Ланен

Проснувшись, я обнаружила, что лежу одна. Боли не было и в помине. Я уселась на постели, зябко поежившись, и тут поняла, что ставни отворены. Луна почти зашла, но по-прежнему было достаточно света, чтобы различить возле низкого оконца бесформенную фигуру, покрытую серебристым водопадом, отражавшим последнее мерцание лунного света.

Тихо встав, я подошла к нему. Он спал, опершись левой рукой о подоконник и положив голову на плечо; в другой руке он сжимал свой венец с самоцветом. Как все спящие, он казался беспомощным; но когда я стала перед ним на колени, чтобы заглянуть ему в лицо, то затаила дыхание. Он был... о милостивая Владычица, он выглядел таким печальным!

Выражение его лица точно пронзило мне сердце. Я не знала наверняка причины его печали, однако венец в его руке говорил о кантри. Общался ли он со своими далекими родичами? И была ли горесть его вызвана сожалением о прошлом, которого уже не вернуть? Мне доводилось видеть, как Вариен прилагал все силы, чтобы примириться со своими человеческими слабостями. В тайных глубинах своего сердца я понимала: неизвестно еще, как бы я повела себя на его месте, если бы мне вдруг пришлось навсегда распрощаться со своим привычным обликом, пусть даже ради дорогого мне существа.

Правда, выбора у нас обоих все равно не было: в том, что случилось с нами, мы были не властны. Мы знали, что за этим превращением каким-то образом стоят наши собственные боги, но от этого нам нисколько не становилось легче. Какой бы сильной ни была его любовь ко мне (в чем я ничуть не сомневалась), я все же знала, что он горько скорбит по тому, что утратил. Да и как не скорбеть? Когда он впервые по-настоящему осознал в тот день на Межном всхолмье, что ему уже никогда не суждено летать, печать горя у него на лице была такой, что сердце мое отчаянно заныло, а в глубине души я почувствовала, что во всем этом есть и моя вина. Джеми был прав. Я отправилась в плавание через море, чтобы изменить мир, и изменила его. Если бы плата за это была востребована лишь с меня, я бы вполне могла с этим примириться, но из-за меня погиб владыка кантри.

Сейчас мы с Вариеном находились на распутье. Теперь, когда мне уже не угрожала неминуемая гибель, нам нужно было многое друг другу сказать. Мы и до этого в страхе и гневе много чего наговорили один другому, но все же следовало признать, что за подобными речами скрывается истина. Когда Акор преобразился, мы довольно быстро приняли волю богов и примирились с судьбой; но теперь казалось, будто сон этот кончился и на нас хлынул ясный утренний свет, резкий и безжалостный. Теперь нам нужно было принять всю действительность произошедшего — это было нелегко и стоило нам обоим немалого.

Я вовсе не собиралась взывать к нему на Истинной речи, однако мне нужно было достичь его сознания, а этот способ казался мне вполне естественным. Я не знала, услышит ли он меня и хочу ли я сама этого, и не стала прибегать к помощи слов. У меня их и не было. Что я могла сказать? Единственное, за что можно было еще ухватиться на уходящей из-под ног земле, что по-прежнему переполняло мне разум и отдавалось в сердце, — это песня, которую мы с ним сложили вместе. Когда он еще пребывал в облике кантри, мы с ним мысленно предавались полету влюбленных, и во время этого полета у нас родилась песня, в которой души наши слились воедино, она была живым воплощением нашей любви. Уж это-то, по крайней мере, было правдой. Наши души, в сколь бы разных телах они ни заключались, были родственны, близки. Лишившись слов от любви к Вариену, осознавая горестное отчаяние, что переполняло его, я все же слышала, как у меня в голове неумолчно звучит наша с ним песня. Я опустилась подле него на колени. Не прикасаясь к Вариену, я отворила свой разум и принялась нашептывать ему этот сокровенный напев, нежно и самозабвенно; вскоре песня набрала силу, питаемая моей любовью и пониманием, и я продолжала делиться с ним своими внутренними чувствами благодаря заветной мысленной связи, что объединяла нас.

