Алекс Делавэр (№7) - Дьявольский вальс

Комната СПН находилась в центре лабиринта. Небольшой бокс. Трудно сопоставить с длиной коридора только на основании двух измерений.

Я пошел, читая таблички на дверях: «КОТЕЛЬНАЯ», «МЕБЕЛЬНЫЙ СКЛАД». Ряд дверей с надписью «СКЛАДСКИЕ ПОМЕЩЕНИЯ». Множество других без каких-либо табличек.

Коридор повернул направо.

«ХИМИЧЕСКАЯ СПЕКТРОГРАФИЯ». «АРХИВЫ РЕНТГЕНОВСКИХ СНИМКОВ». «АРХИВ ОБРАЗЦОВ». Табличка, в два раза шире остальных, гласящая: «МОРГ: ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН».

Я остановился. Никакого запаха формалина, никакого намека на то, что находится за этой дверью. Только тишина, острый уксусный запах и холод от того, что термостат установлен на низкую температуру.

Я мысленно представил себе схему коридоров. Если мне не изменяет память, то, повернув направо, затем налево и пройдя еще немного, я окажусь у комнаты СПН. Я двинулся дальше, отметив про себя, что не встретил ни одного человека с тех пор, как спустился сюда. Стало еще прохладнее.

Я ускорил шаги, почти бежал, выбросив из головы все беспокоящие мысли. Вдруг по правую сторону от меня так неожиданно открылась дверь, что мне пришлось отскочить, чтобы избежать удара.

На этой двери не было таблички. Из нее вышли два подсобных рабочих в серой спецодежде, они что-то несли. Компьютер. Обычный персональный компьютер, большой, черный и дорогой на вид. Когда они, пыхтя, удалились, из комнаты вышли еще двое рабочих. Еще один компьютер. За ними следовал человек с засученными рукавами и вздувшимися бицепсами. Он нес лазерный принтер. На инвентаризационной табличке размером пять на восемь, прикрепленной к корпусу принтера, стояло имя: «Л. ЭШМОР, доктор медицины».

Я шагнул мимо двери и увидел Пресли Хененгарда, стоящего в дверях и держащего охапку печатных материалов. За ним виднелись бежевые стены, металлическая мебель цвета древесного угля и еще несколько компьютеров.

Висевший на крючке белый халат был единственным свидетельством того, что здесь занимались чем-то более органическим, чем дифференциальные уравнения.

Хененгард уставился на меня.

— Я доктор Делавэр. Мы с вами познакомились пару дней назад. В отделении общей педиатрии.

Он едва заметно кивнул.

— То, что случилось с доктором Эшмором, так ужасно, — продолжал я.

Он опять кивнул, сделал шаг в комнату и закрыл дверь.

Я оглянулся на коридор, наблюдая, как рабочие уносили орудия труда Лоренса Эшмора, и размышляя о грабителях могил. Внезапно комната, заполненная папками с данными о вскрытии, показалась мне приятной и манящей перспективой.

11

Комната Состояния Постоянной Неподвижности оказалась длинной и узкой, с металлическими полками от пола до потолка и проходами между ними в ширину человека. Полки были заставлены медицинскими картами. На каждой папке — черная наклейка. Сотни следующих одна за другой наклеек создавали волнистые черные линии шириной в дюйм, которые, казалось, разрезали папки пополам.

Доступ к картам был перекрыт стойкой высотой до талии. За стойкой сидела женщина-азиатка лет сорока и читала малоформатную газету на каком-то восточном языке. Закругленные буквы — тайские или лаосские, как мне показалось. Увидев меня, женщина опустила газету и улыбнулась, как будто я был посланцем, принесшим приятные известия.

Я попросил посмотреть историю болезни Чарльза Лаймана Джонса-четвертого. Впечатление такое, будто это имя для нее ничего не значит. Она опустила руку под стойку и вынула бланк три на пять дюймов с заголовком: «ЗАЯВКА СПН». Я заполнил бумагу, она взяла ее, сказала: «Джонс», опять улыбнулась и направилась к папкам.

