Катарина Керр

Заклятье тьмы

Посвящается моему отцу, сержанту Джону Карлу Брахтину (1918-1944), погибшему в боях за освобождение Европы от врага, злодеяния которого не в состоянии описать даже самый талантливый романист.

ПРОЛОГ

ЗИМА, 1062 г.

Всякий свет порождает тень. Точно так же и магия Двуумера. Одни предпочитают стоять на свету, другие – во тьме. Так знай же, тебе выбирать, где стоять, но не позволь тени подкрасться и застигнуть тебя врасплох…

«Тайная книга Кадвалона Друида»

Они встретились в глубине Внутреннего Мира, в таком месте, куда мог бы попасть только тот, кто в совершенстве постиг тайны магии – Двуумера. В разных городах королевства Дэвери их тленные тела лежали погруженные в глубокий транс, освободив таким образом души, дабы те, воплотившись в новой форме, прибыли сюда, в древнюю дубовую рощу, которая шелестела листвой под тусклым мягким солнцем. Вот уже на протяжение тысячи лет мастера Двуумера представляли себе эту дубраву, рисовали ее в тренированном воображении и меж собой обсуждали все детали, а теперь образы вырисовывались сами собой на астральном уровне. Они всегда возникали, когда те, кто знали как, приходили к ним.

Те, которые собрались, выбрали для своих душ простые телесные воплощения. Лица выглядели так, как выглядели бы их собственные, но фигуры были стройными, подозрительно исхудавшими, одетыми в простую в традиционном стиле одежду, мужчины – в белые бриджи и рубашки, женщины – в белые платья по самые лодыжки. Белый цвет не имел какого-то особого значения, просто он забирал меньше энергии, чем другие цвета. Они появлялись в роще по одному, пока наконец последний из тридцати двух не занял место среди этой компании, собравшейся на лужайке из иллюзорных трав в ожидании того, кто призвал их сюда, дабы сказать слово.

Это был высокий, уже немолодой человек, с копной густых светлых волос и пронизывающим взглядом голубых глаз. Хотя он носил титул мастера Эйсира, но больше предпочитал быть известным как Невин, – имя, содержащее в себе насмешку, потому что означало «никто». Возле него стоял невысокий, худой мужчина с седыми волосами и черными глазами. Звали его Адерин. Формально он не имел права приходить в рощу, так как его удел не был уделом человека, он принадлежал к эльфийской расе, которая проживала в землях Элкион Лакар, что западнее Дэвери. Все же у него были кое-какие свидетельства по поводу тех странных событий, которые предстояло обсудить собравшимся.

– Итак, кажется все в сборе, – сказал наконец Невин. – Полагаю, каждый из вас слышал о том, что произошло этим летом.

Собравшиеся кивнули в знак согласия, образы имитировали те движения, какие произвели бы их физические тела.

Суть была такова: распространилась весть о том, что в удаленном уголке провинции Элдиф некий лорд Корбин поднял мятеж против своего сюзерена, Ловиан, тиэрина Форта Гвербин. Обычно подобного рода события не имели ничего общего с Двуумером. Мятежи и кровопролития часто происходили в Дэвери, и верховные правители содержали армии, чтобы улаживать такие вопросы. Но Корбин некогда был околдован каким-то сумасшедшим, практикующим Двуумер, по имени Лослейн, полуэльфом, учеником Адерина. Ныне Лослейн был мертв, мятеж подавлен, но проблема осталась далеко не улаженной.

– Как только я присоединился к Адерину, чтобы одолеть Лослейна, – продолжал Невин, – я понял, что кто-то набросил на него чары и использует, чтобы творить зло. То есть должно быть был некто, обладатель черного Двуумера. И как только этот некто понял, что я вот-вот сорву с него маску, он быстро ретировался. Насколько мне известно, он сел на корабль и взял курс на Бардек.

Собрание пришло в легкое движение. Кейр, высокий мускулистый мужчина, чьи карие глаза временами становились зелеными, выступил вперед и вымолвил.

– Какую именно цель преследовал этот черный колдун? Сумел ли ты это разузнать?

– Только в самых неопределенных чертах. У тиэрина Ловиан есть сын Родри. Много лет назад мне было дано предзнаменование о том, что от его судьбы во многом зависит будущее Элдифа, и с тех пор я установил над ним опеку. Мне кажется, что единственной целью этой проклятой войны было убить его. Он был полководцем и руководил армией своей матери.

– Должно быть, этот черный маг понял значимость юноши, – сказала женщина по имени Неста. – А в чем, собственно, может заключаться его судьба, ты знаешь?

– Понятия не имею, и это меня тоже очень беспокоит. Несомненно, наши враги знают об этом больше, чем я. Они из тех, кому будущее никогда не дает покоя. А такие как мы свято верят в Свет.

Все кивнули, соглашаясь. Великие, стоящие вне досягаемости Двуумера, властители Судьбы и владыки Света, никогда не говорили открыто и прямо со своими служителями по той простой причине, что их невоплощенный дух существовал на уровне невообразимо удаленном от материального мира. Для них было невозможно спуститься вниз настолько, чтобы делать более того, что они делали: посылали неопределенные намеки, знамения, сны и предупреждения; посылали тем, чье натренированное сознание было в состоянии принимать эти краткие сообщения. Ведь для тех, кто ходит при Свете, этих намеков достаточно; но черный Двуумер столь же упрямо просачивается в будущее, как ржавчина проедает металл.

– Я надеюсь, вы достаточно хорошо оберегаете юношу, – сказал Кейр. – Несомненно, они на этом не успокоятся и попытаются достать его еще и еще.

– Да, здесь тоже своего рода загадка, – медленно произнес Невин, обдумывая каждое слово. – Много часов я потратил, медитируя, но не получил никакого предостережения о том, что он все еще в опасности. Это весьма странно, потому что после войны Родри был отправлен в изгнание своим старшим братом.

– Что? – спросила Неста. – Кто этот старший брат? Я абсолютно не знаю политики Элдифа.

– Приношу мои извинения. Все это имеет для меня очень большое значение, поэтому я забыл, что остальные об этом не так хорошо осведомлены. Мать Родри, Ловиан, управляет землями Форта Гвербин по праву, доставшемуся ей по наследству через клан Клу-Кок. Его отец, Тингир, был Мэйлвейдом из Абервина. Теперь Риис, старший брат Родри, гвербрет Абервина.

Все одобрительно кивнули, как бы подтверждая, что удовлетворены информацией. Изучение и понимание сложной паутины кровного родства и землевладения среди высшей знати занимало все время обучения любого менестреля или жреца.

– И вот уже много лет Риис и Родри ненавидят друг друга. Это никоим образом не связано ни с Двуумером, ни с предопределением; это просто одна из отвратительнейших вещей, которые происходят между кровными родственниками. Так, однажды ночью в Абервине Риис оскорбил своего брата настолько, что Родри собрался было обнажить против него меч. Но нельзя забывать, что Риис – гвербрет.

– Родри просто повезло, что брат не казнил его, – сказал Кейр.

– Именно так. Риис увидел возможность избавиться от своего ненавистного родственничка и не преминул ею воспользоваться. Ныне Родри странствует по дорогам с серебряным клинком на поясе.

– Правда? – перебила Неста. – Не могла бы подумать, что вы позволили ему стать наемным солдатом.

– Мне ничего не оставалось делать, уверяю вас; если бы я мог, то не допустил бы этого. Но Родри – это всего лишь малая толика нашей проблемы. Так вот, Неста выследила черного обладателя Двуумера, когда тот проходил через Кермор, но ни она, ни я, никто из наших духов стихии не опознал этого человека. А мы ведь всегда думали, что знаем каждого, кто занимается этим гнусным ремеслом. Все мы были слишком самодовольными.

– И ему удалось бежать без особого труда, – подхватила Неста. – Прямо так, как будто он заранее подготовил себе прибежища на всем пути. Он, должно быть, состряпал свой план заблаговременно, прямо у нас под носом.

Некоторые из собравшихся пробурчали проклятия непросвещенных людей. Адерин подался вперед, желая говорить.

– Меня пугает то, что он так легко сумел околдовать Лослейна. Дух Лослейна был в большей мере эльфийский, чем человеческий. Понимаете, что это значит? Должно быть наши враги хорошо знают эльфийские тропы, но я совершенно уверен в том, что еще ни один из мастеров черного Двуумера не прошел по эльфийской земле.

– Действительно, плохие вести, – сказал Кейр. – Но суровая правда такова – мы были недостаточно бдительны. Впредь этого нельзя допускать.

– Именно, – произнес Невин. – У нас будет возможность проработать детали позднее. Но у меня есть еще одна новость, которую я хотел бы вынести на Совет Тридцати Двух. В течение войны сотни людей были свидетелями тому, как Двуумером пользуются в открытую.

На мгновение собрание погрузилось в напряженную тишину, но тут же разразилось бурей голосов. Это было похоже на летнюю бурю; когда она собирается, небо становится свинцовым, тяжелым, птицы замолкают; но тут внезапно, с ударом грома, разражается ливень. Невин обратился к Адерину.

– Настало время тебе покинуть нас. Я свяжусь с тобой позже посредством огня.

– Ну что ж, мне пора. А вам действительно нужно еще очень многое обсудить.

Образ Адерина внезапно исчез из рощи. Мало-помалу собрание успокоилось.

– Это – мрачное известие, – сказал наконец Кейр. – Конечно, никто не поверит им за пределами западного Элдифа. Со временем эта история утихнет и забудется.

– При условии, что никто не раздует это снова, демонстрируя Двуумер.

– Боже мой! Ты думаешь, отправить нас в открытое пространство входило в планы черного колдуна?

– Это вполне возможно, не правда ли?

Собрание пришло в беспокойное движение и не без основания. Некогда, в Начале Времен, когда люди Бела впервые пришли в Дэвери из своих исконных земель, из-за восточных морей, жрецы дубовых рощ, называвшиеся друидами, открыто занимались Двуумером. Люди боялись их, льстили им и падали ниц пред ними до тех пор, пока неизбежное извращение не постигло это учение. Жрецы разбогатели и стали обладателями огромных угодий; они перекроили все законы на свой лад и держали в руках власть подобно лордам. Медленно, сами собой, они лишились способностей к Двуумеру, их обряды стали пустыми спектаклями, а их заклинания – простой болтовней. Искушения временной власти таковы, что духовенство быстро забывает о том, что некогда оно имело реальную силу Двуумера. Ко времени Невина они и вовсе стали считать сказания чародеев-жрецов глупой фантазией, предпочитая им песни менестрелей и ничего более.

Все же Двуумер выжил, по секрету передаваясь от наставника к ученику. Обладатели учения крепко поклялись вести спокойную жизнь, скрывая свои способности, чтобы не быть самим извращенными лестью и богатством. Кейр был старшим конюшим у гвербрета Лафкарнского; Неста – вдовой торговца специями из Кермора. Сам Невин вел наиболее спокойную жизнь; он был знахарем, путешествовал на муле по всему королевству, облегчая страдания тем несчастным, которые не могли позволить себе услуги аптекаря и доктора. Если бы они не держали учение в глубокой тайне все эти долгие годы, то, скорее всего, рано или поздно они поддались бы тому искушению, которое сбило древних жрецов с пути праведного.

– И, наконец, еще один вопрос, – сказал Кейр. – Многие жители королевства склоняются к мысли, что мы – колдуны и ведьмы. А что, если им стукнет в голову начать охотиться на нас?

Неста вздрогнула. Будучи почтенной пожилой женщиной, она была очень уязвлена таким обвинением.

– Это правда, – произнес Невин. – И мы тогда…

Он остановился, застигнутый такой жгучей мыслью, что он понял: она пришла к нему извне, и, когда он заговорил снова, его внутренний голос звенел пророчеством.

– Пришло время Двуумеру явить себя открыто, для начала лишь отчасти, однако наступит день, когда все будут действовать в открытую.

Собравшиеся слышали отзвуки пророчества и знали, что это Владыка Света говорил с ними через своего служителя.

– О, черт! – прошептал Кейр. – Никогда я не рассчитывал увидеть, как наступает этот день.

Все согласились, особенно Невин.

– Это все от длительного медитирования, – заметил он. – Обещаю вам, я учту и это тоже. Мы должны вести себя крайне осторожно.

Некоторое время они обсуждали услышанное пророчество, пока, наконец, не решили, что Невину стоит хорошенько поломать себе голову над этой весьма странной мыслью, а остальные тем временем будут жить обычной жизнью. Собрание начало расходиться, телесные субстанции исчезали, как задутые свечи, но Кейр и Невин задержались дольше других в недвижной тиши астральной рощи. Огромные деревья склонились над ними словно от дуновения ветра, вызванного звездным приливом, – легкое шевеление, которое они ощущали своим сознанием.

– То, что мы сегодня услышали, кажется очень странным, о, Властитель Земли, – отметил Невин. – Но я все равно собираюсь проводить тот же план, сколько бы времени это у меня не заняло.

– О, я на этот счет спокоен. Ты всегда был упрям, как осел.

Они обменялись улыбкой, выражавшей искреннюю привязанность. Некогда, четыре сотни лет назад, Кейр был наставником Невина, когда тот постигал искусство Двуумера. Хотя Регор, так звали тогда Кейра, был типичным представителем проповедующих это учение, и умер, чтобы родиться заново, и не один раз, сам Невин жил одной единственной жизнью, поддерживаемой теми изначальными силами, которыми он обладал. Хотя большинство людей жаждали бы прожить такую долгую жизнь, для него самого это было тяжким уделом, потому что во время своего ученичества он допустил горькую ошибку, стоившую жизни трех невинных людей. И он поклялся, поспешно и необдуманно, что не будет ему покоя до тех пор, пока не искупит вины своей.

– Ответь мне, – спросил Кейр, – ты думаешь, что близок к выполнению своей клятвы?

– Не знаю. Я действительно ничего не знаю. Так много раз я думал, что стоит только протянуть руку… Но вещи ускользали от меня. Однако кое-что могу сказать определенно: мы с Гиррейнтом пришли к соглашению. Одно звено цепи разорвано раз и навсегда.

– Благодари всех святых. Я пытался предостеречь тебя от клятвы…

– Знаю, знаю. Ты совершенно прав: я слишком упрям, слишком! О, боже мой, бедняжка Брангвен! Видишь, я до сих пор думаю о ней, продолжая называть тем же именем, хотя она носила его всего несколько лет, достойных сострадания. Как жестоко я ее обманул! Ее и Блейна тоже. Но, когда я клялся, что оправдаюсь перед ней, то не предполагал, на сколько сотен лет все затянется.

– Не бери всю вину за это на себя. Как много воды утекло с тех пор. И все они приложили руку, чтобы запутать собственные судьбы. Они изо всех сил стараются внести еще большую неразбериху в эту жизнь, не так ли?

– Хорошо сказано. Брангвен, я имею в виду Джилл, черт возьми, где-то бродит по дорогам с Родри.

– Который, как я полагаю, есть никто иной, как некогда известный лорд Блейн из клана Кабана.

– Он самый. Разве я забыл об этом сказать? Приношу извинения, но, бог мой, с течением лет в моей голове воцаряется все большая неразбериха. Интересно, как это эльфы умудряются держать свои мозги в порядке и прекрасно все помнить? Это же уму непостижимо!

– Их память для этого приспособлена. Наша – нет.

– Иногда мне нестерпимо хочется знать, как долго я смогу это продолжать.

Образ Кейра бросил на него острый взгляд, полный беспокойства. Невин посмотрел вверх на кроны древних деревьев мягко покачивающихся в пространстве, не знающем ни тления, ни перемен. Порой он чувствовал себя ужасно разбитым от усталости и горько сожалел о том, что не может превратиться в дерево, как делали чародеи из старинных легенд, находя наконец спокойствие в слиянии с дубами, которым они всю жизнь поклонялись.

– Если же тебе понадобится моя помощь, – сказал Кейр, – знай, я всегда к твоим услугам.

– Сердечно благодарю. Непременно воспользуюсь.

– Прекрасно. Между прочим, не мог бы ты посетить Лафкарн до наступления зимы? Всегда приятно лицезреть старых друзей собственной персоной.

– Да, конечно, но возможно только следующей весной. Я должен остаться в Элдифе.

– Что, опять какие-то темные делишки?

– Нет, дело не в этом. Я приглашен на свадьбу.

В то время провинция Элдиф была одной из наименее населенных частей королевства Дэвери, и в западной ее части города встречались редко. Самым большим из них был Форт Гвербин, который состоял из каких-то пятисот крытых соломой хижин, двух трактиров и трех храмов, обнесенных высокими каменными стенами. На холме в центре города возвышалась крепость, принадлежавшая тиэрину. Другая каменная стена охватывала крытые конюшни и казармы войска тиэрина, состоявшего из сотни человек, а также несколько избушек, складских помещений и сам замок, представлявший собой четырехэтажную круглую башню брока с двумя меньшими башенками, пристроенными по бокам.

В то утро все открытое пространство вокруг крепости кишело слугами, либо несущими продукты на кухню или штабеля дров к печам большого зала, либо катящими большие бочки эля из кладовых в замок. Другие слуги низко кланялись, встречая возле обитых железом ворот прибывающих на свадьбу гостей. Калин, капитан войска тиэрина, выстроил свою дружину во дворе и проводил смотр. На сей раз все они были вымыты, чисто выбриты и выглядели весьма представительно.

– Что же, молодцы, ничего не скажешь! – похвалил Калин. – Для своры псов вы смотритесь неплохо. Но помните, сегодня здесь будут все почтенные дамы и господа нашей провинции. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас напился до безумия, а также не желаю видеть никаких драк. Не забывайте, что это свадьба; и наша госпожа заслуживает того, чтобы быть счастливой после всего, что она вынесла.

Все почтительно кивнули. Если кто-то из них забудет приказ, он будет горько об этом сожалеть – они это знали.

Калин ввел их в большой зал, огромное круглое помещение, занимавшее весь первый этаж замка. В тот день пол был выстлан свежими побегами тростника; гобелены сняты со стен, вытрясены и повешены заново, зал – заставлен столами. Не только представители благородных кровей заполняли помещение; каждый господин привел по пять человек своей дружины в качестве почетного эскорта. Слуги едва протискивались сквозь толпу с кружками эля и корзинами хлеба, менестрель упрямо музицировал, хотя его никто не слушал, всадники играли в кости на медную монету; благородные дамы щебетали, как птички, в своем кругу, пока их мужья развлекались напитками. Калин предоставил своих людей самим себе, напомнив им указ по поводу драк, прошел к столу, где восседала знать, преклонить колено перед своей госпожой.

Тиэрин Ловиан была чем-то вроде аномалии в Дэвери: женщина, управлявшая большим владением от своего имени, ведь тиэрин очень высокий пост – ниже гвербрета, но выше лорда. Изначально этой крепостью владел ее брат, но когда он умер, не оставив потомков, она наследовала ему благодаря особенности законов, предполагавших существование больших владений, даже если ими управляла женщина. В свои сорок восемь лет она все еще прекрасно выглядела. У нее были черные с проседью волосы, большие василькового цвета глаза и прямая осанка человека, который, будучи преисполненным властью, чувствует себя очень уютно. В тот особый день на ней было платье из красного бардекского шелка, украшенное шотландкой красного, белого и коричневого цветов клана Клу-Кок.

– Войско перед вами, моя госпожа, – сказал Калин.

– Превосходно, капитан. Вы уже видели Невина?

– Нет еще, моя госпожа.

– Ему было бы лучше не приходить. Он так не любит толчею и тому подобное, но если вы все же его здесь встретите, скажите, что я хочу видеть его сидящим рядом со мной.

Калин встал, поклонился и вернулся к своим молодцам. Со своего места он мог видеть стол, за которым восседала знать, и, не спеша потягивая эль, изучал взглядом невесту. Госпожа Донилла, виновница торжества, была настоящей красавицей с гривой каштановых волос, собранных на затылке в девичий узел, как было заведено. Калин сочувствовал ей. Риис, гвербрет Абервина, первый муж Дониллы, недавно бросил ее из-за того, что она была бесплодна. Если бы Ловиан не нашла ей мужа, Донилла была бы вынуждена с позором вернуться в форт своего брата. Ее новый муж, лорд Гареф, выглядел отлично, был на несколько лет старше Дониллы, имел светлые с сединой волосы и густые усы. Как сказал один из его воинов, он был благородным мужчиной, мягким в мирное время и беспощадным на войне. Он был вдовцом, имел детей и, поэтому, был очень рад взять в жены молодую и красивую женщину, при этом не имело значения, бесплодна она или нет.

– Гареф выглядит откровенно опьяненным своей любовью, не так ли? – заметил Невин.

Вскрикнув от испуга, Калин обернулся и обнаружил пожилого человека, который улыбался ему. При всем том, что лицо Невина было изборождено морщинами, как старый кожаный мешок, он обладал силой и энергией молодого человека; здесь он стоял, выпрямившись во весь рост, уперев руки в бока.

– У меня и в мыслях не было напугать тебя, – сказал он с ехидной усмешкой.

– Да, но я не видел, как ты вошел!

– Это потому, что ты не смотрел. Я не сделался невидимым, хотя могу себе позволить немного пошутить над тобой.

– А я, конечно же, попался на удочку. Кстати, тиэрин… Она хочет видеть тебя у себя за столом.

– За столом для знати? Какая досада. Очень хорошо, что я надел чистую рубашку.

Калин засмеялся. Обычно Невин одевался, как крестьянин, в ветхую коричневую одежду, но сегодня на нем действительно была белая рубашка на кокетке с красным львом госпожи Ловиан на груди и пара чиненых, но видавших виды серых бриджей.

– Но прежде, чем ты уйдешь, – сказал Калин. – Расскажи, есть ли у тебя какие-нибудь новые сведения о Джилл?

– Ты имеешь в виду, видел ли я ее в магическом кристалле? Ладно, идем со мной.

Они пошли ко второму очагу, где на вертеле жарилась целая свинья. Некоторое время Невин пристально смотрел на огонь.

– Я вижу, что у Джилл и Родри хорошее настроение, – сказал он наконец. – Они идут по какому-то городу чудесным солнечным днем и направляются в чей-то магазин. Постой! Я знаю это место. Это магазин Осо, серебряных дел мастера, в Форте Мананан, но, кажется, его самого в настоящий момент там нет.

– Но, я думаю, ты можешь сказать, с ребенком она или без.

– Если у Джилл и есть ребенок, то она его не показывает. Я понимаю твое беспокойство.

– Но это наверняка случится, рано или поздно. Я очень надеюсь, что она сообразит вернуться домой, когда это произойдет.

– Она никогда не испытывала недостатка ума.

Хотя Калин и согласился, беспокойство снедало его. В конце концов Джилл была его единственным ребенком.

– Я очень надеюсь, что им хватит денег на зиму, – заметил капитан.

– Но ведь мы собрали для них хорошую сумму, если, конечно, Родри не пропивает все подчистую.

– О, Джилл ему это не позволит. Моя девочка бережливая, как фермерша, когда речь заходит о деньгах.

Он скупо улыбнулся.

– Во всяком случае она знает дальнюю дорогу чертовски хорошо.

Матрац кишел клопами, и Родри пришлось сесть на пол в крошечной комнатке трактира, наблюдая как Джилл, сосредоточенно хмурясь, зашивала дыру на его единственной рубашке. Она была одета в выпачканные синие бриджи и грубую льняную курточку мужского покроя, ее золотистые волосы были коротко подстрижены, но выглядела она весьма мило: большие голубые глаза, тонкие черты лица и нежный ротик, Родри нравилось смотреть на нее.

– О, черный волосатый осел владыки преисподней! – проворчала она наконец. – Но это просто надо сделать. Ненавижу шить.

– Приношу мою покорную благодарность за то, что ты снизошла до того, чтобы чинить мою одежду.

Выругавшись еще раз, она швырнула рубашку ему в лицо. Он улыбнулся и встряхнул ее, некогда белую льняную, но теперь пропитанную потом и запачканную ржавчиной от кольчуги. На плечах были эмблемы с красными львами – последнее, что осталось ему от старой жизни, когда он был наследником земель Форта Гвербин. Он натянул рубашку, затем застегнул поверх нее пояс со снаряжением. Слева висел меч, отличное лезвие из лучшей стали, рукоятка, выполненная в форме дракона; а справа – серебряный клинок, который клеймил позором своего хозяина, как бесчестного человека. Это был отличительный знак армии наемников, которые бродили по дорогам в одиночку либо парами и дрались исключительно ради денег, но не ради верности и чести. В данном случае им не делало чести и то, зачем они пожаловали в Форт Мананан.

– Как ты думаешь, серебряных дел мастер к этому часу уже будет дома? – спросил Родри.

– Не сомневаюсь. Осо редко покидает свой магазин, даже на короткое время.

Они вышли вместе за пределы города, обнесенного стенами, и зашагали вдоль реки мимо разбросанных то там то сям круглых домов и магазинов с крытыми соломой крышами. На берегу стояли рыбацкие лодки – старые, ветхие посудины, по внешнему виду которых трудно было сказать, что они еще могут держаться на воде.

– Не могу понять, как здешние люди зарабатывают на жизнь, выходя в море, – заметил Родри.

– Тише!

Джилл огляделась и удостоверилась, что рядом никого нет, но все же она понизила голос до шепота.

– Они держат лодки в таком ужасном состоянии потому, что имеют на то причину. Под макрелью и скумбрией сюда прибывает множество самых разных товаров.

– О, боже мой! Ты хочешь сказать, что мы находимся в логове контрабандистов?

– Говори тише! Именно это я и хочу сказать.

Магазин Осо находился на самом краю города, к нему через капустное поле вела грязная тропинка. Родри обрадовался, увидев, что на двери больше нет висячего замка. Когда Джилл открыла ее, сверху раздался звон серебряных колокольчиков.

– Кто там? – спросил низкий голос.

– Джилл, дочь Калина из Кермора, и еще один серебряный клинок.

Родри последовал за ней в пустую комнату, представлявшую собой треугольное помещение круглого дома с грязными плетеными перегородками. На одной из перегородок висело потертое зеленое одеяло, служившее дверью. Одеяло зашевелилось, и появился Осо. Он имел всего четыре с половиной фута роста, но обладал хорошим телосложением с руками, напоминающими руки кузнеца, но только в миниатюре. Его лицо украшала аккуратно подстриженная густая седая борода и проницательные черные глаза.

– Ах, Джилл, это ты, – воскликнул он. – Какая радость видеть тебя снова. Где твой папаша? И кто этот парень?

– Отец в Элдифе. Он отвоевал себе место капитана войска тиэрина.

– Да неужели? – Осо искренне улыбнулся. – Я всегда был уверен, что он слишком порядочный человек, чтобы носить серебряный клинок. Но что ты натворила? Сбежала с этим красавцем?

– Ах, так! – зарычал Родри. – Калин сам отпустил ее со мной.

Осо фыркнул весьма недоверчиво.

– Это правда, – вмешалась Джилл. – Отец даже пожаловал ему этот серебряный кинжал.

– Не врешь?

Мастер все еще не верил, но допускал такую возможность.

– Что привело тебя, юноша, сюда? Есть что-то награбленное на продажу?

– Нет, ничего нет. Я пришел по поводу моего серебряного кинжала.

– Что ты с ним сделал? Поставил зазубрину или что-нибудь подобное? Не думаю, что можно было испортить такой металл.

– Он хотел бы избавиться от Двуумера, – сказала Джилл. – Ты мог бы это сделать, Осо? Освободить металл от заклятья?

Серебряных дел мастер повернулся, нижняя челюсть отвисла от удивления.

– Я уверена, на него наложены чары, – продолжала Джилл. – Родо, достань кинжал, покажи ему.

Родри нехотя вынул клинок из поношенных ножен. Это была чудесная вещь с гладким, как серебро, но крепким, как сталь, лезвием. Только очень немногие кузнецы знали, как приготовить такой сплав. На нем была выгравирована эмблема в виде поражающего цель сокола (старый знак Калина, так как некогда кинжал принадлежал ему), но в руке Родри эмблема была почти не видна в ослепительном свете и пламени Двуумера, стекающего с лезвия, как вода.

– В твоих венах течет кровь эльфов, – резко произнес Осо, – и ее там немало.

– Да, она там есть, – вынужден был признаться Родри. – Мои предки пришли с запада; и пословица о том, что в венах уроженцев западных земель пульсирует кровь эльфов, несет в себе долю истины.

Когда Осо взял в руки кинжал, сияние ослабло и осталось только тусклое свечение.

– Я не приглашаю вас в мою мастерскую, – заявил Осо. – Вы все воруете. Ничего не могу поделать; возможно, вас только для этого и воспитывали.

– Клянусь преисподней, я не вор! Я родился и воспитывался Мэйлвейдом, и, черт возьми, не моя вина в том, что в нашем роду откуда-то появилась эта дикая кровь.

– Ха! А я все равно не приглашаю вас в мастерскую.

Он отвернулся и подчеркнуто заговорил только с Джилл.

– Это не простая вещь, о чем ты просишь, девочка. Я не владею Двуумером в полной мере. Я могу лишь наложить такое заклятье, но, честно говоря, даже я не понимаю, что при этом делаю. Это то, что передавалось у нас от отца к сыну, то есть к тем из нас, кто вообще хоть что-то знает.

– Я больше всего этого боялась, – вздохнула Джилл. – Но нам просто необходимо что-нибудь сделать с этим кинжалом. Родри не может пользоваться им за столом; как только он его вынимает, появляется этот Двуумер.

Осо думал, покусывая нижнюю губу.

– Если бы это был обычный кинжал, я бы просто сделал вам другой, без заклинания, но так как это вещь Калина… Хорошо, я попробую снять Двуумер. Может быть, если я сделаю все наоборот, это ослабит чары. Но работа будет вам дорого стоить. Всегда рискуешь, когда вмешиваешься в такие дела.

Поторговавшись несколько минут, Джилл вручила мастеру пять серебряных монет – примерно половину того, что он просил.

– Приходите к закату солнца, – сказал Осо. – Посмотрим, получится у меня или нет.

Родри потратил вечер в поисках нанимателя. Хотя приближалась зима, и погода не располагала к военным действиям, он нашел купца, который возвращался с товаром в Кермор. Несмотря на весь позор, серебряные клинки пользовались большим спросом в качестве охраны караванов и обозов, потому что принадлежность к этой категории обязывала их быть более честными, чем большинство остальных. Даже не всякий желающий мог стать серебряным клинком. Воин, который был достаточно отчаянным, чтобы держать в руке кинжал, должен был сперва найти другой серебряный клинок, попутешествовать с ним некоторое время, соответственно себя проявить, и только после этого ему позволялось встретиться с одним из немногочисленных кузнецов, работавших на них. И вот тогда он мог по-настоящему колесить по большим дорогам, чему серебряные клинки посвящали свою жизнь.

И если бы Осо удалось ослабить чары, Родри не пришлось бы более держать свой кинжал в ножнах из-за страха обнаружить свое особенное кровное родство. Он торопил Джилл с обедом и подгонял по дороге в магазин мастера так, что они пришли туда незадолго перед закатом. Борода Осо была заметно короче, а на лице не было видно бровей.

– Ничего я не мог придумать лучше, чем делать одолжение этому проклятому эльфу, – заявил Осо.

– Осо, прими наши нижайшие извинения. – Джилл схватила и стиснула ему руку. – Я так рада, что ты не обгорел сильнее.

– Она рада?! Ха! Ладно, идем со мной, парень.

Когда Родри взял кинжал, лезвие осталось обычным металлом без всяких следов свечения. Вкладывая вещь в ножны, он улыбнулся.

– Тысячу раз вам благодарен, о добрый мастер. Мне очень жаль, что я не могу вознаградить вас более за такой риск.

– Вот, вот. Типично для твоего народа: красивые слова, а где же монета?

– Осо, пожалуйста! – воскликнула Джилл. – Не так уж много в нем эльфийской крови.

– Ха! Вот что я отвечу на это, девочка Джилл. Ха!

Целый день народ прибывал на алардан. Погоняя впереди табуны лошадей и отары овец, они приходили маленькими группами на травянистый луг, расположенный так далеко на запад от Элдифа, что за все время его видел только один человек. Отпустив своих животных пастись, они разбили кожаные шатры, разукрашенные в яркие цвета с изображениями животных и цветов. По лагерю бегали наперегонки дети и собаки; под вертелами загорелись костры, в воздухе запахло пиром. К заходу солнца уже стояло больше сотни шатров. Когда вспыхнул последний костер, женщины затянули длинную заунывную песню-сказание про Донабела и его потерянную любовь, Адарио. К ним присоединился арфист, затем – барабанщик, и, наконец, кто-то принес конабер и три камышовые трубки, чтобы тянуть басы.

Девабериэл Серебряная Рука, которого большинство считало лучшим менестрелем в этой части эльфийских земель, подумал было достать свою арфу и присоединиться к ним, но почувствовал, что очень голоден. Он взял из своего шатра деревянные миску и ложку и направился через весь лагерь. Каждая кочевая группа, или на эльфийском языке – алар, приготовила огромное количество какой-то одной особой еды. Все желающие прохаживались по стану, пробуя то тут, то там ту пищу, которая им больше нравилась, в то время как музыка, разговоры и смех продолжались. Девабериэл искал Манавера, алар которого обычно запекал в яме целого ягненка.

Наконец он нашел их на самом краю лагеря. Двое молодых мужчин как раз выкапывали ягненка, тем временем как остальные носили и укладывали листья, чтобы получилось чистое место для туши. Манавер первым подошел и поприветствовал певца. У него были очень светлые, почти белые, волосы и темно-лиловые с кошачьим разрезом глаза. Приветствуя, каждый из них положил свою левую руку на плечо другого.

– Ну и народу собралось, – сказал Манавер.

– Они все знали, что ты здесь будешь готовить ягненка.

Манавер засмеялся, запрокидывая голову. Внезапно в толпе появился маленький зеленый эльф и взобрался ему на плечо. Когда он протянул руку, чтобы похлопать зеленого, тот оскалился, показывая полный рот острых зубов.

– Ты уже видел Калондериэла? – спросил Манавер.

– Нашего полководца? Нет, а что?

– Он интересовался каждым менестрелем по какой-то непонятной причине, что-то насчет родословной. Скорее всего он рано или поздно вернется, чтобы поговорить с тобой.

Вдруг эльф дернул его за волосы и исчез прежде, чем тот успел хорошенько его ударить. Алардан был переполнен диким народцем; они носились вокруг, как дети. Эльф, гном, сильф и саламандра были духами четырех стихий – воды, земли, воздуха и огня. Иногда они принимали физическое воплощение, хотя их настоящий дом был где-то в сложном напластовании вселенной. Девабериэл точно не знал где; об этом знал лишь только Двуумер.

С последним рывком молодые люди подняли тушу ягненка, обернутую куском грубой обуглившейся материи, и бросили его на настил из листьев. Запах жареного мяса, хорошо сдобренного специями и запеченного с фруктами, был таким возбуждающим, что Девабериэл подошел ближе, даже не осознавая этого, хотя ему пришлось подождать своей порции. Калондериэл, полководец, приблизился крупными шагами и окликнул певца. Он был очень похож на Манавера, своего кузена.

– Что за туманный вопрос? – спросил его певец.

– Просто маленькое любопытство, – ответил Калондериэл. – Ты ведь знаешь, я был с Адерином, когда он преследовал Лослейна.

– Я что-то слышал об этой истории.

– Хорошо. Так вот, я встретил человека, боевого командира по имени Родри Мэйлвейда, парня двадцати лет. Достаточно странно, но в его венах течет немалое количество нашей крови. Интересно, ты не знаешь случайно, как она попала в их род?

– Одна женщина из рода людей вышла замуж за Пертика из клана Мэйлвейда в… ах, когда же это было… ладно, скажем двести лет назад.

– Так давно? Но я видел, как Родри держал кусок серебра карликов, и в его руках оно горело огнем.

– Правда? В таком случае, это не может быть таким далеким родством. Как звали его отца?

– Тингир Мэйлвейд. А его мать – Ловиан из клана Клу-Кок.

Девабериэл замер на месте. Когда это было? Он все еще видел в своем воображении ее лицо; прекрасная девушка, несмотря на круглые глаза и закругленные уши; и она так сильно о чем-то грустила. Но когда? Тем необычно засушливым летом, несомненно. Да, это было как раз двадцать один год назад, все сходится.

– О, клянусь самим черным солнцем! – разразился Девабериэл. – Но я никогда не догадывался, что наградил Лови ребенком!

– Ну, разве не смешно? – сказал Калондериэл с раскатами смеха. – Конечно, я нашел именно того менестреля, который ответил на мой вопрос. У тебя особая любовь к круглоглазым женщинам, дружище.

– Не так уж много их было.

Когда Калондериэл рассмеялся, Девабериэл остановил его.

– Перестань выть, как домовой! Я хочу знать все о моем сыне. Каждую мелочь, которую ты можешь вспомнить.

Немногими днями позже Родри был предметом еще одной дискуссии, на сей раз в Бардеке, за Южным морем. В одной из комнат на верхнем этаже уединенной виллы, далеко в глубине большого острова, двое устроились на багровом диване и смотрели на третьего, сидящего за столом, захламленным пергаментными свитками и книгами. Он был чрезвычайно толст, как плод саго, и покрыт глубокими морщинами, как рваный кожаный мяч. Его обтянутый темной кожей череп покрывали несколько клочков белых волос. Всякий раз, когда он поднимал взгляд, его веки бессильно свисали, наполовину закрывая карие глаза. Он так старательно и так долго занимался искусством черного Двуумера, что у него уже не было своего имени. Он звался попросту Старик.

Двое других мужчин были из Дэвери. Аластир, выглядевший на пятьдесят, хотя в действительности его возраст приближался к семидесяти, был крепко сложен, с квадратным лицом и седыми волосами. С первого взгляда он был похож на типичного керморского купца, одетого в хорошо подогнанные бриджи и красиво вышитую рубашку. Он и впрямь прикладывал немало усилий, чтобы играть эту роль. Другой, Саркин, едва перешагнул за тридцать. Благодаря густым светлым волосам, темно-синим глазам и правильным чертам лица он мог бы выглядеть красивым; но что-то странное было в его улыбке, что-то непонятное в горящем выражении глаз, что вызывало в людях отвращение к нему. Они оба сидели, не проронив ни слова; наконец Старик поднял взгляд, запрокидывая голову назад, чтобы увидеть их.

– Я произвел все основные вычисления.

Его голос напоминал звук двух трущихся друг о друга сухих веток. Он продолжал:

– За всем этим что-то кроется, я не могу понять что; какая-то тайна, возможно, какая-то сила судьбы, которая спутала все наши планы.

– Может быть, это просто Магистр Эйсира? – спросил Аластир. – Война Лослейна шла успешно для нас, пока не вмешался он.

Старик отрицательно покачал головой и взял лист пергамента.

– Это гороскоп Тингира, отца Родри. Мое искусство очень сложное, Аластир. Один единственный гороскоп открывает немного тайн.

– Понимаю. Я этого не знал.

– Не сомневаюсь. Потому что лишь очень немногие знают звезды так хорошо, как я. Теперешние глупцы думают, что, когда человек умирает, его гороскоп становится бесполезным; но астрология это искусство, которое изучает начала. Все, чему человек дает начало в своей жизни, – сыну, например, – все находится под влиянием звезд даже после его смерти. Итак, когда я установил соответствие его гороскопа с определенными событиями, мне стало ясно, что этим летом из-за обмана с чьей-то стороны Тингир потеряет сына. Гороскоп второго из братьев показывает, что жизнь его вне опасности. Значит, скорее всего Родри и есть тот сын, которого лишится отец.

– Но ведь год еще не закончился. Было бы нетрудно подослать к нему наемного убийцу.

– Нетрудно и совершенно бесполезно. Знамение ясно показывает, что он погибнет в битве. Разве ты забыл все то, о чем я тебе говорил?

– Мои нижайшие извинения.

– Кроме того, в Дэвери год заканчивается в Самейне. Времени у нас меньше месяца. Нет, я говорю, что за этим что-то скрывается.

Он остановил свой взгляд на заваленном столе.

– Но все же, мне кажется, что я располагаю всей информацией, которая мне может понадобиться. Может, это предвещает болезнь для всех нас… Нет, Аластир, никакого головореза мы подсылать не будем. Не будем спешить, пока я не распутаю этот узел.

– Конечно, как пожелаете.

– Конечно…

Старик взял заостренную кость и лениво распечатал еще один свиток.

– Эта женщина тоже поставила меня в тупик. Очень сильно озадачила меня Джилл. В знамении ничего не сказано о женщине, которая сражается наравне с мужчиной. Хотелось бы иметь о ней больше сведений, дату ее рождения, если возможно, чтобы я мог описать ее по звездам.

– Когда вернусь, приложу все усилия, чтобы разузнать для вас это.

С одобрительным кивком, который заставил его подбородок задрожать, Старик перенес свою тушу на стул.

– Пошли своего ученика, пусть принесет мне поесть.

Аластир сделал знак Саркину, тот послушно встал и покинул комнату. Некоторое время Старик сосредоточенно рассматривал закрытую дверь.

– Этот ненавидит тебя, – произнес он наконец.

– Разве? Я этого не подозревал.

– Несомненно, он прилагает все усилия, чтобы скрыть свою ненависть. Теперь это в порядке вещей, когда ученик борется со своим наставником. С каким бы рвением настоящий мужчина ни учился, но чтобы драться за знания? Но ненависть? Это очень опасно.

Аластиру было интересно, видел ли Старик знамение о том, что Саркин действительно угрожает ему. Мастер этого никогда бы не сказал, разве что за большие деньги. Старик был величайшим специалистом, работающим в особой области черного Двуумера, а именно в исторжении намеков о будущем из пространства, которое так неохотно расставалось со своими тайнами. Его собственное толкование астрологии было только частью этого искусства, включавшего также медитацию и опасные опыты с магическим кристаллом. Все же, наряду со своей значимостью, он был по-своему щепетильно честным, внушал уважение и преданность – редкое качество среди мастеров черного Двуумера – и был, в определенном смысле слова, ведущей фигурой в их «братстве». Из-за своего возраста и комплекции он не покидал виллы, и Аластир заключил с ним сделку. В ответ на помощь учителя в личных вопросах, он выполнял ту часть работы Старика, которая требовала поездок.

Через несколько минут вернулся Саркин с миской на подносе, поставил ее перед Стариком, и занял свое место возле Аластира. Миска была наполнена свежим мясом, перемешанным с еще теплой кровью – обязательной едой старых мастеров черной магии. Старик запустил туда руку и облизал.

– Теперь поговорим о твоих делах, – сказал он. – Подходит время получить то, что ты ищешь; но ты должен быть очень внимательным. Знаю, ты предпринял все меры предосторожности, но вспомни, как осторожно мы действовали, чтобы убрать Родри. И ты прекрасно знаешь, чем это закончилось.

– Уверяю вас, что буду постоянно начеку.

– Хорошо. Следующим летом планеты займут определенное положение, неблагоприятное по гороскопу для его величества короля Дэвери. Такое группирование в цепочку вызвано факторами, слишком трудными для вашего понимания. Эти знамения, взятые вместе, указывают на то, что король может лишиться мощной поддержки, если кое-кто доведет дело до конца.

– Прекрасно! Эта поддержка и есть то сокровище, которое я ищу.

Старик сделал паузу, чтобы снова зачерпнуть из миски еды и облизать пальцы.

– Все это очень интересно, Аластир, мой малыш. Пока ты выполняешь свои обязанности по нашему договору, возможно даже лучше, чем ты думаешь. Так много странных вещей. – Он говорил словно во сне. – Очень, очень интересно. Посмотрим, когда ты возвратишься в Дэвери, больше ли странных вещей ты встретишь на пути. Понимаешь, о чем я говорю? Ты должен быть настороже каждую минуту.

Аластир почувствовал, как ледяные щупальца сжимают его желудок. Ему давали понять, что Старик не мог больше доверять своим же предсказаниям.

Девабериэл Серебряная Рука, стоя на коленях в своем шатре из красной кожи, методично перебирал содержимое кармана, притороченного к стене и расшитого цветами и лозами. Карман был довольно большим, и он потратил немало времени, прежде чем нашел то, что искал. С раздражением он рылся среди старых трофеев, полученных на состязаниях певцов, вынул первый грубый образец вышивки своей дочери, две непарные серебряные пряжки, бутылочку бардекских благовоний и деревянную лошадку, подаренную одной из поклонниц, имя которой он уже не помнил. На самом дне он нашел маленький кожаный мешочек, очень старый и уже начавший трескаться.

Он развязал его и потряс, в руку выкатилось кольцо. Хотя оно было изготовлено из серебра карликов и блестело так же хорошо, как в тот день, когда его туда положили, на нем не было заклятья Двуумера; по крайней мере, ни один мудрец или обладатель чар не мог увидеть в нем ничего подозрительного. Это была серебряная вещь шириной около трети дюйма с выгравированными на внешней стороне розами. На внутренней стороне была сделана надпись – несколько слов эльфийскими рунами, но язык был незнаком. За все двести лет, пока кольцо находилось у Девабериэла, он не нашел ни одного мудреца, который бы мог бы прочесть эту надпись.

Девабериэл стал обладателем кольца самым таинственным образом. В то время он был молодым человеком, только что закончившим обучение музыке и пению, и путешествовал в аларе с одной женщиной, к которой питал особую симпатию. Однажды вечером к ним подъехал всадник на прекрасном золотистом жеребце. Когда Девабериэл и еще несколько мужчин направились поприветствовать его, то были сильно удивлены. Хотя издалека путешественник ничем, казалось, не отличался от обычного мужчины из людского рода, с темными волосами и черными агатовыми глазами, как у типичного уроженца дальних западных земель, вблизи трудно было сказать, каков же он на самом деле. Казалось, что его черты изменялись постоянно, но неуловимо, что его рот то расширялся, то становился тоньше, что сам он был то ниже, то выше. Он сошел с коня и оглядел приближающихся.

– Я желаю говорить с Девабериэлом, певцом, – заявил он.

– Тогда это я.

– Превосходно. У меня есть подарок для одного из твоих сыновей, музыкант, для одного из тех, которым ты дашь жизнь. По мере того, как они будут появляться на свет, узнавай у кого-нибудь, кто владеет Двуумером. Они тебе скажут, кто из них должен получить дар.

Когда человек вручал Девабериэлу мешочек, его глаза казались скорее голубыми, чем черными.

– Большое спасибо, добрый человек, но кто ты?

Незнакомец молча улыбнулся, вскочил на коня и уехал, не сказав больше ни слова.

В последующие годы Девабериэл не узнал больше ничего о кольце и загадочном незнакомце ни от мудрецов, ни от мастеров Двуумера. Когда появились на свет два его сына, он согласно обещанию консультировался с обладателями Двуумера, но в обоих случаях в предсказании не говорилось, что пришла пора передать дар. С кольцом в руках он подошел к двери шатра и выглянул. Сыпал холодный серый дождь со снегом, дул ветер. Собираясь предпринять путешествие при такой погоде, он был решительно настроен найти женщину, владеющую Двуумером, которая, казалось, имеет больше общего с кольцом. Ему не давал покоя вопрос: принадлежит ли кольцо Родри, рожденному от него, Девабериэла, и до сих пор считавшему себя Мэйлвейдом?

Принесенные колючим, холодным ветром, дожди хлестали по серым улицам Кермора. Джилл и Родри почти ничего не оставалось делать, как только забиться, как лисы в нору, в комнату небольшой гостиницы у северных ворот. Так как у них было достаточно денег, чтобы пребывать в тепле и хорошо питаться всю зиму, Джилл чувствовала себя такой же богатой и счастливой, как знатная госпожа; но на Родри напала депрессия, зеленая тоска, которую только можно было назвать непереводимым словом хирейд – болезненное стремление к тому, чего нельзя достичь. Он часами просиживал в комнате гостиницы, опустив голову и вперив взгляд в кружку с элем, с грустью размышляя о своем позоре. Ничто из того, что говорила или делала Джилл, не могло расшевелить Родри. Со временем она оставила его в покое, хотя глядя на него, у нее сжималось сердце.

По меньшей мере ночью, когда они поднимались в свою комнату, ей удавалось привести его в чувства нежными поцелуями и ласками. После таких любовных игр он, бывало, некоторое время чувствовал себя счастливым, разговаривал с ней, лежа в ее крепких объятиях. Часто, когда он погружался в сон, она никак не могла уснуть и смотрела на него, как на загадку, которую нужно было разгадать. Родри был высоким мужчиной, с отлично развитой мускулатурой, и в то же время очень стройным от плеч до бедер, с длинными чувствительными кистями рук, намекающими на его эльфийское происхождение. У него были черные с блестящим отливом волосы и василькового цвета глаза, столь типичные для мужчин Элдифа, но его красоту нельзя было назвать типичной. Черты его лица были настолько совершенны, что он мог бы выглядеть, как девочка, если бы не разного рода рубцы и шрамы, полученные на поле боя. С тех пор, как Джилл встретила нескольких жителей Элкион Лакара, она знала, что они также очень хороши собой. Она хотела бы отыскать в его роду те следы эльфийской крови, которые, как уверял ее Невин, полностью проявились в нем, так сказать, атавизмы. Логически это казалось невероятным.

Однажды ночью ее долгие размышления привели к ответу на этот вопрос. Время от времени Джилл видела вещие сны, которые на самом деле были видениями Двуумера, не поддающимися анализу с точки зрения здравого смысла. Как и в этот раз, они обычно приходили после долгих размышлений над каким-то определенным вопросом. Ночью, когда дождь стучал по ставням и ветер завывал вокруг гостиницы, она уснула в объятиях Родри и видела во сне Элкион Лакар. Джилл казалось, что она летит над лугами западной страны; солнце едва прорезало тучи и исчезло опять. Внизу под ней, в море зеленой травы находилось скопление эльфийских шатров, сверкавших как разноцветные сокровища.

Вдруг она опустилась на землю среди них. Какой-то высокий мужчина, завернутый в красный плащ, прошагал мимо нее и вошел в пурпурный с синим шатер. Повинуясь непонятной прихоти, она последовала за ним. Шатер был искусно отделан плетеными драпировками, вышитыми стенными карманами, на полу лежал бардекский ковер. На груде кожаных подушек восседала эльфийская женщина; ее белесые волосы были заплетены в две длинные косы, которые свисали за изящно заостренными ушами, похожими на две морские раковины. Гость сложил вместе ладони и поклонился ей, затем снял плащ и сел рядом на ковер. У него были бледные, как лунный свет, волосы, а темно-синие глаза имели, как и у всех эльфов, вертикальный разрез, с кошачьими зрачками. Все же Джилл подумала, что он выглядел таким же красивым, как и ее Родри, но только в своем роде, и казался ей очень знакомым.

– Очень хорошо, Девабериэл, – сказала женщина.

Хотя она говорила на эльфийском языке, Джилл понимала ее слова.

– Я изучала мои камни, и у меня есть для тебя ответ.

– Благодарю тебя, Валандарио.

Он наклонился ближе.

В это время Джилл увидела, что между ними лежала ткань, вышитая в форме геометрических фигур. В различных местах паутины из треугольников и квадратов находились драгоценные камни: рубины, желтые бериллы, сапфиры, изумруды и аметисты. Посреди покрывала лежало простое серебряное кольцо. Валандарио начала двигать камни вдоль различных линий. Наконец она разложила вокруг кольца пять камней разного рода так, что они образовали пятиугольник.

– В этом кольце заключена судьба твоего сына, – сказала она. – Но я не знаю, что это за судьба, кроме того, что она находится где-то на севере и где-то в воздухе. Несомненно, в свое время все откроется.

– Как боги того пожелают. Прими за это мою искреннюю благодарность. Теперь я позабочусь, чтобы Родри получил кольцо. Скорее всего, я сам поеду в Форт Гвербин и своими глазами увижу моего парня.

– Но было бы неразумным сказать ему правду.

– Конечно. Я не буду вмешиваться в ход политики всего Элдифа. Просто мне хочется его увидеть. В конце концов, это большой подарок, узнать, что у тебя есть взрослый сын, о существовании которого ты никогда не подозревал. Хотя Ловиан вряд ли могла послать мне весточку, будучи замужем за могущественным полководцем.

– Понимаю тебя.

Вдруг Валандарио посмотрела вверх, прямо на Джилл.

– Кто здесь! Кто ты такая, чтобы шпионить за мной, превратившись в духа?!

Джилл попробовала ответить, но обнаружила, что не может говорить. В порыве ярости Валандарио протянула руку и начертила в воздухе сигил. В этот момент Джилл почувствовала, что проснулась. Она села в кровати рядом с храпевшим Родри. В комнате было холодно, и она снова легла и укуталась в одеяло. «Это был вещий сон, – думала она, – о, богиня Луны, мой возлюбленный – наполовину эльф!»

Долгое время она не могла уснуть, размышляя над видением. Конечно, Девабериэл показался ей знакомым, потому что он отец Родри. Джилл была откровенно шокирована, узнав, что почтенная госпожа Ловиан, которой она так восхищалась, наставила рога своему мужу, но все же, Девабериэл был таким красавцем. У нее в голове промелькнула мысль рассказать Родри об этом сне, но предупреждение Валандарио остановило ее. Кроме того, обнаружив, что он не чистый Мэйлвейд, а незаконно рожденный, Родри ввергнет себя в еще более глубокий хирейд. Она и без того едва смогла смириться с его припадками.

Помимо всего, существовало серебряное кольцо. Было еще одно доказательство словам Невина, когда он говорил ей о том, что удел Родри глубокий и скрытый. Она решила, что, если встретит Невина когда-нибудь еще, то расскажет ему о знамении. Несмотря на то, что его Двуумер пугал Джилл, она очень любила Невина; но королевство было таким огромным, и кто знал, какую дорогу изберет себе старик.

На рассвете, когда Джилл и Родри сидели в комнате гостиницы, она поняла всю значимость увиденного во сне. И вот, Двуумер вторгся в сознание Джилл еще раз, застав ее врасплох без предупреждения. На миг она сжалась в комок, как заяц, который услышав лай собак, прячется в папоротник.

– Что с тобой, дорогая? – спросил Родри.

– Ничего, ничего. Я просто… ах да, размышляла о войне с Лослейном прошлой осенью.

– Действительно, это была странная война. – Он понизил голос до шепота. – Все этот проклятый Двуумер! Я умоляю всех богов, чтобы он нас впредь никогда не коснулся.

Хотя Джилл кивнула в знак одобрения, она знала, что он просит о невозможном. Даже в то время, когда он произносил последние слова, ее маленький серый гном появился на столе и уселся рядом с бокалом Родри. Всю свою жизнь Джилл обладала способностью видеть дикий народец, а это особенное существо, тощее, кожа да кости, с огромным носом, было ее хорошим другом. «О, мой несчастный Родри, – думала она. – Двуумер окружает тебя повсюду!» Она сердилась и в то же время боялась, она хотела бы избавиться от этого особого дара, но боялась, что никогда не сможет этого сделать.

Но когда-то прошлой осенью Невин сказал ей, что если она откажется использовать эти способности, они в скором времени ослабеют, а потом и вовсе пропадут. Хотя она очень надеялась, что старик прав – действительно, он знал в этом толк больше, чем она – ее одолевали сомнения, особенно, когда она вспоминала, как прошлой осенью Двуумер вверг ее в его, Родри, войну и в его жизнь. С раннего детства она была крайне незаметной девушкой, незаконной дочерью серебряного клинка, пока ее отец не нашел то, что казалось совершенно обычным занятием – охрана каравана одного купца, который направлялся к западной границе Элдифа. И с того самого момента, когда купец предложил ее отцу работу, она начала понимать, что должно произойти нечто необычное, чувствовала с какой-то необъяснимой уверенностью, что ее жизнь стоит на перекрестке. Как она была права! Сначала караван направился на запад, в страну Элкион Лакар, в земли эльфов, народа, который, как предполагали, существует только в волшебных сказках и мифах. Затем, в сопровождении нескольких эльфов, они вернулись в Элдиф и попали в самую гущу войны.

Джилл подоспела как раз вовремя и спасла Родри жизнь. Она убила человека, который был, как заявлял Двуумер, непобедимым – лорд Корбин не умрет от руки мужчины; что-то подобное было сказано и в пророчестве. Как и все загадки Двуумера, эта была палкой о двух концах, и Корбин, в действительности, погиб от руки девушки. Когда она об этом думала, ей все это казалось слишком ловким, слишком искусным, как будто боги делали судьбу человека так, как бардекский мастеровой делает волшебную шкатулку с ее крошечным, тонким механизмом – работа, которая в конечном счете ничего не значит. И тогда она вспомнила эльфов, которые не были людьми в прямом смысле слова, и самого Родри, наполовину эльфа. Теперь она поняла, что Родри сам мог бы убить своего врага, если бы он только поверил в это; и что ее прибытие, хотя и своевременное, было предопределенным не более, чем частые зимние метели могли бы называться могучим деянием Двуумера.

И все же Двуумер свел их, в чем она была уверена, если и не для того, чтобы она спасла ему жизнь, то для какой-то другой, непонятной пока, цели. Хотя она содрогалась при этой мысли, ей все же было интересно, почему Двуумер так сильно ее пугал и откуда у нее была такая уверенность в том, что если она будет следовать путями Двуумера, то непременно найдет свою смерть. Вдруг ее осенило: она боялась того, что ее самовольное вмешательство в Двуумер приведет не только к ее смерти, но и к смерти Родри. Хотя она твердила себе, что ее идея была глупой, прошло немало времени, прежде чем она смогла избавиться от этого необъяснимого чувства.

ДЭВЕРИ, 773 г.

Все видели два улыбающихся лица Богини, Той, которая дает урожаи и Той, которая приносит любовь в человеческие сердца. Некоторые видели Ее суровое лицо, лицо Матери, которой порою приходится наказывать своих заблудших детей. Но видел ли кто-нибудь четвертое лицо Богини, сокрытое даже от большинства женщин, ходящих по земле?

Размышления жрицы Камилы

Всадник умирал. Он соскользнул с коня на булыжную мостовую, пошатнулся и упал на колени. Гвенивер бросилась к нему и схватила за плечи прежде, чем он успел упасть лицом вниз. Теплая кровь сочилась сквозь рубашку ей на руку. Клейд смотрел на нее затуманенными глазами.

– Все кончено, моя госпожа. Ваш брат мертв.

Кровь заливала ему рот и брызгала пузырями смерти. Когда она уложила его на землю, его хромой конь вскинул голову, затем задрожал; серые капли пота падали вниз. Когда прибежал конюх, она поднялась.

– Сделай для этого коня все, что можно, – сказала она, – потом скажи всем слугам собрать вещи и пускай уходят. Вы все должны убраться отсюда, иначе не доживете до ночи.

Вытирая руки о платье, Гвенивер пересекла двор и побежала к броку, принадлежащему клану Волка, которому предстояло сгореть этой ночью, и она, Гвенивер, была бессильна спасти жилище. В большом зале у главного очага суетились в испуге ее мать, Долиен, младшая сестра, Макла, и преклонных лет служанка, Маб.

– Люди Кабана, должно быть, захватили наше войско на дороге, – сказала Гвенивер. – Смерть Авоика означает конец нашему роду.

Долиен запрокинула голову и разразилась плачем о своем муже и троих сыновьях. У Маклы из глаз брызнули слезы, и она уцепилась за Маб.

– Ради бога, замолчите! – резко сказала Гвенивер. – Войско Кабана несомненно скачет сейчас сюда, чтобы захватить нас. Или вы хотите оказаться в плену?

– Гвен! – причитала Макла. – Как ты можешь быть такой бессердечной?

– Лучше быть бессердечной, чем изнасилованной. А теперь поторапливайтесь. Возьмите только те вещи, которые можно увезти на одной лошади. Мы едем в Храм Луны. Если мы доберемся туда живыми, жрицы предоставят нам убежище. Мама, ты меня слышишь или ты хочешь видеть, как меня и Макки отдают в руки солдат?

Намеренная грубость заставила Долиен замолчать.

– Так будет лучше, – сказала Гвенивер. – Торопитесь же!

Она последовала за остальными вверх по спиральной лестнице, но вошла не в свою комнату, а в комнату брата. Из резного сундука, что стоял возле кровати, она достала пару его старых бриджей и одну из рубашек. Переодеваясь в одежду брата, она горько плакала – она любила Авоика, которому только исполнилось четырнадцать – но у нее не было времени скорбеть. Она пристегнула его не самый лучший меч и старый кинжал. Хотя она не была хорошо тренированным воином, братья научили ее владеть мечом по той простой причине, что в то время никому и в голову не могло прийти, что женщина может постоять за себя с оружием в руках. Наконец, она распустила длинные белые волосы и коротко обрезала их кинжалом. Ночью она с большим успехом могла бы сойти за мужчину, что заставило бы одинокого разбойника подумать прежде, чем напасть на тех, кто с ней на дороге.

Чтобы оказаться в безопасности, им нужно было преодолеть более тридцати миль, поэтому Гвенивер заставляла их ехать быстро, а иногда на коротких дистанциях даже переходить на галоп. Время от времени она оборачивалась в седле и всматривалась вдаль: не было ли там пыльной тучи, которая бы означала, что смерть скачет за ними по пятам? Сразу после захода солнца взошла полная луна, проливая священный свет и указывая им путь. К тому времени ее мать уже качалась в седле от переутомления. По одну сторону дороги Гвенивер увидела ольховую рощицу и повела туда остальных, чтобы немного отдохнуть. Долиен и Маб сами не могли сойти на землю и им пришлось помогать.

Гвенивер вернулась пешком на дорогу и осталась охранять. Где-то далеко на горизонте, в той стороне, откуда они бежали, небо озарилось золотистым светом, словно восходила крошечная луна. Это, по всей вероятности, пылала их крепость. Глядя на зарево, она нащупала свой меч и взялась за рукоятку. Вдруг раздался стук копыт, и она увидела на дороге приближающегося всадника. В ольховой рощице, позади Гвенивер, раздалось ржание; животные приветствовали друг друга – глупенькие предатели.

– Седлайте коней! – закричала она. – Будьте готовы бежать.

Всадник подъехал ближе, спешился и обнажил меч. Когда он подошел, Гвенивер увидела на плаще бронзовый значок, сверкавший в лунном свете: человек из клана Кабана.

– Парень, кто ты такой? – спросил он.

Гвенивер пригнулась и приготовилась к бою.

– Судя по молчанию, ты – паж Волка. Кого же ты так преданно стережешь? Мне ужасно не хочется убивать такого худенького парнишку как ты, но приказ есть приказ. Пойди-ка и приведи сюда женщин.

В полном отчаянии Гвенивер бросилась вперед и нанесла удар. В растерянности человек Кабана промахнулся, меч яростно просвистел мимо. Она ударила еще и сильно раскроила ему шею с одной стороны, затем добавила с другой, как учил ее старший брат Беноик. Человек Кабана со стоном упал на колени и испустил дух у ее ног. Гвенивер чуть не вырвало. В лунном свете лезвие меча было темным, испачканным в крови, оно не блестело так, как после упражнений в былые времена. Крик ужаса, который издала мать, привел ее в чувства. Гвенивер побежала за лошадью убитого, схватила поводья как раз в тот миг, когда та собиралась понести и привела животное в рощицу.

– Чтобы когда-нибудь такое случилось! – причитала Маб. – Чтобы девушке, о которой я так заботилась, пришлось стать воином с большой дороги! О, все святые, когда вы будете милосердны к нашему королевству?

– Когда это будет им выгодно, и не минутой раньше, – сказала Гвенивер. – А теперь на коней! Нам нельзя здесь оставаться.

Глубоко за полночь они добрались до Храма Луны, который стоял на вершине холма, окруженный прочной каменной стеной. Отец Гвенивер вместе с друзьями и вассалами в свое время финансировал строительство стены. Благодаря такой предусмотрительной щедрости, его жена и дочери сейчас спасали себе жизнь за этой каменной толщей. Если какой-нибудь пьяный вояка бывал настолько не в себе, что нарушал запрет и, рискуя разгневать богинь, требовал войти, стены держали его снаружи до тех пор, пока он не образумится. Гвенивер продолжала кричать и вопить, пока, наконец, она не услышала испуганный голос, означавший, что кто-то шел к воротам. Жрица чуть приоткрыла ворота, затем, увидев Долиен, распахнула их шире.

– О, моя госпожа! Не иначе как ваш род постигло самое худшее!

– Да. Вы дадите нам приют?

– С радостью, но я не знаю, как быть с этим парнем.

– Так это же я, Гвен, в одежде брата, – вмешалась Гвенивер. – Я подумала, в дороге лучше было притвориться, что среди нас есть мужчина.

– Ах вот оно что, – сказала жрица с нервным смехом. – Давайте, заходите все побыстрее.

Освещенная лунным светом, огромная огороженная стеной, территория храма заключала в себе много построек; некоторые из них были сложены из камня, другие наскоро сработаны из дерева. Жрицы в плащах поверх ночных рубашек столпились вокруг беженцев и помогали пожилым женщинам спуститься с коней, нашептывая что-то успокаивающее. Одни повели лошадей в конюшню, другие проводили Гвенивер и ее спутниц в длинный деревянный дом для гостей. Некогда прекрасное место для встреч знати, сейчас дом был заставлен койками и сундуками. Здесь нашли себе приют женщины различных званий. Кровавая междоусобица, которая сократила клан Волка до трех женщин, была только одной нитью в отвратительной ткани гражданской войны.

При свете свечного фонаря жрицы нашли для вновь прибывших свободные койки в углу. Под беспокойный шепот Гвенивер улеглась на ближнюю и уснула в ботинках, с мечом на поясе и в одежде.

Она проснулась и обнаружила, что спальня пуста. Свет заливал помещение сквозь узкие окошки под самым потолком. Раньше она очень часто посещала храм и теперь на мгновение оказалась в недоумении: была ли она здесь, чтобы помолиться о своем призвании, или представляла клан на церемонии урожая? Внезапно память вернулась к ней, острая, как вонзенный меч.

– Авоик, – прошептала она. – О, Авоик!

Все же она не проронила ни слезинки, но вскоре она почувствовала себя голодной. В мучительном напряжении Гвенивер встала с постели и побрела через дверь в конце спальни в трапезную – узкую комнату, заставленную столами для отчаявшихся беженцев. Одна из новообращенных в белом платье c юбкой зеленого цвета испуганно вскрикнула, увидев ее.

– Мои извинения, Гвен, – сказала она смеясь. – С первого взгляда я думала, что ты – парень. Садись, я схожу и принесу тебе овсянку.

Гвенивер расстегнула ремень, на котором носила меч, и положила оружие на стол рядом с собой. Она провела пальцем по старым ножнам, окованным потускневшим серебром, инкрустированным вьющимися и переплетающимися изображениями волков. Согласно закону она сейчас с полным правом считалась главой клана Волка, но глубоко сомневалась, что сможет когда-нибудь предъявить претензию на эти права. Чтобы наследовать по женской линии, ей пришлось бы преодолеть больше трудностей, чем тиэрину Баркану из рода Кабана.

Через несколько минут вошла Арда, верховная жрица храма, и села возле нее. Хотя ее возраст приближался к шестидесяти, а голову покрывали седые волосы и от глаз расходились морщины, ее поступь была мягкой, стан – гибким, как у молодой девушки.

– Послушай, Гвен, – сказала она. – Ты всегда говорила мне, что хочешь быть жрицей. Не пришло ли время, как ты думаешь?

– Право, я не знаю, госпожа. Вы же знаете, что я всегда сомневалась по поводу моего призвания… но если бы у меня сейчас был выбор.

– Не забывай, что в качестве приданого у тебя есть земли Волка. Когда новость распространится, держу пари, многие из союзников твоего отца захотят приехать за тобой.

– О, боги! Но я никогда еще не думала о замужестве!

Слегка вздохнув, Арда бессознательно протянула руку и коснулась своей правой щеки, на которой была татуировка в виде растущей луны. Любой мужчина, кто коснулся бы в плотской похоти женщины с таким знаком, был бы предан смерти. Не только знатный лорд, но и любой свободный от рождения человек, убил бы развратника, потому что если бы богиня разгневалась, то пропал бы весь урожай, и ни один мужчина впредь не зачал бы сына.

– Чтобы управлять землями Волка, тебе придется выйти замуж, – заметила Арда.

– Земли – это не то, чего я хочу. Я хочу, чтобы мой клан оставался живым. Но у меня есть сестра. Если я стану служить Богине, то наследное право перейдет к Макки. У нее всегда было множество поклонников, даже когда ее приданое было небольшим.

– Но сможет ли она управлять кланом?

– Нет конечно. Но если я найду ей хорошего мужа… О, послушайте! Как же я собираюсь пойти к королю с петицией? Держу пари, люди Кабана скачут сейчас сюда, чтобы убедиться, что мы сидим здесь загнанные, как свиньи в хлев.

Не прошло и часа, как ее предсказание сбылось. Гвенивер беспокойно бродила по территории, как вдруг услышала шум приближающихся людей и коней, скачущих по дороге. Когда она подбежала к воротам, жрицы присоединились к ней и стали кричать сторожу, чтобы тот закрывал их. Гвенивер как раз помогала вставлять железный засов в скобу, когда к воротам подъехал всадник, сопровождаемый топотом копыт и звоном кольчуги. Арда уже была на площадке над воротами. Дрожа от ярости, Гвенивер забралась наверх и составила ей компанию.

Внизу под ними, растянувшись на двадцать ярдов, находились семьдесят человек войска Кабана. Сам Баркан отделился на своей лошади от толпы и нахально подъехал прямо к воротам. Мужчине было далеко за тридцать, он имел огромные усы и волосы цвета вороньего крыла с густой проседью. Гвенивер нагнулась к крепостной стене; она ненавидела его, человека, который убил всю ее семью.

– Что вы хотите? – закричала Арда. – Приблизиться к храму Святой Луны и быть готовым к войне значит оскорбить Богиню.

– У меня нет такого намерения, ваше святейшество, – ответил он низким, неприятным голосом. – Просто я очень спешу. Я вижу, что госпожа Гвенивер находится у вас в безопасности.

– Она и впредь останется в безопасности, если ты не хочешь, чтобы Богиня прокляла твои земли и твое потомство.

– Вы думаете, я такой человек, который может осквернить святилище? Я пришел, чтобы сделать госпоже мирное предложение. – Он повернулся в седле и посмотрел на Гвенивер. – Кровной вражде будет положен конец после заключения брака. Возьми себе в мужья моего второго сына и управляй землями Волка от имени Кабана.

– Я никогда не позволю кому-либо из твоих родственников прикоснуться ко мне своим грязным пальцем, ублюдок! – прокричала Гвенивер на пределе дыхания. – Ты ждешь, что я буду поддерживать того короля-самозванца, которому служишь ты?

Широкое лицо Баркана побагровело от ярости.

– Клянусь тебе, – прорычал он. – Если не мой сын, то никто другой не будет обладать тобой, то же относится к твоей сестре. И, черт возьми, если мне удастся, я получу твою землю в кровавой междоусобице.

– Вы забываетесь, мой господин! – резко сказала Арда. – Я запрещаю вам находиться на земле храма сколь-нибудь долее. Заберите своих людей, и чтобы я больше не слышала угроз в адрес тех, кто поклоняется Богине.

С минуту он колебался, затем пожал плечами и повернул коня обратно. Прокричав приказ, он собрал войско и отступил к дороге у подножия холма. Гвенивер до боли сжала кулаки, когда увидела, что войско расположилось на лугу по обе стороны дороги, фактически за пределами владений замка, но так, чтобы можно было его контролировать.

– Они не могут оставаться здесь вечно, – сказала Арда. – Скоро им понадобится быть в Форте Дэвери, чтобы выполнить обязательства перед своим королем.

– Это верно. Но я уверена, что они будут сидеть здесь так долго, как только можно.

Арда прислонилась к крепостной стене и вздохнула. Вдруг она почувствовала себя очень старой и очень усталой.

Гражданская война происходила следующим образом. Двадцать четыре года назад умер его величество король, не оставив наследника мужского пола. Его дочь, болезненная молодая девушка, скончалась вскоре после этого. Однако у каждой из трех сестер покойного были сыновья от их именитых мужей: гвербрета Кермора, гвербрета Кантрэя и его высочества принца Элдифа. По закону трон должен был перейти к сыну старшей сестры, бывшей замужем за Кантрэем. Но на гвербрете лежало тяжкое подозрение в том, что он отравил короля и принцессу, чтобы завладеть троном. Это подозрение было состряпано гвербретом Кермора, дабы заявить о претензии на престол для своего сына. Затем принц Элдифа также выдвинул свои требования на том основании, что у его сына была королевская кровь как по материнской, так и по отцовской линии. Так как отец Гвенивер никогда бы не признал чужеземца из Элдифа, выбор клана Волка был сделан, когда ненавистные Кабаны заявили о поддержке требования Кантрэя.

Год за годом битва разгоралась вокруг желанной добычи – города Форт Дэвери, который как-то осенью был захвачен одной из сторон противоборствующих сил, затем, через несколько лет перешел к другой. После такого количества осад Гвенивер сомневалась, что от Святого Города осталось что-нибудь стоящее притязаний, но владеть им означало владеть королевством. Всю зиму он находился в руках Кантрэя, но сейчас была весна. В каждой провинции разодранного на кусочки королевства претенденты на трон собирали своих вассалов и заключали союзы. Гвенивер была уверена, что в настоящее время союзники ее отца находятся в Керморе.

– Послушай, Макки, – сказала она. – Может быть нам и придется торчать здесь все лето, но в конце концов, я надеюсь, кто-нибудь приведет свое войско и вызволит нас.

Макла печально кивнула. Они сидели в саду храма на маленькой скамеечке среди грядок моркови и капусты. Макла, которой было шестнадцать, обычно выглядела хорошенькой девушкой, но в тот день ее светлые волосы были стянуты сзади в неаккуратный узел, глаза были красными и опухшими от слез.

– Я очень надеюсь, что ты права, – сказала Макла наконец. – А что, если никто не посчитает наши земли стоящими, чтобы владеть ими? Даже если кто-то женится на тебе, ему придется воевать с отвратительным, старым Кабаном. А ты не можешь позволить себе дать мне сейчас хоть какое-то приданое; и я, вероятно, буду гнить в этом ужасном, старом храме до конца моих дней.

– Не ворчи на меня! Если я дам святой обет, тогда ты получишь в приданое все земли. Что еще может пожелать женщина?

– О! – В глазах Маклы блеснул огонек надежды. – Ты всегда говорила о том, что хочешь быть жрицей.

– Именно так. Но не беспокойся. Мы еще найдем тебе мужа.

Макла улыбнулась, но поток ее жалоб посеял сомнения в сознании сестры. Что если действительно никто не захочет владеть землями Волка, потому что они несут с собой вражду и междоусобицы? Так как всю свою жизнь Гвенивер слышала постоянные разговоры о войне, она знала нечто такое, чего не знала более невинная Макла: земли клана Волка лежали в плохом в стратегическом отношении районе. Находящиеся прямо возле границы Кантрэя и далеко на восток от Кермора, эти владения было трудно оборонять. А что если король Кермора решит укрепить границы?

Она оставила Маклу в саду, ей захотелось пройтись. Ах, если бы она только могла добраться в Кермор и говорить с королем! Несомненно, он был честным человеком и мог бы выслушать ее. Если бы ей можно было туда добраться… Она взобралась на площадку над воротами и посмотрела вокруг. Прошло уже три дня, а Баркан со своими людьми все еще стоял лагерем на лугу.

– Долго еще вы собираетесь там оставаться, ублюдки? – процедила она сквозь зубы.

Скоро она получила ответ на этот вопрос. На следующее утро, с восходом солнца она поднялась на крепостную стену и увидела, как воины седлали коней и грузили фургоны с продовольствием. Скоро они уехали, но оставили четверых и один фургон – охрану, обеспеченную всем необходимым, чтобы оставаться здесь месяцами. Задыхаясь от злости, Гвенивер проговорила самые непристойные ругательства, которые когда-либо слышала. Наконец она сказала сама себе, что большего и не ожидала. Вдруг она почувствовала, что ее охватывает отчаяние. Даже если Баркан увел бы с собой всех своих людей, она никогда не отважилась бы предпринять путешествие за сто восемьдесят миль в одиночку.

– Разве что, если я поехала бы как жрица, – заметила она вслух.

Будь у нее на щеке татуировка, она была бы неприкосновенной и чувствовала бы себя на дорогах в полной безопасности, как армия. Она пошла бы к королю со своим священным обетом, дающим ей силу, и просила бы сохранить ее клану жизнь. Она нашла бы мужчину, который взял бы в жены Маклу, и имя Волка было бы спасено. Затем она могла бы вернуться сюда и продолжала бы жить в храме. Повернувшись, она прислонилась к крепостной стене и посмотрела вниз на строения. Новообращенные и жрицы рангом пониже уже принялись за работу в саду или носили дрова в поварни. Несколько женщин прохаживались под стенами самого храма, о чем-то размышляя. И все же, несмотря на всю жизнедеятельность, здесь под весенним солнцем царила тишина. Никто не разговаривал, если в этом не было необходимости, но даже тогда только в полголоса. Внезапно у нее возникло ужасное чувство, как будто бы у нее перехватило горло, когда она подумала, что придется жить в этом душном месте.

Вдруг она почувствовала слепую, необъяснимую злобу. Она была в ловушке, как волк, попавший в клетку, грызущий прутья и рычащий на решетку. Ее ненависть к Баркану усилилась, превратившись в страсть, и, затем, излилась на короля Кермора. Она была зажата с обеих сторон, умоляя одного дать ей то, что причиталось ей по праву, умоляя другого отомстить за нее. Как сумасшедшая, она задрожала и начала качать головой из стороны в сторону как будто говоря «нет» целой вселенной. Она была объята чувством, которое было выше ее понимания, ибо корни его лежали глубоко в прошлом, в другой жизни, когда она на самом деле стала желанной целью для двух мужчин безо всякой ее в том вины. Воспоминания, конечно же, стерлись из ее памяти, но чувство осталось, такое же невыносимое и мучительное, как осколок стекла в горле.

Постепенно она снова успокоилась. Поддаваясь чувству безумной ярости, она прчиняла себе вред.

«Тебе надо подумать, – сказала она сама себе, – и просить Богиню о помощи».

– Основная часть войска ушла, – сказал Дагвин, – но осталось четыре человека.

– Ублюдки! – выругался Рикин. – Обращаться с нашей госпожой так, будто она дареная лошадь или еще что-то подобное.

Камлун мрачно кивнул. Эти трое мужчин были последними оставшимися в живых из войска Волка. Вот уже несколько дней они стояли лагерем на лесистых холмах, окружавших Храм Луны; таким образом они могли оберегать женщину, которую считали своимм господином. Все трое служили клану Волка с отроческих лет; они были готовы продолжать служить и теперь.

– Насколько хорошо они ее стерегут? – спросил Рикин. – Вооружены и готовы к стычке?

– Ничего подобного. – Дагвин остановился и зловеще улыбнулся. – Когда я бродил и наткнулся на них, я видел, что они сидели на траве кружком – такие счастливые – и играли в кости с засученными рукавами.

– О, это правда? Давайте надеяться, что боги сделают их игру приятной и очень долгой.

Свободные крестьяне, которые обрабатывали земли храма, были предельно преданы верховной жрице, частично из-за того, что она забирала у них гораздо меньше урожая в качестве пошлины, чем забирал бы лорд, но главным образом потому, что они почитали за честь для себя и своих семей служить Богине. Арда была уверена, или по крайней мере она так сказала Гвенивер, что один из этих людей ради нее готов отправится в долгую поездку в Форт Дэвери и доставить сообщение.

– Этому нужно положить конец! Я не могу приказывать тем людям, которые находятся на земле, не принадлежащей храму, но будь я проклята, если я позволю им сидеть здесь все лето. Ты не преступница, ты нашла здесь убежище, но мы понимаем, что они убили бы тебя, если бы могли. Посмотрим, сможет ли этот король, которому служит Баркан, заставить его отозвать своих людей.

– Вы думаете, король выслушает ваше прошение? – спросила Гвенивер. – Держу пари, он хочет, чтобы нашими землями владел какой-нибудь из его вассалов.

– Для него лучше бы было выслушать! Я попрошу верховную жрицу Форта Дэвери ходатайствовать лично.

Гвенивер придержала верховую лошадь Арды, пока жрица усаживалась, укладывая длинное платье поверх дамского седла. Затем она прошлась рядом с лошадью. Арда подъехала к воротам. Поскольку те четверо воинов Кабана не демонстрировали желания попробовать войти в храм, ворота оставались открытыми. Гвенивер и Липилла, дежурившая в тот день у ворот, стояли вдвоем и наблюдали, как Арда, сидя в седле прямо и вызывающе, проезжала через ворота. Когда она выехала на дорогу, люди Кабана вскочили на ноги и отвесили ей глубокие, полные уважения поклоны.

– Ублюдки, – тихо сказала Гвенивер. – Придерживаются каждой буквы закона, тем временем искажая суть.

– Ты права. Неужели они действительно убили бы тебя?

– Скорее отдали бы меня Баркану. Но прежде я бы умерла!

Они обменялись озабоченными взглядами. Гвенивер уже знала Липиллу, которой было чуть больше сорока, всю свою жизнь, так же как знала и Арду. Они были такими близкими ей людьми, как тетушки или старшие сестры. Но в сердце своем Гвенивер сомневалась, сможет ли она разделить с ними такую строгую жизнь. Арда обогнула холм и скрылась из виду, направляя коня на север. Люди Кабана снова сели и вернулись к своей игре в кости. Гвенивер вспомнила того мужчину, которого она убила на дороге, и пожалела, что не может сейчас поступить так же с теми четырьмя.

Хотя она могла бы вернуться в храм и быть полезной на кухне, Гвенивер немного задержалась у ворот, неторопливо беседуя с Липиллой и глядя вдаль на вольные луга и холмы, такие недоступные для нее. Вдруг вдалеке они услышали стук копыт, быстро приближающийся с юга.

– Наверное Баркан направляет к своим людям посыльных или кого-то еще, – заметила Липилла.

Казалось, люди Кабана на лугу думали так же. Они поднялись, лениво потягиваясь, и повернулись на звук. Внезапно из лесопосадки выскочили три всадника в доспехах, с мечами наготове. Солдаты Кабана на миг опешили, затем с дикими криками обнажили мечи: всадники скакали прямо на них. Гвенивер слышала как вскрикнула Липилла, когда один из солдат Кабана упал наземь с наполовину отрубленной головой. Лошадь стала на дыбы, зашаталась, и Гвенивер увидела знак на щите у одного из всадников.

– Волки!

Не раздумывая, с мечом в руках она побежала вниз, к подножию холма, Липилла тем временем кричала и умоляла ее вернуться. Второй из Кабанов пал, когда она подбежала; третьего окружили двое всадников; четвертый вырвался и побежал вверх по склону холма, словно в ужасе он пытался добраться до святыни храма, которую оскверняло само его присутствие. Когда он увидел, что Гвенивер гонится прямо за ним, то заколебался в нерешительности, затем скользнул в сторону, будто желая обойти вокруг нее. С воем и неземным хохотом, который самопроизвольно вырвался у нее, она размахнулась, ударила и, прежде чем он успел отразить удар, рассекла ему правое плечо. Когда меч выскользнул из его обессиливших пальцев, Гвенивер захохотала снова и пронзила ему горло. Ее смех перешел в крик баньши, когда брызнула алая кровь, и воин упал.

– Моя госпожа! – голос принадлежал Рикину и был едва слышен на фоне ее смеха. – О, ради владыки преисподней!

Смех оборвался. Усталая и безучастная, она уставилась на труп у ее ног. Словно в тумане она видела, как Рикин спешился и медленно подошел к ней.

– Моя госпожа! Госпожа Гвенивер! Вы меня узнаете?

– Что? – Она озадаченно подняла глаза. – Конечно узнаю, Рико. Разве я не знаю тебя добрых полжизни?

– Но, госпожа, нехорошо, даже когда мужчина становится таким неистовым, какой были сейчас вы.

Она почувствовала себя так, будто бы он вылил на нее ушат ледяной воды. С минуту она глядела на него, как слабоумная, в то время как он рассматривал ее со смущенным интересом. Рикин был, как и она сама, девятнадцати лет, широколицым, как солнышко, блондином. Вместе с ее братьями, его считали одним из самых надежных мужчин во всей армии, если не во всем королевстве. Было странно, что он смотрел сейчас на нее так, как будто она представляла собой опасность.

– Видите ли, госпожа, так оно и было, – сказал он. – У меня в жилах кровь застыла, когда я услышал ваш смех.

– Думаешь, у меня не застыла? Неистовой! Клянусь самой Богиней, именно такой я и была.

Дагвин, стройный, постоянно ухмыляющийся брюнет, подошел к ним с лошадью на поводе и поклонился.

– Как плохо, что они оставили четверых, госпожа, – заметил он. – С двумя вы могли бы справиться сами.

– Может быть даже с тремя, – добавил Рикин. – А где же Кам?

– Избавляет своего коня от страданий. Один из тех мерзавцев действительно рубанул мечом в нужную сторону.

– Ничего, у нас сейчас их лошади, а также весь провиант. – Рикин взглянул на Гвенивер. – Мы находились здесь в лесах, госпожа, ожидая, когда будет можно нанести удар. Мы подумали, что Кабан не может сидеть здесь все лето. – Он сделал паузу. – А крепость сметена с лица земли.

– Я была в этом уверена. А как Блейдбир?

– Он еще стоит. Тамошний народ давал нам еду. – Рикин посмотрел в сторону, его рот исказился. – Кабан настиг наше войско на дороге. Это было как раз на заре, мы были только наполовину одеты, когда эти ублюдки овладели холмом без всякого предупреждения и даже без звука трубы. Их было в два раза больше, чем нас, поэтому господин Авоик закричал, что мы должны отступать, чтобы спасти себе жизнь. Но мы не успели сделать это достаточно быстро. Простите, госпожа. Мне следовало бы умереть там с ним, но я подумал о вас, я хочу сказать, о вас и обо всех женщинах, я подумал, что было бы лучше мне погибнуть во дворе замка, защищая вас.

– И мы тоже, – вступил в разговор Дагвин. – Но мы слишком опоздали. Кабаны не давали нам покоя всю дорогу, и, когда мы достигли крепости, она пылала. Мы едва не сошли с ума, думая, что вас убили, но Рико сказал, вы могли уйти в храм.

– Тогда мы поехали сюда, – подхватил Рикин. – И когда увидели, что проклятые Кабаны расположились лагерем у ворот, то поняли, что вы, должно быть, находитесь внутри.

– А мы здесь и были, – сказала Гвенивер. – Ну что же, отведите лошадей и фургон с содержимым наверх. Там есть несколько домиков для мужчин, чьи жены пришли сюда всего на один или два дня. Вы можете оставаться там, пока я решу, что нам делать дальше.

Хотя Дагвин поспешил исполнить приказ, Рикин не торопился, он почесал испачканное лицо тыльной стороной еще более грязной руки.

– Нам, госпожа, надо бы похоронить этих Кабанов. Не можем же мы оставить эту работу святым особам.

– Действительно. Я… Я думаю: что скажет об этом верховная жрица? Ладно, это мои заботы. Большое спасибо, что спасли меня.

Рикин улыбнулся, что было едва заметно по его губам, затем поспешил за остальными.

Хотя Арда была недовольна, узнав, что у ворот храма были убиты четыре человека, постепенно она смирилась, даже заметила, что, возможно, Богиня таким образом наказывала Кабана за непочтительность.

– Это несомненно, – сказала Гвенивер, – потому что это Она сразила одного из них. Я была ничем иным, как мечом в Ее руках.

Арда внимательно посмотрела на нее. Они сидели в ее кабинете, в скромной комнате с каменными стенами, книжной полкой с шестью священными книгами у одной стены и столом, заваленным счетами храма, с другой. Даже сейчас, когда Гвенивер уже твердо решила, она не переставала об этом думать. Когда-то ее высшей целью было стать верховной жрицей и сделать этот кабинет своим собственным.

– Весь вечер я молилась Ей, – продолжала Гвенивер. – Я собираюсь вас покинуть, госпожа. Я хочу присягнуть Луне и передать право управлять кланом Макле. Затем я возьму моих людей и поеду в Кермор к королю с петицией от клана Волка. Раз у меня будет татуировка, Кабану не захочется причинять мне вред.

– Так-то оно так, но все же это опасно. Меня все время будет терзать мысль о том, что ты где-то на дороге в сопровождении всего трех всадников. Кто знает, что сейчас у людей на уме, даже если ты жрица?

– Не только трех, госпожа. Я – четвертая.

Арда замерла, словно приросла к стулу, когда начала понимать, что имеет в виду Гвенивер.

– Разве вы не помните, что вы говорили мне о четвертом лице Богини? – продолжала Гвенивер. – О Ее темной стороне, когда луна становится черной и кровавой, о матери, которая поедает собственных детей.

– Гвен. Это не то.

– То. – Гвенивер подняла голову, встала и начала ходить по комнате. – Я собираюсь вступить со своими людьми в войну. Она продолжается уже слишком долго, так как в Дэвери сражаются давшие обет Луне воины.

– Тебя убьют. – Арда поднялась со стула. – Я тебе этого не позволю.

– Разве это в нашей власти позволить или не позволить, если Богиня зовет меня? Сегодня я ощутила на себе Ее руку.

Их взгляды встретились, и, когда Арда первой отвела глаза в сторону, Гвенивер поняла, что она больше не ребенок, а женщина.

– Есть способы проверить, вдохновение ли это, – сказала наконец Арда. – Приходи сегодня ночью в храм. Если Богиня даст тебе знамение, то не мне говорить тебе «нет». Но если Она не одобрит…

– Меня защитит ваша мудрость.

– Прекрасно. А что, Если Она даст знамение, но не то, о котором ты думаешь?

– Тогда я все равно присягну Ей. Время пришло, моя госпожа. Я хочу услышать тайное имя Богини и дать обет.

Готовясь к обряду, в тот вечер Гвенивер постилась. Пока обитатели храма сидели за ужином, она принесла воды из колодца, нагрела себе ванну у кухонного очага. Затем, одеваясь, она остановилась, рассматривая рубашку своего брата, которую она же вышила для него год назад. На кокетке с обеих сторон был вышит красными нитками бегущий волк их клана, окруженный замысловатым переплетением. Рисунок соединялся сам с собой так мудрено, что казался цепочкой узелков, сплетенных из многих нитей, но на самом деле там была только лишь одна линия, и каждый узелок следовал непосредственно за предыдущим. «Моя судьба такая же запутанная», – сказала она сама себе.

И вместе с мыслью пришло леденящее чувство того, что она говорила лучше, чем могла подумать. Закончив одеваться, она была перепугана. Не из-за того, что она может погибнуть в битве; она знала, что ее убьют, может быть скоро, может быть спустя много лет. Это было во власти Черной Богини потребовать от своих жриц принести последнюю жертву, когда Она считала, что время подошло. Когда Гвенивер взяла в руки пояс для меча, она остановилась в нерешительности, одолеваемая искушением бросить его на пол; затем пристегнула его и одобрительно кивнула.

Круглый деревянный храм стоял в центре огороженной крепостными стенами территории. По обе стороны от двери росли скрученные, похожие на пламя кипарисы, завезенные из Бардека и оберегаемые в холодные зимы. Когда Гвенивер проходила между ними, она почувствовала большую волну энергии, будто бы она прошла через ворота в другой мир. Она девять раз постучала в дубовую дверь и дождалась пока ей ответили изнутри девятью приглушенными ударами. Тогда она отворила дверь и вошла в переднюю, слабо освещенную единственной свечой. Ее ожидала жрица, облаченная в черное.

– Оденешь это в храме. Возьми также свой меч. Так распорядилась верховная жрица.

Во внутреннем святилище полированные деревянные стены отражали тусклый свет, излучаемый девятью масляными светильниками, пол был выстлан свежим тростником. У дальней стены стоял жертвенник. Это был валун, необработанный по сторонам кроме верхней, которая была ровной, как стол. Над ним висело огромное круглое зеркало – единственный образ Богини, который Она принимает в своих храмах. Слева стояла Арда, одетая в черное.

– Вынь свой меч из ножен и положи на жертвенник.

Гвенивер присела в реверансе перед зеркалом, затем сделала так, как ей сказала верховная жрица. Через боковую дверь вошли три старшие жрицы и молча встали справа. Они должны были стать свидетелями ее клятвы.

– Мы собрались, чтобы научить и принять ту, которая бы служила Богине Луны, – продолжала Арда. – Мы все хорошо знаем Гвенивер из клана Волка. Есть ли какие-нибудь возражения против ее кандидатуры?

– Никаких, – сказали все три хором. – Мы знаем ее, как одну из тех, кого благословила Наша Госпожа.

– Ну что же, хорошо. – Верховная жрица обратилась к Гвенивер. – Клянешься ли ты служить Богине все свои дни и ночи?

– Клянусь, моя госпожа.

– Клянешься ли ты никогда не познать мужчину?

– Клянусь, моя госпожа.

– Клянешься ли ты никогда не раскрыть тайну святого имени?

– Клянусь, моя госпожа.

Арда подняла руки и трижды хлопнула в ладоши, затем еще три раза и, наконец, еще три, отмеряя ударами святое число в его простой пропорции. Гвенивер почувствовала торжественное, благословенное спокойствие, сладость, словно мед протекал через все ее тело. Наконец решение было принято, клятва дана.

– Из всех богинь, – продолжала Арда, – только у Нашей Госпожи нет имени, известного простому народу. Мы слышим о Ипоне, мы слышим о Сироне, мы слышим об Аранродде, но Наша Госпожа всегда остается просто Богиней Луны. – Тут она обратилась к трем свидетельницам. – А почему же так получается?

– Ее имя – секрет.

– Это тайна.

– Это загадка.

– Но все же, – сказала Арда, когда выслушала ответы, – эту загадку легко разгадать. Как зовут Богиню?

– Ипона.

– Сирона.

– Аранродда.

– И все остальные, – было сказано в унисон.

– То, что вы сказали, верно. – Арда обратилась к Гвенивер. – И вот оно, решение этой загадки. Все богини – суть одна богиня. Она известна под всеми именами и без имени, потому что Она одна.

Гвенивер пронзил озноб неистовой радости.

– Не важно, каким именем Ее называют мужчины и женщины, Она – Единая, – продолжала Арда. – И существует лишь одно священство, которое служит Ей. Она – как чистый солнечный свет, когда он пронзает покрытое грозовыми тучами небо и обращается в радугу, многоцветную, но на самом деле одну.

– Я давно об этом думала, – прошептала Гвенивер. – Теперь я это знаю.

Верховная жрица снова хлопнула девять раз в ладоши, затем обратилась к свидетельницам.

– А теперь вопрос к Гвенивер, которая впредь не женщина, а жрица. Как она будет служить Богине? Пусть она преклонит колено в молитве у жертвенника.

Гвенивер встала на колени лицом к мечу. Она могла видеть в зеркале себя – призрачную фигуру в мерцающем свете. С трудом узнала она свое лицо, коротко обрезанные волосы, зловещую улыбку на губах, глаза, горящие жаждой мести.

– Помоги мне, о Небесная Госпожа, – молилась она. Я хочу крови и мести, а не слез и скорби.

– Смотри в зеркало, – прошептала Арда. – Проси Ее прийти к тебе.

Гвенивер распростерла руки над жертвенником и сосредоточилась. Сначала она не видела ничего, кроме самой себя и храма на заднем плане. Арда затянула высоким голосом заунывную песнь на древнем языке. Казалось, масляные светильники мерцали в такт с длинным, изломанным размером стиха, пение то усиливалось, то затихало, завывая в стенах храма, как холодный ветер. Свет в зеркале изменился, потускнел, превратился во тьму, дрожащую тьму, холодную, как небо без звезд. Пение продолжалось, голос жрицы, причитая, выговаривал древние слова. Гвенивер почувствовала, как волосы сзади кололи ей шею; во тьме зеркала появились звезды в кружении и танце бесконечного неба. Между ними возник Ее образ.

Она возвышалась над звездами, Ее лицо было неумолимым и беспощадным, опьяненным кровью. Она покачала головой, и огромная грива черных волос закрыла небо. Гвенивер едва могла вздохнуть, когда черные глаза посмотрели в ее сторону. Это была Богиня Темного Времени, чье сердце пронзил меч. Она требовала не меньшей жертвы от тех, кто Ей поклонялся.

– Моя госпожа, – прошептала Гвенивер. – Прими мою жертву: я буду служить тебе вечно.

Глаза рассматривали ее продолжительное время, свирепые, сверкающие, предельно холодные глаза. Гвенивер чувствовала Ее присутствие повсюду, как будто Богиня стояла рядом с ней, позади нее и перед ней.

– Прими меня, – сказала она. – Я буду мечом в твоей руке.

Лежавший на жертвеннике меч ярко вспыхнул и засверкал кровавым светом, отбрасывая отблески вверх, от чего зеркало стало красным. Пение прекратилось. Арда видела предзнаменование.

– Поклянись ей, – голос жрицы дрогнул, – что, служа ей, ты будешь жить… – Ее голос сломался замолк.

– Я клянусь всем сердцем.

Глаза Богини в зеркале излучали радость. Свет плясал на мече, как огонь, затем начал гаснуть. Когда он потух, зеркало стало черным небом со звездами, затем просто тьмой.

– Свершилось! – Арда хлопнула в ладоши, гулкое эхо раскатилось по храму.

В зеркале отражалось бледное, покрытое потом лицо Гвенивер.

– Она пришла к тебе, – сказала верховная жрица. – Она дала тебе благословение, которое многие назвали бы проклятьем. Ты выбрала, и ты дала клятву. Служи же Ей хорошо, иначе смерть станет твоим уделом.

– Я никогда не изменю Ей. Как я могу, ведь я смотрела в глаза Ночи?

Арда хлопнула в ладоши девять раз, отмеряя трижды по три. Все еще дрожа, Гвенивер поднялась и взяла свой меч.

– Никогда я не думала, что Она тебя примет. – Арда была готова заплакать. – Но теперь я могу только молиться за тебя.

– Я буду высоко ценить эти молитвы, как бы далеко я ни находилась.

В храм вошли еще две жрицы. Одна несла серебряную чашу с синим порошком, другая две тонких серебряных иголки. Когда они увидели меч в руке Гвенивер, то обменялись испуганными взглядами.

– Поставьте ей знак на левой щеке, – сказала Арда. – Она служит Нашей Госпоже Тьмы.

Благодаря провианту, который Рикин и другие захватили у людей Кабана, сейчас они наслаждались горячим завтраком в первый раз за последние дни, когда они вынуждены были довольствоваться кашей и солониной. Ели они медленно, смакуя каждый кусок и получая еще большее удовольствие от того, что временно чувствовали себя в безопасности. Когда трапеза была почти на исходе, Рикин услышал, что кто-то ведет коня к их домику. Он вскочил на ноги и поспешил наружу, обнажив меч на случай, если Кабан подослал шпиона. Но это была Гвенивер, одетая в одежду брата и ведущая под уздцы большого боевого коня. В свете утреннего солнца ее левая щека казалась обожженной, она была опухшая и красная; в середине красного пятна вырисовывался синий полумесяц. Все трое замерли не в силах вымолвить ни слова, а она как ни в чем не бывало улыбалась им.

– Госпожа! – наконец заговорил Дагвин. – Теперь вы остаетесь в храме?

– Нет. Сегодня мы собираем вещи и едем в Кермор. Грузите столько продуктов, сколько смогут увезти трофейные лошади.

Все трое послушно кивнули, не задавая лишних вопросов. Рикин не мог оторвать от нее взгляд. Хотя теперь никто не назвал бы Гвенивер прекрасной (лицо было слишком широким и из-за этого сильно выделялась челюсть), она была привлекательной, высокой и стройной с грацией дикого животного, особенно заметной в движениях. Вот уже много лет Рикин был безнадежно в нее влюблен. Каждую зиму он, бывало, сидел в одном конце комнаты ее брата и смотрел на нее, недоступную, сидящую в другом конце. Видя, что она дала клятву, он получал жестокое удовлетворение. Теперь она никогда не будет принадлежать другому мужчине.

– Что-нибудь не в порядке? – спросила она у него.

– Все нормально, госпожа. Если позволите, я хотел бы поинтересоваться насчет татуировки. Почему она находится у вас с левой стороны?

– Ты имеешь право знать. Она означает, что я – воин, поклявшийся Луне. – Когда Гвенивер улыбалась, казалось, она превращается в другую женщину, холодную, с жестокими глазами, свирепую. – А ты думал, что такие существуют только в песнях менестрелей, не так ли?

Рикин был так напуган, как будто она ударила его. От неожиданности у Дагвина перехватило дыхание.

– Госпожа Макла теперь глава Волчьего клана, – продолжала она. – Она сделала меня предводителем ее войска до тех пор, пока она не выйдет замуж, и ее муж не примет командование людьми. Если мы доживем до того дня, у вас будет выбор: присягнуть тому человеку или последовать за мной. Но сейчас мы направляемся в Кермор для летних боевых действий. Волк поклялся привести людей, и Волк никогда не нарушит слово.

– Ну что же, госпожа, – сказал Рикин, – может быть мы не такое большое войско, но если кто-нибудь посмеет сказать плохое слово о нашем предводителе, я сам перережу этому ублюдку глотку.

Они отправились в путь и двигались осторожно на случай, если на дороге скрывается в засаде кто-нибудь из людей Кабана. Дагвин и Камлун по очереди ехали впереди. Они двигались по боковым дорогам через холмы. Хотя Кермор находился в добрых десяти днях езды, безопасность была намного ближе, в фортах старых союзников Волка, на юге и на востоке. Два дня они огибали Волчьи владения, не позволяя себе ехать по собственным землям на тот случай, если люди Кабана патрулировали территорию. Утром третьего дня они пересекли реку Нер возле редко используемого брода и взяли курс больше на юго-восток, направляясь в земли Оленьего клана. Той же ночью они расположились на опушке леса, который Волки и Олени использовали совместно, как охотничьи угодья. При виде знакомых деревьев на глазах Гвенивер выступили слезы. Она вспомнила, как ее братья любили здесь охотится.

Пока мужчины привязывали коней и ставили палатки, Гвенивер беспокойно бродила вокруг. Ее начали одолевать тяжелые сомнения. Одно дело говорить о походе на войну самой, другое видеть свой крошечный отряд и сознавать, что их жизни зависят от того, как она будет ими руководить. Под предлогом поиска сухих веток она зашла в лес и долго бродила среди деревьев, пока не обнаружила маленький ручей, тихо бегущий по камням между покрытыми папоротником берегами. Вокруг нее старые дубы отбрасывали тени, которые, казалось, лежали там с сотворения мира.

– Богиня, – прошептала она. – Я выбрала правильный путь?

Она не увидела знамения на мерцающей поверхности воды. Она обнажила меч и посмотрела на лезвие, которое горело огнем на жертвеннике. Затем, казалось, она почувствовала, что вокруг нее собрались души умерших: Авоика, Мароика, Беноика, и последнего из них, ее отца, Каддрика, – тех сильных, высоких, беспощадных людей, чьи жизни повлияли на ее жизнь, чья гордость соединилась в ее собственной.

– Я никогда не оставлю вас лежать неотмщенными.

Она слышала, как они вздохнули о своей горькой судьбе, или, быть может, это ветер шумел в листве, ибо исчезли они так же тихо и быстро, как и появились. Но все же она знала, что Богиня дала ей знамение так же, как и в тот раз, когда Она благословила меч.

– Месть! Мы будем вершить ее ради Богини.

С мечом в руках Гвенивер пошла назад к мужчинам, но вдруг услышала позади себя хруст сухой ветки и звук шагов. Она обернулась и подняла меч.

– Выходи! – резко сказала она. – Кто беспокоит жрицу, присягнувшую Богине Темного Времени?

Из кустарника вышли с мечами наготове два человека в рваной, грязной одежде, с небритыми лицами и спутанными волосами. Когда они рассматривали Гвенивер прищуренными глазами, казалось, что Богиня находится рядом с ней; осязаемое присутствие, от которого волосы становятся дыбом. Она смерила их взглядом с улыбкой на лице, которая, казалось, возникала помимо ее воли.

– Вы не ответили мне, – сказала Гвенивер. – Кто вы такие и что здесь делаете?

Черноволосый стройный парень посмотрел на другого со следами улыбки; рыжий, однако, отрицательно покачал головой и сделал шаг вперед.

– Разве где-то поблизости есть храм, моя госпожа? – спросил он. – Или вы живете отшельницей в этом лесу?

– Я вожу мой храм с собой в дорожной сумке. Вы никогда еще не встречали жрицу моего обряда и маловероятно, что когда-нибудь встретите еще.

– Действительно, у нее на лице знак, – вмешался черноволосый. – Но я уверен, она…

– Придержи язык, Драус, – резко прервал рыжий. – Здесь что-то очень странное. Итак, госпожа, вы на самом деле совершенно одна в этом проклятом лесу?

– Какое вам до этого дело? Богиня видит святотатство, неважно, как далеко от людских глаз оно происходит.

Когда Драус начал говорить, Гвенивер шагнула вперед, потрясая мечом, словно бросая ему вызов. Она поймала его взгляд и, не отводя глаз, уставилась на него, чувствуя, что Богиня, как черная тень, стоит у нее за спиной; ее рот растянулся в улыбке. Драус резко отступил, его широкие глаза наполнял страх.

– Она сумасшедшая, – прошептал он.

– Я же говорил: попридержи язык! – огрызнулся рыжеволосый. – Здесь сумасшедшая, а там отмеченная богами, мерзкий ты ублюдок! Госпожа, приношу извинения за то, что мы вас побеспокоили. Не дадите ли нам благословение вашей Богини?

– О, с большой радостью! Но вы даже не знаете, о чем просите. – Вдруг она засмеялась, холодный всплеск радости, который она не могла подавить. – Идите за мной, а там мы посмотрим насчет благословения.

