Глава 30

Я нашёл временное помещение суда в Бель-Шассе, им оказались полдюжины трейлеров на парковке заброшенного торгового центра. На каждом трейлере было обозначено его предназначение: «Транспортный суд», «Суд по делам несовершеннолетних» и так далее. Когда я нашёл трейлер с архивами, судебный клерк — седовласая дама с ясными карими глазами, сообщила, что мне не повезло — все документы, связанные с «Судебно-медицинским учреждением Серного порта», погибли в огне.

— Мне сказали, что имеются компьютерные версии документов. По крайней мере за несколько лет. Мне надо всего лишь узнать имя адвоката, занимавшегося определённым делом.

— Электронный архив предполагалось создать, — насмешливо сказала дама. — Это даже начали делать, но система почему-то не заработала. Сейчас разрабатывается новая версия, а джентльмена, который проектировал первую, привлекли к суду.

— Понимаю…

— На электронных носителях мы храним документы всего за четыре месяца. Но вы, возможно, сумеете найти отчёт об интересующем вас деле в газетах. «Пенинсула газетт», издающаяся в Бель-Шассе, регулярно публикует материалы суда. Таково, насколько я понимаю, требование закона. Публика должна знать судебные решения.

Направляясь в редакцию газеты, я пытался установить те временные границы, в которых следовало вести поиск. Близнецов Рамирес похитили 4 мая 2001 года — примерно через две недели после освобождения Вермильона из психлечебницы. Ходатайство об освобождении было подано раньше. Возможно, значительно раньше.

Надо начать с последних чисел апреля и постепенно двигаться назад во времени. Нет более унылого занятия, чем работа в газетном морге. Но до встречи с Лестером Фладом мне, так или иначе, следовало убить три часа, и я решил не терять времени даром.

Но поначалу показалось, что сразу приступить к работе мне не удастся. Когда я подходил к редакции, какая-то юная особа с тёмными стоящими торчком волосами запирала дверь на ключ. На особе были коротенький топик, коротко обрезанные джинсы и шлёпанцы. На плече сотрудницы почтенного периодического издания красовалась татуировка в виде паука.

— Простите, — сказал я, — а во второй половине дня вы открыты?

Девушка склонила голову набок и, изучив меня от макушки до пяток, спросила:

— А зачем это вам? — Произнесено это было так, будто слово «зачем» имело ударение на каждом слоге. — Может, вы хотите дать объявление?

Я ответил, что хотел бы поработать в морге.

— Где?!

— В архиве газеты.

— О-о-о! Я слышала это слово, — постучала она кулачком по лбу. — Его однажды употребил папа. Но его сейчас нет. Он на рыбалке. А что вы ищете?

— Я ищу отчёт об одном иске. Архивы суда сгорели, и вы — моя последняя надежда.

— Это надо же! «Пенинсула газетт» ваша последняя надежда? Как жаль, что вас не слышит папа. — Она послала мне на удивление застенчивую и очень милую улыбку. — А я — Иезавель. Иезавель Хантон.

— Алекс Каллахан.

— Что же, мистер Каллахан, — потрясла она ключами, — я могла бы вас впустить, но мне, естественно, придётся побыть с вами. Сколько времени это может занять?

— Боюсь, что порядочно, — пожал я плечами.

— Хм…

— На четыре тридцать у меня назначена встреча.

Она покрутила кольцо на мизинце и решительно произнесла:

— Поскольку мне придётся сидеть в редакции, то будет справедливо, если вы оплатите потраченное на вас время. Вы согласны?

— Конечно.

— Итак, вы платите мне десять долларов в час. В противном случае я отправляюсь смотреть телевизор. Замётано?

— Замётано.

— И за это, — продолжила Иезавель, — я помогу вам в ваших поисках. У меня есть опыт в таких делах — поэтому я и стою десять баксов в час. Я рылась в судебном архиве для Пинки Штрайбера.

— Кто такой Пинки Штрайбер?

— Это частный детектив… Неужели вы о нём ничего не слышали?

— Увы, нет.

— Это же легендарная личность. Нет, правда. — Она протянула мне руку с выкрашенными в чёрный цвет ногтями (впрочем, краска уже успела наполовину облупиться). — Значит, замётано?

