По ту сторону добра (Справедливость - мое ремесло - 5)

      До прихода официантки сидели, обмениваясь короткими незначительными фразами, не имея сил сосредоточиться на чем-либо одном, отобрать в веренице воспоминаний самое важное, самое главное.
      Бокал шампанского не мог опьянить; однако, выпив, они начали разговаривать беспорядочно, временами излишне экзальтированно, не обращая уже внимания на то, что делается вокруг.
      Опытный метрдотель, поняв, что за столиком происходит какая-то необычная встреча, никого к ним не подсаживал.
      Наконец они заговорили о том, с чего нужно было начинать и что было для доктора самым главным: Кэтрин стала рассказывать о расправах немцев над криничанами.
      Андрей Гаврилович ловил каждое слово, переспрашивал, иногда просил повторить ту или иную деталь. Когда миссис Томсон закончила, он сказал:
      - Я уже уточнил. Я потому не пришел к тебе в парк, что решил сначала все выяснить. Ты вернула меня к жизни! Теперь я твой вечный должник. - Он немного приподнялся и, перегнувшись через столик, поцеловал Кэтрин руку. Я все уточнил. Отец не успел сообщить партизанам о том, что людей выгоняют из села, должен был предупредить их по дороге. Но это ему не удалось, и он погиб. - Андрей Гаврилович тяжело вздохнул. - А мама пропала без вести, как и все криничане... Меня нашли наши солдаты. Даже в могилу долетали звуки пушечной канонады. Я лежал там, пока все стихло, а потом стал выбираться. И не смог. Очень ослаб за три дня; наверное, от недостатка воздуха. Отец поставил крест из трубы, чтобы воздух свободно поступал, но все равно его было недостаточно. Одним словом, сам я выбраться не мог. Я очень испугался, чуть с ума не сошел. Артиллеристы, которые стояли в нашем дворе, заметили, как шатается крест на могиле. Удивленные, они сняли его и откопали меня, уже почти без сознания. От испуга я потерял память и речь, меня отправили в госпиталь, где записали под фамилией Найда... Вылечившись, я не пожелал восстанавливать свою фамилию: кому хочется признаваться, что ты сын полицая... А что отец выполнял партизанское поручение, мне и в голову не приходило, хотя он намекнул мне об этом в ту страшную ночь...
      - Если бы я знала, что ты не по-настоящему похоронен, - вздохнула миссис Томсон, - может, и моя жизнь сложилась бы иначе.
      - Я теперь вторично родился на свет... Благодаря тебе.
      В ресторане становилось все более людно и шумно. Все чаще взрывался громом литавр и барабанов оркестр. Даже в узкий проход между столиками то и дело ввинчивались танцоры. Но Кэтрин и Андрей Гаврилович ничего не видели, ничто им не мешало.
      И вдруг миссис Томсон услышала имя дочери, произнесенное по-английски:
      - О'кей, Джейн!
      Это вернуло ее к окружающей действительности. Мигом оглянулась и увидела за соседним столиком высокого рыжего юнца, восторженно аплодировавшего. Проследив за его взглядом, увидела и Джейн, которая экзальтированно дрыгала ногами, выделывая какие-то немыслимые па.
      Миссис Томсон догадалась, что дочь пришла в ресторан с новым знакомым, и, узнав в нем англичанина, недовольно поморщилась: уж больно быстро находит она себе поклонников. Может, из-за этого ей до сих пор не посчастливилось выйти замуж. Впрочем, Джейн раньше и не спешила с замужеством. Она считала официальный брак предрассудком и предпочитала вести свободную жизнь в обществе друзей, а не жарить бифштексы законному мужу. Теперь появился Генри - один из последних ее избранников. Генри, возможно, и не был бы последним, если бы не завещание отца, по которому он оставлял дочери свою небольшую ремонтную мастерскую. Условием наследования было замужество. Генри отличался мелочностью, капризностью и безразличием ко всему, кроме денег. Ему повезло с Джейн - он имел такую же механическую мастерскую по ремонту фото- и киноаппаратов и полностью подходил на роль хозяина обоих заведений: англичане чрезвычайно уважительно, даже почтительно относятся к собственности. И Джейн, и Генри восторгались мыслью, что, объединив две небольшие мастерские, станут настоящими предпринимателями.
