Я ждал, что кто-нибудь пригласит меня на танец.
— Учти, Боб, — сообщил мужчина жене. — Этот человек — ее парень.
— Мир тесен, — отозвалась женщина, наконец улыбнувшись. Я вспомнил ее голос из альбома, высокий и чистый, с едва уловимым вибрато. И сейчас она говорила приятным голосом. Могла бы зарабатывать деньги на сексе по телефону.
— Вам попалась необычайная женщина, — заявила она, все еще разглядывая меня. — Оцениваете ли вы ее по достоинству?
— Каждый день только этим и занимаюсь.
Она кивнула, протянула руку и представилась:
— Бобби Мертаф. Это Бен. А с этими типчиками вы уже познакомились.
Всеобщие приветствия. Я похлопал собак по загривкам, и Бен предложил мне блюдо. Мы взяли по булочке и принялись жевать. Это напоминало какой-то древний ритуал. Но, даже работая челюстями, музыканты выглядели обеспокоенными.
Бобби первой покончила с булочкой, взяла печенье, затем другое, так что жевала без перерыва. Крошки рассыпались по ее грудям. Она стряхнула их и предложила:
— Пойдемте в дом.
Собаки последовали за нами и побежали в кухню. Через секунду я услышал, как они принялись что-то шумно лакать. Гостиная с унылым потолком была затемнена занавешенными шторами. Пахло мокрой шерстью. Желтовато-коричневые стены, сосновые полы, требующие полировки, самодельные книжные полки разных размеров, на том месте, где должен был бы стоять кофейный столик, — несколько футляров для инструментов. Этажерка в углу завалена нотами. Тяжелая мебель времен великой депрессии — сокровища из магазина уцененных товаров. На стене висели венские часы, стрелки которых замерли на цифре два, плакат с гитарой «Мартин» в рамке под стеклом и несколько афиш на память о конкурсе скрипок и банджо в Топанге.
— Садитесь, — предложил Бен.
Прежде чем я успел это сделать, он продолжал:
— Грустно говорить об этом, приятель, но Дон умерла. Ее убили. Поэтому мы и перепугались, когда вы упомянули ее имя да еще сказали о другом убийстве. Мне очень жаль. — Он посмотрел вниз, на блюдо с булочками, и покачал головой.
— Мы все никак не можем выбросить это из головы, — проговорила Бобби. — Присаживайтесь. Если хотите.
Она опустилась на старый зеленый диван. Бен сел рядом с женой, держа блюдо на одном из костлявых колен.
Я присел на стул, покрытый ручной вышивкой, и спросил:
— Когда это произошло?
— Пару месяцев назад, — сказала Бобби. — В марте. Это было в выходные дни — в середине месяца, десятого числа, мне кажется. Нет, девятого. — Она взглянула на Бена.
— Что-то вроде того, — отозвался он.
— Я почти уверена, что это было девятого, милый. Мы провели выходные в Сономе, помнишь? Мы выступали девятого и вернулись в Лос-Анджелес десятого — помнишь, как мы припозднились из-за проблем с фургоном в Сан-Симеоне? По крайней мере, он сказал, когда это случилось, — полицейский, я имею в виду. Девятого. Это случилось девятого.
— Да, ты права, — согласился Бен.
Женщина взглянула на меня:
— Нас не было в городе, мы выступали на фестивале на севере. Машина сломалась, и мы на какое-то время застряли в дороге и приехали обратно только поздно вечером десятого — можно сказать, ранним утром одиннадцатого. В почтовом ящике лежала карточка полицейского с номером телефона, по которому нам нужно было позвонить. Детектив по убийствам. Мы не знали, что делать, и не стали звонить ему, но он позвонил сам. Рассказал, что случилось, и задал множество вопросов. Нам нечего было сказать ему. На следующий день он и еще пара парней приехали сюда и осмотрели весь дом. У них был ордер и все, что положено, но они были корректны.
Она взглянула на Бена, тот проговорил:
— Да, не такие уж и страшные.
