Но смысл разговора был в ином: в том, что ты решаешься отстаивать право на невозможное. Этого никто не хотел терпеть.
      - Ты считаешь, что мы можем отказаться от рейса?
      - Можете.
      - Как?
      Маслов ответил, глядя в упор:
      - Если пароход в оболочке, как ты говоришь, и ты в него полезешь, то этими красивыми глазами ты смотришь последний день.
      Суденко, чувствуя, как пересыхает во рту, повторил вопрос:
      - Как отказаться? Как?
      - Ты повесил камень на шею, отряду и себе. Но должен предупредить категорически: любая самодеятельность в операции, обусловленной гибелью людей, будет рассматриваться как преступление. Это ясно тебе?
      12
      Барокамерная проверка подходила к концу.
      Два водолаза "Агата" уже отдыхали на скамье, распаренные, как после бани. Они вышли на давлении в четыре атмосферы, что составляло примерно сорок метров глубины. А если вычесть атмосферу Земли (она ощущается лишь в воде), то у них оставалось чуть более тридцати метров на чистое погружение. В реальных условиях границы не так строго разграничены, как при "сухом" погружении. Море гармонично, оно глубже пропускает в себя, чем барокамера. Однако любая аномалия, которая может в нем возникнуть, тотчас превращает спуск в западню. Поэтому рабочая норма погружения, единая для всех, ограничивалась смехотворной цифрой - десятью метрами, или одной глубиной. Всякие отступления от нормы утверждались или отклонялись посредством барокамерных проверок. В сущности, барокамера осуществляла профессиональный и медицинский надзор за водолазами. А также служила средством лечебной профилактики от кессонной болезни, которую она фиксировала довольно четко. Но если в барокамеру залезали здоровые водолазы, то такая проверка неминуемо превращалась в соревнование, кто высидит больше.
      Водолазы "Агата" оказались слабее, хоть и выполнили норму с тройным запасом. Немного дольше продержался их старшина. Он вышел, облизывая пересохшие губы, прыгая на одной ноге, словно в уши попала вода. Когда вышел Ветер, Аннушка, тоже присутствовавшая здесь (она любила всякие зрелища), посмотрела на него с веселым неудовольствием, как смотрят в деревне на хилых, но безалаберных чудаков, встревающих в разногласия здоровенных мужчин. Смеясь глазами, показала Суденко на барокамеру, и этот ее кивок означал, что там сидит Ильин. Что там, кроме Ильина, еще сидел Ковшеваров, ее не трогало. Она почему-то не воспринимала Гришу как водолаза. А Юрка был ее любимец: при спусках она болела за него.
      Наверное, Иван Иваныч не возился бы с глубоководниками, если б не "Шторм". А так, посмеиваясь, покручивал колесико на щите, прибавляя давление. Когда стало двенадцать атмосфер, подал сигнал Ковшеваров. Вышел Гриша спокойно, и по его лицу было видно, что мог еще сидеть. Но он отсидел глубину "Шторма" и больше не хотел. Зато Ильин, зафорсив, отказался выходить и на отметке "пятнадцать", так что доктор-физиолог, переживая за бочку (она была испытана на тридцать), призвал на помощь остальных. Открыв барокамеру, стащили Ильина с койки, на которой тот лежал с журналом "Огонек". Этот журнал Ильин любил, хотя в нем его озлобляли кроссворды. Ни один из них Юрка не отгадал за всю жизнь.
      - Греческий механик, из семи букв... - раздумывал он, когда его волокли. - Кулибин!
      - Сходится? - спросила Аннушка.
      - Подошло...
      Майка на нем, с оскаленным тигром, была почти сухая, но было видно по глазам и по обалделой скороговорке, что лежка в барокамере была все же без удобств. Мог бы и отложить журнальчик... Да, это был настоящий глубоководник! Только это открытие уже не было для Суденко открытием. Зато доктор-физиолог был потрясен.
      - С такими парнями, Суденко, - сказал он, делая водолазам записи в книжке*, - ты можешь поднимать пароходы хоть в Мариинской впадине.
      * Личная книжка водолаза с указанием глубины, на которую он спускался.
      - Выдумайте такой костюм, чтоб не раздавило, - сказал Ильин. - А нам все равно, куда лезть.
