Полынья

Сложен он был отлично, несмотря на свой не очень высокий рост. И во всем его белом, ладном, без видимой мускулатуры теле, в плавных движениях рук, напоминавших волнообразные действия морского животного, была какая-то особая природная грациозность, вызывавшая мысль о несовместимости его с остальными. Если Ковшеваров и Ильин были, в сущности, люди, научившиеся глубоко нырять, то старшина как бы и не был вовсе человеком. Притом ощущение, что он не такой, как все, возникло из ничего. Ничего он не делал особенного, но само его присутствие действовало как неизвестно что.
      Пока старшина одевался, позевывая, почесываясь, с присущей ему несерьезной улыбочкой посматривая по сторонам, все в каюте как-то притихли, сразу потускнев перед ним. И по лицам водолазов, стоявших едва ли не по стойке "смирно", было видно, что все, что происходило до этого, не существенно. А существенно лишь то, что старшина проснулся и что он, проснувшись, предпримет. Эта подчиненность в них, необычная на гражданском корабле, объяснялась тем, что они, глубоководники, находились на особом учете и, по сути, считались военными людьми. Даже боцман Кутузов, ревниво воспринимавший чужую власть, переменился при старшине, взяв свойственный ему в таких случаях, но, правда, ничего не значивший подхалимский тон.
      - Жорочка, - сказал он, сюсюкая, - головка не болит?
      - А что есть?
      Кутузов протянул ему свою банку с чересчур красными и как бы не в своей среде плавающими томатами:
      - Прими косячок из чистых рук.
      Старшина немного отпил.
      - Ты пьешь, как девушка, глоточками! - умилился Кутузов. - А я так не могу: мне давай сразу полбанки.
      - Оно и видно. Сколько разводил водой?
      - Все доливаю и доливаю, - ответил Кутузов безмя
      тежно.
      Сейчас боцман выгадывал свой интерес. Все подготовив к покраске, он должен был сладить с Суденко насчет людей. При подводных спусках матросы переходили па обслуживание станции, и тут все зависело от водолазов: они из-за любого пустяка могли спуски отменить. К ним государство относилось исключительно: четыре часа был весь их рабочий день. Но его могло и не быть из-за волн, тумана, ветра. Мешала и вода, которая обычно текла не туда. Эти люди могли спать при зарплате, они все могли. А деньги получали такие, какие матросам не снились. Ненавидя в них это преимущество, о котором не мог и мечтать, Трощилов страстно желал, чтоб они воспользовались им и на этот раз. Он видел: Ильину и Ковшеварову все равно, что есть пароход, что его нет. Только они ничего не решали. Решал у них один, вот этот. Ильин спросил у него, будут они работать или нет. Старшина услышал и не мог промолчать.
      Посмеиваясь, старшина нащупал под подушкой часы и спросил, прежде чем зацепить:
      - Переводить или нет?
      Все принялись обсуждать, стоит ли старшине переводить часы, следя за его настроением, которое все никак не могло установиться в нем, несмотря на улыбочку, почти не сходившую с лица. Этот старшина Трощилова страшил, как и тот пароход, за которым они пришли. Если Ковшеваров порой говорил не своим голосом, а Кутузов умел притворяться, то старшина скользил в своем поведении, как уж, но изменялся так внезапно, что воспринимался как другой человек. Присматриваясь к нему, матрос вспомнил случай, который произошел недавно на осмотре парохода. Ильин, подкладывавший взрывчатку под винт (они сбивали взрывом поврежденную лопасть), при подъеме зацепил концом детонаторы. Уже хотели включать взрывную машину, но тут старшина все увидел и мимоходом, как нечто пустяковое, сбросил взрыватели у Юрки со спины. Но лицо у него при этом сделалось такое, что Ильин даже не заикнулся, чтоб его поблагодарить.
      Натягивая свитер, старшина перевесился через стол, посмотрев в иллюминатор. Потом разогнулся, слегка нахмурясь.
      Кутузов тотчас спросил:
      - Как море? Темненькое?
      - Ты Марченко Володю знаешь? - Суденко обдал боцмана синевой из-под белесых ресниц. - Ребята не знают, а ты должен знать.