      Когда джаз затих и танцующие разошлись к своим столикам, Джейн подбежала к матери. Она уже давно была в ресторане, давно заметила мать, удивилась, что та сидит с незнакомым мужчиной и не сводит с него глаз. Потом к удивлению примешалось чувство обиды, она приревновала мать к этому чужаку, который сразу ей не понравился; обиделась не за себя, а за покойного отца, и решила не обращать на нее внимания, будто ее здесь нет. Но теперь, когда мать сама бросила на нее вопросительный взгляд, ей ничего не оставалось, как подойти к столику и еле заметным кивком приветствовать ее и собеседника.
      - Моя дочь, - сказала Кэтрин доктору, в голосе звучала гордость. Джейн Томсон. Она прилетела два дня назад, чтобы приглядеть за мной и отвезти домой. Она хорошо владеет украинским. Я сама ее учила, с пеленок.
      Джейн еще раз удивилась: всегда сдержанная мать сообщает такие подробности чужому человеку, но не показала этого и снова наклонила голову.
      - Какая красавица! - не сдержал своего восхищения врач. Перед ним и в самом деле стояла разгоряченная танцами в душном зале ресторана красивая, стройная, длинноногая девушка в коротком платье спортивного стиля. Правильные черты продолговатого матового лица, короткая мальчишеская стрижка делали ее очень милой, несмотря на немного дерзкий взгляд карих глаз.
      - Друг моего детства и юности, - кивнула миссис Томсон в сторону Андрея Гавриловича, который никак не мог оторвать от девушки взгляда. - Я тогда была... как ты, - добавила она, обращаясь к дочери. - Да, да, такая, как ты...
      - Вы похожи на мать, - поддержал доктор Кэтрин, решив, что если сейчас схожесть и очень сомнительная, то это за счет разницы в возрасте. Впрочем, Катруся в его воспоминаниях была такой же красавицей, и ему хотелось сказать девушке что-то приятное. - Ваша мама, мисс Джейн, Андрей Гаврилович был доволен, что не забыл приставить к имени девушки слово "мисс", - ваша мама была такой же живой, энергичной, я сказал бы, даже экспансивной и так же прекрасно танцевала... Вы, может, и сейчас не разучились? - не посмел он обратиться к Кэтрин на "ты" в присутствии дочери.
      - Да нет, - вздохнула миссис Томсон. - Давно не танцую... С тех пор, как умер муж... - Она нерешительно отодвинула от стола свободный стул и сказала Джейн: - Садись с нами, милая. Может, выпьешь шампанского?
      - Извини, мама... Но меня ждут... - Джейн скосила глаза на соседний столик. - Да и вам буду мешать, - и, не допуская возражений, быстро кивнула доктору на прощанье.
      Кэтрин облегченно вздохнула. Да, дочь сейчас была лишней. Разговор миссис Томсон и Андрея Гавриловича продолжался, но что-то уже изменилось в нем, словно с появлением Джейн пролетел в воздухе холодный ветерок, и той откровенной, щемяще ласковой беседы, какая была до сих пор, у них уже не получалось.
      6
      В какую-то секунду миссис Томсон показалось, что она уснула, сидя в кресле. Но это был не сон, а химерные видения прошлых лет. Мать, эшелон, везущий ее в Германию... Она будто раздвоилась в этих видениях: вот она в середине грязного товарного вагона, набитого до отказа замученными, голодными девушками-невольницами, и в то же самое время будто видит, как тянется этот страшный эшелон просторами Рейнской долины, усеянной красивыми чистенькими селами с домиками под цветными черепичными крышами и высокими колокольнями кирх. Она смотрела вслед поезду, и ей грезилось, что это поплыли вдаль не вагоны, а ее пропащие годы, ее искалеченная войной молодость.
