Алекс Делавэр (№7) - Дьявольский вальс

— А чем именно вы занимаетесь? Управление промышленностью? Анализ систем?

Он покачал головой:

— Нет, это прикладные науки. Я занимаюсь теоретическими построениями, создаю — по сути, феноменологически — модели того, как функционируют группы и организации на структурном уровне, как цепляются друг за друга отдельные компоненты. Короче говоря, строю башню из слоновой кости, но я нахожу в этом большой интерес. Я ведь и учился в башне из слоновой кости.

— Где именно?

— В Йельском университете и в университете Коннектикута в аспирантуре. Но не закончил диссертацию, потому что обнаружил, что преподавание интересует меня больше, чем научные исследования. — Он уставился в пустоту коридора, наблюдая за одетыми в белое, похожими на призраков, изредка проходящими вдали фигурами. — Жутковато, — заметил он.

— Что жутковато?

— Это место. — Он зевнул, посмотрел на часы. — Я, наверное, поднимусь наверх и проведаю своих дам. Спасибо, что уделили мне время.

Мы поднялись.

— Если вам нужно будет переговорить со мной, вот номер моего служебного телефона.

Он поставил чашку и вынул из кармана индийскую серебряную прищепку для денег, отделанную бирюзой Сверху лежала двадцатидолларовая купюра, а снизу — кредитные карточки и разные бумажки. Раскрыв пачку, Чип порылся в ней и нашел белую визитную карточку. Положив ее на стол, он вынул из другого кармана дешевую одноразовую ручку, что-то написал на карточке и вручил ее мне.

На эмблеме изображен рычащий тигр, вокруг него надпись:

«Тигры МКУВ»

Чуть ниже:

Муниципальный колледж Уэст-Вэлли Отделение общественных наук [phone]

Внизу две пустые строки. Он подписал на них черными квадратными буквами:

ЧИП ДЖОНС добавочный номер 2359

— Если я буду на занятиях, то этот телефон соединит вас с коммутатором, где вы можете оставить информацию. Если вы хотите, чтобы я присутствовал при вашем визите к нам домой, то постарайтесь предупредить меня за день до него.

Прежде чем я успел ответить, звук тяжелых поспешных шагов, донесшийся с дальнего конца холла, заставил нас обернуться. К нам приближался незнакомец. Спортивная походка, темная куртка.

Черная кожаная куртка. Синие легкие брюки и шляпа. Один из наемных охранников, осматривающий коридоры педиатрического рая и выискивающий непорядки?

Человек подошел ближе. Усатый чернокожий мужчина с квадратным лицом и зоркими глазами. Я взглянул на его значок и понял, что это не охранник. Департамент полиции Лос-Анджелеса. Три нашивки. Сержант.

— Прошу прощения, джентльмены, — тихо начал полицейский, бегло оглядывая нас. На планке было написано его имя — Перкинс.

— В чем дело? — спросил Чип.

Полицейский взглянул на мой значок. Казалось, то, что он прочитал, смутило его:

— Вы врач?

Я кивнул.

— Джентльмены, сколько времени вы находились здесь, в холле?

Чип ответил:

— Минут пять — десять. А что случилось?

Взгляд Перкинса переместился на грудь Чипа, попутно отметив его бороду и сережку.

— Вы что, тоже врач?

— Он родитель, — ответил я. — Навещает своего ребенка.

— Есть ли у вас пропуск для посещения, сэр?

Чип вытащил пропуск и подержал его перед лицом полицейского.

Перкинс прикусил изнутри щеку и вновь повернулся ко мне. От него пахло парикмахерской.

— Заметил ли кто-нибудь из вас что-то необычное?

— Что, например? — спросил Чип.

— Все, что могло показаться необычным, сэр. Кого-нибудь, кто здесь был бы неуместен.

— Неуместен, — переспросил Чип. — Наверное, кто-нибудь из здоровых?

Глаза Перкинса превратились в щелочки.

— Мы ничего не видели, сержант, — произнес я. — Здесь было тихо. А почему вы спрашиваете?

