Ланен

Когда мы проснулись, было яркое, солнечное утро. Дождем и не пахло — хвала Владычице! — и даже как будто потеплело. При наличии воображения можно было уже почуять в воздухе легкий аромат приближающейся весны, однако мне не стало от этого лучше.

По правде сказать, я не на шутку начала волноваться. Со мною происходило что-то такое, чему я не находила объяснения: Дело было уже не в голосах, хотя они по-прежнему меня допекали. Уже целую неделю меня мучили постоянные головные боли, а последние несколько дней начала ныть поясница. У меня совсем недавно прошли месячные крови — легко и быстро, чего раньше со мною не бывало; однако боли и отеки до сих пор беспокоили меня. В это утро я проснулась от рези в животе; меня всю так и ломало — и я мечтала лишь о том, как бы найти какого-нибудь целителя, да побыстрее.

Как бы ни было мне паршиво, Релла чувствовала себя не намного лучше. Когда утром мы проснулись в тесноте, она, попытавшись подняться, вскрикнула и выругалась. К тому времени я уже знала, что лучше даже не пытаться ей помогать, и все-таки попробовала, ничего не добившись и лишь рассердив ее. Она заковыляла наружу, а мы уселись и принялись негромко переговариваться, делая вид, что не замечаем ее тяжелого дыхания. Услышав, что она направилась к лошадям, мы вышли следом, чтобы помочь ей: вынесли седла и сбрую. Прежде чем оседлать бедных животных, нам удалось немного их почистить: вид у них был плачевный. Оглянувшись на товарищей, я поняла, что и мы все выглядим не лучше.

Релла первой собрала свой мешок и, превозмогая боль, взгромоздилась в седло, а мы поспешили последовать ее примеру. Перекусить решили в дороге; завтрак состоял из зачерствелого сыра и остатков походных лепешек — замешенные на овсяной муке, они не плесневели, но, святая Владычица, до чего же были черствыми! Так, жуя, отправились мы к Кайбару, который, следуя соображениям Реллы, должны были увидеть уже сегодня. Мне то и дело приходилось ехать с закрытыми глазами: от яркого солнечного света совсем разболелась голова.

Мы почуяли воду куда раньше, чем увидели саму реку; а когда огибали очередную группу деревьев, сквозь голые их ветви до нас донеслось бойкое журчание и переплеск. И вскоре Кай простерла перед нами свои воды: несколькими милями западнее, на другом конце долины, виднелись высокие белокаменные стены Кайбара с его красными крышами. Едва перевалило за полдень, как мы подъехали к городским воротам. Джеми, Вариен и я готовы были остановиться в первой подвернувшейся гостинице, но Релла потащила нас дальше, в глубь города и поближе к реке — там был трактир под названием «Три Государя».

...Кайбар — большой город, расположенный на берегу великой реки Кай, в том самом месте, где в нее с севера впадает река поменьше — Арлен. Последняя служит границей между землями Илсы, моей родины, и Северного королевства, по просторам которого нас носило вот уже две луны. Если встать на кайбарской пристани лицом на запад, то ноги ваши будут попирать земли Северного королевства; впереди, по ту сторону Арлена, вы узрите южные пределы Илсы, а слева, на противоположном берегу Кай, будут простираться границы Южного королевства — одним словом, здесь сходятся земли сразу трех королевств — отсюда и идет название трактира. Правители меня не слишком заботили: хоть я и знала, что ежегодно к нам на ферму и в соседнюю деревеньку наведываются сборщики податей Тершета, короля илсанского, но они никогда не требовали от жителей слишком многого; а о трех других королях мы и вовсе ничего не слыхали. Долгие годы все четыре королевства жили в мире и согласии друг с другом — хотя местные бароны, будучи крупными землевладельцами, частенько затевали между собой перепалки, окрестные жители, в том числе и мы, редко обращали на них внимание.

...Когда мы наконец достигли трактира, Релла зашла внутрь и вскоре показалась вновь — с таким счастливым видом, который на протяжении последних недель был ей никак не свойственен.

— Нужно отвести лошадей в стойла, а хозяин пока приготовит в наших комнатах постели. Я позаботилась, чтобы в наше распоряжение предоставили судомойню, где мы сможем постирать свою одежду. Да к тому же нас всех ждет горячая ванна — только учтите, я первая!

