– Более чем достаточная. Я прощаю его, если это хоть как-то поможет ему на том свете.

Невин едва заметно кивнул и отвернулся.

– Ну что ж, – тихо сказал он, – одно звено цепи разорвано.

– Что вы говорите?

– О, ничего, ничего. Смотри. Сюда едет городская стража.

III

Невин остался в Керморе еще на год, но наконец настало время, когда он больше не мог смотреть, как Гвенивер отправляется на войну, и с ужасом думать, что она может не вернуться домой. Однажды, дождливым весенним днем он покинул крепость и без определенной цели направился на север, чтобы помогать, чем он только мог, простым людям, населявшим королевство. Хотя первое время Невин очень часто думал о Гвенивер, вскоре у него появилось слишком много других забот, и воспоминание о ней постепенно изгладилось. Год за годом войны продолжали свирепствовать, а эпидемии были их непременными спутниками. Где бы Невин не находился, он пытался уговорить лордов восстановить мир, а простой народ – вернуться к их повседневным заботам. Хотя те, кому старик помогал, были бесконечно ему благодарны, он чувствовал, насколько бесплодными оказывались его старания, и в конце концов им овладело глубокое отчаянье. В мыслях он бродил такими темными путями, где даже сила Двуумера обращалась в прах, но и там не было ни радости, ни покоя. Невин продолжал работать даже тогда, когда не служил Свету, но самой жестокой насмешкой было то, что вне служения он оставался в одиночестве, вместо того, чтобы быть со своей прежней возлюбленной.

Прошло пять лет. Однажды весной, когда в заброшенных садах зацвели яблони, что-то заставило Невина вспомнить о Гвенивер, и стоило только ему подумать о ней, как любопытство одержало верх. Как-то ночью, стоя на коленях у костра, он сосредоточил разум на языках пламени. И вот он уже ясно видел Гвенивер и Рикина, бодро шагающих по двору крепости Форта Кермор. Они совершенно не изменились, и Невин подумал, что это было лишь ярким воспоминанием. Но вдруг Гвенивер повернула голову, и он заметил шрам, пересекавший синюю татуировку. Затем видение исчезло, но теперь, увидев Гвенивер, он уже не мог ее забыть. Утром следующего дня он вздохнул над безрассудством, свойственным всем мужчинам, и зашагал по дороге в Кермор.

Весенним днем, когда мягкий ветер с моря смешивался с запахом молодой травы, как бы насмехаясь над страданиями королевства, Невин въезжал в городские ворота. Спешившись, чтобы провести коня и вьючного мула по запруженным людьми улицам, он услышал, что кто-то его зовет и, обернувшись, увидел Гвенивер и Рикина, которые едва протискивались с лошадьми сквозь толпу.

– Невин! – воскликнула она. – Как я рада вас видеть!

– А мне очень приятно встретить здесь вас, и Рико тоже. Польщен, что вы меня помните.

– Что? Да разве я могу вас когда-нибудь забыть? Мы с Рико как раз собирались покататься на лошадях, но вместо этого разрешите угостить вас бокалом эля.

По настоянию Гвенивер они пошли в лучший во всем Керморе трактир, уютное местечко с натертым до блеска деревянным полом и побеленными известью стенами. Она также настояла на том, чтобы они заказали лучший эль, проявив при этом щедрость, которая обычно заставляла воина не жалеть звонкую монету сегодня, так как он может не дожить, чтобы потратить ее завтра. Они устроились за столом, и, пока она рассказывала Невину о военных событиях, он внимательно изучал ее. Хотя она заметно окрепла, и все ее тело было похоже на панцирь, в движениях просматривалась твердость и в то же время грациозность, трудно было сказать, кому они были более присущи, женщине или мужчине. Рикин оставался, как всегда, веселым и вежливым; он не спеша пил эль и смотрел на нее.

