Теперь король, похоже, окончательно решил, что пришло время спросить прямо. Утром, когда люди Оленя повели маленькую армию, чтобы приступить к операции против Кабана, Невин пропалывал грядку окопника. К нему подошел паж и объявил, что король желает видеть его в палате заседаний. Быстро сполоснув руки в кожаном ведре с водой, Невин последовал за пажом в брок.

Глин был один. Он небрежно сидел на краю стола и рассматривал пергаментную карту, на которую из окна падали лучи солнца. Вырезанная из целой телячьей шкуры, карта имела потрепанный вид. Надписи местами выцвели, там и сям виднелись следы от линий, когда-то проведенных красными чернилами, а теперь стертых. Везде просматривались старые рубежи и линии сражений. При виде карты у Невина возникло противоречивое чувство: это было его королевство, за которое сражаются другие люди. Из всех жителей Дэвери он больше всех имел право на трон Дракона, если, конечно, ему удалось бы кого-нибудь убедить, что после стольких лет принц Гарлион все еще жив.

– Я пригласил тебя, чтобы кое о чем спросить, – внезапно сказал Глин. – Ты – единственный человек, который умеет держать язык за зубами. Даже жрицы, и те сплетничают между собой, как старые бабки.

– Старые бабки болтают языком меньше, мой сеньор.

– Но, чтобы ответить на мой вопрос, требуются знания жрецов. – Здесь Глин сделал паузу. – Я надеюсь, Двуумер сможет помочь мне в этом.

– Мой сеньор полагает, что я обладаю таким знанием?

– Да, он так полагает. Или твой сеньор ошибается?

– Он не ошибается.

– Тогда скажи мне вот что, – продолжал он. – Если мужчина или женщина поклялись в храме, есть ли какой-нибудь способ отменить эту клятву, не обижая при этом богов?

– Да, но только при особых обстоятельствах. Предположим, кто-то дал неверную клятву при попустительстве продажного жреца, тогда вышестоящий жрец может объявить ее недействительной. Клятва может быть также отменена, если поклявшийся посвятит всю оставшуюся жизнь служению богам, но это – сложная вещь.

– Вряд ли это тот случай.

– Ого! Я полагаю, мой сеньор заметил, что его братец томится по запретному плоду.

– Да, твой сеньор это заметил. Но это не значит, мой добрый волшебник, что Двуумер обнаружил лошадь в маленькой комнате.

– Конечно нет. Я только надеюсь, что никто, кроме нас, мой сеньор, не обнаружил эту лошадь. У Даннина очень много завистников.

Глин вздохнул и кивнул, соглашаясь со стариком.

– Если старик может давать советы своему сеньору, – продолжал Невин, – королю стоит поговорить со своим братом. Для Даннина было бы ужасным и нечестивым соблазнить Гвенивер и вынудить ее нарушить свой обет.

Глин со вздохом посмотрел на карту.

– Мне нужно снова найти для Даннина жену, – сказал он. – У меня была мысль женить его на госпоже Макле и передать земли Волка, но я не хочу, чтобы он был так далеко от моего двора всю зиму. Возможно, здесь сыграло мое самолюбие. Несомненно, Гвенивер будет часто навещать свою сестру.

– Несомненно, мой сеньор. Могу я осмелиться спросить, почему вы оказываете такую благосклонность лорду Даннину? Я считаю его достойным этой чести, но большинство мужчин не заботятся о незаконных детях своего отца так открыто. Многие предпочитают не видеть их вообще.