      Стаскивая шаровары, он зацепил их с трусами, обнажившись по нечаянности до волос, и Аннушка, глядевшая на него, как любящая сестра, отвернулась.
      - Костюм - не проблема, - ответил Иван Иваныч. - Дело в питательной смеси.
      - Вот и придумайте газ, газ...
      - Зачем вам газ? Вы же спускаетесь на атмосфере.
      Суденко не понравилось, что доктор сказал. Этот доктор больше всего заботился о здоровье водолазов простых. А на глубоководников смотрел как на диких зверей, считая, что для них медицина не обязательна.
      - Вы бы лучше баллоны привезли с гелием.
      - Кто же виноват, если не вы сами? Не темнили б с баржой, привезли б...
      - Да не привезете! - сказал Суденко, закипая. - Потому что золото стоит... А если залетим на воздухе, что тогда? Придумаете нам дыхание на том свете?
      Доктор, приподняв очки, добродушно покосился на него.
      - Ты чего буянишь? Или я вас заставляю лезть? Tы вообще-то не буянь! А то сейчас проверю по этой книжке, на тридцать глубин...
      Суденко, побледнев, потянул из штанов рубаху.
      - Я согласен! А ты согласен платить, как за глубоководный спуск?
      - За барокамерные нс платят.
      - А за Полынью будешь платить? За "Шторм"?
      - Ладно, Жора. - Доктор стал собирать бумаги. - Я ведь деньги не плачу. Оформите все как надо, бухгалтерия выплатит.
      Суденко понимал, что сорвался по-глупому, зло. В запальчивости перешел на "ты", хотя доктор намного старше. Правда, Иван Иваныч не особо обиделся на него и, проходя, из привязанности, хлопнул рукой по плечу. Остальные тоже повели себя так, словно не было этой дурацкой вспышки. Они были заняты тем, чтоб поскорей оформить стол. Один из водолазов "Агата" вспарывал банку консервированных сосисок, второй разливал вино. Ветер плясал в своей боксерской стойке, поторапливая остальных. Проявляя излишнее нетерпение, он, по обыкновению, лишь тормозил дело. Намечалась одна из встреч, довольно редких в море, чтоб ею пренебречь. Но Суденко не чувствовал радости, что собрались... Видно, приходит такое время, когда то, что сближало, уже не сближает, и простое удовольствие, которое испытываешь при виде старых товарищей, тут же заглушается неудобством, что ты им обязан тем, что знаешь их...
      Бездумно смотрел, как из открытой барокамеры выходит дымящийся кислород... Что на него нашло? Он просто боялся рейса! Потому что одно дело, когда риск к чему-то приводит, и совсем другое, если без всякой пользы. Но разве это мало - достать людей? В их работе нечасто случается и это. Достать людей - ого! Только б получилось... Но то, что раньше осознавалось как цель, сейчас не оставляло в душе никакого чувства. Там, в душе, творился какой-то погром.
      - Ну, резко! За встречу, за рейс!
      - Повезло тебе, Ваня, что ты на "Агате".
      - На "Кристалле"! Маслов отправляет с вами...
      Вот оно что! Что ж, Ветер может быть полезен: заменит Гришу на телефоне. Да и как специалист...
      - Юрка, - сказал старшина. - Лампу ты обещал, помнишь?
      - Я слов не бросаю, бросаю...
      - Юрик, лампочку! - Ветер замолотил руками воздух. -Неужели сотворил? Ах ты, Кулибин, греческая твоя головенка!..
      Юрка, обычно вспыхивавший как спичка, не обиделся на Ветра. И не только потому, что на Ветра обижаться нельзя. Среди водолазов авторитет Ветра как технаря был высок. В порту, куда многих отправляли на зимний сезон, к Ветру выстраивалась очередь.
      - Ты посерьезней, Ваня...
      Ветер сел, обнял Суденко за плечи:
      - Все, глухо.
      Выпили, чокнувшись с Аннушкой, которая двумя руками, чтоб не пролить, держала целую мензурку - символически, она не пила. Вошли боцман Кутузов с Андрюхой.
      - Садись, Кутуз! Ты уже как гость?