      - Водолаза? Как же...
      - Где-то здесь утонул.
      - Трое их тонули, - сказал Кутузов. - Сейчас с баяном в Маресале лежат. Пустые могилы, с фамилиями.
      - Хотел я сюда съездить, - признался старшина. - Да все никак не мог с местным рыбаком познакомиться.
      - А через бабу пробовал?
      - Одну девчонку встретил возле почты. Прошлись немного - ни в какую. Говорит: утонешь, а потом из-за тебя кто-нибудь глаза выцарапает.
      - Подружись с ней, - посоветовал Ильин. - Увидишь, познакомит.
      - Заодно и рыбу зашабашим.
      - Уговорили...
      И хотя разговор был несерьезный и по-прежнему о пароходе не было сказано ни слова, лицо у него стало такое, что Трощилов почувствовал: поиск неизбежен. Кутузов тоже понял это. Все как-то в настроении переменилось. И тут ни с того ни с сего в разговор втесался повар Дюдькин.
      - Сегодня на "Шторме", - напыщенно произнес он, - будет поднят Государственный флаг СССР.
      - Дюдькин... - Ковшеваров, изучив обглоданную кость на столе, поднял на повара свои недобрые глаза: - Ты до каких пор будешь нас голодом морить?
      - Ребята... - Дюдькин прижал руки к мягкой груди, - поднимете пароход, я вас шашлыками закормлю.
      Старшина посмотрел на него:
      - А зачем тебе, Григорьич, пароход?
      - Чтоб на личном пароходе, - ответил повар, вытаращиваясь, раскатывая "р", - возвратиться из плавания в родной порт.
      Замечание Дюдькина, глупое до невозможности, произвело впечатление, подтолкнув старшину к действию.
      - Лампа неисправна, знаешь? - сказал он Ильину, поворачиваясь на месте.
      - Сделаем.
      - И проверьте телефон: вчера заедало связь.
      - Воздуха сколько брать?
      - Пусть набивают баллоны полностью.
      Ильин с Ковшеваровым вышли. Ушел и Дюдькин. Кутузов сидел, ляская ножиком. Вид у него был такой, что Трощилов боялся смотреть. Старшина, застегивая меховую куртку, сказал ему:
      - Валя, как будем деньги делить?
      - Я принял решение,- ответил Кутузов торжественно, -произвести покраску судна.
      - Что ж, производи.
      - После тебя не могу.
      - Почему?
      Кутузов сорвал с головы феску и ударил ею об пол:
      - Не надо мне! "Агат" небось не взял себе "Шторм"! А почему? Потому что он живых спасает! Потому что на нем люди работают! А вы не люди, вы железки...
      - Значит, покраска важнее?
      - А что покраска? У меня не красочка - сахар! - говорил он, возбужденно крутясь на стуле, щелкая ножиком. - Где мне ее пустить? В порту, с углем? Ты смотри, какой день пролетит! Да я знаю... - Кутузов с размаху встал, опрокинув стул, - знаю, что это море для покраски. Будет ласточка, а не пароход!
      - Валя, мне нравится, как ты о своей работе говоришь, но мне не нравится, как ты о моей работе говоришь.
      Кутузов, чувствуя стеснение под его взглядом, только махнул рукой.
      Наступило молчание.
      - Coy-coy,-сказал Шаров.
      - Ладно, Леша, - Кутузов сунул ножик в карман и ужаснулся, обнаружив прореху. - Не дай бог ключи положить!.. - Просовывая в дырку свой толстый палец, сказал Шарову опять: - Ладно, я подожду.
      Выходя с Шаровым, он обернулся в дверях, вспомнив про Трощилова, который сжался в своем углу:
      - Пошли, паренек.
      Прошли на бак, где был ход в канатный ящик.
      Кутузов приподнял крышку люка и, нащупывая трап, сунул ноги в отверстие, которое было такое узкое, что боцман мог протиснуться лишь способом вращения. Трощилов влез за ним, разглядывая горы ржавых цепей, лежавших как им хотелось после подъема якоря. Теперь якорь будут отдавать, и боцман боялся, что цепи застрянут в клюзе.
