– За принцем! – скомандовал Даннин.

С военным кличем Даннин атаковал голову колонны, группа из отборных воинов устремилась за ним. Гвенивер попыталась закричать, но голос сорвался на хохот. На этот раз он был таким холодным, таким глухим, что она поняла, это была Она. Богиня использовала ее голос, ее тело, говорила и сражалась посредством своей жрицы. Впереди, в поднимающихся клубах пыли, ей навстречу неслись галопом десять элдифских воинов. Когда Гвенивер увидела щит с драконом, окаймленный серебром и украшенный драгоценными камнями, она поняла, что его светлость королевский принц скачет к ним в руки.

– Рико! – закричала она. – Он здесь!

Она разразилась смехом, когда две группы бойцов скрестили мечи, разворачивая своих коней. Она ударила мечом элдифскую лошадь, ранила ее и увидела кровь на лезвии своего меча. Вдруг весь окружающий мир застлала красная дымка. Смеясь и завывая, она ударила мечом, пришпорила коня, ударила еще и отразила неуклюжий ответный удар. Сквозь розовую пелену она видела искаженное от ужаса лицо противника, который парировал ее удары и наносил свои; ее смех нарастал, как пение, которое она слышала силой воображения. Его страх возбуждал в Гвенивер ненависть. Она сделала отвлекающий маневр, позволила ему подойти как можно ближе, затем, рискуя получить удар, разрубила ему физиономию. Кровь залила ему все лицо и скрыла от Гвенивер выражение страха. Когда всадник упал, она начала пробираться к Рикину.

Уступая по численности, люди Элдифа скучковались вокруг своего принца и делали отчаянные попытки отбить наседавшую группу бойцов Кермора. Гвенивер видела, как Даннин нажимал с тыла и сразил человека, который бросился ему наперерез, чтобы блокировать путь к принцу. Двумя быстрыми ударами Даннин порешил сначала коня, а затем и всадника и продвинулся вперед. Он дрался молча, его нижняя челюсть слегка отвисла, будто ему наскучило убивать. Когда группа, окружавшая принца, попыталась перестроить порядок, у Гвенивер появился шанс. Она ударила элдифского солдата сбоку и убила его, меч вошел ему под мышку сквозь соединение кольчуги. Ее смех перешел в крик баньши, когда она повернулась к воину, находившемуся рядом с убитым всадником.

На нее смотрел серебряный щит, белая чистокровная лошадь несла принца в отчаянную атаку. Гвенивер увидела его василькового цвета глаза, холодные и решительные. Он скакал прямо на нее. Удар был таким сильным и удачным, что ее щит дал трещину, но она пригнулась вниз и стукнула его плашмя по запястью, защищенному металлической рукавицей. С диким воплем он выронил меч. Его мертвенно бледное лицо говорило о том, что запястье раздроблено. С фланга подоспел Даннин и ударил принца по голове. Оглушенный, задыхающийся принц зашатался в седле, Гвенивер вложила свой меч в ножны, потянула на себя серебряную кайму щита и заставила его повернуться к ней. В этот момент Рикин схватил поводья белоснежной лошади, и принц был захвачен.

– Чисто сработано! – закричал Даннин. – Заберите его отсюда!

С ошалевшими от шока и боли глазами принц вдруг потянулся левой рукой к кинжалу, висевшему у него на поясе, но Гвенивер успела раньше.

– Никаких самоубийств, – сказала она. – Мог ли ты когда-нибудь представить себе, что увидишь Кермор, парень?

Даннин и остальные бойцы повернули своих коней и поскакали назад, продолжать битву, которая кипела полным ходом. Дагвин присоединился к ним, а Гвенивер и Рикин повели принца по дороге в противоположном направлении и остановились в тени дерева.

– Рико, сними ему латную рукавицу, – попросила Гвенивер. – Не то запястье распухнет, и нам придется обращаться к кузнецу, чтобы потом освободить руку.

