Среди прочего вспомнились "среды" у миссис Бивер, постоянное стремление быть достойной в глазах этой чванливой дамы, кузины Вильяма. Кэтрин всегда угнетало то, что, несмотря на внешнее ласковое отношение, родственники мужа все же давали почувствовать, что между ними и ею существует дистанция. Если она, с точки зрения миссис Бивер, ошибалась в одежде, что-нибудь делала не так, как это принято в Англии, они пожимали плечами или отводили взгляд: мол, что с нее, этой простушки, возьмешь. И хотя она хорошо уже владела английским и прикладывала невероятные усилия, чтобы ничем не отличаться от англичанок, все равно постоянно чувствовала, что люди, знающие историю ее появления на островах, никогда не забывают об этом.
      Теперь, после смерти Вильяма, она стала совсем одинокой в своем маленьком коттеджике с милым зеленым лужком перед ним. Кэтрин еще раз представила себе родственников мужа и единственную приятельницу, миссис Ричардсон, которая каждую пятницу навещала ее. Но когда из-за инфляции Вильям вынужден был закрыть свою мастерскую, миссис Ричардсон перестала ее навещать и приглашать к себе на чашку чая, даже на улице не узнавала.
      Да, теперь она обречена на одиночество. У Джейн и Роберта свои хлопоты, появятся свои семьи. Джейн уйдет к Генри. И хорошо, если они хотя бы в праздник пришлют открыточку. А Роберт? Сын, даже если и не женится, не найдет, как всегда, времени для матери.
      А если остаться здесь?.. Кэтрин почувствовала, как у нее сильно застучало сердце. Что ее здесь ждет?..
      Резкий телефонный звонок испугал так, что она чуть не уронила чайную ложечку.
      Андрей Гаврилович, наоборот, обрадовался этому неожиданному звонку, нарушившему напряженную тишину в квартире. Бросился в комнату к телефону.
      - Да, да! - услышала Кэтрин его голос. - Но я сейчас не могу, дорогой, не могу, Михаил Владимирович, у меня гости. Я вам дам совет. Примите тридцать капель лекарства, которое я прописал, потом на затылок горчичники...
      Возвратившись на кухню, немного успокоенный деловым разговором, Андрей Гаврилович предложил Кэтрин долить горячего чая. С улыбкой начал рассказывать о приятеле, который только что звонил:
      - Такой же бурлак, как и я, Катруся. Верит только мне. Иногда до смешного. У него, например, болит зуб - он тоже меня зовет, хотя я отоларинголог и зубы не лечу... Исцелитель всех болезней. Как когда-то чеховский фельдшер.
      Рассказывая, Андрей Гаврилович любовался Кэтрин, удобно усевшейся на мягком стуле, и ему казалось странным, как это до сих пор он жил в этой квартире один, без нее, милой Катруси с голубыми глазами. Словно позади не было стольких нелегких лет и их никто не разлучал той страшной военной ночью в Криницах - так естественной кажется склеенная кинолента, из которой незаметно вырезали и выбросили несколько десятков метров. Теперь, когда освободился от тяжелого груза чужого имени, он не представлял себе будущей жизни без Катруси. Давнее детское чувство вспыхнуло в нем с новой силой. В душе смешались и восхищение красивой женщиной, и радость, что не забыла его, и благодарность за возвращение его в общество, и застарелая холостяцкая тоска по семейному теплу. Сейчас войны не было, и ему не верилось, что Катруся снова может исчезнуть, как тогда, в те далекие годы.
      Андрей Гаврилович не знал, как начать этот разговор, и его все сильнее охватывало волнение. Ведь именно для такого признания он и пригласил к себе Екатерину Григорьевну, и то, что она не колеблясь согласилась прийти, внушило ему надежду.
      А Кэтрин тем временем, возможно под натиском сентиментальных воспоминаний, вдруг показалось, что годы, прожитые с Вильямом, отодвигаются в густой лондонский туман, в котором сначала расплываются, а потом и совсем исчезают очертания людей, деревьев, домов...