Искала она достаточно долго: ходила по проходам, вынимала папки, разглядывала наклейки, сверяясь с заявкой, — и в конце концов возвратилась ко мне с пустыми руками.

— Здесь нет, доктор.

— А не знаете, где она могла бы быть?

Она пожала плечами:

— Кто-то брал.

— Кто-то взял ее?

— Должно быть, доктор.

— Гм, — призадумался я: кто мог заинтересоваться папкой с данными о смерти, произошедшей два года назад. — Это очень важно для научных исследований. Я могу каким-то образом связаться с этим человеком?

Женщина немного подумала, улыбнулась и вынула еще что-то из-под стойки. Коробку из-под сигар. Внутри лежали стопки заявок СПН, скрепленные большими скрепками. Пять пачек. Женщина разложила их на стойке. На всех верхних заявках стояли подписи патологоанатомов. Я прочитал имена пациентов и увидел, что попытки разложить заявки по алфавиту или по какой-либо другой системе даже и не предпринимались.

Женщина опять улыбнулась, проговорила:

— Пожалуйста, — и вернулась к своей газете.

Я вынул первую пачку из скрепки и просмотрел бланки, Вскоре я понял, что система все-таки существовала. Заявки были разложены в соответствии с датой требования. Каждая стопка — заявки за месяц, бланки размещены по числам. Всего пять пачек, а сейчас май.

Никакого способа ускорить работу — приходилось просматривать каждую стопку. И если историю болезни Чэда Джонса взяли до первого января, то заявки здесь вообще не было.

Я начал читать имена покойных детей. Притворяясь, что они были случайным набором букв. Немного погодя я нашел то, что искал, в стопке за февраль. Бланк, датированный четырнадцатым февраля и подписанный кем-то с очень плохим почерком. Я долго изучал неразборчивую закорючку и в конце концов понял, что фамилия была Херберт. Д. Кент Херберт, а может, доктор Кент Херберт.

Заявка была заполнена лишь частично: подпись, дата и номер больничного телефона отмечены, а графы «должность/звание», «отделение», «основание для просьбы» были пусты. Я списал номер телефона и поблагодарил служащую.

— Все в порядке? — спросила она.

— Кто это?

Она подошла и взглянула на бланк.

— Херберт... Нет. Я работаю здесь всего месяц. — Опять улыбка. — Хорошая больница, — бодро дополнила она.

Мне стало интересно, имеет ли она понятие, какие дела принимает.

— У вас есть больничный справочник?

Она с недоумением взглянула на меня.

— Больничная телефонная книжка, маленькая, оранжевая?

— А! — Она вынула из-под стойки один из справочников.

Никаких Хербертов в списке медперсонала не было. В следующем разделе, перечисляющем немедицинских служащих, я нашел какого-то Рональда Херберта, помощника заведующего пищеблоком. Но номер телефона не совпадал с тем, который стоял в заявке, и я с трудом представлял себе, что специалист по общественному питанию может интересоваться синдромом внезапной младенческой смерти.

Я поблагодарил служащую и вышел. Прежде чем дверь закрылась, я услышал ее слова:

— Приходите еще, доктор.

* * *

Я направился обратно по коридорам полуподвала, опять прошел мимо кабинета Лоренса Эшмора. Дверь все еще была закрыта. Я остановился и прислушался. Мне показалось, что я услышал какое-то движение в комнате.

Я пошел дальше, разыскивая телефон, и наконец обнаружил платный автомат около лифтов. Раньше, чем я приблизился к нему, дверь лифта открылась. Внутри стоял Пресли Хененгард и смотрел на меня. Он заколебался на секунду, затем вышел. Стоя спиной ко мне, вынул из кармана пиджака пачку сигарет «Винстон» и долго вскрывал ее.

