По ту сторону добра (Справедливость - мое ремесло - 5)

      - Медицинские выводы нам ясны: сейчас самое главное - установить химический состав яда, где его производят, как хранят и как он мог попасть в руки Залищука...
      - Или преступника, - добавил Тищенко, который терпеливо выслушал Коваля.
      - Пока не все еще ясно, Степан Андреевич, - подчеркнул подполковник. Ему очень хотелось, чтобы это не было преступлением.
      - Вот вашим заданием, Дмитрий Иванович, и будет все установить на основании имеющихся данных.
      - Мы установили только факт гибели Залищука от неизвестного яда. Но произошло преступление или это просто несчастный случай, самоотравление...
      - Дмитрий Иванович!.. - с мольбою в голосе перебил Коваля Тищенко. Есть постановление прокурора о проведении предварительного следствия... Я тоже за то, чтобы не искать преступления там, где его нет... Прокуратура не стремится увеличивать в мире количество горя, - внушительно добавил он. - Меня вполне устроит, если окажется, что Залищук случайно отравился каким-то зельем, что ничьей злой воли здесь не было...
      "Прекраснодушный товарищ!" Коваль поднял глаза на Тищенко. Взгляды их встретились, и Дмитрий Иванович понял, что тому сейчас явно припомнилась история Сосновского. Когда растерянный, но решительный Коваль ворвался в кабинет, Тищенко был в хорошем настроении. Известие, принесенное им, было как гром с ясного неба. Тищенко так растерялся, что не сразу сообразил, как себя вести. Ведь обвинительное заключение писал он. И старался не замечать детали, которые не укладывались в стройную схему: убийца Сосновский. Да разве только он поддерживал эту версию!
      "Послушайте, Коваль! - крикнул тогда он. - О какой ошибке вы говорите?! Есть приговор областного суда, решение Верховного... Глупости, нонсенс!.."
      Говорил быстро, словно хотел не Коваля, а себя убедить; а в голове, наверное, билась страшная мысль: "А что, если неугомонный Коваль докажет ошибку! Ему тоже придется солоно! Но в самом худшем положении окажется он, следователь, который вел дело..."
      Сейчас Коваль видел - забегали глаза у Тищенко. "Вспомнил, все вспомнил!"
      Дождь хлестал все сильнее, брызги уже долетали до Коваля, который пододвинул стул к раскрытому окну. Дмитрию Ивановичу вдруг захотелось подставить голову под свежие пахучие струи, которые, сливаясь, казалось, очищали небо, землю и даже людей.
      "А может, - мелькнуло в его сознании, - Тищенко изменился, стал лучше. Ведь жизнь, окружение, среда, наконец, время воспитывают и не таких, как он".
      Вспомнился убийца Петров-Семенов, который в молодости совершил свое первое тяжкое преступление и не был разоблачен. Через много лет он доказывал, что, согласно научным данным, каждые семь лет происходит обновление живого организма. "Старые клетки отмирают и заменяются новыми. Это биология или физиология, но и душа человеческая обновляется! Со временем человек перевоспитывается. И через много лет вы будете судить фактически не того человека, который совершил преступление, а только его внешнее подобие, воспроизведенное по генетическому коду..."
      Петрову-Семенову не удалось, конечно, заслониться этой своей философией... Но кое в чем он был прав. Именно поэтому и устанавливается срок давности уголовного преследования, в зависимости от характера правонарушения для всех, кроме военных преступников-фашистов, карателей...
      Коваль еще раз внимательно посмотрел на Тищенко. Он как будто все время ждал от подполковника, казавшегося ему камнем с острыми гранями, какой-то каверзы. В круглых глазах его прятался страх.
      Коваль притушил окурок в пепельнице.
      - А что скажет нам уважаемый химик? Неужели никак не определить, что за яд попал в организм Залищука?