      Аннушка, хоть и работала на "Агате", любила "Кристалл" и то, что Кутузов переходил на спасатель, оценивала как личную потерю.
      - Сон плохой приснился, - сказал Кутузов, избегая прямого ответа. Видел суд, что меня судят. А рядом девушка сидит, удивляется: "Чего это все тебя защищают? Ведь ты же виноват!.." А я ей говорю: "Молчи! Не выдавай, если знаешь..." Тогда она посмотрела - вот так, и говорит, вся в слезах: "Валентин! Как ты похудел!"
      - Ну, еще кое-что есть, - Аннушка ущипнула боцмана за толстую ляжку. Тебя, если приодеть, повесить галстук...
      - Жена тоже говорит: "Может, тебе шляпу купить?" Зачем? Есть чем трусики прикрыть, и ладно.
      - "Кутузов", отваливай! - закричали на палубе.
      - Это катер, однофамилец. - Боцман печально позвенел ключами. - Попал, Анна, к пацанам. Даже девчонки их бросили.
      Суденко посмотрел в иллюминатор: там, закрыв бухту, двигался на талях бот. Куда-то они опять уезжали.
      - Поедешь? - спросил Ильин. - Есть место свободное.
      - Куда?
      - Леха пропал, за ним. Еще Вовяна надо взять на "Ванцетти".
      Он бы с ними поехал: хотелось развеяться, от всего отойти. Но что-то сдерживало, какое-то неотложное дело. Внезапно вспомнил: Маша! Еще с утра собирался к ней подъехать, мозги ему зашибло... Оставил больного человека на целый день! Посмотрел на часы: девять вечера. Сейчас поймает Федоса - и в устье. Открыл дверь и не поверил глазам: причала не было, огни поселка виделись вдалеке. Вокруг плескалась вода. Величко, крутясь на плавучей бочке, брал на скобу трос, который потравливал Ильин... Ничего себе! Сидел в посту и не заметил, как отошли. Теперь без шлюпки не обойтись. Все валилось из рук, рушилось сегодня.
      Вернулся в надстройку.
      Повар Дюдькин, припорошенный углем и освеженный туманом, сидел на комингсе камбуза, распаковывая ящик с продуктами. Эти продукты повар так рассматривал, словно не имел понятия, что с ними делать. Механики готовили к отходу машину, прогоняя двигатели на холостом ходу. Когда они меняли реверс, внутри машины слышался гидравлический удар. В рулевой подбирали карты, проверяли приборы. Все было готово к рейсу, порядок был во всем. И в чистейшем коридоре пролег на линолеуме рифленый след трощиловских ботинок куда-то он прошел.
      Сверху спустился Сара с последним известием:
      - Шаров объезжает пароходы. Свернул на взрывоопасники.
      - Что-то он долго ездит.
      - Видно, не в настроении. Данилыч поедет его брать как председатель судкома.
      - Слушай, от "Гельмы" было что-нибудь?
      - Кокорин запрашивал несколько раз: ищет... Да! - вспомнил он. Девчонку нашу нашли...
      - Кто тебе сказал?
      - Передали в диспетчерскую с "Полярника", рейдового катера. Опознали на нем.
      - А куда она ехала?
      - Катается полчаса, - ответил Сара. - Старшину катера, старика, чуть не хватил удар из-за нее...
      Суденко вдруг испытал облегчение... Машу обнаружили, значит, привезут. Хуже было бы, если б он это сделал сам. Но тут же возникло какое-то сожаление. Чего она бросила дом? Зачем куда-то поехала? Может, подождать ее здесь? У "Полярника" - последний рейс, вернется к полночи. А они в полночь отходят. Искать "Полярник" на рейде? Где его там найдешь? Но там все может быть. А что здесь сидеть? Надо ехать!
      - Юрка! Придержи бот...
      - Не спеши. Еще Катя гладит.
      Наконец поднялась Катя. Раскрасневшаяся от глажения, сдувая волосы с круглых щек, она протянула Кутузову большой копытообразный утюг:
      - Дарю.
      Кутузов застенчиво взял. Направились к выходу. Вдруг она остановилась.
      - Что-то ты, Жора, слинял. Не влюбился ли?