Дверь лифта начала закрываться. Я задержал ее ладонью и шагнул внутрь. Последнее, что я видел, прежде чем дверь закрылась, это спокойный, пристальный взгляд охранника за поднимающимся облаком дыма.

Я поднялся на первый этаж, отыскал поблизости от отделения лучевой терапии внутренний телефон и набрал номер Д. Кента Херберта. Ответил больничный коммутатор:

— Западная педиатрическая больница.

— Я набирал телефон два-пять-ноль-шесть.

— Минуточку, я соединю вас, сэр. — Серия щелчков и похожих на отрыжку звуков. Затем: — Простите, сэр. Этот телефон отключен.

— Когда?

— Не знаю, сэр.

— А известно, чей это был телефон?

— Нет, сэр. А с кем вы хотите соединиться?

— С Д. Кентом Хербертом.

— Он врач?

— Не знаю.

Пауза.

— Минуточку... Единственный Херберт, который у нас значится, это Рональд из пищеблока. Вы хотите, чтобы я вас соединила?

— Почему бы нет?

После пятого гудка на том конце провода сняли трубку.

— Рон Херберт.

Решительный голос.

— Мистер Херберт, это говорят из медицинского архива по поводу истории болезни, которую вы заказывали.

— Еще раз.

— Вы брали в феврале историю болезни? Из СПН?

— Ты перепутал, приятель. Это кафетерий.

— Вы не подавали заявку на историю болезни в СПН в феврале этого года?

Смех.

— На кой черт мне это делать?

— Спасибо, сэр.

— Нет проблем. Надеюсь, вы найдете то, что ищете.

Я повесил трубку, спустился по лестнице на цокольный этаж и погрузился в толпу, наполнявшую вестибюль. Пробравшись сквозь плотные ряды посетителей, я достиг справочного бюро и, обнаружив около локтя служащей больничный справочник, потянул его к себе.

Служащая справочного бюро — крашенная в блондинку чернокожая женщина — отвечала по-английски мужчине, который говорил только по-испански. Оба выглядели утомленными, оба вспотели от усилий, и запах пота наполнял воздух. Служащая заметила у меня в руках справочник и косо посмотрела в мою сторону. Мужчина проследил за ее взглядом. Очередь позади него извивалась гигантской змеей и недовольно шумела.

— Справочник брать нельзя, — заявила служащая.

Я улыбнулся, показал свою карточку и попросил:

— Всего на минутку.

Женщина устало закатила глаза и проговорила:

— Только на минуту.

Я отодвинулся к самому концу стойки и открыл справочник. Пробегая глазами фамилии и ведя указательным пальцем по колонке цифр на правой стороне каждого листа, я был готов просмотреть сотни телефонных номеров, пока не найду 2506. Но мне повезло всего через пару дюжин.

Эшмор, Л. В. (токс.) 2506

Я вернул справочник и поблагодарил служащую. Она вновь сурово посмотрела на меня, быстро схватила книгу и положила в недоступное для посетителей место.

— Подождите. Мне нужно возместить расходы? — поинтересовался я. Но, увидев лица людей в очереди, тут же пожалел о том, что так некстати сострил.

* * *

Я поднялся проведать Кэсси, но на двери висела табличка «ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ», а дежурная медсестра сказала, что и девочка, и Синди спят.

На выходе из клиники мои размышления нарушил громкий голос, звавший меня по имени. Подняв голову, я увидел, что ко мне подходит высокий усатый мужчина. Около сорока лет, в белом халате и в очках без оправы, одежда выпускника университета из «Лиги Плюща»[19]. Усы больше походили на экстравагантный навощенный черный велосипедный руль. Все остальное в мужчине, казалось, было подогнано под эти усы.

Он помахал рукой.

Я покопался в прошлом и вытащил оттуда его имя.

Дэн Корнблатт. Кардиолог. Бывший руководитель практики университетского колледжа Сан-Франциско.

