– Принцу? Но ведь он еще не принц.

– По крайней мере, учитывая обстоятельства, он в большей степени принц, чем его отец.

Камлада резко встала и подошла к окну, маленький терьер поплелся за ней.

– Я чем-то обидела мою госпожу? – спросила Примилла. – Покорнейше прошу простить меня.

– Просто вы напомнили мне горькую истину. Никто не знает, какое место занимает при дворе мой муж и какие нам с ним даны полномочия. Вы никогда не встречались с принцессой Мадиан?

– Мне не была оказана такая честь. Но, говорят, она была нежной и преданной женой.

– Она действительно была такой. Все просто обожали ее, но, посмотрите, что она получила взамен? Мне всегда было очень жаль бедняжку, а теперь ее не стало.

– И вы, по праву, должны получить ее титул.

– О, добрая госпожа, пока жив мой свекор, я вообще не буду иметь никакого титула. Конечно, это звучит ужасно, но я так боюсь, что и меня может ожидать та же участь, которая постигла Мадиан. Вдруг и мне суждено вечно находиться при дворе, не имея никакого влияния. К тому же, король не любит меня так, как любил ее.

– Я понимаю ваши опасения, моя госпожа.

Примилла поняла кое-что еще: хотя Огреторик никогда не видел отца, свою жену он видит каждую ночь. Она решила срочно связаться с Невином через огонь и сообщить ему эту тревожную весть.

Как наиболее приближенный советник короля, Невин обладал большими правами, чем остальные придворные. Закончив разговор с Примиллой, он поспешил в королевские апартаменты и вошел туда без лишних условностей, даже не послав пажа предупредить о своем визите. Когда-то Невин часто задавал себе вопрос, а вправе ли он сообщать королю секретную информацию, полученную по каналам Двуумера. На этот раз он решил, что имеет на это право, потому что претензия Элдифа на трон была настолько необоснованной, что были слишком очевидны его захватнические планы. Невин увидел посетителя, который зашел перед ним. Это был принц Кобрин, ныне начальник королевской стражи. В свои двадцать один год он выглядел высоким, стройным, красивым юношей, и был так похож на Даннина, что у Невина и короля при виде его слезы наворачивались на глаза.

– Вы по срочному делу, мой господин? – спросил Кобрин. – Если так, то я могу удалиться.

– Дело-то срочное, но вас оно тоже касается. – Невин поклонился Глину, стоявшему у камина. – Элдиф взял у артельщиков Абернауса огромный заем. Я вижу только одно место, куда он может вложить такие деньги: наши границы.

– Вот те на! – проговорил король. – А я-то думал: как долго они будут лить слезы по одному из трех наследников? Ну, Кобрин, придется нам коренным образом пересматривать все планы сражений на это лето. Держу пари, Элдиф собирается перейти нашу границу еще до того, как мы получим официальное извещение о низложении Мэйла. Чтобы это понять, не обязательно прибегать к помощи Двуумера.

– Да уж. – Кобрин засмеялся, затем прорычал себе под нос. – Но здесь этих ублюдков будет ждать сюрприз.

– Мой сеньор, – вмешался Невин. – Вы собираетесь привести свою угрозу в исполнение и казнить Мэйла?

Глин почесал подбородок тыльной стороной ладони, обдумывая, что ответить. Его полное лицо с годами сделалось еще более квадратным, щеки побагровели.

– Конечно же, мне не хочется вешать беззащитного человека, но если Элдиф выступит с войной, у меня не останется другого выхода. Во всяком случае, пока у меня в руках не будет официального документа о низложении принца, я не собираюсь с ним ничего делать. Может быть, Элдиф изменит свое решение; ведь, если мы казним Мэйла, то не сможем потом оживить его.

На этой же неделе принц Кобрин повел пять сотен воинов по дороге вдоль морского побережья к границе с Элдифом. По морю их сопровождали корабли с провизией и военные галеры. Через три недели тревожного ожидания в Кермор вернулись гонцы: войско одержало блестящую победу, наголову разбив обезумевшую от неожиданности армию Элдифа. Тремя днями позже из Элдифа прибыли герольды с официальным письмом о низложении принца Мэйла и передаче всех его полномочий и титула его сыну, Огреторику. Невин поспешил наверх сообщить об этом Мэйлу.