      После встречи с Андреем у нее разболелось сердце, и она приняла успокаивающие пилюли, которые и поставили ее на грань между сном и явью. Такое легкое забытье восстанавливает силы... Спасибо Роберту - он готовит для нее в своей лаборатории лекарства, каких не купишь ни в одной аптеке. Что бы она делала, если бы не сын! Хоть много задал он ей хлопот и тревог, пока вырос, но вот имеет сатисфакцию от него... Да, кто знает, как сложилась бы у нее жизнь, если бы не встреча с Вильямом Томсоном. Не было бы у нее ни Роберта, ни Джейн...
      Кэтрин почувствовала, что у нее затекла нога, удобнее умостилась в кресле. Она снова закрыла глаза, и мысли ее полетели далеко-далеко...
      ...В тот вечер Катруся не вернулась из Рогендорфа в лагерь. Фрау Винкман стало плохо с сердцем, аптекарь спасал жену лекарствами, и помощь Катруси не нужна была. Но старуха очень просила не бросать ее, и Катруся осталась ночевать, тем более это была последняя их встреча. Сегодня она пришла попрощаться.
      Несколько дней назад лагерь посетили советские офицеры, и первая партия девушек выезжала на родину... Винкманы понимали Катрусю, радостно кивали, когда она с сияющими глазами говорила, что скоро будет дома. Конечно, либер гаймат* - это очень дорого человеку...
      _______________
      * Любимая родина (нем.).
      Утром Катруся, как всегда, выпила кофе с Винкманами и собралась идти. Старый аптекарь попросил подождать. Он исчез в спальне и вскоре вышел оттуда с каким-то предметом в руках, поставил на стол. Небольшие настольные часы. Но какие же красивые! Они были вмонтированы в черную оправу, на которой сияли позолоченные амуры с луками и стрелами.
      Винкман торжественно завел их, подвел стрелки, и в комнате поплыла бодрая мелодия старинной немецкой песенки "Ах, майн либер Августин".
      На глазах стариков заблестели слезы.
      - Эти часы еще от моих родителей и дедов, - сказал аптекарь, когда растаял последний звук. - Наша семейная реликвия... Мы дарим их тебе, чтобы никогда нас не забывала и думала о нас хорошо.
      Катруся тоже чуть не расплакалась.
      ...Когда подходила к лагерю, вспомнила, что осталась на ночь в Рогендорфе без разрешения коменданта. Но предстоящее наказание ее не испугало. Ее тревожило другое.
      Внести что-нибудь в лагерь днем через проходную было невозможно: англичане строго следили, чтобы ауслендеры "не обижали" бывших хозяев. А тот, кто в потемках пробовал перелезть через проволоку, рисковал головой, потому что ночью солдаты стреляли без предупреждения. Комендант объяснял этот приказ тем, что будто бы хочет уберечь лагерь от немецких диверсантов, хотя в то же время разрешил немцам держать охотничьи ружья они были чуть ли не у каждого бауэра...
      Как же пронести подарок Винкманов? В тех случаях, когда ауслендер утверждал, что принес подарок, комендант сажал его в машину, спрашивал адрес и фамилию бывшего хозяина и ехал проверять.
      Ну что ж, решила Катруся, если комендант не поверит, пусть едет.
      Вот и узкая рыжая дверь проходной. Возле нее стоит молодой чернявый, наверное уроженец Индии, охранник с ярко-желтой шелковой косыночкой на шее - такие косынки носили неженатые солдаты. Катруся открыла дверь и пошла коридором вдоль стеклянной загородки, за которой краем глаза видела жирного коменданта и его переводчика Вильяма. Они о чем-то беседовали. Катруся уже открыла ту дверь, что вела во двор, когда услышала сзади:
      - Стенд стил!*
      _______________
      * Стой! (англ.)
      Остановилась. Комендант, блеснув массивными перстнями, поманил пальцем.
      Она зашла в комнату спокойная, уверенная.
      - Где ночевала?
      - У аптекаря Винкмана. Я работала раньше у них. Фрау Винкман чувствовала себя плохо...
      - Ты разве врач?
      - Нет, но фрау просила не оставлять ее.
      - А что у тебя под мышкой?
      - Часы, сэр комендант.
      - Где взяла?
      - Подарок Винкманов.
      - Покажи.
      Катруся развернула пакет и поставила часы на стол. Крылышки золотых амуров засверкали в утренних солнечных лучах.