– Ты прав. Я был совсем еще младенцем, когда мой отец заявил о претензии на трон для меня. С тех пор я воспитывался так, чтобы быть королем. Как чудесно это звучало для юнца: я войду в Святой Город после победных сражений, я буду правителем всей страны, я спасу королевство от войны. Но однажды я гулял во дворе и увидел, как конюхи издевались над другим ребенком. В то время ему было лет шесть, а мне восемь. Они высмеивали его, называя ублюдком, а когда он попытался ударить одного из них, они окружили его и начали избивать. Тогда я подбежал и приказал им остановиться. Защищая это маленькое создание, я чувствовал себя действительно великодушным и благородным. – Он улыбнулся сам себе. – Итак, я подобрал мальчишку, вытер ему окровавленный нос и, о боги, я смотрел ему в лицо, словно в зеркало. Полагаю, это ясно и без слов, никто никогда не говорил юному королю, что его отец проявлял слабость к кухаркам. В то утро мне все открылось. Я ворвался к отцу в комнату и, чувствуя себя королем, потребовал объяснения. Как жаль, что ты не видел выражение его лица.

Невин позволил себе улыбнуться.

– Несмотря ни на что, я настоял, чтобы Даннин остался жить со мной, потому что он был моим братом, не важно, какого мнения был об этом мой отец. И мало-помалу он рассказал мне, что ему пришлось вынести, как его высмеивали и презирали мойщики посуды, как заставляли унижаться, чтобы получить объедки с их стола. Тогда я начал задумываться о том, что значит править, мой добрый волшебник; конечно, я рассуждал по-детски. Я торжественно поклялся Великому Белу никогда не ставить свои интересы выше других и не поступать так, как поступал мой отец. Вот почему я благосклонен к Даннину. Он преподнес мне дар, стоящий выше, чем сотня лошадей. Кроме того, он – единственный человек при дворе, который любит меня такого, каков я есть, а не из-за влияния и владений, которые он может от меня получить. Я похож на дурака, произнося такие слова? Должно быть, так оно и есть.

– Мой сеньор не дурак. Мой сеньор один из самых здравомыслящих людей, которых я когда-либо встречал. Но чтобы вы не обольщались лишний раз, добавлю, что в наше сумасшедшее время здравый ум становится проклятьем.

– Разве? – Король посмотрел в сторону, состроив гримасу. – Полагаю, что ты прав. Ладно, благодарю тебя за совет, мой верный слуга. Если позволят дела, я зайду на днях к тебе в сад, посмотрю, как ты живешь.

Вместо того, чтобы продолжать прополку, Невин вернулся в свою комнату. Его сердце было озабочено, в самом ли деле Глину предписано судьбой быть единственным королем Дэвери; он надеялся, чтобы это было именно так, хотя прекрасно сознавал, что не может заглянуть в будущее. Он запер дверь на засов, дабы быть спокойным, что его не потревожат, встал посередине маленькой комнаты и представил, что держит в правой руке меч голубого огня. Медленно он сконцентрировал внимание на образе пока, наконец, меч не стал существовать сам собой, независимо от его воли. Затем он очертил мечом круг голубого огня, сначала представляя языки пламени в воображении, пока и они не воплотились и стали жить сами по себе.

Отложив меч в сторону, он сел в центр пылающего, пляшущего огнем круга и создал перед собой мысленный образ шестиконечной звезды, символ центра тяжести мироздания и источник истинной королевской власти. Призвав повелителей стихии Эйси, он начал вглядываться в шестиугольник, образовавшийся в центре переплетенных треугольников, и использовал его как магический кристалл, чтобы видеть на расстоянии, для чего менее образованные маги использовали камень или зеркало.

Появились туманные, едва различимые видения, затем они распались на составляющие части, то наползающие друг на друга, то разорванные на куски, как облака в ветреный день. Но нигде не видел он упоминания о судьбе Глина. Даже во Внутреннем Мире события были тревожными, силы – выведенными из равновесия, свет – закрытым тенью. Каждому королевству людей соответствует определенная часть Внутреннего Мира. Люди думают о Внутреннем Мире, как о каком-то географическом месте, чего, в принципе, достаточно, для первого представления. Это – истинный источник событий, происходящих в королевстве на материальном уровне. Таким же образом каждый человек имеет скрытую и бессмертную душу, которая определяет то, что люди называют волей или удачей. Народ Дэвери видел войны, разгорающиеся между амбициозными людьми; эти люди видели себя инициаторами происходящих событий; Невин видел истину. Мелкие ссоры претендентов на трон были лишь симптомами кризиса, так же как лихорадка только симптом недуга, болезненная вещь сама по себе, но не истинный убийца. Там, во Внутреннем Мире, темные силы неуравновешенной смерти вышли из-под контроля, повергая все в хаос. И лишь горстка воинов, служащих Свету, была готова вступить с ними в борьбу. Хотя Невин был только покорным слугой Великих, перед ним стояла своя задача в этой войне: сражаться в королевстве. В конце концов, лихорадка может убить пациента, если вовремя не принять меры.