Его первый год работы в этой клинике совпал с моим последним годом. Наши отношения сводились к встречам на медицинских совещаниях и случайной болтовне о Зоне Залива[20] — я окончил исследовательскую работу в Лэнгли-Портер, а Корнблатт развлекался тем, что выдвигал идею, будто к югу от Кармела никакой цивилизации не существует. Я помнил его как человека умного, но нетактичного по отношению к своим коллегам и родителям пациентов, однако ласкового со своими маленькими больными.

Он направлялся ко мне в компании четырех молодых врачей — двух женщин и двух мужчин. Все пятеро шли очень быстро, размахивая руками, что свидетельствовало о физическом здоровье или об обостренном чувстве цели. Когда они приблизились, я заметил, что волосы Корнблатта поседели на висках, а на его ястребином лице появилось несколько морщин.

— Алекс Делавэр, подумать только!

— Привет, Дэн.

— Чему обязаны такой честью?

— Я здесь как консультант.

— Правда? Занялся частной практикой?

— Несколько лет тому назад.

— Где?

— В западном Лос-Анджелесе.

— Ну конечно. А в последнее время бывал в настоящем городе?

— Нет. Уже давно.

— Я тоже. Не был с позапрошлого Рождества. Я соскучился по ресторану Тэдича и всей культуре настоящего города.

Он познакомил меня со своими спутниками. Два проживающих при больнице врача, один стипендиат, занимающийся научной работой по кардиологии, а одна из женщин, невысокая, смуглая, с Ближнего Востока, оказалась лечащим врачом больницы, формальные улыбки и рукопожатия. Четыре имени, которые сразу же вылетели у меня из головы.

Корнблатт заявил:

— Алекс, между прочим, был одной из наших звезд психологии. Раньше, когда у нас еще были психологи. — И, обращаясь ко мне: — Кстати, я думал, что вы, ребята, были, как это — verboten — запрещены здесь. Разве что-то изменилось?

Я покачал головой:

— Я просто консультирую по отдельному случаю болезни.

— А... А сейчас куда направляешься? Уходишь?

Я кивнул.

— Если время не подпирает, почему бы тебе не пойти с нами. Чрезвычайное собрание штатных работников. Ты все еще в штате? Ну да, конечно, должен быть, если проводишь консультации. — Его брови поднялись. — Как ты ухитрился избежать кровавой бани в психиатрическом отделении?

— Чисто технический прием. Я в штате педиатрии, а не психологии.

— Педиатрии? Это интересно. Умная уловка. — Корнблатт повернулся к своим спутникам: — Видите, всегда есть лазейка.

Четыре понимающих взгляда. Все четверо в возрасте до тридцати лет.

— Так, значит, ты хочешь держаться за нас? — спросил Корнблатт. — Собрание очень важное — то есть если ты чувствуешь, что действительно связан с нашей больницей и тебе не безразлично то, что здесь происходит.

— Конечно, — подтвердил я и присоединился к ним. — По какому поводу собрание?

— Закат и упадок Западной Педиатрической Империи. Что подтверждает убийство Лэрри Эшмора. На самом деле, это собрание в память о нем. — Корнблатт нахмурился. — Ты ведь знаешь о том, что произошло?

Я кивнул:

— Ужасно.

— Это симптоматично, Алекс.

— Что именно?

— То, что произошло с нашим учреждением. Посмотри, как все это дело провела администрация. Убивают врача, и никто даже не побеспокоится разослать меморандум. Хотя нельзя сказать, чтобы они боялись писать бумаги, когда дело касается распространения их директив.

— Знаю, — ответил я. — Мне пришлось читать одну из них. На двери библиотеки.

Дэн нахмурился, и его усы разлетелись в разные стороны.

— Какой библиотеки?

— Внизу, здесь, в больнице.

— Черт бы их побрал, — выругался Корнблатт. — Каждый раз, когда мне нужно заняться научной работой, приходится ездить в медицинскую школу.