Время от времени, когда их взгляды встречались, они улыбались друг другу. Этот обмен улыбками был преисполнен любви. Их сердца были похожи на два наполненных до краев бокала, содержимое которых дрожит при малейшем прикосновении, но никогда не проливается. Связь между ними была настолько крепкой, что Невин тренированным взглядом обладателя Двуумера видел ее, как сплетение нитей тусклого света. Все их обычное сексуальное влечение превратилось в магические узы, связывающие их ауры. Невин не сомневался, что энергия так же перетекала между ними; что, так или иначе, один из них всегда знал, где находится другой, даже в самые отчаянные минуты сражения; что они могут обмениваться между собой мыслями так инстинктивно, что даже никогда не задумываются об этом. У Невина защемило сердце при виде того, как неумело она использовала свои способности к магии Двуумера.

– О, добрый Невин, – сказала она наконец. – Вы непременно должны подняться в крепость. Полагаю, это Двуумер заставил вас вернуться сюда.

– Не совсем. А что? Что-нибудь случилось?

– Да, можно сказать.

Рикин быстро посмотрел вокруг и понизил голос.

– Видите ли, наш сеньор… Словом, он пребывает в мрачном расположении духа, и никто не может помочь ему.

– Его тяготят грустные думы, – объяснила Гвенивер так же шепотом. – Он говорит всякую чушь, например, что он не может быть настоящим королем после всего случившегося, и тому подобное. Королева боится, как бы он не сошел с ума.

Они оба посмотрели на Невина, искренне веря, что старик сможет найти выход. А он почувствовал себя таким беспомощным, что их надежда едва не заставила его заплакать.

– Что с вами? – спросила Гвенивер.

– Ничего страшного. Просто за эти дни я так устал, видя, какой беспорядок твориться по всей стране, а я ничего не могу поделать, чтобы прекратить страдания.

– О, боже мой! Не ваше дело прекращать это. Не стоит так сильно огорчаться. Разве вы не помните, что сказали королю, когда он так тяжело переживал смерть Даннина? Вы назвали это суетой, когда кто-то думает, что может уберечь другого человека от судьбы.

– Суетой? Так оно и есть.

Сама того не осознавая, она сказала именно то слово, которое ему нужно было услышать. «Да, это суета, это то, что мучает Глина», – подумал он. В душе я все еще остаюсь принцем и думаю, что королевство вращается вокруг меня и моих дел. Он напомнил себе, что был всего-навсего слугой, который ожидает приказа, и вдруг подумал, что приказ этот когда-нибудь обязательно прозвучит. Когда-нибудь он снова увидит сияние Света.

Когда они вошли в крепость, навстречу выбежали слуги и окружили Невина, будто он и в самом деле был принцем. Оривэйн настоял на том, чтобы старик поселился в удобной комнате главной башни замка и лично проводил его наверх. Пока Невин распаковывал вещи, управляющий рассказал ему разные новости. У лорда Гветмара и госпожи Маклы было два сына; принц Мэйл до сих пор томился в башне; Гавра, его бывшая ученица и помощница, была сейчас знахаршей в городе.

– А как наш сеньор? – спросил Невин.

Взгляд Оривэйна померк.

– Вечером я организую вам аудиенцию один на один. После того, как вы увидите его, мы сможем разговаривать дальше.

– Понимаю. А что с Саддаром? Он все еще при дворе или, наконец, осознал свое ничтожество и удалился?

– Он умер. Странно конечно. Это произошло осенью, сразу после того, как вы покинули город. У него случилось непонятное расстройство желудка.

Невин что-то пробурчал себе под нос, а лицо Оривэйна приняло совершенно безмятежное выражение. Невин подумал: или король лично приказал отравить старика, или кто-то из королевских придворных сам взял на себя эту несложную задачу, ведь единственный знахарь, который мог бы спасти советника, был в этот момент далеко.

Ближе к полудню Невин спустился в Кермор и разыскал Гавру, которая жила с семьей своего брата, хозяина трактира, в верхней комнате его заведения. Старик по-отцовски обнял свою бывшую ученицу, та весело засмеялась, налила ему немного эля и пригласила наверх в свою комнату немного поболтать. За последние несколько лет она стала привлекательной молодой женщиной, все такой же хорошенькой и аккуратной, но в темных глазах угадывалась глубина чувств и проницательность. В комнате среди мебели были аккуратно разложены травы, расставлены банки с целебными мазями и другие вещи, необходимые ей для работы. Здесь же находилась односпальная кровать, деревянный сундук, возле очага стояла колыбель. В ней спала крошечная девочка около десяти месяцев от роду.