      Комендант крякнул, взял в руки часы, начал рассматривать со всех сторон.
      - Они еще и играют, - похвалилась она. И завела часы. Комнату заполнил мелодичный звон, зазвучала веселая песенка.
      Серые глаза коменданта сузились.
      - Не может быть, чтобы тебе подарили такую ценную вещь.
      - Как это не может быть! - возмутилась Катруся.
      - Немцы не такие щедрые на подарки, - засмеялся комендант. - Да еще и своим ауслендерам!.. Ты что, немцев не знаешь?! Вот вызову машину, поедем и проверим... И если окажется...
      - Можете вызывать. - Глаза Катруси наполнились слезами.
      - Проверим, - повторил комендант. - А пока что пусть тут побудут.
      - Когда же вы проверите, сэр комендант? - сквозь слезы спросила Катруся.
      - Когда будет время! - гаркнул на нее офицер.
      Она умоляюще посмотрела на Вильяма, который, запинаясь, кое-как перевел слова коменданта. Видно было, что он сочувствует ей, но ничем помочь не может.
      - Ну чего стоишь? - вызверился комендант. - Иди и благодари бога, что не наказываю за самовольную ночевку. Впрочем, я и это проверю, где ты ночевала и что делала. Смотри у меня, - погрозил пальцем. - А часы твои, если это на самом деле подарок, не пропадут. Тут безопаснее, нежели в бараке, где их у тебя могут украсть...
      Катруся, не различая дороги, вышла во двор. Плача, плелась к своему бараку... Плакала не из-за часов. Обидно было, что ее так оскорбили...
      ...Дверь открылась, и в комнату вошла Джейн. Возвратилась из ресторана; щеки ее пылали, походка была неровной.
      - Ты не спишь? - Она шумно опустилась в кресло. - Ох, мамочка... Глаза у Джейн заблестели, потом будто затянулись дымкой, погасли. Сначала было очень весело. Я танцевала до упаду... А потом... - Что она потом делала, так и не сказала. - Тот рыжий Фрэнк великий нахал!.. Он из Портсмута... Там все такие. - Джейн зевнула. - Я хочу спать...
      Она направилась в ванную. Миссис Томсон подумала, как это хорошо, что Джейн не пришлось пережить того, что испытала она в свои пятнадцать лет.
      Дочка долго принимала душ. Кэтрин снова возвратилась в далекое прошлое.
      ...В тот же день Вильям Томсон нашел ее в бараке. Она уже успокоилась и, когда переводчик сказал, что попробует забрать у жирного кабана часы, только рукой махнула: пусть он подавится, этот комендант!
      Переводчик был необычным человеком. Он не насмехался над обшарпанными невольниками, как другие солдаты, и когда переводил речь коменданта, густо пересыпанную бранью, всячески смягчал выражения.
      Катруся давно заметила, что Вильям не сводит с нее глаз и в свободные минуты слоняется около барака, надеясь встретить ее и угостить шоколадом, конфеткой или апельсином... Худощавый, стройный, с продолговатым приятным лицом, он тоже ей нравился. Однако она не собиралась с ним флиртовать, как это делали другие девчата с солдатами. Хотя он и освободил ее от немцев, все равно был для нее чужаком. К тому же в ее семнадцать лет двадцатипятилетний Вильям казался ей очень старым дядькой. А самое главное, она со дня на день ожидала отправки домой, и все прочее ее не интересовало...
      Миссис Томсон усмехнулась. И правда, в семнадцать лет и двадцатипятилетние кажутся немолодыми...
      Находясь в лагере, Катруся видела, что англичане не торопятся отправлять людей на родину. В лагере шлялись всякие коммивояжеры, вербовали девчат и ребят в Канаду, Южную Америку и даже Африку. Обещали большие заработки, запугивали наказанием, которое будто бы ждет в Советском Союзе всех, кто возвратится. Однако мало кого удавалось завербовать.
      Катруся, поняв, что какое-то время еще придется побыть в Рогендорфе, снова начала ходить к Винкманам - помогала старикам.