Гвенивер повернулась на каблуках и зашагала между деревьев. Хотя она слышала, что двое идут за ней, Драус что-то возражал шепотом, она ни разу не оглянулась, пока они не достигли лагеря. Когда Рикин увидел следовавших за ней мужчин, он закричал и подбежал с мечом в руках.

– Здесь нет никакой ошибки, – сказала Гвенивер. Возможно, я нашла двух человек пополнения.

С минуту мужчины смотрели друг на друга в полном недоумении.

– Драус! Абрин! – заорал Рикин. – Что, черт возьми, с вами случилось? Где остальное войско?

Только тогда Гвенивер увидела едва заметные эмблемы на их запачканных рубашках: Олени.

– Убиты, – произнес Абрин холодным, безжизненным голосом. – И лорд Мейер с ними. Многочисленная орава проклятых всадников Кантрэя разбила нас в прах дней пять назад. Крепость пала, и будь я проклят, если знаю, что случилось с нашей госпожой и с детьми.

– Мы пытались добраться до Волка, – вмешался Драус. Он сделал паузу и горько улыбнулся. – Я понимаю, что это не помогло бы нам ни на йоту.

– Ни на йоту, – повторила Гвенивер. – Наша крепость была также стерта с лица земли. Но вы наверное ужасно голодны? У нас есть еда.

Абрин и Драус с жадностью набросились на сухари и сыр, как будто это был пир, и в процессе еды рассказали о своих приключениях. Около ста пятидесяти людей короля-самозванца напали на Оленя как раз в тот момент, когда он покидал крепость, направляясь в Кермор. Так же как и Авоик, лорд Мейер приказал своим людям броситься врассыпную. Но, когда Абрин и Драус попытались отбиться, то потеряли коней. Люди Кантрэя не стали их преследовать; они направились прямо в крепость и ворвались внутрь без предупреждения, прежде чем успели закрыться ворота.

– Должно быть, все происходило именно так, – закончил Абрин. – Во всяком случае, он был захвачен, когда мы туда вернулись.

Гвенивер и ее спутники задумчиво кивнули.

– Итак, – сказала она наконец, – мне кажется, что они спланировали этот набег совместно с Кабаном. Я понимаю, что на уме у этих мокрохвостых шакалов: блокировать земли Волка, чтобы проклятому Кабану было легче с ними управиться.

– Нелегко будет этим свиньям захватить земли Оленя, – сказал Абрин. – У лорда Мейера на королевской службе два брата.

– Не думаю, что они достаточно безрассудны, чтобы попытаться взять земли вашего клана, – ответила Гвенивер. – Они расположены слишком далеко на юге. Но, уничтожив крепость и убив вашего господина, они лишили нас ближайшего союзника. Теперь они попытаются закрепиться во владении Волка и в дальнейшем оттуда будут покусывать Оленя.

– Совершенно верно. – Абрин смотрел на нее с откровенным восхищением. – Госпожа действительно хорошо разбирается в военных вопросах.

– А когда я знала что-нибудь еще, кроме войны? Итак, к делу. У нас есть свободные лошади. Если хотите, можете идти с нами, но предупреждаю, я служу богине тьмы и крови. Это я и имела в виду под Ее благословением. Хорошо подумайте, прежде чем согласитесь.

Они думали, все время глядя на нее; наконец Абрин ответил за двоих.

– Что еще нам остается, госпожа. Мы – всего лишь двое опозоренных мужчин без господина, который повел бы нас, без клана, к которому бы мы примкнули.

– Тогда решено. Вы поедете под моим начальством и, обещаю вам, у вас будет шанс отомстить.

Они улыбнулись ей с искренней благодарностью. В те дни воин, оставшийся живым в битве, в которой погиб его господин, считался опозоренным человеком. Ему отказывали в убежище и поднимали на смех везде, куда бы он ни приехал.

По мере того, как отряд продвигался на юг, к Кермору, они подбирали других людей, таких как Абрин и Драус, оставшихся в живых от войска Оленя. Все они упрямо молчали о своем прошлом, но были достаточно отчаявшимися, чтобы не изумляться при виде жрицы во главе войска. В конечном счете у Гвенивер стало тридцать семь человек, всего на три меньше, чем поклялся привести Авоик. И в самом деле, они присягали ей с такой радостью и принимали ее так легко, что она была удивлена. В последнюю ночь пути она подошла к бивачному костру, где сидел Рикин, и присела рядом. Тот ждал ее, как ординарец.

– Ответь мне вот что, – попросила она. – Ты думаешь, эти парни все еще будут слушаться меня, когда мы придем в Кермор?

– Конечно, госпожа. – Он удивился ее вопросу. – Вы для них та, которая подобрала их на дороге и дала возможность снова почувствовать себя людьми. Кроме того, вы – жрица.

– Разве для них это что-нибудь значит?

– О, вдвойне. И потом, все мы слышали сказания о воинах, поклявшихся Луне, не так ли? Но вдвойне чудесно увидеть одну из них собственной персоной. Большинство бойцов думают, что это знамение. Это все похоже на Двуумер, а вы – на ту, на кого он наложил печать. Все мы знаем, что это непременно принесет нам удачу.

– Удачу? Этого я вам не принесу, а принесу благосклонность Луны в ее Темное Время. Ты и вправду хочешь такой благосклонности, Рикин? Это – неприятная вещь, холодный ветер с того света.

Рикин содрогнулся, словно почувствовал дуновение такого ветра. Он долго смотрел в костер.

– Каким бы оно ни было, это – все, что мне осталось, – наконец произнес он. – Я пойду за вами, вы пойдете за Богиней, и посмотрим, что она нам принесет.

Кермор лежал в устье реки Белавер, водной артерии, которая была естественным хребтом королевства. Приливы и отливы вырезали в меловом утесе широкую гавань. Форт Дэвери лежал опустошенный, и Кермор, предоставив за своими высокими стенами убежище восьми тысячам человек, был на то время вторым по величине городом королевства. От береговой линии с пирсами и молами, город простирался вверх по реке множеством кривых улочек, как рябь от камня, брошенного в пруд. Все время, пока гвербрет держал город в безопасности, торговля с Бардеком делала его богатым. Крепость внутри крепости, Форт Кермор стоял на невысоком насыпном холме посреди города недалеко от реки. Внутри двойного кольца стен находилась приземистая каменная башня – брок, каменные прилегающие строения и казармы, все с шиферными крышами. Нигде не было ни одного кусочка дерева, который мог бы вспыхнуть от горящей стрелы. Снаружи главных ворот были навесные башни, сами ворота, обитые железом, открывались и закрывались лебедкой.

Когда Гвенивер вела войско по булыжной мостовой, звучали здравицы: «это Волк! Клянусь всеми богами, это Волк!» Люди высыпали из брока и казарм; пажи, одетые в королевские цвета, красный и серебристый, подбежали к ним с приветствиями.

– Боже мой! – закричал какой-то парень. – Мы слышали, что вы убиты!

– Мой брат убит, – сказала Гвенивер. – Иди и сообщи королю, что госпожа Гвенивер выполнила клятву лорда Авоика.

Паж вытаращил глаза на ее татуировку, затем умчался внутрь башни брока. Рикин подъехал к ней на коне и улыбнулся, показывая ряд красивых зубов.

– Госпожа, они думают, что вы – призрак с того света. Изволите приказать воинам спешиться?

– Именно. Итак, все эти дни ты действовал, как капитан. Пришло время сказать, что теперь ты стал им официально.

– Моя госпожа жалует меня слишком высоко.

– Она не жалует тебя, и ты это знаешь. Ты никогда не был застенчивым, Рико, не притворяйся им теперь.

Смеясь, он отвесил ей полупоклон, сидя в седле, и повернул коня назад к воинам.

Гвенивер стояла возле своего коня и нервно смотрела на брок, ожидая возвращения пажа. Хотя братья рассказывали ей о великолепии Кермора, она сама никогда прежде здесь не бывала. Все семь этажей в высоту, массивная башня соединялась с тремя меньшими. Темно-серое строение напоминало кулак великана, превращенный в камень силами Двуумера. Рядом находились конюшни и казармы, достаточно вместительные для сотен воинов. Над всем этим реял красный с серебристым флаг, с гордостью возвещая о том, что сам король находился в резиденции. Когда Гвенивер обвела взглядом увеличивающуюся толпу, она увидела, что все знатные господа смотрели на нее, но боялись заговорить, пока король не выскажет свое мнение по этому странному вопросу. Когда она уже начала проклинать медлительность пажа, окованная железом дверь отворилась, и на пороге показался сам король со свитой пажей, в сопровождении советников.

Глин, гвербрет Кермора, или его величество король Дэвери, как он предпочитал называться, был двадцати шести лет, высокий и грузный, с белыми волосами, вдобавок обесцвеченными известью по тогдашней королевской моде так, что они окаймляли его квадратное лицо, как львиная грива. Глубоко посаженные голубые глаза постоянно выражали озабоченность, ибо он взял на себя ответственность так же серьезно, как и права. Когда Гвенивер преклонила перед ним колено, она почувствовала благоговейный страх. Всю свою жизнь Гвенивер слышала об этом человеке, а сейчас он стоял перед ней, уперев руки в бока, и смотрел на нее с несколько смущенной улыбкой.

– Встаньте, госпожа Гвенивер, – сказал Глин. – Не хочу, чтобы вы сочли меня за невоспитанного человека, но никогда я не думал увидеть тот день, когда женщина приведет мне войско.

Гвенивер присела в реверансе ровно настолько, насколько позволяли ей бриджи.

– О, мой достопочтенный сеньор. Никогда еще клан Волка не нарушил клятвы, ни разу за все долгие годы войны.

– Я очень хорошо об этом помню. – Он медлил, подбирая слова. – Мне сказали, что у вас есть сестра. Позже, когда вы отдохнете, вы, несомненно, изъявите желание поговорить со мной о судьбе Волка.

– Да, я буду просить такой милости и надеюсь, что вы проявите заботу в этом вопросе.

– Конечно. Вы поживете у меня некоторое время в качестве почетной гостьи или вам нужно немедленно вернуться в храм?

Это был трудный вопрос, и Гвенивер всем сердцем воззвала к Богине.

– Мой сеньор, – ответила она. – На меня пал выбор святейшей Луны, как на присягнувшего ей воина. Я пришла, чтобы просить вашей милости и надеюсь, вы позволите мне занять место во главе моего войска и отправиться в путь в составе армии под вашим командованием.

– Что? – Он забыл полагающийся в таких случаях этикет. – Но вы, должно быть, насмехаетесь! Что может получить женщина в сражениях и походах?

– То же, что и мужчина, мой сеньор: честь, славу и возможность убивать врагов короля.

Глин колебался. Он посмотрел на ее татуировку, будто бы вспоминая древние сказания о тех, кто служил Богине Темного Времени, затем повернулся к войску.

– Итак, друзья, – обратился он. – Вы удостаиваете эту госпожу чести быть вашим капитаном?

Они ответили утвердительно. Дагвин дерзко вопил из последней шеренги, что Гвенивер была колдуньей.

– Тогда я воспринимаю как знамение, что присягнувший Луне воин появился при моем дворе, – сказал Глин. – Ну что же, госпожа, я удовлетворяю вашу просьбу.

По мановению руки короля слуги высыпали, как саранча. Прибежали конюхи и увели лошадей; всадники личного войска короля поспешили к Рикину проводить его и бойцов в казармы; двое помощников управляющего пришли, чтобы сопровождать Гвенивер в большой зал. Вид зала привел ее в замешательство. Достаточно просторный, чтобы вмещать сотню столов для войска, зал имел четыре огромных очага. На стенах среди прекрасных гобеленов висели красные с серебристым знамена, пол покрывала не солома, а разноцветная сланцевая плитка. Гвенивер стояла с глупым видом девушки из провинции и смотрела по сторонам. К ней подошел управляющий двором короля, лорд Оривэйн, и поклонился.

– Приветствую вас, госпожа, – сказал он. – Позвольте мне подыскать вам жилье в нашем скромном броке. Видите ли, ввиду того, что вы – особа благородного происхождения, а вдобавок еще и жрица, я действительно не знаю, к какому рангу вас относить. Возможно, это соответствует тиэрину?

– О, мой добрый господин. Если в комнате есть кровать и очаг, об остальном можете не беспокоиться. Жрица Темной Луны безразлична к рангу.

Оривэйн поцеловал ей руку с искренней признательностью, затем проводил в небольшую комнату в боковой башне и позвал пажей принести ее вещи. Снова она была одна и, беспокойно меряя шагами комнату, думала, сочтет ли король нужным удержать владения Волка теперь, когда Олень понес такую потерю. Через несколько минут в дверь постучали, и вошел тот, кто, возможно, мог бы стать оружием в ее руках в борьбе за спасение клана. Лорд Гветмар был долговязым молодым человеком с впалыми щеками и неаккуратной копной черных волос. Хотя он был знатного происхождения, его семья не владела большими земельными угодьями и не пользовалась особой репутацией среди великих кланов. Родные Гвенивер, однако, всегда обходились с ними, как с равными. Он взял обе ее руки в свои и крепко сжал.

– Гвен, клянусь всеми богами, какая радость для моего сердца видеть тебя в живых. Когда до нас дошла весть о гибели Авоика, я так переживал, как бы ничего не случилось с тобой и с твоей сестрой. Если бы наш сеньор позволил, я бы сразу поскакал на север.

– Несомненно, он не хотел потерять вас и ваше войско, как потерял наше. Макки сейчас в безопасности в храме, мама находится там же с ней.

Улыбнувшись во весь рот, Гветмар устроился на стуле, а Гвенивер уселась на подоконник и смотрела на него.

– Итак, вы действительно собираетесь ехать с нами? – спросил он.

– Собираюсь. Я хочу иметь возможность отомстить, даже если это будет стоить мне жизни.

– Я тебя понимаю и буду молиться всем богам, чтобы они позволили мне расправиться с убийцами Авоика. Послушай, если мы доживем до осени, я со своим войском соединюсь с твоими людьми и помогу в этой борьбе.

– Благодарю вас. Я надеялась, что вы скажете что-нибудь подобное, потому что я думала о землях Волка. Они принадлежат сейчас Макки, вернее, они будут принадлежать ей, если король удовлетворит мою просьбу, чтобы они наследовались по женской линии. Но я все же старшая сестра, и к тому же жрица, а ей ужасно хочется выйти замуж за человека, которого я ей найду.

– Я не сомневаюсь, что ты найдешь достойного. – Гветмар вдруг с грустью посмотрел в сторону. – Макки меньшего не заслуживает.

– Мой господин, вы – болван, ведь речь идет о вас. Я понимаю, Макки никогда не была особо благосклонна к вам, но сейчас она бы вышла замуж за самого Сатану, чтобы выбраться из храма. У меня нет никакого желания говорить какому-нибудь другому жадному до земель господину, где она сейчас находится. Так что у вас пока есть шанс послать ей весточку.

– Гвен! Я ведь искренне люблю твою сестру, а не просто ее земли.

– Я знаю. Почему, вы думаете, я вам ее предлагаю?

Он закинул голову назад и засмеялся так чисто, как солнце, прорвавшееся сквозь грозовые тучи.

– Никогда не думал, что мне выпадет счастье взять ее в жены, – сказал он наконец. – Кажется, что я плачу слишком дешево, принимая имя Волка и Волчий лен.

Гветмар проводил ее вниз в большой зал. По одну сторону возвышался помост, где обедали король и знать. Хотя Глина нигде не было видно, там сидело много господ, лениво попивая эль и слушая игру менестреля. Гвенивер и Гветмар сели рядом с лордом Меймиком, пожилым человеком, который хорошо знал отца Гвенивер. Он разгладил седые усы и печально посмотрел на нее. К ее облегчению он не сказал ни слова о той дороге, которую она себе выбрала. Теперь, когда король одобрил ее выбор, никто не мог себе позволить подвергнуть сомнению такое решение.

Разговор неизбежно коснулся предстоящего летнего сезона военных действий. Он обещал быть затяжным. После кровавых кампаний последних нескольких лет в Керморе просто не было достаточного количества людей, чтобы продолжать осаду Форта Дэвери. Кантрэй также не обладал достаточной численностью войска, чтобы нанести ощутимый удар по Кермору.

– Нас ждет впереди много мелких стычек, если вы хотите знать мое мнение, – произнес Меймик. – И, возможно, один хороший удар на север, чтобы отомстить за Оленя и Волка.

– Два молниеносных налета и еще что-нибудь, – согласился Гветмар. – Но не надо забывать, Элдиф причиняет нам много беспокойств на западной границе.

– Да, это так. – Меймик скользнул взглядом по Гвенивер. – Он становится все наглее и наглее; проникая вглубь, он пускает кровь и нам, и Кантрэй. Держу пари, он приберегает основные силы до тех пор, пока мы оба вконец не истощимся.

– Понимаю. Это и впрямь звучит убедительно.

Вдруг в дальнем конце помоста, возле маленькой двери, которая вела на личную лестницу короля, началась суматоха. Два пажа церемонно преклонили колено, в то время как третий широко распахнул дверь. Ожидая появление короля, Гвенивер приготовилась встать, но вошел другой человек и остановился, окидывая взглядом собравшихся. Блондин с синими глазами, он был очень похож на короля, но стройный, в то время как король был грузным. Его натруженные мечом руки были скрещены на груди, он рассматривал господ презрительным взглядом прищуренных глаз.

– Кто это? – прошептала Гвенивер. – Я думала, брат короля мертв.

– Мертв его настоящий брат, – ответил Гветмар. – А это – Даннин, один из побочных детей старого гвербрета, единственный отпрыск мужского пола. Король очень к нему благосклонен и сделал его капитаном личной охраны. Но когда ты его увидишь в сражении, ты не сможешь плохо отозваться о его происхождении. Он машет мечом, как бог, а не как простой смертный.

С заткнутыми за пояс большими пальцами Даннин прошелся, любезно кивнул Гветмару с почтительного расстояния, затем посмотрел на Гвенивер. На кокетке его рубашки был вышит герб Кермора в виде корабля, но ниже на рукавах красовалась эмблема: метящие в цель соколы.

– Итак, – сказал он наконец, – вы и есть та самая жрица, которая думает, что она – воин, не так ли?

– Да. А я полагаю, что вы – мужчина, который думает, что мог бы разговаривать со мной иначе.

Даннин сел возле нее, повернулся и облокотился на стол. Когда он говорил, то смотрел куда-то в зал, но не на нее.

– Что заставляет вас думать, что вы владеете мечом? – спросил он.

– Спросите моих людей. Я никогда не хвастаюсь.

– Я уже разговаривал с Рикином. Он имел наглость сказать мне, что вы становитесь неистовой.

– Так оно и есть. Или вы собираетесь назвать меня лгуньей?

– Не мое дело как-либо вас называть. Король приказал мне взять вас и ваших людей в его войско, и я делаю то, что он говорит.

– И я делаю.

– С этого момента вы делаете то, что говорю я. Ты меня понимаешь, девочка?

Резким движением руки Гвенивер выплеснула все содержимое своего бокала ему в лицо. У господ за столом перехватило дыхание, раздался приглушенный шепот. Гвенивер освободилась из-за стола и встала, глядя прямо на Даннина, который смотрел, не замечая, как по лицу стекал эль.

– Слушай, ты, сукин сын, – сказала она. – Я – дочь Волка. Если тебе не терпится проверить мои способности, выйдем во двор.

– Ах ты девка!

Она влепила ему пощечину так сильно, что он потерял равновесие.

– Никто не смеет называть меня девкой.

Большой зал погрузился в мертвую тишину; все, от пажа до знатного господина, ждали, что же последует.

– Вы забываете, с кем вы разговариваете, – продолжала она. – Или же вы слепой и не в состоянии видеть татуировку на моем лице?

Даннин медленно поднял руку и потер след от пощечины, но на сей раз его глаза не отрывались от Гвенивер. Они были холодными и пугающими своей глубиной.

– Госпожа, примите мои извинения.

Когда он встал перед ней на колени, в зале раздался вздох облегчения, подобный звуку морской волны.

– Я очень сожалею, что оскорбил вас, ваше святейшество. Мной, должно быть, овладело безумие. Если кто-нибудь позволит себе снова назвать вас девкой, ему придется разговаривать с моим мечом.

– Благодарю. Я вас прощаю.

С легкой улыбкой Даннин встал и вытер забрызганное элем лицо рукавом, все еще глядя на нее. На какой-то миг она пожалела, что дала обет целомудрия. Его плавные движения, предельно высокомерная манера держаться показались ей прекрасными, сильными и чистыми, как лезвие меча на солнце. Но потом она вспомнила черные глаза Богини, и сожаления улетучились.

– Будьте добры, ответьте мне на один вопрос, – попросил он. – Вы едете в авангарде вашего войска?

– Да. Мне было бы лучше умереть, чем услышать как говорят, что я руковожу воинами из тыла.

– Меньшего я и не ожидал.

Даннин поклонился, затем прошел медленно и высокомерно мимо господ к двери. Когда дверь захлопнулась за ним, в зале раздался беспокойный шепот.

– Боже мой! – Гветмар вытирал пот со лба. – Я действительно подумал, что настал ваш последний час. Вы – единственный человек в королевстве, который повздорил с Даннином и остался в живых.

– О, глупости, – сказала Гвенивер. – Я была уверена, что у него найдется достаточно здравого смысла, и он не посмеет обидеть присягнувшую Луне жрицу.

– Ха! – фыркнул Меймик. – Даннин сначала убивает, а потом думает.

Через несколько минут к Гвенивер подошел паж и сказал, что король лично желает говорить с ней. Сознавая, что ей оказана высокая честь, она последовала за ним на второй этаж главной башни, где находились покои короля, меблированные резными стульями и столом, увешанные гобеленами, с бардекскими коврами на полу. Король стоял у очага, выложенного из песчаника, украшенного резьбой в виде кораблей и переплетений. Когда она преклонила колено, король велел ей подняться.

– Я думал о всех ваших родственниках, которые погибли, служа мне, – сказал Глин. – Их смерть камнем лежит у меня на сердце, ваше святейшество. Вы желаете просить меня права передачи земель и имени по женской линии?

– Да, мой сеньор. Теперь, когда я дала обет, я не могу иметь ничего, кроме того, что можно уместить в большой дорожной суме. Но моя сестра скоро обручится с человеком, который согласен взять наш лен и наше имя.

– Понимаю. Ладно, позвольте мне быть откровенным. Я, возможно, не смогу помочь вам в вопросе с землями так скоро, как мне хотелось бы, но совершенно определенно обещаю, что имя будет унаследовано сыном вашей сестры. Ибо как бы сильно я не хотел прогнать Кабана из ваших владений, очень многое будет зависеть от успеха летних боевых действий.

– Мой сеньор столь же щедр, сколь и великодушен. Я понимаю, что беды моего клана для него лишь малая толика всех его забот.

– К сожалению, ваше святейшество, это так. Мне только остается пожелать, чтобы все было иначе.

Когда Гвенивер покидала короля, она встретила Даннина, который без объявления и лишних церемоний открывал дверь, ведущую в королевские апартаменты. Он нервно ей улыбнулся.

– Ваше святейшество, – сказал он. – Мое сердце обливается кровью, когда я думаю о смерти ваших родных. Я сделаю все возможное, чтобы отомстить за них.

– Лорд Даннин очень добр, и я весьма признательна ему.

Гвенивер быстро прошла по коридору, но у лестницы оглянулась и увидела, что он все еще смотрит ей вслед. Вдруг ее бросило в холод, и она почувствовала опасность, словно мокрую и холодную руку у себя на спине. Она могла только предположить, что Богиня посылает ей предупреждение.

На рассвете, когда Гвенивер прохаживалась с Рикином снаружи брока, она увидела одетого в поношенную одежду пожилого мужчину, который гнал через ворота двух вьючных мулов. Хотя на нем были грязные коричневые бриджи и штопанная-перештопанная рубашка с гербом Глина, он держался так прямо и шел так живо, как делает это юный принц. Несколько пажей подбежали помочь ему с мулами, и Гвенивер заметила, что они обращались со стариком почтительно.

– Рико, кто это?

– Старый Невин, моя госпожа, и это его настоящее имя. Он рассказывает, что его папаша в припадке гнева назвал его «никто». – Когда Рикин говорил, то посмотрел на старика с необъяснимым благоговейным страхом. – Он – знахарь. Он собирает дикие травы и приносит их лекарям, а также выращивает некоторые здесь в крепости.

Тем временем как пажи помогали загнать мулов, один из помощников управляющего, проходивший мимо, остановился и низко поклонился знахарю.

– Конечно, наш Невин – полезный человек, – сказала Гвенивер. – Но почему люди обращаются с ним, как с господином?

– Гм… Понимаете. – Рикин выглядел необычно смущенным. – С этим стариком связано что-то такое, что заставляет человека уважать его.

– Правда? Брось ты! Ты что-то скрываешь.

– Госпожа, все говорят, что он – колдун, владеющий Двуумером. И я наполовину этому верю.

– Глупости!

– Отнюдь нет, моя госпожа. Известно, что король посещает старого Невина у него в саду и часами с ним беседует.

– И это значит, что старик – колдун? Без сомнения, королю бывает необходимо время от времени отложить государственные дела, и, вероятно, старик просто развлекает его или что-нибудь в этом роде.

– Пусть будет так, если хотите, – ответил Рикин; но было совершенно ясно, что он не поверил ни одному сказанному ей слову.

В этот момент Невин сам подошел к Рикину с дружеской улыбкой, тот быстро поклонился старцу. Когда старик посмотрел на Гвенивер, его глаза стали холодными, как лед, и, казалось, заглянули ей в самую душу. Вдруг она поняла, что знает его, что каким-то странным образом она ждала встречи с ним, что вся ее жизнь сводилась к этому древнему знахарю. Затем это чувство растаяло, и он приятно улыбнулся ей.

– Доброе утро, моя госпожа, – сказал он. – Слава о вас разнеслась по всей крепости.

– Как, уже? – Гвенивер все еще ощущала дрожь. – Это радует мне сердце.

– Да, поклявшийся Луне воин – это большая редкость. Но, поистине, сейчас тяжелые времена для Нее – Богини с сердцем, пронзенным мечом.

Гвенивер откровенно удивилась. Откуда этот человек знает тайное имя? Невин степенно ей поклонился.

– Простите меня, ваше святейшество. Я должен позаботиться, чтобы пажи аккуратно распаковали травы. Несомненно, мы еще увидимся.

Когда старик ушел, Гвенивер долго смотрела ему вслед. Наконец она обратилась к Рикину.

– Что же, нет слов, капитан, – быстро проговорила она. – Действительно, он – колдун.

Примерно в то же самое время король проводил совет в узкой палате, предназначенной для таких мероприятий, в которой не было ничего, кроме длинного стола и пергаментной карты королевства Дэвери, несколько оживлявшей голую каменную стену. Во главе стола, на стуле с высокой спинкой, обтянутом в торжественном стиле шотландкой с изображением королевского корабля, восседал Глин. По правую руку сидел Даннин. Советники в черных мантиях расположились на табуретах, как вороны вокруг рассыпанного зерна. В это утро король пригласил присутствовать на совете Амайна, верховного жреца Бела из храма Кермора. Тем временем, как собравшиеся поднимались по одному и давали важные советы по вопросам войны, Даннин смотрел в окно и думал о других вещах. Он знал, что окончательные решения будут вынесены позже в кругу короля и его воинов-вассалов. К концу совета, однако, собравшиеся затронули вопрос, который привлек внимание Даннина. Саддар, пожилой человек с седыми бакенбардами и дрожащим подбородком, поднялся и поклонился королю.

– Приношу свои извинения, мой сеньор, – сказал он, – но я хочу поинтересоваться: зачем вы взяли госпожу Гвенивер в свое войско?

– После всего того, что ее клан для меня сделал, – ответил Глин, – я не смог бы отказать ей в просьбе, с которой она ко мне обратилась. Я уверен, Даннин сможет оградить ее от настоящей опасности, и достаточно скоро она устанет от походов и боев.

– А… – Пожилой советник сделал паузу, ожидая поддержки среди других присутствующих. – Мы думали, что, возможно, было бы проще принять надлежащие меры, принудить ее вернуться в храм, затем приказать ее людям…

Даннин вынул свой украшенный драгоценностями кинжал и метнул, целясь в стол прямо напротив Саддара. Онемев от ужаса, советник отпрыгнул назад, кинжал воткнулся в дерево.

– Скажи-ка, голубчик, что-нибудь еще, – заговорил Даннин. – Как может такой трус, как ты, судить такого воина, как она?

Когда король засмеялся, все советники последовали его примеру, даже Саддар.

– Даннин высоко ценит ее дух, господа, – сказал Глин. – В таких вопросах я полностью ему доверяю.

– Я никогда не спорил с лордом Даннином по вопросам войны, мой сеньор. Просто я подумал об уместности всего этого.

– Можешь засунуть уместность себе в одно место, – огрызнулся Даннин.

– Придержи свой язык! – резко вмешался король. – Друзья, уверяю вас, что я уважаю вашу мудрость намного больше, чем мой надменный брат, но я дал госпоже слово чести. Кроме того, я пригласил на совет его святейшество, чтобы он разъяснил нам подробнее суть дела.

Все обратили взгляд к жрецу, который поднялся и кивнул в сторону собравшихся. Подобно всем вассалам Бела, у него была чисто выбритая голова; он носил на шее крученое золотое ожерелье и простую льняную тунику, перевязанную на поясе куском грубой веревки. С пояса свисал маленький золотистый серп.

– Король желал узнать о месте, которое занимает обряд госпожи Гвенивер, – сказал Амайн мягким, глубоким голосом. – Это очень правильное служение, уходящее корнями к Началу Времени, когда, как сообщают летописи, женщины были вынуждены становиться воинами под жестоким давлением обстоятельств. Поклонение Луне в Ее Темное Время ни в коем случае нельзя смешивать ни с обрядом Ипоны, ни с обрядом Аранродды.

При упоминании второго имени он остановился и скрестил пальцы в знаке, предотвращающем колдовство. Многие из советников сделали то же самое.

– Сейчас, по правде говоря, я был удивлен, обнаружив, что знание обрядов воина остается живым. И я делаю вывод, что в храмах святые жрицы держат сведения о таких вещах в целостности и сохранности.

Когда Амайн занял свое место, мужчины озабоченно переглянулись.

– Теперь вы видите, добрый Саддар, – сказал Глин, что я не могу идти наперекор Святой Богине.

– Конечно нет, мой господин, и пусть Она простит мне то, что я поставил под сомнение намерение госпожи Гвенивер.

Совет завершился примирительными кивками и поклонами. Когда Глин большими шагами покинул комнату, Даннин задержался достаточно долго, вынимая кинжал из стола. Когда он вкладывал оружие в ножны, Саддар посмотрел ядовитым взглядом. Даннин поспешил за королем и проследовал в его личные апартаменты. Глин приказал пажу принести им обоим по бокалу эля, затем сел на стул у очага. Хотя Даннин занял стул, который предложил ему брат, он с радостью уселся бы у его ног, как верный пес.

– Послушай, Данно, – сказал король. – Эта свора безмозглых хвастунов утомляет меня так же как и тебя, но мне приходится терпеть их преданность. Кто же еще будет управлять этим жалким намеком на королевство, когда мы уйдем в поход?

– Ты прав, мой сеньор, прими мои извинения.

Вздохнув, Глин потянул свой эль и уставился в пустой очаг. В последнее время он пребывал в мрачном расположении духа; это глубоко беспокоило его брата.

– Что терзает твое сердце, мой господин? – спросил Даннин.

– Смерть лорда Авоика, а также гибель всех его братьев. Бывают моменты, когда я сомневаюсь, могу ли я быть королем, когда я думаю о всех смертях, которые произошли в королевстве из-за моих претензий.

– Что? Только у настоящего короля могут возникнуть такие сомнения. Могу поклясться, что Кантрэю глубоко наплевать на тех, кто погибает по его вине.

– Ты веришь в меня, Данно?

– Черт возьми, я умру за тебя.

– Я знаю. – Глин посмотрел на него, в его глазах было что-то подозрительно похожее на слезы. – Бывают моменты, когда я думаю, что без тебя сошел бы с ума.

Даннин был слишком потрясен, чтобы ответить. Вскинув голову, Глин поднялся.

– Оставь меня, – сказал он резко. – Я хочу побыть в одиночестве.

Как бы ему не хотелось остаться, Даннин поспешил исполнить приказ. С тяжелым сердцем он вышел во двор. Единственным его утешением была мысль, что мрачное настроение Глина может развеяться, когда они пойдут воевать, но эти мелкие стычки даже нельзя было назвать войной. Было очень похоже, что летом не будет открытых ожесточенных сражений. Вероятно он сам мог бы провести все рейды, в то время как король остался бы в крепости погруженный в раздумья, потому что он слишком много значил, чтобы рисковать случайным ранением в каких-то пустяковых операциях.

Так бесцельно слоняясь, он подошел к казармам. Во дворе, напротив конюшен воины Волка чистили своих лошадей. Госпожа Гвенивер наблюдала за ними, взобравшись на дышло деревянной телеги. Несмотря на ее коротко остриженные волосы и мужскую одежду, Даннин думал о ней только как о женщине. Ее огромные ясные глаза, определяющие все лицо, искрились, как сигнальные огни, и заставили его подойти к ней. Его также привлекала ее манера двигаться: каждый жест был резким, и в то же время текучим, словно она черпала энергию из невидимого источника. Увидев Даннина, Гвенивер соскользнула с дышла и подошла к нему.

– Лорд Даннин, моим бойцам нужны одеяла и одежда.

– В таком случае вы их получите сегодня же. Теперь вы – часть домочадцев короля, так запомните: все, в чем вы и ваши воины нуждаетесь, есть часть расходов на ваше содержание.

– В таком случае примите мою благодарность. Наш сеньор действительно очень щедр.

– Он очень щедр. У меня есть больше оснований, чем у других, превозносить его щедрость. Скольким незаконным сынам дал он титул и место при дворе!

Гвенивер вздрогнула, а он улыбнулся. Ему нравилось выставлять напоказ деликатные подробности своего происхождения и заявлять об этом в лицо знати прежде, чем они могли использовать этот факт против него. На какой-то миг он задумался, вспоминая рассказ Амайна о ее обряде, но тут что-то заставило его заговорить.

– А эта луна на вашей щеке… Она действительно означает клятву?

– А что же еще она может означать?

– Ну, я думал, может это уловка, способ путешествовать безопасно. Нет, я не могу вас обвинять. Женщине с войском на дороге лучше иметь покровительство Богини, или заставить воинов поверить, что она имеет.

– Вы правы, но в этом полумесяце теперь заключена вся моя жизнь. Я поклялась Ей и остаюсь Ей верна.

Ее слова были сказаны таким холодным голосом, что у Даннина не осталось никаких сомнений в их искренности.

– Понимаю, – сказал он поспешно. – Я не хочу выспрашивать, каким образом жрицы видят свои знамения. Но есть еще одно, о чем я хотел бы вас спросить. Есть ли у вашей сестры поклонник, которого вы хотели бы видеть ее мужем? Я бы мог поговорить с королем от его имени.

– Правда? Вы окажете мне огромную услугу.

– Неужели? Что заставляет вас так думать?

– О, не будем об этом говорить, мой господин. Разве вы не видите, каким сокровищем обладаете в глазах всего двора? Вы оказываете на короля большее влияние, чем кто-нибудь еще из ныне здравствующих. Если вы этим не дорожите, оно может превратиться в проклятье.

Даннин улыбнулся, озадаченный настойчивостью в ее голосе. Его всегда изумляло, когда женщины обращали внимание на незначительные детали.

– Хорошо, – продолжала она. – Поклонник, которому я оказываю расположение – лорд Гветмар из клана Ольхи.

– Я бок о бок прошел с ним не одно сражение, он – достойный человек. Я намекну о нем королю.

– Благодарю вас.

Слегка присев в реверансе, Гвенивер зашагала прочь, оставив его в черной тоске по женщине, которая никогда не будет принадлежать ему.

Лорд Даннин выполнил свое обещание намного быстрее, чем ожидала Гвенивер. В тот самый вечер советник Саддар вошел к ней в комнату с важной новостью. Отдавая должное его возрасту, Гвенивер усадила советника на стул у очага и налила небольшую порцию меда, затем сама заняла стул напротив.

– Благодарствую, ваше святейшество, – сказал он тонким, сухим голосом. – Хотел сказать вам лично, как радуется мое сердце при мысли о том, что клан Волка будет жить.

– Примите мою благодарность, добрый господин.

Он улыбнулся и со вкусом сделал глоток меда.

– Итак, сам король попросил меня поговорить с вами, – продолжал он, сделав ударение на словах «сам король». – Он принял важное решение о том, что лорд Гветмар освобождается от вассальской зависимости клана Ольхи и женится на вашей сестре.

– Чудесно! – Гвенивер опрокинула за его здоровье свой фужер меда. – Теперь нам остается только безопасно забрать Маклу из храма.

– Но это еще не все. Король желает, чтобы вы поехали и забрали ее в ближайшее время. В добавок к вашему войску, он предоставляет вам и Гветмару две сотни бойцов из своей личной охраны.

– Черт возьми! Наш сеньор предельно щедр.

– Да, такой у нас король! Во главе двухсот человек вас будет сопровождать лорд Даннин.

Саддар сделал паузу, как бы ожидая ответную реакцию. Гвенивер настороженно наклонила голову и посмотрела на него.

– Гм… А что ваше святейшество думает о лорде Даннине? – заговорил он наконец.

– Мои люди говорят, что он прекрасен в битве, и, мой добрый господин, это все, что имеет для меня значение.

– В самом деле?

Казалось, улыбка советника заставила ее вспомнить о странном предупреждении, которое послала ей Богиня; но все же, она промолчала.

– Ладно, – сказал Саддар, – не мое это дело подвергать сомнению ваши святые клятвы, моя госпожа. Но позвольте мне дать вам маленькое предостережение человека, который прожил долгую жизнь и иногда говорит правду. Лорд Даннин – очень страстный мужчина. Будь я на вашем месте, я бы глаз с него не спускал. – Он остановился, допил мед. – Ах, как радуется мое сердце, когда я вижу вас здесь, ваше святейшество. Несомненно, ваша Богиня послала вас, как знак своей благосклонности к нашему королю.

– Будем надеяться, что нет. Ее благосклонность такая же мрачная и неприятная, как окровавленное лезвие меча.

Улыбка застыла на его губах. Вдруг он поднялся, вежливо поклонился и поспешно распрощался с Гвенивер.

Некоторое время Гвенивер раздумывала над странным, тревожным предостережением советника. Она хотела обратиться к Богине за советом, но, по правде говоря, она не представляла, как это сделать. Она действительно знала об обряде Темного Времени очень мало, потому что об этом вообще сохранилось очень мало сведений. Жрицы храмов знали несколько песнопений и деталей ритуала, которые исполнялись в пору убывания луны; но это были лишь разрозненные кусочки молитв, отправляемых на поле боя, дошедшие из Начала Времен, и ничего больше. Вне храма с его зеркалом и жертвенником Гвенивер просто не знала, как приблизиться к своей Богине. В ее дорожной сумке лежало рекомендательное письмо Арды к верховной жрице храма Кермора, но она не решалась пойти к этой связанной со двором, мудрой госпоже со своими странными разговорами о Луне в Ее Темное Время. Единственным средством было попытаться увидеть Богиню в зеркале.

Позже Гвенивер все же вышла в город, но пошла не в храм, а на рынок и купила себе серебряное зеркало в бронзовой оправе, достаточно небольшое, чтобы поместиться в дорожной сумке. Этим же вечером после обеда она заперлась у себя в комнате, освещенной только свечным фонарем, поставила зеркало на сундук и встала перед ним на колени. В зеркале на нее смотрело ее собственное лицо, серебристое и искаженное.

– Моя госпожа, – прошептала она. – Моя повелительница Тьмы.

Она мысленно представила себе увиденное в храме, но образ был просто воспоминанием, которое тут же исчезло. За последние недели она так часто размышляла над этим воспоминанием, что образ неподвижно и прочно стоял у нее в памяти, представляя собой отчетливую картину, которую она могла рассматривать под различными углами. Она будто бы снова смотрела сперва на меч на жертвеннике, затем в зеркало или на Арду, стоящую рядом. «Если бы существовал способ увидеть образ в зеркале, – сказала она сама себе, – тогда, вероятно, он бы двигался». Как она ни пыталась создать образ на серебряной поверхности зеркала, оно упрямо продолжало оставаться чистым. Вдруг она поняла всю глупость своей затеи. Без сомнения, то, что она хотела, было невозможным, но какой-то упрямый инстинкт побуждал ее к попыткам взглядом запечатлеть образ Богини на отражающей серебряной поверхности.

Уже было очень поздно, она зевала и с трудом могла сосредоточить взгляд. Неожиданно она наткнулась на хитрую особенность сознания. Все было похоже на то, как ребенок упорно учится катить палкой обод: кажется, как бы он ни старался, обод всегда падает; но вдруг без осознанного усилия обод покатился. Теперь всякая попытка непременно увенчается успехом. Сначала она увидела в зеркале мерцающие контуры, затем внезапно возник образ Богини и так же неожиданно исчез.

– Благословенно имя твое, госпожа!

Гвенивер позабыла усталость. Полночи она стояла, склонившись над зеркалом, колени болели, спину сводила судорога. Наконец она могла видеть Богиню так отчетливо, словно та была нарисована на серебряной поверхности. Образ зашевелился, и черные глаза ночи еще раз посмотрели на Гвенивер. Богиня улыбнулась, благословляя своего единственного во всем огромном королевстве Дэвери почитателя. Гвенивер заплакала, но это были слезы непорочной, святой радости.

План был предельно прост, и поэтому Даннин думал, что он удастся на славу. Тем временем, как он будет сопровождать Гвенивер в Храм Луны, два брата лорда Мейера из клана Оленя проведут карательный рейд вглубь территории, принадлежащей Кантрэю, и, если представится такая возможность, нанесут удар по владению Кабана.

– Это задаст им слишком много хлопот, чтобы они еще беспокоились о землях Волка, – заметил Глин.

– Да, им будет не до этого. Но вся операция займет у них не больше времени, чем потребуется, чтобы заставить короля-самозванца оставить в покое госпожу лорда Мейера. К тому времени мы будем уже на обратном пути в Кермор.

– План хорош, не к чему придраться. – Глин с минуту подумал. – Наверняка настоящее сражение за земли Волка состоится не раньше осени, когда у Кабана будет достаточно свободного времени, чтобы возобновить кровавую резню.

После того, как король отпустил его, Даннин пошел в женскую половину замка посмотреть на своего сына. Несколько лет назад Глин присмотрел ему жену из знатного рода, которая в ответ на расположение короля согласилась закрыть глаза на незаконное происхождение Даннина. Хотя Гарейна умерла при родах, ребенок остался здоровым. Теперь Кобрину было четыре года, и он уже что-то лепетал про оружие и войну. В этот послеполуденный час Даннин взял его из королевских яслей и повел во двор показать лошадей. Войско как раз возвращалось с дневных маневров на дорогах, и двор был полон коней и всадников. Даннин поднял сына на руки и усадил на плечи. Это был чудесный ребенок с белыми, как лен, волосами и темно-синими, как у отца, глазами. Кобрин обвил ручками шею отца и крепко обнял его.

– Папа, я люблю тебя.

В первую минуту Даннин был слишком удивлен, чтобы ответить, потому что сам вырос в ненависти к своему отцу.

– Да? Спасибо, сынок, – сказал он наконец.

Так они шагали по двору, Кобрин рассказывал про каждую лошадь, которая попадалась ему на глаза, пока Даннин не увидел Гвенивер, беседующую с людьми у главных ворот. Когда они подошли ближе, Кобрин показал на нее пальцем.

– Папа, это же госпожа!

Все засмеялись, мальчик застеснялся и спрятал личико за отцовскими плечами. Гвенивер подошла ближе, чтобы получше взглянуть на ребенка.

– Какой восхитительный мальчуган! – сказала она. – Он ваш или нет?

– Мой. Когда-то я был женат.

– Вот так неожиданность. Я думала, что вы – не тот человек, который женится.

– Госпожа, вы жестоко меня недооцениваете.

Гвенивер насторожилась, как испуганная зайчиха. Он смотрел на нее, и время тянулось в неловком молчании. Даннин проклинал себя за то, что возжелал ту, которая была для него не досягаемой. Наконец Кобрин нарушил тишину и выручил отца.

– Ты знаешь, что король – мой дядя?

– Да, он твой дядя. – Гвенивер с облегчением посмотрела на ребенка. – Ты уважаешь его?

– Уважаю. Он хороший.

– Он еще лучше, чем мой отпрыск может осознать в свои четыре года, – сказал Даннин. – Наш сеньор официально признал моего мальчугана наследником престола сразу за своими сыновьями. Не так часто потомки незаконного сына становятся принцами.

– О, черт! Браво, юный Кобрин, ты прав! Король действительно очень добр.

Во время ужина Даннин обнаружил, что он смотрит на Гвенивер пожирающим взглядом, хотя сама эта мысль была греховной. Его состояние можно было четко описать старой пословицей: если мужчина влюбился в девушку, давшую обет Луне, то пусть он сделает так, чтобы их разделяли многие мили. Ее золотистые волосы сияли в свете множества свечей. Она сжимала серебряный фужер тонкими пальцами так изящно, что он с трудом мог представить, как она сжимает этими же пальцами рукоять меча. Рикин рассказывал, что она убивала исключительно под давлением обстоятельств, но на поле боя обстоятельства складываются именно так.

Когда ужин подходил к концу Даннин поднялся, подошел к ее столу и низко присел, вынуждая Гвенивер нагнуться к нему, чтобы их никто не слышал.

– Я все время собираюсь вас спросить, – начал он. – У вас есть кольчуга?

– Нет. Я никогда ее не носила.

– Что? О, боже! Тогда вы и представления не имеете, какая она тяжелая.

– Не сомневаюсь, что я к ней привыкну. Моя Богиня будет защищать меня ровно столько, сколько я Ей понадоблюсь живой; затем Она даст мне шанс быть убитой, когда захочет видеть мертвой. И, когда пробьет этот час, мне не поможет даже самая лучшая в королевстве кольчуга.

– Здесь вы совершенно правы, от судьбы, как говорится, не уйдешь. Но хорошая кольчуга защищает от многих досадных недоразумений.

Она улыбнулась, и их взгляды встретились. В эту минуту Даннин почувствовал, что они понимают друг друга самым недвусмысленным образом. Он быстро встал на ноги.

– Но вы не погибнете этим летом, если воспользуетесь моими услугами, ваше святейшество. Не сомневаюсь, что вам претит выполнять указания незаконнорожденного, но, когда мы вернемся из похода за вашей сестрицей, я бы мог позаниматься с вами, как с тринадцатилетним всадником-новобранцем. Многие из них ныне живут и здравствуют только благодаря таким тренировкам. Сделайте, что вам советуют, и вы так же будете целы и невредимы.

Она начала подниматься со своего места с глазами, полными гнева, но Даннин поспешно ретировался.

– Спокойной ночи, госпожа, и пусть вам снятся святые сны.

Он ушел прочь прежде, чем она успела бросить ему вызов. По ее глазам было видно, что именно это она и собиралась сделать.

Невин не знал точно, когда король начал подозревать, что его убогий старый знахарь обладает Двуумером. Когда, лет шесть назад, Невин пришел в Кермор предложить свои услуги, он имел дело только с помощником управляющего, который предоставил ему жилье в типичном бараке для слуг. В тот год он видел Глина только издалека, обычно во время праздничных шествий. Такая анонимность вполне устраивала его; он находился здесь только для того, чтобы наблюдать за происходящими событиями, не вмешиваясь в политику. Невин выбрал двор Глина лишь потому, что он терпеть не мог Слумара Кантрэя – хитрого, вероломного, которого, к тому же, подозревали в паранойе.

Все же король был милостив к тем, кто ему служил. На второй год он каким-то образом узнал о человеке, который пришел, чтобы предложить свои полезные услуги, и пригласил Невина на аудиенцию в большой зал, дабы отблагодарить его за приготовление снадобий, остро необходимых во время войны. Конечно, аудиенция была короткой, и Невин присутствовал там вместе с несколькими такими же слугами, но, должно быть, он сказал что-то такое, на что король обратил внимание, потому что сразу после этого Глин лично посетил маленький сад за конюшнями, где старик выращивал свои травы, и беседовал с ним. Потом это вошло в привычку: когда у короля выпадала свободная минута, он приходил и расспрашивал старика о травах, о смене времен года или просто справлялся о делах. Казалось, в таких беседах он находил облегчение от оказываемого на него давления и от плетущихся вокруг него интриг.

На третий год Невину дали хорошую комнату в одной из боковых башен брока, при этом ничего толком не объяснив, а сказав лишь, что он заслужил частичку собственности. Через некоторое время у него появилось место в большом зале за столом с особо приближенными. Королевские визиты стали продолжительнее, особенно зимой, когда у него было больше свободного времени. Иногда его величество прямо просил совета по поводу дел при дворе. Хотя Невин всегда был осторожен с ответами, они, казалось, доставляли королю удовольствие. Иногда Глин бросал легкие намеки, что знает, что Невин – не просто убогий старик, каковым он кажется.

Теперь король, похоже, окончательно решил, что пришло время спросить прямо. Утром, когда люди Оленя повели маленькую армию, чтобы приступить к операции против Кабана, Невин пропалывал грядку окопника. К нему подошел паж и объявил, что король желает видеть его в палате заседаний. Быстро сполоснув руки в кожаном ведре с водой, Невин последовал за пажом в брок.

Глин был один. Он небрежно сидел на краю стола и рассматривал пергаментную карту, на которую из окна падали лучи солнца. Вырезанная из целой телячьей шкуры, карта имела потрепанный вид. Надписи местами выцвели, там и сям виднелись следы от линий, когда-то проведенных красными чернилами, а теперь стертых. Везде просматривались старые рубежи и линии сражений. При виде карты у Невина возникло противоречивое чувство: это было его королевство, за которое сражаются другие люди. Из всех жителей Дэвери он больше всех имел право на трон Дракона, если, конечно, ему удалось бы кого-нибудь убедить, что после стольких лет принц Гарлион все еще жив.

– Я пригласил тебя, чтобы кое о чем спросить, – внезапно сказал Глин. – Ты – единственный человек, который умеет держать язык за зубами. Даже жрицы, и те сплетничают между собой, как старые бабки.

– Старые бабки болтают языком меньше, мой сеньор.

– Но, чтобы ответить на мой вопрос, требуются знания жрецов. – Здесь Глин сделал паузу. – Я надеюсь, Двуумер сможет помочь мне в этом.

– Мой сеньор полагает, что я обладаю таким знанием?

– Да, он так полагает. Или твой сеньор ошибается?

– Он не ошибается.

– Тогда скажи мне вот что, – продолжал он. – Если мужчина или женщина поклялись в храме, есть ли какой-нибудь способ отменить эту клятву, не обижая при этом богов?

– Да, но только при особых обстоятельствах. Предположим, кто-то дал неверную клятву при попустительстве продажного жреца, тогда вышестоящий жрец может объявить ее недействительной. Клятва может быть также отменена, если поклявшийся посвятит всю оставшуюся жизнь служению богам, но это – сложная вещь.

– Вряд ли это тот случай.

– Ого! Я полагаю, мой сеньор заметил, что его братец томится по запретному плоду.

– Да, твой сеньор это заметил. Но это не значит, мой добрый волшебник, что Двуумер обнаружил лошадь в маленькой комнате.

– Конечно нет. Я только надеюсь, что никто, кроме нас, мой сеньор, не обнаружил эту лошадь. У Даннина очень много завистников.

Глин вздохнул и кивнул, соглашаясь со стариком.

– Если старик может давать советы своему сеньору, – продолжал Невин, – королю стоит поговорить со своим братом. Для Даннина было бы ужасным и нечестивым соблазнить Гвенивер и вынудить ее нарушить свой обет.

Глин со вздохом посмотрел на карту.

– Мне нужно снова найти для Даннина жену, – сказал он. – У меня была мысль женить его на госпоже Макле и передать земли Волка, но я не хочу, чтобы он был так далеко от моего двора всю зиму. Возможно, здесь сыграло мое самолюбие. Несомненно, Гвенивер будет часто навещать свою сестру.

– Несомненно, мой сеньор. Могу я осмелиться спросить, почему вы оказываете такую благосклонность лорду Даннину? Я считаю его достойным этой чести, но большинство мужчин не заботятся о незаконных детях своего отца так открыто. Многие предпочитают не видеть их вообще.

– Ты прав. Я был совсем еще младенцем, когда мой отец заявил о претензии на трон для меня. С тех пор я воспитывался так, чтобы быть королем. Как чудесно это звучало для юнца: я войду в Святой Город после победных сражений, я буду правителем всей страны, я спасу королевство от войны. Но однажды я гулял во дворе и увидел, как конюхи издевались над другим ребенком. В то время ему было лет шесть, а мне восемь. Они высмеивали его, называя ублюдком, а когда он попытался ударить одного из них, они окружили его и начали избивать. Тогда я подбежал и приказал им остановиться. Защищая это маленькое создание, я чувствовал себя действительно великодушным и благородным. – Он улыбнулся сам себе. – Итак, я подобрал мальчишку, вытер ему окровавленный нос и, о боги, я смотрел ему в лицо, словно в зеркало. Полагаю, это ясно и без слов, никто никогда не говорил юному королю, что его отец проявлял слабость к кухаркам. В то утро мне все открылось. Я ворвался к отцу в комнату и, чувствуя себя королем, потребовал объяснения. Как жаль, что ты не видел выражение его лица.

Невин позволил себе улыбнуться.

– Несмотря ни на что, я настоял, чтобы Даннин остался жить со мной, потому что он был моим братом, не важно, какого мнения был об этом мой отец. И мало-помалу он рассказал мне, что ему пришлось вынести, как его высмеивали и презирали мойщики посуды, как заставляли унижаться, чтобы получить объедки с их стола. Тогда я начал задумываться о том, что значит править, мой добрый волшебник; конечно, я рассуждал по-детски. Я торжественно поклялся Великому Белу никогда не ставить свои интересы выше других и не поступать так, как поступал мой отец. Вот почему я благосклонен к Даннину. Он преподнес мне дар, стоящий выше, чем сотня лошадей. Кроме того, он – единственный человек при дворе, который любит меня такого, каков я есть, а не из-за влияния и владений, которые он может от меня получить. Я похож на дурака, произнося такие слова? Должно быть, так оно и есть.

– Мой сеньор не дурак. Мой сеньор один из самых здравомыслящих людей, которых я когда-либо встречал. Но чтобы вы не обольщались лишний раз, добавлю, что в наше сумасшедшее время здравый ум становится проклятьем.

– Разве? – Король посмотрел в сторону, состроив гримасу. – Полагаю, что ты прав. Ладно, благодарю тебя за совет, мой верный слуга. Если позволят дела, я зайду на днях к тебе в сад, посмотрю, как ты живешь.

Вместо того, чтобы продолжать прополку, Невин вернулся в свою комнату. Его сердце было озабочено, в самом ли деле Глину предписано судьбой быть единственным королем Дэвери; он надеялся, чтобы это было именно так, хотя прекрасно сознавал, что не может заглянуть в будущее. Он запер дверь на засов, дабы быть спокойным, что его не потревожат, встал посередине маленькой комнаты и представил, что держит в правой руке меч голубого огня. Медленно он сконцентрировал внимание на образе пока, наконец, меч не стал существовать сам собой, независимо от его воли. Затем он очертил мечом круг голубого огня, сначала представляя языки пламени в воображении, пока и они не воплотились и стали жить сами по себе.

Отложив меч в сторону, он сел в центр пылающего, пляшущего огнем круга и создал перед собой мысленный образ шестиконечной звезды, символ центра тяжести мироздания и источник истинной королевской власти. Призвав повелителей стихии Эйси, он начал вглядываться в шестиугольник, образовавшийся в центре переплетенных треугольников, и использовал его как магический кристалл, чтобы видеть на расстоянии, для чего менее образованные маги использовали камень или зеркало.

Появились туманные, едва различимые видения, затем они распались на составляющие части, то наползающие друг на друга, то разорванные на куски, как облака в ветреный день. Но нигде не видел он упоминания о судьбе Глина. Даже во Внутреннем Мире события были тревожными, силы – выведенными из равновесия, свет – закрытым тенью. Каждому королевству людей соответствует определенная часть Внутреннего Мира. Люди думают о Внутреннем Мире, как о каком-то географическом месте, чего, в принципе, достаточно, для первого представления. Это – истинный источник событий, происходящих в королевстве на материальном уровне. Таким же образом каждый человек имеет скрытую и бессмертную душу, которая определяет то, что люди называют волей или удачей. Народ Дэвери видел войны, разгорающиеся между амбициозными людьми; эти люди видели себя инициаторами происходящих событий; Невин видел истину. Мелкие ссоры претендентов на трон были лишь симптомами кризиса, так же как лихорадка только симптом недуга, болезненная вещь сама по себе, но не истинный убийца. Там, во Внутреннем Мире, темные силы неуравновешенной смерти вышли из-под контроля, повергая все в хаос. И лишь горстка воинов, служащих Свету, была готова вступить с ними в борьбу. Хотя Невин был только покорным слугой Великих, перед ним стояла своя задача в этой войне: сражаться в королевстве. В конце концов, лихорадка может убить пациента, если вовремя не принять меры.

Нужно, однако, всегда помнить, что силы неуравновешенной смерти – не конкретные люди. Это – не вражеская армия под предводительством существа с определенной человеческой душой. Напротив, это силы, естественные по своей природе, как падающий дождь, но необузданные, как река в половодье, вышедшая из берегов и смывающая на своем пути фермы и города. У каждого народа или королевства в душе есть склонность к хаосу: разного рода слабости: алчность, маленькая гордость и большое высокомерие, – то есть качества, которые можно либо подавить, либо оставить такими, как они есть. Если им потворствовать, они начинают высвобождать энергию, которая – используя метафору – течет в подходящее укромное место во Внутреннем Мире. Так было в королевстве Дэвери в тот беспокойный час. Силы нарастали и были готовы устремиться мощным потоком, подобно реке.

Невин просто понятия не имел, насколько глубоко он может вмешиваться на физическом уровне. Искусство Двуумера – тонкая вещь: инструмент воздействия, образы и кропотливый духовный труд. Прямое вторжение в мир было обычно настолько чуждым обладателю Двуумера, что Невин боялся вмешиваться до назначенного времени. Неправильное действие, пусть даже направленное на достижение справедливой цели, означало бы очередную победу Хаоса и Тьмы. Все же, для него было невыносимым ждать и видеть смерть, болезни, страдания и нищету, которые приносила королевству война. Но хуже всего было сознавать то, что и тут и там находились зловещие мастера черного Двуумера, злорадствующие при виде страданий и поглощающие энергию, высвобождаемую потоком Хаоса, для своих черных целей. Их время настанет, напоминал он себе, тьма станет для них концом света, проклятие будет лежать на них во веки веков.

Но, как слуга, он не мог отправить их во тьму раньше назначенного часа, прежде чем он сможет увидеть, будет ли Глин править мирным королевством в Форте Дэвери. Вздохнув, он прервал свою бесплодную медитацию, звезда и круг исчезли. Он подошел к окну, выглянул на улицу и увидел внизу воинов, спешивших через весь двор к обеду в большой зал. Вид смеющихся и подшучивающих мужчин напомнил ему о вине, терзавшей сердце. Это его старая ошибка вызвала эту войну, или, по крайней мере, он так считал. Много лет назад, когда он был наследником королевства, перед ним встал выбор либо жениться на Брангвен из клана Сокола и, как следствие, медленнее постигать тайны Двуумера (так как ему пришлось бы заботиться о жене и детях), либо оставить ее и посвятить всего себя этому искусству. Его неловкая попытка извлечь наибольшую пользу из двух вариантов привела к гибели трех людей: самой Брангвен, ее родного брата Гиррейнта, который любил сестру с дьявольской страстью, грозившей грехом кровосмешения, и лорда Блейна из клана Кабана, благородного приближенного, который имел несчастье быть запутанным в безумие Гиррейнта.

Если бы он только женился на Брангвен, упрекал он себя, у них были бы наследники, у которых, в свою очередь, были бы свои наследники, чтобы наследовать трон по прямой линии и предотвратить гражданскую войну. Возможно. Он предостерег себя, что об этом не должна знать ни одна живая душа. С другой стороны, дело, касающееся Кабанов, было связано с его ошибкой более тесным образом. С тех пор, как к ним перешли земли Сокола в качестве компенсации за смерть Блейна, Кабаны надулись от гордости и надменности. Наконец они побудили гвербрета Кантрэя заявить о своей претензии на трон, чего от него никто не ожидал.

Сейчас все действующие лица старой трагедии собрались здесь, в Керморе. Этим вечером за обедом Невин окинул взглядом зал и обнаружил их всех: Блейна, ужинавшего за столом с остальными из войска Волка, известного как Рикин, их капитан; Гиррейнта, сидевшего слева от короля, как его брат; Брангвен с синей татуировкой присягнувшего Луне воина на щеке. Все они были связаны друг с другом, но Невина больше всего беспокоила участь Гвенивер в этой жизни.

Невин занял место за столом рядом с писарем, главным конюхом, их женами, двумя помощниками управляющего и овдовевшим оружейным мастером, Исгеррином. В тот вечер Исгеррин заметил, как Невин смотрел на госпожу Гвенивер, когда та ела, и рассказал, что на днях Даннин приводил ее к нему в оружейную мастерскую, чтобы подобрать ей кольчугу.

– К счастью, я сохранил кольчугу, которую носил лорд Даннин в свои четырнадцать лет, – продолжал Исгеррин. – Конечно, ее можно было расшить и нарастить до большего размера, но она была так хорошо сделана, что я оставил ее для одного из юных принцев. И вот, сейчас она как раз пригодилась.

– Хорошо. А какого мнения лорд о том, что госпожа носит его старые доспехи?

– Очень странно, но он был доволен. Сказал, будто бы для него это хорошее знамение.

«Будь он проклят! – подумал Невин. – Держу пари, что так оно и было».

Когда трапеза была окончена, Невин собрался покинуть зал, но вдруг заметил, как Даннин подошел к Гвенивер и сел за стол возле нее. Он немного задержался возле помоста, чтобы подслушать разговор, но Даннин задал госпоже вполне невинный вопрос по поводу ее кольчуги.

– О, боже мой! – ответила она, смеясь. – У меня плечи словно огнем горят после этой штуки! Должно быть, она весит добрых два стоуна.

– Да, что-то около этого, – ответил Даннин. – Но вы продолжайте ее носить, носите ее пока можете терпеть. Я не хочу потерять воина с вашим боевым духом просто из-за недостаточной тренировки.

Молодой лорд Олдак, крепкий блондин, который был о себе очень высокого мнения, наклонился над столом с пьяной улыбкой.

– Воина? – сказал он. – Что случилось с твоими глазами?

– Мои глаза видят синюю татуировку на ее лице. Как и каждый из тех, кто находится под моим начальством, она – воин, или, по крайней мере, обладает всеми необходимыми качествами.

– Слов нет, хорошо сказано. – Олдак вытер тыльной стороной ладони мокрые от меда усы. – Послушай, Гвен, спору нет, ты достаточно симпатичная девка, чтобы любой мужчина мог забыться.

Так быстро и стремительно, как тетерев появляется на открытом месте, Даннин вскочил, наклонился над столом и схватил Олдака за рубашку. Покатились фужеры, разливая содержимое, присутствующие закричали, а Даннин тащил брыкающегося и визжащего лорда через стол. Последним рывком он повалил его у ног Гвенивер.

– Проси прощения! – прорычал Даннин. – Никто не смеет называть госпожу и жрицу девкой.

Воцарилась мертвая тишина, присутствующие замерли. Олдак отдышался и встал на колени.

– Давай, давай! – Даннин слегка пнул его ногой.

– Покорнейше прошу вас принять мои извинения. – Олдак перевел дыхание. – Никогда я вас так больше не назову, ваше святейшество. Умоляю вашу Богиню простить меня.

– Ты – дурак, – ответила Гвенивер. – Но твои извинения принимаются.

Олдак поднялся, заправил свою залитую медом рубашку и посмотрел на Даннина.

– Пусть Богиня простит мою грубость, – сказал он. – Но что касается тебя, ублюдок…

Когда Даннин положил руку на рукоять меча, присутствующие поднялись со своих мест.

– Его светлость желает официально сделать мне вызов? – Голос Даннина звучал мягко, словно говорила девушка.

Попавшись в ловушку, Олдак смотрел по сторонам, его рот открывался и закрывался, будто он обсуждал сам с собой выбор между потерянной честью и верной смертью. Даннин, улыбаясь, ждал. Король встал из-за стола.

– Достаточно! – сказал он. – Чтоб вам обоим проказа все лицо разъела! Устроили здесь драку в моем зале! Данно, вернись на место и сядь. А с тобой, Олдак, я поговорю позже в моих апартаментах.

Краснея от стыда, Олдак повернулся и выбежал из зала. С низко опущенной головой, как пес, отведавший плетки, Даннин поплелся на место возле своего брата. Покидая зал, Невин думал о Даннине; он предпочитал думать о нем в минуты слабости. Казалось, он окончательно решил относиться к Гвенивер с уважением и отказаться от долго скрываемой страсти, которой пришлось с трудом прокладывать себе дорогу на поверхность. Дай ему больше сил, думал Невин, может быть он освободится от нее в этой жизни. И все же, вместе с этой мыслью холодная рука Двуумера коснулась его спины. Где-то здесь его подстерегала опасность, опасность, которую он не сознавал.

Весенним днем, ближе к вечеру, когда заходящее солнце ласкало высокие стены золотистыми лучами, Гвенивер во главе маленькой армии вернулась в Храм Луны. Оставив людей у подножия холма, она и Гветмар поднялись к воротам, которые со скрипом отворились; их встретила Липилла.

– Гвен, это ты! – сказала она нараспев. – Когда мы увидели армию, то подумали, что, наверное, это вернулось войско Кабана.

– Это наши люди. Мы приехали забрать Макки. Я обещала выдать ее замуж, и это как раз то, что она получит.

– Как чудесно! Бедняжка так страдала. Да заходи же, заходи. Как радуется мое сердце, когда я вижу тебя.

Когда Гвенивер вошла внутрь, навстречу выбежала Макла и бросилась ей в объятия. Во дворе храма было много женщин, которые смотрели с понимающими улыбками, как Макла плачет от радости.

– Я так за тебя волновалась, я думала, что тебя могут убить, – рыдала она.

– Да здесь я, живая. Ладно, возьми себя в руки, Макки. Я привезла тебе мужа, теперь все будет хорошо. У тебя будет большая свадьба при дворе самого короля.

Макла вскрикнула от радости, но тут же прикрыла ладошкой рот.

– Сейчас пойди и собери вещи, а я пока поговорю с Ардой, – продолжала Гвенивер. – Лорд Гветмар ждет тебя.

– Гветмар? Но он такой некрасивый!

– Значит тебе не придется беспокоиться, что он со служанками наделает тебе полный двор ублюдков. Слушай же, маленькая глупышка, он – единственный мужчина при дворе, который женился бы на тебе по любви, а не из-за приданого. Начинай же принимать во внимание его качества. Так или иначе, ты не будешь видеть его лицо, когда он задует свечи.

Макла жалобно простонала и побежала в спальню. Только тогда Гвенивер заметила их матушку, которая находилась с краю в толпе. Долиен стояла, скрестив руки на груди, словно она крепко обнимала свое горе. Глаза наполовину застилали слезы. Гвенивер нерешительно подошла к ней.

– Ты нашла своей сестре хорошую партию, – сказала Долиен дрожащим голосом. – Я горжусь тобой.

– Спасибо, мама. Как ты себя чувствуешь?

– Как я могу себя чувствовать, видя тебя в такой роли? Гвен, Гвен, умоляю тебя. Останься в храме.

– Не могу, мама. Я – единственная честь, которая осталась у клана.

– Честь? О, да разве теперь это честь? Ты такая же неблагодарная, как твой отец, такая же, как твои братья. Ты говоришь о чести в то время, когда я думаю, что сойду с ума. Это не честь, что тебе доставляет удовольствие, это кровопролитие. – Вдруг она вскинула голову, и слова полились в яростном потоке. – Им всегда было наплевать, что я люблю их; о, для них это не значило и половины того, что значила проклятая честь, скачки, обескровливание клана и все, что принесло королевству горе! Гвен, как ты можешь со мной так поступать? Как ты можешь уехать на войну, как они?

– Мне необходимо, мама. У тебя есть Макки, и скоро ты станешь почтенной вдовой, вернешься на свои земли.

– Куда вернусь? – резко перебила она. – Сожженный дом и опустошенные земли, и все ради какой-то чести! Гвен, прошу тебя, не уезжай! – И тогда она громко заплакала.

Гвенивер не могла ни говорить, ни шевельнуться. Другие женщины подбежали к Долиен, взяли ее под руки и увели, а оставшиеся бросали гневные взгляды на эту неблагодарную, негодную дочь. Гвенивер выбежала за ворота, но и оттуда до нее доносился пронзительный плач и причитания матери. «Для нее меня уже нет», – подумала она. Но так как на все была воля Богини, Гвенивер не могла заплакать, как бы ей этого не хотелось.

– Что случилось? – спросил Гветмар.

– Ничего. Макки сейчас будет здесь. – Она отвернулась и посмотрела вниз с холма, стараясь увидеть Рикина среди войска. – Клянусь черным волосатым ослом владыки преисподней, что я жду не дождусь, когда мы вернемся в Кермор.

Как она ни старалась его разглядеть, Рикина нигде не было, зато она увидела Даннина, легко сидящего на коне во главе королевского войска. Скоро она будет скакать под его командованием на войну, и Гвенивер подумала, какого чудесного специалиста по части смерти послала ей Богиня.

У Невина было несколько учеников, которым он преподавал искусство врачевания травами, но самой способной из них была молодая девушка по имени Гавра, высокая, стройная, с волосами цвета вороньего крыла и карими глазами. Она была дочерью хозяина постоялого двора и, следовательно, привыкла к тяжелой работе. К тому же она твердо решила улучшить свою жизнь. Вот уже два года Гавра училась у Невина и делала большие успехи в изучении различных трав и их целебных свойств. Поэтому он разрешал ей помогать ему в послеобеденный час, когда он принимал слуг королевского двора с их незначительными болезнями и ранами, до которых королевским лекарям попросту не было дела. Гавра также умела выгодно использовать свои незаурядные умственные способности, когда дело касалось интриг при дворе. Даннин и Гвенивер вернулись в крепость только два дня назад, а ученица уже принесла Невину интересную новость.

– Сегодня лорд Олдак остановил меня, чтобы поговорить, – начала Гавра.

– Правда? Он опять приставал к тебе со своими ухаживаниями?

– Да. Он всегда такой вежливый, но мне кажется, у него на уме совсем другое. Учитель, поговорите с ним, пожалуйста. Мне ужасно не хочется обижать мужчину благородных кровей, но самое большое, на что я могу рассчитывать в жизни, так это на одного из его незаконных сыновей, если уж на то пошло.

– Хорошо, я с ним поговорю. Ты находишься под моей опекой так, как если бы ты была моей дочерью. И, если понадобится, я пойду к самому королю.

– Вдвойне вам благодарна. Но меня обеспокоила не только его пьяная улыбка. У него хватило наглости оскорбить госпожу Гвенивер. Я о ней очень высокого мнения и не хочу ни от кого слышать высказывания подобного рода.

– А что он говорил?

– Он намекал на то, каким образом она и лорд Даннин проводят так много времени вдвоем на площадке для тренировок.

Невин что-то сердито проворчал себе под нос.

– Он говорил это больше против его светлости, чем против ее святейшества, – продолжала Гавра. – Спрашивал, не нахожу ли я странным, что его светлость так заинтересован обучать госпожу Гвенивер своему искусству, но это разозлило меня нисколько не меньше. Я сказала, что простая служанка, как я, не может позволить себе даже подумать о его светлости так или иначе. И тогда я ушла прочь.

– Хорошая девочка. Придется мне поговорить с Олдаком более, чем об одной вещи. Если до ушей Гвенивер дойдут эти оскорбления, то он может совсем неожиданно отправиться на тот свет.

– Ну и пусть. У меня и сердце не заболит, если он умрет.

Следующим вечером Гвенивер и Даннин пожаловали к знахарю на послеобеденный прием. Когда они вошли, звеня кольчугами, Невин и Гавра как раз заканчивали накладывать целебную мазь на оцарапанную руку помощника сокольничего. Даннин прижимал к щеке окровавленный платок.

– Вы полечите нашего капитана, мой добрый знахарь? – спросила Гвенивер. – Он очень стесняется идти к лекарю.

– Если бы я мог назвать жрицу сукой, – пробормотал через платок Даннин, – я бы назвал вас так не задумываясь.

Гвенивер усмехнулась. Когда капитан убрал платок, взору открылась сильно распухшая ссадина, кровоточащая в двух местах.

– Мы пользовались тупыми мечами, – объяснила Гвенивер. – Но и они могут поставить хороший синяк, к тому же он отказывался надевать во время занятий шлем.

– Как глупо с моей стороны, – сказал Даннин. – Я никогда не думал, что она сможет ко мне приблизиться.

– В самом деле? – заметил Невин. – Похоже, госпожа проявляет к этому больше способностей, чем все мы от нее ожидали.

Даннин одарил его такой оскорбительной улыбкой, что у Невина невольно возник соблазн промыть ему рану самым крепким раствором ведьминого ореха, который у него был. В знак покорности, вместо этого он обработал ссадину теплой водой, постоянно напоминая себе, что Даннин сам по себе не был Гиррейнтом, что, хотя душа была той же, личность была другой. У Даннина были оправдания его высокомерию, чего никогда не было у Гиррейнта. Все же, каждую минуту холодные глаза капитана смотрели в сторону Гвенивер; Невина это выводило из себя. Когда Даннин ушел, Невин позволил себе вздох о глупой гордости мужчин, которые могут хранить недовольство на протяжении ста тридцати лет.

Гвенивер немного задержалась, с любопытством рассматривая травы и зелья, и лениво беседуя с Гаврой, которая из милосердия не рассказала ей о словах лорда Олдака. Хотя было похоже, что госпожа ничего не замечает, дикий народец сопровождал ее по всей комнате, время от времени дергая за рукав, словно желая, чтобы она увидела их. По какой-то причине, которую Невин не совсем понимал, дикий народец всегда мог безошибочно определить человека, наделенного силой Двуумера, а маленькие существа были такими очаровательными. Наконец они исчезли, недовольно качая головами. Вдруг Невину стало интересно, обнаружила ли Гвенивер свои скрытые способности к Двуумеру и использует ли она их, служа Богине. Мысль заставила его похолодеть от страха, и это, должно быть, было написано на его лице.

– Что-нибудь случилось, добрый знахарь? – спросила Гвенивер.

– О, нет, ничего. Я просто хотел спросить, когда вы уходите воевать.

– Вскоре после свадьбы Маклы. Мы собираемся пройти дозором по границе с Элдифом. Вероятно, мы даже не увидим никакого сражения, по крайней мере так говорит лорд Даннин, так что не волнуйтесь, добрый знахарь.

Она улыбнулась, и Невин снова почувствовал страх, сжимающий ему сердце, но он только кивнул, не сказав ни слова.

Свадебные гулянья с турнирами, скачками, танцами и песнями менестрелей продолжались целый день. К вечеру те немногие, которые держались на ногах, были так напичканы едой, что их одолевала сонливость. Прежде чем Гветмар и Макла пошли в свою комнату провести первую брачную ночь, требовалось соблюсти еще одну формальность. Глин пригласил молодую чету, Гвенивер и еще нескольких свидетелей в свою палату присутствовать при подписании брачного договора. Хотя обычно при этом не требовалось присутствие короля, наследование большого клана по женской линии было важным событием. Гвенивер вошла и сильно удивилась, увидев Невина среди свидетелей: Даннина, Ивира и Саддара.

Королевский писарь зачитал указ, который делал Гветмара главой клана Волка и даровал ему приданое Маклы при условии, что он будет править от имени Волка и проявит в отношении клана большую преданность. Сначала Гветмар поставил на пергаменте свою подпись, затем Гвенивер написала свое имя, как последний акт бывшей главы клана. После того, как Даннин поставил свою подпись, свидетели с облегчением вздохнули.

– Дело сделано, – сказал Глин. – Гветмар из клана Волка, ты свободен, забирай невесту в свои палаты.

Взволнованно кланяясь и приседая в реверансе, молодая чета и советники покинули помещение; но Глин жестом остановил Невина и Гвенивер и попросил остаться с ним и Даннином. Паж принес серебряные бокалы, наполненные элем, и незаметно удалился.

– Итак, ваше святейшество, – сказал король, – я сдержал свое слово, касающееся имени Волка. Искренне надеюсь, что ваш отец и братья услышат об этом на том свете.

– Я разделяю с вами эту надежду, мой сеньор. Покорнейше благодарю, мне очень приятна ваша щедрость в отношении тех, кто ниже вас.

– Да, но мне тяжело думать, что поклявшаяся жрица ниже меня.

– Мой сеньор столь благочестив, Богиня ему это учтет. – Гвенивер сделала реверанс. – Но, независимо от того, жрица я или нет, я нахожусь под его командованием.

– Или под моим, когда мы пойдем в поход, – вмешался Даннин. – Я надеюсь, госпожа помнит об этом.

Все обернулись и посмотрели на него, глаза Глина выражали холодное предупреждение. Даннин был откровенно пьян, его лицо раскраснелось от выпитого меда, челюсть отвисла.

– Если уж на то пошло, я выполняю приказы моей Богини, – сказала Гвенивер так холодно, как только могла. – Надеюсь, лорд Даннин помнит об этом.

– Так вот. – Даннин остановился и сделал явно излишний глоток эля. – Единственное, что я хочу сделать для вашей Богини, это не дать вам погибнуть. Разве вы сможете справлять обряды, если вас убьют? Кроме того, для нас вы слишком много значите, чтобы вас потерять. Каждому известно: то, что вы здесь, уже само по себе хорошее предзнаменование.

Глин хотел что-то сказать, но Невин опередил его.

– Его светлость говорит правду, – сказал старик. – Но ему лучше было бы подумать, в каких словах это выражать, обращаясь к святой госпоже.

– А тебе, старик, какое дело?

– Данно! – резко сказал король.

– Прошу прощения. – Даннин посмотрел мутными глазами в сторону Гвенивер. – И у вас, госпожа, тоже. Но я просто хотел вас предупредить. Знаю, вы вообразили себя воином, но…

– Я вообразила? – Гвенивер поднялась с места. – Богиня указала на меня своим перстом, и я должна пролить кровь. Не думайте, что сможете удержать меня от этого.

– Правда? Ладно, увидим. Чтобы дела брата продвигались вперед, я готов поспорить с самим Сатаной. Если потребуется, я поспорю и с вашей Богиней.

– Даннин, прикуси язык, – вмешался Невин. – Ты даже не знаешь, о чем мелешь.

Даннин побагровел от ярости. Король схватил его за руку, но слишком поздно: с проклятиями Даннин запустил в Невина бокал эля, целясь ему прямо в голову. Старик пробурчал одно непонятное слово и бокал замер на полпути, будто его схватила невидимая рука, эль разлился по полу. Гвенивер почувствовала, как кровь отлила от ее лица, и оно сделалось холодным, как зимний снег. Невидимая рука аккуратно, вниз дном поставила бокал на пол. Даннин наблюдал за всем этим, пытаясь что-то сказать, затем задрожал всем телом, протрезвев от ужаса. Король смеялся как ни в чем не бывало.

– Когда мой брат придет в себя, добрый Невин, – сказал Глин, – он принесет свои извинения.

– В этом нет нужды. Пьяный человек совсем не отвечает за свои поступки. Прошу вас, мой сеньор, простить меня за беспорядок на ковре. Духи плохо соображают, видите ли, им и в голову никогда не придет поймать проклятый бокал так, чтобы не расплескать содержимое.

«Духи? Боже мой, – подумала Гвенивер, – должно быть, эта комната ими полна, раз Невин владеет Двуумером!» Хотя Гвенивер с беспокойством посмотрела вокруг, она ничего не увидела. Пробормотав, что он собирается позвать пажа вытереть эль, Даннин поднялся и покинул палату.

– Есть много способов заставить человека вспомнить о правилах вежливости, – заметил король. – Госпожа, позвольте мне извиниться.

– Это не ваша вина, мой сеньор. Как говорит Невин, пьяный не сознает что делает.

Хотя они еще пробыли у короля несколько минут, досадный случай скоро заставил их разойтись. Гвенивер предполагала, что позже король скажет своему брату несколько резких слов. Когда Гвенивер и Невин вышли в коридор, ей сильно захотелось узнать: почему человек с таким огромным талантом довольствуется таким скромным местом при дворе? Но она была очень напугана и не решилась спросить прямо.

– Итак, добрый волшебник, – сказала она наконец. – Я думаю, что наш сеньор скоро станет королем всего государства Дэвери, раз ему помогают такие люди, как вы.

– Я бы не делал поспешных выводов на этот счет.

Она остановилась и внимательно посмотрела на него. Невин устало улыбнулся.

– Кто знает, что боги для нас приготовили? – продолжал он. – Вы же знаете, что у Богини, которой вы служите, черное сердце. Возможно, Она послала вас сюда руководить кровавым поражением.

– Может быть и так. – При этой мысли у нее закружилась голова, но предположение было вполне логичным. – Я буду молиться, чтобы все было иначе.

– И я тоже. Глин – хороший человек и прекрасный король, но мне не дано видеть, чем все закончится. Госпожа, прошу вас держать в тайне от остального двора мои способности к Двуумеру.

– Конечно, если вы так хотите. Да и вряд ли мне кто-нибудь бы поверил, если бы я рассказала.

– Возможно, и не поверили бы. – Он сделал паузу, глядя на нее. – Надеюсь, лорд Даннин будет оказывать вам все уважение, которое заслуживает ваше положение.

– Ему бы следовало. Уверяю вас, у меня нет ни малейшего намерения нарушить данную клятву.

Когда Невин посмотрел на нее с испугом, она засмеялась.

– Иногда жрице следует быть резкой, – сказала она. – Моя сестра может вам рассказать, что я никогда не сдерживаю свой язык.

– Хорошо. Разрешите мне так же быть с вами откровенным. У меня сердце кровью обливается, глядя, как вы едете на войну. Я буду молиться, чтобы ваша Богиня защитила вас.

Гвенивер продолжала идти и тешила себя мыслью, что этот человек, обладающей такой силой, будет заботиться о ней.

Свет факелов падал на каменные стены, армия собиралась во дворе замка. Зевая после короткого ночного сна, Рикин ходил между воинами и давал распоряжения поторапливаться. Мимо с грохотом проезжали фургоны, груженные провиантом, сонные извозчики щелкали длинными кнутами. Рикина радовало буквально все. Всю жизнь мечтал он об этом дне, когда он поедет на войну как капитан, а не просто рядовой боец. Его воины по одному подводили своих коней к корыту с водой. Рикин увидел Камлуна, который держал поводья своего коня и лошади Дагвина.

– А где же Дагвин? – спросил Рикин.

Вместо ответа он указал большим пальцем на близлежащую конюшню, где в тени у стены Дагвин страстно обнимал молодую кухарку.

– Последнее сладостное прощание, – сказал Камлун, ухмыляясь. – Не представляю, как ему это удается. Клянусь, в какой бы крепости мы не находились, он везде очаровывает очередную девицу.

– Если не две. Дагго, пойдем! Оставь это до тех пор, когда мы вернемся домой!

Над крепостью разнесся мягкий серебристый звук рожка лорда Даннина. Когда Дагвин оторвался наконец от девицы, бойцы улюлюкали и бросали в его сторону острые шутки. Отдавая приказы, Рикин вскочил на коня. Войско последовало его примеру; привычное бряцанье оружия было для солдат более сладким звуком, чем песня менестреля. Он повел их на площадь перед крепостью, где находилась остальная часть армии, всего более трехсот человек, ожидая у ворот с фургонами, запряженными тяжеловозами, и слугами, стоящими по одну сторону. Гвенивер вывела свою лошадь из суматошной толпы и подъехала, чтобы занять место возле Рикина.

– Доброе утро, моя госпожа. – Он слегка поклонился ей в седле.

– Утро доброе. Рико, как чудесно! Никогда в жизни я не была еще так взволнована.

Рикин улыбнулся, показывая ряд красивых зубов, и подумал, что она была похожа на юношу, отправляющегося в свой первый поход. Казалось невозможным, что она была здесь, одетая, как и все, в звенящую кольчугу, с откинутым назад капюшоном, открывающим мягкие, вьющиеся локоны золотистых волос и синей татуировкой на щеке. Предрассветные лучи солнца озарили небо, и свет факелов померк. У ворот слуги начали прикреплять цепи к лебедкам. Лорд Даннин объезжал шеренги на своем коренастом мерине, останавливаясь поговорить то тут, то там, затем он подъехал к Гвенивер.

– Ваше святейшество, вы поедете со мной во главе колонны.

– О, даже так! Чем я обязана такой чести?

– Вашим знатным происхождением. – Даннин улыбнулся ей, не разжимая губ. – В ваших жилах течет более благородная кровь, чем в моих, не так ли?

Они уехали вперед. Рикин смотрел вслед Даннину и молча его ненавидел.

Все утро армия не спеша продвигалась на запад по дороге, идущей, огибая утесы, вдоль берега моря. Рикин видел вдали огромное водное пространство, искрящееся бирюзой, покрытое белыми волнами, медленно набегающими на желтый песчаный берег. Справа лежали хорошо ухоженные поля личных королевских угодий, покрытые золотистой стерней, где случайный крестьянин низко наклонялся, подбирая оставшиеся колосья первого урожая. День выдался на славу, они спешили навстречу победе; обычно Рикин насвистывал что-нибудь, но сегодня он ехал, погруженный в мысли, один во главе своего войска вместо того, чтобы скакать бок о бок со знакомыми боевыми товарищами. Всякий раз, когда дорога поворачивала, он видел Гвенивер далеко впереди и хотел, чтобы она была рядом.

Все же, ближе к ночи, когда армия расположилась лагерем на широком лугу вдоль утесов, Гвенивер подошла к его бивачному костру. Обе ее руки были заняты вещами, и Рикин быстро встал, чтобы принять тяжелую ношу.

– Я бы мог позаботиться о вашей лошади, госпожа.

– О, я и сама с ней справлюсь, если надо. Я посижу с тобой у костра.

– Мне будет очень приятно. Я очень беспокоился: как долго лорд Даннин собирается держать вас возле себя?

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, что я уже сказал, моя госпожа, и не более. Я принесу вам что-нибудь поесть.

Он удалился, Гвенивер смотрела на него, уперев руки в бока. Он проклинал себя за длинный язык. Когда он вернулся, она сидела у огня и копалась в своих седельных сумках, но потом отложила их в сторону и взяла у него хлеб и вяленое мясо. Они ели молча, и Рикин сознавал, что она смотрит на него, прищурив глаза. Наконец она сказала:

– А почему ты заговорил о нашем капитане? Я хочу услышать от тебя правду.

– Ну хорошо. Я и вся наша армия почитаем вашу клятву. А он?

– У него нет другого выбора. Что заставляет тебя думать иначе?

– Ничего. Прошу прощения, госпожа.

Она заколебалась в нерешительности, все еще глядя на него глазами, в самой глубине которых скрывалось подозрение, затем достала из седельной сумки пару игральных костей и потрясла ими в одной руке, как матерый всадник.

– Составишь компанию? – спросила она. – Мы можем сыграть на то, кто пойдет за дровами.

– Конечно, госпожа. Ваш ход первый.

Она встряхнула и бросила их на освещенное костром место.

– Пять, черт возьми! – простонала она. – Теперь твоя очередь, но я надеюсь, это моя последняя пятерка сегодня.

Весь вечер они играли в кости, и ни разу она не упомянула имя лорда Даннина. Все же, на следующее утро она пошла поговорить с королевским капитаном и вернулась с новостью, что теперь она будет ехать со своими людьми.

Утро выдалось очень туманное, воздух был холодным, как зимой, влага пропитывала их тяжелые шерстяные накидки. Армия продвигалась вперед в таинственной тишине густого тумана. Хотя Гвенивер проклинала непогоду так же громко, как каждый из ее воинов, в конце концов она оказалась чем-то вроде благословения. Ближе к полудню они подошли к Морлину, небольшому портовому городу, лежащему в тридцати милях от границы с Элдифом, и обнаружили, что ворота были закрыты. Когда Даннин обратился к ним от имени Глина, на самом верху крепостной стены появилась стража.

– Люди из Кермора, боже мой! – закричал один. – Открывайте ворота. Как мы рады видеть вас, лорд Даннин.

– А что? У вас какие-то проблемы?

– Проблемы, и еще какие! Корабли Элдифа курсируют в водах гавани, их налетчики жгут фермы вдоль дорог на север.

Рикин сразу полюбил туман, который держал корабли на приколе и не позволял им подойти ближе и сжечь пристань. Когда они прошли через ворота, то увидели, что город напоминал ярмарку в базарный день. Фермеры всей округи спасались за высокими каменными стенами, приводя с собой семьи, рогатый скот и свиней. Каждая улица представляла собой лагерь, где женщины возились возле грубых навесов, а дети гоняли собак между кострами, на которых готовилась еда. Даннин попытался найти место для своих людей, но потом разрешил им разбрестись по улицам, заполненным домашним скотом. Гвенивер стала пробираться сквозь толпу к Даннину, Рикин последовал за ней.

– Госпожа, – сказал Рикин. – Это похоже на занятие спортом.

– Я тоже это нахожу. – Она одарила его открытой, сияющей улыбкой.

Из соседней таверны показался полный седовласый мужчина, натягивающий поверх рубашки и бриджей длинную широкую мантию. В знак вассальской верности он взял лошадь Даннина за стремя и представился как Морло, мэр города.

– Когда вы видели эти корабли? – спросил Даннин.

– Три дня назад, мой господин. Эту новость принесли рыбаки. Как они рассказали: один большой торговый корабль и с ним три галеры.

– Понятно. В таком случае ваш порт, вероятно, в достаточной безопасности. Держу пари, эти суда находятся здесь только для того, чтобы обеспечивать налетчиков провизией. А где ваш местный сеньор? Тиэрин Кавид, кажется так его зовут?

– Да, это он. – Морло сделал паузу и озабочено провел рукой по лицу. – Вот уже два дня мы ничего не знаем ни о нем, ни о его людях; это плохое предзнаменование. Мы боимся послать к нему курьера.

– Давайте пошлем кого-нибудь из наших парней. Если Кавид и жив, то находится в осаде. Было бы неплохо послать также человека в Кермор и вызвать оттуда несколько кораблей, чтобы прогнать этого элдифского мерзавца. – Он посмотрел вокруг и увидел Рикина возле Гвенивер. – Ваш капитан, пожалуй, подошел бы для этого дела.

– Он не поедет, мой господин, – твердо сказала она.

Даннин побагровел. Только долгие годы военной дисциплины удержали Рикина, чтобы не обнажить меч.

– Как хотите, госпожа, – наконец произнес Даннин. – Тогда я пошлю кого-нибудь из моего войска.

Армия прошла через город неорганизованной толпой, затем перестроилась на дороге, ведущей на север. По приказу Даннина Гвенивер нехотя поехала возле него, оставив Рикина наедине с его невеселыми мыслями. Наконец Дагвин присоединился к нему, нарушив строй. Около десяти миль они ехали быстро, оставив караван обеспечения двигаться в своем медленном темпе, затем сделали привал на большом коровьем пастбище. Рикин видел, что Даннин послал людей в разведку.

– Как ты думаешь, что это значит? – спросил Дагвин.

– Беспокойство. Что еще? Клянусь богами, я не хочу, чтобы наша госпожа увидела в скором времени стычку.

– К черту волнения, Рико. Из всех нас она в наибольшей безопасности. Богиня хранит ее и днем, и ночью.

Он говорил так просто и убедительно, что Рикин успокоился. Примерно через полчаса вернулись разведчики. От одного к другому, новость распространилась по шеренгам: сотня людей из Элдифа осаждала крепость тиэрина Кавида, которая находилась всего в двух милях. Не ожидая приказа, бойцы взялись за оружие, переводя щиты в боевое положение на левой руке, ослабляя мечи в ножнах, натягивая капюшоны своих кольчуг и готовя к бою копья. Рикин видел, как Гвенивер о чем-то ожесточенно спорила с Даннином; наконец, осыпая его проклятиями, она выехала на лошади из строя и рысью направилась к своему войску.

– Этот надменный ублюдок! – зло процедила Гвенивер.

– Что он сделал, моя госпожа? – спросил Рикин. – Приказал нам оставаться в тылу в качестве резерва?

– Именно. Как ты узнал?

– И так понятно. Наше войско никогда прежде не воевало в составе этой армии. А это имеет значение.

– Ладно, с этим понятно, но он смеялся надо мной, черт бы его побрал! «Если госпожа не возражает, – сказал он, – не могла бы она оставить свое войско в сторонке и не мешать нам воевать?» Если мои три сотни не смогут справиться с в три раза меньшим числом элдифских псов, тогда нам будет очень нужна помощь вашей Богини.

– Черт возьми!

– Именно так. Он оскорбил Богиню больше, чем меня. Если бы король не был к нему так благосклонен, я бы прикончила его тут же, на месте.

Когда армия ушла вперед, войско Гвенивер двинулось занимать позицию в тылу. Они пересекли поле, которое не так давно было предано огню, черная стерня молча свидетельствовала о прошедшем здесь неприятеле. Затем они перешли вброд ручей и поднялись на невысокий холм. С его вершины Рикин увидел черную башню брока, опоясанного земляным валом, снаружи которого на лугу расположился лагерь осаждавших. Бросив призывный клич, Даннин обнажил меч и стремительным галопом повел свою дружину на вражеский стан, который вдруг ожил криками. Резерв рысью шел вслед за ними.

Лагерь утонул в клубах пыли, поднялся шум, крики. Застигнутые врасплох атакой Даннина солдаты неприятеля догоняли своих коней, отчаянно отбивались от конных воинов, стоя на ногах. «Даже если бы Гвенивер захотела нарушить приказ, – размышлял Рикин, – в этом не было бы особой необходимости, так как люди Даннина, казалось, накрыли поле, как всесокрушающая волна». Вдруг ворота крепости распахнулись, и люди Кавида ударили по осаждавшим с тыла. Повсюду раздавались крики, толпа металась то взад, то вперед, лошади вставали на дыбы, сверкали мечи. Гвенивер с улыбкой наблюдала за происходящим. Глядя на нее, Рикина охватил ужас.

С боевым кличем, который больше походил на крик отчаянья, кучка бойцов Элдифа вырвалась из рукопашной и в панике побежала в сторону, где стоял резерв. У Рикина едва хватило времени обнажить свой меч, как Гвенивер, бросая вызов истошным воплем, пришпорила коня прямо на них. С криком он поскакал за ней. Хотя Рикин слышал, что бойцы последовали за ним, он не отрывал от Гвенивер глаз и видел, что она бросилась в самую гущу отчаявшейся толпы.

– Дерьмо! – Он хорошенько пришпорил коня.

Он увидел, как блеснул ее окровавленный меч, и всадник выпал из седла, но ее окружали трое других. С диким воплем Рикин ударил в толпу с тыла. Он усердно размахивал мечом, сразил коня, наградив всадника хорошим ударом в спину; он рубил взад и вперед, будто стегал кнутом свору гончих на охоте на оленя. Слева от него вершил смерть Дагвин. Какой-то элдифский парень неуклюже натянул поводья. Рикин ударил мечом так сильно, что порвал на нем кольчугу и сразил бойца наповал. Когда он вытащил из мертвого тела свой меч, убитый скатился с коня и упал под копыта лошади Рикина, которая заржала и стала на дыбы. Когда лошадь успокоилась, Рикин услышал, что Гвенивер смеется, воет, визжит, как демон, и увидел, как она убила еще одного человека. Затем люди Волка собрались вокруг них, и битва завершилась.

Гвенивер подбежала к нему. Она была такая веселая, будто только что услышала хорошую шутку.

– Я уложила двоих, – отрапортовала она. – Что с тобой, Рико? Ты выглядишь испуганным, что случилось?

– Ради всех чертей преисподней, когда вы в следующей раз ринетесь в превосходящую толпу, возьмите, по меньшей мере, с собой меня! Вы – маленькая дурочка! Я уже не надеялся увидеть вас в живых. Я хочу сказать… ладно, моя госпожа.

– Я знала, что ты будешь достаточно благоразумным, чтобы последовать, и ты последовал, разве не так?

Воины собрались вокруг и смотрели на нее с благоговейным страхом.

– Смотрите, – сказал Дагвин. – На ее лошади нет ни одной царапины.

Мужчины начали перешептываться между собой, но в их шепоте больше звучал суеверный страх, чем благоговейный трепет.

– Это Богиня, – сказала Гвенивер. – Она не покидала меня ни на минуту.

Шепча себе под нос проклятия, бойцы подали коней назад, но только немного, потому что сила, данная ей богами, как огонь, притягивала своим теплом. Рикин никогда еще не видел такую улыбку, какой улыбалась Гвенивер: непроницаемая и холодная, она была словно вырезана на лице статуи богини. Но тут из-за сомкнутых рядов раздался знакомый голос, и улыбка сразу исчезла. Мужчины расступились, давая дорогу лорду Даннину, который направился к госпоже.

– Вижу, ваши люди немного поразмялись, не так ли? – спросил он. – Это вы бросили солдат в атаку, Рико? Я надеюсь, госпожа была достаточно рассудительна, чтобы удержаться от этого.

С горящими от ярости глазами войско окружило его толпой. Когда рука Даннина потянулась к рукоятке меча, Рикин обнажил свой.

– Отойдите! – закричала Гвенивер. – Оставьте его!

Тихо произнося ругательства, все, кроме Рикина, подали коней назад, а он подъехал к лорду и слегка поклонился в седле, хотя меч все еще был в его руке.

– Его светлость забывает, что разговаривает со жрицей. Я и мои люди покорнейше просим его светлость впредь помнить об этом. Эту атаку начала госпожа Гвенивер, мой господин. Мы видели, как она одна задержала четверых, прежде чем мы подоспели, а двоих из них лишила жизни.

Побледнев, Даннин повернулся к Гвенивер.

– Я не совсем точно следовала вашим приказам, – сказала она. – Если хотите, можете поговорить о вопросах командования с Луной. Что касается тебя, Рико, ты дрался, как сам демон из преисподней. Клянусь, ты был похож на самого неистового человека на свете.

Когда Рикин осознал, что Гвенивер говорила правду, его охватило чувство, природу которого он не мог постичь. Никогда прежде он так не дрался, предпочитая обычно хорошо видеть всех своих людей, внимательно следить за развивающимися событиями. Казалось, что ее Богиня распростерла свои руки и над ним. Вдруг он задрожал, словно от холода.

Тиэрин Кавид, стройный блондин, которому было не больше двадцати, разговаривал и смеялся, едва не впадая в истерику, вызванную неожиданным спасением. За обедом, приготовленным на скорую руку, сидя в большом зале за столом для знати, он рассказал Гвенивер и Даннину о последних событиях. Рядом с ним сидела его беременная жена и слушала, так и не притронувшись к еде. Армия Кермора тем временем расположилась прямо на полу из-за нехватки скамеек.

– Никогда не думал, что они могут обнаглеть до такой степени, – говорил Кадвин. – Все мы совершаем рейды, вы знаете об этом, но никогда таким количеством людей. Клянусь всеми чертями, под моими воротами их было по меньшей мере триста человек, а может и четыреста, и все произошло так внезапно. Затем они оставили часть армии, чтобы держать меня в осаде, и ускакали прочь. Я был совершенно уверен, что они направляются в Морлин, но если бы я сделал вылазку с моими пятьюдесятью солдатами, мы не добрались бы города живыми. Я молился, чтобы весть об этом долетела до кого-нибудь из моих союзников и он пришел бы освободить меня.

– Несомненно, впереди их ждет много хлопот, – сказал Даннин. – Завтра мы пойдем за ними на север.

– Мне придется оставить людей в крепости для обороны, но сам я непременно поеду с вами.

– Это ненужно и неблагоразумно. Они могут вернуться сюда, чтобы забрать людей, которые остались для осады. Я сам дам вам пятьдесят человек подкрепления.

– Но это буду не я с моим войском, – вмешалась Гвенивер. – Лорд Даннин может выбросить эту мысль из головы.

Когда он повернулся к ней с ледяным взглядом, Гвенивер улыбнулась, вспоминая, как ее люди окружили лорда толпой в поле. Похоже, Даннин тоже об этом вспомнил.

– Как моей госпоже будет угодно, – сказал он. – Все это, ваша милость, предвещает нам беду. Кажется, Элдиф планирует нанести нам жестокий удар на западной границе.

Жена тиэрина вскочила и выбежала из зала, сжав кулаки так крепко, что у нее побелели пальцы.

– Как далеко отсюда находятся ваши ближайшие вассалы? – спросил Даннин.

– Пятнадцать миль на север, и есть еще один шестнадцать миль на запад, или, я бы сказал – был. Кто знает, стоит ли еще его крепость?

Когда Даннин выругался вслух, рот Кадвина искривился, что должно было означать улыбку.

– Когда вы вернетесь ко двору, – спокойно сказал он, – расскажите нашему сеньору обо мне, если вас это не затруднит. Я не знаю, как долго мы сможем продержаться. Когда вы поедете на север, мой господин, будьте внимательны. Некогда между этим местом и границей с Элдифом, а также на север вдоль реки Вик были владения нашего сеньора. Внимательно посмотрите и посчитайте, сколько лордов осталось преданными Дэвери.

– Не сомневаюсь, что наш сеньор исправит положение.

– Было бы неплохо. Клянусь, я готов отдать за нашего короля жизнь, и отдам, если потребуется. Но есть немногие, которые с удовольствием бы заключили с Элдифом мир, если бы это положило конец налетам.

Даннин тяжело опустил ладони на стол и наклонился вперед.

– Тогда я скажу вам вот что, – громогласно произнес Даннин. – Если кто-то окажется предателем, тогда он увидит, как я со своими людьми опустошаю его земли. Спросите своих друзей: что для них лучше?

Он встал со скамейки, повернулся на каблуках и гордо покинул зал, не сказав больше ни слова. Кавид вздохнул и поднял опрокинутый бокал.

– Вы хорошо знаете Даннина, госпожа Гвенивер? – спросил он.

– Не совсем, ваша милость. Я никогда его не встречала, вплоть до этой весны.

– В таком случае, впереди вас ждет много интересного.

Наутро армия двигалась на север через опустошенные, разграбленные фермы, что свидетельствовало о недавнем визите налетчиков Элдифа. На закате они вошли в сожженную дотла деревню. Между обгоревшими деревьями и грудой камней, оставшихся от деревенского колодца, дымились обуглившиеся остатки деревянных строений.

– Похоже, что люди успели вовремя спастись, госпожа, – сказал Рикин.

– Похоже. Смотри!

Возле руин находился луг, служивший общественным выгоном, окруженный густой посадкой тополей. Между деревьев сгрудились толпой женщины, дети и мужчины, вооруженные ломами, вилами, палками и другим импровизированным оружием, которое они успели схватить, когда на них налетела вооруженная банда. Гвенивер спешилась и присоединилась к Даннину, увидев, что двое пожилых крестьян вышли им навстречу. Они посмотрели на татуировку Гвенивер и преклонили колени.

– Никак, вы – люди из Кермора, – сказал один из них.

– Да, мы оттуда, – ответил Даннин. – Когда на вас напали? Сколько их было?

– Три дня тому назад, ваша светлость. – Старик задумался. – А насчет численности, видите ли, тяжело сказать, потому что они словно из земли выросли. Молик младший пас коров за деревней, и если бы не он, мы бы погибли. Но он увидел их первым и прибежал предупредить нас.

– А откуда Молик узнал, что это враги?

– У них были голубые щиты с серебряными драконами. Молик никогда в жизни не видел таких и решил, что это не к добру.

– И был прав. – Он посмотрел на Гвенивер. – Вы знаете, что означают эти щиты? Эти налетчики – часть людей короля, и они могли выступить только если с ними был королевский принц.

– Принц? – старик сплюнул на землю. – Должно быть, он – бедный принц, коль ему так были нужны наши коровы. Они забрали все, что у нас было, мой господин. Наших коров, наших кур и все из еды.

– Не сомневаюсь. Ничего, на первое время у вас будет еда. Мы оставим вам кое-что из продуктов и лошадь, а может и две, которую вы могли бы обменять на зерно для посева.

Старик поцеловал ему руку, потом зарыдал, вздрагивая всем телом. Гвенивер была чрезвычайно удивлена, так как она ожидала, что Даннин заботится о крестьянах даже меньше, чем любой другой лорд. Капитан повернулся к ней с кривой улыбкой на лице.

– Я прекрасно знаю, что это такое, когда у тебя ничего нет, – сказал он. – Я помню об этом каждый день моей жизни. Вы себе даже на минуту не можете представить, что это такое, не так ли? Моя благородная госпожа.

Смутившись, Гвенивер зашагала прочь. Но первый приказ, который она отдала извозчикам, касался разгрузки продуктов для крестьян.

Армия расположилась на ночлег, был выставлен караул. Гвенивер составила компанию Даннину у костра, чтобы поговорить о военных делах. Танцующие языки пламени отбрасывали зловещую тень на его лице в то время, как он рисовал на земле план долины реки.

– Рано или поздно им придется повернуть на юг, чтобы встретить свои корабли, – сказал он. – Тогда-то мы их и возьмем, если не раньше.

– Так и сделаем. Если мы захватим этого принца, то вернемся домой с хорошим подарком.

– Что? Я с большим удовольствием надену его голову на пику.