Здоровой рукой принц снял с головы шлем и с силой бросил его в грязную лужу. Он посмотрел на Гвенивер глазами, полными слез, и она увидела, что ему было не больше семнадцати лет. Когда Рикин начал снимать металлическую рукавицу, принц застонал и до крови прикусил нижнюю губу. Вдруг Гвенивер почувствовала, как по спине пробежала холодная дрожь: опасность. Она вскрикнула, повернулась в седле и увидела, что прямо на них скачет группа элдифских воинов численностью около десятка, а их преследует отряд воинов Кермора. Но люди Элдифа уже успели подойти намного ближе керморцев.

– Ах, дерьмо! – заорал Рикин. – Должно быть, они увидели проклятую белую лошадь принца.

Гвенивер развернула коня, обнажила меч и поскакала прямо навстречу приближающимся всадникам. Она завывала и хохотала, кровавый туман снова застилал ей глаза. Двое первых обошли ее кругом и направились к принцу. Она собиралась повернуть назад, но увидела щит с драконом, который двигался прямо на нее. Ее смех переходил в вопли, она забыла о всех мерах предосторожности и устремилась вперед, опасно наклоняясь в седле, нанося удары, но не думая даже отражать ответные. Ее треснувший щит разлетелся под ударом, но Богиня хранила своего бойца. Она с такой силой вонзила меч, что кольчуга соперника порвалась. Когда убитый всадник выпал из седла, она повернула коня назад. В это момент она думала только о Рикине, который отбивал превосходящего по численности противника.

К этому времени подоспели люди Кермора, с дикими криками они устремились туда, где находился принц. Гвенивер видела, как белая лошадь брыкалась и вставала на дыбы под своим беспомощным седоком. В сверкании мечей до нее доносился боевой клич Рикина, который атаковал толпу.

– Рико! Дагвин! – закричала она. – Я здесь!

Это могло показаться смешным, но Дагвин ответил ей боевым кличем и бросился в самую гущу схватки, как демон. Он и Рикин теперь больше парировали удары, чем разили, отчаянно пытаясь удержаться в седле среди наседавших бойцов Элдифа. Гвенивер ударила одного из вражеских солдат мечом по спине, повернулась в седле и едва успела отразить нападение сбоку. Она уже ясно различала голоса керморцев у себя за спиной, вокруг, но продолжала врезаться в гущу противника. Она смеялась, постоянно смеялась, яростно размахивая мечом, чувствуя, как удары противника скользили по кольчуге, нанося в свою очередь ответные, пока, наконец, не пробила себе путь к Рикину. Лошадь под ним умирала, а по лицу стекала кровь.

– Садись сзади на мою! – закричала она.

Рикин проворно выскочил из седла, а его лошадь испустила дух. Гвенивер в слепой ярости разила и отбивала удары, пока он взбирался на круп ее лошади, которая храпела и вытанцовывала под ними. Люди Элдифа атаковали их еще раз, затем закричали и обернулись. С тыла на них обрушился удар бойцов Кермора. Извергая ругательства на чем свет стоит, сквозь толпу протискивался Даннин; он схватил поводья белой лошади принца. Люди Кермора погнали остатки банды налетчиков по дороге, и постепенно водоворот смерти утих. Вдруг Гвенивер почувствовала, что Богиня оставила ее. Она заплакала, как маленький ребенок, который заснул на руках у матери и вдруг проснулся один в темной комнате.

– Черт возьми! – зарычал Даннин. – Вы ранены?

– Я нет. Еще какую-то минуту назад Богиня держала на мне свою руку, но сейчас Ее нет.

– Я видел Ее, – сказал Рикин слабеющим голосом. – Когда вы идете в атаку, Гвенивер, вы – Богиня.

Она обернулась и посмотрела на него. Одну руку он прижимал к окровавленной щеке, глаза закрывались от боли. Ее пугала та убежденность, с которой он произнес последние слова.

– Я хотел сказать, – добавил Рикин, – вы – моя Богиня.