Он нашел развенчанного принца сидящим за письменным столом, заваленным его любимыми книгами. Повсюду лежали куски пергамента – первые главы комментариев Мэйла к «Этике» Ристолина из древних сказаний народа Греггикон. Невин был просто уверен, что комментарии получатся превосходными, если только Мэйл успеет закончить их при жизни. В свои тридцать четыре года Мэйл преждевременно поседел, белые пряди покрывали некогда черную с отливом голову.

– Я принес вам дурную весть, – начал Невин.

– Меня лишили титула? – спросил он прямо, даже несколько сухо. – Я понял, к чему идет дело, когда услышал, как стражники говорили о войне на границе.

– К сожалению это правда.

– Ну что ж, теперь мне очень пригодятся идеи Ристолина о человеческой добродетели. Похоже, целью всей моей жизни было красиво умереть на рыночной площади. Я бы сказал, сила духа – вот самая подходящая добродетель для такого финала, а вы что думаете на этот счет?

– Послушайте. Вас никто не повесит, если я об этом походатайствую.

– Вы дарите мне надежду. Но, может быть, было бы лучше умереть и обрести свободу на том свете, чем сидеть в башне и коптить небо. Вы знаете, я нахожусь здесь дольше, чем прожил у себя в Элдифе. Подумать только! Большая половина жизни в гостях у Глина.

– Держу пари, свобода того света не покажется такой привлекательной, когда палач накинет вам на шею петлю. Я зайду к вам сразу же, как поговорю с королем.

Лишь поздно вечером король освободился от текущих дел, и Невину представилась возможность поговорить с ним с глазу на глаз. Они вышли в сад, обнесенный стеной. У живописного ручья стояли ивы, опустив в воду свои длинные ветви; пышно цвели кроваво-красные розы, единственный штрих краски в крошечном парке, за которым специально ухаживали так, чтобы он казался заброшенным.

– Мой сеньор, я пришел просить вас сохранить Мэйлу жизнь, – начал Невин.

– Я почему-то так и понял. Мне и самому приходила в голову мысль освободить его и отпустить домой. Но, думаю, что это невозможно. Нет. Там он будет большим врагом, но хуже всего другое: как Элдиф воспримет такой шаг? Несомненно, как слабость, а я не могу этого допустить. Это дело чести.

– Мой сеньор прав, его не нужно отпускать, потому что в будущем он снова может нам пригодиться.

– Может быть и так. Но опять же, Элдиф сочтет это за слабость.

– Боги сочтут это за силу. Чьим мнением мой сеньор больше дорожит?

Глин сорвал розу, взял ее в свои широкие мозолистые ладони и стал рассматривать, слегка нахмурив брови.

– Мой сеньор, – сказал Невин. – Я очень прошу вас сохранить ему жизнь.

Глин вздохнул и вручил ему розу.

– Решено. Я не могу отказать тебе после всего того, что ты для меня сделал. У Элдифа, как у старой, хитрой наседки, целый выводок наследников, но кто знает? Может быть настанет день, когда он очень пожалеет о том, что развенчал Мэйла.

Гавра пользовалась благосклонностью и покровительством первого королевского советника, может быть поэтому так процветала ее торговля травами, и так высоко поднялась репутация знахарши. Теперь у нее был свой собственный дом с магазином, расположенный в купеческом квартале, она имела достаточный доход, и могла содержать себя и двоих детей – Эбруа и Думорика, отцом которых был Мэйл. Долгие годы ей приходилось выслушивать сплетни, клеймившие ее, как потаскуху, которая готова родить ребенка от любого понравившегося ей мужчины. Пусть они лучше так говорят, чем убьют невинных детей, как наследников вражеского престола. Теперь, когда Мэйла официально развенчали, она подумала, что может сказать детям правду, но это было бы бессмысленным. Хотя Мэйл жил на расстоянии всего лишь двух миль, они никогда не видели отца.