— Замётано, — подтвердил я, пожимая её ладонь.

Пока она вела меня наверх, я объяснил ей, что хочу найти.

— Мне нужно узнать имя адвоката Чарли Вермильона. Мне надо с ним… или с ней поговорить.

— Имя должно быть упомянуто в отчётах, хотя зачастую называется лишь юридическая фирма, которая вела дело. Я могу с ходу сэкономить вам время. Вам же наверняка неизвестно, что газета печатает сообщения о приговорах и исках только раз в неделю. По средам.

Иезавель нашла то, что нужно, в три часа сорок восемь минут пополудни.

— Би-и-инго!!! — возопила она и добавила все тем же восторженным тоном: — Ну и умница же я! Иезавель — ты умница! Итак, девятого дня января года от Рождества Христова двухтысячного. Дело номер четыре-девять-шесть-восемь-семь. Раздел А. Чарльз Джимми Вермильон против «Судебно-медицинского учреждения Серного порта». Отчёт представлен Фрэнсисом… — Она вдруг замолчала. — Вот дерьмо! Прошу прощения за выражение.

— Что там сказано?

— Материал поступил от Фрэнсиса Бержерона, — ответила она. — Фрэнки Бержерон. Надеюсь, что беседа с ним не является для вас вопросом жизни и смерти.

— Что это значит?

— Он мёртв. Вот что это значит. Автомобильная авария около Дез-Аллемана. Улетел в залив. Фрэнки был отчаянным и очень агрессивным водителем, и возможны два варианта на выбор: либо ему кто-то не уступил дорогу, что привело его в ярость, либо он слишком сильно гнал и не справился с управлением. Свидетелей аварии не нашлось. Эй, что с вами?

— Каждый раз, когда мне кажется, что я иду в нужном направлении, я снова оказываюсь в тупике, — огорчённо произнёс я.

— Что же, пусть Фрэнки помер, но Пинки всё время твердит, что к истине ведёт много путей.

— Другим путём был судебный архив.

— Ах да. Ведь мы были вашей последней надеждой.

— Может, отчёты сохранились на фирме, где работал Бержерон, — сказал я, обращаясь скорее к себе, чем к Иезавель. — Вы знаете, где он работал?

— «Лейси и Бержерон». Фирма находится здесь, в Бель-Шассе. Вы можете позвонить мистеру Лейси, у меня есть его номер. Только не звоните ему после… ну, скажем… — Она задумчиво побарабанила пальчиками по нижней губе и написала на листке календаря номер телефона. — Не звоните ему позже трёх, а может, даже и двух. Он немного выпивает.

Она вручила мне листок с номером, у девочки был очень красивый и чёткий почерк. Мы потратили ещё несколько минут на то, чтобы расставить по местам коробки с газетами. Когда Иезавель закрыла на замок дверь редакции, я извлёк на свет тридцать пять баксов.

— Мне почти совестно брать у вас деньги, — сказала она. — Ведь Фрэнки Бержерон…

— Договор есть договор.

Она сложила банкноты вдвое, потом ещё вдвое и, держа между большим и указательным пальцами, произнесла:

— Ведь эти тридцать пять долларов не составляют все ваше богатство, не так ли?

— Благодарю за помощь, — улыбнулся я.

Иезавель затолкала деньги в задний карман джинсов и протянула мне руку:

— Удачи вам, мистер Каллахан. Может быть, всё образуется. Пинки говорит, что всё получается, если упорно бить в одну точку.

— Будем надеяться, что он прав.

— Где у вас назначена встреча?

— На Тьюполо-стрит.

— И с кем вы встречаетесь, если не секрет?

— Я намерен встретиться с адвокатом по имени Лестер Флад.

Иезавель немного подумала и сказала:

— Лес только в прошлом году окончил университет, но парень он подходящий. — И, внимательно разглядывая свои ногти, добавила: — Передайте ему привет от Иез Хантон. Вы знаете, как туда добраться?

Следуя указаниям Иезавель, я уже через четыре минуты оказался у дверей адвокатской конторы «Хоуз, Холлидей и Флад». Фирма занимала очаровательный старинный домик из красного кирпича на улице, которая, судя по изобилию медных табличек, служила пристанищем для всей адвокатской братии Бель-Шасса.

