Глава 20

Ночь беглецы провели в самом неприметном месте, какое только сумели отыскать. Их выбор пал на спрингфилдский «Комфорт-инн»[21], примерно в десяти милях от Вашингтона.

Номер оказался не так уж и плох, хотя правильнее было бы назвать его каморкой. Каморкой с двумя сдвигающимися кроватями, телевизором, столиком и письменным столом, на котором стояла неисправная лампа.

Эйдриен раздвинула висевшие над кондиционером шторы, и ее взору открылся «живописный» вид на автостоянку и ряды торговых палаток. В комнате висел застарелый спертый воздух, отчего складывалось впечатление, что находишься под стеклянным колпаком. Эйдриен хотела открыть окно, но выяснилось, что рамы наглухо заколочены — вероятно, по распоряжению какого-нибудь чиновника. Оставался только кондиционер, который, повиновавшись нехитрой команде, затарахтел, включившись в работу, и принялся обдувать кровати потоком теплого воздуха.

— И что теперь? — упавшим голосом спросила Эйдриен, равнодушно разглядывая автостоянку за окном.

Дюран посмотрел на нее:

— Ты меня спрашиваешь?

Лениво раскинув руки, он развалился на постели и уставился в потолок. Увидев это, Эйдриен неожиданно озлобилась.

— Да! Тебя!

— Ну, знаешь ли, я не гадалка, — ответил тот. — Понятия не имею.

Она не сводила с Джеффри гневного взгляда, и тот предложил:

— Как насчет пиццы?

— Пиццы?

— Да. И в душ можно сходить.

Эйдриен залилась слезами. Глядя на Дюрана, она только теперь осознала — просветление снизошло на нее разом, — что их неприятности окончатся не скоро. До этого момента несчастная лелеяла наивную надежду на то, что скоро все утрясется само собой. Она снова окажется там, откуда все и началось: в своей настоящей жизни и, как и прежде, продолжит ходить на работу в адвокатскую контору…

Теперь же становилось понятно, что перемен к лучшему не ожидается. Из такой ситуации так просто не выкрутишься: она на неопределенное время застряла в пригородной глуши, в дешевом отеле наедине с сумасшедшим; в ее квартире все перевернуто вверх дном; сестра мертва, а единственный человек, который ей помогал, убит. Полиция не принимает ее слов всерьез, и в довершение ко всему кто-то хочет ее убить. Теперь она уже не заберет из прачечной черный костюм и не составит план по «Амалджимейтид»… И вообще все в ее жизни полетело кувырком. От таких мыслей Эйдриен разрыдалась, чем повергла в немалое удивление Дюрана. Он тут же помчался в ванную и вернулся с целой кипой салфеток в руках.

— Все уладится, — сказал Дюран, протягивая салфетку «Клинекс»[22]. — Не плачь.

Но Эйдриен разревелась еще сильнее — потому что именно так когда-то говорила ее мать.

Ее родная мать, Диди, при жизни была ходячей катастрофой, что называется, «подарочком»: забеременела в пятнадцать, с шестнадцати — на пособии, с восемнадцати — на героине, в двадцать четыре — на столе патологоанатома. «Передозировка» — так значилось в отчете делавшего вскрытие врача.

Старшая сестра хорошо помнила, как это произошло, и частенько вспоминала об этом. Как она, Никки, обнаружила мать в луже собственной рвоты, как она бегала по дому, кричала и плакала, а трехлетняя малышка Эйдриен — тут Нико изображала сестренку с невинным личиком и круглыми серьезными глазами — тем временем постучалась в дверь к соседям и сказала: «Нам нужна помощь. Маме плохо. Надо скорее вызвать доктора».