Вдруг я начала понимать, что в песне что-то изменилось — и продолжает меняться. Она сделалась сложнее, проникновеннее, и теперь в ней чувствовались горести и боль — там, где прежде были лишь радость и восхищение. Мне казалось, словно... нет, не знаю, как описать. Закрыв глаза, я прислушивалась к собственному пению, и голос, звучавший в моем разуме, увлекал меня туда, где я вовсе не ожидала очутиться. Мелодия была все той же, но теперь она казалась еще более яркой, живой. Она была глубже, разнообразнее и теперь куда больше походила на настоящую, истинную. Я привнесла в нее все, что с нами произошло с тех пор, затрагивая и скорбь Вариена, и свою собственную печаль, вплетала в песню все новые мотивы и настроения...

Я посмотрела на него с улыбкой, зная, что он пробудился. Сама я ни за что не сумела бы настолько преобразовать песню, но кантри — величайшие творцы музыки на свете. Глаза его заблестели во тьме, освещенные лишь звездным светом, лившимся из окна. Я решила, что блеск этот, должно быть, вызван слезами. Мы оба встали с колен, продолжая негромко напевать вдвоем на Языке Истины, и он протянул мне руки, ладонями вверх. Я легонько положила на них свои ладони, всем телом ощущая трепет, когда наши мысленные голоса сначала смешались, потом разошлись и вновь тесно переплелись, прежде чем одновременно кануть в тишину.

Вместе.

...Когда замолкли последние отзвуки песни, я стояла, не шевелясь, закрыв глаза. Я понимала теперь, что скорбь, охватившая Вариена, была безмерно глубока: ее не залижешь, как царапину, полученную в пылу любовной схватки, не сгладишь нежными заверениями в преданности. Я не смогла бы пошевелиться, даже если бы захотела. Мне нужно было знать, что в нем сильнее — любовь или боль, и не обернулась ли его горечь сожалением — глубоким, точно море, и древним, как само время...

"Ланен, Ланен. Сердце мое, жизнь моя, как ты можешь мыслить о таком? — спросил он, нежно держа меня за руки. — Ну же, Ланен Кайлар, взгляни на меня", — добавил он.

— Взгляни на меня, — повторил он вслух. Я раскрыла глаза. Вокруг было темным-темно.

— Я тебя не вижу, — проговорила я, но голос меня подвел. Проклятье!

— Ты пытаешься глядеть не тем, чем следует, — ответил он. Святая Владычица, голос его был чудесен! — «Посмотри на меня своим сердцем, милая моя Ланен. Истинная речь — лишь часть того, что зовется Языком Истины, используй же этот дар в более широком смысле. Тогда ты увидишь, дорогая».

"Я не могу, Вариен, ты же знаешь, — откликнулась я в нетерпении. — Раньше я уже пыталась проделать подобное, но... О Владычица!.."

Я не в силах описать того, что увидела: уж слишком многое открылось сразу моему взору. Больше всего это походило на картину, но такое сравнение все же куда как далеко от истинного великолепия. Вообразите себе немыслимую круговерть красного и золотистого, слитую в клубок на месте сердца, в окружении трепещущей изумрудной зелени, в точности как самоцвет Акора, очертаниями напоминающей тело Вариена, только значительно больше; потом представьте, как красно-золотистое вещество, не переставая бурлить и переливаться, распространяется по всему телу, и ни один участок его не скрыт от вашего взора; некоторые места, правда, остаются слегка затененными, но это лишь добавляет глубины и полноты. Добавьте еще напев, далекий и звонкий, ни на миг не смолкающий, песню, что беспрерывно звучала в наших с Вариеном сердцах. А теперь — забудьте, что это всего лишь плод вашего воображения, придайте воображаемому очертания и объем, сделайте его действительностью — и тогда будете иметь хоть какое-то смутное представление о том, что узрела я.

Я была поражена.

— Что это? — выговорила я. — Вариен, я видела...