– Младший ребенок твоего брата? – спросил Невин.

– Нет, это моя девочка. Вы меня за это осуждаете?

– Почему? Что заставило тебя так подумать?

– Мой брат был не в восторге, когда дома появилось внебрачное дитя. Я просто счастлива, что могу сама немного заработать, чтобы прокормить нас.

Малютка как будто поняла, что о ней говорят. Она зевнула, открыла василькового цвета глазки и снова уснула.

– А почему ее отец не взял тебя в жены?

– Он женат на другой. Я – не дура и все понимаю, но я люблю его.

Невин сел на деревянный сундук. Он никогда не ожидал, что Гавра, смышленая девушка, может попасть в такую беду. Она облокотилась о подоконник и посмотрела на открывавшийся из окна вид: стена соседнего дома, маленький пыльный дворик и курятник с цыплятами.

– Принц Мэйл, – вдруг сказала она. – Мой бедный узник.

– Боже мой!

– Умоляю вас, никому не говорите об этом. Они могут убить дитя, если узнают, что здесь в городе у элдифского принца есть внебрачный ребенок. Я говорю всем, что ее отцом был один из королевских всадников, Дагвин, который в прошлом году погиб в сражении. Мне все время помогает госпожа Гвенивер. Догадываюсь, что Дагвин был одним из тех, кого особенно любили девушки, потому что все поверили мне без лишних вопросов.

– Об этом знает только Гвенивер?

– Ага. Даже Рикин не знает.

Она сделала паузу и посмотрела в колыбель, кисло улыбнувшись.

– Мне нужно было кому-то сказать, а Гвенивер в первую очередь – жрица, и не важно, кто там она еще. Хотя, это так печально. Иногда приходит Рикин и вручает мне деньги для дочери своего боевого товарища. Похоже, маленькая Эбруа очень много для него значит.

– В таком случае, будет лучше, если он никогда не узнает правду. А все-таки, как это произошло? Ты умеешь летать, как птица?

– О, я взобралась на башню по лестнице, – смеясь ответила она. – Вскоре после того, как вы покинули город, у принца началась лихорадка, а все лекари ушли вместе с армией. Тогда Оривэйн послал за мной, чтобы не дать умереть заложнику. Боже мой, мне было очень жаль Мэйла, потом Оривэйн разрешил мне навещать его, как делали вы. Мэйл взялся учить меня читать и писать, чтобы у него быстрее тянулось время. Итак, он давал мне уроки, вскоре мы стали друзьями, и тогда…

Она выразительно пожала плечами.

– Понятно. А он знает о ребенке?

– О, как же ему не знать? Мой несчастный узник.

Возвращаясь в крепость, Невин посчитал своим долгом подняться на башню и повидать принца. Хотя его уютная комната совершенно не изменилась, Мэйл стал взрослым человеком. Вместо того, чтобы зря растрачивать силы в припадках отчаянья, этот высокий, пополневший мужчина медленно ходил кругами по комнате. Он был ужасно бледным, на фоне алебастрового цвета кожи, его черные с отливом волосы казались еще темнее. Невин с ужасом подумал, что принц не был на солнце вот уже семь лет.

– Вы просто представить себе не можете, как я рад вас видеть, – сказал Мэйл. – Как мне не хватало наставника, когда вы перестали приходить.

– Прошу прощения, но Двуумер побуждает человека пройти много неизведанных дорог. Хотя я, кажется, оставил вам кое-какое утешение. Только что я разговаривал с Гаврой.

Принц покраснел и отвернулся.

– Впрочем, это действительно странно, – сказал он немного погодя. – Было время, когда я и не посмотрел бы на женщину простого происхождения. А сейчас мне интересно, что же нашла Гавра в таком негодяе, как я.

