– О, боги!

В скале медленно открывалась огромная дверь. Когда они подошли к ней совсем близко, она замерла, оставаясь открытой. Джол повел своих спутников в аккуратно вырубленный, с высокими сводами тоннель; остальные воины пошли впереди, освещая фонарями дорогу и разговаривая между собой на совершенно незнакомом Саркину языке. Он оглянулся назад и увидел, как за ними с помощью лебедок медленно закрывали дверь. От зрелища уменьшающейся щели, сквозь которую пробивался свет уходящего дня, у него закружилась голова. Внезапно он почувствовал, как его схватили и мягко опустили на землю чьи-то руки. Над ним склонилось лицо Джола.

– У нас есть носилки. Мы тебя понесем.

Саркин хотел поблагодарить Джола, но тут его окутала головокружительная темень.

Проснувшись, он обнаружил, что лежит на узком тюфяке в комнате, где царит кромешная тьма. Первой его реакцией была паника, ибо в комнате этой не было ни единой щели, сквозь которую проникал бы свет, не было даже тех градаций темноты, имеющих место ночью в обычной комнате. Мало-помалу Саркин стал осознавать, что он раздет, вымыт и сейчас лежит под мягким одеялом, и что ожоги лишь слегка беспокоят его. Кровоточившая губа также была обработана какой-то приятно пахнущей целебной мазью. Через несколько минут дверь отворилась, и в комнате стало светло. Вошел парень около четырех футов ростом с фонарем в руке.

– Дикий народец сказал, что ты проснулся, – сказал он. – Хочешь есть?

– Да, пожалуй.

– Тогда я сейчас что-нибудь принесу.

Он поставил фонарь на маленький столик у входа и вышел, закрыв за собой дверь. Саркин услышал звук опускающегося снаружи тяжелого засова. Итак, как бы хорошо с ним не обращались, он был пленником. Хотя комната имела лишь около десяти футов от стены до стены и была вытесана в цельной толще скалы, она вовсе не напоминала тюремную камеру. На полу лежал добротный красный ковер, и, помимо тюфяка и стола, здесь находился сработанный под прямыми углами стул с высокой спинкой и мягким сиденьем; казалось, что на нем было бы удобно сидеть человеку с очень короткими ногами. У двери, предусмотрительно прикрытой квадратным куском материи, стоял ночной горшок, и рядом лежала его одежда, выстиранная, высушенная и аккуратно сложенная.

Двигаясь медленно, так как его голова все еще немного кружилась, Саркин встал и оделся. Он вовсе не удивился, не обнаружив свой меч. Когда он уже заканчивал, вернулся парень, держа в руках деревянный поднос с двумя мисками.

– Любишь грибы?

– Люблю.

– Хорошо. – Он поставил поднос на стол. – Здесь все вещи кажутся тебе маленькими, не так ли? Ничего, ты пробудешь у нас недолго.

– Скажи, а что будет со мной потом?

Парень постоял и подумал, наклонив голову, затем пожал плечами и подошел к двери. Он немного приоткрыл ее, и Саркин увидел двух карауливших его хорошо вооруженных солдат.

– За тобой придет Магистр Эйси, – ответил он наконец.

Затем он покинул комнату и захлопнул за собой тяжелую дверь, как раз в тот момент, когда Саркин бросился к выходу скорее просто от охватившего его ужаса, чем для того, чтобы бежать. Он ударился о дверь и прильнул к ней всем телом, прислушиваясь к звуку опускающегося засова, затем почти беззвучно зарыдал. Наконец он немного пришел в себя и начал ходить кругами по комнате. Высоко, у самого потолка виднелось отверстие, служившее, должно быть, для вентиляции, но оно имело лишь около фута в высоту и столько же в ширину, и было слишком маленьким, чтобы он мог протиснуться сквозь него. Возможно, он мог бы притвориться больным, затем одолеть своего надзирателя, но за дверью стояла стража. Возможно, он мог бы обернуться в ауру и выскользнуть наружу, едва только откроется дверь. Но откроется ли она еще хоть раз до прихода Невина? В конце концов, он мог бы призвать дикий народец и отвлечь внимание стражи; может быть ему даже удалось бы заставить одного из них поднять снаружи двери засов.

