Легенды Колмара (№2) - Малый драконий род

Проснулась я еще более уставшей, чем была до этого, и Вариен чувствовал себя не намного лучше. Туманное, серое утро отнюдь не способствовало настроению: одежда наша пропиталась промозглой сыростью, и нам было куда холоднее, чем вечером. Спасибо хоть Уилл всю ночь поддерживал огонь. Я подивилась ему: он сказал, что за ночь не сомкнул глаз, но при этом казался гораздо бодрее нас. Разумеется, если не считать наших старых опытных бойцов. Релла, как обычно, проснулась с онемевшей спиной, но Джеми отчасти уже знал, как помочь ей унять боль: сам тоже поохал, жалуясь на свой бок; но я-то сразу смекнула, что к чему.

— Да, ты всегда готов посочувствовать, — сказала я, посмеиваясь над ним, пока допивала вторую кружку челана.

— Тебя не проведешь, — отозвался он, потягиваясь. — В следующий раз оставлю тебя дома.

Я хотела было поддразнить его, но тут, к моему удивлению, в голове у меня раздался голос Идай:

«Вариен? Ланен? Могу ли я поговорить с вами?»

"Разумеется, Идай, — отозвался Вариен, который взял за обыкновение носить свой венец постоянно. — В твоих мыслях мне слышится тревога. Что случилось?"

"Нет ли вестей от Хадрэйшикрара? — спросила она, и теперь даже мне стала слышна озабоченность в ее голосе. — Я только что пыталась воззвать к нему и даже услышала, как он начал отвечать, однако потом последовала тишина".

«Я ничего не слышал, госпожа», — ответил Вариен.

Я уставилась на него в полном замешательстве, но он взял меня за руку и проговорил вслух:

— Не сейчас, попозже я тебе все объясню.

«Значит, ты опасаешься за него?» — вновь заговорил он на Языке Истины.

«Он уже должен был добраться до вас», — сказала Идай.

Мне с трудом удалось подавить вопль изумления — не очень, правда, успешно. К счастью, Идай ничего не слышала, кроме успокаивающего голоса Вариена:

"Мы отыщем его, если сумеем, госпожа, — ответил он. — К нам Шикрар тоже не обращался. Быть может, он отдыхает после перелета?"

"Возможно, Акхор. Но мне не нравится, что я его не слышу. Умоляю, найдите время, чтобы разыскать его, и разбудите, если сумеете".

«Сделаем все, что в наших силах», — заверил ее Вариен. Он поморщился: я поняла, что от истинной речи у него вновь разболелась голова. Похоже, сейчас он переносил ее даже хуже, чем я, хотя и мне это давалось не очень-то легко.

«Благодарим тебя, госпожа, что поделилась с нами своей тревогою. Пусть его ищут все, а кто найдет, пусть даст знать остальным», — вырвалось у меня чуть ли не само собой, и я поняла это, только когда услышала ее ответ.

Вариен снял венец и потер виски, морщась.

Я молча глядела на него. Наконец он поднял глаза.

— Чего ты?.. Ах да! — проговорил он.

— Вот-вот, — откликнулась я, не зная, удивляться ли мне, рассердиться или обрадоваться. — И давно тебе известно, что Шикрар направлялся сюда?

Из приглушенных чертыханий у себя за спиной я заключила, что Релла все слышала.

— Да нет... Ланен, ведь это из-за боязни за твою безопасность я решил ничего тебе не говорить... За последнее время в землях кантри случилось многое, — проговорил он в нерешительности (ну точь-в-точь маленький ребенок, забывший выполнить поручение матери). — Ланен, может, тебе стоит присесть. — Тут он улыбнулся, чуть ли не проказливой улыбкой. — То, что я тебе сейчас поведаю, — чистая правда, и она, вне всяких сомнений, колкая. А еще она рогатая, хвостатая и когтистая. И речь пойдет не об одном, а о многих.

— О многих? — переспросила я слабо. — А кто это — многие?

Спеша, чтобы ее не опередили, Релла подскочила к нам и резво уточнила:

— И чего они хотят?

