это — мое маленькое усовершенствование. Я их много изготовил — уйму времени потратил.

— На что?

— Мы заменяем газ в спринклерной системе пожаротушения — в той, что вмонтирована в потолок. — Голландец поднял вверх руку и пошевелил в воздухе пальцами.

— Просто прекрасно, Хенрик. Только я не совсем тебя понимаю.

— Теперь там будет не газ, а жидкость. Интересная жидкость.

— Что?

— Керосин, — ответил де Гроот. — Я заменил газ керосином, поэтому, когда начнется пожар…

— Какой пожар? Когда?

Голландец взглянул на часы.

— Через тридцать минут, если вовремя уложатся с банкетом. Не волнуйся, ты отсюда все увидишь: взлетит как ракета.

— Что взлетит?

— Я же сказал! «Фрибур»! Там затеяли празднество в честь южноафриканской делегации. Банкет. Большой банкет для ниггеров.

Макбрайд покачал головой: он по-прежнему не улавливал сути.

— Так при чем здесь лампочки? Зачем тебе эти чертовы лампочки?!

Голландец хихикнул, и Макбрайд понял, что тот находится под кайфом.

— Ах да… Видишь, вон те, что поменьше, они для подиума. Вернее, одна из них. Когда выступающий выйдет на сцену, он включит лампочки за трибуной, чтобы рассмотреть свои записи. Ведь в бальном зале темно — романтика и все такое.

— И что? — не понял Льюис.

— Штук десять испортил, пока не получилось.

— Пока что не получилось?

— Просверлить отверстие в стекле, — объяснил де Гроот, — не повредив лампочку.

— А зачем?

— Ты не представляешь, какая это чертовски трудная работа: стекло такое тонкое — нужно особое сверло, иначе треснет. А еще так: вроде просверлил, стекло цело — так нить накаливания рвется. Хрупкая. — Голландец вздохнул. — Все-таки сделал.

— Я не понял, — сказал Макбрайд, — зачем тебе понадобилось их сверлить?

— Чтобы устроить очаг возгорания, — пояснил тот. — Наполняешь лампочку смесью фосфора и керосина, оратор включает свет, происходит замыкание, и смесь воспламеняется. Только это не главное — так, небольшой костерок. Может, у черномазого загорится рубашка или волосы — особенно если он напомадится перед выступлением…

— А потом?

— Потом? С каждой стороны помоста стоит по огнетушителю. Какой-нибудь охранник непременно схватит один из них и начнет поливать помост — будто сумеет так что-нибудь потушить, хе-хе.

— Что ты задумал, Хенрик?

— Я не такой простак, теми огнетушителями можно море поджечь.

— О чем ты? — недоумевал американец.

— Внутри бутан.

Лью чуть не упал с дивана.

— Значит, когда кто-то попытается затушить огонь…

— Пожар только усилится. А потом в действие вступят спринклеры!»Автоматическое пожаротушение». И отель… Ну, увидишь.

— Хенрик…

Де Гроот оторвал полоску липкой ленты и нагнулся над Макбрайдом, собираясь заклеить ему рот. Льюис увернулся, отпрянул назад и торопливо заговорил:

— Хенрик, внимательно выслушай меня. Я хочу рассказать тебе кое-что о Черве.

— Нет. Мы и так слишком разговорились. — Приблизившись к дивану, голландец подсел к пленнику, сжимая в руке катушку липкой ленты. Вдруг свет неожиданно моргнул, и лампы на потолке засветились так ярко, что Макбрайд испугался, как бы они не лопнули. «Скачок напряжения», — успокоил он себя. Но тут же за вспышкой света последовали громовые раскаты — треск до того громкий, что даже де Гроот вздрогнул от неожиданности.

Опять сверкнула молния, и еще раз. Лью чувствовал, как все вокруг насыщается электричеством: тонкие волоски на шее встали дыбом, а воздух так и дрожал от ярких вспышек. Льюис, кажется, впервые видел грозу во время снежной бури: окна залепило снегом, и молнии вспыхивали почти нескончаемой чередой — необыкновенное впечатление.