Вдруг он замер на месте, пронзенный неожиданной мыслью, как стрелой: он не хочет совершать побег. Очень медленно Саркин сел на пол у стола, он думал об этом снова и снова: у него не было никакого желания оказаться на свободе. Он устал, истощил все свои силы и саму душу, он слишком устал и не мог бежать; даже если он совершит побег, ему придется все время бежать от Невина, от закона, от Ястребов, от ужаса своих воспоминаний, бежать, ежеминутно бежать, лгать и постоянно быть настороже.

– Поистине, оленю в охотничьем заповеднике живется спокойнее.

При этих словах он улыбнулся горькой, кривой улыбкой. Итак, он собирается умереть. Невин предаст его в руки гвербрета, и, несомненно, его убьют. Конечно, это лучше, чем оказаться в руках Ястребов. В худшем случае его могут колесовать, но он был достаточно наслышан о Блейне и знал, что скорее всего его ожидает сравнительно легкая смерть на виселице. Он даже почувствовал своего рода удовольствие, сознавая, что собранные им важные сведения умрут вместе с ним. И Старик никогда не узнает о смешанной крови Родри. При этой мысли он улыбнулся и подумал, что ненавидел Старика все эти годы, ненавидел их всех, всех мастеров черного Двуумера и их учеников, всех Ястребов, которых он когда-либо встречал; он ненавидел их той лютой ненавистью, какую они, должно быть, испытывали к нему. Теперь он будет от них избавлен.

Он вытянул вперед руки, ожидая, что они будут дрожать, но они оставались совершенно спокойными. Он хотел умереть. Вдруг он понял, что его казнь будет по существу самоубийством, совершить которое ему помогут другие. Долгие годы он чувствовал себя жалкой, пустой оболочкой человека; теперь эта тонкая, обманчивая скорлупа, которую он представлял собой для окружающего мира, сплющится и будет проглочена находящейся внутри пустотой. Закончится бесконечная усталость. Он снова улыбнулся и ощутил, как его обволакивает теплое спокойствие, словно он плывет в горячей ванне с благовониями, словно он парит в нескольких дюймах над полом; и вот он почувствовал себя так легко, так спокойно и безопасно, что возжаждал смерти. Никто теперь не заставит его поступать против собственной воли; никто не причинит ему боль. Продолжая улыбаться, он подвинул к себе поднос с едой. Он был совершенно спокоен и очень голоден.

Когда он поел, спокойствие превратилось в такую глубокую усталость, что он уже не мог удержать голову. Он лег на живот, подложил под голову сложенные руки и стал рассматривать тени, которые отбрасывал на полу свет фонаря. Время от времени он выплывал из своего тела, затем возвращался назад, двигаясь туда и сюда между эфириком и физическим уровнем, не прикладывая при этом никаких усилий и даже не отдавая в этом себе отчет. Он был, по сути, за пределами своего тела, когда отворилась дверь и в комнату вошел Невин в сопровождении карлика, который приносил еду. Хотя прежде Саркин никогда не видел старика, он сразу догадался, что перед ним стоит Магистр Эйси по его ауре – ослепительному сиянию бледно-золотистого света.

– О, черви и слизни! – воскликнул карлик. – Неужели он умер?

– Сомневаюсь. – Невин опустился на колени у тела Саркина и положил ему на шею свою руку. – Жив, но в состоянии транса.

Внезапно Саркин ощутил охвативший его вихрь голубого света. Он чувствовал себя так, как будто тело всасывает его самого; как он ни сопротивлялся, плоть втягивала в себя серебряный шнур, пока, наконец, он не услышал сухое шипение и щелчок. Саркин что-то проворчал, открыл глаза и увидел склонившегося над ним Невина.

– Хорошо, – сказал карлик. – Я постою за дверью, вдруг понадоблюсь вам.