— Ты на какое-то мгновение видела так, как видят кантри, дорогая, — отозвался он, и во тьме я явственно различила в его голосе радость. — Теперь ты мне веришь? Такова истинная моя любовь к тебе, Ланен. Она расцвечивает все мое тело, что бы я ни делал, даже несмотря на мою скорбь из-за разлуки с родичами. — С этими словами он обхватил меня и крепко-крепко прижал к себе, так что ребра хрустнули. — Ланен, дорогая моя Ланен, — пробормотал он, держа меня с объятиях. — Я прекрасно понимаю, что владею своим новым телом благодаря щедрому дару Ветров и Владычицы, а прежнее мое существо погибло... Но, Ланен, выслушай меня, прислушайся к моим словам, поверь им. Моя любовь к тебе — не на полгода, и я не перестану любить тебя, несмотря ни на какие преграды. Горесть моя не вызвана сожалением, кадреши, — сказал он, и тут я зарыдала. — Я не жалею о том, что произошло. Печаль иногда одолевает меня, но так бывает с каждым, будь он кантри или гедри, и в этом нет ничего предосудительного. Печаль — это часть жизни, так же как и смерть, и она столь же обязательна для всех. Поверь мне, любимая. Мы оба по доброй воле сделали свой выбор. — Он немного отстранился от меня, чтобы посмотреть мне в глаза. — Конечно, если бы ты не приплыла на остров, я бы не перевоплотился, не погиб. Но, Ланен — Ланен, если бы я сам не выбрал тот путь, который счел нужным, я бы ни за что не изменился и не стал бы таким, каков сейчас, чего бы ты тогда ни делала, чего бы ни говорила. Во всем, что произошло, следует винить только нас обоих — или же не винить никого.

Я заливалась слезами и едва сохраняла дар речи, да и слова, слетавшие с языка, не очень-то соответствовали тому, что творилось у меня в уме. Зато шли прямо из души.

— Вариен, прости меня, прости! Я заплатила бы любую цену, чтобы быть с тобой, но сама никогда не потребовала бы от тебя ответной платы. Прости меня...

Он приподнял мой подбородок, и глаза наши встретились.

— Ланен Кайлар, супруга моя Ланен, я прощаю тебя. Простишь ли и ты меня теперь за боль, что причинила тебе наша любовь, за перемену, что произошла тобою из-за наших детей?

— Прощаю, сердце мое. — Протянув руку, я погладила его по щеке. — Теперь мы оба изменились. И это хорошо.

Вновь я углядела у него в глазах блеск слез.

— Я люблю тебя, — сказал он просто. — Ланен, я ни о чем не жалею.

Мне так нужно было услышать от него эти слова! И когда он произнес их, я вцепилась в него и вновь зарыдала, точно малое дитя. Когда приступ плача прошел, я немного пришла в себя и отступила на шаг.

— Как же мне было нужно твое прощение! — сказала я. — Но, Вариен... Я знаю, что чувства эти воротятся. Слишком они глубоки, чтобы так сразу от них отделаться. Заклинаю тебя своей любовью, не бойся поведать мне о них в следующий раз. — Я выпрямилась. — Я всегда предпочту услышать колкую правду, чем утешительную ложь. Всегда.

Я протянула ему правую руку, и он, улыбнувшись, вложил в нее свою.

— Даю тебе слово, Ланен Кайлар, — сказал он, и я почувствовала, что красота его низкого, нежного голоса вот-вот лишит меня самообладания, так нелегко мною достигнутого. — Только колкую правду.

Мы долго стояли, глядя друг на друга в безмолвной темноте и держась за руки. Это было подобно клятве, столь же священной, как клятва верности, которую мы давали, заключая наш брак, и мы знали это. Наконец он шагнул ко мне и скрепил нашу клятву поцелуем — настолько сильным и сладостным, что сердце у меня вострепетало. Мы долго держали друг друга в объятиях, окруженные тишиной. Я помню свои мысли так ясно, словно это происходило только что: в тот миг истины я с радостью готова была отдать жизнь, лишь бы он находился рядом.

Следовало сразу догадаться: все было слишком уж замечательно, чтобы продолжаться долго.

Мы стояли без движения, погруженные в молчаливую радость пополам с застарелой болью, пока вдруг не услышали, как в коридоре кто-то прокричал: «Демоны!»

Ну что ты будешь делать?!

Салера

Я стояла на опушке темного зимнего леса глубокой ночью. Луна зашла, однако до рассвета было еще далеко, но зато теперь я ясно чуяла Его. Тяга, что привлекла меня сюда, разрослась в моей груди неимоверно. Я знала, что Он находится внутри огромной груды тесаных камней, но оттуда доносился... да, еще один запах, который так сильно беспокоил меня, что крылья мои трепетали. Слабый и почему-то знакомый, хотя прежде я никогда его не встречала; в нем чувствовались дикость и сила, настолько превышающие мое понимание, что я едва осмеливалась вдыхать его.