Де Гроот замер на диване с куском липкой ленты в руках, которой всего секунду назад собирался заклеить рот слишком уж разговорившегося пленника. Теперь голландец неподвижно сидел и подслеповато щурился.

«Он отключился, — понял Макбрайд. — де Гроот настроен на световые вспышки, которые вводят его в транс». Повинуясь мимолетному импульсу, Лью еле слышно заговорил, стараясь изобразить доверительный тон, каким обычно пользовался на сеансах. Он пытался загипнотизировать пациента.

— Слушай меня, Хенрик. Сейчас я попрошу тебя представить, будто ты ждешь лифта, который отвезет тебя в тихий уголок глубоко под землю.

Очередной раскат грома сотряс стены, и Макбрайд увидел отражение молнии в остекленевших глазах де Гроота.

— Двери открываются, ты заходишь внутрь, лифт закрылся. А теперь мы спускаемся ниже и ниже, в наш укромный уголок. — Комната осветилась серией огненных разрядов. — Сюда не проникнет Червь, тебе здесь спокойно, Хенрик.

Голландец сидел с полуопущенными веками, взгляд его стал бессмысленным.

— А сейчас мы с тобой на скале, дальше, чем когда-либо забирались, — поведал психотерапевт, прилагая огромные усилия, чтобы заставить свой голос звучать непринужденно. — В маленькой гавани, которую никто, кроме нас, не видит. Только ты и я, волны и птицы. И легкий ветерок, который пахнет морем. Ты чувствуешь запах моря, Хенрик?

— Да.

— Мы в удивительном месте, только мои руки связаны. Ты мог бы освободить меня?

Голландец не ответил и на некоторое время оставался неподвижным в мерцающем свете, глядя в пустоту из-под полуопущенных век. Хотя лицо де Гроота выглядело бесстрастным, Макбрайд знал, что где-то внутри, в самой глубине его подсознания, разразилась настоящая битва.

Затем оцепенение прошло, и загипнотизированный здоровяк поднялся на ноги. Прошел в кухню и вернулся с разделочным ножом в руке. Он высился над беспомощным американцем, сидевшим на диване, ожидая его действий, и на лице голландца застыло выражение безысходности и крайнего сожаления. Бормоча что-то себе под нос, де Гроот склонился над пленником и перерезал скотч на его запястьях.

Эйдриен подалась вперед, пытаясь встать, заерзала на месте, но Льюис протянул к ней руку в упреждающем жесте: пока рано. Когда де Гроот сел на диван, доктор ненавязчиво напомнил, что пора бы и поспать. Голландец начал позевывать. Наверное, он довел себя до полного изнеможения. «Не спал всю ночь», — подумал Лью и предложил здоровяку закрыть глаза и попытаться уснуть. Утром же, когда он проснется, то позвонит в полицию и расскажет им все, что знает про Червя, — и тогда ему станет очень легко. Вскоре голландец лежал на диване, запрокинув голову и открыв рот. Он мирно посапывал.

Лью срезал путы со своей спутницы, осторожно снял с де Гроота удостоверение и повесил себе на шею.

— Не выйдет, — скептично заметила Эйдриен. — Вы совсем не похожи.

— Выбирать не приходится.

— Все-таки рискнешь?

— Позвони в отель, — скомандовал Льюис. — Линии сейчас наверняка заняты, но попытайся пробиться. Сообщи, что возможен теракт, что огнетушители заминированы, — торопливо договаривал он уже в дверях. — И найди мне адвоката.

— Подожди, а как же…

Макбрайд выскочил за дверь, и по деревянным ступеням гулко застучали его тяжелые ботинки.

От квартиры де Гроота до Давос-Дорп было каких-то три мили, но Макбрайду потребовалось почти пятнадцать минут, чтобы покрыть это расстояние. Приходилось тащиться в сплошном потоке транспорта до самого города. Щетки стеклоочистителей отчаянно работали, сгребая снег с лобового стекла. К «Фрибуру» оказалось невозможно подобраться вообще, а потому Лью оставил машину на обочине и пустился бегом.