— Благодарю вас, — ответил Перкинс и ушел.

Я заметил, что он немного замедлил шаг, проходя мимо прозекторской.

* * *

Мы с Чипом поднялись по лестнице в вестибюль. Толпа работающего в ночную смену медперсонала скопилась в восточной части холла, люди теснились у стеклянных дверей, ведущих наружу. По другую сторону дверей ночная темнота пересекалась вишнево-красным пульсированием полицейских мигалок и белыми огнями софитов.

— Что здесь происходит? — осведомился Чип.

Какая-то медсестра ответила, не поворачивая головы:

— На кого-то напали. На автостоянке.

— Напали? Кто?

Медсестра взглянула на Чипа. Увидела, что он не из числа персонала, и отошла.

Я огляделся, отыскивая хоть одно знакомое лицо. Никого. Слишком долго меня здесь не было.

Какой-то бледный и худой санитар с коротко остриженными волосами цвета платины и с белыми усами, как у Фу Маньчу[16], проговорил гнусавым голосом:

— Все, чего мне сейчас хочется, это отправиться домой.

Кто-то поддакнул ему.

По вестибюлю пронесся неразборчивый шепоток. По ту сторону стеклянной двери я увидел фигуру в униформе, загораживающую выход. Снаружи просочился внезапный всплеск переговоров по радио. Оживление на улице. Какой-то автомобиль на мгновение осветил фарами дверь и умчался прочь. Я успел прочесть промелькнувшую надпись: «СКОРАЯ ПОМОЩЬ». Но ни гудков, ни сирены не было.

— Почему они просто не принесут ее сюда? — спросил кто-то.

— А кто сказал, что это она?

— Это всегда она, — проговорила незнакомая мне женщина.

— Разве вы не слышали? Отъехали без сирены, — заметил еще кто-то. — Может быть, на этот раз не неотложный случай.

— А может быть, — заявил блондин, — в сирене уже нет необходимости.

Толпа вздрогнула, как гель в чашке Петри. Кто-то произнес:

— Я пытался выйти через заднюю дверь, но они и ее закрыли. Мы как в ловушке.

— Мне показалось, что один из полицейских сказал, что это был доктор.

— Какой доктор?

— Я больше ничего не слышал.

Гудение. Шепот.

— Изумительно, — проговорил Чип и, внезапно повернувшись, начал пробираться сквозь толпу обратно в вестибюль. Прежде чем я успел что-либо сказать, он исчез.

* * *

Через пять минут стеклянные двери открылись, и толпа хлынула на улицу. Сержант Перкинс проскользнул сквозь нее и поднял желтовато-коричневую ладонь. Он выглядел как вышедший на замену учитель перед недисциплинированным классом средней школы.

— Прошу минуту вашего внимания. — Он дожидался тишины и в конце концов примирился с весьма относительным спокойствием. — На вашей автостоянке произошло нападение. Нам нужно, чтобы вы выходили по одному и отвечали на кое-какие вопросы.

— Что за нападение?

— Что с ним?

— На кого напали?

— Это доктор?

— Где это случилось?

Глаза Перкинса опять превратились в щелочки.

— Эй, друзья, давайте сделаем это как можно быстрее, тогда все вы сможете отправиться домой.

Мужчина с усами Фу Маньчу заявил:

— Как насчет того, чтобы сообщить нам, что же произошло, чтобы мы могли защитить себя, а, офицер?

Одобрительное гудение в толпе.

— Давайте-ка просто успокоимся, — предложил Перкинс.

— Нет уж, сами вы успокаивайтесь, — возразил блондин. — Вы, ребята, только тем и занимаетесь, что штрафуете за переход бульвара в неположенном месте. А когда происходит что-то серьезное, вы задаете свои вопросики и смываетесь, оставляя нас расхлебывать кашу.

Перкинс не двинулся с места и не сказал ни слова.

