Синди прикусила губу:

— Доктор Ивз говорит, что эта потеря аппетита вызвана или нервозностью, или какой-нибудь реакцией на изотопы, которые применяли при сканировании.

— Так бывает, — подтвердил я. — Особенно когда проводят много исследований и изотопы накапливаются в организме.

Синди кивнула:

— Она очень устала. Я думаю, сегодня вы не сможете с ней порисовать.

— Думаю, да.

— Как неудачно сложилось. У вас не было времени применить свои методы.

— Как она перенесла процедуры?

— Так измучилась после припадка, что была совсем апатичной.

Синди бросила взгляд на кровать, быстро отвернулась и уперлась ладонями в диван.

Наши глаза опять встретились. Женщина подавила зевок.

— Извините.

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Благодарю. Но мне ничего не приходит в голову. — Она прикрыла глаза.

— Отдыхайте, — проговорил я и направился к двери.

— Доктор Делавэр.

— Да?

— По поводу этого визита на дом. Когда мы наконец выберемся отсюда, вы все еще намерены нанести нам визит, да?

— Конечно.

— Отлично.

Что-то в ее голосе — какая-то резкость, которой я не слышал раньше, — вынудило меня задержаться.

Но Синди лишь повторила:

— Отлично, — и отвернулась, будто примирившись с неизбежностью. Словно только что создавшийся критический момент пошел на спад. Когда она начала теребить свою косу, я вышел.

Вики Боттомли не было видно, дежурила незнакомая мне медсестра. Сделав отметку в истории болезни, я перечитал записи Стефани, невропатолога и консультирующего эндокринолога по имени Алан Маколей, обладавшего крупным и решительным почерком.

Невропатолог не обнаружил в двух последовательных электроэнцефалограммах никаких отклонений от нормы и полагался на Маколея, который заявлял, что признаков нарушения обмена веществ нет, хотя лабораторные исследования все еще анализировались. Насколько можно судить, поджелудочная железа Кэсси в структурном и биохимическом отношении абсолютно нормальна. Маколей предлагал продолжить генетические исследования и сканирование, чтобы исключить какую-либо опухоль мозга, и рекомендовал дальнейшие «интенсивные психологические консультации с доктором Делавэром».

Я не был знаком с этим врачом, и меня удивило упоминание моего имени. Желая понять, что он имел в виду под словом «интенсивные», я разыскал его телефон в больничном справочнике и позвонил.

— Маколей слушает.

— Доктор Маколей, это Алекс Делавэр — психолог, наблюдающий Кэсси Джонс.

— Вам повезло. Давно ее видели?

— Минуту назад.

— Как она?

— Будто выжата — изнурена припадком, я полагаю.

— Вероятно.

— Мать сказала, что желудок не удержал обед.

— Мать, да?.. Итак, чем могу быть вам полезен?

— Я прочитал ваши записи — насчет психологической поддержки. И подумал, нет ли у вас каких-нибудь предложений.

Длительная пауза.

— Где вы сейчас? — наконец спросил Маколей.

— У стола дежурной сестры в «палатах Чэппи».

— О'кей, слушайте. Через двадцать минут у меня начинается прием диабетиков. Я могу прийти туда чуть раньше — скажем, через пять минут. Почему бы нам не встретиться? Третий этаж, восточная сторона.

Заметив меня, он помахал рукой, и я понял, что видел его накануне, на собрании в память о докторе Эшморе. Смуглый лысый мужчина, который говорил хрипловатым голосом о Техасе и «смит-и-вессонах» в каждой сумке.

Стоя, он выглядел еще более крупным. Мощные покатые плечи и руки грузчика. Белая рубашка-поло, выпущенная поверх джинсов, ковбойские сапоги. Пропуск прицеплен прямо над изображением жокея и коня. Разговаривая с долговязым парнем лет семнадцати, он держал в одной руке стетоскоп, а другой изображал движения самолета — крутое пикирование и быстрый набор высоты.

За пятнадцать минут до начала приема в холле отделения эндокринологии начал собираться народ. На стенах висели плакаты о правильном питании. На столе рядом с брошюрами и пакетиками заменителя сахара стопками были сложены детские книжки и потрепанные журналы.