      Если бы доктор Воловик сейчас предложил Кэтрин остаться с ним, кто знает, как под влиянием минутной слабости отнеслась бы к этому одинокая женщина. Но Андрей Гаврилович не был готов для решительного разговора, он еще словно побаивался миссис Томсон.
      Вдруг снова раздался резкий телефонный звонок.
      - Еще кто-нибудь захворал, - пробурчал Воловик. - Извини, Катруся.
      Это был не новый больной, а тот же самый сосед Михаил Владимирович, которому стало совсем плохо.
      - Ну что я могу сделать? - пожал плечами Воловик у телефона. - Вызови "скорую"... Ну ладно, ладно, сейчас. - Положив трубку, он виновато произнес: - Катруся, это в нашем доме, двумя этажами ниже. В пять минут уложусь... Очень прошу меня понять, сделаю инъекцию, и все. Посмотри пока альбом. Вон в комнате, на столике.
      Кэтрин кивнула, и Воловик, схватив докторский чемоданчик, исчез за дверью.
      Женщина поднялась и начала ходить по квартире. Подержала в руках альбом и, не раскрыв, положила на столик. Подошла к окну, засмотрелась на потемневшую улицу, на дома, освещенные высокими фонарями, на троллейбусы, искрившие металлическими штангами по проволоке.
      ...Сделав укол, Андрей Гаврилович должен был несколько минут побыть возле больного.
      Михаил Владимирович, плотный мужчина с лысой головой, лежал на таком же диване, как и у доктора. Да и все в этой квартире напоминало квартиру Воловика: и мебель, и расположение ее. Андрей Гаврилович, проведывая приятеля, иногда забывал, что он находится не у себя.
      Михаил Владимирович заметил, что доктор нервничает.
      - Кто там у вас?
      - Катерина.
      - О! - Он знал о приезде в Киев Катерины Притыки, о ее роли в жизни своего соседа и считал, что встреча эта быстротекуща и вскоре, когда она уедет, все возвратится на круги своя. - И что вы думаете?
      - Буду говорить с ней, - вздохнул Воловик. - Может быть, согласится.
      - О чем говорить? С кем? На что согласится? - Михаил Владимирович покачал головой. - Это, конечно, не мое дело, но как друг скажу. Что это вы себе надумали, дорогой Андрей Гаврилович? Пустая это затея... Чего же она молодой не возвратилась на родину, как тысячи других девушек? А?! А теперь, видишь, умер муж, так она к вам... Впрочем, не уверен, действительно ли она согласится ради вас остаться тут. У нее душа уже искалечена... А может, вы собираетесь туда, дорогой Андрей Гаврилович, он подозрительно оглядел приятеля, словно впервые его увидел, - тогда скатертью дорожка. Мало вы в жизни горя хлебнули, еще хлебнете. Но... думаю...
      - Успокойтесь, - перебил его Воловик. - Успокойтесь. Вам волноваться вредно.
      - А я и не волнуюсь. Это вы волнуетесь.
      Слова Михаила Владимировича не отбили у него желания сделать предложение Катерине Григорьевне; наоборот, будто подтолкнули немедленно высказать ей все. А там будь что будет!
      Он еще раз посчитал пульс больного и, попрощавшись, перепрыгивая через ступеньку, побежал к себе.
      Еще в двери крикнул: "Катя!" - словно боялся, что ее уже нет, что она ушла.
      - Я хочу тебе сказать... Нет, попросить тебя, чтобы ты осталась тут, со мной. Я не знаю, какие у тебя планы на будущее, но я прошу: оставайся на родине... - Он выпалил все это одним духом, еще не отдышавшись от бега по ступенькам.
      Кэтрин отвернулась от окна и пристально посмотрела на него.
      Он приблизился, взял ее руки в свои.
      Сердце у нее застучало сильнее.
      - Как это возможно, Андрейка... - тихо произнесла. - У меня дети... Мы свое прожили, теперь принадлежим не себе, а им.