– Не будьте таким дураком. Если мы возьмем в заложники королевского принца, мы сможем прекратить эти налеты, не размахивая мечом.

Даннин тихо свистнул и посмотрел на нее.

– Хорошо, госпожа. Что бы я ни думал о вашем умении владеть мечом, вы, без сомнения, понимаете войну. Тогда, решено. Мы будем делать все возможное, чтобы поймать этого принца в силок, как кролика.

На следующее утро разведчики на лучших лошадях поскакали вперед, рыща и кружа перед армией, как чайки вокруг входящего в порт корабля. Где-то к полудню они нашли место, где накануне ночью располагался лагерь налетчиков. На лужайке с примятой травой и другими следами большой толпы людей находились два кострища и разбросанные остатки обглоданных костей. Две коровы никогда больше не вернутся в родную деревню; но отпечатки копыт не оставляли сомнения, что налетчики гнали с собой около пятидесяти голов скота.

– И это их смертный приговор, – радостно заметил Даннин. – Даже с тяжелыми фургонами мы можем двигаться быстрее, чем они, если они гонят с собой скот. Скоро мы будем совсем близко, и вот мой план. Мы оставляем фургоны позади, быстро опережаем их и перехватываем на дороге. Принц, должно быть, едет во главе колонны, следовательно, мы посылаем группу моих отборных бойцов, которая вклинивается в их ряды прямо за принцем и отрезает его. Остальные парни тем временем врезаются походной колонной в обоз с продуктами. Я, вы и еще горстка избранных людей направляемся прямо к принцу и окружаем его. Постарайтесь не сбить его с коня. Если его растопчут до смерти, мы останемся без заложника.

– Звучит неплохо. То, что вы включаете в дело меня и моих людей, радует мне сердце.

– Для нас сейчас важен каждый боец, даже если он – женщина.

Оставшуюся половину дня Даннин скакал в тылу и подгонял кучеров, чтобы армия двигалась быстрее. Впереди в гордом одиночестве возглавляла колонну Гвенивер. Она время от времени принимала донесения разведчиков и послушно вела людей, куда они ей говорили. Когда, примерно за час до заката, они расположились лагерем и пустили лошадей пастись, разведчики доложили, что элдифские налетчики находятся впереди всего в пяти милях. Но больше всего радовало то, что они не встретили ни одного вражеского лазутчика – согревающая сердце самоуверенность принца.

Вечером у костра, когда Гвенивер играла с Рикином в кости на то, кто пойдет за хворостом, она рассказала ему новость.

– Итак, госпожа, завтра на рассвете нас ждет хорошая разминка.

– Да уж, повоюем. Когда мы будем брать принца, ты поедешь рядом со мной.

Он бросил кости, выпала пятерка и испортила ему игру. Когда он принес и вручил ей две щепки, она вспомнила, как он, стесняясь, не сказав ни слова, подарил ей первый весенний букетик фиалок. Должно быть, собирая их, он потратил тогда уйму времени. Как она была слепа, и не подозревала, что простой всадник любил ее все эти годы.

– Вы собираетесь делать ход? – спросил он. – Теперь я не позволю вам выйти из игры так легко.

Пока она бросала, Рикин подумал, что она совсем не возражала, когда он забыл назвать ее «моя госпожа» или когда он кричал на нее, за то, что она делала какую-нибудь глупость. Это было странным, ведь за такую дерзость ее братья приказали бы выпороть его. Гвенивер, в свою очередь, было интересно, любит ли она его на самом деле. Но теперь было поздно думать об этом, теперь она навсегда принадлежала только Богине.

С рассветом армия была уже на ногах. Даннин разбил на отряды людей, назначил временных капитанов и собрал группу из двадцати пяти человек, которые должны были ехать с ним и с Гвенивер захватывать принца. Они двинулись в путь, яркое летнее солнце освещало зеленые луга. Она была совершенно спокойна, словно скользила в воздухе, а не несла на себе почти тридцать фунтов стали. После того, как Гвенивер произнесла про себя длинную молитву Богине, она начала улыбаться. Так как она потратила долгие часы, медитируя перед зеркалом, в ее воображении без особых усилий возникал образ глаз цвета ночи и пугающей красоты Богини, которая дрожала в предвкушении кровопролития. Гвенивер слышала пение и причитания, такие древние, такие странные, что она была уверена, что помнит их с тех давних пор, когда обряд поклонения Темной Луне был в самом расцвете. Пение стало таким отчетливым и громким, что она очень испугалась, когда Даннин дал команду остановиться.

Она с изумлением посмотрела вокруг и обнаружила, что войско подошло к лесу. Некогда здесь, должно быть, находился господский охотничий заповедник, потому что это был открытый лес, где росли большей частью лиственницы и клены, с маленьким подлеском, в котором можно было спрятать всадников. Даннин велел бойцам рассредоточиться и занять укрытия. С другой стороны проходила дорога, по которой с северной стороны к ним приближалось облако пыли. По мере того, как элдифские налетчики подходили к засаде, бойцы перевели в боевое положение свои щиты и приготовили дротики.

Их разделяла всего четверть мили, когда какой-то глазастый паренек из их войска заметил в лесу что-то неладное. По всей колонне раздались крики и всадники остановились в замешательстве. Гвенивер слышала, как на заднем фланге жалобно мычала скотина.

– Итак! – закричал Даннин, забыв свой рожок. – Взять их!

Как свора гончих, выпущенных на волю, люди покинули укрытия и атаковали вражескую колонну. Копья, сверкая остриями на солнце, осыпали ряды неприятеля со всех сторон, кроме головы колонны, где меткое попадание могло лишить нападавших их желанной добычи – принца. Когда налетчики собрались ответить им, первый отряд с мечами наголо ударил возле авангарда. Люди и кони закружились в вихре, битва разгоралась по обоим сторонам дороги.

– За принцем! – скомандовал Даннин.

С военным кличем Даннин атаковал голову колонны, группа из отборных воинов устремилась за ним. Гвенивер попыталась закричать, но голос сорвался на хохот. На этот раз он был таким холодным, таким глухим, что она поняла, это была Она. Богиня использовала ее голос, ее тело, говорила и сражалась посредством своей жрицы. Впереди, в поднимающихся клубах пыли, ей навстречу неслись галопом десять элдифских воинов. Когда Гвенивер увидела щит с драконом, окаймленный серебром и украшенный драгоценными камнями, она поняла, что его светлость королевский принц скачет к ним в руки.

– Рико! – закричала она. – Он здесь!

Она разразилась смехом, когда две группы бойцов скрестили мечи, разворачивая своих коней. Она ударила мечом элдифскую лошадь, ранила ее и увидела кровь на лезвии своего меча. Вдруг весь окружающий мир застлала красная дымка. Смеясь и завывая, она ударила мечом, пришпорила коня, ударила еще и отразила неуклюжий ответный удар. Сквозь розовую пелену она видела искаженное от ужаса лицо противника, который парировал ее удары и наносил свои; ее смех нарастал, как пение, которое она слышала силой воображения. Его страх возбуждал в Гвенивер ненависть. Она сделала отвлекающий маневр, позволила ему подойти как можно ближе, затем, рискуя получить удар, разрубила ему физиономию. Кровь залила ему все лицо и скрыла от Гвенивер выражение страха. Когда всадник упал, она начала пробираться к Рикину.

Уступая по численности, люди Элдифа скучковались вокруг своего принца и делали отчаянные попытки отбить наседавшую группу бойцов Кермора. Гвенивер видела, как Даннин нажимал с тыла и сразил человека, который бросился ему наперерез, чтобы блокировать путь к принцу. Двумя быстрыми ударами Даннин порешил сначала коня, а затем и всадника и продвинулся вперед. Он дрался молча, его нижняя челюсть слегка отвисла, будто ему наскучило убивать. Когда группа, окружавшая принца, попыталась перестроить порядок, у Гвенивер появился шанс. Она ударила элдифского солдата сбоку и убила его, меч вошел ему под мышку сквозь соединение кольчуги. Ее смех перешел в крик баньши, когда она повернулась к воину, находившемуся рядом с убитым всадником.

На нее смотрел серебряный щит, белая чистокровная лошадь несла принца в отчаянную атаку. Гвенивер увидела его василькового цвета глаза, холодные и решительные. Он скакал прямо на нее. Удар был таким сильным и удачным, что ее щит дал трещину, но она пригнулась вниз и стукнула его плашмя по запястью, защищенному металлической рукавицей. С диким воплем он выронил меч. Его мертвенно бледное лицо говорило о том, что запястье раздроблено. С фланга подоспел Даннин и ударил принца по голове. Оглушенный, задыхающийся принц зашатался в седле, Гвенивер вложила свой меч в ножны, потянула на себя серебряную кайму щита и заставила его повернуться к ней. В этот момент Рикин схватил поводья белоснежной лошади, и принц был захвачен.

– Чисто сработано! – закричал Даннин. – Заберите его отсюда!

С ошалевшими от шока и боли глазами принц вдруг потянулся левой рукой к кинжалу, висевшему у него на поясе, но Гвенивер успела раньше.

– Никаких самоубийств, – сказала она. – Мог ли ты когда-нибудь представить себе, что увидишь Кермор, парень?

Даннин и остальные бойцы повернули своих коней и поскакали назад, продолжать битву, которая кипела полным ходом. Дагвин присоединился к ним, а Гвенивер и Рикин повели принца по дороге в противоположном направлении и остановились в тени дерева.

– Рико, сними ему латную рукавицу, – попросила Гвенивер. – Не то запястье распухнет, и нам придется обращаться к кузнецу, чтобы потом освободить руку.

Здоровой рукой принц снял с головы шлем и с силой бросил его в грязную лужу. Он посмотрел на Гвенивер глазами, полными слез, и она увидела, что ему было не больше семнадцати лет. Когда Рикин начал снимать металлическую рукавицу, принц застонал и до крови прикусил нижнюю губу. Вдруг Гвенивер почувствовала, как по спине пробежала холодная дрожь: опасность. Она вскрикнула, повернулась в седле и увидела, что прямо на них скачет группа элдифских воинов численностью около десятка, а их преследует отряд воинов Кермора. Но люди Элдифа уже успели подойти намного ближе керморцев.

– Ах, дерьмо! – заорал Рикин. – Должно быть, они увидели проклятую белую лошадь принца.

Гвенивер развернула коня, обнажила меч и поскакала прямо навстречу приближающимся всадникам. Она завывала и хохотала, кровавый туман снова застилал ей глаза. Двое первых обошли ее кругом и направились к принцу. Она собиралась повернуть назад, но увидела щит с драконом, который двигался прямо на нее. Ее смех переходил в вопли, она забыла о всех мерах предосторожности и устремилась вперед, опасно наклоняясь в седле, нанося удары, но не думая даже отражать ответные. Ее треснувший щит разлетелся под ударом, но Богиня хранила своего бойца. Она с такой силой вонзила меч, что кольчуга соперника порвалась. Когда убитый всадник выпал из седла, она повернула коня назад. В это момент она думала только о Рикине, который отбивал превосходящего по численности противника.

К этому времени подоспели люди Кермора, с дикими криками они устремились туда, где находился принц. Гвенивер видела, как белая лошадь брыкалась и вставала на дыбы под своим беспомощным седоком. В сверкании мечей до нее доносился боевой клич Рикина, который атаковал толпу.

– Рико! Дагвин! – закричала она. – Я здесь!

Это могло показаться смешным, но Дагвин ответил ей боевым кличем и бросился в самую гущу схватки, как демон. Он и Рикин теперь больше парировали удары, чем разили, отчаянно пытаясь удержаться в седле среди наседавших бойцов Элдифа. Гвенивер ударила одного из вражеских солдат мечом по спине, повернулась в седле и едва успела отразить нападение сбоку. Она уже ясно различала голоса керморцев у себя за спиной, вокруг, но продолжала врезаться в гущу противника. Она смеялась, постоянно смеялась, яростно размахивая мечом, чувствуя, как удары противника скользили по кольчуге, нанося в свою очередь ответные, пока, наконец, не пробила себе путь к Рикину. Лошадь под ним умирала, а по лицу стекала кровь.

– Садись сзади на мою! – закричала она.

Рикин проворно выскочил из седла, а его лошадь испустила дух. Гвенивер в слепой ярости разила и отбивала удары, пока он взбирался на круп ее лошади, которая храпела и вытанцовывала под ними. Люди Элдифа атаковали их еще раз, затем закричали и обернулись. С тыла на них обрушился удар бойцов Кермора. Извергая ругательства на чем свет стоит, сквозь толпу протискивался Даннин; он схватил поводья белой лошади принца. Люди Кермора погнали остатки банды налетчиков по дороге, и постепенно водоворот смерти утих. Вдруг Гвенивер почувствовала, что Богиня оставила ее. Она заплакала, как маленький ребенок, который заснул на руках у матери и вдруг проснулся один в темной комнате.

– Черт возьми! – зарычал Даннин. – Вы ранены?

– Я нет. Еще какую-то минуту назад Богиня держала на мне свою руку, но сейчас Ее нет.

– Я видел Ее, – сказал Рикин слабеющим голосом. – Когда вы идете в атаку, Гвенивер, вы – Богиня.

Она обернулась и посмотрела на него. Одну руку он прижимал к окровавленной щеке, глаза закрывались от боли. Ее пугала та убежденность, с которой он произнес последние слова.

– Я хотел сказать, – добавил Рикин, – вы – моя Богиня.

II

Через каких-то четыре недели после того, как Гвенивер отправилась в свой первый поход новичком, она возвращалась в Кермор воином. Даннин хотел на некоторое время оставить большую часть армии на границе с Элдифом, поэтому он отправил Гвенивер с ее войском назад в качестве эскорта, чтобы сопровождать королевский трофей, которым оказался принц Мэйл из Абервина, самый младший из наследников трона дракона. Когда она въехала во двор крепости и посмотрела на возвышающийся брок, то поняла, что ее место здесь. Теперь он не потрясал ее своим великолепием, потому что он служил ни чем иным, как местом, где люди жили в промежутках между походами. Она приветствовала толпу слуг и пажей легким наклоном головы, и не больше, затем спешилась и помогла Рикину обрезать веревки, которыми принц был привязан к седлу. Когда Мэйл уже стоял на земле, к ним подбежал Саддар и поклонился. Принц стоял неподвижно и смотрел на советника и на крепость с легкой улыбкой, выражавшей презрение.

– Наш сеньор в приемной палате, ваше святейшество, – сказал Саддар. – Мы получили ваши сообщения, и его величество с нетерпением желает видеть принца.

– Прекрасно. Я буду очень рада от него избавиться, честное слово. В пути он был для нас не самой лучшей компанией.

Четыре человека личной охраны Глина проводили их в приемную палату, которая находилась в главной башне. По одну сторону был небольшой помост, покрытый коврами и завешенный сзади двумя огромными гобеленами, один из которых изображал короля Брана, закладывающего Святой Город, на втором был показан тот же король, ведущий войско в атаку. Глин сидел на стуле с высокой спинкой и ждал их. На нем была одежда для церемоний: белоснежная, богато украшенная туника, на боку висел золоченый меч; его величие подчеркивала королевская шотландка, прикрепленная к плечу огромной круглой брошью. Свежевыбеленные волосы были уложены назад, как будто ему в лицо дул ветер. Он приветствовал появление Мэйла и Гвенивер, которые с дороги выглядели грязными и оборванными, легким жестом руки, усыпанной перстнями. Гвенивер преклонила колено, а Мэйл остался стоять и спокойно смотрел на Глина, который был, по меньшей мере, равного с ним ранга.

– Приветствую вас, – сказал король. – Хотя я не признаю и подвергаю сомнению претензию вашего клана на мой трон, я всегда помню о вашем праве на ваш. Уверяю, что во время вашего пребывания здесь вам будут оказаны все почести.

– Правда? – огрызнулся Мэйл. – Те почести, которые может предложить ваш невежественный двор?

– Вижу, что принц не теряет присутствие духа. – Лицо Глина озарила легкая улыбка. – Я пошлю герольдов ко двору вашего отца, чтобы официально заявить о захвате вас в заложники. Не хотите ли что-нибудь с ними передать?

– Хочу. Письмо моей жене.

Гвенивер откровенно удивилась. Хотя женить своих наследников в столь юном возрасте было в порядке вещей среди королевских семей, этот выглядел еще таким мальчиком, который стоял сейчас здесь в выпачканной одежде, что трудно было поверить, что он женат. Мэйл поклонился ей.

– Моя жена должна была родить, когда я уходил в поход, ваше святейшество. Может быть, это вам совсем не интересно, но меня очень волнует ее самочувствие.

– Позже к вам зайдет мой личный писарь, – сказал Глин. – Продиктуете вашей госпоже все, что пожелаете.

– Мне будет достаточно простого пера и чернил. У нас дома люди научены писать и читать.

– Очень хорошо, в таком случае. – Король снова улыбнулся. – Оскорбления легче воспринимаются, когда ты – пленивший, а не пленник. Я буду вас постоянно информировать о том, как проходят переговоры. Стража!

Как рука, которая хватает драгоценный камешек, стражники плотно окружили принца и увели.

Комната, которую отвели для пленника, находилась на самом верху центральной башни брока и представляла собой круглое помещение с очагом, застекленными окнами, бардекским ковром на полу и довольно приличной мебелью. Всякий раз, когда Невин заходил к нему, Мэйл ходил кругами по комнате, как осел, привязанный к мельничному колесу. Стражники рассказывали Невину, что пленник обычно мерил шагами комнату до полночи. Хотя знахарь сначала посещал его для того, чтобы лечить раздробленное запястье, когда миновал месяц, он продолжал наносить визиты просто из жалости. Так как принц умел читать и писать, Невин приносил ему книги из библиотеки переписчика и задерживался на часок, другой, чтобы поговорить о прочитанном. Парень оказался необыкновенно способным, с таким складом ума, который мог бы со временем превратиться в мудрость, если бы ему была уготована долгая жизнь. Однако, что касается последнего, здесь перспектива была сомнительной, потому что за всей учтивостью Глина лежала угроза того, что, если Элдиф не выкупит своего сына, Мэйла казнят. Так как Невин сам некогда был третьим, следовательно, «лишним» принцем, он сомневался, что Элдиф позволит себя унизить, когда зайдет речь о спасении жизни Мэйла. И у Мэйла были свои сомнения на этот счет.

– Как жаль, что я не смог убить себя, прежде чем они меня захватили, – заметил он как-то после обеда.

– Это было бы недостойным чести. Человек, который бежит от судьбы, не будет иметь оправдания на том свете.

– А разве лучше быть повешенным, как последний конокрад?

– Не падай духом, парень, может быть твой отец тебя еще выкупит. Глин не склонен жадничать относительно выкупа, а твоему папаше будет стыдно, если он позволит тебе умереть.

Мэйл небрежно сел на стул и ссутулился, его длинные, узловатые ноги выдавались вперед, а черные с блестящим отливом волосы были беспорядочно взъерошены.

– Я могу принести тебе еще одну книгу, – продолжал Невин. – У переписчиков есть экземпляр «Преданий Веков» Дуворика. Там прекрасно описано несколько сражений. Или рассказы о войне терзают тебе сердце?

Принц отрицательно покачал головой и посмотрел в окно на голубое небо.

– Знаете, что для меня было самым ужасным? – спросил он наконец. – Быть захваченным женщиной. Я думал, что умру со стыда, когда посмотрел внимательно и увидел, что это была женщина.

– Она – не просто женщина, ваше высочество. Нет ничего постыдного в том, что тебя берет в плен воин, поклявшийся Луне.

– Тогда буду надеяться. Но действительно, я никогда не видел, чтобы кто-нибудь еще дрался так, как она. Она смеялась. – Мэйл сделал паузу, будто что-то вспоминая. – Глядя, как она смеялась и разила мечом, казалось, что сама богиня вышла на поле брани. Один из воинов назвал ее богиней, и вы знаете, я почти поверил этому.

Невином овладело неприятное чувство когда он подумал, что Гвенивер связана такой страстью к битве.

– Добрый человек, вы мне кажетесь таким мудрым, – продолжал принц. – Я думал, женщине грех браться за оружие.

– Все зависит от того, какого жреца ты предпочитаешь слушать. Но по сути это – проявление почтения к богине госпожи Гвенивер. Каждый человек, которого она убивает, это жертвоприношение лунной тьме.

– Правда? В таком случае, после той битвы ее богиня, должно быть, насытилась и пресытилась, и ее святые черные вороны тоже.

– Несомненно. Сотни лет назад, в Начале Времен много девушек сражались в битвах и все давали обет Темной Луне. Проклятые руманы считали это нечестивым. Их глупые женщины только и делали, что сидели да пряли.

– Вы имеете в виду там, в Отечестве, еще до великого изгнания?

– Да. Задолго до того, как король Бран привел своих людей на Западные Острова. Но когда они оказались здесь оторванными от Отечества, полагаю, женщины, способные рожать детей, стали слишком высоко цениться, чтобы рисковать ими на полях сражений. Я не совсем понимаю почему, но культ Темной Луны в то время сошел на нет. В книге, которую я называл, что-то есть по этому поводу.

– Тогда ее действительно было бы не плохо почитать. Лучше сознавать, что был взят в плен не единственной из них.

В тот самый день из Элдифа прибыли герольды. Двор наполнился сплетнями, всем было интересно: какую сумму чужеземный король предлагал за своего сына, и удовлетвориться ли ей Глин? Самые нетерпеливые сразу же узнали новость о том, что жена Мэйла разрешилась от бремени красивым, здоровым младенцем. Невину было интересно, какую заботу король проявит о Мэйле, ведь у него все же был другой наследник. Как оказалось, большую. Невин собственными ушами слушал рассказ короля, когда Глин поздно вечером пригласил его в личные апартаменты, как он привык делать, чтобы услышать длинное повествование – удовольствие, которое предоставлял ему волшебник.

– Король Элдифа обещал выложить за сына огромную кучу золота, – сказал Глин. – Но мне не так нужны деньги, как спокойные границы. Я планирую затянуть переговоры как можно дольше, и он предупрежден, что его сын будет казнен, если он вздумает сделать налет, пока Мэйл находится у меня.

– Несомненно, это будет сдерживать его, мой сеньор, по меньшей мере, первое время.

– Вот и я на это надеюсь. Мне очень не хочется на самом деле казнить беспомощного пленника. В конце концов, Элдиф может выражать свои претензии на трон, атакуя земли Кантрэй. На севере их разделяет длинная общая граница. – Король мягко улыбнулся. – Посмотрим, как будет чувствовать себя Слумар, когда окажется кусочком мяса, зажатым в челюстях.

Одной из этих челюстей, конечно, был Даннин и королевская армия, которые продвигались на север. Всякий раз, когда возвращался курьер, Невин расспрашивал его о Гвенивер, и всегда тот отвечал ему с благоговейным страхом, что она не только прекрасно себя чувствует, но вдохновляет всю армию. Говорили, что на ней стоит божья печать. Невин полагал, что большинство людей видели в ней одну из тех немногих везучих, кого боги непосредственно наделяли силой и удачей. Он, конечно, смотрел на это по-другому, потому что знал, что такое боги: громадные сосредоточения силы во Внутреннем Мире, которые соответствуют либо части материального мира, либо части сознания человека. За многие тысячелетия поклоняющиеся богам создали их образы и влили в них энергию, пока они, казалось, не стали по праву людьми. Каждый, кто знает, как создать подходящие мысленные образы и произнести соответствующие молитвы – причем, их не обязательно повторять слово в слово – может связаться с сосредоточениями силы и черпать оттуда энергию для своих собственных нужд. Жрец соприкасается с этими сосредоточениями в слепой вере; обладатель Двуумера хладнокровно, зная, что он делает, скорее создает бога сам, нежели бог создает его; Гвенивер случайно открыла в своем женском сознании уголок, который женщины были вынуждены скрывать на протяжении последних семи сотен лет. Вне храма Обряда Тьмы, который бы научил ее, она была похожа на ребенка, который пытается взять огонь руками, потому что он такой красивый, и постоянно обжигается.

Все же, хотя Невин и знал, что ее судьба неразделимо связана с Двуумером, клятва запрещала ему открыто вмешиваться в ее жизнь. Все, что он мог позволить себе, это завоевать ее доверие, делать случайные намеки и надеяться, что однажды она сама задаст нужные вопросы. Конечно, если она проживет достаточно долго. Он мог только молиться, чтобы в этом году скорее наступила зима. Тогда военная кампания будет остановлена до следующего сезона, они будут в крепости вместе, и у него появится возможность стать ее другом.

Еще месяц бойцы Кермора продвигались вдоль южной границы Кантрэя, безнаказанно нанося удары, потому что Слумар был вынужден отвести войска на запад из-за новой угрозы со стороны Элдифа. Время от времени они сталкивались лицом к лицу с армией порядочного размера, но обычно Даннин избегал давать сражение, больше предпочитая пускать кровь вражеским эшелонам с провиантом, чем терять своих людей. Наконец Слумар совсем отчаялся и затеял битву, ловким маневром оттеснив армию Даннина к реке Белавер. Хотя фактически победа была за Кермором, и люди Слумара были отброшены на север к Святому Городу, Даннин понес огромные потери.

Вечером, когда Даннин шел по полю сражения, где его люди все еще продолжали собирать раненых, он подумал, что еще одна такая битва сокрушит его армию. Рядом с ним находилась Гвенивер, такая же грязная и потная, как все его бойцы, ее лицо и плечи были забрызганы кровью. Даннина пугало то безразличие, с которым она смотрела на растерзанные тела. Несмотря на то, что он любил красоту сражений, ему было невыносимо видеть своих людей убитыми. Для него идеальным вариантом битвы было что-то из старинных сказаний, когда воины благородного происхождения вызывали друг друга на поединок, а остальное войско подбадривало их криками.

– Видимо, нам придется отходить, – сказал он внезапно.

– Вам лучше знать, раз уж мы возвращаемся.

– Мы можем возвращаться, а можем и не возвращаться. В условиях перемирия с Элдифом, возможно, я мог бы временно забрать из Форта Кермор стражу, но не думаю, что буду это делать. Конечно, окончательное решение должен принять сам король.

Она повернула голову и с раздражением посмотрела на него.

– Ее святейшеству не стоит забывать, что нам нужны люди, чтобы послать их этой осенью против Кабана. Там прольется больше крови, может быть достаточно, чтобы она насытилась.

Гвенивер обиженно отвернулась и оставила его, направляясь к своему войску. С минуту он смотрел, как она удалялась. Он очень хотел, чтобы она вызывала в нем отвращение, он хотел не думать о ней, как о женщине вообще, как требовала того ее клятва. Хотя ему было далеко до благочестия, он верил в богов и прекрасно сознавал, что рискует навлечь на себя их гнев, желая видеть присягнувшую жрицу в своей постели. Все же, когда она ему улыбалась или просто шагала рядом, его похоть становилась такой сильной, что ему было трудно дышать. Даннин дал себе слово, что, если придет время разделить армию на две части, он позаботится о том, чтобы она оказалась в одной, а он в другой.

Ему было бы легче забыть о своем страстном желании, если бы рядом с ней не было Рикина. Тем временем, как они медленно возвращались на юг, в Кермор, Даннин иногда замечал, как она разговаривала со своим капитаном, так интимно, так близко, что он задался вопросом, не нарушила ли она уже свою клятву с простым всадником. Ему всегда нравился Рикин, но сейчас, когда Даннин смотрел на этого ненавистного человека, его снедала ревность. Раньше он даже восхищался Рикином, его непоколебимостью, спокойствием, отвагой, легкостью в обращении с подчиненными. Теперь, время от времени его стала посещать мысль отправить Рикина на верную смерть, бросив в безнадежную атаку.

Наконец они вернулись в Кермор, и Даннин обнаружил, что ему стало еще труднее подавлять свои чувства. Он делал все, что в его силах, чтобы избегать Гвенивер, но оставались еще упражнения с мечом. Хотя он высмеивал свои чувства, называя себя не иначе как жеребцом, в действительности он любил ее, и мысль о ее возможной смерти страшила его. Он твердо решил научить Гвенивер всем приемам, которые знал сам, чтобы компенсировать ее недостаточный вес и длину рук.

Каждое утро они дрались по несколько часов. Хотя у них были только тупые мечи и легкие тренировочные щиты, иногда соперничество превращалось в настоящий поединок. С ней что-то происходило, она становилась неистовой, и вместо легких учебных прикосновений награждала Даннина тяжелыми ударами лезвия, что приводило его в бешенство и вынуждало отвечать ей тем же. Так они сражались несколько минут, затем, повинуясь какому-то полусознательному взаимному соглашению, прекращали поединок и возвращались к более культурным упражнениям. Хотя Даннин всегда выходил победителем в этих поединках, он никогда не чувствовал, что полностью ее контролирует. Он мог ставить ей синяки все утро, но на следующий день она начинала все сначала, оттесняя его к краю площадки тяжелыми ударами. Он начал подумывать, что она твердо решила одолеть его.

С возвращением в крепость Даннину стало труднее не замечать Рикина. Он часто видел, как они вместе смеялись над какой-нибудь шуткой, как Рикин близко наклонялся к ней, когда они шли по двору, и даже вместе играли в кости на мелкую монету, как пара всадников. Время от времени Рикин приходил посмотреть на их занятия. Он стоял на краю площадки для тренировок, как пожилая женщина, сопровождающая молодую госпожу на прогулках, не говоря ни слова, затем, когда урок заканчивался, он уходил с ней. Так как у Даннина не было оправданной причины прогнать вон капитана, подчиненного знатной особы, ему приходилось с этим мириться.

Однажды утром, когда они беседовали возле конюшен, Даннин был достаточно взбешен, чтобы подойти к ним и ввязаться в разговор. Ему просто не нравилось то, как Рикин ей улыбался. Приближаясь к ним, Даннин нечаянно услышал какую-то странную шутку о кроликах.

– Доброе утро, – поздоровался Даннин. – Вы что-то говорили о кроликах, госпожа?

– О! Рико – большой специалист по ловле кроликов силками, которые он повсюду носит, и я просто спросила, не поймает ли он мне несколько Кабанов.

Даннину совсем не понравилось, что она назвала Рикина уменьшительным именем.

– Это то, чему ты научился на ферме? – грубо спросил он.

– Да, мой господин, – ответил Рикин. – Многому научишься, если ты – сын фермера. Например, как отличить породистого скакуна от паршивой клячи.

– А что ты этим хочешь сказать? – Даннин положил руку на рукоять меча.

– То, что я уже сказал, мой господин. – Рикин сделал то же.

Грязно выругавшись, Даннин обнажил меч. Он увидел блеск металла; затем рука почувствовала жгучую боль, и его меч полетел на землю. Чертыхаясь, он шагнул назад, а Гвенивер в этот момент ударила плашмя лезвием меча по руке Рикина. Она заставила их разойтись.

– Это уж слишком, слышите вы, оба! – заорала она. – Что, я похожа на сучку во время течки?

Рикин вложил в ножны меч и отошел назад.

– Клянусь всеми богами, я убью первого из вас, кто начнет это снова, даже если меня за это казнят. Вы оба меня понимаете?

Рикин развернулся и побежал, направляясь к казармам. Даннин потер больное запястье и сердито посмотрел на удалявшегося соперника. Гвенивер направила острие своего меча ему в грудь.

– Если ты начнешь разбираться с ним в поле, и если он после этого умрет, я убью тебя.

Не оставалось никакого сомнения, что именно так она и сделает. Отказываясь отвечать, он поднял меч с булыжной мостовой. Только тогда он заметил толпу зевак, которые внимательно наблюдали, ухмылялись и несомненно думали, что лорд воспринимает их насмешки на свой счет. В слепой ярости Даннин зашагал назад в крепость и взбежал вверх по лестнице в свою комнату. Он бросился на кровать и лежал, дрожа от гнева. Все же, постепенно ярость оставила его и уступила место холодной беспомощности. Ну что ж, если эта сука предпочла своего вонючего фермера, то пусть она его и получит! Богиня сразу накажет их обоих, если они вздумают вместе делить ложе. Он вздохнул и сел, сознавая, что скорее всего ничего подобного они не делают. Теперь ему придется обуздать свою ревность, сказал он сам себе, чтобы не поддаться ярости, еще более сильной, чем страсть.

Остаток дня Рикин избегал встречи с Гвенивер, но за вечерней трапезой в большом зале он почувствовал, что его взгляд прикован к ней, сидящей на возвышении с остальной знатью. Для него было сущей пыткой вспоминать, как он опозорился перед ней. Он забыл о Богине. Было ясно, как божий день, что в тот момент он думал о ней, только как о женщине, а не как о священной жрице, которую представляла собой эта женщина. Для него не служило оправданием и то, что Даннин допустил ту же ошибку. Богиня выбрала ее, и это означало все. Когда Рикин закончил трапезу, он взял второй бокал эля и пил его медленными глотками, размышляя: каким образом он может искупить свой грех, но не перед Гвенивер, а перед Богиней? Ему вовсе не хотелось погибнуть в следующем сражении только потому, что Она захочет видеть его убитым.

– Идешь в казарму? – спросил Дагвин. – Сыграем в кости.

– Я подойду через пару минут. Хочу переговорить со старым знахарем.

– О чем?

– Тебя это не касается.

Пожав плечами, Дагвин поднялся и вышел. Рикин не знал, почему он вдруг решил спросить Невина о Богине Тьмы, но старик казался таким мудрым, что стоило попробовать. Невин сидел за столом посередине зала и заканчивал трапезу, углубившись в разговор с оружейным мастером. Рикин решил подождать, пока он закончит, и потом выйти вместе с ним. Постепенно люди Волка выходили из-за стола, и наконец он остался один на маленьком островке тишины среди шумного зала. Он налил третий бокал и снова уселся на скамейку, проклиная оружейного мастера за долгую болтовню.

– Капитан! – услышал он голос за своей спиной.

Это был лорд Олдак. Он стоял, держась большими пальцами за пояс. Хотя Рикин никак не мог простить его за то, что он оскорбил Гвенивер, назвав девкой, он поднялся и поклонился, к чему обязывал ранг Олдака.

– Мне нужно с тобой поговорить. Давай куда-нибудь выйдем.

Рикин последовал за ним через заднюю дверь на прохладный двор. Они встали в конусе света, льющегося через окно, и Олдак подождал, пока пройдут мимо две служанки.

– Что за стычка произошла сегодня между тобой и Даннином? – спросил Олдак.

– Прошу вашу светлость извинить меня, но я не думаю, что это касается вас хоть самым малейшим образом.

– О, конечно нет. Просто проклятое любопытство. Один из пажей рассказал, что лорд Даннин оскорбил ее святейшество, а ты заступился за нее.

Было искушением солгать и позволить распространиться этой менее постыдной сплетне.

– Это неправда, мой господин. Я сказал одну вещь, которую лорд Даннин неправильно понял, а моя госпожа вмешалась.

– Да, наш ублюдок крайне раздражительный, не правда ли? – Достаточно странно, но Олдак выглядел явно огорченным. – Ладно, мне просто было интересно.

Когда Рикин вернулся в зал, Невина там уже не было. Мысленно проклиная Олдака, он нашел пажа, который сказал, что старик вернулся к себе в комнату. Рикин колебался, он боялся беспокоить человека, о котором все говорили, что он владеет Двуумером; но в конце концов, если хорошенько не задобрить Богиню, на карту ставится его жизнь. Он поднялся к Невину в комнату, где старик перебирал травы при свете фонаря.

– Вы здесь, добрый человек? – спросил Рикин. – Могу я с вами поговорить?

– Конечно, молодой человек. Заходи и закрывай дверь.

Так как у Невина был только один стул, Рикин неудобно встал у стола и посмотрел на травы, от которых исходил сладковатый аромат.

– Ты плохо себя чувствуешь? – спросил Невин.

– О, нет. Я пришел не за снадобьями. Похоже, вы действительно мудрый человек. Вы не знаете случайно, примет ли Богиня Тьмы молитву от мужчины?

– Почему бы нет? Ведь Бел выслушивает молитвы женщин.

– Это хорошо. Понимаете, я не могу просить мою госпожу. Боюсь, я оскорбил Богиню, но еще больше я обидел госпожу. Я подумал, может я могу примириться с Ней от своего имени, потому что не очень хочется быть убитым в следующем походе. Но это так трудно, ведь у Нее даже нет храма, куда можно было бы пойти.

Невин посмотрел на него загадочным взглядом, который выражал что-то среднее между раздражением и восхищением.

– Не сомневаюсь, Богиня поймет это, – сказал Невин. – В известном смысле Ей не нужен храм, потому что ночь – Ее дом, тьма – Ее жертвенник.

– Вы когда-то были жрецом, добрый человек?

– Нет, жрецом я не был, но читал много священных книг.

– Ну что ж, хорошо. Следует ли мне принести Ей что-нибудь в жертву? Похоже, богам это нравится.

– Да, они любят это. – С минуту Невин поразмышлял с очень важным выражением лица. – Я дам тебе кусочек корня мандрагоры. Он похож на человека и, к тому же, наделен Двуумером. Глубокой ночью спустишься к реке, бросишь его в воду и помолишься, чтобы Она приняла его вместо тебя и простила.

– Большое спасибо, добрый человек, покорнейше благодарю вас. Я заплачу вам за корень.

– В этом нет никакой нужды. Я не хочу видеть, что ты совершил ошибку и был убит, потому что ты веришь, что Богиня ожесточилась против тебя.

Рикин завернул драгоценную мандрагору в кусок ткани и спрятал в рубашке, затем вернулся к казармам. Он лежал на своей койке и думал, что же скажет Богине, ведь он хотел выбрать самые нужные слова. Сознание того, что он тоже может поклоняться Ей, наполнило его торжественным спокойствием. «Тьма – Ее жертвенник»; ему понравилось, как старый Невин сказал это. В один прекрасный день, когда придет его время, он опустится в Ее руки и будет мирно и спокойно лежать во тьме, страдания и боль этой бесконечной войны останутся по ту сторону.

– Дагвин? – спросила Гвенивер. – А где Рикин?

Дагвин обернулся и быстро окинул взглядом конюшню.

– Черт бы меня побрал, если я знаю, госпожа, – ответил он. – Минуту назад был здесь.

Гвенивер поспешила наружу, где светило яркое утреннее солнце, и обошла вокруг конюшен. «Он намеренно избегает меня», – подумала Гвенивер, и предположение подтвердилось, когда она наконец поймала его. Он быстро посмотрел на нее, затем потупил взгляд.

– Идем со мной, Рико.

– Если моя госпожа приказывает.

– Черт возьми! Перестань красться, поджавши хвост, как пес, отведавший кнута! Я совсем на тебя не сержусь. Но если мне пришлось поставить Даннина на место, я должна была быть справедливой, так ведь?

Рикин посмотрел на нее и улыбнулся, лицо мгновенно повеселело. Ей нравилось, когда он так улыбался.

– Вы правы, – сказал он. – Все равно, я так страдал из-за этого.

– Все позади, я так думаю.

Они миновали складские помещения, несколько порожних фургонов и вышли за конюшни. Здесь они нашли спокойное солнечное место возле крепостной стены. Они сидели спиной к сараю и смотрели на возвышавшуюся громаду из серого камня, которая скрывала их внутри и держала врага снаружи.

– Вот что я хочу сказать, – начала Гвенивер. – Тебе нужно найти в крепости девушку. Мы останемся здесь до конца жизни.

Рикин вздрогнул, будто она дала ему пощечину.

– Что с тобой? – спросила она.

– Ничего.

– Не обманывай! Что случилось?

Рикин вздохнул и почесал затылок, как будто это помогало ему думать.

– Ну, допустим, я найду девушку. Как вы к этому отнесетесь? Мне кажется, что вы… Черт, будь оно все проклято!

– Кажется, что я буду завидовать ей? Буду, но это мое бремя, не твое. Я выбрала Богиню.

Он улыбнулся, глядя в землю.

– Вы действительно стали бы ей завидовать?

– Стала бы.

Он опустил голову и уставился на брусчатку, словно считая булыжники.

– Я думал об этом, – сказал он наконец. – Здесь есть девушка или две, которые мне как будто нравятся, а одна из них ужасно влюблена в меня. Вот вчера мы гуляли с ней, и я был уверен, что запросто могу уложить ее в постель, если не буду против поделиться удовольствием с еще двумя-тремя парнями. Прежде я никогда перед этим не останавливался. Но вдруг я понял, что она мне глубоко безразлична, и ушел.

Несколько минут он молчал.

– Я никогда не буду счастлив с другой девушкой. Я слишком сильно люблю вас. И любил все эти годы.

– Но ты просто еще не нашел подходящую девушку.

– Зачем вы смеетесь надо мною, Гвен? По правде говоря, мне не хочется жить. Вы не боитесь смерти, так ведь? Об этом говорят ваши глаза, когда вы бросаетесь в атаку. Так вот, я не намерен жить ни минутой дольше вас. Я молился Богине и обещал Ей это.

Наконец он посмотрел на нее и продолжал:

– И я подумал, что могу поклясться так же, как вы.

– Не вздумай! Это совершенно ни к чему, и если ты нарушишь клятву…

– Не думаете ли вы, что у меня меньше, чем у вас, выдержки?

– Я хотела сказать не об этом. Просто в этом нет никакой необходимости.

– Есть. Что большинство мужчин дают любимым девушкам? Дом, вдоволь еды и, время от времени, новое платье. Но, так как у меня никогда не будет возможности дать вам что-нибудь из этого, я дам вам то, что могу.

Он одарил ее легкой, светлой улыбкой, которая ей всегда так нравилась.

– Хотите вы того или нет, Гвен, вы никогда не увидите меня с другой женщиной, и не услышите о ней.

Она почувствовала себя хозяйкой, которая держала на кухне старый горшок, чтобы в один прекрасный день почистить его и обнаружить, что он сделан из чистого серебра.

– Рико, я никогда не нарушу мою клятву. Ты это понимаешь?

– А если и я не нарушу, почему бы мне не поклясться?

Она схватила его за руку и почувствовала, как Богиня заставляет ее говорить.

– Но если когда-нибудь я и нарушу, им будешь ты, а не Даннин. Ты стоишь двух таких как он, не смотря на его титул.

Он плакал, на его щеках были видны две тонкие полоски от высохших слез.

– О, боже мой, – прошептал он. – Я последую за вами на тот свет.

– Если ты вообще последуешь за мной.

– Рано или поздно все мы окажемся в руках у Богини. Почему меня должен волновать вопрос: когда?

– Ну что мне остается сказать? Я люблю тебя.

Он взял ее руку, их пальцы сплелись. Так они просидели долгое время, не произнося ни слова; затем он тяжело вздохнул.

– Как жаль, что я не могу собрать достаточно денег и купить какое-нибудь украшение, – сказал он, – чтобы подарить его вам в знак нашей любви.

– У меня та же проблема. Подожди, я знаю. Мы с тобой поклянемся кровью, как делали в Начале Времен.

Он улыбнулся и кивнул в знак согласия. Она дала ему кинжал, он сделал небольшой разрез на ее запястье, затем разрезал таким же образом свою руку, и они приложили друг к другу кровоточащие раны, чтобы дать крови смешаться. Она готова была заплакать, когда взглянула ему в глаза, потому что у него был очень серьезный вид, и еще потому что это было единственное, так сказать, венчание, которое они могли себе позволить. Затем она ощутила присутствие Богини. Она знала, Госпожа Тьмы была довольна, что ее любовь оказалась такой непорочной и такой суровой, как еще один меч, который положили на Ее жертвенник. Рикин наклонился и поцеловал Гвенивер, всего лишь один раз, затем они разошлись.

Немногим позже, в то же утро, бесцельно бродя по крепости, они зашли к Невину в сад, где старик, стоя на коленях, суетился над своими растениями. Когда они его окликнули, он поднялся, вытирая о штаны грязные руки.

– Утро доброе, – сказал он. – До меня дошел слух о том, что вы оба собираетесь вернуться во владения Волка.

– Собираемся, – ответила Гвенивер. – А еще мы собираемся очистить наши земли от паразитов.

Невин наклонил голову, попеременно рассматривая то Гвенивер, то Рикина. В глазах застыло холодное выражение.

– Что это у тебя на руке, Рико? – спросил он. – Похоже, у твоей госпожи такой же разрез.

Усмехнувшись, она протянула ему руку, и показала пятно запекшейся крови.

– Рикин и я вместе дали обет. Мы с ним никогда не разделим ложе, но у нас будет одна могила.

– Глупые юные создания, – прошептал Невин.

– Как вы думаете, – спросил Рикин, – мы сможем сдержать клятву?

– О, непременно. Не сомневаюсь, вы с честью выполните данное обещание и получите именно то вознаграждение, которое так хотите – скорую смерть в сражении. И, несомненно, менестрели много лет будут воспевать ваш подвиг.

– В таком случае, чем вы так обеспокоены? – вмешалась Гвенивер. – Ничего лучшего нам и не надо.

– Понимаю. – Старик отвернулся. – Именно это и тревожит мое сердце. Ладно, это ваша судьба, не моя.

Не сказав им больше ни слова, он снова встал на колени и продолжил прополку.

Этим вечером у Невина не было желания появляться в большом зале, где он увидел бы Гвенивер. Он поднялся к себе в комнату, зажег свечу и долго ходил взад и вперед, размышляя: что происходит с его нацией, что заставляет людей находить удовольствие в страданиях, что заставляет их любить смерть, в то время как остальные народы предпочитают покой и богатство? Да еще эти Гвенивер и Рикин, которые думают, что любят друг друга, в то время как на самом деле они любят мрачную наклонность деверийской души.

– Но боже мой, – говорил сам себе Невин. – Теперь это не мое дело.

Свеча оплыла, золотистый огонек едва мерцал. Это было его дело. Либо он сможет помочь им в этой жизни, либо ему придется ждать их следующую жизнь, и с этого дня не только жизнь Гвенивер, но и жизнь Рикина стали его делом. Нарушат они клятву или нет, они связывали себя цепью судьбы, распутать которую могла лишь мудрость короля Брана, разорвать – сила Веркингеторика. Мысль об этих двух героях давних времен еще более омрачила настроение Невина. Чертов кровавый обет, прямо как из старинных сказаний! Ему хотелось все объяснить им, заставить убедиться воочию, что всегда легче падать, чем взбираться, что падение влечет за собой сладостное чувство покоя и силы. Но она бы и слушать не стала. Вероятно, было слишком поздно.

Невин сел на стул и уставился в пустой очаг. Он чувствовал, что все королевство катится назад по мере того, как гражданские войны крушат и растаптывают достижения цивилизации – культуру, науку, изысканное благородство, заботу о бедняках, все то, на что многие люди потратили долгие годы, пытаясь вложить в деверийские души. «И как много времени должно пройти, прежде чем они снова возьмутся за ум?» – горестно вопрошал Невин. В первый раз за всю свою необыкновенно долгую жизнь он задавал себе вопрос: есть ли какой-нибудь толк от его служения Свету, и есть ли вообще этот Свет, которому он служит, ведь вещи так легко соскальзывали во тьму? Никогда прежде он не сознавал, как же хрупка цивилизация, как она похожа на каплю масла, плавающую в безбрежном черном океане человеческих душ.

Относительно Гвенивер у Невина была последняя отчаянная надежда. Если бы он только смог заставить ее увидеть, что Двуумер предоставляет больше силы, чем что-либо еще на земле – а она любит силу – он, возможно, мог бы увезти ее подальше от двора. Ее и Рикина тоже, потому что она никогда бы его не оставила. Они бы удалились в дикие северные земли или даже в Бардек. Там он помог бы ей сбросить бремя, которое она на себя взвалила, и снова посмотреть на вещи трезво. Этой же ночью он зашел к ней в комнату поговорить.

Гвенивер налила ему фужер меда и усадила на лучший стул. Ее глаза сверкали в свете фонаря, лицо украшала яркая неподвижная улыбка, словно вырезанная ножом из дерева.

– Я догадываюсь, зачем вы здесь, – начала она. – Почему ваше сердце так озабочено клятвой, которую дали мы с Рикином?

– Главным образом, потому что это недальновидно. Не лучше ли хорошенько подумать, прежде чем встать на какой-то определенный путь? Есть дороги, которые проходят через много разных земель и открывают перед путником различные виды.

– А есть и другие – прямые и короткие. Я это знаю, но моя Богиня выбрала мне дорогу, и сейчас я не могу повернуть назад.

– О, конечно же нет. Но Ей можно служить не только с мечом в руках.

– Это не для меня. Меня и вправду, добрый Невин, абсолютно не волнует, что моя дорога обещает быть короткой. Это… о, это как костер. Некоторые люди подкладывают в огонь по одной палочке, и их маленький, тощий костер горит всю ночь. Другие бросают в огонь сразу всю кучу дров, а затем любуются ярким бушующим пламенем, пока оно не потухнет.

– А потом они замерзают.

Она нахмурилась и посмотрела в свой фужер.

– Да, – сказала она наконец. – Это не совсем удачный пример. Впрочем, не так уж он и плох. Они не замерзают. Потом они сами бросаются в огонь.

Когда она засмеялась над собственной шуткой, Невину наконец открылось то, что он так долго отказывался замечать: она была сумасшедшей. Много лет назад ее столкнули за грань здравого ума, и сейчас безумие сверкало в ее глазах и ухмылялось в непроницаемой улыбке. Безумие заполнило собой все; в этом сумасшедшем мире она считалась восхитительной, ее осыпали почестями и славой мужчины, которые были только чуть менее сумасшедшими, чем она. Невину никогда в жизни не приходилось делать ничего более трудного, чем сидеть здесь и продолжать разговор. Хотя она рассказывала о своих планах поездки в Блейдбир и о клане Волка, он знал, она шла к самоуничтожению.

Наконец Невин вежливо попрощался и вернулся в свою комнату. Теперь он никогда не сможет посвятить ее в Двуумер, потому что изучение искусства магии требует такого здравого рассудка, который только возможен. Те, кто чувствуют себя хоть немного неуравновешенными, как только начинают изучение Двуумера, оказываются разорванными на части силами и энергией, которые они призывают. Он знал, что в этой жизни она так и не найдет свою настоящую судьбу. Меряя шагами комнату, Невин вдруг почувствовал дрожь. Он опустился на стул и подумал, что заболел. Наконец он осознал, что плачет.

Летние дожди превратили крепость клана Волка в море грязи. Опустошенный огнем, лишенный крыши брок возвышался посреди черных комков земли, пепла и обуглившихся бревен, заваливших булыжную мостовую, засоривших колодец и издающих тошнотворное сладковатое зловоние гари и гнили. В затененных местах стены были покрыты скользким слоем плесени, похожим на талый снег. Гвенивер и Гветмар сидели на лошадях в проеме, который раньше был воротами, и смотрели на удручающий пейзаж.

– Итак, – сказала Гвенивер, – вы теперь и в самом деле великий лорд.

– Надеюсь, ваше святейшество воспользуется гостеприимством моего роскошного дома? – Гветмар в шутку поклонился. – Мы могли бы проехать дальше и посмотреть на деревню.

– Действительно. У вас не будет времени перестроить Форт Блейд до зимы.

Они спустились с холма, где их ждала армия. Кроме их собственного войска, всего около семидесяти человек, с ними было двести воинов королевской армии под предводительством Даннина. Щедрость Глина выражалась также в длинном обозе продуктов и штате квалифицированных ремесленников для укрепления домов, которые еще стояли. Они ехали по землям Волка, и Гвенивер задавала себе вопрос: можно ли спасти владение, так как вилланы, которые работали на полях, покинули свои жилища? Дважды они проезжали мимо места, где когда-то находилась деревня, и дважды видели сгоревшие крестьянские избы, как будто жители, спасаясь, решили показать свое презрение к бывшим хозяевам. Однако деревня, где жили свободные крестьяне, все еще стояла, хотя все население покинуло ее, движимое в данном случае не столько презрением к Волку, сколько страхом к Кабану. Деревенский колодец и тропинку окружали буйные заросли сорной травы. Под яблонями гнили несобранные плоды, похожие на сгустки запекшейся крови. Казалось, дома в страхе прижались друг к другу и грустно смотрели на дорогу закрытыми ставнями, как бы упрекая тех, кто их бросил.

– Да уж, хороший я буду господин без подданных, – заметил Гветмар с плохо скрытой горечью в голосе.

– Крестьяне со временем вернутся. Нужно отправить курьера на юг и на восток, где живут их родственники. Что касается ваших собственных земель, друг мой, думаю, вам придется довольствоваться рентой со свободных крестьян, конечно, если вы найдете желающих поселиться здесь.

Гветмар бесцеремонно взломал замок на доме кузнеца и провозгласил его своим собственным, только потому, что он был самым большим. Так как строить добротную каменную стену не позволяло время, каменщик и плотник решили выкопать ров и насыпать земляное укрепление, которое бы окружало частокол из бревен. Пока работа медленно продвигалась, армия небольшими группами регулярно патрулировала границу между землями Кабана и Волка. Через две недели спокойной жизни пришел конец. Гвенивер шла с отрядом через пустынный луг, как вдруг заметила вдали на дороге облако пыли, свидетельствующее о том, что к ним скачут всадники. Она отослала к Даннину курьера за основными силами, затем перестроила войско в боевой порядок поперек дороги.

Вскоре пыль рассеялась, и на дороге показались десять конных воинов, приближавшихся медленным шагом. Они увидели отряд, остановились и изобразили подобие строя. Они находились на своей территории; Волки на своей; обстановка накалилась до предела, когда их предводитель отделился на коне от группы и двинулся навстречу Гвенивер. Он прошел половину разделявшего их с Гвенивер расстояния и остановился.

– Волки, я не ошибаюсь? – спросил он.

– Волки. А что вам нужно?

Предводитель быстро окинул взглядом ее двадцать четыре воина и мысленно подсчитал превосходство сил. Пожав плечами, он повернул коня и приказал своим людям отступить. Когда всадники разворачивались, Гвенивер увидела у одного из них щит с эмблемой в виде зеленого крылатого дракона – символ Святого Города.

– Теперь мне понятно, зачем Глин послал с нами своих людей, – сказала она Рикину.

– Вы правы, моя госпожа. Слумар Кантрэй не допустит, чтобы такие большие земли ушли у него из-под носа без боя.

– Нам лучше вернуться и рассказать остальным.

В Блэйсбире ров уже был выкопан, вал насыпан, хотя еще не утрамбован и не укреплен. Бревна для частокола лежали на земле неровным кругом, как зубы акулы. Гвенивер нашла Гветмара и Даннина, которые беседовали с плотником, и отвела их в сторону, чтобы сообщить новость.

– Итак, держу пари, до захода солнца Баркан уже будет знать, что мы вернулись, – подытожила она.

– Бесспорно, – сказал Даннин. – Они понимают, что мы не можем находиться в разрушенной крепости, бьюсь о заклад, они поедут прямо сюда. Нам лучше встретить их на дороге. Если на их стороне будет значительный численный перевес, мы отступим в деревню, и земляной вал послужит нам крепостью.

– Если мы будем вынуждены отходить, – вступил в разговор Гветмар, – нам лучше сделать это сразу, как только увидим необходимость. Не хотим же мы сложить головы.

– Конечно, – сказал Даннин. – Но вы остаетесь здесь, в деревне.

– Одну минуточку! Я намерен защищать свои собственные земли.

– Намерение заслуживает похвалы, мой господин, но идея никуда не годится. Я и мои люди находимся здесь с единственной целью сохранить вам жизнь.

Гветмар побагровел от ярости, но тут вмешалась Гвенивер.

– Не будьте таким болваном! – резко сказала она. – Откуда вы знаете, кого носит Макки, мальчика или девочку? Если вы погибните в сражении, а дитя не родится, или случится еще что-нибудь, существование клана Волка опять будет под вопросом, пока Макки снова не выйдет замуж. И нам придется еще раз пройти через все трудности.

– Совершенно верно. – Даннин улыбнулся Гветмару, что означало примирение. – Вы производите на свет наследников, мой господин, а мы добываем для них земли.

Наутро Даннин поднял своих людей чуть свет, и они выступили, когда заря только начинала золотить небосвод, потому что, если бы Баркан ехал достаточно быстро, он во второй половине дня был бы в деревне. Часа через три они перешли границу, разделявшую два владения и продолжали двигаться мимо деревень, обезлюдивших из-за постоянной вражды между двумя кланами. К полудню они находились на большом лугу, который с одной стороны окаймляла полоска густого леса. Даннин отправил разведчиков, дал людям и коням немного отдохнуть, затем построил армию в боевой порядок. Две трети войска растянулись поперек дороги; остальные спрятались в лесополосе, где они должны были выжидать, пока основные силы не вступят в бой, чтобы затем атаковать противника с фланга.

Они ждали под палящими лучами солнца. Наконец вернулись разведчики и сообщили, что встретили разведчиков Кабана. Гвенивер повернулась к Рикину и улыбнулась.

– Ну что ж, они идут сюда. Не забудь оставить Баркана для меня.

– Не забуду, моя госпожа. И, если сегодня вечером мне не суждено будет увидеть вас в живых, встретимся на том свете.

Она обнажила копье, воины последовали ее примеру; острия сверкали на солнце, как полоса огня, преграждавшая путь. Снова им приходилось ждать, лошади нетерпеливо били копытами, люди замолчали. Вдруг Гвенивер почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она посмотрела вокруг и увидела отца, братьев, дядюшек, сидящих на призрачных лошадях, таких же бестелесных, как они сами. Они печально смотрели на нее и молчали, как и все живые воины. Скоро они должны увидеть или победу, или смерть своего клана.

– Что случилось? – спросил Рикин.

– Разве ты их не видишь? Смотри. Вон там.

В крайнем недоумении Рикин внимательно посмотрел туда, куда показывала Гвенивер. Призраки улыбнулись, как бы желая показать, что добрый Рикин почти не изменился с тех пор, как они виделись в последний раз. В этот самый миг кто-то закричал. На дороге показалось облако пыли – люди Кабана скакали в бой. Не доезжая каких-то пятьдесят ярдов они остановились и образовали неровный клин. Их было около двухсот человек, и они думали, что имеют дело с войском только из ста пятидесяти. Даннин двинулся на коне вперед, Баркан сделал то же.

– Люди из Кермора? – закричал Кабан. – Но я вижу среди вас эмблемы Волка.

– Видишь, потому что Волки обратились к истинному королю, чтобы он защитил их родовые земли.

– Ха! Истинный король находится в Форте Дэвери, и он присудил эти земли мне по праву кровной мести.

– Это – то, что заставляет одного короля идти против другого, не так ли? – Даннин весело засмеялся. – Ты – жалкий потомок знатной свиньи.

С диким воплем Баркан метнул прямо в него копье, Даннин спокойно поставил щит, и оно упало в грязь. Крича и ругаясь, люди Кабана бросились в атаку, копья со свистом описывали дуги в лучах солнца. Гвенивер пришпорила коня и обнажила меч. Ей был нужен сам Баркан, будь он проклят, и будь проклят Даннин, который сражался с Кабаном посреди поля. Два войска встретились, засверкали мечи, всадники наносили удары, кружа друг вокруг друга в бушующей, кричащей толпе. Когда Гвенивер начала прорубать себе дорогу сквозь людское столпотворение, ее охватил дикий смех. Она добралась до Даннина, и тут спрятанное между деревьев войско покинуло свое убежище и вклинилось в тыл Кабану. Поднялся страшный крик, но люди Баркана уже никак не могли вырваться из ловушки.

– Гвен! – закричал Даннин. – Он ваш!

Прикрываясь щитом, Даннин развернул коня и дал ей вплотную подойти к Баркану. Она слышала, как ненависть хлынула потоком у нее изо рта, выражаясь в долгом, пронзительном смехе. Гвенивер приняла его удар на щит, затем нанесла свой, только чтобы проверить, как отразит его Баркан. На миг их мечи скрестились, она посмотрела ему в лицо и засмеялась. Она видела, что противник побледнел от страха, и, как всегда, вид чужой трусости породил в ней ярость. Она освободила меч, ударила еще раз и вдруг осознала, что все стало происходить очень медленно. Медленно она повернула меч, чтобы ударить снизу; медленно меч Баркана отразил ее удар. Было похоже, что они движутся в танце, изысканном, степенном кружении, где был неестественно отточен каждый жест.

Над ними пронесся шум, похожий на ветер – ветер темной ночи, который завывал, заглушая звук битвы.

Когда он сделал неуклюжий выпад, который она отразила щитом, Гвенивер поняла: он танцевал не в такт. Все так же медленно его лошадь повернула голову и помешала своему хозяину нанести точный удар. Сжав бока лошади коленями, она наклонилась и подкралась к противнику с фланга. Пока он не успел еще окончательно развернуться, она нанесла неожиданный удар. Лезвие ее меча опустилось на руку, в которой он держал щит, так медленно, так легко, что казалось неправдоподобным, когда он дико взвизгнул, зашатался в седле и выронил щит. Ветер завывал и жалобно стонал. Гвенивер, держа меч в вытянутой руке так, что все вместе это напоминало сплошное копье, пронзила ему бок. Со сдавленным криком он повернул голову своей лошади, будто собирался спастись бегством, но снова не успел попасть в такт танца.

Она преградила ему путь к отступлению. Согнувшись в седле, сжимая копье обеими руками, он посмотрел на нее; кровь все так же медленно сочилась из колотой раны.

– Пощады! – прошептал он. – Я отказываюсь от своей претензии.

Гвенивер колебалась, но вдруг она увидела своего отца, который был рядом и смотрел на нее глазами, преисполненными печали. Со всего маху она ударила Баркана мечом между глаз, услышала истошный вопль и добавила с другой стороны. Он скорчился, выскользнул из седла и тяжело упал на землю. Лошади заржали и стали на дыбы, чтобы не растоптать тело. Отец Гвенивер приветственно помахал ей призрачным мечом и исчез. В этот момент окружающий мир обрел прежние формы, ветер превратился в крики сражающихся воинов и звон оружия.

– Гвенивер! – звучал голос Рикина. – Гвенивер!

В этот миг подоспели ее бойцы. Они кричали, усердно размахивали мечами и разгоняли Кабанов, которые вот-вот готовы были окружить ее. Затем серебряный рожок возвестил о том, что ряды противника сокрушены, враг спасается в беспорядочном бегстве, а люди Даннина преследуют его.

– Неплохо сработано, госпожа! – радостно воскликнул Рикин. – Потрудились на славу!

И вот все свершилось. Ненависть, не дававшая покоя все лето, сейчас лежала перед ней, на поле брани, в виде растоптанного тела Баркана. Ошеломленная, будто ее ударили по голове, Гвенивер опустила меч и удивилась, почему она не плачет от радости. Но тут она поняла, что больше никогда не заплачет, потому что Богиня окончательно завладела ей.

Дав армии немного отдохнуть, Даннин оставил Гветмару пятьдесят человек подкрепления и вернулся с остальными в Кермор. Они шли по серым, блестящим от луж улицам города, и Даннин чувствовал, что глубокая меланхолия обступила его со всех сторон и прилипала, как мокрая накидка. Если новый глава клана Кабана не наделает особых глупостей, то летняя военная кампания на этом заканчивается. Когда они вошли в крепость, он отчитался перед королем, затем поднялся к себе в комнату и принял ванну. Даннин заканчивал одеваться, когда ему доложили, что явился советник Саддар и просит принять его.

– Пусть войдет, – сказал он пажу. – Посмотрим, что собирается рассказать нам этот старый зануда.

Улыбнувшись до ушей, парень сделал так, как было приказано, но Саддар попросил его побыть в коридоре, пока он разговаривает с капитаном.

– Почему вы попросили моего пажа выйти? – сердито спросил Даннин.

– Потому что то, о чем я собираюсь рассказать – слишком серьезная для юных ушей вещь. – Советник без приглашения уселся на стул и расправил свою черную мантию. – Думаю, что могу положиться на благоразумие лорда Даннина в данном вопросе. Действительно, я пришел сюда в надежде, что вы развеете мои подозрения и скажете, что я глубоко ошибаюсь.

Если он говорит правду, подумал Даннин, тогда это будет первый раз в его жизни, когда он хочет услышать, что ошибается.

– Какие подозрения? – спросил он.

– О! Все настолько отвратительно, что я боюсь сказать об этом вслух. – Саддар и в самом деле выглядел довольно обеспокоенным. – Речь идет о святотатстве, или лучше сказать, о возможном святотатстве. Мне очень не хочется оскорблять госпожу, которая, может быть, совершенно невиновна.

Он посмотрел на Даннина, как будто ожидал, что тот прекрасно понимает, о ком идет речь.

– Какую госпожу? – спросил Даннин.

– Госпожу Гвенивер, разумеется. Вижу, мне лучше рассказать обо всем прямо, хотя это причиняет мне огромные страдания. Итак, мой господин, вы были в ее компании многие месяцы. Вы замечали, как она… ну, в общем, в каких близких отношениях она, похоже, состоит со своим капитаном? Было бы ужасно, если бы она нарушила свой священный обет. Уверен, если Богиня Тьмы разгневается, всех нас ждет неминуемая гибель. Пожалуйста, умоляю вас, скажите мне, что их дружба – не более, чем тесная привязанность, так часто встречающаяся между воинами.

– Насколько я знаю, так оно и есть. Ведь, черт возьми, держу пари, воины непременно убили бы ее, если бы узнали, что она совершает такой грех. Они понимают, что от нее зависит их жизнь.

– О, как хорошо. Какой тяжелый камень вы сняли с моего сердца. – Он вздохнул с облегчением. – Видите ли, причиной была кровная клятва, которой…

– Что? Что вы имеете в виду?

– Но ведь госпожа Гвенивер поклялась кровью со своим капитаном, с Рикином, то бишь. Разве вы не знали?

Даннин почувствовал, что в нем вспыхнула ярость, как масло, подлитое в огонь.

– Я об этом совершенно ничего не знал, – зарычал он.

– Да, конечно. Я совсем забыл, что его светлость с головой ушел в военные вопросы. Теперь вы понимаете, чем вызвано мое беспокойство.

С невнятным бормотанием, Даннин подошел к окну, оперся обеими руками о подоконник и уставился куда-то вдаль, дрожа от гнева. Неважно, что он ответил советнику, теперь он был уверен, что она нарушила обет целомудрия, что она и Рикин осквернили себя и, вероятно, не один раз. Он даже не видел, как вышел советник, а жаль, потому что на лице Саддара играла веселая улыбка.

Позже, когда Даннин немного успокоился, ему в голову пришла мысль, которая явилась безумным звеном в цепи его рассуждений. Раз Гвенивер уже нарушила свой обет, почему бы, черт возьми, и ему не разделить с ней ложе?

Через несколько дней Невину случилось проходить по двору в то время, когда Гвенивер собирала свое войско у ворот. Он остановился и посмотрел, как она и Рикин седлали коней. Они, пожалуй, были красивой парой, оба молодые, с золотистыми волосами. «И оба обреченные», – подумал Невин. О, боже мой, долго я еще буду оставаться здесь и видеть их удел? Он пошел дальше, его сердце было настолько переполнено тяжелыми думами, что он чуть не сбил с ног Даннина.

– Прошу прощения, – извинился Невин. – Просто я о чем-то задумался.

Даннин посмотрел на него широкими глазами, полными благоговейного трепета.

– Конечно, не о могущественных чарах, мой господин, – добавил старик.

– Ничего страшного, – ответил Даннин и попытался изобразить приятную улыбку; глядя на нее, Невин почему-то представил волка, который выпрашивает объедки со стола. – Вы не знаете, куда это собирается госпожа Гвенивер?

– Не знаю. Надо полагать, она со своими людьми собирается потренировать лошадей.

– В самом деле, очень похоже.

В это время лошади со всадниками, стуча копытами, выезжали за ворота. Даннин посмотрел на Гвенивер с такой страстью, что Невин не на шутку встревожился.

– Послушай, парень, – сказал он. – Она недоступна ни для тебя, ни для любого другого мужчины. Ты должен это наконец осознать.

Даннин повернулся к Невину так резко, что старик попятился, призывая к себе дикий народец на случай, если капитан вздумает применить силу. Но Даннин, как ни странно, выглядел больше обиженным, чем разъяренным. Несколько секунд он простоял в нерешительности, словно собираясь о чем-то спросить, затем повернулся на каблуках и быстро зашагал прочь. Болван, подумал Невин, глядя ему вслед. Потом он выбросил эту мысль из головы и пошел навестить принца Мэйла.

В комнате на самом верху башни в безмолвном одиночестве, облокотившись на подоконник, стоял принц, и смотрел вниз, наблюдая, как крошечные фигурки воинов Волка спускаются с холма в город.

– Когда я был ребенком, – начал Мэйл, – у меня было много игрушек, которые привозили из Бардека – маленькие серебряные лошадки и солдатики. Это войско, там внизу, выглядит отсюда почти таким же крошечным. Я, бывало, выстраивал их в колонну и никак не мог дождаться, когда же наступит день, и я поведу в бой настоящих солдат. О, боже, этот день пришел и ушел так быстро!

– Не отчаивайтесь, ваше высочество, может быть вас еще выкупят.

Мэйл горько улыбнулся и сел на стул у очага, в котором, чтобы прогнать холод, потрескивали поленья. Невин занял место напротив и протянул руки к огню.

– Теперь король не будет отправлять герольдов до весны, – печально вздохнул принц. – О, боже, сидеть здесь всю зиму! Знаете, моя жена хотела приехать сюда, чтобы разделить со мной заточение, но отец не пожелал отпустить ее. Полагаю, он прав. Это только дало бы Глину возможность держать под угрозой ее клан.

– Похоже, вы ее очень любите.

– Люблю. Отец сосватал нас, когда мне было десять лет, а ей – восемь. Потом она все время жила с нами при дворе, пока мы не были помолвлены. Таким образом она готовилась быть женой принца. А три года назад мы поженились. Теперь, когда ты привык к кому-то, тебе его так не хватает. О, добрый человек, приношу извинения. Я сегодня говорю много лишнего.

– Не надо извиняться, принц.

Долгое время Мэйл просто смотрел на огонь, наконец он поднялся.

– Я закончил читать книгу летописей, – сказал он. – Очень странно, я становлюсь самым образованным принцем за всю историю Элдифа, но не могу принести своему королевству никакой пользы.

– Ну, ну, еще слишком рано терять надежду.

Мэйл повернулся и посмотрел ему в лицо.

– Мой добрый Невин, все стражники готовы поклясться, что вы владеете Двуумером. Скажите мне, только честно, выйду ли я когда-нибудь отсюда, кроме как на казнь?

– Этого мне не дано знать.

Мэйл медленно кивнул, затем отвернулся и снова уставился на огонь. Невину пришлось окликнуть его несколько раз, прежде чем он ответил. Затем они занялись обсуждением прочитанного.

Дожди обрушились на Форт Кермор танцующей серебряной стеной. В палате заседаний было очень сыро, капли влаги покрывали каменные стены. Гвенивер сидела, плотно завернувшись в плед, а советники продолжали скучную болтовню. С противоположной стороны стола Даннин вертел в руках свой кинжал. Король сидел на стуле с высокой спинкой, наклонившись вперед, с таким серьезным выражением лица, что Гвенивер задавала себе вопрос: о чем он на самом деле думает?

– Сдержанность и неторопливость – лучшие помощники во всех делах, мой сеньор, – говорил Саддар. – А в случае с принцем Абервина – тем более. Мы должны держать Элдиф в состоянии постоянной неопределенности и так долго, как только возможно.

– Совершенно верно, – ответил Глин. – И очень хорошо сказано.

С легкой улыбкой Саддар сел на место.

– Итак, уважаемые господа, – продолжал король, – я решил предоставить лорду Гветмару из клана Волка освобождение от военной повинности на следующее лето, чтобы он мог заняться перестройкой своей крепости и нашел фермеров, которые бы обрабатывали его земли. Как вы думаете, это правильное решение?

Ивир поклонился и взял слово.

– Это очень мудрое решение, мой сеньор. Сомневаюсь, что кто-нибудь из ваших вассалов сможет против этого возразить. Всем известно, что земли Волка очень важны в стратегическом отношении.

– Очень хорошо. – Глин повернулся к Гвенивер. – Вот видите, ваше святейшество, все получилось, как вы того хотели.

– Покорнейше благодарю вас. Мой сеньор очень щедр, а его советники столь же мудры.

Глин поднялся, поблагодарил всех легким кивком и закончил совет. Гвенивер покинула палату, оглянулась и поняла, что за ней следует Даннин, но пока он был еще далеко. Она быстро прошла по коридору и стала спускаться по лестнице в большой зал, но он догнал ее раньше, чем она добралась до помоста. Едва сдерживаемый гнев в его глазах выглядел устрашающе.

– Мне нужно с вами поговорить, – сказал он. – Но только не здесь.

– Нет ничего такого, о чем вы не могли бы сказать мне здесь.

– В самом деле? А я думаю иначе.

Вдруг Гвенивер овладело холодное чувство, что ей стоит поговорить с ним, пока он не устроил сцену прямо здесь, в зале. Нехотя она последовала за Даннином на улицу, и вскоре они остановились под нависающей крышей складского помещения.

– Целых три дня я думал, что я вам скажу, – произнес он наконец. – Я не могу дольше ждать. Мне сказали, что вы поклялись кровью с Рикином.

– Вас не обманули, мы действительно дали клятву. Но какое вам до этого дело? Мы поклялись разделить могилу, а не ложе.

– Не думаю, что смогу в это поверить.

– Вам стоило бы поверить, потому что это правда.

С минуту он колебался, поверить ей или нет, потом криво улыбнулся. Тут Гвенивер впервые осознала, что Даннин по-своему любил ее, а не просто испытывал к ней животное влечение, но он выбрал для своих проявлений довольно грубый способ.

– Послушайте, Данно, – заговорила она, смягчая голос. – Если бы я нарушила обет, данный Богине, на следующий день меня бы уже не было в живых, я в этом уверена. Она бы нашла способ сразить меня.

– Да неужели? Кто же вы, в таком случае, призрак с того света?

– Я не нарушала мою клятву! А если вы уверены в обратном, почему бы вам при всех не заявить о моем святотатстве?

– Это и так всем ясно.

То, как он улыбался, заставило Гвенивер сделать шаг назад, хотя он и не думал к ней приближаться.

– Мне очень больно об этом говорить, – продолжал он, – но я люблю вас.

– В таком случае, мне вас очень жаль, потому что вам придется нести эту ношу одному.

– Позвольте сказать вам одну вещь. Я еще ни разу не отвергал вызов, который мне бросали.

– Это не вызов, просто я сказала правду.

– В самом деле? Это мы еще увидим.

В течение следующих нескольких дней Гвенивер чувствовала себя так, будто танцевала смертельный танец, чтобы держаться подальше от Даннина. Когда бы она ни спускалась в большой зал, он непременно подходил к ней и садился рядом, будто бы ему было все позволено. Если ей случалось выходить к конюшням, он всегда следовал за ней. Когда она поднималась к себе в комнату, всякий раз встречалась с ним в коридоре. Он хотел казаться очаровательным, было больно смотреть, как такой гордый человек пытается быть льстивым и соблазнительным. Днем Гвенивер проводила как можно больше времени в обществе Рикина. Ночью она либо навещала Невина в его комнате, либо запиралась в своей в компании горничной.

Однажды вечером, когда холодный ветер жалобно завывал в каменных коридорах, Гвенивер зашла в комнату к Невину и увидела, что он достал где-то два стула. На столе была расстелена скатерть, стояла бутыль меда и три фужера.

– Вечер добрый, моя госпожа, – сказал он. – Я бы предложил вам остаться, но сейчас ко мне в гости должны прийти два человека. Помня о приличии, я решил наладить дружеские отношения с Саддаром и Ивиром.

– Несомненно, это очень мудро. Если бы вы не пригласили их, они могли бы обидеться за ваше сильное влияние на короля.

– Я тоже об этом подумал.

Гвенивер едва успела сделать несколько шагов по коридору, как увидела Даннина, который ждал ее, прислонившись к стене. Она вздохнула и пошла вперед.

– Оставьте меня в покое, слышите? – сказала она. – Мне ужасно надоело то, что вы повсюду преследуете меня.

– О, Гвенивер, пожалуйста. Мое сердце истекает кровью от любви к вам.

– В таком случае пойдите к Невину и попросите что-нибудь обезболивающее.

Когда она хотела пройти мимо, он схватил ее за плечи.

– Уберите свои руки! Оставьте меня в покое!

Она сказала это слишком громко, голос эхом отозвался под сводами каменного коридора. Лицо Даннина покраснело от ярости, он начал было говорить, но звук приближающихся шагов дал знать, что к ним кто-то идет. Гвенивер отстранила его руку и бросилась бежать, слегка задев Саддара и извиняясь на ходу. Она быстро спустилась по лестнице и вбежала в большой зал, где могла сесть рядом со своими воинами и быть, таким образом, в безопасности. В этот вечер у нее появилась мысль выдвинуть против него обвинение, но она прекрасно понимала, что от Даннина в огромной степени зависит благоденствие королевства, и поэтому ей могли не поверить.

Весь следующий день Даннин, казалось, прикладывал все усилия, чтобы не встречаться с ней. Она могла вздохнуть с облегчением, и, в то же время, была удивлена, пока Невин не упомянул в беседе, что он разговаривал с капитаном и предупредил его не приставать к Гвенивер. Все же, в конце концов, предупреждение, похоже, было забыто. Однажды дождливым утром, когда Гвенивер возвращалась из конюшен, он встретил ее у задней стены брока, где кроме него не было ни одной живой души.

– Что вам нужно?

– Несколько откровенных слов.

– Тогда вот они: вы никогда не разделите со мной ложе.

– С вашим парнем с фермы дело обстоит иначе, не так ли?

– Я сказала вам правду об этом. И вообще, не вам спрашивать жрицу о ее клятвах.

Когда он схватил Гвенивер за руку, она ловко вывернулась и побежала к башне брока так быстро, как только могла.

Горничная Гвенивер, Оклада, была светловолосой девушкой с некрасивым лицом, которая очень любила работать при дворе, главным образом потому, что это было намного легче, чем гнуть спину у отца на ферме. Она необыкновенно гордилась своей госпожой, ее оригинальностью и всегда содержала комнату Гвенивер в идеальной чистоте. Так как у Гвенивер не было длинных волос, которые надо было бы расчесывать и укладывать, или изысканной одежды, которая бы требовала ухода, Оклада использовала все свое время для натирания оружия Гвенивер и починки лошадиной сбруи. Когда Оклада работала, она постоянно рассказывала сплетни, которыми кишели комнаты для прислуги, и даже апартаменты королевы, никогда не отдавая себе отчет, что госпожа ее почти не слушает. Но однажды, холодным вечером, Оклада разводила огонь, не произнося ни одного слова, что само по себе служило дурным предзнаменованием.

– Послушай, – спросила наконец Гвенивер. – Что случилось?

– О, моя госпожа!

Она отвернулась от очага и посмотрела на Гвенивер.

– Как я хочу, чтобы вы мне поверили. Когда слуга говорит одно, а господин другое, никто не назовет господина лжецом. Я то знаю, он бы возразил каждому моему слову.

Первой мыслью Гвенивер было то, что кто-то обесчестил девушку.

– Ну, ну, не плачь, – сказала Гвенивер, стараясь успокоить ее. – Скажи мне: кто?

– Лорд Даннин, моя госпожа. Сегодня утром он встретил меня в коридоре и хотел подкупить. Он сказал, что даст мне серебряную монету, если я этой ночью оставлю вас одну в вашей комнате. Я ответила, что никогда не сделаю этого, тогда он ударил меня.

– О, черт возьми! Конечно, я верю тебе.

Совершенно обезумев от ярости, Гвенивер начала ходить по комнате взад и вперед.

– Продолжай работу, а я, тем временем, подумаю об этом.

За ужином Гвенивер постоянно видела, что Даннин смотрит на нее с самодовольной улыбкой. Она быстро поела и встала из-за стола, когда он еще не закончил и не мог последовать за ней, но она не решалась вернуться к себе в комнату. Если он пойдет за ней и будет приставать на глазах у Оклады, завтра об этом будут знать все слуги в крепости. Несомненно, он считал горничную намного ниже себя самого, чтобы предвидеть такую страшную возможность. Наконец она спустилась с помоста и поискала взглядом Невина, который беседовал с Исгерином за бокалом эля.

– Я хочу пригласить вас к себе в комнату, добрый Невин, – сказала она. – Пришло время отплатить вам за гостеприимство. Вероятно, Исгерин тоже будет не прочь присоединиться к нам и выпить немного меда.

Невин высоко поднял густые брови, как будто хорошо знал, что что-то затевается. Лицо Исгерина расплывалось в улыбке от мысли, что титулованная особа приглашает его выпить.

– Вы окажете мне большую честь, ваше святейшество, – ответил оружейный мастер. – Сейчас я должен кое-что сказать управляющему, а затем смогу присоединиться к вам.

– И я тоже, – сказал Невин. – Благодарю вас.

Гвенивер оставила их, побежала наверх в свою комнату и отправила Окладу на кухню принести немного меда и то, во что его можно было бы налить. Она зажгла два свечных фонаря кусочком горящей лучины из очага и как раз ставила их на место, когда раздался стук в дверь.

– Заходите, добрые люди, – громко сказала она.

Но вместо них в комнату вошел Даннин и закрыл за собой дверь.

– Что вы здесь делаете?

– Просто пришел повидать вас. Гвен, умоляю, ваше сердце не может быть ко мне так равнодушно, как вы хотите показать.

– В моем сердце нет ничего общего с тем, что у вас на уме. Выйдите отсюда вон! Я пригласила…

– Не приказывайте мне.

– Я не приказываю, а предупреждаю. Я жду в гости…

Не успела Гвенивер сказать, как он схватил ее за плечи и поцеловал. Она вырвалась у него из рук и влепила пощечину. С ударом исчезла вся его притворная любезность.

– Гвен, черт возьми! Мне надоели ваши отказы!

Даннин сделал быстрое движение, так что она даже не успела увернуться. Он схватил ее за плечи и припер к стене. Хотя она боролась, отбивалась и пинала лорда, его вес не позволял Гвенивер вырваться из объятий, в которых он сжимал ее со всей своей немалой силой. Бормоча под нос проклятия, он продолжал налегать, царапая руками ей плечи, затем снова попытался поцеловать.

– Отпусти меня! Слышишь, ублюдок, отпусти!

Он так сильно прижал ее к стене, что она чуть не задохнулась. Вдруг Гвенивер услышала пронзительный крик, эхом отзывавшийся под сводами комнаты. Даннин отпустил ее и повернулся, на пороге появились Невин и Исгерин. Оклада стояла в дверях и продолжала громко вопить.

– Святотатство! – в ужасе шептал Исгерин. – О, великая Богиня, прости нас.

– Данно, ты дурак! – сказал Невин. – Ты настоящий болван!

Задыхаясь и дрожа, Гвенивер почувствовала, как ужасно горят огнем ее плечи и спина, но эту боль нельзя было сравнить с тем холодом, который сжимал ей желудок. Над ней чуть не надругались, применяя грубую силу. Исгерин обратился к Окладе.

– Да перестань же кричать, дочка! Беги и приведи пажа. Пошли за стражей. Быстро!

Когда, все еще рыдая, девушка убежала, Даннин направился к двери. Невин спокойно встал у него на дороге.

– Ты собираешься убить двух пожилых людей, чтобы покинуть комнату? – спросил он ровным голосом. – Я думаю, в тебе найдется больше благородства.

В полнейшем безмолвии Даннин задрожал, как тополь на ветру. Гвенивер хотела закричать. Она прикрыла руками рот и смотрела, как он трясется всем телом. Вся ее боевая слава, вся выдержка, проявленная в сражениях, вся вера в силу меча враз покинули ее. Грубая сила Даннина превратила ее в обычную перепуганную женщину, и за это она возненавидела Даннина больше всех на свете. Исгерин по-отечески положил свою руку ей на плечо.

– Госпожа, как вы себя чувствуете? Он вас не поранил?

– Не сильно, – ответила она, задыхаясь.

В коридоре раздались мужские голоса. Четверо из королевской стражи ворвались в комнату с обнаженными мечами и замерли на месте, глядя на своего командира и думая, что им снится кошмарный сон. Даннин попытался что-то сказать, но задрожал с еще большей силой. Казалось, прошла вечность, наконец в комнату вошел сам Глин, за ним по пятам следовал Саддар. Увидев брата, Даннин опустил голову, упал на колени и заплакал, как ребенок. Саддар попятился назад, драматично вздыхая.

– Святотатство! – произнес советник. – Я давно этого опасался. Госпожа Гвенивер, о, как это мерзко!

– Одну минутку, Данно, что все это значит? – спросил Глин.

По лицу Даннина потекли слезы, он достал из ножен свой меч и вручил королю рукояткой вперед. Он все еще не мог вымолвить ни слова.

– Мой сеньор, мы с Невином все видели, – начал Исгерин. – Он пытался надругаться над госпожой.

– О, боже мой, – отозвался Саддар. – Какое ужасное проклятие падет на наши головы.

Дрожа от праведного гнева, стражники попятились назад от мужчины, который хотел осквернить жрицу. Отвращение в их глазах ясно давало понять, как сильна была их вера, независимо от того, что думала Гвенивер о благочестии советника.

– Данно! Но это ведь ложь, – произнес король.

– Это правда, – наконец выдавил он из себя. – Теперь убей меня, слышишь, убей!

Даннин откинул голову назад, обнажая горло. Глин выругался и швырнул меч через всю комнату.

– Утром состоится суд. Стража, уведите лорда Даннина в его комнату и стерегите там. И заберите у него кинжал.

Он бросил взгляд на побледневших свидетелей.

– Я хочу поговорить с ее святейшеством. С глазу на глаз.

Пока стражники уводили Даннина, взгляд Глина был прикован к стене. Остальные по одному покинули комнату, Саддар вышел последним. Король захлопнул за ним дверь, затем сел на стул и уставился в очаг, на пляшущие языки пламени.

– Сейчас, ваше святейшество, вы – правитель, а я – ваш подданный. Ваше право выбрать для лорда Даннина любое наказание, которое требует Богиня, но, как человек, я прошу вас сохранить моему брату жизнь.

Он сделал паузу и тяжело вздохнул.

– Закон требует того, чтобы я приказал высечь мужчину, который вознамерился осквернить жрицу. Публично высечь, а затем казнить.

Гвенивер села и сложила вместе дрожащие руки. Она собиралась получить удовольствие от каждого удара бичом, которыми будет награждать его палач, она порадовалась бы и зрелищу казни. Но вдруг Гвенивер почувствовала присутствие Богини у себя за спиной, ее холодное незримое присутствие, как зимний ветер, ворвавшийся в комнату через плохо закрытое окно. Она понимала, что если воспользуется святыми законами в целях личной мести, то совершит грех, так же как и в том случае, если она ради короля не вынесет Даннину приговор по всем статьям. Она подняла сложенные вместе руки и беззвучно помолилась Богине, в то время как король ждал ответа, молча глядя на огонь.

По тому, как перепуганный паж поднялся на помост и взял короля за руку, все присутствующие в большом зале поняли, что произошло что-то неладное. Когда Глин вышел, и всадники, и знать стали делать предположения, наполнив зал тревожным шепотом. Что же могло случиться, что заставило пажа позабыть всякую учтивость? Рикин посчитал, что его это не касается, и продолжал опорожнять бокалы. «Скоро, – подумал он, – все узнают, в чем дело». Казалось, все успокоилось, когда лорд Олдак пробрался между столами и похлопал его по плечу.

– Идемте со мной, капитан. С вами хочет поговорить советник Саддар.

Внизу у лестницы стоял Саддар и часто потирал руки.

– Капитан, произошло нечто ужасное, – начал советник. – Лорд Даннин пытался изнасиловать госпожу Гвенивер.

Рикину показалось, как будто весь мир застыл вокруг, лишив его возможности двигаться, как осенний лист в замерзшей луже.

– Я подумал, что должен сообщить об этом вам, – продолжал старик. – Я очень боюсь, что наш сеньор захочет простить его, несмотря на требования закона. Если он так и сделает, пожалуйста, попросите вашу госпожу, чтобы она отвела проклятье Богини от нашего города.

– Клянусь преисподней! – зарычал Рикин. – Если наш сеньор попытается всеми правдами и неправдами спасти ему жизнь, я сам прикончу этого ублюдка.

Олдак и Саддар едва заметно улыбнулись друг другу, а Рикин быстро поднялся наверх, пробежал по коридору и встретился лицом к лицу с двумя стражниками, охранявшими снаружи дверь в комнату Гвенивер.

– Приказано никого не впускать. Там король.

Рикин схватил его за плечо и оттолкнул к стене.

– Пусть там хоть сам Сатана! Мне нужно видеть мою госпожу.

Когда второй стражник собирался уже схватить Рикина, дверь отворилась и на пороге появилась Гвенивер, бледная, дрожащая, но живая и невредимая.

– Мне показалось, что я слышу твой голос, – сказала она. – Заходи.

Едва Рикин успел сделать шаг внутрь комнаты, он увидел короля, который поднимался со стула. Никогда прежде он не видел так близко человека, которому служил сразу после Гвенивер. С благоговейным трепетом он опустился на колени.

– Как это называется? – спросил Глин. – Откуда ты узнал?

– Мне рассказал об этом советник Саддар, мой сеньор. Если хотите, вы можете приказать высечь меня за самовольное вторжение, но мне было необходимо собственными глазами убедиться, что моя госпожа вне опасности.

– Все ясно.

Он посмотрел на Гвенивер.

– Советник Саддар, ты говоришь?

– И лорд Олдака, – добавил Рикин.

Гвенивер размышляла. Он знал, что Богиня сейчас была с ней по тому, как прямо она стояла и по холодному выражению ее глаз.

– Скажи-ка мне вот что, капитан, – спросил король. – Как ваши люди отнесутся к этому событию?

– Видите ли, мой сеньор, я не могу ответить за людей Даннина, но мои воины и я сам готовы сразиться с кем угодно, хоть с Сатаной, чтобы защитить честь нашей госпожи. Мы не сможем отнестись к этому спокойно.

– Особенно, к тому, что этот советник всюду вмешивается, – добавила Гвенивер. – Знаете, я кое-что начинаю понимать относительно советника Саддара. Но мы никогда не смогли бы доказать это, как факт.

– В самом деле? – Глин посмотрел на Рикина. – Оставь нас.

Рикин встал, поклонился и вышел из комнаты. Он провел долгую беспокойную ночь, лежа на койке и размышляя, какие вопросы решают сейчас его госпожа и король.

Утром Гвенивер зашла в казарму забрать Рикина. По ее особой просьбе ему было разрешено присутствовать в судебной палате при вынесении приговора. Глин восседал на помосте в одежде для церемоний с золоченым мечом в руке. За ним стояли четыре советника, включая Саддара, а по правую руку находились два жреца Бела. Свидетели стояли внизу возле помоста, Гвенивер была среди них. Раздался звук серебряного рожка, и четыре стражника ввели Даннина. По темным кругам под глазами Рикин понял, что лорд не спал всю ночь. «Прекрасно, – подумал он, – пусть ублюдок выпьет свою горькую чашу до дна».

– На наш суд выносится дело о святотатстве, – объявил Глин. – Лорду Даннину предъявлено обвинение в попытке унизить честь и достоинство Гвенивер, госпожи и жрицы. Теперь слово предоставляется свидетелям.

– Мой сеньор, – раздался голос Даннина. – В этом нет необходимости. Я признаю свою вину. Уведите меня отсюда и убейте. Я служил вам верой и правдой, сделайте и вы мне одолжение, убейте, и чем скорее, тем лучше.

Глин посмотрел на него таким холодным взглядом, как будто он видел перед собой незнакомца. Саддар улыбнулся себе под нос.

– Госпожа Гвенивер, – сказал король. – Выйдите вперед.

Гвенивер подошла к подножию трона.

– Мы предлагаем вам самой выбрать меру наказания. Делайте, как вам подсказывает Богиня, следуйте Ее пожеланиям. Смерть или изгнание. Если изгнание, лорд Даннин должен будет покинуть наш двор и наши земли. Мы лишим его всех прав, титула и привилегий; но это не коснется его ребенка, которого мы воспитаем, как нашего сына, так как он еще слишком молод, чтобы разделить позорную участь отца. Этот приговор сохраняет ему жизнь, потому что преступление не было совершено до конца. Если Богине будет угодно поступить иначе, он получит пятьдесят ударов бичом, а затем будет казнен на рыночной площади нашего славного города Кермор. Итак, именем Богини, вынесете приговор.

Хотя Рикин знал, что она собирается сказать, он восхищался своей госпожой, когда она делала вид, что серьезно раздумывает над вопросом. Саддар выглядел так, будто набрал в рот уксуса; он пытался угадать, какие слова последуют. Наконец Гвенивер присела перед королем в реверансе.

– Изгнание, мой сеньор. Хотя мы имеем дело, по сути, с вопиющим кощунством, Богиня готова проявить милосердие к тому, кто, во-первых, чистосердечно признал свою вину, а во-вторых, был доведен до состояния безумия какими-то скрытыми и не зависящими от него силами.

Она закончила и посмотрела на Саддара. Старый советник очень сильно побледнел.

– Итак, решено. – Глин поднял вверх золоченый меч. – Мы объявляем, что Даннин, который более не лорд, приговаривается к вышеупомянутой мере наказания – к изгнанию. Стража! Уведите его, пусть готовится к отъезду из моего города. Ему разрешается иметь одежду, что сейчас на нем, две шерстяных накидки, кинжал, две серебряные монеты, полагающиеся изгнаннику, и ничего больше.

Когда стражники увели Даннина, в переполненной палате раздался шепот, похожий на шум горной речки. Рикин должен был выполнить одно поручение, поэтому он быстро покинул помещение через боковую дверь и побежал в апартаменты Даннина. Тот, стоя на коленях посреди комнаты, скручивал накидку в походную скатку. Он бросил взгляд на Рикина и продолжил свое занятие.

– Ты пришел убить меня? – спросил он.

– Нет. Я принес вам кое-что от госпожи.

– Жаль, что она не выбрала для меня смерть. Было бы легче вынести наказание плетьми, чем это.

– Не будьте таким болваном.

Рикин достал из-за пазухи свернутую в трубку записку.

– Поезжайте в Блэйсбир и отдайте это лорду Гветмару. Ему нужен хороший капитан, чтобы оборонять границу от проклятых Кабанов.

Даннин несколько секунд смотрел на свиток в руке Рикина, затем взял его и спрятал в рубашке.

– Ах, как она щедра к тем, кого завоевывает! Но что хуже всего на свете, так это пользоваться ее благосклонностью. Скажи мне одну вещь, Рико, только честно, скажи ради тех сражений, которые мы вместе прошли. Ты с ней спишь?

Рука Рикина бессознательно нащупала рукоятку меча.

– Нет, и никогда не буду.

– Ха! В таком случае ты будешь ее маленькой болонкой, так что ли? А я-то думал, ты настоящий мужчина.

– Вы забываете о Богине.

– Ха! Считай, что я пошутил.

Рикин обнаружил, что держит в руке меч, хотя и не знал, когда он успел его обнажить. Даннин сел на корточки и посмотрел на него с ухмылкой. Усилием воли Рикин заставил себя вложить меч в ножны.

– Ловкий ублюдок! Но я не собираюсь вас убивать и освобождать от позора.

Даннин обмяк, как мешок с отрубями. Рикин развернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Двор замка был заполнен толпой народа, которая простиралась от стены до стены. Господа, всадники, слуги – все шептались и ждали. Пара королевских стражников держали под уздцы уже оседланного черного мерина. Рикин нашел Гвенивер и Невина внизу у ворот. Когда Даннин показался на пороге замка, толпа расступилась, давая ему пройти. Он шел с высоко поднятой головой и так бодро и непринужденно покачивал скаткой в одной руке, как будто собирался в военный поход. Шепот вокруг него усилился, но он улыбнулся стражникам, похлопал по шее коня и привязал скатку к седлу, не обращая внимание на ехидные смешки кухарок, которые ухмылялись и показывали на него пальцем. Когда он сел на коня, некоторые из насмешников заговорили громче. Даннин повернулся в седле, поклонился им. И все время он улыбался.

Движимая каким-то порывом, который Рикин не мог понять, Гвенивер последовала за Даннином, когда тот направил коня к воротам. Рикин поймал на себе взгляд Невина и присоединился к старику, вместе они поспешили за Гвенивер. Пока Даннин медленно ехал по переполненным улицам, люди оборачивались, смотрели на него, шептались и называли ублюдком, но он держался в седле прямо и гордо. У ворот города он поклонился стражникам, затем перевел коня на галоп и поскакал по пустынной дороге. Рикин с облегчением вздохнул. Непонятно почему он вдруг почувствовал острую жалость.

– Госпожа! – спросил он Гвенивер. – Почему вы за ним последовали?

– Хотела посмотреть, сломится ли он. Как жаль, но он не сломился.

– Боже мой, Гвен! – воскликнул Невин. – Я так надеялся, что вы найдете в себе силы простить его.

– Это – первая глупость, которую я от вас слышу, добрый Невин. С какой радости я должна его прощать? Я позволила заменить ему смерть изгнанием только ради короля, не ради него самого, и наш сеньор был ужасно рад, что получил от меня такой большой подарок.

– Вы знаете, – сказал старик довольно резко, – ненависть связывает двух людей вместе даже крепче, чем любовь. Подумайте об этом.

Втроем они пошли по уходящей на север дороге, окаймленной по бокам поросшими зеленью лугами личных владений короля. В холодном чистом небе нарастающий ветер гнал перед собой наскакивающие друг на друга белые облака. Рикин подумал, что он с большим удовольствием оказался бы сейчас в тепле большого зала. Вдруг он увидел коня, приближавшегося к ним медленной рысью. Это был черный мерин Даннина, без седока, с привязанными к седлу поводьями. С проклятиями Рикин побежал вперед и схватил коня за уздечку. К седлу были привязаны все вещи, принадлежавшие его хозяину.

– Боже милосердный! – воскликнул Невин. – Гвен, возьмите коня и возвращайтесь в крепость. Расскажите стражникам, как вы его нашли. Пусть они немедленно прибудут сюда. Рико, идем. Он не мог далеко уйти.

Рикин понял, что Невин умеет бегать невероятно быстро для человека его возраста. Они пробежали по дороге около полумили и приблизились к небольшому холму, на вершине которого рос единственный дуб. Под деревом кто-то сидел. Ругаясь, Невин поднялся на холм, Рикин, задыхаясь, последовал за ним. Ствол поддерживал безжизненное тело Даннина, рука его все еще крепко сжимала окровавленный кинжал. Он перерезал себе горло всего в какой-то миле от короля, которого так любил. Рикин отвернулся и увидел Форт Кермор, возвышающийся над городом. Ветер развивал красные с серебристым знамена.

– Дерьмо! – выругался Рикин. – Жалкий ублюдок!

– Для тебя это достаточная месть?

– Более чем достаточная. Я прощаю его, если это хоть как-то поможет ему на том свете.

Невин едва заметно кивнул и отвернулся.

– Ну что ж, – тихо сказал он, – одно звено цепи разорвано.

– Что вы говорите?

– О, ничего, ничего. Смотри. Сюда едет городская стража.

III

Невин остался в Керморе еще на год, но наконец настало время, когда он больше не мог смотреть, как Гвенивер отправляется на войну, и с ужасом думать, что она может не вернуться домой. Однажды, дождливым весенним днем он покинул крепость и без определенной цели направился на север, чтобы помогать, чем он только мог, простым людям, населявшим королевство. Хотя первое время Невин очень часто думал о Гвенивер, вскоре у него появилось слишком много других забот, и воспоминание о ней постепенно изгладилось. Год за годом войны продолжали свирепствовать, а эпидемии были их непременными спутниками. Где бы Невин не находился, он пытался уговорить лордов восстановить мир, а простой народ – вернуться к их повседневным заботам. Хотя те, кому старик помогал, были бесконечно ему благодарны, он чувствовал, насколько бесплодными оказывались его старания, и в конце концов им овладело глубокое отчаянье. В мыслях он бродил такими темными путями, где даже сила Двуумера обращалась в прах, но и там не было ни радости, ни покоя. Невин продолжал работать даже тогда, когда не служил Свету, но самой жестокой насмешкой было то, что вне служения он оставался в одиночестве, вместо того, чтобы быть со своей прежней возлюбленной.

Прошло пять лет. Однажды весной, когда в заброшенных садах зацвели яблони, что-то заставило Невина вспомнить о Гвенивер, и стоило только ему подумать о ней, как любопытство одержало верх. Как-то ночью, стоя на коленях у костра, он сосредоточил разум на языках пламени. И вот он уже ясно видел Гвенивер и Рикина, бодро шагающих по двору крепости Форта Кермор. Они совершенно не изменились, и Невин подумал, что это было лишь ярким воспоминанием. Но вдруг Гвенивер повернула голову, и он заметил шрам, пересекавший синюю татуировку. Затем видение исчезло, но теперь, увидев Гвенивер, он уже не мог ее забыть. Утром следующего дня он вздохнул над безрассудством, свойственным всем мужчинам, и зашагал по дороге в Кермор.

Весенним днем, когда мягкий ветер с моря смешивался с запахом молодой травы, как бы насмехаясь над страданиями королевства, Невин въезжал в городские ворота. Спешившись, чтобы провести коня и вьючного мула по запруженным людьми улицам, он услышал, что кто-то его зовет и, обернувшись, увидел Гвенивер и Рикина, которые едва протискивались с лошадьми сквозь толпу.

– Невин! – воскликнула она. – Как я рада вас видеть!

– А мне очень приятно встретить здесь вас, и Рико тоже. Польщен, что вы меня помните.

– Что? Да разве я могу вас когда-нибудь забыть? Мы с Рико как раз собирались покататься на лошадях, но вместо этого разрешите угостить вас бокалом эля.

По настоянию Гвенивер они пошли в лучший во всем Керморе трактир, уютное местечко с натертым до блеска деревянным полом и побеленными известью стенами. Она также настояла на том, чтобы они заказали лучший эль, проявив при этом щедрость, которая обычно заставляла воина не жалеть звонкую монету сегодня, так как он может не дожить, чтобы потратить ее завтра. Они устроились за столом, и, пока она рассказывала Невину о военных событиях, он внимательно изучал ее. Хотя она заметно окрепла, и все ее тело было похоже на панцирь, в движениях просматривалась твердость и в то же время грациозность, трудно было сказать, кому они были более присущи, женщине или мужчине. Рикин оставался, как всегда, веселым и вежливым; он не спеша пил эль и смотрел на нее.

Время от времени, когда их взгляды встречались, они улыбались друг другу. Этот обмен улыбками был преисполнен любви. Их сердца были похожи на два наполненных до краев бокала, содержимое которых дрожит при малейшем прикосновении, но никогда не проливается. Связь между ними была настолько крепкой, что Невин тренированным взглядом обладателя Двуумера видел ее, как сплетение нитей тусклого света. Все их обычное сексуальное влечение превратилось в магические узы, связывающие их ауры. Невин не сомневался, что энергия так же перетекала между ними; что, так или иначе, один из них всегда знал, где находится другой, даже в самые отчаянные минуты сражения; что они могут обмениваться между собой мыслями так инстинктивно, что даже никогда не задумываются об этом. У Невина защемило сердце при виде того, как неумело она использовала свои способности к магии Двуумера.

– О, добрый Невин, – сказала она наконец. – Вы непременно должны подняться в крепость. Полагаю, это Двуумер заставил вас вернуться сюда.

– Не совсем. А что? Что-нибудь случилось?

– Да, можно сказать.

Рикин быстро посмотрел вокруг и понизил голос.

– Видите ли, наш сеньор… Словом, он пребывает в мрачном расположении духа, и никто не может помочь ему.

– Его тяготят грустные думы, – объяснила Гвенивер так же шепотом. – Он говорит всякую чушь, например, что он не может быть настоящим королем после всего случившегося, и тому подобное. Королева боится, как бы он не сошел с ума.

Они оба посмотрели на Невина, искренне веря, что старик сможет найти выход. А он почувствовал себя таким беспомощным, что их надежда едва не заставила его заплакать.

– Что с вами? – спросила Гвенивер.

– Ничего страшного. Просто за эти дни я так устал, видя, какой беспорядок твориться по всей стране, а я ничего не могу поделать, чтобы прекратить страдания.

– О, боже мой! Не ваше дело прекращать это. Не стоит так сильно огорчаться. Разве вы не помните, что сказали королю, когда он так тяжело переживал смерть Даннина? Вы назвали это суетой, когда кто-то думает, что может уберечь другого человека от судьбы.

– Суетой? Так оно и есть.

Сама того не осознавая, она сказала именно то слово, которое ему нужно было услышать. «Да, это суета, это то, что мучает Глина», – подумал он. В душе я все еще остаюсь принцем и думаю, что королевство вращается вокруг меня и моих дел. Он напомнил себе, что был всего-навсего слугой, который ожидает приказа, и вдруг подумал, что приказ этот когда-нибудь обязательно прозвучит. Когда-нибудь он снова увидит сияние Света.

Когда они вошли в крепость, навстречу выбежали слуги и окружили Невина, будто он и в самом деле был принцем. Оривэйн настоял на том, чтобы старик поселился в удобной комнате главной башни замка и лично проводил его наверх. Пока Невин распаковывал вещи, управляющий рассказал ему разные новости. У лорда Гветмара и госпожи Маклы было два сына; принц Мэйл до сих пор томился в башне; Гавра, его бывшая ученица и помощница, была сейчас знахаршей в городе.

– А как наш сеньор? – спросил Невин.

Взгляд Оривэйна померк.

– Вечером я организую вам аудиенцию один на один. После того, как вы увидите его, мы сможем разговаривать дальше.

– Понимаю. А что с Саддаром? Он все еще при дворе или, наконец, осознал свое ничтожество и удалился?

– Он умер. Странно конечно. Это произошло осенью, сразу после того, как вы покинули город. У него случилось непонятное расстройство желудка.