– У вашего высочества действительно жестокая судьба.

– Не такая уж и жестокая, как многие другие. Знаете, я уже устал жалеть себя. Некоторые из людей подобны ястребам, они погибают в битве молодыми. Я же похож на певчую птичку, которая сидит в королевской клетке и видит во сне деревья. О, это роскошная клетка, где в кормушке всегда вдоволь зернышек.

– Верно сказано.

– Книги, которые вы мне оставили, тоже были для меня большим утешением. И Гавра купила мне кое-что почитать у книготорговца в храме Умма. Это сборник философских работ Ристолина, который писал в Начале Времен. Он был из руманов, не знаете?

– Нет. Он был одним из племени Греггикон, это – мудрый народ, судя по тем немногочисленным книгам, которые до нас дошли. Я полагаю, проклятые руманы захватили их королевство, так же как они сделали с землями, принадлежавшим нашим предкам там в Отечестве. Как писатель, Ристолин всегда поражал меня глубиной мысли. Я читал часть его книги «Этика Никомаки».

Они приятно провели время, обсуждая такие вещи, о которых Невин не слышал уже много лет. Хотя Мэйл говорил с легкостью прирожденного ученого, когда Невину пришло время покинуть его, принц погрузился в глубокую, как морской туман, меланхолию. Он вовсе не был ученым, он был отчаявшимся человеком, который цеплялся за все, что не давало потерять рассудок.

Покинув тихую комнату Мэйла и спустившись в большой зал, Невин будто оказался в другом мире. Так как армия собиралась, готовясь к походу, зал был заполнен господами и простыми воинами: кричащими, смеющимися, требующими очередной бокал эля и бросающими друг в друга насмешки, как кинжалы. Невин сел за стол Оривэйна, рядом с королевскими советниками, прямо возле помоста. Когда подавали еду, отворилась личная дверь короля, и вошел Глин в сопровождении Гвенивер. Однако когда он подошел к столу для знати, она спустилась с помоста и заняла место рядом с воинами короля и, конечно же, с Рикином.

– Похоже, госпожа Гвенивер относится с презрением к своему благородному происхождению, – заметил Невин, обращаясь к Оривэйну.

– Да. Раньше мы часто с ней об этом разговаривали, но разве кто-нибудь может спорить со жрицей.

Во время трапезы Невин смотрел на Глина, который, казалось, совсем не изменился; он был, как всегда, искренний и любезный, когда смеялся над шутками или слушал беседу знатных лордов. Все же, перемены стали очевидными позже, когда паж проводил Невина в личные апартаменты короля. Глин стоял у очага. Яркий свет множества свечей, отражаясь от серебра и падая на разноцветные ковры и драпировки, ясно оттенял глубокие впадины под его глазами. Хотя король настоял, чтобы Невин сел на стул, сам он во время беседы беспокойно ходил возле очага. Сначала они обменивались общими новостями и шутили, постепенно Глину надоело играть роль королевского величия, он устало облокотился о каминную доску, и тут Невин увидел перед собой павшего духом человека.

– Похоже, мой сеньор весьма благосклонен к госпоже Гвенивер, – заметил Невин.

– Она достойна благосклонности. Я поставил ее во главе моей гвардии. Никто не посмеет завидовать присягнувшему богам воину.

Вот оно, то воспоминание, которому они сейчас должны были посмотреть в лицо.

– Мой сеньор по-прежнему очень тоскует по своему брату?

– Да. Несомненно, мне будет недоставать его всю жизнь. О, боже мой, если бы он только не порешил себя! Сейчас мы могли бы видеться, хотя бы тайно. А когда-нибудь, вероятно, я мог бы призвать его обратно.

– Видите ли, гордость не позволила бы ему ждать.

Глин тяжело вздохнул и, наконец, опустился на стул.

– Так много людей, которые служили мне, испили свою горькую чашу, – сказал он. – Я не вижу этому конца. Клянусь владыкой преисподней, иногда мне хочется уступить проклятый трон этому Кантрэю и смириться. Но тогда выходит, что те, которые умерли ради меня, отдали свои жизни ни за что. И потом, что станет с моими преданными друзьями? Кантрэй может их всех перерезать.