— Послушай, приятель, — начал другой мужчина, чернокожий и сутулый, в форме медбрата. — У некоторых из нас есть, между прочим, своя личная жизнь. Скажи нам, что произошло.

— Да! Скажи!

Ноздри Перкинса раздулись. Он еще некоторое время разглядывал толпу, а затем открыл дверь и попятился наружу.

Толпа в вестибюле гневно гудела.

Кто-то громко проговорил:

— Собака!

— Чертовы копы, только пешеходами-нарушителями и занимаются.

— Ага, шайка грабителей — больница ткнула нас на автостоянку через улицу, а эти подлавливают, когда мы спешим на работу.

Шум одобрения. Никто не сказал больше ни слова о том, что произошло на стоянке.

Дверь вновь открылась. Появился другой полицейский — молодая суровая белая женщина.

— Итак, — заявила она. — Сейчас вы просто будете выходить по очереди, друг за другом, полицейский проверит ваши удостоверения личности, и вы сможете отправиться домой.

— Да что ты? — воскликнул чернокожий мужчина. — Добро пожаловать в Сан-Квентин[17]. Что дальше? Личный досмотр?

Ворчание в том же духе продолжилось, но вскоре толпа задвигалась и притихла.

Для того чтобы выбраться на улицу, мне потребовалось двадцать минут. Полицейский списал мое имя со значка-пропуска, спросил подтверждающий документ и записал номер моего водительского удостоверения. Шесть машин полицейского отделения стояли прямо у входа в больницу, за ними виднелся автомобиль без каких-либо опознавательных знаков. Посредине наклонной дорожки, ведущей к автостоянке, расположилась кучка людей.

— Где это произошло? — поинтересовался я у полицейского.

Он указал пальцем на стоянку.

— Я ставил машину там же.

Он поднял бровь:

— Когда вы приехали сюда?

— Около девяти тридцати.

— Вечера?

— Да.

— На каком этаже вы поставили машину?

— На втором.

Он поднял глаза на меня:

— Вы заметили что-нибудь необычное, когда парковали машину? Может, какой-нибудь подозрительный тип там вертелся?

Вспомнив странное ощущение, будто за мной наблюдают, я тем не менее ответил:

— Нет, но освещение было неровным.

— Что вы подразумеваете под «неровным», сэр?

— Неравномерное. Половина пространства была освещена, а другая — находилась в темноте. Там было легко спрятаться.

Полицейский посмотрел на меня. Сжал зубы. Еще раз взглянул на мой значок и сказал:

— Можете идти, сэр.

Я пошел вниз по дорожке. Проходя мимо кучки людей, я узнал одного из них. Пресли Хененгард. Начальник службы безопасности больницы курил сигарету и поглядывал на звезды, хотя небо было затянуто тучами. Другой мужчина в костюме с золотым щитом[18] на лацкане пиджака что-то говорил. Казалось, что Хененгард не слушает его.

Наши глаза встретились, но его взгляд не задержался на мне. Он выпустил дым через ноздри и огляделся вокруг. Для человека, чья служба потерпела такое фиаско, он выглядел поразительно спокойно.

10

Из газет, вышедших в среду, я узнал, что случилось не просто нападение, а убийство.

Жертвой — ограбленной и забитой насмерть — действительно оказался врач клиники. Его имя мне ничего не говорило: Лоренс Эшмор. Сорок пять лет. Всего год проработал в Западной педиатрической. Преступник ударил его сзади по голове и украл бумажник, ключи и магнитную карточку-ключ от автостоянки для врачей. Представитель больницы, чье имя не упоминалось, подчеркнул, что все въездные шифры изменены, но пройти в клинику своим ходом по-прежнему так же легко, как подняться на один лестничный пролет.

Преступник неизвестен. Никаких предположений.

Я отложил газету и начал рыться в ящиках письменного стола, разыскивая групповую фотографию сотрудников больницы. Но снимок был сделан пять лет назад, задолго до того, как в ней появился доктор Эшмор.