Лошади наши выглядели совсем поникшими — их можно было понять. Вчетвером мы сумели довольно прилично их вычистить, дали им каши из овса и отрубей и вдоволь теплой воды для питья, накрыли им спины сухими одеялами и оставили отдыхать на свежей соломе. Мне удалось скрыть от прочих свое ужасное состояние, да и работа помогла — вроде как полегчало. Огонь, жеребец Джеми, с облегчением вздохнул, когда наконец улегся отдыхать, и мы рассмеялись, поскольку и сами чувствовали в точности то же.

Несмотря на то что все мы были страшно грязные, перво-наперво все же пообедали: время было за полдень, мы как перекусили утром, так больше в рот ничего и не брали. А тут такие яства! Или, может, нам лишь так казалось? Но вообразите: несколько недель питаться по утрам лишь жестким вяленым мясом, овсяными лепешками, черствым сыром и подсоленной овсянкой, и так изо дня в день, — а тут тебе и свежий ржаной хлеб, и мягкий белый сыр, и горячая похлебка с картошкой и полбой, и пирог с олениной, пропитанной крепленым красном вином! После подали даже печеные яблоки, посыпанные пряностями. Мы набросились на блюда с такой прожорливостью, что хозяин, должно быть, решил, что нам приходилось голодать неделями. Лично мне так и казалось: на сей раз я была настолько голодна, что не сумела даже оценить трапезу как подобает. Оставалось лишь надеяться, что съеденное не сразу полезет из меня обратно — может, хоть немного да задержится. Однако боль в голове приутихла.

Пока Релла принимала ванну, я выбрала из всей своей одежды наименее замызганную, в которую и облачилась; прочее же тряпье выстирала, после чего заплатила одной из кухарок, чтобы она развесила мое убранство возле очага на кухне и приглядывала за ним.

Трактиру, к счастью, можно было отдать должное: на первом этаже имелась комнатушка с небольшой печкой и высоким окном, через которое проникало достаточно света, — здесь располагалась настоящая баня. Когда Релла наконец вышла, а служанка принесла чистой воды, настала моя очередь. Прежде всего я наклонилась над лоханью и тщательно промыла волосы, после чего собрала их в пучок и погрузилась в воду полностью. Я чуть не всплакнула от умиления, когда жар начал растекаться по телу, согревая мои продрогшие косточки. Ну и что из того, что лохань коротка, голова все еще болит, а отеки так и не проходят? Обретя наконец долгожданное тепло и возможность чисто вымыться, я пребывала в прекрасном расположении духа и, откинувшись назад, насколько это было возможно, предавалась наслаждению. Только сейчас, расслабившись, я поняла, как же у меня затекли плечи!

Я уже начинала дремать, когда вдруг почувствовала первые приступы боли.

Поначалу мне показалось, что мышцы просто свело судорогой. Слабая резь внизу живота, не более. Мне показалось, что не стоит обращать на это внимания. Вновь я легла, но едва расслабилась, как опять последовала боль — на этот раз несколько сильнее и дольше; но постепенно она улеглась, и тогда я принялась оттирать с себя въевшуюся грязь. Довольно быстро помывшись, я вылезла из лохани, и, нагнувшись над маленькой печуркой, стала сушиться; высушив одну ногу, я выпрямилась, и тут вдруг почувствовала такую резь в животе, будто туда вонзился кинжал. От неожиданности я вскрикнула.

Потом я ощутила странную мокроту между ног и поняла, что это не вода: из меня сочилась кровь. Не сильно, правда, однако время месячного очищения уже прошло. Это меня здорово перепугало; к тому же мне пришлось поспешно выбежать из бани в садик, где меня стошнило. Вот тебе и славный обед! Кое-как удалось мне добраться до своей комнаты; найдя подходящую тряпицу, я соорудила себе прокладку, после чего позвала Реллу.

Релла

Хорошо, что Ланен позвала меня на помощь. Вариен мылся, и я была этому только рада. В таких делах мужья ничего не смыслят, будь они хоть трижды драконами.

Взглянув на нее, я позвала хозяина трактира, велев ему немедленно послать кого-нибудь за ближайшим целителем.