Саркин лежал, уставившись в пол, пока не услышал, как захлопнулась дверь; затем очень медленно он повернул голову и увидел своего соперника. Похоже, Саркин хотел что-то сказать или издать вызывающий клич, или просто заметить, что готов умереть; но снова он почувствовал усталость, и с его губ не слетело ни одного слова. Казалось, целую вечность Невин просто смотрел на него.

– Я пришел сюда в надежде поговорить о возвращении утраченного тобой, – произнес наконец Невин. – Но думаю, что уже слишком поздно.

Старик воздохнул, поднялся на ноги и направился к двери. Когда он ее открывал, Саркин уже погрузился в сон.

Хотя Невин пытался доказать, что сам в состоянии нагнать и привести опасного преступника, ни Джилл, ни Родри не желали отпускать его одного. Однако теперь они поняли, почему волшебник так упорно отказывался брать с собой кого-либо из воинов гвербрета. В благоговейном молчании они сидели на длинной каменной скамье у стены внутри огромной пещеры и наблюдали за ходом торговли на рынке карликов. Пещера имела по меньшей мере сто ярдов в диаметре и приблизительно два раза по столько же в высоту и освещалась падающими сверху солнечными лучами. Прямо напротив того места, где сидели они, из скалы била струйка воды и собиралась в искусственных чашах. Время от времени кто-нибудь из карликов опускал туда ведро и набирал воду для домашних нужд. В центре пещеры сотня или что-то около этого горных людей вели бойкую торговлю. В большинстве своем выставленный на продажу товар представлял собой продукты, разложенные на грубых тканных подстилках: грибы, летучие мыши, корнеплоды, тайно выращиваемые на поверхности, дичь, на которую тоже приходилось охотиться тайком.

– Нелегко живется этим людям, – заметила Джилл.

– Ха. Они этого заслуживают.

– Послушай, любимый. Постарайся быть к ним хоть чуточку терпимее.

Родри лишь сердито нахмурился. Джилл знала, что он ужасно обижается, потому что карлики, едва только посмотрев на него, заметили эльфийскую кровь и сразу же решили, что он вор. Только благодаря вмешательству Невина они не заставили его ждать снаружи. Хотя время от времени кто-нибудь подходил и говорил Джилл несколько приятных слов, Родри они не замечали вообще, как будто он был цепным волком или еще каким-нибудь опасным животным, которого она держала на поводке.

– Теперь я понимаю, почему Осо, серебряных дел мастер, так скверно с тобой обошелся, – сказала она.

– Жаль, что я в ответ не обошелся с ним еще хуже.

Джилл похлопала его по руке, что должно было, она надеялась, хоть немного его успокоить. К ним подошла совсем крошечная женщина, не более трех футов ростом, одетая в доходящее до самых лодыжек грубое коричневое платье. На перевязи у поясницы она носила младенца. Джилл и понятия не имела, сколько этот народ живет и как быстро они стареют, поэтому она не могла определить возраст ребенка, хотя тот сидел довольно прямо и живо смотрел по сторонам, как это делают дети людей в возрасте приблизительно одного года.

– Ах, должно быть, это вы – та девушка, которая пришла с Магистром Эйси, – обратилась она к Джилл.

– Да, это я. Это у вас мальчик или девочка?

– Девочка.

– Действительно, драгоценное создание.

Услышав похвалу, дитя заворковало, на щеках заиграли ямочки. Хотя у девочки был низкий лоб под копной вьющихся черных волос и широкий, мясистый нос, сама она была такой крошечной и такой живой, что Джилл очень захотелось подержать ее на руках.

– Можно я задам вам один вопрос? – продолжала Джилл. – Почему так много ваших людей говорят на языке Дэвери?

– Мы торгуем с фермерами, что живут в предгорье. Они миролюбивы и хранят наши тайны, получая взамен немного нашего серебра. Не найти более подходящего драгоценного металла для того, чтобы нажить друзей… или злейших врагов.