      - Растаскаешь, чтоб ровно лежали.
      Присев на корточки, боцман сунул куда-то руку и вытащил шмот липкой грязи, распространявшей зловоние.
      - Грязцо со стажем, заслужонное, - заметил он, с удовольствием принюхиваясь. - Все уберешь аккуратненько, тряпочкой. Эту тряпочку выбросишь, а эту вернешь мне, - объяснил он Трощилову, как маленькому.
      - Я ж отстоял вахту,- попробовал возразить матрос.
      - Отстоял, да не совсем.
      - Почему? Ведь время прибавилось...
      - Сейчас оно прибавилось, а ночью отнимется, когда повернем назад, ответил Кутузов. - А ночью вахту не тебе стоять.
      Трощилов, не понимая ничего, смолчал.
      - Ты зачем к водолазам ходил? - поинтересовался Кутузов.
      - Хотел дружка подыскать, - признался матрос.
      - Правильно захотел, - одобрил его намерение боцман. - Ну и как, нашел?
      Этого Трощилов не .знал. Он шел к водолазам, чтоб увидеть друга, а ясно различил своего врага.
      - Ты Ковшеварова попроси, - посоветовал Кутузов. - Раз у него никого нет, то он согласится...
      - Михайлыч, скажи... - Трощилов вдруг потянулся к нему как к родному. Если этот пароход неизвестно где, то почему мы должны за него отвечать?
      - Ответа за него не будет.
      - Ну так сделали б вид - и ладно.
      - Значит, нельзя: судно у нас такое, водолазное. Знаешь, какой у спасателей закон: хочешь не хочешь, а спасай!.. Ну, давай, паренек, чтоб на пятерку...
      Трощилов остался один.
      Он выключил свет, чтоб никуда не смотреть, но волнение, непонятное ему самому, не проходило. Сидя в темноте, внезапно увидел ночь, когда шел от Татьяны, переулок, куда свернул на женский крик. Было так темно, что он даже не заметил, как это произошло. Вдруг услышал, что в нем что-то рвется, протянул руку и нащупал нож, всунутый так, словно не в человека. Было страшно тянуть его назад и жалко своих новых джинс, пачкавшихся кровью. А потом как полилось - и отпустило... Зачем они это сделали? Разве он мешал им? Просто свернул посмотреть... А теперь подвернулся другим, спасателям: растаскивать цепи, убирать грязь... Спасатели! А кого они спасают? Допустим, он уснет сейчас, а им надо якорь поднять... Разве вспомнят, что он здесь? Завалят цепями заживо. Вот если б сидел в каком-нибудь пузыре, тогда б спасали! А зачем ему там сидеть? Зачем ему это вообще? Ты живи как все, живи...
      Но когда просыпается кто-то, кто и умеет и имеет все, только всего ему мало, то такого ничем не остановишь. И он возьмет на тебя права, а ты молчи, раз он знает какие-то слова, а ты не знаешь. "Старшина", - проговорил матрос, трепеща от ненависти к его ладному телу, к повелительной манере говорить, к этой его улыбочке и синим глазам, пронизывающим насквозь. Все сумбурные впечатления утра теперь слились в одно объединяющее и направляющее чувство, которое одновременно и пугало и вдохновляло его.
      Вдруг услышал, как пахнет грязь: зловоние расцвело яркими цветами, Была какая-то радость отыскивать их, срывать...
      Все прибрать, чтоб было чисто.
      Так, в сильном волнении, он работал, А потом отпустило, и он успокоился.
      5
      Старшина Суденко, открыв дверь и пост, увидел своих водолазов, Ковшеварова и Ильина. Они чинили лампу, установив ее на верстаке. Этот подводный светильник с толстой нитью накала, с рефлектором из хромированной меди не был разбит. Просто потерял герметичность и не горел. Все водолазные лампы были капризны и сложны по конструкции. Вдобавок тонули, как камни. А хуже всего, что они текли. Получалось так, что спускаешься со светом, а работаешь в темноте. Но при спусках в открытом море лампа должна гореть.