Эйдриен не помнила всего этого. Она вообще почти не помнила матери — только эти обнадеживающие слова и сладковатый запах когда-то протянутого ей «Клинекса». А что касается отца…

Похоже, его звали «неизвестный». По крайней мере так значилось в графе документов, отведенной для его имени и фамилии. Эйдриен с Никки частенько гадали — кто же он такой? Одно время девочки воображали себе симпатичного бизнесмена-изобретателя с каким-нибудь звучным, многообещающим именем вроде Чарлз де Вер. Он проживал в анклаве богачей в роскошном районе Брэндиуайн-Вэлли, состоял в браке с нелюбимой женщиной и потерял голову от прекрасной и родившейся под несчастливой звездой девушки, которая после их разрыва скатилась к пьянству и наркотикам. Попав в смертельную ловушку самобичевания, подпитываемого несчастной любовью, она оказалась в трущобах Уилмингтона, где ее следы и оборвались… И по сей день отец девочек — это неизменно оказывался их общий отец, сколь бы ни мала была вероятность подобного — искал потерянных дочурок, помещал объявления во все крупные газеты и нанимал целые бригады детективов.

— Чему смеешься? — спросил Дюран, сидевший на кровати с зажатой подбородком телефонной трубкой.

Вопрос вывел Эйдриен из задумчивости. Оказывается, она смотрела на парковку и, не отдавая себе отчета, хихикала над своими воспоминаниями.

— Вспомнился отец, — сказала девушка и, заметив, что Дюран набирает номер, внезапно прониклась подозрительностью. — Куда ты звонишь?

— В «Домино».

— Ах вот как…

— Я делаю заказ. Сосиски будешь?

Она кивнула:

— Пойдет.

На линии ответили, и Дюран стал говорить в трубку. Эйдриен снова отвернулась к парковке. В оконное стекло ударяли мелкие капли дождя. За автостоянкой раскинулась «бесхозная» пешеходная территория изолированных друг от друга конторских зданий, мотелей и рядов магазинчиков. Это место во многом напоминало район, где выросли Нико и Эйдриен. Детство девочек прошло в нескольких милях от Уилмингтона, где проживала их родная бабушка, после смерти матери взявшая сирот на воспитание. Эйдриен почти не помнила бабулю, и почти все ее представления складывались из рассказов Никки. Лучше всего запомнился запах в бабушкиной комнате — настоящий эликсир, смесь каких-то непонятных лекарственных ароматов, на которые наложился запах косметики — ландышевого одеколона и сыпучей пудры для лица «Коти», стоявшей на туалетном столике возле кровати.

Бабушка не любила говорить о дочери, она уничтожила все ее фотографии. Все до единой. Судьба Диди Салливан превратилась в своего рода домашнее табу. Вопросы о ней неизменно вели к слезам, поэтому Эйдриен с раннего детства научилась сдерживать свое любопытство. А вот Никки — напротив. Она без устали пыталась разузнать от бабушки побольше, что неизменно заканчивалось криками и скандалом, Никки попадала под домашний арест, и ей на несколько дней устраивали молчаливый бойкот. Именно в такие периоды Эйдриен приходилось брать на себя роль посредника между двумя враждующими сторонами, передавая сказанные шепотом сообщения: «Бабуля говорит, иди мыть руки и пора ужинать» — «Ники сказала, у нее чистые руки».

Бабуля умерла, когда Эйдриен еще не исполнилось и шести. Никки тогда было одиннадцать. Поначалу девочки пару месяцев прожили у престарелой четы, взявшей сирот ради пособия, которое выплачивало на усыновленных детей государство. По прибытии в новый дом девочки получили едкий шампунь от вшей, и в восемь их отправили спать. С тех пор сестрам разрешалось мыться только раз в неделю, а перед сном их заставляли читать молитвы. Никки расстраивалась из-за того, что не могла принять душ или вымыть голову, когда ей вздумается, и называла свою приемную мать, миссис Данкирк, прямо в глаза зловредной дурой.

Пока Никки скандалила и очаровывала, крушила и подлизывалась, Эйдриен делала то, что ей говорили, и ничего не просила взамен. Она надеялась, что Данкирки увидят, какие они хорошие девочки, и оставят их у себя навсегда. Девочке казалось, что это лучше, чем неизвестная, а потому заранее страшная альтернатива. Так они и жили: старшая сестра в истерике раскидывала вещи, а младшая их собирала. Эйдриен с армейской аккуратностью застилала обе постели, мыла посуду и накрывала на стол — все безропотно. Никки тем временем создавала семейству массу всевозможных проблем, нарывалась на крик и завоевывала сердца престарелой четы, заставляя их хохотать до слез.