Гавра догадывалась, что стражники, охранявшие Мэйла, прекрасно понимали, что она была его возлюбленной. Но они держали язык за зубами, отчасти из мужского сострадания к Мэйлу, вызванного его однообразной жизнью, но главным образом, из боязни, что, если они разболтают секрет, Невин сделает с ними что-то страшное. В тот день, когда она поднималась на башню, стражники даже поздравили ее с тем, что Мэйлу удалось избежать виселицы.

Едва переступив порог комнаты Мэйла, она бросилась к нему в объятия. Несколько минут они просто стояли, крепко прижавшись друг к другу, Гавра слышала, как стучит его сердце.

– Как я благодарна всем богам за то, что тебе даровали жизнь, – сказала она наконец.

– Все это время я и сам молил их о милосердии. – Он сделал паузу и поцеловал ее. – О, моя любовь. А ведь ты заслуживаешь не такого как я, а настоящего мужа и счастливую жизнь.

– Но, поверь, я действительно счастлива, потому что знаю, ты любишь меня.

Когда Мэйл снова поцеловал ее, Гавра крепко уцепилась за него; они были похожи на двух перепуганных детей, прильнувших друг к другу в полной кошмаров темноте. «Невин никогда не позволит, чтобы его повесили, – думала она. – Но, боже мой, как долго еще протянет этот старик?»

II

После трех лет ожесточенных боев на границе война с Элдифом зашла в тупик, но тут в середине лета произошло событие, которого не ожидала ни одна из трех противоборствующих сторон: провинция Пирдон подняла мятеж с целью захвата трона Элдифа. Шпионы Глина принесли на крыльях весть о том, что это не просто мятеж, а довольно успешное наступление. Кунол, бывший гвербрет Форта Требик, единственного в Пирдоне большого города, оказался блестящим полководцем, и его люди даже поговаривали о том, что он владеет Двуумером.

– Половину Пирдона занимают густые леса, – заметил Глин. – Если Кунолу придется туго, он может спрятать своих людей среди деревьев, а затем атаковать противника из засады. Похоже, у него сильное войско. Ха, наверное Кантрэй отвалил ему кучу денег.

– По меньшей мере, я бы этому не удивился, мой сеньор, – ответил Невин. – Да и нам не мешало бы что-нибудь ему послать.

Оставшуюся часть лета на границе с Элдифом царило спокойствие, а к осени стало очевидным, что, хотя Кунол сражался уже довольно долго, у него были большие шансы на успех. Когда Глин посылал бунтовщику послания, они были подписаны: Кунолу, королю Пирдона. В качестве последнего жеста Глин сосватал шестилетнюю дочь принца Кобрина с семилетним сыном Кунола, на что Кунол ответил участившимися набегами вглубь Элдифа. Все же, хотя для Кермора все складывалось очень хорошо, Невин не находил себе места. Он видел, как эта бесконечная война разрывает королевство на части.

Однажды дождливым осенним днем Невин поднялся на башню навестить Мэйла, который, как обычно, работал над своими комментариями к книге. Сложилось так, что вместо простого предисловия к мыслям Ристолина, как первоначально планировал Мэйл, эта работа переросла в огромный трактат.

– Эти пометки, очевидно, выльются в целое сочинение!

Мэйл опустил свою ручку в чернильницу так безжалостно, что тростниковая палочка чуть не сломалась.

– Как и многие из ваших пометок. Зато какое это будет сочинение!

– Видите ли, это как раз тот вопрос, из которого можно извлечь больше всего пользы. Несмотря на все ее великолепие, я не полностью согласен с аргументацией Ристолина. Он пишет слишком ограниченными категориями.

– Вы, философы, всегда были большими мастерами усложнять категории.

– Философы? Я бы не стал себя так называть.

– Черт возьми, а кто же вы тогда?

Лицо Мэйла застыло, рот открылся от удивления. Невин засмеялся, Мэйл последовал его примеру.

