В каждой из них он располагал объекты, символизирующие то, что он хотел запомнить, и образы эти обычно были забавными или гротескными. Например, в доме торговца специями находилась бы комната, где он хранил информацию об определенных важных для него покупателях. Если некая богатая госпожа терпеть не могла, скажем, черный перец, он поставил бы в этой комнате ее статую, громко чихающую. Если ему по какому-то поводу нужно было вспомнить о ее причуде, он мысленно заходил в комнату, бросал взгляд на предметы и видел скульптуру, которая напоминала ему о том, что этой госпоже следовало доставить какие-нибудь другие специи.

Очевидно, что этот метод тренировки памяти имел много общего с первыми шагами, которые делал обучающийся Двуумеру, и Старик понял это сразу как только начал овладевать этим колдовским искусством. В молодости его подготовили на место правительственного чиновника – работа, требовавшая высокой организации памяти, потому что в те дни система вести бумаги и документы в алфавитном порядке еще не была изобретена. Он, молодой невольный евнух по имени Тондало, создал в уме громадный архив, в который он мог заходить и легко отыскивать местонахождение любого нужного в данный момент документа. Когда Тондало выкупил себя из рабства и сделался богатым, выжимая все до последней капли из своей должности в муниципалитете главным образом благодаря взяткам, которые он брал самым бессовестным образом, находясь на государственной службе, он, однажды, провел прекрасный вечер, сжигая свой архив до самой земли, отчетливо созданной в воображении.

Однако метод тренировки памяти остался и оказался чрезвычайно полезным, особенно когда он случайно обнаружил, как его можно развивать дальше. Примерно за сто лет до описываемых нами событий, работая в черной артели, ему случилось решать одну очень трудную задачу, вопрос: убивать или нет главу муниципалитета? По мере того, как из шпионской сети к нему стекалась информация об этом человеке и о политической ситуации в их полисе, Тондало складывал сведения в мысленно созданной комнате, ибо они были слишком скандальными, чтобы их можно было где-то записать. Однажды он «вошел» в эту комнату и обнаружил, что некоторые из предметов изменились. Статуя обнаженного мальчика (изображавшая возлюбленного главы муниципалитета) держала чашу, которую Старик туда не помещал, а рядом стояла рыдающая женщина. Заинтригованный такими изменениями, Тондало быстро нашел решение проблемы: в чаше у мальчика был яд; женщина была его матерью. Один из самых приличных членов черной артели обработал сознание матери так, что она пришла в ярость и публично обвинила главу муниципалитета, перечислив все его пороки. После того, как толпа расправилась с ним, у черной артели отпала необходимость подсылать к нему наемных убийц.

А те предметы изменили свой вид лишь под воздействием его интуиции; как во сне, пока одна часть его мозга работала над решением задачи, сознание искало другие пути, Старик прекрасно это понимал. И тут у него возникла идея. А что, если он сделает особую комнату, может быть даже храм, и заполнит его наделенными Двуумером образами? Тогда, возможно, они будут изменяться под воздействием приливов из будущего и поведают тайны грядущих времен. Хотя для этого ему понадобилось много долгих лет, в конце концов Старик осуществил свою идею.

В тот день он сел на стул и вызвал свой храм Времени. Так как его работа была сугубо умственной, он не погружался в сон, а лишь сосредоточился так глубоко, как не смог бы сделать обычный нетренированный рассудок. Первое здание представляла собой стоящую на холме высокую, квадратную башню, выстроенную из белого камня; один склон холма был залит солнечным светом, другой – лунным. Он зашел с освещенной луной стороны и ступил внутрь через одну из четырех дверей, которая вела на первый из двенадцати этажей. В каждой стене было сделано по семь окон, а в центре находилась лестница о пятидесяти двух ступеньках. Едва удостаивая взглядом собранные в каждой из комнат предметы, он стал подниматься вверх, пока не достиг двенадцатого этажа.

Вокруг лестницы, на тех местах, куда он их когда-то поместил, стояли статуи четырех эльфов – два мужчины, две женщины. Они были обращены спиной к лестнице, как будто смотрели из окон. За ними находилась статуя Родри; Старик с высокой точностью воспроизвел ее по тем описаниям, которые слышал от других; правда одел он статую во все красное. У ног Родри лежал серебристый с голубым дракон Абервина. Рядом стояла стилизованная скульптура, которая должна была означать Джилл, – приятная блондинка с мечом в руках. Но за ней было пустое место. По спине Старика пробежала дрожь, когда он понял, что образ Аластира полностью исчез. «Мне следовало бы этого ожидать», – подумал он; это говорило о том, что замок был крепко связан с высшими силами. Повсюду находились различные предметы и символы: статуя Невина, поломанный эльфийский лук, разномастный дикий народец, держащий вещи, так или иначе связанные со Стариком. Но он не обращал на них внимания и первым делом направился к одному из окон.