Нужно, однако, всегда помнить, что силы неуравновешенной смерти – не конкретные люди. Это – не вражеская армия под предводительством существа с определенной человеческой душой. Напротив, это силы, естественные по своей природе, как падающий дождь, но необузданные, как река в половодье, вышедшая из берегов и смывающая на своем пути фермы и города. У каждого народа или королевства в душе есть склонность к хаосу: разного рода слабости: алчность, маленькая гордость и большое высокомерие, – то есть качества, которые можно либо подавить, либо оставить такими, как они есть. Если им потворствовать, они начинают высвобождать энергию, которая – используя метафору – течет в подходящее укромное место во Внутреннем Мире. Так было в королевстве Дэвери в тот беспокойный час. Силы нарастали и были готовы устремиться мощным потоком, подобно реке.

Невин просто понятия не имел, насколько глубоко он может вмешиваться на физическом уровне. Искусство Двуумера – тонкая вещь: инструмент воздействия, образы и кропотливый духовный труд. Прямое вторжение в мир было обычно настолько чуждым обладателю Двуумера, что Невин боялся вмешиваться до назначенного времени. Неправильное действие, пусть даже направленное на достижение справедливой цели, означало бы очередную победу Хаоса и Тьмы. Все же, для него было невыносимым ждать и видеть смерть, болезни, страдания и нищету, которые приносила королевству война. Но хуже всего было сознавать то, что и тут и там находились зловещие мастера черного Двуумера, злорадствующие при виде страданий и поглощающие энергию, высвобождаемую потоком Хаоса, для своих черных целей. Их время настанет, напоминал он себе, тьма станет для них концом света, проклятие будет лежать на них во веки веков.

Но, как слуга, он не мог отправить их во тьму раньше назначенного часа, прежде чем он сможет увидеть, будет ли Глин править мирным королевством в Форте Дэвери. Вздохнув, он прервал свою бесплодную медитацию, звезда и круг исчезли. Он подошел к окну, выглянул на улицу и увидел внизу воинов, спешивших через весь двор к обеду в большой зал. Вид смеющихся и подшучивающих мужчин напомнил ему о вине, терзавшей сердце. Это его старая ошибка вызвала эту войну, или, по крайней мере, он так считал. Много лет назад, когда он был наследником королевства, перед ним встал выбор либо жениться на Брангвен из клана Сокола и, как следствие, медленнее постигать тайны Двуумера (так как ему пришлось бы заботиться о жене и детях), либо оставить ее и посвятить всего себя этому искусству. Его неловкая попытка извлечь наибольшую пользу из двух вариантов привела к гибели трех людей: самой Брангвен, ее родного брата Гиррейнта, который любил сестру с дьявольской страстью, грозившей грехом кровосмешения, и лорда Блейна из клана Кабана, благородного приближенного, который имел несчастье быть запутанным в безумие Гиррейнта.

Если бы он только женился на Брангвен, упрекал он себя, у них были бы наследники, у которых, в свою очередь, были бы свои наследники, чтобы наследовать трон по прямой линии и предотвратить гражданскую войну. Возможно. Он предостерег себя, что об этом не должна знать ни одна живая душа. С другой стороны, дело, касающееся Кабанов, было связано с его ошибкой более тесным образом. С тех пор, как к ним перешли земли Сокола в качестве компенсации за смерть Блейна, Кабаны надулись от гордости и надменности. Наконец они побудили гвербрета Кантрэя заявить о своей претензии на трон, чего от него никто не ожидал.