Чуть позже восьми я подъехал к больнице и обнаружил, что автостоянка для врачей отгорожена металлической гармошкой, а машины стоят вдоль круговой подъездной дороги перед главным входом. У въезда на дорогу висело объявление «МЕСТ НЕТ», и охранник вручил мне размноженную на принтере инструкцию для получения новой магнитной карточки-ключа.

— А где мне сейчас поставить автомобиль?

Он указал на изрытый колесами открытый участок через дорогу, где парковали свои машины медсестры и санитары. Я дал задний ход, объехал квартал и закончил тем, что пятнадцать минут простоял в очереди на стоянку. Еще десять минут ушло на поиски свободного места.

Нарушая правила, я пересек бульвар и бегом направился к больнице. В вестибюле — два охранника вместо одного, но больше ни единого признака того, что в двух сотнях футов отсюда вчера угасла чья-то жизнь. Разумеется, я понимал, что в подобном месте смерть человека — не новость, но все же мне казалось, что убийство вызовет большую реакцию. Я взглянул на лица проходивших мимо людей. Да, ничто не способствует ограничению восприятия так, как тревоги и горести.

Я направился к задней лестнице и прямо за справочным бюро заметил более свежую фотографию сотрудников. Лоренс Эшмор в верхнем ряду слева. Он специализировался в токсикологии.

Если снимок сделан недавно, Эшмор выглядел моложе сорока пяти лет. Худое серьезное лицо. Темные непокорные волосы, тонкие губы, очки в роговой оправе. Вуди Аллен, страдающий расстройством пищеварения. Не из тех, кто может оказать сопротивление преступнику. Я подумал, зачем нужно было убивать его из-за бумажника, и осознал всю глупость подобного вопроса.

Когда я собрался подниматься на пятый этаж, мое внимание привлек шум в дальнем конце вестибюля. Множество белых халатов. Вся эта группа направилась к лифту для перевозки пациентов.

Везли ребенка. Один санитар толкал каталку, второй поспевал за первым и держал капельницу.

В женщине-враче я узнал Стефани. За ней следовали двое без халатов. Чип и Синди.

Я бросился за ними и нагнал, как раз когда они вошли в лифт. С трудом втиснувшись в кабину, я пробрался к Стефани.

Она дернула губами, показав, что заметила меня. Синди держала Кэсси за руку. И она, и Чип выглядели совершенно убитыми и даже не взглянули на меня.

Мы поднимались в полной тишине. Выйдя из лифта, Чип протянул мне руку, я молча сжал ее на мгновение.

Санитары провезли Кэсси через отделение, миновали тиковые двери, за считанные секунды переложили девочку в кроватку, подвесили капельницу к контрольному прибору и подняли боковые стенки постельки.

История болезни Кэсси лежала на каталке. Cтeфaни взяла ее и сказала:

— Спасибо, ребята.

Санитары вышли.

Синди и Чип наклонились над кроваткой. Свет в комнате был погашен, и сквозь щели между закрытыми шторами пробивались полосы серого утреннего света.

Лицо девочки распухло, но все равно казалось истощенным. Синди опять взяла дочку за руку. Чип покачал головой и обнял жену за талию.

— Доктор Богнер зайдет еще раз, — обещала Стефани. — Должен прийти и этот шведский врач.

В ответ еле заметные кивки.

Стефани махнула головой в сторону двери. Мы вышли в холл.

— Новый припадок? — спросил я.

— В четыре утра. И с тех пор мы были в неотложке, пытались привести ее в чувство.

— Как она?

— Состояние стабилизировалось. Вялая. Богнер применил все свои диагностические трюки, но ничего не добился.

— Была опасность?

— Смертельной не было, но ты же знаешь, как опасны повторяющиеся припадки. И если они пойдут по нарастающей, то можно ожидать многократного повторения.

Она потерла глаза.

— А кто этот шведский врач?

— Нейрорадиолог по имени Торгесон, опубликовал массу работ по детской эпилепсии. Он читает курс лекций в медицинской школе. Я подумала: а почему бы не пригласить?