      Она не была искренна в эту минуту. Найденная сестра, родной язык, который через столько лет снова звучал повсюду, доброжелательные люди все это создавало до боли знакомую, близкую сердцу атмосферу далекого детства, восстанавливало забытые на чужбине чувства, словно после летаргического сна она вдруг проснулась в своей хатке, в забытых Криницах. Она помолодела тут душою, и это помогало воспринимать Андрея Гавриловича так, будто он тот же юный Андрейка, в которого когда-то влюбилась и которого столько времени носила в сердце.
      Увидев, как сник доктор, пожалела, что отказала так резко.
      - Дети... да... дети. Это очень существенно, - сказал Андрей Гаврилович, отпустив руки Кэтрин. - Возможно, я не знаю, что такое дети. Я их не имел... Вот мы были детьми... Впрочем, было ли у нас детство... Оно быстро оборвалось... А твои уже взрослые... Они и без тебя стоят на ногах...
      - Для матери дети всегда маленькие.
      - Как же нам быть теперь? - грустно и растерянно спросил Андрей Гаврилович. - Неужели снова разлучимся, уже навсегда?
      Кэтрин ничего не ответила, только вздохнула.
      Так и стояли некоторое время молча друг против друга.
      - Я не знаю, Андрейка, - наконец жалобно произнесла Кэтрин и прикоснулась рукой к его седеющим кудрям.
      На кухне зашипел газ - выкипал чайник.
      - Проводи меня, - попросила Кэтрин.
      Пока он бегал на кухню, она надела свои пыльник.
      ...К гостинице добирались молча. Возле входа в вестибюль Андрей Гаврилович поцеловал ей руку. Горло у него сжало так, что не смог вымолвить и слова...
      7
      Через несколько дней после происшествия в парке Коваль возвращался от Ружены не в настроении. Наталка догадалась об этом, еще когда отец только приближался по дорожке к дому: она по шагам всегда узнавала, что у него на душе.
      Отложила книгу, настороженно прислушалась. Она нервничала. С каждым днем ей все тяжелее было жить в атмосфере неопределенности, которая воцарилась в родном доме. У нее было такое чувство, словно все они втроем находятся в невесомости и никак не могут опуститься на твердую почву. Конечно, появление Ружены сняло с ее плеч заботу об отце, беготню по магазинам, приготовление завтраков и ужинов - обедал Коваль в министерской столовой или где придется. Но все это Наташа воспринимала без особой радости, даже с каким-то ревнивым чувством. Теперь ей уже казалось, что приготовить для отца еду никогда не было тяжелым делом, что это не отрывало ее от учебы. Да и сможет ли Ружена испечь такие блины, как она...
      Когда-то у нее с отцом были вечера откровенности. Садились рядышком на диване в кабинете и открывали друг другу душу, как две закадычные подружки.
      Такие вечера откровенности не были регулярными, все зависело от свободного времени отца, да и от настроения самой Наташи.
      Теперь же эти доверительные беседы совсем прекратились...
      Отец прошел на кухню. Наталка услышала, как полилась там вода. Догадалась: моет руки. Но кто накормит его ужином? Поднялась со стула и, преодолевая внутреннее сопротивление, вышла из своей комнаты и направилась тоже на кухню.
      Отец сидел за столом на табурете напротив окна и, казалось, следил, как распластывает свои крылья вечер. На столе перед ним ничего не стояло: возможно, поужинал у Ружены.
      - Будешь пить чай? Или покушаешь? - по привычке все же спросила Наталка.
      - Нет. Я уже ел.
      Он не повернул голову к дочери, продолжал задумчиво смотреть на потемневший шатер неба, на котором вот-вот должны были вспыхнуть звезды.
      Наталка взяла второй табурет и села рядом.
      У отца был усталый вид, морщинки на лице углубились.
      Щемящая боль сжала сердце девушки. Ей стало жаль его: может, это по ее вине он так плохо выглядит...
      Коваль словно угадал ее мысли, положил большую грубоватую руку на пальцы дочери, погладил их.