— Это те, что вскоре прибудут сюда, в Колмар, правда, я не знаю, когда именно. Если Идай не ошибается, Шикрар должен быть уже здесь.

— Да кто прибудет-то? — чуть ли не прокричала я.

— Кантри, — промолвил он так, точно и сам не мог в это поверить. — Кантри, мой древний народ. Они летят сюда. Драконий остров, как вы его называете, объят пламенем и пеплом, и они все погибли бы, если бы остались там. Больше лететь им некуда. Они направляются сюда. Кантри летят в Колмар.

Если бы я поспорила, что шестеро человек ни за что не смогут простоять столь долгое время в молчаливом удивлении, то непременно проиграла бы.

Релла

Когда я вновь обрела способность дышать, то разразилась смехом — долгим и громким. Один из целителей прибегнул к чему-то такому, что, по-видимому, должно было помочь нам преодолеть ошеломление, но я уже не в силах была остановиться.

— Или поделись с нами, над чем ты тут покатываешься, или замолкни, а то квохчешь, как старая курица, — проговорил Джеми сухо.

— Берис... ну Берис же! — еле выдохнула я. — Клянусь Владычицей!.. Я бы отдала свое годовое жалованье, лишь бы увидеть его лицо, когда до него докатится эта весть! — Никто не пошевелился. — Как, разве вы не понимаете? — продолжала я. — Он ведь все свои надежды возлагает на демонов — это то самое его преимущество противостоять которому не может почти ничто. А теперь... Ха-ха-ха!.. Ох... Теперь сюда летят существа, которые способны уничтожить этих проклятущих тварей одним выдохом, и он ничего не сможет с этим поделать! Нет, это просто великолепно!

Похоже, слова мои наконец-то развеселили и остальных. Лично я то и дело вновь начинала заходиться смехом — и так на протяжении часа, пока мы продолжали путь. Думаю, Вариен так и позабыл рассказать обо всем остальным.

Похоже, мой добрый знакомец Шикрар собирался пожаловать к нам первым. Хотя я провела больше времени с его сыном Кейдрой, но Шикрара очень уважала. Он обладал честной душой. Единственным недостатком было то, что душа эта заключалась в неимоверно громадном теле. Он был вдвое крупнее своего сына. На Драконьем острове он смотрелся лучше некуда, однако я и представить его не могла здесь, в Колмаре. Слишком уж он велик для наших-то земель. Хотя увидеться с ним в Колмаре я была бы не прочь, ежели, конечно, он отыщется. Судя по речам Вариена и Ланен, никаких его признаков тут пока не было.

Хмурое утро растаяло в солнечном дне, как поется в древних песнях. Я лишь порадовалась этому, кости мои были уже далеко не первой молодости, ночным холодом их пробрало насквозь. Все утро я больше шагала пешком, чем ехала, пока мы поднимались все выше и выше в горы. Здесь было заметно холоднее, чем внизу, да и воздух казался несколько тоньше. Тут Уилл указал куда-то вперед и объявил:

— Наконец-то! Вон он, проход к горной долине.

— Как нельзя кстати, а то у меня уже живот подвело с голоду, — весело отозвалась Ланен. — Но где же, Уилл? Я не вижу никакого прохода, одни лишь скалы.

Он ухмыльнулся.

— В этом-то вся и суть. Если не знаешь, что там есть проход, сама ни в жизнь не отыщешь. Следуйте за мной.

Усевшись на одну из лошадей, он проехал слегка вперед — и вскоре на глазах у всех точно исчез в скале. Я подумала, что проход будет легче увидеть, когда мы подъедем поближе, но пока мы не приблизились вплотную, можно было поклясться, что там ничего нет, кроме сплошного камня. Вошли мы по одному, друг за другом, ведя лошадей под уздцы: проход был узким. И вскоре перед нами открылась большая круглая долина, покрытая зеленью и окруженная высокими скалами. В дальнем ее конце, немного левее, виднелся небольшой лесочек, который был наполовину скрыт двумя черными изгибистыми отрогами, круто сбегавшими с высоких скалистых стен к зеленой траве. Они походили на два громадных скошенных столпа по обеим сторонам от входа: незаметно начинаясь где-то в высоких утесах, книзу они все больше расширялись, пока наконец не встречались с землей.