Удостоверение подпрыгивало на груди, а американец что есть мочи несся вверх по склону. Макбрайд шлепал ногами по слякоти, не обращая внимания на снег, что попадал в глаза и хлестал по щекам. У пропускного пункта его остановил озябший солдат. Помахивая удостоверением начальника службы пожарной безопасности, Макбрайд проклинал холод, громко жалуясь по-немецки на то, что вынужден пропустить матч «Вольфсбург — Кайзерслёйтерн» только потому, что кто-то сообщил, будто могут возникнуть проблемы с огнетушителями.

— Ничего не случится, — настаивал он. — Я днем сам все проверил.

Солдат сощурился, пытаясь сквозь пелену косого снега прочесть фамилию на удостоверении, и проговорил:

— Господин де Гроот, подождите здесь. Я обязан позвонить.

На пропускном пункте соорудили нечто вроде передвижного укрытия — хлипкую конструкцию из брезента и прозрачного пластика, в котором теперь скрылся солдат, чтобы переговорить с кем-то по телефону. Бросив взгляд на стоящего у шлагбаума американца, военный поднял брови и стал ждать ответа на том конце провода. Нелегко было стоять в бездействии и знать, что уходят драгоценные минуты: Макбрайду уже представлялись круглые столы, где собрались гости, и официанты, убирающие посуду; докладчик-африканец, наверное, нетерпеливо поглядывает на часы и просматривает записи, готовясь выйти на подиум. Прием начался в семь, и Лью пытался вычислить, как долго продолжалась торжественная часть. «Расслабься», — сказал он себе, взглянул на часы, и сердце ёкнуло: 19.48.

Наконец из палатки показалась голова, и Макбрайду разрешили пройти. Лью сорвался с места не хуже спринтера на стометровке, оставив позади залившегося смехом солдата, который прокричал ему вслед: «Wo ist das feuer»?[66] Караульный и сам не знал, насколько близок к истине.

Человек в баварских кожаных шортах на подтяжках и альпийской шапочке с пером упорно счищал снег с красного ковра под парадной аркой «Фрибура». У входа стояли два охранника и дворецкий, походивший на адмирала. Американец устремился к ним, попутно пытаясь вспомнить, как по-немецки будет «пожарная охрана».

И вот Льюис уже у входа. Дворецкий потянулся к латунной ручке двери, собираясь открыть ее перед посетителем, но внезапно нахмурился и передумал. Один из охранников шагнул вперед и взял Макбрайда под руку.

— Feuersicherheit![67] — завопил тот, сунул удостоверение охраннику в лицо и, вырвавшись из сжимавших предплечье крепких пальцев, побежал к двери.

— Stoppen Sie![68] — прокричал кто-то вслед.

Макбрайд бежал по вестибюлю «Фрибура» мимо хрустальных канделябров, старинной деревянной мебели и шикарных ковров. Его взгляд метался в поисках указателя со словами «Бальный зал». «Как по-немецки „бальный зал“? Как же?…» Вдруг Льюис увидел надпись на родном и столь понятном английском языке:

БАЛЬНЫЙ ЗАЛ

И вот он уже у вращающихся дверей, по флангам которых стояли крепкие молодчики в темных костюмах с проволочками внутренней связи в ушах. Возле пепельницы на подставке теснилась компания курильщиков; две леди в африканских нарядах с замысловатыми прическами направлялись к дамской уборной; а на пьедестале красовалась вывеска в серебряной рамке:

МЕЖДУНАРОДНЫЙ ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ФОРУМ

ПРИЕМ В ЧЕСТЬ ДЕЛЕГАЦИИ ИЗ ЮЖНОЙ АФРИКИ

При виде мчащегося навстречу американца один из охранников поднял руку, преграждая ему путь, однако тот по инерции проскочил мимо и нырнул в дверь раньше, чем ему успели помешать.

Но Макбрайд все равно опоздал.

Зал бурлил. Никто уже не обращал внимания на изысканные свечи на столах, раскидистые цветочные композиции, белые скатерти и мерцающий хрусталь: гостей охватила паника. Мужчины во фраках, женщины в длинных вечерних платьях, горстки представителей обоего пола в ярких национальных одеяниях вскочили с мест и дико озирались. Обычный для подобных мероприятий фон — постукивание посуды и столовых приборов, приглушенные разговоры, всплески смеха — сменился первобытным ревом отчаяния. Зал дрожал от криков. Все взгляды были обращены к помосту, где за полыхающим подиумом судорожно махал руками престарелый африканец, пытаясь сбить пламя с лацканов смокинга.