      - Дик, - проглотив комок в горле, произнесла Наталка, - нам нужно поговорить откровенно. Мы давно с тобой не поверяли друг другу...
      Коваль улыбнулся.
      - Кажется, так... Действительно, давненько. - Он еще раз погладил руку дочери. - Очевидно, не было необходимости... Или желания... - добавил после паузы. - Я теперь совсем не знаю, как идут твои дела, как учеба...
      - Я не об этом.
      Воцарилось молчание. Его нарушила Наталка:
      - Ты не боялся за нее, когда она пошла навстречу тому негодяю?
      Дмитрий Иванович ответил не сразу. Он понимал, почему дочь спрашивает о том вечере.
      - Да, боялся.
      - Я так и думала, - с легким оттенком зависти в голосе произнесла Наташа. - Она смелая, и ей посчастливилось... Ведь ты ее любишь... Так, папа?..
      - Да, - чуть улыбнулся Коваль. - Ты хочешь от меня полной исповеди?
      - Нет, я просто констатирую.
      - Да, - повторил Коваль, и Наташа поняла, что это подтверждение относится в равной степени и к тому, что Ружена смелая, и к тому, что он ее любит.
      - И она тебя?
      - Кажется. - Дмитрий Иванович снова улыбнулся, радуясь этим наивным, по-детски непосредственным вопросам уже взрослой дочери.
      - Ну что ж, - вздохнула Наташа и как-то странно взглянула на отца. Знаешь, я думаю... что так не годится...
      - Ты имеешь в виду...
      - Не годится, чтобы она по ночам ходила одна... Ведь ты не всегда можешь проводить ее домой...
      Глаза Дмитрия Ивановича радостно заблестели. Он уже понял, к чему клонит разговор дочь.
      - В конце концов, нужно что-нибудь придумать. Ты - тут, она - там... Разве это жизнь? И какой ты рыцарь, мужчина, если не можешь найти выход из положения? Я за такого замуж не пошла бы!
      Коваль надеялся, что сейчас дочь предложит свое решение наболевшей проблемы.
      Но Наталка вдруг поднялась, поцеловала его в щеку и со словами: "Доброй ночи. Я еще немного почитаю и тоже лягу", - направилась в свою комнату.
      * * *
      В воскресенье обедали вместе. Ружена, как всегда, когда за столом собиралась вся их небольшая семья, на правах хозяйки с удовольствием ухаживала за мужем и Наталкой, не позволяя девушке подниматься и бегать на кухню.
      Воскресный стол украшала бутылка мартини и хрустальные бокалы. За награду, полученную Руженой от министра внутренних дел, уже выпили. Когда Дмитрий Иванович наполнил бокалы вторично, Наталка неожиданно сказала:
      - А теперь выпьем за мое будущее новоселье!.. Я хочу поменяться с вами, Ружена, и переехать в вашу квартиру... Если, конечно, вы не против... А вы - сюда...
      Коваль взглянул на жену. Теперь все зависело от нее.
      Ружена молча подняла свой бокал. Дмитрий Иванович понял ее и без слов: она согласна с предложением Наташи и очень довольна, что девушка сама сказала об этом. Для всех троих такой вариант был самым приемлемым, но до сих пор никто первым не решался его предложить.
      - Вот за это мы, безусловно, с удовольствием выпьем, - произнес Коваль, чокаясь с дочерью.
      8
      Домой Дмитрий Иванович приехал троллейбусом. От остановки идти было каких-нибудь триста - четыреста метров.
      Сегодня подполковник не торопился. Медленно миновал девятиэтажный дом и через заасфальтированный двор вышел к домику, который словно улитка прятался между высокими новостройками.
      Дмитрий Иванович постоял немного на улице. Почти все окна нового дома были раскрыты, свежий ветерок колыхал гардины. В одной из квартир отмечали какое-то событие, и разноголосая песня тревожила улицу.