Все это я узрела в первые же мгновения — благодаря своей выучке за время работы в Службе: постепенно привыкаешь сразу охватывать взглядом всю местность и отмечать возможные пути к быстрому отступлению. Но на первый взгляд выхода из долины не было — а потом мне стало уже не до изучения скал. Вся долина кишмя кишела Салерами.

Майкель

Проснувшись, я обнаружил, что уже шагаю вперед: вниз в логовину и вновь вверх, по склону нового кряжа, неизменно следуя к цели. Я совершенно не помнил, как встал, завтракал ли, да и мешка моего при мне не было. И тогда, одинокий, без надежды на чью-либо помощь, лишенный даже самых необходимых вещей, я начал борьбу.

Поначалу это было не особо трудно. То небольшая задержка, то нарочито устроенный привал — хотя отдых мне вовсе не требовался, лишь бы придержать тварь, что обосновалась во мне, не дать ей приблизиться к жертве. Она хотела, чтобы я шел быстро, и я приложил все усилия, чтобы идти как можно медленнее. Но быстро обнаружил, что как только начинаю думать о борьбе с демоном отвлеченными понятиями, то сразу же проигрываю: шаг мой ускорялся сам собою, а я этого даже не замечал, пока вновь не развивал ту скорость, какой от меня хотел демон. Поэтому я начал замедлять каждый отдельный шаг. И заставил себя сосредоточиваться на каждом последующем.

Пресвятая Шиа, как же это было тяжело! Впрочем, судя по тому как демон сопротивлялся, мне, должно быть, все же кое-что удавалось, и я, подключив всю свою волю, продолжал борьбу.

Прежде я много и упорно работал над тем, чтобы сделаться искуснейшим целителем, доводя свои природные способности до совершенства путем настойчивой и упорной учебы. Порою бывало нелегко, но я научился сосредоточивать всю свою волю на той или иной задаче до тех пор, пока не выполнял ее полностью. Благодаря этой выучке сейчас я стойко сопротивлялся чужой воле, хотя каждый шаг требовал от меня огромной сосредоточенности и решимости. Демон, разумеется, тоже противился, однако я использовал приемы, призванные противостоять первоначальному натиску, которым нас в свое время обучали. Если целитель ранен, он не может работать с прежней плодотворностью, поэтому перво-наперво нас обучили, как исцелять самих себя. Если же на это нет времени, то существует способ отстраниться от терзающей тебя боли. И я прибегнул к этому приему отстранения, чтобы защитить себя, хотя мне было известно, что потом это дорого мне обойдется.

Я чуть не рассмеялся. Все-таки привычка жить так сильна! Я даже забыл, что для меня «потом» уже не существует...

Тут-то я и понял истину старинного присловья: «Страшнее всего тот, кому нечего терять: ему нечего и страшиться». И чтобы доказать это, я встал как вкопанный, не обращая на отчаянное сопротивление демона, сосредоточившись лишь на том, чтобы смотреть вокруг на недавно народившуюся весну, слушать пение пташек, вдыхать чистый воздух, наполненный терпким ароматом жизни. Я стоял на залитом солнцем горном склоне, и слезы текли у меня из глаз, хотя не боль была тому причиною.

Вокруг меня расцветала жизнь во всей своей красе, и в самый разгар схватки со смертью я урвал мгновение, чтобы возрадоваться чудесному великолепию мира, что окружал меня, прежде чем я буду вынужден покинуть его навсегда.

Вариен

Представители Малого рода собрались вокруг нас. Горный луг так и пестрел ими: здесь были самые разнообразные оттенки — от ржаво-железистого до ярко-медного, как кожа Салеры. Все мы застыли, пораженные этим чудом.