Я прождал десять минут, после чего меня препроводили в офис мистера Флада. Кабинет с антикварной мебелью, очень красивыми, но несколько потёртыми коврами и высоченными потолками был просто очаровательным. Такие по-настоящему стильные помещения в наше время можно найти лишь на юге США. На столе у стены размещалась коллекция глобусов.

Флад выглядел почти таким же юным, как Иезавель.

— Лес Флад, — представился он, мы пожали друг другу руки, и Лестер, указав на кресло, спросил: — Чем мы можем вам помочь, мистер Каллахан?

Мне потребовалось пятнадцать минут, чтобы ввести его в курс дела. Он делал заметки в своём блокноте, задавая время от времени уточняющие вопросы. Закончив повествование, я вручил ему фотографию кролика. Он несколько секунд её разглядывал, затем отложил в сторону и произнёс, постукивая ручкой по блокноту.

— Честно говоря, не знаю, как поступить. Я, конечно, возьму дело, если вы так решите, но… — покачал он головой. — Не знаю, не знаю… Суд требует от истца веских доказательств того, что существует жизненная необходимость открыть информацию о пациенте. Именно таковым являлся интересующий вас человек. — Боюсь… — он пожевал губами и, недовольно поморщившись, закончил: — что наши шансы на успех, мягко говоря, невелики.

— Но почему? Разве этот снимок не служит веским доказательством? И разве спасение моих сыновей не является жизненной необходимостью?

Он побарабанил пальцами по столу.

— Я вам очень сочувствую. И могу во многом согласиться. Но в вашей теории масса не слишком обоснованных допущений.

— Каких именно?

— Начнём с того, что вы не знаете, кто оставил фигурку кролика в комнате ваших малышей. Это мог сделать и не похититель. Вы не заметили её до того, как дети были похищены, но теоретически она могла находиться там и до этого. Верно?

— Не думаю.

— Вы уверены в этом на все сто?

— Теперь да.

— Хорошо, — кивнул он. — Вы в этом уверены. Но другие могут утверждать, что ваш сын раздобыл эту фигурку где-то в ином месте. У других детей, у соседей и так далее.

— Он этого не делал.

— Вы же понимаете, что я выступаю сейчас, как адвокат дьявола. Я согласен, что фигурка оригами — предмет весьма необычный и обнаружение в психиатрической лечебнице фигуры, идентичной той, которую нашли в вашем доме, по меньшей мере наводит на размышления. Особенно учитывая связь этой лечебницы с убийством близнецов Рамирес и принимая во внимание параллели, существующие между делом близнецов Рамирес и вашим делом. Но к сожалению, здесь белых пятен слишком много. В обоих предшествующих вашему случаю делах отсутствуют упоминания о каких-либо кроликах. Таким образом, это может быть простым совпадением, на чём наверняка и будет настаивать защита. Насколько я понимаю, никаких отпечатков пальцев на фигуре, найденной в вашем доме, обнаружено не было? Я не ошибся?

— Нет, всё верно.

Адвокат пожевал губами:

— Вам, видимо, известно, что против данного судебно-медицинского учреждения уже возбуждён иск?

— Да. Иск вчинила семья Рамирес.

— Совершенно верно. Лечебница полагает, что у неё в этом деле очень сильные позиции. Они опротестовали решение суда низшей инстанции, освободившего того парня. Протест был отвергнут, и им пришлось его отпустить. У них не было иного выхода.

— Мы говорим о Вермильоне?

— Да, о нём. Хотя нам это и не нравится, но освобождение такого рода людей предписывается законом. Вы, конечно, можете заявить (что в данный момент и делают представляющие интересы семьи Рамирес юристы), мол, этого человека как раз выпускать и не следовало. Но это, если можно так выразиться, есть логическое противоречие, которое не может служить достаточным аргументом. «Post hoc, ergo propter hoc», как говорили латиняне. «После этого — значит поэтому». И это никогда не считалось убедительным доводом. Кроме того, это ретроспективное рассуждение. «Поскольку он вскоре после освобождения убил двух детей, его не следовало отпускать». Да и в чём здесь, собственно, вина лечебницы? Ведь врачи не хотели его отпускать.