      Подполковник не захотел проходить в свой двор через калитку: хруст гравия под подошвами привлечет внимание Ружены и Наташи, а он сейчас не был готов к встрече с ними. Остановился возле забора, отгораживавшего его двор от соседнего, нащупал трухлявую от времени и непогоды доску, которая еле держалась на одном-единственном гвозде - все не находил времени прибить, - и, отодвинув ее в сторону, оглядевшись, словно вор, пролез в свой сад. Вышел на дорожку и сел на любимую скамейку. Вокруг было тихо. Пение из высокого дома доносилось, сюда приглушенным: в саду были слышны даже трели сверчков.
      В окнах его небольшого домика горел свет: в кабинете и в спальне. Кто сидит в его кабинете: Ружена или Наталка? Наверное, Наталка. Дочь никогда не переступала порог спальни. Эта комната была запретной столько лет, и теперь, когда Ружена переезжает сюда, комнату придется долго проветривать, сушить, возможно, надо будет переклеить и отсыревшие обои.
      Мысли его перенеслись к семье Томсон. Да, русановская трагедия не оставляет его ни на миг. Но почему в последнее время он особенно много думает о Кэтрин и ее дочери? Ведь они только свидетели, на свою беду случайно оказавшиеся на месте происшествия. Возможно, мысли о своей семье по какой-то ассоциации напоминали о другой, о сестрах Притык, которых война разбросала в разные стороны и сделала чуть ли не чужими.
      Дмитрий Иванович обвел взглядом сад. От освещенных деревьев ползли крученые узловатые тени. На дорожках, там, где обрывались светлые полосы окон, господствовали лунные отблески, и Коваль засмотрелся на борьбу электрического света с золотым лунным сиянием. Когда луна пряталась за тучку, тени укорачивались, сплетались в клубки и исчезали. Но едва отступала темень, на земле, словно на проявляемой фотобумаге, появлялись снова очертания веточек, кустов, деревьев...
      Деревья напоминали Ковалю почему-то людей, и ему подумалось, что он наблюдает сейчас вечную борьбу света и тени, добра и зла, которая среди людей иногда приобретает очень жесткие формы. Он всю жизнь восставал против зла и несправедливости. И не только по долгу службы. Бывало, уставал от многоликой несправедливости - только справится с ней в одном месте, как она показывается в другом, прикинется твоей благородной сестрой, да так, что не сразу поймешь, где правда, а где ложь. Но он хорошо знал, что правда, когда ищет дорогу к людям, сама становится материальной силой. И это укрепляло его веру в победу добра над злом.
      Свет в спальне погас. "Вот и легла, - подумал подполковник о жене, не дождалась". Но ведь он сам просил не ждать его с работы - бывает, возвращается среди ночи, даже на рассвете. Дмитрий Иванович посмотрел на часы. И вдруг увидел - в спальне снова зажегся свет. Он поднял глаза от часов, которые показывали полдвенадцатого, и приятная теплота окутала сердце: все-таки Ружена решила дождаться.
      Ружена вошла в его жизнь спокойно, тихо - так вливается одна полноводная река в другую. У нее были удлиненные, полные какого-то волшебного огня глаза, красиво очерченные губы, коричневая родинка на щеке, которая, казалось, улыбалась вместе с глазами. В последнее время, молчаливый дома - вечерние беседы с Наталкой становились все короче, - он ежедневно спешил к Ружене и скоро вошел в курс всех ее дел, кое-что из своих ежедневных хлопот и ей поверял, ценя ее тактичность: она могла сдерживать излишнее женское любопытство.
      Вскоре он уже не мог обойтись без Ружены. Молодел рядом с ней, временами удивляясь, что хорошего нашла эта красивая, умная женщина в нем, старом одиноком чурбаке. Он видел в ней свой последний душевный приют, возвращался при ее помощи к настоящей жизни, не ограниченной, как это было раньше, только службой.