— Они просто хотели осмотреть ее вещи, полагая, что могут найти что-то, что поможет в расследовании. Конечно, они ничего не нашли — что неудивительно. Это случилось не здесь, и они с самого начала заявили, что не подозревают никого из ее знакомых.
— Интересно, почему?
— Он, этот детектив, сказал, что это было... — Бобби закрыла глаза, протянула руку за печеньем, ухитрилась отыскать его и откусила половину.
— Как сказал полицейский, это убийство было совершено психически ненормальным человеком, — продолжил за жену Бен. — Заявил, что Дон была практически... Он покачал головой.
— Месивом, — закончила Бобби.
— Здесь они ничего не нашли, — продолжал Бен.
Оба выглядели напуганными.
— Каково вернуться домой к такому происшествию, — посочувствовал я.
— О да, — поддержала Бобби. — Это по-настоящему перепугало нас — то, что такое случилось с кем-то, кого мы знали. — Женщина взяла еще одно теченье, хотя половинка предыдущего все еще лежала у нее в руке.
— Она снимала часть дома вместе с вами?
— Нет, она была нашей квартиранткой, — ответила Бобби. — Мы владельцы этого дома, — объявила она как будто с удивлением. — У нас есть свободная спальня, которую ми раньше использовали как репетиционную и студию звукозаписи. Потом я лишилась работы в детском центре, поэтому мы и решили сдавать ее. Повесили заявку на доске объявлений в университете, потому что считали, что именно студент и может снять отдельную комнату. Дон позвонила первой.
— Когда это было?
— В июле.
Бобби доела оба печенья. Бен похлопал жену по бедру и слегка ущипнул. Мягкая плоть, похожая на прессованный творог. Женщина вздохнула.
— То, что вы сказали раньше, — продолжил Бен. — Насчет медицинской карты. Она имела право брать ее?
— Предполагалось, что она ее вернет.
Музыканты переглянулись.
— А она страдала привычкой «брать»?
— Как сказать, — произнес Бен неуверенно.
— На первых порах нет, — заметила Бобби. — Сначала она была прекрасной квартиранткой — убирала за собой, не лезла в чужие дела. Мы ее почти не видели — днем работали, а по вечерам иногда уходили куда-нибудь петь. Если никуда не уходили, то рано ложились спать. Ее никогда не было дома — настоящая сова. Это нас вполне устраивало.
— Единственной проблемой, — продолжал Бен, — было ее возвращение в любое время суток, потому что Гомер отличный сторожевой пес, и, когда она возвращалась, он лаял и будил нас. Но не могли же мы указывать ей, когда приходить и когда уходить, согласны? В основном она нас устраивала.
— А когда она начала брать вещи?
— Позже, — ответил Бен.
— Месяца два спустя после переезда к нам, — объяснила Бобби. — Вначале мы не сообразили. Какие-то пустяки — ручки, медиаторы. У нас нет ничего ценного, кроме инструментов, а мелочи обычно теряются, так ведь? Сколько оказывается непарных носков, правда? Затем это стало более заметным. Некоторые кассеты с записями, упаковка в шесть банок пива — все это мы могли бы ей дать, если бы она попросила. Мы нисколько не жадничаем с едой, хотя по договору предполагалось, что она сама обеспечивает себя пищей. Потом пропали некоторые украшения — пара комплектов моих сережек. И одна шелковая бандана Бена плюс пара старинных подтяжек, которую он раздобыл в Сиэтле. Действительно красивые подтяжки из толстой кожи — таких больше не выпускают. Но когда она взяла еще одну вещь, это задело меня больше всего: старинная английская брошь, которая досталась мне в наследство от моей бабушки, — серебро с гранатом. Камень был поцарапан, но это неважно, брошь была ценна как память. Я оставила ее на туалетном столике, а на другой день она исчезла.
— Вы спросили об этом Дон?