Произнося последние слова, она намеренно посмотрела на Родри, затем пошла своей дорогой, воркуя с младенцем.

– Ради всех богов, скорей бы возвращался Невин, – проворчал Родри.

Его желание исполнилось через несколько минут: из тоннеля в дальнем конце пещеры показался старик. С ним был карлик по имени Лан, который отвечал за охрану узника. Оживленно беседуя, они подошли к Джилл и Родри.

– А где Саркин? – спросил Родри, поднимаясь, чтобы поприветствовать подошедших.

– Я оставил его в келье, – ответил Невин. – Он сошел с ума. Окончательно и бесповоротно.

– И поделом этому жалкому ублюдку!

– Возможно. С одной стороны ты, может быть, и прав, но я… – Невин колебался, затем пожал плечами. – Теперь это не имеет значения. Он безумен, и не о чем тут говорить.

Джилл понимала, что старик что-то от них скрывает и что у него была какая-то причина видеть Саркина в здравом уме. Но она также знала, что он ни за что не раскроет этот секрет пока сам не захочет рассказать им об этом.

– Невин, – спросила она, – не собираетесь ли вы отпустить его подобру-поздорову? Меня вывернуло бы наизнанку, если бы я увидела его на свободе.

– Такая же мстительная, как и всегда. Но, конечно же, нет. Лишившись рассудка, он остался таким же опасным, каким был в здравом уме; кроме того, он был вполне здоров, когда убивал фермера и похищал Камдела. Мы увезем его в Форт Хирэйф, и он предстанет пред судом Блейна.

– Зачем? – вмешался Лан. – Я найду пару крепких ребят, они вытащат его наружу и перережут ему глотку. Это избавит всех нас от лишних хлопот.

– Не мне судить его и выносить ему приговор. Это может сделать только закон.

– Ну тогда поступайте, как знаете, – сказал карлик и пожал плечами. – Я позабочусь, чтобы вам его привели.

Парящий над огнем образ Саламандера расплылся в широкой ухмылке. Невину очень хотелось, чтобы гертфин хоть раз отнесся к чему-нибудь серьезно.

– Таким образом, – посылал ему мысль Саламандер, – из показаний Камдела следует, что я был прав, когда говорил об опиуме.

– Совершенно верно. Мне хотелось бы, чтобы ты немедленно отправился к некому лорду Гволдину. Он связан с начальником королевских стражников, и мы с ним неплохо знакомы. Пусть Гволдин как можно скорее возьмет под арест эту Ангариад, и скажи, чтобы они хорошенько ее охраняли. Держу пари, при дворе найдется немало знатных господ, которые захотят отравить старуху, чтобы она не наболтала ничего лишнего.

– Завтра первым делом к нему и пойду. Сколько мне еще оставаться в Форте Дэвери?

– Пока я туда не прибуду. Аптекарь Лидин – думаю, вы с ним встречались – находится сейчас на пути из Форта Кантрэй. Я поручу Камдела его заботам, и тогда тронусь в путь, чтобы вернуть королю Великий Камень. Тебя не затруднит подождать меня там?

– Ничуть. Ваша просьба побыть здесь явилась, по сути, чем-то вроде благодеяния, ибо мой горячо любимый и уважаемый папаша хочет, чтобы я вернулся домой.

– Ну, раз ты ему нужен, я пошлю в столицу кого-то другого.

– О, Магистр Эйси, не нужно так себя утруждать. – Саламандер очень драматично напустил на себя меланхолию. – Я прекрасно понимаю, чем все это пахнет: он собирается побранить меня за мои странствия. Я сказал, что вернусь осенью. И скоро мне придется выслушать еще одно умело сочиненное и бьющее прямо в цель нравоучение о моих ошибках, исполненное сочным голосом менестреля.