      Но сейчас он не торопился. Все сильнее освещаемые луной деревья обступали его, словно люди, ждущие его приговора. Старая корявая липа напоминала Крапивцева, яблоньки - Таисию, ее сестру Кэтрин, единственная стройная елочка во всем саду - это Джейн. Он обращался в мыслях к ним, разговаривал с ними - искал ответы на свои вопросы. И вдруг понял, почему не идет в дом, почему хочет еще какое-то время побыть наедине с собой.
      Не найдя главной ниточки, которая могла раскрутить весь клубок, не решив, кому же была выгодна смерть отставного инженера, он допускал, что убийца не ограничится одной жертвой, и был готов ко всяким неожиданностям. Это самое неприятное, когда сталкиваешься с безмотивным преступлением. Ведь безмотивность обычно потом оказывается ширмой, за которой прятались дикие страсти. Расследовать такие, казалось бы абсурдные, преступления было очень сложно... Не за что зацепиться...
      Хотя...
      Почему Олесь так и не поговорил с отцом в тот вечер? Если шел с целью помириться, мог не бояться посторонних. В конце концов, вызвал бы его во двор.
      И тут же отбросил возникшее подозрение. Нести с собой отраву для отца? Нет, так Олесь не поступил бы... И тем более не пришел бы через несколько дней после похорон заявлять свои права на дачу.
      Гм... Но ведь именно ему и только ему принадлежала она по праву наследства. Вот вам и куи продест!*
      _______________
      * Кому выгодно (лат.).
      Впрочем, выгода может выступать не только в виде денег, имущества. Да и сколько этого имущества было у старого Залищука, если не считать дачи... Ровным счетом ничего.
      Предположить, что кому-то нужно было избавиться от Бориса Сергеевича как от свидетеля... Или месть?..
      А отрава, обнаруженная на даче Крапивцева?..
      Но в настойке Крапивцева не оказалось сердечных лекарств наперстянки и валерьянки. Допустить, что он влил еще и валерьянку в стакан, из которого угощал Бориса Сергеевича? Чепуха!
      В тот же вечер сдох и кот Таисии Григорьевны. Экспертиза установила, что в его организме произошли такие же изменения, как и в организме Залищука, что свидетельствует об идентичности отравления.
      Но кому нужно было отравлять кота? Какая уж тут куи продест!
      Не исключено, что кот, почувствовав валерьянку в стакане с отравой, тоже лизнул ее...
      Коваль знал: пока не обнаружен убийца, нельзя быть уверенным, что трагедия не повторится и не появится новая жертва в этой семье. Коль нет мотивов для преступления, убийцей может быть только маньяк, человек психически ненормальный. Кто же из них, членов семьи или их близких, этот маньяк?
      Так и не найдя ответа на свои вопросы, подполковник поднялся и, тяжело ступая, направился к двери. В высоком доме уже не пели. Гравий громко хрустел под ногами, но это теперь не имело значения.
      Дмитрий Иванович открыл дверь своим ключом. Ружена услышала шорох в коридоре, вышла и включила свет, чтобы ему было видно.
      Коваль обнял жену, с наслаждением вдыхая запах ее волос, который по какой-то ассоциации навеял ему невыразительные, расплывчатые, словно размазанные в вечерних сумерках легкие тучки, воспоминания из далекого детства. Может, так пахли волосы матери, а возможно, Зины? Тень первой жены до сих пор сопровождала в доме не только его, но и Ружену. Тень была слабая. Ружена закрывала, поглощала ее собой. Прошлое, считал Дмитрий Иванович, не должно довлеть над человеком.
      Возможно, и Ружена предчувствовала, что в доме мужа ее долго будет преследовать тень его бывшей жены. Поэтому так колебалась, пока согласилась переехать. Да и то в первое время взяла с собой только крайне необходимое - платье и разные мелочи, словно ехала на месяц в дом отдыха.
      Коваль выпустил жену из объятий, прошел в гостиную. Встретив его вопросительный взгляд, Ружена кивнула в сторону кабинета:
      - Что-то читает...