— Я не обвинила ее напрямую, но поинтересовалась, не видела ли она мою брошь. Или сережки. Она ответила, что нет, причем совершенно спокойно. Но мы знали, что это была она. Больше некому. Она — единственный человек, который бывал в этом доме, и до ее появления вещи никогда не исчезали.
— Наверное, у нее была какая-то эмоциональная проблема, — вмешался Бен. — Клептомания или что-то в том же духе. За все это она не получила бы приличных денег. И вообще она не нуждалась в деньгах. У нее была куча одежды и совершенно новая машина.
— Какой марки?
— Одна из этих маленьких кабриолетов — «мазда», кажется. Она купила ее после Рождества, до переезда сюда у нее не было машины, а то бы мы, конечно, попросили немного больше за комнату. Мы брали с нее всего лишь сотню в месяц. Считали, что она голодная студентка.
— Определенно, у нее было не все в порядке с головой, — подхватила Бобби. — Я нашла всю ту ерунду, которую она украла, в гараже, под досками пола, в ящике вместе с ее фотографией, как будто этим она пыталась как бы закрепить свое право на вещи, запрятала их, как белка грибы и ягоды на зиму. Уж коли говорить все начистоту, она была еще и жадной — я знаю, что нехорошо так отзываться о мертвых, но это правда. Только позже я сообразила, в чем дело.
— Жадная в каком отношении?
— Хватала для себя самое лучшее. Например, в холодильнике были оставлены застывать формочки с помадкой. Когда мы вернулись, то обнаружили, что все конфеты выковырены, а на дне формочек оставлена только ваниль. Или, например, блюдо вишен. Самые спелые вишни бывали выбраны.
— А за квартиру она платила вовремя?
— Более или менее. Иногда опаздывала на неделю-две. Мы никогда не напоминали, и со временем она оплачивала задолженность.
— Но все это начинало действовать на нервы, — вмешался Бен.
— Мы уже дошли до такого состояния, что решили предложить ей съехать, — продолжала Бобби. — Недели две обсуждали, как это получше сделать. А потом получили ангажемент в Сономе и были очень заняты репетициями. Потом вернулись домой, а тут...
— Где ее убили?
— Где-то в центральной части города. В клубе.
— В ночном клубе?
Оба закивали головами. Ответила Бобби:
— Насколько я понимаю, это был один из клубов «новой волны». Как это называется, Бен? Что-то индейское, да?
— «Майян», — подсказал Бен. — «Муди Майян»[35], или что-то в этом роде. — Он невесело улыбнулся. — Полицейский спросил, бывали ли мы в нем. Да, точно так и спросил.
— А Дон принадлежала к «новой волне»?
— Сначала нет, — ответила Бобби. — То есть я хочу сказать, что, когда мы познакомились, она выглядела вполне нормальной. Даже чересчур — в некотором роде чопорной. Мы боялись, она подумает, мы слишком свободно ведем себя. Затем постепенно она начала меняться в худшую сторону. Но одного у нее не отнимешь — она была способной. Это я могу подтвердить. Все время в учебниках. Занималась, хотела получить степень доктора философии. Биоматематика или что-то в этом духе. Но по вечерам она становилась другой — наряжалась для выхода в свет. Именно это подразумевал Бен, когда говорил, что у нее была куча одежды, в стиле панков, много черного. Она красила волосы легко смывающейся краской. А косметика — как у семейки Аддамс[36] Иногда она при помощи мусса делала такую прическу, что все волосы торчали вверх. В известном стиле. Но на следующее утро, когда она шла на работу, все опять было нормально. Вы бы ее и не узнали.
— Ее убили в самом клубе?
— Не знаю, — ответила Бобби. — Мы старались не слушать подробности, только хотели, чтобы полицейские забрали отсюда ее вещи. И поскорее забыть об этой истории.
— Вы помните фамилию детектива?
— Гомес, — ответили музыканты вместе.
— Рей Гомес, — уточнила Бобби. — Он болел за «Лос-Лобос» и любил ду-уоп[37]. Неплохой парень.