      Надо было также решить вопрос, который возник вот сейчас: кто может его заменить при неудаче, Ковшеваров или Ильин? Обоих, можно сказать, сослали на "Кристалл", когда пришло в голову сделать на нем чисто глубоководную станцию. Надеялись, что "Кристалл" скорее окупит себя. Однако глубоководных операций, в расчете на которые он был построен, не проводили в Маресале. В основном занимались осмотрами судов на линии Севморпути. Если судить по этой работе, то Ильин и Ковшеваров были равны. Только одного старшина не сумел выяснить, какие из них глубоководные водолазы. Подводный потолок по документам одинаков. А как на самом деле? Конечно, если устроить проверку в барокамере, то он что-то бы узнал, хоть приблизительно. Но если они не предложили, то почему он должен думать за них?
      Старшина повернул направо, где впритык к окну, среди переборок, увешанных аппаратами воздушной и телефонной связи, стоял цинковый стол с НВТС (немагнитная водолазная телефонная станция). Усевшись за него, он выдвинул ящик, имевший крышку с прорезью для ключа. В нем хранились документы и водолазный журнал. Открыв ящик, вынул голубую папку, внутри которой лежал один листок: координаты поиска "Шторма" с карандашным наброском рельефа дна. Все это Суденко выписал перед рейсом на гидробазе.
      Из материала поиска "Шторма", который производило несколько надводных суденышек порта Маресале, просто нечего было взять. Фактов, точных данных не было. Одни нелепые предположения. Эти координаты были взяты с потолка в буквальном смысле. Ориентиры по рефракции, то есть по миражу, разве это серьезно? Капитаны поисковых судов утверждали в один голос, что "Шторм" показывался три раза. Засекали место, подходили: пусто. Естественно, никакого результата такой поиск не дал.
      Последнее явление "Шторма" видели старпом Кокорин со своим рулевым, но место указал другой - капитан Просеков. Вышел из каюты и ткнул пальцем в карту: "Здесь". Тут же был послан гидросамолет, который провел обследование района в радиусе трех миль. С высоты ста тридцати метров, делая развернутую спираль, пилот будто бы видел в глубине моря нечто движущееся, похожее на дымный след. Почему же это должен быть пароход, а не косяк рыбы, например?
      Потом это место возле Неупокоевых островков, включая прилегающую косу, проверила "Гельма", рыбацкий траулер, поставив несколько точек... Как ищет тралец? Он прощупывает глубину металлоискателем, к тралящей части которого припаяны бронзовые электроды, словно пучок обнаженных нервов. Если наткнется на металл, в рулевой послышится звонок. Возможно, в этих звонках, раздававшихся на "Гельме", подал голос "Шторм" и сейчас откуда-то, из этих точек, глядит.
      Вот несколько точек на косе. Самый громкий голос - в верхнем углу. Прозвонил "Шторм"? Он деревянный, но голос имеет медный: колокольный звон. Ну, а остальные точки что, слабее? Просто ослаблены глубиной. Могли поистереться цветные электроды - вода стирает головки, как воск. А если допустить, что точки одинаковы, то надо проверять каждую в отдельности. На то, чтоб бегло осмотреть косу, уйдет весь день. Быть может, последний, завершающий поиск. И вопрос сейчас стоял так: стоит ли на эту косу вообще тратить время? Еще недавно казалось, что стоит. Когда перед рейсом, в кабинете Черноброва, начальника гидробазы, старшина посмотрел на карту, ему сразу бросилась в глаза коса. Неглубокая, удобная для осмотра, лежащая в закруглении быстрой воды вроде фильтра или отстойника, она представляла единственное реальное место для поиска. Но он как-то упустил из виду, что реальный поиск надо проводить по реальным координатам. А когда внезапно исчезает корабль с командой на борту, то ищешь что-то особенное. В этом смысле коса не давала никакой, даже фантастической, мотивировки гибели "Шторма", который по миражу опрокидывался и тонул. А без мотивировки эти точки не точки. Просто звонящий хлам.