Макбрайд припустил к помосту, заметив в толпе официанта, который торопился к кафедре с огнетушителем в руках.

— Нет! — закричал Лью, стряхивая повисшего у него на плечах охранника, когда официант поднял огнетушитель и направил его на горящую фигуру. Услышав крики, тот обернулся, и Макбрайд, оттолкнувшись от пустого кресла, бросился к кафедре, в полете сбивая официанта с ног.

Огнетушитель отлетел в сторону, и Льюис изо всех сил закричал: «В огнетушителе бомба! Сбивайте огонь пиджаками!» Сорвав с себя куртку, он начал хлестать по языкам пламени и почти загасил пожар на подиуме, в то время как официант спасал ведущего. Затем какой-то охранник грубо схватил Лью сзади и рванул на себя, резко ударив нарушителя спокойствия в ухо. Макбрайд рухнул на пол.

Он увидел чьи-то кожаные туфли, кто-то пнул его в спину, и неожиданно перед глазами появилось лицо охранника. Оно оказалось так близко, что Макбрайд различил поры на носу и пробивающуюся над верхней губой щетину. И внезапно Льюис почувствовал себя так легко и радостно, как не ощущал уже давно.

— Выводите людей! — прокричал он из последних сил. — Зал заминирован!

Эпилог

За неделю, что Макбрайд провел в давосской тюрьме, его посетил лишь один человек — некий представитель американского посольства в Берне. Дипломат говорил с Льюисом напрямую: о происшествии в отеле «Фрибур» пресса ничего не должна знать; Хенрик де Гроот пройдет курс лечения в частном санатории за рубежом; дальнейшая судьба голландца будет зависеть от того, как много — а вернее, как мало — он решится вспомнить.

Одновременно посольство произвело все необходимые приготовления к тому, чтобы Макбрайд после уплаты небольшого штрафа за нарушение общественного порядка на банкете смог вместе с «подружкой» приехать в Цюрихский аэропорт. Оттуда они должны были первым же рейсом вылететь в Америку. Что же касается кровавых происшествий в Шпице, власти Швейцарии решили воздержаться от публичного судебного процесса, который поставил бы обе страны в неловкое положение.

— И все? — спросил Льюис.

Посетитель пожал плечами.

— Мое дело — передать вам информацию. Не я составлял официальный отчет и потому не знаю подробностей. Единственное, что могу сказать вам наверняка: судя по тем телеграммам, что мне довелось увидеть, а также по тому, какого ранга люди поставили под ними подписи, из создавшейся ситуации для вас существует только два выхода.

— И какие же?

— Лично мне нравится вариант с финалом «они жили долго и счастливо». Именно к этому исходу мы и стремимся.

— Замечательно, — порадовался Макбрайд. — А что насчет второго?

— Второй? Соответственно наши герои долго не живут. Если вы все-таки решите поведать миру свою историю, то скорее всего закончите тирозиновой комой в больнице Святой Елизаветы, в палате для буйнопомешанных. — Посланник помедлил. — Незавидная участь.

Макбрайд не рискнул искушать судьбу.

Уже дома, в Вашингтоне, Эйдриен составила длинный список на три страницы. Одна только категория «Прочее», в которой вкратце перечислялись самые общие вопросы, состояла из двадцати трех пунктов, требующих срочного рассмотрения. Помимо всего остального, предстояло расплатиться с бюро проката за покалеченный «додж», который вернули с опозданием в сорок два дня обожженным и с помятым багажником. Кроме того, надо было забежать в контору «Слу» и забрать личные вещи, оставшиеся в ее стеклянной конторке. Малоприятная перспектива, хотя после всего, что пережила Эйдриен, это уже не имело значения. В сложившейся ситуации она даже усмотрела положительные моменты: теперь можно заняться частной практикой и ни от кого не зависеть. Представился шанс внести в жизнь перемены, и Эйдриен приняла его с благодарностью.