Мы пересекли вестибюль и подошли к очередям. Одна из врачей заметила знакомого пациента, стоящего в очереди, проговорила:

— Я присоединюсь к вам через минутку, — и отошла, чтобы поздороваться с ребенком.

— Не пропусти собрания, — не останавливаясь, крикнул ей вслед Корнблатт. Когда мы миновали толпу, он продолжил: — Ни библиотеки, ни психиатрического отделения, ни субсидий на научные работы, полное прекращение приема на работу. А теперь идут разговоры о новых сокращениях во всех отделениях. Энтропия. Наверное, эти ублюдки намерены снести нашу больницу и продать участок.

— Ну, не при теперешнем состоянии рынка.

— Нет, я говорю серьезно, Алекс. Мы не приносим дохода, а эти люди судят только по результату. Они замостят участок и разобьют на множество автостоянок.

— В этом случае они могли бы начать с того, что замостили бы стоянку на той стороне улицы.

— Не иронизируй. Мы — поденщики, пеоны для этих типов. Просто еще один вид прислуги.

— Как они смогли взять все под контроль?

— Джонс, новый председатель, распоряжается больничными капиталовложениями. Думается, он делает это весьма успешно. Поэтому, когда тяжелые времена стали еще тяжелее, совет директоров заявил, что им нужен профессиональный финансист, и проголосовал включить Джонса в совет. Тот, в свою очередь, уволил всю старую администрацию и привел армию своих людей.

У дверей лифтов кружилась еще одна толпа. Топающие ноги, усталые кивки, бессмысленные шлепки по ягодицам. Два лифта застряли на верхних этажах. На третьем висело объявление: «НЕ РАБОТАЕТ».

— Вперед, мои солдаты, — скомандовал Корнблатт, указывая на лестницу, и ускорил шаг почти до бега. Все четверо перепрыгнули первый пролет с усердием энтузиастов триатлона. Когда мы взобрались наверх, Корнблатт подпрыгивал на месте, как заправский боксер.

— Пошли, ребята! — Он толкнул дверь.

Аудитория располагалась чуть ниже. Несколько врачей слонялись у дверей, над которыми висел написанный от руки плакат: «Собрание в память Эшмора».

— А что стряслось с Кентом Хербертом?

— С кем? — не понял Корнблатт.

— С Хербертом. Токсикологом. Разве он не работал с Эшмором?

— Не знал, чтобы кто-нибудь работал с Эшмором. Этот парень был одиночкой. Настоящим... — Он умолк. — Херберт. Нет, не уверен, что помню такого.

Мы вошли в большой полукруглый лекционный зал. Ряды обитых серой материей сидений круто спускались к деревянному помосту, на котором располагалась кафедра. Пыльная зеленая доска на колесиках стояла в глубине помоста. Обивка кресел выцвела, некоторые сиденья порваны. Негромкий гул случайных разговоров наполнял комнату.

В аудитории было по крайней мере пятьсот мест, но занято не более семидесяти. Присутствовали такие разные люди, что собрание напоминало провалившихся на экзамене учеников, собранных в один класс отстающих. Корнблатт и сопровождающие его лица направились в нижнюю часть зала, пожимая руки и обмениваясь приветствиями по пути. Я же отстал и устроился в самом верхнем ряду.

Множество белых халатов — работающие на полную ставку врачи. Но почему отсутствуют ведущие частную практику? Не смогли прийти из-за того, что слишком поздно объявили о собрании, или предпочли не участвовать? Западная педиатрическая всегда испытывала некоторое напряжение в отношениях между выпускниками университетов и медицинских школ, но обычно врачи, работающие на полной ставке, и практикующие в «реальном мире» доктора ухитрялись поддерживать сдержанный симбиоз.

Оглядевшись повнимательней, я был поражен еще одним явлением — седых голов было крайне мало. Куда делись те, кто постарше, кого я знал раньше?