Маколей хлопнул парня по спине, я услышал обрывок фразы:

— Ты делаешь все, как надо, — продолжай в том же духе. Не давай ей портить себе жизнь и постарайся немного развлечься.

— Ага, правильно, — поддакнул парень. Большой подбородок и крупный нос. Большие уши, в каждом по три золотых кольца. Намного выше шести футов, но перед Маколеем он казался маленьким. Жирная желтоватая кожа, будто смазанная маслом, прыщи на щеках и лбу. Волосы подстрижены в стиле «новой волны», так что прическа имела больше линий и углов, чем самые эротические мечты архитектора.

— Намечается вечеринка, — мрачно проговорил он.

— А, так ты любитель этого дела, парень, — воскликнул Маколей. — Только воздерживайся от сахара.

— Да я его...

— Ну, Кес, с этим все в порядке. Этим ты можешь заниматься до изнеможения, при условии, что будешь пользоваться презервативом.

Парень невольно усмехнулся.

Маколей еще раз хлопнул его по спине:

— Ну все, валяй отсюда, убирайся, сгинь. У меня полно больных, которые требуют внимания.

— Ага, хорошо. — Парень вынул пачку сигарет, сунул одну в рот, но не прикурил.

— Эй, балбес, — проговорил Маколей, — твои легкие — это не моя проблема.

Парень засмеялся и поплелся прочь. Маколей подошел ко мне:

— Непослушные подростки с тяжелой формой диабета. Я знаю, что когда умру, то попаду в рай, потому что в аду я уже был.

Он резко протянул мощную руку. Кисть была крупной, но пожатие сдержанным. Его лицо было похоже на физиономию таксы с примесью бультерьера: толстый нос, полные губы, маленькие темные потупленные глаза. Лысина и щетина придавали ему вид человека за сорок. Но я понял, что ему около тридцати пяти.

— Эл Маколей.

— Алекс Делавэр.

— Встреча двух Элов[30], — заметил он. — Давайте уйдем отсюда, пока аборигены не проявили нетерпения.

Он провел меня через двери, открывающиеся в обе стороны, подобные тем, что были в приемной у Стефани, мимо регистраторов, медсестер и врачей, звонящих телефонов и скрипящих авторучек в кабинет для приема пациентов, в котором висела таблица содержания сахара в продуктах питания, выпускаемая одной из сетей магазинов «быстрой пищи». Пять групп продуктов, среди которых особо выделялись различные «бургеры» и «фри».

— Чем могу быть полезен? — спросил он, садясь на стул и вращаясь на нем туда-сюда.

— Есть ли у вас какие-нибудь предположения по поводу состояния Кэсси?

— Состояния? Но душевное состояние — это ваша специализация, а?

— Да, в совершенном мире это было бы так, Эл. Но, к сожалению, реальность не подчиняется нашим желаниям.

Маколей фыркнул, провел рукой по голове, приглаживая несуществующие волосы. Кто-то забыл на столе резиновый молоточек для определения реакции. Он взял его и стукнул себя по колену.

— Вы рекомендовали интенсивную психологическую поддержку, и я подумал...

— Не являюсь ли я слишком чувствительным типом или не считаю ли этот случай подозрительным, так? Ответ — второе предположение. Я прочел ваши замечания в истории болезни, порасспросил вокруг о вас и обнаружил, что вы — классный специалист. Поэтому и решил вложить свою небольшую лепту.

— Значит, считаете случай подозрительным? Как синдром Мюнхгаузена «по доверенности»?

— Называйте как хотите — я занимаюсь эндокринной системой, а не психологией. Но у этого ребенка с обменом веществ все в порядке, могу поручиться.

— Вы уверены?

— Послушайте, уже не первый раз мне приходится заниматься этим случаем — я исследовал девочку несколько месяцев тому назад, когда предполагалось, что у нее кровавый стул. Кроме мамаши, никто этого стула не видел, а красные пятна на пеленке ничего мне не говорят. Может, это сыпь — раздражение от ткани. Мой первый осмотр был очень тщательным. Были проведены все необходимые эндокринные исследования, и даже более того.

— Но есть свидетели последнего припадка.