Бен кивнул. Их колени были так тесно прижаты друг к другу, что побелели от напряжения.
— А то, что случилось в больнице? — спросила Бобби. — Пострадает ли ребенок из-за того, что Дон стащила его историю болезни?
— Мы сможем обойтись и без нее. Но лучше, если бы ее вернули.
— Безобразие, — воскликнул Бен. — Очень жаль, что не можем помочь вам. Полиция забрала все вещи, но я не видел среди них никакой медицинской карты. Конечно, я не очень присматривался.
— А в украденных вещах ее нет?
— Нет, — ответила Бобби. — Точно нет. Полиция работала не очень тщательно, раз не обнаружила ее тайник, правда? Но давайте я проверю, чтобы быть уверенными, — может, среди складок, в карманах или еще где.
Она направилась в кухню и вскоре вернулась с коробкой из-под обуви и полоской бумаги.
— Пусто. Вот та фотография, которую она положила поверх вещей. Будто подтверждала свое право на них.
Я взял фото. Из тех черно-белых снимков по двадцать пять центов за четыре штуки, которые можно сделать в автомате на автобусной станции. Четыре варианта лица, которое когда-то было хорошеньким, а теперь вспухло от жира и было искажено недоверчивостью. Темные прямые волосы, большие темные глаза. Глаза, познавшие боль. Я собрался вернуть фотографии, но Бобби сказала:
— Оставьте у себя. Мне они не нужны.
Прежде чем положить снимки в карман, я еще раз взглянул на них. Четыре одинаковых лица, мрачных и настороженных.
— Грустно, — проговорил я.
— Да, — согласилась Бобби. — Она никогда особенно не улыбалась.
— Может быть, — предположил Бен, — она оставила ее в своей конторе в университете, я имею в виду историю болезни?
— Вы знаете, на каком отделении она занималась?
— Нет, но у нее там был прямой телефон, она нам его дала. Два-два-три-восемь, правильно?
— Думаю, да, — подтвердила Бобби.
Я вынул из папки лист бумаги и ручку и записал номер.
— Она готовила диссертацию?
— Да, она так нам сказала, когда обратилась по поводу комнаты. Биоматематика или что-то в этом духе.
— Она когда-нибудь упоминала фамилию своего профессора?
— Она дала нам какую-то фамилию для справки, когда въезжала, — ответила Бобби. — Но, честно говоря, мы так и не позвонили.
Неловкая улыбка.
— Мы были стеснены в средствах, — пояснил Бен. — И хотели побыстрее получить квартиранта, а она производила приличное впечатление.
— Единственный начальник, о котором она говорила, это тип в клинике, тот, которого убили. Но она никогда не называла его фамилию.
Бен кивнул:
— Она не была от него в восторге.
— Почему?
— Не знаю. Она не вдавалась в подробности — просто сказала, что он дерьмо, очень придирчив и она собирается уходить. А потом, должно быть, она ушла. Еще в феврале.
— И устроилась на другую работу?
— Она нам не говорила, — пожала плечами Бобби.
— Вы знаете, как она оплачивала свои счета?
— Нет, но у нее всегда водились денежки.
Бен болезненно улыбнулся.
— Что такое? — спросила Бобби.
— Она и ее начальник. Она его ненавидела, а теперь оба они в одной лодке. Лос-Анджелес поглотил их.
Бобби передернулась и съела булочку.
17
То, что я узнал об убийстве Дон Херберт и ее склонности к воровству, заставило меня задуматься.
Вначале я полагал, что она забрала карту Чэда для Лоренса Эшмора. А вдруг для себя, вдруг ей стало известно нечто, способное принести вред семье Джонсов, и она собиралась использовать для своей выгоды?
А теперь она мертва.
Я проехал к зоомагазину, купил сорокафунтовый пакет корма для рыбок-кои и попросил разрешения воспользоваться телефоном, чтобы позвонить в город. Парнишка за прилавком немного подумал, взглянул на сумму на кассовом аппарате и указал на старую черную коробку с диском, висящую на стене в углу:
— Вон там.