      - Считай, что женат.
      - Скажешь!...
      Шлюпка не двигалась с места, так как в ней происходила борьба за Катю. Выясняли, с кем ей сидеть. Данилыч - стар, кровь его не грела. Величко занят рулем. Оставались водолазы. С кем-то из них должна сидеть жена моряка. Ильин имел преимущество: занял хорошее место, с наветренной стороны. К тому же был женат, хоть и ездил к Эмме. Версия семьянина играла ему на пользу. Только Катя отчего-то не хотела с ним сидеть.
      - Катерина, ты посмотри... - Ильин расстегнул куртку. - Не Леха, не Леха, но посмотри...
      - Что смотреть?
      - Потрогай мышцы! Мужчина...
      - Знаешь, кто ты? - И она сказала.
      - Прошу не выражаться! - взвинтился на Юрку Данилыч.
      Ильин остолбенел.
      - Разве это я? Тебе что, уши заложило?
      - Потворствуешь поведением! Правила поведения есть?
      Ильин, обозленный, замолчал, понимая, что электрик приставил к нему глаз. Катя перешагнула через банку, сделав наконец выбор.
      - Вот Жора - мужчина, - сказала она. - С ним буду сидеть.
      13
      Переехав фарватер, где кое-где горели ацетиленовые фонари, нырнули под одеяло тумана, и окружающее расплылось. Теперь буй Экслипс стал обегать сиреной то с левой, то с правой стороны. И в этом свойство тумана, в котором звук распространяется непрямолинейно, Поэтому рулевой должен обладать особым чутьем, чтоб различать подкрадывающиеся шаги волн. Опасны были и бревна, которые выносило из устья реки. Они стояли в воде торчком, утапливаясь при наезде, и выскакивали с такой силой, что могли повредить обшивку. А на взлете зыби, сложившись силой с ней, бревно протыкало днище лодки.
      От всего этого и гибли рыбаки.
      Суденко почувствовал знакомый страх, начинавшийся перед спасательным рейсом. Приходила не только обеспокоенность за свою жизнь: что вдруг, ни с того ни с сего, влипнет в какую-нибудь переделку. Было боязно просто споткнуться, вывихнуть ногу, простыть. Потому что даже самый обычный насморк мог закрыть дорогу к "Шторму". Уже раскаиваясь, что поехал, придирчиво присмотрелся к Величко как к рулевому. Вел он не так, как Гриппа, по-своему, но был сосредоточен, даже не стал есть бутерброд: кусок хлеба, несколько теплых картофелин с четвертью соленого огурца сверху. Зато Ильин проглотил свою порцию мгновенно и теперь смотрел на Данилыча, который ел до умопомрачения медленно. Наверное, представлял себя в салоне, сидящим во всем великолепии электрических лампочек. Он был в чистой фуфайке, которую недавно зашил, в беретике с хвостиком и с каплей под носом, не умалявшей мудрого выражения его лица, и то появляясь в тумане, то исчезая, если Ильин отводил в сторону фонарь, напоминал пилигрима, выскакивавшего из чертовой шкатулки. А Катя, отказавшись от бутерброда, пригрелась рядом, излучая в покое, несмотря на холод лица и рук, такое тепло, что Суденко тоже начало клонить на сон.
      Показались огни каравана, горевшие тускло, словно на керосине. Стоял караван отдельным городом, далеким от земли, и имел свои кварталы и переулки, и был известен каждый его дом. Сейчас течение, как настоящий уборщик, выметало оттуда всякий сор: банки, тряпки, разлитые помои, разорванные письма и фотографии. Стали попадаться разъездные шлюпки, возившие для обмена киноленты, а также шлюпки с моряками, которые ехали в гости. Особенно много шлюпок крутилось возле теплохода "Сакко и Ванцетти", где был танцевальный зал, оркестр. Там была в ходу новая танцевальная игра "Лотерея", опасная для тех, кто танцевал слабо. Такой танцор мог войти с девушкой в круг и без девушки выйти из круга. По-видимому, это и случилось с Ильиным, потерявшим свою Эмму. Все ребята с "Кристалла" сегодня погорели в "Лотерее". Остался один Вовян, и его решили забрать на обратном пути, после Леши Шарова, который объезжал взрывоопасники. Но до них еще был целый квартал пароходов грузовых, словно танцующих на воде (они делали вокруг якорей плавные круги), - и тут в шлюпке возник разговор. Начал его Ильин, представляя пароход именем знакомой девушки.