— Знаю, — раздраженно бросил он. — Медсестра и неспециалист. И низкое содержание сахара в крови объясняет этот припадок с физиологической стороны. Но не объясняет причину. Никаких генетических нарушений и проблем с обменом веществ у ребенка нет, поджелудочная железа работает отлично. Сейчас я занимаюсь тем, что пропахиваю старую борозду, только дополнительно включаю некоторые экспериментальные пробы, которые перенял у медицинской школы, — все-таки они еще придерживаются основ научной методики. Так что перед нами ребенок, которого, возможно, исследовали больше, чем любого другого пациента Западной педиатрической. Не желаете ли сообщить Гиннессу?

— А что, если это что-то идиопатическое — редкая разновидность какой-нибудь известной болезни?

Маколей взглянул на меня, переложил молоточек из одной руки в другую и сказал:

— Все возможно.

— Но вы так не думаете?

— Чего я не думаю, так это того, что у нее не в порядке эндокринная система. Она — здоровый ребенок, а гипогликемия вызывается какими-то иными причинами.

— Может, кто-то дал ей что-нибудь?

Он подбросил молоток в воздух и подцепил его двумя пальцами. Повторил трюк еще пару раз, а затем спросил:

— А вы как считаете? — Он улыбнулся. — Мне все хотелось узнать, что думает по этому поводу человек вашей специальности. Если серьезно, да, именно это я и предполагаю. Логично, не так ли, особенно если учитывать историю болезни. А также смерть ее родного брата.

— Вы были консультантом у него?

— Нет. На каких основаниях? Там ведь были проблемы с дыханием. Я не хочу сказать, что его смерть непременно носит зловещий характер — младенцы действительно внезапно умирают. Но в данном случае совпадение заставляет задуматься, согласны?

Я кивнул:

— Когда я услышал о гипогликемии, мне сразу же пришла мысль об отравлении инсулином. Но Стефани сказала, что на теле Кэсси свежих следов уколов не было.

— Может быть, — пожал плечами Маколей. — Я не проводил полного осмотра. Но для того, чтобы незаметно сделать инъекцию, существуют разные способы. Использование очень тонкой иглы — шприцы новых моделей. Выбор места, где легко не заметить след укола, — складки ягодиц, кожа под коленями, между пальцами ног, на голове под волосами. Мои пациенты-наркоманы весьма изобретательны, вводят инсулин прямо под кожу. Такой булавочный укол очень быстро заживает.

— Вы говорили о своих подозрениях Стефани?

— Конечно, но она все еще придерживается мнения, что это что-то неизвестное. Между нами говоря, у меня было такое ощущение, что ей не хотелось слушать об этом. Разумеется, для меня лично это не имеет никакого значения — всё, сбегаю. Вообще отсюда, между прочим.

— Уходите из больницы?

— Можете быть уверены. Еще месяц, а потом — прочь, на более спокойные пастбища. Мне нужен этот месяц, чтобы закончить с моими больными. А то будет скандал — множество рассерженных семей. Поэтому мне меньше всего хотелось бы впутываться в семейные дела Чака Джонса, особенно тогда, когда я ничем не могу помочь.

— Не можете помочь именно потому, что это его семья?

Он покачал головой:

— Было бы приятно ответить «да» — ведь все это сплошная политика. Но на самом деле из-за самой болезни. Кэсси могла бы быть чьей угодно внучкой, и мы бы все равно попусту тратили время, потому что у нас нет фактов. Возьмем нас с вами. Вы знаете, что происходит. Я знаю, что происходит. Стефани тоже считала, что знает, пока не вцепилась в эту гипогликемию. Но одно знание юридически ничего не значит, не так ли? Потому что мы не можем ничего доказать. Именно это меня бесит в случаях жестокого обращения с детьми — кто-то обвиняет родителей, они все отрицают, уходят из этой клиники или просто просят сменить лечащего врача. И, даже если бы вы могли доказать, что происходит что-то не то, вам придется иметь дело с адвокатами, бумагомаранием, годами таскаться по судам, втоптать вашу репутацию в грязь. А тем временем дело ребенка лежит в ящике, и вы не можете добиться даже ограничения родительских прав.

— Такое впечатление, что вы имели дело с подобными случаями.