Однажды вечером Эйдриен тихо вышла из комнаты и с верхней ступени лестницы услышала разговор между стариками и представителем службы сиротского надзора.

— Со старшей девочкой хлопот нет, — говорила приемная мать. — Непоседа, шалит без меры, но в остальном — такая милашка. А вот та, что помладше, меня беспокоит. Маленькая чистюля, никогда и словом не обмолвится — все в себе держит, словно робот какой-то.

Наутро Эйдриен спросила Никки:

— Что такое робот?

Никки, чтобы продемонстрировать робота, стала ходить по комнате на негнущихся ногах и неуклюже размахивать руками. Она жужжала, натыкаясь на стены, и стучала по ним, приговаривая: «Жжж, жжж». Эйдриен изо всех сил изображала веселье и вовсе не собиралась рассказывать сестре о словах миссис Данкирк. Ведь Никки обязательно бы взбесилась, а в таком состоянии она становилась неуправляемой.

— Через двадцать минут будут здесь, — сказал Дюран, вешая трубку, — иначе пицца бесплатно.

Эйдриен кивнула, по-прежнему думая о сестре и своем детстве. После Данкирков они сменили еще три дома, перемежая жизнь у приемных родителей с сериями коротких пребываний в приемнике Делавэрского детского центра. А потом их взяли Дек и Марлена.

«Хватит», — подумала она и отправилась в душ, оставив Дюрана щелкать пультом перед телевизором.

Когда доставили пиццу, Эйдриен уже оделась. Ее лицо разрумянилось и блестело после горячей воды.

— Прости, что не сдержалась, — сказала она, вернувшись в комнату.

Дюран окинул девушку удивленным взглядом.

— Слезы, — объяснила та. — Не удержалась.

— А, ты об этом, — ответил он и подумал: «Бог ты мой, как она хороша!» Дюран прежде по-настоящему не смотрел на Эйдриен — во всяком случае, не так. Лицо ее обрамляли завитки влажных, цвета потемневшей меди, волос. Он, не задумываясь, поднял с коробки с пиццей крышку и придвинул угощение к Эйдриен — лучшее, что Дюран мог предложить в подобных обстоятельствах.

— М-м… вкуснятина… — протянула она, взяла кусочек и унесла с собой к письменному столу у окна. Усевшись, Эйдриен раскрыла блокнотик, что лежал возле телефона, и приступила к составлению списка дел:

1. Работа:

А. Одеться, макияж

Б. Позвонить Слу

В. Ссылки из «Лексиса» в резюме по асфальту

2. Прах Ники 

3. Дюран -? 

4… 

Дюран смотрел телевизор, а Эйдриен, постукивая карандашом о блокнот, размышляла, что же будет четвертым номером. В итоге она решила вовсе отказаться от пункта четыре. Возможно, добавит еще что-нибудь к «работе» — и хватит. Того, что есть, уже достаточно: надо развеять прах сестры, да и Дюран сам по себе заслуживает целого алфавита.

— Что такое Слу? — словно подслушав ее мысли, поинтересовался тот. Он незаметно подошел к Эйдриен и внимательно изучал список из-за ее плеча.

— Юридическая фирма, где я работаю. А теперь тише, мне надо подумать, — сказала девушка, помахав в воздухе рукой. В пункте «Дюран» она записала:

А. Общее — детектор

Б. Записи

В. Компьютер

Г. Пациенты

— Я прошел детектор, — подсказал Джеффри, стараясь быть полезным и втайне довольный, что так много места занял в списке дел своей хорошенькой подруги по несчастью. Эйдриен подняла на него взгляд и кивнула:

— Верно, прошел. И мне интересно как.

— Ничего удивительного, — ответил тот, — просто сказал правду.

— Только ты не Джеффри Дюран — и сам хорошо это знаешь. Ты же ходил на кладбище.

— Да, — сказал он. — Только я могу это объяснить.

— Правда? — удивилась Эйдриен. — Хотелось бы услышать твою теорию.

— Ладно, — ответил Дюран и присел на край кровати. — Ситуация такова: имя я получил от родителей, которые носили фамилию Дюран. Так меня зовут сколько себя помню. Значит, если фамилия украдена — позаимствована с надгробия, например, — то, видимо, это сделали они.