      - Дело в том, - прокашлявшись, начал Павлов, не сводя глаз со спасительной бумажки экспертизы, - что в практике нашей криминалистической лаборатории еще не встречалось такого химического соединения. Выделены гликозид дигилен, наперстянка, валерьянка, то есть составные части обычных сердечных медикаментов. Правда, в больших дозах и наперстянка может стать для человека ядом, вызвать остановку сердца. При повторном анализе доза наперстянки у Залищука оказалась нормальной. - Павлов сделал паузу. - Все дело в том, что в организме погибшего нашли следы и сугубо ядовитого вещества. Это яд широкого действия, и есть в нем компоненты, нам неизвестные. Вещество растительного происхождения... Но какого именно растения, пока установить не удалось... Во всяком случае, такого, которое не встречается в Европе и европейской части Азии...
      - С Марса подбросили... - пробурчал Тищенко.
      - Ничего удивительного, что эксперт, первым осматривавший труп, ошибся и разрешил похоронить Залищука, - продолжал Павлов. - Он обратил внимание на гипертрофические изменения сосудов и сердца, обнаружил валерьянку, наперстянку и решил, что смерть Залищука вполне естественна от сердечной недостаточности. У человека больное сердце, выпил лишку - вот и результат...
      - В протоколе медицинского вскрытия сказано о поражении слизистой, обратился Коваль к судмедэксперту Забродскому. - Объясните, почему? Если у Залищука не было язвы или какого-нибудь другого поражения желудка...
      Тот только пожал плечами.
      - Это и для нас загадка, Дмитрий Иванович. Но мы ищем причину...
      Усики Забродского растерянно вытянулись, образовав клинышек. Коваль недовольно поморщился: выдумывают себе мушкетерские украшения! Д'Артаньяны какие, смотри, начнут и татуировку делать!..
      "Как же он сказал тогда? - в свою очередь не мог успокоиться Тищенко, все время вспоминая давнюю историю с художником Сосновским. - "Вы сможете спокойно жить, Степан Андреевич, если окажется, что мы с вами ошиблись и невиновный человек будет из-за нас расстрелян?" Каким прокурорским тоном он говорил тогда с ним!..
      В конце концов это был только случай в его, Тищенко, жизни, и незачем об этом сейчас вспоминать!
      Коваль, конечно, стал еще более упрямым и неконтактным. Высунулся в окно, жмурится, как ребенок, под каплями, которые падают на лицо... Старый милицейский волк, у которого уже стерлись зубы! В конце концов, что ему до характера Коваля. Подполковник должен сейчас выполнять конкретные задания по розыску доказательств преступления, возможно, и самого преступника. И все. "От" и "до"... Командовать парадом, как и полагается по закону, будет он, Степан Андреевич Тищенко... Коваль опытный оперативник, и это хорошо, что именно он поведет розыск. Кто-кто, а уж Коваль точно установит преступление это или случайное самоотравление. Хуже иметь дело с бездарным оперативником, тогда все бремя дознания ложится на следователя.
      - Что ж, подозревать преступление некоторые основания у нас есть, словно отвечая мыслям Тищенко, произнес Коваль, и тот почувствовал, что Дмитрий Иванович недоговаривает. Это его задело - перед ним нечего играть в прятки!
      - Хорошо! - сказал Тищенко. - Поскольку уголовное дело об отравлении Залищука заведено, давайте составим план работы и наметим оперативные задачи. Эксперты должны дать точный аргументированный ответ о причине смерти Залищука и определить состав яда. Сейчас главная работа у милиции... Возможно, Дмитрий Иванович, вам придется осуществить и отдельные следственные действия. Но конкретное поручение я дам позже. Какие у вас соображения?
      Коваль отодвинулся от окна, кивнул Струцю. Тот подал ему листок бумаги.
      - Прежде всего определим круг людей, с которыми встречался в тот трагический день Борис Сергеевич Залищук. - Дмитрий Иванович сделал паузу. - Выясним, кто имел реальную возможность совершить преступление. И у кого были причины желать гибели Залищука, кому это было нужно... Возникает еще ряд вопросов, на которые должен ответить розыск, но это уже потом. А пока придется изучить многих людей, их жизнь, прошлое и настоящее, характеры, надежды, мечты... - Коваль снова помолчал. - В тот вечер на даче у Залищука были и иностранцы, английские подданные, - сестра жены Залищука с дочерью... Это несколько усложняет задачу...