II

Через каких-то четыре недели после того, как Гвенивер отправилась в свой первый поход новичком, она возвращалась в Кермор воином. Даннин хотел на некоторое время оставить большую часть армии на границе с Элдифом, поэтому он отправил Гвенивер с ее войском назад в качестве эскорта, чтобы сопровождать королевский трофей, которым оказался принц Мэйл из Абервина, самый младший из наследников трона дракона. Когда она въехала во двор крепости и посмотрела на возвышающийся брок, то поняла, что ее место здесь. Теперь он не потрясал ее своим великолепием, потому что он служил ни чем иным, как местом, где люди жили в промежутках между походами. Она приветствовала толпу слуг и пажей легким наклоном головы, и не больше, затем спешилась и помогла Рикину обрезать веревки, которыми принц был привязан к седлу. Когда Мэйл уже стоял на земле, к ним подбежал Саддар и поклонился. Принц стоял неподвижно и смотрел на советника и на крепость с легкой улыбкой, выражавшей презрение.

– Наш сеньор в приемной палате, ваше святейшество, – сказал Саддар. – Мы получили ваши сообщения, и его величество с нетерпением желает видеть принца.

– Прекрасно. Я буду очень рада от него избавиться, честное слово. В пути он был для нас не самой лучшей компанией.

Четыре человека личной охраны Глина проводили их в приемную палату, которая находилась в главной башне. По одну сторону был небольшой помост, покрытый коврами и завешенный сзади двумя огромными гобеленами, один из которых изображал короля Брана, закладывающего Святой Город, на втором был показан тот же король, ведущий войско в атаку. Глин сидел на стуле с высокой спинкой и ждал их. На нем была одежда для церемоний: белоснежная, богато украшенная туника, на боку висел золоченый меч; его величие подчеркивала королевская шотландка, прикрепленная к плечу огромной круглой брошью. Свежевыбеленные волосы были уложены назад, как будто ему в лицо дул ветер. Он приветствовал появление Мэйла и Гвенивер, которые с дороги выглядели грязными и оборванными, легким жестом руки, усыпанной перстнями. Гвенивер преклонила колено, а Мэйл остался стоять и спокойно смотрел на Глина, который был, по меньшей мере, равного с ним ранга.

– Приветствую вас, – сказал король. – Хотя я не признаю и подвергаю сомнению претензию вашего клана на мой трон, я всегда помню о вашем праве на ваш. Уверяю, что во время вашего пребывания здесь вам будут оказаны все почести.

– Правда? – огрызнулся Мэйл. – Те почести, которые может предложить ваш невежественный двор?

– Вижу, что принц не теряет присутствие духа. – Лицо Глина озарила легкая улыбка. – Я пошлю герольдов ко двору вашего отца, чтобы официально заявить о захвате вас в заложники. Не хотите ли что-нибудь с ними передать?

– Хочу. Письмо моей жене.

Гвенивер откровенно удивилась. Хотя женить своих наследников в столь юном возрасте было в порядке вещей среди королевских семей, этот выглядел еще таким мальчиком, который стоял сейчас здесь в выпачканной одежде, что трудно было поверить, что он женат. Мэйл поклонился ей.

– Моя жена должна была родить, когда я уходил в поход, ваше святейшество. Может быть, это вам совсем не интересно, но меня очень волнует ее самочувствие.

– Позже к вам зайдет мой личный писарь, – сказал Глин. – Продиктуете вашей госпоже все, что пожелаете.

– Мне будет достаточно простого пера и чернил. У нас дома люди научены писать и читать.

– Очень хорошо, в таком случае. – Король снова улыбнулся. – Оскорбления легче воспринимаются, когда ты – пленивший, а не пленник. Я буду вас постоянно информировать о том, как проходят переговоры. Стража!

Как рука, которая хватает драгоценный камешек, стражники плотно окружили принца и увели.