Прежде чем я успел подумать об этом, какой-то человек с микрофоном ступил на кафедру и призвал присутствующих к тишине. Лет тридцати пяти, с бледным детским лицом, копной светлых волос и прической в стиле афро. Его белый халат слегка пожелтел и был слишком велик для него. Под халатом виднелись черная рубашка и коричневый вязаный галстук.

— Пожалуйста, тише, — попросил он.

Гул стих. Раздалось еще несколько отдельных голосов, затем наступила тишина.

— Благодарю всех за то, что пришли. Может ли кто-нибудь закрыть дверь?

Головы повернулись в мою сторону. Я понял, что сижу ближе всех к двери, встал и закрыл ее.

— Ну что ж, — начала Прическа Афро. — Первый пункт нашего собрания — минута молчания в память нашего коллеги доктора Лоренса Эшмора. Поэтому прошу всех встать...

Все поднялись с мест. Опустили головы. Прошла долгая минута.

— О'кей, садитесь, пожалуйста, — предложил ведущий.

Подойдя к доске, он взял кусок мела и написал:

Повестка дня:

1. Памяти Эшмора.

2.

3.

4...?

Отойдя от доски, он спросил:

— Желает ли кто-нибудь сказать несколько слов о докторе Эшморе?

Молчание.

— Тогда позвольте мне. Я знаю, что выступаю от имени всех нас с осуждением жестокости того, что произошло с Лэрри, и с выражением нашей глубочайшей симпатии его семье. Вместо цветов я предлагаю организовать фонд и пожертвовать его какой-нибудь организации по выбору семьи. Или по нашему выбору, если в данный момент семье будет слишком тяжело обсуждать эту проблему. Мы можем решить этот вопрос теперь или попозже, в зависимости от того, как вы настроены. Кто-нибудь желает выступить по этому поводу?

— Как насчет Центра по контролю за ядами? — предложила женщина с короткой стрижкой, сидящая в третьем ряду. — Он ведь был токсикологом?

— Центр по контролю за ядами. Хорошо, — сказал ведущий. — Кто-нибудь поддерживает это предложение?

Поднялась одна рука.

— Спасибо, Барб. Итак, продолжим. Кто-нибудь знаком с семьей? Чтобы информировать их о наших намерениях.

Никто не ответил.

Афро посмотрел на женщину, которая внесла предложение.

— Барб, ты согласна отвечать за сбор денег?

Женщина кивнула.

— Хорошо. Ну что ж, господа, приносите пожертвования в кабинет Барб Лоуман в ревматологии, и мы постараемся, чтобы Центр по контролю за ядами получил деньги как можно быстрее. Есть ли еще что-нибудь по этому вопросу?

— Принято! — произнес кто-то. — У нас нет вопросов.

— Мог бы ты встать и разъяснить это более подробно, Грег? — предложил ведущий.

Поднялся коренастый бородатый мужчина в клетчатой рубашке с широким галстуком в цветочек в стиле ретро. Мне показалось, что я припоминаю этого человека, он тогда был еще без бороды. Какая-то итальянская фамилия.

— ... Я хочу сказать, Джон, что охрана у нас здесь никуда не годится. То, что случилось с ним, могло бы случиться с любым из нас, а так как вопрос идет о наших жизнях, мы имеем право получать полную информацию о том, что именно произошло, насколько успешно идет полицейское расследование, а также какие меры мы можем предпринять для собственной безопасности.

— Таких мер не существует! — воскликнул чернокожий мужчина в очках. — Если администрация не предпримет реальных усилий для создания настоящей системы безопасности, не установит круглосуточное дежурство у каждого выхода к автостоянкам и на каждой лестничной площадке.

— Это потребует денег, Хэнк, — возразил бородач. — Желаю успехов.

Встала женщина, чьи волосы цвета помоев были собраны в «конский хвост».