Сейчас все действующие лица старой трагедии собрались здесь, в Керморе. Этим вечером за обедом Невин окинул взглядом зал и обнаружил их всех: Блейна, ужинавшего за столом с остальными из войска Волка, известного как Рикин, их капитан; Гиррейнта, сидевшего слева от короля, как его брат; Брангвен с синей татуировкой присягнувшего Луне воина на щеке. Все они были связаны друг с другом, но Невина больше всего беспокоила участь Гвенивер в этой жизни.

Невин занял место за столом рядом с писарем, главным конюхом, их женами, двумя помощниками управляющего и овдовевшим оружейным мастером, Исгеррином. В тот вечер Исгеррин заметил, как Невин смотрел на госпожу Гвенивер, когда та ела, и рассказал, что на днях Даннин приводил ее к нему в оружейную мастерскую, чтобы подобрать ей кольчугу.

– К счастью, я сохранил кольчугу, которую носил лорд Даннин в свои четырнадцать лет, – продолжал Исгеррин. – Конечно, ее можно было расшить и нарастить до большего размера, но она была так хорошо сделана, что я оставил ее для одного из юных принцев. И вот, сейчас она как раз пригодилась.

– Хорошо. А какого мнения лорд о том, что госпожа носит его старые доспехи?

– Очень странно, но он был доволен. Сказал, будто бы для него это хорошее знамение.

«Будь он проклят! – подумал Невин. – Держу пари, что так оно и было».

Когда трапеза была окончена, Невин собрался покинуть зал, но вдруг заметил, как Даннин подошел к Гвенивер и сел за стол возле нее. Он немного задержался возле помоста, чтобы подслушать разговор, но Даннин задал госпоже вполне невинный вопрос по поводу ее кольчуги.

– О, боже мой! – ответила она, смеясь. – У меня плечи словно огнем горят после этой штуки! Должно быть, она весит добрых два стоуна.

– Да, что-то около этого, – ответил Даннин. – Но вы продолжайте ее носить, носите ее пока можете терпеть. Я не хочу потерять воина с вашим боевым духом просто из-за недостаточной тренировки.

Молодой лорд Олдак, крепкий блондин, который был о себе очень высокого мнения, наклонился над столом с пьяной улыбкой.

– Воина? – сказал он. – Что случилось с твоими глазами?

– Мои глаза видят синюю татуировку на ее лице. Как и каждый из тех, кто находится под моим начальством, она – воин, или, по крайней мере, обладает всеми необходимыми качествами.

– Слов нет, хорошо сказано. – Олдак вытер тыльной стороной ладони мокрые от меда усы. – Послушай, Гвен, спору нет, ты достаточно симпатичная девка, чтобы любой мужчина мог забыться.

Так быстро и стремительно, как тетерев появляется на открытом месте, Даннин вскочил, наклонился над столом и схватил Олдака за рубашку. Покатились фужеры, разливая содержимое, присутствующие закричали, а Даннин тащил брыкающегося и визжащего лорда через стол. Последним рывком он повалил его у ног Гвенивер.

– Проси прощения! – прорычал Даннин. – Никто не смеет называть госпожу и жрицу девкой.

Воцарилась мертвая тишина, присутствующие замерли. Олдак отдышался и встал на колени.

– Давай, давай! – Даннин слегка пнул его ногой.

– Покорнейше прошу вас принять мои извинения. – Олдак перевел дыхание. – Никогда я вас так больше не назову, ваше святейшество. Умоляю вашу Богиню простить меня.

– Ты – дурак, – ответила Гвенивер. – Но твои извинения принимаются.

Олдак поднялся, заправил свою залитую медом рубашку и посмотрел на Даннина.

– Пусть Богиня простит мою грубость, – сказал он. – Но что касается тебя, ублюдок…

Когда Даннин положил руку на рукоять меча, присутствующие поднялись со своих мест.

– Его светлость желает официально сделать мне вызов? – Голос Даннина звучал мягко, словно говорила девушка.