— Спасибо тебе, — проговорила она, когда я вернулась. — Я так и думала, что нужен будет целитель. Не знаю, Релла, что со мной происходит, но становится все хуже и хуже.

Потом она наконец рассказала обо всем, что ее беспокоило. Я не могла дождаться, когда явится целитель.

— Бестолковое дитя! Во имя здравомыслия, почему же ты раньше молчала? — спросила я, изо всех сил стараясь говорить спокойно рассудительно. — Когда ты последний раз прилично ела — без того, чтобы тебя вырвало?

Она не сразу смогла ответить. Думаю, тогда-то я и поняла, что с ней и в самом деле что-то не в порядке...

К вечеру наконец явился целитель. Вернее, целительница: женщина среднего возраста, с пронзительным взглядом, бойкая и несколько грубоватая в манерах. Особого впечатления она не производила, пока не взялась за дело.

Она воззвала к своей силе с легкостью, свидетельствовавшей о ее немалом опыте, и пристально всмотрелась в Ланен.

— Слезы святой Шиа! Девочка, давно ты в таком состоянии? — спросила она, протянув к Ланен руки, чтобы направить на нее свое воздействие.

И как мы сами не догадались?

— В каком? — спросила Ланен. — Кровь пошла недавно, меньше часа назад.

— Нет, я спрашиваю, давно ли ты так плохо себя чувствуешь из-за своей беременности?

— Что?!

— Милочка, должна тебя предупредить: она прервется; но то, что ты беременна, несомненно.

Ланен и до этого была бледной, а теперь и вовсе побелела.

— Шиа! Как понять — она прервется?

— Сожалею... Впервые?

— Что — впервые? — переспросила Ланен; голос ее звучал притуплено. Она была бледна как смерть.

— Девчонка не в себе, женщина, помоги же ей! — проворчала я сердито. Целительница кивнула и направила на Ланен поток более яркого, голубоватого света. Та немного расслабилась.

— Впервые беременна, милочка? Прости, мне не часто выпадает быть повитухой, и все же я достаточно повидала, чтобы сразу понять, намерено ли тело отторгнуть то, что в нем зарождается. Но поверь, это даже к лучшему. Если ребенок во чреве слишком слаб или неправильно сложен, тело твое узнаёт об этом первым. И всегда лучше всего просто помочь телу очиститься. Расслабься и не волнуйся: я сделаю так, что тебе будет хорошо.

Она обволокла Ланен лазоревым туманом и принялась выводить что-то руками.

— Что ты делаешь? — осведомилась я. Глаза Ланен были раскрыты, но взгляд казался рассеянным. Женщина вселяла какую-то неприязнь.

— Тело отторгает плод, но на этом сроке излечение не представляет трудности, — ответила она спокойным, ровным голосом. — Мне требуется лишь ускорить то, что готово произойти само собой... Хм...

Она глянула на свои руки, затем смежила веки — и сияние сделалось еще ярче. Вновь открыв глаза, она направила на Ланен тонкую, но мощную струю голубого света, и бедняжка сейчас же закричала.

Почти не раздумывая, я оттолкнула целительницу и, прижав ее к стене, схватила за горло. И не зря: поток ее силы прервался.

— Во имя Преисподних, что ты вытворяешь?! — завопила я.

— Должно было получиться, — произнесла женщина, отстраняя мою руку на диво спокойно, несмотря на мою ярость. — И уж никак не могло это причинить ей боль. Ничего не пойму.

— Так постарайся понять, разрази тебя гром! Что ты пыталась над ней учинить? — вопросила я настойчиво.

— Я же сказала: нужно помочь телу девочки избавиться от беременности, которая явно причиняет ей немало неудобств, — ответила она. — Я бы излечила ее и позаботилась бы, чтобы следующая беременность протекала более успешно. — Нахмурившись, она посмотрела на Ланен, которая от боли хваталась за живот. — Тело ее, похоже, само не знает, что делает, и это очень странно, — продолжала она. — Кажется, оно борется само с собой, пытаясь одновременно и сохранить плод, и выкинуть его.

Она вновь протянула к Ланен руки и направила в ее сторону голубоватое сияние, но на этот раз гораздо слабее. Боль исчезла с лица Ланен, но остался гнев.