      Уж если полагаться на миражи, то логика поиска вела к воде, способной их создавать. Поэтому была интересна точка Просекова, неуверенно подтвержденная "Гельмой". Почти на середине проливчика, что по планшету правдоподобно: из-за крутых скал, сходящихся в каньоне. Обнаружена посредством другого, неконтактного металлоискателя, основанного на измерении магнитного поля, которое создает затонувший пароход. Такой металлоискатель ценен, так как не только улавливает любое изменение среды, но и дает примерное представление о массе. Диаграмма тоже сходится - с характерным волновым пятном. И место гибельное, обведенное треугольником: какой-то глубокий водоворот. Глубина не промерена. Этот каньон, по-видимому, непростое местечко.
      Как туда добраться? Единственное якорное место, где может стоять "Кристалл", - на основании косы. Хорошо, что есть коса: по ней до островков можно дойти. Но в проливчике надо плыть. Немного, метров четыреста. Не проблема, конечно: могут подтянуть с лодки. Нет, опасно! Он должен все делать сам. Допустим, добрался. Что дальше? Теперь надо спуститься. Водоворот может от прямолинейности отклонить. Да он никогда к этой точке не доберется.
      Что же остается?
      Вот этот треугольничек, похожий на зрачок. Разве там может быть пароход? Ни пятен масла, ни пузырьков воздуха на поверхности.
      Раздумывая, старшина слышал очереди цепи на баке, - "Кристалл" становился на якорь. На палубе ровно гудел компрессор, заглатывая чистейший воздух Полыньи. Слышалась беготня матросов и мотористов. В водолазный пост без дела никто не заходил. Ни Ильин, ни Ковшеваров тоже его не беспокоили. Никто не мог его отвлечь от решения, никто. Слава богу, отвлекли: зажглась лампочка на переборке. Старшина завязал тесемки голубой папки и с чувством досады сунул в ящик.
      Звонил старпом Кокорин.
      - Пост, ответьте мостику.
      - Пост слушает.
      - Старшина, ты? Становимся...
      - Добро.
      - "Добро"! Выйди на палубу, посмотри!
      - Иду.
      Становились на совесть.
      Носовой якорь прочно держался за грунт. Боцман дал цепи широко провиснуть, чтоб служила противовесом при порыве ветра. Кокорин слышал, что в Полынье страшен не постоянный ветер, а внезапный ветряной всплеск, вроде завитушки в атмосфере. В этом смысле ему было видней. Но удачнее всего выбрано само место, под защитой островка. Прямой, как перст, он был слегка искривлен течением. В сущности, они стояли в крохотном ковшике, вполне достаточном, чтоб укрыть маленькое суденышко. Заметить такую бухточку с моря мог зоркий глаз. Кокорин признался, что ее указал Просеков. Выводя прогулять Дика, тыцнул, по обыкновению, в карту: "Здесь". А Кокорин не обиделся на подсказку и был молодец. От постановки судна зависело многое.
      - Тут, на отмели, лежит какая-то дрянь: по фигуре корзина или сундук, сообщил Кокорин. - Больше гидролокатор ничего не показывает. Отмель чистенькая, хоть гуляй босиком.
      - Глубину каньона установили?
      - Прострелили ультразвуком почти до пролива. Ни одной щели: отбивает течение.
      - Сколько до него?
      - Всего семьдесят.
      "Всего"! На этой глубине им уже запрещалось работать на воздушной смеси. Да и неизвестно еще, там ли течение. Судовые локаторы, эхолоты в морях неточны: их импульсы отражались от разных слоев воды, от скоплений микроорганизмов. Эхолот мог принять за течение что угодно.
      - Прострелили черту?
      - Туда опасно идти.
      - Тебе нельзя на судне подойти. А как же мне?
      Кокорин, прочищая проволочкой трубку, наклонил свою длинную красную шею и произнес:
      - Ведь договаривались насчет косы.
      - Это пожелание или приказ?
      - Какой еще приказ! - испугался Кокорин. Помолчал, и лицо у него стало грустное: - Жаль девушки! Очень красивая...
      - А остальных не жаль?
      - Женщин жальче.
      Чувствуя, что сейчас Кокорин задаст свой коронный вопрос о пузырях, Суденко нетерпеливо взялся за ручку двери.