      У Дмитрия Ивановича была большая библиотека. Он собирал ее не систематически - время от времени покупал книги, которые его интересовали. Книги стояли на полках и в шкафах тоже без всякой системы. Вперед протискивались еще не прочитанные по истории, мемуарная литература, которой Коваль увлекался больше всего.
      Он вошел в кабинет. Ружена осталась в гостиной.
      Наталка читала его любимого Геродота, раскрытый том большого формата лежал перед ней будто каменная плита.
      У Коваля появилась неожиданная мысль: "А вот Джейн осталась без отца", - и сам не заметил, как с уст сорвалось:
      - Геродотом увлеклась, Джейн?
      Наталка удивленно взглянула на него:
      - С кем ты говоришь?
      Дмитрий Иванович спохватился, улыбнулся.
      - Это имя одной англичанки, которая приехала сюда с матерью. Проходит по делу.
      - А, - понимающе кивнула Наталка. - Ты все время о ней думаешь... А я действительно увлеклась историей. Очевидно, у меня хорошая наследственность, - она засмеялась и, поднявшись, вышла из кабинета с томом Геродота.
      Дмитрий Иванович опустился в кресло, еще сохранявшее тепло дочери. Мозг его напряженно работал.
      Борис Сергеевич, кот пострадали от отравы. Крапивцев здесь ни при чем. Потому что в его настойке нет сердечных лекарств. Тем более что с Джейн, которая также пострадала, он не встречался.
      Значит, отрава с наперстянкой не выходила из круга: дача Залищуков гостиница. Ведь Джейн, кроме ресторана, в тот день нигде ничего не пила и не ела.
      Дмитрий Иванович вынул из ящика стола учебник для вузов "Лекарственные растения", который взял в библиотеке министерства, и начал листать его. Нашел страницы, посвященные растительности Кавказа. Так, переступень, адамов корень, мачок и чемерица, обнаруженные в настойке Крапивцева, принадлежат к очень ядовитым растениям, хотя в небольших дозах могут использоваться для изготовления лекарств. Но что из этого? Да и растут они не только на Кавказе, а чуть ли не по всей Европе... Конечно, Крапивцев не привез их из-за границы... Но ведь нет в его отраве сердечного компонента - дигитоксина, наперстянки. А в крови Залищука и Джейн дигитоксин обнаружен, в крови сдохшего кота и на стенках стакана тоже был...
      Коваль полистал книгу - начал читать о наперстянке.
      "...В 1650 году наперстянка пурпуровая была включена в английскую фармакопею. Ввиду частых случаев отравления из-за отсутствия методов исследования и неправильной дозировки наперстянка была исключена из английской фармакопеи в 1746 году и забыта врачами. Однако в конце XVIII века английский врач Уайзеринг нашел у умершей знахарки рецепт настойки наперстянки и после 10-летнего научного испытания ввел ее снова в медицинскую практику. С тех пор она приобрела мировое значение. В России по приказу Петра I ее стали культивировать... вместе с другими иноземными лекарственными растениями в Полтавской губернии. В XIX веке листья наперстянки импортировались, так как старинные культуры на Полтавщине заглохли..."
      "Наперстянка, наперстянка, - произнес подполковник, постукивая по привычке пальцами по столу. - Сердечное лекарство, которое при неправильной дозировке становится смертельным". Чувствовал, что это какая-то ниточка к истине... Но как ее потянуть, чтобы размотать весь клубок...
      Отложил учебник в сторону, вскочил с кресла и возбужденно зашагал по тесноватому для него кабинету. Что из того, что наперстянка распространена в английской медицинской практике?
      В розыске были обнаружены только материальные следы преступления, которые сами по себе еще не давали ответ на главный вопрос: кто преступник и почему?
      Дмитрий Иванович снова подумал, что он не найдет ответа, если будет исследовать только материальные следы преступления; ему до конца нужно проследить духовные обстоятельства события, отражение преступления в сознании людей, в связях и взаимоотношениях в обществе и в самой малой его ячейке - в семье.
      Взгляд упал на томик "Прометея", который лежал на краешке стола.