Салера вышла вперед, приветствуя нас. Первым этой чести удостоился Уилл: она легонько пихнула его носом и радостно произнесла: «Ухир-р». Потом она подошла ко мне и с поклоном изрекла: «Хф-фар-риан». Ошибки быть не могло: она знала мое имя. Она была до боли близка к тому, чтобы начать говорить по-настоящему. Не в силах удержаться, я вновь потянулся к ней, обращаясь на Языке Истины:

«Ну же, малышка. У тебя уже так много получается, Салера! Я Вариан, ты ведь знаешь, что такое имена. И ты способна учиться — о милая моя сестра, услышь меня, сделай же этот последний шаг, это ведь такая малость после всего того, чего ты уже достигла!»

Ответа не было. Ланен положила руку мне на плечо.

— Ладно, дорогой. Мы с самого рассвета на ногах, а солнце уже почти над головой. Надо бы вспомнить и о еде, о питье.

— Ты не понимаешь, — ответил я с трепетом. — Эти существа — иные. Мне говорили, что они живут одиноко или в лучшем случае разрозненными парами...

Она посмотрела на меня, и лицо ее искривила усмешка.

— Еще как понимаю. Я ведь живу здесь, разве забыл? Но еще я понимаю, что ты сегодня совсем не завтракал и если вскорости чего-нибудь не перекусишь, то рухнешь от истощения. Не очень-то подобающе это будет выглядеть со стороны, правда?

Я глянул на нее. Глаза ее сияли так же ярко, как и мои: она знала, в самом деле осознавала, насколько это все было удивительным. А еще ей гораздо лучше были известны пределы возможностей человеческого тела. Когда она вложила мне в руку толстый ломоть хлеба с сыром, я съел его с жадностью, запив водой из небольшого ручейка, что протекал в дальнем лесочке. Воду принесла Ланен, и при этом за ней всюду следовали крылатые создания, с любопытством следя за каждым ее движением. Странно было заниматься настолько обыденным занятием, как прием трапезы, в столь необыкновенном месте, но ничего зазорного в этом не было.

Когда мы покончили с нашим скорым обедом, день был в самом разгаре. До этого я все утро то и дело пытался воззвать к Шикрару, покуда меня не начала мучить головная боль, однако так и не получил ответа. Страх мой за него все более возрастал, и я решил сделать еще одну последнюю попытку, прежде... прежде чем встретить то, что было уготовано нам Ветрами. Я вложил в свою мысленную речь душу и сердце.

«Шикрар! Хадрэйшикрар, друг мой, где же ты? Я опасаюсь за тебя, сердечный мой друг, слишком долго от тебя не слышно вестей. Поговори же со мною, пробудись ото сна, очнись от ран, воззови ко мне!»

К величайшему своему облегчению, я услышал его голос: звучал он слабее, чем обычно, но все же это означало, что друг мой жив.

«Я слышу тебя, верный мой товарищ! Хвала Ветрам, я здесь! Я стою на земле Колмара — правда, меня немного пошатывает. Если говорить по совести. Я повредил крыло. Летать я все же могу, но это доставляет ужасную боль».

«Шикрар! Вот уж воистину — хвала Ветрам! Где же ты?»

«Подожди-ка, друг, дай осмотреться. Ага. Я стою на высоком, поросшем травою утесе у самого моря. Не знаю, к северу ли я или к югу от владений гедри, но земля, что расстилается передо мною, дикая и невозделанная. А вы где?»

«В южной части Колмара, чуть южнее большой реки, что делит его земли надвое, — ответил я. — Попытайся подняться в воздух, и если только ты неподалеку от этой реки, ты увидишь ее. К югу от нее и дальше на запад тянется высокое взгорье, лежащее меж двух больших городов. Я нахожусь посреди этих гор, в высокогорной долине — другой такой ты явно нигде не найдешь. И... ах, Шикрар, в это трудно поверить: здесь Малый род!»

«Что ты говоришь?!» — взрычал он, и голос его разума был объят изумлением.

Я рассмеялся:

«Ты не ослышался, друг мой, Малый род. Мы нашли их — или они нас. Шикрар, в них явственно заметны проблески сознания!»