Невин что-то пробурчал себе под нос, а лицо Оривэйна приняло совершенно безмятежное выражение. Невин подумал: или король лично приказал отравить старика, или кто-то из королевских придворных сам взял на себя эту несложную задачу, ведь единственный знахарь, который мог бы спасти советника, был в этот момент далеко.

Ближе к полудню Невин спустился в Кермор и разыскал Гавру, которая жила с семьей своего брата, хозяина трактира, в верхней комнате его заведения. Старик по-отцовски обнял свою бывшую ученицу, та весело засмеялась, налила ему немного эля и пригласила наверх в свою комнату немного поболтать. За последние несколько лет она стала привлекательной молодой женщиной, все такой же хорошенькой и аккуратной, но в темных глазах угадывалась глубина чувств и проницательность. В комнате среди мебели были аккуратно разложены травы, расставлены банки с целебными мазями и другие вещи, необходимые ей для работы. Здесь же находилась односпальная кровать, деревянный сундук, возле очага стояла колыбель. В ней спала крошечная девочка около десяти месяцев от роду.

– Младший ребенок твоего брата? – спросил Невин.

– Нет, это моя девочка. Вы меня за это осуждаете?

– Почему? Что заставило тебя так подумать?

– Мой брат был не в восторге, когда дома появилось внебрачное дитя. Я просто счастлива, что могу сама немного заработать, чтобы прокормить нас.

Малютка как будто поняла, что о ней говорят. Она зевнула, открыла василькового цвета глазки и снова уснула.

– А почему ее отец не взял тебя в жены?

– Он женат на другой. Я – не дура и все понимаю, но я люблю его.

Невин сел на деревянный сундук. Он никогда не ожидал, что Гавра, смышленая девушка, может попасть в такую беду. Она облокотилась о подоконник и посмотрела на открывавшийся из окна вид: стена соседнего дома, маленький пыльный дворик и курятник с цыплятами.

– Принц Мэйл, – вдруг сказала она. – Мой бедный узник.

– Боже мой!

– Умоляю вас, никому не говорите об этом. Они могут убить дитя, если узнают, что здесь в городе у элдифского принца есть внебрачный ребенок. Я говорю всем, что ее отцом был один из королевских всадников, Дагвин, который в прошлом году погиб в сражении. Мне все время помогает госпожа Гвенивер. Догадываюсь, что Дагвин был одним из тех, кого особенно любили девушки, потому что все поверили мне без лишних вопросов.

– Об этом знает только Гвенивер?

– Ага. Даже Рикин не знает.

Она сделала паузу и посмотрела в колыбель, кисло улыбнувшись.

– Мне нужно было кому-то сказать, а Гвенивер в первую очередь – жрица, и не важно, кто там она еще. Хотя, это так печально. Иногда приходит Рикин и вручает мне деньги для дочери своего боевого товарища. Похоже, маленькая Эбруа очень много для него значит.

– В таком случае, будет лучше, если он никогда не узнает правду. А все-таки, как это произошло? Ты умеешь летать, как птица?

– О, я взобралась на башню по лестнице, – смеясь ответила она. – Вскоре после того, как вы покинули город, у принца началась лихорадка, а все лекари ушли вместе с армией. Тогда Оривэйн послал за мной, чтобы не дать умереть заложнику. Боже мой, мне было очень жаль Мэйла, потом Оривэйн разрешил мне навещать его, как делали вы. Мэйл взялся учить меня читать и писать, чтобы у него быстрее тянулось время. Итак, он давал мне уроки, вскоре мы стали друзьями, и тогда…

Она выразительно пожала плечами.

– Понятно. А он знает о ребенке?

– О, как же ему не знать? Мой несчастный узник.

Возвращаясь в крепость, Невин посчитал своим долгом подняться на башню и повидать принца. Хотя его уютная комната совершенно не изменилась, Мэйл стал взрослым человеком. Вместо того, чтобы зря растрачивать силы в припадках отчаянья, этот высокий, пополневший мужчина медленно ходил кругами по комнате. Он был ужасно бледным, на фоне алебастрового цвета кожи, его черные с отливом волосы казались еще темнее. Невин с ужасом подумал, что принц не был на солнце вот уже семь лет.

– Вы просто представить себе не можете, как я рад вас видеть, – сказал Мэйл. – Как мне не хватало наставника, когда вы перестали приходить.

– Прошу прощения, но Двуумер побуждает человека пройти много неизведанных дорог. Хотя я, кажется, оставил вам кое-какое утешение. Только что я разговаривал с Гаврой.

Принц покраснел и отвернулся.

– Впрочем, это действительно странно, – сказал он немного погодя. – Было время, когда я и не посмотрел бы на женщину простого происхождения. А сейчас мне интересно, что же нашла Гавра в таком негодяе, как я.

– У вашего высочества действительно жестокая судьба.

– Не такая уж и жестокая, как многие другие. Знаете, я уже устал жалеть себя. Некоторые из людей подобны ястребам, они погибают в битве молодыми. Я же похож на певчую птичку, которая сидит в королевской клетке и видит во сне деревья. О, это роскошная клетка, где в кормушке всегда вдоволь зернышек.

– Верно сказано.

– Книги, которые вы мне оставили, тоже были для меня большим утешением. И Гавра купила мне кое-что почитать у книготорговца в храме Умма. Это сборник философских работ Ристолина, который писал в Начале Времен. Он был из руманов, не знаете?

– Нет. Он был одним из племени Греггикон, это – мудрый народ, судя по тем немногочисленным книгам, которые до нас дошли. Я полагаю, проклятые руманы захватили их королевство, так же как они сделали с землями, принадлежавшим нашим предкам там в Отечестве. Как писатель, Ристолин всегда поражал меня глубиной мысли. Я читал часть его книги «Этика Никомаки».

Они приятно провели время, обсуждая такие вещи, о которых Невин не слышал уже много лет. Хотя Мэйл говорил с легкостью прирожденного ученого, когда Невину пришло время покинуть его, принц погрузился в глубокую, как морской туман, меланхолию. Он вовсе не был ученым, он был отчаявшимся человеком, который цеплялся за все, что не давало потерять рассудок.

Покинув тихую комнату Мэйла и спустившись в большой зал, Невин будто оказался в другом мире. Так как армия собиралась, готовясь к походу, зал был заполнен господами и простыми воинами: кричащими, смеющимися, требующими очередной бокал эля и бросающими друг в друга насмешки, как кинжалы. Невин сел за стол Оривэйна, рядом с королевскими советниками, прямо возле помоста. Когда подавали еду, отворилась личная дверь короля, и вошел Глин в сопровождении Гвенивер. Однако когда он подошел к столу для знати, она спустилась с помоста и заняла место рядом с воинами короля и, конечно же, с Рикином.

– Похоже, госпожа Гвенивер относится с презрением к своему благородному происхождению, – заметил Невин, обращаясь к Оривэйну.

– Да. Раньше мы часто с ней об этом разговаривали, но разве кто-нибудь может спорить со жрицей.

Во время трапезы Невин смотрел на Глина, который, казалось, совсем не изменился; он был, как всегда, искренний и любезный, когда смеялся над шутками или слушал беседу знатных лордов. Все же, перемены стали очевидными позже, когда паж проводил Невина в личные апартаменты короля. Глин стоял у очага. Яркий свет множества свечей, отражаясь от серебра и падая на разноцветные ковры и драпировки, ясно оттенял глубокие впадины под его глазами. Хотя король настоял, чтобы Невин сел на стул, сам он во время беседы беспокойно ходил возле очага. Сначала они обменивались общими новостями и шутили, постепенно Глину надоело играть роль королевского величия, он устало облокотился о каминную доску, и тут Невин увидел перед собой павшего духом человека.

– Похоже, мой сеньор весьма благосклонен к госпоже Гвенивер, – заметил Невин.

– Она достойна благосклонности. Я поставил ее во главе моей гвардии. Никто не посмеет завидовать присягнувшему богам воину.

Вот оно, то воспоминание, которому они сейчас должны были посмотреть в лицо.

– Мой сеньор по-прежнему очень тоскует по своему брату?

– Да. Несомненно, мне будет недоставать его всю жизнь. О, боже мой, если бы он только не порешил себя! Сейчас мы могли бы видеться, хотя бы тайно. А когда-нибудь, вероятно, я мог бы призвать его обратно.

– Видите ли, гордость не позволила бы ему ждать.

Глин тяжело вздохнул и, наконец, опустился на стул.

– Так много людей, которые служили мне, испили свою горькую чашу, – сказал он. – Я не вижу этому конца. Клянусь владыкой преисподней, иногда мне хочется уступить проклятый трон этому Кантрэю и смириться. Но тогда выходит, что те, которые умерли ради меня, отдали свои жизни ни за что. И потом, что станет с моими преданными друзьями? Кантрэй может их всех перерезать.

Он сделал паузу и устало улыбнулся.

– Сколько человек здесь при дворе рассказали тебе, что я схожу с ума?

– Немного. А что, так оно и есть? Или же они принимают здравый рассудок за безумие?

– Конечно, хотелось бы думать о втором. С тех пор, как не стало Данно, я чувствую себя осажденной крепостью. С ним я мог поговорить, и, если он думал, что я несу чушь, он так и говорил. Кто же окружает меня сейчас? Половина из них льстецы, честолюбцы, шакалы. И, если я не бросаю им достаточно мяса, они кусаются. Если я пытаюсь выкинуть из головы какую-нибудь мрачную мысль, они начинают раболепствовать.

– От вас, мой сеньор, во многом зависит их жизнь.

– Знаю. О, боже мой, я все прекрасно понимаю! Как жаль, что я не родился простым всадником. Каждый при дворе завидует королю, а знаешь ли ты, кому завидует король? Рикину, капитану Гвенивер. Я никогда не видел человека счастливее, чем Рико, даром что сын фермера. Что бы он ни делал, что бы с ним ни случалось, он говорит, что на все воля Богини и спокойно спит всю ночь.

Глин сделал короткую паузу.

– Ты думаешь, я сошел с ума? Или просто дурак?

– Король никогда не был дураком, а если бы он сошел с ума, то был бы счастливее.

Глин засмеялся, его смех вдруг напомнил Невину принца Мэйла.

– Невин, я был бы очень благодарен, если бы ты остался при дворе. Ты видишь далеко наперед. Король должен признать, что очень в тебе нуждается.

Так как Невин не видел впереди ничего кроме горести и мучений, его первой мыслью было солгать и заявить, что Двуумер запрещает ему оставаться. Но он слишком сильно любил этих людей, чтобы стоять в стороне от их неизбежных страданий. Вдруг он подумал, что должен до конца сыграть свою роль; что тогда осенью он бросил Глина, Мэйла и Гавру, движимый собственными корыстными интересами.

– Мой сеньор, вы оказываете мне огромную честь. Я остаюсь и буду служить столько, сколько вы будете во мне нуждаться.

Таким образом, крайне неохотно, Невин получил то, за что многие люди готовы были разбиться в лепешку: место королевского советника и личное расположение сеньора. Невину потребовалось долгих два года, чтобы распутать сплетение зависти, вызванное его внезапным возвышением, но после никто не смел подвергнуть сомнению его назначение. Все в королевстве знали, что власть при дворе сосредоточена в руках этого убогого старика, но, конечно, очень немногие понимали, почему.

А на протяжении этих двух лет, и на третий год, война все продолжалась – бесконечный круговорот рейдов и обходных маневров.

Дождь застал их в добрых тридцати милях от основного лагеря. Косой ливень с холодным ветром, который насквозь пронизывал накидки, превратил дорогу в грязное месиво. Хотя ситуация была отчаянной, лошади отказывались идти хоть немного быстрее. «Единственное утешение, – с горечью подумал Рикин, – что дождь так же тормозит продвижение неприятеля». Он посчитал своим долгом сказать об этом тридцати четырем воинам, оставшимся от ста пятидесяти, выехавших в рейд. Они только проворчали ему в ответ. Рикин дважды объезжал строй, называя каждого по имени, покрикивая на отстающих и хваля немногих, еще сохранивших присутствие духа. «Вряд ли в этом была хоть какая-то польза», – подумал он. Когда он сказал об этом Гвенивер, она согласилась.

– Наши лошади в более плачевном состоянии, чем люди, – сказала она. – Скоро мы будем вынуждены остановиться.

– А если они настигнут нас?

Гвенивер только пожала плечами. Никто из них даже представления не имел, насколько далеко им удалось оторваться от войска Кантрэя. Только в одном они могли быть уверены – их преследовали. Они с трудом одержали победу, которая превратила их войско в горстку усталых бойцов. Кантрэй непременно посчитает долгом чести отомстить им за нее.

К закату они встретили двух фермеров, которые медленно тащились с возом, запряженным из-за нехватки лошадей упрямой молочной коровой. В меркнущем свете уходящего дня Рикин лишь сумел рассмотреть, что воз был нагружен мебелью, инструментами и бочками. Когда войско окружило их, фермеры посмотрели на солдат в полном изнеможении и, похоже, вовсе не волновались, что их могут убить прямо на дороге.

– Откуда вы бежите? – спросила Гвенивер.

– Роскарн, госпожа. Крепость пала вчера, и мы направляемся на юг.

– Кто ее захватил?

– Люди с зелеными зверюгами на щитах.

Рикин тихо выругался: драконы Кантрэя.

– Да они же не разрушили крепость, болван! – вмешался второй фермер. – Мы не видели никакого дыма, так ведь?

– Ты прав, – сказал первый. – Хотя мне все равно. Мы видели огромное войско на дороге, госпожа.

Гвенивер приказала солдатам посторониться с дороги и дать фермерам пройти.

– Что ты на это скажешь, Рико? Мы могли бы пойти в Роскарн, там у нас была бы крыша над головой. Если они уже побывали в крепости, то не вернутся назад так скоро.

Таким образом они пошли прямо в ловушку. Позже Рикин непременно подумает о том, как ловко она была подстроена, как хорошо люди Кантрэя сыграли роль фермеров, как верно Кантрэй предугадал их действия. А сейчас он был бы только рад найти приют для лошадей. Когда они добрались до крепости, то увидели, что каменная стена была проломлена в трех местах. Среди груды камней лежало обезглавленное тело тиэрина Гвардона. Там же находилось множество других трупов, но к тому времени уже слишком стемнело для того, чтобы можно было подсчитать их число. Так как до этого крепость захватывали и сжигали много раз, от каменного брока ничего не осталось. Посреди грязного двора стоял лишь круглый деревянный дом.

Хотя дом мог показаться первобытным жилищем, изнутри он был сухим. По одну сторону воины привязали лошадей, по другую сложили свои вещи, затем порубили мебель на дрова и разожгли в очагах огонь. У лошадей заканчивался овес, и люди достали все, что оставалось из запасов провизии. Рикин только собирался сказать Гвенивер, что утром надо будет попытаться найти хоть какое-нибудь продовольствие, как вдруг почувствовал опасность – холодное прикосновение к спине. По тому, как Гвенивер пожала плечами, он понял, что она почувствовала то же самое. Не сговариваясь, они выбежали из дома во двор.

Гвенивер полезла на стену, Рикин ждал ее внизу. В темноте он видел, как она достигла вершины; затем спустилась и закричала:

– Там войско! Прикрой проломы! Атака!

Рикин побежал в дом, по дороге он слышал топот и ржание лошадей, быстро приближавшихся к крепости. Выкрикивая приказы, он ворвался внутрь и поднял бойцов. Ругаясь, хватая мечи, войско рассредоточилось вдоль стены и прикрыло все бреши. К этому времени крепость потонула в шуме осаждавшей армии, как будто океанские волны разбивались о берег. Рикин видел через пролом, как воины спешиваются с лошадей и окружают стены.

– Мы в кольце! – отрешенно произнесла Гвенивер. – Как ты думаешь, мы сможем продержаться в осаде целый день?

– Не сможем и половины. Не понимаю, почему Богиня не предупредила нас, когда мы разговаривали с фермерами.

– А я понимаю. Я всегда знала, что придет день, когда Она захочет видеть нас мертвыми.

Она приблизилась к Рикину и поцеловала его в губы, один лишь раз, затем пошла отдавать приказы.

Было маловероятно, что враг начнет атаку в темноте, когда с неба льет дождь, поэтому они выставили у проломов охрану и спали по очереди. Примерно за час до рассвета дождь прекратился, а холодный ветер очистил небо. Рикин разбудил бойцов, они стали молча надевать доспехи. Каждый смотрел на своих друзей так, как будто говорил «прощай», не нуждаясь в словах. Пока Гвенивер присматривала за одной брешью, служившей некогда воротами, Рикин поставил воинов у двух других.

– Это смерть, – повторял он снова и снова. – Все, что мы можем теперь сделать, это заставить их дорого заплатить.

Снова и снова бойцы молча кивали в знак согласия. У дальней стены Рикин нашел Албана, который был принят в войско Кермора этим летом, как только ему исполнилось четырнадцать. Хотя мальчишка гордо стоял в строю и крепко, как и остальные воины, сжимал в руках оружие, Рикин решил спасти ему жизнь, если только это было возможно.

– Слушай, парень, – сказал он, – на тебя возлагается важная миссия. Мой выбор остановился на тебе, потому что ты ниже всех нас ростом и меньше всех заметен. Мы должны сообщить обо всем королю, и ты принесешь ему эту весть. Понял?

В свете приближающейся зари Албан смотрел на Рикина широко раскрытыми глазами; он кивнул.

– Итак, что ты будешь делать, – продолжал Рикин. – Спрячешься за этой грудой камней и дождешься, когда там упадет кто-нибудь из людей Кантрэя, чтобы можно было забрать у него щит. Как увидишь, что возле тебя разгорается бой, покинешь укрытие, притворишься раненым и смешаешься с толпой неприятеля. Затем, если тебя, конечно, не убьют, хватаешь лошадь и скачешь на ней во весь опор, будто под тобой разверзается земля.

– Понял. И если они схватят меня, встретимся за трапезой на том свете.

Когда парень ушел, Рикин помолился Богине, чтобы эта маленькая хитрость удалась.

Он присоединился к Гвенивер у ворот, где уже стоял наготове отряд, который они поведут в последний бой.

– Их там больше сотни, – заметила Гвенивер. – Сейчас они стягивают силы, готовясь к атаке. Похоже, пойдут только пешие воины.

– Зачем, убивая крыс в норе, зря рисковать лошадьми?

Обменявшись с Гвенивер улыбками, он занял место возле нее. Сквозь пролом было видно, как люди медленно поднимаются по склону холма и веером расходятся к брешам в стене. Внутри крепости царила мертвая тишина, изредка нарушаемая побрякиванием меча или щита. Небо на востоке озарилось светом, и Рикин почувствовал, как колотится его сердце. Нет, это был не страх, это было любопытство: а как же там, на небесах? «Я снова увижу Дагвина, – подумал он, – и расскажу, что у него есть дочь». Свет наступавшего утра весело заиграл на металле мечей, кольчуг, шлемов, на рельефных украшениях щитов. Где-то далеко, в рядах войска Кантрэя раздался звук серебряного рожка, и с боевым кличем шеренги щитов с драконами ринулись вперед. Битва началась.

Воины Кермора удерживали бреши намного дольше, чем можно было предположить. Сражаясь бок о бок в проеме такого размера, Гвенивер и Рикин сами смогли бы успешно отражать силы противника, если бы только у них за спиной не было двух других проломов. Они дрались жестоко, едва отдавая себе отчет, как высоко поднялось солнце. На них накатывался кричащий и бурлящий людской водоворот, но Рикин продолжал размахивать мечом, то подаваясь вперед, то отступая, будто он танцевал танец смерти в безупречном ритме с безупречным партнером. Гора мертвых тел увеличивалась, мешая Кантрэю успешно атаковать. Продолжая сражаться, Рикин чувствовал, как по спине тонкими струйками стекает пот. Ему ужасно хотелось пить. Рядом упал боец Кермора, но тут же выступил вперед другой и сразил неприятеля. Вдруг Рикин услышал у себя за спиной крик, в котором смешались предупреждение и отчаянье.

– Отходи! – кричала Гвенивер. – Они прорвались сзади!

Осторожными шагами шеренга бойцов Кермора отступала, размахивая мечами, отражая вражеские удары, пытаясь развернуться веером, в то время как люди Кантрэя хлынули в крепость через захваченный проем бывших ворот. Два других отряда керморских бойцов попытались перестроить ряды, и во дворе крепости образовался бешенный хоровод бегущих куда-то людей. Рикин начал произносить проклятия, они срывались с его уст непрерывным потоком; он слышал, как завыла и засмеялась в припадке неистовства Гвенивер. Рикин пронзил мечом очередного неприятеля и почувствовал запах дыма, который вздымался над крепостью густыми клубами. Солнце потускнело. Оттесняемый все дальше и дальше к деревянной постройке, Рикин спотыкался о тела убитых друзей и врагов, задыхался от дыма, но главное – разил, колол, рубил. Он все еще находил секунду, другую, чтобы посмотреть на Гвенивер, которая продолжала смеяться, хотя с каждой минутой толпа врагов вокруг нее становилась все гуще. Наконец они добрались до деревянного дома. Тем временем, как восемь оставшихся в живых бойцов Кермора забегали, заходили или заползали кто как мог в укрытие, Рикин и Гвенивер держали дверь.

– Заходи, Рико! – закричала Гвенивер.

Он шагнул внутрь и повернулся, образовав проход, чтобы Гвенивер могла последовать за ним, затем помог Камлуну закрыть дверь и задвинуть засов. Внутри стояла нестерпимая жара, так как весь верхний этаж уже был объят пламенем. Воины хватали за поводья встающих на дыбы, ржущих лошадей и тащили их к двери. Было слышно, как снаружи люди Кантрэя собираются пустить в ход топоры, вскоре деревянные ставни затрещали под их мощными ударами. Наконец у выхода был собран табун взбешенных, обезумевших от страха лошадей, и тогда Рикин и Камлун распахнули дверь, остальные воины довершили дело криками и ударами плашмя по конским крупам. Топча и сметая все на своем пути, животные врезались в ряды неприятеля, как ожившая вдруг дубинка.

Рикин развернулся и стал отдавать приказы. Вдруг он увидел Гвенивер, и крик застрял у него в горле.

Шатаясь, она прошла в дальний угол комнаты, чтобы там умереть у стены. В пылу боевой лихорадки он даже не заметил, как ее пронзили мечом. Рикин быстро подбежал к ней, опустился на колени и увидел, что вражеский меч вошел ей в спину через соединение кольчуги. Он перевернул безжизненное тело, ее лицо выражало полное спокойствие, голубые глаза были широко открыты, по полу растекалась лужа крови. И тогда Рикин понял, что ему не суждено дожить и до полудня. Он взял ее меч в качестве талисмана, оставив свой лежать на полу, и побежал к двери. Ветер носил по двору плотные клубы дыма, окутывая им противника, который перестраивался в очередной раз.

– А ну-ка, братцы, покажем им по чем фунт лиха! – закричал Рикин. – Не умирать же нам здесь, как крысам?

Выкрикивая имя Глина в последний раз в жизни, бойцы устремились за ним. Камлун ухмыльнулся ему на прощанье, а он, высоко поднимая меч, который некогда благословила Богиня, бросился в гущу неприятеля. Вдруг, в первый раз, у него вырвался смех, такой же холодный, каким смеялась она, словно Богиня разрешила ему временно занять место своей жрицы.

Рикин споткнулся об убитую лошадь, затем набросился на первого попавшегося ему на пути воина Кантрэя. Он уложил его одним ударом, затем повернулся и увидел, что щиты с драконами обступили его со всех сторон. Он нанес одному из врагов слабый косой удар, повернулся, ударил еще раз и вдруг почувствовал, как железо вонзилось ему в щеку. Боль была такой жгучей, что в первый момент казалось, что это упал кусок горящей соломенной кровли. Рот начал наполняться теплой, соленой кровью. Рикин зашатался, в этот момент ему в бок вонзился меч. Выбросив бесполезный теперь щит, он развернулся, ударил со всей силы и убил ранившего его противника. Пламя продолжало бушевать, и густой, как морской туман, дым застилал все вокруг. Шатаясь, Рикин сделал шаг, снова взмахнул мечом, но, захлебнувшись собственной кровью, упал и закашлялся. Враги оставили его умирать и устремились дальше.

Рикин поднялся на ноги, прошел несколько шагов, но лишь когда он переступил порог и оказался внутри дома, понял, зачем он сюда вернулся. Огонь уже облизывал изнутри деревянные стены. С трудом переставляя ноги, он направился туда, где лежала Гвенивер. Каждый шаг причинял невыносимую боль, но наконец, он добрался до ее тела. Он упал на колени, затем остановился в нерешительности: а что, если Богиня осудит такой жест. «Вряд ли Ее теперь это волнует», – подумал Рикин. Он тяжело опустился на пол, подтянулся и заключил Гвенивер в объятия, положив ей на грудь свою голову. Последнее, о чем он думал, была молитва Богине. Он просил Ее простить, если он поступал сейчас неправильно.

Богиня оказалась милосердной. Он истек кровью и умер, прежде чем до них добрался огонь.

Находясь в палатке короля в расположении лагеря, Невин услышал крики и стук копыт, которые должны были означать, что возвращается армия. Он быстро накинул плащ и побежал сквозь моросящий дождь на луг, где увидел беспорядочную толпу слезавших с коней мужчин. Он быстро нашел короля, который передавал поводья своему ординарцу. Лицо Глина было грязным, заросшим щетиной. На щеке виднелся потек чужой крови, на светлых, густых волосах пятно черной золы.

– Они все погибли, – сказал он. – Мы похоронили каждого, кого смогли найти, но Гвенивер и Рикин как сквозь землю провалились. Ублюдки этого Кантрэя сожгли крепость, так что, очень похоже, что они находились в круглом деревянном доме. Сгорели в погребальном костре, прямо как в Начале Времен.

– Да, им бы это понравилось. Будем считать, так оно и есть.

– Но мы встретили войско Кантрэя на дороге, вернее то, что осталось от войска. Мы наголову разбили их.

Невин кивнул, не в силах что-либо произнести. «Месть, – подумал он. – Гвенивер была бы очень довольна». Король повернулся и попросил кого-то привести к нему Албана. Парень был до того бледен и изможден, что еле держался на ногах; он подошел к королю.

– Невин, помоги ему чем-нибудь, если можешь, – попросил Глин. – Я не хочу, чтобы у него началась лихорадка или еще что-то подобное. Он сослужил нам большую службу, доставив сообщение.

Похвала короля лишила юношу последней выдержки. Он уронил голову на грудь и зарыдал, как маленький ребенок, кем он в принципе и был. Невин отвел его в лазарет и дал целебного отвара, в то время как сам едва сдерживал слезы. «Это будет повторяться снова и снова, – думал он, – человек, которого ты так любишь, будет умирать раньше тебя». Он проклинал свою горькую судьбу, но хуже всего было сознавать, что в этом виноват он сам.

ИНТЕРМЕДИЯ

ВЕСНА, 1063 г.

Охотник, что ставит силки, пусть смотрит, куда ступает.

Старая деверийская пословица

Во всем обширном королевстве Дэвери было лишь два города – Кернметон и Форт Гвербин, которые посещала, и то очень редко, раса Элкион Лакар. При виде эльфов жители обоих городов реагировали довольно странно. Как уже повелось, они просто не хотели признать, как сильно эльфы не похожи на людей. Если ребенок спрашивал что-нибудь по поводу заостренных эльфийских ушей, ему отвечали, что в этом диком племени уши подрезались всем детям в младенчестве. Всякий раз, когда ребенок обращал внимание на их кошачий разрез глаз, ему советовали придержать язык, иначе и его уши станут такими же. Даже сами взрослые с трудом могли смотреть эльфам в глаза, что давало последним повод думать о людях, как о лукавой и склонной к предательству расе.

Поэтому Девабериэл совсем не удивился, когда стражники у городских ворот Форта Гвербин посмотрели сначала на него, затем быстро перевели взгляд на его спутников – Дженантара и Калондериэла, затем на двух, запряженных в повозку лошадей и, наконец, на вереницу из двенадцати неоседланных скакунов.

– Вы пришли сюда продавать этих коней? – спросил стражник. – Если так, то придется заплатить пошлину.

– Нет. Мы привели их, как дань вашему тиэрину.

Стражники молча кивнули. Всем было известно, что время от времени Западная раса, как люди называли эльфов, приводили несколько своих прекрасных коней и дарили, чтобы заслужить благосклонность тиэринов Форта Гвербин и Кернметона.

Хотя до этого Дженантар и Калондериэл уже бывали в Элдифе, они ни разу не заходили внутрь города, и Девабериэл заметил, с каким презрением смотрели они на чумазые дома и грязные улицы, проходя по городу со своим живым даром. Девабериэл и сам чувствовал некоторую стесненность, замечая как тесно были нагромождены друг на друга постройки. В этом городе, населенном людьми, куда ни посмотри, всюду взгляд упирался в стену какого-нибудь дома.

– Надеюсь, мы будем оставаться здесь недолго, – проворчал Калондериэл.

– Не очень. А ты, если хочешь, можешь возвратиться хоть сразу после того, как мы отведем лошадей в крепость.

– О, нет. Мне бы хотелось снова повидать Родри и Калина.

Калина они увидели тотчас же; он как раз стоял у ворот крепости, когда они поднимались по склону холма. С приветствиями на устах он поспешил им навстречу. Хотя Девабериэл был весьма наслышан о человеке, который, как считали, лучше всех в Дэвери владел мечом, увидев Калина он сильно удивился. Капитан войска тиэрина имел более шести футов росту, с широкими плечами и хорошо развитой мускулатурой. Его левую щеку пересекал старый шрам, а голубые глаза выражали жестокость и непреклонность. Даже когда он улыбался, пожимая Калондериэлу руку, они оставались холодными, как лед.

– Ну и подарок преподнесли мне боги, – сказал он. – Как радуется мое сердце, когда я вижу снова моих старых знакомых.

– А мне очень приятно встретить вас, – ответил полководец Калондериэл. – Мы пришли сюда с данью госпоже Ловиан и юному Родри.

– Несомненно, госпожа примет вас с большой радостью, – сказал Калин, и вдруг его глаза приняли еще более зловещее выражение. – А Родри прошлой осенью был отправлен в изгнание Риисом, гвербретом Абервина.

– Что?! – удивленно спросили сразу три эльфа.

– Да, это так. Впрочем, заходите, заходите. Я расскажу вам обо всем за бокалом эля в обществе тиэрина.

Они повели лошадей в крепость. У Девабериэла было такое чувство, будто его пнули ногой в живот.

– Калин, – спросил он, – а где сейчас Родри?

– Странствует по большим дорогам с серебряным клинком на поясе. Понимаешь, о чем я говорю?

– Понимаю. Черт возьми, ведь он может оказаться где угодно в этом проклятом королевстве!

Когда гости вошли во двор замка, к ним выбежали слуги и конюхи и стали громко восхищаться лошадьми. Эльфийские питомцы, известные в Дэвери как «западные охотники», были как на подбор: ростом от шестнадцати до восемнадцати ладоней, с широкими грудными клетками и изящными головами. Хотя обычно они были серые, оленьего цвета или чалые, некоторые из них имели густую золотистую окраску, и именно эти ценились особенно высоко. Девабериэл привел такую золотистую кобылицу специально для своего сына, но сейчас у него возникло желание забрать ее назад. «Ничего, – сказал он сам себе, – должен же я чем-то отблагодарить Ловиан за то, что дала мне сына».

Стук копыт и крики во дворе, очевидно, вызвали любопытство Ловиан, ибо она показалась в дверях брока и направилась к ним. На ней было платье из красного бардекского шелка, украшенное шотландкой цветов ее клана: алым, белым и коричневым. Она шла легко и непринужденно, как молоденькая девушка, но когда стала приближаться, сердце Девабериэла сжалось уже во второй раз за этот день. Она постарела, лицо покрывала сеть морщин, волосы заметно подернула седина. Ловиан бросила на него взгляд, замерла на какой-то миг, затем продолжала спокойно смотреть, словно они никогда прежде не виделись. У Девабериэла защемило сердце, он проклинал себя, называя дураком и даже хуже, за то, что явился сюда. Да, она старела, в то время как он все еще продолжал выглядеть двадцатилетним юношей. Это был один из тех немногих случаев в его жизни, когда Девабериэл не нашел, что сказать.

– Госпожа Ловиан, – начал Калондериэл и глубоко поклонился. – Ваша светлость тиэрин Форта Гвербин. Мы пришли сюда, чтобы вручить их вам в дань уважения.

– Благодарю вас, друзья. Мне очень приятно принять такой чудесный подарок. Добро пожаловать в большой зал, двери которого для вас широко открыты.

Отступать было поздно, и Девабериэл последовал за остальными. Оказывая Калину расположение, Ловиан пригласила его отобедать с ней и с гостями за столом, где сидела знать. Когда всем был подан мед, капитан начал подробный рассказ об изгнании Родри. Хотя Калондериэл и Дженантар постоянно перебивали рассказчика, задавая ему вопросы, для Девабериэла было невыносимым слушать это. Он продолжал проклинать себя за то, что появился здесь и причинил боль не только себе, но и женщине, которую когда-то любил. Когда Калин закончил, некоторое время все продолжали трапезу молча. Девабериэл осмелился еще раз взглянуть на Ловиан и увидел, что она тоже смотрит на него. Их взгляды встретились, на какой-то миг самообладание покинуло ее. Глаза Ловиан заблестели, губы дрогнули, и он испугался, что она может заплакать. Но все прошло.

– Итак, добрые жители западных земель, – спросила она, – не желаете ли вы некоторое время погостить у меня в крепости?

– Покорнейше благодарим вас, ваша светлость, за оказанную честь, – отвечал Девабериэл. – Но мой народ привык странствовать по лугам и лесам. В каменных стенах мы будем чувствовать себя неуютно. Надеюсь, вас не оскорбит, если мы разобьем сегодня на ночь лагерь за пределами вашего города, а завтра продолжим путь.

– Как я могу отказать в благосклонности друзьям, которые вручили мне такой чудесный дар? В двух милях отсюда на север у меня есть охотничий заповедник. Я дам вам записку, которую вы покажете моему лесничему, и можете жить там сколько захотите.

Ее глаза благодарили Девабериэла за то, что он не стал оставаться здесь дольше.

Все же, когда слуги привели из конюшен лошадей, им представилась возможность сказать друг другу несколько слов наедине. Калин и двое других, стояли на ступеньках крепости и, как старые друзья, о чем-то оживленно беседовали. Ловиан жестом попросила Девабериэла отойти с ней на несколько шагов в сторону.

– Ты приехал сюда лишь для того, чтобы привести мне лошадей? – спросила она.

– Нет. Я хотел бы увидеть нашего сына.

– Но теперь ты знаешь о нем всю правду.

– Знаю. Лова, пожалуйста, прости меня. Я не должен был приходить вообще. Клянусь, больше ты меня никогда не увидишь.

– Да. Это будет лучше всего. Родри никогда не должен узнать правду. Ты это понимаешь?

– Конечно. Я хотел лишь взглянуть на нашего парня.

На миг улыбка озарила ее лицо.

– Он очень похож на тебя, но у него черные с отливом волосы, как у людей Элдифа. Наш Родри красивый парень.

Он взял ее руку в свою и сжал, затем быстро отпустил, пока никто не успел заметить.

– Как мне хочется хоть краем глаза на него взглянуть, – сказал он. – Но я не могу ехать дальше на восток. Не знаю, как отнесутся к нашим ушам и глазам в той части королевства.

– Верно. Я часто слышала, что ваш народ живет очень долго, но не могла себе представить, что ты остаешься все таким же молодым. – Ее голос дрогнул. – Или древние сказания не лгут, и вы живете вечно?

– Не вечно, но ужасно долго.

– Мы почти всю жизнь остаемся молодыми, но затем очень быстро стареем. Так мы узнаем, что пора собираться в последний путь.

– Правда?

Она отвернулась и машинально коснулась своей щеки, покрытой морщинами.

– В таком случае, нам в этом отношении повезло больше, потому что, начиная стареть рано, мы не знаем, когда умрем.

Он вздохнул, вспоминая свое горе, когда волосы его отца покрылись сединой, и жизненные силы начали покидать тело.

– Поистине, – сказал он, – вас ожидает лучшая участь.

Девабериэл поспешно удалился, слезы подступали к самому горлу.

На обратном пути Девабериэл все время молчал, и спутники не тревожили его, пока, наконец, они не добрались до охотничьего заповедника. Лесничий госпожи Ловиан отвел их в открытую лощину, где протекал ручей и было достаточно травы для лошадей, и сказал, что в этом году было много оленей. Затем он быстро ускакал прочь, чтобы оставаться подальше от Западной расы. Они поставили красный шатер, привязали лошадей, собрали несколько щепок для костра, добавив туда немного сушеного навоза из своих запасов. И за все это время Девабериэл не сказал ни слова. Наконец терпение Калондериэла лопнуло.

– Мы и вправду не могли придумать ничего глупее, чем приехать сюда, – как бы невзначай сказал он.

– Всем известно, что наш полководец очень деликатен и обходителен в общении, – едко заметил Девабериэл. – Но, черт возьми, зачем же наполнять чашу жаждущего горькой желчью?

– Да, конечно, извини, но…

– Не забывай о кольце, – вмешался Дженантар. – Двуумер говорит, что Родри должен получить его.

– Это верно, – сказал Калондериэл. – Тогда у Дев, похоже, есть оправдание.

Ворча себе под нос, Девабериэл направился в сторону повозки принести мех с медом. Дженантар поплелся за ним; когда они подошли, он уселся рядом на корточки.

– Не принимай так близко к сердцу то, что говорит Кал. Он всегда такой.

– В таком случае я ужасно рад, что не состою ни в одном из его эскадронов.

– Ничего, к этому можно привыкнуть. Но все же, интересно, как ты собираешься передать кольцо своему парню? У тебя есть какая-нибудь идея?

– Я об этом думал всю дорогу, пока мы ехали сюда. Знаешь, у меня есть еще один сын от деверийской женщины. Он больше похож на ее народ, чем на нас.

– Конечно знаю. Это Эбани.

Дженантар выглядел обеспокоенным.

– Ты что, и вправду хочешь доверить ему кольцо?

– Да, я понимаю, о чем ты сейчас подумал. У меня самого есть сомнения на этот счет. Боже мой, он же просто дикарь! Возможно, я никогда не забрал бы его у матери, но бедняжка не могла сама вырастить ребенка, а ее отец ужасно рассердился на дочь за младенца. Порой я не понимаю этих деверийских мужчин. Ведь не им же самим в конце концов приходится вынашивать дитя, так какое им дело до того, что их дочь возымела от кого-то? Но, так или иначе, если я переложу свою отцовскую обязанность на Эбани, вряд ли он передаст кольцо своему брату. Это как раз тот случай, когда он может выкинуть одну из своих диких выходок.

– А ты знаешь, где он сейчас?

– Нет. И в этом-то вся проблема, не так ли? Никогда не знаешь, где он, что с ним. Я передал через наших, что хочу его видеть. Надеюсь, он меня услышит.

К этому времени Кермор разросся в огромный город где проживало около ста двадцати тысяч человек. Он сильно вытянулся вверх по реке. Кроме того, некоторые богатые купцы выстроили себе коттеджи прямо на утесах над морем, вдали от городского шума и грязи. Крепость, в которой некогда, как король, правил Глин, была стерта с лица земли лет сто назад, и на том же месте построили новую, даже большую по размеру, для гвербретов Кермора. Внизу, в портовом районе, однако, находилась часть города, которую нельзя было назвать чудесной. Бордели, дешевые трактиры и таверны стояли, тесно прижавшись друг к другу, в лабиринте извивающихся улиц и переулков. Сюда никогда не заходили приличные горожане, зато бойцы войска гвербрета наведывались намного чаще, чем это могло бы понравиться здешним обитателям. Этот район назывался Днищем.

Всякий раз, когда Саркину приходилось бывать в Днище, он шел быстрым шагом, держал ухо востро и плотно заворачивался в свою ауру. Так его было очень трудно заметить. Нет, он не становился на самом деле невидимым, и каждый, кто шагал навстречу, увидел бы его; просто он не привлекал к себе внимание, особенно, когда шел у стены или в тени. В тот день стояла облачная погода, и несколько человек, проходя мимо, едва не столкнулись с ним, даже не отдавая себе отчет, что на улице кроме них находится кто-то еще. Все же, он держал руку на рукоятке меча.

День клонился к вечеру, улицы постепенно наводняли толпы народа. Мимо уличных торговцев, нараспев расхваливающих свою дешевую закусь и еще более дешевые безделушки, прохаживались моряки со звонкой монетой в кармане. Уже вышли на работу несколько проституток, которых в народе называли «камушки», так как они обслуживали своих клиентов прямо в темных захолустных мощенных булыжником переулках. То там, то здесь Саркин видел группы бардекских моряков с искусно нарумяненными лицами и намазанными маслом волосами, которые таким образом готовили свою внешность к ночным похождениям. Сохраняя тесный строй и держа наготове дубинки, промаршировали шесть городских стражников. Саркин спрятался в дверном проеме и подождал, пока они не прошли мимо. Затем он продолжил свой путь, быстро передвигаясь по запутанному лабиринту. Хотя Саркин давно уже не был в Керморе, он хорошо знал Днище. Здесь он родился.

Наконец он был у цели – трехэтажного круглого дома с покрытой свежей соломой крышей и аккуратно побеленными стенами. Гвенка могла позволить себе содержать публичный дом, потому что она обслуживала там клиентов из более богатых слоев населения, а не простых матросов. У двери он остановился, освободил свою ауру, затем зашел на первый этаж заведения. Вокруг винтовой лестницы, находящейся в центре зала, на полу, выстланном свежей соломой, стояли деревянные столы. В очаге медленно тлел торф, чтобы немного прогнать холод, потому что сидящие на мягких скамейках молоденькие женщины были либо вовсе обнаженными, либо слегка прикрытыми просвечивающимся бардекским бельем. Ему навстречу поспешила девушка, на которой не было ничего, кроме куска черного шелка, опоясывающего бедра. Веки ее голубых глаз покрывал слой бардекской краски, а длинные белые волосы источали аромат роз.

– Как давно ты к нам не заходил, Сарко, – заговорила она. – У тебя что-нибудь есть на этот раз?

– Есть, но это предназначено для твоей хозяйки. Кстати, где Гвенка?

– В погребе. Но не мог бы ты дать мне сейчас хоть самую малость? Я бы хорошо отблагодарила. Ты мог бы запустить свою рыбку в мое ведерко.

– От меня ты ничего не получишь, спрашивай у своей хозяйки.

Работник, прислуживающий в борделе, отодвинул три бочки эля, освободив проход у стены, и открыл крышку люка, ведущего в помещение, похожее на обычный погреб. Саркин спустился вниз. Здесь стояло огромное количество бочек с элем и с медом, к потолку были подвешены окорока и сетки с луком. В дальней стене была прорублена дверь. Саркин постучал.

– Кто там? – спросил хриплый женский голос.

– Саркин, вернулся из Бардека.

Дверь отворилась, на пороге стояла Гвенка. Ей было около пятидесяти, полная женщина с крашенными хной волосами и карими, с темными мешками, глазами, окруженными сеткой морщин. Каждый палец был украшен кольцом с драгоценным камнем, на шее она носила цепочку с серебряным, покрытым голубой глазурью, амулетом, предохраняющим от дурного глаза. Саркин засмеялся в душе: она знала его лишь как торговца наркотиками и не имела понятия, что он был как раз одним из тех, кто может сглазить.

– Заходи, дружок. Надо полагать, ты хочешь мне что-то предложить.

– Хочу. Причем отличного качества.

В апартаментах Гвенки стояла невыносимая жара. Хотя в стене под самым потолком были сделаны вентиляционные отверстия, в комнате стоял крепкий запах опиума, как будто обивка стен и диванные подушки источали этот дурман. Она села за маленький столик, ярко, но безвкусно инкрустированный красными и синими стеклышками, сложенными в спираль, и уставилась на гостя. Он расстегнул пояс с мечом, положил его на стул на расстоянии вытянутой руки от себя, затем снял через голову рубашку. Под рубашкой на шее высели два плоских кожаных мешочка.

– Двадцать пять серебряников за плитку. Ты поймешь почему, когда откроешь.

Ловко орудуя пальцами, она развязала мешочки и достала одну плитку около трех дюймов длинной и двух шириной. Затем она развернула промасленный пергамент и понюхала ровную поверхность черного опиума.

– Выглядит неплохо, – медленно произнесла Гвенка. – Но больше ничего не могу сказать, пока не покурю сама.

На столе горел свечной фонарь, рядом лежала длинная белая глиняная трубка и гора щепок. Она поскребла трубку небольшим кинжалом, положила внутрь плитку и подожгла лучину. Сначала она прогрела нижнюю часть трубки, затем зажгла размякший опиум. За первой же затяжкой последовал кашель, но она продолжала раскуривать трубку.

– Превосходно! – сказала она, кашляя и выпуская кольца дыма. – Во сколько мне обойдутся десять штук?

– Дэверийский регалий. Заплатишь на пятьдесят серебряников меньше.

Она неохотно отложила в сторону дымящуюся трубку.

– Что ж, по рукам, – сказала она. – Получишь деверийский регалий.

Пока Саркин отсчитывал плитки, она исчезла в другой комнате и вскоре вернулась с тяжелой золотой монетой в руке.

– Не хочешь остаться здесь с кем-нибудь из моих девочек? Разумеется бесплатно.

Она вручила ему золотую монету.

– Большое спасибо, но я не могу. Мне надо еще сделать одно дело.

– Если захочешь, приходи на ночь. Или тебе больше по вкусу мальчики?

– А твое какое дело?

– Да мне-то все равно. Просто жалко, когда такой симпатичный мужчина растрачивает себя по пустякам. Не стесняйся, парень. Почему бы тебе не взять пример с некоторых бардекских купцов? Они получают удовольствие, время от времени переворачивая красоток в постели со спины на живот.

Саркин посмотрел на нее в упор.

– Послушай, мамаша, ты заходишь слишком далеко.

Гвенка попятилась назад. Пока Саркин одевался, она сидела на стуле и перебирала пальцами амулет.

Саркин покинул Днище и пошел вверх, вдоль реки, держась, где это было возможно, подальше от людных улиц. Чтобы меньше обращать на себя внимание, он остановился в небольшой гостинице в другом бедном районе города. Саркин не хотел селиться где-либо возле Днища, так как с этим местом у него было связано много горьких воспоминаний. Его мать была дешевой проституткой и работала в заведении, очень напоминавшем бордель Гвенки. Хотя она была беременной много раз, на свет появилось только два ребенка: у Саркина был младший брат, Эви. Иногда мать баловала их, иногда вовсе не замечала. Однажды, когда Саркину было семь лет, а Эви три, ее задушил какой-то пьяный матрос. Хозяин борделя вышвырнул сирот на улицу, и несколько месяцев они бродяжничали, спали под фургонами или в старых бочках из-под эля, попрошайничали и дрались со старшими мальчишками за корку хлеба.

Как-то возле них остановился прилично одетый купец, бросил монету и спросил, как они дошли до такой жизни. Когда Саркин все рассказал незнакомцу, тот дал им целый серебряник, и в этот день они так наполнили свои желудки, как не наполняли уже многие месяцы. Естественно, что теперь Саркин жадно выискивал глазами этого щедрого человека. Каждый раз, когда он видел Аластира, купец давал им все больше денег, а иногда останавливался поговорить с бедняжками. Хотя Саркин уже успел преждевременно сделаться хитрой уличной крысой, постепенно Аластир завоевал доверие ребенка. Когда же купец предложил ребятам пожить у него, те заплакали от счастья.

Некоторое время Аластир был с ними очень добр, но соблюдал некоторую дистанцию. У них появилась красивая одежда, теплая постель, они ели, что хотели, но видели своего благодетеля довольно редко. Когда Саркин думал, как он в то время был счастлив, он чувствовал только отвращение к своей тогдашней наивности. Однажды ночью к нему в спальню вошел Аластир и начал уговаривать мальчика обещаниями и лаской. Потом он жестоко его изнасиловал. Саркин вспоминал, как после этого он лежал, сжавшись в комок на кровати, и плакал от боли и стыда. Он хотел убежать, но впереди у него не было ничего, кроме холодных и грязных улиц. Каждую ночь он был вынужден удовлетворять чудовищную похоть Аластира, и единственным его утешением было то, что купец не проявлял интереса к младшему брату. Он хотел хоть как-то спасти Эви от позора.

Но когда они переехали жить в Бардек, у Аластира начал проявляться интерес и к младшему брату, особенно после того как Саркин достиг половой зрелости и с ним стало не так интересно, по крайней мере в постели. Когда у Саркина ломался голос, Аластир стал использовать его в своих занятиях черным Двуумером. Он заставлял мальчика смотреть в магический кристалл, конечно же под своим наблюдением, гипнотизировал его так сильно, что, находясь в глубоком трансе, тот и понятия не имел, что он делает. Позже Аластир начал делать то же самое и с младшим братом, но на сей раз он предложил вознаграждение за то, что использовал их в своем ремесле: он взялся научить их Двуумеру. Они оба с большим рвением ухватились за изучение черного искусства. Только это помогало им смягчить боль от чувства собственной беспомощности.

Конечно, Саркин объяснял все это совсем по-другому. Он говорил себе, что вытерпел первые жестокие ступени своего ученичества, чтобы показать, что достоин владеть темными силами. Таким образом, они оба продолжали зависеть от Аластира, хотя Саркин так ненавидел своего учителя, что иногда хотел его убить и вынашивал в мыслях детальный план. Саркин не знал, что чувствует Эви: они больше не разговаривали о таких вещах, как чувства; но он предполагал, что брат готов смириться с домогательствами учителя, чтобы овладеть этим учением. Иногда Аластир уезжал на несколько дней продавать товар, и тогда Саркин чувствовал себя свободным. Учитель никогда не оставался в Керморе надолго; там было слишком много людей, которые могли бы его узнать.

На обратном пути в гостиницу путь Саркина пролегал по одной из широких площадей города. Хотя в тот день там не торговали, у импровизированной сцены из бочек и досок собралась внушительная толпа народа. На сцене стоял высокий, стройный человек с серыми глазами и такими светлыми волосами, какие Саркин прежде не видел. Он был красивым, с правильными чертами лица, очень похожими на девичьи. Саркин остановился посмотреть. Взмахнув рукой, парень извлек из короткого рукава шелковый шарф, подбросил его вверх, и вещь исчезла высоко в воздухе. В толпе раздался одобрительный смех.

– Здравствуйте, добрые горожане. Перед вами – шут, странствующий менестрель, выдумщик и рассказчик, который торгует сказками, шутками, да прибаутками. Попросту говоря, я гертфин. Приглашаю вас провести несколько приятных часов в выдуманной стране. Я вам поведаю о том, чего никогда не было и не будет.

Шарф появился у него в руках и снова исчез.

– Я родом из Элдифа; зовите меня просто Саламандер, потому что мое настоящее имя такое длинное, что вам никогда его не запомнить.

Толпа засмеялась, и на сцену упало несколько монет. Саркин собрался уже вернуться в свою гостиницу, подумав, что подобного рода развлечение было не для таких людей, как он, познавших тайны этого мира. С другой стороны, гертфин был таким хорошеньким пареньком и после представления вполне мог бы согласиться на бокал эля. Кроме того, он был превосходным рассказчиком. Когда он рассказывал историю о короле Бране и могущественном колдуне Начала Времен, зрители стояли, как зачарованные. Гертфин сам исполнял все роли; его голос звенел колокольчиком, изображая прекрасную девушку, сердито ворчал, когда говорил злой колдун, и разражался громовыми раскатами, произнося слова короля. Время от времени рассказ переходил в песню, которую он пел чистым тенором. Когда Саламандер остановился на середине, сославшись на усталость, на него градом посыпались монеты, так зрители пытались восстановить его душевные силы.

Саркин сознавал всю глупость того, что он делает, и все же наслаждался каждой минутой представления. Его забавляло не только то, над чем смеялась остальная публика. Всякий раз, когда толпа содрогалась от притворного страха при виде отвратительных поступков злого колдуна, Саркин смеялся про себя. Вся эта никому не нужная резня и смешные происки, которые только зря приносили людям вред, не имели ничего общего с черным Двуумером. Ни разу повествование не коснулось главной тайны магии: природы мастерства. Первым делом человек учился владеть собой до такой степени совершенства, пока не становился холодным и твердым, как железный слиток. Затем он использовал свою железную душу, чтобы вырывать все, что он хочет, из лап враждебного ему мира. Правда, время от времени некоторые люди погибали или просто не выдерживали, но это были слабаки и они того заслуживали. Их страдания были лишь незначительным эпизодом в общем течении событий.

Наконец гертфин закончил свой рассказ, хриплый призвук в его голосе дал понять, почему он не начинает следующий, как бы сильно не просили того зрители. Когда толпа начала расходиться, Саркин пробрался вперед и вложил ему в руку серебряную монету.

– Я никогда еще не слышал, чтобы кто-нибудь так хорошо рассказывал историю. Тебе нужно промочить горло. Давай выпьем немного эля.

– Конечно, было бы неплохо.

Саламандер некоторое время смотрел на него, затем легкая улыбка озарила его лицо.

– Но, увы, я не могу воспользоваться твоей щедростью. Видишь ли, здесь в городе есть девушка, которая сейчас ждет меня.

Он сделал ударение на слове «девушка», чтобы все объяснить собеседнику в вежливой форме.

– Что ж, – сказал Саркин, – тогда я пойду.

Саркин ушел. Он был скорее обеспокоен, чем расстроен. Либо у гертфина был зоркий глаз, либо Саркин сам себя чем-то выдал. Наконец он решил, что человек, который много путешествует по дорогам, зарабатывая себе на жизнь, успел достаточно повидать и поэтому сразу обо всем догадался, как только услышал предложение. Все же, подойдя к краю площади, Саркин замедлил шаг, чтобы в последний раз бросить взгляд на этого симпатичного паренька, и увидел, что, по мере того, как тот удалялся, за ним следовала толпа эльфов. Саркин застыл на месте. Хотя Саламандер, казалось, не замечал своих странных спутников, их интерес к гертфину вполне мог означать, что тот владеет Двуумером света. «Мне ужасно повезло, что он отказался от эля», – подумал Саркин. Затем он поспешил в свою гостиницу. Саркину непременно нужно было позаботиться, чтобы, пока он находиться в Керморе, его не увидел этот гертфин.

Утром густая облачность рассеялась, и над гаванью засияло яркое весеннее солнце. Элейно, владелец бардекского торгового корабля, стоял на корме и задавал себе вопрос: как эти варвары только могут носить шерстяные штаны в такую погоду? Хотя на нем была простая льняная туника и сандалии, он изнемогал от жары и обливался потом. На его родном острове Ористина летние дни были сухими, и поэтому жара переносилась легче. Внизу, на главной палубе, раздевшись по пояс, работала команда керморских грузчиков. Масупо, купец, нанявший корабль для этого плавания, стоял рядом и наблюдал за выгрузкой каждой бочки, каждого тюка. В некоторых из них находились изделия из стекла, изготовленные специально для продажи знатным особам этих варваров.

– Господин, – окликнул Элейно первый помощник капитана. – С вами хотят поговорить таможенники.

– Сейчас иду.

На деревянном пирсе его ждали трое деверийских мужчин со светлыми волосами и синими глазами, которые, думал Элейно, совершенно не отличались друг от друга, как впрочем и большинство керморских варваров. Подойдя ближе, Элейно увидел, что они выглядели перепуганными, затем попытались придать лицам вежливые выражения. Он к этому привык, потому что замечал эти испуганные взгляды даже на лицах жителей тех островов, которые деверийцы без разбора называли Бардеком. Как многие мужчины его родного острова, Элейно имел почти семь футов роста, плотную комплекцию и черный с синим отливом цвет кожи, очень не похожий на различные оттенки коричневого. Жители Ористины гордились своим отличием от остальных обитателей Бардека, которые до недавней битвы на море совершали набеги и захватывали рабов.

– Доброе утро, капитан, – сказал один из варваров. – Мое имя – лорд Меррин, начальник таможенной службы его светлости гвербрета Кермора, Ладоика.

– Доброе утро, мой господин. Что вам от меня нужно?

– Ваше разрешение осмотреть корабль после того, как его разгрузят. Я понимаю, что это довольно унизительно для вас, но у нас возникли проблемы с контрабандными товарами, особенно с некоторыми из них. Если вы хотите, мы освободим корабль от досмотра, но в этом случае ни вы, ни ваши люди не смогут сойти на берег.

– У меня нет основания препятствовать вам. Держу пари, вы имеете в виду опиум и яды. Я не связан с этим грязным ремеслом.

– Ну что ж, большое спасибо. Считаю также своим долгом предупредить, что если у вас на корабле есть рабы, мы не будем их отлавливать, ежели они удерут на свободу.

– У жителей моего острова нет рабов. – Элейно услышал гневные нотки в собственном голосе. – Простите, мой господин. Для нас это очень обидный вопрос, но, уверен, вы об этом не знали.

– Я действительно ничего не знал. Приношу мои извинения, капитан.

Элейно почувствовал себя неловко. Он знал, что поступает так же плохо как и они, гребя всех чужеземцев под одну гребенку.

– Позвольте сделать вам комплимент. Вы очень хорошо владеете нашим языком, – немного погодя сказал Меррин.

– Благодарю вас. Я знаю его, можно сказать, с самого детства. В нашей семье проживал человек из Дэвери, знахарь, который приезжал обучаться у наших врачевателей. Поскольку мы занимались торговлей, мой отец хотел, чтобы все его дети хорошо говорили по-деверийски, и старик давал нам уроки в качестве оплаты за проживание.

– Понятно. Выгодная сделка.

– Выгодная.

Элейно подумал, что сделка эта была намного выгоднее, чем могли предположить эти люди.

Наконец весь товар из чрева корабля был разложен на пирсе, с ним занималась одна команда таможенников, торгуясь по ходу дела с Масупо по поводу пошлины. Другая команда осматривала каждый дюйм корабля. Элейно стоял на корме, удобно облокотившись о перила, и смотрел на мелкую рябь моря, искрящуюся на солнце. Так как вода была самой подходящей для него стихией, он легко достиг сознания Невина и услышал, как старик мысленно попросил подождать, пока он сконцентрирует внимание. Вскоре на поверхности воды возник образ Невина.

– Итак, надо полагать, ты в Дэвери, – передавал ему Невин.

– Да, в Керморе. Скорее всего мы пробудем в порту две недели.

– Прекрасно. В данный момент я тоже направляюсь в Кермор. Вероятно я доберусь туда через пару дней. Ты получил перед отъездом мое письмо?

– Получил. Ты пишешь в нем мрачные новости. Я разговаривал с людьми в различных портах и собрал для тебя кое-какие сведения.

– Чудесно. Но, лучше, не говори об этом сейчас. Нас могут подслушать.

– В самом деле? В таком случае, увидимся, когда ты будешь в городе. Я буду жить на судне, пока мы стоим в порту.

– Хорошо. Да, кстати, Саламандер в Керморе. Он остановился в гостинице «Синий попугай», поистине подходящее название.

– «Сорока-болтунья» подошло бы даже больше. Боже мой, трудно поверить, что парень по-настоящему овладел Двуумером.

– Ну, а что ты ожидал от сына эльфийского менестреля? Наш Эбани, хоть и молодой, а знает свое дело.

Образ Невина исчез. Элейно прохаживался по палубе взад и вперед, сцепив за спиной руки. Раз Невин опасается шпионов, ситуация, должно быть, и в самом деле серьезная. Он пришел в ярость, что случалось всякий раз, когда он думал о черном Двуумере. С какой радостью он стиснул бы своими массивными ручищами шею этого зловещего колдуна. Но, конечно, было бы лучше сразить его более тонким оружием.

Тремя днями позже Саркин прохаживался возле таверны на самом краю Днища. Крепко завернувшись в свою ауру, он прислонился к стене и поджидал сообщника. Саркин не говорил никому из занимавшихся контрабандой наркотиков и ядов, где он останавливается, когда приезжает в Кермор; они находили его здесь и шли потом вместе с ним в безопасное место совершать сделку. Через несколько минут он увидел, как по узкой улице к нему приближается толстяк Дрин. Саркин уже собрался развернуть ауру и тем самым обнаружить себя, как вдруг из переулка появились шесть городских стражей и окружили купца.

– Стоять! – приказал один из них. – Именем гвербрета!

– Что все это значит, добрые господа?

Дрин попытался изобразить улыбку.

– Вы узнаете об этом в комендатуре.

Саркин больше не слушал. Он нырнул за таверну, затем пошел быстрыми шагами (но не слишком быстрыми, чтобы лишний раз не привлекать к себе внимание) по запутанному лабиринту Днища. Он шел переулками, между домами, зашел в заведение Гвенки через главный вход и вышел через черный, его путь извивался и петлял. Наконец он оказался на северной окраине Днища и оттуда направился в свою гостиницу. Саркин не сомневался, что Дрин, желая спасти свою шкуру, разболтает все, что ему известно. Но задолго до того, как «пытошники» выбили из Дрина имя и приметы Саркина, он уже выехал за городские ворота, держа путь на север в безопасное место.

Гвербрет Ладоик вершил суд в своей палате правосудия. Он восседал за полированным столом черного дерева под знаменем, напротив него лежал золоченый меч для официальных церемоний. По обе стороны сидели жрецы Бела. Справа стояли свидетели: лорд Меррин, три городских стража, Невин и Элейно. Перед ним, опустившись на колени, стояли обвиняемые: Дрин, торговец специями и Эдикл, капитан торгового судна «Яркая звезда». Гвербрет сидел, откинувшись на спинку стула и потирая подбородок, и раздумывал над письменными показаниями, лежавшими перед ним. В свои тридцать лет Ладоик был привлекательным молодым человеком, высоким, стройным с серыми, стального цвета глазами и высокими скулами, типичными для уроженцев северных земель.

– Доказательства налицо, – сказал он. – Ты, Дрин, подошел к знахарю и предложил ему купить у тебя запрещенный товар. К счастью, Невин – честный человек, он пошел посоветоваться с Элейно, который тут же связался с начальником таможенной службы.

– Не подходил я к этому проклятому старику, ваша светлость, – застонал Дрин. – Он сам спросил у меня.

– Вполне возможно. Но это не меняет сути дела. Может быть ты сможешь опровергнуть, что во время ареста стражники обнаружили у тебя четыре различных сорта отравы?

Дрин тяжело уронил голову и уставился на пол.

– Что касается тебя, Эдикл, – гвербрет холодно посмотрел на него, – то, конечно, очень хорошо утверждать, что Дрин провозил на корабле эти дрянные травы без твоего ведома. Но почему, в таком случае, таможенники нашли тайник с опиумом в стене твоей личной каюты?

Эдикл задрожал всем телом, на лбу выступили капли пота.

– Я признаюсь, ваша светлость. Вам нет нужды подвергать меня пыткам, ваша светлость. Это все деньги. Он посулил мне чертовски огромную сумму, а судно требовало ремонта, и я…

– Достаточно.

Ладоик обратился к жрецу:

– Ваше святейшество.

Поднялся человек преклонного возраста, прокашлялся, затем уставился в никуда и начал зачитывать выдержки из законов.

– Отрава – это мерзость перед богами. Почему? А потому что яд может быть только использован для совершения убийства и никогда для самозащиты. Таким образом, если кто-то испытывает в нем нужду, значит вынашивает в своем сердце убийство. Поэтому в наших землях не должно быть никаких таких отвратительных веществ. Из указа короля Кинана от тысяча сорок восьмого года.

Он снова прокашлялся.

– И какое же самое подходящее наказание для торговца ядами? Нет ничего более подходящего, чем заставить его съесть что-нибудь из его же гадкого товара. Постановление Мейбина, верховного жреца Форта Дэвери.

Когда жрец сел на место, Дрин заплакал, по его щекам беззвучно текли тоненькие ручейки слез. Невину стало жаль его; он не был злым человеком, он был просто жадным, и его развратило настоящее зло. Однако Невин уже ничем не мог помочь бедняге. Ладоик взял золоченый меч и поднял его острием кверху.

– Мы выслушали слово закона. Дрин, как акт милосердия, тебе разрешается самому выбрать из своих запасов наиболее безболезненный яд. Что касается тебя, Эдикл, мне сообщили, что у тебя четверо маленьких детей, и что действительно нужда заставила тебя заняться этим гнусным промыслом. Ты получишь двадцать ударов плетью на площади.

Дрин поднял голову, затем снова опустил и заплакал навзрыд, мечась из стороны в сторону, как будто яд уже разъедал ему внутренности. Подошел стражник и ударом в лицо успокоил его, затем заставил встать на ноги. Ладоик поднялся и ударил по столу рукояткой меча.

– Гвербрет сказал свое слово. Суд закончен.

Стражники увели Дрина, а Эдикл остался стоять на коленях у ног гвербрета. Зал быстро опустел, остались лишь гвербрет, Элейно, Невин и арестованный. Ладоик смотрел на Эдикла сверху вниз, словно рассматривал комок грязи, лежащий на улице.

– Двадцать плетей могут отнять у человека жизнь, – заметил он непринужденным тоном. – Но если ты расскажешь этим людям все, что они захотят услышать, я уменьшу это число до десяти.

– Огромное спасибо, ваша светлость. Боже мой, не знаю даже, как вас благодарить. Я расскажу им все, что знаю.

– В прошлом году ты зимовал на Ористине, после того, как твой корабль пересек море. Почему? – спросил Элейно.

– О, это очень странная история. – Эдикл нахмурился, что-то вспоминая. – Да, это было поздней осенью. Я уже собирался ставить «Звезду» в береговой док. Вдруг ко мне подходит этот бардекский купец и говорит, что одному из его друзей, очень богатому человеку, нужно во что бы то ни стало добраться в Милетон до наступления зимы. Он предложил мне кучу денег, только бы я переправил их на тот берег; даже с учетом расходов на зимовку в Бардеке получалась огромная прибыль. Ну я и взял их на борт. А зимовал я в Ористине потому, что там было дешевле, чем в Милетоне.

– Понятно. А как эти люди выглядели?

– Тот, который платил за плаванье, был типичным жителем Милетона, а знаки, нарисованные на лице, говорили о его принадлежности дому Онодана. Другой был деверийцем, назвался Прокиром, но я сомневаюсь, что это его настоящее имя. В нем было что-то такое, от чего у меня мурашки по коже пробегали. Но, будь я проклят, если знаю почему. Он был очень изысканным в общении и не причинял мне беспокойства. Море штормило, и почти все время он сидел в своей каюте. Наверное, блевал всю дорогу.

– А как выглядел этот Прокир? – вмешался в разговор Невин.

– Даже не знаю, что вам ответить, господин. В такое время года на море очень холодно, и если он появлялся на палубе, то всегда был укутан в плащ с капюшоном. Я бы дал ему около пятидесяти; это был представительный мужчина с седыми волосами, очень тонкими губами и голубыми глазами. Но я хорошо запомнил его голос: вкрадчивый, слишком мягкий для мужчины. От него у меня мурашки по коже пробегали.

– Не сомневаюсь, – тихо сказал Невин. – Ну вот и все, ваша светлость. Мы с Элейно уверены, что человек, которого описал нам Эдикл, – важная фигура среди торговцев наркотиками.

– В таком случае, я обязательно его выслежу и не буду спускать с него глаз, вернее сказать, ушей, раз нам так хорошо описали его голос, – подытожил Ладоик.

Очевидно, предполагаемый Прокир был по всей видимости не просто агентом по торговле наркотиками. Невин был совершенно уверен, что этот человек владел магией черного Двуумера, что с его легкой руки прошлым летом началась война Лослейна, и что он вынашивал план убийства Родри. Он думал над этим и, наверное, уже в сотый раз спрашивал себя: зачем?

Саламандер, или, называя его полным эльфийским именем, Эбани Саломондериэл тран-Девабериэл, остановился в одной из самых дорогих гостиниц Кермора. Полированный деревянный пол его просторной гостиной был покрыт бардекскими коврами, на нем стояли полукруглые стулья с мягкой обивкой. В окнах сверкали настоящие стекла. Он налил только что прибывшим гостям мед в стеклянные фужеры из серебряной бутыли. Невин и Элейно сердито осматривались по сторонам.

– Надо понимать, что твои басенки приносят неплохие деньги, – произнес Невин.

– Приносят. Знаю, знаю, вам всегда не нравились мои, как их все называют, грубые, извращенные, экстравагантные вкусы, но я не вижу в них никакого вреда.

– В них нет вреда, но пользы нет в них тоже. Ладно, это не мое дело. Я не твой наставник.

– Вот именно. Хотя, по правде говоря, для меня было бы незаслуженной честью стать вашим учеником.

– Ты прав, – вмешался Элейно. – Я имею в виду незаслуженную честь.

Саламандер лишь ухмыльнулся. Ему нравилось подшучивать над бардекским великаном, хотя сам Элейно вряд ли получал от этого такое же удовольствие.

– Я знаю, что мои способности весьма ограниченные, – сказал Саламандер. – Если бы я обладал силой Магистра Эйси, то был бы таким же щепетильным, как он. Но увы, боги сочли меня достойным лишь узнать вкус Двуумера, а затем они отняли от моих уст эту чашу, наполненную медом.

– Это не совсем так, – возразил Невин. – Валандарио сказала мне, что ты мог бы добиться больших успехов, если бы только постарался.

Саламандер вздрогнул. Он не ожидал, что его наставница успела так много рассказать старику.

– Но сейчас это к делу не относится, – продолжал Невин. – Хотел бы я знать: почему ты здесь, в Дэвери?

– Спрашивайте лучше: почему бы мне здесь не находиться? Мне нравится странствовать среди народа моей матери. Здесь всегда увидишь что-нибудь интересное, и здесь я оказываюсь далеко-далеко от моего достопочтенного папочки, который вечно бранится, и далеко не стихами, то за одно, то за другое; за то, что было, и за то, чего не было.

– Так уж и не было? – проворчал Элейно.

– А может и было. Но если я могу быть чем-то полезен вам и Мастеру Эйси, то лучше вам спросить об этом прямо.

– Хорошо, – сказал Невин. – Ты мог бы нам помочь. Твои странствия могут нам очень пригодиться. У меня есть все основания полагать, что в королевстве находятся несколько человек, владеющих черным Двуумером. Нет, я вовсе не хочу, чтобы ты попробовал войти в их среду. Они слишком могущественные. Но кроме этого, они промышляют контрабандой наркотиков и ядов. Мне бы хотелось узнать, где они сбывают товар. Если бы нам удалось прикрыть этот грязный промысел, мы бы хорошо навредили нашим врагам. В конце концов, им надо что-то есть, так же как и другим людям, вернее, почти так же, как другим людям. Я хочу, чтобы ты старался замечать все признаки этого нечестивого промысла. Гертфину везде открыты двери. Может быть ты случайно услышишь что-нибудь интересное.

– О, это я могу. Для вас с радостью суну свой длинный эльфийский нос в это дело.

– Только не суй его слишком далеко, не то отрежут, – пошутил Элейно. – Помни, это опасные люди.

– Ну что ж, буду остерегаться силков, ловушек и лгунов.

В десяти милях на восток от Форта Дэвери жила женщина по имени Ангариад, которая после долгих лет службы при дворе короля вышла на пенсию и получила маленький клочок земли. Никто из соседей не знал, чем она там занималась, потому что она не любила болтать языком; люди могли только догадываться, что она была повивальной бабкой и знахаршей, уж очень хорошо Ангариад знала травы. Местные жители часто приносили ей цыплят и продукты в качестве оплаты за лечение; ибо для них это было гораздо удобнее, чем пускаться в длинный и утомительный путь к городскому аптекарю. Все же, посещая ее, они обычно скрещивали пальцы, чтобы уберечься от колдовства, потому что было что-то странное в этой пожилой женщине, в ее блестящих глазах, в ее впалых щеках.

Очевидно и знатные особы не забывали ту, которая когда-то им служила. Было не удивительно видеть пару прекрасных коней с хорошей сбруей, привязанных возле ее дома, или даже знатную госпожу, оживленно беседующую с Ангариад в саду, где росли ее травы. Жители близлежащей деревни задавали себе вопрос: о чем благородные особы могли говорить с этой старухой? Если бы они только узнали, то ужасно бы испугались. Ибо для фермера, у которого каждый ребенок оказывался драгоценной парой рабочих рук, была чуждой сама мысль об аборте.

Кроме абортивных средств, Ангариад могла предложить соответствующим покупателям еще кое-какие заморские вещи. В этот день она была особенно недовольна малым количеством товара, который привез для нее Саркин.

– Ничего не могу поделать, – говорил он. – Одного из наших сообщников перехватили в Керморе со всем товаром. Тебе ужасно повезло, что у меня есть хоть немного опиума.

Старуха взяла со стола черный кусочек и поскребла его ногтем, затем внимательно посмотрела, как он крошится.

– Я предпочитаю лучше очищенный, чем этот, – прохрипела она. – У господ более утонченный вкус, чем у бардекских докеров, которые почти никогда не просыхают.

– Послушай, тебе очень повезло, что я привез хоть это. Но если ты сделаешь мне одно одолжение, я отдам тебе его даром.

Лицо знахарши вдруг расплылось в улыбке, она внимательно слушала.

– Я знаю, кто обычно покупает у тебя товар. – Саркин наклонился ближе. – И один из них меня особенно интересует. Я хотел бы с ним повидаться. Сообщи лорду Камделу, что прибыл товар, и скажи, пусть придет сюда один.

– Боже мой, – возмущался Родри. – Наконец мы нашли таверну, где есть приличный мед, и теперь ты говоришь, что нам не по карману это удовольствие.

– Послушай, если бы ты не был таким гордым и согласился сопровождать караван…

– Это не просто гордость! Здесь уже речь идет о чести.

Джилл подняла к небесам взор, призывая богов в свидетели такого упрямства, и прекратила бесполезный спор. На самом деле у них была достаточно большая сумма денег, оставшихся с зимы, но она вовсе не хотела, чтобы Родри об этом знал. В этом отношении он был похож на ее отца, который или пропивал все подчистую, или раздавал нищим, никогда не думая, какой сюрприз может ждать их впереди на большой дороге. Пусть лучше Родри думает, что они сами вот-вот пойдут с протянутой рукой; она всегда раньше так делала в отношении Калина.

– Если ты сейчас потратишь деньги на мед, – сказала она, – как будешь чувствовать себя, когда мы будем ехать голодными, без гроша, и не сможем купить даже кусок хлеба? Клянусь, тогда тебе покажется горьким вкус этого меда.

– Ладно, сдаюсь. Мы возьмем эль.

Она вручила Родри четыре медные монеты, и он пошел заказывать напиток. Они сидели в самой дешевой таверне Форта Эйдин, города, который процветал благодаря торговле и был расположен в центре самого богатого во всем королевстве аграрного района. Что же их сюда привело? Разнесся слух о том, что между здешним лордом и одним из его соседей назревала междоусобица, поэтому, оставив Кермор, Джилл и Родри поспешили сюда. Но, к их великому огорчению, местный гвербрет успел подавить мятеж до их прибытия. Форт Эйдин имел очень большое значение для сюзерена, и он не захотел сидеть сложа руки и смотреть, как война опустошает город. Родри вернулся с двумя бокалами эля, поставил их на стол, затем сел на скамейку рядом с Джилл.

– Знаешь, – начала Джилл, – мы могли бы поехать в Ир Аудглин. Этим летом там наверняка будут сражения.

– Очень хорошо. К тому же, это намного ближе, чем Кергонеи. Мы поедем прямо через гряду холмов?

Так как дорога через холмы была короче, чем окружной путь сначала на юг, а затем вдоль морского побережья, Джилл уже была готова согласиться, но вдруг почувствовала, как какая-то невидимая рука сомкнула ее губы и заставила замолчать. Ей овладело слепое, необъяснимое чувство, теперь она знала, что по пути в Аудглин им необходимо заехать в Форт Мананан. «Опять Двуумер, будь он проклят!» – подумала Джилл. С минуту она пыталась сопротивляться, убеждая себя, что, если нужно, они могут легко преодолеть холмы. Но внутренний голос упрямо твердил, что в Форте Мананан их ожидает что-то важное.

– Ты слышала, о чем я спросил? – начинал злиться Родри.

– Ах, да. Прошу прощения. Знаешь, моя любовь, я хочу ехать вдоль берега. Конечно, это дольше, но… Ну, в общем, я хотела бы спросить кое о чем Осо, серебряных дел мастера.

– Прекрасно. Но хватит ли нам денег проделать такой долгий путь?

– Хватит, если ты согласишься сопровождать этот караван. Они как раз направляются к морю.

Она положила руки ему на плечи и нежно улыбнулась.

– Ну пожалуйста, любимый.

– Черт возьми, я не…

Она не дала ему договорить и поцеловала в губы.

– Хорошо, – сказал он, вздыхая. – Я пойду и поговорю с тем купцом прямо сейчас.

Когда он ушел, Джилл думала, потягивая эль, откуда ей в голову пришла эта странная мысль. Она также задавала себе вопрос, что заставило ее так просто уступить, но здесь ответить было легко: простое любопытство. Если они не пойдут в Форт Мананан, ее всю жизнь будет мучить вопрос: а что же все-таки там было?

Если бы его величество король узнал, что его знатные вассалы покуривают бардекский опиум, то пришел бы в ярость; поэтому те немногие, кто распробовал его опасный вкус, никогда не занимались этим в крепости. В самом городе находилась роскошная гостиница, верхний этаж которой был забронирован для знатных особ, кому могла понадобиться комната для тайных встреч. Как много юных дев лишились в этой гостинице своей невинности, и как много трубок опиума отравляло здешний воздух. Здесь Саркин снял комнату, встречаясь во второй раз с лордом Камделом, ответственным за королевскую купальню.

Молодой лорд полулежал на диване, выполненном в бардекском стиле, откинувшись на груду подушек, и вертел в руках пустую глиняную трубку. Камдел был стройным юношей лет двадцати, с густой копной каштановых волос, глубоко посаженными карими глазами, длинными аристократическими пальцами и очаровательной улыбкой. Конечно, для Саркина он был очень привлекательным, но Ангариад недвусмысленно дала понять, что лорд предпочитает только девушек. Однако если бы дела пошли хорошо, в скором времени Камдел был бы не в состоянии отказать Саркину.

– Его светлость производит впечатление честолюбивого молодого человека, как раз такого мы и искали, – сказал Саркин. – Для вас было бы очень прибыльным присоединиться к нам.

Слегка кивнув, Камдел, посмотрел на него широко открытыми с припухшими веками глазами. Сделав блестящую карьеру придворного, он был о себе очень высокого мнения, и потому мог легко попасться на удочку лести.

– И не беда, если Ангариад потеряет во мне покупателя, – сказал Камдел. – Ее товар стал непомерно дорогим.

– Не сомневаюсь. Потом, если вы начнете торговать сами, то сможете назначать самую высокую среди всех нас цену. Думаю, мой господин, я могу надеяться на вашу порядочность.

– Конечно. Ведь и моя голова в петле, не правда ли?

Саркин улыбнулся, такая метафора показалась ему очень удачной.

– Но, прежде чем я окончательно соглашусь, – продолжал Камдел, – мне очень хотелось бы поговорить с каким-нибудь более важным лицом, чем простой агент.

– Ну конечно, ваша светлость. Меня послали лишь узнать, заинтересуетесь ли вы. Уверяю, что с вами лично поговорит тот, кто нами руководит. Он прибудет в Форт Дэвери через неделю.

– Очень хорошо. Скажите ему, что он может назначить нашу встречу прямо здесь.

Саркин слегка кивнул, выражая покорность. Он долго думал, как устроить встречу лорда с Аластиром, а тут Камдел со своим высокомерием сам разрешил эту проблему.

Четыре дня караван медленно двигался к Форту Мананан, наконец длинная вереница людей и мулов оказалась на открытом месте посреди города, служившем рыночной площадью. Родри получил жалованье, и вместе с Джилл они направили своих коней на окраину, к маленькой дешевой гостинице у реки, где они останавливались прошлой осенью. Подойдя ближе, они увидели, что она сгорела. Там где раньше была соломенная крыша, одиноко смотрели в небо несколько почерневших ивовых прутьев, не доставало также половины деревянной стены. Проходящие мимо горожанки рассказали, что двое местных парней устроили внутри драку, которая закончилась, когда свечной фонарь упал на покрытый соломой пол.

– Будь оно все проклято! – выругалась Джилл. – Теперь нам придется заночевать в палатке у дороги.

– Что? – возмутился Родри. – На другом конце города есть очень даже неплохая гостиница.

– И очень дорогая.

– Это меня не волнует, жадина ты моя. После того, как нам пришлось спать среди вонючих мулов, я ужасно хочу принять ванну.

После короткой перебранки Джилл уступила, и они направились в другую гостиницу. Хотя хозяин заведения был явно не в восторге от того, что у него остановился серебряный клинок, Джилл удалось успокоить его и даже сэкономить немного денег, заявив, что они могли бы переночевать на сеновале за меньшую плату. Она вынуждена была признать, что, как бы дорого это ни стоило, было очень приятно принять хорошую ванну, вместо того чтобы просто плавать в холодном ручье. Обеденный зал гостиницы тоже выглядел неплохо; в отличие от тех, к которым привыкла Джилл, здесь не пахло прелой соломой и псиной. Они сидели за столом одни, потому что, когда входил очередной посетитель, то бросал первый взгляд на Родри, второй на рукоятку его клинка и садился где-нибудь поодаль, что было вдвойне обидно, потому что посетители в большинстве своем сами были контрабандистами.

Через несколько минут вошел человек, который, судя по обращенным к нему подозрительным взглядам завсегдатаев, был скорее всего путешественником. На нем был красивый зеленый плащ, серые бриджи из самой мягкой шерсти и роскошно вышитая рубашка. Он вручил мальчику, прислуживающему в гостинице, серебряную монету, чтобы тот занес внутрь его вещи, хотя вполне хватило бы медяка. Он также потребовал у владельца гостиницы предоставить ему лучшую комнату. Когда незнакомец поднимался вслед за хозяином по винтовой лестнице, Джилл с любопытством изучала его внешность. Он был стройным, высоким, со светлыми волосами, а приятные черты лица говорили о том, что в его венах течет немало эльфийской крови. В нем было также что-то очень знакомое, хотя Джилл не могла припомнить, где она его видела. Заметив ее интерес, мальчик поспешил ей на помощь.

– Этого парня зовут Саламандер, – сказал он. – Он – странствующий менестрель, или попросту – гертфин.

– Правда? В таком случае, мы можем прекрасно провести время, слушая его рассказы.

Джилл подумала, что могла видеть его представление где-нибудь во время остановки в пути. Позже он спустился вниз, остановился и с недоумением посмотрел на Родри, как будто думал, что знает этого человека с серебряным клином. Джилл посмотрела на них в профиль и поняла причину замешательства: менестрель был так похож на ее возлюбленного, что вполне мог бы быть его братом. В этот момент она вспомнила ту странную мысль, которая привела их в Форт Мананан, и вздрогнула.

– Добрый господин, – обратилась она. – Присаживайтесь к нам, если вы не против. Гертфин – всегда желанный сосед за бокалом эля.

– Благодарю вас, добрая госпожа.

Он поклонился Джилл и добавил:

– Тогда разрешите мне вас угостить.

Когда эль был разлит по бокалам, и за него было заплачено, Саламандер удобно расположился за их столом. Некоторое время они с Родри недоуменно глядели друг на друга. Обычно они смотрелись в зеркало лишь раз в день во время бритья, к тому же бронзовое зеркало давало плохое изображение.

– Послушайте, мы с вами случайно нигде не встречались? – спросил Родри.

– Я сам хотел спросить вас об этом.

– Вы когда-нибудь бывали в Абервине?

– О, много раз. А вы оттуда родом?

– Да. В таком случае, я мог видеть вас на рыночной площади, когда вы рассказывали какую-нибудь историю. Меня зовут Родри, а это – Джилиан.

Саламандер засмеялся и поднял бокал.

– Тогда за встречу! Я хороший друг Невина, старого знахаря.

– Правда? – вступила в беседу Джилл. – Вы его видели в последнее время?

– Да, шесть дней назад, в Керморе. Как всегда, он выглядит молодцом. Клянусь, он сам служит лучшей рекламой своих трав. Если увижу его в ближайшее время, а я думаю, что увижу, то передам, что у вас все в порядке.

– О, большое спасибо, – поблагодарил Родри. – Вы случайно не слышали чего-нибудь о войнах в этой части королевства? Гертфин всегда знает последние новости.

Пока Родри и Саламандер толковали о местных событиях, Джилл не участвовала в разговоре. Хотя, казалось, Саламандер не знал, что Невин владеет Двуумером, поэтому вряд ли сам владел этим искусством, дикий народец теснился вокруг него. Они сидели на столе, забирались к нему на колени, карабкались на плечи и нежно дергали за волосы. Время от времени он водил глазами, как будто видел их. Конечно, все эльфы обладали способностью видеть дикий народец, а он был, по меньшей мере, наполовину эльфом. В этом Джилл была уверена. Однако Родри их не видел. Это было загадкой, и она внимательно изучала их обоих, замечая всякое малейшее сходство: изгиб рта, слегка свисающие по краям веки, но больше всего – форму ушей, более заостренную, чем у нормальных людей. Она вспомнила свой вещий сон про Девабериэла; а ведь действительно, они оба были похожи на него. Теперь она была не просто заинтригована, она сгорала от любопытства.

Когда Родри поднялся и пошел принести еще немного эля, ее терпению пришел конец.

– Знаете, – начала она, – недавно мне пришлось провести довольно много времени у западной границы Элдифа.

– Да, Невин как-то говорил об этом.

– Вашего отца случайно зовут не Девабериэл?

– Действительно, это его имя. Подумать только, что вы об этом знаете!

– Просто я угадала.

Она подумала, как бы лучше солгать.

– Один человек по имени Дженантар как-то между прочим заметил, что у него есть знакомый, сын которого – гертфин. Вот я и подумала: вряд ли здесь можно сыскать двоих таких, которые к тому же были бы наполовину эльфами.

– О, боги, какой же у вас зоркий глаз! Ну вот, теперь мне остается лишь признать, что вы ловко проследили мою родословную. Действительно, я сын этого почтенного менестреля, несмотря на то, что иногда это, похоже, сильно его раздражает. Кстати, я хорошо знаю Дженантара. Надеюсь, у него все хорошо. Я не бывал в эльфийских землях уже… уже два года.

– Он выглядел как нельзя лучше, когда я видела его в последний раз.

«Держу пари, – думала она, – он не знает, что Родри его брат». Джилл стало грустно от мысли, что она никогда не сможет сказать им правду, и она промолчала. Пусть Родри думает, что он – Мэйлвейд, это будет лучше и для него, и для Элдифа.

Ночью, когда они пошли спать на сеновал, Саламандер вышел с ними, чтобы, как он сказал, поговорить наедине. Когда Джилл услышала, о чем он хочет узнать, она обрадовалась, что у него хватило ума не заговорить об этом в гостинице.

– Контрабандисты, торгующие опиумом? – удивилась она. – Боже мой, только не говорите мне, что вам нужна эта дрянь.

– Нет конечно, – ответил Саламандер. – Это Невин попросил меня выследить их. Вот я и подумал, что правильнее было бы начать с Форта Мананан.

– О, нет. Здешние парни никогда не стали бы иметь дело с таким грузом. Видите ли, даже у господ контрабандистов есть некоторое представление о чести.

– В таком случае, с этим покончено. Мне ужасно повезло, что я встретил вас, потому что, хоть я бойкий на язык и говорю сладкие речи, поверьте, было очень нелегко подбирать нужные слова и задавать подходящие вопросы.

– А за неподходящие вопросы вам бы попросту перерезали горло.

– Я тоже об этом подумал. Послушайте, Джилл, Невин рассказывал мне, что вы объездили все королевство и даже побывали в некоторых чужих землях. Вам случайно не известно, кто покупает эту мерзкую выжимку из особых сортов мака?

– Главным образом хозяева борделей. Они поддерживают таким способом своих девочек в нужной кондиции.

Саламандер тихо просвистел, а Родри не мог поверить своим ушам, что это говорила она.

– Никогда об этом не знал, – сказал Родри. – Откуда у тебя такие сведения?

– Мне рассказывал отец. Он всегда предостерегал меня от тех уловок, которыми мужчины заманивали девушек в бордель, чтобы я на них не поддалась. Он рассказывал, что это обычное явление для Кермора, но встречается и в других местах.

– О, черный осел владыки преисподней! – выругался Саламандер. – И все это происходит прямо под нашим носом! Когда увижу Невина в следующий раз, обязательно скажу, что нам есть чему поучиться у серебряных клинков.

Образ Невина, парящий над пламенем, выглядел испуганным, будто на него только что вылили ведро холодной воды.

– Живи я хоть тысячу лет, никогда бы не мог об этом подумать. – Невин посылал мысль в захлестнувшей его волне возмущения. – Как это мерзко и отвратительно! На днях я направляюсь в Элдиф. Нужно будет хорошенько поговорить с Калином.

– Это было бы очень разумно, – мысленно ответил ему Саламандер. – А я, если хотите, вернусь в Кермор.

– Прекрасно. Но, пока я не дам тебе знать, не предпринимай никаких шагов. Кроме черного Двуумера в это ремесло замешано немало головорезов, так что нам придется действовать осторожно и хитро расставить силки.

– Конечно. Вы знаете, владельцы некоторых борделей – очень влиятельные люди, и все это держится в строжайшей тайне.

Мысленный ответ Невина был похож на волчий рык.

– Я и не сомневался! Ладно, посмотрим, что мы сможем здесь сделать. Спасибо, дружище. Ты сообщил мне очень интересную новость.

Прервав контакт, Саламандер взмахом руки погасил в жаровне огонь. Сквозь окно в его гостиничную комнату проникал серый свет зари. Он посмотрел вниз и увидел, как Родри и Джилл седлали коней. Он быстро надел ботинки и вышел, чтобы попрощаться с ними. Неизвестно почему, но он еще ни разу в жизни не встречал человека, который бы так понравился ему после первой же встречи, как Родри.

– Надо понимать, вы улетаете на крыльях зари? – спросил Саламандер.

– Ага. Впереди нас ждет длинная дорога в Ир Аудглин, – ответил Родри.

– Понятно. Как все-таки грустно от того, что наши пути сошлись лишь для того, чтобы разойтись снова. Кто знает, может быть мы еще увидимся где-нибудь в пути.

– Надеюсь.

Родри протянул ему руку.

– Прощай, гертфин. Может быть богам будет угодно, чтобы мы снова встретились за бокалом.

Пожимая ему руку, Саламандер вдруг почувствовал, как по спине пробежал холодок. Это Двуумер посылал ему предупреждение. Да, они непременно встретятся еще, но совсем не так, как им хотелось бы. Холод, вызванный Двуумером, был настолько сильным, что Саламандер задрожал всем телом.

– Кажется, вы где-то простудились? – спросила Джилл.

– Да, немного. Боже мой, как я не люблю так рано вставать.

Они дружно засмеялись и расстались с улыбками на лицах. Весь день, проведенный на обратном пути в Кермор, Саламандер не мог забыть холодное предупреждение Двуумера.

Аластир и Камдел сидели за маленьким столиком в прекрасно обставленном гостиничном номере в Форте Дэвери и торговались о стоимости двадцати плиток опиума. Облокотясь на подоконник, Саркин молча наблюдал за этой лишенной смысла беседой. Хотя деньги мало что значили для Аластира, ему приходилось притворяться подпольным торговцем, у которого на счету каждая монета. Наконец сделка совершилась, деньги были заплачены. Настала пора приступить к делу, ради которого, собственно говоря, и была назначена эта встреча. Саркин пустил в ход свою способность ясновидения.

– Мой господин, – начал Аластир. – Вы должны понимать, что мне опасно часто бывать в Форте Дэвери. Теперь, после того, как мы встретились, я бы хотел, чтобы вы имели дело непосредственно с Саркином.

Камдел посмотрел на него и неодобрительно усмехнулся, но Аластир испустил из своей ауры нить света, опутал ею ауру лорда, затем послал вращающийся, как волчок, сгусток света, напоминающий по форме яйцо. Камдел потерял равновесие и зашатался, как пьяный.

– Саркин – очень важная фигура, – прошептал Аластир. – Вы можете доверять ему, как доверяете мне. Доверяйте ему. Доверяйте ему.

– Я доверяю, – промямлил Камдел. – Я доверяю ему.

– Очень хорошо. Теперь вы забудете, что были заколдованы. Вы забудете, что были заколдованы.

Аластир убрал нить света и дал ауре лорда вернуться в нормальное состояние.

– Да, конечно, я понимаю, – сказал Камдел, когда пришел в себя. – Для меня будет достаточно иметь дело с вашим помощником.

Саркин прекратил ясновидение, проводил лорда к выходу и поклонился, затем закрыл за ним на ключ массивную дубовую дверь. Аластир тихо засмеялся и встал, выпрямляя спину.

– Дело сделано, – сказал учитель. – Но запомни, с ним нужно работать не спеша. Если получится, воздействуй на его ауру только когда он выпил слишком много меда или накурился, чтобы он, чего доброго, не догадался, что с ним происходит что-то странное.

– Это легко сделать, учитель. Он напивается, как свинья, и дымит, как труба камина.

Аластир снова захихикал. Саркин не припоминал, чтобы его учитель когда-нибудь еще был так доволен. Дело, стоившее долгих лет упорного труда, наконец пошло хорошо. Камдел был вхож в личные апартаменты короля и поэтому вполне мог украсть одну вещицу, к которой ни Аластир, ни Саркин не имели доступа.

– Я понимаю, почему этот парень тебе никак не дает покоя, – продолжал Аластир. – Ты, конечно, уже представил его в своей постели.

Аластир слегка похлопал ученика по заднице. От неожиданности Саркин замер на месте. Он не подозревал, что у учителя до сих пор не остыл к нему подобного рода интерес.

– Прошу прощения, – виновато сказал Аластир. – Не буду приставать к тебе в таком-то возрасте. Ну что ж, дружище, продолжай работать с лордом, пока мы не сможем править им, как лошадью на длинных-длинных поводьях. Мы с Эви будем ждать за стенами города. Когда он будет полностью у тебя в руках, садись на коня и скачи к нам. Но помни – никакой спешки. Ничего страшного, если даже это займет долгие недели.

Когда Аластир вышел, Саркин еще долго бродил по комнате взад-вперед. Его ненависть вспыхнула, как приступ лихорадки.

Несмотря на убогий внешний вид старого знахаря, Невина хорошо знали в замке Форта Гвербин. Утром, когда старик подошел к воротам, двое стражников низко поклонились ему, затем позвали слуг, чтобы те отвели в конюшни его лошадь и вьючного мула. Во дворе замка стояло несколько больших фургонов. Слуги, медленно копошась под палящим солнцем, загружали в них тюки и бочки.

– Похоже, тиэрин собралась в свою летнюю резиденцию? – спросил Невин.

– Да, – ответил ему паж. – Через два дня мы отправляемся в Канобэйн. Ее светлость сейчас в большом зале.

Ловиан сидела за столом для знати в обществе писаря. Хотя было похоже, что они обсуждают какой-то важный вопрос, увидев Невина, она оставила это занятие и усадила старика по правую руку. Не откладывая, он рассказал ей последние сведения о Родри и Джилл, потому что знал, как она хотела об этом услышать.

– А вчера ночью я видел их в магическом кристалле, – добавил в конце Невин. – Они сейчас в Аудглине, ищут какую-нибудь работу. Должен сказать, Джилл денег на ветер не бросает. Похоже, что с зимы у них осталась немалая сумма.

– Я рада это слышать. Но, боже мой, ведь лето только началось, а мой бедный мальчик торгует своим мечом где-то на дорогах.

– Ну, ну, не стоит так волноваться. Вы должны согласиться, что «бедный мальчик» оказался одним из тех, кто лучше всех в королевстве владеет мечом.

– Это я знаю. Конечно, ни к чему так сильно терзаться, но как же мне не волноваться.

– Ваша правда. Несмотря на все мои красивые речи, я и сам за него беспокоюсь.

– Я знаю. Впрочем, послушайте, я конечно же забыла, что вы об этом еще ничего не знаете! В последние дни меня беспокоит не столько сам Родри. О, Невин, случилось нечто ужасное. Вы помните Дониллу, первую жену Рииса, которую он бросил из-за того, что она была бесплодная?

– Помню, и очень хорошо.

– Так вот, ее новый муж в ней души не чаял и ухаживал за ней, как за юной девицей. И, как оказалось, не напрасно. Она зачала.

– О, боже мой! А Риис уже знает об этом?

– Знает. Я сама поехала в Абервин, чтобы сообщить ему эту новость. Думала, что будет лучше, если он услышит об этом от меня. Но он так плохо воспринял эту весть.

– Не удивительно. Мне от всего сердца жаль Рииса. Слух об этом, должно быть, распространяется со сверхъестественной быстротой.

– Он сделался посмешищем в глазах всего Элдифа. У меня сердце кровью обливается, когда я думаю о его жене. Ведь он обращается с бедняжкой, как со скаковой лошадью. А люди тем временем заключают друг с другом пари, забеременеет она или нет. И, надо думать, перевес далеко не на нашей стороне. Боже мой, какими жестокими могут быть люди.

– Совершенно верно. Но, послушайте, как вы собираетесь поступить с Родри? Он – последний из наследников Мэйлвейда, кому править Абервином. Вам необходимо вернуть его домой.

– В то время, как Риис рвет и мечет? Вы просто не видели его. Весь день он ходит кругами, объятый яростью, и в его присутствии никто даже не смеет вымолвить слово «дитя». Теперь он ни за что не согласиться призвать Родри назад. Кроме того, уже нашлось достаточно жаждущих, которые возгорелись ненавистью к его брату в надежде, что, если Риис умрет бездетным, их клан сможет претендовать на эти земли.

– Это горькая истина.

– Да уж. Держу пари, что в Совете Избирателей уже начались тайные происки и интриги.

Она усмехнулась как бы сама над собой и продолжила:

– Я уже и сама начала плести интриги. Когда мы уедем в Канобэйн, я хочу забрать незаконную дочь Родри оттуда, где она сейчас воспитывается, и держать ее у себя. Маленькая Родда будет залогом в моей борьбе, к тому же я хочу следить за ее воспитанием сама. Во всяком случае, у того, кто женится на наследнице Родри, законной или незаконной, будет хоть маленький шанс выставить свои притязания на Совет.

– Клянусь Богиней, я вами восхищен. В то время, как большинство женщин продолжали бы рвать на себе волосы, будь их сын в изгнании, вы затеваете интригу на четырнадцать лет вперед.

– Большинство женщин не имеют той власти, которая дана мне. Даже если они одного со мной ранга.

Несколько минут они сидели в напряженной тишине. Ловиан выглядела очень уставшей и несчастной, и Невин предположил, что она думает о более горькой истине: Родри не был настоящим Мэйлвейдом. Но было очень важным убедить людей в обратном. Хотя Невин не мог предсказывать будущее со всей определенностью, он был просто уверен, что Родри предстоит править в западном Элдифе, и если не как гвербрет Абервина, то, по меньшей мере, как тиэрин Форта Гвербин. Ни его, ни Властителей Судьбы не волновало, кем был отец Родри. Это заботило лишь знать.

– Вы знаете, что меня пугает больше всего? – вдруг спросила Ловиан. – Что со смертью Рииса может начаться открытая война. Это непременно случится, когда недовольные кандидаты почувствуют, что Совет обошелся с ними несправедливо. Но к тому времени я давно умру, и мне будет совершенно незачем об этом беспокоиться.

Так как Риису было только двадцать девять, и он не жаловался на здоровье, ее последнее замечание звучало вполне оправданно. Но вдруг Невин почувствовал острую боль: Двуумер посылал ему предупреждение. По всей видимости, ей придется похоронить другого сына.

– Что-нибудь случилось? – спросила она, прочитав беспокойство на его лице.

– О, я просто подумал, что мы должны призвать Родри обратно.

– Ах, если бы слова были золотыми монетами, мы бы были такими богатыми, как сам король.

Она тяжело вздохнула и добавила:

– Всегда грустно видеть, как умирает великий клан, но было бы вдвойне печально увидеть конец Мэйлвейдов.

– Ваша правда.

В действительности, она даже представить себе не могла, каким это было бы горем. Клан Мэйлвейда всегда имел слишком большое значение для Двуумера, хотя все начиналось очень даже скромно, с событий без малого трехсотлетней давности.

КЕРМОР и ЭЛДИФ 790—797 г.

Все ли, что случается с нами в жизни, предопределено богами? Нет, не все, потому что многое происходит по воле слепого случая. Заруби себе на носу: у каждого человека есть Судьба, и есть Удача. А секрет мудрости состоит в том, чтобы научиться отличать одно от другого.

«Тайная книга Кадвалона Друида»

Примерно в неделе езды от Абервина, в таком месте, которое вполне могло бы называться западной границей Элдифа, если бы за ней кто-нибудь жил, на широкой вершине выходящего в море и покрытого травою утеса стояла крепость. Каменная стена, давно не знавшая ремонта, опоясывала большой двор, вымощенный булыжником и местами уже поросший травой. Внутри находился приземистый каменный брок, несколько беспорядочно стоящих деревянных сараев и узкая башня, возвышавшаяся как аист среди цыплят. Каждый вечер Аваскейн поднимался по винтовой лестнице, состоящей из ста пятидесяти ступенек, и выходил на плоскую вершину башни. С помощью тяжелой лебедки с воротом он поднимал связки дров, которые внизу прикрепляли к тросу его сыновья, и складывал их в кучу под легким навесом над чашей маяка. На закате он зажигал факел и подносил его к первой связке. Здесь, недалеко от берега находились подводные скалы, которые с маяка были видны как белая рябь на синем фоне. С корабля их нельзя было рассмотреть вовсе. Если капитан видел свет Канобэйна, он поворачивал свое судно в открытое море, подальше от опасности.

За последние несколько лет число проходивших здесь кораблей значительно сократилось. В связи с войной за трон Дэвери торговля переживала глубокий спад. Бывали минуты, когда холодный зимний ветер безжалостно хлестал его под навесом, и Аваскейн задавал себе вопрос: зачем он продолжает поддерживать огонь? Но если хоть один корабль пойдет ко дну, за это будет в ответе он сам. Как же он тогда будет себя чувствовать? Кроме того, сам принц Мэйл еще много лет назад перед тем, как уйти на войну и больше не вернуться, велел ему поддерживать огонь.

Аваскейн воспитывал двух сыновей, Марила и Эгамина, чтобы они после смерти отца продолжали его дело, зажигая огонь на маяке. Марил, флегматичный парень, был доволен работой и их, в некотором смысле, привилегированным положением в деревне Канобэйн. Однако Эгамин, которому едва исполнилось четырнадцать, постоянно ворчал, чертыхался и грозился убежать из дому, чтобы стать всадником в армии короля. Аваскейн в таких случаях давал ему хорошую затрещину и приказывал немедленно замолчать.

– Сам принц просил меня и мою семью каждый вечер зажигать огонь, – говорил он обычно. – И мы будем это делать.

– Но послушай, папа, – всегда возражал ему Эгамин. – Держу пари, ты больше никогда не увидишь этого принца.

– Может и не увижу. Но если увижу, то скажу, что я честно выполнял порученную мне работу. Я как старый барсук. Я знаю свое дело.

Аваскейн жил с сыновьями и женой Скуной в большом зале брока, где они готовили еду, спали и делали прочие дела. Верхние этажи закрывались, чтобы сохранять зимой тепло. Дважды в год Скуна проветривала все комнаты, вытряхивала мебельные чехлы и подметала полы на случай, если в один прекрасный день принц вернется в свое загородное жилище. Во дворе у них был огород, бегали цыплята, в хлеве хрюкали несколько молодых поросят. Местные фермеры обеспечивали их остальными необходимыми продуктами в качестве части налога на свет Канобэйна. Те же фермеры снабжали их дровами, которые рубили в огромных девственных дубравах, тянущихся на север и на запад.

– Мы очень даже неплохо живем, – говорил бывало Аваскейн Эгамину. – Благодари богов за то, что послали нам спокойствие.

На что Эгамин лишь отрицательно качал своей упрямой головой с черной шевелюрой волос и говорил, что боги послали им зеленую тоску. Кроме фермеров, редко кто приходил в Форт Канобэйн.

Следовательно, это явилось большим событием, когда однажды после полудня у ворот появился человек. Так как по утрам Аваскейн обычно спал, его день только что начался с прогулки по двору, как вдруг он увидел на дороге всадника на коричневом коне и двух серых мулов, тяжело нагруженных холщовыми мешками. Когда всадник спешился, Аваскейн с удивлением обнаружил, что им была полная, средних лет женщина. Хотя она носила платье, на ней были так же выпачканные бриджи, что позволяло ей ехать верхом, как мужчине. Ее седые волосы были собраны в узел на затылке, как обычно делали незамужние женщины, а черные глаза смотрели весело и дружелюбно. Но самым странным в ней были ее руки, выкрашенные по локти в какой-то особый цвет – грязно-коричневый с синим отливом.

– Доброе утро, – сказала она. – Держу пари, вы очень удивились, увидев меня на дороге.

– Да, конечно. Но все равно, вы желанная гостья, – ответил Аваскейн. – Разрешите поинтересоваться, как вас зовут.

– Примилла. Я приехала сюда из Абернауса и ищу редкие растения для нашей артели красильщиков.

– Подумать только! Впрочем, добро пожаловать. Я приготовлю вам поесть, если вы не откажетесь пообедать у нас.

Примилла и не собиралась отказываться. Пока Марил ухаживал за ее лошадью и мулами, она охотно расправилась с куском ветчины и миской овсянки. С собой она привезла кучу новостей из Абернауса, столицы Элдифа, и Скуна с Эгамином жадно слушали последние городские сплетни.

– Конечно же, о принце Мэйле опять нет никаких новостей, – произнес наконец Аваскейн.