Рядом с телефоном стоял большой аквариум с соленой водой, в котором плавала небольшая леопардовая акула. Пара золотых рыбок плескались на поверхности. Акула мирно скользила по дну. Ее глаза были спокойными и такими же синими и красивыми, как глаза Вики Боттомли.
Я позвонил в Центр Паркера. Подошедший к телефону мужчина сказал, что Майло нет и неизвестно; когда он вернется.
— Это Чарли? — поинтересовался я.
— Нет.
Я набрал домашний номер Майло. Стоящий за прилавком парень наблюдал за моими действиями. Я улыбнулся и поднял указательный палец, показав, что займу только одну минуту. Голос Пегги Ли произнес тираду о «Блю инвестигейшнз». Я проговорил:
— Дон Херберт была убита в марте. Вероятнее всего, девятого числа где-то в центре города вблизи музыкального клуба панков. Детектива, занимающегося расследованием, зовут Рей Гомес. В течение ближайшего часа я, наверное, буду в больнице — можешь попросить, чтобы меня разыскали, если захочешь переговорить по этому поводу.
Я повесил трубку и направился к выходу. Какое-то движение пены привлекло мое внимание, и я обернулся к аквариуму. Золотые рыбки исчезли.
* * *
Голливудская часть бульвара Сансет была по-воскресному спокойной. Банки и места развлечений, расположенные до Хоспитал-роу, были закрыты, немногочисленные бродяги и бедные семьи топтались на тротуарах. Машин на дороге мало — только отдыхающие по воскресным дням и туристы, заехавшие слишком далеко от Вайна. Я добрался до ворот автостоянки для врачей менее чем за полчаса. Стоянка вновь работала. Множество свободных мест.
Прежде чем подняться наверх, в отделение, я зашел в кафетерий выпить кофе.
Ленч заканчивался, кафетерий был почти пуст. Как раз когда я подошел заплатить за кофе, Дэн Корнблатт, держа пластиковый стаканчик с крышкой в руке, получал сдачу у кассира. Кофе просочился из-под крышки и грязными ручейками тек по стенкам стаканчика. Усы Корнблатта, напоминавшие велосипедный руль, обвисли, сам кардиолог выглядел поглощенным какой-то мыслью. Он сунул мелочь в карман, заметил меня и быстро кивнул.
— Привет, Дэн. Что случилось?
Моя улыбка, казалось, раздражала его.
— Читал сегодняшнюю газету?
— Да в общем только просмотрел.
Он прищурился. Заметное раздражение. Я почувствовал себя так, будто неправильно ответил на устном экзамене.
— Что тогда я могу сказать? — резко бросил он и отошел.
Я заплатил за кофе и задумался, какое сообщение могло так обеспокоить его. Оглядел кафетерий в поисках брошенной кем-нибудь газеты, но ничего не обнаружил. Сделал пару глотков кофе, выбросил стаканчик и направился в читальный зал. На сей раз он был закрыт на ключ.
* * *
Палаты Чэппи пустовали, двери всех палат, кроме комнаты Кэсси, были открыты. Свет выключен, с кроватей убрано белье. Пахло дезодорантом с запахом луга. Мужчина в желтой спецодежде пылесосил коридоры. По отделению разливалась какая-то венская, медленная и сладкая музыка.
Вики Боттомли сидела за столом на посту медсестер и читала карту. Ее чепчик чуть съехал на сторону.
— Привет, что нового? — спросил я.
Она покачала головой и, не глядя на меня, протянула историю болезни.
— Читайте дальше.
— Я уже дочитала.
Я взял карту, но не стал открывать ее. Прислонившись к столу, спросил:
— Как сегодня себя чувствует Кэсси?
— Немного лучше, — все еще не поднимая на меня взгляда, ответила Вики.
— Когда она проснулась?
— Около девяти.
— Ее отец уже здесь? И...