      - "Зоя Ковалевская", - указал он на длинный транспорт, у которого мачты как срезало туманом. - С прыщами, но симпатичная! Раз как запустила в меня телефонной трубкой, чуть не сломала аппарат... - Вгляделся в другое, с массой иллюминаторов у самой воды: - "Галка Логвинова"! - И процитировал строчку из ее письма: - "Люблю тебя сердцем, а умом не люблю..." - И сам удивился: - Вот любит! Прошлый раз писала: "сердцем", сердцем, а теперь "умом", умом...
      - Не обидел? - воткнул жало Данилыч.
      - Галку? Ее обидишь...- И сказал про "Аниру Селибаеву": - Кажется, замуж выходила...
      - Однажды встретил в городе, - вспомнил Величко. - Катит коляску, все лицо в синяках...
      - Свадьбы теперь больно скорые пошли, - заметил Данилыч. - А раньше было ухаживание. Раньше с чем к невесте шли? Приходили - ставили самовар. А вы все праздники водкой испортили...
      На этот раз Данилыч всадил свое жало в Ильина не сразу, а медленно, и допек.
      - Тебя, Данилыч, если послушать, послушать, - разнервничался Юрка, - то мнений о тебе вначале два: положительное и отрицательное.
      - А посля?
      - А потом одно: только отрицательное.
      Данилыч, обидевшись, приутих. И поделом: развоевался, почуяв власть! На судне он вел себя поскромней.
      - Девчонкам плохо на земле, - как бы подытожил сказанное Величко. - Но еще хуже старикам. Жене выгодно, пока он в море. Придет раз в полгода перетерпит. Отпуск за три года получит - перескрипит. А как уйдет на пенсию, тут все и начинается!.. - Величко разговорился сегодня. - Мы, дружинники, однажды пошли по вызову: муж избил жену. Приходим: никаких следов побоя нет. Только люстру разбил и на обломках сидит - трезвый, просто старик. По дороге рассказал: не кормит его, живет в отдельной комнате как квартирант. А если сын кого приведет, уходит ночевать на вокзал. Мы тогда отпустили его... Да, плохо старикам! - опечалился Величко за них.
      Данилыч, к кому косвенно относились эти слова, спросил:
      - Старикам плохо?
      - Плоховато им...
      - Старикам хорошо! - выкрикнул Данилыч, смеясь.
      И замолчал. И попробуй пойми, что он имел в виду... Нет, мудр был Данилыч! Только не высовывался своим умом, а метил им изнутри.
      Показались взрывоопасники.
      Тут были пароходы со взрывчаткой и суда для перевозки газа под давлением, и танкеры, налитые нефтью, где безостановочно работали трюмные насосы, закачивая забортную воду в емкости остудительных колодцев, - от них несло жаром разогретого металла. Все люки на них были закрыты, а вентиляторы имели предохранительные ешетки, и стояли искрогасители на дымовых трубах.
      Освещение аккумуляторное - электропроводка была обесточена. А моряки расхаживали в мягкой обуви, подбитой деревянными гвоздями.
      Одного из них Ильин окликнул:
      - Леха проезжал?
      - Ага, проехал.
      Второй пожарник, с нефтеналива, вентилировавший трубопровод, тоже махнул:
      - Проехал...
      Обошли еще несколько судов, слыша дыхание танков, в которых вспухал, распирая палубы, горючий воздух. И наконец попали в точку.
      - Только что был, отъехал...
      - Куда?
      Пожарник, обалдевший от сырой нефти, не мог вспомнить. Вдруг сказал:
      - Простился он со мной...
      - Что сказал?
      - Ну, по-своему...
      - Coy-coy?
      - Во!
      Черт его знает, куда он мог отсюда поехать...
      Когда обходили танкер с кормы, Ильин, упиравшийся в борт, чтоб не занесло под винт (там все бурлило, словно винт крутился), внезапно упал в шлюпку. Это их понесло течение. Все стало ясно: Леха уплыл в море. Поплыли за ним. Катя зашевелилась под боком, ей стало плохо.