Поначалу запах этот, глубоко проникнув мне в самую душу, заставлял меня держаться на расстоянии. Но долго я ждать не могла. Он ведь был там. Я обошла каменное сооружение, пока не обнаружила место, где Его запах был наиболее силен. Странно, но меня остановил знакомый звук. Я уже давно позабыла о нем, но стоило мне его услышать, как воспоминания сейчас же хлынули потоком.

Этот звук издавал Он, когда спал. Я узнала частоту Его дыхания, словно это было биение моего собственного сердца. Страх отступил, когда я приблизилась к месту, где в камне виднелась заплатка из дерева. Я помнила, что там, где мы с ним жили, тоже имелись подобные же приспособления. Те, правда, распахивались. Так, может, и с этими можно проделать то же?

Я взялась за дерево и потянула.

Уилл

Мне ведь снились демоны, что давеча на нас напали, да и вообще я всегда не сразу пробуждаюсь от глубокого сна — немудрено, что мне померещилось такое. Я проснулся, испуганно вздрогнув, от странного шума.

Вновь послышался тот же звук, что разбудил меня.

Там кто-то был, снаружи, за окном: тянул за ставни, пытаясь проникнуть внутрь.

— Демоны! — завопил я в надежде, что провидение мне поможет и кто-нибудь да услышит мой крик, и, кубарем слетев с кровати, устремился к двери. Распахнув ее, я заорал: — Вел, Арал, скорее, тут демоны!

Появился Велкас, помятый и усталый, но на ходу уже сиял своим огнем; за ним спешила Арал.

— Где? Что? Что произошло? — зычно вопросил он.

Из-за угла вынырнули Джеми с Реллой, разгоняя тьму ярким фонарем.

— Где? — осведомился Джеми, хотя на лице у него читался страх.

— Один там, возле окна! — проговорил я. Релла фыркнула, а прочие сразу обмякли.

— Что-то он там долго тянет, тебе не кажется? Обычно они вламываются без стука.

К этому времени я уже совсем очухался ото сна, и ко мне вернулась часть былого мужества. Шум за окном тоже прекратился.

Я робко пробрался в комнату; за мной следовала Арал, потом Вел, а за ним — Джеми с Реллой, которые что-то бормотали и пересмеивались между собой, Я зажег от фонаря свечу, что стояла у изголовья постели, — свет ведь всегда придает храбрости, верно? — потом направился к окну, вынул брус и распахнул ставни.

Я сейчас же был сбит с ног и хлопнулся задом об пол: виной тому оказалась покрытая броней голова большого и дружелюбно настроенного дракона цвета вычищенной меди, с глазами — голубыми, точно весеннее небо или маленькие целебные цветочки...

— Салера! — воскликнул я, и восторг мой мешался с удивлением, пока я пожирал ее глазами.

К моему совершеннейшему изумлению, она пристально посмотрела мне прямо в глаза и очень тихо произнесла:

— С-с-сахр-рэйр-ра.

А потом лизнула меня.

Майкель

Я скитался с тех самых пор, как сбежал из школы, никем не замеченный. Я глубоко осознавал, что был прав, и Берис опутывал меня своими чарами в течение нескольких месяцев; понимание это хлестало меня, точно розгами, и некоторое время я бежал прочь, не помня себя, подальше от Верфарена, большей частью на северо-восток, и спал в дороге совсем немного, ибо страшился кошмаров, которые навевал мне сон, а ел лишь столько, сколько было достаточно для поддержания сил, ибо еда казалась мне безвкусной. Я начал опасаться за свою жизнь, но при этом меня не покидало ощущение, будто все это происходит не со мной.

Но однажды вечером все изменилось, не успел я и глазом моргнуть. Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как я покинул Верфарен, но когда я вновь пришел в себя, это было неожиданно и весьма действенно, точно мне вдруг окатили голову холодной водой. Казалось, произошло это без особой на то причины: только что я бесцельно глазел на огонь, сидя в каком-то трактире, а в следующее мгновение уже заказывал себе ужин, предвкушая, как наемся вволю. Разум мой ожил и вновь принадлежал мне.