– И в самом деле никто, – ответил Мэйл. – Двадцать лет я думал о себе, как о воине, подогревая свой пыл, мечтая обрести свободу, чтобы снова воевать. И по меньшей мере десять из них я обманывал себя. Интересно, смогу ли я пойти на войну сейчас. Представляю, как я сижу на коне и думаю, что же Ристолин подразумевал под словом «конец», а кто-то тем временем заносит надо мною меч.

– По вашему виду не скажешь, что вы чем-то огорчены.

Мэйл подошел к окну, за которым серебряными нитями, похожими на его седые волосы, хлестал дождь.

– Отсюда открывается совсем другой вид, не такой, какие я видел прежде. В клубах пыли на поле боя нельзя рассмотреть вещи со всей очевидностью.

Мэйл прислонился щекой к холодному стеклу, посмотрел вниз и добавил:

– Вы знаете, что мне кажется самым странным? Если бы я не переживал так сильно за Гавру и за детей, я был бы здесь счастлив.

Невин почувствовал, как Двуумер посылал ему сообщение. Настало время даровать Мэйлу свободу. Он все осознал и теперь мог быть свободным.

– Скажите, а если бы вам предоставили возможность, вы бы женились на Гавре?

– Почему бы нет? Конечно бы женился. Теперь я – никто при королевском дворе. Я бы даже узаконил наших детей, если бы мне дали возможность. Действительно, я – философ. Я рассуждаю о несбыточном и невозможном.

Покидая комнату Мэйла, Невин подумал о погоде. Так как на побережье редко шел снег, зимой путешествие было возможным, хотя и неприятным. Он пошел прямо в свою комнату связался с Примиллой посредством огня.

Магазин Гавры занимал половину дома, расположенного напротив таверны ее брата на той же улице. Каждое утро, принимаясь за работу, она окидывала взглядом полки, с уложенными на них травами, бочонки, банки, чучело крокодила, висевшее под самым потолком. «Мой дом, – бывало думала она, – и мой магазин. Здесь хозяйничаю я и только я». Для Кермора было редким явлением, когда женщина владела имуществом от своего имени, а не от имени мужа или брата. С приходом зимы число клиентов у Гавры увеличилось. К ней приходили с лихорадкой, воспалением легких, обморожениями и ломотой в костях, и она работала долгими часами в парадной комнате. Было у нее еще одно срочное дело: обручение Эбруа. Хотя ее саму любовь завела довольно далеко, она твердо решила найти для своей дочери хорошую партию и выдать ее замуж по всем заведенным правилам.

К счастью, тот, к кому Эбруа питала благосклонность, был приличным парнем шестнадцати лет по имени Ардин, младшим сыном процветающего семейства, занимающегося дублением кожи. Обсудив с отцом Адрина формальности обручения, она поднялась в крепость посоветоваться с Мэйлом. Этот поход можно было бы назвать бессмысленным; Мэйл никогда не был знаком с семьей Ардина, а свою дочь видел только с большого расстояния. Но он очень внимательно выслушал Гавру, всем сердцем вникая в вопрос, хотя сама Гавра понимала, что он, так же как и она, притворяется, изображая сцену семейного совета из обычной жизни.

– Похоже, это неплохая партия для людей нашего круга, – наконец произнес Мэйл.

– Людей нашего круга! Вслушайся, как это звучит, о, мой венценосный возлюбленный! – с иронией заметила Гавра.

– Моя госпожа забывает, что я лишь скромный философ. Послушай, когда я закончу мою книгу, жрецы храма отдадут ее писцам, те сделают пятьдесят экземпляров, а я получу по серебрянику за штуку. Это, моя любовь, единственное счастье в моей жизни. Так давай же надеяться, что семейство Ардина не запросит огромное приданое.

– Думаю, их будет интересовать мой магазин, но может быть немножко и серебро.

– Прекрасно. Как несчастна та девушка, отец которой – философ!

Возвращаясь из крепости, Гавра встретила Невина; он по-дружески взял ее под руку и проводил в магазин. Пока дети готовили на кухне ужин, они могли поговорить с глазу на глаз. Невин положил в очаг пару толстых поленьев и в два счета развел огонь.