Он сделал паузу и устало улыбнулся.

– Сколько человек здесь при дворе рассказали тебе, что я схожу с ума?

– Немного. А что, так оно и есть? Или же они принимают здравый рассудок за безумие?

– Конечно, хотелось бы думать о втором. С тех пор, как не стало Данно, я чувствую себя осажденной крепостью. С ним я мог поговорить, и, если он думал, что я несу чушь, он так и говорил. Кто же окружает меня сейчас? Половина из них льстецы, честолюбцы, шакалы. И, если я не бросаю им достаточно мяса, они кусаются. Если я пытаюсь выкинуть из головы какую-нибудь мрачную мысль, они начинают раболепствовать.

– От вас, мой сеньор, во многом зависит их жизнь.

– Знаю. О, боже мой, я все прекрасно понимаю! Как жаль, что я не родился простым всадником. Каждый при дворе завидует королю, а знаешь ли ты, кому завидует король? Рикину, капитану Гвенивер. Я никогда не видел человека счастливее, чем Рико, даром что сын фермера. Что бы он ни делал, что бы с ним ни случалось, он говорит, что на все воля Богини и спокойно спит всю ночь.

Глин сделал короткую паузу.

– Ты думаешь, я сошел с ума? Или просто дурак?

– Король никогда не был дураком, а если бы он сошел с ума, то был бы счастливее.

Глин засмеялся, его смех вдруг напомнил Невину принца Мэйла.

– Невин, я был бы очень благодарен, если бы ты остался при дворе. Ты видишь далеко наперед. Король должен признать, что очень в тебе нуждается.

Так как Невин не видел впереди ничего кроме горести и мучений, его первой мыслью было солгать и заявить, что Двуумер запрещает ему оставаться. Но он слишком сильно любил этих людей, чтобы стоять в стороне от их неизбежных страданий. Вдруг он подумал, что должен до конца сыграть свою роль; что тогда осенью он бросил Глина, Мэйла и Гавру, движимый собственными корыстными интересами.

– Мой сеньор, вы оказываете мне огромную честь. Я остаюсь и буду служить столько, сколько вы будете во мне нуждаться.

Таким образом, крайне неохотно, Невин получил то, за что многие люди готовы были разбиться в лепешку: место королевского советника и личное расположение сеньора. Невину потребовалось долгих два года, чтобы распутать сплетение зависти, вызванное его внезапным возвышением, но после никто не смел подвергнуть сомнению его назначение. Все в королевстве знали, что власть при дворе сосредоточена в руках этого убогого старика, но, конечно, очень немногие понимали, почему.

А на протяжении этих двух лет, и на третий год, война все продолжалась – бесконечный круговорот рейдов и обходных маневров.

Дождь застал их в добрых тридцати милях от основного лагеря. Косой ливень с холодным ветром, который насквозь пронизывал накидки, превратил дорогу в грязное месиво. Хотя ситуация была отчаянной, лошади отказывались идти хоть немного быстрее. «Единственное утешение, – с горечью подумал Рикин, – что дождь так же тормозит продвижение неприятеля». Он посчитал своим долгом сказать об этом тридцати четырем воинам, оставшимся от ста пятидесяти, выехавших в рейд. Они только проворчали ему в ответ. Рикин дважды объезжал строй, называя каждого по имени, покрикивая на отстающих и хваля немногих, еще сохранивших присутствие духа. «Вряд ли в этом была хоть какая-то польза», – подумал он. Когда он сказал об этом Гвенивер, она согласилась.

– Наши лошади в более плачевном состоянии, чем люди, – сказала она. – Скоро мы будем вынуждены остановиться.

– А если они настигнут нас?

Гвенивер только пожала плечами. Никто из них даже представления не имел, насколько далеко им удалось оторваться от войска Кантрэя. Только в одном они могли быть уверены – их преследовали. Они с трудом одержали победу, которая превратила их войско в горстку усталых бойцов. Кантрэй непременно посчитает долгом чести отомстить им за нее.