Закончив разговор, Невин погасил огонь, ибо летняя ночь была теплой, и сел возле тлеющих углей, чтобы еще раз подумать, можно ли хоть что-нибудь сделать с Саркином. Завтра на рассвете его повесят на рыночной площади, и он умрет, молчаливый, с помраченным сознанием, как животное, над которым фермер заносит топор. И как это отразится на его следующей жизни? Невин точно не знал, но был уверен, что конечный результат будет скверным, еще больше склоняющим душу Саркина идти тропами зла. Но все же, он пытался поговорить с учеником Аластира, хотя ничего этим не добился, потому что, лишившись рассудка, Саркин оказался неспособным уразуметь такие сложные понятия, как возвращение утраченного и свобода выбора. С другой стороны, Невин задавал себе вопрос: а был ли ученик в состоянии понять эти идеи, пребывая в здравом уме, и не хотел ли он изменить свою жизнь? «Скорее всего: нет», – подумал Невин. Но ему было очень грустно думать о душе, которая ввергла себя во тьму, когда в этом не было необходимости.

Рядом, на камне очага лежали три книги Аластира, которые вручили Невину карлики. Одна представляла собой обыкновенный экземпляр «Тайной книги Кадвалона Друида»; другие были написаны на бардекском языке и назывались: «Путь Силы» и «Меч Воина» – частью претенциозная макулатура, частью описание чрезвычайно опасных процедур и ритуалов. Невин лениво открыл «Меч Воина».

«Более того, Воля настоящего Воина будет властвовать над всем миром, вплоть до тайных обителей Тьмы, ибо в этом и состоит наиболее восхитительная, но и наиболее трудная для понимания истина, что тот, кто сражается под Сигилом…»

Невин что-то проворчал, захлопнул книгу и швырнул ее в сторону.

– Хотел бы я знать, почему эти люди не могут даже прилично написать, – заметил он, обращаясь к желтому гному. – И в самом деле «трудная для понимания»!

Гном почесал живот, затем схватил из очага горсть углей и разбросал по всему ковру. Прежде чем Невин успел его поймать, проказник исчез. Когда он подбирал с пола последние кусочки, раздался стук в дверь.

– Это я, Джилл.

– Входи, дитя, входи.

Она вошла, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной, как будто очень устала.

– Я пришла попрощаться с вами. Мы с Родри завтра уезжаем.

– О, боги! Так скоро?

– Так скоро. Это все из-за того, как Блейн обходится с Родри. Все его проявления великодушия заставляют Родри чувствовать себя еще более опозоренным. Иногда я абсолютно не понимаю тех, для кого честь так много значит.

– Пашут поле, усеянное камнями – про них сказано. Но я надеялся, что вы задержитесь здесь, хотя бы пока я не закончу свои дела.

– Я тоже так думала. Мне будет вас не хватать.

– Правда? – Невин почувствовал подступивший к горлу комок. – Я тоже буду очень скучать по тебе, но ты всегда можешь связаться со мной через огонь.

– Да, я могу. – Она так долго молчала, что он подошел ближе и посмотрел на нее. – Я думала. Иногда я сожалею, что не последовала за вами, когда вы хотели научить меня врачеванию травами, но теперь уже слишком поздно.

– Из-за нашего Родри?

Она кивнула, размышляя над чем-то.

– Хорошо, – сказала она наконец. – Но в самом недалеком будущем Родри наверняка наградит меня ребенком, и тогда я не смогу больше с ним путешествовать. Если я вернусь к отцу в Форт Гвербин, Родри даже не сможет меня там навещать, ведь он – изгнанник. Но будь я проклята, если стану служанкой в какой-нибудь гостинице, как моя матушка. Вот я и подумала, быть может…

– Конечно же, дитя! – Невин чуть не запрыгал от радости. – Не вижу ничего, что могло бы помешать нам с тобой и с младенцем поселиться где-нибудь в таком месте, где людям нужен знахарь и его ученица.

Она улыбнулась ему такой лучезарной улыбкой, что была в этот миг больше похожа на ребенка, чем на женщину.

– Если бы Родри со своей честью не упрямился, – продолжал он, – мы могли бы начать в самое ближайшее время. Но я не могу представить его с тяпкой в руках ухаживающим за своими растениями, как фермер.