– Сегодня прохладно, – заметил он. – Я хочу сообщить тебе что-то очень важное. Думаю, у меня есть хорошая возможность добиться освобождения Мэйла.

От неожиданности у Гавры перехватило дыхание.

– Но ему пока об этом не говори, – продолжал старик. – Я не хочу обнадеживать его раньше времени, а ты должна знать. Тебе предстоит еще очень многое устроить, прежде чем вы уедете.

– Уедем? Разве Мэйл захочет, чтобы я поехала с ним?

– Если ты хоть на минуту в этом сомневаешься, то это большая глупость, которой я от тебя никак не ожидал.

Вдруг Гавра почувствовала, что ей необходимо сесть. Она опустилась на табурет у очага и сплела вместе дрожащие пальцы рук.

– Я сожалею, но не вижу иного выхода, как отправить его назад в Элдиф, – сказал Невин. – Ты поедешь с ним?

Она окинула взглядом комнату, посмотрела на полки. Чтобы иметь все это, ей пришлось трудиться долгие годы. Она оставляла здесь свою замужнюю дочь; и, в конце концов что скажет Думорик, когда она покажет ему незнакомого человека и скажет, что это его отец?

– Знаешь, – сказал Невин, – вполне вероятно, что вы будете жить близ западной границы Элдифа, а там в окрестности многих миль нет приличного знахаря.

– Понятно. Тогда я смогу построить там новый магазин для Думорика, а этот останется Эбруа. Это будет хорошим приданым. И в этом случае мы наконец-то сможем подписать брачный контракт, ведь мы так этого хотели.

– Вот именно. И ты будешь хорошей помощницей для своего мужа с его незаурядным талантом.

– Мне начинает нравиться звучание слова «Элдиф», – сказала она улыбаясь. – И вообще, я безумно люблю моего ненаглядного.

По ряду причин Невин решил отложить освобождение Мэйла до весны. Во-первых, короли дикого народца предупредили его, что зимой будет много сильных бурь. Однако самой главной причиной был сам Мэйл, который отказался бы выйти из заточения до тех пор, пока его книга не будет размножена, а это должно было занять несколько месяцев. Пока переписчики храма Умма работали над книгой, Невин «работал» над королем, благородство которого стало большим союзником первого советника. Будучи по своей природе человеком великодушным, Глин оказывался в большом затруднении, когда речь заходила о судьбе Мэйла, особенно теперь, когда мудрые жрецы восхваляли его, называя выдающимся ученым и украшением королевства. Когда Невин рассудил, что настало самое подходящее время, он прямо спросил короля об освобождении Мэйла и разрешении беспрепятственно вернуться домой.

– Действительно, это было бы лучше всего, добрый советник. Попробуй придумать какой-нибудь предлог, чтобы мы могли с честью для себя освободить его. Черт возьми, не хочется, чтобы Элдиф высмеивал мою слабость, но, в то же время, мне все больше становиться невыносимой мысль о том, что этот принц томится в башне.

В конце концов, необходимый повод был найден, а причиной послужило восстание в Пирдоне. Дабы привести мятежников к повиновению, этим летом Элдифу был очень нужен мир на границе, и он предложил Глину определенную сумму золотом, чтобы тот воздержался от набегов. Глин не только принял взятку, но и предпринял ответный шаг, пообещав в обмен на десять отборных лошадей освободить узника. После многократного обмена делегациями герольдов и какой-то непредвиденной задержки со стороны Элдифа был подписан договор. Лишь после этого, когда лето вступало в свои права, Невин сообщил Мэйлу, какое счастье свалилось на его голову.

Поднявшись в комнату на башне, Невин увидел Мэйла, который нежно поглаживал кожаный переплет экземпляра своей книги, тщательно переписанной в храме натренированной рукой. Принц принялся показывать книгу с таким энтузиазмом, что прошло наверное полчаса, прежде чем Невин смог перейти к цели своего визита.