— Больше я ничего не могу сделать, молодка, — сказала целительница. — Тебе надо как можно скорее найти какого-нибудь мага. Следует избавиться от этого ребенка, пока он не убил тебя.

Это было последней каплей. Невзирая на боль, Ланен в один миг вскочила на ноги и хлестнула что было силы женщину по лицу.

— Да как ты смеешь! — вскричала она; ее все больше охватывала ярость. — Только дотронься до меня еще раз — клянусь Владычицей, я тебя так оглоушу, что не скоро в себя придешь! Убирайся!

Женщина казалась бесстрастной, точно камень; но собственная безопасность, как видно, все-таки оказалась ей дороже. Она покинула комнату, но, уходя, проронила:

— Думай обо мне что хочешь, да только ведь я права. Ребенок этот питается твоими соками, и избавить тебя от него может лишь маг. Если же ты решишь его сохранить, то непременно погибнешь...

Ланен нацелилась было, чтобы дать ей пинка, но женщину уже как ветром сдуло.

— Девонька, не стоит спускать ее с лестницы, подумай только, сколько возни будет потом: придется отмывать ступени от крови! — сказала я, пытаясь утихомирить Ланен: она едва не бесновалась.

— Ступени? Скорее мне пришлось бы отмывать кинжал! Релла, до чего же она отвратительна! Клянусь Богиней: какая-то гадкая, бесчувственная кобыла! Как такие вообще могут... ну, то есть... а, пойди все прахом! — Ланен сразу выпустила весь пар. — О Владычица, помоги мне, — проговорила она слабо. — Проклятье, Релла! Она, конечно, стерва порядочная, но почем знать, может, есть в ее словах правда?

Я усадила Ланен, взяв ее за плечи.

— Девонька моя, думаю, насчет твоей беременности она права, разве нет?

Она глянула не меня опустошенно, и вдруг ее затрясло: было не понять, плачет она или смеется.

— Раз уж и ты так считаешь, то, наверное, так оно и есть. Но до чего же мне дурно!

— Что ж, может, она и тут была права. Обрати-ка внимание кое на что. Во-первых, она не смогла избавить тебя от беременности — как знать, может это значит, что ребенок твой сильный и цепкий до жизни. — При этих словах Ланен кивнула, и взгляд ее чуточку просветлел. — А во-вторых, бьюсь об заклад: в этом городе можно найти какого-нибудь сведущего мага, который окажется способным на большее, чем эта дура, — фыркнула я. — Я уже видывала таких раньше: едва освоят начатки, а уже мнят из себя невесть что. И если уж отказываются излечить какую-то бородавку, на что тогда они вообще годны? Ни за что не поверю в мастерство таких искусников!

— Так ты думаешь, она заблуждалась, когда говорила, что я могу умереть? — спросила Ланен озабоченно. Я знала, что не смогла бы солгать ей: она вмиг это почует. К счастью, этого и не требовалось.

Я посмотрела ей в глаза.

— Все мы когда-нибудь умрем, девонька; но готова поставить свое семилетнее жалованье на то, что тебе уготовано умереть как угодно, но только не при родах. Ежели ничего другого не останется — что ж, в Верфарене полно магов, а как раз туда-то мы и направляемся. Мы тебя живо туда доставим, ты не бойся. — Я наклонилась и поцеловала ее в щеку. Святая Шиа, эта девчонка умела тронуть мне сердце! — А теперь оденься-ка и пошли вниз, ужинать — полагаю, ты голодна.

— Я мигом спущусь, — ответила она негромко.

Я кивнула и оставила Ланен наедине с ее мыслями.

Шикрар

Я решил облететь огненные пустоши в последний раз — до начала Совета оставалось семь дней — и ждал наступления темноты, чтобы узреть беспокойство земных недр во всей полноте.

Лететь оставалось еще много лиг, когда я увидел впереди зарево. Оно подсвечивало снизу нависшую тучу, придавая ей багряный оттенок, отчего вся северная часть острова казалась разверзшейся Преисподней, точно легионы демонов проломили в земле брешь и вырвались наружу. Я и раньше видывал такое, но никогда — со столь дальнего расстояния. Сердце мое оледенело, дыхание прерывалось: я приближался, и зарево впереди становилось все ярче, переполняя весь мой взор пламенем. Подобного я еще не встречал. Три горы никак не могут исторгнуть наружу столько пламени, если только...