Эйдриен нахмурилась:

— А зачем им это понадобилось?

— Я могу лишь догадываться, — ответил Дюран. — Не исключено, что они были беглецами. — Собеседница пренебрежительно усмехнулась, и Джеффри решил уточнить: — В то время Америку сотрясали антивоенные беспорядки. Не исключено, что они участвовали в пацифистском движении.

Эйдриен некоторое время молчала и наконец спросила:

— В этом и заключается твоя теория?

Джефф пожал плечами:

— Ну да…

— А что с университетами, в которых ты якобы учился? Браун и Висконсин?

— А что с ними?

— Там о тебе никогда не слышали! — возмутилась Эйдриен, откинувшись на спинку кресла и отложив карандаш.

— Сбой в базе данных, — ответил тот. — Я в списке выпускников университетов. Мне оттуда каждый месяц почта приходит: то пожертвования собирают, то продают майки со своими эмблемами. В ведомостях не отмечен — только и всего.

— И как ты это объяснишь?

— Ну, мало ли. Задолжал книгу в библиотеке, какое-то административное взыскание объявили… Смысл не в этом. Главное — я прекрасно помню, где учился. Я уже написал и в Висконсин, и в Браун. Скоро все прояснится. Меня уже, наверное, письма дожидаются, где они извиняются за недоразумение. Только доберусь до почтового ящика, перешлю их тебе по факсу.

— Хм… Занятная теория…

Дюран засмеялся:

— Я совсем недавно ездил на встречу выпускников.

— Ого, уже интересно.

— В Сидвелл. Это частная школа.

— Я знаю, что такое Сидвелл.

— Ну вот, я оттуда.

Эйдриен недоверчиво посмотрела на него:

— И на что это похоже?

— Что «это»? На обычную встречу выпускников. А ты как думала?

— Не знаю — никогда не бывала на подобных мероприятиях.

— Там здорово, — загорелся Дюран. — Я со всеми встретился.

— С кем, к примеру?

— С Банни Кауфман, — ответил он без колебаний. — И с Адамом Бауманом.

— Они твои друзья?

Дюран просветлел:

— Да!

Эйдриен колебалась: поверить — не поверить?

— Ну, скажем так, друзья, — повторил он. — В основном просто те, с кем здороваешься в дверях. А с Адамом мы играли в одной баскетбольной команде.

— И они тебя узнали?

Тот кивнул:

— Вроде бы.

Она посмотрела на него, как на ребенка:

— Вроде бы?

Дюран удрученно вздохнул:

— Вообще-то не думаю, что на улице они бы отличили меня от тюка соломы.

Собеседница округлила глаза и улыбнулась:

— Что ж, хотя бы честно.

Джеффри вконец запутался — растерянность читалась на его лице.

— Со мной что-то не так, — признался он. — Я чувствую, только не могу понять — что.

Эйдриен удивилась неожиданной искренности собеседника. Впрочем, насколько она знала по паре дел, где выступала в роли присяжной, многие социопаты превосходно манипулируют людьми. Может, именно так и надо воспринимать Дюрана: как потенциально опасного клиента, чья невиновность очень сомнительна.

— Я бы с радостью тебе поверила, — призналась девушка, — только во всем этом слишком много «но».

— Например?

Эйдриен заглянула в блокнот:

— Карты пациентов.

— Что с ними?

— Их нет.

Дюран покачал головой:

— Просто недоразумение.

— Недоразумение? Тут речи не может идти о недоразумении, в папке было пусто — одна фотография, и все.

— Да, но твой друг… Он ворвался в кабинет, точно Грязный Гарри, полицейский-мститель без тормозов. Наверное, большая часть содержимого до сих пор на столе лежит. Вероятно, я работал с файлом, когда вы пришли.

Эйдриен посмотрела на него не без доли скепсиса.

— Давай проверим, — предложил Дюран. — Сходим туда. Не сегодня, конечно, а как-нибудь позже. К тому же в основном я вел записи на компьютере, так что вся информация о пациентах — в базе данных. И ты могла бы, я думаю, запросить в судебном порядке кассеты.

— Какие кассеты?

— Мы с твоей сестрой встречались дважды в неделю, — объяснил Дюран. — Каждый сеанс записывался на пленку — для страховой компании.