      Но все же пришла минута, когда первая партия бывших невольников должна была отправиться домой. В Европе царила весна. Весна в расцветающей природе и в душах людей. Вильям сказал, что Катруся попадет в первую группу. Он сказал это так печально, словно отъезд девушки причинял ему огромную боль. Но Катруся не придала этому значения, она расцвела словно цветок, раскрывшийся под теплыми солнечными лучами, не ходила, а летала по лагерю.
      А потом случилась беда. В день отправки оказалось, что из списков первой партии Катрусина фамилия исчезла. Кто вычеркнул, почему, зачем? Бросилась к Вильяму, но он ничем не мог помочь, сказал, что должна пройти еще какую-то проверку. Прощаясь с подругами, проплакала целый день. Переводчик несколько раз приходил в барак, успокаивал, сказал, что следующую группу отправят через несколько недель...
      Теперь Кэтрин знала, что Вильям обманывал ее, что это он заменил ее в списках другой девушкой... Миссис Томсон вздохнула: интересно, как бы сложилась ее жизнь, если бы не эта хитрость влюбленного Вильяма...
      Джейн вышла из ванной в халате. Она протрезвела и посвежела от купания. Кэтрин невольно залюбовалась дочерью. Нет, Джейн совсем не похожа на нее - чуть продолговатое лицо, как у отца, а не круглое, как у Притык, но тоже милая и женственная. Кэтрин вдруг вспомнила, как, умывшись у Винкманов, она впервые за долгое время увидела свое изображение не в стекле, не в бочке с гнилой водой, стоявшей на фабричном дворе, а в настоящем зеркале, и ужаснулась: оттуда смотрела незнакомая, намного старше ее девушка с печальными строгими глазами. И только когда заставила свои губы сложиться в горькую улыбку, узнала себя...
      - Мамочка, - сказала Джейн, потягиваясь, - я ложусь спать... А ты почему не идешь в спальню? Все мечтаешь?.. - Она подошла к ней, обняла. Миссис Томсон подставила щеку для поцелуя. - Спокойной ночи.
      ...А вот другая картина встала перед глазами. Грустный, какой-то будто посеревший Вильям, глотая слезы, переводит ей страшное письмо из Англии. Собственно, не из дома, а из детского приюта, потому что дома у него уже не было. Во время одного из последних немецких налетов в здание, где жила его семья, попала бомба. Мать Вильяма, отец и молодая жена погибли под развалинами. Чудом уцелела только его маленькая дочка Джейн, которую мать прикрыла своим телом.
      Письмо из детского приюта, поскольку там не знали точного адреса Вильяма Томсона, блуждало несколько месяцев по разным военным почтам. Теперь сержант должен быстро демобилизоваться и возвратиться в Англию...
      Катруся переживала за него. Как могла, утешала своего нового друга, чувствуя, что и ей станет намного тяжелев в лагере, когда он уедет...
      На второй день вечером он снова пришел к ней. Кэтрин до смерти не забудет того разговора. Они сидели около барака на скамейке, и Вильям держал ее руки в своих. Был теплый, уже не весенний, а по-настоящему летний вечер. В чистом черном небе, будто свечки, белым пламенем горели зори. Целуя ее руки, Вильям сделал предложение. Кэтрин почему-то больше всего запомнились их нечеткие тени на вытоптанной земле. Она не поднимала глаз на Вильяма, лишь смотрела на его тень, которая льнула к ней.
      - Как же это, Вильям... Я хочу домой. У меня там мама и сестра...
      - Мы их разыщем, - пообещал сержант. - Непременно. Сейчас тебе нельзя возвращаться... А со временем поедем вдвоем. Я тоже хочу увидеть твою маму, познакомиться с родными...
      - А маленькая Джейн?
      - Я ее еще и сам не видел, она родилась, когда меня забрали в армию. Скоро ей будет годик. Ты станешь ей матерью, и она будет тебе хорошей дочкой...
      Свадьбу не справляли. У Томсона еще был траур. Их тихо обвенчал полковой священник в оборудованной для солдат церкви. Комендант удостоверил брак, даже подарил Катрусе... часы Винкманов, которые раньше отобрал...