Дело осложняется ещё и тем, что все первоначальные аргументы ушли в небеса вместе с дымом. Я слышал, что семья Рамирес, чтобы не дать делу вообще заглохнуть, поделилась своими файлами с адвокатами противной стороны.

— Неужели?

— Да. Однако скорее всего, в этом деле штат и лечебница пойдут на мировое соглашение. А суд, — покачал он головой, — вряд ли захочет браться за новый иск, связанный с раскрытием личности кого бы то ни было. Во всяком случае, до тех пор, пока не разрешится первое дело. А если то, что вы утверждаете, окажется правдой, иск семьи Рамирес обретёт совершенно иной аспект. Ведь это будет означать, что Вермильон детей не убивал, не так ли?

— Именно так.

Лестер Флад развёл руками и улыбнулся:

— Тот ещё поворот. Но, как я сказал, я готов выступить с ходатайством о раскрытии личности.

— Это надо сделать очень быстро. Времени у меня нет.

— Я тоже хочу поторопиться, — заверил Флад. — Но считаю, что шансов на победу у нас мало, и вы должны узнать моё мнение заранее.

— Да, я понимаю, что на успех шансов немного, но готов попытать счастья.

— О'кей. Прекрасно. Давайте сделаем это.

Мы обсудили денежную сторону. Мой банковский счёт пополнился на пять тысяч долларов в виде аванса наличными по кредитной карте «Виза». Флад попросил задаток в тысячу долларов. И я выписал ему чек.

В Новый Орлеан я возвращался в довольно унылом настроении. Меня занимало, куда приведёт след, на который я, кажется, наконец-то напал.

Выжженная земля.

Чарли Вермильон раскусил ампулу с цианистым калием, спрятанную в воротнике рубашки. Неизвестный поджигатель спалил столетнее здание суда в Пуант-а-ля-Хаш, где среди прочих документов хранилось ходатайство Вермильона об освобождении из психлечебницы, в которой он провёл девятнадцать долгих лет. Занимавшийся этим делом Фрэнсис Бержерон нырнул вместе с машиной с моста в залив и погиб. Электронная система, в которой должны были храниться архивы суда, оказалась фикцией, и все судебные решения по делу Вермильона потеряны.

Может это быть простым совпадением?

Глава 31

Утром я позвонил Уильяму Лейси — бывшему партнёру Фрэнсиса Бержерона. Тот не делал секрета из того, что партнёр работал для Чарли Вермильона «pro bono», что на обычном языке означает бесплатно.

— И часто он трудился без вознаграждения?

— Кто, Фрэнки? Да нет, и я не знаю, какая муха его укусила, кто шепнул ему насчёт Вермильона. Тем более, что вопросы психического здоровья его не очень трогали. Его вообще мало что трогало. Дел он почти не брал и, похоже, катился по наклонной плоскости.

— Выходит, вы не знаете, как это дело попало в его поле зрения?

— Не имею ни малейшего представления. Более того, если по правде, то оно совсем не отвечало характеру Фрэнки. Дело было рискованным и могло вернуться к нему бумерангом. Правда, он любил выступать в апелляционном суде. Никогда не отказывался. Это было для него чем-то вроде саморекламы.

Я спросил, нельзя ли взглянуть на их досье, поскольку все судебные архивы сгорели.

— Хм… — протянул он. — Я не могу этого сделать, не нарушив доверительных отношений между адвокатом и клиентом.

— Но в данном случае адвокат и клиент мертвы.

— Аргумент принимается, — согласился юрист. — Но боюсь, что вопрос по-прежнему остаётся спорным. Я передал все файлы Фрэнка окружному прокурору. А вам известно, что по делу Вермильона вчинён новый иск?

— Родителями близнецов Рамирес.

— Точно. И скажите на милость, кто бы на их месте поступил иначе, если государство при всей его высокой мудрости отпускает на волю психа, который использует свои конституционные права для того, чтобы похитить и убить двоих детишек? Сценария хуже придумать невозможно.

— Итак, окружной прокурор. Где он обретается? Здесь, в Бель-Шассе?