      - Акустика что-то выдает. В телефоне какие-то удары.
      - Какие удары?
      - Сам не знаю.
      - Ты, Виктор, не знаешь, и я не знаю. А мне в воду лезть.
      - Решай сам.
      Ильин с Ковшеваровым обернулись.
      - Что он говорил? - спросил Юрка.
      - Какие-то удары в акустике.
      - Какие удары?
      - Они сами не знают.
      - Мореплаватели! - вскипел Копшеваров. - Им только одно положь: деньги... - И пошел распространяться на эту тему.
      Ковшеваров, как водолаз третьего класса, зарабатывал гораздо меньше Суденко и Ильина. Но эта его жадность к деньгам могла быть и врожденной: ее бережно передавали в крестьянских семьях вместе с плугом и тощей лошаденкой. А еще меньше, чем на деньги, Ковшеварову повезло на жизнь. Построив три дома на земле, он так ни в одном и не пожил. Вернулся опять на подводный флот, но этот долгий перерыв засчитывался ему как минус. Любой перерыв дает о себе знать. Особенно при спусках на большие глубины. По инструкции без тщательной проверки старшина не имел права допустить его к погружениям. Значит, Ковшеваров для страховки не подходил.
      - Ты, Гриша, про деньги думай, но и про лампу не забывай.
      - Счас сробим.
      - Русское "счас" - целый час.
      - А он не русский, - уколол Ковшеварова Ильин.
      - Мать украинка, отец белорус, - обиделся Гриша. - Кто же я?
      - Вот именно!
      - Русский я, - стоял он на своем. - Можешь по паспорту проверить.
      - Разве в вашем сельпо паспорты выдают?
      Обмениваясь шуточками, они обрезали деформированный кусок провода, закрепили кабель в патроне. Ильин изготовил подушку из пробки, и ее обмотали вокруг стабилизатора медной проволокой. Потом, просверлив дырки по обводу рефлектора, сделали щиток. Он был не предусмотрен по стандарту, но необходим. Юрка почистил отражатель бензином и освежил вазелином. Лампа засверкала и так, без электричества.
      Ковшеваров, отмотав кабель с катушки, отнес лампу к борту и окунул.*
      * Подводные лампы дают очень сильный накал и быстро перегорают на воздухе. Вода служит им естественным охладителем.
      - Горит, - сказал он, возвращаясь.
      - Надолго ли?
      - Если она перегорит, перегорит... - Ильин угрожающе посмотрел на свое отражение в рефлекторе, - то я знаю, как ее починить.
      - Говори.
      - Есть способ, способ... - засекретничал Юра. - В полку придумали.
      Открыв ящик, он достал водолазный флаг -однобуквенный бело-синий флаг А ("Альфа"), означавший: "У меня спущен водолаз", - но не понес сам, а приоткрыл дверь и сунул в руку пробегавшему матросу, чтоб тот зацепил на гафеле. Флаг был не нужен: здесь открытое море, не прибрежный район. Но по инструкции полагалось вывешивать.
      Вошел вахтенный моторист Вовян, обслуживавший водолазный пост. Он был небольшого роста и словно округлен мягким жирком. Оттого имел на "Кристалле" прозвище Пушок. Моторист доложил, что баллоны набиты. За два часа они накачивали до двухсот килограммов, да еще прессовали аварийный баллон. Воздух поступал в пневматическую цистерну, где снижали давление через редуктор и подавали в пост, на распределительный щит.
      Суденко, потянувшись к щиту, крутнул колесико, выпустив из системы остаточный береговой воздух. Теперь она была заряжена только воздухом Полыньи.
      Стрелки манометров плавно отходили туда и обратно.
      - Воздух не стравливайте, - предупредил он.
      - Только набиваем.
      Давление могло оказаться слабоватым для глубины проливчика. Суденко еще не решил про спуск окончательно и оставил все как есть.
      - Компрессор починили?
      В прошлый раз, на осмотре парохода, мотористы едва не отравили водолазов. У них всасывающий патрубок компрессора находился рядом с выхлопным, и гарь поступала прямо в легкие водолаза. Эту систему, видно, придумал какой-то рационализатор без царя в голове.