      Вильям под всякими предлогами откладывал поездку на Украину. Сначала читал ей книжечки, в которых писалось, что Советское правительство преследует бывших пленников, запугивал, потом ссылался на дела, наконец на болезнь...
      Время шло. Она полюбила Вильяма, который заботился о ней, полюбила маленькую Джейн, которая считала ее родной матерью, - Вильям добился в мэрии, чтобы новой жене разрешили удочерить ребенка. Только в церковных документах была записана родная мать Джейн - миссис Клерк Мэри Томсон.
      У нее родился Роберт. Понемногу тоска по родине стихала в ее сердце. Но после смерти Вильяма вспыхнула с новой силой. Джейн вот-вот должна выйти замуж. У Роберта тоже своя жизнь, свои друзья, и мать была ему нужна, лишь когда не хватало денег на прихоти. Что ж, парень есть парень...
      ...Джейн возилась в спальне. "Кладет на лицо ночной крем, - поняла Кэтрин. - В моей молодости этого не знали... Но сейчас ведь другие времена, другие условия жизни, да и Джейн засиделась в девках, и ей нужно особенно следить за своим видом... Как хорошо, что она до сих пор не догадывается о своем происхождении!" Миссис Томсон и Вильям долго скрывали эту тайну от всех. Но как-то Роберт узнал о ней и начал свысока относиться к девочке. Он и раньше не отличался любовью к сестре, а после того как узнал, что они с Джейн родные только по отцу, совсем перестал считаться с нею, и Кэтрин временами нелегко было поддерживать лад в семье. После смерти Вильяма Роберт стал шантажировать мать, пугая, что откроет Джейн тайну. До сих пор миссис Томсон удавалось уговорить сына не делать этого. Не за "спасибо", конечно, оплачивала какие-нибудь его долги.
      Но теперь... Теперь она уже не Роберта боялась - со страхом ждала свадьбы Джейн. Ведь когда придется обратиться к церковным записям, девушка обо всем узнает.
      Какими глазами посмотрит она на нее? Примет ли во внимание все, что сделала для нее? То, что любит ее и была настоящей матерью? Простит ли ей обман, не прорастет ли в ее душе горькое зерно отчужденности?.. Это было бы для Кэтрин тяжелым ударом...
      Джейн потушила свет в спальне и затихла.
      В конце концов, она, Кэтрин Томсон, станет скоро очень одинокой в своем доме. Вильяма нет. Джейн выйдет замуж и будет иметь свою семью, свои хлопоты. Роберт давно отдалился. Выходит, самый близкий родной человек ей - сестра Таисия.
      У Кэтрин промелькнула новая мысль: а что, если забрать с собой в Англию ее? Это вполне возможно. Ведь для воссоединения семей никто не чинит препятствий. Но Бориса Сергеевича она не сможет забрать - это ей не под силу. Впрочем, тот и сам не поехал бы, даже и за Таисией, - чересчур прямолинейный, привык к здешней жизни, хотя она его и не очень балует. Да он и не будет для сестры помехой - Таисия сказала, что брак у них не официальный, живут на веру.
      А вот Андрей...
      Что Андрей?
      Мыслями она все время возвращается к нему! Сколько ей теперь осталось той жизни и сможет ли она найти потерянное? Конечно, если бы не Джейн и Роберт, ей было бы проще все решить. Джейн - это дочь Томсона, часть его... Но и частица ее - она отдала ей лучшие годы... Но захочет ли сам Андрей? Ведь она ему теперь чужая, совсем чужая...
      Миссис Томсон всматривалась в чуть очерченное в ночных сумерках, подсвеченное далеким уличным фонарем большое прямоугольное окно. За ним ничего не вырисовывалось. Закрыла глаза, сон наплывал на нее волнами морского прибоя сильнее и сильнее, и она устала с ним бороться. Не было сил подняться из мягкого кресла, она откинула голову на высокую спинку, а затем отдалась волне, которая понесла ее в открытое море, в пучину сна...
      7
      - Я не знаю, для чего ты сюда вообще ехала! - сердито сказала Джейн, гася сигарету. - При твоем здоровье эти волнения тебя погубят.