«А пытался ли ты к ним воззвать?» — спросил он взволнованно.

"Пытался, друг мой. Разум их пока молчит, но они уже почти способны говорить вслух. Одна из них, Салера, выучила мое имя. Они так близко, Шикрар! Давай же, разыщи нас, друг мой! — взмолился я. Теперь, когда я услышал его голос и знал, что он находится совсем недалеко, я почти телесно ощущал боль от долгой разлуки. К тому же я очень хорошо знал старину Шикрара. — Быть может, тебе удастся им помочь".

Он рассмеялся. Будь благословенно его имя — он рассмеялся от восторга.

«Акхор, ради того чтобы увидеть Малый род, я бы добрался до вас и ползком, даже если бы все мои четыре ноги были переломаны. Что для меня легкое повреждение крыла? Я разыщу вас, пусть даже мне придется вас вынюхивать!»

"Да помогут Ветры тебе в полете, — ответил я; восторг и радость затмевали даже быстро явившуюся боль в голове. — Прилетай скорее, брат мой".

«Лечу, сердечный мой друг, лечу».

Он найдет нас, увидит сверху — и прилетит. Это было восхитительно. Я повернулся к Ланен:

— Ты слышала?..

— Все слышала, дорогой мой. — Она взяла меня за руку. — Давай подойдем к ним, Вариен. У меня какое-то совершенно необычное чувство.

Огромное сборище представителей Малого рода разомкнулось перед нами и вновь сомкнулось позади; все они внимательно следили за нами. Так мы и шли все вместе, окруженные ими: они с любопытством обнюхивали нас, издавая странные звуки. Я изо всех сил старался понять, что они пытаются сказать, но безрезультатно. Наконец посреди этого огромного луга мы вновь встретились с Салерой. Она стала перед нами и не давала пройти, преграждая нам путь своими крыльями.

— В чем дело, девочка? — спросил Уилл. Он протянул руку, чтобы дотронуться до нее, но она не далась. Вместо этого повернулась ко мне.

— Хф-фар-риан. С-сар-рэйр-ра. — И, вытянув свою длинную шею, она дотронулась носом до моего самоцвета. — С-сар-рэйр-ра.

Я затрепетал. Каждой частицей своего существа я почуял, что готовится нечто необыкновенное. Мир для меня словно сжался — в нем остались лишь Ланен, Салера и я. Ланен дрожала, как и я, быстрой и мелкой дрожью, отчего к щекам ее подступила краска, а в глазах полыхнул огонь.

Я вновь попытался мысленно обратиться к Салере — скорее по привычке, ибо это обычный способ общения среди моего народа, — но не успел произнести и пару слов, как Ланен остановила меня.

— Нет, Вариен. До этого еще далеко. Вернись к самому началу. — Она указала мне на выпуклость, что выступала на лбу у Салеры. — Начни вот отсюда.

Я протянул руку, чтобы дотронуться до головы Салеры. Она храбро осталась стоять на месте, когда моя кожа коснулась ее брони. Мне показалось, будто до меня донесся какой-то странный звук; это было неожиданно, и я сейчас же убрал руку.

— Что-то тут есть, ты была права. Но я не понимаю: я ведь дотрагивался до нее и раньше, и ничего не происходило... — начал было я.

— Тогда на тебе не было твоего венца, ты ведь снял его тогда, — тихо напомнила мне Ланен. — Может, все настолько просто?

— Насколько просто? Да, когда я прикасаюсь к ней рукой, это влияет на нас обоих, но...

— Да нет же. Не рукой, — перебила она. Голос ее был необычным, полным трепетного благоговения, словно она говорила с кем-то другим в этом диковинно сжавшемся мире, где было место лишь нам троим. — Кажется, как просто! Но если получится...

— Ланен! — проговорил я.

— Твой самоцвет, — сказала она, осторожно кладя руку Салере на шею. — Вариен, дотронься до выступа у нее на лбу своим самоцветом, не снимая его с головы.

— Но такое принято лишь между родителями и ребенком, Ланен, — возразил я.