– Это просто чудо, что король собирается выделить деньги еще на двадцать экземпляров, – заканчивал Мэйл. – Вы не знаете случайно, зачем?

– Знаю. Таким образом он хочет отметить ваше освобождение. На следующей неделе вы получите свободу.

Мэйл улыбнулся и попытался что-то сказать, но тут на его лице застыло выражение недоверия. Его ногти вонзились в мягкий переплет манускрипта, который он держал в руках.

– Я поеду с вами до границы Элдифа, – продолжал Невин. – Гавра и сын встретят вас за стенами Кермора. Эбруа остается здесь, но вы не должны ее винить. Она любит своего мужа, а вас никогда даже не видела.

Мэйл кивнул, его лицо побледнело и стало белым как на снег.

– Черт возьми, – прошептал он. – После стольких лет, проведенных в клетке, не разучилась ли птичка летать?

Хотя теперь принц Огреторик и его жена жили при дворе в чудесных апартаментах, они никак не могли забыть то время, когда Примилла была единственным человеком, оказывавшим им должную честь. Поэтому в свободные минуты они всегда принимали ее с большим удовольствием. Принц был высоким молодым человеком с васильковыми глазами и цвета воронова крыла волосами, отличался грубоватой красотой и имел склонность пооткровенничать, если конечно не был в этот момент рассержен. В то утро Примилла пришла с подарком – дорогим птенцом дербника, для излюбленного занятия принца – соколиной охоты. Огреторик сразу же посадил птицу на запястье и начал с ней разговаривать.

– Благодарю вас, добрая госпожа. Это прекрасная птица.

– Для меня большая честь видеть, что его высочество довольны. Узнав, что вашему отцу даровали свободу, я решила сделать праздничный подарок.

Взгляд Огреторика померк, и он уставился на дербника, который повернул к нему свою маленькую с хохолком голову, как будто признал в принце родственную душу. Камлада беспокойно заерзала на стуле у окна.

– Конечно, – сказала она с натянутой улыбкой. – Мы бесконечно рады освобождению Мэйла. Но странно подумать, что мой свекор сделался писакой.

Огреторик бросил на нее косой взгляд, который не мог означать ничего хорошего.

– Большое спасибо за ваш дар, Примилла, – сказал он. – Я немедленно отдам его на попечение моему сокольничему.

Так как было понятно, что аудиенция закончилась, Примилла присела в реверансе и спустилась в большой зал, где толпилось множество просителей и просто придворных. Перемолвившись несколькими словами со знакомыми советниками и писарями, она узнала, что очень многие из знатных господ хотели бы восстановления Мэйла на его прежнем месте вместо сына, который бы сделался просто его наследником. Возможно, они так думали лишь из чувства жалости и великодушия. Возможно. Примилла отыскала советника Кадли и прямо спросила, почему кое-кто так страстно желает видеть Мэйла сюзереном Абервина и Канобэйна.

– Похоже, вы ужасно заинтересовались делами Мэйла, – заметил Кадли.

– Конечно. Ведь артель должна знать, кому делать подарки. Зачем же заискивать перед тем, кто нам вовсе не господин?

– Ваша правда. Ладно, только вы никому больше не говорите об этом. Принцесса Камлада сделалась чересчур заносчивой после того как ее муж стал хозяином в Абервине. Очень многие обрадовались бы, увидев ее развенчанной. Кроме того, есть здесь несколько вдовушек, которые видят в себе утешительниц для принца на все его оставшиеся годы.

– В таком случае, это исключительно женская инициатива?

– О, нет. Принцесса вызывает раздражение не только дам, которым с ней приходиться жить, а у вдов есть братья, жаждущие получить хоть немного власти.

– Ясно. А вы как думаете, Мэйла восстановят?

– Надеюсь, нет. Это будет лучше для него самого. Я имею в виду его здоровье. Но больше, добрая госпожа, вы не услышите от меня ни слова.

«Этого для меня вполне достаточно», – подумала Примилла и решила немедленно связаться с Невином. Она совсем не хотела видеть, как Мэйл вернулся домой только для того, чтобы быть отравленным своими же родственниками.