— Моя жена работает в окружной патронажной службе. Эта служба настолько перегружена, что даже дела детей с переломами не рассматриваются как случаи первоочередной важности. Но так обстоят дела везде. У меня был случай, там, в Техасе. Ребенок, больной диабетом. Мать не давала ему инсулин, и в течение черт-те скольких часов нам пришлось бороться за его жизнь. А мать была медсестрой. Хирургической сестрой высшего класса.

— Кстати, о сестрах, — заметил я. — Что вы думаете насчет ведущей сестры Кэсси?

— А кто это? А, да, Вики. Я считаю, что Вики капризная стерва, но в общем она действительно хороший работник в той сфере, которой занимается. — Опущенные веки поднялись. — Она? Чепуха. Я никогда об этом не думал, но здесь нет никакого смысла, согласны? Ведь, кроме последнего припадка, все предыдущие начинались дома?

— Вики посещала Джонсов на дому, правда, только пару раз, а этого недостаточно, чтобы причинить столько вреда.

— Кроме того, — заметил Маколей, — эти самые Мюнхгаузены — всегда матери? А мать Кэсси довольно странная, по крайней мере, по моему необразованному мнению.

— Почему?

— Не знаю. Она просто, черт возьми, слишком мила. Особенно учитывая то, как неумело мы ищем диагноз болезни ее ребенка. Будь я на ее месте, я бы давно взбесился, требовал бы действий. Но она все время улыбается. Слишком много улыбается, на мой взгляд. «Здравствуйте, доктор, как поживаете, доктор?» Никогда не доверяйте улыбающимся, Эл. Я был женат на одной такой — это была моя первая женитьба. За ее белыми зубами всегда что-то таилось — вероятно, вы можете объяснить мне всю психодинамику этого явления, а?

Я пожал плечами и сказал:

— Мир прекрасен и разнообразен.

Маколей рассмеялся:

— От вас дождешься объяснения.

— А какие у вас впечатления от отца? — спросил я.

— Никогда не видел его. А что? Он тоже со странностями?

— Я бы так не сказал. Просто он не такой, каким вы, скорее всего, представляли себе сына Чака Джонса. Борода, серьга в ухе. Кажется, ему не особенно нравится эта больница.

— Ну что ж, по крайней мере, у них с Чаком есть кое-что общее... Что касается меня, то я считаю этот случай проигрышным, а я устал проигрывать. Поэтому-то и поставил на вас. А теперь вы мне заявляете, что у вас нет никаких идей на этот счет. Очень плохо.

Он опять взялся за молоток, подбросил его, поймал и стал отбивать дробь на столе.

— Можно ли объяснить гипогликемией все предыдущие симптомы Кэсси? — осведомился я.

— Возможно, понос. Но в то же время у нее были приступы лихорадки, поэтому, вероятно, происходил какой-то инфекционный процесс. То же самое и с дыхательными проблемами. При нарушенном обмене веществ возможно все, что угодно.

Он взял свой стетоскоп и посмотрел на часы.

— Должен заняться работой. Меня ждут несколько ребятишек, с которыми я сегодня вижусь в последний раз.

Я встал и поблагодарил Маколея.

— За что? Я без толку просидел над этой болезнью.

Я засмеялся:

— То же самое чувствую и я, Эл.

— Меланхолия консультанта. Знаете анекдот о слишком любвеобильном петухе, который очень надоедал курам в курятнике? Подбирался сзади, вспрыгивал на них, надоедал, как только мог. Поэтому фермер кастрировал его и сделал консультантом. Теперь он просто сидит на заборе, наблюдает и дает советы другим петухам, пытаясь припомнить свои прежние ощущения.

Я опять рассмеялся. Мы вышли из кабинета и вернулись в приемную. Какая-то медсестра подошла к Маколею и молча вручила ему стопку историй болезни. Когда женщина отходила от нас, я заметил, что она выглядела рассерженной.

— Доброе утро и тебе, дорогая, — сказал Маколей. И, обращаясь ко мне: — Я паршивый дезертир. Эти несколько недель будут моим наказанием.

Он оглядел окружающую нас суматоху, и его бульдожье лицо опало.

— Означают ли более спокойные пастбища частную практику? — поинтересовался я.

— Групповую практику. Маленький городишко в Колорадо, недалеко от Вайла. Лыжи зимой, рыбалка летом и поиски новых развлечений в остальные времена года.

— Звучит не так уж плохо.