— Да, я знаю, — ответила она просто. В голосе ее звучала уверенность.

Я дрожал так сильно, что едва мог стоять, и все же сделал, как она говорила. Я потянулся к Салере, и хотя обычно подобное прикосновение могут себе позволить лишь матери по отношению к своим детенышам, я все-таки дотронулся до нее своим самоцветом: в том месте, где должен был находиться ее камень. Прикосновение вызвало чуть ли не вспышку, но...

Больше ничего не произошло. Со вздохом я опустил голову и, охваченный скорбью, прильнул лбом к голове Салеры; самоцвет мой все еще касался ее безжизненного выступа.

«Так близко, так близко, прелестная моя сестричка, — думал я с грустью. — Увы, я возлагал такие надежды на эту встречу! Быть может, получится в другой раз, или через десять лет, или же...»

И тут Ланен, гладившая Салеру, положила руку мне на плечо, чтобы утешить меня.

В следующее же мгновение по телу моему словно пронеслось пламя — всеобъемлющее, хотя и не разрушительное. Оно взревело у меня в голове, оглушая, закручивая, и мысли, слова, образы — все это точно вмиг было кем-то увидено, узнано и ворочено мне. Перед глазами у меня поплыло, и я попытался сосредоточиться, как делал это всегда, — на самоцвете, которым по-прежнему касался лба Салеры. И сейчас же пламя из всех уголков моего существа собралось воедино — и устремилось через мой самоцвет к Салере, точно огонь, переметнувшийся от зажженной спички на щепки.

Что-то менять было уже поздно. Твердое покрытие лобного выступа полыхнуло, и Салера закричала от боли. И сейчас же Уилл, Велкас и Арал вновь оказались с нами — хотя, как мне было известно, они и до этого все время стояли здесь же. Уилл обхватил руками Салеру, не зная, что предпринять, как быть с пылающей броней у нее на голове.

Внезапно Велкас озарился сиянием — даже в лучах полуденного солнца оно казалось ослепительным. Арал стояла подле него, хотя вокруг нее свечение было гораздо слабее, и вдруг из мешочка, который носила на шее, извлекла самоцвет неизвестного кантри, погибшего давным-давно. Едва коснувшись его, она вскрикнула и схватила Велкаса за руку. Вместе они потянулись к Салере — спасти ее, исцелить, унять пламя, бушевавшее вокруг ее...

...Вокруг ее самоцвета!

Пламя исчезло, как только новый самоцвет был освобожден из заточения. Целители залечили нежную кожу, что образовалась вокруг, и уняли боль. Я был поражен: даже в такой момент они помнили о своем долге. И меня ошеломило, что действия их оказались успешны по отношению к кантри! Впрочем, тогда я об этом не думал: подобные мысли пришли мне в голову намного позже.

Все мы были объяты благоговейным трепетом, глядели и не верили своим глазам: перед нами в лучах солнца блистал только что рожденный самоцвет, ярко-голубой, как глаза Салеры. А она отвернулась от нас и смотрела на Уилла. Он стоял позади нее: едва услышав ее крик, он не нашел ничего лучшего, как обнять ее, и так держал все время, покуда длилась боль.

Он изумленно ахнул, увидев сверкающий голубой камень посреди ее медно-красного лба. Она повернулась прямо к нему, уселась на задние ноги и, заглянув ему в глаза, тихо произнесла:

— От-тец-ц.

— Салера, — отозвался тот, и собственный голос подвел его, надломившись.

Не говоря больше ни слова, она положила свою голову ему на плечо, а он обнял ее за шею.

Я мог бы любоваться ими часы напролет, но мне не позволили. Что-то толкнуло меня под руку.

Повернувшись, я увидел одного из родичей Салеры: он оказался гораздо мельче, чем она, и взирал на меня снизу вверх. Был он цвета серой стали, и чешуйки его брони отливали ровным, красивым блеском. Он еще раз пихнул меня под руку.

Я повернулся и посмотрел на Ланен, которая в восхищенном изумлении наблюдала за Уиллом и Салерой.