К закату они встретили двух фермеров, которые медленно тащились с возом, запряженным из-за нехватки лошадей упрямой молочной коровой. В меркнущем свете уходящего дня Рикин лишь сумел рассмотреть, что воз был нагружен мебелью, инструментами и бочками. Когда войско окружило их, фермеры посмотрели на солдат в полном изнеможении и, похоже, вовсе не волновались, что их могут убить прямо на дороге.

– Откуда вы бежите? – спросила Гвенивер.

– Роскарн, госпожа. Крепость пала вчера, и мы направляемся на юг.

– Кто ее захватил?

– Люди с зелеными зверюгами на щитах.

Рикин тихо выругался: драконы Кантрэя.

– Да они же не разрушили крепость, болван! – вмешался второй фермер. – Мы не видели никакого дыма, так ведь?

– Ты прав, – сказал первый. – Хотя мне все равно. Мы видели огромное войско на дороге, госпожа.

Гвенивер приказала солдатам посторониться с дороги и дать фермерам пройти.

– Что ты на это скажешь, Рико? Мы могли бы пойти в Роскарн, там у нас была бы крыша над головой. Если они уже побывали в крепости, то не вернутся назад так скоро.

Таким образом они пошли прямо в ловушку. Позже Рикин непременно подумает о том, как ловко она была подстроена, как хорошо люди Кантрэя сыграли роль фермеров, как верно Кантрэй предугадал их действия. А сейчас он был бы только рад найти приют для лошадей. Когда они добрались до крепости, то увидели, что каменная стена была проломлена в трех местах. Среди груды камней лежало обезглавленное тело тиэрина Гвардона. Там же находилось множество других трупов, но к тому времени уже слишком стемнело для того, чтобы можно было подсчитать их число. Так как до этого крепость захватывали и сжигали много раз, от каменного брока ничего не осталось. Посреди грязного двора стоял лишь круглый деревянный дом.

Хотя дом мог показаться первобытным жилищем, изнутри он был сухим. По одну сторону воины привязали лошадей, по другую сложили свои вещи, затем порубили мебель на дрова и разожгли в очагах огонь. У лошадей заканчивался овес, и люди достали все, что оставалось из запасов провизии. Рикин только собирался сказать Гвенивер, что утром надо будет попытаться найти хоть какое-нибудь продовольствие, как вдруг почувствовал опасность – холодное прикосновение к спине. По тому, как Гвенивер пожала плечами, он понял, что она почувствовала то же самое. Не сговариваясь, они выбежали из дома во двор.

Гвенивер полезла на стену, Рикин ждал ее внизу. В темноте он видел, как она достигла вершины; затем спустилась и закричала:

– Там войско! Прикрой проломы! Атака!

Рикин побежал в дом, по дороге он слышал топот и ржание лошадей, быстро приближавшихся к крепости. Выкрикивая приказы, он ворвался внутрь и поднял бойцов. Ругаясь, хватая мечи, войско рассредоточилось вдоль стены и прикрыло все бреши. К этому времени крепость потонула в шуме осаждавшей армии, как будто океанские волны разбивались о берег. Рикин видел через пролом, как воины спешиваются с лошадей и окружают стены.

– Мы в кольце! – отрешенно произнесла Гвенивер. – Как ты думаешь, мы сможем продержаться в осаде целый день?

– Не сможем и половины. Не понимаю, почему Богиня не предупредила нас, когда мы разговаривали с фермерами.

– А я понимаю. Я всегда знала, что придет день, когда Она захочет видеть нас мертвыми.

Она приблизилась к Рикину и поцеловала его в губы, один лишь раз, затем пошла отдавать приказы.

Было маловероятно, что враг начнет атаку в темноте, когда с неба льет дождь, поэтому они выставили у проломов охрану и спали по очереди. Примерно за час до рассвета дождь прекратился, а холодный ветер очистил небо. Рикин разбудил бойцов, они стали молча надевать доспехи. Каждый смотрел на своих друзей так, как будто говорил «прощай», не нуждаясь в словах. Пока Гвенивер присматривала за одной брешью, служившей некогда воротами, Рикин поставил воинов у двух других.