Попавшись в ловушку, Олдак смотрел по сторонам, его рот открывался и закрывался, будто он обсуждал сам с собой выбор между потерянной честью и верной смертью. Даннин, улыбаясь, ждал. Король встал из-за стола.

– Достаточно! – сказал он. – Чтоб вам обоим проказа все лицо разъела! Устроили здесь драку в моем зале! Данно, вернись на место и сядь. А с тобой, Олдак, я поговорю позже в моих апартаментах.

Краснея от стыда, Олдак повернулся и выбежал из зала. С низко опущенной головой, как пес, отведавший плетки, Даннин поплелся на место возле своего брата. Покидая зал, Невин думал о Даннине; он предпочитал думать о нем в минуты слабости. Казалось, он окончательно решил относиться к Гвенивер с уважением и отказаться от долго скрываемой страсти, которой пришлось с трудом прокладывать себе дорогу на поверхность. Дай ему больше сил, думал Невин, может быть он освободится от нее в этой жизни. И все же, вместе с этой мыслью холодная рука Двуумера коснулась его спины. Где-то здесь его подстерегала опасность, опасность, которую он не сознавал.

Весенним днем, ближе к вечеру, когда заходящее солнце ласкало высокие стены золотистыми лучами, Гвенивер во главе маленькой армии вернулась в Храм Луны. Оставив людей у подножия холма, она и Гветмар поднялись к воротам, которые со скрипом отворились; их встретила Липилла.

– Гвен, это ты! – сказала она нараспев. – Когда мы увидели армию, то подумали, что, наверное, это вернулось войско Кабана.

– Это наши люди. Мы приехали забрать Макки. Я обещала выдать ее замуж, и это как раз то, что она получит.

– Как чудесно! Бедняжка так страдала. Да заходи же, заходи. Как радуется мое сердце, когда я вижу тебя.

Когда Гвенивер вошла внутрь, навстречу выбежала Макла и бросилась ей в объятия. Во дворе храма было много женщин, которые смотрели с понимающими улыбками, как Макла плачет от радости.

– Я так за тебя волновалась, я думала, что тебя могут убить, – рыдала она.

– Да здесь я, живая. Ладно, возьми себя в руки, Макки. Я привезла тебе мужа, теперь все будет хорошо. У тебя будет большая свадьба при дворе самого короля.

Макла вскрикнула от радости, но тут же прикрыла ладошкой рот.

– Сейчас пойди и собери вещи, а я пока поговорю с Ардой, – продолжала Гвенивер. – Лорд Гветмар ждет тебя.

– Гветмар? Но он такой некрасивый!

– Значит тебе не придется беспокоиться, что он со служанками наделает тебе полный двор ублюдков. Слушай же, маленькая глупышка, он – единственный мужчина при дворе, который женился бы на тебе по любви, а не из-за приданого. Начинай же принимать во внимание его качества. Так или иначе, ты не будешь видеть его лицо, когда он задует свечи.

Макла жалобно простонала и побежала в спальню. Только тогда Гвенивер заметила их матушку, которая находилась с краю в толпе. Долиен стояла, скрестив руки на груди, словно она крепко обнимала свое горе. Глаза наполовину застилали слезы. Гвенивер нерешительно подошла к ней.

– Ты нашла своей сестре хорошую партию, – сказала Долиен дрожащим голосом. – Я горжусь тобой.

– Спасибо, мама. Как ты себя чувствуешь?

– Как я могу себя чувствовать, видя тебя в такой роли? Гвен, Гвен, умоляю тебя. Останься в храме.

– Не могу, мама. Я – единственная честь, которая осталась у клана.

– Честь? О, да разве теперь это честь? Ты такая же неблагодарная, как твой отец, такая же, как твои братья. Ты говоришь о чести в то время, когда я думаю, что сойду с ума. Это не честь, что тебе доставляет удовольствие, это кровопролитие. – Вдруг она вскинула голову, и слова полились в яростном потоке. – Им всегда было наплевать, что я люблю их; о, для них это не значило и половины того, что значила проклятая честь, скачки, обескровливание клана и все, что принесло королевству горе! Гвен, как ты можешь со мной так поступать? Как ты можешь уехать на войну, как они?