Однако сначала следовало привести в порядок квартиру Никки и разобраться с ее вещами — Эйдриен заверила администратора «Уотермилла», что освободит помещение к концу месяца.

Помимо житейских мелочей, оставалась и сама Никки. Ее останки еще не предали земле, и Эйдриен каждый раз тяжело вздыхала, глядя на «классическую урну» с прахом сестры. Она упрекала себя за то, что по-прежнему не придумала, как же проводить Нико в последний путь.

Макбрайд тоже составил свой список — ему предстояло наладить контакты с друзьями и коллегами, а также прояснить ситуацию с банковскими счетами и вкладами в брокерскую контору. Кроме того, он планировал вернуться к своей профессиональной деятельности и заняться исследованиями в области психологии. Впрочем, в его вынужденном отсутствии проявились и свои хорошие стороны. Одно время Льюис снимал квартиру неподалеку от так называемой Силиконовой долины — средоточия высоких технологий и предприятий с наукоемким производством — и поэтому вложил средства в только начинавший тогда развиваться Интернет. Теперь же он вспомнил о приобретенных когда-то акциях и ценных бумагах. Поинтересовавшись нынешним состоянием дел на фондовом рынке, Макбрайд понял, что за время его затянувшейся прогулки по свету в образе Джеффри Дюрана акции компаний «Сиско системз», «Интел» и Ай-эм-си невероятно подскочили в цене. Богачом, конечно, он не стал, но вложенные пятнадцать тысяч умножились многократно.

Лью не выносил самой мысли о том, чтобы снова поселиться в квартире, где он вел жизнь «робота». А поэтому пока влюбленные не определились в поисках занятий и места жительства, они решили поселиться в «бомбоубежище» Эйдриен. Некоторое время пришлось мириться с неудовольствием миссис Спиарз, но в конечном итоге Лью завоевал ее расположение: он вычистил водостоки, подрезал кроны непомерно разросшихся деревьев и починил посудомоечную машину хозяйки.

— А я и не знала, что ты такой мастер, — заметила Эйдриен.

— Я рос в небогатой семье, — объяснил Лью. — Мы не могли платить за работу другим — все делали только сами.

— Со мной та же история. Только я так ничему полезному и не научилась.

— У меня дома, в Мэне, считается, что настоящий американец должен быть мастером на все руки. И меня с детства приучали не бояться работы. Родители всегда говорили: «Не трусь, за что ни возьмешься — все получится».

— Так уж и все? — лукаво проговорила Эйдриен и одним махом опрокинула Льюиса на кровать, не дав ему развязать ботинки. Приподнявшись, она сверху вниз взглянула на своего избранника и нежно провела большим пальцем по его нижней губе: — Интересно, а это касается всех областей деятельности?

— Несомненно.

Эйдриен подарила ему долгий поцелуй и прижала к постели.

— Да, именно этим мы и славимся, — добавил Макбрайд, приподнимаясь, чтобы глотнуть воздуха. — А еще мы, янки, чрезвычайно изобретательны.

— А вы, янки, все такие говоруны?

Когда прошло две недели с момента их возвращения из Швейцарии, Эйдриен наконец придумала, как подобающим образом — то есть весело и с ветерком — проводить сестру в последний путь. Она поделилась своей идеей с Лью, и тот помог ей отыскать через Интернет модельную яхту типа «Челленджер», которую продавал некий джентльмен по имени Тез Браун. С владельцем лодки списались по электронной почте и в скором времени созвонились.

— Ужасно не хочется с ней расставаться, — жаловался Браун, — но ничего не поделаешь. Жена сказала, что пора урезать флот, а эта яхта как раз названа в честь моей первой супруги, так что…

Предварительно обговорив с продавцом условия сделки, влюбленные с большим трудом уломали старушку «субару» завестись и, следуя замысловатым инструкциям Брауна, направились в Потомак. Когда они проезжали мост, Эйдриен выглянула в окно и отметила, что река уже почти освободилась от оков зимы: по воде плыли редкие, покрытые снежным настом белые льдинки.