      - По закону имеем право допросить их как свидетелей и даже как подозреваемых, - вставил Тищенко. - Нормы нашего уголовного кодекса, как известно, распространяются и на иностранцев, которые находятся на нашей территории... Если, конечно, это не дипломатические представители...
      - Не в этом дело. - Но в чем оно, Коваль так и не сказал.
      - Надеюсь, вы не думаете, что они приехали из далекой Англии, чтобы отравить какого-то пьянчужку Залищука? - Тищенко улыбнулся. - Нонсенс!
      - Почему пьянчужку? - возразил Коваль, которому не понравилось пренебрежительное отношение к погибшему человеку. - Конечно, это не гости совершили... что им Борис Сергеевич... Здесь надо копнуть глубже.
      - Дел у вас полные руки, - согласился Тищенко и пошутил: - Ваши милицейские работники говорят, что когда известна жертва, то это уже полдела.
      - Да, - кивнул Коваль. - Но в данном случае, мне кажется, и первая половина дела будет нелегкой...
      - Как это?! - глаза Тищенко округлились. - Жертва известна.
      - Только одна... - пробормотал Коваль.
      - Вы что, ждете новых жертв?! - Лицо Тищенко от удивления и возмущения вытянулось так, что утратило свои пухлые, детские очертания.
      - Я еще ничего не знаю и ни о чем не могу говорить определенно, Степан Андреевич, - уклончиво ответил подполковник.
      - Значит, и намекать не нужно. А то мне уже показалось, что вы хотите создать нам дополнительные хлопоты, - натянуто улыбнулся Тищенко и обвел взглядом присутствующих, словно хотел сказать: видите, каков этот ваш Коваль.
      Эксперты и Струць ничем не проявили своего отношения к спору следователя и подполковника милиции. Павлов листал бумаги, словно хотел найти в них ответ на вопрос, что же это за таинственное растение, от которого погиб Залищук; медик рассматривал свои пальцы, а лейтенант Струць уставился в окно.
      Дождь понемногу утихал. И так же разом, в какую-то минуту даже быстрее, чем налетел, он окончился, и только отдельные капли его, не успевшие скатиться с крыши и сорваться с листвы, падали на асфальт в тишине, особенно остро ощутимой после размеренного шума.
      Однако Коваль уже полностью окунулся в работу, забыл о дожде, о давнем конфликте с Тищенко, и ничто его больше не интересовало, кроме Залищука, отравления и возможных версий.
      Оперативное совещание продолжалось.
      Когда все было обсуждено, был составлен оперативный план и каждый участник группы получил задание, Тищенко поднялся, сложил свою папку и, обращаясь к Ковалю, подчеркнуто любезно произнес:
      - Мы сейчас вместе, Дмитрий Иванович, должны решать общую задачу. У вас есть десять дней на розыск и дознание. Пока первое слово принадлежит вам, вашему опыту...
      После того как следователь, попрощавшись, вышел из кабинета, ушли и эксперты. Коваль еще долго сидел в задумчивости. Лейтенант Струць не вставал, боясь прервать мысли подполковника, и ждал от него заданий.
      3
      Городская комната Таисии Притыки была маленькая и настолько заставленная, что Коваль невольно остановился на пороге. С удивлением подумал, что высокой, крупной Таисии Григорьевне тут непросто хозяйничать. И как только они вдвоем с Залищуком здесь умещались?.. Наверное, поэтому до самых заморозков и оставались на даче...
      Коваль глянул на стену, где над тахтой была наклеена театральная афиша и висел портрет Марии Заньковецкой под красочным рушником. Единственное окошко, вышитые крестиком красивые петушки на занавесках, смятые подушки и в спешке небрежно накрытая одеялом постель, на которой хозяйка явно только что лежала. Да и двери в квартиру открыла соседка. Таисия Григорьевна вышла в коридор, на ходу поправляя взлохмаченные волосы, когда Дмитрий Иванович уже направлялся к ее комнатке.