Сейчас я осознавал, что смутные мои опасения за Ланен, дочь Марика, все время росли во мне, и теперь я уже не в силах был их отвергнуть. Я должен разыскать ее, прежде чем до нее доберутся Берис с Мариком, предупредить, помочь ей, чем смогу. Мысленно я обратился к Владычице, моля ее, чтобы у меня хватило на это сил, ибо даже сама молитва вызвала у меня приступ дурноты, болью отозвавшийся в животе. Но я лишь взмолился сильнее, вновь взывая к Матери Шиа с просьбой о помощи, ибо при мне было лишь мое целительское мастерство и более ничего, а мне нужно было найти эту молодую женщину, несправедливо преследуемую прежним моим господином.

Испросив у Владычицы помощи, я устремил взор на юг, в какой-то непостижимой убежденности. Мне казалось, что она именно там, ее присутствие так и било мне в глаза подобно солнцу, несмотря на разделявшее нас расстояние. От всего сердца вознеся хвалу Владычице за ее наитие, я отправился в путь. Внутри у меня побаливало, и живот отчего-то пучило, но я не мог тратить время на то, чтобы заниматься самоисцелением. Теперь я искал госпожу Ланен, прилагая к этому все свои силы. Хотя бы на это я еще оставался способен.

Я настолько был охвачен колдовскими чарами, что даже не задался вопросом: отчего мне так наверняка известно, в какой части света находится Марикова дочь?

Уилл

Я поднялся на ноги, не спуская глаз с Салеры. И с грустью подумал, что она теперь слишком крупна, чтобы проникнуть внутрь. Но она вдруг плотно сложила крылья и, каким-то образом перелетев через подоконник, оказалась в комнате. Меня сейчас же охватили былые чувства и воспоминания: ее манера двигаться, радостное ощущение от ее близкого присутствия мешались мыслями о том, что находиться с ней в одной комнате — все равно что держать лошадь прямо в доме, хотя бы потому, что ей здесь довольно тесно. Но мне было все равно. Я уже бросился обнимать ее за шею, когда вдруг до меня дошло, что прочие стоят и смотрят в недоумении на происходящее.

Салеру, казалось, это не слишком волновало. Напротив, она даже проявляла любопытство. Глянув на остальных, я увидел, что они онемели от изумления. Я расхохотался; тогда и Арал опомнилась и засмеялась следом за мной.

— Уилл, она восхитительна, — проговорила Арал, шагнув вперед. — Как ты думаешь, она позволит мне дотронуться до себя?

Я усмехнулся.

— Малышка, это Арал. Она — друг. Арал, это Салера.

Арал нерешительно протянула руку, точно намеревалась погладить незнакомую собаку. Салера, разумеется, была совершенно не против, однако осматривала Арал довольно долго, а потом принялась ее обнюхивать. Я уже видел, как она проделывала подобное, когда впервые встретилась с моей сестрой Лирой. Так она знакомилась со всем новым.

Арал, охваченная удивлением, проговорила полушепотом:

— Салера, ты так красива. Уилл рассказывал нам о тебе, но он не говорил, насколько ты прекрасна.

Салера осторожно прикоснулась кончиком морды к носу Арал (это было подобием рукопожатия), потом слегка отстранилась. Арал медленно подняла руку — я с удовольствием отметил, что она ведет себя именно так, как и следует, — и дотронулась до костных пластин, покрывавших голову Салеры, стоявшей прямо перед ней.

— Теплая! Она теплая, — выговорила Арал в изумлении. Салера, похоже, заинтересовалась Арал не меньше; я решил предоставить их друг другу, а сам присоединился к остальным. Мы и так стояли почти рядом: Салера умудрилась занять собою чуть ли не всю комнату.

— Ты не рассказывал, что держишь ручного дракона, — негромко сказал Джеми. Голос его слегка дрожал, но я не мог сказать, был ли он напуган или просто очень удивлен. — Я и не знал, что эти существа настолько дружелюбны к людям.

Я рассмеялся.

— Нет, сударь Джеми, я не виделся с ней уже много лет. — Я вновь повернулся к Салере: все никак не мог на нее наглядеться. — Долгий срок, да, девочка? — проговорил я.

Она издала какой-то звук — так же как, бывало, проделывала это раньше. Я все гадал тогда: а может, она пытается говорить? Она только что довольно внятно произнесла свое имя — во всяком случае, звучало очень похоже. Я все еще не знал, что обо всем этом думать.