      Напряженный мозг подполковника продолжал работать импульсивно. Дмитрий Иванович уже достиг той степени организованности своего ума, когда даже случайные, казалось, посторонние мысли и наблюдения обязательно устремлялись в следственном направлении. И если какая-нибудь из мыслей не укладывалась в это русло, она немедленно выветривалась из памяти. Если бы он был не профессиональным детективом, а инженером, агрономом, слесарем все равно природная его одаренность проявила бы себя в любой деятельности. То, что постороннему человеку могло показаться открытием, гениальной прозорливостью Коваля, в действительности было лишь логическим завершением длительной напряженной работы его организованного мозга.
      Подполковник еще раз подумал, кто из людей, которыми он занимается, захотел бы вернуть к жизни своих родителей...
      Олесь?
      Да. Унаследование дачи - это не главное в его жизни.
      Найда-Воловик?
      Безусловно!
      Коваль был уверен, что врач много отдал бы, чтобы обнять живого отца, рассказать ему, как страдал и как неожиданно судьба улыбнулась ему.
      "А моя Наталка? Захотела бы она моей вечной жизни?" - вдруг появилась у подполковника нелепая мысль, и он улыбнулся: никаких сомнений на этот счет у него не было.
      "А женщина из другого мира - Джейн?" Если бы Вильям Томсон возродился, Джейн не получила бы в приданое мастерскую, а значит, Генри не женился бы на ней...
      Коваль хорошо знал, что значит для англичанина собственность! И как цепко там держатся за свои деньги.
      В мыслях его все крепче начали связываться звенья: сердечное лекарство наперстянка, валерьянка - Борис Сергеевич - попытка отравления Джейн - гибель кота. Место действия: в первом случае - дача... в третьем та же Русановская дача... А вот Джейн? Тоже дача... или гостиница...
      - Или гостиница, - повторил он вслух задумчиво. - В тот вечер, когда ее привезла железнодорожница из лесу...
      Дмитрий Иванович почувствовал, что разгадка близка, словно витает над головой, вот-вот ухватит ее, трепетную, прозрачную, светлую...
      Дверь в кабинет тихо приоткрылась.
      - Дима, будешь с нами чаевничать?
      Ружена сразу поняла, что появилась не вовремя.
      Он поднял на нее невидящие глаза.
      - Я говорю... чай... - слова застревали у Ружены в горле.
      - Потом! - крикнул Коваль. - Я занят! - Понимал, что ответил грубо, но не мог сдержаться: легкая, эфемерная, как мечта, разгадка уже вспорхнула, отлетела и растаяла.
      Ружена молча притворила дверь...
      Эту ночь Дмитрий Иванович снова провел на своем стареньком диване...
      9
      - Я вам заказал билет... А вот разрешение на выезд.
      Коваль спокойно наблюдал, как Джейн вцепилась в документы. Она чуть ли не вырвала их.
      - Итак, следствие закончилось? - радостно блеснули ее карие глаза. И мама может ехать?
      - Пока еще нет, - ответил Коваль, - но вы как свидетель уже не нужны.
      - Большое спасибо, - произнесла Кэтрин, подойдя к подполковнику, что вызволили мою бедную девочку из этой кошмарной истории. У нее такое чувствительное сердце, и она так болезненно на все реагирует... Я уж тут как-нибудь сама, если нужно, побуду.
      Коваль еле сдержался, чтобы не напомнить миссис Томсон о том, как ее чувствительная девочка хотела лишить честного парня многих лет свободы. Но у него сейчас были причины, чтобы промолчать.
      В этот раз Дмитрий Иванович шел в гостиницу с нелегким сердцем. Возможно, его терзали сомнения, вправе ли он так действовать, как задумал. А может, ему стало вдруг жалко Джейн. Так или иначе, но что-то беспокоило его, вызывало боль в душе, несмотря на уверенность, что выводы безошибочны и что идет он исполнять свой служебный и человеческий долг.
      Кажется, никогда еще Дмитрию Ивановичу не было так тяжело идти задерживать подозреваемого.