Я миновал высокий гребень Старика, что заслонял от меня самое худшее, — и грозное зрелище открылось мне во всем своем ужасающем кошмаре. Крылья мои чуть было не лишились опоры, когда внезапным потоком жаркого воздуха меня подбросило вверх, словно перышко на ветру. Я едва успел обрести равновесие. Соблюдая осторожность, я отлетел подальше от утесов и принялся подниматься ввысь кругами: здесь, на холоде, это было нелегко. Я держался в стороне от опасного места, но воздух и здесь был неровным, а воздушный поток, который меня поддерживал, был пропитан зловонием желтушно-палевой горной породы, выпучивавшейся местами наружу — там, где плавился камень.

Оказавшись над огненными пустошами — гораздо выше, чем я обычно летал ночною порой, — я воспользовался мощными восходящими потоками воздуха и взмыл еще выше, чтобы узреть, насколько широко распространился огонь.

Впереди меня на многие мили полыхали горы — и слева, и справа, — все они вторили всеобщему огненному хаосу. Почти каждая вершина всей огромной горной цепи извергала в воздух пламя и каменья или, что еще хуже, копила силы в окружении озер из расплавленной породы.

Но хуже и страшнее всего было то, насколько изменилась вся местность вблизи Старика и возле соседних вершин южных утесов. Прежде, каждый раз бывая здесь, я привык видеть круглое жерло высокой горы, что стояла на страже, возвышаясь над Стариком и простираясь к северу от могучих утесов. В свое время, задолго до того, как сюда прибыли кантри, горя эта истекала пламенем, а когда остыла, то на вершине ее образовалась глубокая круглая впадина.

Теперь же, поискав взглядом гору, я увидел, что жерло ее более не пустует: оно заполнено до краев горячим месивом, а огненно-черная и изжелта-рдяная поверхность кипит, точно вода, тут и там выбрасывая в воздух языки пламени — так и чудилось, будто там ворочается что-то живое, грозное. Полыхающая каменная жижа то и дело переплескивалась через край жерла и устремлялась вниз по северному склону горы; а на южном ее склоне... Я так и ахнул. Оборони нас Ветры! Старика отделяла от огня лишь узенькая темная полоска. Не верилось, что неширокий каменный гребень способен надолго удержать громадную лавину огня и расплавленной породы.

А на севере огненных пустошей вершины затаили молчаливую угрозу: их точно пучило изнутри; и куда бы я ни летел, всюду стоял пронзительный звук, режущий слух и спутывающий мысли, словно крик боли, испускаемый скалами или огнем — или самой землей.

Меня нелегко удивить: я прожил долгую жизнь, а опыт многочисленных лет, наслаиваясь пластами, сглаживает любое новое впечатление — и все же опустошение, расстилавшееся передо мною, потрясло меня до мозга костей, и не было ему видно ни конца ни края. Напротив, сейчас все выглядело невообразимо хуже, чем было каких-нибудь несколько дней назад. Жар стоял немыслимый, а запах горящего камня драл мне ноздри и чем дальше, тем больше крепчал, пока я старался лететь более или менее ровно среди неистовых воздушных потоков. По крайней мере, они помогали мне держаться подальше от рассвирепевшей земли. Кроме того, вокруг клубами поднимался пар, временами застилавший мне обзор, а багряный свет отнюдь не способствовал улучшению видимости, скорее даже наоборот.

Насколько я сумел разобрать сквозь дым и смрад, довольствуясь лишь отсветами огненного зарева, Тераш Вор, вокруг которого расползалось кольцо огня, теперь казался гораздо больше, нежели был прежде, а у его отрогов сгустился мрак. Пламени не было видно ни на вершине, ни по бокам; однако южный отрог угрожающе выпирал чудовищным бугром.