– Он может – ночью, когда луна побагровеет и упадет с небес.

– Разве что так. Ну что ж, мы это учтем. В северных провинциях есть много городов, в которых жители испытывают острую нужду в знахаре и поэтому готовы закрыть глаза на то, что у него останавливается на зиму серебряный клинок.

После того как Джилл покинула комнату, Невин еще долго стоял у окна и улыбался сам себе. «Наконец! – подумал он. – Скоро узел ее судьбы начнет распутываться; скоро он сможет начать посвящать ее в тайны Двуумера». Скоро. Но даже сквозь переполняющую сердце радость он чувствовал холодное предупреждение: его перевернутая Двуумером жизнь уже никогда не будет складываться так просто.

ЭПИЛОГ

ЗИМА, 1063 г.

Дикий ветер судьбы человека переворачивает всю его жизнь. Он необузданный, его повороты неизвестны. Страшись, глупец, который говорит, что видит свой удел в сиянье солнца. Из мрака зеркала за ним наблюдает его рок.

Из «Афоризмов» Гверана, менестреля

– Почему ты не попросил Валандарио, чтобы она приказала Эбани вернуться домой? – спросил Калондериэл. – Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как он был нужен Магистру Эйси.

– Потому что я от всего сердца надеялся, что он сделает хоть что-нибудь по моей просьбе, – ответил Девабериэл. – Хоть один единственный раз.

Калондериэл с грустью обдумывал услышанное. Они сидели в шатре Девабериэла. Под прорезанным в центре потолка отверстием для дыма горел костер. Время от времени через тканную перегородку внутрь залетали капли дождя и шипели, падая в огонь.

– Знаешь, – сказал наконец полководец, – парню приходится слышать от тебя слишком много напыщенных и неистовых речей. Клянусь тебе, менестрель, когда ты кричишь на человека во всю глотку, у него начинает болеть голова.

– Разве я обращался к тебе за советом?

– Нет, но так или иначе ты его получил.

– Слушая тебя, можно подумать, что все люди…

– О, я просто очень хорошо тебя знаю. И разве не из-за этого ты на меня сейчас злишься?

Девабериэл удержался от резкого ответа.

– Да, – произнес наконец менестрель, – полагаю, так оно и есть.

Калондериэл улыбнулся и передал ему мех с медом. На этот раз полководец оказался более тактичным и переменил тему разговора.

К тому времени уже стояла поздняя осень. Уставшее за лето солнце поднималось поздно и оставалось на небосводе всего каких-нибудь шесть часов, затем садилось в груды дождевых облаков. Большая часть их народа ушла дальше на запад, в зимние стойбища, но Девабериэл и несколько его друзей оставались у границы с Элдифом, перегоняя лошадей с луга на луг в поисках свежей травы, охотясь на серых оленей и одичавший скот, оставшийся еще с тех дней, когда люди Элдифа пытались покорить приграничные земли. Несмотря на все свои угрозы, Девабериэл волновался за сына. Что если Эбани заболел в каком-нибудь грязном городе людей, что если его убили разбойники или головорезы?

Наконец, за два дня до самой долгой в году ночи, когда с неба, как из ведра, лил дождь, и между шатрами завывал ветер, вернулся Эбани. Он был промокший до нитки, дрожал от холода и имел такой жалкий вид, что у Девабериэла не хватило духу тут же отчитать его. Он помог сыну привязать коня рядом с остальными лошадьми, затем отвел его в теплый шатер и заставил переодеться в сухое. Эбани устроился у огня и с благодарностью взял мех с медом.

– Должно быть, этим летом тебе пришлось побыть на побегушках? – спросил менестрель.

– Да, отец, ну и запутанное же дело было. – Эбани вытер губы тыльной стороной ладони и передал отцу мех. – Ну вот, мой уважаемый родитель, кажется я немного подкрепился. Теперь можешь ругать меня, бранить, прочесть нотацию, пропесочить от всей души. Я понимаю, что время, когда я вернулся, можно лишь с большой натяжкой назвать осенью.