Велкас стоял как вкопанный подле двери, следя за происходящим во все глаза, но держась на некотором расстоянии. Это было на него похоже. Но когда я собрался зажечь побольше свечей, то присмотрелся к нему повнимательнее. Матерь Шиа, он выглядел таким изнуренным! Он кивнул мне, пробормотав:

— Вот так демон! — и тут вспомнил, что до сих пор объят своим сиянием.

Когда голубое пламя погасло, он бы похож на человека, который вот-вот заснет стоя.

Релла, напротив, протиснулась в комнату, чтобы посмотреть на Салеру поближе. Спустя некоторое время она улыбнулась краешком рта.

— Что ж, она хотя бы не так громадна, как прочие, — шагнув вперед, она поклонилась Салере. — Привет тебе от твоих собратьев, Шикрара и Кейдры из рода кантриов, — сказала она с усмешкой. — Знаешь, они все время думают о тебе.

— Еще как, — послышался новый голос. Я поднял взор и увидел в проходе человека с серебристыми волосами. Никак не мог припомнить его имени. Он был полностью одет, словно нес стражу вместе с Реллой и Джеми, а на голове у него...

Вот уж воистину ночь неожиданностей! На голове у него был тяжелый обруч, полностью изготовленный из золота. Никогда прежде не доводилось мне видеть столько золото зараз. Я уже не говорю об изумруде, украшавшем обруч: он был размером с кулак Арал! Я даже попытался припомнить, нет ли в каком из четырех королевств принца, похожего по описанию на этого странного незнакомца.

Его супруга стояла подле него, не уступая ему ростом, и теперь была совсем не похожа на ту больную бедняжку, что я видел раньше. Велкас, несомненно, оказал ей неизмеримую помощь.

Оба не могли отвести от Салеры глаз. Впрочем, тут я их понимал, скажу вам. Вдвоем они приблизились к ней с изумлением в глазах, но мужчина — тот казался прямо-таки завороженным, очарованным. Он подошел к ней чуть ли не вплотную — и, клянусь святыми небесами, она была так же околдована, как и он.

Она не обращала внимания ни на меня, ни на Арал, ни на кого, а потянулась прямиком к нему. Оглядев его с головы до ног, она несколько раз тщательно его обнюхала. Он стоял перед ней, закрыв глаза. Я уже начал сомневаться, все ли у него в порядке с головой.

Вариен

«Младшая сестра, я рад тебя видеть. Приветствую тебя от имени народа кантриов. Не пожелаешь ли ты поговорить со мною, дорогая моя малышка, теперь, когда судьба наконец-то свела нас вместе?»

Я был совершенно ошеломлен. Сказание о Владыке демонов было частью нашей истории, мне это было известно, но все-таки события те имели место в далеком прошлом, много веков назад: минувшее с тех пор время равнялось пяти моим жизням. Это прошлое стало чуть ли не легендой...

И тут вдруг — вот она, живая легенда, прямо передо мной, да к тому же по виду ничем не отличается от моих сородичей, разве что во много раз меньше размерами.

Едва я увидел ее, как у меня защемило сердце. Щеррок, которому Ланен помогла появиться на свет, был первым кантри, родившемся за пять келлов, пять сотен лет. Мой народ вымирал — и вдруг я встречаю ту, что выглядит в точности как детеныш кантри. Я ждал, что она заговорит, и не мог удержаться: вновь и вновь пытался воззвать к ней, пока на голове у меня был венец — но все тщетно. Будь она хоть в чем-то непохожей на кантри, я бы, может, смирился. Но, несмотря на то что народы наши так долго были разлучены, она обладала знакомым мне обликом, была одной с нами крови и принадлежала к нашему роду. Глаза ее ярко сияли, и я мог бы сказать, что в них присутствует разум, — но она не отвечала мне, не могла ответить. В конце концов у меня вновь разболелась голова, и я вынужден был снять венец.

Тут взор мой был привлечен одной особенностью ее облика. Посреди лба у нее я увидел выпуклость, почти в точности такую же, какая бывает у малышей кантри и служит для защиты их самоцвета, пока он еще не вполне развит. Тем не менее у кантри эта выпуклость представляет собой кусок чешуи, который со временем отслаивается. А у этого прекрасного создания лобный выступ представлял собой всего лишь часть костной пластины, покрывающей голову.