      - Надышалась, наверное...
      Она свесилась с борта, оплескивая лицо. Неслись с такой скоростью, что все свистело. Суденко, боясь, что она вывалится, втащил ее обратно. Ей стало холодно, она к нему прижалась.
      - Я знаю, чего он уехал. Написала, что беременна...
      - А он не хотел?
      - Еще как! Потому что дурак... Думает, что с морем завяжет. Да я сама хочу, чтоб он плавал! С ним дома жить - горе.
      - Он вообще разговаривает?
      - Говорит...
      Суденко почувствовал, что она улыбнулась.
      - Ведь он бросил раз море, из-за дочек. Работал в порту: то судно отведет в док, то катер причалит, на земснаряде посидит. Дружки пошли, всякие... Я говорю: "Что ж ты, козел? С моим мужем пьешь, а ко мне лезешь!.." Перестал их приводить. Утром станет у окна: как пароход загудит отходной - у него на глазах слезы!.. Но в первый год, когда в море был, еле смогла вытерпеть, - призналась она. - Подружка придет, расскажет про всякое. Потом уйдет - я плачу. А когда пришел, дотронулся, чтоб шмотку примерить, потеряла сознание.
      - Знаешь, Катя... - Суденко был не уверен, что ей надо об этом говорить. - Не от твоего письма он сбежал. От рейса.
      - Рейс плохой?
      - Да.
      - Опять за такими! - Она ухватилась за него. - Не идите. Вы от такой работы пропадете. Мне на ваш пароходик прямо жалко смотреть.
      - Оставить людей?
      - А что делать?
      - Надо идти...
      Течение начало изгибаться волнами. Они были неритмичные, без ветра и игры. Падаешь среди глухих, почти отвесных стен, и резонанс от удара такой, что звук отлетал прямо в лицо. Величко сказал, что течение сдерживает море. Отсюда и изменение профиля волн - чем ближе к морю, тем уже между ними промежутки. По его словам, осталось не больше трех волн, чтоб проскочить на открытое место. Когда перевалили одну волну, промежуток стал таким, что если расставить руки, то можно было коснуться двух водяных стен. Но опасными были не эти волны, а воздух, сдавливаемый ими. Давление нарастало, начало мучить моряков. У Данилыча пошла носом кровь, Величко тоже стало плохо. Прорывшись к Кате, которую завалили чем попало, Суденко обнаружил, что она сидит между банок, заткнув пальцами уши. Объяснил ей, что надо дышать через зажатый нос - так выпрямишь перепонки. Конечно, это идиотизм - прорываться к морю с женщиной в шлюпке. Только плыть без Шарова они не могли, без него не было "Кристалла". Схватив весла, чтоб помочь двигателю, гребли, хрипя, срывая голос, и перевалили еще через одну волну. Но как только поднялись на следующую и Величко убавил обороты, чтоб приподнять нос, близким ударом моря их откинуло обратно, влепив в водную стену за спиной, откуда упали вниз.
      - Катя, мы дальше не пройдем.
      - Он прошел, а вы?
      - Не мог он пройти, - сказал Величко. - Или мы его проскочили, или так что.
      - Что "так"! Что "так"!..
      Голос у Кати сорвался, она начала развязывать платок.
      - Катя, ты можешь помолчать?
      И тут Данилыч брякнул:
      - Потыкайте, ребята, веслами... Может, он тут?..
      Начали ощупывать воду, Величко рулил по пятачку - и нашли... Лодка! Осветили: накрыта брезентом, никого. Но Шаров в ней был и, когда стали совать веслом под брезент, поднял голову с другой стороны:
      - Coy...
      Он спал, его разбудили. Катя, переживая, что сорвалась, сидела молча. Потом перебралась к мужу. Леха не удивился ей: был придурен зыбью. Но когда разобрался, обнял. Все смотрели на них.
      - Залезайте под брезент, чего там...
      - Юра, лучше помолчи.
      - Я насчет брызг...
      - Coy-coy.