– Я просто очень беспокоился о тебе, вот и все.

Эбани с недоумением посмотрел на него и размашистым движением потянулся к меху с медом.

– Понимаешь, – продолжал Девабериэл таким мягким голосом, на который только был способен, – Дэвери – опасное место.

– Это верно. Сожалею. Видишь ли, по пути домой в провинции Пирдон я познакомился с девушкой, которой я, скромный гертфин, показался очень веселым.

– О, это действительно может послужить оправданием.

Эбани снова уставился на него широко раскрытыми от удивления глазами. Девабериэл улыбнулся, радуясь эффекту, который он производил на сына.

– Разве тебе не хочется узнать, почему я позвал тебя домой?

– Но я полагал, что ты хочешь дать мне нагоняй за то, что я такой негодник, некудышний человек и, может быть, полнейший идиот.

– Ничего подобного. У меня есть важная новость. Этой весной я обнаружил, что у тебя есть единокровный брат, о существовании которого я даже не подозревал. Его мать – женщина из Дэвери, как и твоя, и жизнь распорядилась так, что сейчас он бродит по дорогам с серебряным клинком.

– Родри?

– И вправду, это его имя.

– Клянусь Черным Солнцем, я видел его, и как раз этой весной. Я долго смотрел на него и думал: почему мне кажется, что я его знаю? Слушай, отец, он ужасно похож на тебя.

– Да, мне так и сказали. Ты помнишь серебряное кольцо, то самое, украшенное с розами? Оно принадлежит ему. Ты ведь знаешь, я не могу путешествовать по всему королевству, поэтому, когда наступит весна, не мог бы ты передать его Родри?

– Конечно. В конце концов, я встречал Родри, следовательно я запросто могу увидеть его в магическом кристалле.

Вдруг Эбани задрожал.

– Мне кажется, что ты простудился. Сейчас я подброшу в костер побольше дров.

– Дело не в этом. Меня коснулся холод Двуумера.

Девабериэл и сам почувствовал дрожь. От мысли, что его сын один из тех, кого эльфы называли «духовными друзьями», у него мурашки пробегали по коже. Девабериэл отыскал кожаный мешочек, бросил его Эбани, а тот вытряс кольцо себе на ладонь.

– Странная безделушка. – Разговаривая, Эбани случайно перешел на язык Дэвери. – Я помню, как много лет назад ты показал мне его. Мне, почему-то, ужасно хотелось его получить, хотя я понимал, что оно не мое.

– Тебе и сейчас хочется иметь его?

– Нет.

Эбани сжал кольцо в кулаке и пристально посмотрел на огонь.

– Я вижу Родри. Он где-то на севере, потому что он пробирается через снежные сугробы. Когда я смотрю, кольцо дрожит у меня в руке, значит оно и в самом деле принадлежит ему. О, как оно хочет оказаться у него, но мне кажется, что в конце концов оно может принести ему смерть.

– Что? Ради всех варварских богов, может лучше я заброшу его в реку?

– Тогда обязательно найдется человек, который достанет его со дна. – Голос Эбани звучал мягко, словно тот был под хмельком. – Нет, наш Родри не умрет, пока так не распорядится его судьба. А кто в силах уберечь человека от судьбы? Никто, даже его отец, и ты об этом прекрасно знаешь.

Все же, Девабериэл почувствовал тяжесть на сердце от того, что его сын увидел какие-то мрачные события, надвигавшиеся на них из будущего.

Старику понадобилось много времени, прежде чем он сумел по кусочкам восстановить историю летнего поражения в Дэвери. Когда прошли все сроки возвращения Аластира и Ястребов, он понял, что произошло что-то непредвиденное и заслал в королевство лазутчиков. Однако еще до их возвращения до него дошли тревожные вести из более привычных источников. За морем, в Дэвери люди короля и гвербрета Кермора распутали сеть торговцев наркотиками и арестовали наиболее важных агентов. К счастью, Ангариад отравили, прежде чем она успела под пытками выдать их тайны, а Гвенка знала о черном Двуумере очень мало, и гвербрет не услышал от нее ничего кроме бессвязного суеверного лепета, которому он, конечно же, не поверил. Все же, аресты явились тяжелым ударом по торговле опиумом, ибо она обеспечивала братству значительную часть дохода.