— А где же ещё ему быть? Но есть одна загвоздка. Насколько я знаю, все файлы Фрэнка сгинули в пожаре. Как раз в то время, когда окружной суд принял документы Фрэнка, в нём разразился пожар.

Таким образом, у меня оставался лишь кролик. Я вновь и вновь вглядывался в фотографию фигурки на экране компьютера. Её изучал Шоффлер, её изучал я, но тогда крошечный бумажный зверёк предполагал несколько версий дальнейшего расследования. Теперь же осталась одна.

И я решил вернуться к своим записям.

Примечание на полях, добавленное позже:

«Это превращает оригами в идеальное хобби для обитателей тюрем и психиатрических лечебниц», — подумал я.

На мой запрос «оригами, кролик Ланга» поисковая система выдала более тысячи сайтов. Доктор Джозеф Ланг создал множество кроликов. За два часа путешествия по сайтам я увидел десятки «кроликов Ланга» и сотни его «модифицированных версий». Но ни один из этих зверьков не походил на бумажного кролика, найденного в комнате моих детей. Вполне возможно, что эксперт, которого нашла Петрич, имел в виду какую-то иную разновидность «кролика Ланга».

Впрочем, не исключено, что специалист просто ошибся.

Когда я, изменив запрос, напечатал «кролик оригами», то получил тысячи и тысячи сайтов, хотя многие из них, надо сказать, повторялись. Я просидел в Сети ещё часа полтора, но знакомого мне кролика так и не встретил.

Однако мне удалось выяснить, что любители оригами ведут в Сети весьма активную жизнь и народ они вполне дружелюбный. Эти ребята проводят множество конкурсов и выставок, рецензируют в Интернете книги по искусству оригами, делятся разного рода сведениями, демонстрируют новые творения и обмениваются схемами и диаграммами. Не исключено, что виртуальное сообщество поклонников оригами сможет поведать мне нечто важное об интересующем меня кролике. Судя по бумажному зоопарку в шкафу Андертона, Дудочник был весьма искушён в этом хобби.

Можно допустить, что, находясь в психлечебнице, он получил доступ к компьютеру и установил связь со многими любителями оригами. Вполне вероятно, что кто-то сможет опознать его работы. Или даже идентифицировать их автора.

Я составил список из двух десятков электронных адресов и направил по ним письмо с просьбой опознать представленного в приложении кролика.

И если мой план не сработает, то… Ведь Андертон знает, кто сделал кролика. В случае необходимости я надавлю на него так, что мало ему не покажется.

Я так долго горбился над ноутбуком, что с трудом поднялся. Чтобы пригасить мышечную боль, пришлось размять плечи и сделать несколько упражнений на растяжение.

Я понимал, что пора позвонить Лиз. Я не общался с родителями и супругой вот уже более недели. Мне очень не хотелось выслушивать как сочувственные слова папы и мамы, так и враждебные выпады Лиз.

Но проверить сообщения на автоответчике следовало обязательно.

Звонили мне все те же люди.

Большой Дейв из студии:

Звонили папа и мама, «чтобы отметиться».

Старый друг Скотт всё ещё не оставлял надежды поднять мой дух:

Лиз:

Мне не хотелось общаться ни с кем из них, и, дав обет позвонить им завтра, я отправился на пробежку. Шагнув из снабжённого кондиционером вестибюля, я удивился, что за порогом ещё нет грозы. Пропитанный влагой воздух был таким плотным, что казалось, будто я бегу сквозь воду. Я трусил вдоль берега до тех пор, пока в районе порта меня не остановила высокая изгородь. На обратном пути я пробежался по периметру парка Лафайет. На открытой веранде небольшой оркестр давал бесплатный концерт, и публика хлопала в ладоши в такт каким-то чувственным блюзам. К возвращению в гостиницу я настолько взмок, что зеркало лифта, когда я вошёл в кабину, затуманилось. Приняв душ, я открыл банку пива и уселся перед компьютером. И хотя с того момента, когда я отправил электронные письма, прошло чуть больше часа, пришло уже восемь ответов. В большинстве из них высказывались предположения, которые я мог позже проверить, однако в одном (folderman@netzero) в моём кролике узнали победителя конкурса, проводившегося в подразделении Публичной библиотеки Филадельфии. А именно — в библиотеке городка Проспект-Хилл.