— Все здесь, и все написано, — проговорила она, не поднимая головы и ткнув в историю болезни.
Я перелистал страницы, открыл записи за сегодняшнее утро и прочитал выводы Эла Маколея и невропатолога.
Вики взяла какой-то бланк и начала его заполнять.
— Последний припадок Кэсси, — заметил я, — кажется весьма серьезным.
— Ничего такого, что бы я не видела раньше.
Я положил карту на стол и остался стоять у сестринского поста. В конце концов Вики взглянула на меня. Голубые глаза часто заморгали.
— Вам приходилось видеть много случаев детской эпилепсии?
— Видела все. Работала в онкологии. Занималась младенцами с опухолью мозга. — Женщина пожала плечами.
— Я тоже работал в онкологии. Несколько лет назад. Психосоциальная помощь.
— А-а...
Опять вернулась к своему бланку.
— Ну что ж, — заметил я. — По крайней мере, кажется, у Кэсси нет опухоли.
Молчание.
— Доктор Ивз сказала мне, что намерена вскоре выписать девочку.
— Ага.
— Я думаю нанести им домашний визит.
Ее рука мчалась по бумаге.
— Вы ведь были у них дома, да?
Никакого ответа.
Я повторил вопрос. Женщина перестала писать и взглянула на меня.
— Если я и была у них, что в этом такого?
— Нет, я просто...
— Вы просто болтаете, вот что. Правильно? — Она положила ручку и откатилась назад на стуле. Самодовольная улыбка играла на ее губах. — Или вы проверяете меня? Хотите знать, выходила ли я из комнаты и делала ли что-то с девочкой?
Глядя мне прямо в глаза и продолжая улыбаться, Вики откатилась еще дальше.
— Почему вы так считаете?
— Потому что я знаю, о чем все вы думаете.
— Это был совершенно простой вопрос, Вики.
— Ну да, конечно. Именно так и было с самого начала. Вся эта притворная болтовня. Вы проверяете меня, не похожа ли я на ту медсестру из Нью-Джерси.
— Какую медсестру?
— Ту, которая убивала младенцев. О ней написали книгу и говорили по телевизору.
— Вы думаете, что вас в чем-то подозревают?
— А разве нет? Разве всегда не обвиняют медсестру?
— А что, разве медсестру из Нью-Джерси обвинили неправильно?
Вики ухитрилась превратить улыбку в гримасу, не двинув ни единым мускулом.
— Мне надоела эта игра, — заявила она, вставая и отодвигая стул. — Для вас это всегда только игры.
— Под «вами» вы подразумеваете психологов?
Она сложила руки на груди и что-то пробормотала. Потом повернулась ко мне спиной.
— Вики?
Никакого ответа.
— Все это сводится к тому, — заявил я, стараясь говорить спокойным тоном, — чтобы в конце концов обнаружить, что же, черт возьми, происходит с Кэсси.
Вики притворилась, что читает доску объявлений, висящую за письменным столом.
— Значит, вот как оборачивается наш маленький договор о мире? — заметил я.
— Не беспокойтесь, — быстро повернулась ко мне Вики. Ее голос поднялся — пронзительное соло, наложенное на сладкую мелодию. — Не беспокойтесь, — повторила она. — Я не буду вам мешать. Если что-то нужно — просто спросите. Потому что вы доктор. И я сделаю все, что угодно, если это поможет бедной малютке, — хотя вы считаете по-другому, я все же беспокоюсь о ней. Я даже спущусь вниз и принесу вам кофе, если это поможет вам сосредоточиться на ее проблемах — на том, на чем вам и следует сосредоточиться. Я не одна из тех феминисток, которые считают грехом делать что-то еще, кроме как давать пациентам лекарство. Но не притворяйтесь, что вы мой друг, хорошо? Давайте оба будем выполнять нашу работу без всяких разговоров, идти своим путем, ладно? А если вы желаете, чтобы я ответила на ваш вопрос: да, я посещала их дом только два раза несколько месяцев назад. Довольны?