– Вы знаете, есть. Но весьма невеселые. На днях схоронили его жену. Бедняжка умерла от лихорадки.

Примилла грустно покачала головой и добавила:

– Как это все-таки ужасно. Она так и не смогла снова увидеть мужа.

Из глаз Скуны брызнули слезы, а Аваскейн почувствовал, что сам вот-вот разрыдается. Это все было похоже на печальное сказание менестреля.

– Наверное ходят разговоры о том, чтобы лишить принца его титула, а вместо него поставить его сына?

– Да, поговаривают. А что вы сами думаете на этот счет?

– Я поклялся служить Мэйлу и буду ему служить. Я как старый барсук, добрая госпожа. Я знаю свое дело.

Примилла улыбнулась, как будто находя его преданность восхитительной. Это было большим утешением после насмешек со стороны других людей. Он посмотрел гостье в глаза и встретил ее проницательный взгляд, который не сочетался с веселым выражением круглого лица и розовыми щеками; это удивило Аваскейна.

Ночью, когда луна была в зените, Примилла поднялась по каменным ступенькам на вершину башни, чтобы составить Аваскейну компанию. Она помогла положить в чашу маяка вторую вязанку дров, затем подошла к краю посмотреть на открывающийся сверху вид. Внизу по покрытой рябью поверхности моря уходила к невидимому горизонту серебряная дорожка лунного света. В чистом весеннем небе звезды казались такими близкими, как будто их легко можно было достать, стоило лишь протянуть руку.

– Красиво, не правда ли? – спросил Аваскейн. – А ведь кроме меня и моих парней немногие утруждают себя подняться и посмотреть.

– У вас, должно быть, крепкие ноги от этих чертовых ступенек, добрый человек.

– О, ко всему быстро привыкаешь.

Загорелись свежие дрова, танцующие языки пламени отбрасывали вокруг золотистый свет. Примилла удобно облокотилась на каменные перила и стала созерцать пологий морской берег с выступающими мокрыми скалами, похожими на привидения в серебряных одеждах.

– Я, конечно, прошу прощения, но мне редко приходилось видеть женщину, путешествующую в одиночку. Вас не пугает, что на дороге может встретиться опасность? – спросил Аваскейн.

– Если придется, я могу сама за себя постоять, – ответила Примилла и усмехнулась. – Кроме того, сейчас по дорогам ходит не так много народу, чтобы была причина беспокоиться. Поверьте, для меня это стоящее занятие, путешествовать по лесам и искать нужные травы. Всю жизнь я работала красильщицей, а сейчас решила найти лучшие краски для моей артели. Мы будем изучать тот материал, который я привезу, выкрасим куски материи и посмотрим, как они стираются. Ведь никогда не знаешь, где ты найдешь свое счастье.

Она показала свои пропитавшиеся краской руки и добавила:

– Вот она, вся моя жизнь, оставившая отпечаток на коже.

Аваскейн свято верил в то, что каждый должен приложить немало усилий прежде чем увидит плоды своего труда, поэтому он понял смысл ее слов. Но даже после того, как Примилла уехала, он время от времени вспоминал женщину с синими руками и спрашивал себя: что же у нее все-таки было на уме?

Столица Элдифа, город Абернаус раскинулся по обоим берегам реки Дилбрей примерно в двух милях от морского побережья и гавани. За каменными стенами по холмам, сделанным в виде террас, извивались мощенные булыжником улицы. На вершине самого высокого холма стояла королевская крепость с развевающимися голубыми с серебристым знаменами трона Дракона. Внизу, в долинах, были беспорядочно разбросаны источающие скверный запах тесные трущобы городской бедноты. В Абернаусе сложилось так, что расположение жилища человека по высоте указывало на его положение на социальной лестнице. Занимая место главы артели красильщиков, Примилла жила на вершине невысокого холма на широком огороженном участке, где располагались мастерские. Вместе с ней в трехэтажном круглом доме жили пять ее учеников, прислуживавших своей наставнице в обмен за учение. На покрытом булыжником дворе находились длинные бараки, в которых помещались главные цехи артели. Производимая здесь под ее личным руководством продукция направлялась прямо ко двору короля.

Хотя во время своей поездки в Канобэйн Примилла действительно собрала редкие красящие растения, она была очень раздосадована тем, что ей пришлось провести так много времени вдали от забот своей артели. Однако долг по отношению к Двуумеру был для нее превыше обязательств перед красильщиками. Для нее было бы непростительным отказать в помощи председателю Совета Тридцати Двух. Хотя Примилла понятия не имела, почему Невин интересуется делами Мэйла, принца Абервина и Канобэйна, она охотно согласилась заглянуть в эту далекую провинцию и разузнать все, что можно. Теперь, когда она убедилась, что люди Канобэйна остались верными принцу, можно было сосредоточиться на более важном вопросе – его положении при дворе.

К счастью, ситуация, сложившаяся этим летом, позволяла ей легко добиться благосклонности высшей знати, потому что король запросил у городских артелей огромный заем, чтобы продолжать борьбу за трон Дэвери. Хотя особы благородных кровей обычно посмеивались над торговцами, когда королю требовались деньги, артельщики и купцы вдруг становились самыми почитаемыми в королевстве людьми. В ту же ночь по возвращении из поездки Примилла попала на первое из многочисленных собраний, созванных артелями и купечеством для выбора представителей, которые должны будут пойти во дворец, чтобы согласовать условия сделки. Она хотела поработать и поэтому легко вошла в совет. Хотя среди купцов разгорелось соперничество за место в совете, из ремесленников немногие изъявили желание отрываться от своего дела.

Наконец после недели непрерывных заседаний и закулисной борьбы комиссия из пяти артельщиков под председательством ростовщика Гротира встретилась с четырьмя королевскими советниками в узкой палате на втором этаже королевского брока. Пока писари обоих сторон что-то тщательно записывали, делегаты усаживались за длинным дубовым столом. Примилла ожидала, что на заседании будут звучать неопределенные вопросы и уклончивые ответы, но вместо этого поднялся первый советник, черноглазый, мешковатый мужчина по имени Кадли, и прямо заявил, что король хочет получить пять тысяч золотом.

– О, боги! – воскликнул Гротир. – Вы понимаете, добрый господин, что, если такой заем не будет во время погашен, артели просто разорятся?

Кадли улыбнулся, потому что все, находящиеся в палате, знали, что Гротир лжет. Когда заседавшие наконец заговорили всерьез, Примилла задумалась о размере займа. Раз королю было нужно много денег, значит он, похоже, собирается предпринять генеральное наступление, что не предвещает ничего хорошего для узника, томящегося в Керморе. Как и ожидалось, заседание завершилось взаимным согласием. Когда артельщики покидали палату, Примилла немного задержалась и спросила Кадли, не найдется ли у него немного времени показать ей королевский парк.

– Конечно, добрая госпожа. Несомненно, вам будет интересно, ведь ваша работа во многом связана с растениями.

– Действительно, для меня будет большим наслаждением увидеть живые цветы, потому что на работе нам приходится смотреть лишь на мелко нарубленные или вареные.

Любезно усмехнувшись, он повел Примиллу во двор, за башню брока. Невысокая кирпичная стена, такая, чтобы ее не могла переступить лошадь, отделяла территорию, на которой находились крошечного размера лужайки, окаймленные цветочными клумбами, и похожие на зеленые драгоценные камни в разноцветной плетеной оправе. Здесь они провели четверть часа, разговаривая о различных цветах, пока, наконец, Примилла не почувствовала, что настал подходящий момент сделать ход.

– Вы знаете, – начала она, – несколько дней назад я была у западной границы и собирала там диковинные растения. Однажды мне пришлось остановится в Канобэйне; это загородная резиденция принца Мэйла, вы знаете.

– О! Неужели они там еще помнят принца?

– Еще как! Печальная у Мэйла участь. Мне почему-то кажется, что, делая этот заем, король хочет предоставить принца судьбе.

– Говорю это только вам, добрая госпожа, хотя вы и сами обо всем догадались. Нашему сеньору еще много лет назад надо было продолжать войну, ну а Мэйла пусть бы казнили. Но принцесса Мадиан обратилась к королю с просьбой, чтобы ее мужу сохранили жизнь. Так как она воспитывалась при дворе, король относился к ней, как к дочери.

– Но теперь принцесса умерла.

– Совершенно верно.

– А что говорит сын Мэйла?

– Видите ли, исключительно из соображений порядочности, Огреторик просит за своего отца. Но, боже мой, ведь он еще даже не родился, когда Мэйл уехал воевать. Не может же человек вечно испытывать сострадание к тому, кого он никогда не видел.

«Особенно, когда у него есть все шансы унаследовать чей-то титул», – подумала Примилла. Она решила, что настала пора самой предпринять конкретные шаги вместо того, чтобы уповать на бестолковых советников. На следующей неделе она выбрала несколько мотков лучших шерстяных темно-синих ниток для вышивания и отослала в качестве дара жене Огреторика, Камладе. Ее продукция, выкрашенная вайдой в цвет индиго, всегда пользовалась огромным спросом, потому что только опытный красильщик мог гарантировать, что весь моток будет иметь равномерную окраску – важная деталь для изысканной вышивки. Дар открыл перед Примиллой двери замка: на следующий день ей была назначена аудиенция с госпожой.

Паж проводил ее в необычно маленькую палату на третьем этаже одной из боковых башен. Хотя комната была обставлена роскошной мебелью, стульями с мягкими сиденьями, увешена коврами, из окна открывался удручающий пейзаж. Камлада, миловидная блондинка шестнадцати лет, принимала Примиллу одна, без служанок, присутствие которых означало бы высокое положение, занимаемое госпожой при дворе. Единственной ее компанией был маленький терьер, который сидел у своей госпожи на коленях и время от времени повизгивал на протяжении всей беседы.

– Благодарю вас за чудесные нитки, добрая госпожа. Такой цвет будет очень хорошо смотреться на одной из рубашек моего мужа.

– Это будет для меня большой честью, моя госпожа.

Камлада улыбнулась и жестом показала на мягкую скамеечку для ног, стоявшую возле ее стула. Примилла услужливо села, госпожа окинула ее взглядом.

– Всю свою жизнь я провела при дворе, – заметила Камлада. – Сомневаюсь, что этот дар – всего лишь нежная забота с вашей стороны. Вы хотите, чтобы мой муж сделал вам какое-то одолжение?

– Да, совсем небольшое. Я хочу, чтобы он лишь знал о моем существовании. Видите ли, на западной границе растут некоторые очень редкие травы, из которых мы получаем краски. Мне бы хотелось, чтобы наша артель получила право открыть на них промысел, хотя первыми об этом заявили красильщики Абервина. Как-никак принцу подвластны и Абервин, и Канобэйн.

– Принцу? Но ведь он еще не принц.

– По крайней мере, учитывая обстоятельства, он в большей степени принц, чем его отец.

Камлада резко встала и подошла к окну, маленький терьер поплелся за ней.

– Я чем-то обидела мою госпожу? – спросила Примилла. – Покорнейше прошу простить меня.

– Просто вы напомнили мне горькую истину. Никто не знает, какое место занимает при дворе мой муж и какие нам с ним даны полномочия. Вы никогда не встречались с принцессой Мадиан?

– Мне не была оказана такая честь. Но, говорят, она была нежной и преданной женой.

– Она действительно была такой. Все просто обожали ее, но, посмотрите, что она получила взамен? Мне всегда было очень жаль бедняжку, а теперь ее не стало.

– И вы, по праву, должны получить ее титул.

– О, добрая госпожа, пока жив мой свекор, я вообще не буду иметь никакого титула. Конечно, это звучит ужасно, но я так боюсь, что и меня может ожидать та же участь, которая постигла Мадиан. Вдруг и мне суждено вечно находиться при дворе, не имея никакого влияния. К тому же, король не любит меня так, как любил ее.

– Я понимаю ваши опасения, моя госпожа.

Примилла поняла кое-что еще: хотя Огреторик никогда не видел отца, свою жену он видит каждую ночь. Она решила срочно связаться с Невином через огонь и сообщить ему эту тревожную весть.

Как наиболее приближенный советник короля, Невин обладал большими правами, чем остальные придворные. Закончив разговор с Примиллой, он поспешил в королевские апартаменты и вошел туда без лишних условностей, даже не послав пажа предупредить о своем визите. Когда-то Невин часто задавал себе вопрос, а вправе ли он сообщать королю секретную информацию, полученную по каналам Двуумера. На этот раз он решил, что имеет на это право, потому что претензия Элдифа на трон была настолько необоснованной, что были слишком очевидны его захватнические планы. Невин увидел посетителя, который зашел перед ним. Это был принц Кобрин, ныне начальник королевской стражи. В свои двадцать один год он выглядел высоким, стройным, красивым юношей, и был так похож на Даннина, что у Невина и короля при виде его слезы наворачивались на глаза.

– Вы по срочному делу, мой господин? – спросил Кобрин. – Если так, то я могу удалиться.

– Дело-то срочное, но вас оно тоже касается. – Невин поклонился Глину, стоявшему у камина. – Элдиф взял у артельщиков Абернауса огромный заем. Я вижу только одно место, куда он может вложить такие деньги: наши границы.

– Вот те на! – проговорил король. – А я-то думал: как долго они будут лить слезы по одному из трех наследников? Ну, Кобрин, придется нам коренным образом пересматривать все планы сражений на это лето. Держу пари, Элдиф собирается перейти нашу границу еще до того, как мы получим официальное извещение о низложении Мэйла. Чтобы это понять, не обязательно прибегать к помощи Двуумера.

– Да уж. – Кобрин засмеялся, затем прорычал себе под нос. – Но здесь этих ублюдков будет ждать сюрприз.

– Мой сеньор, – вмешался Невин. – Вы собираетесь привести свою угрозу в исполнение и казнить Мэйла?

Глин почесал подбородок тыльной стороной ладони, обдумывая, что ответить. Его полное лицо с годами сделалось еще более квадратным, щеки побагровели.

– Конечно же, мне не хочется вешать беззащитного человека, но если Элдиф выступит с войной, у меня не останется другого выхода. Во всяком случае, пока у меня в руках не будет официального документа о низложении принца, я не собираюсь с ним ничего делать. Может быть, Элдиф изменит свое решение; ведь, если мы казним Мэйла, то не сможем потом оживить его.

На этой же неделе принц Кобрин повел пять сотен воинов по дороге вдоль морского побережья к границе с Элдифом. По морю их сопровождали корабли с провизией и военные галеры. Через три недели тревожного ожидания в Кермор вернулись гонцы: войско одержало блестящую победу, наголову разбив обезумевшую от неожиданности армию Элдифа. Тремя днями позже из Элдифа прибыли герольды с официальным письмом о низложении принца Мэйла и передаче всех его полномочий и титула его сыну, Огреторику. Невин поспешил наверх сообщить об этом Мэйлу.

Он нашел развенчанного принца сидящим за письменным столом, заваленным его любимыми книгами. Повсюду лежали куски пергамента – первые главы комментариев Мэйла к «Этике» Ристолина из древних сказаний народа Греггикон. Невин был просто уверен, что комментарии получатся превосходными, если только Мэйл успеет закончить их при жизни. В свои тридцать четыре года Мэйл преждевременно поседел, белые пряди покрывали некогда черную с отливом голову.

– Я принес вам дурную весть, – начал Невин.

– Меня лишили титула? – спросил он прямо, даже несколько сухо. – Я понял, к чему идет дело, когда услышал, как стражники говорили о войне на границе.

– К сожалению это правда.

– Ну что ж, теперь мне очень пригодятся идеи Ристолина о человеческой добродетели. Похоже, целью всей моей жизни было красиво умереть на рыночной площади. Я бы сказал, сила духа – вот самая подходящая добродетель для такого финала, а вы что думаете на этот счет?

– Послушайте. Вас никто не повесит, если я об этом походатайствую.

– Вы дарите мне надежду. Но, может быть, было бы лучше умереть и обрести свободу на том свете, чем сидеть в башне и коптить небо. Вы знаете, я нахожусь здесь дольше, чем прожил у себя в Элдифе. Подумать только! Большая половина жизни в гостях у Глина.

– Держу пари, свобода того света не покажется такой привлекательной, когда палач накинет вам на шею петлю. Я зайду к вам сразу же, как поговорю с королем.

Лишь поздно вечером король освободился от текущих дел, и Невину представилась возможность поговорить с ним с глазу на глаз. Они вышли в сад, обнесенный стеной. У живописного ручья стояли ивы, опустив в воду свои длинные ветви; пышно цвели кроваво-красные розы, единственный штрих краски в крошечном парке, за которым специально ухаживали так, чтобы он казался заброшенным.

– Мой сеньор, я пришел просить вас сохранить Мэйлу жизнь, – начал Невин.

– Я почему-то так и понял. Мне и самому приходила в голову мысль освободить его и отпустить домой. Но, думаю, что это невозможно. Нет. Там он будет большим врагом, но хуже всего другое: как Элдиф воспримет такой шаг? Несомненно, как слабость, а я не могу этого допустить. Это дело чести.

– Мой сеньор прав, его не нужно отпускать, потому что в будущем он снова может нам пригодиться.

– Может быть и так. Но опять же, Элдиф сочтет это за слабость.

– Боги сочтут это за силу. Чьим мнением мой сеньор больше дорожит?

Глин сорвал розу, взял ее в свои широкие мозолистые ладони и стал рассматривать, слегка нахмурив брови.

– Мой сеньор, – сказал Невин. – Я очень прошу вас сохранить ему жизнь.

Глин вздохнул и вручил ему розу.

– Решено. Я не могу отказать тебе после всего того, что ты для меня сделал. У Элдифа, как у старой, хитрой наседки, целый выводок наследников, но кто знает? Может быть настанет день, когда он очень пожалеет о том, что развенчал Мэйла.

Гавра пользовалась благосклонностью и покровительством первого королевского советника, может быть поэтому так процветала ее торговля травами, и так высоко поднялась репутация знахарши. Теперь у нее был свой собственный дом с магазином, расположенный в купеческом квартале, она имела достаточный доход, и могла содержать себя и двоих детей – Эбруа и Думорика, отцом которых был Мэйл. Долгие годы ей приходилось выслушивать сплетни, клеймившие ее, как потаскуху, которая готова родить ребенка от любого понравившегося ей мужчины. Пусть они лучше так говорят, чем убьют невинных детей, как наследников вражеского престола. Теперь, когда Мэйла официально развенчали, она подумала, что может сказать детям правду, но это было бы бессмысленным. Хотя Мэйл жил на расстоянии всего лишь двух миль, они никогда не видели отца.

Гавра догадывалась, что стражники, охранявшие Мэйла, прекрасно понимали, что она была его возлюбленной. Но они держали язык за зубами, отчасти из мужского сострадания к Мэйлу, вызванного его однообразной жизнью, но главным образом, из боязни, что, если они разболтают секрет, Невин сделает с ними что-то страшное. В тот день, когда она поднималась на башню, стражники даже поздравили ее с тем, что Мэйлу удалось избежать виселицы.

Едва переступив порог комнаты Мэйла, она бросилась к нему в объятия. Несколько минут они просто стояли, крепко прижавшись друг к другу, Гавра слышала, как стучит его сердце.

– Как я благодарна всем богам за то, что тебе даровали жизнь, – сказала она наконец.

– Все это время я и сам молил их о милосердии. – Он сделал паузу и поцеловал ее. – О, моя любовь. А ведь ты заслуживаешь не такого как я, а настоящего мужа и счастливую жизнь.

– Но, поверь, я действительно счастлива, потому что знаю, ты любишь меня.

Когда Мэйл снова поцеловал ее, Гавра крепко уцепилась за него; они были похожи на двух перепуганных детей, прильнувших друг к другу в полной кошмаров темноте. «Невин никогда не позволит, чтобы его повесили, – думала она. – Но, боже мой, как долго еще протянет этот старик?»

II

После трех лет ожесточенных боев на границе война с Элдифом зашла в тупик, но тут в середине лета произошло событие, которого не ожидала ни одна из трех противоборствующих сторон: провинция Пирдон подняла мятеж с целью захвата трона Элдифа. Шпионы Глина принесли на крыльях весть о том, что это не просто мятеж, а довольно успешное наступление. Кунол, бывший гвербрет Форта Требик, единственного в Пирдоне большого города, оказался блестящим полководцем, и его люди даже поговаривали о том, что он владеет Двуумером.

– Половину Пирдона занимают густые леса, – заметил Глин. – Если Кунолу придется туго, он может спрятать своих людей среди деревьев, а затем атаковать противника из засады. Похоже, у него сильное войско. Ха, наверное Кантрэй отвалил ему кучу денег.

– По меньшей мере, я бы этому не удивился, мой сеньор, – ответил Невин. – Да и нам не мешало бы что-нибудь ему послать.

Оставшуюся часть лета на границе с Элдифом царило спокойствие, а к осени стало очевидным, что, хотя Кунол сражался уже довольно долго, у него были большие шансы на успех. Когда Глин посылал бунтовщику послания, они были подписаны: Кунолу, королю Пирдона. В качестве последнего жеста Глин сосватал шестилетнюю дочь принца Кобрина с семилетним сыном Кунола, на что Кунол ответил участившимися набегами вглубь Элдифа. Все же, хотя для Кермора все складывалось очень хорошо, Невин не находил себе места. Он видел, как эта бесконечная война разрывает королевство на части.

Однажды дождливым осенним днем Невин поднялся на башню навестить Мэйла, который, как обычно, работал над своими комментариями к книге. Сложилось так, что вместо простого предисловия к мыслям Ристолина, как первоначально планировал Мэйл, эта работа переросла в огромный трактат.

– Эти пометки, очевидно, выльются в целое сочинение!

Мэйл опустил свою ручку в чернильницу так безжалостно, что тростниковая палочка чуть не сломалась.

– Как и многие из ваших пометок. Зато какое это будет сочинение!

– Видите ли, это как раз тот вопрос, из которого можно извлечь больше всего пользы. Несмотря на все ее великолепие, я не полностью согласен с аргументацией Ристолина. Он пишет слишком ограниченными категориями.

– Вы, философы, всегда были большими мастерами усложнять категории.

– Философы? Я бы не стал себя так называть.

– Черт возьми, а кто же вы тогда?

Лицо Мэйла застыло, рот открылся от удивления. Невин засмеялся, Мэйл последовал его примеру.

– И в самом деле никто, – ответил Мэйл. – Двадцать лет я думал о себе, как о воине, подогревая свой пыл, мечтая обрести свободу, чтобы снова воевать. И по меньшей мере десять из них я обманывал себя. Интересно, смогу ли я пойти на войну сейчас. Представляю, как я сижу на коне и думаю, что же Ристолин подразумевал под словом «конец», а кто-то тем временем заносит надо мною меч.

– По вашему виду не скажешь, что вы чем-то огорчены.

Мэйл подошел к окну, за которым серебряными нитями, похожими на его седые волосы, хлестал дождь.

– Отсюда открывается совсем другой вид, не такой, какие я видел прежде. В клубах пыли на поле боя нельзя рассмотреть вещи со всей очевидностью.

Мэйл прислонился щекой к холодному стеклу, посмотрел вниз и добавил:

– Вы знаете, что мне кажется самым странным? Если бы я не переживал так сильно за Гавру и за детей, я был бы здесь счастлив.

Невин почувствовал, как Двуумер посылал ему сообщение. Настало время даровать Мэйлу свободу. Он все осознал и теперь мог быть свободным.

– Скажите, а если бы вам предоставили возможность, вы бы женились на Гавре?

– Почему бы нет? Конечно бы женился. Теперь я – никто при королевском дворе. Я бы даже узаконил наших детей, если бы мне дали возможность. Действительно, я – философ. Я рассуждаю о несбыточном и невозможном.

Покидая комнату Мэйла, Невин подумал о погоде. Так как на побережье редко шел снег, зимой путешествие было возможным, хотя и неприятным. Он пошел прямо в свою комнату связался с Примиллой посредством огня.

Магазин Гавры занимал половину дома, расположенного напротив таверны ее брата на той же улице. Каждое утро, принимаясь за работу, она окидывала взглядом полки, с уложенными на них травами, бочонки, банки, чучело крокодила, висевшее под самым потолком. «Мой дом, – бывало думала она, – и мой магазин. Здесь хозяйничаю я и только я». Для Кермора было редким явлением, когда женщина владела имуществом от своего имени, а не от имени мужа или брата. С приходом зимы число клиентов у Гавры увеличилось. К ней приходили с лихорадкой, воспалением легких, обморожениями и ломотой в костях, и она работала долгими часами в парадной комнате. Было у нее еще одно срочное дело: обручение Эбруа. Хотя ее саму любовь завела довольно далеко, она твердо решила найти для своей дочери хорошую партию и выдать ее замуж по всем заведенным правилам.

К счастью, тот, к кому Эбруа питала благосклонность, был приличным парнем шестнадцати лет по имени Ардин, младшим сыном процветающего семейства, занимающегося дублением кожи. Обсудив с отцом Адрина формальности обручения, она поднялась в крепость посоветоваться с Мэйлом. Этот поход можно было бы назвать бессмысленным; Мэйл никогда не был знаком с семьей Ардина, а свою дочь видел только с большого расстояния. Но он очень внимательно выслушал Гавру, всем сердцем вникая в вопрос, хотя сама Гавра понимала, что он, так же как и она, притворяется, изображая сцену семейного совета из обычной жизни.

– Похоже, это неплохая партия для людей нашего круга, – наконец произнес Мэйл.

– Людей нашего круга! Вслушайся, как это звучит, о, мой венценосный возлюбленный! – с иронией заметила Гавра.

– Моя госпожа забывает, что я лишь скромный философ. Послушай, когда я закончу мою книгу, жрецы храма отдадут ее писцам, те сделают пятьдесят экземпляров, а я получу по серебрянику за штуку. Это, моя любовь, единственное счастье в моей жизни. Так давай же надеяться, что семейство Ардина не запросит огромное приданое.

– Думаю, их будет интересовать мой магазин, но может быть немножко и серебро.

– Прекрасно. Как несчастна та девушка, отец которой – философ!

Возвращаясь из крепости, Гавра встретила Невина; он по-дружески взял ее под руку и проводил в магазин. Пока дети готовили на кухне ужин, они могли поговорить с глазу на глаз. Невин положил в очаг пару толстых поленьев и в два счета развел огонь.

– Сегодня прохладно, – заметил он. – Я хочу сообщить тебе что-то очень важное. Думаю, у меня есть хорошая возможность добиться освобождения Мэйла.

От неожиданности у Гавры перехватило дыхание.

– Но ему пока об этом не говори, – продолжал старик. – Я не хочу обнадеживать его раньше времени, а ты должна знать. Тебе предстоит еще очень многое устроить, прежде чем вы уедете.

– Уедем? Разве Мэйл захочет, чтобы я поехала с ним?

– Если ты хоть на минуту в этом сомневаешься, то это большая глупость, которой я от тебя никак не ожидал.

Вдруг Гавра почувствовала, что ей необходимо сесть. Она опустилась на табурет у очага и сплела вместе дрожащие пальцы рук.

– Я сожалею, но не вижу иного выхода, как отправить его назад в Элдиф, – сказал Невин. – Ты поедешь с ним?

Она окинула взглядом комнату, посмотрела на полки. Чтобы иметь все это, ей пришлось трудиться долгие годы. Она оставляла здесь свою замужнюю дочь; и, в конце концов что скажет Думорик, когда она покажет ему незнакомого человека и скажет, что это его отец?

– Знаешь, – сказал Невин, – вполне вероятно, что вы будете жить близ западной границы Элдифа, а там в окрестности многих миль нет приличного знахаря.

– Понятно. Тогда я смогу построить там новый магазин для Думорика, а этот останется Эбруа. Это будет хорошим приданым. И в этом случае мы наконец-то сможем подписать брачный контракт, ведь мы так этого хотели.

– Вот именно. И ты будешь хорошей помощницей для своего мужа с его незаурядным талантом.

– Мне начинает нравиться звучание слова «Элдиф», – сказала она улыбаясь. – И вообще, я безумно люблю моего ненаглядного.

По ряду причин Невин решил отложить освобождение Мэйла до весны. Во-первых, короли дикого народца предупредили его, что зимой будет много сильных бурь. Однако самой главной причиной был сам Мэйл, который отказался бы выйти из заточения до тех пор, пока его книга не будет размножена, а это должно было занять несколько месяцев. Пока переписчики храма Умма работали над книгой, Невин «работал» над королем, благородство которого стало большим союзником первого советника. Будучи по своей природе человеком великодушным, Глин оказывался в большом затруднении, когда речь заходила о судьбе Мэйла, особенно теперь, когда мудрые жрецы восхваляли его, называя выдающимся ученым и украшением королевства. Когда Невин рассудил, что настало самое подходящее время, он прямо спросил короля об освобождении Мэйла и разрешении беспрепятственно вернуться домой.

– Действительно, это было бы лучше всего, добрый советник. Попробуй придумать какой-нибудь предлог, чтобы мы могли с честью для себя освободить его. Черт возьми, не хочется, чтобы Элдиф высмеивал мою слабость, но, в то же время, мне все больше становиться невыносимой мысль о том, что этот принц томится в башне.

В конце концов, необходимый повод был найден, а причиной послужило восстание в Пирдоне. Дабы привести мятежников к повиновению, этим летом Элдифу был очень нужен мир на границе, и он предложил Глину определенную сумму золотом, чтобы тот воздержался от набегов. Глин не только принял взятку, но и предпринял ответный шаг, пообещав в обмен на десять отборных лошадей освободить узника. После многократного обмена делегациями герольдов и какой-то непредвиденной задержки со стороны Элдифа был подписан договор. Лишь после этого, когда лето вступало в свои права, Невин сообщил Мэйлу, какое счастье свалилось на его голову.

Поднявшись в комнату на башне, Невин увидел Мэйла, который нежно поглаживал кожаный переплет экземпляра своей книги, тщательно переписанной в храме натренированной рукой. Принц принялся показывать книгу с таким энтузиазмом, что прошло наверное полчаса, прежде чем Невин смог перейти к цели своего визита.

– Это просто чудо, что король собирается выделить деньги еще на двадцать экземпляров, – заканчивал Мэйл. – Вы не знаете случайно, зачем?

– Знаю. Таким образом он хочет отметить ваше освобождение. На следующей неделе вы получите свободу.

Мэйл улыбнулся и попытался что-то сказать, но тут на его лице застыло выражение недоверия. Его ногти вонзились в мягкий переплет манускрипта, который он держал в руках.

– Я поеду с вами до границы Элдифа, – продолжал Невин. – Гавра и сын встретят вас за стенами Кермора. Эбруа остается здесь, но вы не должны ее винить. Она любит своего мужа, а вас никогда даже не видела.

Мэйл кивнул, его лицо побледнело и стало белым как на снег.

– Черт возьми, – прошептал он. – После стольких лет, проведенных в клетке, не разучилась ли птичка летать?

Хотя теперь принц Огреторик и его жена жили при дворе в чудесных апартаментах, они никак не могли забыть то время, когда Примилла была единственным человеком, оказывавшим им должную честь. Поэтому в свободные минуты они всегда принимали ее с большим удовольствием. Принц был высоким молодым человеком с васильковыми глазами и цвета воронова крыла волосами, отличался грубоватой красотой и имел склонность пооткровенничать, если конечно не был в этот момент рассержен. В то утро Примилла пришла с подарком – дорогим птенцом дербника, для излюбленного занятия принца – соколиной охоты. Огреторик сразу же посадил птицу на запястье и начал с ней разговаривать.

– Благодарю вас, добрая госпожа. Это прекрасная птица.

– Для меня большая честь видеть, что его высочество довольны. Узнав, что вашему отцу даровали свободу, я решила сделать праздничный подарок.

Взгляд Огреторика померк, и он уставился на дербника, который повернул к нему свою маленькую с хохолком голову, как будто признал в принце родственную душу. Камлада беспокойно заерзала на стуле у окна.

– Конечно, – сказала она с натянутой улыбкой. – Мы бесконечно рады освобождению Мэйла. Но странно подумать, что мой свекор сделался писакой.

Огреторик бросил на нее косой взгляд, который не мог означать ничего хорошего.

– Большое спасибо за ваш дар, Примилла, – сказал он. – Я немедленно отдам его на попечение моему сокольничему.

Так как было понятно, что аудиенция закончилась, Примилла присела в реверансе и спустилась в большой зал, где толпилось множество просителей и просто придворных. Перемолвившись несколькими словами со знакомыми советниками и писарями, она узнала, что очень многие из знатных господ хотели бы восстановления Мэйла на его прежнем месте вместо сына, который бы сделался просто его наследником. Возможно, они так думали лишь из чувства жалости и великодушия. Возможно. Примилла отыскала советника Кадли и прямо спросила, почему кое-кто так страстно желает видеть Мэйла сюзереном Абервина и Канобэйна.

– Похоже, вы ужасно заинтересовались делами Мэйла, – заметил Кадли.

– Конечно. Ведь артель должна знать, кому делать подарки. Зачем же заискивать перед тем, кто нам вовсе не господин?

– Ваша правда. Ладно, только вы никому больше не говорите об этом. Принцесса Камлада сделалась чересчур заносчивой после того как ее муж стал хозяином в Абервине. Очень многие обрадовались бы, увидев ее развенчанной. Кроме того, есть здесь несколько вдовушек, которые видят в себе утешительниц для принца на все его оставшиеся годы.

– В таком случае, это исключительно женская инициатива?

– О, нет. Принцесса вызывает раздражение не только дам, которым с ней приходиться жить, а у вдов есть братья, жаждущие получить хоть немного власти.

– Ясно. А вы как думаете, Мэйла восстановят?

– Надеюсь, нет. Это будет лучше для него самого. Я имею в виду его здоровье. Но больше, добрая госпожа, вы не услышите от меня ни слова.

«Этого для меня вполне достаточно», – подумала Примилла и решила немедленно связаться с Невином. Она совсем не хотела видеть, как Мэйл вернулся домой только для того, чтобы быть отравленным своими же родственниками.

Из окна комнаты Мэйла двор Форта Кермор казался совсем крошечным, будто он был игрушечным. По мостовой, выложенной едва различимыми взглядом булыжниками скакали маленькие лошадки; крошечные человечки сновали то туда, то сюда и исчезали за маленькими дверьми. До его окна доносились лишь самые громкие звуки. Как-то после обеда Мэйл стоял, облокотившись на подоконник, и рассматривал бесконечно знакомую картину. Тут он услышал, как у него за спиной отворилась дверь.

– Глин, его величество король Дэвери, – провозгласил стражник. – Всем на колени!

Мэйл повернулся и опустился на колени как раз в тот момент, когда король переступил порог его комнаты. Некоторое время они изучали друг друга взглядом, выражавшим недоумение, ведь со дня их последней краткой встречи они оба так сильно постарели.

– С этого дня вы – свободный человек, – наконец произнес Глин.

– Покорнейше благодарю, ваше величество.

Глин окинул взглядом комнату, затем вышел и увел с собой стражников. Мэйл долго смотрел на опустевший дверной проем, наконец там появился Невин.

– Поднимайтесь, мой друг, – сказал старик. – Пришло время испробовать свои крылышки.

Мэйл последовал за ним вниз по темной винтовой лестнице. Спускаясь, он смотрел на стены, на потолок, на каждого человека, который встречался им на дороге. Когда они вышли во двор, на него, как водопад, обрушился поток солнечного света. Он посмотрел вокруг и увидел крепостные стены, возвышавшиеся над ним, а не под ним; внезапно у него закружилась голова. Невин взял Мэйла за руку и не дал ему упасть.

– Человеческий разум – ужасно непонятная вещь, – заметил старик.

– Это точно. У меня такое чувство, что я заколдованный.

В первые минуты шум и столпотворение ошеломили Мэйла. Казалось, что весь мир переполнен людьми, которые кричат, смеются, ведут куда-то лошадей, а те оглушительно стучат копытами. Мимо сновали служанки с ведрами воды, вязанками дров и охапками продуктов. Ярко красный и серебристый цвета Кермора были повсюду и бросались затворнику в глаза. Через несколько минут головокружение прошло и уступило место жадному любопытству. Он шел медленно и наслаждался всем, что попадалось на глаза, начиная от знатного господина верхом на коне и заканчивая кучей прелой соломы у конюшен. Когда одна из гончих королевской своры любезно позволила Мэйлу погладить себя, его радости не было предела. Он был похож на неразумное дитя, которое радуется всему, потому что еще ничему толком не знает цену. Когда он сказал об этом Невину, старик засмеялся.

– А кто может сказать, что неразумное дитя не самое мудрое создание на свете? – ответил Невин. – Идемте ко мне в комнату. Вскоре туда придет и Гавра.

Но Гавра уже ждала их в скромно меблированной передней Невина. Мэйл бросился к ней, обнял и поцеловал.

– О, моя любовь, – сказал он. – Мне трудно даже поверить в это. Я продолжаю думать, что рано утром мы проснемся, и все окажется лишь жестоким сном.

– Не надо так шутить, особенно после тех хлопот, которые выпали на мою долю в связи с магазином! Я передала его Эбруа, и теперь у меня так болит голова, что мне самой пришлось принять кое-что из моих трав.

Невин подсчитал, что им потребуется четыре дня, чтобы добраться до границы с Элдифом, где, как было договорено, их будет ждать почетный эскорт гвардейцев Элдифа. Но на третью ночь, когда они расположились лагерем примерно в десяти милях западнее Морлина, к ним подъехала другая группа людей: Примилла и два молодых человека, вооруженных дубинками. Когда они спешивались, Невин поспешил им навстречу с приветствиями, Мэйл последовал за ним.

– Что все это значит? – спросил Невин.

– Видите ли, я приехала сказать вам кое-что не очень приятное.

– В самом деле? – вмешался в разговор Мэйл. – Меня там собираются отравить?

– Вижу, господин философ не забыл те времена, когда он был принцем и жил при дворе, – ответила Примилла. – Нет, я не могу с уверенностью сказать, что вам грозит реальная опасность. Но все же, к чему лишний раз рисковать? Мы проводим вас в безопасное место, где вы будете находиться до тех пор, пока я не стану совершенно уверенной, что двор склоняется в нашу сторону.

– В таком случае, покорнейше вас благодарю, – сказал Невин. – Я спас этому человеку жизнь не для того, чтобы потом ее отняли с помощью пузырька отравы.

– Не беспокойтесь. Мы проберемся через леса, как хитрые лисы, а затем… – Примилла улыбнулась. – А затем юркнем в нору, как барсуки.

Вот уже целую неделю фермеры доставляли фургоны с дровами в качестве весеннего налога на свет Канобэйна, поэтому Аваскейну приходилось быть на ногах задолго до захода солнца и помогать им сгружать поленья и складывать под длинными навесами. В тот день, когда на дороге показалось облако пыли, он подумал, что это приближается очередной фургон.

– Еще один на подходе, – сказал он Эгамину. – Беги и посмотри, под которым из навесов осталось больше всего свободного места.

Эгамин вздохнул и медленно поплелся прочь со скучающим видом, а Аваскейн в это время открывал скрипучие ворота. Вдруг он застыл на месте и уставился на людей, которые стояли перед ним на дороге, его рука все еще лежала на ржавом засове. Всадники, вьючные мулы, та странная женщина с синими руками, а за ними… Нет, этого не может быть! И все таки это он, постаревший, с поседевшими волосами. С радостным криком, переходящим в рыдание, Аваскейн выбежал на дорогу, чтобы приветствовать вернувшегося домой принца Мэйла. Когда в знак вассальской преданности он взялся за стремя лошади Мэйла, тот поклонился ему в седле.

– Аваскейн, ты только посмотри! Когда я уезжал воевать, мы оба были молодыми парнями, а теперь мы ужасно постарели, наши головы покрылись сединой.

– К сожалению, это так, мой принц. Но, боже мой, как я рад вас видеть!

– И мне тоже очень приятно. Мы сможем у вас остановиться?

– Что? Конечно, ваша светлость. Вы приехали в самое подходящее время. Скуна как раз проветривает ваши апартаменты, она делает это каждую весну. Так что, там вам будет хорошо и уютно.

– Как? Каждую весну?

– Каждую весну. Мы, как старые барсуки, мой принц. Мы знаем свое дело.

Мэйл спрыгнул с лошади, взял руку Аваскейна и крепко пожал. Аваскейн увидел слезы в глазах принца и почувствовал, что вот-вот заплачет сам.

– Теперь я больше не принц, – сказал Мэйл. – И считаю, что для меня большая честь назвать тебя своим другом. Здесь со мной моя новая жена и мой сын. И давай помолимся, чтобы на этот раз я вернулся домой навсегда.

Когда они вошли во двор, к ним навстречу с приветствиями выбежали Эгамин, Марил и Скуна. Аваскейн улыбнулся Эгамину самодовольной улыбкой.

– Разве я не говорил тебе, что он вернется?

Он получал удовольствие от того, что его обычно язвительный сын сейчас не мог найти, что ответить.

Вечером, после праздничного обеда, Аваскейн ушел зажигать огонь. Когда небо окрасилось в жемчужные оттенки, он высек из огнива искру, которая зажгла сухой трут, и стал дуть, пока пламя не охватило тонко нарезанную лучину. Затем он положил в огонь несколько толстых поленьев. Наконец в чаше маяка разгорелось яркое пламя, посылая в море сигнал опасности. Аваскейн подошел к краю площадки и посмотрел на брок, на окна, из которых весело струился свет. Принц был у себя дома. «Я не забыл его, и он не забыл меня, – думал Аваскейн. – Мы с ним, как старые барсуки. Мир – прекрасное место, где торжествует справедливость». Позже, когда вышла в зенит полная луна, на башню поднялся Мэйл. С трудом переводя дыхание, принц облокотился о перила.

– У тебя, должно быть, крепкие ноги, – заметил Мэйл.

– О, ко всему быстро привыкаешь.

Они стояли бок о бок, опираясь на перила, и смотрели в море. Внизу в лунном свете пенились серебристые волны, с грохотом обрушиваясь на узкую полоску берега.

– Я тебе уже говорил, что все мое заключение я провел на самой верхушке башни?

– Ну и ну, подумать только! Вы были там и смотрели вниз, а я был здесь и делал то же самое.

– Но отсюда открывается более широкий простор, чем из той башни. Мне хочется провести оставшуюся часть моей жизни в Канобэйне, но все зависит от принца Огреторика. Теперь это его владения, а не мои.

– Если у него хватит наглости выгнать вас отсюда, то ему придется поискать себе другого маячника. – Аваскейн замолчал, видно о чем-то подумав. – У моего брата, фермера, гораздо больший надел земли, чем он сам может обработать. Он мог бы поселить нас, если бы до этого дошло дело.

– Спасибо. К тому же, я сам могу немного заработать, как письмописец.

Несколько минут они стояли в тишине.

– Кстати, здесь проходит много кораблей? – спросил Мэйл.

– Очень мало, но ведь никогда не знаешь, когда кому-нибудь понадобится твой свет.

Так как конечной целью Примиллы было представить Мэйла, как человека, совершенно не приспособленного к интригам при дворе, она убедила его написать сыну письмо и открыто выразить в нем свои опасения. Она осталась довольна результатом.

«Мэйл, философ, шлет приветствия Огреторику, принцу Абервина и Канобэйна, своему сыну. Ваше высочество, хотя мне ни разу не доводилось с вами говорить, как отец, я хотел бы быть откровенным с тем, кто моя кровь и плоть. Я прекрасно сознаю, что вы желаете сохранить за собой ваш титул и ваши привилегии при дворе моего брата, его величества короля. У меня нет иного желания, кроме как видеть вас на вашем теперешнем месте. Я стал скромным ученым, которого длительное заточение сделало неспособным воевать, равно как и держать бразды правления. Единственное, чего мне хочется – это прожить остаток жизни в моей прежней загородной резиденции в Канобэйне или, если так будет угодно вашему высочеству, простым деревенским жителем. Вы можете передать мне ответное послание через Примиллу, главу артели красильщиков.

Я боюсь жить при дворе. У меня нет ни малейшего желания отведать яда через несколько недель после того, как я наконец обрел долгожданную свободу.

Ваш отец, Мэйл, философ».

Когда она закончила читать, Мэйл откинулся на спинку стула и посмотрел на нее с лукавой улыбкой.

– Это должно сработать прекрасно, – сказала она.

– Хорошо. Знаете, странно себя чувствуешь, когда приходится проявлять смирение в отношениях с собственным сыном. Раз им оказалось недостаточным развенчать меня, теперь я отрекся сам. Но в этом деле нужно быть предельно щепетильным и аккуратным, как сказал бы наш Аваскейн.

Вернувшись в Абернаус, Примилла выждала один день, прежде чем вручить письмо по адресу. Это позволило ей узнать все последние новости. Так как двор, да что там двор – весь город полнился слухами, как улей пчелами, у каждого из друзей Примиллы нашлась полезная для нее информация. Король и в самом деле отправил к границе эскорт гвардейцев, чтобы сопровождать Мэйла, но вместо него они встретили керморского советника Невина и принца Кобрина, которые сказали им, что Мэйл решил путешествовать в одиночку. Каждый видел в этом вероломство, но не со стороны Кермора, а со стороны Огреторика.

– Я бы сказал, что в этих бегах они ставят не на ту лошадь, – сказал Кадли. – Если здесь действительно имеет место предательство, то за ним стоит не принц, а принцесса. Вполне вероятно, что она подослала к Мэйлу несколько преданных ей людей.

– Правда? А если предположить, что философ жив, есть ли какие-нибудь догадки, где он может находиться?

– Есть много разных догадок, но сейчас у всех на устах, что Мэйл примкнул к мятежникам Пирдона, которые предоставили ему убежище, чтобы досадить Элдифу. К счастью, они слишком слабы, чтобы помочь ему взобраться на трон; по крайней мере – пока что слабы. В конце концов, коль человек некогда был принцем, кто сможет обвинить его, если он попытается вернуть себе свое место?

Наутро Примилла нанесла визит принцу и принцессе. Лицо Камлады вытянулось, было похоже, что она провела много бессонных ночей, Огреторик выглядел просто расстроенным.

– Ваше высочество. Я пришла с письмом от вашего отца, адресованным вам.

Огреторик вскочил с места, как ужаленный. Камлада поникла и смотрела на Примиллу широко открытыми глазами, когда та вручала принцу свиток.

– А где вы встретили моего отца?

– На дороге. Ваше высочество знает, что я много путешествую. Казалось, он был чем-то сильно огорчен и, когда я сказала, что возвращаюсь в Абернаус, попросил меня передать это письмо.

– О, здесь стоит печать Абервина. – Огреторик рассматривал свиток. – Должно быть, это та самая, которая была у него, когда он попал в плен.

Когда он читал письмо, глаза Камлады выражали огромный страх, который был ей так не к лицу.

– Итак, – произнес наконец Огреторик, – это должно положить конец слухам о том, что мы убили его по дороге. Боюсь, мне не стоило этого говорить, добрая госпожа, но в последние несколько недель у меня на сердце лежал такой тяжкий груз.

– Понимаю вас, ваше высочество. Несомненно, вы очень беспокоились за жизнь вашего отца.

– О, я ужасно переживал.

То, как он говорил, не оставляло сомнений в искренности его слов. Это лишний раз подтвердилось, когда он с презрением швырнул письмо своей жене на колени. Камлада подняла голову, взяла письмо и начала читать. Примилла видела движения, происходившие в ее ауре, где страх и подозрение кружились вихрем, как демоны.

– Моя госпожа довольна? – процедил сквозь зубы Огреторик.

– А мой господин думает, что я могу быть недовольной?

Когда супруги встретились взглядами, Примилла отвернулась и стала рассматривать растения, вьющиеся по стенам комнаты. Минуту спустя Огреторик отошел в сторону, что-то тихо ворча.

– Позвольте мне проводить вас до дверей, добрая госпожа, – сказал он. – Огромное вам спасибо за письмо.

Больше он не сказал ни слова, пока они не удалились от принцессы на почтительное расстояние.

– Вы мне можете сказать, где Мэйл? – спросил он наконец.

– В Канобэйне, ваше высочество.

– Почему-то я так и предполагал. Послушайте, не говорите об этом никому, пока я сам все не устрою. Моя дорогая женушка, узнав об этом, только лишний раз испортит себе нервы.

Каждое утро Мэйл и Гавра совершали долгую прогулку вдоль утесов, глядя на морской простор. Так как во время заточения его часто посещали воспоминания о Канобэйне, до сих пор казалось невероятным, что наконец он был здесь, ощущал солнечное тепло и вдыхал свежие, резкие запахи моря. Ближе к вечеру он часто поднимался на башню маяка и сидел возле чаши с золой, наблюдая за дорогой. Время летело, и он начал подумывать: сколько дней такого блаженства было отпущено ему богами? Каждый новый день, проведенный в ожидании ответа из Абернауса, становился дурным знамением, означающим непрекращающиеся интриги при дворе.

Тем не менее, когда ответ пришел, он застал Мэйла врасплох. Философ находился в своем кабинете и что-то рисовал на пергаменте, как вдруг в комнату вбежал сын Аваскейна, Марил.

– Ваше высочество! У ворот стоят двадцать пять человек и с ними ваш сын.

Почти не соображая, что он делает, Мэйл схватил со стола перочинный ножик и выбежал на улицу, но всадники спокойно спрыгивали с коней, не проявляя враждебных намерений. Мэйлу не составило особого труда отыскать среди них принца, потому что его сын был поразительно похож на своего отца. Улыбаясь, Огреторик подошел к Мэйлу и протянул ему руку.

– Отец, я бесконечно рад тебя видеть. Мне рассказывали о тебе всю жизнь, и наконец мы встретились.

– Я тоже очень рад нашей встрече. – Мэйл пожал ему руку.

– Твое письмо тронуло мне сердце. Клянусь, тебе нечего бояться.

– Значит двор так сильно переменился с тех пор, как я был там в последний раз.

– Конечно, у меня нашлось немало подлых советчиков, если ты это имеешь в виду. Но знай, я убью любого, кто поднимет на тебя руку.

Он говорил так искренне, что Мэйл чуть не заплакал.

– В таком случае, я бесконечно тебе благодарен.

Огреторик повернулся и посмотрел на брок и на башню маяка.

– Знаешь, я никогда прежде здесь не бывал. Когда я был ребенком, мама сюда не ездила, потому что мысль о том, как любил это место ты, заставляла ее горько плакать. Когда я повзрослел, то большую часть времени проводил на войне. Это место твое. Я передаю его тебе, а король великодушно жалует вместе с ним титул. У меня в сумке находится письменная грамота.

– Боже мой! Это большая щедрость с твоей стороны.

Он пожал плечами, все еще глядя в сторону.

– Я должен сказать еще кое о чем, – продолжал Огреторик. – Несколько лет назад, когда они послали письмо о твоем низложении, все были уверены, что Глин прикажет тебя казнить. Я непременно бы уговорил короля не отправлять письмо, но к сожалению в это время меня не было при дворе.

Наконец он посмотрел на Мэйла.

– Моя жена подстроила так, чтобы я отсутствовал на тех советах, на которых король принял свое решение. Я узнал об этом намного позже.

– Я не хочу, чтобы это лежало на тебе тяжким бременем. Вряд ли король услышал бы твою просьбу. Но попрошу тебя об одном одолжении. Сделай так, чтобы мне никогда не пришлось увидеть твою супругу.

– Я отстраняю ее от двора. Пусть живет в каком-нибудь тихом, уединенном месте.

Суровые нотки в его голосе дали Мэйлу понять, что его сын избрал наилучший из всех возможных способов наказать свою жену.

Утром Огреторик попрощался, пообещав вернуться, как только закончатся летние сражения. Мэйл махал ему рукой, стоя у ворот, затем пошел искать Гавру, которая в это время изучала двор возле огорода Скуны.

– Чем это ты занимаешься? – спросил он.

– Я подумала убрать отсюда булыжники и сделать на этом месте садик, в котором я могла бы выращивать свои травы. Скуна говорит, что здесь много солнечного света.

– Теперь я все понимаю. А потом люди годами будут говорить о странной госпоже Гавре из Канобэйна и ее травах.

– Никакая я не госпожа. Я отказываюсь ей быть.

– Ты не можешь отказываться. Ты решила свою судьбу, когда вышла за меня замуж. Знаешь, многие девушки добились титула с помощью своего очарования, но ты – первая из тех, кого я знаю, которая завоевала свой титул с помощью жаропонижающих лечебных отваров.

Гавра засмеялась, и Мэйл поцеловал ее, затем они заключили друг друга в объятия и долго стояли под теплыми лучами солнца.

III

Летом 797 года на пятидесятом году жизни от сердечного приступа скончался Глин, гвербрет Кермора, претендент на деверийский трон. Хотя Невин постоянно заботился о здоровье короля, смерть пришла так неожиданно, что старик ничем не смог помочь. Утром Глин выехал из города во главе своего войска; в полдень они привезли домой его мертвое тело. Его хватил удар, когда он взбирался на коня, а через несколько минут он умер. Тем временем как скорбящая жена и служанки омывали и укладывали тело покойного, его старший сын, Камлан, в большом зале перед лицом своих преданных вассалов принимал на себя бразды правления. Верховный жрец Бела сначала благословил его, а затем прикрепил к шотландке огромную круглую брошь – символ королевской власти. Когда вассалы начали подходить по одному, чтобы преклонить колено перед новым сюзереном, Невин незаметно вышел из переполненного зала и направился в свои комнаты. Ему пришла пора покидать Кермор.

Поздно вечером, когда Невин паковал свои вещи, к нему поднялся паж и сказал, что новый король хочет видеть его у себя. Камлан уже перебрался в королевские апартаменты и сейчас стоял у очага, где когда-то беспокойно мерил шагами комнату его отец. В свои тридцать лет новый король выглядел грузным, но достаточно статным, был похож на своего отца, держался открыто, хотя несколько высокомерно.

– Говорят, вы собираетесь нас покинуть, – сказал Камлан. – А я надеялся, что вы будете служить мне, как служили моему отцу.

– Мой сеньор очень добр. – Невин вздохнул, так как предстояло солгать. – Но смерть вашего отца явилась тяжелым ударом для такого старика, как я. Мой сеньор, у меня нет больше сил служить при дворе. Оставшиеся несколько лет я хотел бы прожить спокойно, воздавая честь памяти вашего покойного родителя.

– Очень благородное желание. Тогда, в качестве награды за долгие годы службы, я с удовольствием пожаловал бы вам немного земли где-нибудь неподалеку от Кермора.

– Король бесконечно великодушен, но было бы лучше, если бы он оказал такую честь людям помоложе. У меня есть родственники, которые дадут мне приют. В конце концов, все пожилые люди возвращаются к своим родным.

Покинув Кермор, Невин направился в Канобэйн навестить Мэйла и Гавру. Хотя вдоль границы с Элдифом шли ожесточенные бои, Невин под видом старого, убогого знахаря без особого труда пересек расположения войск и пошел по побережью Элдифа. Жарким летним днем, когда вдоль дороги цвели дикие розы, он подошел к крепости. Вместо старого герба принцев Абервина над воротами висела эмблема в виде двух обнявшихся барсуков и девиз: «Мы знаем свое дело».

Когда Невин с лошадью и мулом вошел внутрь, ему навстречу с радостными приветствиями выбежал Мэйл. Он выглядел загоревшим, окрепшим, широко улыбался, схватил руку Невина двумя руками и крепко пожал.

– Я очень рад вас видеть. Как вы оказались здесь, вдали от важных государственных дел? – спросил Мэйл.

– Глин умер, и я оставил двор.

– Умер? Я не знал об этом.

– Мой друг, похоже, вы опечалены.

– В некотором смысле да. Как бы то ни было, Глин был самым великодушным покровителем ученых. Он кормил меня целых двадцать лет. За такой срок можно проникнуться преданностью к кому угодно. Но вы заходите, заходите. Гавра будет рада видеть вас, и мы покажем вам нашу маленькую дочку.

Кроме маленькой дочки у Мэйла нашлось еще одно сокровище – очень редкая книга, которую он обнаружил в храме Умма во время одной из своих немногочисленных поездок в Абервин. Ночью они по очереди читали вслух выдержки из древнего перевода диалога руманского мудреца Тулла Кикрина и долго не ложились спать, обсуждая неординарные размышления ученых мужей Начала Времен.

– Она мне стоила огромных денег, – заметил Мэйл. – Гавра даже подумала, что я сошел с ума; возможно, она права. Но жрецы сказали, что это единственная книга Кикрина, которая дошла до нас со времени великого изгнания.

– Это так. И очень жаль, что у нас нет других таких. В старой повести говорится, что Кикрин был очень похож на вас: принц руманов, лишившийся власти за то, что поддержал незаконную претензию на трон румана. Остаток жизни он посвятил философии.

– Надеюсь, его изгнание было не слишком суровым, однако овчинка стоила выделки – теперь мы читаем его «Тосканские беседы». В моей новой книге я собираюсь использовать его довод против самоубийства. Его главный герой очень удачно заметил, что все мы похожи на караульных, которых назначили боги, мы сами не знаем для какой цели. Поэтому, убить себя – все равно, что оставить свой пост.

– Кажется припоминаю, что когда-то очень давно я говорил об этом одному совсем еще юному принцу.

Мэйл от души рассмеялся.

– Было дело, и мой учитель оказался прав. Кстати, я давно собираюсь вам что-то сказать. Если хотите, вы можете провести здесь остаток своей жизни. Правда, я не обещаю вам изысканное великолепие, но зимой вам здесь будет тепло.

– Вы так добры, что я и вправду могу поддаться искушению. Но у меня есть родственники, к которым я направляюсь.

– Родственники? Конечно, у вас, должно быть, есть родня. А я-то думал, что все обладатели Двуумера вырастают из земли.

– Как лягушки из теплой тины? Не так уж сильно мы отличаемся от всех остальных.

Однажды рано утром, когда семья еще спала, Невин незаметно ушел, лишь для того, чтобы избежать сцены горького расставания. Отъехав на приличное расстояние, он оглянулся и увидел тусклый свет Канобэйна, прорезавший с высокой башни предрассветную тьму. Он знал, что больше никогда не увидит Мэйла. Как жаль, что у него не было родственников, к которым он мог бы пойти. Конечно, у него была дальняя родня, но все эти люди находились либо по одну, либо по другую сторону воюющих дворов, куда он временно не хотел приходить. Все объяснялось очень просто, ему нужно было сделать видимость того, что он умер. Через много лет в тех местах, где когда-то знали старого знахаря, появится другой Невин. Но тогда уже никто не будет задавать ему нескромные вопросы о его неестественно долгой жизни.

Он решил направиться в какой-нибудь дальний уголок на территории Кантрэй, где он мог бы применить свои навыки, чтобы помогать простым людям разорванного на куски королевства. Он задавал себе вопрос: где он снова найдет Брангвен, если, конечно, она уже где-то обрела жизнь в новом теле? Ему ничего не оставалось делать, как пойти туда, куда подсказывала интуиция и предоставить себя судьбе. Горестно вздохнув, он пустил своего коня по дороге, идущей на север. При всем при том, что другим людям его долгая жизнь показалась бы чудесной, сам он очень устал.

Что касается Мэйла, лорда Канобэйна, то он прожил со своей женой много счастливых лет; они умерли с разницей всего в несколько дней, дожив до глубокой старости. Так как добрая слава Мэйла, как мудреца, росла, он стал известен под именем «Мэйл Провидец», дававшимся как титул тем людям, которых в Начале Времен называли «вейты». Хотя в Дэвери народ называл бы его Мэйл Гвейд, на элдифском диалекте его имя стало звучать Мэйлвейд и на долгие годы перешло его потомкам.

ЛЕТО, 1063 г.

Никогда не говори о заключении духа в кристалл или в талисман. Хорошо, если дух согласится служить тебе таким образом, ибо в награду ты будешь получать познание и силу. А разговор о заключении и подчинении давай оставим для тех, кто ходит темными путями.

«Тайная книга Кадвалона Друида»

Стоял чудесный летний день, солнечные лучи отражались в водах реки Лит. Лорд Камдел, некогда ответственный за королевскую купальню, ехал на лошади вдоль берега и напевал беспорядочные обрывки из знакомых ему песен; слова он вспоминал с большим трудом. Дело в том, что в последнее время у него стали часто случаться провалы в памяти; например, он совершенно не понимал, почему он сейчас едет по безлюдной холмистой местности провинции Ир Аудглин. Время от времени Камдел задавал себе этот вопрос, но как он ни ломал себе голову, не мог найти ответа. Ему казалось вполне естественным то, что он находится здесь, в сотнях миль от двора, и везет в сумке загадочный груз драгоценностей. Камдел знал, что это он похитил сокровища, но уже не помнил, зачем он это сделал и кто был их владельцем.

– Должно быть, я пьян, – обратился он к своему чалому мерину. – Но даже если это и так, что занесло меня в такую даль?

Мерин фыркнул, словно его тоже мучил этот вопрос.

Через несколько миль дорога делала крутой поворот, огибая излучину реки, и Камдел, миновав его, увидел трех всадников. В помутненном рассудке лорда мелькнула мысль, что они ждут именно его. Конечно, это Саркин и Аластир, а тот третий – по всей видимости брат Саркина! Несомненно он приехал сюда, чтобы поменять драгоценности на еще более драгоценный опиум. Наконец то все приобрело смысл.

– Очень рад нашей встрече, мой друг, – сказал Аластир. – Вы готовы идти с нами?

Камдел уже собрался согласиться, как вдруг его посетила внезапная мысль. «Не ходи! – говорил внутренний голос. – Они сделают тебе плохо!» Мысль была настолько настойчивой, что, не теряя ни секунды, Камдел повернул своего коня.

– Это что за новости? – проворчал Саркин и пришпорил коня в погоню за лордом.

«Беги!» – кричал его внутренний голос.

Вняв совету, Камдел вонзил шпоры в бока мерину, тот собрался пуститься галопом, но вдруг заржал в предсмертной агонии и стал на дыбы. Камдел быстро наклонился вперед и схватился за шею животного. Он увидел, как сверкнуло лезвие меча и перерезало коню горло. Едва он успел высвободить из стремени ноги и спрыгнуть вниз, как мерин тяжело рухнул наземь, чуть не подмяв под себя лорда. Нащупывая рукоятку меча, Камдел попробовал встать на ноги, но в этот момент почувствовал сильный удар по затылку и провалился во тьму.

– Саркин, ты просто молодец, – сказал Аластир. – Эви, сходи за сумками! Нам нужно спешить.

– Жаль лошадь, – сказал Саркин, наклонившись над Камделом. – Теперь нам придется украсть для него другую.

– А я вот подумал, что нам было бы лучше просто прикончить его, и делу конец. Наше положение сейчас намного опаснее, чем хотелось бы думать. Не забывай, что идет война, и на дороге нам может встретиться патруль.

Саркин посмотрел на него, выражая взглядом неповиновение.

– Понимаю, я обещал, но… – Аластир колебался, вспоминая слова Старика о своей ненависти к нему. – Ну ладно, не так уж много он весит. Ты можешь везти его связанным на своей лошади, пока мы не найдем другую.

– Спасибо, учитель. Кроме того, мы можем использовать его для нашего ритуала.

– Да, и сегодня же ночью. Боже мой, как я истощен!

Прибежал Эви и принес сумки. Конечно, Аластиру ужасно не терпелось здесь же открыть их и бросить жадный взгляд на сокровища, но они были очень ограничены во времени. Он беспокойно посмотрел вокруг, ибо опасался, что к ним может подъехать какой-нибудь знатный господин со своим войском. Камдел сулил им одни проблемы. Аластиру было очень неприятно сознавать, что Саркин может ненавидеть его после всего того, чему он его научил. Но сейчас было не время раздумывать о таких вещах; ненавидит его Саркин или нет, он был очень полезен, и с ним надо было считаться.

Его голова раскалывалась от пульсирующей боли; рядом были чьи то руки. Но где он? Едет на лошади. Куда-то. Камдел открыл глаза и увидел зеленый луг. Аудглин. Он попробовал освободиться. Со стоном повернулся в седле и понял, что его ноги привязаны к стремени.

– Очухался? – спросил Саркин.

Теперь Камдел осознал, что позади него сидит Саркин и не дает ему упасть. По звуку он догадался, что за ними едут другие лошади. Перед глазами плясала панорама зеленого луга.

– Прошу прощения за то, что мне пришлось ударить вас по голове, – продолжал Саркин, – но мы не могли по-другому сбросить вас с лошади. Скоро, очень скоро вам будет лучше.

– Чего вы от меня хотите?

Саркин улыбнулся и тихо проворчал:

– Ты узнаешь об этом сегодня ночью.

Камдел совсем обессилел и больше ничего не спрашивал. Хотя лорд был неплохо обучен владеть оружием и даже вышел победителем из нескольких поединков, он никогда не ездил на войну и не попадал в ситуации, где требовалось приложить действительно большие усилия. Боль затмила его рассудок, и оставшуюся часть долгого пути он провел в забытьи.

Наконец они подъехали к ферме, которая вот уже несколько лет стояла заброшенной, если судить по полуразрушенным стенам, окружающим ее, и по прорехам в крытой соломой крыше дома фермера. Пока остальные спешивались, Саркин разрезал веревки, которыми были привязаны к стремени ноги Камдела, стащил его с коня, и, подталкивая впереди себя, завел его внутрь дома, в большую полукруглую комнату, некогда служившую кухней. По всему полу были разбросаны походные принадлежности, у очага лежала груда одеял.

– Ложись и отдохни, – сказал Саркин. – Но на всякий случай я свяжу тебя по рукам и ногам.

Когда Саркин связал его, Камдел лег неподвижно и попытался не шевелить головой, потому что каждое движение вызывало нестерпимую боль. В комнату вошли остальные, разговаривая меж собой о награбленном добре; затем они вышли в другую комнату. Камдел попытался уснуть, но вдруг яростно застонал:

– Он пропал! Должно быть, он выпал, когда убили коня! Все на месте, кроме Великого Камня Запада. Саркин, седлай коня. Его надо найти!

Великий Камень Запада. Что же это такое? Камдел лишь смутно помнил название, но из-за страшной головной боли он уже ничего не соображал. Он потерял сознание и видел ужасный сон о том, как Аластир допрашивает его насчет этого загадочного камня.

Когда он снова проснулся, была ночь, в очаге горел огонь. Рядом на полу сидели Аластир, Эви и Саркин и негромко разговаривали между собой, в их голосах звучала холодная ненависть. Камдел очень обрадовался, когда подумал, что они скорее всего не нашли камень. Хотя, попытавшись пошевелиться, он невольно застонал, боль в голове немного утихла.

– Дайте ему что-нибудь поесть и попить, – сказал Аластир. – Я хочу провести ритуал как можно скорее. Это астральное путешествие совсем лишило меня сил.

Сердце Камдела застучало, как барабан. Ему на память пришли все сказания о злых колдунах, которые он когда-либо слышал. К нему подошел Саркин.

– Мы – не торговцы наркотиками, как ты о нас думал, – сказал он и опустился на колени. – Скоро ты узнаешь о нас немного больше правды. Сначала тебе ужасно не понравится то, что я буду с тобой делать, но потом, я думаю, ты найдешь в этом необыкновенную прелесть.

Когда Саркин развязал ему руки, они задрожали так сильно, что Камдел едва удерживал мех с водой, который дал ему Саркин. Но, так как ему ужасно хотелось пить, он заставил себя успокоиться и стал хлебать воду жадными глотками. Саркин смотрел на него с легкой улыбкой, от которой у лорда пробегали по спине мурашки.

– Есть хочешь? – спросил Саркин.

– Нет, – ответил Камдел, переводя дыхание. – Прошу вас, отпустите меня. Мой отец очень богат, он меня выкупит. Пожалуйста, отпустите меня!

– О, ты больше никогда не увидишь своего отца, дружище. Ты поедешь с нами в Бардек, а когда ты мне надоешь, мы продадим тебя в рабство. Думаю, тебе было бы лучше попытаться мне угодить, иначе я очень быстро от тебя устану.

При этих словах Камдел понял, какая ему уготована участь. Он невольно отпрянул назад, Саркин лишь засмеялся над ним.

– Скорее всего, ему просто кусок в горло не лезет, – вмешался Аластир. – Развяжи ему ноги и уведи.

Когда Саркин поставил его на ноги, Камдел чуть не потерял равновесие. Он был связанным так долго, что едва мог идти. Его затащили в другую комнату, где на стене висел кусок черного бархата, расшитый непонятными знаками и абстрактными магическими рисунками – сигилами. На крючках висели свечные фонари и наполняли помещение тусклым светом; в углу находилось кадило, источавшее мягкий запах фимиама. В полу посереди комнаты был прорублен люк с вделанным толстым железным кольцо, который по-видимому вел в погреб или какое-то хозяйственное помещение.

– У нас уже все готово, мы ждали, пока ты проснешься, – сказал Аластир, и Камдел еще больше возненавидел его вкрадчивый голос. – Если ты сейчас будешь сильно сопротивляться, сделаешь хуже сам себе. Поэтому лежи спокойно.

Саркин схватил Камдела и бросил на пол лицом вниз, да так сильно, что чуть не вышиб из него дух. Эви быстро привязал к кольцу его руки и отступил в сторону. Камдел посмотрел вверх и увидел Аластира, стоящего у изголовья в трех футах от него. Он держал руки на уровне плеч, вытянутые ладонями вперед. Аластир смотрел на Камдела, и в мерцающем свете фонарей казалось, что его глаза светятся. Как лорд ни старался, теперь он уже не мог отвести взгляд. Аластир буквально приковал его к себе, и Камдел чувствовал, как старик высасывает из него жизненные силы, истощая его каким-то загадочным, необъяснимым образом.

Затем Саркин опустился возле лорда на колени и начал стаскивать с него бриджи, расшнуровывая одежду, залезая руками в самые сокровенные места и лаская его тело. Он стал отчаянно сопротивляться, трепыхаясь как рыба на крючке, но Саркин оказался сильнее. Дрожа от страха, Камдел лежал почти голый и смотрел Аластиру в глаза, в то время как Саркин раздвинул в стороны его ноги и встал между ними на колени. Учитель затянул монотонную песнь на незнакомом языке, похожую на тихое ритмичное ворчание; все происходило так медленно и казалось таким ужасным.

Вдруг Камдел почувствовал, как руки Саркина коснулись его ягодиц. Тут он понял, что с ним хотят сделать и собрался закричать, но ни звука не сорвалось с его уст.

Серым влажным утром лагерь начал просыпаться, бойцы зевали и чертыхались, лошади будили друг друга и с храпом натягивали свои привязи. Стоя в карауле у ручья, Родри вложил свой меч в ножны и бросил на траву щит, ожидая, когда капитан освободит его от обязанностей часового. По другую сторону ручья находились весенние посевы пшеницы, которая уже начала наливаться золотом, предвещая хороший урожай. «Вот уже и лето, – думал Родри. – Это первое лето, которое я провожу в роли серебряного клинка».

Наконец капитан просигнализировал Родри, что тот может оставить свой пост. Родри вернулся в лагерь, положил щит возле своей походной скатки и направился к фургонам, чтобы дать коню немного овса и позавтракать самому. Остальные двадцать человек войска были уже там. Он занял очередь за едой; перед ним стоял Эдил, всадник с квадратным лицом, который был единственным человеком в войске, кто разговаривал с серебряными клинками.

– Доброе утро, Родри. Надо думать, ты не видел подползающих к нам врагов, или ты там всю ночь проспал?

– Ты думаешь, было бы легко уснуть под ваш дружный храп?

Эдил рассмеялся и похлопал его по плечу. Впереди у фургона втиснулся без очереди осанистый слуга лорда Гвивана, он пришел за завтраком для своего господина.

– Кстати, какое расстояние отделяет нас от крепости лорда Дейна? – спросил Родри.

– Около пятнадцати миль. Если снова не подведут лошади, запряженные в фургоны, к вечеру мы будем там.

– Как ты думаешь, мы увидим крепость осажденной?

– А что, ходят слухи? Будем надеяться, что это неправда.

Родри влился в войну в Аудглине в самом ее разгаре и поэтому еще не совсем разобрался, что же тут происходит. Насколько он понимал, лорд Дейн и некий лорд Лейнрид затеяли междоусобицу, явившуюся следствием давнишней ссоры. Каждый из двух лордов созвал всех своих союзников, чтобы сколотить как можно большую армию. Родри нанял Макли, союзник Дейна. Но так как Макли обещал Дейну только двадцать одного бойца, он сам остался дома и послал руководить войском своего сына, Гвивана. Родри постоянно снедало чувство стыда. Еще прошлым летом он сам руководил огромной армией; теперь он был просто серебряным клинком, которого наняли, чтобы кому-то другому не пришлось идти на войну.

Они спокойно покинули лагерь и уже через два часа после восхода солнца были в пути. Половина войска во главе со своими лордами неспешной иноходью шла впереди; в центре подпрыгивая на ухабах, ехали фургоны; остальные всадники образовывали тыл. Будучи серебряным клинком, Родри ехал в самом конце колонны и дышал пылью, поднимаемой всеми остальными. Он думал о Джилл и очень беспокоился, в достаточной ли безопасности она находится там, в крепости, среди оставшейся части войска и, если быть откровенным, с овдовевшим лордом. Ревность была постоянным спутником Родри, она снедала его особенно в те минуты, когда он вспоминал, какой же прекрасной была его Джилл. Когда они ехали вместе, Родри сразу же забывал о долгих неделях и месяцах разлуки, когда он не находил себе места при мысли, что она могла ему изменить.

Растянувшееся войско медленно прокладывало путь по низким холмам, поросшим деревьями и кустарником. Родри методично перебирал в уме всех оставшихся в крепости мужчин и задавал себе вопрос: мог ли кто-нибудь из них стать для нее искушением? Он считал неоспоримым тот факт, что, увидев Джилл, любой мужчина возжелал бы ее. Но возжелала ли кого-нибудь она? Вдруг прозвучал сигнал серебряного рожка, и все его черные думы в миг рассеялись. Он ненамеренно вскрикнул, поднялся на стремени и посмотрел вокруг. Впереди, на дороге, преграждая путь колонне, стояло вооруженное, готовое к бою войско.

– Впереди противник! – прокричал Гвиван. – К оружию!

Отвязав от седла щит и удобно устроив его на левой руке, Родри, работая коленями, заставил лошадь выйти из колонны и направил ее мимо фургонов вперед. Остальные делали то же самое, и походный строй превратился в кружащую беспорядочную толпу. Когда он добрался до первых рядов, раздался звук другого рожка, из-за холма вышло еще одно войско и отрезало им путь к отступлению. Родри начал подумывать, увидит ли он снова Джилл, верную ему или нет. Произнося себе под нос проклятия, он расчехлил находившееся под правой ногой копье. Неприятельское войско начало медленно продвигаться вперед.

– Гвиван! – закричал их предводитель. – Сдавайся, юный болван!

Лорд выступил на коне на несколько шагов вперед своих суровых, готовых в любую минуту к схватке людей. Родри подсчитал, что позади них стояло сорок человек, тридцать – впереди, и уже приготовился погибнуть в битве, если Гвиван откажется сдаваться.

– Хорошенько подумай, дружище! – закричал неприятельский предводитель. – Ведь эта война даже не в твоих интересах. У твоего отца будет возможность выкупить тебя и твою ораву. Я совершенно не заинтересован тебя убивать, просто мне нужно, чтобы ты сегодня не добрался до крепости Дейна. Нет никакого позора сдаваться при таком неравенстве сил, и, кроме того, мы можем пустить в ход деньги.

Стоящие позади него воины разразились дружным смехом.

– Все это хорошо, Инрик, – отозвался Гвиван. – Но что ты скажешь насчет лорда Дегвика?

– Его с нами нет. Даю тебе слово чести, что, пока ты под моей опекой, он тебя и пальцем не тронет.

Гвиван раздумывал так долго, что Родри уже начинал проклинать все на свете. Его жизнь висела на волоске, который мог оборваться в любую минуту в зависимости от хода междоусобиц тех людей, которых он даже не знал.

– Решено, – наконец ответил Гвиван. – Я принимаю ваши условия.

Родри облегченно вздохнул.

Находившееся в ожидании неприятельское войско медленно двинулось вперед и окружило их. Инрик встал у одного из фургонов и стал наблюдать, как сначала Гвиван, затем остальные подходили по одному и снимали с себя оружие. Родри шел в самом конце. Первым делом он забросил в фургон копье, затем нехотя вынул из ножен меч – прекрасное лезвие лучшей стали с рукояткой, выполненной в виде дракона Абервина. Эту вещь он любил почти так же, как свою Джилл, поэтому ему было очень больно с ней расставаться.

– Какой чудесный у тебя меч, серебряный клинок! – заметил Инрик. – Боевой трофей?

– Нет, мой господин. Это подарок человека, которому я служил верой и правдой.

Родри подумал о своем отце, который вручил ему этот дар.

– Должно быть, ты сражался как демон из преисподней, чтобы заслужить такой подарок.

Затем Инрик обратился к Гвивану, который сидел на коне с грустным выражением лица:

– Похоже, твой отец очень серьезно относится к своим обязательствам, раз он так сильно расщедрился, что нанял серебряного клинка.

Гвиван поджал губы.

– Конечно, не твоя вина в том, что твой папаша – ужасный скряга, – продолжал Инрик. – Надеюсь, он заплатит выкуп за своего парня?

– Мой отец – благородный господин, – зарычал Гвиван. – И он – не скряга.

– Просто он очень бережливый насчет денег, да?

Инрик буквально покатился от смеха, лицо Гвивана покраснело от стыда. Родри охватил ужас. Если его светлость не заплатит выкуп, Родри окажется едва ли в лучшем положении, чем крепостной крестьянин, и фактически станет собственностью Инрика, пока он не возместит долг.

Лорд Макли был в такой ярости, что все, кто находился в большом зале сразу же услышали новость. Сопровождаемый слегка взволнованным писарем и управляющим, он ходил взад и вперед, произнося проклятия в адрес Инрика, его клана и его дерзости. В углу стены стояла Джилл с кучкой служанок и смотрела на лорда – здоровенного мужчину, обладающего незаурядной силой несмотря на седину, покрывающую его голову. Он смял послание в массивном кулаке и потрясал им в сторону писаря, как будто бедняга не только прочитал, но и сам написал его.

– Какая наглость! – рычал Макли. – Схватить на дороге моего сына, пользуясь таким подлым приемом, а затем высмеивать меня как скрягу!

Он швырнул пергаментный свиток писарю, тот поймал его и отступил, чтобы оказаться вне пределов досягаемости рассвирепевшего господина. Макли продолжал:

– Читай, сукин сын, еще раз. О чем там говорится?

Писарь прокашлялся и разгладил послание.

«Я знаю, что его светлость денег на ветер не бросает, крепко обнимая мешок с золотом, в то время как большинство мужчин предпочитают обнимать девиц. Но, несомненно, он очень любит своего сына и поэтому охотно поделится с нами своим богатством. Мы требуем за него два деверийских регалия, а также по одному регалию за каждого воина, включая серебряного клинка. Что касается слуг…»

– Эка наглость! – заревел Макли. – Они и в самом деле решили, что я буду платить полный выкуп за этого вонючего серебряного клинка? Они хотят надо мной посмеяться, и будь я проклят, если заплачу за него.

И Макли снова принялся ходить взад и вперед. Управляющий повернулся к Джилл и сделал ей знак, чтобы она подошла и обратилась к лорду с просьбой. Но Джилл отрицательно покачала головой и вышла из зала. За ней последовала одна из служанок и взяла Джилл за руку.

– Что ты делаешь? – спросила Перра. – Почему ты не попросила?

– Потому что у меня самой хватит денег выкупить Родри. За все годы, которые я провела на дорогах, еще не один господин со мной так гнусно не обращался. И будь я проклята, если буду терпеть это сколь-нибудь дольше. Если бы я была менестрелем, то сочинила бы о Макли какие-нибудь дерзкие куплеты.

– Многие менестрели уже сочинили, но это не принесло никакой пользы.

Джилл спустилась к конюшням, где ей приходилось ночевать в свободном стойле рядом со своей лошадью. Конюх помог ей оседлать коня и рассказал, как добраться до крепости Инрика, что находилась в полутора днях пути.

– Будь осторожной, дорогая, – сказал он. – Сейчас повсюду шляется так много военных отрядов, как в «Жучке» блох.

– Хорошо. Не мог бы ты выделить немного овса для моего коня, или твой скупой господин изобьет тебя за это?

– Он не узнает. О такой славной лошади не грех хорошо позаботиться.

Рассвет, а именно так звали ее коня, как будто знал, что о нем говорят, он замотал головой, и его серебряная грива взметнулась над золотистой шеей. Этого «западного охотника» подарил ей Родри, когда он был еще в состоянии делать такие дорогие подарки тем, кто ему служил.

Джилл выехала, не потрудившись даже сказать Макли до свидания, и первую милю или две скакала галопом, чтобы крепость поскорее скрылась из виду. Выехав на широкий, заросший травой берег реки Лит, она замедлила темп, давая Рассвету немного остыть. Вдруг откуда ни возьмись появился ее старый приятель, серый гном и опасно уселся на луке седла.

– Мы едем забрать Родри, затем мы снова вернемся на большую дорогу, – сказала она ему. – Макли оказался свиньей.

Гном ухмыльнулся и одобрительно кивнул.

– Я очень надеюсь, что там с ним обращаются по-человечески. Ты был у него?

Гном живо кивнул, отвечая на оба вопроса.

– Знаешь, братишка, чего я никак не пойму? В венах Родри течет эльфийская кровь, но он тебя не видит.

Гном задумался, ковыряя пальцем в своих длинных, голубых зубах, затем неопределенно пожал плечами и исчез. Похоже, он тоже этого не понимал.

Дорога извивалась между холмами, местами отдаляясь от реки, когда воды уходили в глубокое ущелье, затем снова возвращалась к ней в долинах. По обе стороны дороги миля за милей простирались поросшие зеленью пастбища, раскинувшиеся между холмами. То там, то тут взгляд Джилл встречал стада белых коров со светло-коричневыми ушами, которые паслись под присмотром пастуха и двух огромных серых с белыми пятнами псов. К полудню Джилл обогнула большую излучину реки и увидела справа от дороги стаю ворон. Они то неуклюже ходили в высокой траве, то взлетали и, сделав круг, возвращались и что-то клевали.

Джилл предположила, что там лежит труп теленка, родившегося слишком слабым, не приспособленным к жизни, или даже тело коровы, которая заболела и умерла, прежде чем ее успел найти пастух. Но вдруг снова появился серый гном. Своими костлявыми пальчиками он схватил поводья и повернул лошадь, указывая Джилл в сторону стаи ворон.

– Ты хочешь, чтобы я подошла и взглянула?

Он взволнованно закивал.

Джилл привязала Рассвета к придорожному кусту и пошла за гномом. При их приближении вороны стаей взмыли в воздух, пронзительными криками выражая свой протест, и опустились на стоящее рядом дерево, не сводя со своей добычи глаз. В высокой траве лежал труп лошади с седлом и уздечкой, кожаные ремни глубоко врезались в раздувшееся тело. Джилл обошла вокруг, но так и не смогла понять, от чего же погибла лошадь, так сильно ее поклевали птицы. Седло и уздечка разожгли в ней любопытство. Если бы лошадь принадлежала войску и просто сломала ногу, бойцы, прежде чем прекратить ее страдания, забрали бы сбрую.

Задерживая дыхание, она подошла ближе и увидела, что уздечка была украшена серебром и самоцветами.

– О, боги! Кто же мог оставить такую сбрую?

Однако гном не слушал ее. Сосредоточенно сморщив свое маленькое, тощее личико, он что-то усердно искал в траве, раздвигая ее обоими руками и заглядывая в каждый уголок. Глядя на него, Джилл поняла, что до них здесь побывал кто-то еще, потому что вокруг лошади трава была примята, а кое-где даже вырвана. Она направилась к гному, но тут ее взгляд наткнулся на что-то золотистое. Джилл подняла с земли наручный браслет – полуцилиндр чистого золота, искусно выполненный в виде спиралей и розеточек. Хотя Джилл сама никогда не видела, чтобы кто-нибудь носил такие драгоценности, она слышала сказания о том, как давным-давно, в Начале Времен, такие вещи украшали великих ратников. Должно быть, это была фамильная реликвия, веками передававшаяся из поколения в поколение, и стоившая раз в двадцать дороже, чем золото, из которого она была сделана.

– Послушай, это и есть то, что ты искал?

Прищурив глаза, гном подошел к ней. Он потрогал браслет пальцем, понюхал его своим длинным носом, затем улыбнулся и запрыгал от радости.

– Очень хорошо. Мы возьмем его с собой.

Гном кивнул и исчез. Заворачивая браслет в запасную пару носков и упаковывая в дорожную сумку, Джилл размышляла: кто же убил лошадь и что случилось со всадником? Внезапно она почувствовала предупреждение Двуумера – холодную дрожь в спине, словно кто-то прикасался к ней мокрыми, скользкими пальцами. За всем этим крылось нечто опасное, нечто такое, чего она не понимала, но ощущала так же хорошо, как ощущала вонь разлагающейся лошади. В тот день она проехала еще довольно большое расстояние, прежде чем остановилась на ночлег. Ночью она почти не сомкнула глаз, находясь в полудреме и наблюдая за дорогой.

Той же ночью Невин остановился в небольшой гостинице, около сотни миль на запад от того места, где была Джилл. Последние две недели он провел, выслеживая Камдела, так как к нему явился один из духов, заключенных в Камень, и рассказал о краже. Обычно Невину не требовалось более четырех часов сна в сутки, поэтому в эту ночь он допоздна не ложился спать и размышлял об этой ужасной пропаже. Вдруг перед ним появился гном Джилл.

– Добрый вечер, братишка. А что, Джилл где-то рядом?

Гном отрицательно покачал головой, затем начал приплясывать, улыбаясь до ушей.

– Что это значит? Какие-то добрые вести?

Гном кивнул и стал изображать пантомиму, рисуя руками маленький круглый предмет и вглядываясь в него, как в магический кристалл.

– Боже мой! Ты имеешь в виду Великий Камень Запада?

Гном кивнул «да», затем изобразил, будто ищет и находит какую-то вещь.

– Вы нашли его? О, боже! Ты хочешь сказать, что он у Джилл?

Гном снова кивнул. На какое-то время в глазах Невина застыл ужас.

– Ты понимаешь, ведь это означает, что она в большой опасности? Те люди, которые похитили Камень, очень хотят его иметь. Они убьют ее, чтобы забрать вещь.

Маленькое создание широко открыло рот и издало хныкающий звук, что вообще-то было довольно трудно для дикого народца.

– Возвращайся к ней. При первых признаках опасности дашь мне об этом знать, понял?

Гном кивнул и исчез. В состоянии, настолько близком к панике, насколько позволял его дисциплинированный рассудок, Невин повернулся к наполненной углями жаровне, находящейся в углу комнаты. По взмаху его руки дух огня зажег угли. Невин стал внимательно всматриваться в красноватое свечение жаровни и сосредоточил мысли на Джилл.

Почти сразу же он увидел ее на берегу реки среди зеленых холмов. Она сидела, прислонившись спиной к дереву, и спала, сжимая в одной руке рукоятку меча. По крайней мере, она понимала, что находится в опасности, но Невин знал, что против такого врага бесполезно идти с мечом. А где же, черт возьми, Родри? Невин раздраженно переключил свои мысли и увидел его. Родри лежал, укрывшись своей накидкой, прямо на полу в переполненном бараке. Все находящиеся там с ним люди выглядели угрюмыми и посрамленными. Невин расширил фокус, мысленно вышел за двери барака и увидел вооруженных людей, охранявших помещение снаружи. Итак, в одном из боев Родри был взят в плен, Джилл путешествует по дорогам одна.

Невин так грязно выругался, что чуть не потерял изображение, но он вовремя удержал его и мысленно вернулся к Джилл. Сейчас было важным узнать: где она находится? Взяв саму Джилл в качестве отправной точки, Невин расширил картинку и окинул взглядом окрестности; наконец он понял, что она находится в центральной части провинции Ир Аудглин. Невин прервал видение и стал беспокойно мерить шагами комнату, составляя план действий. Он должен спешить. Он решил купить еще одну лошадь, с тем чтобы, распределяя свой вес по очереди между двух коней, он мог проделывать за день большее расстояние.

– Я должен успеть, – сказал он вслух. – И клянусь всеми богами, что успею, даже если мне придется загнать всех лошадей, которые попадутся мне в руки.

Все же, с каждой минутой страх Невина возрастал, потому что обладатель черного Двуумера, на совести которого лежала кража, должно быть, находился гораздо ближе к ней, чем он. Невин снова повернулся к жаровне и стал наблюдать за Джилл сквозь огонь.

Зеркало лежало на куске черного бархата, вышитого перевернутыми пентаграммами – зловещим символом тех, кто отвергал установленный природой порядок вещей. По обеим сторонам стояли свечи, свет которых фокусировался на искривленной поверхности. Рядом, склонившись над зеркалом, стоял на коленях Аластир и очень сожалел о том, что под рукой не было хорошего стола. Он никогда не видел Великий Камень Запада и поэтому не мог рассмотреть его в магическом кристалле привычным, простым способом. Он глубоко вздохнул и произнес зловещие имена властителей Шелухи и Кожуры. При этом он почувствовал, что духи собираются, но вне пределов досягаемости его рассудка.

– Покажите мне Камень, – прошипел он.

В центре зеркала появлялись и исчезали призрачные фигуры, но они никак не хотели складываться в единый, отчетливый образ. Как только Аластир ни проклинал духов, они убегали от него; и так продолжалось уже целый день.

– Нам нужна кровь, – сказал Аластир и поднял взгляд.

Саркин улыбнулся и направился в угол кухни, где сидел съежившийся от страха Камдел. Когда Саркин силой заставил лорда встать на ноги, тот жалобно захныкал, но ученик Аластира быстро успокоил его ударом по лицу.

– Мы не собираемся тебя убивать, – сказал он. – Может быть даже, тебе это понравится. Хочешь увидеть, малыш, как превосходно боль сочетается с блаженством?

Саркин подтащил примолкшего, опирающегося на него молодого лорда к зеркалу, встал у него за спиной и начал ласкать. В это время к ним подошел Эви с небольшим ножом для жертвоприношений. Аластир затянул ритуальную песнь, призывая тех духов, которые были более подвластны его воле. Перед ним материализовались три черных гнома с перекошенными лицами и один эльф с огромным ртом и кроваво-красными зубами.

Эви сделал надрез на тыльной части руки Камдела. Лорд застонал, и, когда закапала кровь, он оказался в объятиях Саркина. Уродливый дикий народец столпился вокруг, подставляя языки под красные капли. Хотя сама кровь не была для них питательным веществом, они всасывали тот живой магнетизм, который источала как кровь, так и сексуальное возбуждение Камдела. Постепенно неглубокая рана перестала кровоточить. Гномы протянули к Аластиру свои когтистые лапы.

– Нет, пока не покажите Камень. Потом будет еще.

Духи дематериализовались. Камдел дрожал всем телом, Саркин убрал его руку.

– Позже, – прошептал он своему любимчику на ухо, – мы повторим ритуал. В конце концов тебе начнет это нравиться, как бы ты не противился. Мы с тобой прекрасно провели вчерашнюю ночь.

Камдел посмотрел на Саркина, лицо лорда выражало нечто среднее между похотью и отвращением. Не обращая на них внимания, Аластир снова встал на колени перед зеркалом.

– Покажите мне Камень!

В отражающем свет зеркале забегали, закружились тени, и постепенно там воцарилась тьма. Аластир заулыбался, наклонился ближе, и вот тьма распалась на четкие формы: холмы под ночным небом, привязанную к дереву лошадь. Под деревом с мечом в руке прохаживался взад-вперед какой-то парень. Нет, это был не парень. Это была Джилл, девушка-воин, которая год назад нарушила его планы.

– Камень, – шептал он. – Где Камень?

Картинка устремилась вниз и остановилась на сумках, притороченных к седлу.

– Теперь покажите мне то место, где она находится.

Изображение замерцало, начало расширяться, чтобы охватить большее пространство, но вдруг вспыхнуло ярким, белым светом и исчезло. Ослепленный вспышкой Аластир чуть не упал на зеркало. Тут появился дикий народец, и по их испуганным лицам он догадался, что кто-то их прогнал. За этой девушкой наблюдал какой-то человек, обладающей огромной силой Двуумера. Аластир догадывался, кто этот человек.

– Магистр Эйси, – прошептал он.

Гномы кивнули, соглашаясь с ним, и исчезли. Аластир сел на корточки и подумал о том, что, быть может, было бы лучше бросить поиски Камня. Нет, он трудился долгие годы, подыскивая осведомителей, расставляя силки, затем он затратил много сил на то, чтобы околдовать Камдела и долгие недели, чтобы поддерживать его в таком состоянии. Нет, он не отступит, пока Камень не будет у него в руках. Кроме того, прошлым летом он видел Джилл собственной персоной, когда она сидела со своим знаменитым папашей в одной из таверн Элдифа. Иногда он думал о том, что ему просто выпала удача встретить ее; сейчас он был уверен, что властители Шелухи и Кожуры специально привели его в ту таверну. Итак, он видел Джилл, следовательно, он легко может рассмотреть ее в магическом кристалле, и Невин не сумеет это обнаружить. Он посмотрел на Саркина и встретил его взгляд.

Проспав четыре часа, Джилл проснулась и почувствовала себя ужасно разбитой и больной. Солнце уже взошло над горизонтом, и она пришла в ужас от своей медлительности. Даже Рассвет уже закончил щипать траву. Джилл дала ему овса и сам перекусила на скорую руку. День был ясный, солнечный, но ее почему-то знобило, будто у нее вот-вот начнется лихорадка. Джилл быстро собрала свои пожитки, и, когда Рассвет доел свой овес, они тронулись в путь.

В этот день дорога увела ее в сторону от реки. По мере того, как она не спеша ехала, подпрыгивая в седле, черная линия гор, отделявших Ир Аудглин от провинции Дальняя Долина, которая по-деверийски называлась Кум Пекл, становилась все ближе и ближе, как тучи на горизонте. К полудню, когда Джилл пересекала небольшую долину, она увидела впереди себя на дороге приближающееся облако пыли. Когда среди клубов пыли стали вырисовываться шесть вооруженных человек, она ослабила в ножнах свой меч, но всадники, заметив Джилл, приветливо замахали ей руками.

– Задержись на минутку, парень, – окликнул ее главный среди воинов. – Случайно не лорд Макли послал тебя с запиской?

– Нет. Но я действительно еду в крепость лорда Инрика. Тот серебряный клинок, которого он держит под выкуп, – мой муж.

Всадники наклонились в седлах и уставились на нее.

– Вот уж злая судьба выпала на долю такой симпатичной девушки – быть женой серебряного клинка! – сказал главный и весело улыбнулся. – Разве старина Макли не выкупит его для вас?

– Только если в преисподней наступит лето и вырастут цветы! Я хочу сама поторговаться с вашим господином. Вы позволите мне продолжить мой путь?

– О, мы проводим вас. Вы увидите, что наш господин намного великодушнее, чем Макли, но предупреждаю вас: сейчас у него очень туго с деньгами.

Хотя Джилл сначала оставалась настороженной, шестеро всадников обращались с ней почтительно, сочувствуя трудному положению, в которое она попала. Война не достигла еще той стадии, когда мужчины насиловали с такой же легкостью и непринужденностью, с какой убивали. Она также признавалась сама себе, что была рада видеть возле себя этот вооруженный эскорт; она сама не знала почему, но он был нужен ей.

Через четыре мили показалась крепость Инрика, расположенная на гребне холма за наружным земляным валом и обнесенная каменной стеной. Внутри маячил массивный каменный брок, почти одинакового размера в ширину и в высоту – такого Джилл никогда прежде не видела, – и привычная для ее глаз россыпь избушек и сараев. Мощенный булыжником двор был заполнен лошадьми, привязанными прямо на улице из-за нехватки места в конюшнях. На самом краю Джилл увидела гнедого скакуна Родри, привязанного где-то сбоку, как будто конь делил позор своего хозяина.

Один из ее импровизированной охраны, коренастый блондин по имени Ардир, проводил ее в большой зал, переполненный людьми, как городская площадь в базарный день. Между дополнительными столами и грудами походных скаток стояло и сидело около двухсот воинов, попивавших эль и разговаривающих о предстоящих битвах. За столом для знати сидели четыре человека в бриджах из шотландки и изучали начерченную на пергаменте карту. Когда Джилл и Ардир подошли ближе, к ним повернулся седой с брюшком господин.

– Лорд Инрик, – обратился Ардир. – Не могли бы вы уделить несколько минут этой госпоже? Вы помните Родри, серебряного клинка? Это его жена, а Макли отказывается выкупать его для нее.

– Старая свинья! – Инрик повернулся к другому господину. – Видишь, Марил, я выиграл спор. Ты должен мне серебряник.

– Да, теперь я твой должник. Дорого мне стоила моя надежда на то, что у Макли осталась хоть капля порядочности. Но послушай, девушка, я никогда прежде не слышал о женатых серебряных клинках.

– Несомненно, я единственная девушка в королевстве, у которой хватило глупости пуститься в путь с одним из них, мой господин, но Родри значит для меня весь мир. У меня нет деверийского регалия, но ради него я готова отдать все, до последней монеты.

Инрик колебался, покусывая кончик усов, затем пожал плечами.

– Символическая плата в один серебряник, – сказал он, – и Родри твой.

– Если бы я была бардом, мой господин, я бы воспевала ваше великодушие.

Примерно через пять минут Ардир привел Родри, который нес перекинутые через плечо дорожные сумки и держал под мышкой походную скатку. Он бросил на пол свою ношу и преклонил перед лордом колено. Когда Джилл вручила господину серебряник, Инрик отдал Родри его меч и приказал ему подняться.

– Ты должен быть просто счастлив, что имеешь такую смелую подругу, – сказал Инрик. – Обещай, что в этой войне ты больше не пойдешь против меня.

– Клянусь в этом от всего сердца, – ответил Родри. – Вы думаете, у меня хватит глупости снова воевать на стороне Макли?

Все присутствующие громко засмеялись.

Будучи человеком щедрым, как подобает господину его ранга, лорд Инрик пригласил Джилл и Родри поужинать в обществе слуг и разрешил остаться в крепости на ночь. После довольно долгих поисков в переполненном людьми форте, один из слуг нашел место, где они могли переночевать. В складском помещении среди свисающих с потолка косичек лука и бочек эля Джилл расстилала накидки, а Родри тем временем поднес свой меч к свечному фонарю и тщательно рассматривал каждый дюйм лезвия.

– Без зазубрин? – спросила Джилл.

– Все нормально, спасибо богам войны.

Он вложил меч в ножны, положил его рядом с собой и добавил:

– О, моя дорогая, ты слишком хороша для такого недостойного, как я.

– Лошадиный ты помет, – пошутила она.

Улыбаясь, он положил руки ей на плечи, и нежно поглаживая, притянул ее к себе.

– Я всю жизнь буду в долгу перед тобой за то, что ты меня выкупила, – прошептал он. – Не пора ли нам ложиться?

Когда их губы слились в поцелуе, Джилл уже не думала ни о чем, а только о Родри. Но позже, лежа в его крепких объятиях и наполовину погрузившись в сон, она почувствовала, как в ее сознание снова закрадывается страх. Джилл была рада, что они находятся в крепости, окруженные небольшой армией.

– Насколько я понимаю, – задумчиво произнес Аластир, – они находятся в полутора днях пути отсюда. Если бы у нас была лошадь для твоего любимчика, мы бы прошли это расстояние быстрее.

– Вы правы, учитель, – ответил Саркин. – А не могли бы вы добраться до ее рассудка и набросить какие-нибудь чары, чтобы спутать все ее мысли?

– Возможно, так и придется сделать, но пока я хотел бы от этого воздержаться. Понимаешь, это может заметить Невин.

Саркин понимал. Хотя прошлым летом он оставался в Бардеке и занимался там делами своего учителя, до него доходило много рассказов о Магистре Эйси и его огромной силе.

– И Родри снова с ней, – продолжал Аластир. – Когда мы увидим Старика, я смогу рассказать ему много интересного.

«Если мы до этого доживем», – подумал Саркин. Он чувствовал, как их тщательно составленный план дает трещину. Это было похоже на то, как фермер нагружает в слишком старый мешок слишком большой груз, и ветхая материя не просто рвется, а начинает расползаться. И все же, он ни за что на свете не высказал бы свои сомнения учителю вслух. Он беспокойно огляделся вокруг; на накидке, свернувшись калачиком, как малое дитя, лежал Камдел, Эви сидел у костра и смотрел в огонь. Хотя его брат тщательно пытался скрыть свои чувства, Саркин знал его слишком хорошо и прекрасно понимал, что Эви тоже чем-то напуган. Аластир встал и потянулся.

– Скажи мне, Сарко, вот что, – произнес учитель. – У тебя когда-нибудь бывает чувство, что нас кто-то рассматривает в магическом кристалле?

– Пару раз у меня возникала такая мысль. Вы думаете, это Магистр Эйси?

– Нет. Потому что, знай он, где мы есть, он бы полз за нами по пятам, как змея. Но, если это не он, тогда…

Закончив про себя начатую Аластиром мысль, Саркин вздрогнул: тогда это, должно быть, Ястребы Братства. Убийцы, ученики, овладевающие магией, Ястребы служили руководящему совету черного Двуумера и приводили в жизнь его решения. Хотя Братство было слишком слабо организованно и не имело свода законов в прямом смысле слова, к предателям оно принимало самые строгие меры.

– А зачем им могло понадобиться наблюдать за нами?

– Я же предал их прошлым летом.

– Но ведь Старик не возлагает на вас за это вину.

– Это правда. – Аластир колебался, он был весьма озадачен. – Тогда, быть может, это кто-нибудь из помощников Невина? – он снова сомневался. – Я должен удалиться во тьму и там подумать над этим.

Когда учитель ушел, Эви поднял взгляд и посмотрел на него ошалевшими глазами.

– Послушай, братишка, – обратился к нему Саркин. – Похоже, нам предстоит таскать для него каштаны из огня.

– Ты так думаешь?

Саркин лишь пожал плечами. Эви снова уставился на огонь.

– Ты хочешь увидеть там что-то, как в магическом кристалле? – спросил Саркин.

– Нет, я просто думаю. Как жаль, что я связался с Двуумером вообще.

– Почему? Ведь он наделяет человека большой силой.

– Да, конечно. Ради этого стоило рискнуть.

Саркин знал, что Эви ответил так лишь потому, что ему хотелось это услышать. Ему в голову пришла мрачная мысль: что будет, если Эви ослабеет до такой степени, что Аластир прикажет его убить?

Саркин не знал, выполнит он этот приказ или нет.

– Итак, я поклялся не участвовать в этой войне, – сказал Родри, сладко зевая. – Куда же мы теперь двинем?

– Мы могли бы пойти на восток, в Макмур, – ответила Джилл. – В это время года оттуда всегда уходит много караванов в Форт Хирэйф.

– О, боги! Меня уже тошнит от этих вонючих купцов и их еще более вонючих мулов! Я воспитывался не для того, чтобы быть нянькой у своры породистых торговцев.

– Родо! За всю свою жизнь ты охранял караван только два раза.

– Для меня это более чем достаточно.

Джилл коснулась ладонью его щеки и поцеловала.

– Если тебе непременно хочется пролить кровь, то знай, там в горах есть разбойники. Вот почему караванам нужна охрана.

Таким образом, покинув крепость лорда Инрика, они поехали на восток, направляясь в Макмур. Дорога извивалась, уходя вверх, и они пустили своих коней медленным шагом. По мере того, как Джилл и Родри поднимались все выше и выше, заросшие травой пастбища уступили место рощам чахлых сосен с кривыми стволами, типичных для этой части Дэвери. Когда они проезжали через темный, безмолвный лес, Джилл вдруг вспомнила о браслете, который лежал в ее в сумке.

– Родри! По пути в крепость Инрика со мной произошло нечто очень странное.

Когда она рассказала Родри о находке, он озабоченно нахмурился, соглашаясь с ней в том, что особенно странным казалась оставленная конская сбруя.

– Но почему же ты не рассказала об этом Инрику? – спросил он наконец. – Может быть, эта лошадь принадлежала одному из его союзников.

– А ведь ты прав.

Она почувствовала в спине холодную дрожь.

– Почему же я не рассказала? Я… я просто забыла.

Родри повернулся в седле и посмотрел на нее.

– Дело кажется слишком серьезным, чтобы о нем можно было просто забыть.

– Знаю.

Она задрожала всем телом и добавила:

– Здесь, по-моему, не обошлось без Двуумера. Ты думаешь, я сумасшедшая, потому что говорю об этом?

– Остается только пожелать, чтобы это было не так, – сказал Родри и остановил лошадь. – Нам лучше вернуться к Инрику и обо всем ему рассказать.

Джилл согласилась, но, когда она поворачивала коня, перед ней возник серый гном. С обезумевшим от страха лицом и глазами на выкате он махал руками и просил ее остановиться.

– Что случилось? – спросила Джилл. – Нам нельзя возвращаться?

Он замотал головой так яростно, что чуть не упал.

– Что все это значит? – спросил Родри. – Твой гном?

– Да. И он не хочет, чтобы мы возвращались. Он ужасно напуган, Родо.

Гном исчез, затем снова появился у Родри на коленях. Он протянул руку и умоляюще похлопал его по щеке. Хотя Родри не видел гнома, он чувствовал его прикосновение.

– Ну хорошо. Однажды дикий народец спас мне жизнь, – сказал он. – Раз он думает, что сзади нас подстерегает опасность, я поверю ему на слово.

Гном ухмыльнулся и похлопал его по руке.

– Кроме того, – продолжал Родри, – мы сможем подумать об этом в Макмуре вместе с тиэрином.

Отрицательно мотая головой, гном ущипнул его за локоть.

– Ты не хочешь, чтобы мы об этом кому-нибудь говорили? – спросила Джилл.