Мы подошли к сестринскому посту. Сейчас там сидела темноволосая девушка. Стефани внесла запись в историю болезни и обратилась к ней:

— Вызовите меня немедленно, если будут какие-либо изменения.

— Хорошо, доктор.

Мы прошлись по коридору.

— А где Вики?

— Дома. Надеюсь, отсыпается. Она сменилась в семь, но оставалась в неотложке до семи тридцати. Держала Синди за руку. Хотела остаться еще на одну смену, но я настояла, чтобы она пошла домой, — выглядела совершенно изнуренной.

— Она видела сам припадок?

Стефани кивнула:

— Его видела и регистраторша. Синди нажала кнопку вызова, потом выбежала из комнаты и позвала на помощь.

— Когда появился Чип?

— Вскоре после того, как мы справились с припадком. Синди позвонила ему домой, и он сразу же приехал. Наверное, около половины пятого.

— Ничего себе ночка, — вздохнул я.

— Да, но зато мы получили подтверждение постороннего лица. Девочка явно страдает эпилепсией.

— Значит, все теперь знают, что Синди не сошла с ума.

— Что ты имеешь в виду?

— Вчера она говорила мне, будто люди считают ее помешанной.

— Она так сказала?

— Конечно. Синди имела в виду то, что только она одна видела начало болезни Кэсси и что, как только Кэсси попадала в больницу, тут же выздоравливала. То есть как бы стали подвергать сомнению правдивость ее слов. Конечно, это может быть от расстройства, а возможно, она знает, что находится под подозрением, поэтому и заговорила об этом, чтобы посмотреть на мою реакцию. Или просто чтобы поиграть со мной.

— Ну и как ты отреагировал?

— Надеюсь, что спокойно и убедительно.

Стефани нахмурилась:

— Гм. Вначале она волнуется по поводу недоверия к ней, а потом вдруг у девочки появляется что-то органическое, и нам нужно выводить ребенка из кризиса?

— Время выбрано исключительно удачно, — заметил я. — Кто, кроме Синди, был вчера вечером с Кэсси?

— Никого. Во всяком случае, постоянно. Ты думаешь, она ей что-то подсунула?

— Или зажала ей нос. Или сдавила шею — нажала на сонную артерию. В той литературе о синдроме Мюнхгаузена, что я читал, упоминались оба эти факта, кроме того, я уверен, что существует еще масса трюков, которые пока не обнаружены.

— Трюки, которые могут быть известны специалисту по дыханию... Черт! Ну и каким же образом можно все это обнаружить?

Она сняла стетоскоп с шеи. Обвила вокруг руки и вновь развернула. Повернувшись к стене, прижалась к ней лбом и закрыла глаза.

— Ты собираешься давать Кэсси что-нибудь снимающее конвульсии? — спросил я. — Дилантин или фенобарб?

— Я не могу. Если ее болезнь не настоящая, то лекарства могут принести больше вреда, чем пользы.

— Не заподозрят ли они что-нибудь, если ты не будешь лечить девочку медикаментами?

— Возможно... Я просто скажу им правду. Электроэнцефалограмма — это не истина в последней инстанции, и я, прежде чем назначу какой-либо курс, хочу найти подлинную причину припадков. В этом меня поддержит Богнер — он просто из себя выходит от того, что не может понять, в чем дело.

Тиковая дверь распахнулась, и в нее ворвался Джордж Пламб, его челюсть была выдвинута вперед, а полы халата развевались. Он придержал дверь, пропуская вперед мужчину лет под семьдесят, одетого в темно-синий костюм в тонкую полоску. Мужчина был намного ниже Пламба, пяти футов шести — семи дюймов роста, коренастый и лысый, с кривыми ногами, быстрой семенящей походкой и с постоянно меняющимся выражением лица, которое выглядело так, будто по нему нанесли серию прямых ударов: сломанный нос, свернутый на сторону подбородок, седые брови, маленькие глазки, от которых во все стороны разбегались морщины. На нем были очки в стальной оправе, белая сорочка с отложным воротничком и шелковый зеленовато-голубой галстук, завязанный широким виндзорским узлом. Кончики воротничка сверкали.