Но самую плохую весть принесли потрясенные лазутчики. Как и предполагал Старик, Аластира и Саркина уже не было в живых, а книги, дающие силу, находились в руках у Невина. Старику ужасно хотелось узнать, что Саркин успел рассказать перед казнью Магистру Эйси; он просто не мог поверить, что Невин упустил шанс выдавить из ученика все что можно. Больше всего Старика вывел из себя последний хитрый ход Невина. Когда в благодарность за возвращение Великого Камня король спросил волшебника, что он может для него сделать, Невин попросил назначить место при дворе его «племяннику» Мадоку, Магистру Огня, человеку, обладающему большими силами. И пока тот будет стоять на страже, черный Двуумер не сможет оказывать прямое вмешательство в дела двора.

На несколько дней Старик заперся в своем кабинете и внимательно изучал астрологические данные и законспектированные результаты своих же медитаций. Где-то среди них должны были находиться признаки грядущей беды, которые он, похоже, раньше не заметил. Но нет, он не нашел ничего, что указывало бы на то, какую роль в крушении планов Аластира сыграл Родри. С Джилл дело обстояло еще хуже, она была для него сплошной загадкой, ибо у него не было ни даты ее рождения, ни дат рождения ее родителей. Из-за их низкого положения в обществе драгоценные сведения остались незаписанными и, таким образом, оказались утраченными навсегда. В конце концов он решил, что здесь не было никакой ошибки и что, дабы разрушить его тщательно составленные планы, в ход были пущены какие-то ему неподвластные силы.

Со вздохом, который больше походил на сердитое ворчание, он поднял свою тушу со стула и переваливаясь подошел к окну. Снаружи, по стене, огораживающей сад, трепеща на холодном ветру, стелились алыми листьями ползучие растения. На квадратной лужайке двое рабов сгребали опавшую осеннюю листву. Старик почти не замечал их, в своих мыслях он странствовал по Дэвери. Если б только он мог туда поехать! Конечно, это было невозможно; и не только потому что из-за слабого здоровья он мог бы не вынести переход через море. Помимо этого, его очень хорошо знал Магистр Эйси. В какой-то миг его едва не охватила паника. Его особое положение в Братстве держалось на успешных прогнозах, а не на советах, приведших к печальному исходу. А что если остальные члены руководящего совета решат, что он уже изжил себя? Затем он немного успокоился, напоминая себе, что все еще обладает большей, чем у многих других, силой, что он еще далеко не побежден.

Он подошел к двери, ударил в гонг, вызывая мажордома и приказал рабу, чтобы его не тревожили по пустякам, разве что если дом будет объят пламенем. Затем он поудобнее устроился на стуле и замедлил дыхание, готовясь к работе. За свою долгую жизнь Старик открыл и тщательно разработал своеобразную методику медитации, служившую источником всех его наиболее точных предсказаний. В Бардеке в то время, когда пергамент и письменные принадлежности стоили баснословные деньги, ученые изобрели хитрую систему, позволяющую им тренировать память хранить информацию. Сначала студента учили рисовать в сознании отчетливый мысленный образ обычного предмета, скажем серебряной бутыли для вина. И когда он мог некоторое время удерживать в сознании этот образ и видеть его так же отчетливо, как если бы предмет стоял прямо перед ним, обучаемый продолжал делать то же самое со все более и более сложными объектами. Наконец он мог удерживать в своем сознании целую комнату с мебелью, причем каждый раз, когда он вызывал этот образ, комната должна была оставаться точно такой же.

И тогда он начинал мысленно создавать дом, вызывая в воображении и отчетливо представляя комнату за комнатой.