      О теперешней жизни вдовы говорили пустые бутылки из-под дешевого портвейна, сгрудившиеся под окном возле отопительного радиатора.
      Наибольшее впечатление произвело огромное зеркало напротив тахты. Оно было вмонтировано в стенку так, что, казалось, само служило прозрачной стеною, делало комнатку светлее, просторнее и словно наполняло ее воздухом. Дмитрий Иванович подумал, что экзальтированный человек мог днем поверять ему свои надежды, а в сумерках видеть в нем тени, казалось, уже осуществленных мечтаний. Остро пахло валерьянкой, пролитым вином и какими-то неизвестными травами.
      Коваль представился и осторожно втиснулся в старенькое кресло в углу, которое, когда он сел, казалось, готово было развалиться.
      Таисия Григорьевна - высокая, со следами былой красоты женщина, с опухшим от слез лицом - опустилась на тахту. Голубые глаза ее были полуприкрыты покрасневшими веками, густо покрашенные губы выглядели налепленными. Толстая, впопыхах закрученная коса сидела гнездом на макушке, выбиваясь из-под черной кружевной наколки.
      Разговаривать с Ковалем Таисия Григорьевна не желала. Безразличная ко всему, она словно отупела и оглохла, смотрела на подполковника бессмысленным взглядом.
      Направляясь к ней, Дмитрий Иванович понимал, что женщина в трауре и нужной беседы может не получиться. Но он искал ответа хотя бы на несколько вопросов, без чего не мог вести дальше свой розыск.
      Сейчас решил ничего не записывать, не доставать ручку и блокнот и сочувственно ждал, пока хозяйка придет в себя и привыкнет к его присутствию.
      На коммунальной кухне загремели посудой, и вскоре к комнатным запахам, к которым Коваль уже адаптировался, примешались запахи подгоревшего мяса.
      - У меня к вам, Таисия Григорьевна, несколько вопросов, - осторожно начал Коваль, считая, что паузу выдержал вполне достаточную.
      Таисия Григорьевна посмотрела на незваного гостя уже осмысленным взглядом, который неожиданно приобрел какое-то заискивающее выражение, очевидно, как подумалось Ковалю, усвоенное за годы неудач и на сцене, и в жизни.
      Взгляд этот обжег его. Дмитрий Иванович видел в своей жизни глаза разные - счастливые и грустные, глаза обреченных и спасенных, - поэтому понял, что беседа, которая была ему нужна, сейчас и впрямь не получится. Собственно, формальный допрос он и не собирался проводить.
      У него вдруг появилось странное ощущение: он видел сразу двух одинаковых женщин - одну перед собой, вторую - сбоку, в зеркале, на двух постелях, словно в двух комнатах. Видел и себя как бы в голографическом изображении: свой профиль и то, как шевелятся у него губы, когда он говорит. Это было новым: видеть себя со стороны во время работы.
      Чтобы разрядить обстановку, осторожно повернулся в кресле и спросил с шутливой интонацией:
      - А оно подо мной не развалится?
      В ответ Таисия Григорьевна разрыдалась.
      - Это было его любимое кресло. Боже мой, как я теперь жить буду!
      Подполковнику Ковалю было нетрудно представить себе жизнь этой женщины и ту пропасть, перед которой ее поставила смерть Залищука, аналитически расчленить в своем представлении на составные части черты ее характера.
      - Успокойтесь и перестаньте плакать! - сказал строго, решив, что только так остановит слезы. - У нас серьезный разговор.
      Таисия Григорьевна и вправду перестала всхлипывать. Пошарив под подушкой, достала скомканный носовой платочек. В больших голубых глазах блеснул прежний подобострастный огонек, который так не понравился Ковалю.
      - Вы Таисия Григорьевна Притыка?
      Она кивнула.
      - Почему у вас с мужем были разные фамилии?
      - Мы не расписывались... Жили на веру... Кто мог знать... - Она готова была снова заплакать, но Коваль вовремя остановил ее.