Мужчины направились прямо к нам. Коротышка казался очень занятым, даже когда стоял неподвижно.

— Доктор Ивз, — начал Пламб. — И доктор... Делавэр, правильно?

Я кивнул.

Коротышка, видимо, предпочитал не представляться. Он оглядывал отделение — таким же оценивающим взглядом, как Пламб два дня тому назад.

— Как чувствует себя наша крошка, доктор Ивз? — поинтересовался Пламб.

— Сейчас отдыхает, — ответила Стефани, уставившись на коротышку. — Доброе утро, мистер Джонс.

Быстрый поворот лысой головы. Мужчина посмотрел на Стефани, затем на меня. Пристальный взгляд. Как будто он был портным, а я куском сукна.

— Что именно произошло? — спросил он глухим грубым голосом.

— Сегодня рано утром с Кэсси случился эпилептический припадок, — ответила Стефани.

— Черт побери. — Коротышка сунул кулаком в ладонь другой руки. — И все еще неизвестна причина?

— Боюсь, что нет. В прошлый раз, когда она поступила к нам, мы проводили все соответствующие анализы, сейчас мы провели их повторно, и скоро сюда придет доктор Богнер. Мы с минуты на минуту ожидаем приезда шведского профессора. Его специальность — детская эпилепсия. Во время нашего разговора по телефону он сказал, что мы все сделали правильно.

— Черт побери. — Окруженные морщинами глазки остановились на мне. Мужчина быстро ткнул мне свою руку. — Чак Джонс.

— Алекс Делавэр.

Крепкое быстрое пожатие. Его ладонь была похожа на зазубренное лезвие. Все в нем, казалось, спешило дальше, вперед.

— Доктор Делавэр психолог, Чак, — проговорил Пламб.

Джонс заморгал и уставился на меня.

— Доктор Делавэр работает с Кэсси, — пояснила Стефани. — Он помогает ей преодолеть страх перед процедурами.

Джонс издал неопределенный звук, затем процедил:

— Ладно. Держите меня в курсе дела. Давайте наконец доберемся до сути всей этой дребедени, черт бы ее побрал.

Он направился к палате Кэсси. Пламб следовал за ним, как щенок.

Когда они зашли в комнату, я спросил:

— Дребедень?

— Хотел бы иметь такого дедушку?

— Ему, должно быть, нравится сережка Чипа.

— Кто ему точно не нравится, так это психологи. После того как сократили психиатрическое отделение, к нему направилась целая делегация врачей, чтобы попытаться восстановить хоть какую-нибудь службу по наблюдению за психическим здоровьем. С таким же успехом мы могли бы попросить его дать в долг без процентов. Пламб только что подставил тебя, сказав Джонсу о твоей специальности.

— Старые грязные корпоративные игры? Почему?

— Кто знает? Я просто говорю тебе, чтобы ты был начеку. У этих людей своя игра.

— Учел, — ответил я.

Она взглянула на часы:

— Время приема.

Мы покинули «палаты Чэппи» и направились к лифту.

— Ну так что мы собираемся делать, Алекс? — спросила Стефани.

Я хотел было рассказать ей о том, что поручил Майло, но решил не впутывать ее.

— Из прочтенного мной следует, что единственный выход — это либо поймать преступника за руку, либо впрямую обвинить его и вынудить тем самым признаться.

— Впрямую обвинить? То есть вот так взять и предъявить обвинение?

Я кивнул.

— Сейчас я не могу сделать это, согласен? Теперь, когда у Синди есть свидетели, которые видели настоящий припадок, и когда я пригласила специалистов. Кто знает, может быть, я абсолютно ошибаюсь и это на самом деле какой-то вид эпилепсии? Не знаю... Сегодня утром я получила письмо от Риты. Экспресс-почтой из Нью-Йорка. — Рита сейчас прогуливается по художественным галереям. «Как продвигаются дела?» Достигла ли я «прогресса» в установлении «диагноза»? У меня такое чувство, что кто-то позвонил ей и наябедничал.