— Деньги найдутся, Грег, — заявила она, — если администрация правильно установит первоочередность действий и если поймет, что мы не нуждаемся в увеличении числа полувоенных типов, мешающих нашим пациентам в вестибюлях, а что нам нужно именно то, о чем ты и Хэнк только что сказали: настоящая охрана, включая занятия по самозащите, карате, «мейс»[21] и прочее. Особенно для женщин. Медсестрам приходится сталкиваться с подобной опасностью каждый день, когда они переходят улицу. Особенно если работают в ночную смену. Вы все знаете о том, что пару из них избили и...

— Я знаю, что...

— ... Открытые стоянки вообще не охраняются. Мы все знаем это из собственного опыта. Я приехала сегодня по срочному вызову в пять утра и, позвольте вам заметить, чувствовала себя не слишком уверенно. Я также хочу сказать, что было серьезной ошибкой ограничить это собрание присутствием врачей. Сейчас не время для элитных фокусов. Сестры и санитары страдают не меньше нашего, а они работают ради той же цели, что и мы. Нам следует объединиться, доверять друг другу, а не распадаться на фракции.

Никто не сказал ни слова.

Женщина с «конским хвостом» оглядела аудиторию и села на свое место.

— Спасибо, Элейн, — поблагодарил Афро, — ты правильно все сказала. Хотя не думаю, что мы сознательно ограничили это собрание.

— Да, — возразила женщина с «конским хвостом», снова поднимаясь с места, — а о нем сообщили кому-нибудь, кроме врачей?

Афро улыбнулся:

— Это было собрание медицинского персонала, Элейн, поэтому естественно, что врачи...

— А ты не думаешь, что остальным штатным служащим это не безразлично, Джон?

— Конечно, — сказал Афро. — Я...

— Женщины Западной педиатрической больницы просто перепуганы. Проснитесь, люди! Необходимо предоставить возможность всем. Если вы не забыли, две последние жертвы нападения были женщинами и...

— Да, я помню, Элейн. Мы все помним. И я заверяю вас, что в связи с этим событием намечены еще два собрания, и, разумеется, они должны состояться. Решительная попытка объединиться будет сделана.

Элейн некоторое время раздумывала, стоит ли продолжать дискуссию, а затем, покачав головой, села на свое место.

Афро с мелом наготове возвратился к доске.

— Я полагаю, что, по существу, мы перешли к следующему вопросу, так ведь? Безопасность служащих?

Отдельные кивки. Отсутствие взаимосвязи между людьми было ощутимо почти физически. Это напомнило мне множество других собраний, проходивших много лет тому назад. Бесконечные дискуссии, отсутствие решений или минимальное их количество.

Афро поставил отметку рядом с пунктом «Памяти Эшмора», на следующей строке написал: «Безопасность служащих» и повернулся к аудитории.

— О'кей. Есть ли еще предложения, помимо охраны и карате?

— Ага, — заявил лысеющий смуглый широкоплечий мужчина. — Огнестрельное оружие.

Несколько смешков.

Афро скупо улыбнулся:

— Спасибо, Эл. Не так ли действовали в Хьюстоне?

— Можешь быть уверен, Джон. «Эс и вэ» в каждой черной сумке. Это значит «смит-и-вессон» — расшифровываю для всех вас, пацифистов.

Афро большим и указательным пальцами изобразил пистолет, направил его на лысого и подмигнул:

— Что-нибудь еще, Эл, помимо превращения больницы в вооруженный лагерь?

Встал Дэн Корнблатт.

— Мне неприятно говорить об этом, но мы сбиваемся на обсуждение очень узкой проблемы. А нам следует обратиться к более серьезным вопросам.

— В каком смысле, Дэн?

— В смысле цели нашего существования, существования этого учреждения.

Афро, казалось, недоумевал:

— Я так понимаю, мы уже покончили с обсуждением второго вопроса?

— Я, безусловно, покончил, — заявил Корнблатт. — Безопасность — это симптом более серьезной болезни.

Афро мгновение помедлил, затем поставил отметку перед пунктом «Безопасность служащих».

— О какой болезни ты говоришь, Дэн?