Вздохнув с облегчением, гном улыбнулся, кивнул и исчез. Некоторое время Джилл и Родри сидели на конях и недоуменно смотрели друг на друга.

– Давай-ка я достану из сумок свою кольчугу, – наконец сказал Родри. – Жаль, что у тебя нет своей.

– Думаю, в Макмуре мы должны первым делом купить мне кольчугу. Инрик был достаточно великодушен с выкупом, и поэтому у нас еще есть деньги.

– У нас есть деньги? Но, послушай, ведь ты все время твердила, что мы вот-вот пойдем по миру с протянутой рукой!

– Если бы ты все пропил, я бы не смогла сейчас купить себе кольчугу.

– Ты права. Должно быть, ты и в самом деле меня любишь, раз потратила серебро, чтобы выкупить меня!

Она наклонилась и сильно ударила его по плечу.

После того, как Родри надел кольчугу, они взяли в руки мечи, перевели щиты в положение наготове на луке седла и поехали более быстрым шагом. Дорога извивалась между холмами, все время поднимаясь вверх. На всем протяжении пути Родри не переставал оглядываться назад. Будучи наполовину эльфийцем, он видел намного дальше, чем простой человек, и мог заметить врага еще задолго до того, как враг заметит их. Джилл об этом знала. Впереди маячили черные, поросшие соснами горы, где на склонах местами выступал на поверхность песчаник, делая их похожими на кулак великана. Казалось, что в каждой долине, в каждом ущелье, через которые они проходили, их поджидала засада. Но всякий раз опасения оказывались необоснованными.

Наконец они взобрались на последний холм, и их взору открылась узкая равнина, окруженная горами с востока и холмами с запада. Внизу у реки стоял Макмур. В центре широкого открытого пространства, обнесенного высокими каменными стенами, тесно сгрудилось около трех сотен круглых домиков; они словно жались друг к другу от страха, хотя открытый участок был всего-навсего обыкновенным пастбищем, где щипали траву лошади и мулы из караванов проходящих через город купцов.

– Никогда в жизни я еще так не радовался при виде города, – заметил Родри.

– И я тоже.

Все же, она почувствовала себя в полной безопасности лишь тогда, когда они прошли через массивные, обитые железом ворота, охраняемые вооруженными городскими стражами.

– Проклятье, они чуть не повернули обратно, – проворчал Аластир.

– Это все ее гном, учитель, – ответил Саркин. – Когда я рассматривал Джилл в магическом кристалле, то видел, как он предупреждал ее.

– В самом деле? Тогда нам нужно что-то предпринять.

Тут Аластиру пришла в голову идея связать возникающее временами чувство, что за ними наблюдают, с проделками гнома и других представителей дикого народца, которые могли за ними шпионить. Похоже, настало время показать им, по чем фунт лиха, и хорошенько напугать.

Джилл и Родри пробыли в Макмуре два дня. Они остановились в жалкой гостинице с обваливающимися стенами, расположенной у северных ворот. Несмотря на то, что в Макмуре, как в торговом городе, насчитывалось много гостиниц, только в этом убогом заведении согласились принять серебряного клинка. В таких маленьких городах обычно не было оружейного магазина, поэтому в первый день они поехали в крепость местного тиэрина и, поторговавшись с управляющим, купили для Джилл старую кольчугу. Во второй день Родри обошел город в поисках работодателя и, наконец, нашел одного по имени Серил, который вел в Форт Хирэйф караван с оружием и предметами роскоши.

Форт Хирэйф был весьма необычным и довольно молодым городом; его основали лишь восемьдесят лет назад. Первоначально он носил красивое название: Привдан Рикайд, что означало «главный королевский форт». Но первое же войско, остановившееся там гарнизоном, нарекло его «Фортом Тоски», и это имя прижилось. Существующий на основании королевской грамоты, город должен был стать административным и военным центром провинции Дальняя Долина, которая постепенно заселялась увеличивающимся населением Дэвери. Во времена Джилл и Родри Дальняя Долина была еще довольно безлюдным местом, где было невозможно собрать налоги, достаточные для содержания гвербрета. Поэтому здешнее гвербретство частично поддерживалось субсидиями короля. Каждое лето королевские агенты нанимали людей, таких как Серил, которые вели в город гвербрета караваны с товарами.

Так как Серил расплачивался деньгами короля, а не своими, он не жадничал, нанимая Родри, пообещал ему два серебряника в неделю и даже не стал возражать по поводу содержания Джилл и ее лошади.

– А сейчас я бы хотел, чтобы ты прошел по городу и набрал еще четырех парней, – сказал, заканчивая, купец. – Им плачу по серебрянику в неделю.

– Без проблем. В таком городе не составит большого труда отыскать охранников.

Родри возвращался в гостиницу с тяжелым сердцем. Он не хотел снова видеть Форт Хирэйф и имел на то свои причины, но сейчас он очень нуждался в деньгах, потому что после покупки кольчуги для Джилл у них оставалась лишь горсть медяков. Хозяин гостиницы, тощий молодой человек с сальными каштановыми волосами, ждал его прямо у порога.

– Ну как? – с нетерпением поинтересовался он.

Когда Родри вручил ему серебряник, полученный от Серила в качестве задатка, хозяин расплылся в улыбке и умчался за бокалом эля для Родри. Закопченная полукруглая комната была переполнена молодыми парнями, которые с большим интересом наблюдали, как Родри оплачивает счет. Они представляли собой сброд оборванцев, немытых, одетых в лохмотья, плохо вооруженных. В Дэвери таких людей можно было встретить на каждом шагу; они искали места в войске какого-нибудь господина, а, чтобы не терять время, работали охранниками; и всеми ими двигала жажда боевой славы, которая заложена в сердцах большинства деверийских мужчин. Родри дал им время подумать, а сам занял место возле Джилл, которая сидела, прислонившись спиной к стене, и вертела в руках бокал.

– Ты что-нибудь нашел? – спросила она.

– Да. Будем сопровождать один из королевских караванов.

Поглощенная какой-то своей мыслью она лишь кивнула.

– Что-нибудь случилось? – спросил он.

– Я ужасно беспокоюсь о моем гноме, – ответила она и понизила голос до шепота. – Он ни разу не появлялся с тех пор, как мы вошли в этот вонючий город. Пока тебя не было, я пыталась позвать его. Раньше он всегда приходил на мой зов, а сейчас я просто не могу его разбудить.

– Кто знает, что на уме у этих маленьких созданий?

– Родри, это очень серьезно! – Ее голос задрожал от волнения.

– В таком случае, прошу прощения. Но подумай, что может с ним случиться?

– Не знаю. Но, принимая во внимание нашу находку…

Конечно, она имела в виду, что их окружает какая-то тайна Двуумера. Родри похлопал ее по руке, пытаясь немного успокоить, но он не мог придумать, что сказать, чтобы она не волновалась.

Все вокруг вдруг застлала красная пелена, и он не мог двигаться. Его сжигал пламень ненависти, он злился, отчаянно пытаясь пошевелиться, пока, наконец, не почувствовал всю тщетность этих попыток. Хотя он не слышал слов, он помнил все, что с ним происходило, на зрительном и осязательном уровне: он свободно плавал у себя дома, вдруг появились другие существа, уродливые, с искаженными, жестокими лицами, они схватили его и потащили вниз. Он помнил ужас, и какой-то мужской голос пел монотонную песнь. Затем все погрузилось в красный туман, и он не мог даже пошевелиться. Перед ним возникло лицо Джиллы. Его переполнял страх и любовь, смешанные с болью. Он мог сказать лишь одно слово: Джилл.

Жарким безветренным утром караван собрался у восточных ворот. Джилл с Рассветом стояла в стороне и смотрела на Серила и Родри, которые находились в самой гуще омерзительно кричащего, неорганизованного стада и совещались по поводу походной колонны. Ее должны были составить сорок мулов, груженных щедрыми дарами короля, пятнадцать погонщиков, вооруженных палками, четыре охранника с мечами и Серил со своим слугой, Намидом. Родри расположил своих людей вдоль каравана, велел Джилл ехать в голове колонны с купцом, а сам занял опасное место в хвосте. После того, как Серил помолился Нуду, богу торговли, караван тронулся в путь под палящими лучами солнца, мулы пронзительно закричали, выражая свой протест. Впереди поднимались черные горы, испещренные полосками светлого камня, напоминающие клыки в пасти гиганта.

Стояла нестерпимая жара, дорога круто поднималась в горы, поэтому за весь день караван преодолел лишь десять миль. Все время уходя вверх, дорога извивалась между каменистых холмов и проходила сквозь густые заросли сосен с кривыми стволами, где нашлось бы сколько угодно подходящих мест, чтобы устроить засаду. Когда караван остановился лагерем на ночлег, и Родри решил выставить караул из трех человек, Джилл буквально следовала за ним по пятам. Она сказала, что готова сама, сменяясь, нести ночную вахту, на что Родри ответил категорическим отказом. Для усиления караула он выбрал трех погонщиков, но, несмотря на то, что Серил со своими полномочиями был на его стороне, люди восприняли это предложение без особого энтузиазма.

– Послушай, ты, серебряный клинок! – сказал один из них. – Мне не платят, как тебе, за то, чтобы я всю ночь не смыкал глаз.

– Ты хорошо выспишься на том свете, если нас схватят разбойники. Будешь ты выполнять мои приказы или нет?

– Я не выполняю приказов таких мерзавцев, как ты!

Родри ударил его в живот правой рукой добавил в челюсть левой. Джилл с восхищением наблюдала, как погонщик сложился пополам и рухнул на землю, как мешок с отрубями. Родри бросил взгляд на остальных, которые стояли кружком, вытаращив глаза.

– У кого еще есть возражения?

Они посмотрели на лежащего на земле приятеля, затем на Родри.

– Хорошо, – заговорил один из них. – Я встану на пост. Только скажи, когда.

Ночь прошла спокойно, и через два часа после восхода солнца вереница людей и мулов начала медленное восхождение к опасному перевалу Кум Пекл, где разбойники ограбили и вырезали не один караван. Если им удастся его преодолеть, они окажутся в большей безопасности, так как та сторона гор патрулируется всадниками Блейна, гвербрета Дальней Долины.

– Вообще, разбойники обычно не нападают на королевские караваны, – говорил Джилл Серил, – потому что знают: если гвербрет выступит со своим войском, им крышка. Ведь они, по сути, грабят его товар.

Все же, было видно, что Серил сам не очень-то верил своим словам. К полудню они добрались до перевала, и Джилл нашла его достойным своей зловещей репутации. Он представлял собой глубокое ущелье около десяти миль в длину с отвесными стенами, усыпанное огромными валунами, через которое колонна могла пройти только вереницей по одному.

– Животным будет тяжело, но мы не будем останавливаться, пока не пройдем весь перевал, – сказал Родри.

Казалось, даже мулы чувствовали нависшую над ними опасность, они пошли быстрым шагом, не нуждаясь ни в пинках, ни в понуканиях погонщиков. Родри постоянно объезжал всю колонну, по очереди разговаривая с каждым из охранников. Через несколько миль дорога сделалась немного шире, но продолжала извиваться между грудами камней и кусками обрушившейся скалы. Каждый раз, когда Джилл бросала взгляд на Серила, он лишь кивал ей в ответ и продолжал смотреть вперед на дорогу. Наконец к ним подъехал Родри.

– Становитесь в хвост колонны, добрый купец. Здесь поеду я сам.

– Есть повод для беспокойства, серебряный клинок?

Он кивнул и указал взглядом на маячившую далеко впереди вершину утеса, усыпанного валунами.

– У меня за плечами много войн, и я нюхом чую опасность, – сказал Родри. – Я чувствую ее сейчас.

Серил простонал, повернул коня и занял более безопасное место в хвосте. Родри начал отвязывать щит от луки седла, Джилл последовала его примеру.

– Есть у меня хоть какая-нибудь надежда уговорить тебя отойти в тыл и оставаться от всего этого в стороне? – спросил Родри, расчехляя копье.

– Никакой, – ответила она, оглянулась и обнаружила, что Родри расположил всех охранников в голове колонны, непосредственно за собой. – После того, как я убила Корбина, я думала навсегда забросить походы на войну, но, клянусь самой Ипоной, за свою жизнь я готова драться, как сумасшедшая.

Он одарил Джилл натянутой улыбкой, как будто не ожидал от нее ничего другого. Следующую милю дорога продолжала вилять, делаясь немного шире. Пыль, которую они поднимали, зависала в неподвижном воздухе, как знамя, возвещавшее об их приближении. Джилл почувствовала в животе легкий холодок. Она знала, что такое идти в бой. В ее руке сверкал меч, который подарил ей Калин. «О, отец, – подумала она, – как хорошо, что ты научил меня им владеть».

Далее дорога круто поворачивала, и Джилл увидела их – кучку из двадцати вооруженных людей, преграждавших дорогу примерно в тридцати футах впереди. У нее за спиной караван превратился в кричащую толпу: погонщики тащили за поводья мулов, пытаясь их остановить, и пробирались с дубинками сквозь это столпотворение. Бессознательно прокричав свой прежний боевой клич: «За Абервин!», Родри метнул копье и, пока оно описывало красивую дугу, обнажил свой меч. С криками разбойники двинулись в наступление, но вдруг лошадь их атамана зашаталась, упала на колени и затем рухнула наземь с копьем Родри в груди. Всадник скатился прямо под копыта своих же лошадей. Джилл пришпорила Рассвета, а Родри тем временем повел горстку своих оборванцев навстречу неприятелю.

Численный перевес находился далеко не на их стороне, но ущелье было настолько узким, что, несмотря на свои превосходящие силы, разбойники не могли их окружить. К тому же, неприятель был очень плохо вооружен; одеждой им служили грубо сшитые вместе куски кожи и лубка, скрепленные в некоторых местах кусками цепи. Правда и то, что они никогда прежде не встречали таких неистовых людей, как Родри, который завывал и визжал от смеха, врезаясь в их ряды. В полном молчании Джилл встретилась лицом к лицу с одним их врагов, отбила несколько его неуклюжих ударов и со всей силы вонзила свой меч в его незащищенную грудь. Кровь хлынула сквозь рубашку, и он упал на землю, перелетев через голову своего коня. Лошадь возле него стала на дыбы, пытаясь не наступить на труп, но ее натренированный в боях Рассвет просто поплясал на нем. Когда встававшая на дыбы лошадь опустилась, Джилл нанесла хороший удар всаднику. Она пронзила ему бок там, где тело не было защищено кожаной кирасой.

Вдруг Джилл почувствовала сильный удар по спине, ее защитила кольчуга, но при этом она чуть не задохнулась. Она слишком углубилась в ряды неприятеля. Ничего не видя перед собой, она повернула коня и едва успела вовремя подставить щит под второй удар. Пока Рассвет пытался развернуться в свирепеющем с каждой минутой кровавом водовороте, она размахивала мечом, больше защищаясь, чем нападая. Когда Джилл услышала приближающийся к ней демонический смех Родри, она стала сражаться еще отчаяннее, поворачиваясь в седле и раздавая удары направо и налево. Рассвет тоже знал свое дело, он вертелся, подпрыгивал, ускользая от ударов, и норовисто покусывал вражеских лошадей. Смех звучал все ближе и ближе, заглушая остальные крики и боевые кличи; тут она увидела, как у нее с фланга свалился с коня противник с разрубленной мечом Родри шеей. Он пробился к ней, и теперь они сражались бок о бок, разгоняя свору врагов жестокими ударами. Внезапно один из разбойников вырвался из схватки и побежал вглубь ущелья, спасаясь от дьявольского смеха Родри. За ним с криками последовал еще один. Со свойственной им «храбростью» разбойники бросились бежать; толкая и пиная друг друга, они покидали поле битвы.

– Пусть бегут! – закричал Родри. – Мы победили!

Смех Родри зазвучал снова, когда они повернули и стали возвращаться к каравану, где несколько разбойников сумели прорваться сквозь строй. Джилл видела, как отчаянно сражался один из их молодых охранников, защищая Серила от яростно нападавшего на него разбойника. Едва Джилл успела к ним подъехать, разбойник сразил юношу. С яростным криком она отомстила ему ударом в спину, от которого тот свалился с лошади. Остальные разбойники попытались спастись бегством, но Родри и два оставшихся охранника помешали им это сделать, прикончив негодяев по одному. Джилл схватила лошадь Серила за поводья. На его левой руке зияла длинная кровоточащая рана, кроме того, он сильно ударился о луку седла.

– Никогда не думал, что в один прекрасный день девушка спасет мне жизнь, – прошептал он. – Но все же, я тебе бесконечно благодарен, серебряный клинок!

Успокоить взбесившихся мулов было труднее, чем победить в сражении, но, наконец, оставшиеся в живых погонщики ударами и пинками навели некоторое подобие порядка: посреди ущелья стояло жалкое стадо перепуганных животных. Пока Джилл помогала чем могла раненым, Родри и охранники прошлись среди трупов, выискивая оставшихся в живых. Своих людей они приносили к ней, а разбойников убивали, перерезая им горло так спокойно, как это делает королевский палач. Джилл только закончила перевязывать последнего раненого погонщика, когда к ней принесли слугу Серила. Он упал с лошади, и его затоптали. Хотя бедняга был еще жив, он харкал кровью, кроме того, у него были сломаны обе ноги.

– Боже мой! – тяжело вздохнул Серил. – Мой бедный Намид.

Юноша посмотрел на него, и по взгляду было видно, что он не узнавал хозяина.

– Мы не можем идти с ним, – произнес Серил с горечью в голосе. – Он этого не перенесет.

– Он умрет в любом случае, – сказала Джилл. – Мне, конечно, очень жаль, добрый господин, но это горькая правда.

Серил снова тяжело вздохнул и погладил парня по голове. Джилл оставила его наедине со своим горем и подошла к Родри, который склонился над последним раненым разбойником, держа в руках окровавленный серебряный кинжал. Юноша, которому по всей видимости было не больше пятнадцати лет, захныкал так жалобно, что Родри остановился в нерешительности.

– Постой, – сказала Джилл. – Он все равно умрет.

Парень отвернулся и заплакал, Джилл опустилась возле него на колени.

– Я могу остановить кровь и спасти тебе жизнь. Ты расскажешь мне все, что тебе известно, если я сделаю это?

– Расскажу. О, боже мой, такая боль!

Его пах был разрублен так глубоко, что Джилл пришлось хорошо потрудиться, прежде чем она сумела остановить кровь. К этому времени юноша до того ослаб, что едва мог ворочать языком. Но все же, Джилл удалось узнать, что среди разбойников он был новичком, беглым подмастерьем, который улизнул от своего наставника. Она также выяснила, что в банде было всего тридцать один человек, из которых десять остались сторожить лагерь. Это было зловещей новостью.

– Наверняка они еще вернутся, – сказал Родри. – Ночью они залижут раны, а утром…

– Мы уложили двадцать из тридцати одного.

– Это верно, но при этом мы потеряли двух охранников и шесть погонщиков. Ладно, по меньшей мере мы знаем, что нас ожидает. Ты правильно сделала, что не дала мне убить этого мальчишку.

– И не только поэтому. Мне кажется, он мог бы поведать нам кое о чем еще.

– О чем? Что-нибудь о твоем проклятом Двуумере?

– Именно. Будь проклята преисподняя с ее ледниками! Как мне не хватает моего гнома. Я уверена, он что-то об этом знает.

Родри вздрогнул, как ужаленная лошадь. Джилл бросила взгляд на скалистые вершины. Она знала, что за ними наблюдают, никогда в жизни она не была в чем-нибудь еще так уверена. Тем не менее, ничто не шевелилось в тишине, среди гор, погруженных в мрачное раздумье.

На закате умер Намид, жизнь с кашлем покинула его раздавленные легкие. Джилл сказала купцу несколько утешительных слов, затем стала беспокойно бродить по лагерю. Погонщики сидели, собравшись в тесный кружок. Молчаливые, утомленные, они были похожи на перепуганных овец, которые ждут, когда придут волки и пожрут их. «До границы Кум Пекла рукой подать, – думала Джилл, – но для нас это все равно что, если бы провинция находилась на другом берегу Южного моря, принимая во внимание скорость, с которой двигается наш караван». Тут ей в голову пришла рискованная, крайне безрассудная идея, но это был их единственный шанс. Когда она рассказала об этом Родри, он осыпал ее проклятиями.

– Ты что, совсем сдурела? – продолжал он. – Насколько нам известно, остальные из этих мерзавцев расположились лагерем где-то в ущелье. Одна ты никуда не поедешь, и хватит об этом!

– У нас осталась последняя надежда – сообщить одному из патрульных отрядов Блейна. И не забывай, что у меня есть Рассвет. Даже если эти олухи увидят меня, то, пока они оседлают коней и бросятся в погоню, им ни за что не догнать «западного охотника». У меня небольшой вес, и, хотя Рассвет устал в битве, после обеда он успел неплохо отдохнуть.

Произнося эти слова, Джилл седлала своего мерина, тщательно проверяла уздечку, а Родри тем временем ругался, спорил, угрожал, но она все равно поступала по-своему, потому что была права, говоря о последней надежде. Когда на небе начала восходить полная луна, она тронулась в путь; Рассвет легко прокладывал дорогу в темноте между валунами. В ее руке сверкал меч, щит находился в положении наготове.

Родри еще долго стоял на краю лагеря и смотрел в ту сторону, куда уехала его возлюбленная. Наконец он не выдержал и зарыдал, роняя редкие слезы от одной только мысли, что Джилл подвергает себя такой опасности. Затем он вернулся в лагерь. Люди, тем временем, разожгли небольшой костер, но большинство погонщиков уже легли спать – только так они могли отделаться от дневного ужаса, заменив его ночным кошмаром. Когда он подошел к огню, двое охранников – Лидик и Абрин поднялись и посмотрели на него со слепой надеждой, что, быть может, этот искушенный в боях серебряный клинок спасет им жизнь.

– Вам нужно немного поспать, – сказал Родри. – Я сам постою в первую стражу ночи.

Они кивнули. Абрин собрался что-то сказать, но потом лишь пожал плечами. Родри взял свой щит, надел шлем и ушел вглубь ущелья примерно на сто ярдов. В лунном свете он видел так же хорошо, как днем, и даже мог различить цвета – часть наследства, передавшегося ему с эльфийской кровью. Даже в лучшие времена стоять на посту было делом скучным и утомительным, а теперь, учитывая волнение о Джилл, время тянулось еще медленнее. Среди замысловатых теней было похоже, что кто-то шевелится. Кролики, или может быть, хорьки? Всякий раз, когда он смотрел в ту сторону, шевеление прекращалось; но кто бы это ни был, он был очень маленький и, несомненно, ничем не угрожал. Наконец, когда находящаяся в зените луна дала понять, что время перевалило за полночь, на дороге появился Лидик.

– Тебе следовало бы разбудить меня раньше.

– Обычно я устаю меньше, чем остальные. Когда Абрин придет сменить тебя, скажешь, пусть он разбудит меня еще до восхода солнца.

Лидик улыбнулся, как будто он подумал, что Родри жертвует сном ради своих людей. Но на самом деле все было гораздо проще: Родри мог долгое время обходиться без сна – еще один дар, доставшийся ему вместе с дикой кровью. Возвращаясь в лагерь, он проходил мимо раненого разбойника, тот громко застонал. Родри подошел у нему, опустился на колени и понял, что все усилия Джилл спасти парню жизнь оказались напрасной тратой времени. Лицо разбойника ужасно покраснело, и было ясно, что в рану попала инфекция.

– Кто ты, серебряный клинок? – прошептал он.

– Родри. А что?

– А где девушка?

– Ушла за подмогой.

– У нее и в самом деле есть сокровища?

– Что есть?!

– Сокровища. Те, о которых говорил нам старик. Мы должны были захватить ее живьем и забрать сокровища.

Родри схватил его за плечи и стал трясти.

– Скажи мне всю правду! – зарычал он. – Какой старик?

– Тот, который нас нанял. – Его слова звучали слабо и неразборчиво. – Я не знаю его имени, но он нанял нас, чтобы мы схватили девушку.

– Как он выглядел?

Ответа не последовало, Родри потряс его снова, но парень впал в забытье. Выругавшись, Родри встал и оставил его лежать на земле. Теперь было слишком поздно, он уже не сможет догнать Джилл. Он снова зарыдал, затем пошел на пост, чтобы встать вместо Лидика. Пройдет еще много часов, прежде чем он, терзаемый новым страхом, сможет уснуть. Он отпустил Джилл одну, в то время как она-то и была чей-то желанной добычей.

К полуночи Рассвет ужасно устал. Джилл спешилась, чтобы освободить его от своего веса, и дальше они пошли рядом, спотыкаясь от усталости. Хотя ее спина, казалось, огнем горела от тяжелой кольчуги, она решила не снимать ее. Ей ужасно хотелось присесть и отдохнуть, но она знала, что, если сделает это, то непременно уснет. Пройдя еще около мили, она достигла самой высокой точки перевала. У дороги стоял столб из грубо обработанного камня с вытесанным на нем встающим на дыбы жеребцом – эмблемой гвербретов Дальней Долины.

– Вид этого камня придает столько же сил, сколько придает час крепкого сна. Должно быть, еще немного, и мы у цели.

Рассвет устало захрапел и опустил голову. Она подошла к столбу, прислонилась и дала коню несколько минут отдыха. Внезапно она поняла, что за ней наблюдают; она почувствовала это, как холодную дрожь в спине. Не выпуская из рук меч, она бросила поводья и прошла по дороге несколько шагов, затем медленно повернулась вокруг, внимательно осматривая вершины скал. Никто не шевелился; нигде в лунном свете не выделялся силуэт врага. Она схватила поводья и зашагала быстрее, как будто от страха у нее открылось второе дыхание.

Чувство становилось все сильнее, и пот градом катился у нее по спине. За ней кто-то наблюдает. В любой момент она может попасть в засаду, что будет означать для нее неминуемую смерть. Сейчас, за этим поворотом или за этой грудой камней… Но вот она прошла еще милю, а засады не было. Отвесные скалы становились ниже, дорога делалась шире, ровнее, под ногами попадалось меньше камней – для атаки лучше места не придумаешь. Но, по мере того, как она шла рядом со своим конем и похлопывала его по потной шее, приободряя ласковыми словами, чей-то взгляд неотступно следовал за ними.

В конце концов конь споткнулся и чуть не упал. Джилл остановилась, Рассвет поднялся и стоял, опустив голову чуть не до самой земли, и она подумала оставить его здесь, на дороге. Тут она почувствовала, что тот, кто за ней наблюдал, наконец оставил ее в покое. Она удивилась, посмотрела вокруг и увидела примерно в сотне ярдов от дороги башню брока, окруженную низкой каменной стеной. Это была, не иначе как, одна из знаменитых патрульных застав гвербрета Блейна: небольшое войско, находившееся у самой границы и всегда готовое выступить по сигналу тревоги. Никто другой из знатных господ королевства Дэвери не мог позволить себе такие расходы. Она подняла голову и громко засмеялась.

– Идем же, дружище. Осталось всего несколько шагов.

Она повела спотыкающегося Рассвета к обитым железом воротам с вырезанными на них жеребцами. Ей очень хотелось, чтобы ее кто-нибудь услышал, когда она кричала; но тут она увидела, как в лунном свете блеснуло что-то серебряное – рожок, прикрепленный цепью к кольцу ворот. Она схватила его, прижала к губам и подула; раздался долгий, пронзительный звук, Рассвет замотал головой и победно захрапел.

– Кто там пришел? – спросил голос изнутри.

– Серебряный клинок. В ущелье разбойники.

Ворота со скрипом отворились, ночной страж взял ее за руку и провел внутрь. Наконец она оказалась в безопасности.

– Мы будем ждать здесь? – спросил Серил.

– Так будет лучше, – ответил Родри. – Здесь мы можем сражаться, с тыла нас защищает скала.

Кивнув в знак согласия, он посмотрел на Родри так, как смотрит на своего отца умирающий от голода ребенок, который несмотря ни на что уверен, что папа всегда найдет еду, даже если пропала последняя надежда. В бледном свете зари они обошли лагерь. Родри тяжело переживал свое горе, он был уверен, что Джилл уже нет в живых. Он с готовностью бы встретил свою собственную смерть, но только не смерть любимой. Родри находил единственное утешение в мысли, что скоро ему представится шанс отомстить за нее, прихватив с собой на тот свет нескольких разбойников. Они укрепили лагерь так, как только могли. За неровной стеной из сложенных тюков с товаром укрывались погонщики мулов, за ними стояла скала, мулы были привязаны рядом. Родри повторял приказы. Он сам и двое вооруженных охранников будут сражаться на конях. После того, как их убьют, погонщики должны будут напугать мулов и направить обезумевших от страха животных на ряды разбойников. Может быть, в этой суматохе поляжет несколько мерзавцев.

– И помните, вы должны стоять насмерть, – подытожил он, – потому что от них вам не ждать пощады.

Родри, Лидик и Абрин сели на коней и заняли позицию перед импровизированным укреплением. Хотя парни выглядели бледными, они держались спокойно и были готовы умереть, как подобает мужчинам. Над горизонтом медленно поднималось солнце; минуты тянулись. Родри понимал, что он горел желанием поскорее найти смерть и присоединиться к своей возлюбленной на том свете. Наконец они услышали стук копыт и бряцанье металла, к ним быстро приближалась большая группа вооруженных людей. Взмахнув мечом, Родри повел своих людей навстречу наступавшим. Из-за поворота выехали быстрой рысью двадцать одетых в кольчугу всадников, сидящих на хороших конях; на щитах красовалась золотистая с красным эмблема Дальней Долины. Родри услышал, как оставшийся позади лагерь разразился радостным смехом, граничащим с истерикой, но сам он не мог вымолвить ни слова, так как его сердце переполнилось от счастья при мысли, что его Джилл была в безопасности. К нему подъехал капитан войска.

– Ну, серебряный клинок, – сказал он, улыбаясь, – похоже, вы очень рады нас видеть.

– Никогда прежде я не встречал человека, который бы так понравился мне при первом знакомстве. В котором часу до вас добрался другой серебряный клинок?

– Приблизительно через час после полуночи. О, он крепкий парнишка, хотя по виду ему дашь не больше четырнадцати. Он буквально с ног валился, но знай твердил, что хочет ехать с нами.

– Да, он у нас такой. – Родри вовсе не хотелось говорить, что Джилл была девушкой. – Вы взяли с собой лекаря? У нас есть раненые.

Он снял с головы шлем и показал скрывавшееся за кольчугой лицо.

– Да, у нас есть лекарь, – ответил капитан и вдруг уставился на Родри. – Ой! Я хотел сказать… мой господин.

– Черт возьми! Значит ты меня где-то прежде встречал?

– Много раз, мой господин.

– Никогда больше не называй меня так. Меня звать Родри, и все.

Капитан покачал головой, молча выражая сочувствие, что приводило Родри в ярость. Он повернул коня и повел войско в лагерь, но, когда он спешивался, капитан подбежал, чтобы придержать уздечку его лошади.

– Остановись! Зачем ты это делаешь? Разве ты забыл, что я сказал?

– Я понял. Родри, так Родри.

– Так оно будет лучше. Послушай, а как далеко находится ваша патрульная застава? Я хочу сказать несколько похвальных слов нашему серебряному клинку.

– Примерно пять часов на свежей лошади, но, когда мы вернемся, парня там уже не будет. Видишь ли, я послал его в Форт Хирэйф просить подкрепления. Он сказал, что отправится в путь на рассвете.

Родри выругался вслух. Несомненно, капитан все еще считал его лордом Родри из клана Мэйлвейда, потому что сразу же попытался все объяснить:

– Мне пришлось взять с собой всех моих людей. Эти мерзавцы почти никогда не нападают на королевские караваны, потому что прекрасно знают, что, если они попытаются, мы выступим против них со значительными силами. Так что в данном случае они повели себя очень странно.

Родри почти не слушал его. Джилл снова была одна на дороге, к тому же она почти не знала, какая ей угрожает опасность.

– Она буквально выскользнула у меня из рук, – сказал Саркин. – Нас разделяла всего какая-то миля, когда она добралась до патрульной заставы.

– Знаю, – ответил Аластир. – Я наблюдал за вами в магическом кристалле.

– Если бы вы раньше сообразили начать наблюдение за ней…

Это была хорошо знакомая ему вспышка высокомерия, но Аластир решил не обращать на нее внимание, потому что, рискуя затеять драку между собой, они подвергали себя слишком большой опасности. Хотя и Эви, и Саркин великолепно владели мечом, их окружала орава из девятнадцати свирепых разбойников, и Аластир ни за что бы не заколдовал всех их одновременно. К нему со скрещенными на груди руками подошел вновь избранный атаман, здоровенный рыжеволосый детина по имени Гейнид.

– Но ты же не сказал нам, что эта девчонка сражается, как сам дьявол из преисподней!

– Я предупреждал, что она – опытный воин.

Атаман угрожающе зарычал. Аластир достал мешочек, который заранее для них приготовил.

– Я сказал, что хорошо вам заплачу, и не отказываюсь от своих слов. Держи.

Когда Гейнид высыпал содержимое на ладонь своей волосатой руки, его рот, в котором не хватало доброй половины зубов, расплылся в широкой улыбке. Мешочек содержал деверийский регалий, двадцать серебряников и огромный, с ноготь большого пальца, граненый рубин.

– В таком случае, нам не стоит расстраиваться, – сказал он, поворачиваясь. – Ну что ж, парни, у нас есть сокровища. Если мы сможем продать их в Макмуре, то будем жить припеваючи многие месяцы.

Пока разбойники выражали свой восторг, Аластир и его ученики вскочили на коней и поехали прочь, не забыв прихватить с собой и Камдела. Конечно, позже разбойники могли попытаться устроить им засаду, ведь теперь негодяи знали, что эти трое сказочно богаты. Но Аластир сумел бы воспользоваться своим Двуумером, чтобы оградить их от такой неприятности. Пока они ехали, он проклинал все свои неудачи. Они едва не схватили эту девчонку! Он был уверен, что, если бы им удалось взять Джилл живьем, он смог бы выторговать за нее у Невина право беспрепятственно пройти через Дэвери. Конечно же, с Камнем.

Хотя Джилл хотела дождаться Родри на патрульной заставе, она получила от капитана прямое указание: доставить важное сообщение лично самому гвербрету. Никто из серебряных клинков не мог отказаться выполнять приказ капитана гвербрета, не отведав кнута. Рассвет еще не успел хорошенько отдохнуть, поэтому конюх дал ей крепкого черного жеребца. Капитан еще ночью вручил ей официальную грамоту; так как она едет по делам его светлости, каждый из вассалов гвербрета должен будет накормить Джилл и предоставить ей свежую лошадь, чтобы не было задержки в пути.

– Послушай, парень, – обратилась она к конюху. – Было бы очень хорошо, если бы к приезду Родри Рассвет находился здесь.

– Уж не думаешь ли ты, что мы – конокрады?

– Есть много знатных господ, которые могут запросто «купить» лошадь, в то время как у ее хозяина и в мыслях нет продавать ее. Кроме того, Рассвет – очень ценная порода.

– Я вижу. Но не волнуйся, здесь его никто не тронет. Послушай, что я тебе скажу, серебряный клинок. Мы, жители Дальней Долины, больше всего на свете ненавидим конокрадов. У нас конокраду не отрубают руки. Он публично получает пятнадцать плетей и заканчивает жизнь на виселице.

– Прекрасно. Тогда я отправляюсь в путь со спокойной душой.

Джилл выехала с патрульной заставы быстрым аллюром. Затем она попеременно то пускала коня шагом, то скакала рысью, пока горы не оказались позади. На пологих склонах у подножия холмов она время от времени переходила на галоп. Около полудня она добралась до крепости одного из знатных лордов, пообедала, оседлала свежую лошадь и двинулась дальше. Вскоре холмы, мимо которых она проезжала, начали становиться все ниже, и она оказалась среди холмистых лугов Дальней Долины. Хотя большая часть провинции была не пригодна для земледелия, здесь было самое благоприятное место для разведения скота. На лугах, не испытывающих недостатка влаги, среди белых березовых рощ она видела множество лошадиных табунов, мирно щиплющих траву под присмотром сидящего на коне пастуха. Иногда ее взгляд встречал стада белых коров со светло-коричневыми ушами, которые лежали в тени и не спеша жевали свою полуденную жвачку.

Выехав на равнину, она продолжала скакать то галопом, то рысью, еще два раза сменила лошадей. Город находился в добрых пятидесяти милях от патрульной заставы, расстояние, которое мог покрыть за один день только срочный курьер, как она. Когда пришло время менять лошадь в третий раз, солнце уже висело низко над горизонтом. Господин, давая ей свежую лошадь, заметил, что он с радостью бы предоставил посыльному гвербрета ночлег. Джилл подумала над предложением, но вдруг почувствовала предупреждение Двуумера, как нож, пронзивший ее насквозь. Ей нужно продолжать путь, и, чем быстрее, тем лучше.

– Благодарю вас, мой господин, но это сообщение действительно очень срочное.

– Ну что ж, тебе виднее, серебряный клинок.

Покинув крепость лорда, она пустила коня во весь опор, но холод Двуумера продолжал сопровождать ее. Кто-то знал, где она находится, кто-то неотступно следовал за ней и был готов причинить ей зло. После тревожной ночи Джилл едва не засыпала в седле, но она не давала себе уснуть, хорошенько пришпоривая коня. Когда она встречала кого-нибудь на своем пути, то кричала, чтобы, именем гвербрета, ей немедленно освободили дорогу. С испуганными лицами они отходили в сторону и давали ей проехать.

Наконец она поднялась на невысокий холм, и ей открылась панорама города гвербрета, Форта Хирэйф, раскинувшегося по обе стороны реки и окруженного высокими каменными стенами. Водная гладь сверкала в лучах заходящего солнца так ярко, что Джилл с трудом смотрела на реку своими усталыми глазами. Закат. Сейчас закроются на ночь городские ворота. Она изо всех сил пришпорила коня, тот понесся, и Джилл оказалась у ворот как раз в тот момент, когда они уже закрывались.

– Сообщение для гвербрета! – завопила она. – С перевала Кум Пекл!

Ворота остановились. Выбежал стражник и увидел Джилл; она наклонилась и протянула ему грамоту с официальным росчерком.

– Ну что ж, серебряный клинок, – сказал он, принимая свиток, – я немедленно провожу тебя в крепость.

Когда за ними закрылись ворота, Джилл почувствовала внезапное облегчение; она знала, что такое чувство мог внушить лишь Двуумер. Здесь, на какое-то время, она была в безопасности.

Городской страж быстро повел ее по лабиринту улочек, мощенных булыжником, между тесно стоящими круглыми домами. В окнах горел свет; после трудового дня люди спешили домой. Время от времени до Джилл долетал запах готовящейся еды, заставляя ее желудок сердито урчать. В дальнем конце города находился низкий насыпной холм, окруженный каменными стенами. В самой крепости было больше ворот, больше часовых, но грамота привела их прямо во двор огромной крепости Блейна, где над сараями и конюшнями высился брок, состоящий из трех башен. Когда паж принял поводья ее лошади, страж повел Джилл в большой зал.

Помещение освещалось несколькими очагами и множеством свечей. Джилл с закрывающимися глазами встала у двери и подождала, пока страж доложит о ней гвербрету. В глубине зала у одного из очагов возились слуги, доставая готовый ужин и ставя его на столы, за которыми сидела сотня бойцов. У главного очага в одиночестве ужинал гвербрет. Джилл посмотрела на аккуратную каменную кладку, на прекрасные гобелены, на серебряные фужеры и канделябры на столах, и ей сделалось ужасно неловко. Почему глупый патрульный не послал сообщение капитану войска гвербрета, а вместо этого заставил ее ворваться к великому господину во время ужина? Такому грязному серебряному клинку, как она, не место в большом зале, ей следовало бы подождать во дворе.

Блейн, казалось, был чем-то взволнован. Когда страж заговорил с ним, гвербрет поднялся, надменно держа голову и выпрямляя спину с гордостью, которая чувствовалась во всей его осанке. Он был намного моложе, чем она ожидала, около двадцати двух лет, и поразительно напоминал ей Родри с его темно-синими глазами и черными с отливом волосами. Но, конечно же, ее возлюбленный был гораздо красивее.

– Иди сюда, серебряный клинок, – резко сказал он. – Что за сообщение ты нам принес?

Джилл поспешила к нему и хотела преклонить колено, но из-за долгого сидения в седле ее ноги подкосились, она потеряла равновесие и чуть не растянулась прямо на полу.

– Простите меня, ваша светлость, – сказала она, заикаясь. – Вот уже два дня я скачу на лошади, а перед этим мне пришлось сражаться в битве.

– Черт возьми! Немедленно поднимайся с пола и садись на стул. Паж! Неси сюда мед! Неси тарелку! Живее! Должно быть, парень умирает с голоду.

Прежде чем подоспели напуганные пажи, Блейн взял ее за плечи, помог подняться и усадил на стул. Затем он сунул ей в руку фужер с медом и придвинул к краю стола свою порцию еды, о которой он уже позабыл.

– Держу пари, что я знаю в чем дело, – сказал он. – На этом проклятом перевале опять неспокойно.

– Вы правы, ваша светлость.

Пока Джилл рассказывала о событиях на перевале, к ним подошел капитан войска Блейна и стал слушать. Это был грузный мужчина, годами уже за тридцать, со старым шрамом поперек щеки. Когда она закончила, гвербрет обратился к нему:

– Комин, бери пятьдесят человек, смену лошадей и выступай сегодня же ночью. Я… подожди минутку.

Блейн схватил с золоченой тарелки кусок жареного мяса и протянул его Джилл.

– Не стесняйся, парень, бери хлеб, – сказал он Джилл и продолжил разговор с капитаном. – Итак, слушай, Комин. Гони этих сукиных детей до самой провинции Ир Аудглин. Если у гвербрета Игвимира хватит наглости выражать по этому поводу недовольство, скажи ему, что, ежели через неделю-другую мы не получим их головы, нанизанные на пику, то это будет означать для него войну.

– Понял, ваша светлость. Как только появятся новости, я вышлю к вам курьера.

Пока они обговаривали детали, Джилл продолжала есть. Когда Комин ушел собирать своих людей, Блейн взял фужер с медом и осушил его так быстро, как будто в нем была вода. Прислуживавший за столом паж спокойно подошел и наполнил его снова.

– Похоже, что ты к своему почти не притронулся, дружище, – заметил Блейн. – И что ты за серебряный клинок, раз пьешь так медленно? Кстати, как тебя звать?

– Джилиан, ваша светлость. И я – не парень, а девушка.

Блейн уставился на нее, затем запрокинул голову от смеха.

– Должно быть, я старею или слепну, – сказал он, все еще улыбаясь. – А ведь и вправду. Но что заставило девушку выйти на большую дорогу?

– Человек, которого я люблю, – серебряный клинок. И я оставила своих родных, чтобы идти с ним.

– Но это же глупо! Хотя, кто знает, что у вас, женщин, на уме? – он лишь пожал плечами. – Ну хорошо, Джилан. Мы не можем отправить тебя ночевать в казармы, и я предоставлю тебе на ночь комнату в одной из башен брока.

Немногим раньше, в тот самый день патруль всадников провинции Дальняя Долина привел остатки каравана Серила к своей заставе и готовился снова выступить на поиски разбойников. Родри помог перенести Серила на кровать, что стояла в казарменном помещении, проследил, чтобы охранников и погонщиков хорошо накормили, затем пошел в конюшню посмотреть, на месте ли Рассвет. Конюх рассказал ему, что Джилл на самом деле выехала на заре со срочным донесением.

– Значит сейчас она подходит к Форту Хирэйф. – Родри выглянул за дверь и посмотрел на заходящее солнце.

– Да, так оно и есть. Ты когда-нибудь бывал в нашем городе, серебряный клинок?

– Один или два раза. Ладно, я, кажется, собирался поужинать.

После еды Родри пошел навестить раненого разбойника, которого заперли в сарае. Как оказалось, это было излишней предосторожностью, потому что мальчишка умирал. Его так лихорадило, что он не мог говорить. Кроме того, даже через плотную повязку Родри чувствовал зловоние, исходящее из его гноящейся раны. Он дал парню немного воды, затем сел рядом на корточки и подумал. Ни разу в жизни он еще не видел, чтобы глубокая рана так быстро загнивала (а он участвовал во многих сражениях); похоже, что кто-то специально отравил ее. Всем известно, что обычно разбойники едят не так хорошо, как господа; несомненно, мальчишка некоторое время жил впроголодь и, следовательно, очень ослаб. Но, в любом случае, очаг заражения не должен был распространиться так быстро, тем более что Джилл наложила хорошую повязку сразу же после ранения. Если бы кто-то хотел заткнуть парню рот, он бы мог сейчас порадоваться.

– Неужели это просто судьба? – спросил вслух Родри.

Умирающий застонал, жадно хватая воздух в пылу лихорадки. Хотя днем раньше Родри был готов перерезать ему горло, сейчас он вдруг почувствовал к нему жалость.

Джилл проснулась поздно утром и недоуменно посмотрела вокруг, не понимая, что она делает в этой роскошной кровати с вышитыми драпировками; наконец она вспомнила о том радушном приеме, который прошлой ночью оказал ей Блейн. Раздвинув драпировки, она увидела, что через окна в комнату струился солнечный свет. В дверях топтался в нерешительности паж.

– Моя… Гм, моя госпожа, – произнес он наконец. – Гвербрет просит, чтобы вы присутствовали на обеде. Вы примите ванну? Уже время.

– О, это было бы чудесно. Обед? Боже мой! Послушай, а супруга его светлости тоже будет за столом? Я даже не знаю, как ее зовут.

– Каниффа. Но сейчас она гостит у своего брата.

Она благодарила богов. Джилл вовсе не горела желанием, чтобы знатная госпожа видела ее манеры поведения за столом. Приняв ванну, она надела чистую рубашку, которая хранилась в ее дорожных сумках, затем решила, что было бы неплохо сменить и носки. Вдруг Джилл вспомнила о браслете, который она несколько дней назад завернула в чистую одежду. Он исчез.

– Будь проклята преисподняя с ее ледниками! Должно быть, его стянул один из тех чертовых погонщиков.

Она с негодованием обшарила обе сумки, но браслета нигде не было. Однако на самом дне одной из сумок за складкой материи лежало что-то маленькое и твердое. Она достала и увидела, что это было кольцо с сапфиром – большой, красивый камень в золотой оправе с двумя крошечными драконами, искусно вплетенными в орнамент. Джилл смотрела и не верила своим глазам.

– Как ты оказался в моей сумке? Неужели дикий народец украл браслет и положил тебя на его место?

Сапфир приятно светился на солнце. Джилл почувствовала себя последней дурой: она разговаривала с кольцом, как будто оно понимало ее. Она нашла какую-то тряпицу и заботливо завернула его. Сейчас было не время думать об этом, ее ждал гвербрет.

Блейн оказал ей честь отобедать с ним за столом для знати, потому что ему очень хотелось побольше узнать о ее приключениях на большой дороге. Джилл знала, что разговоры людей об изгнании Родри покроют позором его имя, поэтому она сделала все возможное, чтобы во время беседы вспоминать о нем как можно реже. Это ей легко удалось, когда она упомянула, что Калин из Кермора – ее отец.

– Правда? – воскликнул Блейн с искренней улыбкой. – Тогда не удивительно, что ты чувствуешь себя на большой дороге, как рыба в воде. Послушай, Джилл, я однажды встречался с твоим отцом. Тогда я был совсем еще ребенком, лет шесть мне было, или семь; и мой отец нанимал твоего на службу. Помню, как я посмотрел на него и подумал, что никогда еще не встречал такого страшного человека.

– Отец и вправду вызывает у людей такое впечатление.

– Но какой он прекрасный воин! Я точно не помню, как в то время развивались события, но в конце кампании мой отец даровал ему необыкновенной красоты ножны, украшенные золотом, в качестве дополнительного вознаграждения сверх договоренной платы. Послушай, твой отец еще жив?

С этой минуты и до конца обеда Джилл рассказывала о ратных подвигах своего отца, которые он совершил за последние годы. Когда трапеза закончилась, Блейн небрежно отсыпал ей горсть монет в качестве платы за доставку сообщения.

– И когда же, ты думаешь, прибудет ваш караван?

– Не раньше, чем через три дня, ваша светлость. Несколько человек были ранены.

– Послушай, когда они придут, скажи хозяину каравана, чтобы он зашел ко мне.

Джилл собрала свои вещи, вышла из крепости и оказалась на запруженных народом улицах города, который был единственным во всей долине реки поселением, достойным такого громкого названия. Сквозь арки, прорубленные в стенах, несла свои воды река, разделяя город на две части: западную, где проживала самая обеспеченная часть населения и сам гвербрет, и восточную, населенную простыми горожанами. Зеленые, поросшие травою берега служили общественным выгоном, на котором под полуденным солнышком лениво щипали траву несколько коров. По ту сторону реки, у восточных ворот Джилл наконец набрела на гостиницу под вывеской «Бегущая лиса» – название, которое в общем-то соответствовало ее теперешнему состоянию. Запершись в своей грязной крошечной комнате, она развязала дорожные сумки. Кольцо было на месте, но теперь оправу обвивал лишь один дракон.

– Не могла же я сойти с ума. Должно быть, ты заколдовано Двуумером.

Некоторое время камень ярко сверкал, затем померк и заблестел, как обычный сапфир. Джилл пожала плечами, завернула его опять и положила в мешочек, где лежало также несколько монет, и который она всегда носила на шее. Джилл спустилась вниз и заказала самый темный, самый крепкий эль, чтобы немного успокоить нервы. О, боже, она находилась в чужом, незнакомом городе с наделенным Двуумером драгоценным камнем, а Родри в это время был где-то далеко, за многие мили! «О, Невин, Невин, – думала она, – как я хочу, чтобы ты был здесь!»

«Он идет, – прозвучало в ее сознании. – Он придет и спасет вас обоих».

Джилл аж подавилась элем, она закашляла и сплюнула в свой бокал. К ней подбежал хозяин гостиницы.

– Уж не муха ли вам в бокал попала? – спросил он и постучал ей по спине.

– Нет. Спасибо.

Он сочувственно кивнул и ушел. «Всякому терпению есть предел! – подумала Джилл. – Я должна хоть что-нибудь разузнать об этом камне». Хотя в таком большом городе наверняка нашлось бы несколько ювелиров, ей вовсе не хотелось открыто говорить о драгоценном камне, который меняет свой облик и, более того, передает людям мысли. Однако для тех, кто знал, где искать, существовали и другие источники информации.

Помещение было заполнено посетителями. За одним из столов сидела гогочущая компания молодых, растрепанных девиц, которые, несмотря на обеденное время, доедали овсяную кашу, подаваемую обычно на завтрак; за другим устроилась горстка охранников каравана; за третьим – несколько молодых людей, которые могли бы сойти за учеников лавочников. Когда хозяин гостиницы подошел к Джилл, чтобы вновь наполнить ее бокал, она нарочно похвасталась, превознося щедрость Блейна и добавляя, что еще никогда в жизни ей так хорошо не платили за доставку сообщения. С хозяином она, естественно, расплатилась из кошелька, который носила открыто на поясе, а не из мешочка, спрятанного на шее. Затем она вышла на улицу и стала бродить по городу.

Полуденное солнце ярко освещало чисто выметенные, мощенные булыжником улицы. Мимо нее, перебрасываясь словами, спешили по своим делам преуспевающие торговцы. Женщины, возвращающиеся с рынка с корзинами и ведрами, завидя ее серебряный кинжал, подчеркнуто переходили на другую сторону улицы, чтобы не встречаться с ней. Джилл сворачивала во все узкие переулки, что встречались на ее пути, и шла по ним медленным шагом, как будто погруженная в свои мысли. Наконец, в одном из закоулков, между булочной и мастерской сапожника она нашла то, что искала. Навстречу Джилл двигались три молодых человека, вдруг один из них, как бы невзначай, столкнулся с ней. Он любезно извинился и хотел было пройти мимо, но Джилл повернулась и схватила его за руку. Прежде чем он успел вывернуться, она так хорошо приперла его к каменной стене мастерской сапожника, что он чуть не задохнулся. Двое его дружков бросились наутек, пользуясь свободой, предоставляемой им неписанными законами воровского мира. Пойманный за руку был тощим, маленьким пареньком со светлыми волосами и усеянным бородавками носом. Он испуганно уставился на нее, переводя дыхание.

– Прошу прощения, серебряный клинок. Я вовсе не хотел тебя обидеть.

– Обидеть? Пусть сам Сатана считает это обидой. Верни-ка мне мой кошелек.

Воришка вырвался и сделал резкое движение в сторону, но Джилл поймала его и повернула лицом к стене. Пока он брыкался и хныкал, она пошарила рукой у него под рубашкой и вытащила свой кошелек с монетами, затем, на всякий случай, она забрала у него маленький кинжал, какой воры носили в спрятанных ножнах. Когда Джилл повернула его к себе лицом, он застонал и обмяк у нее в руках.

– Послушай, – сказала Джилл. – Если я отдам тебя людям гвербрета, они отведут тебя на рыночную площадь и отрубят тебе руки.

Лицо вора побледнело, как полотно.

– Но ежели ты скажешь мне, кто заправляет вами в этом городе, – продолжала она, – я тебя отпущу.

– Не могу! Тогда я только руками не отделаюсь. Это будет стоить мне жизни!

– Черт возьми! Ты думаешь, я побегу и расскажу обо всем гвербрету? Послушай, у меня есть деньги, которые я хочу заплатить вашему «королю». Если бы ты не сделал глупую попытку меня обокрасть, я спросила бы тебя по-хорошему.

Она протянула ему кинжал рукояткой вперед и добавила:

– На, забери его.

Он немного подумал, лицо постепенно обрело нормальный цвет. Наконец он взял кинжал.

– Огверн, – сказал он. – Там, в гостинице «Красный дракон», на восточном берегу реки возле общественного выгона. Ты не сможешь пройти мимо. Это по соседству с домом поставщика свечей.

Тут он повернулся и быстро побежал прочь, как перепуганный олень. Джилл медленно пошла за ним: пусть он скорее возвращается к Огверну и расскажет ему о серебряном клинке, прежде чем она сама заявит о себе. Она обнаружила, что вор был прав, когда говорил о доме поставщика свечей: она действительно едва смогла пройти мимо. На освещенном солнцем дворе, прямо напротив длинного сарая лежали груды свечного жира и, нагретые полуденным солнышком, издавали ужасную вонь. Рядом, на другой стороне узкого переулка, стояла маленькая деревянная гостиница с высокой, крытой соломой крышей и некрашенными, кривыми оконными ставнями. В отличие от многих других гостиниц, дверь была плотно закрыта. На стук Джилл дверь отворилась, образовав узкую щель, через которую на нее подозрительно смотрел черный глаз.

– Кто ты? – спросил низкий мужской голос.

– Серебряный клинок, тот самый, который спрашивал Огверна. Он не получит предназначенных ему денег, если не захочет со мной разговаривать.

Тот, кто спрашивал, засмеялся и открыл дверь. Он был необыкновенно толстым, рубашка не могла прикрыть его пузо, а массивные щеки свисали, едва не касаясь его бычьей шеи.

– Мне нравится твоя дерзость. Огверн – это я. Заходи.

В полукруглой комнате первого этажа, где пахло старой соломой и дымом, стояло четыре разбитых, шатких стола. По настоянию Джилл они сели так, чтобы за ее спиной находилась глухая стена. Хозяин заведения, светловолосый, тощий малый, принес им бокалы на удивление хорошего эля, за который заплатила Джилл.

– Итак, прекрасная госпожа, – начал Огверн. – Что прекрасная, спору нет, но госпожой ты быть не можешь, коль связалась с такими типами, как мы. Что тебя ко мне привело?

– Одно пустяковое дело. Вероятно, ты знаешь, что я прискакала с перевала Кум Пекл с сообщением для его светлости.

– О, до меня действительно доходят слухи обо всех интересных событиях.

– Очень хорошо. Я въехала в город на лошади, принадлежащей одному из вассалов гвербрета, а мой собственный конь идет сюда с караваном, который я охраняла. Он очень ценной породы, и я не хочу, чтобы его украли. Вот я и подумала, что, оставив несколько монет в нужном месте, я увижу его целым и невредимым.

– О, не может быть ничего легче! Ты и в самом деле пришла в нужное место. Так что это за конь?

– «Западный охотник», мерин, золотистой окраски.

– Боевой конь?

– Да.

Огверн немного подумал, покачивая в воздухе толстой ручищей.

– Если бы это был жеребец, я бы попросил один золотой, – сказал он наконец. – Но за мерина… Скажем, пятнадцать серебряников.

– Что? О, боги! Да это же грабеж средь бела дня!

– Будь любезна, не употребляй такие скверные выражения. Они ранят меня в самое сердце, а оно у меня хоть и жирное, но драгоценное. Ладно, тогда тринадцать.

– Десять, и не больше.

– Одиннадцать. И позволь напомнить тебе, что такие ценные животные пользуются здесь особым спросом.

– По рукам, одиннадцать. Шесть сейчас, и пять, когда мы благополучно покинем город.

– Ладно, десять, если ты даешь их сейчас. Клянусь тебе, мои люди мне повинуются. Может быть, я чересчур толст, но держу в руках Форт Хирэйф, как сам гвербрет.

– Ну что ж, ставлю тебе еще один бокал, чтобы, так сказать, скрепить печатью нашу сделку.

Пока Джилл отсчитывала ему деньги, Огверн изучал ее проницательным взглядом карих глаз.

– Разреши дать тебе один маленький совет, – сказал он, пряча в кармане монеты. – Наш всеми уважаемый гвербрет назначил отряд городской стражи из шести человек, которые бродят по улицам круглые сутки и суют свои сопливые носы в наши дела.

– Будь проклят черный волосатый осел владыки преисподней! – она изобразила возмущение. – Они и ночью ходят?

– В том-то и дело, что ходят. Это просто возмутительно! Каким прекрасным человеком был отец Блейна – беззаботным, постоянно занятым войной и довольно глупым. Блейн, увы, пошел в свою умную мать. И, с тех пор, как он унаследовал земли, наша жизнь превратилась в сущий ад.

– Искренне сожалею, хотя я бы только порадовалась, если бы он приложил все усилия, чтобы пощипать разбойникам перья.

– Здесь я с тобой согласен. Неотесанные болваны, как я их ненавижу! Я надеюсь, ты отправила на тот свет нескольких из тех, что нападали на ваш караван.

– Ого! Ты сейчас заговорил, как один из людей гвербрета.

– Будь любезна, не говори обо мне так грубо.

Огверн приложил ладонь к огромной груди, примерно туда, где находится сердце, и продолжал:

– Разбойники – кровожадные мерзавцы, которые причиняют на дорогах неприятности и вынуждают честных людей нанимать охрану. Если бы не они, настоящий вор мог бы подкрасться к каравану и немного поживиться. Кроме того, они не хотят платить налоги нашим артелям.

– Ах вот почему они сидят колючкой у тебя в боку!

Огверн фыркнул и изобразил обиду, затем продолжил изучать ее. Джилл поняла, что он что-то хотел от нее узнать, так же как она хотела от него.

– Хочу спросить чисто из любопытства, – сказал он наконец. – Конечно, я слышал, что ваш караван шел из провинции Ир Аудглин. Надо полагать, ты была в Макмуре?

– Я останавливалась там на два дня. А что?

Некоторое время он сосредоточенно смотрел в свой бокал.

– Тогда вот что – медленно произнес Огверн. – Я полагаю, у серебряного клинка может возникнуть интерес к краденным драгоценностям.

Сердце Джилл взволнованно застучало.

– Ошибаешься. Я понимаю, что мы с ворами – родственные души, но уж, по крайней мере, не родные братья.

– Да, конечно. Видишь ли, из Дэвери до меня дошли интересные сведения. Как полагают, через земли Ир Аудглин проследовал некий всадник с большим грузом похищенных драгоценностей. Между прочим, он выглядит, как последний идиот. Он пытается выдавать себя за купца, хотя в таком седле, как на его лошади, и с такой уздечкой впору скакать самому гвербрету. Седло, вдобавок, боевое.

Джилл приложила все усилия, чтобы скрыть свой неподдельный интерес. «Боже мой, – подумала она, – тебе и впрямь выпала участь серебряного клинка».

– Итак, если сокровища до сих пор находятся в провинции Ир Аудглин, – задумчиво продолжал Огверн, – то это меня не касается. Но кое-кто из наших парней пытался разыскать этого, так сказать, купца, конечно же, чтобы облегчить его тяжелую ношу. Они проследили весь его путь до реки Лит, но там он, черт возьми, куда-то исчез.

– Ага, и ты хочешь узнать, не заехал ли он случайно на твою территорию. Должно быть, он и в самом деле везет нечто весьма ценное, раз за ним следили все воры королевства.

– Очень ценное. Говорят, эти драгоценности принадлежали самому королю.

– Но послушай, разве возможно, чтобы кто-нибудь обокрал короля?

– Хороший вопрос, серебряный клинок, действительно очень хороший вопрос. Но я только повторяю то, что слышал. Один из камней – рубин, огромный, как ноготь на твоем большом пальце. Можешь себе представить, сколько бы стоил такой самоцвет? И, как предполагают, в его руках находится опал размером с грецкий орех. Обычно опалы ценятся меньше, чем другие драгоценные камни; но вещь такого размера – большая редкость и может составить целое состояние.

– Несомненно. В Макмуре я слышала, как один человек говорил о кольце с сапфиром. Может быть и оно из той же сокровищницы, как ты думаешь?

– Вполне возможно.

Глаза Огверна засверкали из-под складок век.

– Что же ты слышала? – спросил он.

– Что этот камень, как многие предполагают, проклятый.

Джилл быстро соображала, как рассказать о камне, наделенном Двуумером, и так, чтобы Огверну было понятно.

– Говорят, – продолжала она, – что он посылает людям мысли, и его сияние то появляется, то исчезает необъяснимым образом. Возможно, это всего лишь пустая болтовня.

– Послушай меня. Никогда не говори о камне, что он проклят. За свою долгую жизнь мне пришлось держать в руках много самоцветов, и ты бы очень удивилась, узнав, какой силой обладают некоторые из них. Настоящий драгоценный камень живет своей собственной жизнью. Как ты думаешь, почему многие люди стремятся их заиметь? – Он остановился, барабаня пальцами по столу. – А ты говоришь: проклятый камень! Ха! Слушай внимательно, может быть, это тебе кое-что объяснит. Двое из наших парней пытались достать этого похитителя, но для обоих это печально закончилось. Один из них пытался забраться в окно, но упал вниз и разбился насмерть. Сообщник рассказывает, что его будто бы столкнули. А что случилось со вторым, я даже не знаю.

«Злые духи дикого народца повели его по ложному следу и утопили в реке», – снова прозвучало в ее сознании.

– Что случилось? – вдруг спросил Огверн. – Ты вся побледнела.

– О, ничего, ничего. Я все еще чувствую себя разбитой после долгой дороги.

К этому часу комната начала наполняться народом. Молодые люди, внешность которых трудно поддавалась описанию, по несколько человек проскальзывали в дверь, брали по бокалу эля и тихо становились туда, где на них не падал свет. Хозяин возился у очага, вынимая поджаренных на вертеле кур.

– Останься пообедать, – сказал ей Огверн. – Еда здесь намного лучше, чем в «Бегущей лисе». Давно известно, что тамошняя кухарка, помешивая жаркое, ковыряет в носу.

Обед и в самом деле был гораздо вкуснее, чем могла предположить Джилл. Хозяин принес ей на тарелке полкурицы и ломоть свежего хлеба, а перед Огверном лежала целая птица и каравай. Пока они ели, к их столу по одному подходили воры, чтобы перемолвиться с Огверном несколькими словами или вручить ему несколько монет. Наконец вошел молодой парень с бородавками на носу, тот самый, которого поймала Джилл. Огверн, властно размахивая в руке куриной ногой, велел ему подойти.

– Это Джилл, – сказал он, обращаясь к вору, затем повернулся к ней. – Джилл, это Цапля. Я надеюсь, вы не держите обиды друг на друга?

– Я не держу, – ответила Джилл.

– И я тоже.

Цапля слегка ей поклонился и добавил:

– Раз уж вы были в Аудглине…

– Мы как раз об этом и говорим, – вмешался Огверн, – и она…

В дверь громко постучали. Сразу же несколько парней подбежали к окнам, хозяин поспешил на стук. Он выглянул наружу и отрицательно покачал головой. Все с облегчением вздохнули.

– Видишь, это не стража, – прошептал Огверн Джилл.

Хозяин отступил назад, впуская высокого широкоплечего блондина в простых серых бриджах и рубашке с пятнами пота, заправленной в тяжелый пояс, на котором висели дорогие на вид ножны с вложенным в них мечом. По его непринужденным, спокойным движениям Джилл поняла, что он отлично владеет своим оружием. Когда он направился к столу, за которым сидел Огверн, Цапля поспешно убрался с его пути. Джилл поняла, почему он так прореагировал. Никогда прежде она еще не видела таких глаз, как у этого незнакомца: светло-голубые, ужасно холодные, предельно неподвижные, как будто этот человек повидал за свою жизнь столько мерзостей, что теперь ему ничего больше не оставалось, как только смотреть с презрением на весь мир. Почти не соображая, что она делает, Джилл положила ладонь на рукоятку своего меча. Заметив это движение, незнакомец улыбнулся, его губы слегка дрогнули.

– Э… Добрый вечер, – сказал Огверн. – Надо понимать, ты хотел бы со мной поговорить?

– Возможно. Все зависит от того, что скажет этот серебряный клинок.

Его голос звучал не особенно неприятно, просто холодно и сухо, но, когда он повернулся к Джилл, она вздрогнула.

– Я не помню, добрый господин, чтобы мы когда-нибудь с вами встречались, – сказала она.

– А мы и не встречались. Но я знаю, что ты везешь с собой похищенные драгоценности. Я готов заплатить за них золотом.

Джилл поймала на себе удивленный взгляд Огверна. Похоже, толстяк думал, что когда-то раньше она одурачила этого незнакомца.

– Вы ошибаетесь, – ответила Джилл. – У меня нет никаких драгоценностей на продажу. Или скажите, что по-вашему у меня должно быть?

– Опал. Довольно крупный опал. Я знаю, вы, воры, любите поторговаться, но я обещаю заплатить вам намного больше, чем любой из подпольных ювелиров. Он лежит в мешочке, что висит у тебя на шее. Доставай его.

– Если бы у меня был этот опал, я бы с удовольствием его вам продала.

Джилл почувствовала, словно какая-то потусторонняя сила вкладывает слова в ее уста, и продолжала:

– Единственная драгоценность, которая у меня есть – это простое колечко с камешком.

Незнакомец с раздражением прищурил глаза. Она достала мешочек, развязала его и вынула… простое колечко из желтой меди, в которое из-за отсутствия камня был вставлен граненый кусочек стекла.

– Знаешь что, девочка! Со мною шутки плохи, – заревел незнакомец.

– Клянусь вам, это единственное ювелирное изделие, которым я располагаю.

Незнакомец оперся на стол и посмотрел ей прямо в глаза. Его взгляд пронзил ее насквозь, казалось, он пробуравливал ей саму душу. Так когда-то смотрел на нее Невин.

– Это в самом деле единственная драгоценность, которую ты имеешь?

– Да. – Ей было очень трудно говорить. – Больше у меня ничего нет.

Его глаза, казалось, потемнели. Джилл чувствовала, что он пытается еще глубже залезть в ее душу. Усилием воли она вывернулась из-под его пристального взгляда, замотала головой и взяла свой бокал, готовясь запустить им в незнакомца, если тот снова попытается воздействовать на нее. Незнакомец уперся руками в бока и посмотрел по сторонам, он выглядел откровенно расстроенным.

– Послушай, что все это значит? – заговорил Огверн. – Джилл сказала тебе правду.

– Я знаю, жирная свинья! Камень у тебя? Или ты знаешь, где он?

– Какой камень?

Огверн положил куриную ногу и вытер руки об рубашку. Джилл краем глаза увидела блеск металла, который означал, что толстяк спрятал в ладони свой кинжал.

– Послушай, зачем так шуметь в заведении, где собрались честные люди? Будь любезен, расскажи, по какому делу ты к нам пожаловал, а мы посмотрим, сможем ли чем-нибудь тебе помочь.

Незнакомец колебался, пронзая Огверна взглядом.

– Хорошо, – произнес он наконец. – Я ищу один особенный опал, крупный, как грецкий орех и отлично отполированный. Только не говори мне, что ты о нем ничего не слышал. Такая информация распространяется повсюду.

– Слышал, не буду врать. В последний раз мне сказали, что его видели где-то в провинции Ир Аудглин. Если бы он попал в Дальнюю Долину, я бы непременно об этом узнал, но пока такой информации не было. Я и сам был бы не против взглянуть на него.

Незнакомец пребывал в нерешительности, оглядываясь по сторонам своими неподвижными глазами. Несмотря на то, что он крепко держал себя под контролем, Джилл чувствовала, как в него закрадывается страх. Она была уверена, что он делал попытку связать ее с собой какими-то невидимыми узами, когда смотрел ей в глаза. Джилл почувствовала омерзение, словно она попала в гнездо пауков.

– Слушай меня внимательно, – обратился он к Огверну. – Сейчас камень, должно быть, находится на пути в Форт Хирэйф. Когда он будет здесь, ты положишь на него свои жирные лапы, а потом продашь его мне. Я тебе хорошо заплачу, но помни, получить его должен я, иначе тебе крышка. Ты понял?

– Мой добрый господин! Камень мне мог бы понадобиться с единственной целью: получить за него побольше денег. Коль деньги и есть как раз то, что ты мне предлагаешь, ты его получишь, можешь не сомневаться.

– Тебе может сделать предложение кто-нибудь еще. Понимаешь? Попробуй только продать камень кому-то другому, а не мне, тогда я вспорю тебе пузо и буду отрезать твое сало маленькими кусочками. А ты в это время будешь умолять меня дать тебе спокойно умереть.

То, как спокойно говорил незнакомец, не оставляло сомнений в том, что он слов на ветер не бросает. С дрожащими от ужаса толстыми щеками Огверн кивнул в знак согласия.

– Время от времени я буду приходить и справляться, не появился ли камень. Придержи его для меня. Должно быть, он скоро будет здесь.

Незнакомец презрительно повернулся к ним спиной и вышел гордой походкой, захлопнув за собой дверь. Цапля попытался что-то сказать, но вместо этого лишь открывал рот, как рыба без воды.

– Будь проклята преисподняя, – прошептал Огверн. – Неужели это был не сон?

– К сожалению, это не сон, – ответила Джилл. – Надеюсь, он остановился не в «Бегущей лисе». Я вовсе не хочу вернуться и увидеть его там.

– Мы без труда сможем об этом узнать. Цапля, возьми пару человек. Не стоит подвергать себя опасности и следовать за этим ублюдком по пятам, просто поспрашивайте у людей.

– Должно быть, кто-нибудь его уже видел, – заметил Цапля. – Держу пари, он сильно выделяется на фоне толпы.

Цапля с двумя парнями вышли через черный ход. Огверн вздохнул и задумчиво посмотрел на недоеденную курицу.

– Что-то у меня пропал аппетит, – сказал он. – Ты не хочешь съесть пару кусочков, Джилл?

– Нет, спасибо. Это уму не постижимо, что ты не голоден.

– Будь любезна, не груби.

Он положил руку на грудь, в которой билось его израненное сердце, и тем же незаметным жестом вложил в ножны свой кинжал. Затем он добавил:

– Сколько оскорблений порой приходится слышать! Он собрался отрезать от меня сало? Ха!

Через час с небольшим, более скрытный, чем обычно, вернулся Цапля. С побледневшим лицом он рассказывал Огверну, что незнакомца и след простыл, и ни Цапля сам, ни его парни не могли его нигде обнаружить.

– Ты что, спятил? – кричал, брызгая слюной, Огверн. – Форт Хирэйф не такой уж большой город.

– Я знаю, но его здесь нет, и никто даже не видел, чтобы он заходил или выходил. Но вот что самое странное. Один раз мы засекли его, он тогда направлялся к городской стене. Затем он свернул в переулок и буквально растаял. Клянусь тебе, Огверн! Он просто исчез.

– О, боги! – жалко простонал Огверн. – Нам остается лишь помолиться, чтобы этот камень появился у нас как можно скорее, тогда мы получим его чертово золото, и с этим будет покончено.

Вскоре Джилл отправилась в свою гостиницу. Она шла быстрым шагом, держась поближе к стенам домов и постоянно оглядываясь; подойдя к гостинице, она остановилась у двери, убедилась, что ее не поджидает незнакомец, затем вошла внутрь. Оказавшись в своей комнате, она заперла изнутри дверь и ставни. Ложась спать, она положила меч на пол рядом с собой, но ничто, кроме снов, ее не беспокоило. А снились ей отрубленные головы, мрачные подземелья и глаза незнакомца, пристально заглядывающие ей в душу.

В тот самый день Родри не находил себе места. Где-то там, одна, в опасности, находилась Джилл, а он сидел здесь, обязанный играть роль няньки при раненом купце и его вонючих мулах. Он дал слово чести Серилу, что будет сопровождать его караван до самого города, следовательно, у него не было иной альтернативы, кроме как сидеть здесь и ждать, когда купец будет в состоянии ехать на лошади. К полудню скончался раненый разбойник. Чтобы хоть чем-то занять время, Родри помог его похоронить. Наконец, примерно за час до захода солнца вернулся патруль.

– Мы преследовали их до провинции Ир Аудглин, – рассказывал капитан. – Но я не могу перейти границу, не имея на то разрешения, значит нам придется подождать сообщения от его светлости.

– Тогда, ради всех богов преисподней, пусть оно придет как можно скорее.

Сообщение пришло намного быстрее, чем кто-либо мог ожидать. Когда патрульные садились ужинать, прибыл Комин с пятьюдесятью воинами и табуном резервных лошадей. Воспользовавшись суматохой, Родри без особого труда выскользнул из обеденного зала. Он меньше всего хотел, чтобы Комин узнал его. В поисках места, где можно было бы укрыться, он забрел в поварню. Там он прислонился к стене у очага и смотрел на снующих в растерянности слуг, которые были слишком заняты приготовлением еще пятидесяти порций еды и даже не заметили Родри. В очаге разгорался огонь, слуга устанавливал вертел с нанизанными толстыми кусками свинины, с которых вниз стекали жирные капли.

Родри смотрел на пляшущие языки пламени и проклинал свою судьбу. Вот он стоит здесь и прячется от человека, которого уважает, и который когда-то уважал его. Золотистые отблески огня, казалось, смеялись над ним, они вспыхивали то здесь, то там, ярко загорались, чтобы тут же погаснуть. Они были похожи на честь и славу человека, которая приходит и уходит. Пылающие угли, казалось, составляли целые пейзажи; Родри как будто видел в них Абервин и свой любимый Канобэйн. Он как будто видел Невина. Вдруг по спине Родри пробежал холодок. Он действительно увидел Невина, вернее, довольно отчетливый образ его лица, парящий над огнем. Затем, как бы со звуком голоса старика, до него долетела мысль:

– Нет, дружище, ты не сошел с ума. Я и в самом деле разговариваю с тобой. Говори мысленно, что ты хочешь ответить, и я услышу тебя.

– Хорошо. Но что все это значит?

– Сейчас не время объяснять. Нас могут подслушать наши враги. Слушай. Ты должен скакать в Форт Хирэйф. Джилл угрожает серьезная опасность. Завтра с восходом солнца трогай в путь.

– Что? Я поеду сегодня же ночью!

– Не делай этого! – образ Невина сделался суровым. – Тебе небезопасно находиться одному на дороге ночью. Слышишь меня? Подожди до рассвета и выезжай!

– Непременно. О, боже, с ней нет даже ее гнома.

– Что? Что ты имеешь в виду?

– Малыш исчез где-то по дороге. Джилл за него очень сильно переживала.

– Несомненно. Хорошо, я узнаю, в чем тут дело.

Внезапно образ исчез. Родри повернулся и увидел, что на него пристально смотрит один из слуг.

– Тебе что-нибудь нужно, серебряный клинок? – резко спросил он.

– Ничего. Не буду тебе мешать.

Выйдя из помещения на улицу, Родри начал бороться со своей совестью. Несмотря на то, что он дал Серилу честное слово, Джилл была единственным человеком на свете, ради которого он мог бы это слово нарушить.

В последние несколько дней Невин время от времени задавал себе вопрос: почему не появляется серый гном, но потом он подумал, что маленькое преданное создание просто боится покинуть Джилл. Теперь он начал понимать, что гном чем-то не угодил мастеру черного Двуумера. Этой ночью старик остановился у дороги, проходящей через провинцию Ир Аудглин, и разложил костер, чтобы увидеть в пламени дорогих ему людей. В душе он благодарил богов за счастливый случай, который заставил Родри посмотреть на огонь, пылавший в очаге на далекой патрульной заставе. Хотя сам Родри не владел по-настоящему Двуумером, его эльфийская кровь сделала его очень восприимчивым к проявлениям магии Двуумера извне. Именно по этой причине Невин волновался за него так, как он волновался за Джилл.

Отложив на некоторое время в сторону свои переживания, он решительно сосредоточил рассудок на насущной задаче. Он призвал дикий народец – тех из них, с кем был хорошо знаком. Они появились тотчас же и окружили его тесной толпой: толстенький желтый гном, синие эльфы, серые гномы, зеленые гномы, сильфы, похожие на прозрачные сгущения в воздухе, и саламандры, скачущие в огне.

– Вы знаете вашего маленького серого братишку, того, кто сопровождает Джилл по всему королевству?

Они кивнули, по рядам крошечных голов пробежала волна.

– А знаком ли вам тот злодей, которого я преследую? Мне, конечно, очень жаль, но он сцапал вашего братца.

До ушей Невина донесся слабый звук, преисполненный мучительной боли.

– Попробуйте его отыскать, но держитесь как можно дальше от этого злодея. Вы слышите меня? Будьте предельно осторожны.

Внезапно они исчезли, и огонь продолжал гореть, как и прежде. Невин сосредоточил свое внимание на пламени и подумал о Джилл. Для него не составило большого труда увидеть, что она сидит в грязной таверне рядом с каким-то неимоверно толстым человеком, но как Невин ни старался, он не мог привлечь внимание Джилл, не мог заставить ее посмотреть на огонь. Однако он чувствовал, что Джилл была сильно напугана, и ее страх передавался ему. В конце концов он прекратил наблюдение, поднялся и стал ходить взад и вперед беспокойными шагами.

Через некоторое время, ухмыляясь и победно приплясывая, вернулся дикий народец. Невин быстро пересчитал их по головам и убедился, что все вернулись живыми и невредимыми.

– Надо понимать, вы нашли его?

Поглаживая свой живот, желтый гном выступил вперед и кивнул. Большим и указательным пальцами он очертил что-то маленькое квадратное, и Невин без труда догадался, о чем идет речь.

– Злодей заключил его в драгоценный камень?

Гномы закивали.

– Теперь, друзья, самое трудное: мне нужно знать, где находится этот камень. Он до сих пор в руках злодея?

Когда гном отрицательно закачал головой, Невин с облегчением вздохнул. Гном показал на красное лицо саламандра.

– Это красный камень?

Да, это и в самом деле был красный камень. Когда дикий народец начал выражать свои мысли искусным языком жестов, Невин, наконец, понял, что они хотят ему сказать. Дух стихии, серый гном, был заключен в рубин, похищенный у самого короля; черный мастер отдал его рыжеволосому разбойнику; разбойник отнес камень в город на продажу. Хотя название города было узнать нелегко, в конце концов эльф вскочил на плечи гнома и поехал, в то время как остальные показывали что-то большое.

– Макмур! Большая лошадь!

Они закружили вокруг старика в вихре танца, затем исчезли. Чувствуя себя немного уставшим от всей этой пантомимы, Невин сел у костра. Итак, обладатель черного Двуумера заключил дух в драгоценный камень, а затем отдал его человеку, который ничего об этом не знал, обрекая, таким образом, бедного гнома, сидеть в ловушке целую вечность. К счастью, Невин мог добраться в Макмур уже к полудню, следующего дня.

– А затем и дальше, в Дальнюю Долину, – заметил он, обращаясь к огню. – Очень хорошо, что я знаю, как можно быстрее пройти через горы, минуя этот злополучный перевал.

Находясь в конюшнях, где он устроил себе ночлег, Родри весь вечер избегал встречи с Комином. Когда капитан и его усталые бойцы расположились в казармах, Родри вернулся в брок, где в одной из комнат на втором этаже выздоравливал Серил. Купец не спал, он лежал на кровати, безучастно глядя на пляшущие по стенам блики света.

– Приветствую вас, добрый господин, – начал Родри. – Я пришел просить вас об одной милости. Я помню, что поклялся не покидать вас до самого города, но один из людей гвербрета привез мне новость от Джилл. Там, в городе у нее возникли какие-то неприятности.

– В таком случае, тебе во что бы то ни стало надо отправляться туда завтра утром.

Серил вздохнул, приподнялся на кровати, окинул взглядом комнату и добавил:

– Видишь, там, на моей накидке лежит мешочек? Возьми его, серебряный клинок, и вместе с ним мою благодарность. Если бы не ты, меня бы уже не было в живых.

Хотя Родри мучила совесть, он взял тяжелый мешочек с серебром. Им с Джилл он скоро может понадобиться. Покинув комнату, Родри осознал, что он солгал Серилу; это была первая в его жизни ложь. Он начинал мыслить, как обыкновенный серебряный клинок; и из-за этого им овладела такая глубокая тоска, что он чуть не зарыдал.

Ночью Родри долго не мог уснуть. Он задался целью к вечеру следующего дня добраться до Форта Хирэйф, и поэтому продумывал до мелочей свой план. Его лошадь успела хорошо отдохнуть, кроме того, у него был Рассвет. Пересаживаясь с одного коня на другого, он может двигаться с приличной скоростью; и, если его гнедой мерин слишком сильно устанет, он сможет поменять его на другую лошадь в крепости какого-нибудь господина.

Наутро Родри проснулся от звука падающих капель дождя. Хотя непогода не помешала ему отправиться в путь – ради Джилл он был готов скакать и в дождь, и в снег, – быстрой езды не получилось. Медленно шлепая по раскисшей от грязи дороге, он проклинал свое невезенье и задавал себе вопрос: а было ли это простым невезеньем? Если бы кто-то захотел помешать ему добраться до города к заходу солнца, то не смог бы придумать более подходящего способа.

– Это должно задержать проклятого серебряного клинка, – заметил Аластир, отрывая взгляд от огня. – Дороги превратились в грязную жижу – как раз то, что нам нужно.

– Прекрасно, учитель. В таком случае, я сумею перехватить его на дороге далеко от города, – сказал Саркин. – Вы говорите, что я не должен его убивать? Знаю, он лучше меня владеет мечом, но я могу накинуть на него чары, и тогда он в моих руках.

– Я еще раз хочу напомнить тебе твою задачу. Ты должен оказаться впереди его и убрать Родри с нашего пути. Но помни, Старик велел мне оставить его живым.

Приказ обжалованию не подлежал. Саркин почувствовал, как страх ледяными щупальцами сжимал его желудок. Хотя он старался не терять надежды, каждый просроченный день, когда Камень ускользал из рук, приближал их к поражению. А поражение означало для них смерть либо от рук Двуумера света, либо от рук их братства, которое не щадило слабых и побежденных. Аластир тоже выглядел осунувшимся, как будто и его посещали такие неприятные мысли.

– Скорее всего, Камень у Родри, – продолжал учитель. – В конце концов, они путешествуют вместе; вещи без конца переходят то к ней, то к нему. Если бы я только мог сам увидеть эту чертову вещицу в магическом кристалле! Мы знаем, что одно время Камень был у нее. Дикий народец дал нам об этом понять. Если у Родри его не окажется, мне придется призвать их снова, но это, черт возьми, очень опасно, учитывая, что за нами наблюдает Магистр Эйси.

– Да, это так, учитель. Чего доброго, Камень мог выпасть у нее из сумки во время сражения с разбойниками.

– Вот именно. Ладно, первым делом ты должен зайти к нашему жирному вору, а потом выезжай на дорогу и жди серебряного клинка. Если же все окажется бесполезным, я проберусь в город и сам попытаюсь заколдовать Джилл. Я совсем забыл, что у нее, возможно, есть способности к Двуумеру.

– И очень большие, учитель. Она отмахнулась от меня, как от мухи.

Аластир что-то проворчал и уставился на огонь. Саркин оседлал коня, попросил Эви не спускать с Камдела глаз, затем выехал из лагеря, пробираясь между деревьями, и поскакал сквозь вызванный магией Двуумера дождь в направлении Форта Хирэйф.

По ту сторону гор, где находился Невин, стояла ясная и теплая погода, и старик прибыл в Макмур еще до полудня. Так как Невин поддерживал связь со всеми кузнецами королевства, которые работали на серебряных клинков (а эти кузнецы обычно торговали с ворами), он прекрасно знал, куда надо идти, и поэтому сразу направился в маленькую, захудалую мастерскую на восточной окраине города. Здесь, под самой крышей, крытой соломой, висела табличка с выцветшим рисунком, изображавшим серебряный фужер. Когда он открыл дверь, сверху раздался звон серебряных колокольчиков, из внутренней комнаты вышел Гедрик и поприветствовал старика. Серебряных дел мастер был худощавым человеком с огромными ручищами и начавшей быстро лысеть головой.

– Не иначе, как сам старик Невин пожаловал в наши края! – сказал он, добродушно улыбаясь. – Что тебя ко мне привело, добрый знахарь?

– Я по делу, касающемуся некоторых краденых вещей, которые ты у себя укрываешь.

Гедрик побледнел.

– Ладно, не будем попусту тратить время, – продолжал Невин. – Я не собираюсь предавать тебя в руки закона, но только если ты отдашь мне рубин.

– Квадратный, размером с ноготь большого пальца?

– Тот самый. Я подумал, что он должен непременно пройти через твои руки.

– Ты прав. Но послушай, если бы я знал, что это твой, я бы к нему и не притронулся.

– Он не мой, но, все равно, я очень рад, что он оказался у тебя. Ты его еще не обтесал?

– Я собирался это сделать сегодня после обеда, чтобы он меньше бросался в глаза. Но у меня просто сердце кровью обливается портить такой чудесный камень. Видишь ли, я выложил за него огромную сумму.

– Я верну тебе стоимость. Давай его сюда. Время не ждет.

Невин путешествовал с деньгами, которые с миру по нитке наскребли обладатели Двуумера, чтобы он мог выкупать те королевские сокровища, что встречались ему на пути. Хотя из них только опал был наделен Двуумером, остальные, украденные, чтобы преступление Камдела выглядело более правдоподобно, тоже были достаточно дорогими, и король пообещал солидное вознаграждение тому, кто отыщет их и вернет. Невина мало интересовало денежное вознаграждение, но таким способом он надеялся завоевать расположение короля и, быть может, получить при дворе место для кого-нибудь из своих молодых собратьев по Двуумеру, чтобы тот мог выявить источник морального разложения, из-за которого произошло это хищение. Все же, его мало беспокоила судьба остальных самоцветов. Главной задачей Невина было оградить от посягательств Великий Камень Запада.

С рубином в руках вернулся Гедрик. Невин вручил ему золотой регалий и положил огромный рубин себе на ладонь. Обладая способностью ясновидения, старик мог различить в нем едва заметные прозрачные разводы силовых линий – заключенный в середину дух.

– Благодарю тебя, – сказал Невин. – И, если тебе принесут еще какие-нибудь достойные внимания камни, придержи их для меня. Получишь хороший барыш.

– С радостью. Гм… я, конечно, не надеюсь, что ты расскажешь мне, что за всем этим кроется.

– Ты прав. Я не могу. Всего хорошего, добрый мастер.

Сжимая в руке рубин, Невин покинул мастерскую. Оказавшись на улице, он остановился возле своих лошадей, быстро посмотрел вокруг и убедился, что рядом не было ни души. Он разжал ладонь и внимательно посмотрел внутрь рубина. В отличие от действительно неодушевленных веществ, таких как грунт или кожа, кристаллическое строение драгоценных камней наделяло их очень слабым, находящимся в самом зачаточном состоянии сознанием, на которое мог воздействовать обладатель Двуумера, овладевший этим искусством после долгих лет обучения. Это воздействие – тонкая вещь, которая заключается в том, чтобы заставить камень вибрировать при определенном чувстве в обычном состоянии, а затем высвобождать это чувство, возвращая его человеку. Например, таким образом овладевший Двуумером мастер делает талисман, вселяющий отвагу. Овладевшие этим искусством в совершенстве могут заставить камень вибрировать в полном согласии с каким-то определенным духом стихии, в результате чего камень поглощает дух и заключает его в себе. Снова выпустить дух на свободу – довольно сложная процедура, но для Невина было минутным делом уговорить камень освободить своего пленника. Силовые линии в рубине померкли и исчезли у него на глазах. В этот момент серый гном уже стоял рядом, уцепившись ему за ногу, и смотрел на старика снизу вверх взглядом, преисполненным радости и благодарности.

– Вот ты и на свободе, маленький братишка, – прошептал Невин. – Никогда больше не приближайся к этому злодею. Возвращайся к Джилл. Ей тебя очень не хватает.

Гном обнял его в последний раз и исчез. Невин положил рубин в мешочек, который носил у себя на шее, затем взобрался на коня, взял за веревку, привязанную под уздцы другого и быстро поскакал из города. Хотя у него заканчивались запасы еды, он воздержался от покупки продуктов в Макмуре, потому что знал место, где ему предложат гораздо лучшие.

Отъехав подальше от города, Невин свернул с главной дороги и направил коня на север, прямо к подножию холмов. Несколько часов он пробирался по узким тропам сквозь сосновые леса, холмы начали делаться круче и уже больше походили на скалы. Наконец он подъехал к скале из белого песчаника, которая словно вырастала из земли и уходила на несколько сот футов в небо. У ее основания лежали огромные валуны, как будто раскиданные рукой великана. Невин спешился и, обходя камни, повел коней к самому основанию горы. С тех пор, как он проходил этой дорогой в последний раз, прошло много лет, поэтому некоторое время старик стоял и изучал разного рода канавки и борозды, которыми была испещрена поверхность камня; наконец он нашел нужный узор и хорошенько надавил в это место рукой. Хотя Невин не мог ничего слышать, он со всей очевидностью представил, как там внутри закачался и зазвучал огромный колокол. Затем наступило томительное ожидание. Наконец он услышал у себя над головой скрип, посмотрел вверх и увидел, как открывается каменный ставень, и из отверстия в скале показывается бородатое с недоверчивым взглядом лицо.

– Тарко! – окликнул его Невин. – Мне нужно проехать по вашей дороге, конечно, если не будет возражать твой народ.

– Разве мы в чем-нибудь отказывали Магистру Эйси? Подождите немного снаружи, мой господин, сейчас я открою дверь.

Тарко исчез, Невин отвел с дороги своих лошадей. Через несколько минут вниз посыпались камни, и в воздухе зависло облако пыли. Со скрежетом мельничного жернова в скале отворилась огромная дверь. Держа в одной руке фонарь, Тарко помахал другой, приглашая Невина внутрь. Для карлика он был достаточно высок, около пяти футов росту, с гораздо более развитой мускулатурой, чем большинство из его народа. Его седая борода была аккуратно подстрижена.

– Мы не видели вас вот уже много лет, мой господин, – заметил он, в то время как Невин пытался заставить напуганных лошадей ступить в тоннель. – Дело в том, что сейчас мы очень редко пользуемся этой дверью, потому что здесь поблизости живет ваш народ. Вам действительно очень повезло. Несколько наших парней отправились на охоту, а я остался здесь, чтобы потом их впустить.

– Ты просто не представляешь, как я тебе за это благодарен. Мне нужно добраться до Форта Хирэйф так быстро, как не бегает сам Сатана.

– Большая дорога достаточно прямая.

Она действительно была прямой. Через каких-то двадцать пять миль горы останутся позади, и тогда до города останется еще тридцать.

– Когда я проеду до конца, эти лошади устанут, – заметил Невин.

– Оставьте их нам и возьмите себе наших.

– Благодарю тебя. В таком случае, я смогу скакать всю ночь напролет.

Невин сел на коня и, помахав рукой Тарко, поскакал вперед; под высокими круглыми сводами тоннеля эхом стали раздаваться удары копыт о выложенный ровными каменными плитами пол. Путь освещался заботливо выращиваемыми фосфоресцирующими грибками и мхами. Вскоре Невин доедет до одной из больших пещер, где сквозь вентиляционные шахты пробивается солнечный свет, и там он сможет купить достаточное для своего путешествия количество продуктов.

Нагоняя дремоту, по крыше стучал дождь, и под этот монотонный звук Джилл проспала все утро. Проснувшись, она продолжала лежать в кровати, решая: спуститься или нет в общий зал. Ей предстояло прожить еще один ужасный день, очень скучный, но полный опасностей, похожий на один из тех дней, когда она едет на войну. Джилл никак не могла забыть те неподвижные глаза незнакомца, которые ее так напугали. Наконец она встала и начала одеваться. Она застегивала свой ремень, на котором носила меч, как вдруг перед ней возник серый гном.

– Я должна благодарить всех богов!

Джилл распахнула объятия, и малыш бросился ей на руки, подпрыгивая и обвивая свои тощие ручки вокруг ее шеи. Она крепко обняла его и покачала, как младенца, по ее щекам катились слезы.

– Мой маленький звереныш, я так за тебя испугалась! Я боялась, что с тобой может что-нибудь случиться.

Он наклонился назад, посмотрел на нее и печально кивнул.

– С тобой произошло что-то ужасное?

Он снова прижался к ней и задрожал от страха.

– Мое бедное маленькое создание! Спасибо богам, что сейчас ты в безопасности. Послушай, я не знаю, что с тобой случилось, но как ты спасся?

Вдруг он внимательно сосредоточился и посмотрел вокруг, очевидно обдумывая, как бы ей лучше объяснить.

«Дурочка! Никто иной, как Невин, спас его», – прозвучал в ее сознании голос.

– Слушай, ты, дрянной камень! Ты еще вздумал меня оскорблять! Это из-за тебя я сижу сейчас в куче конского навоза по самую шею.

«Знаю, но я этого стою».

– Ублюдок.

«Если ты собираешься со мной так разговаривать, то будь я проклят, если скажу тебе хоть что-нибудь еще».

Джилл так обрадовалась, что к ней вернулся ее гном, что ей было безразлично, будет с ней разговаривать наделенный Двуумером камень или нет. Она долго сидела на полу и забавлялась с гномом, держа его на коленях. Наконец гном исчез, но делал это медленно, как будто ему очень не хотелось ее покидать, но он был вынужден это сделать. Гном стал понемногу обесцвечиваться, сделался прозрачным, затем превратился в пятно в воздухе, и, наконец, исчез совсем.

Улыбаясь сама себе, Джилл спустилась вниз и взяла порцию ячменной каши с подозрительными комочками. Она сидела за столом и ковырялась в своей миске, отыскивая долгоносиков, но тут появился Цапля. Он лениво прошел возле ее стола, с таким видом, будто никогда прежде ее не встречал, затем тихо прошептал: «Иди в «Красный дракон». Джилл поднялась в комнату, накинула плащ, и пошлепала по лужам в гостиницу, где ее ждал бледный, как полотно, Огверн. Толстяк, как всегда, сидел за своим столом, с него катился пот, а огромные лапы так дрожали, что он мог поднести ко рту бокал лишь держа его обеими руками.

– Что случилось? – спросила она.

– Ты помнишь того типа, что приходил вчера вечером? Так вот, он был здесь опять. Около часа тому назад заявляется он сюда, нахальный до бесстыдства, и беспардонно усаживается рядом со мной. «Если ты не найдешь для меня опал, – говорит он, – то я наделаю из тебя сосисок!» Какая наглость!

– Нахальство в высшей степени. Должно быть, ему очень нужна эта вещь, раз он рискует связываться с тобой, когда на дворе стоит день-деньской.

– О, что-то я сомневаюсь, что он подвергает себя хоть какому-то риску.

Огверн остановился и сделал глоток эля, чтобы немного остыть и успокоиться. Затем продолжил:

– Странное дело. Знаю, я могу показаться тебе сумасшедшим, Джилл, но клянусь моим жирным, но драгоценным «я», что это правда. Когда он вышел, я решил последовать за ним. Это мне не составило труда, потому что на улицах было полным-полно народа, а он шел вперед и даже не оглядывался. Итак, шагает он себе прямо, а я сижу у него на хвосте. Он направляется к общественному выгону, что у реки. Знаешь, там, у моста растет несколько берез?

– Знаю.

– Хорошо. Заходит он, значит, за деревья и исчезает. Я хочу сказать, что он и в самом деле исчез! Послушай, он заходит в эту рощицу, а я жду. Жду, и жду. Но я и не вижу, чтобы он выходил, к тому же, заросли берез не такие густые, как орешник или что-нибудь еще. Тогда я сам захожу в рощицу, но его там нет.

– Послушай! Да у тебя же с нервами не все в порядке. Должно быть, ты не увидел, как он выходил.

– Разве занимал бы я сейчас то место, которое занимаю, если бы не мог увидеть человека средь бела дня? И не говори, что я старею. Это было бы очень оскорбительно.

Джилл задрожала от страха. «Должно быть, он владеет Двуумером», – подумала она. Она знала, каким опасным может оказаться Двуумер в руках сумасшедшего; и вот она столкнулась лицом к лицу с человеком, хладнокровно использующим это искусство со злыми намерениями.

– Я хочу предложить тебе работу, – продолжал Огверн. – Охранять мое драгоценное «я». С этим типом кинжалом не совладать; другое дело, если возле меня будет находиться меч, и было бы лучше, если он будет находиться в руках кого-то другого. Там он принесет мне больше пользы. Короче, один серебряник за вечер.

– Я согласна. Глаза у него, как у самого Сатаны, но, держу пари, кровь у него такая же, как и у всех, и так же хорошо вытекает.

– Давай надеяться, что его кровь не зальет мне весь пол. Тьфу! Как я ненавижу все эти мерзкие угрозы.

Пасмурные сумерки застали Родри в добрых двадцати милях от Форта Хирэйф. Вспомнив предупреждение Невина не путешествовать ночью, он остановился у фермера, который за два медяка разрешил ему переночевать в коровнике. Еще за две монеты жена фермера предложила ему миску хорошего жаркого и ломоть хлеба. Родри поблагодарил хозяйку и уселся ужинать с семьей, расположившейся за длинным дощатым столом у очага. Серая солома, которой был покрыт пол, попахивала свиньями; хозяева ели грязными руками и все время молчали, пока последние крошки не были проглочены и запиты разбавленным водой элем, но Родри, к своему великому удивлению, был рад такой компании. Когда Родри закончил ужинать, он немного посидел за столом, слушая от нечего делать разговоры фермеров о завтрашней нелегкой работе и с затаенным страхом глядя на огонь в надежде получить от Невина еще одно послание. Но образ старика так и не появился.

Вдруг вскочили собаки, прежде спокойно лежавшие на соломе, и с лаем бросились на улицу через открытую дверь. Фермер посмотрел на меч Родри.

– Похоже, ты оказался более желанным гостем, чем я предполагал. Пойдем на улицу и посмотрим, кто там.

– С радостью.

Фермер схватил смоляной факел, сунул в огонь и, когда он загорелся, вышел на улицу, сопровождаемый Родри с мечом в руке. Снаружи, у ворот, сделанных в земляном валу, стоял человек, на которого с остервенением лаяли собаки. Он держал под уздцы коня, и Родри заметил, что у него на поясе висел меч. Когда фермер прикрикнул на собак, те перестали лаять, но все равно продолжали скулить и рычать, оскалив зубы на незнакомца, пока тот оставался у ворот. Ни пинки, ни проклятия не могли заставить их замолчать.

– Что нужно? – спросил фермер.

– От тебя ничего, добрый человек, – ответил незнакомец и неприятно улыбнулся. – Я просто хочу поговорить с этим серебряным клинком.

Родри почувствовал в желудке легкий холодок. Как этот человек узнал, где он, Родри, находится? Незнакомец окинул его взглядом с ног до головы. Тут Родри понял, что этот парень проявляет к нему сексуальную заинтересованность; вероятно, он сам так улыбался, когда смотрел на симпатичных девочек. Он почувствовал такое отвращение, что невольно отступил назад.

– Я ищу похищенный драгоценный камень, – произнес незнакомец. – В Макмуре мне сказали, что он может быть у тебя.

– Я – не вор.

– Конечно, конечно. Но если этот опал у тебя, я заплачу тебе за него золотом. Это больше, чем ты сможешь получить у любого из подпольных ювелиров.

– У меня нет никаких камней.

Незнакомец наклонился вперед и посмотрел ему прямо в лицо. На какой-то миг Родри почувствовал, что у него помутился рассудок, как будто он выпил слишком много меда.

– Так значит у тебя нет никаких камней?

– Никаких.

Незнакомец слегка кивнул, отступил назад и оставил Родри в покое.

– Итак, у тебя их нет, – сказал он. – Благодарю тебя.

Прежде чем к Родри вернулся дар речи, тот вскочил на коня и ускакал прочь. Собаки продолжали рычать, пока он не скрылся из виду.

Саркин нашел большой деревянный сарай, построенный, по всей видимости, для пастухов, которые кочуют со своими стадами. Хотя в нем стоял неприятный запах, внутри было сухо, и в одной из стен имелся маленький очаг. Саркин привязал коня, затем развел огонь. Когда он подумал об Аластире, лицо учителя возникло сию же минуту. Очевидно, он уже давно сидел у костра и ждал от ученика новостей.

– У него нет Камня, – передал мысль Саркин.

– Я этого больше всего боялся.

Даже мысли Аластира звучали усталыми. Учитель продолжал:

– Значит, мне придется призвать духов, чтобы узнать, где он. Если он у девчонки, я пошлю в город Эви.

– Подождите. Он ведь очень слаб…

– Ты мне будешь еще указывать, что делать.

Образ Аластира исчез. Как Саркин ни старался, он не мог вызвать его снова. Было бесполезно пытаться связаться с Эви, потому что учитель, несомненно, привлекал его к наблюдению в магическом кристалле. Саркин встал и подошел к двери сарая посмотреть на падающий дождь. Конечно, согласно всем законам Тайных Путей, если Эви окажется слабым и потерпит поражение, ему придется платить сполна цену этого поражения. Кроме того, имея в своей маленькой компании слабого, они подвергают себя опасности. Все же, Саркин не мог забыть, как однажды, дождливым днем, много лет назад, когда они с братом жили на улицах Кермора, Эви умирал от лихорадки. Тогда он смотрел на дрожащего от холода брата и рыдал, думая об их матери.

– Мама, я попытаюсь его спасти, – прошептал он дождю, поливающему земли Дальней Долины.

Затем он начал во всю проклинать себя, за то что оказался таким сентиментальным идиотом, что стал разговаривать сам с собой. В порыве ярости он вернулся к очагу и уставился на огонь, но не увидел ничего, кроме пляшущих языков пламени. Очевидно, Эви до сих пор находился возле Аластира, и учитель изолировал его на астральном уровне. Саркину оставалось лишь надеяться, что Великий Камень Запада лежит где-нибудь в грязи на перевале Кум Пекл.

Джилл и Огверн весь вечер просидели в «Красном драконе», потому что Огверну нужно было собрать разного рода налоги и пошлины, которые задолжали ему другие воры. Тем временем как глава воровской артели расправлялся с целой телячьей ногой, Джилл клевала из своей тарелки и подумывала как ей связаться с городскими стражами. Но все же, что она могла сделать? Бежать к гвербрету и рассказать ему о проклятом камне и владеющем Двуумером злодее? Блейн, скорее всего, прикажет ее арестовать за появление в нетрезвом виде пред очами его светлости.

После ужина Джилл и Огверн забрали из «Бегущей лисы» ее вещи и направились к Огверну; он занимал две маленькие комнаты над мастерской портного. В одной из них стояла кровать, в другой находился деревянный сундук, маленький стол и две лавки. Он рассказал ей, что живет так скромно лишь затем, чтобы городские стражи не могли доказать, что его доход намного выше, чем может иметь совладелец «Красного дракона». Джилл расстелила у двери свою походную скатку и села на одеяла, но Огверн ходил по комнате, зажигая сделанные из белой жести свечные фонарики, подходил к окну и выглядывал в щель между створками ставней, затем, тяжело вздыхая, возвращался к очагу.

– Послушай, – наконец не выдержала Джилл, – ты думаешь, наш новый друг может появиться из воздуха прямо над твоей кроватью?

– Во всяком случае, я бы этому не удивился.

Огверн вздохнул еще раз, опустил свою тушу на лавку и добавил:

– Я чувствую себя не в своей тарелке. Если бы мне такое нравилось, я давно сделался бы серебряным клинком.

– Быть может, это помогло бы тебе немного похудеть.

– Будь любезна, не груби. Сколько оскорблений порой приходится выслушивать человеку! Сосиски, в самом деле! Такая наглость…

Он замер, прислушиваясь.

Кто-то поднимался по лестнице тяжелыми шагами. Джилл ослабила в ножнах меч и поднялась. Кто-то громко постучал в дверь, подождал, затем постучал снова.

– Я знаю, что вы там.

Это был другой голос, а не тот, который они ожидали.

– Открывайте дверь, не то я сорву ее с петель.

Хотя в голосе действительно чувствовалась ярость, он не вселял никакого страха, а лишь раздражение. Джилл и Огверн с недоумением посмотрели друг на друга.

– Кто ты такой? – резко спросил Огверн. – Что тебе нужно?

– Я хочу поговорить с вами… об одном деле.

Голос изменился, теперь он был напуган и звучал умоляюще:

– С вами разговаривал мой брат.