Комната, которую отвели для пленника, находилась на самом верху центральной башни брока и представляла собой круглое помещение с очагом, застекленными окнами, бардекским ковром на полу и довольно приличной мебелью. Всякий раз, когда Невин заходил к нему, Мэйл ходил кругами по комнате, как осел, привязанный к мельничному колесу. Стражники рассказывали Невину, что пленник обычно мерил шагами комнату до полночи. Хотя знахарь сначала посещал его для того, чтобы лечить раздробленное запястье, когда миновал месяц, он продолжал наносить визиты просто из жалости. Так как принц умел читать и писать, Невин приносил ему книги из библиотеки переписчика и задерживался на часок, другой, чтобы поговорить о прочитанном. Парень оказался необыкновенно способным, с таким складом ума, который мог бы со временем превратиться в мудрость, если бы ему была уготована долгая жизнь. Однако, что касается последнего, здесь перспектива была сомнительной, потому что за всей учтивостью Глина лежала угроза того, что, если Элдиф не выкупит своего сына, Мэйла казнят. Так как Невин сам некогда был третьим, следовательно, «лишним» принцем, он сомневался, что Элдиф позволит себя унизить, когда зайдет речь о спасении жизни Мэйла. И у Мэйла были свои сомнения на этот счет.

– Как жаль, что я не смог убить себя, прежде чем они меня захватили, – заметил он как-то после обеда.

– Это было бы недостойным чести. Человек, который бежит от судьбы, не будет иметь оправдания на том свете.

– А разве лучше быть повешенным, как последний конокрад?

– Не падай духом, парень, может быть твой отец тебя еще выкупит. Глин не склонен жадничать относительно выкупа, а твоему папаше будет стыдно, если он позволит тебе умереть.

Мэйл небрежно сел на стул и ссутулился, его длинные, узловатые ноги выдавались вперед, а черные с блестящим отливом волосы были беспорядочно взъерошены.

– Я могу принести тебе еще одну книгу, – продолжал Невин. – У переписчиков есть экземпляр «Преданий Веков» Дуворика. Там прекрасно описано несколько сражений. Или рассказы о войне терзают тебе сердце?

Принц отрицательно покачал головой и посмотрел в окно на голубое небо.

– Знаете, что для меня было самым ужасным? – спросил он наконец. – Быть захваченным женщиной. Я думал, что умру со стыда, когда посмотрел внимательно и увидел, что это была женщина.

– Она – не просто женщина, ваше высочество. Нет ничего постыдного в том, что тебя берет в плен воин, поклявшийся Луне.

– Тогда буду надеяться. Но действительно, я никогда не видел, чтобы кто-нибудь еще дрался так, как она. Она смеялась. – Мэйл сделал паузу, будто что-то вспоминая. – Глядя, как она смеялась и разила мечом, казалось, что сама богиня вышла на поле брани. Один из воинов назвал ее богиней, и вы знаете, я почти поверил этому.

Невином овладело неприятное чувство когда он подумал, что Гвенивер связана такой страстью к битве.

– Добрый человек, вы мне кажетесь таким мудрым, – продолжал принц. – Я думал, женщине грех браться за оружие.

– Все зависит от того, какого жреца ты предпочитаешь слушать. Но по сути это – проявление почтения к богине госпожи Гвенивер. Каждый человек, которого она убивает, это жертвоприношение лунной тьме.

– Правда? В таком случае, после той битвы ее богиня, должно быть, насытилась и пресытилась, и ее святые черные вороны тоже.

– Несомненно. Сотни лет назад, в Начале Времен много девушек сражались в битвах и все давали обет Темной Луне. Проклятые руманы считали это нечестивым. Их глупые женщины только и делали, что сидели да пряли.

– Вы имеете в виду там, в Отечестве, еще до великого изгнания?

– Да. Задолго до того, как король Бран привел своих людей на Западные Острова. Но когда они оказались здесь оторванными от Отечества, полагаю, женщины, способные рожать детей, стали слишком высоко цениться, чтобы рисковать ими на полях сражений. Я не совсем понимаю почему, но культ Темной Луны в то время сошел на нет. В книге, которую я называл, что-то есть по этому поводу.