— Хронической. Об апатии в последней стадии — изначально санкционированной апатии. Только посмотрите вокруг. Сколько врачей, имеющих частную практику, находятся в штате, Джон? Двести человек! Посмотри, какой процент из них был достаточно заинтересован происходящим, чтобы захватить с собой пару сандвичей и выразить свое мнение хотя бы присутствием на этом собрании?

— Дэн...

— Подожди. Дай мне закончить. Тому, что здесь присутствует так мало врачей, занимающихся частной практикой, существует объяснение. По той же причине они стараются не присылать сюда своих платных пациентов, если могут найти хотя бы мало-мальски подходящие местные учреждения. По той же причине так много наших ведущих врачей ушли в другие места. Нам приклеили ярлык пасынка — учреждения, теряющего престиж. И общественность проглотила это, потому что и совет директоров, и администрация дают нашей клинике весьма низкую оценку. Да и мы сами тоже. Я уверен, что все мы имеем достаточно знаний по психологии, чтобы понять, что происходит с представлением ребенка о самом себе, если ему постоянно твердят, что из него ничего не получится. Он начинает верить в это. То же самое применимо и к...

Дверь широко открылась. Головы повернулись. Вошел Джордж Пламб. Поправил галстук — кроваво-красная клетка стиля пейзли[22] на фоне белой сорочки и светло-серого костюма из шелка. Когда он спускался к кафедре, туфли его щелкали по ступеням.

Достигнув ее, он остановился рядом с Афро, будто занял позицию, принадлежащую ему по праву.

— Добрый день, леди и джентльмены, — приветствовал он всех.

— Мы как раз говорим об установившейся в этом учреждении апатии, Джордж, — проговорил Корнблатт.

Пламб изобразил задумчивость и подпер кулаком свой подбородок.

— Я пребывал в убеждении, что это собрание в память о докторе Эшморе.

— Так и было, — поддакнул председательствующий, — но мы затронули ряд дополнительных вопросов.

Пламб повернулся и осмотрел доску.

— Кажется, довольно обширный ряд. Можно ли мне вернуться к первому пункту и поговорить о докторе Эшморе?

Молчание. Затем кивки. Корнблатт с раздраженным видом занял свое место.

— Прежде всего, — начал Пламб, — я хочу передать соболезнования совета директоров и администрации по поводу смерти доктора Лоренса Эшмора. Доктор Эшмор был известный ученый, и, конечно же, его отсутствие будет ощущаться нами. Миссис Эшмор попросила, чтобы деньги были потрачены не на цветы, а пожертвованы ЮНИСЕФ — Международному чрезвычайному фонду помощи детям. Моя канцелярия охотно займется этим. Второе. Я хочу заверить вас, что с карточками-ключами от автостоянок все в порядке. Они готовы, и вы можете получить их в службе безопасности с трех до пяти сегодня и завтра. Приносим извинения за доставленные неудобства. Однако я уверен, что все вы понимаете необходимость изменения кода. Есть ли вопросы?

Коренастый бородатый мужчина по имени Грег спросил:

— А как насчет настоящей охраны? Дежурный на каждой лестничной клетке?

Пламб улыбнулся:

— Я как раз подходил к этому вопросу, доктор Спирони. Да, и полиция, и наша собственная служба безопасности сообщают, что лестничные клетки представляют собой серьезную проблему. Но, несмотря на то что затраты на охрану будут весьма значительными, мы готовы ввести круглосуточное дежурство — один человек на лестничную клетку, на каждом уровне врачебных отделений, а также по охраннику в смену на каждой из трех открытых стоянок на той стороне бульвара. Иными словами, пятнадцать охранников на все участки, а это значит, нужно нанять еще одиннадцать охранников в дополнение к имеющимся четверым. Стоимость, включая премии и страховку, поднимется почти до четырехсот тысяч долларов.

— Четыреста тысяч! — вскочил с места Корнблатт. — Почти сорок тысяч на полицейского?