Пожав плечами, Огверн отодвинул засов и чуть приоткрыл дверь. Джилл услышала ворчание: незваный гость налег на дверь, оттолкнул с дороги тушу Огверна, затем проскользнул внутрь и закрыл за собой дверь. Черты его лица были очень знакомы и не оставляли сомнений в том, что он был братом того, кто приходил накануне, но его глаза были лишены той ужасной силы, которая чувствовалась во взгляде другого. Он посмотрел по сторонам, все время оставаясь спиной к стене. Его опущенные плечи и темные круги под глазами свидетельствовали о крайнем душевном истощении.

– Опал еще не появлялся, – сказал Огверн.

– Я тебе не верю, – сказал он и повернулся к Джилл. – Он должен быть у тебя. Его видели в твоих вещах.

– Видели? Ты хочешь сказать, что вы рассматривали меня в магическом кристалле? В таком случае, вы где-то допустили ошибку. Ты, должно быть, владеешь Двуумером в достаточной степени, чтобы понять, что я не вру, когда говорю, что единственная моя драгоценность – маленькое колечко, и к тому же дешевое.

– О, боги! Ты несешь чушь! Он у тебя! Мой учитель…

– Послушайте! – взмолился Огверн. – О чем вы разговариваете? Я не могу понять из этого ни одного слова.

Не обращая на него никакого внимания, незнакомец шагнул навстречу Джилл, посмотрел ей прямо в глаза и попытался подчинить себе ее волю, но так неумело, что она просто рассмеялась ему в лицо. Он заревел и потянулся к рукоятке меча. Когда лезвие засверкало в воздухе, Джилл обнажила свой и приняла боевую стойку.

– Огверн! Зови городскую стражу!

Джилл находилась между незнакомцем и дверью, он нерешительно сделал шаг назад, чтобы освободилось достаточное для поединка пространство. Огверн подбежал к окну и распахнул ставни. С их скрипом незнакомец ринулся на Джилл, но она отразила его первый удар с такой легкостью, что он от изумления открыл рот. Она сделала отвлекающий ход, оттеснив его к стене, а в это время Огверн закричал во все горло: «Помогите! Убивают!» Как попавшее в ловушку животное, незнакомец бросился на Джилл. Он не был неуклюжим разбойником, он сражался с ней как равный соперник. Джилл дралась за свою жизнь; лезвие о лезвие звенела сталь; они атаковали и защищались на тесном кусочке пространства, ограниченном стенами крошечной комнатки.

На лестнице раздался звук поднимающихся шагов, и чей-то голос закричал: «Откройте! Именем гвербрета». Незнакомец сделал отчаянный выпад, но на какой-то миг он потерял бдительность. Джилл увернулась и со всей силы ударила его в правое плечо, затем снова подняла свой меч, задерживая опускающееся на нее лезвие противника и выбивая его из раненной руки. Когда дверь открылась, и в комнату вошли шесть стражей, одетые в красные с золотистым плащи поверх доспехов, незнакомец с воплем отпрянул к стене.

– О, боги! – воскликнул Огверн. – Добрый Кинван, еще ни один честный горожанин не радовался при виде тебя так, как я.

– Да неужели?

Начальник стражи, полный мужчина с темными, но уже седеющими волосами, презрительно улыбнулся и спросил:

– Что все это значит? Ого, да здесь к тому же этот проклятый серебряный клинок в лице девушки!

– Да, это я, и я прошу вас немедленно отвести нас к гвербрету.

– Вам не стоит переживать по этому поводу, – ответил Кинван.

С трудом переводя дыхание, незнакомец прислонился к стене. Он приложил к ране левую руку и сильно прижал, пытаясь остановить кровь, стекающую по руке. Когда он посмотрел на Джилл, она заметила в его глазах выражение мучительной боли, которая намного превосходила боль от полученной раны.

– Перевяжите ему рану, – рявкнул Кинван. – И заберите оружие у этого серебряного клинка.

Джилл отдала одному из стражей свой меч и кинжал, другой в это время принялся рыскать по комнате Огверна в поисках какой-нибудь тряпки. Незнакомец не отрываясь смотрел ей в лицо. Вдруг он улыбнулся, будто что-то задумал. Он убрал руку от раны, провел ей по рубашке, как будто вытирая кровь, затем поднес ко рту.

– Остановите его! – закричала Джилл и рванулась вперед.

Но слишком поздно – он успел проглотить яд. Незнакомец скорчился, начал падать вперед и ударился головой о стену, затем повернулся, все еще согнутый в дугу, и упал на пол. Его пятки судорожно забарабанили о деревянные доски; затем он замер, изо рта потекла серая с горьким запахом пена.

– О, боги! – прошептал Кинван.

С бегущими по толстым щекам каплями пота Огверн неуклюже зашагал в спальню. Стражники слышали, как его рвало в ночной горшок, и не стали ему мешать. У самого младшего из стражей было написано на лице, что он вот-вот сделает то же самое.

– Пойдем отсюда, – сказал Кинван довольно громко. – Двое понесут тело. А мы поторопим хозяина и отведем его к его светлости.

– Но позвольте! – Огверн вернулся, дрожа от негодования. – Разве так обращаются с честным гражданином, когда он позвал на помощь стражей гвербрета?

– Придержи свой язык! – прошипела Джилл. – Огверн, тебе стоило бы помолиться, чтобы его светлость нашел возможность снизойти до такого мелкого дела, как это.

Огверн посмотрел на нее, пожал плечами, затем кивнул, выражая согласие. Джилл почувствовала тошноту. Чего же он боялся, если смерть свою готов был встретить с улыбкой?

В освещенное факелами караульное помещение, что было расположено за броком Блейна, вошла вызывающая ужас процессия. Кинван побежал в башню за гвербретом, а его солдаты тем временем водрузили на стол труп и заставили Джилл и Огверна встать на колени. Через несколько минут с фужером меда в руке вошел Блейн. Он бросил взгляд на труп, отпил содержимое своего фужера, затем стал внимательно слушать доклад Кинвана.

– Очень хорошо, – сказал он, когда тот закончил рассказ. – Послушай, серебряный клинок, а ты что там делала?

– Выполняла работу, для которой меня наняли, и ничего более, ваша светлость.

Она остановилась в нерешительности. Хотя Джилл искренне уважала Блейна, как серебряный клинок, она была больше предана артели воров, чем этому живому олицетворению законов.

– Огверн сказал, что некто грозился его убить, и предложил мне серебряник, чтобы я его охраняла.

Блейн повернулся к Огверну.

– А почему он тебе угрожал? – спросил гвербрет.

– Как вам сказать, ваша светлость? – Огверн вытер широким рукавом свое вспотевшее лицо. – Видите ли, сначала угроза исходила не от него, а от другого человека. Я совладелец гостиницы «Красный дракон», и тот парень готов был поклясться, что я его обманул, когда он сидел в общем зале. Тогда я нанял Джилл, и вот, этот парень… – Он показал рукой на труп. – …врывается ко мне в комнату и говорит, что пришел забрать деньги, которые я задолжал его брату.

Похоже, Блейн был весьма озадачен этой мало похожей на правду историей.

– Его брату? – спросил он наконец.

– Именно, ваша светлость, – ответил Огверн. – Я могу только предполагать, что этот парень был братом того человека, который утверждал, что я его надул.

– Ха! – проворчал Кинван. – Скорее всего, ты его попросту ограбил.

– Мой добрый господин! – Огверн обиженно посмотрел на него. – Если бы он думал, что я его ограбил, он пришел бы к вам.

– Верно, – сказал Блейн. – Итак, ты хочешь сказать, что тот, у кого были к тебе претензии, до сих пор разгуливает по свету?

– Вот именно, ваша светлость. И поэтому я до сих пор боюсь за свое жирное, но драгоценное «я». У меня есть свидетели, которые могут доказать, что мне угрожали, и всем им можно верить не задумываясь.

Блейн о чем-то думал, глядя на синевато-сероватый труп и потягивая из фужера мед.

– Ладно, – произнес он наконец. – Несомненно, тот, кто носит в кармане рубашки яд, замышляет что-то недоброе. Завтра в палате правосудия состоится официальное слушание по этому делу. А сейчас ты, Огверн, можешь возвращаться к себе. Кинван, назначь стражу, которая всю ночь будет охранять его дверь. Суд состоится приблизительно в два часа по полудню, возьми с собой своих свидетелей.

– Непременно, ваша светлость.

Огверн встал и отвесил на удивление изящный поклон.

– Покорнейше благодарю его светлость за то, что он так печется о безопасности честных бедняков, своих граждан.

Огверн пятился назад, все время кланяясь и торопясь поскорее освободиться от опасного присутствия гвербрета. Джилл подумала, что он будет бежать всю дорогу, пока не окажется вне крепости. Блейн повернулся к Кинвану.

– Послушай, мой верный страж, – спросил он. – Ты и в самом деле думаешь, что этот толстяк – король воровского мира Дальней Долины? Лично я с трудом могу в это поверить.

– Я знаю, что его светлость имеет на этот счет некоторые сомнения, но клянусь, в один прекрасный день я поймаю его с поличным и найду достаточно доказательств, чтобы убедить в этом всех советников.

– И тогда мы отрубим ему руки, но не раньше. Что касается тебя, серебряный клинок, я не хочу, чтобы ты улизнула из города, как только откроют ворота. Кинван, нам придется взять ее под арест.

– Но ваша светлость! – заговорила Джилл, немного заикаясь. – Он первый набросился на меня.

– Не сомневаюсь. Но я хочу, чтобы ты лично сказала это на суде. Послушай, девушка, я не обвиняю тебя в убийстве или в чем-то подобном. В конце концов, он сам проглотил яд. Просто я знаю, что вам, серебряным клинкам, наплевать на законы.

– В таком случае, как вашей светлости будет угодно. Конечно, я не хочу вас оскорбить, ваша светлость, но, если мне за что-нибудь все же придется предстать пред судом, я имею право пригласить себе в свидетели кого-нибудь из родных.

– Утром состоится только слушание дела, но ты действительно права. Если дело покажется мне настолько серьезным, чтобы передать его в суд, то мы подождем, пока ты вызовешь кого-нибудь из своей родни, но только не слишком дальних родственников.

– Я имею в виду своего мужа, ваша светлость. Скоро с тем караваном сюда должен прибыть Родри.

– Родри? – Блейн посмотрел на нее пронзительным взглядом.

– Это его имя, ваша светлость. Родри Мэйл, родом из Абервина.

Кинван издал странный приглушенный звук, а Блейн откинул назад голову и засмеялся.

– Ты говоришь о Родри Мэйлвейде, не так ли? – спросил гвербрет. – Но, боже мой, Джилл, он ведь мой двоюродный брат – сын сестры моей матери.

– В таком случае, совсем не удивительно, что он очень похож на вас, ваша светлость.

– Ты права. Во всех великих кланах родители состоят в близком родстве, прямо как в табунах бардекских лошадей. Давай, поднимайся с пола! Хорошо же я обращаюсь с женой моего двоюродного брата! Как мне будет приятно снова увидеть Родри. Я пришел в ярость, когда услышал о его изгнании, но Риис всегда был маленьким упрямым болваном. Я знаю, он никогда не станет меня слушать, зайди речь о его ошибках. Кинван, найди для госпожи стул.

В караульном помещении нашлась лишь деревянная табуретка, которую Джилл с благодарностью заняла.

– Но, по правде говоря, ваша светлость, – сказала она, – я – не госпожа и не законная жена Родри.

– Вы еще не поженились официально? Хорошо, я с ним об этом поговорю. Где твои вещи? Кинван, пошли за ними кого-нибудь из своих людей. Джилиан остается ночевать в броке.

Один из стражей побежал за вещами, а Кинван приступил к неприятной работе – осмотру трупа. Блейн в это время изучал Джилл, дружески ей улыбаясь. В среде титулованных особ двоюродные братья пользовались гораздо большим уважением, чем родные, которые были соперниками в борьбе за земли и власть. «Ну, серебряный клинок, тебе просто повезло, – сказала сама себе Джилл. – Правда я не знаю, что подумает об этом Родри». Вдруг ей ужасно захотелось, чтобы он находился рядом с ней, чтобы она могла броситься к нему в объятия и забыть об этом зловещем Двуумере.

– Послушай, – обратился к ней Блейн, – так как мы практически родственники, скажи мне откровенно. Ты знаешь об этом человеке больше, чем рассказала нам?

– Ваше святейшество подумает, что я не в своем уме, но я готова поклясться, что он владел Двуумером. Он пришел и стал ломиться в квартиру к Огверну, чтобы причинить ему какую-то неприятность. Когда я попыталась его остановить, он посмотрел мне в глаза и, будь он проклят, я едва не лишилась рассудка. Какое-то время я ничего не соображала и даже не могла пошевелиться.

Кинван выругался вслух у них за спиной.

– Прошу прощения, ваша светлость, – сказал он. – Взгляните на эту вещь.

Страж протянул ему медальон на цепочке. Он представлял собой свинцовый кружочек бардекской работы с награвированной на нем перевернутой пентаграммой и тремя непонятными сигилами.

– Он висел на шее этого ублюдка. Сомневаюсь, что то, о чем говорит Джилиан, – такая уж бессмыслица, как это может показаться.

Аластир сидел у огня, служившего ему магическим кристаллом, и наблюдал за смертью Эви. Он видел, что, пока мертвое тело барабанило ногами и дергалось в конвульсиях, от него отделился бледно-голубой эфирный двойник, поднялся и поплыл в воздухе над трупом. Аластир открыл рот, жадно хватая воздух, у него закружилась голова, и перед глазами появилось облако легкого, золотистого тумана. Ему пришлось напрячь всю свою натренированную волю, чтобы отогнать от себя этот туман и не потерять сознание. Между ним и Эви проходила нить, связывающая их ауры, благодаря которой Аластир мог в любое время высасывать из ауры ученика жизненную энергию, подпитывая ей свою. Разрыв этой нити для него был равносилен удару мечом. По другую сторону от костра сидел связанный по рукам и ногам Камдел и с ужасом смотрел на Аластира, когда тот ложился на спину. Хотя Аластир чувствовал себя совершенно истощенным, ему было необходимо «прижечь» свою рану.

Он включил способность ясновидения и увидел свою собственную ауру – слабо пульсирующее красноватое облако, пронизанное тонкими, черными нитями и напоминающее по форме яйцо. Из него, извиваясь, как обезглавленная змея, свисала оборванная нить света. На ней Аластир сконцентрировал внимание и начал втягивать ее в свою ауру, но тут он вспомнил о Камделе. Шатаясь, он поднялся на ноги и, не выключая ясновидение, посмотрел на съежившегося от страха лорда. Аура Камдела выглядела слишком бледной, складками облегающей его тело. Если он высосет из него хоть немного жизненной энергии, Камдел может умереть, а лорд все еще был полезным инструментом. Аластир сел, опустил голову на колени и втянул в себя световую нить, затем выключил ясновидение. Ему нужно было отдохнуть.

Тут он почувствовал, как Саркин воздействует на его сознание своим, требуя, чтобы Аластир срочно с ним связался. Ярость ученика была почти что осязаемой, она охватила учителя, как огненный смерч. Аластир возвел вокруг себя непроницаемый защитный слой, и тогда смерч отступил, а затем и вовсе исчез. Он снова лег и уснул.

Конечно, Саркин тоже наблюдал за событиями в комнате Огверна. Когда Аластир отказался выйти с ним на связь, он в порыве ярости схватил из кучи дров тяжелое бревно и разбил его о стену. Ржание перепуганной лошади заставило его опомниться. Усилием воли он успокоил дыхание, и вместе с ним к нему вернулся рассудок. Он находился в двадцати милях от Форта Хирэйф и поэтому ничем не мог помочь своему брату. Хотя тот, кто овладел Двуумером в большей степени, мог преодолеть это расстояние посредством световой субстанции, Саркин делал лишь первые шаги в этом опасном искусстве. Кроме того, через город протекала река, представляющая собой опасный для эфирика поток энергии, способной разорвать на части неопытного путешественника.

Однако нужно было как-то отомстить. Хотя Саркин испытывал желание просто оставить Аластира и ускакать прочь, он знал, что сам он не сможет схватить Джилл. По крайней мере, еще некоторое время, пока он не насытится местью сполна, ему придется мириться со своим учителем. С улыбкой, которая заставила бы вздрогнуть каждого, кто ее увидел, он снова сел у огня и стал наблюдать за Джилл. Пусть их разделяет двадцать миль, в его распоряжении было несколько хитрых приемов. Именно ее способности к Двуумеру и делали ее более уязвимой.

Блейн обращался с Джилл так, как будто она была женой его горячо любимого кузена, и по его настоянию управляющий поселил ее в просторной комнате с отдельным очагом, кроватью с роскошной вышивкой и расставленными вдоль стен серебряными подсвечниками. Паж принес ей горячую воду, и она с большим удовольствием приняла ванну, затем выставила тазик с грязной водой за дверь, чтобы паж унес его, и закрылась изнутри на засов. Весь день Джилл почти ничего не делала, а короткое сражение мечами заставило ее лишь немного понервничать, поэтому сейчас она не чувствовала никакой усталости. Несколько минут она ходила по комнате взад и вперед и смотрела, как пляшет по стенам свет множества свечей. В ее комнате и во всем броке царила полная тишина, но вдруг Джилл ощутила, что она была там не одна.

Ни звука, не было даже той, едва ощутимой на слух разницы в том, как распространяется звук, если в комнате присутствует кто-нибудь еще; и все же, она чувствовала, что кто-то наблюдает за ней, незримо находясь рядом. Чувствуя себя последней идиоткой, Джилл обнажила свой серебряный кинжал и медленно обошла комнату. Она не обнаружила никого, кроме мышки в углу, а, повернувшись, не увидела ничего, кроме света и безобидных теней. Но все же, здесь кто-то находился; никогда в жизни она не была еще в чем-либо так уверена – к ней кто-то подкрадывается.

Осторожными шагами она подошла к окну и отворила ставни. Никто не карабкался по гладкой каменной стене башни; внизу тьма окутывала опустевший двор крепости. Джилл посмотрела вверх и увидела звезды; у нее над головой простирался Млечный Путь, или по-деверийски Снежная Дорога, светлая, но холодная полоса на черном небе, безразличная к ней и к другим человеческим существам. Внезапно ее охватило отчаяние, черная тоска стиснула ей сердце, как будто для нее теперь все потеряло значение, и ее честь, и ее жизнь, и даже ее любовь к Родри, все, потому что человеческая жизнь была ничем иным, как крошечным пятнышком света во всепоглощающей тьме, подобным тем маленьким с булавочный укол звездам, равнодушным и жестоким. Она облокотилась на подоконник и почувствовала, что все глубже и глубже погружается в отчаяние, в котором растворяется ее энергия и воля. «Зачем бороться? – подумала она. – Все равно побеждает ночь. Зачем же с ней бороться?»

Далеко на горизонте, за спящим городом, поднималась последняя четверть луны – бледное свечение на фоне бездонной тьмы. Скоро и луна соскользнет во тьму и исчезнет. «Но она поднимается опять, – подумала Джилл. – Она восходит и снова набирает силу». Луна – желанная гостья в небе, когда заканчивается ее темное время, она возвращается, поднимается на серебряный маяк и там растет, поливая своим светом всех, и добрых людей, и злых. «Только для того, чтобы снова померкнуть», – промелькнула в ее сознании мысль. Но эта мысль пришла к ней к чьим-то чужим голосом, а не с ее собственным. Лишь тогда она осознала, что сражается с невидимым врагом неведомым ей до сих пор оружием.

Осознание этого рассеяло отчаяние. Джилл обернулась и внимательно осмотрела комнату. Никого не было, но все же, она произнесла вслух:

– Клянусь самой Богиней, в конце концов все равно побеждает свет!

Она была одна. Тот, кто незримо присутствовал, покинул комнату, но она знала, что он еще вернется и снова будет мучить ее, возможно, во сне, где она окажется пред ним беззащитной. Со слезами на глазах она села на край кровати и зажала дрожащие руки между коленями. В этой битве ей не могло помочь ее достойное похвалы умение владеть мечом. С Двуумером мог сражаться лишь Двуумер, а она им не владела и, вдобавок, чувствовала себя слабой. Теперь Джилл поняла, что, не признавая силу Двуумера, она оказалась беспомощной; что, если она и дальше будет ее отвергать, то ей придется постоянно соприкасаться со странными явлениями, на которые она не сможет ни повлиять, ни совладать с ними. И тут она вспомнила о Невине и о том, что он спешил к ней.

Много раз она видела, как старик связывался с другими мастерами Двуумера, используя в качестве магического кристалла огонь. Насколько она понимала, такие вещи мог делать только настоящий мастер, а не какой-нибудь невежда, как она. Все же она встала и медленно подошла к подсвечнику, на котором горело множество свечей. И вот, делая свою первую сознательную попытку использовать Двуумер, Джилл сначала почувствовала бессмысленность своей затеи, затем растерялась, и, наконец, испугалась; но она все же заставила себя посмотреть на огонь и подумать о Невине. Некоторое время она чувствовала в своем сознании лишь пустоту, затем что-то странное, похожее на тяжесть, вызванную чем-то необъяснимым; чувство, похожее на то, которое испытывает человек, когда внезапно забывает хорошо знакомое ему прежде имя и некоторое время ищет его в своей памяти.

Ее страх усиливался, страх от того, что она пользуется Двуумером, страх, вызванный чувством, что к ней кто-то подкрадывается. Страх все больше и больше охватывал ее; внезапно она вспомнила то, что, как ей показалось, знала всю свою жизнь: страх – это ее ключ, и какое-то сильное чувство вот-вот разрушит стены, ограждающие ее сознание.

– Невин! – закричала она. – Помоги мне!

И тут, над танцующими языками пламени она увидела его лицо – отчетливый образ с поднятыми от удивления густыми бровями и озабоченным взглядом.

– Спасибо всем богам за то, что ты позвала меня, – зазвучал в ее сознании голос старика. – Вот уже несколько дней я пытаюсь добраться до тебя.

Его голос звучал, как на самом деле, и Джилл захихикала, едва не впадая в истерику.

– Попытайся успокоиться, иначе изображение пропадет, – прозвучала его мысль, затем он резко добавил. – Представь себе, дитя, что ты сражаешься с мечом в руках. Ты же можешь сосредоточиться.

Когда он сказал ей об этом, Джилл поняла, что действительно может. Это было очень похоже на ту холодную, смертельную сосредоточенность, которая требовалась, чтобы отслеживать каждое движение противника.

– Я наблюдал за тобой несколько часов назад и видел, как отравил себя тот человек, – продолжал Невин. – Неудивительно, что ты так обеспокоена. Послушай, мне кажется, что наши враги очень сильны. Ты знаешь, что им нужно?

– Тот опал, который я везу с собой. По крайней мере, я думаю, что опал у меня. Этот маленький надменный ублюдок постоянно издевается надо мной и все время меняет форму.

Невин рассмеялся от души, и Джилл почувствовала, что ее страхи улетучились.

– Это и в самом деле опал. Я полагаю, что духи, населяющие его, иногда могут вызывать раздражение. Видишь ли, эта вещь – талисман благородных качеств, и они слишком серьезно воспринимают чувство гордости. Но скажи мне, тебя преследует тень умершего?

– Не знаю, но здесь кто-то был. Я позвала вас, потому что в моем сознании начали возникать какие-то чужие мысли, и я почувствовала, будто ко мне кто-то подкрадывается.

– В таком случае, это не он. Но не волнуйся. Я возведу вокруг тебя защитный слой. Ложись, дитя, спать и отдыхай. Я уже на подходе к Форту Хирэйф.

Образ Невина исчез. Джилл легла на кровать, но не стала гасить свечи и положила рядом с собой на подушку серебряный кинжал. Закрывая глаза, она была уверена, что не сможет уснуть. Казалось, прошел лишь один миг, вдруг она проснулась в комнате, залитой солнечным светом. Она услышала, как за дверью в коридоре насвистывает паж, и этот обычный свист показался ей самой прекрасной на свете музыкой. Она встала и подошла к окну. Внизу, под лучами утреннего солнца ходили, смеялись, разговаривали люди. Теперь было невозможно поверить в сражения Двуумера. И все же, она знала, что вчера, собрав всю свою волю, она разговаривала с Невином через огонь. Джилл вздрогнула, отошла от окна и поспешила одеться. Она хотела поскорее оказаться среди людей.

Когда она спустилась в большой зал, воспоминание о вчерашнем страхе стало закрадываться в ее сознание. За своими столами, подшучивая друг над другом, завтракали воины. Слуги сновали взад и вперед. Блейн пребывал в хорошем расположении духа и непринужденно разговаривал с Джилл, будто он совсем забыл о вчерашнем отравившемся незнакомце. В зал заходили высокопоставленные придворные: управляющий, менестрель, советники и писари; они останавливались возле гвербрета, говорили своему господину «доброе утро» и степенно кланялись Джилл. Блейн разломил сладкую булку с орешками и изысканным жестом протянул Джилл толстый ломоть. Ей было приятно видеть, что его светлость пьет за завтраком не мед, а эль.

– А все таки, как хорошо будет снова увидеть моего кузена, – сказал гвербрет. – В юношестве мы с ним прекрасно проводили время. Одно время мы вместе служили пажами в Форте Кантрэй. Тамошний старый гвербрет был ужасно упрямым человеком, и мы всегда были готовы на какую-нибудь проделку.

Он остановился и посмотрел на подбежавшего к нему пажа.

– Что случилось? – спросил он.

– Ваша светлость, на улице стоит очень странный старик. Он говорит, что хочет видеть вас по очень срочному делу, но внешне он похож на нищего, и говорит, что его зовут «никто».

– Клянусь всеми богами, это Невин! – воскликнула Джилл.

– Ты знаешь этого человека? – несколько удивленно спросил Блейн.

– Знаю, ваша светлость. И прошу вас, ради меня и ради Родри, примите его.

– Хорошо. Пригласи его сюда, парень, и запомни, ты всегда должен почтительно обращаться со старшими, какими бы убогими они ни были.

Когда паж побежал за стариком, Джилл задрожала и почувствовала, будто залитый солнцем шумный зал вдруг стал чем-то ненастоящим. Похоже, и Блейну передалось ее настроение; он поднялся и, нахмурившись, посмотрел в сторону дверей как раз в тот момент, когда там показался Невин. Старик вошел с развевающимся за спиной изорванным в клочья плащом и опустился перед гвербретом на колено с легкостью, которой бы позавидовали многие молодые придворные.

– Прошу извинить меня, ваша светлость, за то, что отвлекаю вас, – сказал Невин, – но дело и вправду очень неотложное.

– Всякий, кто нуждается во мне, для меня желанный гость. Что же тебя так встревожило, добрый господин?

– Тот человек, который отравил себя вчера вечером.

– О, боги! – изумленно воскликнул Блейн. – Неужели весть об этом распространилась так быстро?

– Да, для тех, кто имеет уши, чтобы слышать. Ваша светлость, я пришел, чтобы избавить вас от лишних расходов на погребение этого ненормального. Его светлость знает, где лежит труп?

– Послушай, он твой родственник?

– Если считать, что в каждом роду найдется паршивая овца, то можно сказать, что родственник.

Гвербрет был озадачен. Он бросил взгляд на Джилл.

– Ваша светлость, пожалуйста, сделайте то, что он просит, – сказала она.

– Хорошо. Я не думаю, что это может кому-то навредить.

Несомненно сгорая от любопытства, Блейн проводил Невина и Джилл во двор крепости и разыскал там одного из стражей. Как оказалось, ночью стражи завернули труп в одеяло и отнесли в маленький сарай, где обычно хранились дрова. Невин и Джилл обнаружили его между поленницами, вынесли наружу и положили на мощенный булыжником двор. Невин опустился рядом с ним на колени и раскрыл одеяло, чтобы было видно лицо.

– Я его не узнаю, – произнес он наконец. – А это не к добру.

Он сел на корточки, положил руки на бедра и долго смотрел на труп. По тому, как неподвижно он сидел, и по сонному выражению глаз Джилл предположила, что старик погрузился в транс. Время от времени его губы беззвучно шевелились, будто он с кем-то разговаривал. Наконец он поднял голову, посмотрел на них и поднялся на ноги. Его взгляд, казалось, выражал глубокую печаль.

– Маленький дурачок, – произнес Невин. – Он попался в чужие сети. Отправим его на вечный покой.

Показывая жестом, чтобы Джилл и Блейн отошли в сторону, он встал у изголовья трупа и поднял вверх руки, словно воздавая молитву солнцу. Долгое время он просто стоял с сосредоточенным выражением лица, затем медленно опустил руки, описывая в воздухе правильную дугу, и остановился, когда его пальцы указывали на лежащую на булыжнике мертвую плоть. Труп вспыхнул огнем, неестественным, страшным огнем, с пляшущими серебристо-голубыми языками. Невин громко сказал три непонятных слова, и тогда пламя стало белым, обжигающим, взвилось высоко в воздух яркими языками, на которые было невозможно смотреть. Блейн выругался и прикрыл лицо рукой. Джилл стояла, прикрывая глаза обеими руками. Она услышала мучительный стон, затем глубокий ужасный вздох, который, как ни странно, выражал некоторое облегчение; этот звук был похож на вздох раненого, который знает, что его смерть уже близко и скоро освободит его от мучений.

– Дело сделано! – сказал Невин.

Джилл убрала руки и увидела, как Невин три раза топнул ногой по земле. На месте трупа лежала лишь горсть белого пепла. Невин щелкнул пальцами, и тут подул легкий ветерок, подхватил пепел и развеял, затем стих так же внезапно, как и поднялся.

– Итак, – сказал старик, – его душа освободилась от тела и сейчас находится на пути в мир иной.

Затем, повернувшись к гвербрету, добавил:

– Странные вещи происходят в ваших владениях, ваша светлость.

– Да уж, – заикаясь сказал Блейн. – Но, будь проклят черный волосатый осел владыки преисподней, что это такое?

– Двуумер, конечно же. На что же это еще похоже?

Блейн попятился назад, его лицо побледнело, рот то открывался, то закрывался. Невин одарил его открытой добродушной улыбкой, похожей на ту, которой мать улыбается своему ребенку, когда тот столкнулся с чем-то еще недоступным для его понимания.

– Пришло время каждому человеку королевства узнать правду о Двуумере, – сказал Невин. – Его светлость может поздравить себя, он оказался в числе первых. Ваша светлость позволит нам с Джилл оставить вас на некоторое время? В городе меня ждет еще одно срочное дело.

Блейн посмотрел на все еще теплый булыжник и вздрогнул.

– Если мой господин того желает, – гвербрет вдруг повысил Невина в ранге, – я не стану возражать.

Невин взял Джилл под руку и зашагал с ней уверенной походкой.

– Вы просто себе не представляете, как я рада вас видеть, – сказала она. – Мне было так страшно.

– Я думаю. Но послушай, дитя, опасность еще не миновала. Ты должна это понимать. Держись поблизости от меня и в точности делай то, что я говорю.

Джилл едва не заплакала от огорчения, потому что была уверена, что, когда приедет Невин, она окажется в безопасности.

– Наблюдая за тобой, я видел, что ты охраняла Огверна, вора, – продолжал он. – Отведи меня к нему. Раз этой ночью тебе было плохо, держу пари, что-нибудь подобное происходило и с ним. Над вами кто-то издевается, чтобы как-нибудь отомстить за смерть Эви.

– Эви? Откуда вы знаете его имя?

– Он сам мне только что сказал. Но, так как он пролежал некоторое время мертвым, я узнал от него совсем не много, потому что его тень уже начала слабеть и разрушаться. И тогда, вместо того, чтобы выдавливать из него какую-то еще информацию, я отправил его на суд богов.

Слушая эти разговоры о призраках, Джилл почувствовала, как от страха немеет все ее тело.

– Ну что ты! – попытался успокоить ее Невин. – В этом нет ничего необычного, просто сейчас не самое подходящее время все это тебе объяснять. Давай посмотрим, что там с нашим Огверном.

Войдя в гостиницу «Красный дракон», они обнаружили, что Невин не даром беспокоился. Перепуганный хозяин гостиницы рассказал им, что этой ночью Огверн захворал и сейчас находится в своей квартире. Они чуть ли не бежали в мастерскую портного, и Джилл старалась выбирать боковые улицы и задворки, чтобы не вызвать естественное подозрение городской стражи и из боязни встретить брата Эви. Она постучала, и Цапля открыл им дверь.

– Я узнала, что Огверн заболел, – сказала Джилл, – поэтому я привела знахаря, которому можно доверять.

– Да будут благословенны все боги преисподней! – сказал он с неподдельной набожностью. – Все было настолько ужасно. Никогда не думал, что мне придется благодарить проклятую стражу, но, если бы его светлость не поставил того крепкого парня дежурить у двери, клянусь, Огверн выбросился бы из окна.

Невин с мрачным видом кивнул, как будто именно это он и ожидал услышать. Они вошли в комнату и увидели Огверна, который лежал в кровати, по самую шею укрывшись потертым синим одеялом. Он не отрываясь смотрел в потолок и выглядел скорее до смерти напуганным, чем больным.

– Эта ночь была сущим адом, – рассказывал Цапля. – Мы сидели в «Красном драконе» за бокалом эля, как вдруг он весь затрясся и начал бредить.

– Я не хочу об этом слышать, – застонал Огверн и завернулся в одеяло с головой. – Дайте человеку спокойно умереть.

– Не бойся, добрый господин, ты не умрешь, – сказал Невин твердым голосом. – Я – знахарь, пришел тебя лечить. Давай-ка вылезай из-под одеяла и расскажи мне симптомы своей болезни.

Одеяло стало медленно опускаться, и на Невина уставились два черных глаза.

– Я схожу с ума. О, мой рок, моя судьба! Лучше мне умереть, чем сделаться безумным. Добрый знахарь, приготовь мне какой-нибудь не слишком горький яд.

– Этого ты от меня не дождешься. Перестань причитать и расскажи мне о своем бреде.

– Но я и вправду не знаю, о чем здесь можно говорить. Внезапно я почувствовал беспричинный страх, добрый господин, я задрожал всем телом, с меня ручьями полился пот. Видишь ли, я вдруг почувствовал себя обреченным. Я знал, что непременно умру, и ничто меня не спасет.

Голос Огверна задрожал. Он добавил:

– Никогда в жизни я не чувствовал такой страх.

– Потом он начал кричать, что лучше пусть он умрет сейчас, чем медленной смертью, – вмешался Цапля. – Он схватил свой кинжал, и мы едва успели его остановить. Затем я и еще двое парней привели его сюда, и как раз в этот момент появился городской страж. После того, как Огверн попытался выпрыгнуть из окна, нам пришлось привязать его к кровати, но он продолжал бредить и кричал, что хочет умереть.

– Кажется, я начинаю понимать, – сказал Невин. – Затем, на рассвете он внезапно успокоился.

– Верно, – ответил Огверн.

У него появилась надежда. Он сел на кровати, и все увидели, что он находился под одеялами полностью одетым.

– Это было так неожиданно, очень похоже на приступ лихорадки, – добавил толстяк.

– Совершенно верно, но это была не лихорадка, а отрава. Слушай, Огверн, должно быть, в городе у тебя есть враг, который и положил в твой бокал одну особенную травку: oleofurtiva tormenticula smargedinni.

Невин произнес это производящее впечатление название очень напыщенно. Затем он продолжал:

– К счастью, твой огромный вес спас тебя от смертельной дозы. Яд расстраивает психику, позволяя горячему и мокрому одержать победу над холодным и сухим, то есть над тем, что поддерживает умственные способности. Затем, когда организм чувствует воздействие яда, разум отказывается понимать, что же на самом деле происходит, и не может предпринять нужные меры. Таким образом, этот коварный яд имеет двойное воздействие.

– О, боги! – прошептал Огверн. – Какое дьявольское снадобье, добрый господин.

– Теперь ты должен тщательно оберегать себя. Чтобы вывести остатки яда, две недели ты должен есть только холодную, сухую пищу: сухари, яблоки, можно белое мясо птицы, но обязательно охлажденное. Это очистит твой рассудок от темных мыслей.

– Я последую твоим советам, добрый знахарь. Боже, я же был на волосок от смерти!

Так как Огверн уже не умирал, он нашел в себе силы подняться с кровати и настоял, чтобы Невин взял серебряник за свой визит.

– А все-таки, как жаль, что я не болен, – с грустью заметил Огверн. – После обеда мне придется предстать пред лицом его светлости. Послушай, Джилл, старайся говорить как можно меньше. Скажи только, что ты была моим телохранителем, а остальное предоставь мне.

– Мы потратили на эту историю уйму времени, – вставил Цапля. – Я думаю, у нас не плохо получилось.

На обратном пути Невин настоял, чтобы они зашли в храм Бела, который стоял у реки, и он опустил краденый серебряник Огверна в копилку в помощь беднякам. Шагая рядом с ним, Джилл не переставала беспокойно оглядываться, опасаясь, что в любую секунду из-за стены может выскочить враг.

– Невин, а как брат Эви умудрился положить яд Огверну в эль?

– Что? Выходит, я умею врать не хуже любого серебряного клинка, раз ты поверила в эту чушь. Чтобы успокоить Огверна, я с ходу воздвиг перед ним целую медицинскую теорию. Ему необходимо постоянно быть настороже, но я не мог сказать ему правду, потому что он никогда бы не поверил мне.

– Вы хотите сказать, что на самом деле это был не яд?

– Это не яд. Название, которое я сказал, на языке древних руманов означает: маленький изумрудный источник мучений для жирных воров.

– Что же, в таком случае, с ним произошло?

Невин бросил взгляд на берег реки. Внизу, у самой воды два мальчика пасли коров, мирно пощипывающих траву. Кроме них, Невина и Джилл на общественном выгоне не было не души.

– Брат Эви воздействовал на сознание Огверна точно таким же образом, каким он пытался воздействовать на твое, – сказал Невин. – Сомневаюсь, что он стал бы доводить тебя до самоубийства, потому что в этом случае твои вещи оказались бы под охраной Блейна, и у них бы не было возможности получить опал. Но он хотел над тобой поиздеваться, чтобы ты немного помучилась. Так как нас с тобой связывает что-то вроде нити, я мог на расстоянии возвести вокруг тебя защитный слой. Но нашему несчастному вору я просто не мог ничем помочь, пока не прибыл на место. Я позабочусь, чтобы сегодняшняя ночь прошла для него спокойно.

Джилл почувствовала себя до того скверно, что это, по-видимому, отразилось на ее лице, потому что Невин положил ей на плечо руку и сказал:

– Теперь ты понимаешь, почему я скрыл от Огверна все самое худшее, разбавляя свою речь утешительными словами? Боже мой, дитя! Я всегда боялся, что ты столкнешься в своей жизни с такими зловещими вещами. Я пытался удалиться от тебя и не мешать тебе самой устраивать свою судьбу, но сейчас твоя судьба, похоже, привела тебя к очень странным вещам.

– Действительно, похоже на то. Это и вправду была моя судьба оказаться здесь?

– Скажем так. Ты совершенно случайно набрела на труп лошади в провинции Аудглин, но лишь благодаря судьбе ты нашла в траве тот драгоценный камень. Если бы дикий народец не доверял тебе, ты никогда бы его не увидела. Ладно, давай вернемся в крепость. Я больше не буду ничего говорить на людях.

Около двух часов по полудню Родри наконец добрался до южных ворот Форта Хирэйф. Он спешился, взял под уздцы двух своих коней и пристроился в хвост небольшой толпе фермеров, которые несли на рынок продукты и птицу. В воротах, опираясь на стену, стояли два стражника. Проходя мимо, Родри заметил, как один из них что-то пробормотал другому; затем они выступили вперед и преградили ему дорогу. Из углубления в стене вышли еще двое; один выхватил из рук Родри поводья, а другой забрал у него меч.

– Серебряный клинок, мы не ошиблись? Будь добр, парень, следуй за нами.

– Черт возьми, что это значит?

– Приказ его светлости, вот что это значит. Велено не пропускать серебряного клинка, который выглядит как уроженец Элдифа, а как появится, отвести его к гвербрету. Недавно у нас в городе было много хлопот с таким, как ты.

– К тому же, она – девушка, – сказал другой стражник. – Так и хочется спросить: куда катится королевство?

– Что же Джилл натворила?

– Ого! Оказывается, ты знаешь ее, – удивился первый страж и неприятно ухмыльнулся. – Кажется, она была как-то связана с человеком, который отравил себя. Его светлость сейчас, должно быть, вершит суд. Мы отведем тебя прямо к нему.

Родри был слишком обеспокоен и не стал выражать протест, когда стражники забирали у него оружие. Шагая в сопровождении людей гвербрета по улицам, он хранил суровое молчание. Всю дорогу Родри надеялся избежать встречи с Блейном, который (или так думал Родри) несомненно презирает его, как позорящего их клан изгнанника, а теперь ему предстояло увидеться с гвербретом хотя бы только для того, чтобы просить о помиловании Джилл. «И что она только натворила? – думал он. – Если мне удастся ее выручить, я с нее шкуру спущу!» Во дворе крепости стражники передали пажам его коней, а его самого повели внутрь брока. Родри не был в Форте Хирэйф с тех пор, как два года назад он приезжал сюда на свадьбу Блейна. Он окинул удивленным взглядом большой зал, где он некогда обедал, как почетный гость; затем стражники повели его по винтовой лестнице на второй этаж. Тяжелая дубовая дверь палаты правосудия была открыта, и он в сопровождении стражников вошел внутрь и стал ждать.

У стены, под расположенными в ряд окнами, за столом сидел Блейн. По левую руку то него находился писарь, по правую – двое советников. Не видя присутствующих в палате жрецов, Родри мог сказать, что здесь проходит что-то вроде простого слушания, а не настоящий суд. Перед гвербретом на коленях стояли Джилл, двое молодых людей с не вызывающей доверия внешностью и еще один невероятно толстый мужчина. Их окружали стражники с дубинками в руках. В углу, где к круглой наружной стене подходила плетеная перегородка, на полукруглом стуле сидел Невин. Увидев его, Родри почувствовал огромное облегчение, потому как сознавал, что старик не допустит, чтобы кто-нибудь скверно обошелся с Джилл.

– Хорошо, Огверн, – говорил Блейн. – Я допускаю, что угроза, исходившая от покойного, могла заставить тебя нанять телохранителя.

– Это было ужасно, ваша светлость, – ответил толстяк. – А у бедного, но честного владельца гостиницы, такого как я, например, всегда не хватает времени самому упражняться с мечом.

– Даже у откормленной на убой свиньи должны быть клыки.

– У его светлости всегда найдется какая-нибудь колкость, но я предпочитаю покупать клыки, чем их растить. Серебряный клинок действительно был для меня большой находкой, ведь этот ужасный человек и в самом деле стал на меня бросаться.

Блейн кивнул и посмотрел на Джилл.

– Итак, серебряный клинок, я начинаю сознавать, что ты была вправе первой пустить ему кровь.

– Благодарю вас, ваша светлость. Действительно, откуда я могла знать, что этот человек собирается проглотить отраву?

При этих словах Родри забыл все на свете, и сорвался с места. С проклятиями стражники схватили его и потащили назад. Блейн услышал шум и повернулся в их сторону.

– Ведите его сюда. Итак, вы поймали этого жалкого деревенщину с серебряным клинком на поясе?

– Хотел войти южными воротами, ваша светлость. А наглости у него хоть отбавляй, – сказал стражник. – Он вел с собой «западного охотника», держу пари, краденого.

– Не сомневаюсь. Он всегда проявлял слишком большой интерес к чужим лошадям.

Хотя Блейн пытался скрыть улыбку, для Родри она не осталась незамеченной.

– Блейн, ты просто ублюдок! – огрызнулся Родри. – И это одна из твоих проклятых колкостей.

Услышав подобное оскорбление, все присутствующие затаили дыхание, но Блейн лишь рассмеялся, поднялся с места и подошел к своему двоюродному брату пожать руку.

– Это просто шутка. Я хотел немного посмеяться, арестовав тебя, как серебряного клинка. Но, бог мой, как я рад тебя видеть!

Пожимая Блейну руку, Родри чуть не заплакал.

– Я тоже по тебе очень соскучился, – сказал он. – Но скажи, что здесь делает моя Джилл?

– Ровным счетом ничего, уверяю тебя. Просто мне намного веселее в компании женщин, чем в кругу всяких там родственников.

Родри улыбнулся и хлопнул его по плечу. Все присутствующие смотрели на них не отрывая глаз, и Блейн вдруг вспомнил, что он, как-никак, ведет судебный процесс.

– Пойди и постой возле Невина. Мы сейчас уже закончим эту чертову процедуру.

Когда Родри подошел к Невину, старик одарил его легкой, сухой улыбкой, но его глаза выражали глубокую озабоченность. И Родри понял почему, когда страж, призванный в свидетели, выступил вперед и стал давать показания о незнакомце, который, чтобы не попасть в руки гвербрета, предпочел принять яд, и который носил на шее что-то вроде колдовского талисмана. Блейн некоторое время обдумывал услышанное, затем объявил, что не видит чьей-либо вины в смерти незнакомца, и закрыл слушание.

– Несомненно, в Форте Хирэйф без него будет спокойнее, – сказал он бодро. – И не о чем тут больше толковать.

Огверн и его свидетели поднялись, поклонились гвербрету и, не мешкая, рванулись к двери. Тем временем как заинтригованные советники, окружив Блейна, стали засыпать его вопросами по поводу этого отравления, Родри подошел к Джилл и взял ее за плечи.

– Ради всех богов, дорогая, что все это значит?

– Я и сама ничего не могу понять. Родо, ты себе не представляешь, как я рада тебя видеть!

Когда он обвил Джилл руками и прижал к себе, то почувствовал, что она вся дрожит от страха. Родри никогда прежде не видел, чтобы она чего-нибудь боялась, и поэтому почувствовал в груди холодный ком.

– Послушай, моя любовь, – сказал он, – мы с тобой побеждали в самых жестоких сражениях. Победим и в этом.

– Хорошо, если бы оно было так.

Аластир спокойно сидел на земле, прислонившись спиной к стволу березы, и старался не впадать в отчаяние. Только что он пытался понаблюдать в магическом кристалле за Джилл, но не увидел ровным счетом ничего, как ни пытался напрячь свою волю. Этому было лишь одно объяснение: рядом с ней находился Невин, и он возвел вокруг нее защитный слой. Когда Аластир услышал приближающийся к нему стук копыт, он вскочил, думая, что это приехал по его душу Магистр Эйси. Но всадником оказался Саркин, который спешился на подходе к лагерю и сейчас пробирался между деревьями, держа под уздцы коня. Аластир приготовился к драматичной сцене, но его ученик, казалось, держал себя в руках.

– Знаю, тебя терзает мысль о смерти Эви, – сказал Аластир, когда Саркин подошел к нему. – Я послал его туда, чтобы проверить его способности, и он не выдержал экзамен. Такова участь воина, дружище.

– Я знаю, учитель, – вежливо ответил Саркин. – Так или иначе, моя забота о нем только мешала мне развивать мои способности. Вы были совершенно правы, когда предупреждали меня, что человек должен остаться один, если хочет обрести настоящую силу.

Аластир почувствовал внезапное облегчение.

– Прекрасно! Я рад, что ты, наконец, научился трезво смотреть на вещи. Скажи мне, твоя лошадь сильно устала? Если мы-таки хотим вытащить из огня этот каштан, нам нужно найти подходящее место и на некоторое время укрыться там. Нам нельзя больше стоять здесь лагерем, мы же не разбойники с большой дороги. Сегодня утром я выходил на уровне эфирика и внимательно осмотрел окрестности. И, как мне кажется, я нашел удобное место.

– Хорошо. Я могу ехать на лошади Эви и вести мою под уздцы.

– Тогда собирай вещи. Я сам оседлаю моего коня. Нам нужно спешить.

Аластир поспешил к своей лошади, а Саркин еще некоторое время стоял и смотрел на широкую спину своего учителя. «Что ж, хорошо, – сказал он сам себе. – Этот старый дурак и вправду думает, что я его простил».

Ни одного менестреля, ни одного гертфина не слушали так внимательно, как слушали в тот вечер Невина, и он успешно справлялся с ролью. Джилл, Родри и сам Блейн сидели в личных апартаментах гвербрета, представлявших собой маленькую комнату, в которой не было ничего, кроме очага, пяти стульев и щита Блейна, и смотрели на Невина, который стоял у очага, облокотившись на каминную доску. После того, как паж принес мед и тихо удалился, Блейн взял свой фужер и обратился к старику.

– Послушай, добрый волшебник, ты собирался объяснить мне, что все это значит.

– Я не забыл, ваша светлость. Вам нужно об этом знать. Джилл, дай мне ту драгоценную вещицу, что лежит у тебя в мешочке.

Когда Джилл дала ему маленькое дешевое кольцо, старик положил его на ладонь и протянул, чтобы все на него посмотрели, затем мысленно дал краткие наставления духам, населявшим вещь.

– Эта вещь, ваша светлость, называется Великим Камнем Запада.

– Эта безобразная вещица? – удивился Блейн.

И в тот самый момент Камень изменил форму, засверкал, задрожал, казалось, собираясь растаять. В руке Невина уже лежал огромный опал, размером с грецкий орех. Он был великолепно отполирован, его поверхность светилась, забирая идущий от окна свет и превращая его в своих глубоких прожилках в огонь. Над ним, переливаясь, играла радуга. Когда, увидев это превращение, присутствующие издали громкий возглас удивления, Невин почувствовал, до чего же самодовольными были населяющие Камень духи. Эти духи составляли более высокую иерархию, чем дикий народец, и обычно назывались духами планет, хотя были связаны не с самими планетами, а с силами, которые эти планеты олицетворяли.

– О, боги! – воскликнула Джилл. – Неужели это и есть то, что я с собой носила?

– Это его настоящая форма. Видите ли, есть духи, которые его охраняют. Они могут изменять его форму, когда видят в этом необходимость, а так же могут его перемещать, конечно не слишком далеко, но вполне достаточно, чтобы спрятать его в случае опасности. Наши заклятые враги не учли две эти вещи, и именно поэтому нам удалось нарушить их замыслы.

Пока присутствующие переваривали услышанную информацию, Невин положил Камень в мешочек, который он носил на шее. Духи вздохнули с облегчением от того, что снова были рядом с Невином, и он в своем сознании мог слышать этот вздох. Несколько раз Блейн начинал что-то говорить, но тут же замолкал, обдумывая как лучше сказать. Наконец мастер Двуумера вежливо кивнул в его сторону, как бы разрешая гвербрету говорить в его собственной крепости.

– И кто же эти враги, добрый волшебник?

– Люди, которые занимаются черным Двуумером, конечно же. Заметьте, ваша светлость, что я говорю «наши» враги. Видите ли, этот драгоценный камень принадлежит самому королю, а силы черного Двуумера хотят навредить ему и всему королевству.

Блейн и Родри сердито выругались вслух. Хотя один из них был знатным господином, а другой – опозоренным изгнанником, они оба присягнули на верность своему сеньору. Невину было очень приятно видеть, что они оставались верными своей клятве.

– Король живет внутри самой лучшей крепости в Дэвери. Как можно было его обокрасть? – удивился Блейн.

– Сделать это было очень трудно. Я полагаю, что им пришлось очень долго над этим потрудиться. Этот опал – один из самых великих на свете камней, что наделены Двуумером. Примерно сто лет тому назад некий человек, хорошо владеющий Двуумером, придал камню форму и попросил духов, чтобы те вселились в него, затем он передал эту драгоценность королевской династии.

Невин чуть слышно вздохнул, вспоминая долгие часы, потраченные им на то, чтобы отполировать камень и придать ему форму правильной сферы.

– Надеюсь, вы понимаете, что мне запрещено рассказывать вам обо всех качествах, которыми наделен Камень, – продолжал он. – Чтобы он всегда находился в безопасности, из среды владеющих Двуумером назначаются хранители. Когда один умирает, на его место приходит другой. Сейчас настал мой черед занимать этот пост.

Он чуть не оговорился и не сказал «снова настал мой черед».

– Тайна этого самоцвета переходит от короля к наследному принцу, таким образом, короли понимают лежащую на них ответственность и хорошо охраняют Камень. Он хранится в их апартаментах, а не в королевской сокровищнице. И, конечно же, никто не смог бы подкупить преданных людей, имеющих доступ в апартаменты короля. Но, кроме золота, существует много других способов повлиять на человеческое сознание. Я обращаюсь к его светлости, и к Родри тоже. Встречали вы когда-нибудь при дворе короля человека по имени Камдел?

– Я знаю его, – ответил Блейн. – Ответственный за королевскую купальню, ты имеешь в виду его? Насколько я его помню – тощий молодой человек. Но к нему, кажется, проявляет благосклонность сама королева. Ей нравятся его изысканные манеры говорить.

– Да он просто надменный ублюдок, – перебил его Родри. – Однажды я победил его на турнире, и он потом весь день на меня обижался.

– Это он, – сказал Невин, – младший сын гвербрета Блейдбира. К сожалению, надменность – лишь один из многих его пороков. Но все же, я не думаю, что он заслужил такую участь, которая его постигла. Он попал в руки людей, владеющих черным Двуумером; они завладели его душой и сознанием и стали пользоваться им так, как фермер пользуется мотыгой, то есть чтобы добыть камень.

– Что ты говоришь! – удивился Блейн. – Я просто представить себе не могу, чтобы Камдел ограбил своего сеньора!

– Конечно, ваша светлость, он никогда не сделал бы этого по своей воле. Я до сих пор не могу понять, как этим злодеям удалось с ним связаться. В Форте Дэвери сейчас находится один из моих друзей, который пытается что-нибудь разузнать. Но коль они таки схватили Камдела, он сейчас абсолютно не контролирует свои действия. Держу пари, последние несколько месяцев он чувствовал себя словно во сне, длинном бессвязном сне наяву, который закончился кошмаром.

– В таком случае, мой меч и мое войско в твоем распоряжении, добрый волшебник, – сказал Блейн суровым голосом. – Ты знаешь, где находятся эти люди?

– В том-то и дело, что не знаю. Вы должны понять, что возможности Двуумера не безграничны. Я могу сделать так, чтобы эти злодеи не сумели увидеть меня в магическом кристалле, но, увы, они могут сделать то же самое по отношению ко мне.

Слушая эти разговоры о магическом кристалле и Двуумере, Блейну стало как-то не по себе. Хотя Невину ужасно не хотелось раскрывать так много тайн, у него не оставалось иного выбора. Ему могла понадобиться военная помощь Блейна.

– Сегодня утром, – продолжал Невин, – они находились не дальше, чем в дне езды на лошади от Форта Хирэйф. Но вполне вероятно, что сейчас они спасаются бегством. Если я их поймаю, от них мокрого места не останется.

– Послушайте, – немного подумав сказал Блейн. – Если мы разобьем войско на отряды, то можем начать прочесывать окрестности. Наверняка фермер или кто-нибудь еще заметил бы, если бы по провинции скакали верхом странные незнакомцы.

– Может быть так и придется сделать, ваша светлость, но я предпочел бы немного повременить. Из-за Камдела, конечно. Если этот черный мастер увидит в магическом кристалле, что к нему приближаются ваши воины – ведь последний дурак догадался бы принять такую меру предосторожности, – он просто-напросто перережет Камделу горло и понесется прочь во весь опор. Если было бы возможно, я хотел бы вытащить нашего молодого лорда из этой переделки живым. К тому же, в моем распоряжении есть еще несколько хитрых приемов.

Блейн понимающе кивнул, принимая на веру услышанное. Сам Невин был серьезно обеспокоен, но не хотел подавать виду. Конечно, он мог бы обратиться за помощью к дикому народцу, чтобы те отыскали мастера черного Двуумера, но при этом они бы подвергли себя большой опасности. Кроме того, он мог бы выйти в эфирик в виде световой субстанции, но, делая это, он рисковал вступить в открытое сражение со своими врагами. Суммируя полученные от Джилл сведения, Невин мог догадаться, что рядом с этим черным мастером находятся ученики; только он не знал, сколько их всего. И если его убьют в битве на астральном уровне, то Джилл и Родри останутся беззащитными перед злодеями, и злодеи непременно отомстят им самым ужасным образом. Хотя Невин позвал на помощь других, владеющих Двуумером людей, даже те из них, что находились ближе всех, не могли прибыть на место раньше, чем через несколько дней. К этому времени Камдела могли попросту убить.

– Ладно, – наконец произнес Невин. – Вся эта чертова кутерьма очень напоминает игру, ваша светлость. У них есть Камдел – игрушка для их короля, и, пока мы расставляем наших людей и пытаемся остановить негодяев, те пытаются переправить его за границу. К сожалению я не знаю, чей будет следующий ход, их или наш. Джилл, мне нужно потолковать с тобой с глазу на глаз. Я хочу узнать все подробности того, что с тобой происходило все эти дни, пока ты оставалась одна. Думаю, нет нужды надоедать этими разговорами его светлости и Родри.

Джилл послушно поднялась и посмотрела на старика с отчаянной надеждой, что с ним она будет в безопасности. А он молился в глубине души, чтобы ее надежда оправдалась.

Когда дверь палаты закрылась за Невином и Джилл, Блейн одним большим глотком осушил свой фужер, в котором еще оставался мед; Родри тоже сделал хороший глоток. Некоторое время они смотрели друг на друга, понимая один другого без слов. Родри прекрасно отдавал себе отчет в том, что они оба были напуганы. Наконец он услышал вздох Блейна.

– Ты, наверное, хочешь помыться, серебряный клинок. Сейчас паж приготовит ванну. А я, пожалуй, выпил бы еще немного меда.

– Ты уже выпил достаточно на сегодня.

Блейн бросил на него свирепый взгляд, затем пожал плечами.

– Ты прав. Идем, будешь принимать ванну.

Пока Родри мылся в элегантной комнате, которую ему предстояло разделить с Джилл, Блейн, взобравшись на спинку кровати, подавал ему мыло, как паж. Плескаясь в деревянной бадье, Родри сожалел, что не может вымыть из головы мысли о Двуумере так же легко, как он смывает с тела дорожную грязь.

– Наверное ты думаешь, что у меня ужасно странный вкус по поводу женщин? – наконец спросил Родри.

– Ты всю жизнь был таким. Но, по правде говоря, Джилл хорошо тебе подходит, учитывая твой образ жизни. Клянусь преисподней, у меня сердце кровью обливается, когда я вижу на твоем поясе этот серебряный клинок.

– Это лучше, чем голодать где-то на дороге. Что мне по-твоему оставалось делать?

– Понимаю. Я разговаривал с твоей почтенной матушкой, когда в последний раз видел ее при дворе. Она просила меня, чтобы я убедил Рииса призвать тебя обратно. Но и так понятно, что он и слушать бы меня не стал.

– Да что там говорить. Он всегда мечтал отделаться от меня, а я, как последний болван, сам предоставил ему такую возможность.

Родри вылез из бадьи и взял полотенце, которое держал для него Блейн.

– У меня нет официального союза с Абервином, – сказал Блейн. – Я могу предложить тебе место здесь, у меня. Ты бы женился на Джилл и был бы моим конюшим или кем-нибудь еще. Даже если Риису это пришлось бы не по душе, что он мог бы поделать? Слишком далеко он находится, чтобы начать против меня войну.

– Благодарю тебя, но, когда я взял в руки этот кинжал, то поклялся, что буду с честью носить его. Я могу быть изгнанником, но будь я проклят, если стану клятвопреступником.

Блейн с лукавым видом поднял одну бровь.

– Видишь, ли, – вздохнул Родри, – по правде говоря, я просто не хочу сидеть у тебя на шее и смотреть, как твои титулованные гости будут высмеивать покрытого позором брата абервинского гвербрета. Уж лучше я буду пылить по большой дороге.

Блейн подал ему бриджи.

– Я тебя понимаю, – сказал он. – Но, клянусь черным волосатым ослом владыки преисподней, здесь ты всегда будешь желанным гостем.

Родри ничего не ответил, он боялся разрыдаться и таким образом подмочить свою репутацию. Пока он одевался, Блейн вытащил из ножен и начал вертеть в руках кинжал Родри, прикидывая его вес, водя большим пальцем по острому лезвию.

– Черт возьми, острая штука, – заметил он.

– Позорит он меня или нет, но это лучший кинжал из тех, которые у меня были. Будь я проклят, если знаю, как кузнецы готовят такой металл; он никогда не тускнеет.

Блейн метнул кинжал в поленницу дров, сложенных у очага; лезвие со свистом попало прямо в цель и глубоко вошло в дерево.

– Действительно, прекрасный клинок. Всем известно, что серебряный кинжал несет своему хозяину позор, но никогда я не думал, что он несет с собой и Двуумер.

Хотя Родри знал, что Блейн лишь шутит, эта мысль запала ему в сознание. Теперь он начинал понимать, как странно складывались события. Сперва, благодаря Двуумеру, он получил серебряный кинжал, затем, первое же лето, проведенное на большой дороге, поставило его лицом к лицу с Двуумером.

– Что случилось? – спросил Блейн.

– Да вроде ничего.

Все же он чувствовал, как из проносящегося со свистом ветра к нему взывает его судьба.

Хотя Саламандер уже несколько раз бывал в Форте Дэвери, он редко задерживался здесь надолго, потому что у любого гертфина на людных улицах столицы всегда находилось множество конкурентов. В те времена Форт Дэвери представлял собой лабиринт извивающихся улиц, наполовину окружающий озеро Гверконед, и был самым большим городом королевства с населением около трех тысяч человек. Чтобы усладить их изысканный вкус, требовались более мудреные развлечения, чем фокусы с шарфами. В многочисленных скверах и на рыночных площадях, разбросанных по всему городу, можно было увидеть гертфинов и акробатов, менестрелей из Бардека, людей с дрессированными медведями и учеными свиньями, жонглеров и бродячих бардов, всерьез надеющихся, что прохожие поделятся с ними содержимым своих карманов. В такой толпе никто не обратил бы внимания на еще одного гертфина, даже на такого, который время от времени задает вопросы о торговле опиумом.

Стараясь не привлекать к себе излишнее внимание, Саламандер поступился своими принципами и остановился в гостинице среднего класса, расположенной в старой части города, что растянулась вдоль реки Лаф, в районе, где проживали мелкие ремесленники и преуспевающие торговцы. «Сноп пшеницы», так называлась гостиница, имел еще одно преимущество: здесь обычно останавливались странствующие мастера развлечений, и от них он мог узнать все последние новости. Услышать рассказ о преступлении лорда Камдела было совсем не трудно; хотя со времени кражи уже прошло несколько недель, в городе эта новость была еще у всех на устах.

– Говорят, что король разослал курьеров к каждому гвербрету королевства, – говорил вечером Элик, хозяин гостиницы. – Хотел бы я знать, как одному человеку удалось ускользнуть от всей стражи и от войска?

– Должно быть, его уже нет в живых, – заметил Саламандер. – Так как эта весть разлетелась повсюду, все воры королевства наверняка не спускали с него глаз.

– Это ты правильно сказал.

Элик немного подумал, покусывая кончики своих длинных усов, и добавил:

– Быть может, его убили.

В «Снопе пшеницы» жил один постоялец и держался довольно обособленно по одной простой причине: будучи уроженцем Бардека, он плохо говорил по-деверийски. Энопо был чернокожим молодым человеком около двадцати пяти лет и не красил свое лицо, а это означало, что по какой-то причине семья и весь клан выставили его за порог. Он путешествовал по дорогам Дэвери с вела-вела – бардекским музыкальным инструментом, имеющим около тридцати струн, на котором исполнитель играл, положив его на колени и защипывая струны тонким перышком, служившим медиатором. Саламандер неплохо знал бардекский язык и поэтому старался поддерживать знакомство с менестрелем, который был очень растроган, встретив человека, говорящего на его родном языке. Днем каждый из них давал представления, а вечером они встречались в общем зале гостиницы, чтобы сравнить дневную выручку и пожаловаться на скупость народа, населяющего самый богатый город королевства.

В тот день Саламандер неплохо заработал и по такому случаю поставил им бутыль хорошего бардекского вина. Удобно устроившись за столом у стены, Энопо смаковал каждый глоток.

– Хорошее вино, – сказал он, – но оно переполняет меня горькими воспоминаниями о доме.

– Понимаю. Конечно, ты можешь не отвечать, если не хочешь, но…

– Я знаю, о чем ты хочешь спросить, – он ухмыльнулся Саламандеру. – Твое беспокойное сердце сгорает от любопытства по поводу моего изгнания. Хорошо, я не хочу вдаваться в подробности, а скажу лишь, что причиной была одна замужняя женщина благороднейшего происхождения, слишком прекрасная для того уродливого старого богача, который взял ее в жены.

– Ах! Обычная история.

– О, нет. Совсем не так, – он глубоко вздохнул. – Каким бы уродливым он ни был, он имел большое влияние в муниципалитете нашего полиса.

Некоторое время они продолжали пить молча, Энопо смотрел в никуда, словно вспоминая прелесть своей запретной любви. Саламандер решил, что, раз Энопо поведал ему о причине своего изгнания, значит он доверяет ему; поэтому можно было делать следующий шаг.

– Знаешь, вино – не единственная хорошая вещь из тех, что делают в Бардеке, – как бы между прочим заметил гертфин. – Посещая твою прекрасную, сказочную страну, я имел удовольствие выкурить пару трубок опиума.

– Смотри, – менестрель с серьезным видом наклонился к нему, – ты должен быть очень осторожным с этим белым дымом. Я видел людей, которые опустились до такой степени, что продали себя в рабство, чтобы обеспечить себе регулярную дозу.

– Правда? О, боги, я этого не знал! Неужели, время от времени выкуривая трубку, человек может дойти до такого состояния?

– О, нет. Но я говорю, что нужно быть предельно осторожным. Это как алкоголь. Одни могут пить, могут и воздержаться. Другие превращаются в пьяниц. Но белый дым действует сильнее, чем все известные мне крепкие напитки.

Саламандер прикинулся ужасно озабоченным, а Энопо тем временем смотрел на него с легкой улыбкой.

– Я знаю, гертфин, о чем ты думал, спрашивая меня об этом, – сказал он. – Но я не знаю никого, кто продавал бы опиум.

– Хорошо, раз ты говоришь, что он так опасен, это к лучшему. Но я просто интересовался.

– Насколько я понимаю, в этом городе только знатные особы курят опиум.

– В самом деле? – воскликнул Саламандер и неожиданно выпрямился. – Откуда тебе это известно?

– От одного человека из моей родни, купца. Он был здесь проездом… ах да, кажется это было месяц тому назад, и заходил навестить меня по просьбе моего отца. Он поинтересовался, как я живу, и привез мне немного денег, которые передали мои братья. Мы прекрасно пообедали и выпили много вина.

Похоже, ему было грустно вспоминать.

– Сидели мы со стариком Лалано и разговаривали, и тут он упомянул белый дым. Он сказал, что там у нас некоторые купцы стали время от времени продавать его в Дэвери здешним людям. Он был очень обеспокоен, потому что у нас на родине эта торговля считается недостойным делом, к тому же, он знал, что это противоречит вашим законам. И по ходу разговора у нас возник вопрос: у кого найдется столько денег, чтобы купить контрабандный товар?

– И в самом деле, у кого же, как ни у знатных особ.

– Или у случайно разбогатевшего купца. Но эти ваши так называемые лорды наловчились не давать купцам особенно разбогатеть.

«Это интересно, – подумал Саламандер. – Если Камдел курил опиум, тогда понятно, как мастерам черного Двуумера удалось вонзить в него когти». Он решил в ближайшие несколько дней походить по городу и осторожно поспрашивать людей, как будто он сам хочет купить эту дрянь. В это время он почувствовал в сознании легкое тянущее усилие, которое означало, что с ним хочет связаться некто, владеющий Двуумером. Он поднялся не подавая вида.

– Извини, я сейчас приду. Мне нужно выйти по личной надобности.

Менестрель лишь махнул рукой ему в ответ. Саламандер быстро вышел на улицу, обогнул угол и оказался у конюшен. Здесь он нашел наполненное водой корыто, в котором отражалось послеполуденное солнце. Он стал вглядываться в покрытую пятнами поверхность воды, и открыл свое сознание, ожидая увидеть Невина. Но вместо этого на него смотрело красивое, но строгое лицо Валандарио. Он был слишком напуган, и не мог первым передать ей мысль.

– Наконец-то ты здесь, – сказала она. – Меня попросил связаться с тобой твой отец. Он хочет, чтобы ты немедленно ехал домой.

– Но я не могу. Я выполняю поручение Магистра Эйси.

Она посмотрела на него серыми широко открытыми глазами.

– Я не могу точно сказать, с чем это связано, – продолжал он, – но здесь происходят темные и очень опасные вещи, и дела…

– Меньше болтай, сорока-стрекотунья! Я скажу твоему отцу, что ты задерживаешься, но, как освободишься, сразу отправляйся домой. Он будет ждать тебя у границы Элдифа, возле Канобэйна. Но пожалуйста, послушайся его хоть в этот раз.

Ее лицо исчезло. Как всегда после общения со своей старой наставницей, он чувствовал себя виноватым, хотя на этот раз он не сделал ничего плохого.

Вечером за ужином по настоянию Блейна его двоюродный брат сидел за столом, как почетный гость. Всякий раз, когда паж обращался к нему «мой господин», Родри вздрагивал, а слыша, как какой-нибудь слуга называет его старым титулом «господин Канобэйна», на глазах Родри выступали слезы. Но эта, вызванная благими намерениями обходительность, лишь заставила его вспомнить дорогой сердцу Элдиф, его дикие морские побережья, его огромные дубовые леса, где с незапамятных времен не ступала нога человека. Поэтому Родри очень обрадовался, когда он и Джилл смогли наконец выйти из-за стола гвербрета и направились в отведенную им комнату.

Было уже довольно поздно, да и Родри был более, чем навеселе, к тому же он устал намного сильнее, чем хотел показать. Тем временем, как он пытался снять с себя ботинки, Джилл открыла ставни и высунулась в окно посмотреть на звезды. Пляшущий свет свечей отбрасывал вокруг нее тени и расцвечивал ее волосы, как тонкое золотое плетение.

– Клянусь всеми богами и богинями, – сказал он, – как жаль, что ты не оставила эту проклятую драгоценность лежать в траве сразу же, как только ее увидела.

– Как бы это выглядело с моей стороны? Чего доброго, ее нашел бы тот мастер черного Двуумера.

– Сознаюсь, что ты права.

– Знаешь, любимый, – сказала Джилл и отошла от окна, – мне тоже не по душе все эти разговоры о черном Двуумере.

– В самом деле?

– Конечно. Но что мне делать, как ты думаешь? Оставить тебя одного брести путями Двуумера?

– Ну знаешь…

Внезапно Родри осознал, что именно этого он и боялся.

– Проклятье, как глупо слышать это от тебя.

Она посмотрела на него с открытым ртом, будто обдумывала, что же ему ответить, но тут внезапно улыбнулась. Она наклонилась и куда-то протянула руки, затем взяла на руки то, что по предположению Родри могло быть ее серым гномом, и покачала его, как младенца.

– Что-нибудь случилось? – спросила она. – Нет? Хорошо. Значит ты пришел просто проведать нас? Очень приятно, мое маленькое создание.

Было немного жутковато видеть, как она разговаривает с тем, кого он, Родри, не видит, хотя знает, что он-таки существует. Родри стало как-то не по себе. Продолжая смотреть на нее в свете свечей, Родри вспомнил время, когда он был совсем еще ребенком, и думал, что, может быть, дикий народец и в самом деле существует, и он может их увидеть. Иногда, когда маленький Родри бродил по охотничьим угодьям отца, ему казалось, что где-то рядом находились странные существа, которые глядели на него из-под куста или с высокого дерева. Все же, даже будучи маленьким ребенком, Родри не верил в дикий народец и думал, что няня рассказывает о сказочных созданиях, чтобы только доставить ему удовольствие. Его простодушный отец постарался, чтобы его сын не имел никаких странностей.

Но теперь он не сомневался в их существовании, и улыбнулся, представляя себе, как у Тингира Мэйлвейда от удивления отвисла бы его квадратная челюсть, узнай он правду. Джилл поставила гнома на кровать и села рядом сама.

– Послушай, Родо, скажи ему «добрый вечер», – попросила она.

– Добрый вечер, – произнес он, улыбаясь. – Как у нашего гнома идут дела?

И в этот момент Родри стал видеть его, серого, как пыль, с длинными руками и ногами и бородавкой на носу. Он ухмылялся Родри, показывая ему свой тонкий острый пальчик. Родри от волнения затаил дыхание.

– Ты его видишь? – прошептала Джилл.

– Вижу. О, боги!

Джилл и гном обменялись торжествующими улыбками; затем существо исчезло. Родри смотрел на нее, открыв рот.

– Сегодня вечером я поинтересовалась у Невина, почему ты не видишь дикий народец, – говорила Джилл таким спокойным тоном, будто спрашивала у мужа, что приготовить на обед. – И он мне ответил, что ты скорее всего мог бы их видеть, ведь в твоих венах течет эльфийская кровь. Но раз ты не веришь, что можешь их видеть, ты их и не видишь. Вот я и подумала, если мне удастся доказать тебе, что они есть на самом деле, ты обретешь эту способность.

– Ты была права. Но, дорогая, клянусь преисподней, я даже не знаю, что сказать.

– Ого! Было бы и в самом деле очень странно, если бы ты онемел!

– Прикуси свой язык! Скажи, почему для тебя так важно, чтобы я мог их видеть?

– О, это может очень пригодиться, – она тревожно посмотрела вокруг. – Если нам снова придется расстаться, они будут передавать весточки или что-нибудь еще.

И снова черный Двуумер подкрадывался к ним, хотя он никак не хотел смотреть правде в глаза. Родри заключил Джилл в крепкие объятия и страстно поцеловал, чтобы отогнать от нее страх.

После любовных игр с Джилл, большую часть ночи Родри проспал крепким сном, но ближе к рассвету ему приснился такой зловещий сон, что, внезапно проснувшись, он обнаружил, что сидит на кровати. Серый свет зари начал прорезать мрак комнаты, рядом безмятежным сном спала Джилл. Он встал, надел бриджи и подошел к окну посмотреть на улицу, чтобы прогнать воспоминания о кошмаре. В дверь постучали, и Родри вскрикнул от испуга, но это был Невин. Он тихо вошел в комнату.

– Скажи мне, дружище, не видел ли ты этой ночью каких-нибудь странных снов?

– Клянусь самим великим богом Таном, видел!

Сонно зевая, Джилл села на кровати и посмотрела на них мутным взглядом.

– Расскажи мне свой сон, – попросил Невин.

– Хорошо. Была ночь, я стоял на посту, у ворот какой-то маленькой крепости. Внутри находилась Джилл, и мне нужно было ее охранять. Затем к воротам подошел человек с мечом, и, когда я спросил у него пароль, он не ответил мне. Он насмехался надо мной, называя самыми скверными на свете словами, и говорил мне в лицо о моем изгнании. Никогда в жизни я не был так разъярен. Тогда я выступил вперед и собрался сделать вызов этому ублюдку, но вдруг я вспомнил, что нахожусь на посту, и остался на своем месте у ворот. Наконец я решил позвать капитана. Но вот что самое странное. Когда прибежал капитан, я увидел, что это были вы с мечом в руке.

– Да, это был я.

– Но послушайте! – зазвучал голос Джилл. – Неужели Родри видел вещий сон?

– В высшей степени вещий, – ответил Невин. – Знаешь, Родри, твое сердце преисполнено чести, раз ты не можешь ей поступиться даже во сне. Сон показал тебе реальные события, используя вымышленные образы, какие бывают в песнях менестреля. Крепостью было твое тело, твоя плоть, а стражник, которого ты представлял самим собой, был твоей душой. Человек с мечом – это один из наших врагов. Он пытался выманить твою душу из тела, потому что, когда человек спит, его душа может легко перейти во Внутренний Мир. Но если бы ты последовал за ним, тебе пришлось бы сражаться с ним на его территории, а это очень странное, загадочное место. Он непременно бы одержал победу.

– И что тогда? Я бы умер?

– Сомневаюсь, – ответил Невин и, немного подумав, продолжил. – Скорее всего, он заманил бы твою душу в ловушку, а сам воспользовался бы твоим телом. Видишь ли, находясь в его власти, ты чувствовал бы, будто ты спишь. Гм, интересно, кого он хотел убить, меня или Джилл? Возможно, нас обоих. В любом случае, рано или поздно ты бы проснулся с окровавленным мечом в руках и увидел бы у своих ног мертвое тело одного из нас.

Родри почувствовал тошноту, будто он наелся тухлого мяса.

– К счастью я подоспел вовремя, – продолжал волшебник. – Но с этого момента, если во время сна или даже дневной дремоты вас будет что-нибудь беспокоить, сразу же говорите об этом мне. И никогда не стесняйтесь.

– Так и сделаем.

– Хорошо, – сказал старик и начал мерить шагами комнату. – Я узнал сейчас нечто важное. Наши враги не думают отступать. Родри, этим сном они бросили вызов. Они собираются сразиться со мной.

После не удавшейся попытки овладеть телом Родри, Аластир сильно устал и, кроме того, был весьма озадачен. Никогда он не предполагал, что у этого серебряного клинка такая могучая сила воли, хотя, как он думал, опытному воину необходимо развивать в себе определенное умение сосредоточиться, чтобы выходить живым из сражения. Однако самым непонятным было чувство порядочности в душе Родри и то, как он выглядел на астральном уровне во время сна. Какой бы нетренированной ни была его сила духа, его проекция во сне была, должно быть, очень крепкой, но она постоянно колыхалась, и иногда больше походила на пламя, напоминающее по форме человека, чем на тленное тело. Где-то в багаже знаний Аластира хранился ответ на этот вопрос. Он сидел молча, позволив душе бродить по темным закоулкам сознания, переходя по тончайшим соединениям от одной мысли к другой.

– Клянусь темными силами! – внезапно воскликнул он.

Испугавшись, Саркин повернулся и посмотрел на него.

– Только что я понял одну вещь, – продолжал Аластир. – Готов биться о заклад, что Тингир Мэйлвейд – такой же отец Родри, как и я. Клянусь, что этот парень наполовину Элкион Лакар.

– Правда? Тогда вовсе не удивительно, что предсказания Старика и вся его астрология оказались неверными.

– Вот именно. Ему наверняка было бы интересно об этом узнать.

– Если мы не погибнем раньше, чем сможем рассказать ему об этом.

Аластир начал что-то отвечать, но потом только пожал плечами. И снова у него появилась мысль убить Камдела и бежать, спасая жизнь. Но как быть с Камнем? Если бы только Великий Камень Запада оказался у него, он мог бы подчинить себе духов и получить неограниченную власть, которую он использовал бы в своих целях, а также для осуществления дальнейших замыслов темных сил. За годы ученья он узнал, что Великий Камень связан непосредственно с сознанием короля, и эту связь можно было бы использовать для того, чтобы постепенно сделать его величество безумным и ввергнуть королевство в пучину хаоса. И тогда мастера черного Двуумера смогут творить в Дэвери все, что им заблагорассудится. Саркин смотрел на него темными глазами, в которых нельзя было ничего прочитать.

– Не думаешь ли ты случайно драпануть от меня, дружище? – проворчал Аластир. – Если ты попытаешься, я тебя потом из-под земли достану.

– И в мыслях нет ничего подобного, учитель.

Двуумер давал Аластиру понять, что ученик говорит правду, но все же в его подсознании возникала какая-то другая мысль. Он решил, что пришло время немного припугнуть ученика.

– Присмотри за лошадьми и за своим любимцем, – сказал он, – а мне нужно немного поработать одному.

Саркин вышел в конюшню, расположенную во дворе уединенной фермы, которую они захватили, попросту убив фермера, владевшего хозяйством. В пустом стойле, зарывшись в солому, затаился батрак, которого они оставили в живых, потому что он показался им весьма полезным. Крепкий мужчина лет сорока, он был так старательно заколдован, что послушно вскакивал на ноги, стоило Саркину лишь щелкнуть пальцами.

– Накорми и напои лошадей, – приказал ему Саркин, – затем приходи на кухню, там получишь следующее задание.

Тот кивнул, шатаясь, как пьяный.

Кухня представляла собой большую комнату, занимавшую четверть дома и отделенную от остальных помещений плетеной перегородкой. Это был дом старой постройки, с единственным очагом посередине под дымовым отверстием в крытой соломой крыше. Камдел лежал на соломе, свернувшись калачиком, как дитя. Рыща по ферме, Саркин нашел железную цепь с замком, которую раньше по видимому использовали для стреноживания быков. Теперь ею были привязаны ноги Камдела к металлическому кольцу над очагом, на которое подвешивался котелок. Когда Саркин открыл замок, Камдел застонал и сел.

– Хочешь позавтракать, малыш? Есть неплохая ячменная каша.

Небритый и грязный лорд кивнул. Саркин решил, что позже он даст своему любимчику возможность принять ванну. Одной рукой он взъерошил Камделу волосы и улыбнулся.

– Самое худшее позади, – сказал он с показным оптимизмом, которого сам не разделял. – Когда прибудем в Бардек, будем жить в прекрасном месте и оденем тебя поприличнее.

Камдел заставил себя улыбнуться дрожащей улыбкой. «Странно, – думал Саркин, – какие все-таки разные бывают люди. Одни сопротивляются до последней минуты; другие находят определенный вкус в незнакомых прежде сексуальных наслаждениях, в мир которых он их вводит. К превеликому удовольствию, Камдел принадлежал к числу последних». Наблюдая, как лорд уплетает свой завтрак, Саркин понял, что ему пришлись по душе наклонности Камдела. Саркина терзало и снедало странное чувство, такое неведомое, что ему понадобилось достаточно много времени, прежде чем он выяснил: это чувство вины. Ему сразу вспомнилось, как, будучи маленьким мальчиком, он рыдал от того, что его изнасиловал Аластир. «Но мои страдания оправдались, – говорил он сам себе, – потому что Аластир сделал из меня воина». Но это оправдание звучало фальшиво даже для него.

– Скажи мне, – заговорил Камдел, – ты скорбишь о своем брате?

– Ты слышал, как я изливал Аластиру свои чувства?

– Слышал, но все же, ты скорбишь?

Саркин резко отвернулся.

– Скорбишь, ведь правда? – продолжал Камдел. – Я так и думал.

Саркин ударил его по лицу, затем встал и направился к двери. К нему подошел батрак и, шатаясь, упал перед ним на колени. Саркин послал ему нить света и опутал ею его ауру, затем заставил ее вращаться.

– Ты привезешь нам что-нибудь поесть. Ты никому ничего не будешь говорить, кроме того, что мы тебе рассказали. Смотри на меня.

Батрак поднял взгляд и посмотрел ему в глаза.

– Я поеду и привезу кроликов, – прошептал он, – я не скажу ничего, кроме того, что вы мне говорили.

– Хорошо. В таком случае, отправляйся в путь.

Батрак встал и, шаркая ногами, поплелся в конюшню. Когда Саркин вернулся в дом, Камдел ел свою кашу. Не обращая на него внимание, Саркин прошел через маленькие комнатки, расположенные веером вокруг очага, и направился в кладовую. Тут он замер на месте и что-то промычал от неожиданности. У окна стоял Аластир, а рядом с ним тоже стоял труп фермера; бледно-серый, обескровленный, он тем не менее двигался, неуклюже шатаясь на ногах. Аластир посмотрел на ученика и одарил его сердитой, но торжествующей улыбкой.

– Я заключил в него дикий народец. Благодаря им, некоторое время он будет жить и выполнять наши приказания. Скажи мне, жалкий пес, можешь ли ты со мной в этом посостязаться?

– Не могу, учитель.

– Тогда, прежде чем сказать мне что-нибудь, хорошенько подумай, не то в один прекрасный день с тобой будет то же самое.

Саркину вдруг захотелось повернуться и выбежать из комнаты, но он заставил себя спокойно смотреть на это исчадие ада, в то время как Аластир буквально пожирал свое детище глазами. У него промелькнула мысль взять Камдела и попытаться бежать, но он сознавал, что погряз во всем этом дерьме так глубоко, что теперь уже не выбраться.

Невин настоял на том, чтобы Джилл и Родри завтракали с ним в его комнате, поэтому, когда пришел паж и сказал, что гвербрет хочет видеть своего двоюродного брата рядом с собой за столом, Невин передал ответ, что серебряного клинка уже пригласили. Хотя он сомневался, что Аластир может сформировать нить связи с каким-нибудь всадником из войска Блейна или с кем-то еще в крепости, ситуация была достаточно опасной и не стоило лишний раз рисковать. Единственным человеком на сознание которого мог воздействовать Аластир, была одна сумасшедшая кухарка с большим ножом мясника в руках и необыкновенной восприимчивостью к гипнозу, и тогда для всех планов Невина наступал неожиданный конец. Думая об этом, он находил странным то, что черному мастеру удалось добраться до сознания спящего Родри. У Невина возникла мысль, что враг, с которым он сейчас столкнулся, был тем самым человеком, с чьей легкой руки прошлым летом в Элдифе разгорелась война, и кто уже однажды видел Родри и имел возможность его изучить.

Немногим позже, в тот же день, Невин получил еще одно свидетельство, которое укрепило его подозрения. Взобравшись на подоконник, он наблюдал за тем, как Джилл и Родри играли в кости на кучу медяков. Когда один из них побеждал, они делили кучу монет пополам и снова начинали игру. Чтобы немного развлечься, Невин, используя свою способность ясновидения, стал определять, кто победит в следующей игре. В тот момент, когда он подумал, что сейчас Родри улыбнется удача, в комнату вошел сам Блейн.

– Только что с перевала Дальняя Долина вернулся Комин, – объявил он. – Они наголову разбили разбойников и привезли с собой пленного. Может быть, он знает что-нибудь интересное.

– Быть может, – ответил Невин. – Думаю, было бы рискованным оставлять вас здесь одних, чтобы самому присутствовать при допросе. Идемте со мной, серебряные клинки. Я хочу, чтобы вы были постоянно у меня на виду.

Во дворе, возле караульного помещения находилась маленькая, приземистая башня, служившая тюрьмой для местных преступников, которые содержались там в ожидании суда или наказания. Войдя в небольшую комнатку, в которую сквозь крохотное оконце едва просачивался свет, они увидели, что все стражи были заняты делом. К каменному столбу был привязан раздетый по пояс мужчина. Возле него на столе были разложены всевозможные клещи, щипцы, железные прутья. Палач, полный мужчина с мускулистыми как у кузнеца руками, подкладывал в жаровню и раздувал уголья.

– Сейчас, ваша светлость, как следует нагреется, – сказал он.

– Отлично. Значит он и есть та самая крыса, которую притащили мои боевые псы? Родри, ты его когда-нибудь видел?

– Видел. Он был одним из тех, которые на нас напали.

Разбойник прислонился головой к столбу и с таким отчаянием посмотрел в потолок, что Невин мог угадать его мысли: он очень сожалел, что не погиб с остальными из своей банды. Хотя Невин принципиально осуждал пытки, он знал, что ни за что не сможет уговорить гвербрета отказаться от них. Блейн подошел к разбойнику и ударил его по лицу.

– Смотри на меня, свинья! У тебя есть выбор. Ты можешь умереть легко и быстро, а можешь долго подыхать в тяжких муках.

Разбойник крепко сжал губы. Когда палач положил в жаровню тонкий железный прут, чтобы он раскалился, уголья зашипели, и по комнате распространился запах горелого мяса. Разбойник стал выть и корчиться, пока Блейн не успокоил его ударами.

– Нам известно, что вас кто-то нанял, чтобы вы атаковали караван. Кто он?

Палач взял прут и плюнул на него. Слюна зашипела.

– Мне известно совсем немного, – заикаясь сказал разбойник. – Я расскажу вам все, что знаю.

– Хорошо, – сказал Блейн и мягко улыбнулся. – Будь любезен, продолжай.

– Наш главарь по имени Волк был в Макмуре, он ездил туда узнать что-нибудь насчет караванов. И вот он возвращается и говорит, что нашел для нас дело. Один купец хочет, чтобы мы схватили девушку, которая следует с караваном. Дело пустяковое, говорит Волк, а за это старый хрыч хорошо нам заплатит. У него был план. Мы атакуем караван, а Волк и еще несколько удальцов хватают девушку, затем мы уходим, пока не потеряли много бойцов. Но мы не знали, что она сражается, как сам владыка преисподней. А он еще говорит: «Не раньте ее». Дерьмо! Как будто кто-то из нас мог бы с ней справиться.

Он сделал паузу и посмотрел на Джилл ядовитым взглядом.

– А еще нужно было, чтобы и серебряный клинок не пострадал, как будто мы были в состоянии с ним вообще что-нибудь сделать, – он посмотрел на Родри. – Ему было известно твое имя. Не трогайте Родри, говорит он, разве что, если вам придется спасать свою жизнь. Для нас он не так важен, как девушка, но я не хотел бы видеть его убитым. А после того, как вы, ублюдки, убили Волка, мы совсем забыли, что говорил нам старый купец.

Родри лишь улыбнулся. «Ого, в самом деле! – подумал Невин. – В таком случае, должно быть, это тот самый черный мастер! Но зачем ему понадобилось оставлять Родри в живых? Скорее всего, ему была нужна Джилл, чтобы потом выторговать у Невина возможность безнаказанно уйти. Но причем тут Родри?»

– Так или иначе, ваша светлость, – продолжал разбойник, – нам не удалось схватить ее. Тогда мы выбрали нового атамана и вернулись к тому старику. Мы хотели его растерзать, понимаете, в качестве мести, но он отвалил нам такую кучу денег, что мы оставили его в покое.

– Как он выглядел? – спросил Невин и сделал шаг вперед. – Он из Бардека?

– Нет, он как будто из Дэвери. Одет, как купец, и было очень похоже, что он из Кермора. У него такой вкрадчивый голос, что задевал меня, словно по живым нервам. Один из тех, кто были с ним, называл его Аластиром. Его сопровождали двое с мечами, при виде одного из них у меня мурашки по телу пробегали. Он так смотрел на нас, будто хотел перерезать нам глотки, чтобы только увидеть, как мы будем умирать.

– Вероятно, он получил бы при этом удовольствие. С ними был пленник?

– Был. Парень с каштановыми волосами, привязанный к лошади. У него было ужасно избито лицо, и он все время отворачивался в сторону. Довольно стройный парнишка, чем-то напоминал девушку.

– Как пить дать, Камдел, – вставил Блейн.

– Боюсь, что да, – сказал Невин. – Очень хорошо, ваша светлость. Похоже, из этой репки мы больше соку не выжмем.

– Завтра после полудня повесишь этого паразита публично, – сказал Блейн, повернувшись к палачу. – Но позаботься, чтобы он не мучился.

Разбойник потерял сознание, и в комнате вдруг запахло мочой.

Когда они вышли из башни, Невин стал размышлять над вновь полученной информацией. Он вспомнил владельца судна, арестованного в Керморе и рассказавшего, что у пассажира, которого он отвез в Бардек, тоже был вкрадчивый голос, и выглядел он, как типичный житель Кермора. Казалось невероятным, что на свете живут два человека, владеющих черным Двуумером, которые так похожи друг на друга. И у этого Аластира было всего двое учеников, то есть на сей момент в живых остался лишь один. Перевес сил все больше и больше перемещался на сторону Невина.

Невин подумал, что, возможно, знает, кто его соперник, но, быть может, он ошибался. У него имелся давний враг, мастер черного Двуумера, с которым за последние сто лет ему не раз приходилось скрещивать мечи. Это был житель Бардека, очень искусный в чтении предсказаний о грядущих событиях. Прошлогодняя война в Элдифе, попытка завладеть наделенным Двуумером опалом, даже эксперимент с Родри, ради которого он хотел оставить парня в живых – все это было очень похоже на Тондало. Конечно, Тондало мог стоять за всем этим, находясь где-нибудь далеко. На сегодняшний день этому жителю Бардека должно быть около ста пятидесяти лет, и, скорее всего, он слишком слаб, чтобы пускаться в дальние поездки. Хотя мастера черного Двуумера могут необычными средствами поддерживать в себе жизнь, они еще не открыли способ оставаться здоровыми, особенно под старость. Их не терпит сама природа, потому что они идут наперекор ее законам, как вода, которая пытается течь вверх по холму.

Белый с коричневыми пятнами кролик отчаянно бился в сильных руках Аластира, работая задними лапами в надежде освободиться. Но человек оказался сильнее, он несколько раз ударил беднягу головой о кухонный стол, и животное больше не сопротивлялось. Учитель перерезал ножом кролику горло и, наклонившись, стал высасывать горячую кровь прямо из раны. Хотя он продолжал делать это вот уже многие годы, процедура казалась ему отвратительной, но, к сожалению, это был единственный способ, при котором он получал весь, вытекающий с кровью, магнитный поток. Он никак не мог понять, почему другие мастера черного ремесла не убивают свою жертву сами, а оставляют это для своих слуг. Он чувствовал, как в него втекают магнитные силы, немного омолаживая его организм. Напившись, он старательно вытер тряпкой рот, затем приступил к обдиранию шкуры и разделке тушки.

В процессе работы он почувствовал, как в его венах вместе с кровью пульсирует страх. Аластир хотел бежать, но его пугала перспектива возвращения в Братство с еще одним поражением. Возможно, Старик простит его, ведь он узнал, что эльфийская кровь Родри явилась тем фактором, который обратил в ничто все его вычисления. Но остальные мастера, шагающие темными тропами, будут считать его слабаком. А когда человек слабел, на него обычно нападали, разрывали на части и высасывали оставшиеся у него силы. По сравнению с этим, самоубийство казалось лучшим уделом. При мысли о смерти он задрожал всем телом. В конце концов, лишь боязнь умереть заставила его заниматься черным ремеслом много лет назад. Скоро ему придется выбирать: бегство или борьба. Скоро, очень скоро. Хотя Двуумер не предупреждал об опасности тех, кто ходил темными тропами, простая логика подсказывала ему, что ждать оставалось совсем недолго.

Оторвавшись от мрачных мыслей, он поднял взгляд и увидел, что на него смотрит Саркин.

– Что тебе нужно? – резко спросил Аластир.

– Я только хотел зарезать для вас кролика, учитель. Это моя обязанность по отношению к вам.

Аластир протянул ему нож, затем сполоснул в ведре воды запачканные кровью руки. Рядом на соломе притих Камдел.

– Если нам придется бежать, – сказал Аластир. – Камдел должен будет умереть. Иначе он лишь замедлит наше бегство.

Юный лорд захныкал и попятился назад. Саркин с ножом в руке посмотрел на Аластира, в его глазах застыла смертельная ненависть.

– Я не позволю вам убить его.

– Да что ты говоришь? Кто ты такой, чтобы разрешать или запрещать мне делать, что я хочу?

Аластир послал волну ненависти по нити, связывающей его ауру с аурой Саркина, сопровождая ее потоком ярости. Достигнув цели, эти эмоции трансформировались в обыкновенную физическую боль; жадно хватая ртом воздух, Саркин выронил нож. Корчась от боли, он упал на колени и, лежа на полу с перекошенным лицом, попытался не выдавать своих мучений. Аластир оставил его в покое.

– Впредь молчи, пока тебя не спросят, – рявкнул учитель. – Мне нужно подумать.

Аластир подошел к окну и посмотрел на улицу, его взгляд уходил в никуда, он чувствовал, как страх закрадывается ему в душу и заставляет его трепетать. Оглянувшись, он увидел Саркина и Камдела, заключивших друг друга в объятия. «Идиоты! – подумал он. – Возможно, я убью их обоих!»

Когда пришло время вечерней трапезы, Джилл осталась ужинать в комнате Невина в компании Родри и самого старика. У нее не было аппетита, в то время как Родри уплетал за обе щеки мясо, жаренное с луком. Он был похож на настоящего воина пред битвой, который ест много, потому как знает, что, может быть, это последняя в его жизни трапеза. «А я тогда кто? – подумала она. – Трусиха, кто же еще». Джилл ненавидела это слово, хотя вынуждена была признать, что просто содрогается от ужаса при мысли о том, что силы черного Двуумера хотят схватить ее и использовать в каких-то своих интересах. Наконец она больше не могла смотреть на то, как они едят, и отошла к окну.

Глядя на золотистое сияние летнего вечернего солнца, Джилл убедилась, что реальный, не тронутый Двуумером, материальный мир все еще находится здесь, у нее под ногами; все же она знала, что больше никогда не увидит этот мир таким же. У нее часто возникал вопрос, почти такой же пугающий, как и сам черный Двуумер: «Откуда я обо всем этом так хорошо знаю?» Хотя она была втянута в события, которые сбили бы с толку многих людей, очень многое она узнавала инстинктивно: что драгоценный камень может менять форму; что незнакомец владел черным Двуумером и, пользуясь им, определял, правду ли она говорит; что она могла связаться с Невином посредством огня. Медленно, неохотно, с большим трудом Джилл давали понять, что в ней заложены способности к Двуумеру, причем очень большие.

Оперевшись руками на подоконник, она выглянула в окно и успокоилась, услышав внизу обычный гомон дворовых слуг. Но тут она заметила Цаплю, который прятался у главных ворот крепости и подозрительно смотрел вокруг. «Должно быть, он хочет со мной поговорить, – подумала она. – Но что заставило меня подойти к окну в самый нужный момент, чтобы его увидеть?»

– Что случилось, дитя? – спросил Невин. – Ты немного побледнела.

– О, ничего страшного, но там у ворот стоит Цапля, и, думаю, нам стоило бы с ним поговорить.

По настоянию Невина они отправили слугу, чтобы тот пригласил Цаплю и их комнату, вместо того чтобы спустится во двор самим. Оказавшись в броке гвербрета, бедный малый так нервничал, что даже не присел на предложенный ему стул. Он беспокойно ходил взад и вперед, сжимая в руках бокал эля, которым угостила его Джилл.

– Послушайте, добрый знахарь, – произнес он. – Вы действительно уверены, что здесь нас не подслушают?

– Клянусь тебе. Если мне придется тебя защищать, я готов соврать в лицо самому гвербрету.

– Хорошо, – сказал он и сделал глоток эля. – Похоже, мы нашли человека, который пытался отравить Огверна.

Джилл сразу же вспомнила небылицу, которую Невин сочинил для воров, но сам старик аж подскочил на стуле и тут же улыбнулся.

– В самом деле? Ну-ка, рассказывай мне все по порядку.

– Видите ли, после того, как вы нас предупредили, мы очень долго думали. Этот олеофурти… как он там, должно быть подсунул Огверну в эль кто-то чужой, потому что Огверн до того порядочный, до того честный, когда речь идет о дележе награбленного или взимании налога, что никто из наших парней не стал бы пытаться от него избавиться. Тогда мы подумали, что на нас пробует надавить другая артель. Поэтому мы развернули нашу сеть, взяли на заметку всех чужих, которые попадались нам на глаза, и стали за ними следить. Кроме того, чтобы собрать необходимые сведения, нам даже пришлось немного раскошелиться. И вот, около полудня, мне ужасно повезло, когда в город пришел этот парень, чтобы что-то купить на базаре. Кто-то мне сказал, что он – батрак на ферме, но вдруг этот батрак покупает целую клеть с кроликами. Вот и спрашивается, зачем фермеру тратить деньги на кроликов, тогда как его поля кишат ими?

– Очень хороший вопрос, дружище.

– Тогда я взял одну из наших лошадей и поехал за этим человеком. Сначала я вел себя очень осторожно, но тот даже ни разу не оглянулся. По тому, как он сидел на лошади – будто контуженный, можно было подумать, что он нездоров или что-то вроде этого; и я мог ехать за ним на небольшом расстоянии. Значит, приезжает он и в самом деле на ферму; тогда я начал думать, что пошел по ложному следу. Но, так или иначе, я оказался там, и за несколько монет в близлежащей деревне мне рассказали удивительную историю. Эта ферма принадлежит одному старому вдовцу, у которого с годами стали проявляться небольшие странности. Его соседи думали, что на всей земле у него не осталось ни одного родственника, но вдруг оказывается, что к нему приехали гости. Один из деревенских парней искал в тех местах заблудившуюся корову и видел, как во дворе фермы какой-то человек седлал очень дорогого коня. К счастью, парню нужно было отыскать корову, поэтому он не стал подходить к незнакомцу с вопросами.

– Действительно, к счастью, – тихо произнес Невин.

– Вот и я так подумал, – кивая сказал Цапля. – Потому что, держу пари, эти гости принадлежат какой-то другой артели, и бедный старый фермер уже разговаривает на том свете со своею женой.

– У меня дурное предчувствие, что ты не ошибаешься, – сказал Невин, встал со стула и стал, подобно Цапле, мерить шагами комнату. – Скажи мне точно, где эта ферма находится, и все, что ты можешь о ней вспомнить.

Оказалось, он помнил многое. Очевидно, что Цапля мог как бы окинуть взглядом ферму, воссоздавая в памяти ее отчетливый образ. Рассказывая, он смотрел в пространство, а его глаза двигались, словно он рассматривал картину, которую кроме него никто не видел. Ферма располагалась на холмах и была совершенно уединенной; приблизительно раз в месяц туда наведывался кто-нибудь из соседей, чтобы справиться о здоровье старого фермера, а вообще жители деревни видели его очень редко.

– Для людей, которые замыслили убийство, лучше места не придумаешь, – сказал Невин, когда тот закончил. – Значит так, скажешь своей артели, чтобы они оставили это дело мне. Я не могу сейчас объяснить почему, но лишь скажу, что эти люди намного опаснее, чем вы думаете.

– Раз так, то конечно. Послушайте, добрый господин, Огверн клянется, что вы владеете Двуумером.

– В самом деле? А разве Двуумер не украшение сказок менестрелей?

– О, работая в артели, насмотришься столько странных вещей. Я знаю господ, купцов и прочих тех, кто много и вкусно ест, но они не бывают на улицах и не знают, что творится там.

– Пожалуй, ты прав. Вижу, Огверн весьма не глуп, хотя и слишком толст, и я вам это докажу. Ты хотел бы уйти отсюда никем незамеченный, не правда ли?

Цапля простонал, вспомнив, где он находится.

– Ну что ж, – продолжал Невин, – если ты мне поклянешься, что не стащишь что-нибудь, пока действуют чары, я сделаю тебя почти невидимым на несколько минут.

Хотя Цапля поклялся совершенно искренне, Джилл была в шоке. Никогда она еще не видела, чтобы Невин так открыто рассказывал о своих способностях, если в этом не было крайней нужды. Старик вывел Цаплю в коридор, поставил его в тень, и вор внезапно превратился в пятно с неясными очертаниями. Пробежав всего несколько шагов, он, казалось, исчез совсем. Родри выругался вслух. Невин, улыбаясь во весь рот, закрыл дверь.

– Охота началась, – объявил Невин. – Известно, что мастера черного Двуумера едят сырое мясо, но, оказывается, они не умеют отлавливать кроликов. Держу пари, этот батрак тоже заколдован.

– Они сидят у нас под самым носом! – резко сказала Джилл. – Надменные ублюдки.

Родри смотрел на дверь с крепко сжатыми губами и немного искривленным ртом, как будто он съел что-то горькое.

– Что случилось, моя любовь? – спросила Джилл.

– Этот человек – вор, вот что случилось, и Огверн тоже.

– Да неужели, мой невинный мальчик? Можно подумать, ты только сейчас об этом узнал.

– Не паясничай! Он нам помог, и мне следовало бы его вознаградить, но, черт возьми, я просто обязан предать его в руки Блейна.

– Что? Ты не можешь этого сделать!

– Послушай, дружище, – вмешался Невин, – я сам презираю воров, но, зная об Огверне вот уже много лет, я до сих пор не выдал его. А знаешь почему? Потому что по сравнению с остальными ворами он – просто ангел. Он не дает своим парням распуститься и делает все, что в его силах, чтобы прекратить убийства на своей территории. Если его не станет, кто знает, вдруг у власти окажется какой-нибудь отпетый негодяй.

– Все это хорошо, – ответил Родри, – но сейчас я сижу здесь, в гостях у моего двоюродного брата, тогда как он мог бы по праву выгнать меня на дорогу. Я не могу молчать и насмехаться над его правосудием.

– Болван, вот ты кто! – вспылила Джилл; ей захотелось схватить его и хорошенько тряхнуть. – Зачем ты поднимаешь по этому поводу шум сейчас, когда нам угрожает черный Двуумер?

– Одно другого не касается. Это дело чести.

– Ну, ну. – Невин по-отцовски положил руку на плечо Родри. – Я тебя понимаю, дружище. Всегда нелегко выбирать меньшее из двух зол. Посмотри-ка на меня. Хорошо, спасибо. Ты не будешь ничего говорить Блейну об этих ворах. Ты уже обо всем позабыл, верно? Цапля вовсе не вор, и Огверн тоже. Просто они ответили мне услугой за услугу; вот почему они нам помогли. Запомнил, дружище?

Когда Невин убрал руку, Родри заморгал и сощурил глаза, как человек, который вышел из темной комнаты на свет.

– Кто был этот парень? Он прислуживает в гостинице Огверна?

– Да, да, – ответил Невин. – Ты же знаешь, я всегда бесплатно лечу бедняков.

– Конечно. Он сослужил нам большую службу, подвергаясь такой опасности. Я позабочусь, чтобы Блейн вознаградил его.

Джилл пришлось напрячь всю свою волю, чтобы сохранить нормальное выражение лица.

– Родри, не мог бы ты сходить и пригласить сюда Блейна? – продолжал Невин. – Я думаю, пришла пора принять его предложение и воспользоваться его войском.

Когда дверь за Родри закрылась, Джилл обратилась к Невину:

– Послушайте! – заговорила она. – Вы говорили мне, что нехорошо заколдовывать человека.

– Нехорошо. Но только не тогда, когда это может спасти чью-то жизнь. Как ты думаешь, сколько проживет твой любимый, после того как станет известно, что он выдал гвербрету «короля» и «принца» артели Дальней Долины?