      - Все переделали, - сказал Вовян. - Дед проверил и переделал.
      Сказывалась ученая мощь нового стармеха Микульчика которого называли Академиком.
      - Добро.
      - Фирма веников нс вяжет, - усмехнулся Вовян, пригладив усы над красными губами.
      Он вышел.
      Ребята, как и ожидал старшина, распределились сами. Ковшеваров, усевшись за стол, проверил НВТС, - его голос разнесся по морю, распугивая птиц. Ильин снял с вешалки водолазный костюм Суденко с выплавленным номером три, из тифтика, вулканизированной резины, на трех болтах, с кругами наклеенной резины в паху и на коленях, образца Военно-Морского флота.
      Одетый в шерстяное белье и унты, с феской на голове, откинувшись для упора на скамье, старшина натянул костюм. Потом в костюме, натянутом до пояса, с кистями рук, засунутыми под резину, поднялся со скамьи, расставив ноги пошире. Ребята, став по бокам, рывком подтянули костюм до подбородка. Суденко, делая приседания, пошевелил руками и спиной, расправляя резину, чтоб она не цеплялась за белье.
      Лампа работала, флаг повесили, воздух циркулировал нормально. Матросы ждали его у спускового трапа.
      - Лишних вопросв по телефону не задавать.
      - Ясно.
      - Юра!
      - Слушаю.
      - Это и тебя касается.
      - Понял, старшина.
      Он сделал напоминание, понятное всем.
      В море, куда он уходил один, могло произойти всякое. Он мог, например, заблудиться в воде и этого не заметить. Мог отважиться на глупый риск, одурманенный азотом. Или отказаться от поиска вообще. В любом случае, угадывая его действия и состояние наверху, трезво и спокойно взвешивая, как ему помочь, они по возможности не должны были впутывать остальных. Потому что они, водолазы, хоть и делили с моряками один дом, но жили как бы на разных этажах. И то, что казалось понятным и естественным для одних, могло быть непонятным и неестественным для других. В воде они прежде всего зависели друг от друга. Это была еще связь по труду, который не получишь по протекции и не заслужишь старанием. Они к нему пришли, победив среди сотен других по преимуществу здоровья и особого физиологического склада организма. Любой водолаз, как только становился им, свято хранил подводную тайну, утверждая свое право на исключительность. Они сами творили миф о себе, который никто не мог опровергнуть.
      6
      На палубе, когда подручные Шаров и Величко принялись шнуровать галоши, навешивать грузы, завинчивать шлем, он посмотрел на то место, куда хотел доплыть, и смотрел до тех пор, пока эта дорога по отмели не отложилась памятью о себе - тем особенным состоянием зрения и чувства, соизмеряющих себя на глубине, каким владеет водолаз. Однако сомнение, которое испытал за столом, осталось: решение не найдено, не вызрело, не отстоялось. Он смотрел на воду проливчика, словно бы кругло налитую между островками, и укреплялся в своем мнении, что течения ему не перехитрить: на точке он не спустится. Он идет на бесполезную трату времени. Откуда такое предположение? Кто его знает! Но когда голова работает как надо, когда все в тебе напряжено, взвинчено, то предчувствие не обманывает.
      Надо плыть иначе.
      Путь к точке виделся по морю одной прямой линией, и эта линия, накладываясь на представление о течении, вызывала чувство гармоничного движения к цели. Пожалуй, он мог бы увидеть пароход с близкой высоты, использовав глубинное течение Полыньи. Это было еще одно предположение, которое в нем возникло самостоятельно. Оно строилось на том, что в течении вода могла быть другая. Может быть, светлая вода Южной Атлантики или Тихого океана - вода тех мест, откуда течение пришло. Но для того чтобы плыть в глубине моря, нужно родиться в чешуе, с холодной кровью. Или иметь такой совершенный физиологический аппарат для ныряния, какой имеет морской зверь. Думать о таком сложном спуске он мог, когда отпадут варианты. А еще оставалась коса с большой точкой на самом краю, которую он вряд ли пропустит. Надо пройти по косе, чтоб ничего не упустить. А если удастся выплыть на середину проливчика, он постарается не промахнуться.