— Какой именно?

— «Совместное страхование граждан», их офис в Нью-Йорке. — Он замолчал и открыл баночку кока-колы. — А теперь расскажи ты что-нибудь. Для разнообразия.

Эйдриен озадаченно посмотрела на собеседника:

— Что, например?

Тот пожал плечами:

— Не знаю.

Она на миг задумалась и проговорила:

— У Никки было оружие.

Дюран поинтересовался:

— Какое?

— Винтовка.

Настала его очередь удивиться:

— Зачем ей понадобилась винтовка?

— Не знаю.

— Может, Нико собирала антиквариат? — предположил Джеффри.

Собеседница покачала головой:

— Это новая винтовка с телескопическим прицелом и глушителем.

— Не может быть!

— Кроме шуток, — ответила Эйдриен.

Дюран притих.

— О чем задумался?

— Просто пришло в голову: Никки страдала диссоциативным расстройством[23], которое обычно возникает после посттравматического шока.

— И что? — В глазах Эйдриен загорелся недобрый огонек. Она заподозрила, к чему клонил Дюран, и беседа приобретала очень неприятный оттенок.

— Может, она хотела кому-нибудь отомстить?

— За что? — спросила Эйдриен, и в ее голосе прозвучали неумолимые нотки.

— За то, что с ней сделали.

— А что, по-твоему, с ней сделали?

— Я знаю, что тебе неприятен этот разговор, но у меня есть все основания подозревать, что твоя сестра на протяжении долгого времени подвергалась насилию на сексуальной почве.

— Ну, началось.

— И делали это ваши приемные родители.

— Чушь.

— Нет, не чушь. И твоя реакция — лишнее тому подтверждение. Это типичная картина: когда один ребенок в семье готов восстать против унижения, другой упорно делает вид, что все прекрасно. Один — обвинитель, другой — защитник.

— Ничего не было. Ты сам подумай, какая нелепость: люди в капюшонах.

Собеседник пожал плечами:

— Твоя сестра рассказала массу подробностей. Иногда совсем юные жертвы даже не подозревают, что над ними совершается насилие. Даже не понимают того, что оно носит сексуальный характер. Ты могла что-то запомнить, но в твоем словаре нет слов, чтобы увидеть произошедшее так, как увидела это Никки.

Эйдриен покачала головой:

— Ты заблуждаешься, Док.

— Никки подробно обо всем рассказывала: вы с Марленой и Деком жили в Бьюмонте, в Южной Каролине, — пересказывал Дюран, — в доме, который назывался «Эгмонт». Белый дом с облупившейся краской, а перед ним росли дубы. — Он склонил набок голову и посмотрел на собеседницу: — Все верно?

Та улыбнулась:

— Ни единого слова правды. Во-первых, мы никогда не жили в Южной Каролине, а уж тем более в доме с именем. Мы ютились в небольшом кирпичном домике на ферме в Дентоне, в Делавэре. И там не росли дубы.

— А сестра Розанна?

— У нас никогда не было сестры Розанны, — продолжала Эйдриен. — Только мы двое: Никки и я.

Джефф вздохнул, встал с кровати и подошел к окну, посмотрел на огни автостоянки и повернулся к Эйдриен:

— В любом случае я не твой психотерапевт. Да это и не важно.

— Что не важно?

— Я хотел сказать, что, может быть, не имеет особого значения — правда это или нет. Главное, что в эту историю верила твоя сестра. Тогда легко объяснить, зачем ей понадобилась винтовка.

Эйдриен задумалась:

— Тут ты, пожалуй, прав. Только вот…

— Что? — спросил Дюран.

— Что за люди напали на нас у тебя дома, и зачем им понадобилось меня убивать?

Тот покачал головой:

— Не знаю. Но если Никки говорила правду, тогда ты — лишняя свидетельница…

— Конечно. Только все происходило много лет назад, и я ничего не помню.

— Может, только пока.

— Никогда. Потому что этого не было!

— Воспоминания имеют свойство внезапно возвращаться, — поведал Дюран.

Собеседница наградила его долгим взглядом и покачала головой, будто сказав то ли себе, то ли ему: «И зачем я обсуждаю такие вещи с этим человеком?» И уже вслух заявила:

— Идиотизм!