      - Расскажите о последнем вечере на даче. Кто у вас был?
      Таисия Григорьевна, словно слепая, опять пошарила по одеялу и, нащупав платочек, собралась с силами:
      - Сестра приехала, Катя, с дочкой. Они в Англии живут... Еще земляк наш, врач Андрей Гаврилович. Больше никого.
      - Расскажите о них.
      И она кое-как пересказала историю сестры, которую во время войны фашисты угнали в Германию, рассказала о земляке-враче, сумевшем избежать такой же участи... Понемногу приходила в себя и уже не мяла судорожно платочек, превратившийся в ее руках в мокрый комок.
      Подполковник Коваль пошевелил в зеркале губами, повернулся к себе спиной.
      - Вы, наверное, репетировали свои роли дома? - спросил он, заметив, что Таисия Григорьевна тоже взглянула в зеркальную стену и поправила на голове черную наколку.
      - Все было, - она скорбно кивнула. - Но я не потеряла надежды вернуться на сцену, - сказала вдруг довольно твердым голосом.
      "Есть, - мысленно отметил Коваль, - ключик найден".
      И действительно, забыв о слезах, Таисия Григорьевна начала рассказывать о своей сценической карьере. На кухне дожарили мясо, и горелый запах начал уже развеиваться, а она все рассказывала, как девчонкой пришла на сцену, какие серьезные роли играла в областном театре, как попала в Киев, где ее "съели" бездарности и завистники.
      Коваль терпеливо слушал, рассматривая в зеркале свое большое правое ухо и клок на затылке, который уже начал закручиваться, - давно пора постричься! И удивился: прожил жизнь и не знал, что на затылке у него кудрявятся волосы. Какой у него глупый вид в зеркале! Старый толстый мужчина в немодном мешковатом костюме расселся в кресле. Кто бы мог подумать, что это известный инспектор уголовного розыска! И сразу рассердился сам на себя: он пришел сюда не кудри свои рассматривать.
      Таисия Григорьевна тем временем увлеклась воспоминаниями о своей театральной жизни, говорила о своем таланте, который не нашел признания, и Ковалю невольно вспомнилась давняя беседа в Закарпатье со своим коллегой майором Бублейниковым, который возмущался тем, что поэты повсюду тычут свое "я".
      "Ну, пусть бы, - соглашался майор, - великие какие, Пушкин там или Лермонтов. "Я памятник воздвиг себе нерукотворный..." Это понятно. Этот достоин, имеет право... Но когда какой-нибудь юнец, успевший написать три стихотворения, присваивает себе такое право - это уже нескромно. А если он к тому же комсомолец - то еще и не самокритично... И противно слушать..."
      Коваль смеялся так, что майор обиделся. Пришлось объяснять:
      "Каждый поэт, каждый художник, Семен Андреевич, должен верить, что он и только он откроет людям неизведанное, принесет им новый Прометеев огонь, иначе у него не будет крыльев и не взлетит он в высокий мир искусства".
      Чванливый Бублейников решил, что они не поймут друг друга, и прекратил спор.
      Сейчас, в этой маленькой обители Дмитрий Иванович понял, что Таисия Григорьевна истинно верила в свое призвание, в то, что может нести людям огонь. Видя, как собственный рассказ понемногу успокаивает ее, Коваль, улучив момент, сказал:
      - Давайте поговорим о том вечере. - И - без перехода: - Кто-нибудь выходил из комнаты, когда вы сидели за столом?
      Таисия Григорьевна все еще не могла отрешиться от своих театральных воспоминаний.
      - Ах... да. Гости? Нет...
      - И никто не приходил?
      - Нет, - повторила она и вдруг вспомнила: - Ой, Боренька ходил за вином, - и судорожно сжала мокрый платочек.
      - Долго отсутствовал?
      - У нас магазин близко. Минут двадцать - тридцать.
      - А не мог он где-нибудь выпить, забежать, скажем, к приятелю?