– Тогда ее действительно было бы не плохо почитать. Лучше сознавать, что был взят в плен не единственной из них.

В тот самый день из Элдифа прибыли герольды. Двор наполнился сплетнями, всем было интересно: какую сумму чужеземный король предлагал за своего сына, и удовлетвориться ли ей Глин? Самые нетерпеливые сразу же узнали новость о том, что жена Мэйла разрешилась от бремени красивым, здоровым младенцем. Невину было интересно, какую заботу король проявит о Мэйле, ведь у него все же был другой наследник. Как оказалось, большую. Невин собственными ушами слушал рассказ короля, когда Глин поздно вечером пригласил его в личные апартаменты, как он привык делать, чтобы услышать длинное повествование – удовольствие, которое предоставлял ему волшебник.

– Король Элдифа обещал выложить за сына огромную кучу золота, – сказал Глин. – Но мне не так нужны деньги, как спокойные границы. Я планирую затянуть переговоры как можно дольше, и он предупрежден, что его сын будет казнен, если он вздумает сделать налет, пока Мэйл находится у меня.

– Несомненно, это будет сдерживать его, мой сеньор, по меньшей мере, первое время.

– Вот и я на это надеюсь. Мне очень не хочется на самом деле казнить беспомощного пленника. В конце концов, Элдиф может выражать свои претензии на трон, атакуя земли Кантрэй. На севере их разделяет длинная общая граница. – Король мягко улыбнулся. – Посмотрим, как будет чувствовать себя Слумар, когда окажется кусочком мяса, зажатым в челюстях.

Одной из этих челюстей, конечно, был Даннин и королевская армия, которые продвигались на север. Всякий раз, когда возвращался курьер, Невин расспрашивал его о Гвенивер, и всегда тот отвечал ему с благоговейным страхом, что она не только прекрасно себя чувствует, но вдохновляет всю армию. Говорили, что на ней стоит божья печать. Невин полагал, что большинство людей видели в ней одну из тех немногих везучих, кого боги непосредственно наделяли силой и удачей. Он, конечно, смотрел на это по-другому, потому что знал, что такое боги: громадные сосредоточения силы во Внутреннем Мире, которые соответствуют либо части материального мира, либо части сознания человека. За многие тысячелетия поклоняющиеся богам создали их образы и влили в них энергию, пока они, казалось, не стали по праву людьми. Каждый, кто знает, как создать подходящие мысленные образы и произнести соответствующие молитвы – причем, их не обязательно повторять слово в слово – может связаться с сосредоточениями силы и черпать оттуда энергию для своих собственных нужд. Жрец соприкасается с этими сосредоточениями в слепой вере; обладатель Двуумера хладнокровно, зная, что он делает, скорее создает бога сам, нежели бог создает его; Гвенивер случайно открыла в своем женском сознании уголок, который женщины были вынуждены скрывать на протяжении последних семи сотен лет. Вне храма Обряда Тьмы, который бы научил ее, она была похожа на ребенка, который пытается взять огонь руками, потому что он такой красивый, и постоянно обжигается.

Все же, хотя Невин и знал, что ее судьба неразделимо связана с Двуумером, клятва запрещала ему открыто вмешиваться в ее жизнь. Все, что он мог позволить себе, это завоевать ее доверие, делать случайные намеки и надеяться, что однажды она сама задаст нужные вопросы. Конечно, если она проживет достаточно долго. Он мог только молиться, чтобы в этом году скорее наступила зима. Тогда военная кампания будет остановлена до следующего сезона, они будут в крепости вместе, и у него появится возможность стать ее другом.

Еще месяц бойцы Кермора продвигались вдоль южной границы Кантрэя, безнаказанно нанося удары, потому что Слумар был вынужден отвести войска на запад из-за новой угрозы со стороны Элдифа. Время от времени они сталкивались лицом к лицу с армией порядочного размера, но обычно Даннин избегал давать сражение, больше предпочитая пускать кровь вражеским эшелонам с провиантом, чем терять своих людей. Наконец Слумар совсем отчаялся и затеял битву, ловким маневром оттеснив армию Даннина к реке Белавер. Хотя фактически победа была за Кермором, и люди Слумара были отброшены на север к Святому Городу, Даннин понес огромные потери.