Снаружи клубился туман, и, прежде чем посмотреть из окна, он немного успокоил нервы. Иногда сюда являлись непонятные твари, ибо, хотя вначале храм был задуман лишь как умозрительное строение, за те годы, пока Старик работал в нем, храм стал обретать реальность на астральном уровне; то же самое произошло бы с любым другим образом, будь он наделен достаточной силой. Но в этот день он увидел лишь лунный свет, пробивающийся сквозь клубы тумана, и никаких таинственных знамений о грядущих событиях. Он подходил к каждому расположенному с лунной стороны окну, но везде его ждало разочарование. Но когда Старик повернулся к лестнице, что-то бросилось ему в глаза, и он остановился у статуи Родри. Различие было именно здесь, совсем маленькое, едва заметное; он окинул образ взглядом с ног до головы и, наконец, нашел изменение. Указательный палец левой руки Родри обвивали крошечные розы – неестественно белые, выполненные с таким совершенством, что от вонзившихся шипов на пальце статуи выступила капелька крови. Весьма озадаченный, он отвернулся, но только для того, чтобы снова замереть на месте: статуи эльфов смеялись над ним.

Вдруг его охватил ужас. Он уловил шум, слабый шорох, доносившийся из-под окон, как будто что-то пыталось проникнуть внутрь. Бросившись бежать вниз по ступенькам, он слышал отдаленный смех, музыку, похожую на шепот, принесенную ветром, внезапно поднявшимся у стен его башни. Он бежал, охваченный паникой, грохоча по ступенькам, перелетая с этажа на этаж, пока, наконец, не очутился в безопасной тиши нижнего этажа, где на него смотрели статуи давно умерших глав муниципалитета, как бы упрекая его за столь неподобающую в его возрасте спешку. Здесь он пришел в себя и успокоился. Башня была лишь мысленным образом, плодом его воображения, выдуманным от начала и до конца, и он оказался круглым дураком, поддавшись этому необъяснимому страху. Единственное, что ему нужно было сделать, это открыть глаза, и храм бы мгновенно исчез в недрах его памяти. Все же, он задавал себе вопрос: насколько реальным мог бы стать храм, если бы он, путешествуя на астральном уровне, сумел найти его, или какой-нибудь непонятный, искаженный его образ? Некоторое время он даже не решался открыть глаза, боясь оказаться в ловушке, созданной видением. Затем он заставил себя выйти наружу через одну из освещенных солнцем дверей, бросить взгляд на иллюзорный склон холма и, наконец, открыл глаза.

Перед ним возникла знакомая ему комната, его стол, груда свитков, покрытый изразцами пол, открытое окно. Вздохнув с облегчением, он встал со стула и на дрожащих ногах подошел к гонгу, чтобы позвать слугу. Почти сразу же появился один из его хорошо обученных молодых рабов.

– Принеси охлажденное вино, белое, но не из самых лучших вин.

Раб кивнул и вышел из комнаты. Старик переваливаясь подошел к стулу и тяжело опустился, проклиная в душе Родри и весь его клан. Но тут он напомнил себе, что, по сравнению с Магистром Эйси, Родри раздражал его гораздо меньше. Это Невин уничтожил Аластира, Невин поймал в ловушку его ученика, Невин стоял крепостной стеной между Стариком и его конечной целью: возбудить такую ненависть, такое подозрение между народом Дэвери и Элкион Лакаром, которая привела бы к открытой войне между ними. В конце концов победили бы люди Дэвери. Уж очень малочисленной была эльфийская раса, и слишком мало было у них детей, в то время как люди множились подобно крысам. Если бы дело удалось довести до затяжной войны, на свете от эльфов не осталось бы и следа.

Нет, Старик не испытывал к эльфам какую-то антипатию. Просто, обладая заложенной в них самой природой честностью, порядочностью, приверженностью к Двуумеру света, они стояли у него на пути. Не требовалось каких бы то ни было туманных прогнозов или медитаций, чтобы понять, что, если Двуумер эльфов соединится с Двуумером Дэвери на сколь-нибудь широком фронте, их Братство будет обречено. Ему вовсе не хотелось, чтобы такое могло случиться. Клану Мэйлвейда, в особенности Родри, было предписано знамениями стать своего рода примирителями между эльфом и человеком, причем самым загадочным образом. Каким именно, Старик не мог понять, и поэтому они тоже должны были умереть. Все же, с грустью размышляя об этом в тот день над бокалом вина, его досада, вызванная тем, что Родри нарушил его планы, переросла во что-то больше похожее на ненависть, которая долго усиливалась пока наконец не излилась на клан Родри, но больше всего – на покровителя Родри, на Невина. Он долго думал, и, наконец, у него зародился план. Для всех в черном братстве поворот событий нынешним летом представлял собой определенную угрозу. Несомненно, он мог бы созвать собрание совета и убедить их в необходимости объединить усилия и устранить источник угрозы. Им нужно будет все тщательно спланировать, действовать не спеша, скрывая обладание Двуумером до последнего момента, и тогда, если все сложится как надо, они победят.

– Да, – сказал он вслух. – Магистр Эйси должен умереть.