Из окна комнаты Мэйла двор Форта Кермор казался совсем крошечным, будто он был игрушечным. По мостовой, выложенной едва различимыми взглядом булыжниками скакали маленькие лошадки; крошечные человечки сновали то туда, то сюда и исчезали за маленькими дверьми. До его окна доносились лишь самые громкие звуки. Как-то после обеда Мэйл стоял, облокотившись на подоконник, и рассматривал бесконечно знакомую картину. Тут он услышал, как у него за спиной отворилась дверь.

– Глин, его величество король Дэвери, – провозгласил стражник. – Всем на колени!

Мэйл повернулся и опустился на колени как раз в тот момент, когда король переступил порог его комнаты. Некоторое время они изучали друг друга взглядом, выражавшим недоумение, ведь со дня их последней краткой встречи они оба так сильно постарели.

– С этого дня вы – свободный человек, – наконец произнес Глин.

– Покорнейше благодарю, ваше величество.

Глин окинул взглядом комнату, затем вышел и увел с собой стражников. Мэйл долго смотрел на опустевший дверной проем, наконец там появился Невин.

– Поднимайтесь, мой друг, – сказал старик. – Пришло время испробовать свои крылышки.

Мэйл последовал за ним вниз по темной винтовой лестнице. Спускаясь, он смотрел на стены, на потолок, на каждого человека, который встречался им на дороге. Когда они вышли во двор, на него, как водопад, обрушился поток солнечного света. Он посмотрел вокруг и увидел крепостные стены, возвышавшиеся над ним, а не под ним; внезапно у него закружилась голова. Невин взял Мэйла за руку и не дал ему упасть.

– Человеческий разум – ужасно непонятная вещь, – заметил старик.

– Это точно. У меня такое чувство, что я заколдованный.

В первые минуты шум и столпотворение ошеломили Мэйла. Казалось, что весь мир переполнен людьми, которые кричат, смеются, ведут куда-то лошадей, а те оглушительно стучат копытами. Мимо сновали служанки с ведрами воды, вязанками дров и охапками продуктов. Ярко красный и серебристый цвета Кермора были повсюду и бросались затворнику в глаза. Через несколько минут головокружение прошло и уступило место жадному любопытству. Он шел медленно и наслаждался всем, что попадалось на глаза, начиная от знатного господина верхом на коне и заканчивая кучей прелой соломы у конюшен. Когда одна из гончих королевской своры любезно позволила Мэйлу погладить себя, его радости не было предела. Он был похож на неразумное дитя, которое радуется всему, потому что еще ничему толком не знает цену. Когда он сказал об этом Невину, старик засмеялся.

– А кто может сказать, что неразумное дитя не самое мудрое создание на свете? – ответил Невин. – Идемте ко мне в комнату. Вскоре туда придет и Гавра.

Но Гавра уже ждала их в скромно меблированной передней Невина. Мэйл бросился к ней, обнял и поцеловал.

– О, моя любовь, – сказал он. – Мне трудно даже поверить в это. Я продолжаю думать, что рано утром мы проснемся, и все окажется лишь жестоким сном.

– Не надо так шутить, особенно после тех хлопот, которые выпали на мою долю в связи с магазином! Я передала его Эбруа, и теперь у меня так болит голова, что мне самой пришлось принять кое-что из моих трав.

Невин подсчитал, что им потребуется четыре дня, чтобы добраться до границы с Элдифом, где, как было договорено, их будет ждать почетный эскорт гвардейцев Элдифа. Но на третью ночь, когда они расположились лагерем примерно в десяти милях западнее Морлина, к ним подъехала другая группа людей: Примилла и два молодых человека, вооруженных дубинками. Когда они спешивались, Невин поспешил им навстречу с приветствиями, Мэйл последовал за ним.

– Что все это значит? – спросил Невин.

– Видите ли, я приехала сказать вам кое-что не очень приятное.

– В самом деле? – вмешался в разговор Мэйл. – Меня там собираются отравить?