Вечером, когда Даннин шел по полю сражения, где его люди все еще продолжали собирать раненых, он подумал, что еще одна такая битва сокрушит его армию. Рядом с ним находилась Гвенивер, такая же грязная и потная, как все его бойцы, ее лицо и плечи были забрызганы кровью. Даннина пугало то безразличие, с которым она смотрела на растерзанные тела. Несмотря на то, что он любил красоту сражений, ему было невыносимо видеть своих людей убитыми. Для него идеальным вариантом битвы было что-то из старинных сказаний, когда воины благородного происхождения вызывали друг друга на поединок, а остальное войско подбадривало их криками.

– Видимо, нам придется отходить, – сказал он внезапно.

– Вам лучше знать, раз уж мы возвращаемся.

– Мы можем возвращаться, а можем и не возвращаться. В условиях перемирия с Элдифом, возможно, я мог бы временно забрать из Форта Кермор стражу, но не думаю, что буду это делать. Конечно, окончательное решение должен принять сам король.

Она повернула голову и с раздражением посмотрела на него.

– Ее святейшеству не стоит забывать, что нам нужны люди, чтобы послать их этой осенью против Кабана. Там прольется больше крови, может быть достаточно, чтобы она насытилась.

Гвенивер обиженно отвернулась и оставила его, направляясь к своему войску. С минуту он смотрел, как она удалялась. Он очень хотел, чтобы она вызывала в нем отвращение, он хотел не думать о ней, как о женщине вообще, как требовала того ее клятва. Хотя ему было далеко до благочестия, он верил в богов и прекрасно сознавал, что рискует навлечь на себя их гнев, желая видеть присягнувшую жрицу в своей постели. Все же, когда она ему улыбалась или просто шагала рядом, его похоть становилась такой сильной, что ему было трудно дышать. Даннин дал себе слово, что, если придет время разделить армию на две части, он позаботится о том, чтобы она оказалась в одной, а он в другой.

Ему было бы легче забыть о своем страстном желании, если бы рядом с ней не было Рикина. Тем временем, как они медленно возвращались на юг, в Кермор, Даннин иногда замечал, как она разговаривала со своим капитаном, так интимно, так близко, что он задался вопросом, не нарушила ли она уже свою клятву с простым всадником. Ему всегда нравился Рикин, но сейчас, когда Даннин смотрел на этого ненавистного человека, его снедала ревность. Раньше он даже восхищался Рикином, его непоколебимостью, спокойствием, отвагой, легкостью в обращении с подчиненными. Теперь, время от времени его стала посещать мысль отправить Рикина на верную смерть, бросив в безнадежную атаку.

Наконец они вернулись в Кермор, и Даннин обнаружил, что ему стало еще труднее подавлять свои чувства. Он делал все, что в его силах, чтобы избегать Гвенивер, но оставались еще упражнения с мечом. Хотя он высмеивал свои чувства, называя себя не иначе как жеребцом, в действительности он любил ее, и мысль о ее возможной смерти страшила его. Он твердо решил научить Гвенивер всем приемам, которые знал сам, чтобы компенсировать ее недостаточный вес и длину рук.

Каждое утро они дрались по несколько часов. Хотя у них были только тупые мечи и легкие тренировочные щиты, иногда соперничество превращалось в настоящий поединок. С ней что-то происходило, она становилась неистовой, и вместо легких учебных прикосновений награждала Даннина тяжелыми ударами лезвия, что приводило его в бешенство и вынуждало отвечать ей тем же. Так они сражались несколько минут, затем, повинуясь какому-то полусознательному взаимному соглашению, прекращали поединок и возвращались к более культурным упражнениям. Хотя Даннин всегда выходил победителем в этих поединках, он никогда не чувствовал, что полностью ее контролирует. Он мог ставить ей синяки все утро, но на следующий день она начинала все сначала, оттесняя его к краю площадки тяжелыми ударами. Он начал подумывать, что она твердо решила одолеть его.