Она отошла на другой конец поста, нашла еще какой-то бланк и принялась читать. Прищурившись, она держала его на расстоянии вытянутой руки. Ей явно требовались очки для чтения. На губах вновь появилась самодовольная улыбка.
— Вы ничего не делали ей, Вики? — спросил я.
Ее рука дернулась, бумага упала. Женщина наклонилась, чтобы поднять бланк, но в этот момент с ее головы слетел чепчик. Наклонившись второй раз, она подняла и его и напряженно выпрямилась. На ресницах было много туши, и пара кусочков отвалилась.
Я был непреклонен.
— Нет! — прошептала Вики, вкладывая в ответ всю твердость, на какую была способна.
Звук шагов заставил нас обернуться. В холл вошел уборщик, он тянул за собой пылесос. Латинос среднего роста со старческими глазами и усами под Кантинфласа[38].
— Что-то еще? — спросил он.
— Нет, — ответила Вики. — Ступай.
Мужчина взглянул на медсестру, приподнял брови, дернул пылесос и потащил его к тиковым дверям. Вики наблюдала за ним, ее кулаки были сжаты.
Когда уборщик ушел, она продолжала:
— Какой страшный вопрос! Почему у вас такие безобразные мысли в голове? Почему вообще кто-то должен делать Кэсси гадости? Она больна!
— Все симптомы свидетельствуют о какой-то таинственной болезни.
— А почему бы и нет? Почему? Это больница. Именно поэтому мы здесь — из-за больных детей. Именно этим и занимаются настоящие врачи. Лечат больных детей.
Я продолжал хранить молчание.
Ее руки начали подниматься, и она прилагала усилия, чтобы удержать их внизу, как подопытный, сопротивляющийся гипнотизеру. На том месте, где раньше сидел чепчик, жесткие волосы образовали подобие купола размером со шляпу.
— Настоящие врачи не добились особого успеха, не так ли? — возразил я.
Она фыркнула.
— Игры, — вновь прошептала она. — Всегда у вас, психологов, игры.
— Такое впечатление, что о нас, психологах, вы знаете очень много.
Казалось, Вики внезапно встревожилась. Она протерла глаза — тушь потекла, костяшки пальцев стали серыми, но женщина не замечала этого. Ее полный злобы взгляд был сосредоточен на мне.
Самодовольная улыбка вернулась на ее лицо.
— Еще что-нибудь, сэр? — Она вынула из волос заколки и закрепила ими края накрахмаленного чепчика.
— Вы делились с Джонсами своими мыслями по поводу терапевтов? — поинтересовался я.
— Я держу свои мысли при себе. Я профессионал.
— А вы не говорили им, что кто-то подозревает нечистую игру?
— Конечно, нет. Повторяю, я профессионал!
— Профессионал, — согласился я. — Вам просто не нравятся психотерапевты. Шайка шарлатанов, которые обещают помочь, но у них ничего не получается.
Ее голова дернулась назад. Чепчик опять затанцевал на волосах, и Вики быстро поддержала его рукой.
— Вы не знаете меня, — проговорила она. — Вы ничего обо мне не знаете.
— Это правда, — соврал я. — И это стало проблемой для Кэсси.
— Просто смешно, что...
— Ваше поведение начинает мешать ее лечению, Вики. Давайте больше не будем обсуждать это здесь. Пройдем туда, — Я указал на подсобку, расположенную за медицинским постом.
Вики уперла руки в бока:
— Зачем?
— Затем, чтобы все обсудить.
— Вы не имеете права.
— В общем-то имею. И только благодаря моему доброму отношению вы все еще занимаетесь этой пациенткой. Доктор Ивз восхищается вашим мастерством, но ваше поведение начинает действовать и на ее нервы.
— Да?
Я поднял телефонную трубку:
— Позвоните ей.
Вики шумно втянула воздух. Потрогала чепчик. Облизала губы.
— Что вам от меня нужно? — В голосе послышались ноющие нотки.