      - Ах, ты не понимаешь, Джейн... Как жаль, что нет у тебя сестры. Но есть брат, и ты его любишь... Я в большом долгу перед Таисией. И, если хочешь знать, перед собой тоже... Ведь могла найти ее раньше, не через тридцать лет. Правда, в этом деле отец наш приложил руки. Он был своеобразным человеком и не разрешал мне поехать в Советский Союз. Не знаю, или боялся, что я останусь тут, или, возможно, не хотел, чтобы волновалась, узнав о судьбе родных, а какая ждала их судьба во время оккупации, он хорошо понимал. Так или иначе, но при его жизни мне поехать не удалось. А когда господь позвал его к себе, я не могла надолго бросить мастерскую... После войны писала сюда письма и не получала ответа... Как теперь узнала, наша мама, выгнанная немцами из родного дома, где-то погибла. Это большое горе, и сердце мое разрывается от жалости...
      Джейн подумала, что мать не все рассказывает. Ей не верилось, что родственные чувства могут вспыхнуть так внезапно, если они молчали столько лет. Подозревала: в том, что мать за короткое время пребывания на родине так изменилась, есть какие-то скрытые причины.
      - Это слишком сентиментально, - пренебрежительно сказала она, упав на диван и положив голову на спинку. - Я не узнаю тебя, мама, ты всегда была деловой и рациональной.
      - Ах, Джейн, Джейн... - Кэтрин поднялась из кресла, подошла к дочке и погладила ее по голове. - Это что-то другое, совсем другое. Я сама не думала, что эта встреча так меня потрясет.
      - Теперь ясно, почему ты здесь заболела и вызвала меня. Для твоего сердца даже радости, если они внезапные, не очень полезны...
      - Я не потому заболела.
      - Ладно, ладно, - снисходительно улыбнулась Джейн. - Ведь я приехала. Теперь, слава богу, ты уже увиделась с сестрой и можно возвращаться домой. Генри пишет, что очень тоскует, что нужно готовиться к помолвке. Я обещала, что скоро буду с тобой дома.
      Миссис Томсон, слегка кивая в такт словам дочери, подсела к ней.
      - Нам нужно посоветоваться, доченька, об одном деле. Только не думай ничего плохого. Я не хочу обидеть вас, своих детей, - ни тебя, ни Роберта... У нас и правда небольшие доходы. Поэтому и советуюсь сейчас с тобой...
      - Извини, мама, но, откровенно говоря, меня не очень тешит эта родня... И почему это ты так кошелек перед Таисией раскрываешь? Сама говоришь - мы не такие богатые...
      - Но это же моя сестра. Я должна была бы привезти ей какой-нибудь подарок. Я ничего не купила, ибо не знала, найду ли ее... А теперь, когда нашла, хочется подарить что-то хорошее...
      - Это в тебе вспыхнула твоя славянская натура: и душа, и кошелек настежь... Атавизм, мамуся.
      - Славянская или не славянская, - уже рассердилась Кэтрин, - что ты в этом понимаешь?! Между прочим, что я такое Таисии купила? Шапку и рукавички!.. - И она отвернулась от дочери, давая понять, что разговор на эту тему закончен. - Ты жестокая! - На глазах у миссис Томсон выступили слезы.
      - Я не жестокая, а справедливая! - Джейн стремительно вскочила с дивана, взяла со столика свою сумочку. - И лучше открыто высказывать свои мысли, нежели таить в себе... Мы собираемся на выставку. Ты не поедешь с нами?
      - Кто это "мы"? - вытирая слезы, спросила Кэтрин.
      - Ребята и девушки из Портсмута и Брайтона. Этот рыжий Фрэнк и его друзья. Они завтра уезжают дальше, в Ленинград.
      - Нет, - сказала миссис Томсон, - я не поеду... Выходит, ты против того, чтобы я хотя бы немножко помогла твоей тетке?..
      Джейн сердито повела плечами:
      - В конце концов, это твои деньги и твое дело. И я тебе не советчик...
      Она постояла посреди комнаты еще несколько секунд - вспоминала, не забыла ли что-нибудь нужное, - и, повернувшись, пошла к двери. Уже открыв ее, вернулась, поцеловала мать в щеку:
      - Не волнуйся. Главное, береги здоровье... - Помахала рукой и скрылась за дверью.