С возвращением в крепость Даннину стало труднее не замечать Рикина. Он часто видел, как они вместе смеялись над какой-нибудь шуткой, как Рикин близко наклонялся к ней, когда они шли по двору, и даже вместе играли в кости на мелкую монету, как пара всадников. Время от времени Рикин приходил посмотреть на их занятия. Он стоял на краю площадки для тренировок, как пожилая женщина, сопровождающая молодую госпожу на прогулках, не говоря ни слова, затем, когда урок заканчивался, он уходил с ней. Так как у Даннина не было оправданной причины прогнать вон капитана, подчиненного знатной особы, ему приходилось с этим мириться.

Однажды утром, когда они беседовали возле конюшен, Даннин был достаточно взбешен, чтобы подойти к ним и ввязаться в разговор. Ему просто не нравилось то, как Рикин ей улыбался. Приближаясь к ним, Даннин нечаянно услышал какую-то странную шутку о кроликах.

– Доброе утро, – поздоровался Даннин. – Вы что-то говорили о кроликах, госпожа?

– О! Рико – большой специалист по ловле кроликов силками, которые он повсюду носит, и я просто спросила, не поймает ли он мне несколько Кабанов.

Даннину совсем не понравилось, что она назвала Рикина уменьшительным именем.

– Это то, чему ты научился на ферме? – грубо спросил он.

– Да, мой господин, – ответил Рикин. – Многому научишься, если ты – сын фермера. Например, как отличить породистого скакуна от паршивой клячи.

– А что ты этим хочешь сказать? – Даннин положил руку на рукоять меча.

– То, что я уже сказал, мой господин. – Рикин сделал то же.

Грязно выругавшись, Даннин обнажил меч. Он увидел блеск металла; затем рука почувствовала жгучую боль, и его меч полетел на землю. Чертыхаясь, он шагнул назад, а Гвенивер в этот момент ударила плашмя лезвием меча по руке Рикина. Она заставила их разойтись.

– Это уж слишком, слышите вы, оба! – заорала она. – Что, я похожа на сучку во время течки?

Рикин вложил в ножны меч и отошел назад.

– Клянусь всеми богами, я убью первого из вас, кто начнет это снова, даже если меня за это казнят. Вы оба меня понимаете?

Рикин развернулся и побежал, направляясь к казармам. Даннин потер больное запястье и сердито посмотрел на удалявшегося соперника. Гвенивер направила острие своего меча ему в грудь.

– Если ты начнешь разбираться с ним в поле, и если он после этого умрет, я убью тебя.

Не оставалось никакого сомнения, что именно так она и сделает. Отказываясь отвечать, он поднял меч с булыжной мостовой. Только тогда он заметил толпу зевак, которые внимательно наблюдали, ухмылялись и несомненно думали, что лорд воспринимает их насмешки на свой счет. В слепой ярости Даннин зашагал назад в крепость и взбежал вверх по лестнице в свою комнату. Он бросился на кровать и лежал, дрожа от гнева. Все же, постепенно ярость оставила его и уступила место холодной беспомощности. Ну что ж, если эта сука предпочла своего вонючего фермера, то пусть она его и получит! Богиня сразу накажет их обоих, если они вздумают вместе делить ложе. Он вздохнул и сел, сознавая, что скорее всего ничего подобного они не делают. Теперь ему придется обуздать свою ревность, сказал он сам себе, чтобы не поддаться ярости, еще более сильной, чем страсть.