Преодолев двадцать пять миль на поскрипывающей машине, они добрались до места. Перед ними стоял выстроенный в полном соответствии со вкусами современного нувориша кирпичный особняк. Его хозяин оказался щеголеватым пятидесятилетним франтом в ярко-синей фланелевой куртке спортивного покроя, тщательно отутюженных брюках и плетеных кожаных мокасинах. Они представились друг другу. Браун обеспокоенно взглянул на старенькую «субару», на которой уже и краска облупилась, и препроводил покупателей в гараж. Здесь, помимо двух «биммеров» — как он ласково величал свои «БМВ», размещалась и его флотилия.

Яхта «Патриция» оказалась настоящей красавицей, и Макбрайд поразился ее размерам — мачта выше его роста.

— Двадцатидюймовый траверз, мачта восемьдесят пять от палубы. Корпус разбирается, так что с перевозкой проблем не возникнет — как раз уместится на крыше вашего автомобиля.

Эйдриен залюбовалась судном, и продавец одобрительно хмыкнул.

— Углеродное волокно, складной корпус: в самую пору на Кубок Америки. Прилагается комплект парусов для скоростного плавания, если решите поучаствовать в гонках.

По просьбе покупательницы Браун продемонстрировал, как разобрать и собрать лодку, как крепится киль и как пользоваться дистанционным пультом управления.

— Вам повезло — отдаю почти даром, — сказал он, когда та выписала чек на 1250 долларов. — За новую пришлось бы выложить не меньше пяти тысяч.

— Согласна, сумма кругленькая, — проговорила Эйдриен на обратном пути, когда машина, с дребезгом подпрыгивая на кочках, тащилась в Вашингтон. — Однако самый «экономичный» гроб обошелся бы в пять раз дороже. И уж поверь мне, Никки пришла бы в полный восторг.

Парковая автомагистраль Маунт-Вернон — живописный участок дороги, протянувшийся на двенадцать миль вдоль берега Потомак. Начинается она в южной оконечности реки возле старого города Александрия и бежит до излучины, в свое время настолько приглянувшейся Джорджу Вашингтону, что он решил построить здесь свое родовое имение «Маунт-Вернон». Параллельно магистрали проходит довольно оживленная дорожка для пешеходов и велосипедистов. За окнами несущихся по автостраде машин мелькают парки, эспланады и придорожные площадки для пикников. В хорошую погоду на прибрежной полосе реки довольно оживленно. Здесь есть место всем: и виндсерферам, и любителям гонок на байдарках, и большим прогулочным яхтам. На берегу устраивают пикники веселые компании, задумчиво сидят с удочками рыбаки, гуляют любители свежего воздуха, катаются велосипедисты и прогуливаются семейные пары.

Сегодня погода выдалась неважная, и время суток не слишком подходило для отдыха — поэтому весь берег оставался в распоряжении Эйдриен с Макбрайдом и Нико. Мутная, почти скрывшаяся под покровом облаков луна заливала берег тусклым маревом. На то, чтобы распаковать и собрать «Патрицию», ушло всего несколько минут: с щелчком встала в паз мачта, закрепились киль и руль. Когда яхту спустили на воду в небольшой, защищенной от ветра бухте, Эйдриен негнущимися от холода пальцами поставила поминальные свечи в стеклянные подсвечники, которые загодя прикрепила к корпусу «Патриции»: один спереди и один на корме — для равновесия. Затем поставила блюдо с прахом Никки в прямоугольное углубление по центру лодки, и — последний штрих: цветы. Эйдриен заботливо разложила их по всей палубе: розы с крепкими, еще закрытыми бутонами, нарциссы, сирень.

Теперь настало время зажечь свечи и отправить Никки в последний путь. Когда все было готово, Лью тронул рычаги на пульте дистанционного управления, и яхта стремительно вышла из бухты. Дул легкий бриз, и суденышко некоторое время кренилось то на один, то на другой бок. Наконец парусник выровнял ход. Поначалу Эйдриен беспокоилась, что свечи и прах скажутся на маневренности, но вскоре стало ясно, что ее волнения напрасны. Зрелище получилось завораживающее: свечи оказались не заметны, зато белые паруса точно светились. Лью развернул остальные паруса, и лодка помчалась на попутном южном ветре.

— Bon voyage![69] — шепнула Эйдриен и махнула рукой на прощание.