Я понял, что к ужасающему, невыносимо визгливому звуку теперь подметался низкий рокот где-то в глубинах земли, и я в ужасе метнулся в сторону, сделав крутой вираж, едва до меня дошло, что рокот этот слышится прямо подо мной. Не успел я отлететь, как снизу, где только что виднелся темный нарост на склоне горы, исторгнулся сноп огня, и мне вновь пришлось резко отклониться, уворачиваясь от пылающих камней, забивших из разверзшегося пролома, словно кровь из смертельной раны. Как ни высоко я летел, а все же опалил себе кончики крыльев и хвост, пусть и не слишком сильно. Огненный выплеск взметнулся ввысь на добрую четверть самой горы, что его породила...

И тут я сдался: я был обожжен, измотан, а сердце мое утомилось не меньше, чем крылья. Я повернул к югу, к чертогам своих сородичей. Лететь оставалось никак не меньше часа, а плечо мое, лишь недавно излеченное, так и ныло.

Я должен был рассказать сородичам о том, что видел. Я не мог ждать еще целую седмицу.

Это было предвестием гибели нашего обиталища.

Устало, со сдавленным горем сердцем, обратился я мысленно к кантриам:

«Народ мой, соплеменники, внемлите мне. К вам взывает Хадрэйшикрар. У нас нет более времени. Явитесь на встречу со мной: я буду на Летнем лугу».

Разноголосый говор был мне ответом; многие из сородичей выражали свое недовольство: до этого я уже объявил всем, что Совет состоится через две недели. Но я не стал выслушивать их возражений.

"Споров быть не должно, — сказал я холодно. — Узрите то, что видел я".

Я сосредоточился, чтобы воссоздать в разуме весь этот ужас, над которым я только что парил, и послал всем своим соплеменникам картину всеобщего разрушения и гибели.

Ответом была мертвая тишина. И неудивительно. Родичи мои мудры и всегда способны распознать угрозу гибели.

«О мой народ! Мы должны оставить это место. Надеюсь, что у нас есть еще в запасе ночь, чтобы собраться, но нам нужно быть готовыми в случае необходимости покинуть остров в любое время. Если у вас есть что-либо ценное, с чем вы не в силах расстаться, берите это с собою, но помните, что перелет займет несколько дней, а возможности остановиться почти не будет — придется отдыхать в воздухе, вверив себя Ветрам. Если вам известно, что кто-либо из наших сородичей охвачен вех-сном, воззовите к ним и молитесь, чтобы они вас услышали. А если кто-то не в состоянии подняться в воздух, оповестите меня об этом, и мы, быть может, найдем способ понести их на своих крыльях. Коли мы надеемся выжить, нам следует покинуть остров в самое ближайшее время. Кейдра?»

«Я здесь, отец», — донесся до меня его голос, сильный и уверенный, на него я возлагал сейчас все свои надежды.

«Явись ко мне в чертог душ, сын мой, если только Миражэй и Щерроку сейчас ничего не угрожает. Мне потребуется твоя помощь, чтобы подготовить Предков и самоцветы Потерянных к путешествию».

Больше я никого не слушал, даже если кто-то и пытался ко мне воззвать. Я был неимоверно утомлен.

Юдоль Изгнания служила нам прибежищем на протяжении более пяти тысячелетий — это был единственный наш дом, по-настоящему родной для нас мир.

Я все еще летел, когда мне показалось, будто я слышу свой собственный голос, нараспев произносящий обращение к далеким потомкам:

Первый — Ветер Перемен,

Второй — Перерождения,

Третий — Неведомого,

Последний — само Слово.

Это первейшее стихотворное наставление, заключающее в себе основу нашего понимания мира: на протяжении жизни нами руководят четыре Ветра. Но та, от которой я впервые услышал это наставление, когда был совсем еще детенышем, никогда не говорила мне, что Ветер Перемен, веющий сквозь пламя, может быть настолько леденящим.

Берис

И вот пришло время заняться Велкасом. Я предупредил прочих магистров об опасности. Наконец-то подвернулся случай убрать его с дороги, а заодно и эту гадкую девчонку. А потом и Эрфик с Кайлином — одним махом! Ах, все-таки жизнь прелестна.