– Это смерть, – повторял он снова и снова. – Все, что мы можем теперь сделать, это заставить их дорого заплатить.

Снова и снова бойцы молча кивали в знак согласия. У дальней стены Рикин нашел Албана, который был принят в войско Кермора этим летом, как только ему исполнилось четырнадцать. Хотя мальчишка гордо стоял в строю и крепко, как и остальные воины, сжимал в руках оружие, Рикин решил спасти ему жизнь, если только это было возможно.

– Слушай, парень, – сказал он, – на тебя возлагается важная миссия. Мой выбор остановился на тебе, потому что ты ниже всех нас ростом и меньше всех заметен. Мы должны сообщить обо всем королю, и ты принесешь ему эту весть. Понял?

В свете приближающейся зари Албан смотрел на Рикина широко раскрытыми глазами; он кивнул.

– Итак, что ты будешь делать, – продолжал Рикин. – Спрячешься за этой грудой камней и дождешься, когда там упадет кто-нибудь из людей Кантрэя, чтобы можно было забрать у него щит. Как увидишь, что возле тебя разгорается бой, покинешь укрытие, притворишься раненым и смешаешься с толпой неприятеля. Затем, если тебя, конечно, не убьют, хватаешь лошадь и скачешь на ней во весь опор, будто под тобой разверзается земля.

– Понял. И если они схватят меня, встретимся за трапезой на том свете.

Когда парень ушел, Рикин помолился Богине, чтобы эта маленькая хитрость удалась.

Он присоединился к Гвенивер у ворот, где уже стоял наготове отряд, который они поведут в последний бой.

– Их там больше сотни, – заметила Гвенивер. – Сейчас они стягивают силы, готовясь к атаке. Похоже, пойдут только пешие воины.

– Зачем, убивая крыс в норе, зря рисковать лошадьми?

Обменявшись с Гвенивер улыбками, он занял место возле нее. Сквозь пролом было видно, как люди медленно поднимаются по склону холма и веером расходятся к брешам в стене. Внутри крепости царила мертвая тишина, изредка нарушаемая побрякиванием меча или щита. Небо на востоке озарилось светом, и Рикин почувствовал, как колотится его сердце. Нет, это был не страх, это было любопытство: а как же там, на небесах? «Я снова увижу Дагвина, – подумал он, – и расскажу, что у него есть дочь». Свет наступавшего утра весело заиграл на металле мечей, кольчуг, шлемов, на рельефных украшениях щитов. Где-то далеко, в рядах войска Кантрэя раздался звук серебряного рожка, и с боевым кличем шеренги щитов с драконами ринулись вперед. Битва началась.

Воины Кермора удерживали бреши намного дольше, чем можно было предположить. Сражаясь бок о бок в проеме такого размера, Гвенивер и Рикин сами смогли бы успешно отражать силы противника, если бы только у них за спиной не было двух других проломов. Они дрались жестоко, едва отдавая себе отчет, как высоко поднялось солнце. На них накатывался кричащий и бурлящий людской водоворот, но Рикин продолжал размахивать мечом, то подаваясь вперед, то отступая, будто он танцевал танец смерти в безупречном ритме с безупречным партнером. Гора мертвых тел увеличивалась, мешая Кантрэю успешно атаковать. Продолжая сражаться, Рикин чувствовал, как по спине тонкими струйками стекает пот. Ему ужасно хотелось пить. Рядом упал боец Кермора, но тут же выступил вперед другой и сразил неприятеля. Вдруг Рикин услышал у себя за спиной крик, в котором смешались предупреждение и отчаянье.

– Отходи! – кричала Гвенивер. – Они прорвались сзади!