      - Что вы! Мы ведь ждали... А для него было делом чести принести бутылку, чтобы не только гости ставили. Особенно от Катерины ничего не хотел брать...
      - А в магазине... Вы имеете в виду ларек по дороге к метро? Там ведь продают в розлив. И он мог пропустить стаканчик...
      - Что вы! У Бореньки было денег ровно на бутылку портвейна. И ни копейки больше.
      - Но его могли угостить.
      - Нас тут никто не угощал. Не те люди живут... Только бандит Крапивцев... угостил его навек!..
      Глаза Таисии Григорьевны снова наполнились слезами.
      - Успокойтесь, - попросил Коваль. - Лучше расскажите о том вечере по порядку. Когда пришли гости, как уселись за стол, что пили, ели... Значит, приехала сестра с дочерью и земляк Андрей Гаврилович...
      - Да, - кивнула Таисия Григорьевна. - Только Катруся приехала сначала без Джейн, с Андреем Гавриловичем.
      - Ваш муж, Борис Сергеевич, в это время был дома?
      - Да. Потом вдруг появилась Джейн.
      - Искала мать?
      - Нет. Прибежала напиться, с пляжа. А когда увидела мать, то обрадовалась. Спросила: "Тебе лучше?"
      - Значит, беседовали, выпивали. Кто-нибудь еще заходил?
      - Больше никого не было.
      - А долго вы сидели?
      - Порядком.
      - Кроме Бориса Сергеевича, никто не выходил?
      - Нет. Потом мы все вышли на свежий воздух... в сад.
      - И муж тоже?
      - Боренька? - Таисия Григорьевна задумалась. - Боренька? - спрашивала она себя. - А как же! Вот, правда, в саду не припоминаю... Но, наверное, был...
      - А Крапивцев в тот день не приходил к вам?
      - Нет.
      - Возможно, когда вы были в саду, сосед зашел к Борису Сергеевичу?
      - Крапивцев у нас вообще редко показывался. Раза три-четыре всего...
      Коваль пока еще вслепую пробирался к цели. Лишь отдельные незначительные детали вызывали у него вспышку озарения.
      - О чем вы беседовали за столом?
      - Больше всего об Англии. Катя рассказывала.
      - Ссоры никакой не было?
      - Что вы! - Она замахала на Коваля руками. В зеркале, казалось, пробовала взлететь тяжелая нескладная птица. - Правда, Боря немного критиковал врача. Это он умел...
      - Бутылки, которые принесла ваша сестра и земляк, были запечатаны?
      - Конечно.
      - Сколько их было?
      - Две.
      - А та, что принес Борис Сергеевич?
      - Тоже.
      - Вы уверены, что он взял ее в ларьке?
      - Где же еще!
      Коваль ничем не проявлял своего нетерпения, снова и снова возвращался к тому вечеру, который так трагически закончился на даче. Хозяйка комнатки все чаще посматривала в зеркало, и Коваль решил, что ее можно расспрашивать обо всем.
      - Когда Борис Сергеевич пошел к Крапивцеву?
      - Это когда Катруся с Андреем Гавриловичем поехали в город, а мы с Джейн отправились на Днепр.
      - На дворе было еще светло?
      - Да. Мы пошли на вечерний клев.
      - В котором часу?
      - У меня нет часов, - Таисия Григорьевна развела виновато руками.
      - Хотя бы приблизительно...
      - Кажется, в восьмом.
      - Клев уже давно начался, - заметил Коваль.
      - Мы опоздали немного... Зато посидели на берегу.
      - А Борис Сергеевич?
      - Он не пошел с нами. Отправился к Крапивцеву.
      - Откуда вы знаете, что именно к Крапивцеву, а не к кому-нибудь другому?
      - Он сам сказал: "Зайду к жмоту, чего он за межу лезет!" Крапивцев навозил земли под проволоку, которая разделяет наши участки, посадил там помидоры, у самого края, и окучил их так, что растут они на его стороне, а земляная насыпь наполовину на нашей земле. Так с полметра шириной по всей меже и забрал. Там у нас была узенькая тропинка вдоль проволоки, простите, к туалету, а теперь она засыпана... пришлось новую прокладывать...