– Мне необходимо, мама. У тебя есть Макки, и скоро ты станешь почтенной вдовой, вернешься на свои земли.

– Куда вернусь? – резко перебила она. – Сожженный дом и опустошенные земли, и все ради какой-то чести! Гвен, прошу тебя, не уезжай! – И тогда она громко заплакала.

Гвенивер не могла ни говорить, ни шевельнуться. Другие женщины подбежали к Долиен, взяли ее под руки и увели, а оставшиеся бросали гневные взгляды на эту неблагодарную, негодную дочь. Гвенивер выбежала за ворота, но и оттуда до нее доносился пронзительный плач и причитания матери. «Для нее меня уже нет», – подумала она. Но так как на все была воля Богини, Гвенивер не могла заплакать, как бы ей этого не хотелось.

– Что случилось? – спросил Гветмар.

– Ничего. Макки сейчас будет здесь. – Она отвернулась и посмотрела вниз с холма, стараясь увидеть Рикина среди войска. – Клянусь черным волосатым ослом владыки преисподней, что я жду не дождусь, когда мы вернемся в Кермор.

Как она ни старалась его разглядеть, Рикина нигде не было, зато она увидела Даннина, легко сидящего на коне во главе королевского войска. Скоро она будет скакать под его командованием на войну, и Гвенивер подумала, какого чудесного специалиста по части смерти послала ей Богиня.

У Невина было несколько учеников, которым он преподавал искусство врачевания травами, но самой способной из них была молодая девушка по имени Гавра, высокая, стройная, с волосами цвета вороньего крыла и карими глазами. Она была дочерью хозяина постоялого двора и, следовательно, привыкла к тяжелой работе. К тому же она твердо решила улучшить свою жизнь. Вот уже два года Гавра училась у Невина и делала большие успехи в изучении различных трав и их целебных свойств. Поэтому он разрешал ей помогать ему в послеобеденный час, когда он принимал слуг королевского двора с их незначительными болезнями и ранами, до которых королевским лекарям попросту не было дела. Гавра также умела выгодно использовать свои незаурядные умственные способности, когда дело касалось интриг при дворе. Даннин и Гвенивер вернулись в крепость только два дня назад, а ученица уже принесла Невину интересную новость.

– Сегодня лорд Олдак остановил меня, чтобы поговорить, – начала Гавра.

– Правда? Он опять приставал к тебе со своими ухаживаниями?

– Да. Он всегда такой вежливый, но мне кажется, у него на уме совсем другое. Учитель, поговорите с ним, пожалуйста. Мне ужасно не хочется обижать мужчину благородных кровей, но самое большое, на что я могу рассчитывать в жизни, так это на одного из его незаконных сыновей, если уж на то пошло.

– Хорошо, я с ним поговорю. Ты находишься под моей опекой так, как если бы ты была моей дочерью. И, если понадобится, я пойду к самому королю.

– Вдвойне вам благодарна. Но меня обеспокоила не только его пьяная улыбка. У него хватило наглости оскорбить госпожу Гвенивер. Я о ней очень высокого мнения и не хочу ни от кого слышать высказывания подобного рода.

– А что он говорил?

– Он намекал на то, каким образом она и лорд Даннин проводят так много времени вдвоем на площадке для тренировок.

Невин что-то сердито проворчал себе под нос.

– Он говорил это больше против его светлости, чем против ее святейшества, – продолжала Гавра. – Спрашивал, не нахожу ли я странным, что его светлость так заинтересован обучать госпожу Гвенивер своему искусству, но это разозлило меня нисколько не меньше. Я сказала, что простая служанка, как я, не может позволить себе даже подумать о его светлости так или иначе. И тогда я ушла прочь.

– Хорошая девочка. Придется мне поговорить с Олдаком более, чем об одной вещи. Если до ушей Гвенивер дойдут эти оскорбления, то он может совсем неожиданно отправиться на тот свет.

– Ну и пусть. У меня и сердце не заболит, если он умрет.