– Думаю, недолго. Я тоже собиралась воспользоваться этим доводом. Воры не поняли бы, что значит для него дело чести.

– Совершенно верно. Для них он был бы всего лишь «стукачем» с серебряным клинком. Знаешь, дитя, как все-таки хорошо, что я не давал клятвы никогда не врать. Многие мастера Двуумера клянутся и заслуживают этим благосклонность Властителей Судьбы, но я предпочитаю в этих вопросах более гибкий подход.

У него был такой лукавый вид, что Джилл не выдержала и рассмеялась.

– Мне больше нравится, когда у тебя такое настроение, – сказал он. – Пожалуйста, покарауль у двери. Мне нужно посмотреть в магический кристалл.

Когда дикий народец зажег дрова в очаге, Невин опустился на колени и стал смотреть на скачущие языки пламени. Он неплохо знал обжитые части Дальней Долины и по описанию Цапли узнал ферму, о которой шла речь. Дело в том, что когда-то, много лет назад, он ездил туда лечить заболевшего ребенка. Когда Невин вызвал из сознания воспоминания о том, как он в солнечный полдень скакал по залитой светом тропе, образ пламени внезапно превратился в ту самую тропу, какой она была сейчас в тусклом свете вечерней зари. В своем видении он поднялся по дороге к тому месту, где должна была бы стоять ферма. Но, кроме дикого луга, он ничего не увидел, ни дома, ни стены, ни даже пасущейся поблизости коровы. Следовательно, над всем этим Аластир воздвиг астральный защитный слой. Щелкнув пальцами, он погасил огонь.

– Вы их видели? – спросила Джилл.

– Нет. А это значит, они там. О, Аластир действительно может спрятаться от меня, но он забыл, что значит приобрести врагов в лице людей, которые доверяют своим глазам, а не глазам Двуумера, – сказал Невин и мягко улыбнулся. – Ничего, он вспомнит.

Решив наконец, что делать, Аластир почувствовал себя намного спокойнее. Широкими шагами он вошел в кухню и увидел сидящих за столом Саркина и Камдела. Саркин посмотрел на него с неподдельной покорностью.

– На рассвете трогаем в путь, – объявил он. – Лучше я буду иметь дело с Братством, чем с Магистром Эйси.

– Хорошо, учитель. Ночью я соберу кое-что из вещей.

– Прекрасно, – сказал он и посмотрел на Камдела. – Что касается тебя, если ты присоединишься к нам, можешь остаться живым. Мы поедем очень быстро, и, если будешь создавать нам хоть малейшие трудности, ты умрешь. Понял?

Камдел испуганно кивнул. Аластир повернулся на каблуках и снова направился в комнату, где они свершали ритуалы. Он должен был стоять на страже.

План был рискованный, Невин это знал, но ему нужно было действовать быстро. Рано или поздно Аластир осознает, что опасно оставаться так близко от Форта Хирэйф, и захочет уйти. Сидя на лошади посреди освещенного факелами двора рядом с Джилл и Родри, Невин почувствовал дрожь. Предстоящая битва обещала быть тяжелой, если ученик окажется способным сражаться рядом со своим учителем. Вокруг седлали коней двадцать пять отборных воинов Блейна, а сам гвербрет, проходя сквозь толпу бойцов, разговаривал то с одним из них, то с другим. Хотя Невин долго прикидывал, брать или не брать в поход его светлость, ему был нужен кто-нибудь, кто мог бы отвлечь противника.

– Теперь запомните, что я вам скажу, – прошептал он двум серебряным клинкам. – В определенном месте мы незаметно отделяемся от войска.

Они кивнули в ответ. Со звоном доспехов и ножен воины вскочили на коней. Показывая жестом, чтобы Джилл и Родри следовали за ним, Невин подъехал к гвербрету.

– Его светлость уверен, что знает как найти ферму?

– Черт возьми, и слепой бы нашел ее по твоему рассказу. Не беспокойся, добрый волшебник. Мы выроем этих крыс из их норы.

Когда войско тронулось в путь, Невин поехал в самом хвосте, ни на шаг не отпуская от себя Джилл и Родри. Он бросил свои поводья парню и попросил повести его лошадь. Так как ему нужно было войти в транс, было бы трудно сделать это, оставаясь в седле и направляя лошадь. Под звук копыт движущегося по ночной дороге войска Невин замедлил дыхание и отключился от окружающего его мира. Постороннему наблюдателю показалось бы, что он наполовину погрузился в сон, его голова дергалась в такт с шагами лошади. Приоткрыв глаза, он посмотрел на войско и приступил к работе.

Первым делом он воззвал к Великим и увидел в своем воображении направленный к нему луч света. Сосредоточив мысли на нем, Невин представлял его все с большей и с большей очевидностью, и, наконец, луч стал существовать самостоятельно, независимо от его воли, напоминая по форме меч. Он мысленно взял его за рукоятку и очертил лезвием громадную сферу света над войском. Из-за хода лошади и окружающего его шума Невину было трудно сосредоточиться, но в конце концов он получил сплошную сферу со знаками, обладающими защитным действием, – пятиконечными звездами королей стихий, расположенными в точках пересечения с осями координат, а также в зените и в диаметрально противоположной точке – надире. Когда сфера ярко засверкала, он вызвал великий Свет, который сияет за каждым богом, и спросил разрешения вмешаться во тьму. Медленно, старательно он выпускал из сферы свет, пока, наконец, на ее месте не осталась лишь сплошная сфера тьмы, невидимая для обычных глаз, но служившая прикрытием от тех, кто захочет рассмотреть то, что находится за ней, в магическом кристалле.

Создав сферу, Невин мог вернуть свое сознание в реальный мир. Увидев, что войско успело пройти добрых три мили, он очень удивился; заниматься Двуумером, сидя на лошади, оказалось даже труднее, чем он ожидал. Следующий час он просто отдыхал, пока они не подошли к ферме примерно на три мили. На какой-то миг он снова ушел в транс, вызвал свет и направил его поток в приготовленную сферу; но на Джилл, Родри и себя самого он набросил вновь созданный покров тьмы. Теперь оставалось только надеяться, что у Аластира достанет здравого смысла посмотреть в магический кристалл. Если он сделает это, то увидит движущуюся прямо к его убежищу сферу, украшенную сигилами света. Невину хотелось, чтобы он понервничал и понервничал хорошо.

– Джилл, Родри, – прошептал он. – Пора!

Следуя его примеру, они замедлили ход лошадей, волочась за колонной еще несколько сотен ярдов, пока между ними и ничего не подозревающим гвербретом не образовалось довольно большое расстояние. Живо махнув рукой, Невин рысью повел двух серебряных клинков прочь с дороги. Они свернули на узкую окольную тропинку, что вела прямо к ферме, в то время как дорога делала крюк, галопом заехали в березовую рощицу и стали тайком пробираться сквозь заросли. К тому времени, как Блейн заметит их исчезновение, они уже намного опередят войско.

Наконец, когда они добрались до небольшого ручья, протекающего по долине меж двух холмов, Невин остановил свое крохотное войско на привал.

– Прекрасно, серебряные клинки. Ферма находится прямо за этим холмом. Итак, что вам нужно делать. Я лягу и погружусь в глубокий транс. Вы привяжете лошадей и будете охранять мое тело. Возможно, Аластир пошлет своего ученика, чтобы тот попытался меня убить.

– Им никогда не пройти живыми мимо моего меча, – спокойно сказал Родри.

– Но если я проиграю это сражение, встретимся когда-нибудь на том свете, – сказал Невин и обратился к Джилл. – Если мне будет суждено умереть, дитя, помолись от всей души и сердца Свету, что лежит за Луной. Только не говори мне, что не знаешь, о чем я говорю.

Джилл открыла рот от удивления, но, хотя Невин очень переживал за нее, у него не было времени говорить ей что-нибудь еще. Он расстелил на земле свою накидку, лег на спину и скрестил на груди руки, положив каждую из них на противоположное плечо. Первым делом он вызвал Властителей Света, затем лег спокойно, собираясь с силами. Джилл и Родри стояли рядом с обнаженными мечами. Закрывая глаза, Невин подумал, увидит ли он когда-нибудь их снова.

Медленно и осторожно Невин мысленно собрал свою световую субстанцию, бледно-голубое подобие его самого, но содержащее лишь самое необходимое и связанное серебряным шнуром с его солнечным сплетением. Перенеся туда свое сознание, Невин почувствовал себя так, как будто его тленное тело внезапно стало проваливаться в никуда. В какой-то миг его даже затошнило, затем раздался щелчок, словно меч ударился о щит, и вот он уже смотрел на мир глазами своего подобия. Его тленное тело лежало под ним в мире, заполненном голубым светом эфирика. Так как Невин покинул его, оно напоминало лишь кусок мертвой плоти и ничего более. Но Джилл и Родри он видел, как два сгустка пламени, по форме похожих на яйцо, а вокруг них пульсировали их ауры. Обладая растительной жизненной силой, деревья и трава сияли тусклым красным светом.

Невин поднялся над своим телом приблизительно на десять футов и огляделся вокруг. Серебряный шнур тянулся за ним, как рыбацкая леска. Протекающий по долине ручей мог сослужить неплохую службу, решил он, потому что пересекать бегущие воды в виде световой субстанции было очень опасно. В голубом свете ручей отливал серебром, а над ним проносился поток его стихии, видимый как колышущаяся стена похожего на дым вещества, ловушка для того, кто попробовал бы сунуть в него свой нос. Он поднялся еще выше и полетел к гребню холма. Настало время бросить вызов.

Внизу на другой стороне холма лежал густо поросший травою луг, на котором находилась фермерская усадьба, начавший рушиться круглый дом, обнесенный земляным валом, несколько сараев, несколько фруктовых деревьев, до того старых, что их жизнь излучала скорее коричневый, чем красный, свет. Невин улыбнулся сам себе. Так как защитного слоя уже не было, Аластир, должно быть, увидел в магическом кристалле войско и попытался посеять в их рядах панику. Вдруг Невин увидел, как из дома выбежал человек с седельными сумками в руках и направился к сараю. Он подумал, что следовало бы хорошенько заморочить головы врагам, чтобы у них не осталось времени убить Камдела.

Из сияющего голубого света Невин мысленно смоделировал копье и изо всех сил метнул его в пронизанную черными прожилками ауру бегущего. Когда оно достигло цели, человек выронил сумки и громко вскрикнул. Хотя его физическое тело не ощутило боли, его натренированное сознание, должно быть, почувствовало удар копья, как прикосновение раскаленного железа. Устремившись вниз подобно поражающему цель соколу, Невин пролетел над домом фермера, в то время как человек быстро скрылся внутри.

– Аластир! – мысленно закричал Невин на выдохе. – Аластир, я пришел по твою душу!

В ответ он услышал вой, эхом раздававшийся в пространстве голубого света. Подобно змее, атакующей неприятеля с земли, Аластир ринулся ему навстречу. Его подобие представляло собой громадную фигуру, одетую в черную мантию с вплетенными сигилами и увешенную драгоценными каменьями. Ее трижды опоясывал серебряный шнур так, что получалось что-то вроде юбки; с шнура свисали отрубленные головы. Капюшон прикрывал бледное, жестокое лицо; на белом фоне горели черные глаза. Невин воззвал к Свету и почувствовал, что его световая субстанция пульсирует и сверкает, излучая энергию. В ответ Аластир начал увеличиваться и чернеть, как будто он готов был всосать весь имеющийся во вселенной свет и погасить его. Битва началась: сражение двух световых субстанций, одна из которых должна была разбить другую и отправить голую, беспомощную душу во власть более могущественных сил, стоящих за каждым из воинов.

Первым делом Невин ударил волной света, что заставило Аластира подпрыгнуть и закачаться в воздухе, подобно тому как плюхается в море сброшенный с корабля груз. Затем он ударил еще, отправляя своего врага вниз, но, следуя за ним, он почувствовал на себе силу Аластира. Было похоже, что в него вонзилась тысяча когтей и пытается разорвать его на части. Невину пришлось бросить почти всю свою силу воли на то, чтобы не дать своему подобию распасться на кусочки. Он стягивал к себе все больше и больше света и укреплял подобие с такой быстротой, с какой Аластир его раздирал. Оставшиеся силы ушли на то, чтобы провести атаку: дождь золотистых стрел и длинных копий, который швырял Аластира из стороны в сторону. А Невин в это время обошел вокруг, оттесняя противника к краю, нажимая на него потоком света, который, ударяясь во тьму, заставлял ее отступать.

Генеральной стратегией Невина было заставить Аластира выйти из голубого света в первую сферу владений Внутреннего Мира, где он, Невин, обладал большими силами. Все же, Аластир оказался слишком сильным. Невин продолжал осыпать его копьями света, в то время как Аластир посылал ему в ответ одну за другой волны тьмы, которые рвали и кусали Невина. Черные глаза в капюшоне разгорались все с большей яростью. Когда Невин нанес ему хороший удар и сорвал с черной мантии один из помпезных сигилов, Аластир взвыл, как дикий зверь, и отступил. Невин пошел на риск и попытался создать за ним ворота, используя часть своей воли, чтобы удержать противника, и часть, чтобы открыть путь во Внутренний Мир. Но слишком рано, ибо Аластир выскользнул и послал поток тьмы, похожий на бушующее море.

В первый миг Невин погрузился в пучину и пошел ко дну. Он почувствовал, что его подобие слабеет, как сползающая с плеч накидка, и отчаянно воззвал к Свету. Он мог лишь защищаться и парировать самые губительные из ударов Аластира, чтобы успеть хоть немного залечить полученную рану, а черный злодей тем временем подходил все ближе и ближе. Как запущенные натренированной рукой камни, удары попадали в цель. Вдруг Невин увидел, как к нему приближается водяная завеса, зависшая над ручьем. Вот она уже близко, слишком близко! Он повернулся и быстро взмыл вверх, увернувшись от опасности, прежде чем смог прореагировать испуганный Аластир. Все же, он едва успел привести в порядок свою растерзанную световую субстанцию, как враг устремился за ним, изрыгая ядовитую тьму.

Невин с силой запустил прямо в лицо неприятелю стену света, которая оторвала и поглотила в себе отрубленные головы, висевшие на серебряном шнуре злодея, но все же Невин чувствовал, что слабеет; черный мастер наступал, выливая из сплетенных вместе ладоней потоки тьмы. Внезапно Аластир издал отчаянный крик, эхом отозвавшийся в среде голубого света, и ринулся вниз, мечась из стороны в сторону, как ласточка, которая гонится за мошками. Под ним болтался оборванный серебряный шнур. Кто-то убил его физическое тело, и Невин мог лишь предположить, что это сделала Джилл или даже Блейн.

Но сейчас было несвоевременно радоваться его горю, нужно было воспользоваться этой неожиданно представившейся передышкой. Подобие Аластира трансформировалось, расползаясь и обнажая бледно-голубой эфирный двойник. Пока черный мастер пытался противостоять неизбежному процессу разрушения, Невин воздвиг ворота во Внутренний Мир, две колонны – одна белая, другая черная, – а между ними открывалась синяя пустота. Когда колонны надежно стояли, он послал сильный порыв света, который увлек Аластира сквозь ворота, и сам поспешил следом за ним. Хотя злодей проиграл в первой схватке, он еще не был уничтожен, и Невин прекрасно это понимал.

Невин устремился через ворота за улепетывающим черным мастером, оба мчались, скользили тайными путями, падали вниз, подхваченные, как клочки пергамента багрово-синим ветром. Вокруг раздавались голоса, смех, крики и разрозненные куски слов, увлеченные вслед за ними синим потоком; в пространстве, подобно стае обезумевших птиц, вихрем кружили и ударялись о них образы: лица, звери, звезды. Невин бросал волны света, которые, настигая Аластира, ударяли его еще и еще, пока, от него не оторвались и не закружили вихрем остатки черной мантии с дырами, открывающимися в пустоту. Ветер дул и гнал их вперед, и наконец, они были выброшены в сиянье фиолетового света. Далеко под ними протекала река, разреженные, движущиеся воды, такие, которых не знал ни один ручей, ни одна река на земле, и к которым не прикасался еще ни один человек. Здесь царила тишина, ветер утих, а вокруг простирались бесконечные луга, усеянные цветами, или очертаниями цветов, сотканными из тончайшей лунной паутины, белыми и похожими на саму смерть.

Дрожащий эфирный двойник Аластира устремился вниз и затрепетал, отчаянно пытаясь если не победить, то хоть спастись самому. Лунный Мир, где они сейчас сражались, это преддверие многих других: Зеленого Мира, где обитал сам Невин; Оранжевого мира форм, сияющего дома Великих; к нему также примыкает собственно сфера черного Двуумера, Тьма Тьмущая, Мир Шелухи и Кожуры. Если бы Аластиру удалось туда бежать, его душа продолжала бы жить целую вечность, принося вред. Невин видел, как тот дрожащими руками, невнятно бормоча слова заклинания, силился открыть ворота. Невин послал копье света, которое ударило злодея и высоко его подбросило, едва он успел создать одну колонну, а затем разрушило наполовину построенные ворота.

Издав дикий вопль, Аластир попытался спастись бегством, но Невин подхватил и низверг на него огненный дождь света, чтобы не дать ему уйти. Одной рукой Невин посылал копье за копьем и заключил Аластира в клетку света; эфирный двойник злодея бился о сияющие прутья, в панике пытаясь их сокрушить. Пригвоздив таким образом своего врага, Невин создал еще одни ворота, на сей раз с золочеными колоннами солнца, между которыми открывалась чистая синева летнего неба.

– Не я тебе вынес приговор! – закричал Невин. – Ты сам это сделал!

Между колоннами пролетела огромная мерцающая стрела света и точно поразила цель, ударив Аластира так сильно, что его эфирный двойник рассыпался на тысячи жалких кусочков. Раздался пронзительный крик, затем хныканье крошечного младенца. В какой-то миг Невин мог рассмотреть дитя, дрожащее, как пламя свечи, плачущее создание с преисполненными ярости глазами Аластира. Затем свет раздулся, окутал крошечное создание, увлек его за портал и понес в чертоги Света, где он должен был предстать пред судом.

– Наконец-то! – закричал Невин. – С ним покончено!

Три громких хлопка, три удара грома, прогремели сквозь фиолетовый свет, где-то внизу кивнули головками мертвенно-бледные цветы. Невин опустился на колени и склонил голову. Нет, это было не поклонение, он делал это в знак вассальской верности. Затем портал постепенно исчез. Изнемогая от усталости, Невин почувствовал, как натянулся серебряный шнур, связывающий его с телом, которое находилось от него на большом расстоянии, хотя это и нельзя было назвать расстоянием в привычном смысле слова.

Саркин вытащил кинжал, пронзивший сердце Аластира, и вытер его о лицо мертвого учителя.

– Месть! – прошептал он. – Сладкая, как мед.

Он спешно поднялся и вбежал в кухню как раз в тот момент, когда батрак отпирал черный ход. Саркин дал ему уйти; у него не было времени преследовать человека, который знал о них так мало. У очага на соломе, хныкая, лежал Камдел. Когда Саркин присел возле него на колени, тот, увидев нож, в ужасе отпрянул назад.

– Я не собираюсь тебя убивать, мой мальчик, – сказал Саркин, вкладывая лезвие в ножны. – Я хочу освободить тебя от цепи. Нам нужно быстро убираться отсюда.

Камдел громко простонал, и Саркин остановился в нерешительности, охваченный чувством, природу которого он не мог понять. Его любимчика впереди ждало жалкое существование, несмотря на сексуальное наслаждение, которое он будет находить в издевательствах своего хозяина.

– Дерьмо! – вдруг выругался Саркин. – Ты, кажется, хотел снова увидеть своего проклятого папашу.

Проклиная себя за то, что поддался чувству жалости, которое ощутил впервые за много лет, Саркин поднялся и схватил кожаную сумку, где хранились книги Аластира.

– Прощай, мой мальчик, – сказал он.

От внезапного облегчения по щекам Камдела потекли два тоненьких ручейка слез. Саркин выбежал из комнаты во двор, где его ждала готовая, уже оседланная лошадь. Упаковав в седельную сумку бесценные книги, он вскочил на коня и быстро поскакал прочь, поворачивая лошадь с главной дороги в холмы. С тех пор, как они поселились на ферме, Саркин успел найти дорогу, по которой ему будет удобнее бежать. Проскакав примерно с четверть мили, он услышал бряцанье оружия, говорившее о приближавшемся гвербрете с его проклятым войском. Он быстро спешился и прикрыл лошади рот, чтобы та молчала. Звук становился громче, воины прошли где-то рядом с ним, затем все стихло.

– Не слишком ли много их для этого болвана? – прошептал он.

Снова сев на коня, он вспомнил о грозившей ему опасности. Когда в Братстве узнают, какая участь постигла Аластира, они подошлют к нему наемных убийц. Ему придется все время находиться в бегах, постоянно скрываться, не сидеть на одном месте, пока он будет изучать книги и обретать силу. Может быть ему удастся достаточно долгое время избегать встречи с Ястребами, тогда он успеет накопить силы и сможет спасти свою жизнь. Может быть. Это было единственной надеждой.

Когда Невин вошел в транс, Джилл отступила на несколько шагов в рощу, и рядом со стариком остался Родри. Бледная луна отражалась от поверхности ручья, и в этом свете березы казались похожими на привидения. В этой благословленной Двуумером тишине на нее раздражающе действовал даже звук ее собственного дыхания. Невин лежал до того неподвижно, что ей очень хотелось опуститься рядом с ним на колени и посмотреть, жив ли он. Вдруг она услышала у себя за спиной шорох, резко повернулась и уже замахнулась мечом.

– Это кролик, – успокоил ее Родри.

Зная, что Родри великолепно видит в темноте, она снова отвернулась и стала наблюдать за гребнем холма, ожидая увидеть движение, которое бы означало, что к ним под покровом ночи приближается враг. Внезапно Невин застонал. Джилл подошла ближе, и в этот момент он перевернулся на бок. С нелепой мыслью, что старика могли отравить, она бросилась к нему. Он немного приподнялся, затем упал в сторону, но все время его глаза оставались плотно закрытыми, а дыхание медленным и размеренным. Он начал шевелиться, едва не задевая Родри, затем стал быстро и часто приподниматься животом вниз, как краб, и отполз таким образом на целый фут. Когда он чуть не разбил себе голову о камень, Джилл схватила его за плечи и попыталась успокоить, но, оказалось, что в состоянии транса его силы намного превосходят ее. С необычайной легкостью он отбросил ее в сторону и упал на бок. С проклятиями Родри поспешил ей на помощь.

Казалось, целую вечность они боролись с телом Невина, которое извивалось, дергалось, размахивало руками. Один раз старик сильно ударил Родри в челюсть, но тот, громко ругаясь, продолжал сдерживать разбушевавшуюся плоть. Джилл оставалось лишь молиться Богине, чтобы к ним не подкрался враг. Наконец Невин успокоился, и она увидела в лунном свете его улыбку. Он зашевелил губами, как будто что-то говорил; затем сделался совершенно неподвижным.

– О, боги, – сказала она, – неужели он умрет?

В этот момент он открыл глаза и одарил ее ухмылкой.

– Что же я здесь вытворял? – спросил он. – Бился о землю?

– Как рыба о берег, – едва сдерживая эмоции выпалил Родри.

– Это иногда случается в состоянии транса, – старик сел и посмотрел вокруг, словно был чем-то озадачен. – Это кто-то из вас убил тело Аластира?

– Мы не убивали, – ответила Джилл. – Мы все время оставались с вами.

– В таком случае, должно быть, Блейн и его люди уже на ферме. Не время объяснять. Нам нужно торопиться.

Но до фермы они добрались в одночасье с Блейном и его дружиной. Двигаясь рысью во главе колонны к ним подъехал гвербрет. В сером свете утренней зари он выглядел ужасно рассерженным.

– Скажите спасибо всем богам за то, что с вами ничего не случилось, – резко сказал Блейн. – В поисках вас мы обрыскали все холмы.

– Приношу свои извинения, ваша светлость, – ответил Невин, – но сражение уже позади.

Камдел слышал, как они заехали на ферму. Он весь напрягся, судорога свела каждый мускул его тела, когда осознал, что ему не грозит голодная смерть, и что теперь его спасут. Застонав, он поднялся на колени; послышался звон цепи, которой он был прикован. Она оказалась достаточно длинной, чтобы он мог встать на ноги и сделать несколько шагов. На кухонном столе лежал нож с длинным лезвием, которым он вполне мог бы перерезать себе горло или вены на запястье, если только сумел бы до него дотянуться. Он хотел умереть, он просто жаждал смерти, только так он мог смыть с себя весь свой позор и забыть ту мерзость, которой научил его Саркин.

Цепи хватило, лишь чтобы добраться до стола, но нож лежал на другом конце, на расстоянии около шести футов. Он наклонился над краем, потянулся, но так и не смог лечь на стол, потянулся еще, но лишь коснулся кончиками пальцев рукоятки ножа. Снаружи до него долетали голоса, и он узнал двух говоривших: гвербрет Блейн и лорд Родри из Абервина. Сейчас они войдут и увидят, что стало с ответственным за королевскую купальню. Потянувшись изо всех сил, он почувствовал резкую боль в плече, но все же дотронулся до ножа. Работая двумя пальцами, как ножницами, Камдел потянул рукоятку к себе, но тут больную руку свела судорога, и нож упал на пол. Он оказался на каменной плите под очагом, куда лорд ни за что не смог бы дотянуться.

Рыдая, задыхаясь от слез, он свалился со стола и зарылся в солому. Почему Саркин не убил его? Вероятно, мучитель знал, что Камдел хотел бы умереть и оставил его живым в качестве последней пытки. «Блейн повесит тебя, сказал он сам себе, – потому что ты ограбил короля». Камдел почувствовал облегчение: скоро он будет болтаться на веревке на рыночной площади Форта Хирэйф. Снаружи голоса зазвучали громче.

– Молю богов, только бы увидеть Камдела живым, – говорил Блейн; несомненно, гвербрет хотел получить удовольствие от его казни.

– Я тоже, – отвечал ему незнакомый голос. – Но предупреждаю вашу светлость, что он может оказаться не в своем уме.

– Ах, несчастный парнишка! – Голос Блейна был преисполнен жалости. – Никто не может винить его за это, исходя из того, что ты мне рассказал.

Камдел резко поднял голову. Блейн не собирается его казнить. Его простили, и теперь ему придется жить, зная о себе всю правду. Мечась из стороны в сторону, он начал кричать. Как сквозь сон, до него стали доноситься чьи-то крики, шаги бегущих людей, но он продолжал кричать. Наконец кто-то опустился возле него на колени и схватил его за плечи. Камдел поднял взгляд и увидел лицо Блейна, в котором можно было прочитать одновременно и ужас, и жалость.

– Убей меня, – сказал Камдел заикаясь. – Ради всех богов, умоляю, убей меня.

Хотя губы Блейна шевелились, он не мог сказать ни слова. Возле гвербрета опустился на колени старик с густой копной седых волос и пронзительным взглядом голубых глаз.

– Камдел, посмотри на меня, – сказал он. – Я целитель, я собираюсь тебе помочь. Только посмотри на меня, дружище.

Его голос звучал так мягко, что Камдел сделал то, о чем его попросили. Голубые глаза увеличились и, казалось, заполнили весь мир, как будто он смотрел в озеро с кристально чистой водой. Старик положил ладонь ему на плечо, и Камдел почувствовал, как в его вены и артерии втекает тепло, успокоительное, умиротворяющее тепло, как расслабляются, становятся мягкими его сведенные судорогой мышцы.

– Позже нам нужно будет поговорить о том, что с тобой случилось, но только не сейчас. Тебе не нужно помнить об этом.

Камдел словно опьянел, но это было легкое, приятное состояние.

– Ты уже забываешь, не так ли, дружище? Конечно, ты забываешь. Тебе только известно, что ты очень болен, а мы хотим тебе помочь.

Соглашаясь, Камдел кивнул и подумал, что затянувшаяся болезнь оставила после себя лихорадку и помрачение рассудка. Он уцепился за руку старика и заплакал, выражая ему благодарность за спасение.

Увидев, во что злодеи превратили Камдела, Родри выбежал из кухни. Человек сошел с ума, его рассудок был разорван на мелкие кусочки, которые никогда и никому не удастся сложить воедино – по крайней мере так представлял себе это Родри. Он мог смотреть в лицо смерти на поле брани, но только не такой трагедии. Чувствуя, как его начало мутить, Родри побрел к входной двери дома, которую охраняли двое из войска Блейна.

– Они нашли его, мой господин? – спросил Комин.

– Никогда не называй меня так.

– Извини, серебряный клинок.

– Так будет лучше. Найти-то они его нашли, но я не стал бы этому радоваться.

Комин вздрогнул.

– Я послал несколько человек обыскать ферму, – заметил капитан, – на случай, если вдруг здесь кто-нибудь прячется.

– Хорошая мысль. Ну и что, кто-нибудь уже заходил внутрь?

– Никто туда не хочет идти, а я не могу заставить человека делать то, что боюсь делать сам.

– Послушай, у тебя же есть серебряный клинок, который ждет твоего приказа. Я вызываюсь добровольно. Это лучше, чем туда пойдет сам Блейн и будет подвергать себя опасности. Кто знает, что приготовил для нас там Двуумер?

Комин немного подумал, затем вручил Родри свой щит.

– Не знаю, что ты там найдешь. А ты?

– Я тоже не знаю. – Родри устроил щит на левой руке. – Благодарю.

Родри обнажил меч, и Комин отворил для него дверь. Дом был большим, около шестидесяти футов в диаметре, и, подобно большинству домов такого типа, был разделен, как пирог, на маленькие клиновидные помещения плетеными перегородками. Войдя внутрь, Родри оказался в комнате, напоминавшей переднюю, где стояли два деревянных стула, резной сундук под окном, на стене висела деревянная полка с гордо выставленными на ней тремя расписными глиняными тарелками. Пол был покрыт толстым слоем пыли, на которой оставались следы Родри.

В каждой стене был сделан проход, занавешенный одеялом. Так как правый вел на кухню, где находился Камдел, Родри решил пойти в левый. Он осторожно приблизился к проходу, затем взмахнул мечом и сорвал одеяло. Когда оно упало, он увидел перед собой спальню с выстланным свежей соломой полом, на котором лежала пара набитых сеном тюфяков. Он ступил в комнату, задерживая взгляд на нескольких походных скатках и груде седельных сумок, разбросанных по всему полу, будто кто-то недавно в них что-то искал. Хотя внешне они ничем не отличались от обычного походного снаряжения, Родри решил к ним не прикасаться. Чего доброго, они могли оказаться насквозь пропитанными магией.

Прикрывавшее следующий проход одеяло было сдвинуто на одну сторону. Он заглянул в комнату, оказавшуюся намного большей, чем две предыдущие. На полу валялись лемехи, старая конская сбруя и части поломанной мебели. Возле дверного прохода у дальней стены сидел труп, серое, распухшее тело в одежде фермера, и держал обеими руками топор дровосека. Родри предположил, что фермер пытался защищаться, но черный Двуумер подавил его сопротивление, и бедняга лишился жизни.

– Ладно, старина, – сказал он и вошел в комнату. – Мы тебя похороним по-человечески.

Покойник поднял голову и посмотрел на него. Родри громко вскрикнул и на какой-то миг застыл на месте, а тот, тем временем, медленно вставал на шатающихся ногах. Зияя пустыми глазницами, он поднял топор и заковылял в сторону Родри, как будто мог его видеть. Родри хотел рассмеяться, но едва успел поднять вверх щит и сделать шаг в сторону, избежав неуклюжего удара. Когда труп повернулся к нему, он взмахнул мечом и, пока тот медленно пытался отбить удар, рассек ему горло. Из глубокой раны потоком хлынула черная жидкость с едким запахом, но покойник вновь спокойно поднял топор и двинулся вперед.

Комната огласилась неистовым смехом Родри. Истерически рыдая и гогоча он увернулся от удара, сделал выпад и вонзил меч покойнику под мышку. Хотя вонючая жидкость потекла еще большим потоком, мертвая плоть подошла и занесла над его головой топор. Приняв удар на щит, Родри услышал треск дерева: необычный воин оказался чудовищно сильным. Смех Родри превратился в вой, когда он, взмахнув мечом, со всей силой опустил его на покойника и до половины отрубил ему правую руку. Тот лишь переложил топор в левую и снова замахнулся. Родри увернулся и в этот раз, вмиг обошел его сзади и ударил в спину. Труп медленно повернулся к нему лицом.

Издалека Родри услышал приближающиеся к нему голоса, но он сосредоточил все свое внимание на топоре, которым из стороны в сторону размахивал покойник, будто хотел срубить Родри, как дерево. Он изловчился, отразил щитом удар и рассек мертвому фермеру руку, но тот продолжал махать топором. Они все время носились по кругу, и Родри очень мешал беспорядок в комнате. Вдруг он поскользнулся, и топор просвистел в каком-то дюйме от его головы. Он вскочил, дико взвыл в припадке смеха и вложил всю свою неистовую силу в удар, который пришелся по шее покойника. Меч вошел очень глубоко, послышался хруст костей.

Голова, болтаясь, повисла на куске кожи и мышцы, и труп изо всех сил ударил топором в щит Родри. Дерево и кожа раскололись, сломались на уровне рельефного украшения, и половина щита упала на пол. Родри отступил, снова увернулся и нанес удар по левой руке покойника. Уронив топор, труп все еще продолжал наступать. Родри быстро отпрыгнул назад. Казалось, оказаться схваченным этими мертвыми пальцами было еще хуже, чем получить удар отточенным лезвием. В отчаяньи Родри вспорол покойнику брюшную полость. Странно, но оттуда не выпали кишки, а труп продолжал наступать.

– Именем Магистра Эйси остановись!

Изрубленный на куски, источающий зловонную жидкость труп остановился, как вкопанный. Когда в комнату вошел Невин, Родри бросил меч и остаток щита в сторону, упал на колени и стал блевать, не заботясь о том, что его могли увидеть. Он слышал чужие голоса, это воины заполняли комнату. Когда он уже вытирал рукавом рот, рядом с ним опустился на колени Комин.

– С тобой все в порядке, серебряный клинок? Черт возьми, что это было такое?

– Будь я проклят, если знаю. Но никогда в жизни я не был так благодарен за то, что мне одолжили щит.

Встав на ноги, он услышал, как Невин поет монотонную песнь на незнакомом языке. Когда старик допел ее до конца, труп изогнулся, его ноги подкосились, и он бесшумно распластался на полу. Невин трижды топнул ногой. Родри увидел уродливый, безобразный дикий народец, пляшущий на трупе; затем они исчезли.

– После этого, Родри, спрашивай меня, прежде чем совать свой нос в незнакомые места, – сказал старик.

– Могу вам в этом поклясться.

Все же, самое ужасное ожидало его впереди. Сквозь проход Невин вошел в последнюю комнату и отдернул одеяло, за которым скрывалось крошечное помещение без окон. На изогнутой стене висел кусок черного бархата с вышитой на нем перевернутой пятиконечной звездой и другими знаками, которых Родри не знал. В помещении стоял запах фимиама и как будто немного отдавало рыбой.

Посреди комнаты, на полу, раскинув руки, лежало тело полного мужчины с седыми волосами. Он выглядел, как обычный житель Кермора, но, должно быть, кто-то его сильно ненавидел, ибо грудь его была сплошь исколота кинжалом и было такое количество ран, что он, по-видимому, был уже мертв, когда рука убийцы опустилась в последний раз. Хотя зрелище трупа вовсе не пугало Родри, глядя внутрь комнаты он почувствовал такой ужас, что, когда Невин ступил за порог, он готов был закричать, чтобы остановить старика. Все же он заставил себя войти туда следом за Невином, но только потому как был уверен, что тот нуждается в его охране. В тусклом свете казалось, что вещи двигаются, прячась от постороннего взгляда в гробовой тишине. Невин слегка толкнул труп носком ботинка.

– Ну вот, Аластир, – сказал он, – наконец я встретил тебя в теле. Ты оказался ужасно хитер, ибо я не припоминаю, чтобы когда-нибудь видел тебя. – Он бросил взгляд на Родри. – Вот он, тот человек, который хотел твоей смерти; он же стоял за спиной Лослейна в той войне.

Родри посмотрел на своего давнего врага скорее с недоумением, чем с яростью. Он всегда рисовал в своем воображении черного мастера, как эдакого дьявола в человеческой плоти, и сейчас Родри был даже немного огорчен, видя перед собой тело обыкновенного человека. Но сама комната имела дьявольский вид. Его все больше охватывал какой-то необъяснимый страх, пока Невин, заметив это, не положил ему на плечо руку.

– Здесь уже нечего опасаться, – сказал волшебник. – В твоих венах течет эльфийская кровь, это она делает тебя таким чувствительным.

– Правда?

– Правда. Видишь ли, в этой комнате Аластир отправлял свои омерзительные обряды, искажая пути Двуумера. О, боги, несчастный Камдел!

– И он все это видел?

– Видел? Ха! Они использовали его для своих ритуалов. Здесь они периодически насиловали его.

– О, черт побери! – Родри не хотел верить своим ушам. – Но как можно изнасиловать мужчину?

– Не прикидывайся таким наивным; вам, воспитанным при дворе, это ни к чему. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Кроме того, совершая это, они делали ему на теле надрезы, чтобы пролить кровь для своих отвратительных духов.

Если бы у Родри оставалось что-нибудь в желудке, его вырвало бы снова. Невин задумчиво посмотрел на него.

– Мы с Блейном решили доложить королю, что Камдел мертв, – сказал старик. – Твоя честь позволит тебе хранить это в тайне?

Родри окинул взглядом комнату и представил, какой она показалась бы человеку, брошенному на пол.

– Может быть Камдел и вор, – сказал он наконец, – но что касается меня, то я не скажу ни слова.

Невин помог Блейну посадить Камдела на одну из тех лошадей, которых они нашли оставленными в конюшне. Хотя молодой лорд раскачивался в седле, как пьяный, он был в состоянии ехать верхом. Невин снимет с него чары, позже, когда у него будет помощник, владеющий Двуумером, тот, кто начнет исцеление сознания Камдела.

– Послушай, добрый волшебник, ты уверен, что, оставшись один, ты будешь здесь в безопасности? – спросил Блейн.

– Совершенно уверен. То, что я хочу сделать, не займет много времени. Я думаю, что вернусь в крепость к обеду.

– Что ж, тебе лучше знать. Это твои дела, а в них я не хочу соваться.

Когда войско уже сидело на конях, Невин улучил момент, чтобы сказать несколько слов Джилл, которая зевала в седле.

– Камдел будет спать несколько часов после того как вы вернетесь. Я попросил бы тебя посидеть с ним, когда он проснется.

– Хорошо. Действительно, не нужно оставлять его одного, вдруг он вспомнит что-нибудь из того, что с ним произошло.

У Невина защемило сердце. «Если бы только маленькая глупышка могла это понять, – подумал Невин, – из нее получился бы такой замечательный целитель!» Нет, он не должен был торопить ее судьбу, и он это знал. Зевая под утренними лучами солнца, он подождал пока войско не скрылось из виду. Всему был предел, даже его сверхъестественным жизненным силам. Щурясь от яркого света, Невин подумал, что сегодня в первый раз за последние пятьдесят с лишним лет он будет спокойно спать всю ночь. Затем он снова вошел в дом.

Люди Блейна уже успели похоронить Аластира и то, что осталось от фермера, на лугу между холмами. Невин зашел в комнату, где отправлялись ритуалы, сорвал кусок бархата и бросил его в очаг, предоставляя дикому народцу Огня. Пока материя потрескивала и дымила, он пошарил по дому и обнаружил небольшой глиняный горшок с фермерским запасом драгоценной соли и пару тонких деревянных лучинок, какими пользовались, чтобы зажечь свечу от пламени очага. Так как у него не было с собой фимиама, приходилось пользоваться обыкновенным дымом.

Когда он вернулся в комнату для ритуалов, атмосфера там, казалось, была уже немного светлее, может быть от того, что на стене больше не висела скатерть с богохульными символами. Хотя ему хотелось произвести изгнание немедленно, помещение могло поведать ему кое-какие тайны, а начни он делать это сейчас, такая возможность была бы потеряна навсегда. Он сел, скрестив ноги, напротив коричневого пятна, оставшегося на полу от крови Аластира, отложил в сторону соль и лучины, замедлил дыхание и полностью сконцентрировал свой рассудок. Он создал образ шестиконечной звезды, и тот засверкал двумя переплетенными треугольниками, красным и синим. Медленно он переместил образ из сознания в пространство и поставил прямо его перед собой.

В центре шестиугольника он мысленно представил мертвое тело Аластира таким, каким он увидел его на рассвете, затем переместил сознание назад во времени, сначала лишь представляя комнату такой, как она выглядела при свете свечей. Так как убийство было совершено не так давно, мысленный образ сменился настоящей картиной буквально через несколько секунд. Он увидел светловолосого ученика, который, опустившись на колени у изголовья учителя, охранял его тело. Его рот искривила легкая, вселяющая ужас улыбка, когда Аластир начал корчиться и дергаться в состоянии транса. Вдруг рука ученика потянулась к ножнам, сверкнуло лезвие кинжала. На какой-то миг он остановился, как бы смакуя прелесть этой минуты, потом замахнулся и вогнал лезвие в сердце беззащитного человека, затем снова и снова. Невину вовсе не хотелось видеть удары, поэтому он прервал видение и убрал звезду.

– Так вот кто оказался моим неожиданным помощником. Должно быть, он же забрал с собой книги Аластира и другие предметы ритуала. Если, конечно, предположить, что они у него были.

Дикий народец, притаившийся во всех углах, разом кивнул, показывая тем самым, что действительно Аластир путешествовал со всем обычным реквизитом черного мастера. Духи представляли собой жалкое зрелище искалеченных и обезображенных вмешательством Аластира.

– Но ведь он оставил скатерть. Он торопился, зная о нашем приближении?

Они кивнули снова.

– И поэтому он не убил Камдела?

Они отрицательно покачали головами. Черный гном с торчащими клыками лег на пол и притворился, что дрожит от страха, а другой в это время встал рядом и занес над ним когтистую руку, словно сжимая в ней нож. Затем он изобразил, что опускается на колени, кладет лезвие в ножны, и нежно похлопал лежащего гнома по плечу.

– Проклятье! Вы хотите сказать, что он пожалел Камдела?

Они с серьезным видом кивнули.

– Да, никогда бы не подумал! Ха. Что ж, друзья, не ваше это дело. Скоро вы освободитесь от этих уродливых оболочек. Помогите мне произвести изгнание, и потом можете идти к своим королям.

Они запрыгали от радости, и Невин почувствовал, как на него выливаются их эмоции, такие же осязаемые, как вода.

– Он проснулся? – спросил Родри.

– Похоже, что да. – Голос Джилл звучал неуверенно. – Трудно сказать.

Родри вошел в комнату и заставил себя посмотреть на Камдела, который лежал без рубашки на неразобранной кровати. Он был грязный, весь в синяках, на теле во многих местах виднелись тонкие порезы и ссадины. Наконец он открыл глаза и с опаской посмотрел на Родри, словно ожидая, что тот добавит ему еще несколько шрамов.

– Ты хочешь что-нибудь поесть? – спросила Джилл.

– Нет, – прошептал Камдел. – Воды.

Пока Джилл наполняла из кувшина его чашку, он смотрел на Родри широко открытыми от страха глазами.

– Послушай, разве ты не помнишь меня по двору? Я – Родри Мэйлвейд, младший сын Абервина.

Тут губы Камдела искривились в слабой улыбке, он приподнялся и сел, чтобы принять у Джилл чашку с водой. Держа ее обеими руками, он пил воду маленькими глотками и окидывал взглядом комнату. Сквозь окна в комнату заглядывали косые лучи вечернего солнца, и было видно, как в их золотистом сиянии танцуют пылинки. Созерцая эту картину, Камдел улыбнулся, как малое дитя. Это просто потрясло Родри, и, почувствовав отвращение, он отвернулся. А вдруг черные злодеи схватили бы его Джилл? Они сделали бы с ней что-нибудь подобное? Он от всего сердца поклялся, что если когда-нибудь окажется в силах избавить мир от черных колдунов, он в случае необходимости поставит на карту свою жизнь, чтобы только раздавить этих негодяев, как ползучих гадов.

– Родо, будь добр, позови пажа, – попросила Джилл. – Я хочу, чтобы они принесли воду. Ему нужно принять ванну.

– Ванну? – пролепетал будто захмелевший Камдел. – Было бы неплохо.

Благодаря в душе Джилл, он вышел из комнаты. Хотя Родри ни в чем не винил Камдела, ему было просто невыносимо на него смотреть.

Передав пажам поручение Джилл, Родри подсел за стол к Блейну и составил ему компанию. Блейн, конечно же, пил мед, и впервые в жизни Родри решил от него не отставать. Пока кузен наблюдал за ним с легкой улыбкой, Родри, поднатужился и сделал такой большой глоток, как только мог.

– Полезная все-таки вещь, – заметил Блейн. – Помогает человеку забыть плохое.

– Здесь я с тобой согласен. Ты слышал, что…

– …произошло с Камделом? Слышал.

Родри сделал еще один глоток меда. И в течение долгих часов они не сказали друг другу ни слова.

Саркин вел уставшего коня по узкой тропинке, петляющей в сосновых рощах у подножия холмов с западной стороны Дальней Долины. Он слепо бежал на запад в поисках какого-нибудь уединенного места, где он мог бы укрыться на несколько дней, но сейчас он подумал, что ему лучше было бы не останавливаться. Люди гвербрета и, что еще хуже, Магистр Эйси, могли начать на него охоту. Все же, утомленный длительным переходом, он задавал себе вопрос: не лучше ли было бы болтаться на виселице Форта Хирэйф, чем попасть в лапы Черного Братства? У них его ждала мучительная, растянувшаяся на долгие недели смерть.

– Но у меня есть книги, – прошептал он. – Когда-нибудь во мне будет достаточно сил, чтобы противостоять им.

Ближе к закату Саркин нашел долину, в которой протекал ручей и для его лошади было достаточно травы. Здесь он остановился, на лесистом склоне насобирал сухих дров и с помощью кремня и огнива развел маленький костерок. Хотя в животе у него уже урчало, он не обращал внимание на голод. В тот день он уже однажды поел, а скудные запасы еды нужно было экономить. Некоторое время он сидел, уставившись на огонь, и обдумывал свои планы. В королевстве нашлось бы немало людей, которые могли бы предоставить ему убежище хотя бы на несколько дней, а оставаться на одном месте дольше он просто не мог себе позволить, хотя для изучения книг Аластира требовалось гораздо большее время. Внезапно он почувствовал себя слишком усталым, чтобы о чем-либо думать; это была какая-то особенная усталость, как он поймет позже, что-то похожее на помутнение рассудка.

Свернувшись на накидке калачиком, как ребенок, он уснул у костра. Вдруг Саркин почувствовал прикосновение чьей-то руки и сразу проснулся. Он закричал, стал бороться, пинаясь и извиваясь всем телом, но кожаный шнур обхватил его запястья и туго затянулся; затем кто-то сел ему на ноги и лишил его возможности сопротивляться. В свете гаснущего костра он увидел нападавших – двух светлокожих парней из Бардека в деверийской одежде. Один крепко связывал ему руки, другой – ноги. Саркин дергался из стороны в сторону, как рыба, но наконец они закончили и поднялись на ноги. Задыхаясь, он лежал на земле, связанный по рукам и ногам.

– Вот и все, малыш, – сказал один из них. – Ты убил своего учителя, не так ли?

Саркин замер от ужаса. Он почувствовал, как вверх от основания позвоночника поднимается холод.

– Думаю, ты знаешь, кто мы такие, – продолжал наемный убийца. – Ты не ошибаешься, перед тобой Ястребы Братства. Старик послал нас повсюду следовать за Аластиром и не спускать с него глаз. Все это время мы наблюдали за тобой, малыш, в магическом кристалле, но уж никак не ожидали увидеть убийство.

– Держу пари, Старик подозревал что-то подобное, – сказал второй. – Но он никогда никому не высказывает все свои мысли.

– Вполне возможно. – Он сильно ударил Саркина ногой по затылку. – Ты за все заплатишь, малыш, медленно, в муках, но лишь после того, как расскажешь хозяину все, что знаешь.

Хотя от жестокого удара мир ходуном заходил перед глазами, Саркин сильно прикусил губу и удержался, чтобы не закричать. Хотя страх заставлял дрожать его тело, он дал клятву: он ничего им не скажет, каким бы изощренным пыткам они его не подвергли, ибо не ждать ему теперь от них пощады, даже если он им покорится. Ястребы пошли привести своих лошадей, которые были спрятаны за деревьями, а Саркин тем временем ушел в себя, призвав всю свою волю. Способность сосредоточивать волю и с ее помощью руководить собой – вот все, что у него осталось. Он отогнал прочь страх, заставил дрожь покинуть тело, замер, как загнанный в тенета олень, и остался лежать на земле, пристально глядя на огонь.

Хотя Невин вернулся в крепость около полудня, лишь к заходу солнца у Джилл появилась возможность с ним поговорить, потому что после обеда старик все время занимался с Камделом, промывал и лечил его многочисленные раны, а также приводил в нормальное состояние его рассудок. После ужина, когда в окно заглядывали последние лучи заходящего солнца, он послал за ней пажа. Джилл вошла и села на сундук, в то время как он беспокойно ходил по комнате взад и вперед.

– Как там Камдел? – спросила она.

– Крепко спит, спасибо богам. Я заставил его рассказать кое-что из того, что с ним произошло, но, уверен, он сразу же об этом забыл. Он еще слишком слаб, чтобы смотреть в лицо своим воспоминаниям.

– Несомненно. Но зачем они… в общем, зачем им понадобилось использовать его таким образом?

Невин слегка наклонил голову и посмотрел на нее лукавым взглядом.

– Я не имею права тебе об этом говорить, – ответил он наконец. – Кроме того, я думал, что все эти разговоры о Двуумере ранят тебя в самое сердце.

– О, Невин, не издевайтесь надо мной! Вы же прекрасно знаете, что сейчас меня ранит в самое сердце обыкновенное любопытство.

– Понимаю. – Он сделал паузу и улыбнулся. – Ну что ж, хорошо. Когда двое ложатся вместе в постель, выделяется определенное количество некой субстанции, называемой магнитным потоком. Конечно, я понимаю, что ты не знаешь, что это такое, и я не буду объяснять это дальше человеку, который не обладает достаточными познаниями. Так что прими то, о чем я говорю, на веру. У этого потока много особенных свойств, но в основном это своего рода эликсир жизни. Он также содержится в крови. И вот, мастера черного Двуумера знают способы всасывать этот поток, если он есть где-то поблизости, и использовать его для восстановления своих жизненных сил. В то время как его ученик занимался с Камделом, Аластир по существу кормился их вожделением, их страстью.

Джилл почувствовала тошноту.

– Отвратительно, не правда ли? – заметил Невин. – Но, послушай, вот о чем я вспомнил. Ученик – его зовут Саркин, по крайней мере это имя назвал мне Камдел – сумел скрыться. И вам с Родри нужно быть очень осторожными, когда будете отсюда возвращаться.

– Я размышляла об этом весь день.

– Так вот, я думаю поймать его и настоятельно советовал бы вам двоим задержаться у Блейна, хотя Родри чувствует себя здесь очень неловко. Должно быть, Саркин очень слаб, и в конце концов у него найдутся враги похуже нас. Когда в их мерзком братстве станет известно об убийстве Аластира, они подошлют к Саркину наемных убийц. И тогда, я полагаю, ему будет некогда изливать на вас свою месть. Все же, будьте настороже. Главный удар он приготовил для меня, к тому же, я не могу увидеть его в магическом кристалле. Он никогда не попадался мне на глаза собственной персоной.

И тогда Джилл в голову пришла одна мысль, ей все показалось таким очевидным, за исключением того, откуда ей все это было известно. Она сидела не шелохнувшись, обдумывала свою идею и чувствовала, как в ней нарастает чувство страха. Она боялась не только Саркина, ее пугало то, что она собиралась намеренно, хладнокровно воспользоваться Двуумером. Джилл знала, что если выразит свои мысли вслух, это станет ее первым шагом по совершенно неизведанной дороге. А было ли это в самом деле только первым шагом? Невин смотрел на нее с несколько озадаченным видом, пока наконец она не приняла решение.

– Я видела его собственной персоной, – сказала она. Вы можете понаблюдать за ним в магическом кристалле с моей помощью, не так ли? Не знаю, почему я в этом так уверена, но думаю, что вы можете воспользоваться мной, как парой глаз.

– Черт возьми! Ты совершенно права, но подумай, ты уверена, что позволишь мне это сделать? Это будет означать, что я подчиняю себе твою волю.

– Конечно же позволю. Знайте, я доверила бы вам свою жизнь.

Невин был готов разрыдаться. Он быстро отвернулся и вытер грязным рукавом подступившие слезы, а она тем временем задавала себе вопрос: неужели ее хорошее расположение может так много значить для человека, наделенного такими силами?

– Благодарю тебя, – сказал он наконец. – Пойду-ка возьму у слуг немного дров, и мы разведем огонь.

Когда в очаге весело запрыгали языки пламени, вечерний небосвод уже окутывала густая тьма. Невин посадил Джилл на стул напротив очага, а сам встал у нее за спиной. Она боялась; это был страх переходящий в восторг, подобный тому, какой она испытывала всякий раз перед сражением. Он положил свою руку ей на шею, примерно туда, где позвоночник соединяется с черепной коробкой. Сначала его пальцы казались просто теплыми, затем они стали излучать все больше и больше тепла, которое, казалось, втекает ей в самые вены и через них распространяется по лицу и доходит до ее мозга. Наконец тепло сконцентрировалось где-то между глаз, как своеобразное сплетение ощущений.

– Смотри в огонь, дитя, и думай о Саркине.

И когда Джилл сделала это, она увидела его спящим у бивачного костра в какой-то холмистой местности. Сначала образ был небольшим; затем стал увеличиваться, заполняя собой сначала очаг, а потом и все ее сознание, и вот она уже парила над тем местом, как это обычно бывало с ней в вещих снах. Проплывая над долиной, она увидела двух человек, показавшихся из рощи у холма, которые стали подкрадываться к спящему. Они двигались медленно и осторожно, будто скользили низко прижавшись к земле, как хорьки. Хотя еще минуту назад Джилл ненавидела Саркина, ей вдруг стало страшно за него.

Пребывая в состоянии транса, она попыталась закричать и разбудить его, но не смогла выдавить из себя ни звука. Она устремилась вниз и схватила его за плечо, но ее бестелесное прикосновение не могло разбудить его. Когда двое набросились на Саркина, она отскочила в сторону, встала по другую сторону костра и стала наблюдать, как Ястребы связывают жертву, издеваясь над ним по ходу дела. Вдруг в ее сознании прозвучал голос Невина:

– Возвращайся! Они могут увидеть тебя, если посмотрят в твою сторону и воспользуются ясновидением. Думай обо мне, дитя. Возвращайся в комнату.

Джилл представила себе его лицо, комнату; внезапно ее глаза открылись, теперь она смотрела на огонь. Невин больше не касался ее рукой. Она встала и приятно потянулась.

– Никогда не думал, что они будут так долго следовать за Аластиром, – сказал Невин. – Мне нужно спешить, если я собираюсь успеть вытащить нашего Саркина из этой непростой западни.

– Как? После всех его омерзительных поступков вы еще хотите его спасти?

– Он ответит за свои преступления, не сомневайся, но только перед законом.

– Но ведь он – самая отвратительная свинья из всех, которых я…

Невин поднес ко рту Джилл свою ладонь, и она замолчала.

– Почему бы тебе не спуститься в большой зал к своему Родри? Мне нужно кое над чем хорошенько поразмыслить.

Когда Джилл покинула комнату, Невин снова стал беспокойно ходить из угла в угол, размышляя над тем, что следовало бы предпринять. Он решил спасти Саркина от Ястребов скорее для блага королевства, чем ради него самого. Если он умрет от пыток, выкрикивая проклятия, его ненависть и боль вольются в его следующую жизнь, и потом он будет источником постоянной угрозы для окружающих.

– Если бы мы могли хоть как-нибудь вытащить его оттуда, – заметил Невин, обращаясь к толстому желтому гному, который грелся у очага. – Наверняка они направляются в Бардек. Интересно, как они собираются провезти его на корабле? Вероятно в этом им поможет большой сундук или что-то подобное.

Гном задумчиво почесал живот. Невин подумал обратиться к Блейну, чтобы тот послал им вслед войско, но Ястребы действовали очень продуманно. Кроме того, владея Двуумером, они могли надежно укрыться едва заметив погоню. «Я сам мог бы поехать с войском, – говорил Невин сам себе, – если бы нам удалось догнать их. В конце концов, они не смогут ехать быстро, если выберут путь через горы».

Горы. Вдруг лицо Невина озарила улыбка. Он подошел к очагу и опустился на колени. Ему нужно было связаться с одним конкретным человеком, владеющим Двуумером, чья помощь была ему сейчас необходима.

Позаботившись о лошадях, Ястребы вернулись к костру. Саркин лежал не шелохнувшись и прислушивался к их разговору, пока, наконец, не выяснил их имена. Тот, кого звали Деканни, был повыше ростом, с желто-коричневыми глазами, свидетельствовавшими, что в его венах течет немало крови анамурцев. Другого, который, похоже, был среди них за старшего, звали Карлупо. Они поели, Деканни опустился возле Саркина на колени, схватил его за запястья и заломил ему руки вверх, так что они оказались над головой, затем задрал ему рубашку, закрывая Саркину лицо, чтобы он ничего не видел. Саркин лежал неподвижно, собрав в кулак всю свою волю, и слышал, как Ястреб, мурлыча себе под нос, стал возиться у костра. Наконец он вернулся.

– У меня в руке кинжал. Я его раскалил.

Саркин призвал на помощь всю свою собранную по крупицам волю. Деканни захихикал, как девочка, и положил раскаленную сталь на правый сосок Саркина. Хотя боль, казалось, прожгла его до самого сердца, он не издал ни звука.

– Теперь я его переворачиваю, малыш.

Боль пронзила левый сосок. Он отчаянно пытался подавить крик, который, клокоча, поднимался откуда-то из горла. Внезапно Саркин почувствовал, как сам собою опорожнился его кишечник.

– Ну и вонь! За это я тебя переверну и помечу твои щечки, те что ниже спины.

– Нет, ты не будешь этого делать! – где-то рядом прозвучал голос Карлупо. – Для первого вечера достаточно. Когда мы приедем домой, он должен иметь приличный вид, потому что хозяева пожелают, чтобы он продержался как можно дольше.

– Брось ты! На корабле он немного оклимается.

– Я сказал: достаточно!

Тут все закружилось у него перед глазами, и Саркин потерял сознание. Среди ночи он проснулся и обнаружил, что все еще лежит в собственных экскрементах. Они опустили его рубашку, и грубая ткань царапала ожоги, из которых сочилась какая-то жидкость. Прежде чем снова впасть в забытье, он долго лежал с открытыми глазами, прикладывая все усилия, чтобы не застонать. Утром они пинками прогнали его сон и заставили Саркина принять сидячее положение. Карлупо уже приготовил в небольшом котелке ячменную кашу и подошел к нему с полной миской.

– Я развяжу тебе руки, чтобы ты смог поесть, – сказал он. – Но малейшая твоя неосторожность, и Деканни доставит тебе несколько приятных минут, прежде чем мы снова тронемся в путь.

Саркин отвернул голову. Он твердо решил заморить себя голодом, ослабив таким образом свой организм, чтобы потом быстрее умереть под пытками.

– Ты у меня будешь есть, будешь! – заревел Карлупо.

Так как он продолжал отказываться, Ястребы опустились на колени по обе стороны от него, Деканни разжал Саркину челюсти, а Карлупо запихал ему в рот ложку каши. Пища залепила горло, и ему пришлось непроизвольно проглотить ее – сработал обыкновенный рефлекс; так они скормили ему всю миску. Это унижение было для Саркина таким же болезненным, как ожоги.

Все же, когда они сели на лошадей, боль снова возобладала. От мерной поступи лошади рубашка скользила по телу и царапала свежие ожоги; кроме того, от жаркого солнца у него на коже выступил соленый пот, который, заливаясь в раны, вызывал еще большее мучение. Саркин уже мечтал лишь о смерти, чтобы избавиться таким образом от боли. Вскоре его связанные запястья стали распухать, и в отекшее тело начали врезаться ремни. К тому времени, когда они остановились на обед, Саркина, кроме всего прочего, стала тревожить нижняя губа. Он понял, что превозмогая боль, он разжевал ее в кровь.

– Ты будешь есть, малыш? – спросил Карлупо. – Или хочешь, чтобы мы тебя снова покормили?

– Буду есть.

Карлупо развязал ему руки, встал рядом с обнаженным мечом в руках и смотрел, как Саркин ел вяленую говядину и сухари. Затем они снова сели на коней, и начались новые, еще большие страдания.

К тому времени они уже зашли далеко в горы и двигались по узкой тропинке, петляющей между огромными валунами. Время от времени они переходили вброд какой-нибудь быстрый ручей или ехали возле потрескавшейся, грозящей обвалом скалы. Саркин почти не замечал, где они проезжают. К его боли прибавилось еще одно страдание: находясь весь день на лошади в мокрых, грязных бриджах, он в кровь растер себе бедра и ягодицы. В это время Деканни немного задержал свою лошадь и поравнялся с ним.

– Скоро мы остановимся на ночлег, и у меня снова найдется несколько минут, чтобы немного развлечься с тобой. Хочу, чтобы ты сделал выбор. Я могу приложить раскаленное лезвие либо тебе под мышки, либо к пояснице, но конечно же, дважды. Как стемнеет, скажешь, чего бы ты больше хотел.

С этими словами он отстал и поехал сзади, оставляя Карлупо возглавлять колонну. Никаким усилием воли Саркин не мог остановить дрожь. Он прекрасно понимал, чего добивается этим Деканни. Если Саркин не воспользуется предоставленным выбором, он подвергнется обеим пыткам; но если он выберет, то сделает первый шаг навстречу своему истязателю. Они хотят, чтобы его воля начала мало-помалу сокрушаться и отступать, чтобы он сам сделался соучастником своих истязаний, и в конце концов между ними возник бы ужасный, отвратительный, почти что вожделенческий альянс того, кто боль причиняет, и того, кто ее терпит.

– Деканни! – решительно произнес он. – Я не буду делать выбор.

Сзади раздался лишь возбужденный смех. Они вошли в каменистое, покрытое низкорослым кустарником ущелье. Внезапно, когда Саркин оторвал от земли взгляд, один из кустов показался ему человеческим лицом. Он быстро отвернулся. Если у него начнется бред, он лишится остатков воли и уже не сможет сопротивляться. Он сосредоточился на дыхании и попытался забыть о своем изнывающем от боли, бьющемся в лихорадке теле. Тени становились все гуще, неумолимо приближалась ночь.

За два часа до захода солнца они остановились в очень узкой, похожей на расселину меж двух холмов долине. Сидя на голой земле, Саркин следил за каждым движением Деканни, в то время как двое Ястребов разбивали стоянку и давали лошадям дополнительную порцию овса, чтобы компенсировать нехватку травы. Скоро, очень скоро раскаленное лезвие прикоснется к нему четыре раза.

– Дай ему сперва поесть, – сказал наконец Карлупо. – Ему ведь кусок в горло не полезет после того, как ты поиграешь с ним.

– Хорошо. Дам ему отдохнуть и после каждой метки.

Саркин прикусил кровоточащую губу и уставился в землю, как будто этот крохотный участок скалистой местности мог вобрать в себя целый мир. Вдруг он услышал пронзительный вопль Деканни. Он поднял взгляд и увидел, как Ястреб стоит, шатаясь на ногах, со стрелой в левом плече, а в долину устремилась толпа людей. Они были невысокого роста, от силы пять футов, но крепко сложены и вооружены, как воины. Запущенные умелой рукой, мимо просвистели два топора, затем еще один, и Карлупо упал замертво, обезглавленный, с отрубленными у колен ногами. Деканни попробовал спастись бегством, но его настиг запущенный снизу топор и глубоко вошел ему в промежность. Издав истошный крик, он упал, и тогда невесть откуда взявшееся голое лезвие перерезало ему горло. Воины улыбнулись друг другу и собрались в кружок, чтобы полюбоваться своей работой. И только тогда Саркин понял, что во время неравной битвы никто из них не издал ни единого звука.

Снимая с головы свой круглый шлем, один из воинов подошел к Саркину. У него было изборожденное морщинами, загорелое лицо, густая, пепельного цвета борода и густые черные брови.

– Ты говоришь так, как говорят в Дэвери?

– Да.

– Хорошо. И я говорю так, как говорят в Дэвери. Не так хорошо, чтобы очень хорошо, но говорю. Другие, там внутри, говорят хорошо. Поговорим тогда. Я – Джол. Ты встанешь?

– Не знаю, смогу ли. Послушай, добрый Джол. Я ничего не понимаю. Кто вы такие?

– Люди гор. Человек, не волнуйся. Мы спасаем. Ты в безопасности.

Саркин тяжело опустил голову и зарыдал, не сдерживая слез как ребенок, тем временем как Джол, орудуя крохотным кинжалом, освободил ему руки.

Несколько карликов общими усилиями посадили Саркина в седло. Затем они забрали оставшихся лошадей и пошли пешком, ведя под уздцы коня, на котором сидел Саркин. Роясь в туманных потемках своего сознания, он пытался понять, зачем они его спасли, но большая часть внимания и воли уходила на то, чтобы удержаться в седле. Наконец, когда стало смеркаться, они вошли в узкую долину и направились прямо к скале. По мере того, как они приближались к каменной громаде, до ушей Саркина стал доноситься скрежет.

– О, боги!

В скале медленно открывалась огромная дверь. Когда они подошли к ней совсем близко, она замерла, оставаясь открытой. Джол повел своих спутников в аккуратно вырубленный, с высокими сводами тоннель; остальные воины пошли впереди, освещая фонарями дорогу и разговаривая между собой на совершенно незнакомом Саркину языке. Он оглянулся назад и увидел, как за ними с помощью лебедок медленно закрывали дверь. От зрелища уменьшающейся щели, сквозь которую пробивался свет уходящего дня, у него закружилась голова. Внезапно он почувствовал, как его схватили и мягко опустили на землю чьи-то руки. Над ним склонилось лицо Джола.

– У нас есть носилки. Мы тебя понесем.

Саркин хотел поблагодарить Джола, но тут его окутала головокружительная темень.

Проснувшись, он обнаружил, что лежит на узком тюфяке в комнате, где царит кромешная тьма. Первой его реакцией была паника, ибо в комнате этой не было ни единой щели, сквозь которую проникал бы свет, не было даже тех градаций темноты, имеющих место ночью в обычной комнате. Мало-помалу Саркин стал осознавать, что он раздет, вымыт и сейчас лежит под мягким одеялом, и что ожоги лишь слегка беспокоят его. Кровоточившая губа также была обработана какой-то приятно пахнущей целебной мазью. Через несколько минут дверь отворилась, и в комнате стало светло. Вошел парень около четырех футов ростом с фонарем в руке.

– Дикий народец сказал, что ты проснулся, – сказал он. – Хочешь есть?

– Да, пожалуй.

– Тогда я сейчас что-нибудь принесу.

Он поставил фонарь на маленький столик у входа и вышел, закрыв за собой дверь. Саркин услышал звук опускающегося снаружи тяжелого засова. Итак, как бы хорошо с ним не обращались, он был пленником. Хотя комната имела лишь около десяти футов от стены до стены и была вытесана в цельной толще скалы, она вовсе не напоминала тюремную камеру. На полу лежал добротный красный ковер, и, помимо тюфяка и стола, здесь находился сработанный под прямыми углами стул с высокой спинкой и мягким сиденьем; казалось, что на нем было бы удобно сидеть человеку с очень короткими ногами. У двери, предусмотрительно прикрытой квадратным куском материи, стоял ночной горшок, и рядом лежала его одежда, выстиранная, высушенная и аккуратно сложенная.

Двигаясь медленно, так как его голова все еще немного кружилась, Саркин встал и оделся. Он вовсе не удивился, не обнаружив свой меч. Когда он уже заканчивал, вернулся парень, держа в руках деревянный поднос с двумя мисками.

– Любишь грибы?

– Люблю.

– Хорошо. – Он поставил поднос на стол. – Здесь все вещи кажутся тебе маленькими, не так ли? Ничего, ты пробудешь у нас недолго.

– Скажи, а что будет со мной потом?

Парень постоял и подумал, наклонив голову, затем пожал плечами и подошел к двери. Он немного приоткрыл ее, и Саркин увидел двух карауливших его хорошо вооруженных солдат.

– За тобой придет Магистр Эйси, – ответил он наконец.

Затем он покинул комнату и захлопнул за собой тяжелую дверь, как раз в тот момент, когда Саркин бросился к выходу скорее просто от охватившего его ужаса, чем для того, чтобы бежать. Он ударился о дверь и прильнул к ней всем телом, прислушиваясь к звуку опускающегося засова, затем почти беззвучно зарыдал. Наконец он немного пришел в себя и начал ходить кругами по комнате. Высоко, у самого потолка виднелось отверстие, служившее, должно быть, для вентиляции, но оно имело лишь около фута в высоту и столько же в ширину, и было слишком маленьким, чтобы он мог протиснуться сквозь него. Возможно, он мог бы притвориться больным, затем одолеть своего надзирателя, но за дверью стояла стража. Возможно, он мог бы обернуться в ауру и выскользнуть наружу, едва только откроется дверь. Но откроется ли она еще хоть раз до прихода Невина? В конце концов, он мог бы призвать дикий народец и отвлечь внимание стражи; может быть ему даже удалось бы заставить одного из них поднять снаружи двери засов.

Вдруг он замер на месте, пронзенный неожиданной мыслью, как стрелой: он не хочет совершать побег. Очень медленно Саркин сел на пол у стола, он думал об этом снова и снова: у него не было никакого желания оказаться на свободе. Он устал, истощил все свои силы и саму душу, он слишком устал и не мог бежать; даже если он совершит побег, ему придется все время бежать от Невина, от закона, от Ястребов, от ужаса своих воспоминаний, бежать, ежеминутно бежать, лгать и постоянно быть настороже.

– Поистине, оленю в охотничьем заповеднике живется спокойнее.

При этих словах он улыбнулся горькой, кривой улыбкой. Итак, он собирается умереть. Невин предаст его в руки гвербрета, и, несомненно, его убьют. Конечно, это лучше, чем оказаться в руках Ястребов. В худшем случае его могут колесовать, но он был достаточно наслышан о Блейне и знал, что скорее всего его ожидает сравнительно легкая смерть на виселице. Он даже почувствовал своего рода удовольствие, сознавая, что собранные им важные сведения умрут вместе с ним. И Старик никогда не узнает о смешанной крови Родри. При этой мысли он улыбнулся и подумал, что ненавидел Старика все эти годы, ненавидел их всех, всех мастеров черного Двуумера и их учеников, всех Ястребов, которых он когда-либо встречал; он ненавидел их той лютой ненавистью, какую они, должно быть, испытывали к нему. Теперь он будет от них избавлен.

Он вытянул вперед руки, ожидая, что они будут дрожать, но они оставались совершенно спокойными. Он хотел умереть. Вдруг он понял, что его казнь будет по существу самоубийством, совершить которое ему помогут другие. Долгие годы он чувствовал себя жалкой, пустой оболочкой человека; теперь эта тонкая, обманчивая скорлупа, которую он представлял собой для окружающего мира, сплющится и будет проглочена находящейся внутри пустотой. Закончится бесконечная усталость. Он снова улыбнулся и ощутил, как его обволакивает теплое спокойствие, словно он плывет в горячей ванне с благовониями, словно он парит в нескольких дюймах над полом; и вот он почувствовал себя так легко, так спокойно и безопасно, что возжаждал смерти. Никто теперь не заставит его поступать против собственной воли; никто не причинит ему боль. Продолжая улыбаться, он подвинул к себе поднос с едой. Он был совершенно спокоен и очень голоден.

Когда он поел, спокойствие превратилось в такую глубокую усталость, что он уже не мог удержать голову. Он лег на живот, подложил под голову сложенные руки и стал рассматривать тени, которые отбрасывал на полу свет фонаря. Время от времени он выплывал из своего тела, затем возвращался назад, двигаясь туда и сюда между эфириком и физическим уровнем, не прикладывая при этом никаких усилий и даже не отдавая в этом себе отчет. Он был, по сути, за пределами своего тела, когда отворилась дверь и в комнату вошел Невин в сопровождении карлика, который приносил еду. Хотя прежде Саркин никогда не видел старика, он сразу догадался, что перед ним стоит Магистр Эйси по его ауре – ослепительному сиянию бледно-золотистого света.

– О, черви и слизни! – воскликнул карлик. – Неужели он умер?

– Сомневаюсь. – Невин опустился на колени у тела Саркина и положил ему на шею свою руку. – Жив, но в состоянии транса.

Внезапно Саркин ощутил охвативший его вихрь голубого света. Он чувствовал себя так, как будто тело всасывает его самого; как он ни сопротивлялся, плоть втягивала в себя серебряный шнур, пока, наконец, он не услышал сухое шипение и щелчок. Саркин что-то проворчал, открыл глаза и увидел склонившегося над ним Невина.

– Хорошо, – сказал карлик. – Я постою за дверью, вдруг понадоблюсь вам.

Саркин лежал, уставившись в пол, пока не услышал, как захлопнулась дверь; затем очень медленно он повернул голову и увидел своего соперника. Похоже, Саркин хотел что-то сказать или издать вызывающий клич, или просто заметить, что готов умереть; но снова он почувствовал усталость, и с его губ не слетело ни одного слова. Казалось, целую вечность Невин просто смотрел на него.

– Я пришел сюда в надежде поговорить о возвращении утраченного тобой, – произнес наконец Невин. – Но думаю, что уже слишком поздно.

Старик воздохнул, поднялся на ноги и направился к двери. Когда он ее открывал, Саркин уже погрузился в сон.

Хотя Невин пытался доказать, что сам в состоянии нагнать и привести опасного преступника, ни Джилл, ни Родри не желали отпускать его одного. Однако теперь они поняли, почему волшебник так упорно отказывался брать с собой кого-либо из воинов гвербрета. В благоговейном молчании они сидели на длинной каменной скамье у стены внутри огромной пещеры и наблюдали за ходом торговли на рынке карликов. Пещера имела по меньшей мере сто ярдов в диаметре и приблизительно два раза по столько же в высоту и освещалась падающими сверху солнечными лучами. Прямо напротив того места, где сидели они, из скалы била струйка воды и собиралась в искусственных чашах. Время от времени кто-нибудь из карликов опускал туда ведро и набирал воду для домашних нужд. В центре пещеры сотня или что-то около этого горных людей вели бойкую торговлю. В большинстве своем выставленный на продажу товар представлял собой продукты, разложенные на грубых тканных подстилках: грибы, летучие мыши, корнеплоды, тайно выращиваемые на поверхности, дичь, на которую тоже приходилось охотиться тайком.

– Нелегко живется этим людям, – заметила Джилл.

– Ха. Они этого заслуживают.

– Послушай, любимый. Постарайся быть к ним хоть чуточку терпимее.

Родри лишь сердито нахмурился. Джилл знала, что он ужасно обижается, потому что карлики, едва только посмотрев на него, заметили эльфийскую кровь и сразу же решили, что он вор. Только благодаря вмешательству Невина они не заставили его ждать снаружи. Хотя время от времени кто-нибудь подходил и говорил Джилл несколько приятных слов, Родри они не замечали вообще, как будто он был цепным волком или еще каким-нибудь опасным животным, которого она держала на поводке.

– Теперь я понимаю, почему Осо, серебряных дел мастер, так скверно с тобой обошелся, – сказала она.

– Жаль, что я в ответ не обошелся с ним еще хуже.

Джилл похлопала его по руке, что должно было, она надеялась, хоть немного его успокоить. К ним подошла совсем крошечная женщина, не более трех футов ростом, одетая в доходящее до самых лодыжек грубое коричневое платье. На перевязи у поясницы она носила младенца. Джилл и понятия не имела, сколько этот народ живет и как быстро они стареют, поэтому она не могла определить возраст ребенка, хотя тот сидел довольно прямо и живо смотрел по сторонам, как это делают дети людей в возрасте приблизительно одного года.

– Ах, должно быть, это вы – та девушка, которая пришла с Магистром Эйси, – обратилась она к Джилл.

– Да, это я. Это у вас мальчик или девочка?

– Девочка.

– Действительно, драгоценное создание.

Услышав похвалу, дитя заворковало, на щеках заиграли ямочки. Хотя у девочки был низкий лоб под копной вьющихся черных волос и широкий, мясистый нос, сама она была такой крошечной и такой живой, что Джилл очень захотелось подержать ее на руках.

– Можно я задам вам один вопрос? – продолжала Джилл. – Почему так много ваших людей говорят на языке Дэвери?

– Мы торгуем с фермерами, что живут в предгорье. Они миролюбивы и хранят наши тайны, получая взамен немного нашего серебра. Не найти более подходящего драгоценного металла для того, чтобы нажить друзей… или злейших врагов.

Произнося последние слова, она намеренно посмотрела на Родри, затем пошла своей дорогой, воркуя с младенцем.

– Ради всех богов, скорей бы возвращался Невин, – проворчал Родри.

Его желание исполнилось через несколько минут: из тоннеля в дальнем конце пещеры показался старик. С ним был карлик по имени Лан, который отвечал за охрану узника. Оживленно беседуя, они подошли к Джилл и Родри.

– А где Саркин? – спросил Родри, поднимаясь, чтобы поприветствовать подошедших.

– Я оставил его в келье, – ответил Невин. – Он сошел с ума. Окончательно и бесповоротно.

– И поделом этому жалкому ублюдку!

– Возможно. С одной стороны ты, может быть, и прав, но я… – Невин колебался, затем пожал плечами. – Теперь это не имеет значения. Он безумен, и не о чем тут говорить.

Джилл понимала, что старик что-то от них скрывает и что у него была какая-то причина видеть Саркина в здравом уме. Но она также знала, что он ни за что не раскроет этот секрет пока сам не захочет рассказать им об этом.

– Невин, – спросила она, – не собираетесь ли вы отпустить его подобру-поздорову? Меня вывернуло бы наизнанку, если бы я увидела его на свободе.

– Такая же мстительная, как и всегда. Но, конечно же, нет. Лишившись рассудка, он остался таким же опасным, каким был в здравом уме; кроме того, он был вполне здоров, когда убивал фермера и похищал Камдела. Мы увезем его в Форт Хирэйф, и он предстанет пред судом Блейна.

– Зачем? – вмешался Лан. – Я найду пару крепких ребят, они вытащат его наружу и перережут ему глотку. Это избавит всех нас от лишних хлопот.

– Не мне судить его и выносить ему приговор. Это может сделать только закон.

– Ну тогда поступайте, как знаете, – сказал карлик и пожал плечами. – Я позабочусь, чтобы вам его привели.

Парящий над огнем образ Саламандера расплылся в широкой ухмылке. Невину очень хотелось, чтобы гертфин хоть раз отнесся к чему-нибудь серьезно.

– Таким образом, – посылал ему мысль Саламандер, – из показаний Камдела следует, что я был прав, когда говорил об опиуме.

– Совершенно верно. Мне хотелось бы, чтобы ты немедленно отправился к некому лорду Гволдину. Он связан с начальником королевских стражников, и мы с ним неплохо знакомы. Пусть Гволдин как можно скорее возьмет под арест эту Ангариад, и скажи, чтобы они хорошенько ее охраняли. Держу пари, при дворе найдется немало знатных господ, которые захотят отравить старуху, чтобы она не наболтала ничего лишнего.

– Завтра первым делом к нему и пойду. Сколько мне еще оставаться в Форте Дэвери?

– Пока я туда не прибуду. Аптекарь Лидин – думаю, вы с ним встречались – находится сейчас на пути из Форта Кантрэй. Я поручу Камдела его заботам, и тогда тронусь в путь, чтобы вернуть королю Великий Камень. Тебя не затруднит подождать меня там?

– Ничуть. Ваша просьба побыть здесь явилась, по сути, чем-то вроде благодеяния, ибо мой горячо любимый и уважаемый папаша хочет, чтобы я вернулся домой.

– Ну, раз ты ему нужен, я пошлю в столицу кого-то другого.

– О, Магистр Эйси, не нужно так себя утруждать. – Саламандер очень драматично напустил на себя меланхолию. – Я прекрасно понимаю, чем все это пахнет: он собирается побранить меня за мои странствия. Я сказал, что вернусь осенью. И скоро мне придется выслушать еще одно умело сочиненное и бьющее прямо в цель нравоучение о моих ошибках, исполненное сочным голосом менестреля.

Закончив разговор, Невин погасил огонь, ибо летняя ночь была теплой, и сел возле тлеющих углей, чтобы еще раз подумать, можно ли хоть что-нибудь сделать с Саркином. Завтра на рассвете его повесят на рыночной площади, и он умрет, молчаливый, с помраченным сознанием, как животное, над которым фермер заносит топор. И как это отразится на его следующей жизни? Невин точно не знал, но был уверен, что конечный результат будет скверным, еще больше склоняющим душу Саркина идти тропами зла. Но все же, он пытался поговорить с учеником Аластира, хотя ничего этим не добился, потому что, лишившись рассудка, Саркин оказался неспособным уразуметь такие сложные понятия, как возвращение утраченного и свобода выбора. С другой стороны, Невин задавал себе вопрос: а был ли ученик в состоянии понять эти идеи, пребывая в здравом уме, и не хотел ли он изменить свою жизнь? «Скорее всего: нет», – подумал Невин. Но ему было очень грустно думать о душе, которая ввергла себя во тьму, когда в этом не было необходимости.

Рядом, на камне очага лежали три книги Аластира, которые вручили Невину карлики. Одна представляла собой обыкновенный экземпляр «Тайной книги Кадвалона Друида»; другие были написаны на бардекском языке и назывались: «Путь Силы» и «Меч Воина» – частью претенциозная макулатура, частью описание чрезвычайно опасных процедур и ритуалов. Невин лениво открыл «Меч Воина».

«Более того, Воля настоящего Воина будет властвовать над всем миром, вплоть до тайных обителей Тьмы, ибо в этом и состоит наиболее восхитительная, но и наиболее трудная для понимания истина, что тот, кто сражается под Сигилом…»

Невин что-то проворчал, захлопнул книгу и швырнул ее в сторону.

– Хотел бы я знать, почему эти люди не могут даже прилично написать, – заметил он, обращаясь к желтому гному. – И в самом деле «трудная для понимания»!

Гном почесал живот, затем схватил из очага горсть углей и разбросал по всему ковру. Прежде чем Невин успел его поймать, проказник исчез. Когда он подбирал с пола последние кусочки, раздался стук в дверь.

– Это я, Джилл.

– Входи, дитя, входи.

Она вошла, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной, как будто очень устала.

– Я пришла попрощаться с вами. Мы с Родри завтра уезжаем.

– О, боги! Так скоро?

– Так скоро. Это все из-за того, как Блейн обходится с Родри. Все его проявления великодушия заставляют Родри чувствовать себя еще более опозоренным. Иногда я абсолютно не понимаю тех, для кого честь так много значит.

– Пашут поле, усеянное камнями – про них сказано. Но я надеялся, что вы задержитесь здесь, хотя бы пока я не закончу свои дела.

– Я тоже так думала. Мне будет вас не хватать.

– Правда? – Невин почувствовал подступивший к горлу комок. – Я тоже буду очень скучать по тебе, но ты всегда можешь связаться со мной через огонь.

– Да, я могу. – Она так долго молчала, что он подошел ближе и посмотрел на нее. – Я думала. Иногда я сожалею, что не последовала за вами, когда вы хотели научить меня врачеванию травами, но теперь уже слишком поздно.

– Из-за нашего Родри?

Она кивнула, размышляя над чем-то.

– Хорошо, – сказала она наконец. – Но в самом недалеком будущем Родри наверняка наградит меня ребенком, и тогда я не смогу больше с ним путешествовать. Если я вернусь к отцу в Форт Гвербин, Родри даже не сможет меня там навещать, ведь он – изгнанник. Но будь я проклята, если стану служанкой в какой-нибудь гостинице, как моя матушка. Вот я и подумала, быть может…

– Конечно же, дитя! – Невин чуть не запрыгал от радости. – Не вижу ничего, что могло бы помешать нам с тобой и с младенцем поселиться где-нибудь в таком месте, где людям нужен знахарь и его ученица.

Она улыбнулась ему такой лучезарной улыбкой, что была в этот миг больше похожа на ребенка, чем на женщину.

– Если бы Родри со своей честью не упрямился, – продолжал он, – мы могли бы начать в самое ближайшее время. Но я не могу представить его с тяпкой в руках ухаживающим за своими растениями, как фермер.

– Он может – ночью, когда луна побагровеет и упадет с небес.

– Разве что так. Ну что ж, мы это учтем. В северных провинциях есть много городов, в которых жители испытывают острую нужду в знахаре и поэтому готовы закрыть глаза на то, что у него останавливается на зиму серебряный клинок.

После того как Джилл покинула комнату, Невин еще долго стоял у окна и улыбался сам себе. «Наконец! – подумал он. – Скоро узел ее судьбы начнет распутываться; скоро он сможет начать посвящать ее в тайны Двуумера». Скоро. Но даже сквозь переполняющую сердце радость он чувствовал холодное предупреждение: его перевернутая Двуумером жизнь уже никогда не будет складываться так просто.

ЭПИЛОГ

ЗИМА, 1063 г.

Дикий ветер судьбы человека переворачивает всю его жизнь. Он необузданный, его повороты неизвестны. Страшись, глупец, который говорит, что видит свой удел в сиянье солнца. Из мрака зеркала за ним наблюдает его рок.

Из «Афоризмов» Гверана, менестреля

– Почему ты не попросил Валандарио, чтобы она приказала Эбани вернуться домой? – спросил Калондериэл. – Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как он был нужен Магистру Эйси.

– Потому что я от всего сердца надеялся, что он сделает хоть что-нибудь по моей просьбе, – ответил Девабериэл. – Хоть один единственный раз.

Калондериэл с грустью обдумывал услышанное. Они сидели в шатре Девабериэла. Под прорезанным в центре потолка отверстием для дыма горел костер. Время от времени через тканную перегородку внутрь залетали капли дождя и шипели, падая в огонь.

– Знаешь, – сказал наконец полководец, – парню приходится слышать от тебя слишком много напыщенных и неистовых речей. Клянусь тебе, менестрель, когда ты кричишь на человека во всю глотку, у него начинает болеть голова.

– Разве я обращался к тебе за советом?

– Нет, но так или иначе ты его получил.

– Слушая тебя, можно подумать, что все люди…

– О, я просто очень хорошо тебя знаю. И разве не из-за этого ты на меня сейчас злишься?

Девабериэл удержался от резкого ответа.

– Да, – произнес наконец менестрель, – полагаю, так оно и есть.

Калондериэл улыбнулся и передал ему мех с медом. На этот раз полководец оказался более тактичным и переменил тему разговора.

К тому времени уже стояла поздняя осень. Уставшее за лето солнце поднималось поздно и оставалось на небосводе всего каких-нибудь шесть часов, затем садилось в груды дождевых облаков. Большая часть их народа ушла дальше на запад, в зимние стойбища, но Девабериэл и несколько его друзей оставались у границы с Элдифом, перегоняя лошадей с луга на луг в поисках свежей травы, охотясь на серых оленей и одичавший скот, оставшийся еще с тех дней, когда люди Элдифа пытались покорить приграничные земли. Несмотря на все свои угрозы, Девабериэл волновался за сына. Что если Эбани заболел в каком-нибудь грязном городе людей, что если его убили разбойники или головорезы?

Наконец, за два дня до самой долгой в году ночи, когда с неба, как из ведра, лил дождь, и между шатрами завывал ветер, вернулся Эбани. Он был промокший до нитки, дрожал от холода и имел такой жалкий вид, что у Девабериэла не хватило духу тут же отчитать его. Он помог сыну привязать коня рядом с остальными лошадьми, затем отвел его в теплый шатер и заставил переодеться в сухое. Эбани устроился у огня и с благодарностью взял мех с медом.

– Должно быть, этим летом тебе пришлось побыть на побегушках? – спросил менестрель.

– Да, отец, ну и запутанное же дело было. – Эбани вытер губы тыльной стороной ладони и передал отцу мех. – Ну вот, мой уважаемый родитель, кажется я немного подкрепился. Теперь можешь ругать меня, бранить, прочесть нотацию, пропесочить от всей души. Я понимаю, что время, когда я вернулся, можно лишь с большой натяжкой назвать осенью.

– Я просто очень беспокоился о тебе, вот и все.

Эбани с недоумением посмотрел на него и размашистым движением потянулся к меху с медом.

– Понимаешь, – продолжал Девабериэл таким мягким голосом, на который только был способен, – Дэвери – опасное место.

– Это верно. Сожалею. Видишь ли, по пути домой в провинции Пирдон я познакомился с девушкой, которой я, скромный гертфин, показался очень веселым.

– О, это действительно может послужить оправданием.

Эбани снова уставился на него широко раскрытыми от удивления глазами. Девабериэл улыбнулся, радуясь эффекту, который он производил на сына.

– Разве тебе не хочется узнать, почему я позвал тебя домой?

– Но я полагал, что ты хочешь дать мне нагоняй за то, что я такой негодник, некудышний человек и, может быть, полнейший идиот.

– Ничего подобного. У меня есть важная новость. Этой весной я обнаружил, что у тебя есть единокровный брат, о существовании которого я даже не подозревал. Его мать – женщина из Дэвери, как и твоя, и жизнь распорядилась так, что сейчас он бродит по дорогам с серебряным клинком.

– Родри?

– И вправду, это его имя.

– Клянусь Черным Солнцем, я видел его, и как раз этой весной. Я долго смотрел на него и думал: почему мне кажется, что я его знаю? Слушай, отец, он ужасно похож на тебя.

– Да, мне так и сказали. Ты помнишь серебряное кольцо, то самое, украшенное с розами? Оно принадлежит ему. Ты ведь знаешь, я не могу путешествовать по всему королевству, поэтому, когда наступит весна, не мог бы ты передать его Родри?

– Конечно. В конце концов, я встречал Родри, следовательно я запросто могу увидеть его в магическом кристалле.

Вдруг Эбани задрожал.

– Мне кажется, что ты простудился. Сейчас я подброшу в костер побольше дров.

– Дело не в этом. Меня коснулся холод Двуумера.

Девабериэл и сам почувствовал дрожь. От мысли, что его сын один из тех, кого эльфы называли «духовными друзьями», у него мурашки пробегали по коже. Девабериэл отыскал кожаный мешочек, бросил его Эбани, а тот вытряс кольцо себе на ладонь.

– Странная безделушка. – Разговаривая, Эбани случайно перешел на язык Дэвери. – Я помню, как много лет назад ты показал мне его. Мне, почему-то, ужасно хотелось его получить, хотя я понимал, что оно не мое.

– Тебе и сейчас хочется иметь его?

– Нет.

Эбани сжал кольцо в кулаке и пристально посмотрел на огонь.

– Я вижу Родри. Он где-то на севере, потому что он пробирается через снежные сугробы. Когда я смотрю, кольцо дрожит у меня в руке, значит оно и в самом деле принадлежит ему. О, как оно хочет оказаться у него, но мне кажется, что в конце концов оно может принести ему смерть.

– Что? Ради всех варварских богов, может лучше я заброшу его в реку?

– Тогда обязательно найдется человек, который достанет его со дна. – Голос Эбани звучал мягко, словно тот был под хмельком. – Нет, наш Родри не умрет, пока так не распорядится его судьба. А кто в силах уберечь человека от судьбы? Никто, даже его отец, и ты об этом прекрасно знаешь.

Все же, Девабериэл почувствовал тяжесть на сердце от того, что его сын увидел какие-то мрачные события, надвигавшиеся на них из будущего.

Старику понадобилось много времени, прежде чем он сумел по кусочкам восстановить историю летнего поражения в Дэвери. Когда прошли все сроки возвращения Аластира и Ястребов, он понял, что произошло что-то непредвиденное и заслал в королевство лазутчиков. Однако еще до их возвращения до него дошли тревожные вести из более привычных источников. За морем, в Дэвери люди короля и гвербрета Кермора распутали сеть торговцев наркотиками и арестовали наиболее важных агентов. К счастью, Ангариад отравили, прежде чем она успела под пытками выдать их тайны, а Гвенка знала о черном Двуумере очень мало, и гвербрет не услышал от нее ничего кроме бессвязного суеверного лепета, которому он, конечно же, не поверил. Все же, аресты явились тяжелым ударом по торговле опиумом, ибо она обеспечивала братству значительную часть дохода.

Но самую плохую весть принесли потрясенные лазутчики. Как и предполагал Старик, Аластира и Саркина уже не было в живых, а книги, дающие силу, находились в руках у Невина. Старику ужасно хотелось узнать, что Саркин успел рассказать перед казнью Магистру Эйси; он просто не мог поверить, что Невин упустил шанс выдавить из ученика все что можно. Больше всего Старика вывел из себя последний хитрый ход Невина. Когда в благодарность за возвращение Великого Камня король спросил волшебника, что он может для него сделать, Невин попросил назначить место при дворе его «племяннику» Мадоку, Магистру Огня, человеку, обладающему большими силами. И пока тот будет стоять на страже, черный Двуумер не сможет оказывать прямое вмешательство в дела двора.

На несколько дней Старик заперся в своем кабинете и внимательно изучал астрологические данные и законспектированные результаты своих же медитаций. Где-то среди них должны были находиться признаки грядущей беды, которые он, похоже, раньше не заметил. Но нет, он не нашел ничего, что указывало бы на то, какую роль в крушении планов Аластира сыграл Родри. С Джилл дело обстояло еще хуже, она была для него сплошной загадкой, ибо у него не было ни даты ее рождения, ни дат рождения ее родителей. Из-за их низкого положения в обществе драгоценные сведения остались незаписанными и, таким образом, оказались утраченными навсегда. В конце концов он решил, что здесь не было никакой ошибки и что, дабы разрушить его тщательно составленные планы, в ход были пущены какие-то ему неподвластные силы.

Со вздохом, который больше походил на сердитое ворчание, он поднял свою тушу со стула и переваливаясь подошел к окну. Снаружи, по стене, огораживающей сад, трепеща на холодном ветру, стелились алыми листьями ползучие растения. На квадратной лужайке двое рабов сгребали опавшую осеннюю листву. Старик почти не замечал их, в своих мыслях он странствовал по Дэвери. Если б только он мог туда поехать! Конечно, это было невозможно; и не только потому что из-за слабого здоровья он мог бы не вынести переход через море. Помимо этого, его очень хорошо знал Магистр Эйси. В какой-то миг его едва не охватила паника. Его особое положение в Братстве держалось на успешных прогнозах, а не на советах, приведших к печальному исходу. А что если остальные члены руководящего совета решат, что он уже изжил себя? Затем он немного успокоился, напоминая себе, что все еще обладает большей, чем у многих других, силой, что он еще далеко не побежден.

Он подошел к двери, ударил в гонг, вызывая мажордома и приказал рабу, чтобы его не тревожили по пустякам, разве что если дом будет объят пламенем. Затем он поудобнее устроился на стуле и замедлил дыхание, готовясь к работе. За свою долгую жизнь Старик открыл и тщательно разработал своеобразную методику медитации, служившую источником всех его наиболее точных предсказаний. В Бардеке в то время, когда пергамент и письменные принадлежности стоили баснословные деньги, ученые изобрели хитрую систему, позволяющую им тренировать память хранить информацию. Сначала студента учили рисовать в сознании отчетливый мысленный образ обычного предмета, скажем серебряной бутыли для вина. И когда он мог некоторое время удерживать в сознании этот образ и видеть его так же отчетливо, как если бы предмет стоял прямо перед ним, обучаемый продолжал делать то же самое со все более и более сложными объектами. Наконец он мог удерживать в своем сознании целую комнату с мебелью, причем каждый раз, когда он вызывал этот образ, комната должна была оставаться точно такой же.

И тогда он начинал мысленно создавать дом, вызывая в воображении и отчетливо представляя комнату за комнатой. В каждой из них он располагал объекты, символизирующие то, что он хотел запомнить, и образы эти обычно были забавными или гротескными. Например, в доме торговца специями находилась бы комната, где он хранил информацию об определенных важных для него покупателях. Если некая богатая госпожа терпеть не могла, скажем, черный перец, он поставил бы в этой комнате ее статую, громко чихающую. Если ему по какому-то поводу нужно было вспомнить о ее причуде, он мысленно заходил в комнату, бросал взгляд на предметы и видел скульптуру, которая напоминала ему о том, что этой госпоже следовало доставить какие-нибудь другие специи.

Очевидно, что этот метод тренировки памяти имел много общего с первыми шагами, которые делал обучающийся Двуумеру, и Старик понял это сразу как только начал овладевать этим колдовским искусством. В молодости его подготовили на место правительственного чиновника – работа, требовавшая высокой организации памяти, потому что в те дни система вести бумаги и документы в алфавитном порядке еще не была изобретена. Он, молодой невольный евнух по имени Тондало, создал в уме громадный архив, в который он мог заходить и легко отыскивать местонахождение любого нужного в данный момент документа. Когда Тондало выкупил себя из рабства и сделался богатым, выжимая все до последней капли из своей должности в муниципалитете главным образом благодаря взяткам, которые он брал самым бессовестным образом, находясь на государственной службе, он, однажды, провел прекрасный вечер, сжигая свой архив до самой земли, отчетливо созданной в воображении.

Однако метод тренировки памяти остался и оказался чрезвычайно полезным, особенно когда он случайно обнаружил, как его можно развивать дальше. Примерно за сто лет до описываемых нами событий, работая в черной артели, ему случилось решать одну очень трудную задачу, вопрос: убивать или нет главу муниципалитета? По мере того, как из шпионской сети к нему стекалась информация об этом человеке и о политической ситуации в их полисе, Тондало складывал сведения в мысленно созданной комнате, ибо они были слишком скандальными, чтобы их можно было где-то записать. Однажды он «вошел» в эту комнату и обнаружил, что некоторые из предметов изменились. Статуя обнаженного мальчика (изображавшая возлюбленного главы муниципалитета) держала чашу, которую Старик туда не помещал, а рядом стояла рыдающая женщина. Заинтригованный такими изменениями, Тондало быстро нашел решение проблемы: в чаше у мальчика был яд; женщина была его матерью. Один из самых приличных членов черной артели обработал сознание матери так, что она пришла в ярость и публично обвинила главу муниципалитета, перечислив все его пороки. После того, как толпа расправилась с ним, у черной артели отпала необходимость подсылать к нему наемных убийц.

А те предметы изменили свой вид лишь под воздействием его интуиции; как во сне, пока одна часть его мозга работала над решением задачи, сознание искало другие пути, Старик прекрасно это понимал. И тут у него возникла идея. А что, если он сделает особую комнату, может быть даже храм, и заполнит его наделенными Двуумером образами? Тогда, возможно, они будут изменяться под воздействием приливов из будущего и поведают тайны грядущих времен. Хотя для этого ему понадобилось много долгих лет, в конце концов Старик осуществил свою идею.

В тот день он сел на стул и вызвал свой храм Времени. Так как его работа была сугубо умственной, он не погружался в сон, а лишь сосредоточился так глубоко, как не смог бы сделать обычный нетренированный рассудок. Первое здание представляла собой стоящую на холме высокую, квадратную башню, выстроенную из белого камня; один склон холма был залит солнечным светом, другой – лунным. Он зашел с освещенной луной стороны и ступил внутрь через одну из четырех дверей, которая вела на первый из двенадцати этажей. В каждой стене было сделано по семь окон, а в центре находилась лестница о пятидесяти двух ступеньках. Едва удостаивая взглядом собранные в каждой из комнат предметы, он стал подниматься вверх, пока не достиг двенадцатого этажа.

Вокруг лестницы, на тех местах, куда он их когда-то поместил, стояли статуи четырех эльфов – два мужчины, две женщины. Они были обращены спиной к лестнице, как будто смотрели из окон. За ними находилась статуя Родри; Старик с высокой точностью воспроизвел ее по тем описаниям, которые слышал от других; правда одел он статую во все красное. У ног Родри лежал серебристый с голубым дракон Абервина. Рядом стояла стилизованная скульптура, которая должна была означать Джилл, – приятная блондинка с мечом в руках. Но за ней было пустое место. По спине Старика пробежала дрожь, когда он понял, что образ Аластира полностью исчез. «Мне следовало бы этого ожидать», – подумал он; это говорило о том, что замок был крепко связан с высшими силами. Повсюду находились различные предметы и символы: статуя Невина, поломанный эльфийский лук, разномастный дикий народец, держащий вещи, так или иначе связанные со Стариком. Но он не обращал на них внимания и первым делом направился к одному из окон.

Снаружи клубился туман, и, прежде чем посмотреть из окна, он немного успокоил нервы. Иногда сюда являлись непонятные твари, ибо, хотя вначале храм был задуман лишь как умозрительное строение, за те годы, пока Старик работал в нем, храм стал обретать реальность на астральном уровне; то же самое произошло бы с любым другим образом, будь он наделен достаточной силой. Но в этот день он увидел лишь лунный свет, пробивающийся сквозь клубы тумана, и никаких таинственных знамений о грядущих событиях. Он подходил к каждому расположенному с лунной стороны окну, но везде его ждало разочарование. Но когда Старик повернулся к лестнице, что-то бросилось ему в глаза, и он остановился у статуи Родри. Различие было именно здесь, совсем маленькое, едва заметное; он окинул образ взглядом с ног до головы и, наконец, нашел изменение. Указательный палец левой руки Родри обвивали крошечные розы – неестественно белые, выполненные с таким совершенством, что от вонзившихся шипов на пальце статуи выступила капелька крови. Весьма озадаченный, он отвернулся, но только для того, чтобы снова замереть на месте: статуи эльфов смеялись над ним.

Вдруг его охватил ужас. Он уловил шум, слабый шорох, доносившийся из-под окон, как будто что-то пыталось проникнуть внутрь. Бросившись бежать вниз по ступенькам, он слышал отдаленный смех, музыку, похожую на шепот, принесенную ветром, внезапно поднявшимся у стен его башни. Он бежал, охваченный паникой, грохоча по ступенькам, перелетая с этажа на этаж, пока, наконец, не очутился в безопасной тиши нижнего этажа, где на него смотрели статуи давно умерших глав муниципалитета, как бы упрекая его за столь неподобающую в его возрасте спешку. Здесь он пришел в себя и успокоился. Башня была лишь мысленным образом, плодом его воображения, выдуманным от начала и до конца, и он оказался круглым дураком, поддавшись этому необъяснимому страху. Единственное, что ему нужно было сделать, это открыть глаза, и храм бы мгновенно исчез в недрах его памяти. Все же, он задавал себе вопрос: насколько реальным мог бы стать храм, если бы он, путешествуя на астральном уровне, сумел найти его, или какой-нибудь непонятный, искаженный его образ? Некоторое время он даже не решался открыть глаза, боясь оказаться в ловушке, созданной видением. Затем он заставил себя выйти наружу через одну из освещенных солнцем дверей, бросить взгляд на иллюзорный склон холма и, наконец, открыл глаза.

Перед ним возникла знакомая ему комната, его стол, груда свитков, покрытый изразцами пол, открытое окно. Вздохнув с облегчением, он встал со стула и на дрожащих ногах подошел к гонгу, чтобы позвать слугу. Почти сразу же появился один из его хорошо обученных молодых рабов.

– Принеси охлажденное вино, белое, но не из самых лучших вин.

Раб кивнул и вышел из комнаты. Старик переваливаясь подошел к стулу и тяжело опустился, проклиная в душе Родри и весь его клан. Но тут он напомнил себе, что, по сравнению с Магистром Эйси, Родри раздражал его гораздо меньше. Это Невин уничтожил Аластира, Невин поймал в ловушку его ученика, Невин стоял крепостной стеной между Стариком и его конечной целью: возбудить такую ненависть, такое подозрение между народом Дэвери и Элкион Лакаром, которая привела бы к открытой войне между ними. В конце концов победили бы люди Дэвери. Уж очень малочисленной была эльфийская раса, и слишком мало было у них детей, в то время как люди множились подобно крысам. Если бы дело удалось довести до затяжной войны, на свете от эльфов не осталось бы и следа.

Нет, Старик не испытывал к эльфам какую-то антипатию. Просто, обладая заложенной в них самой природой честностью, порядочностью, приверженностью к Двуумеру света, они стояли у него на пути. Не требовалось каких бы то ни было туманных прогнозов или медитаций, чтобы понять, что, если Двуумер эльфов соединится с Двуумером Дэвери на сколь-нибудь широком фронте, их Братство будет обречено. Ему вовсе не хотелось, чтобы такое могло случиться. Клану Мэйлвейда, в особенности Родри, было предписано знамениями стать своего рода примирителями между эльфом и человеком, причем самым загадочным образом. Каким именно, Старик не мог понять, и поэтому они тоже должны были умереть. Все же, с грустью размышляя об этом в тот день над бокалом вина, его досада, вызванная тем, что Родри нарушил его планы, переросла во что-то больше похожее на ненависть, которая долго усиливалась пока наконец не излилась на клан Родри, но больше всего – на покровителя Родри, на Невина. Он долго думал, и, наконец, у него зародился план. Для всех в черном братстве поворот событий нынешним летом представлял собой определенную угрозу. Несомненно, он мог бы созвать собрание совета и убедить их в необходимости объединить усилия и устранить источник угрозы. Им нужно будет все тщательно спланировать, действовать не спеша, скрывая обладание Двуумером до последнего момента, и тогда, если все сложится как надо, они победят.

– Да, – сказал он вслух. – Магистр Эйси должен умереть.