      - Настроение у вашего мужа было воинственное?
      - Как всегда, когда выпьет.
      - Много выпил?
      - Больше всех. Но ему в последнее время и стакана хватало.
      - Расскажите, как вы его нашли.
      Таисия Григорьевна тяжело вздохнула и опустила голову. После длительной паузы продолжала, уже не глядя ни на подполковника, ни в зеркало:
      - Он долго не возвращался, и я забеспокоилась. Уже стемнело, ветер сорвался, стало накрапывать. Сперва подумала, что засиделся и пережидает дождь, но когда вспомнила, с каким настроением пошел к соседу, мне стало страшно. Будто чуяла беду... - Она начала ломать свои пальцы.
      - Продолжайте, пожалуйста, - поторопил Коваль, не давая ей уйти в свое горе.
      - Когда дождь перестал, он был недолгим, я набросила платок и побежала на улицу. Никогда не забуду этой ночи! Все было наполнено тревогой! Ветер срывал с низкого черного неба последние капли дождя, набросал в наш узкий переулок мокрых листьев. Я спотыкалась в темноте, хваталась за деревянные заборчики, шла, не зная, где искать мужа. Боялась, что он поскользнулся и упал, разбился. Завернула за угол к Крапивцевым: может, он еще у них. Сердце в страхе сжималось, в темноте рисовались всякие видения, столбики ворот казались человеческими фигурами, всякий кустик под забором - Боренькой... Шла, выставив вперед руки, боялась удариться...
      Казалось, что она и сейчас еще шла в ночи, сопротивляясь порывам ветра. Не сидела с подполковником милиции в комнатке перед громадным зеркалом, а пробиралась по холодному мокрому переулку на Русановских дачах. Повсюду черный ветер, черные разметанные тучи и черный страх в сердце.
      Ковалю представилось, что он идет рядом с ней и собственными глазами видит в темноте испуганную, дрожащую женщину.
      - И вдруг я натолкнулась на него! - почти вскрикнула Таисия Григорьевна. - Нет, сперва увидела - и глазами, и сердцем. Бросилась к нему. Он лежал, бедненький, на земле, привалился к вросшему в землю заборчику... Заговорила с ним, расстегнула мокрую рубашку, целовала его, звала, но он молчал... - Таисия Григорьевна не выдержала, и обильные слезы потекли по щекам... - Животик у него еще был тепленький... Если бы кто довел домой, он бы жил. Я спасла бы его, дала бы травок попить... Один, брошенный, корчился на мокрой земле...
      Коваль переждал, когда она выплачется, поднялся.
      - Простите, что потревожил вас, Таисия Григорьевна. Этот разговор был нужен для установления истины.
      - Это он отравил его, он!
      - Кто?
      - Крапивцев! Потом стал заботиться о похоронах... Я была не в себе... Ничего не видела, я не разрешила бы...
      - Разве это похоже на то, что он отравил?..
      - Я не знаю, я ничего не знаю... освободите меня от этого! - вдруг нервно вскрикнула Таисия Григорьевна.
      - И еще одно: вы не запомнили время, когда нашли Бориса Сергеевича?
      - Это было сразу после двенадцати... Когда шла, я слышала, как бьют куранты... Из уличного репродуктора...
      С тяжелым сердцем оставлял Коваль комнатку бывшей актрисы.
      4
      Двери в пивнушку были настежь открыты, и Коваль переступил порог, не привлекая к себе ничьего внимания. В небольшой фанерной пристройке с высокими столиками, за которыми можно было стоя выпить кружку пива или стакан вина, пожевать сардельку с булочкой и запить чашечкой сомнительного кофе, толпились люди. В отдаленном углу примостились трое немолодых мужчин, одетых почти одинаково - в темных, давно не знавших утюга штанах и в рубашках; у двоих рубашки были невыразительно голубого, почти серого цвета, у третьего - темно-зеленая.