Следующим вечером Гвенивер и Даннин пожаловали к знахарю на послеобеденный прием. Когда они вошли, звеня кольчугами, Невин и Гавра как раз заканчивали накладывать целебную мазь на оцарапанную руку помощника сокольничего. Даннин прижимал к щеке окровавленный платок.

– Вы полечите нашего капитана, мой добрый знахарь? – спросила Гвенивер. – Он очень стесняется идти к лекарю.

– Если бы я мог назвать жрицу сукой, – пробормотал через платок Даннин, – я бы назвал вас так не задумываясь.

Гвенивер усмехнулась. Когда капитан убрал платок, взору открылась сильно распухшая ссадина, кровоточащая в двух местах.

– Мы пользовались тупыми мечами, – объяснила Гвенивер. – Но и они могут поставить хороший синяк, к тому же он отказывался надевать во время занятий шлем.

– Как глупо с моей стороны, – сказал Даннин. – Я никогда не думал, что она сможет ко мне приблизиться.

– В самом деле? – заметил Невин. – Похоже, госпожа проявляет к этому больше способностей, чем все мы от нее ожидали.

Даннин одарил его такой оскорбительной улыбкой, что у Невина невольно возник соблазн промыть ему рану самым крепким раствором ведьминого ореха, который у него был. В знак покорности, вместо этого он обработал ссадину теплой водой, постоянно напоминая себе, что Даннин сам по себе не был Гиррейнтом, что, хотя душа была той же, личность была другой. У Даннина были оправдания его высокомерию, чего никогда не было у Гиррейнта. Все же, каждую минуту холодные глаза капитана смотрели в сторону Гвенивер; Невина это выводило из себя. Когда Даннин ушел, Невин позволил себе вздох о глупой гордости мужчин, которые могут хранить недовольство на протяжении ста тридцати лет.

Гвенивер немного задержалась, с любопытством рассматривая травы и зелья, и лениво беседуя с Гаврой, которая из милосердия не рассказала ей о словах лорда Олдака. Хотя было похоже, что госпожа ничего не замечает, дикий народец сопровождал ее по всей комнате, время от времени дергая за рукав, словно желая, чтобы она увидела их. По какой-то причине, которую Невин не совсем понимал, дикий народец всегда мог безошибочно определить человека, наделенного силой Двуумера, а маленькие существа были такими очаровательными. Наконец они исчезли, недовольно качая головами. Вдруг Невину стало интересно, обнаружила ли Гвенивер свои скрытые способности к Двуумеру и использует ли она их, служа Богине. Мысль заставила его похолодеть от страха, и это, должно быть, было написано на его лице.

– Что-нибудь случилось, добрый знахарь? – спросила Гвенивер.

– О, нет, ничего. Я просто хотел спросить, когда вы уходите воевать.

– Вскоре после свадьбы Маклы. Мы собираемся пройти дозором по границе с Элдифом. Вероятно, мы даже не увидим никакого сражения, по крайней мере так говорит лорд Даннин, так что не волнуйтесь, добрый знахарь.

Она улыбнулась, и Невин снова почувствовал страх, сжимающий ему сердце, но он только кивнул, не сказав ни слова.

Свадебные гулянья с турнирами, скачками, танцами и песнями менестрелей продолжались целый день. К вечеру те немногие, которые держались на ногах, были так напичканы едой, что их одолевала сонливость. Прежде чем Гветмар и Макла пошли в свою комнату провести первую брачную ночь, требовалось соблюсти еще одну формальность. Глин пригласил молодую чету, Гвенивер и еще нескольких свидетелей в свою палату присутствовать при подписании брачного договора. Хотя обычно при этом не требовалось присутствие короля, наследование большого клана по женской линии было важным событием. Гвенивер вошла и сильно удивилась, увидев Невина среди свидетелей: Даннина, Ивира и Саддара.