– Вижу, господин философ не забыл те времена, когда он был принцем и жил при дворе, – ответила Примилла. – Нет, я не могу с уверенностью сказать, что вам грозит реальная опасность. Но все же, к чему лишний раз рисковать? Мы проводим вас в безопасное место, где вы будете находиться до тех пор, пока я не стану совершенно уверенной, что двор склоняется в нашу сторону.

– В таком случае, покорнейше вас благодарю, – сказал Невин. – Я спас этому человеку жизнь не для того, чтобы потом ее отняли с помощью пузырька отравы.

– Не беспокойтесь. Мы проберемся через леса, как хитрые лисы, а затем… – Примилла улыбнулась. – А затем юркнем в нору, как барсуки.

Вот уже целую неделю фермеры доставляли фургоны с дровами в качестве весеннего налога на свет Канобэйна, поэтому Аваскейну приходилось быть на ногах задолго до захода солнца и помогать им сгружать поленья и складывать под длинными навесами. В тот день, когда на дороге показалось облако пыли, он подумал, что это приближается очередной фургон.

– Еще один на подходе, – сказал он Эгамину. – Беги и посмотри, под которым из навесов осталось больше всего свободного места.

Эгамин вздохнул и медленно поплелся прочь со скучающим видом, а Аваскейн в это время открывал скрипучие ворота. Вдруг он застыл на месте и уставился на людей, которые стояли перед ним на дороге, его рука все еще лежала на ржавом засове. Всадники, вьючные мулы, та странная женщина с синими руками, а за ними… Нет, этого не может быть! И все таки это он, постаревший, с поседевшими волосами. С радостным криком, переходящим в рыдание, Аваскейн выбежал на дорогу, чтобы приветствовать вернувшегося домой принца Мэйла. Когда в знак вассальской преданности он взялся за стремя лошади Мэйла, тот поклонился ему в седле.

– Аваскейн, ты только посмотри! Когда я уезжал воевать, мы оба были молодыми парнями, а теперь мы ужасно постарели, наши головы покрылись сединой.

– К сожалению, это так, мой принц. Но, боже мой, как я рад вас видеть!

– И мне тоже очень приятно. Мы сможем у вас остановиться?

– Что? Конечно, ваша светлость. Вы приехали в самое подходящее время. Скуна как раз проветривает ваши апартаменты, она делает это каждую весну. Так что, там вам будет хорошо и уютно.

– Как? Каждую весну?

– Каждую весну. Мы, как старые барсуки, мой принц. Мы знаем свое дело.

Мэйл спрыгнул с лошади, взял руку Аваскейна и крепко пожал. Аваскейн увидел слезы в глазах принца и почувствовал, что вот-вот заплачет сам.

– Теперь я больше не принц, – сказал Мэйл. – И считаю, что для меня большая честь назвать тебя своим другом. Здесь со мной моя новая жена и мой сын. И давай помолимся, чтобы на этот раз я вернулся домой навсегда.

Когда они вошли во двор, к ним навстречу с приветствиями выбежали Эгамин, Марил и Скуна. Аваскейн улыбнулся Эгамину самодовольной улыбкой.

– Разве я не говорил тебе, что он вернется?

Он получал удовольствие от того, что его обычно язвительный сын сейчас не мог найти, что ответить.

Вечером, после праздничного обеда, Аваскейн ушел зажигать огонь. Когда небо окрасилось в жемчужные оттенки, он высек из огнива искру, которая зажгла сухой трут, и стал дуть, пока пламя не охватило тонко нарезанную лучину. Затем он положил в огонь несколько толстых поленьев. Наконец в чаше маяка разгорелось яркое пламя, посылая в море сигнал опасности. Аваскейн подошел к краю площадки и посмотрел на брок, на окна, из которых весело струился свет. Принц был у себя дома. «Я не забыл его, и он не забыл меня, – думал Аваскейн. – Мы с ним, как старые барсуки. Мир – прекрасное место, где торжествует справедливость». Позже, когда вышла в зенит полная луна, на башню поднялся Мэйл. С трудом переводя дыхание, принц облокотился о перила.