      * * *
      Таисия Григорьевна вместе с Кэтрин вышла на крылечко дачи. Обвела взглядом кусты крыжовника, сарай, на стену которого опирался поваленный забор, старые сливы, кроны их тонули в потемневшем небе. Бориса нигде не было. Поняла: муж ушел, чтобы не прощаться с Кэтрин. Ей стало неудобно перед ней, и она громко крикнула в глубь двора:
      - Борис!
      Никакого ответа. Только ветер, казалось, сильней зашумел на пустом дворе, в сливах.
      - Боря! - позвала еще раз и, не ожидая ответа, повернулась к сестре: - Ну и человек! Уже куда-то смылся!
      Миссис Томсон невозмутимо молчала. Подумала, что Таисии и в этом не посчастливилось. Муж попался с норовом. Но ничего не сказала.
      Сестры спустились с крылечка. Вышли на дачный проселок. Кэтрин несла букет цветов, который Таисия нарвала по дороге к калитке.
      Бориса Сергеевича и на улице не было.
      - Куда он мог запропаститься? - удивленно пожала плечами Таисия, хотя уже догадалась, что муж поплелся к ларьку.
      Женщины пошли бережком, заросшим кустами лозы, за которыми был узенький дачный пляж и причал для катеров. На пляже миссис Томсон отыскала дочку, и они направились к речному трамваю.
      Таисия Григорьевна долго, пока не исчез катер в сумерках, махала ему вслед рукой.
      ...Борис ждал ее на даче. Она не ошиблась. Он ходил в ларек и принес "Бiле мiцне". Ожидая ее, разлил вино в стаканы и, кажется, успел уже выпить.
      - Боренька, куда ты исчез? - ласково спросила Таисия Григорьевна. Так неудобно было перед сестрой Катрусей.
      Он нахмурил косматые, седые, торчавшие во все стороны брови, сердито сверкнул глазами.
      - Не Катруся, а Кэт. По-немецки - кошка! И не сестра! Она давно тебе чужая, эта миссис Томсон... Пани Томсон... Скажите пожалуйста - пани из голой деревни...
      - Ну, чего ты действительно, Боренька, - мягко произнесла Таисия Григорьевна, беря стакан. - Ведь родная сестра! Пойми, родная...
      - Которая объявилась только через тридцать лет!
      - И все-таки родная. А как мы ее принимаем?..
      - Она же этого не пьет... - покосился он на свой стакан. - Чем же ее угощать?
      - Стыд, да и только. И живем с тобой на смех людям. Джейн и заходить не хочет.
      - По-моему, я живу лучше, чем эта миссис. Плевать я хотел на ее деньги!.. А ну покажи, - вдруг кивнул он на ее руку, - что там у тебя?
      Вздохнув, Таисия Григорьевна подняла из-под стола руку и молча сняла с пальца красивый перстень с камнем. Борис Сергеевич положил его на свою ладонь.
      - Руку протягиваем за милостыней! Сначала меховую шапку и перчаточки, теперь перстень... А что дальше? - Голос его то усиливался, приобретая металлические нотки, то спадал до шепота. - Вот это и есть стыд и позор!
      - Боренька, да что ты! - еле слышно прошептала Таисия Григорьевна. Ведь не чужая подарила, родная... Поможет дачку отремонтировать, в квартире ремонт сделаем и не будем стоять с цветами и сливами возле метро...
      - Это не позор, что цветы продаем. Не спекулируем, как Поликарп Крапивцев. Позор - вот это. - Он поднялся и, крепко зажав перстень, направился к открытому окну, словно собираясь забросить его в кусты.
      Таисия Григорьевна вскочила.
      Борис Сергеевич сжал пальцы в кулак, чтобы жена не смогла выхватить перстень.
      - А ты подумала, - закричал он гневно и затопал ногами, - ты подумала, откуда у нее деньги?! Ты подумала, где и как они нажиты или награблены? Не хочу! И не дам, не позволю! Не надо мне! Нам вполне хватает того, что имеем. Жили и будем жить! Не смей!..