Макбрайд оставил пульт и обнял возлюбленную. Теперь отданное на милость ветра, воды и отлива судно шло бойко и через несколько минут почти скрылось из вида. Лью положил руку на плечо своей спутницы, и они стояли на берегу, провожая взглядом мерцающий среди бескрайней черной глади белый парус.

Вскоре пропал и он.

Notes

[1] Традиционная кухня каджунов, потомков акадийцев, колонистов из поселения Акадия во Французской Канаде, выселенных англичанами в южные штаты после англо-французских войн середины XVIII в.

[2] МАЗЕР — прибор для усиления электромагнитных волн с помощью стимулированного радиационного излучения. ELF — англоязычная аббревиатура для обозначения сверхнизких частот.

[3] Когнитивная психология — область психологии, занимающаяся исследованием мыслительных процессов, участвующих в восприятии, усвоении, запоминании и обобщении информации.

[4] Маниакальная депрессия (иначе — маниакально-депрессивный психоз) — психическое заболевание с периодически возникающими расстройствами настроения в виде сменяющих друг друга приступов маниакальности (возбуждение, неоправданная веселость) и депрессии (угнетенность, неоправданная тоскливость, заторможенность).

[5] Джек Керуак (1922-1969) — писатель, поэт, ведущий новеллист «поколения битников».

[6] Важно (исп.).

[7] LexisNexis — интернет-сайт с ценной информацией для юристов, где содержатся статьи периодических изданий, официальные сведения о компаниях, своды законодательства.

[8] Люминизм — направление импрессионизма, которое практиковали некоторые американские художники середины девятнадцатого столетия.

[9] Ну-ну, тише, Джек (исп.).

[10] Эйч-би-оу — «Хоум бокс офис», компания кабельного телевидения.

[11] Си-би-эс — «Коламбия бродкастинг систем».

[12] Всевидящее око (лат.).

[13] «Барсук» — так в шутку называют жителей штата Висконсин.

[14] Марсель Пруст (1871-1922) — французский писатель. Создал цикл романов «В поисках утраченного времени».

[15] «Чекпойнт Чарли» — контрольно-пропускной пункт в Берлине, созданный в ходе раздела Германии на оккупационные зоны после Второй мировой войны на границе между американским и советским секторами. Прекратил свое существование с падением Берлинской стены.

[16] «Ливень» — слово на креольском диалекте.

[17] Знаешь креольский, дружище?

[18] Какая аппетитная малютка! (исп.)

[19] Вероятно, имя, которым Бонилла называет пистолет, имеет отношение к известному по вестернам актеру и каскадеру Мэриону Моррисону по прозвищу Дьюк.

[20] 911 — телефон Службы спасения в США.

[21] «Комфорт-инн» — сеть недорогих придорожных отелей.

[22] «Клинекс» — товарный знак фирмы, производящей парфюмерию и средства гигиены.

[23] Диссоциативное расстройство психики — раздвоение личности, которое характеризуется внезапными временными изменениями сознания, личности или поведения.

[24] Известный английский актер, сыгравший в ряде фильмов роль серийного убийцы и маньяка доктора Ганнибала Лектора.

[25] «И-трейд» — служба, торгующая через Интернет ценными бумагами и долговыми обязательствами.

[26] Гертруда Стайн (1847-1946), американская писательница, поэтесса, драматург. Автор произведений в стиле «потока сознания».

[27] Дженни Джоунз, Рики Лейк, Салли Джесси — популярные американские телеведущие.

[28] Бенилюкс — объединенное обозначение трех стран: Бельгии, Нидерландов и Люксембурга.

[29] Страховая компания, которая вошла в четверку самых доходных корпораций 1994 года.

[30] Площадь в Южном Манхэттене в Нью-Йорке.

[31] Томография — метод рентгенографии, заключающийся в получении изображения отдельных слоев исследуемого объекта.

[32] Стокгольмский синдром — известное в психиатрии состояние, когда заложник или пленник начинает испытывать привязанность к тому, кто ограничивает его свободу. Этот синдром стал известен в 1973 году, когда служащая банка начала испытывать нежные чувства к грабителю, который держал ее в заложницах.