      14
      На "Кольской Земле", когда привезли Катю, случился небольшой праздник. Не из-за нее, из-за Юрки. Девчонки с криком: "Отелло!" - готовы были от радости прыгать в море. Наконец-то Ильин был вознагражден! Он был в Арктике самый знаменитый водолаз, а Суденко с Ковшеваровым считались вроде пешек при нем. Потому что на осмотрах нельзя просто так - спустился в воду и работай. Это сразу вызовет подозрения: чего там засел? Да и вообще: где ты? На осмотрах надо часто всплывать, брать много ин струмента. Там работаешь, как зверь в цирке. Обычно Ильин показывал фокусы, отвлекал внимание на себя. А кто-либо незаметно делал дело. В общем, задержались из-за него. Но и выиграли время: решили кофты не развозить. Оставили, чтоб передали.
      Катя вдруг расплакалась.
      - Спасайтесь, ребята! - закричала она. - Не пропадите!
      А девки заголосили:
      - Живите!..
      И под эту симфонию двинулись к "Сакко и Ванцетти", за Вовяном. Внезапно им пересек дорогу "Полярник", просвечиваясь прорезями крошечных, как в бане, окошек. Пока Суденко решал, как ему быть и что кому объяснить, случилась еще одна неожиданность. Как раз обходили какой-то темный пароход (Величко просто чудом не врезался в него), и он на момент вспыхнул огнями, застав врасплох нескольких девиц, которые поднимались по штормовому трапу, придерживая юбки, как с приспущенными флагами. Они застыли, ослепленные светом, как совы на ветке. На одной юбка была голубая, и Суденко увидел, как к ней протянулись руки, мелькнули белые колени - и все пропало.
      Опомнился, когда подошли к "Ванцетти".
      Вовян издали заметил их, стал прощаться со своей девушкой. Трап был ярко освещен, девушку можно было рассмотреть. Длинноногая, идеальной формы, ноги прямо от шеи. Стояла, как зеркало, опушенная мглой. Небольшой, полноватый Вовян как будто ей не подходил. Но именно такие Вовяна любили. Сходили по нему с ума. Пока пробивались среди лодок, Суденко спросил у Юрки: как вел себя Вовян в инциденте? Ведь теплоход еще недавно был его... Юрка отозвался одобрительно: если б не Вовян, им бы пришлось туго. Вначале так двигал руками, что делал просветы на танцевальном круге. А потом - как заплакал! - что все опупели. И остался у них. Видно, эти "жучки" прощали Вовяну все.
      - Люсенька, не забывай! - Вовян прыгнул к ним.
      - Вовчик, милый!
      - Кенди! Конфетка...
      Утирая слезы, Вовян показал, куда ехать: к корме теплохода, под заднюю дверь ресторана. Там их ожидал человек, опустив на штерте большую кастрюлю... Бифштексы! Вот это добытчик, думающий о коллективе человек.
      - Рома, - представил официанта Вовян. - Подрабатывал раньше на "Алле"* стюардом, теперь здесь.
      * "Алла Тарасова", пассажирский теплоход.
      - Продукты есть, - попробовал вмешаться Данилыч.
      - Батя, посиди, - сразу утихомирил его моторист. - Не обеднеют.
      Официант пожелал им счастливой дороги. "Сакко и Ванцетти" тоже уходил, опять за границу, где обслуживал иностранных пассажиров.
      - Леху взяли?
      - Спит.
      Вовян сразу повеселел. Он вскрыл красную пачку английских сигарет с портретом знаменитого гонщика Эмерсена Фетинальди и угостил всех.
      Теперь Величко выжимал из двигателя все, не боясь потревожить Леху. Подходила полночь, время выхода по SOS. Был порядок, которому они не изменяли: уходить точно по часам. Но если для Величко главным была скорость, то для Суденко не все заключалось в ней. Он знал, что завтра, когда придут на точку, отпадут всякие колебания. А с ними, быть может, отпадет и этот поселок, все будет в прошлом. Но все-таки всегда, непременно что-то остается. А потом окажется, что упустил важное. Это важное сейчас могло быть в том, от чего он убегал, случайно или намеренно, - от встречи с Машей. Если ждала, если ехала из-за него куда-то, то он обязан встретиться с ней. Просто не имеет права уйти, не простившись. Пока не увидит Машу, они в море не отойдут.