Остаток дня Рикин избегал встречи с Гвенивер, но за вечерней трапезой в большом зале он почувствовал, что его взгляд прикован к ней, сидящей на возвышении с остальной знатью. Для него было сущей пыткой вспоминать, как он опозорился перед ней. Он забыл о Богине. Было ясно, как божий день, что в тот момент он думал о ней, только как о женщине, а не как о священной жрице, которую представляла собой эта женщина. Для него не служило оправданием и то, что Даннин допустил ту же ошибку. Богиня выбрала ее, и это означало все. Когда Рикин закончил трапезу, он взял второй бокал эля и пил его медленными глотками, размышляя: каким образом он может искупить свой грех, но не перед Гвенивер, а перед Богиней? Ему вовсе не хотелось погибнуть в следующем сражении только потому, что Она захочет видеть его убитым.

– Идешь в казарму? – спросил Дагвин. – Сыграем в кости.

– Я подойду через пару минут. Хочу переговорить со старым знахарем.

– О чем?

– Тебя это не касается.

Пожав плечами, Дагвин поднялся и вышел. Рикин не знал, почему он вдруг решил спросить Невина о Богине Тьмы, но старик казался таким мудрым, что стоило попробовать. Невин сидел за столом посередине зала и заканчивал трапезу, углубившись в разговор с оружейным мастером. Рикин решил подождать, пока он закончит, и потом выйти вместе с ним. Постепенно люди Волка выходили из-за стола, и наконец он остался один на маленьком островке тишины среди шумного зала. Он налил третий бокал и снова уселся на скамейку, проклиная оружейного мастера за долгую болтовню.

– Капитан! – услышал он голос за своей спиной.

Это был лорд Олдак. Он стоял, держась большими пальцами за пояс. Хотя Рикин никак не мог простить его за то, что он оскорбил Гвенивер, назвав девкой, он поднялся и поклонился, к чему обязывал ранг Олдака.

– Мне нужно с тобой поговорить. Давай куда-нибудь выйдем.

Рикин последовал за ним через заднюю дверь на прохладный двор. Они встали в конусе света, льющегося через окно, и Олдак подождал, пока пройдут мимо две служанки.

– Что за стычка произошла сегодня между тобой и Даннином? – спросил Олдак.

– Прошу вашу светлость извинить меня, но я не думаю, что это касается вас хоть самым малейшим образом.

– О, конечно нет. Просто проклятое любопытство. Один из пажей рассказал, что лорд Даннин оскорбил ее святейшество, а ты заступился за нее.

Было искушением солгать и позволить распространиться этой менее постыдной сплетне.

– Это неправда, мой господин. Я сказал одну вещь, которую лорд Даннин неправильно понял, а моя госпожа вмешалась.

– Да, наш ублюдок крайне раздражительный, не правда ли? – Достаточно странно, но Олдак выглядел явно огорченным. – Ладно, мне просто было интересно.

Когда Рикин вернулся в зал, Невина там уже не было. Мысленно проклиная Олдака, он нашел пажа, который сказал, что старик вернулся к себе в комнату. Рикин колебался, он боялся беспокоить человека, о котором все говорили, что он владеет Двуумером; но в конце концов, если хорошенько не задобрить Богиню, на карту ставится его жизнь. Он поднялся к Невину в комнату, где старик перебирал травы при свете фонаря.

– Вы здесь, добрый человек? – спросил Рикин. – Могу я с вами поговорить?

– Конечно, молодой человек. Заходи и закрывай дверь.

Так как у Невина был только один стул, Рикин неудобно встал у стола и посмотрел на травы, от которых исходил сладковатый аромат.

– Ты плохо себя чувствуешь? – спросил Невин.

– О, нет. Я пришел не за снадобьями. Похоже, вы действительно мудрый человек. Вы не знаете случайно, примет ли Богиня Тьмы молитву от мужчины?

– Почему бы нет? Ведь Бел выслушивает молитвы женщин.

– Это хорошо. Понимаете, я не могу просить мою госпожу. Боюсь, я оскорбил Богиню, но еще больше я обидел госпожу. Я подумал, может я могу примириться с Ней от своего имени, потому что не очень хочется быть убитым в следующем походе. Но это так трудно, ведь у Нее даже нет храма, куда можно было бы пойти.