— Прошу прощения, милая, — проговорил я с улыбкой. — По-моему, наша задача еще не вполне завершена.

Она оглянулась и посмотрела на неотвязного малыша, потом обвела взглядом весь луг, на котором было полно моих малых сородичей, Затем вновь глянула на меня и усмехнулась.

— Хвала Владычице, что мы пообедали, Вариен. Думаю, день будет долгим!

...Часы пролетали в неясной круговерти мыслей и пламени. Теперь, когда я имел кое-какое представление о том, чего ожидать, я мог действовать более плодотворно, позволяя новой жаждущей душе видеть мои мысли и перенимать у меня самое необходимое из языка и кое-что из знаний. За несколько часов я весьма наловчился в этом. Кроме того, уже с первым малышом мы открыли, что, когда Ланен возлагает на нас свои руки раньше, чем я дотрагиваюсь самоцветом до лба своего дальнего родича, для всех нас это оборачивается куда меньшим потрясением.

Ланен и прочие то и дело заставляли меня прерываться, чтобы отдохнуть и перекусить, однако спать сейчас я мог не больше, чем отказать кому-нибудь из тех, что просили меня помочь им. Во время одной из коротеньких передышек мне внезапно пришло в голову, что это, должно быть, насмешка Ветров. Я вдруг глубоко осознал, что даю этим необыкновенным, восхитительным созданиям то, чего сам навсегда лишился.

Завидовал ли я ими? Еще как.

Испытывал ли я к ним ревность? Разумеется.

Подумал ли я хоть раз о том, чтобы отказать им в помощи? Ни на миг. Ревность и зависть мои были искренними, и я не мог отбросить их, да и не стремился — потому что превыше всего, подобно рассвету, по сравнению с которым пламя свечи становится совсем незаметным, была радость, переполнявшая мне сердце каждый раз, когда освобождался новый самоцвет. Рубиновые, сапфировые, опаловые, желто-топазовые, изумрудно-зеленые, как и мой собственный, — столь же разные, как оттенки кожи и склад нрава существ, которые теперь ими владели.

Единственное, что я помню, помимо этого, случилось вскоре после того, как зашло солнце. Мы отдыхали, выкроив несколько мгновений, а луна стояла высоко и ярко светила, когда новоявленные обладатели самоцветов вдруг взмыли в воздух, испуская вверх пламя, и принялись танцевать в темном небе, облитые лунным светом, воспевая восторг, радость и восхищение, что охватывали их, — голосами, которыми раньше не владели.

Эти мгновения навеки запечатлелись в моем сердце. Ни смерть, ни жизнь, ни глубокая, точно время, скорбь, ни радость, способная сдвинуть горы, — ничто не в силах сравниться с образом этих ярких молодых созданий, впервые увиденных мною в небе, предающихся радости в сиянии лунного света, отражающегося в их самоцветах, которые были похожи на множество летучих звезд, — эти прекрасные мгновения будут со мною всегда...

А потом еще одна голова настойчиво ткнулась мне в плечо: опять требовалась наша помощь... Временами я словно проносился через каждый год своей тысячелетней жизни, подобно старому дереву, которое, погибая, порождает новую жизнь; иногда я словно возрождался телом и духом благодаря почтению и признательности, что оказывали мне эти существа, вновь обретшие душу.

Я не замечал ни времени, ни тьмы, ни холода, ни усталости. Знаю лишь, что когда последняя душа обрела свободу и обладатель ее, преисполненный благодарности, раскланялся мне, прежде чем радостно присоединиться ко всей стае, приближался уже рассвет. Я глянул на небо, словно впервые за все время прозрел.

— Во имя Ветров, Ланен, неужели прошло так много времени?

— С какого момента? — откликнулась она устало.

— Салера обрела свою истинную сущность после полудня...

— Да, это было вчера, — со вздохом подтвердила Ланен и улыбнулась мне. — Ты был точно одержимый, любимый мой. Но все хорошо. — Как и я, она окинула взглядом небо, дивясь первому рассвету новой жизни Малого рода. — Мы ведь не могли прекратить своих действий, пока последняя душа, томившаяся в безмолвном мраке, не была освобождена, — прошептала она.