      Прикуривая у Вовяна, он заметил, что Величко вильнул в сторону, а потом выровнял шлюпку. Куда-то хотел свернуть, но передумал.
      - Миша, что?
      - "Полярник". - Он кивнул, усмехнувшись: - Вон, ходит...
      "Полярник" ходил в трех шагах, нащупывая приливную струю.
      - Миша, к нему!
      - На шлюпке нам спорней: мы его на полшага обставляем.
      - Миша, надо!
      - Жора, не могу...
      - Ладно, не обращай! Делай, как знаешь.
      Величко вильнул опять и опять выровнялся: сейчас он боролся с собой, со своим долгом. "Полярник", заметив их, взял левее моря и выполз на струю. Прошли его, оставили по корме. И тут Величко так крутнул рулем, что едва не выпали за борт.
      - Данилыч, кидай "яшку"! На "Полярник"...
      - Вперед! Не стоять!
      - Бросай крюк! Надо.
      Все смотрели: кому надо?
      - Старшине...
      Если Величко отвечал за скорость, то Данилыч - за это. Бросить конец должен был он. И он, размахнувшись, бросил. Подтянулись к ограждению палубы, и Суденко перелез. Открыл дверь в салон: портовые служащие с портфелями... Маши нет!..
      - Я видел, как вы зацепились, - сказал рулевой. Он был без волос, но с плотной щетиной на щеках, и, когда говорил, смотрел прямо в лицо, не моргая. - Ну^ и скорость сбавил, чтоб нагнали.
      - Девчонка с вами ехала?
      - Как же! Ну эта, помешанная. В салоне она.
      - Ты в этом уверен?
      - Старшина только что проверял.
      - А где старшина?
      - В каюте лежит, с "мотором"...
      Обошел все проходы, даже глянул за борт... Снова обвел глазами салон. Сознание отметило: нет ее... Пробираясь среди потертых кресел, уловил какое-то оживление среди чиновников. Посмотрел, куда смотрели они: на простенок с концевиком магистрали, с ящиком для песка. Этот пожарный угол, когда входишь, закрываешь дверью. Поэтому он и не увидел Маши, которая сидела там, улыбаясь, рассматривая свое отражение в темном стекле. Была она в нарядной кофточке (кажется, видел на Насте), в туфлях, неожиданно красивая, что он смотрел на нее, не решаясь подойти. Такой Маши он не знал и не предполагал встретить. Но хоть она и выглядела так, было в ее уединении, в этом рассматривании себя, похожем на детскую игру, что-то такое, что ее выделяло, привлекая взгляды.
      Вывести, чтоб не смотрели.
      Как только дотронулся, сразу поднялась. Вышли неудачно, когда катер наклонило. Съехали по палубе к стойке с огоньком, где он ее задержал. Маша все никак не могла отойти от состояния, в которое была погружена, и молча, в каком-то забытьи, делала беспорядочные движения, пытаясь до чего-то добраться и от чего-то себя освободить. Придерживая ее, он видел, как она начала вынимать заколки из волос, распуская их. Ее волосы, неожиданно густые, рассыпавшись по плечам, обдали знакомым запахом дыма, который его взволновал. Маша то хваталась за него, то отталкивала от себя, не понимая, где она и кто с ней. А он все никак не мог избавиться от смущения, от какой-то робости перед ней, отчего руки были как деревянные.
      Вдруг сделала такое долгое глотательное движение, что он испугался, что она сейчас задохнется.
      - Маша, что с тобой?
      - Ой, плохо...
      В этот момент "Полярник" круто повернул, и они упали на бухту тросов, расплескав лужу на брезенте.
      Встряхнул ее, как градусник:
      - Маша, очнись!
      - Ты, Жора... ты?
      - Быстренько... - Катер приближался к пристани, и он хотел вывести ее раньше, чем соберутся у трапа пассажиры. - Маша, поднимайся!
      У слипа, когда вошли под прикрытие берега, стало темно. Открыв калитку, глянул влево, боясь ошибиться, на сторожевой пост. Караульный, как назло, отвернул прожектор с вышки. Помогли ребята, посветив со шлюпки.