[33] «Восточный экспресс — пассажирский поезд, курсировавший между Парижем и Стамбулом с 1883 по 1977 год по разным маршрутам, некоторые из них продолжают предоставлять транспортные или экскурсионные услуги.

[34] «Амтрак» — национальная корпорация железнодорожных пассажирских перевозок.

[35] Колледж Боудена — частный колледж высшей ступени в г. Брансуике, штат Мэн. Основан в 1794 г. и назван в честь политического деятеля и губернатора колонии Массачусетс Дж. Боудена; старейшее высшее учебное заведение штата.

[36] Роберт Эдвин Пири (1856-1920) — полярный исследователь. С 1886 по 1897 г. совершил ряд экспедиций в Гренландию. Описал ее, открыл полуостров на севере Гренландии, названный Землей Пири. Впоследствии был избран президентом Американского географического общества.

[37] Киллингтон — гора на юге штата Вермонт.

[38] Управление стратегических служб — федеральное ведомство, существовавшее в 1942-1945 гг. и занимавшееся сбором и анализом стратегической разведывательной информации в период Второй мировой войны. Находилось в подчинении Объединенного комитета начальников штабов. В 1947 г. все разведывательные операции правительства были поручены ЦРУ.

[39] Курильщик — один из персонажей телесериала «Секретные материалы», правительственный агент, руководящий тайными и противозаконными операциями.

[40] Англичане говорят о человеке «hard-up», когда ему срочно нужны деньги.

[41] Индекс внебиржевого рынка.

[42] Ацетилхолин — уксуснокислый эфир холина (витамин группы B), химический передатчик нервного возбуждения.

[43] Сенсорная депривация — экспериментальное или естественное отключение органов чувств — физическая изоляция или потеря зрения, которое часто приводит к изменениям когнитивной функции, поведения или восприятия. Результатом этого состояния может стать дезориентация, паника или паранойя.

[44] Расщепление личности — редкий психический недуг, при котором в больном проявляются несколько самостоятельно функционирующих личностей, каждая из которых равноценна отдельно взятому человеку.

[45] Воспоминание-ширма — термин из психоанализа, обозначающий воспоминание из детства, часто ложное, которое замещает собой воспоминание о более травматичном случае.

[46] Аллен Даллес (1893-1969) — государственный деятель, юрист, брат Джона Фостера Даллеса, госсекретарь США в 1953-1959 гг. Будучи директором ЦРУ в 1953-1961 гг., значительно влиял на внешнюю политику Соединенных Штатов.

[47] «Долли Мина» — радикальное феминистское движение, получившее распространение в Нидерландах и Бельгии.

[48] Телефонная служба, предоставляющая абонентам междугородную связь по сниженным тарифам.

[49] Корпорация, владеющая сетью недорогих аптек, магазинов косметики и магазинов автозапчастей.

[50] Традиционное название организованных преступных групп в Китае.

[51] Библия, бесплатно распространяемая христианской общественной организацией «Гидеонс интернэшнл» в общественных местах, обязательная принадлежность номера мотеля или отеля.

[52] Имеется в виду религиозная песня «Joshua Fit the Battle of Jericho», восходящая корнями к традиционным песнопениям африканских негров.

[53] Джеймс Монро (1758-1831) — пятый президент США.

[54] Дюпон-серкл — район в нескольких кварталах от Белого дома, известный своими старинными особняками.

[55] Магазин для охотников, магазин «Егерь» (нем.).

[56] Чем могу помочь? (нем.)

[57] Для господина доктора Опдаала (нем.).

[58] Слушаю! (нем.)

[59] Алло, кто это? (нем.)

[60] В смирительную рубашку его (нем.).

[61] Теперь я справлюсь сам (нем.).

[62] Хватайте его! (нем.)

[63] «Новая цюрихская газета» (нем.).

[64] Давос-Дорп — старинная часть города Давоса; Давос-плац — площадь в новой части Давоса.

[65] Закрыто (нем.).

[66] Ты что, на пожар спешишь? (нем.)

[67] Пожарная охрана! (нем.)

[68] Остановитесь! (нем.)

[69] Счастливого пути! (фр.)


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32