— Не должно бы. Никто в группе больше не занимается эндокринологией, поэтому, может быть, у меня появится возможность время от времени применять то, чему я учился.

— Сколько лет вы проработали в Западной педиатрической?

— Два года. На полтора года больше, чем следовало.

— Из-за финансовой ситуации?

— В общем-то да, но не только. Я не был слепым оптимистом, когда поступил сюда, и знал, что городская больница всегда будет вертеться, чтобы сводить концы с концами. Но меня выводит из себя само отношение к делу.

— Вы про дедушку Чака?

— И его мальчиков. Они пытаются управлять больницей, как будто это какая-то фабрика. Мы могли бы выпускать какие-нибудь безделушки — им было бы все равно. Именно это и угнетает — их непонимание. Даже цыгане знают, что дела больницы плохи. Вы знаете наших голливудских цыган?

— Конечно, — отозвался я. — Большие белые «кадиллаки», а в каждом из них по двенадцать человек народу.

Ночуют в коридорах и придерживаются бартерной системы.

Маколей усмехнулся:

— Мне заплатили продуктами, запчастями для моей машины, старой мандолиной. В общем-то это более выгодная ставка возмещения, чем та, что я получаю от правительства. Во всяком случае, один из моих диабетиков — цыганенок. Ему девять лет. Возможно, он станет королем этого племени. Его мать красивая женщина, она образованна, в ней как бы сосредоточилась мудрость всего племени. Раньше, когда она появлялась в моем кабинете, она была переполнена смехом, она поднимала мне настроение и говорила, что я дар Божий для медицинской науки. На сей раз она была очень тихой, как будто чем-то расстроенной. А это был просто очередной осмотр — состояние мальчика с медицинской точки зрения хорошее. Поэтому я и спросил ее, в чем дело, и она ответила: «Все дело в этом месте, доктор Эл. Нехорошие флюиды». Она сощурила глаза, глядя на меня, как гадалка в вестибюле магазина. Я спросил ее, что она этим хочет сказать. Но цыганка не захотела объяснять, только прикоснулась к моей руке и сказала: «Вы мне нравитесь, доктор Эл, и Антону тоже. Но мы больше не придем сюда. Нехорошие флюиды».

Маколей оценил вес пачки медицинских карт и переложил ее в одну руку.

— Очень загадочно, да?

— Может, нам следует проконсультироваться с ней по поводу Кэсси? — предложил я.

Он улыбнулся. Пациенты продолжали стекаться в приемную, хотя там уже не было мест. Некоторые приветствовали доктора, он отвечал им, подмигивая глазом.

Я поблагодарил Маколея за то, что он уделил мне время.

— Жаль, что у нас не будет возможности поработать вместе, — проговорил он.

— Желаю успехов в Колорадо.

— Н-да. Вы катаетесь на лыжах?

— Нет.

— Я тоже... — Он снова оглядел приемную, покачал головой. — Господи, что за место... В самом начале я собирался стать хирургом — режь и рискуй. Затем, на втором курсе медицинской школы, я заболел диабетом.

Никаких особых симптомов, просто потеря веса, но я не придавал этому особого значения, потому что не питался, как положено. Во время общего лабораторного вскрытия со мной случился припадок, и я свалился прямо на вскрываемый мной труп. Дело было перед Рождеством. Я отправился домой, и моя семья поступила очень просто: они, не говоря ни слова, обнесли меня запеченным в меду окороком. Мой ответ заключался в следующем: я закатал брючину, взгромоздил ногу на стол и на глазах у всех проткнул ее. Со временем я решил, что пора проститься со скальпелем и начать думать о людях. Именно это и привело меня сюда — на работу с детьми и их родителями. Но как только я пришел в эту больницу, я обнаружил, что все изменилось. Нехорошие флюиды — так и есть. Цыганская дама смогла это почувствовать, как только вошла в дверь. Для вас, возможно, это звучит как бред сумасшедшего, но она точно выразила то, что давно вертелось у меня в голове. Конечно, в Колорадо будет скучно — шмыганье носом, чихание, пеленочная сыпь. И я проработал здесь недостаточно долго, чтобы заслужить какую-нибудь пенсию, поэтому с финансовой точки зрения эти два года просто потеряны. Но, по крайней мере, я не буду сидеть на заборе и орать «кукареку».