      Итак, идет берегом. Решено.
      Старшина поднялся, ощущая тяжесть металла на груди и спине, и неуклюже сошел по трапу, приняв от Ильина лампу. Уже с воды, когда металл словно свалился с плеч, с облегчением распрямившись, посмотрел на "Кристалл", похожий на большую крейсерную яхту, который красиво отражался в черном зеркале залива (теперь лишь струя воздуха, пульсировавшая в кабель-сигнале, будет давать ему жизнь под водой), посмотрел на моряков, столпившихся у борта, и махнул им рукой. Держась за конец, который матросы бросили ему, подождал, пока завалят на палубу трап. Потом один из них, Величко, закрыл лацпорт и перебросил кабель-сигнал через планшир.
      Матросы провели его до кормы, и он, отпустив конец, стал медленно погружаться, стравливая воздух через клапан в шлеме, мысленно как бы отбрасывая эти первые десять метров (рабочую норму простого водолаза), которые у него, глубоководника, вызывали привычную скуку. Но именно на этих начальных метрах погружения, которые он оставлял без внимания, и находилось то, что отделяло водолазов от простых смертных, - лежал болевой порог глубины, который в жестком скафандре мог преодолеть только водолаз. Здесь плотность атмосферы, давления которой наверху не ощущаешь, материально разлита в отяжеленных молекулах воды, и под их двойным прессом, вентилирующим организм, как сквозняк непроветреиную комнату, все, что заперто в человеке, должно распахнуться, уступить природе. Воздух должен протекать свободно, чтоб снимать напряжение воды. Неводолаза на десяти метрах вода остановит, разорвав дыхательные пути. А если ты глубоководник и ничего в тебе лишнего, то с этой отметки ты в воду проникаешь, продохнув сквозь себя ее тяжесть, как морской зверь.
      Спускаясь, он видел, как наверху, куда отлетали пузыри дыхания, медленно мерк дневной свет. Он еще не растаял совсем, когда ничего не стало видно от сайки, мелкой рыбешки, крутившейся в верхнем слое. Ее было столько, что она стояла перед иллюминатором, как взвесь, и не обращала внимания на свет, когда он попробовал отвлечь ее в сторону лампой. Но потом в ее гуще всплыло нечто крупное, подняв кучу отложений со дна (каменный окунь, поселившийся в эмалированной бочке), и мелочь рассеялась. Он понял, что рассмотрел не только окуня, но и бочку, из которой он выплыл, хотя до грунта еще было метров семь. В обычной воде так не увидишь. Но свет мог осложнить ориентировку, так как он всегда преломлен. Бочки не оказалось на месте, хотя спускался прямо на нее. Надо было ее найти, чтоб прикинуть угол отражения. Обнаружил примерно в десяти шагах в сторону косы. По-видимому, свет преломляло море, которое глядело сумрачно, как воздух, собирающийся к грозе. Когда море доплескивалось до косы, то в ее однообразной среде, похожей на серый туман, повисали гроздья соленых капель и медленно оседали, как более тяжелые. Вся эта дорога вдоль кромки моря не сулила ничего хорошего. Но он уже выбрал ее за столом и оставил, о чем предупредил водолаза на телефоне.
      Постояв на косе, то добавляя, то убавляя воздухом вес, он примерился к сопротивлению воды (отяжелить себя нельзя, скоро устанешь, а сделаешься легким, не пробьешься сквозь воду) и пошел, сильно накренившись, по оконечности косы, срезая выступающие углы. И не прогадал, так как на этой дороге, орошаемой фонтанами темных капель, виделось гораздо ясней, чем в промежутках туманностей, образовывавшихся при отливе. Он мог различать не только профиль косы, но и детали рельефа. Пожалуй, используя этот свет, углубляясь в отмель и возвращаясь к ее краю, можно было охватить более широкую площадь для обзора, чем выбрал он. Но он не отклонился от прямой линии и мог в свое оправдание сказать, что осмотрел ее внимательно.