      Обладатель темно-зеленой рубашки, военной выправки мужчина позвал к стойке буфетчицу, которая где-то задержалась, и по его тону Коваль понял, что это здешние завсегдатаи. Пышная чернявая молодица вернулась к стойке и быстро наполнила высокой белой пеной принесенные кружки.
      Коваль тоже подошел к стойке. Очереди за пивом не было, несмотря на жаркий день. Подумал, что это из-за отдаленности пивнушки от станции метро и магистральных дорог. Вот и он заглянул сюда по пути на дачу Залищука. Посещали ее, очевидно, постоянные клиенты, жители ближайших одноэтажных домиков и дачники с Русановских садов. "Через год-два, когда на Левобережье развернется строительство, к этой пивнушке, если ее не снесут, не протолкнешься..."
      Шаркая по неровному цементному полу разношенными сандалиями, мужчина в темно-зеленой рубашке отнес на столик сначала две кружки, потом вернулся за третьей.
      - Кружку пива, - сказал Коваль, доставая деньги. Он ощущал только жажду. В пивной смешались затхлые запахи вина, пива, вареного мяса и еще чего-то неопределенного, присущего столовым и буфетам. Неожиданно для самого себя добавил: - И две сардельки.
      Подумал, что мог мог бы съесть и третью - такими сочными, аппетитными они показались ему в кипящей кастрюле.
      С кружкой и тарелочкой в руках он высмотрел себе место около двери, где за столиком лениво потягивал пиво пожилой человек в белом костюме старого покроя.
      Дмитрий Иванович отпил прохладного приятного пива и кольнул сардельку вилкой. Толстая шкурка не прокалывалась, пришлось нажать сильнее; сарделька вдруг зашипела, потом брызнула жиром и, выпуская пар, сжалась, словно лопнувший шарик. Коваль только покачал головой, сдирая горячую шкурку с подозрительно разваренного мяса.
      Сосед за столиком скептически улыбнулся. Его лицо, узкое и продолговатое, как на экране неисправного телевизора, немного расплылось, небольшой подбородок округлился, и весь он стал похожим на Мефистофеля.
      - Наша Мотря специально их долго варит, чтобы больше воды набрали, кивнул он в сторону стойки. - Да и сами сардельки не те, что прежде... Один крахмал.
      - Дети редко пишут? - вдруг тихо спросил Коваль.
      - Редко, - растерялся мужчина. - Особенно Оксана. А вы откуда знаете о моих детях, что они редко пишут? Разве мы где-то знакомились?
      - Я вашего соседа знал. Залищука.
      - Борис Сергеевич - не сосед. Он жил на третьей линии, а я живу на девятой.
      - Почти рядом... - махнул рукой Коваль. - Я имею в виду не только дачи. Вы же встречались тут...
      - В таком случае - конечно, - согласился мужчина. - Хороший был человек... Говорите, знали Бориса Сергеевича?
      - Не очень чтобы...
      - А говорите "знал"! - Мужчина свысока посмотрел на Коваля. Несчастливый он был. Неудачник. Но человек честный и прямой. Ни на какие сделки не шел. Поэтому и в жизни не везло. Вот так... - И он допил свою кружку.
      Коваль решил, что разговор стоит продолжить. Собственно, он хотел поговорить с продавщицей местного ларька о том вечере, когда погиб Залищук. Но ларек был закрыт на обеденный перерыв, и у Дмитрия Ивановича было достаточно времени, чтобы выслушать этого человека. Непринужденная беседа с теми, кто своими глазами наблюдал событие или хотя бы слышал о нем из первых уст, часто давала больше, чем самый усердный допрос или розыск. Во всяком случае, могла дать дополнительную информацию. Поэтому, поручив лейтенанту Струцю заняться Крапивцевым, сам Дмитрий Иванович, как он выразился, пошел "в народ".
      - Меня зовут Дмитрий Иванович, - сказал Коваль. Предусмотрительно не назвал фамилию, ибо уже стал "жертвой" нескольких очерков в "Вечерке", которую читают все - от пенсионеров до милиционеров. - Вот беседуем, а...