— Не здесь, — сказал я. — Там, в той комнате. Вики. Прошу.
Она начала протестовать. Но слова застряли в горле. Губы задрожали. Она подняла руку, чтобы прикрыть их:
— Давайте просто забудем об этом, — предложила она. — Я прошу прощения. Хорошо?
Ее глаза были полны страха. Вспомнив, при каких обстоятельствах она в последний раз видела своего сына, и чувствуя себя полной дрянью, я покачал головой.
— Больше никаких ссор, — умоляла она. — Обещаю. Честное слово. Вы правы. Мне действительно не стоило лезть не в свое дело. Это все потому, что я беспокоюсь о ней так же, как и вы. Я буду вести себя хорошо. Простите. Больше это не повторится...
— Прошу вас, Вики. — Я указал на подсобку.
— ...Я клянусь. Прошу вас, сделайте мне некоторое снисхождение.
Я настаивал на своем.
Она двинулась ко мне, сжала руки в кулаки, будто готовилась нанести удар. Затем опустила руки, внезапно повернулась и направилась в комнатку. Шла она медленно, с опущенными плечами, едва переставляя ноги.
Там стояли кофейный столик, оранжевый диван и кресло под стать дивану. На столике — телефон рядом с выключенной кофеваркой, которой, видимо, не пользовались и давно не мыли. Над большим плакатом, на котором было написано: «Медсестры, выполняйте свою работу с нежностью и любовью», висели календари с кошками и щенками.
Я закрыл дверь и сел на диван.
— Это подло, — неуверенно сказала Вики. — Вы не имеете права — я позвоню доктору Ивз.
Я поднял трубку, связался с оператором и попросил ее разыскать Стефани.
— Подождите, — проговорила Вики. — Не надо.
Я отменил заказ и повесил трубку. Вики немного потопталась и в конце концов, постоянно поправляя чепчик, опустилась в кресло. Я заметил то, что никогда раньше не видел: крошечную маргаритку, нарисованную лаком для ногтей на ее новом пропуске прямо над фотографией. Лак начал облупливаться, и цветок казался разорванным на клочки.
Вики сложила руки на обширных коленях. На ее лице появилось странное выражение — как у заключенного, которому только что прочитали приговор.
— У меня много работы, — пыталась объяснить она. — Мне еще нужно сменить простыни, проверить, чтобы в диетическом отделе столовой повара получили правильный заказ на обед.
— Насчет той сестры из Нью-Джерси, — начал я. — Почему вы заговорили о ней?
— Вы все не можете забыть об этом?
Я молча ждал.
— Ничего особенного в этом нет, — оправдывалась она. — Я уже сказала вам, что есть такая книга и я ее прочла. Вот и все. Я не люблю читать о подобных вещах, но кто-то дал мне эту книгу, и я ее прочла. Понятно?
Вики улыбнулась, но внезапно ее глаза наполнились слезами. Она вскинула руки, пытаясь вытереть слезы пальцами. Я оглядел комнату. Бумажных салфеток нигде не видно. Мой носовой платок был чистым, и я предложил его женщине.
Она взглянула на него и не взяла. Ее лицо все еще оставалось мокрым, в густом слое наложенной на лицо косметики тушь пролагала борозды, похожие на следы от кошачьих когтей.
— Кто вам дал эту книгу?
Лицо медсестры будто отяжелело от боли. Я чувствовал себя так, будто пырнул ее ножом.
— Это не имело никакого отношения к Кэсси. Поверьте.
— Хорошо. А что именно делала эта медсестра?
— Она травила младенцев — при помощи лидокаина. Но она не была настоящей медсестрой. Сестры любят детей. Настоящие медсестры. — Ее взгляд упал на плакат, и она вновь зарыдала.
Когда женщина немного пришла в себя, я вновь предложил ей носовой платок. Она притворилась, что не заметила его.
— Что вы от меня хотите?
— Немного честности...
— По поводу чего?
— По поводу вашего враждебного отношения ко мне...