Королевский писарь зачитал указ, который делал Гветмара главой клана Волка и даровал ему приданое Маклы при условии, что он будет править от имени Волка и проявит в отношении клана большую преданность. Сначала Гветмар поставил на пергаменте свою подпись, затем Гвенивер написала свое имя, как последний акт бывшей главы клана. После того, как Даннин поставил свою подпись, свидетели с облегчением вздохнули.

– Дело сделано, – сказал Глин. – Гветмар из клана Волка, ты свободен, забирай невесту в свои палаты.

Взволнованно кланяясь и приседая в реверансе, молодая чета и советники покинули помещение; но Глин жестом остановил Невина и Гвенивер и попросил остаться с ним и Даннином. Паж принес серебряные бокалы, наполненные элем, и незаметно удалился.

– Итак, ваше святейшество, – сказал король, – я сдержал свое слово, касающееся имени Волка. Искренне надеюсь, что ваш отец и братья услышат об этом на том свете.

– Я разделяю с вами эту надежду, мой сеньор. Покорнейше благодарю, мне очень приятна ваша щедрость в отношении тех, кто ниже вас.

– Да, но мне тяжело думать, что поклявшаяся жрица ниже меня.

– Мой сеньор столь благочестив, Богиня ему это учтет. – Гвенивер сделала реверанс. – Но, независимо от того, жрица я или нет, я нахожусь под его командованием.

– Или под моим, когда мы пойдем в поход, – вмешался Даннин. – Я надеюсь, госпожа помнит об этом.

Все обернулись и посмотрели на него, глаза Глина выражали холодное предупреждение. Даннин был откровенно пьян, его лицо раскраснелось от выпитого меда, челюсть отвисла.

– Если уж на то пошло, я выполняю приказы моей Богини, – сказала Гвенивер так холодно, как только могла. – Надеюсь, лорд Даннин помнит об этом.

– Так вот. – Даннин остановился и сделал явно излишний глоток эля. – Единственное, что я хочу сделать для вашей Богини, это не дать вам погибнуть. Разве вы сможете справлять обряды, если вас убьют? Кроме того, для нас вы слишком много значите, чтобы вас потерять. Каждому известно: то, что вы здесь, уже само по себе хорошее предзнаменование.

Глин хотел что-то сказать, но Невин опередил его.

– Его светлость говорит правду, – сказал старик. – Но ему лучше было бы подумать, в каких словах это выражать, обращаясь к святой госпоже.

– А тебе, старик, какое дело?

– Данно! – резко сказал король.

– Прошу прощения. – Даннин посмотрел мутными глазами в сторону Гвенивер. – И у вас, госпожа, тоже. Но я просто хотел вас предупредить. Знаю, вы вообразили себя воином, но…

– Я вообразила? – Гвенивер поднялась с места. – Богиня указала на меня своим перстом, и я должна пролить кровь. Не думайте, что сможете удержать меня от этого.

– Правда? Ладно, увидим. Чтобы дела брата продвигались вперед, я готов поспорить с самим Сатаной. Если потребуется, я поспорю и с вашей Богиней.

– Даннин, прикуси язык, – вмешался Невин. – Ты даже не знаешь, о чем мелешь.

Даннин побагровел от ярости. Король схватил его за руку, но слишком поздно: с проклятиями Даннин запустил в Невина бокал эля, целясь ему прямо в голову. Старик пробурчал одно непонятное слово и бокал замер на полпути, будто его схватила невидимая рука, эль разлился по полу. Гвенивер почувствовала, как кровь отлила от ее лица, и оно сделалось холодным, как зимний снег. Невидимая рука аккуратно, вниз дном поставила бокал на пол. Даннин наблюдал за всем этим, пытаясь что-то сказать, затем задрожал всем телом, протрезвев от ужаса. Король смеялся как ни в чем не бывало.

– Когда мой брат придет в себя, добрый Невин, – сказал Глин, – он принесет свои извинения.

– В этом нет нужды. Пьяный человек совсем не отвечает за свои поступки. Прошу вас, мой сеньор, простить меня за беспорядок на ковре. Духи плохо соображают, видите ли, им и в голову никогда не придет поймать проклятый бокал так, чтобы не расплескать содержимое.