Я заговорил вслух.

— Ты позволишь, малютка? — произнес я, протягивая руку к ее голове. Обнюхав меня, она не стала возражать: я понял это по манере, с которой она двигалась, ибо движения эти были мне хорошо знакомы, и на том спасибо. Я попробовал дотронуться до выпуклости у нее на лбу, страстно надеясь уловить ее мысли, — может, прикосновение к ней помогло бы этому?

Не помогло. Я не почувствовал ничего, кроме гладкой теплой поверхности ее брони.

— Увы, сестренка, — произнес я, проводя рукой по гребню у нее на щеке, — если ты и говоришь, я тебя не слышу.

Уилл

— То есть как «если говоришь»? Разумеется, говорит! — возразил я. — Ты что, не расслышал?

— Нет, достопочтенный. Мое имя — Вариен раш-Гедри. А как тебя называют?

— Уиллем из Рябинищ, — ответил я. — Салера — моя... ну, в общем я ее вырастил. Мы с ней друзья, — добавил я.

И тут же покатился со смеху: Салера показала всем, что это действительно так. В комнате было зябко, и она, должно быть, припомнила, что я куда больше чувствителен к холоду, потому что вдруг взяла и обернулась вокруг меня кольцом, положив голову мне на плечо. Я прильнул к ней, сразу же позабыв все напасти, которые преследовали меня, Велкаса и Арал, позабыв обо всем, кроме того, что моя Салера наконец-то вновь меня нашла.

Тут Вариен улыбнулся, и улыбка его засияла точно солнце — ярко, сильно и смело, прогоняя прочь недавнюю печаль.

— Для тех, кому ведома столь крепкая дружба, сударь Уиллем, есть особое название — сердечные друзья. — Он смотрел на нас так, точно от нас зависела его жизнь. — Сердечные друзья, — повторил он негромко.

Потом его супруга встала радом с ним, положив руку ему на бок.

— Да, любимый. И они не виделись друг с другом много лет, а большинство из нас с ног валятся, потому что спят на ходу. — Положив руку ему на щеку, она повернула его к себе и чмокнула. — Завтра ты сможешь вволю налюбоваться ею, — добавила она с усмешкой. — А сейчас я, как жена, заявляю на тебя свои права. Всем доброй ночи!

Велкас тоже уже удалился, не в силах бороться с усталостью. Когда ушла парочка молодоженов — ибо кем же еще они могли быть? — Джеми с Реллой тоже покинули нас, тихонько, но весело пожелав нам спокойной ночи.

Я лишь рассеянно бросил что-то в ответ. Высокая девушка верно сказала: «любоваться» — самое подходящее здесь слово. Я сидел и говорил с Салерой, покуда в небе не начало светлеть — тогда я осознал, что мне хочется до нее дотронуться, хотя бы положить руку ей на крыло; меня восхищали ее размеры и сила. Сейчас она была вдвое больше, чем при нашем расставании. Я не мог удержаться — то и дело повторял ей, как она красива. Не знаю, поняла ли Салера меня, но она приоткрыла пасть, зашипев в ответ — у драконов это вроде смеха, я помню, как она и раньше проделывала то же самое.

Салера не переставала кружить и тереться возле меня. Она была в некотором замешательстве, как и я: после столь долгой разлуки нам обоим нужно было едва ли не убеждать друг друга, что это не сон, что мы существуем взаправду.

— Ах, девочка моя, — сказал я наконец, когда за окном совсем посветлело. Мне все же нужно немножко поспать. Ты ведь тоже небось устала, долго летала, должно быть? — Она лишь смотрела на меня. — Впрочем, по тебе и не скажешь, милая: ты свежа, точно сама весна, — продолжал я с усмешкой. — Ты не против, если я чуток вздремну? — Я рассмеялся. — По правде сказать, мне страшно не хочется закрывать глаза: вдруг проснусь — а тебя нет!

Не знаю, улавливала ли она хоть что-то из моих речей, но когда увидела, что я лег на кровать, подошла и, насколько это было возможно, обернулась вокруг моего ложа, положив голову мне на грудь и глядя на меня. Я тоже смотрел на нее, покуда мог: глаза мои закрывались сами собой.