Велкас вот уже два года числился здесь учеником. При поступлении показатели его были самыми высокими, точно такими же как и у меня когда-то, много лет назад, — похоже, он обладал той самой силой, что проявляет себя раз в поколение, но я готов был побиться об заклад, что он с самого начала использовал не все свои возможности. В то время я считал его одаренным лоботрясом, которому попросту лень утруждать себя, и поэтому был убежден, что ничего сколько-нибудь путного из него не выйдет, ибо видывал уже на своем веку подобных — правда, в силе они ему значительно уступали. И все же его необыкновенные способности обязывали меня держать с ним ухо востро. Я позаботился, чтобы о моих наблюдениях, которые я время от времени за ним устраивал, не узнали случайно другие магистры, и из кожи вон лез, чтобы завести с ним дружбу. Но моя дружба его не интересовала. В нем было сокрыто могущество, и это делало его моим врагом.

Вскоре после его поступления заявилась и эта девчонка, Арал. Ее показатели тоже оказались весьма высокими — пониже, правда, чем у Велкаса, зато из нее и в самом деле могло что-нибудь получиться, это я понял сразу. Но она не представляет угрозы, а может оказаться даже полезна, ибо она — его слабое место. Оба обладают немалым могуществом, но это им на руку не больше, чем мне: они молоды и неопытны, так что можно будет совладать с ними без особых усилий.

Я хорошо подгадал. Когда сегодня утром магистр Рикард, осторожно отомкнув дверь, сейчас же распахнул ее настежь, мы застали их за недвусмысленным занятием. Велкаса окружало сверкающее сияние — он, несомненно, использовал целительскую силу, с помощью которой приподнял Арал в воздух: она с беспечным видом парила в трех локтях над полом.

— Велкас! — вскричал Рикард, придя в ужас.

Каждый из членов Совета, собранного именно по этому случаю, увидел, как высокий юноша обернулся, приветственно кивнул и опустил девушку на пол. Едва ноги ее обрели опору, она хотела было сорваться с места, но Велкас вскинул руку, и девчонка застыла как вкопанная, обуреваемая справедливым негодованием. Я с трудом подавил смех.

Велкас спокойно поклонился Совету: казалось даже, его что-то слегка забавило. Арал стояла без движения, и щеки ее полыхали дерзким румянцем.

— Что ж, господа, вы обнаружили нас, — проговорил Велкас с улыбкой. — Полагаю, вы позволите нам оправдаться.

— Велкас, как ты мог! — возопил Рикард. — Когда магистр Берис поведал мне обо всем, я ушам своим не поверил. Как можешь ты попирать то, чему мы все тебя наставляли!

Велкас и бровью не повел.

— Я и не думал ничего попирать, магистр Рикард. Мысли наши беспрестанно обращены ко Владычице. Все в порядке. Да и с Арал, видите ведь, все хорошо.

— Мы не делали ничего худого, — подтвердила Арал. Теперь она истово, всем своим существом, встала на защиту товарища. Он ведь был и ее слабым местом. Прежде я не был до конца уверен в этом. — Чего вы не одобряете?

Я повернулся к магистрисе Эрфик.

— Как я понял, ты не остерегала этих двоих от использования Силы не по назначению, но лишь сугубо в целях исцеления?

Эрфик была озабочена менее всех прочих — за исключением разве что самого Велкаса — и беззаботно заявила:

— Берис, помилуй! Тебе и самому прекрасно известно: если хочешь, чтобы все ученики поступили по-твоему, нужно лишь сказать им разок: «И думать об этом не смейте, это опасно и повлечет непредсказуемые последствия!» И мы даже намека им не даем на этот счет, по крайней мере, до третьего года обучения — раньше этого времени никому из них, пусть даже одному из сотни, не придет в голову, что Силе можно найти какое-либо иное применение. Да и позже из десяти учеников лишь один нет-нет да и рискнет попробовать. — Она глянула на парочку, стоявшую перед нами, и криво усмехнулась. — В данном случае — двое из десяти. Но должна сказать, что настолько впечатляющих результатов мне до сих пор видеть не приходилось.

Она еще имела наглость выражать свое восхищение!

— Выходит, запрещено использовать Силу как-то иначе, помимо лечения? — спросил Велкас, нимало не смутившись.

— Разумеется, — сурово вставил Рикард. — И, невзирая на потакание магистрисы Эрфик, тебе следует знать, что это является самым серьезным нарушением.

— Приму к сведению. Тем не менее, если учесть, что мы оба не подозревали о существовании подобного запрета, вы вряд ли можете осуждать нас: мы лишь пытались постичь пределы своих способностей.