Я встал и потянулся: тело мое затекло сразу в нескольких местах, я тут же это почувствовал, едва попробовал выпрямиться. Ланен рассмеялась — чистым смехом, идущим от самого сердца, и я присоединился к ней. Иначе нельзя было дать волю глубочайшему изумлению, сильнейшему ликованию, что охватило нас. Мы смеялись, осыпали друг друга поцелуями, обнимались, вновь смеялись — пока даже камни, казалось, не начали вторить нам.

Так что теперь Шикрар узнает куда больше новостей.

Майкель

К ночи я достиг лишь внешнего кольца скал. Демон внутри меня был уверен, что Ланен находится по ту сторону, и понукал меня рыскать среди камней в поисках прохода. Уже стемнело, и это было мне на руку. Я по-прежнему боролся, а теперь и вовсе почувствовал едва ли не ликование — но тут посыльник вооружился последним средством, однако таким, что хуже некуда.

Отчаянием.

Он начал являть мне ужасные картины смерти. Моей смерти. Я узрел во тьме огненный ливень, хлынувший на красу, так меня прежде радовавшую: все, что я когда-либо любил и лелеял, в один миг обратилось в пепел. Потом я увидел собственный труп, гниющий на склоне горы: некому было позаботиться о нем, предать его земле — плоть моя была поживой червям и воронью...

Таковой была борьба. В полном одиночестве, среди холодных камней, забыв обо всем, что творится там, в круговороте жизни, я направил всю силу своего одинокого духа на борьбу с отчаянием, когти которого были острее мечей, а дыхание обжигало огнем из Преисподней. И едва я начинал одолевать, как демон сейчас же принимался заново мучить меня мрачными картинами смерти и разрушения. Уже было я сдался, уже было прекратил борьбу — но вовремя понял, что именно борьба укрепляет мою волю, которая все еще способна сопротивляться.

Затем внимание мое привлек какой-то шум, и я поднял голову вверх. Там, над острым каменным гребнем, я увидел парящих драконов. Они изображали в небе некий крылатый танец и каким-то непостижимым образом сверкали, точно отражая собою лунный свет, объятые всеобщей радостью. Демон воспользовался моим замешательством и нанес новый удар, но я этого даже не заметил, ибо радость, охватывавшая этих существ, передалась и мне, их благодарственная песнь точно эхо отразило всю мою жизнь — и в эти мгновения боль утратила надо мною всякую власть.

Однако, объятый божественным трепетом, я позабыл о том, что боль может иметь и иные последствия. Я просто лишился чувств — но последним, что я видел, были драконы, кружившие и реявшие в небесах, предаваясь восторгу, и сердцем я до последнего мгновения парил вместе с ними, пока разум мой не поглотила тьма...

...Когда я вновь очнулся от боли, оказалось, что я куда-то бреду. Демон незаметно провел меня через проход в скалах, и сейчас я осторожно пробирался вдоль южного края горной долины. Казалось, невозможно было пройти столько и остаться незамеченным, ибо на лугу было полно всевозможных и самых разных существ: лошади, люди, драконы — причем последние в таком количестве, какого я себе и представить прежде не мог. Их, наверное, было тут не меньше двух сотен, и все их внимание оказалось приковано к чему-то такому, что происходило посреди луга.

Я попытался закричать, но голос мой точно пропал. Это было похоже на зловещий ночной кошмар, когда время замедляется, и, вместо того чтобы бежать, ты ползешь, а если пытаешься звать на помощь — из горла вырывается лишь слабый писк. Будь у меня голос, мне, может быть, удалось бы призвать кого-нибудь на помощь, чтобы он убил чудовище, сидевшее внутри меня.

Но я не мог произнести ни звука, и некому было мне помочь. Теперь демон спешил, так что я всеми силами старался, чтобы шаги мои были как можно мельче, медленнее, из-за чего все происходящее стало лишь больше походить на кошмар.