— Что именно?

— Все! И особенно — ты!

— Почему ты так говоришь? — обиделся Джеффри.

— Вся твоя врачебная практика…

— Что с ней не так?

— Ты сказал, что у тебя два пациента.

Дюран замолчал.

— При этом, — продолжала Эйдриен, решив развить тему, — ты живешь в большой квартире в одном из прекраснейших районов Вашингтона.

— И что?

— Тебе этого мало? Как ты платишь за квартиру? — спросила она.

— Ну, для начала, я беру 85 долларов за час.

— И кого ты принимаешь? Двух пациентов? Как часто?

— Дважды в неделю каждого, — ответил он.

— Сколько выходит? Полторы тысячи в месяц?

Джефф нахмурился, почувствовал, что ему трудно дышать, и кивнул, не вполне доверяя своему голосу.

— Да ты за квартиру больше платишь! Что ты ешь?

Дюран поднялся на ноги. Прошелся по комнате, взял пульт и ткнул им в сторону в телевизора. Эйдриен наблюдала, как он переключает каналы: сериал про копов, какое-то кино, ток-шоу, информационная передача.

Чуть подождав, она выхватила пульт из его руки и выключила телевизор.

— Нельзя заработать на жизнь, имея двух пациентов, Док! Просто нельзя!

— Два пациента — нормально, — заверил ее Дюран. — Два пациента — прекрасно.

Эйдриен уставилась на него. Подобные слова он уже говорил, когда они ехали в полицейский участок на такси. Она склонилась к Дюрану и прошептала:

— Нельзя прожить, имея только двух пациентов.

— Разумеется, можно. Два пациента — нормально, просто прекрасно. — Но слова Эйдриен все-таки встревожили Джеффри. Он нахмурился, будто пытаясь выудить что-то из памяти, и тут же его лицо прояснилось, и напряжение спало. — А кроме того, у меня есть кое-какие деньги — родители были застрахованы.

Эйдриен подсела к нему на кровать и скептично сказала:

— Вот именно, твои родители.

Джефф посмотрел на нее:

— Я не понимаю тебя.

— Даже если это и правда, — пояснила собеседница, — два пациента — это не практика, согласись. Вот к чему я клоню: чем ты занимаешься все остальное время?

С возгласом негодования Дюран вскочил на ноги, прошел в другой конец комнаты и уставился в окно. Он долго смотрел на улицу, погрузившись в глубокую задумчивость, и никак не выражал своих мыслей. Эйдриен сидела и пристально смотрела на него. Наконец бедолага закрыл глаза и прислонился лбом к холодному стеклу. Он постоял так секунд десять — пятнадцать и, обернувшись к ней, проговорил с исполненной сожаления улыбкой:

— Два пациента — нормально. Два пациента — просто прекрасно.

Глава 21

Эйдриен не смогла спать в одной комнате с Дюраном. Хоть он и спас ей жизнь, с ним явно было что-то не в порядке. Припадки страха и механические ответы, темная история с надувательством и ложной фамилией… Одним словом, у него что-то не ладилось. Зная это, легко представить, как посреди ночи с этим добродушным и привлекательным человеком происходит какая-нибудь жуткая метаморфоза. Вопреки попыткам отогнать страшные мысли Эйдриен грезилось, как он превращается в Энтони Хопкинса[24] и беспрестанно бормочет свою коротенькую причудливую мантру о том, что два пациента — нормально…

Однако все складывалось так, что уйти ей тоже некуда. После всего случившегося в квартиру возвращаться нельзя — туда снова может кто-нибудь нагрянуть, а от полиции ждать помощи не приходится. Поэтому Эйдриен всю ночь просидела в кресле у окна. Она читала, дремала, просыпалась, вздрогнув, и незаметно для себя засыпала снова. Наконец на горизонте забрезжил рассвет…

Эйдриен поднялась на ноги, хлопнула в ладоши и стянула с Дюрана одеяло:

— Вставай! Нам пора.

— Что? — Он приподнялся на локте и, щурясь со сна, пытался разглядеть Эйдриен. — Который час?

— 6.30!

— Господи, — промычал психиатр и перевернулся на другой бок, натягивая одеяло на уши.