Осторожными шагами шеренга бойцов Кермора отступала, размахивая мечами, отражая вражеские удары, пытаясь развернуться веером, в то время как люди Кантрэя хлынули в крепость через захваченный проем бывших ворот. Два других отряда керморских бойцов попытались перестроить ряды, и во дворе крепости образовался бешенный хоровод бегущих куда-то людей. Рикин начал произносить проклятия, они срывались с его уст непрерывным потоком; он слышал, как завыла и засмеялась в припадке неистовства Гвенивер. Рикин пронзил мечом очередного неприятеля и почувствовал запах дыма, который вздымался над крепостью густыми клубами. Солнце потускнело. Оттесняемый все дальше и дальше к деревянной постройке, Рикин спотыкался о тела убитых друзей и врагов, задыхался от дыма, но главное – разил, колол, рубил. Он все еще находил секунду, другую, чтобы посмотреть на Гвенивер, которая продолжала смеяться, хотя с каждой минутой толпа врагов вокруг нее становилась все гуще. Наконец они добрались до деревянного дома. Тем временем, как восемь оставшихся в живых бойцов Кермора забегали, заходили или заползали кто как мог в укрытие, Рикин и Гвенивер держали дверь.

– Заходи, Рико! – закричала Гвенивер.

Он шагнул внутрь и повернулся, образовав проход, чтобы Гвенивер могла последовать за ним, затем помог Камлуну закрыть дверь и задвинуть засов. Внутри стояла нестерпимая жара, так как весь верхний этаж уже был объят пламенем. Воины хватали за поводья встающих на дыбы, ржущих лошадей и тащили их к двери. Было слышно, как снаружи люди Кантрэя собираются пустить в ход топоры, вскоре деревянные ставни затрещали под их мощными ударами. Наконец у выхода был собран табун взбешенных, обезумевших от страха лошадей, и тогда Рикин и Камлун распахнули дверь, остальные воины довершили дело криками и ударами плашмя по конским крупам. Топча и сметая все на своем пути, животные врезались в ряды неприятеля, как ожившая вдруг дубинка.

Рикин развернулся и стал отдавать приказы. Вдруг он увидел Гвенивер, и крик застрял у него в горле.

Шатаясь, она прошла в дальний угол комнаты, чтобы там умереть у стены. В пылу боевой лихорадки он даже не заметил, как ее пронзили мечом. Рикин быстро подбежал к ней, опустился на колени и увидел, что вражеский меч вошел ей в спину через соединение кольчуги. Он перевернул безжизненное тело, ее лицо выражало полное спокойствие, голубые глаза были широко открыты, по полу растекалась лужа крови. И тогда Рикин понял, что ему не суждено дожить и до полудня. Он взял ее меч в качестве талисмана, оставив свой лежать на полу, и побежал к двери. Ветер носил по двору плотные клубы дыма, окутывая им противника, который перестраивался в очередной раз.

– А ну-ка, братцы, покажем им по чем фунт лиха! – закричал Рикин. – Не умирать же нам здесь, как крысам?

Выкрикивая имя Глина в последний раз в жизни, бойцы устремились за ним. Камлун ухмыльнулся ему на прощанье, а он, высоко поднимая меч, который некогда благословила Богиня, бросился в гущу неприятеля. Вдруг, в первый раз, у него вырвался смех, такой же холодный, каким смеялась она, словно Богиня разрешила ему временно занять место своей жрицы.

Рикин споткнулся об убитую лошадь, затем набросился на первого попавшегося ему на пути воина Кантрэя. Он уложил его одним ударом, затем повернулся и увидел, что щиты с драконами обступили его со всех сторон. Он нанес одному из врагов слабый косой удар, повернулся, ударил еще раз и вдруг почувствовал, как железо вонзилось ему в щеку. Боль была такой жгучей, что в первый момент казалось, что это упал кусок горящей соломенной кровли. Рот начал наполняться теплой, соленой кровью. Рикин зашатался, в этот момент ему в бок вонзился меч. Выбросив бесполезный теперь щит, он развернулся, ударил со всей силы и убил ранившего его противника. Пламя продолжало бушевать, и густой, как морской туман, дым застилал все вокруг. Шатаясь, Рикин сделал шаг, снова взмахнул мечом, но, захлебнувшись собственной кровью, упал и закашлялся. Враги оставили его умирать и устремились дальше.