— Пламб?

— Ага. Помнишь, он говорил о встрече со мной? Она состоялась вчера. Все казалось таким приятным и светлым. Он распространялся, как высоко ценит мою преданность нашему учреждению. Сообщил, что финансовая ситуация весьма паршива и будет еще хуже, но намекнул, что если я не буду создавать трудностей, то могу получить работу получше.

— Место Риты?

— Он не конкретизировал, но имелось в виду именно это. Похоже на него — потом пойти позвонить Рите и настроить ее против меня... Ладно, все это неважно. Что мне делать с Кэсси?

— Почему бы не подождать, что скажет этот Торгесон? Если он почувствует, что припадки были подстроены, у тебя будет больше оснований для прямого обвинения.

— Все-таки обвинение, да? Не могу дождаться.

* * *

Когда мы приблизились к комнате ожидания, я обратил внимание Стефани на то, какое незначительное впечатление произвело убийство Лоренса Эшмора.

— Что ты имеешь в виду?

— Никто даже не говорит об этом.

— Да. Ты прав — это ужасно. Как мы очерствели. Заняты только своими проблемами. — Через несколько шагов она продолжала: — Я в общем-то его не знала, я имею в виду Эшмора. Он держался замкнуто — как-то необщительно. Никогда не присутствовал на собраниях и никогда не отвечал на приглашения на вечеринки.

— К такому угрюмому человеку не очень-то шли пациенты?

— Он не занимался приемом пациентов. Чисто научная работа.

— Лабораторная крыса?

— Да, глазки-пуговки и тому подобное. Но я слышала, что он очень умный — хорошо знал токсикологию. Поэтому когда Кэсси попала к нам с проблемами дыхания, я попросила его проверить историю болезни Чэда.

— Ты назвала ему причину такой просьбы?

— Ты имеешь в виду, что у меня возникли подозрения? Нет. Я не думала об этом. Просто попросила его обратить внимание на что-либо неординарное. Ему очень не хотелось заниматься этим. Даже можно сказать, он был против — как будто я навязывалась ему. Через пару дней он позвонил мне и сообщил, что ничего особенного не обнаружил. Как если бы сказал, чтобы я больше не приставала!

— Как он получал деньги на свои исследования? Субсидии?

— Думаю, да.

— Я считал, что руководство клиники не приветствует деньги, проходящие мимо их рук.

— Не знаю. Возможно, он сам оплачивал свои исследования. — Стефани нахмурилась.

— Не имеет значения, какой у него был характер, ужасно то, что с ним произошло. Раньше, какие бы безобразия ни творились на улицах, человек в белом халате или со стетоскопом на шее всегда был в безопасности. Теперь не так. Иногда кажется, что вообще все летит к чертям.

Мы подошли к кабинетам, где проводился прием приходящих пациентов. Приемная была переполнена. Шум стоял невообразимый.

— Хватит ныть, — заявила Стефани. — Никто меня не заставляет. Но я бы не возражала против небольшого отпуска.

— А почему бы тебе не взять его?

— Я взяла ссуду под заклад.

Несколько мам приветственно помахали ей рукой, она ответила им тем же. Мы направились к кабинету Стефани.

— Доброе утро, доктор Ивз, — поздоровалась ее медсестра. — Ваша бальная карточка заполнена до отказа.

Стефани игриво улыбнулась. Подошла еще одна медсестра и передала ей истории болезней.

— И тебя с Рождеством, Джойс, — пошутила Стефани. Сестра рассмеялась и поспешила по своим делам.

— Скоро увидимся, — попрощался я.

— Конечно. Спасибо. Да, между прочим, я узнала еще кое-что о Вики. Одна из сестер, с которой я когда-то работала в четвертом отделении, сказала, что у Вики сложная ситуация в семье. Муж-алкоголик грубо с ней обращается. Поэтому, возможно, она обозлилась — на всех мужчин вообще. Она все еще огрызается на тебя?