— Давай собирайся, — сказала девушка. — Хочу кое-что проверить у тебя в квартире.

Еще не вполне проснувшись, Дюран сел на кровати и протер глаза.

— Все-таки хочешь сходить?

Эйдриен пожала плечами:

— Да, думаю, это безопасно: там совсем недавно была полиция. Я хочу залезть в твой компьютер.

Джеффри кивнул в полусне, затем свесил ноги с кровати и пригладил волосы.

— Сейчас, только оденусь.

— Я всю ночь голову ломала, — сказала Эйдриен. — Мне интересно, а откуда убийцы узнали, что мы с Бониллой к тебе собираемся?

Джефф крякнул и принялся натягивать носки.

— Н-да… И что же ты надумала?

— Или они прослушивают твой телефон, или ты сам им сообщил.

Собеседник нахмурился:

— Я ничего никому не говорил. — Он зевнул, тряхнул головой и поморгал, прогоняя остатки сна.

— Ты сказал, что один из них тебе вроде бы знаком, — напомнила Эйдриен.

— Ну разве что мимоходом. Может, на улице где-то видел, и только.

— Но…

— А с чего вдруг кому-то понадобилось прослушивать мой телефон? — в свою очередь, поинтересовался Джефф.

Эйдриен посмотрела ему в глаза:

— Хочешь правду?

Тот озадаченно кивнул:

— Ну да.

— Потому что с тобой что-то происходит.

Дюран нахмурился:

— О чем это ты?

— Не знаю, — ответила она.

После некоторого раздумья психиатр проговорил:

— Знаешь, может, ты и права. А с другой стороны — может, и нет.

— Что-то я не понимаю.

— Вспомни, ведь убить хотели тебя. И как раз в твоей квартире все перерыли. Поэтому не исключено, что прослушивается как раз твой телефон.

Эйдриен задумалась. В его словах определенно заключался смысл, но она все же отвергла это предположение.

— Лучше поверь мне на слово, — отрезала девушка, — причина в тебе!

Из Спрингфилда до станции «Кливленд-Парк» доехали на метро. Вышли в двух шагах от «Старбакса», откуда до Башен рукой подать — минут пять пешком.

Дюран воспользовался своим ключом, открыл парадную дверь, и они оказались в фойе, которое представляло собой просторный, выложенный мрамором зал. С потолка свисал огромный канделябр, ансамбль со вкусом подобранных диванчиков удачно гармонировал с цветом стен, где были развешаны черно-белые фотографии в рамах с видами Вашингтона прошлых лет. Столик консьержки в это время почему-то пустовал.

Эйдриен с Дюраном молча поднялись на шестой этаж в покачивающемся лифте, который, прибыв к цели назначения, дрогнул и остановился. С громким «динь!» двери разъехались в стороны, и они оказались в коридоре.

— Теперь — тихо, — шепнула Эйдриен, и Джефф кивнул в знак согласия.

Он молча вставил в замочную скважину ключ, провернул его и толкнул дверь, не в состоянии отделаться от мысли, что сейчас перед ним возникнет взбешенный Медведь. Ничего не произошло: ни звука, ни шороха. Их встретила полная тишина, если не считать гула холодильника на кухне. Вернувшись домой, Дюран с удивлением обнаружил, что напряжение, скопившееся за последние часы, постепенно сходит на нет. Вспомнилось, какой чужой и заброшенной показалась ему квартира после испытания на детекторе лжи — не сравнить с тем, что он чувствовал теперь. «Что-то особенное есть в этом месте, приятно здесь находиться», — подумал Джефф и по-мальчишески радостно пригласил спутницу:

— Заходи.

Эйдриен шикнула на него. С первого взгляда становилось ясно: кто-то серьезно потрудился, чтобы скрыть следы произошедшей днем раньше перестрелки. Ни тел, ни крови, только в воздухе витал легкий намек на чистящее средство с ароматом сосны. Гостья медленно обошла комнату, выискивая мельчайшие детали, которые могли бы выдать беспорядок. Она уже почти отчаялась что-либо найти, как вдруг разглядела отметины на стене приемной и выбоину в деревянной обивке плинтуса. Хотя чтобы увидеть, надо было знать, где искать.