— Нет. Вообще-то мы объяснились и установили в некотором роде перемирие.

— Хорошо.

— Возможно, она и настроена против мужчин, но не против Чипа.

— Чип не мужчина. Он сынок босса.

— Согласен. Муж-грубиян может служить объяснением того, что я вызывал у нее раздражение. Наверное, она обращалась за помощью к терапевту, но из этого ничего не вышло, вот она и обозлилась... Конечно, серьезные домашние проблемы могут привести к самовыражению каким-нибудь другим способом — стать героем на работе, чтобы подпитать чувство собственного достоинства. Как она держалась во время припадка Кэсси?

— Со знанием дела. Я бы не назвала это геройством. Она успокоила Синди, удостоверилась, что с Кэсси все в порядке, и вызвала меня. Не растерялась, делала все, как положено по инструкции.

— Образцовая медсестра, образцовый случай.

— Но ты же сам говорил, что она не может быть причастна к этим припадкам, потому что все предыдущие кризисные ситуации начинались дома.

— Но этот — нет. Все-таки если быть до конца честным, то я не могу сказать, что подозревал ее в чем-нибудь подобном. Просто меня настораживает то, что, несмотря на тяжелую домашнюю обстановку, она с блеском выполняет свою работу... Но, возможно, я придаю ей такое значение только потому, что она меня задевала.

— Занятная точка зрения.

— Запутанная интрига, как ты выразилась.

— Я всегда выполняю свои обещания. — Стефани вновь взглянула на часы. — Мне нужно пройти утренние испытания, а потом поехать в Сенчери-Сити и забрать Торгесона. И сделать так, чтобы он не потерялся в этой неразберихе на автостоянке. Куда ты приткнул свою машину?

— Через дорогу, вместе со всеми.

— Сожалею.

— Вот так-то, — я притворился оскорбленным, — некоторые из нас международные знаменитости, а некоторым приходится парковать машину через дорогу.

— Этот тип большой сухарь, если судить по телефонному разговору, — заметила Стеф. — Но он действительно крупный специалист — работал в Нобелевском комитете.

— Ого-го!

— Ого-го в высшей степени. Посмотрим, сможем ли мы обескуражить и его.

* * *

Я позвонил Майло по платному телефону и после первого сигнала оставил еще одно сообщение: «У Вики Боттомли муж пьяница, он, скорее всего, бьет ее. Это, может, и не имеет значения, но проверь, пожалуйста, не было ли зарегистрировано вызовов полиции по поводу домашних скандалов, а если были — добудь мне даты».

Образцовая медсестра...

Образцовый случай передачи синдрома Мюнхгаузена.

Образцовый случай смерти в младенческом возрасте.

Этот случай проанализирован покойным доктором Эшмором.

Доктором, который не принимал пациентов.

Несомненно, страшное совпадение. Пробудьте в любой клинике достаточно долго, и страшное становится привычным. Не зная, что еще можно сделать, я решил сам поближе познакомиться с историей болезни Чэда Джонса.

Медицинский архив все еще находился на цокольном этаже. Я простоял в очереди за парой секретарей, принесших бланки с заявками, и врачом с портативным компьютером в руках только для того, чтобы мне сообщили, что дела скончавшихся пациентов находятся этажом ниже, в полуподвале, в отделе, который называют СПН — Состояние Постоянной Неподвижности. Звучит так, будто придумано военными.

На стене у лестницы, ведущей в полуподвал, висела схема, красная стрелка с надписью «ВЫ НАХОДИТЕСЬ ЗДЕСЬ» была нарисована в нижнем левом углу. Схема представляла собой сеть коридоров — огромный лабиринт. Стены были выложены белой плиткой, а полы покрыты серым линолеумом с рисунком из черных и белых треугольников. Серые двери, красные таблички. Коридоры освещались люминесцентными лампами, и в них держался кисловатый запах химической лаборатории.